Камора

   Среди мокрых и жёлтых деревьев проспекта Ильича, в одном из унылых, каким его сделала погода, домов светилось окно. Редкие окна излучали свет, хоть и было пасмурно на улице, поскольку вечер только-только вступал в свои права. Но это окно светилось.
Оно было наглухо зашторено от посторонних глаз, но пристально-внимательный взор прохожего человека сразу бы заметил, что там, в комнате, горит свет.
А сверлящий взгляд досужей соседки без особого труда мог бы разглядеть сквозь замочную скважину соседа по коммунальной квартире интересную живую картину,
которую освещала холостяцкая лампочка.
   Картина состояла из двух совершенно голых мужчин довольно солидного возраста.   
Они сидели друг против друга (что ещё называется «визави») за старым круглым столом, на котором стояла только что открытая бутылка вина и жареная картошка в сковородке.
Стол предусмотрительно был покрыт прошлогодними газетами, дабы не испачкать клеёнку, которая заменяла и служила скатертью.
— «Как ты думаешь, Михалыч» — обратился один к другому — «а подействует?»
Михалыч поморщился, почесал своё тощее холостяцкое брюхо и прохрипел: — «А то!.. Больше уже нечему действовать — всё перепробовали.» Кстати, Михалыч и был хозяином каморки  (называемой квартирой) состоящей из одной комнатушки, в которой с трудом помещался диван стол и телевизор.  Остальные «удобства» были настолько компактны (туалет, душевая кабинка, холодильник в специальной нише), что чувствовались в каждом сантиметре строгий расчёт и забота хозяина. К слову, Михалыч и стал-то хозяином этой «каморы», как он сам её называл, совсем недавно, сманипулировав своей кровной двухкомнатной жилой площадью, раза в три большей этой «каморы», но присовокупив к ней (тоже маленький) автомобиль. Теперь он души не чаял в своём «Матисе» и «каморе» и всем говорил, что в жизни достиг всего, чего хотел.
   Михалыч был на пенсии и, как говорится «в ус не дул», а вот второму компаньону до «земного рая», то есть до пенсии, оставалось целых два года, и нёс он все невзгоды и лишения современной демократии, ворча и ругаясь, на своём собственном горбу. Заключалось всё это в постоянных бесплодных поисках работы и бесконечных упрёках работающей и находящейся уже на пенсии жены, от которой он, Натолич (как его звал Михалыч), при первом удобном случае норовил сбежать. А мало ли у нас мест, куда можно сбежать?  То есть, где плодотворно и с пользой для семьи провести время? Да миллион! Тут тебе и рыбалка, тут тебе и грибы… да мало ли чего ещё? Но вот на грибах-то Натолич с Михалычем и попались!..
   А случилось это так… Однажды повстречал Михалыч по дороге из магазина одного старого приятеля, которого, как он сам любил говорить, «сто лет не видал». Разговорились по стариковски (благо, оба были на пенсии и торопиться, особенно-то уж, было некуда).
Приятель завёл «песню» про любимую свою деревню, которая даже на карте обозначена теперь как «нежилая». Стоит она в стороне от больших трасс, да и маленькие-то дороги постепенно глохнут в непроходимых дебрях. Дома все заколочены, большинство из них ветшает и рушится. Оживает слегка деревня летом, когда приезжают родственники, внуки и друзья коренных жителей, что давно перемёрли или влачат своё жалкое существование  в городе.  Тут они (внуки), как говорит молодёжь, «оттягиваются по полной программе». Да и благодать — озеро и речка под рукой, за исключением магазина, который находился в соседней деревне. Но до настоящего грибного сезона родственники обыкновенно не «дотягивали». Когда кончались деньги и водка, а кончаются они почти одновременно, внучата дружно заводят свои «внедорожники» и отправляются восвояси.
   Редко бывает, когда останется «на грибы» до глубокой осени заядлый, заматерелый пенсионер-грибник типа Петра Семёныча, приятеля Михалыча. Но все запасы и засолы перед уходом до конкретных уже холодов он естественно прячет в специальных потайных «схронах» избы, «двора» и огорода, поскольку зимой грабят. А выбирается он уже налегке с рюкзачком и корзиночкой по одному ему ведомым едва видимым тропкам  к соседней деревне, откуда подвезут или сам дотопает по наезженной дорожке до следующей деревни, где бывают раза два в день городские автобусы.
   Вот так и заманил Пётр Семёныч (в дальнейшем — просто Семёныч) Михалыча к себе в деревню в лес по грибы. По расчетам Семёныча, блатной на «джипах» народ уже схлынул — временами шли дожди, а сырой погоды «блатные» боялись. Заодно для компании прихватили с собой и Натолича, как говорится: две головы хорошо, а три и вовсе полный комплект. Понятно, Семёнычу не столько грибы нужны были, сколько компания (а говорун он был искусный — заслушаешься), Михалычу так запросто отказывать старинному другу было не с руки, а Натоличу и вовсе было без разницы (так жена достала!) куда податься — хоть в лес, хоть на море, хоть в тундру… всё одно! Лишь бы из дома умыкнуть.
   До деревни добрались сравнительно благополучно, не считая трёх мелочей: Михалыч ногу проколол (и откуда такая острая железка попалась, что и сапог проткнула). Однако до самой ноги достала слегка — только кожу проколола. Мелочь, конечно, но приятного тоже мало. Михалыч только плюнул на сапог, а ранку даже йодом не помазал.
   Семёнычу с Натоличем и вовсе смешные попутные приключения достались: первый поскользнулся на ровном месте да и грохнулся всей своей широкой кормой в лужу ( только брызги полетели). Ух и ругался он! Ну да и понятно — самый главный заводила и  в луже сидит,— еле вытащили! А над Натоличем во весь путь потешались приятели… Пристала к нему муха (от самого дома по его словам ехала) – то на нос сядет, то в ухо залезть норовит. И в лесу не отставала,— сядет на плечо да и едет себе без билета, как говорится. Натолич только и мог, что шутить: «Это жена в муху превратилась, чтобы ему и в деревне покоя не давать…» Да кто знает мух этих? Может и правда… И не прихлопнешь  никак — не даётся. Хитрая бестия.
   Деревня оказалась точно такой же как описывал её Семёныч: с десяток полуразваленных, заколоченных избушек, трава по пояс, где раньше просёлочная дорога была и тишина… только птички цвиркают.
«Днём-то хорошо, а ночью должно быть жутковато будет», — подумалось между делом Натоличу. И словно в ответ на его мысли, Семёныч брякнул: «Хорошо, что мы втроём, а то мне, грешным делом последнее время одному здесь оставаться что-то не по себе стало, ночью особенно». «Что так?» — заинтересовался Михалыч. «А вот сейчас сядем за трапезу и расскажу» — ответствовал собеседник.
Между разговорами, взломали, заколоченную, словно на века , дверь и стали накрывать на стол. Нарезали хлеба, колбасы, сала, сделали салат. Солёных огурчиков с помидорчиками Семёныч приволок из своего ( одному ему ведомого тайника — «схрона»). И как три вершины утробного наслаждения среди аппетитной снеди, возвышались над столом три бутылки водки. «Может убрать одну хотя бы?» — попробовал нарушить естественную гармонию Натолич, но получив дружный отпор своих сотоварищей, смиренно умолк.
Когда покончили с сервировкой, сразу же выпили «за хозяина», «за дом,— чтоб стоял!», и за удачный промысел. После третьего стакана последовала естественная пауза, народ чуток расслабился и тут Михалыч повторил свой роковой вопрос: «А чё тебе Семёныч последнее время не по себе тут становится? Привидения что ль беспокоят?» Вопрос этот Михалыч замышлял огласить в иронической форме, а получилось как-то не так смешно…
За окошечком совсем уже стемнело, Семёныч зажёг три толстых хозяйственных свечки и в избе воцарил таинственный полумрак. Только стол и лица собеседников ярко выделялись на общем сумеречном фоне. Пауза затянулась. И тут вдруг проснулась (аж все вздрогнули) назойливая муха и сразу же бросилась к столу. Сделав пару «пристрелочных» круга, она тут же уселась на нос Натолича, который аж подпрыгнул, погасив тем самым сразу две свечи. Муха исчезла во мраке и больше не появлялась, даже когда зажгли уже четыре светильника. «Так и пожар недолго наделать!» — укоризненно пробурчал хозяин подозрительно косясь на виновника переполоха. А Натолич (про себя, конечно) клял последними словами тот день и час, когда согласился на эту лесную авантюру.
После двух стаканов, выпитых молча, все разом заговорили, потом настроение улучшилось, взялись рассказывать анекдоты и уже в форме анекдота захмелевший Семёныч поведал друзьям свою байку.
«Вот вы всё про девок да пьяниц травите, а со мной тут вот на этом самом месте натуральный анекдот вышел да такой, что с тех пор боязливо мне одному тут ночевать».
Все сразу приумолкли. Михалыч, одновременно закусывая, промямлил: « Да ты не тяни кота за хвост, рассказывай!» «Ну так вот — продолжал Семёныч —  как раз в прошлый сезон приехал я сюда дня на два пораньше, — думал эти придурки на джипах уже уехали.
Так оно и было. Только последнего застал. Я вдоль дороги шёл, а он гнал по ней как бешеный — в лужу влетел и меня с ног до головы окатил. Даже не остановился, стервец. Ну, я его и обругал: «да чтоб чёрт тебя слопал!» — откуда только такое выражение взялось — никогда так не ругаюсь, и не дай Бог! Потому как отрыгнулось оно мне порядочно. Ведь в лесу эту самую нечистую силу и поминать-то ни в коем случае нельзя.
Кстати, потом уже узнал — тому лихачу, что на джипе, который чуть меня не сбил, тоже досталось. Выезжал он из леса тогда (а там на выезде всегда песочек на дороге) и на повороте машину-то его и занесло: сначала задним крылом по берёзе шваркнул, а потом со всего маху уже всей своей джиповской мордой в сосну влетел. Всю машину разворотил, сам чудом жив остался. Так вот. Лишних слов (таких особенно) говорить здесь нельзя!
Ну за делами да хлопотами (да ещё с расстройства-то этого стаканину втетерил) к вечеру совсем было позабыл этот случай. А штаны высохли, ещё и в лес по грибы к ужину успел сбегать. Поел и уснул, как младенец. И снится мне баба — молоденькая такая, симпатичная. Только тёмненькая, вроде как негритоска. Волосы до колен (сам мыслю — у негров таких не бывает), сама тоненькая, как змея, глазищи так и зыркают. И тут же  — нырк ко мне в постель! А во мне возбуд такой пошёл — и в молодости даже к жене такого не бывало! А она прям так и лезет, хватает за причинное место, а за него-то, даже укусить норовит. Чувствую недоброе, а сам чуть не наизнанку от удовольствия выворачиваюсь. И тут, словно по башке кто-то стукнул, сверкнуло что-то, а я от страха заорал, что есть мочи: «Господи! Господи спаси»!
И тут же проснулся. Гляжу — тихо и нет никого. Зажёг свечку и сразу увидел клок чёрных волос на спинке кровати болтается. Зацепилась, думаю она, когда убегала — там на спинке крючок я приладил, чтоб рубашки вешать, вот она на него и налетела. Большой такой пучок волос оставила. Я тут же (ночью) пошёл на поляну и сжёг его на кострище. Даже затоптал в углях, перекрестил это место, сам перекрестился да и спать пошёл.
Утром просыпаюсь и ничего не пойму. Всё на месте, всё в порядке. Только от сапог кострищем воняет. Думаю, приснилось всё… а что от сапог пахнет — так я мог вчера ненароком, когда за грибами ходил, ступить на угли. А солнышко как засветило меж туч, так и вовсе успокоился — всякие сны бывают. Тем боле с женой давно уже не шалил…»
«А ты Семёныч ещё пошаливаешь с женой-то? — подколол хозяина Михалыч, на что и ответ получил: «Ты-то старый бобыль лучше бы молчал, слушай лучше. Может, на пользу пойдёт… И вот стала она эта бестия ко мне каждую ночь ходить. И никак не пойму я — то ли сон это , то ли нет. Утром проснусь — всё на месте, беспорядка никакого нет, даже вроде как прибрано в избе. Между тем гриб плохо пошёл, даже на самых моих укромных местах поганки одни да мухоморы. Собрался я в одночасье и, больше половины сезона не пробыв, удрал домой, даже жена удивилась. Что-то ты темнишь, говорит. А потом, как нашла на моей майке длинный чёрный волос, совсем обозлилась… «Да ведь не малые дети уже — говорю ей — пенсионеры… До баб ли мне?»  А она: «Седина в бороду — бес в ребро! Всю жись бабником был, так видно до смерти тебя не выправишь. Даже наскакивать драться пыталась… Баба-то у меня горячая с младых лет. А тут словно бес в неё вселился, словно подменили бабу. Злится, ругается, обед не готовит, даже пить начала. А когда пьяная она — спасайся, кто может, всю посуду перебила вражина…
Чую, плохо дело и тут, то есть дома: ведьма-то являться перестала, так жена в ведьму превратилась.
Ну, та хоть молоденькая была… да тьфу ты! Лучше не вспоминать.
Короче говоря, притащил я на хутор свой священника. Грибы давно сошли, сырость да запах грибной в лесу только и остались. А батюшка этот знакомый мой был. Только за какую-то провинность малую уволили его (у них говорят «за штат отправили»), то есть запретили служить в храмах. В общем, по-нашему — безработный священник. Но всё остальное делать может: и покойника отпеть, и дом освятить… А мне только это-то и надо было —  хибару мою освятить.  Схватился было, друг мой святой отец за бутылку, а я его по рукам: «Батюшка — говорю — давай сначала дело делать, потом не обижу»  Ну он покривился малость, видит,— я на принцип пошёл и (как положено по чину) освятил дом. Он насчёт этого дела тоже принципиальный поп был. Даже и двор, и огород, и всё-всё что нужно покропил. А дом-то и снаружи и внутри — каждый уголочек (за печкой и кровать особенно) освятил. Потом спали мы, как в Раю — не то что ведьма — ангелы снились…
А приехал домой, гляжу и баба моя исправилась,— всё по прежнему пошло, без ругани то есть… Вот такие, ребята, дела. А вам всё анекдоты бы рассказывать…»
Между тем стаканчики наливались и выпивались, а когда грибники все почувствовали, что пора бы уж и честь знать, хозяин (опытный в этом деле) постелил друзьям два матраса
на полу, а сам на койку завалился, сказав при этом, что, мол вам двоим на койке тесно будет, а он вроде как уж привык на кровати спать. Неизвестно, что о нём подумали друзья, но только легли, сразу захрапели, а хозяин долго ещё ворочался на своём ложе, но потом тоже уснул.
Натолич проснулся среди ночи от страшного грохота в дверь. Странно было, что друзья не просыпались и лежали тихо и спокойно, словно мёртвые. «Вот этого ещё не хватало» — подумал путешественник и тихо ругнувшись, пошёл открывать дверь, почему-то даже не подумав, отчего не поднимает товарищей. Не успел он откинуть крюк и отодвинуть задвижку, в избу в свете фар вломилась целая компания: трое парней и три девахи. Все , были навеселе — орали, топали и быстро оттеснили Натолича в самый угол избы. В суматохе одна девица даже попыталась ущипнуть Натолича за ляжку, но он извернулся и спрятался за печкой. Туда же протиснулась девка, что щипала его и тут же горячо зашептала ему на ухо: «Это бандиты, дыша на беглеца водкой и вся трясясь, шептала она. Они сейчас всех убьют, а ты соколик полезай через трубу и спасайся. Я тоже убегу, потому что нас они зарежут, после того как наиздеваются вдоволь. Лезь, говорю в трубу! Я за тобой полезу, пока они не заметили, что мы спрятались…»
Натолич стал искать трубу, и тут девка вцепилась ему в горло и стала душить. Несчастный начал отбиваться и вдруг получил такой удар в бок, что вмиг очнулся… Над ним склонились перепуганные Семёныч с Михалычем: «Ты чего дурак орёшь, как резаный, иль приснилось чего?»  «Бандиты, бандиты!!!» — вопил, выпучив глаза Натолич и пытался бежать. Однако двоих сразу он одолеть не мог и стал потихоньку успокаиваться. Семёныч налил полстакана водки и велел выпить, что Натолич проделал немедленно. Наконец сообразив, что всё, что с ним было, это простой кошмарный сон, он совсем пришёл в себя.
Друзья снова уселись за стол и продолжили выпивку, поскольку Натолич и их напугал своими буйствами и криками.
Через некоторое время хмель опять ударил в головы. Разговорились о снах. И тут все разом услышали звук мотора. К деревне явно подъезжала машина. Вот и свет фар полоснул по окошку. Вот и в дверь постучали…
Семёныч достал свой дробовик, Натолич где-то мгновенно нашёл молоток, а Михалыч так и остался стоять с разинутым ртом. «Что поделаешь, надо открывать — пробурчал хозяин — так могут и хату спалить». Открыли дверь и сразу обмякли-успокоились: перед ними стоял (один и трезвый!) нормальный парень в кожаной куртке. Вежливо поздоровавшись и извинившись за поздний визит, он поведал, ещё дрожавшим хозяевам, что они с женой заблудились, и просил рассказать как выехать из этих дремучих мест.
Семёныч ночевать их не пригласил, а вызвался проводить до поворота, за которым уже всё просто: ехать надо будет только прямо, никуда не сворачивая, а там будет жилая деревня, за которой асфальт, то есть — хорошая дорога в город.
Семёныч уехал с парнем на джипе и быстро вернулся с пакетом в руках. «Деньги предлагали, — запыхавшись спешил поведать он друзьям о поездке. – я отказался, так они вот пакет с едой всунули…»… В пакете оказалась бутылка коньяка и разная дорогущая заморская закуска. «Ну, слава Богу!»,— обрадовались грибники, закрылись на все запоры и улеглись спать.
Проснулись они уже ближе к полудню. В окошко пробивались золотистые солнечные лучи, а на душе приятелей было радостно и спокойно. Когда оделись, как ни странно, — ни пакета с коньяком, ни следов от машины у избы друзья, как ни искали, не обнаружили.
«Опять загадка!» — досадливо выпалил Михалыч. «Не нравится мне это место, ой не нравится» — вторил ему Натолич. « Не нравится, так и валите отсюдова» — разозлился Семёныч, отлично зная, что теперь-то уж они одни и в лес не сунутся, не то, что домой дорогу искать…
Однако общая душевная обстановка повлияла и на Семёныча. Он начал бормотать что-то про какой-то массовый гипноз, про ненастоящего друга-священника и заключил всё бабами.
«Во всём бабы виноваты!» – повторил он, разливая за завтраком на похмел по сто грамм.
«От них и весь сглаз идёт, и порча там всякая» — угрюмо бубнил он вяло закусывая.
«А тебе никак опять та молодуха снилась?» — не в бровь, а в глаз уколол Натолич.
«Мне-то снилась» — признался хозяин — а вот чего Михалыч-то наш молчит? Или он непробиваемый такой?
«Молиться надо!» — сказал, как отрезал сотрапезник — постоянно молиться: и утром, и днём, и вечером особенно!»
«А ты молишься, поди?» —  в один голос засомневались друзья…
« Да если б я сугубо не молился, сожрал бы вас ночью тот бес в кожанке. И в машине не жена его, а ведьма сидела…»
По такому случаю выпили ещё по сто грамм и надолго замолчали.
«В общем надо нам — захватил инициативу Михалыч — набирать поскорей грибов, перетерпеть ещё ночь (всю ночь молиться будем) и завтра бегом домой возвращаться.
А дома сразу в храм идти на исповедь и причаститься…»
Так почти и вышло. Грибов было много — хоть косой коси. Корзины быстро набрали. Ночью заперлись и молились не обращая внимания на огни за окном и стуки-постукивания в дверь. Рано утром собрали пожитки и домой… Только в автобусе Семёныч шёпотом спросил Михалыча: «Слушай, а порчи никакой они на нас не навели?» «Ну это в зависимости кто как молился,— отвечал друг — если горячо от сердца молитва шла, то ничего не будет. А если теплохладно, может прыщ какой-нибудь выскочит, — говорю вам — в церковь надо!»
Так приехали друзья в город и разошлись по домам. А дома так накопившиеся хлопоты закрутили, что и про храм забыли. И, как напророчил Михалыч, что надо сразу в храм идти, а они всё откладывали: у Семёныча появился здоровенный прыщ на причинном месте, а у Натолича с Михалычем завелись подкожные клещи и до психоза изводили их…
Вот и сидели они голые в каморке Михалыча, мазались дорогущей мазью, которая должна была помочь. Мазь-то помогла, а в храм друзья-грибники до сих пор так и не собрались.
Только при встрече, бывает, ковырнёт Натолич Михалыча: «А отчего же, друг, клещи эти и в тебя влезли, ты же молитвенник старый…» « Значит, плохо молился», только и может ответить приятель. А в лес по грибы их теперь и палкой не загонишь.
Только неугомонный Семёныч не отстал от своего места да и схронов у него там видно множество было. Сходил он в храм, причастился и уговорил настоящего священника освятить его избушку. Кучу денег за машину отдал (даже Михалыча просить не стал, чтобы свозил, поскольку знал, что под страхом смерти не поедет), но дело своё сделал — свозил-таки батюшку, чтоб освятил дом, и всё как рукой сняло. Чистым стало место.
Друзей своих больше туда не зовет. Опять один ездит. Но и церковь начал посещать.
«Без храма-то никуда теперь…» — так всем и говорит.