Де Моле

Сосредоточенный но усталый взгляд де Моле, ещё живой, но малоимущий, бороздил разбитую дорогу. Хранящий чистоту памяти о безупречной изысканности, а ныне в бурых пятнах чужой крови, серый и покрытый грубой штопкой балахон тамплиера мятым саваном покрывал израненное тело. Завоевателем Акры возвращался в Тампле магистр Ордена тамплиеров Жак де Моле. Один из ста сорока рыцарей, чьи имена войдут в историю как имена самых бесстрашных из всех известных планете мужчин.  Имена эти повторять будут потомки с придыханием, и право будет дано им стать вязью на родовых гербах сыновей. И лишь одно имя из ста сорока последних, возвращающихся из похода крестоносцев, вышито будет ещё на одном куске материи - платке красивейшей женщины Франции… А сейчас де Моле, последний из магистров, без сил возвращался домой. И только сомнения в искренности полученного им двумя неделями ранее письма не позволяли коню испугаться шума падающего с него хозяина.

Опущенная до луки рука с покрытой ссадинами ладонью удерживала повод, и хвати сил у спутников магистра быть внимательнее, то обратили бы они внимание, что ладони лучшего из них сжимались в кулак.
 
Победителем возвращался в Тампле де Моле, но всю сладость победы, добычу всю и половину оставшейся жизни при полном неведении количества оставшихся ему дней отдал бы только за то, чтобы письмо, леденящее ему сердце под балахоном, оказалось пустяшным вздором уставшей от разлук женщины.
«Проклятая дорога!» – шептали губы магистра. И казалось де Моле, что вторую неделю конь несет его вокруг земли.
Пробудив себя дрожанием обожженных солнцем ресниц, он осторожно повел рукой и нащупал письмо. Перевязанная рука тамплиера дрогнула, он приоткрыл глаза и вытянул свиток. Десять раз, покуда не потух на рассвете последний сторожевой факел,  перечитывал он письмо это вчера. По десять раз ежедневно перечитывал его две минувшие недели, и вот сегодня, едва солнце показалось зубцами короны меж подножий двух пирамид гор,  уже в восьмой раз хотел убедиться де Моле в том, что нет ошибки.

Оглянувшись и заметив, что отставшие на несколько десятков шагов кони несут спящие тела рыцарей, магистр моргнул красными веками. Облизал губы, смывая очередной налет сердечной накипи и пыли, и осторожно, словно беззвучный хруст бумаги был способен заставить тамплиеров выхватить оружие, стал с ненавистной ему теперь старательностью водить взглядом по скупым строкам.

«Милый Жак, я пишу тебе письмо это, веря, что нам больше не придется свидеться. Я устала. Жак, моя душа истощена постоянным ожиданием, я боюсь снова кричать от боли сломанных ногтей, впивающихся в ограждение балкона по прибытию посланного вперед твоего отряда глашатая. Известно мне как строки эти поранят твои чувства. Как вопьётся в тебя ревностью и болью мысль обо мне, навсегда для тебя потерянной, но, дорогой Жак, мой милый Жак, мои годы предполагают возраст далекий от девичьего, и до сих пор не познала я счастья материнства. Твоя судьба опровергает все мои надежды на стук двух сердец под одним кровом. Прости, но я выхожу замуж… При данных обстоятельствах для тебя не имеет смысла знать имя его и положение. Но если ты любишь меня, если дорожишь памятью обо мне, если в ушах твоих ещё стоит шепот мой, то было бы лучше для меня и тебя, если бы ты оставался на Кипре. В Тампле у тебя нет жены, твой дом не звенит детскими голосами, ты одинок как парусник в тумане. И паруснику этому не дано найти причала. Но имя твое овеяно славой, ты несметно богат, ты чудовищно благоразумен и будущность твоя озарена светом ярким и незабываемым. Меня же забудь, мой добрый друг.  Ибо свет этот для меня угас, и полные ожидания ночи уже не волнуют меня. Что бы ни случилось… Прощай»

Свернув письмо непослушными пальцами, де Моле снова спрятал его в складках накидки.
«И паруснику этому не дано найти причала…» - прошептали потрескавшиеся губы его. Они дрожали от саднящих болью ран на теле, когда вытягивал магистр из-за пояса платок, тряслись и потом, когда он, отпустив поводья, неумело повязывал его себе на шею. Вылинявшие, измятые концы голубого лоскута послушно легли на красный крест балахона. Закрыв глаза и доверившись коню, де Моле в тысячный раз повторил про себя выученное наизусть письмо.
«Если в ушах твоих ещё стоит шепот мой…» - скользнуло по губам его, и он невольно предался пленяющим воспоминаниям.
«Я люблю тебя, - шептала она в тот вечер, схватив де Моле за плечи в саду огромного двора своего отца. Сырые кусты акации стряхивали ему за шиворот холодный пот от услышанного. И сердце его билось от счастья, когда она, стянув с шеи своей голубой платок, набросила его ему на шею. – Я люблю, ты слышишь, Жак?.. Я всегда буду любить тебя. Что бы ни случилось, мой добрый, милый Жак…»
Перешагнув четвертый десяток лет жизни, они словно дети дурачились, выхватывали изо рта друг друга зубами куски дичи, пили и брызгали друг на друга вино, а потом любили долго и самозабвенно… А на рассвете он вернул Анну-Марию к богатому двору её отца, и она сказала ему:
«Я люблю тебя… Что бы ни случилось, мой добрый, милый Жак, что бы ни случилось…»

Сколько прошло с тех пор? Де Моле поднял к раскалившемуся после восхода небу воспаленный взгляд. Шесть месяцев и восемь дней… Сколько раз умереть можно и возродиться! – но на губах его, ни разу не коснувшихся за этот срок другой женщины, до сих пор тает поцелуй Анны-Марии…

Де Моле вывел коня на пригорок, и душа магистра распахнулась. И дух его захвачен был, когда увидел он равнину, покрытую виноградником. Безупречно ровные ряды изумрудного цвета тянулись с юга на север нескончаемо. Развернув коня, де Моле ждал приближающийся к нему отряд. Словно предвкушая близость жизни, к которой они возвращались, его спутники остановили ход и очнулись от забытья. Почувствовав остановку, но не ощутив легкости после снятия ноши, кони захрапели и стали мять копытами песок дороги.  Пыль поднялась до покрытых стальными пластинами сапог рыцарей. И ещё долго будет тянуться по дороге, подтягиваясь к онемевшим от слов де Моле отряду, обоз с добычей.

- Тамплиеры!.. – хрипло прокричал де Моле. – Герои страны своей! Рыцари света и братья мои!.. Перед вами родина. Мы закончили этот поход. Наши обозы полны, мы показали Христа заплутавшим во тьме ночной, придавили демонов немощные дерзости! Мы подарили веру, уничтожив сомнение, и это то, ради чего мы уходили, чтобы вернуться!..
Рыцари слушали магистра, розовея обветренными лицами. Их сердца бились, предвкушая встречу с домом, возлюбленными, детьми. Валящая с ног усталость отступила в сомнении, что удастся снова ей овладеть душами воинов. Дом… Сколько дней они не видели своих любимых, сколько дней терпели отсутствие их близости, в изнеможении от разлуки перебирая в руках переданные им локоны, кресты, платки и гребни. И день встречи близок - вот они, виноградники, наполнявшие молодым вином их фляги перед походом…

- Тамплиеры!.. – глухо, ломая голос, проговорил магистр. – Я хочу ещё сказать вам… Я не могу не сказать, ибо знаю это наверное. Едва мы войдем в свой город, мы будем схвачены…

«Что?» - пронеслось в толпе всадников.
- Я сказал, что дома ждет нас погибель, братья!..
От толпы всадников отделился один из тамплиеров и остановил своего коня так, что шея его касалась  храпа коня де Моле.
- Магистр… Жак… Люди утомлены. Их силы на исходе. Ни один из них сейчас, окажись в постели любимой, не сможет быть мужчиной. Ты ставишь всех в затруднительное положение… Мы не можем не верить тебе, но твои слова приводят братьев в замешательство…

Стиснув зубы, де Моле тронул поводья и объехал Тюртюне. Оказавшись снова перед отрядом, он привстал на стременах, и рыцари увидели слеза на глазах его.
- Нас обманули. Мы – хлопья снега на июньской траве! Мы пыль под копытами наших коней, будущее которых куда приятнее представляется мне, стоит только представить, что случится следующей ночью после того, как вы войдете в дома свои, полные тепла и света.
- Связано ли это с письмом, что ты получил две недели назад? – раздался за спиной магистра голос Тюртюне.

«Письмо…» - прокатилось пестрой лентой по отряду.
- Я водил вас приносить веру во Христа много раз, - отвечал де Моле, - я первым шел в бой, и поднимете ли вы со дна сокровищницы своей памяти случай, когда бы я обманул кого-то из вас?
Рыцари, оглушено теребя поводья, хранили молчание и сдерживали возмущенных обманчивым привалом коней.
- Бывало ли хоть раз, что кого-то лишил я части добычи, или несправедливо обвинил в преступлении, которого вы не совершали? Или, быть может, кому-нибудь придет в голову упрекнуть меня в слове данном, но не исполненном?
Ответом на все вопросы было нет, и это были худшие из минут тех шести месяцев, что длился поход.
- Они не тронут ваши семьи, но будут ли семьи ваши счастливы, когда в дом принесена будет весть о вашей смерти? – говорил де Моле. – Но я вижу, что и не весть причиной страданий ваших возлюбленных и ваших детей будет! А грохот выламываемых дверей и насилие над вами в присутствии близких!
- Может ли быть такое, чтобы Красивый с Папой обезумели? - раздался крик.
- Им нужно то, что мы не нашли. А ещё нужен обоз идущий с нами, и обозы, что мы успели переправить братству на галерах…
- Мы ждем ответа ясного, магистр, - сказал Тюртюне, следуя к отряду мимо де Моле, - уже прозвучавшего слишком мало для вразумления. – Обернувшись, он добавил тихо: - Я бы понял, что все это значит, если бы прочел письмо.

«Письмо!» - раздалось несколько голосов. Кажется, Тюртюне был не очень внимателен к звуку собственного голоса.
Де Моле стиснул зубы и прищурился. На лбу его врезался в переносицу пучок складок.
- Письмо здесь не при чем, Тюртюне. Это было личное письмо.
Тюртюне, поиграв желваками, вернулся и объехал де Моле. Оказавшись рядом, он прислонился к плечу магистра.
- Жак… Во избежание хлопот и недоверия, окажись на твоем месте, я непременно предъявил бы письмо и прочел.
- Это не решит проблемы.
- Проблема поставлена тобой, Жак.

Сунув перевязанную руку под накидку, де Моле смял материю, и крест показался Тюртюне огромной рубленой раной. Одной рукой встряхнув свиток, магистр качнул поводья и подъехал вплотную к рыцарям.
- То что написано здесь, не дай бог получить любому из вас, - сказал он, скользнув взглядом по всем, не пропустив ни одного из ста тридцати девяти крестоносцев. – Но я желаю вам такого же счастья, какое испытываю в данный момент, но немножко побольше здоровья, ибо слаб я чем когда-либо…

Развернув письмо, он прочел его спокойным голосом, как если бы читал письмо от сестры Генриетты о шалостях своего племянника Шарля.
- Пресвятая богородица… - не выдержал кто-то в минуту затишья, когда последнее произнесенное магистром слово письма растаяло в воздухе. – Простите, де Моле, что слушал это, простите… если сможете.
Никто не знал, кто та Анна-Мария, что предала лучшего из них, но вряд ли бы нашелся в этот момент хоть один, кто хотел бы это узнать.  Никто из тамплиеров за все золото Палестины не поменялся бы местами с де Моле. Единый дух возвращения домой отрицало сам факт существования подобных писем. И было ясно тамплиерам, насколько жестока и бессердечна рука, выведшая эти строки.

- Я говорил вам, что письмо не относится к угрозе, к нам исходящей, - де Моле подозрительно потемнел, когда прятал письмо. – Но если вы поверите мне на слово, что бывало уже много раз, то придется вам здесь и сейчас сделать выбор, братья.
- Что за выбор, магистр? - разве скажешь теперь, кто из ста тридцати девяти крестоносцев выкрикнул это.
- Вы можете выбрать жизнь, забрав свою часть добычи и навсегда покинуть родину. Не заходя в дом, и не собирая в дорогу своих женщин и детей. Эти люди потеряны для вас до конца дней ваших. Руки Папы и Красивого слишком длинны, чтобы не достать вас, приблизившихся вплотную. Ваши возлюбленные навсегда будут для вас потеряны, ваши дети никогда не услышат вашего голоса. Но вы будете жить, и это, вероятнее всего, то, чего пожелали бы вам при данных обстоятельствах те, кого вы потеряете, - де Моле положил руку на рукоять меча и поправил на шее шелковый платок. – Есть другая дорога. Вы войдете в дом свой, и на следующую же ночь будете схвачены. Что будет дальше, я не знаю. Но Красивый король не из тех, кто боится крови…
- А что выбираешь ты сам, магистр де Моле? - крикнул Тюртюне.
- Я выбираю дорогу домой, в Тампле.
- Но к кому спешишь ты? Ты одинок, твой дом пуст! – закричали рыцари. – Что заставляет тебя возвращаться в лапы предателей?! Мы верим слову твоему, а это значит, что ты неразумно выбираешь смерть без всяких причин!

Де Моле стиснул зубы и потрогал пальцами переносицу.
- У меня там есть маленькое дело, братья… Но я хотел бы услышать сейчас решение ваше.
«Мы возвращаемся домой, де Моле!.. Мы идем с тобой!..» - ещё долго будет носиться многоголосым призрачным эхом над виноградником, и налитые соком ягоды будут последними, кто помнил голос этих людей до страха.


***

Странный союз правил во Франции в 1307-ом году. Филипп IV, прозванный в народе Красивым за выдающиеся внешние данные, посредством политических интриг поднял на папство кардинала Клемента, и этот многообещающий союз единения обязанностей последнего партнера перед первым наиболее ярко и возмездно проявил себя в ночь на 13 октября. Одним из условий пребывания Клемента на папстве было требование уничтожения Ордена тамплиеров, чья популярность, могущество и несметные сокровища небезосновательно казались  Красивому угрозой его короне. Никто не скажет уже, почему для начала истребления тамплиеров была избрана именно пятница, и именно тринадцатого числа. Следует предполагать, что дата была подобрана Клементом, любящим подобного рода мистификации.

13-го октября 1307 года, Великий магистр Жак де Моле и сто тридцать девять рыцарей Ордена по приказу Филиппа IV были схвачены в своем Тампле, в Париже…
В следующую же ночь после прибытия из похода рыцари прибывали домой, наскоро встречали любовь преданных им женщин, играли с детьми и садились за праздничный стол, кладя перед собой меч.
И беда приходила к ним так, как было предсказано Великим магистром де Моле. Не желая сдаваться, рыцари дрались со слугами Красивого до последнего. Понимая, что ждет их пленение, шесть или семь тамплиеров сбросились с башен своих родовых замков. Остальные были убиты или схвачены. И выжившие позавидовали умершим… Папа Римский Клемент предал гласности буллу, узаконив расправу над всеми, кто окажет тамплиерам помощь или поддержку словом, а двадцать шесть принцев Франции и имеющие вес при дворце Красивого дворяне предложили свои услуги по выдвижению против де Моле и его рыцарей обвинения. Хула и клевета, бесовщина и беззаконие именовались судом тогда, и если была надежда на спасение у умирающих, то возложена она была на чудо, богом ниспосланное.

Но не случилось чуда. Филипп IV Красивый присутствовал на пытках, руководимых маркизом де Буссенаком, он не хотел пропустить ни одного слова, выдавленного из искривленных судорогой ртов рыцарей. Захваченная часть богатства тамплиеров, доставленная ими в Тампле после Крестового похода, не содержала главного. И правда о его местонахождении вырывалась из рыцарей самыми изысканными способами. А дабы картина сия вписывалась в нравственную подоплеку страшного греха, совершенного тамплиерами, вменялось им и отречение от Христа – им, Христа проповедующим, и поклонение языческим идолам смерти, и грехопадение при более страшных обстоятельствах – распутство, вступление в половую связь с животными, жрицами любви и друг с другом. Под пытками, описание которых заставит удалиться от рассказчика даже самого крепкого человека, рыцари признавались в грехе, но тотчас отказывались от слов своих, едва палачи прекращали пытки.

Они умерли все. Сто тридцать девять рыцарей Ордена умерли, не сказав и слова правды. Кто-то, не выдержав пыток, покончил собой, кто-то умер под ножом, другие в бою, и стоит только подумать, что последний из арестантов был казнен спустя семь лет после ареста, чтобы понять, что пережили эти люди, именуемые себя тамплиерами. Ни один из них не выдал тайны нахождения несметных сокровищ Ордена, он унес эту тайну с собой, и оставалась у Красивого надежда на последнего, но уже понятно было всем, что искать истину у человека этого столь же глупо, сколь легкомысленно  искать собеседника в пустой комнате.

Магистр Ордена Жак де Моле спустя семь лет мучений в одиночной камере был привязан к столбу перед Нотрдамским собором девятнадцатого марта 1314-го года. Смотреть на казнь распутника, продавшего душу дьяволу, явился весь Париж. Однако площадь не смогла вместить всех желающих, и тогда известия о происходившем передавались из уст в уста по улицам, переходя из квартала в квартал.

Напротив столба, к которому веревками из воловьих жил был привязан де Моле, расположился король и знать, поощряемая Папой. И среди них, в первый ряд была усажена одна из дочерей маркиза де Буссенака, Анна-Мария, урожденная Буссенак.

- Скажи мне, где он, и тебе просто отрубят голову, - тихо говорил подошедший к де Моле де Буссенак. – Ты видишь женщину, руку которой хотел получить восемь лет назад? Ты хочешь, чтобы она увидела твою смерть? Услышала крики, которые раздадутся на этой площади?..
- Лучше расскажи мне, - шептал де Моле, чьи седые длинные волосы рвал сошедший с ума ветер, - почему она до сих пор не вышла замуж… Расскажи… Объясни, почему даже такой как ты не смог заставить её сказать «да» - не мне…

- Ты нашел его? - скрипя зубами и задыхаясь от гнева,  прохрипел де Буссенак.
- Святой Грааль? О, да… - ответил магистр и закашлялся. – Но он не имеет силы в руках тех, чья тень бродит по краю света… А потому когда свет с голубой небесной тверди прольется на мою растерзанную грудь, и столб этот от огня покроется позолотой, скажу я вам всем, где искать Грааль…
- Сумасшедший… - прошептал де Буссенак и с сожалением во взгляде отошел от столба.

А распахнутые от ужаса глаза Анны-Марии давно смотрели на человека, без которого жизнь её давно превратилась в прах. Глаза эти затянуло хрусталем, и задрожали губы её, когда поняла она, что де Моле разговаривает с нею…

«Я писала, - глядя в глаза его, ожившие и подвижные, отвечала она, - я писала тебе письмо!».
«Я получил его…» - шептал он ей в ответ, не шевеля губами.
«Ты должен был понять, что в нём!..».
«Я понял…».
«Ты должен был понять, что только страх смерти твоей мог заставить меня написать такое!».
«Я помню… Я всегда буду тебя любить. Что бы ни случилось…».
«Но почему, почему ты вернулся?.. Я бы выжила, зная, что ты жив, но как мне быть теперь? - почему ты не ушел, спасая себя для меня?..».
«Тогда бы мы никогда не встретились…».
«Но ты бы жил... Ты бы жил!..».
Дым шевельнулся под ногами де Моле и ринулся ему в лицо…
«Куда делась родинка с твоей правой щеки?..».
«Глупенький… это же была мушка!».
«Да… - усмехнулись глаза его. – К сожалению, я имел ничтожно мало времени, чтобы знать это…».
«Но ты понял, что замуж я собиралась только за тебя?..» - в отчаянии, теряя мысли и связи разговора, не шевеля губами, беззвучно прошептала Анна-Мария.
«Понял. Да, я понял».

Огонь поднялся до колен де Моле, окутывая магистра  клубами сизого дыма.
«Но ты вернулся, когда я просила тебя не делать этого?..».
«Когда бы я не вернулся, как поняла бы ты, что…».
Языки пламени ели одежду де Моле, Великий Магистр Ордена был в огне, как в топке…

Маркиз де Буссенак вскочил, качнув плечом  сидящую рядом с ним дочь, и коршуном метнулся к столбу.
- Где?! Где он?..
- В сердце… - прошептал де Моле. И, собрав все силы, прокричал на всю площадь: - В сердце моем!..
«Так ты вернулся чтобы я поняла…» - спросили его, умирающего, глаза Анны-Марии.
«…что жизнь без тебя бессмысленна».
Шесть долгих месяцев искали тамплиеры Святой Грааль в Акре. И теперь на глазах десятков тысяч парижан Великий Магистр Ордена тамплиеров рыцарь Жак де Моле унес его в небеса в своем сердце.