Апфель 1 для Гитлера

Как могла бы измениться история чело-
вечества, если бы важное было соверше-
но по-справедливости и вовремя.

Я почти уверена, что корни зла, творимо-
го человеком в зрелом возрасте, родом из
детства.
               
            Самое дорогое, что один человек может отдать другому – это доверие. Человеку свойственно порой так слепо привязываться. К чему угодно: мечте, месту. Или приятелю, подобному себе по образу мышления, или только кажущемуся таковым…
            - Адик, ты что несёшь? - возникший, как чёрт из коробочки Джерри расползся в широчайшей улыбке. До ушей. Он был счастлив. Только что приехал отец, который обнимал и тискал его за плечи, как взрослого, радуясь удачной продаже и вырученным так кстати деньгам. По такому случаю, Джерри и сиял, как медный пфенниг . Даже глаза излучали веселье, с которым непременно надо было поделиться. Весь мир, ему сейчас казалось, должен разделить его восторги. А тут, Адик, как нельзя кстати. Странноватый, правда, приятель, но кто не без чудинки? Встреча в пути ровесников – отличный повод, чтобы поболтать. О том, о сём. Похвастаться, а то и помериться силой. Мальчишки – народ суровый. Чуть что – и кулаки пускают в ход. Обычное дело: куда ж от этого деться?
            - Афишу для фрау Гертруды. А что?
            - Ого! Покажь!.. – чуть припадая на ногу, выкрикивает Джерри. Он в нетерпении и не собирается это скрывать. Смело протягивает руку к огромному альбому, который несёт, ничего не подозревающий пока Адик. Последнему явно не нравится жест, поэтому Джерри сходу натыкается на неприятный окрик:
            - Отстань! Вот пристал, липучка! Не видишь разве – я тороплюсь!
            - Ой-ёй-ёй, смотрите, какой важный! Подумаешь, задержался на минуточку. Скажешь тётушке, что меня встретил. И – разговор окончен…
            - Я же уже сказал, кажется! Повторить?
           Следует пауза, Джерри слегка обескуражен. Но и только…
           - Останавливаться на полпути – дурная примета! Пропусти…
           - Вот ещё… Ну, дай! Не будь таким жадиной, - не отстаёт Джерри. Он встал напротив Адика и смотрит. Наклонил даже голову, ожидая ответа.
           Но у Адольфа на лице написано злое нетерпение. И он почти кричит,
раздосадованный не на шутку:
            - Это для тебя она – тётя, а для меня фрау Гертруда! И вообще, я не собираюсь с тобой тут болтать. Некогда мне, - отрезал Адик.
            - Ну и катись себе со своей пачкотней! - сделал вид, что обиделся Джерри. И отвернулся, давая понять, что путь свободен. - Не собирается он.
Некогда ему, видите ли… - бурчит едва слышно.
            Адольф идёт дальше своей дорогой. Какое ему вообще дело до рыжего ирландского выскочки, который появился на их, австрийской земле, неизвестно по какой причине? Другое дело – его тётушка. И откуда у таких лоботрясов появляются такие тётушки? Фрау Гертруда всегда при деле! И в доме у неё чистота, не то, что у некоторых… К тому же, мама сказала, что они евреи.
            Однако Джерри почему-то меняет решение. Он догоняет Адика и бежит себе вприпрыжку рядом, не отставая и не желая отпускать приятеля ни за здорово живёшь.
             - О! - машет Гитлер руками, в которых сжаты верёвки. Большая папка вихляется и бьёт его по ногам. - Снова ты, да?
             Джерри довольно хмыкает и семенит, пристраиваясь, как ни в чём не бывало. Он запыхался и дышит часто-часто.
            - Я же уже сказал. Ты глухой?
            Но Джерри молчит, красноречиво поглядывая на папку.
            - Чего тебе от меня, наконец, надо, а? - сердито смотрит юной художник. Он останавливается, чувствуя, что рыжий Джерри опять хочет что-то сказать и так просто не отстанет. И впрямь, над самым ухом раздаётся канючинье:
            - Ну, да-ай только разок глянуть! Ты что такая жи-ила? Жмёшься…
            Джерри наседает. В глазах чертенята, руки он уже не протягивает, а держит в карманах новых клетчатых шорт. Мама их берегла для особых случаев. Но сегодня расщедрилась. И вот Джерри в обнове. Ему не терпится взглянуть на мазню приятеля. Тот, видимо, от души калякал, и сейчас действительно занят, поэтому и не хочет разговаривать. Но Джерри его скоренько уломает. Даром, что ли, набивал кулаки на «груше»?
            Адольф раздосадован и слушает Джерри в пол уха. Внутри идёт борьба. Он так старался, не спал ночь, рисуя вывеску для тётушки шалопута, что встал так некстати на пути. А тот…
            - Я тока одним глазком, - подмигивает Джерри. - Можно?
            Гитлер раздумывает, слегка наклонив голову и покачивая папкой.
            - Или ты жмот всамделишный? - не выдерживает Джерри.
             Дальше Адольф уже не слышал.
             - Смотрите, только! Выискался… - оглядывает Гитлер сверху вниз говоруна. - Клоун! - заключает он.
             - Это я клоун?
              - Ты! А кто ещё? «Да этот бездельник Джерри сам нарывается! И ни на шаг не отходит.  Он вздумал ещё и обзываться!»
            - Вырядился, вырядился. Как девчонка!
            - Я – девчонка?
              - Ты! Ты! Я делом занят! Рисую! А ты… Шорты на себя напялил девчоночьи… Ха-ха, - тычет пальцем Адик и усмехается прямо в лицо рыжего.
             - Чего?! А ну, покажь свои рисунки! - Джерри суёт кулак под нос
Адольфу. - А не то получишь в глаз! У меня во сколько силищи! - тычет Джерри в мускул на руке.
            - Шёл бы ты своей дорогой. - Отвечает Гитлер. Разговор ему не нравится. Но не отталкивать же этого забияку!
              Адик ни на минуту не сомневался в том, что он – великий художник, и о нём, Адольфе Гитлере, когда-нибудь узнает весь мир. Поэтому рисовал помногу. «Набивал руку», как обычно делают все художники. И был верен своей мечте.
            - Вот ты какой, значит. Упёртый…
            - Я упорный, Джерри. И своего добьюсь.
             - Так и показал бы… Что зажал? - всё равно стоит на своём Джерри.
            - Опять двадцать пять… Займись делом, Джерри!
             - Значит, я всё же угадал… В десяточку! Ты самая натуральная жила и есть.
            - Сам ты жила! Я ничего тебе показывать не буду! Отойди от меня, понял! Рыжий противный жид! - и Адик показывает язык Джерри, добавляя с нескрываемой неприязнью: Backpfeifengesicht .
             Джерри знал значение этого обидного слова. И не собирался скрывать негодование. Он знал и кое-что другое про Адика. То, что на общественный показ никогда не выставлялось. Ведь отец Гитлера-младшего был не последним человеком в Леондинге. Но Джерри плевать. Этот Ади, похожий на маленькую подвижную обезьянку, переступил всякие границы приличия. И поэтому, жид Джерри прознёс без тени смущения:
            - Der Apfel f;llt nicht weit vom Stamm .
            Эта фраза заводит Адика. Он еле находит в себе силы, чтобы сдержаться.  Покрывается красными пятнами и сжимает от злости кулаки. «Ну, погоди… Ты у меня ещё дождёшься… Я разберусь с тобой».  Адольф напряжённо дышит и готов напасть на обидчика первым. Стиснув зубы, он выдавливает из себя:
             - Что? Что ты сказал, еврейская морда? А ну, повтори!
             Теперь уже Джерри вне себя. Голова опущена вниз, и желваки играют на щеках. Он не желает прощать обиду и говорит отрывисто, с придыханием:
             - Значит, ты взял в толк, о чём я… Могу и повторить, конечно. Мне
не трудно!
             Гитлер выходит из себя. Глаза горят. Была б его воля, и он убил бы
Джерри на месте.
             Двое стоят напротив друг друга и смотрят исподлобья. Вот-вот и кто-нибудь из них непременно ринется в драку. Адольф прекрасно понял намёк. Задета родовая честь семьи. А такое простить нельзя. Значит, даже этот ирландский выродок, который поселился в  Леондинге без году неделя, уже знает, что отец Ади, Алоис, живёт в браке с родной племянницей. И Адольф – их законнорожденный сын, в действительности ребёнок, зачатый в смерт-ном грехе кровосмешения, инцесте. В деревне слухи носит ветер от двора ко двору. И двери зачастую открыты нараспашку для сплетен и пересудов. Так было всегда…
             - Я тебя сейчас здесь вот и прикончу. За эти самые слова, понял? - шипит Адольф, враз становясь похожим на одного из недовольных гусаков, что бродят вразвалку по пыльным дорогам деревни без присмотра. Он в бешенстве.
             - Кишка тонка, Адик! - парирует Джерри, вновь склоняя голову набок   
и продолжая стоять на месте, поддевая ботинком пыль. Его губы превратились в ниточки, а на лице – усмешка. Она, словно маска, приросла к нему в эти минуты.
  - Ах, ты так, да! Ну, теперь держись!..
             Гитлер в ответ изображает на лице страшную мину: брови насуплены, а в глазах застыл неприкрытый гнев. Но Джерри опережает Адика, сходу прочитав смертельную обиду на лице. Не растерявшись, рыжий жид опережает и бьёт задиру по носу  первым. Тот пошатнулся, но устоял на ногах. А разве можно стерпеть такое? Вот тут-то и началась драка. Пыль взметается столбом. Новые шорты Джерри неумолимо трещат по швам. Но он продолжает колошматить почему попало. Тумаки сыплются, то и дело по-падая во что-то мягкое, а противное ойканье слышно за версту.
            - Да ты мешок с дерьмом, а никакой не художник! - выкрикивает в запале Джерри, вывернувшись из-под навалившегося тела Адольфа. Гитлер лежит прямо в пыли. Плечи содрогаются от рыданий. Адик выглядит жалким и подавленным. Совсем не таким, как всего лишь несколько минут назад. - Ну, прости, Ади. Мир, да? - протягивает руку в знак благорасположения  Джерри. Он видит перед собой только поверженного и притихшего приятеля. И готов идти на уступки. Подумаешь, какая-то драка! Делов-то. Сейчас подрались, через минуту – помирились. И разошлись в разные стороны. До следующей встречи. На то и мальчишки, чтобы мериться силой: кто – кого. Всякая обида на Адольфа, горько плачущего, валяющегося у его ног и растирающего юшку грязной ладонью, испаряется, как будто её и не было. Он взял вверх в этом поединке, так чего уж тут!.. Но, неожиданно,  Гитлер вскакивает с лобного места и пинает со всей силы Джерри по правой коленке. Лицо перекошено так, что видны стиснутые зубы. - Du wolltest , - добавляет Гитлер. В эту секунду Адольф похож на разъярённого бычка, готового всё снести на своём пути. Он издаёт победный клич, и выражение злобы сменяется оскалом зверя. Глаза отталкивают. Они горят каким-то потаённым блеском, от которого кровь стынет в жилах. Джерри невольно попятился. Отчуждённый отблеск завораживал, но не оставлял сомнений в том, что Адольф наделён какой-то сверхъестественной силой. С быстротой молнии в голове Джерри промелькнули чудные рассказы о призраках, которые временами выходят из старинного склепа, чтобы испить чью-нибудь невинную кровь. «Адольф – один из них», - заключает Джерри. Рыжий вихрастый мальчуган даже не пикнул. От боли, пронзившей внезапно всё тело, Джерри скорчился в три погибели, судорожно сжимая руками помятые пыльные шорты, повторяя, как заговор: «Мама, мамочка… Я же всё честно. А он…»
               И Джерри стоит столбом…
             - Что, вонючий ублюдок, попало под раздачу, да? - со злостью заключает Гитлер. - Будешь впредь знать, как обзываться.
             Больше, не желая ничего слушать и видеть, Адольф собирает расписанные листы из пыли и, не оглядываясь, как ни в чём не бывало следует по своему маршруту. На прощание, со спины он показывает средний палец незадачливому обидчику, шепча, но так, что тот не слышит оскорбительных слов: «Ненавижу мерзких евреев! От них всё зло на Земле. Была б моя воля!» В голове в это время вертится жестокая фраза, которую высказал завистник, когда Адольф принёс на урок рисования в школу работу, выполнив её настолько блестяще, что учительница долго хвалила и улыбалась, повторяя при всех в классе: «Какая же ты умница, Адольф! Талант… Настоящее сокровище!»
             А тут…
             Эти слова, что он получил, сев рядом с Фридрихом, хуже пощёчины и
тумаков: «Твои рисунки так себе, понял! И на экзамене ты обязательно провалишься. Потому, что бездарь! А что учительша наболтала при всех – блеф. Просто ей надо кого-то выставить от класса, вот и всё. Она решила, что ты подойдёшь лучше остальных. Так что не принимай за чистую монету». И Фридрих поворачивает голову в сторону симпатичной соседки, и откровенно подмигивает ей. Та покрывается румянцем и прячет глаза. Но Фрида и не думает прекращать флирт. «Правда, Марго?»  - шепчет он ей в розовое ушко, но так, что Адольф всё слышит. Девушка лишь смущённо кивает. Как досадно и больно… Кто бы знал! Как обидно услышать такое. А всё потому, что эти слова небрежно бросил не кто-нибудь, а красавчик  Фридрих, чьим мнением Адик дорожил, как своим собственным. Потому, что Фрида он любил до самозабвения. Когда таить страсть стало уже невозможно, Гитлер открылся. Фридрих молча принял признание. И ничуть не удивился. Он принял, не испытав неловкость. Принял рассудком, а не сердцем. Кто ему только не говорил волшебных слов любви! Фридрих знал, что привлекателен, и умело пользовался своим достоинством, если выпадал случай. Вот и сейчас Фрид оказался готов к очередной исповеди, всерьёз не отождествляя себя и приятеля. Зато тот... Фридрих решил даже подыграть, сказав, что тоже влюблён в него, Адика. А заодно и извлечь выгоду. Раз уж так получилось…
           Если б только Гитлер сразу понял тот ловкий ход… Но…
           Адик поверил… У влюблённых обнажено сердце. Они любят от души, не извлекая ничего взамен.
           Рисунки Фридриха были не ах… Не заметить подобное было невозможно. И все это знали. Привыкли. Не видел один только Адольф, ослеплённый таинственной страстью. Он нахваливал работы друга к месту и не к месту.
            - Что с ним сегодня?
            - С кем?
            - С Адиком… С кем. Картины Фрида уродливы и вычурны. Неужели он не видит элементарных вещей?
            - Чё ты так взъелся… Пусть сами разбираются.
            - Да. Ты прав. Пусть…
            Однажды Адольф, выбегая из раздевалки, где только что целовался с Фридрихом, осознал нечто иное. Гитлер остро ощутил неизведанное ранее, мистическое чувство. И решил, что это и есть любовь всей его жизни. Адольф был на седьмом небе от счастья. Он и помыслить не мог, что для шустрого малого Фрида всего лишь очередная забава, подвернувшаяся на пути. Он поклялся в душе помогать любимцу во всём, чтобы тот у него ни попросил. С того момента, любовь, скреплённая поцелуями, начала произрастать буйным цветом…

                ***

            Надо сказать, что цветовые гаммы служили неким коньком для Фрида.
Он умело их подбирал, чередуя и смешивая.
            Постепенно, все стали замечать, что сама техника наложения мазков у
Фридриха изменилась. Он неожиданно начал выдавать яркие работы, не без таланта. Это преображение приписывали положительным влиянием Адольфа. Подобные даровитые всплески перемежались одобрением со стороны учителей и немало способствовали завязыванию крепкой дружбы между молодыми людьми. У них очень быстро завелись общие приятели, они время от времени посещали пленэры.
            Шло время… Капризы Фридриха подчас становились всё более изощрёнными. Его тайные желания требовали разрешения. И часто находили его. Но ослеплённый любовью Гитлер ничего не замечал. Он видел перед собой лишь любовный объект своей страсти, который отражает то, что внутри, как умеет. К тому же, Фридрих много теперь рисует. И постоянно занят. Ведь Адольф снимает для него помещение под студию.
            Как-то раз, в мастерской, куда Адик зашёл без предупреждения, он застал Фридриха с натурщицей. Двое лежали в «невинных» позах. Однако простынь была мокрой. И намётанный глаз художника эту оплошность сразу заметил.
            Адольфу стало не по себе. Он поморщился. Но уходить не собирался. Предстоял важный разговор с Фридрихом.
            - Я невовремя?
            Фрида засуетился.
            - А, это ты, приятель? Проходи…
            - Ты уже меня не узнаёшь?
            - Ха-аха… - свёртывая простынь, рассмеялся Фридрих.
            - И впрямь… То-то, думаю, нос не показываешь. А тут…
            - Что встал, Адик? А я натурщицу готовлю.
            Гитлер вспылил:
            - В голом виде сам? Ну-ну… Она за тебя будет рисовать?
            Его голос прозвучал жёстко и отрезонировал от стен.
            - Но много работы…
            - Я понимаю… - наступал Гитлер.
            - Нет… Ну, ты погоди, Адольф горячиться. Берта, вон! - выкрикивает Фрид в ответ фальшивым голосом. Он надеется превратить в шутку то, что скрыть уже невозможно.
            Берта вальяжно развалилась на диване, едва прикрытом палантином  красного цвета. Похоже, Фридрих и впрямь намеревался её рисовать… Она, после слов художника даже не шелохнулась. Давая тем самым понять, что вовсе не намерена трогаться с места, на котором, к тому же, было так уютно. Берта лениво поедала виноград с кисти, ничуть не стесняясь своей наготы. Природа её одарила пышными формами, которые она чрезвычайно ценила и продавала себя только лучшим… Таким, как Фрида, например. Берта не любила художников, а лишь терпела. Чаще всего они были также холодны, как и их полотна. Мастера отвечали ей тем же, рядом долго она не задерживалась ни у кого. Берта была временным явлением, которое передавали по личным рекомендациям из рук в руки.
            Фридрих отвлекся, горячо беседуя с незнакомцем. Берта не меняла по-
зы. По всему, сцены выгона она слышала невпервой. И привыкла к ним так же, как к приходу очередного скандалиста, с которым у её Фрида какие-то странные отношения. Берта восприняла Гитлера, лишь как нежелательную помеху, которая скоро исчезнет, подобно соринке в глазу. Стоит только приложить определённое усилие. А пока, она не торопилась. Выжидательно смотрела, что там произойдёт дальше. Вскоре, Берта догадалась, что эти двое, её разлюбезный душка Фрид и Ади – любовники, а Адик, к тому же и оплачивает мастерскую. Она отнеслась к очевидности спокойно: ну, ведь не любовь же связала её с этим Фридой. Он, конечно, хорош. Во всяком случае, гораздо лучше многих, но и платит – жалкие пфенниги. А по сему, долго она у него не задержится, потому что, как раз деньги предпочитает куда больше.
            А в это время, Фридрих делал примирительные жесты, как только он и умел, представляя благорасположение к пришельцу. Но Берта была учёной в подобного рода вопросах и ему не верила. Она поняла из отрывков, долетающих до слуха реплик, что за мастерскую Фрид задолжал и теперь крайне уязвлён отказом Адика платить по счетам. Фридрих щурил карие глаза и показывал время от времени дрожащий кончик языка, отчего Адольфу стало неловко. Тот присел в кресло и задумчиво покачал головой. А Фрида, улучив момент, уже мельтешил рядом, выказывая верность, заискивающе смотрел на Адика, пытаясь уловить переходы в речи и вновь оттянуть одеяло на себя. Но Адольф ещё не остыл. Он отворачивался от приятеля и морщился. Присутствие Берты для Адика было препоной. Но говорить прямо он не желал.
            Берта наблюдала. Временами она отвлекалась, разглядывая интерьер. Но ей было интересно, чем закончится сцена любовников. Она уже почувствовала, что здесь лишняя, но как уйти пока что не придумала. Поэтому, просто лежала, делая вид, что ей всё равно.
              Фрида смотрел по-собачьи преданными глазами на своего Ади, выражая крайнюю степень любви. Которой не было и в помине. В конце концов, Фридрих встал на четвереньки и завилял задом. Отчего Берта не сдержалась и расхохоталась. В голос.
            Адольф был не просто раздосадован. Его эта выходка привела в неистовство.
            Натурщица смотрела, испытывая противоречивые чувства, как он мгновенно перешёл в стадию бешенства и, находясь вне себя, начал изрыгать громы и молнии, которые в итоге обратил на неё, Берту. Подойдя к ней близко, Гитлер надрывно выкрикнул, словно читая монолог со сцены:
            - О, какая волнительная грудь! Какие переливы… М-ммм. Да то...  О, не смею и высказать даже! Сама Богиня снизошла до нас! Спустившись к недостойным, с высоты. Олимпа много ей. Она заждалась воли. К нам, грешным смертным, разорвав преграды, явилась ясноокая ОНА!
            - О! Адольф! Ты можешь разжечь огонь страстей в ком угодно… Как
Берта посматривает! - хлопнул в ладоши Фридрих. Он пока ещё не принял подвоха Гитлера. И был навеселе.
            Но вот Ади встал в позу и демонстративно добавил:
            - Прими, Гекуба , в смертные объятья ещё одно обиженное сердце!!!
            - Адольф! Не заводись…
            Но вспыхнувшего Гитлера вряд ли что-то могло остановить. Он продолжил, невзирая на умоляющий жест своего любимца:
            - Скажи, Богиня, а хорошо ли тебе было в объятиях смертного? Ласкал ли он тебя также божественно и страстно, как твой муж, царь Приам? Ну, не стесняйся… Мне – можно. Я – ближайший друг.
            Поза Гитлера была напряжена, а руки двигались в каком-то отрыве от тела. Казалось, он находился в ином пространстве, а сюда попал по нелепой ошибке. Вот, сейчас, он увидит, что здесь случайно, и исчезнет, как не бывало.
            Берта не знала, что ответить, поэтому есть виноград перестала. Она перевела удивлённый взгляд на Фридриха. Тот внимательно рассматривал Адольфа. Но в этом откровенном взгляде любовь не читалась. Совсем.
            Постепенно, запал Гитлера стих, и снова переключился на беседу с Фридой.
            «О, да здесь пахнет разборками. Любовная интрижка в действительности для Фриды ничего не значит. А вот этот странный Адик, похоже, влюблён не на шутку. Понятно, отчего он завёлся. Пассия изменила», - ухмыльнулась Гекуба-Берта, думая совсем о другом и, потому, не ответив, а лишь бросив взор вскользь и проводив жёсткий взгляд Гитлера. Но Адольф не мог успокоиться. Он не находил себе места в тесной мастерской. Глаза перебегали с предмета на предмет, но не задерживались ни на чём.
            Наконец, Адольф обратился к Берте. Однако она никак не отреагировала.  Поняв, что та говорить с ним не намерена раздосадованный Адик решил продолжать в том же духе. Он скрестил руки на груди и принялся декламировать. Вначале спокойно, но резко, а затем, распаляясь всё больше. Фридрих сделал попытку его остановить, но безуспешно. Казалось, в эти минуты для Адольфа никто не существовал в мире, кроме него самого. Фрида впервые видел своего друга таким возбуждённым и жаждущим выплеснуть поскорее то, что сжигало его изнутри. Строки были полны нерва. В них неистовствовала буря чувств. Затаённые эмоции странного человека клокотали в комнате, разлившись в словах. И ещё… Пожалуй, впервые, Гитлер заставил аудиторию, пусть и состоящую всего из двух человек так слушать и внимать своему голосу. А те двое замерли и молчали, поддавшись нахлынувшей магии, в которую вовлёк их чудной человек с чёрной гладкой чёлкой, покрывающей низкий лоб и ледяным взором маленьких голубых глаз. Слова и жесты его несказанно впечатлили, застав слушателей врасплох. Гитлер, краем глаза заметив реакцию, выступал перед ними почти как трибун: 
Что он живет! А для чего в итоге?
Из-за Гекубы!
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает. Что б он натворил,
Будь у него такой же повод к мести,
Как у меня? Он сцену б утопил
В потоке слёз, и оглушил бы речью,
И свёл бы виноватого с ума,
Потряс бы правого, смутил невежду
И изумил бы зрение и слух.
А я,
Тупой и жалкий выродок, слоняюсь
В сонливой лени и ни о себе
Не заикнусь, ни пальцем не ударю
Для короля, чью жизнь и власть смели
Так подло. Что ж, я трус?.. 
            Но где-то в середине страстной декламации, Адольф не выдерживает накала страстей и сдаётся. Он становится прежним Ади, послушным чужой воле… Воле своего горячо любимого Фридриха. И тот тут же ловит момент. Он бросается к роялю и бьет, что есть силы по клавишам. Они издают жалобные звуки, от которых соседи в бешенстве. Последние слова Адольфа едва прорываются сквозь какофонию наносных звуков. В порыве отчаяния, соседи бьют в стену кулаками и изрыгают проклятия на головы тех, кто вздумал тревожить их покой, насилуя рояль.
            - Опять этот несносный Фридрих испражняется! И когда это только прекратится? Сволочь! Скорее бы уже съехал…
            Затем, мужской голос перебивает женский.
            - Снова началось!
            Фрау визжит, крича в запале:
            - Я же тебе говорила, Якоб… Паскудник! Развратник! Водит каких-то баб и этим живёт! О, несчастье на мою голову!
            - Клара, цыц! Замолкни! Пусть разбирается с негодником хозяин…
            - Это я должна молчать? Ну, уж нет! Дудки! Пусть разбирается с негодником хозяин! - язвит она. - Или ты на стороне этого, - стучит она кулаком в стену. - Эй, кончите когда-нибудь там или нет? Что молчишь, Якоб? Или тебе нравится?
            И мужчина не выдерживает.
            - А я сегодня вечером к хозяину и схожу. Всёёё-ё скажу! Пусть выбирает: или мы, или – этот несносный паршивец!
            - Вот, вот! Давно пора! От его художеств весь дом на ушах стоит!
            Гитлера, возгласы со стороны только заводят. Он продолжает. Горячо, на взводе. Щёки его пылают. В довершение, он хватает красный палантин и махом набрасывает на свои неширокие плечи. Встав в позу древнегреческого актёра, он весь обращается к новоявленной Гекубе. Той всё нипочём. Она громко хохочет и хлопает в ладоши. С криками: «Браво! Бис», Берта подбегает к Адольфу и звонко целует в щёку.
            - О! Твой поцелуй прожёг мне сердце! Ужель не рад ты этому, мой друг? - обращается Гитлер к Фридриху.
            Но тут не выдерживает и Фридрих. Он входит в раж, пару раз рыкнув на Гекубу и осклабившись.
            - А-ха-ха! Какой смешной, - регочет та.
            Гитлер волнительно прижимает кулаки к груди и закатывает глаза. Он в экстазе.
            - Адольф, прекрати! Ты слышишь? Я устал…
            И Гитлер возвращается на круги свои.
            - Ну, конечно… После такого бурного экстаза с богиней!.. Как же по-другому?
            Адольф всё ещё не остыл. Чёлка спадает на глаза. Она мокрая от пота. Руки парят возбуждённо, словно он продолжает читать тот монолог. Он отходит от Фридриха и обращается к натурщице, которая по-прежнему возлежит в «невинной позе». Она глядит на Адика, не скрывая заинтересованности и ожидая, что за сюрприз тот ещё преподнесёт. Берта раскованно покачивает ногой, как привыкла это делать в минуты нечастых сомнений. У пороков, с которыми она сжилась, сомнениям нет места. Они остались за белой дверью с золотистой ручкой. Хотя иногда…

                ***

            Временами, глаза Гитлера оттаивали и становились подвижны, прошивая насквозь, как буравчики.
             - А ты хочешь попробовать меня, а, Гекуба? Хочешь?
             Но Гекуба занята иным. Она продолжает то же самое. Или делает вид, что то же самое занятие – ей предпочтительнее всему остальному. Она невозмутимо принялась за кисть винограда, небрежно засовывая в рот сладкие ягоды.
             Но Адольф настойчив. Он не намерен ждать.
             - Что молчишь, богиня?
             Вот ягода покатилась. И Берта отвлеклась от созерцания.
            Гитлер рывками скидывает с себя одежду.
            Гекуба полна откровения. Но ягода вновь следует  за ягодой. Берта ждёт… Что он может – этот Адик?
            Фрида смотрит на обоих. Мысли в его голове водят хоровод. Но все ускользают, не в силах привязаться к словам.
            Гекуба проводила взглядом ягоду, затем обратилась к Гитлеру. Она
смотрит на него вначале удивлённо, а затем, приподняв слегка бровь, но без
тени смущения. Она позировала не впервые. И ей ли не знать, что такое художники! Когда Адольф предстал в костюме Адама, Гекуба вновь расхохоталась в голос. Смех её надтреснувшим эхом ринулся к потолку и рассыпался в стеклянных градинах люстры. Одна из виноградин, которыми был набит рот, выпала и покатилась в дальний угол. Гекуба откровенно показывала пальцем на причинное место Адольфа. Тот молчал, а она хохотала и хохотала. Всё громче и громче, неудержимо …
             Он знал лучше всех здесь присутствующих причину её смеха.
             - Фи! Да ты несостоятелен, приятель, -  рассмотрев достоинство Адольфа, заключил Фридрих. Он прихватил пару виноградин с кисти, что держала в руках Гекуба, и небрежным жестом отправил себе в рот. - Хочешь, я покажу, как надо? Не стесняйся, только кивни.
            Гитлер насупил брови и сумрачно взирал на Фрида. Затем перевёл
взгляд на ягоду. Он теперь уже смотрел на виноградину, будто то было спасение. А втайне ещё надеялся, что Фрида как-нибудь вырулит ситуацию.
            Но… Фрида окинул приятеля уничижающим взглядом и хмыкнул. - Как знаешь… А я – хочу, - очутившись, как чёрт из коробочки возле Гекубы, добавил он. - Смотри, как надо. И учись, пока я живой!
            И Фридрих прямо на глазах посрамлённого Адольфа совокупился с Гекубой. Действо происходило недолго, но сопровождалось охами и вздохами последней, которая то и дело облизывала губы и хитро поглядывала на Адика. В заключение, она поманила его пальцем и закатила глаза, демонстрируя высшую степень наслаждения, перешедшего в экстаз.
            - Ну, а теперь ты… Как?
            Но Гитлер молчал.
            - Ай, приятель. Да ты сегодня и впрямь не в себе. Ничего, это пройдёт…
            Фрида хотел хлопнуть Гитлера по плечу, но не смог.
            Мешала какая-то невидимая преграда.
            Адольф стоял, как соляной столб. «Не бери в голову… - вспомнил он слова Фрида на уроке. - Никакой ты не талант вовсе. Так…»
            Гекуба тотчас оделась и скрылась с глаз долой, хлопнув на проща-
ние дверью и оставив двоих разбираться с тем, что должно.
            Гитлер, пылавший гневом, тихо остывал.
            Фридрих так и не смог преодолеть вакуум, образовавшийся между ними. Поэтому молчал.
            Наконец, кое-как придя в себя, дрожащими руками Гитлер накинул одежду и, не прощаясь, быстро покинул студию. Голова его также слегка подрагивала.
            Гитлер был не просто посрамлён. Он был уничтожен… С того самого момента Адольф  возненавидел Фридриха…
             Страстная любовь так часто перерастает в ненависть. Порой, достаточно только повода. Что уж говорить, если тебя не любят, а лишь используют, как некий инструмент для своих желаний.
             Именно так произошло с Адольфом. Та встреча перевернула сознание. И ничто позже не могло поменять его сущность. Зверька, которому на хвост наступил другой, более сильный…

                ***

             - Чем я могу помочь на этот раз, а?
             - О! Фердинанд , ты только посмотри!
             - Что? Что такое? О, нет! Опять приволок ко мне эти дурацкие рисунки юнцов, которые ни черта не смыслят в жизни?
             - Погоди… Ты торопишься? Минутку удели мне.
             - А когда я не торопился? Сегодня доклад… Лекция… О, мой друг, Макс! Нет. У меня совсем, совсем нет для тебя времени. Ты ведь всё прекрасно понимаешь сам… Извини, давай в другой раз. Как-нибудь…
            - Но этот случай особенный… Ты только взгляни!.. Уверяю тебя – не пожалеешь.
            - Ну, что, что, что опять?.. Вечно подсовываешь своих дутых талантов, которые на поверку не стоят и выеденного яйца… Хорошо! Раз уж всучил. Придётся посмотреть. Хотя ты и вор моего времени, заметь! Но от тебя так просто не отвяжешься.
            - Как ты сказал Фердинанд?
            -  Ну, прости, Макс. Погорячился. Мои мысли не здесь, с тобой. А совсем в другом месте. И, правда… Выставка на носу. Дорога каждая минуты.
           - Но… - умоляюще смотрит Цепер.
           - А-ааа, чтоб тебя… Ладно! Давай сюда очередного твоего каляку.
           Следуют паузы, в ходе которых Фердинанд Штегер рассматривает работы Адольфа Гитлера. Не удовлетворившись комнатным светом, он берёт в руки акварели и устремляется чинными шагами к окну. Внимательно изучает предложенные приятелем работы на свету, чтобы увидеть тончайшие переходы и игру световых оттенков, которые понятны лишь знатокам. Причмокивает губами и, наконец, с умным видом заправского знатока заключает:
            - Н-да, ты знаешь, Макс… На этот раз… Похоже… Ты поймал…
            - Ну, договаривай уже, коллега! Я не мог ошибиться… Не разочаровывай меня!
            - Макс… Скажу так. Этот парень – талантище. И не малый. Работы шедевральны. Говорю сейчас от чистого сердца. Как его имя? Напомни…
            - Вот! И я о том! А ты про выеденное яйцо…
            - Так! Что ты хочешь от меня? - резко развернулся в сторону приятеля академик.
            - Ты же знаешь… - разводит тот руками.
            - Пусть учится!.. Лично – не против. Да… Я спросил – как зовут.
            - Гитлер… Адольф.
            - Понятно. Этот юноша далеко пойдёт, если ему хватит желания и свой талант он не просрёт.
            - О! Ха-ха! Но его не приняли в академию! Представь себе…
           - Что ж так? Пусть второй раз попытается. Попытка – не пытка. Как говорится… - пожал плечами Штегер.
             - Но это уже во второй раз! Представь!
             - Похоже, он неудачник… Хронический! Этот твой…
             - Гитлер.
            - Именно… Гитлер. Жаль… Перспективный малый, скажу я тебе… Но… Такова жизнь. Перегнули палку. Любят у нас такое.
            - О, да! Разумеется, жаль, - в такт ему заключает Цепер.
            - Как имя? Ещё раз…
            - Я же уже сказал: Адольф Гитлер.
            - Ах, да… Понятно. Ни о чём. Имя, как имя.
            - Работы меня удивили… Есть в них что-то... Особенное.
            - Печать таланта?
            - Печать таланта. Понимаешь… Их немало… И, чем дальше – тем будет больше. Этот юноша – один из многих. Талант. Вот здесь, глянь, какое  панорамное решение. И сколько воздуха присутствует. Ухватил момент. И правильно его разрешил. Мне нравится, словом, - наведя монокль, щурится Штегер.
             - Но этого таланта не приняли.
             - Ты уже говорил. Что же? Сожалею.
             - От так…
           Те, двое друзей-коллег… Академические художники… Вовремя не подсуетились. И Адольф Гитлер так и не вошёл в число студентов академии. Дважды он проваливал экзамены в академию художеств. Да ещё и две смерти, которые Адик пережил прямо на глазах  в слишком раннем возрасте… Смерти его родителей. Одновременно и близких родственников. Ведь его отец приходился родным дядей его матери… Если бы Гитлер, талантливый, страстно мечтающий о карьере художника, стал им… Ход истории планеты Земля был бы иным.

                ***

            Джерри, согнувшись пополам, падает в колею. Ведь на ногу, по которой пнул маленький садист, была уже наложена повязка. И Адик не мог её не заметить. Сквозь марлю просочилась кровь. Болело нестерпимо, так, что ребёнок потерял сознание…
            Спустя полчаса по дороге случайно проезжал селянин, он и привёл в себя парнишку, лежащего распластанным в пыли.
            - Кто тебя так?
            Но увидев неприкрытый ужас в глазах, старик решает не расспрашивать больше ни о чём. Однако Джерри через некоторое время отвечает:
            - Дьявол… Бес!
            - Ты такое из головы выплюнь. А не то, вона, на себя не похож, - нахмурился дед.
            Джерри опустил голову. Старик крякнул, пару раз наклонился, разминая спину, но, заметив, что мальчишка никак не реагирует, добавил.
            - Э, да ты совсем раскис, приятель! Ну, ну. Не вешай нос!
            - Я и не вешаю.
            - Вот и ладно. И потом… Удачу ещё никто не отменял.
            - В чём она… Удача? - шмыгнул носом рыжий.
            - В чём удача? Да хотя бы в том, что я проезжал. Заметил тебя и остановился. Разве нет?
            Джерри пожал плечами.
            - Не всё так плохо… Звать тебя как?
            - Джерри!
            - Что тут скажешь? Вы – пришлые люди. Чужаки. Поэтому долго ещё здесь обвыкаться будете, - пытается успокоить парнишку старик. - Обвыкаться на новом месте всегда тяжко. Закон такой среди людей есть. И его пока не отменили. А потом… - махнул он рукой.
            - Обвыкаться? Значит, подло бить – это называется обвыкаться? Так, по-местному, да? - негодует Джерри.
            - Твой батя – ирландец. А мать – австрийка? - задал новый вопрос невольный спаситель, осторожно поправляя воротник рубашки Джерри.
             - Да!
             - Оно, как… Я так и подумал. Ну, залезай в мой тарантас. Надо же – Джерри! А имя вовсе не немецкое, - поправляя подпруги, тихо произнёс старик.
             Дважды мальчишку приглашать не пришлось. Джерри быстренько 
определился с местом.
             - Спасибо! - выкрикнул он. -  Имя дал папа. А что, не нравится?
             - Вовсе нет. Хорошее имя. Звонкое. Для наших краёв просто редкое.
             Джерри примолк. Старик был искренен. Он догадался, что могло про-
изойти и тяжко вздохнул, садясь в тарантас.
             - Слыхал я о вас… Что ж не пожилось в родных местах?
             - Наследство досталось от дедушки с бабушкой. Вот и возвратились. А потом остались. Но я здесь жить не буду. Это мамка всё хочет. Родина её потому что. А я назад уеду. Как только случай подвернётся.
             - Воля твоя. Вырастешь – уедешь, если так уж приспичило. Никто насильно к месту привязать не сможет. А Родина – она в душе человеческой остаётся. Кирпичиком, мозаикой… Чем-нибудь да остаётся. Всегда. Прирастает к душе и не оторвать.
             Джерри внимательно посмотрел на старика.
             - Ты вот что. По случаю этому не переживай. Померещилось. Бывает со всяким… Ну, живее пошёл, мерин, - прикрикнул ездовой.
             - Нет, не померещилось. Здесь кладбище рядом! - выпалил Джерри. - Не могло мне померещиться! Я видел, видел!
             - А-ааа… Знакомое дело, - ухмыльнулся старик в усы. - Дак ты забудь
о нём. Баек наслушался, что бабки, у дворов сидя, плетут без счёту, как паук паутину. А пацанам кажется всякое потом. Принимают за чистую монету…
             - Нет, не показалось! Говорю же!
             - Опять он за своё! Что не так - Джерри? Тпрррру! Эй, стой, давай, сивый мерин! Слушай, - повернул, было, голову в сторону Джерри старик, желая что-то прибавить или просто спросить. В дороге не болтать – грех. Где ж ещё-то… Да видно ослабил поводья, и дал волю кобыле. Та и понесла, что есть мочи. Только пыль столбом!.. Дед пробовал унять резвый пыл лошадки, но неудачно.
             И тут начали происходить странности, о которых как раз и рассказывали те самые вездесущие бабки… Кобыла, названная отчего-то «сивый мерин», ни с того ни с сего заржала, рванула поводья на себя и полетела очертя голову… Старик вскрикнул, хотел урезонить клячу, но та ни в какую не унималась. А вскоре припустила и вовсе вскачь. И как не уговаривал, как не божился ездовой, проку от его речей ровным счётом не было никакого. Лошадь мчала их так, словно не вожжа попала ей под хвост, а тысяча чертей наподдали по полной, в честь нечистой мессы, заказанной специально для такого случая ведьмами на шабаше. «О, майн готт!  Мог ли я предположить, что такое возможно ждать от моей весьма не юной фрау. Но деться некуда. Лишь бы живыми выбраться из этакой передряги». А неугомонная кобыла всё несла и несла двоих, будто и не знала усталости вовсе… И то расходилась галопом, то рысью, сама выбирая путь. Дед пробовал унять резвый пыл лошадки, но неудачно.  Отчаявшись, старик сидел, покачиваясь, на манер китайского болванчика, и не пытался даже притронуться к вожжам. Страх сковал его члены. Ездовому временами чудилось, что несутся они по нескончаемому кругу, и подобный бег никогда не кончится… Джерри ничего не оставалось иного, как лечь на дно тарантаса и взирать на Небо полными ужаса глазами. Он же предупреждал! И вот, опять… «Сбылось, сбылось», - шептали его побелевшие губы.
            Сколько они так мчались – неизвестно, но кобыла всё-таки споткнулась обо что-то лежащее на дороге и, с разбегу, грузно рухнула мордой в пыль. Она дёрнулась пару раз в агонии, изо рта потекла кровавая пена. Кобыла повела карим затухающим оком на старика, словно прося прощения и, издав протяжный, совсем человечий, стон, тотчас околела.
            Старик, ошеломлённый, вышел из телеги. Ноги его дрожали и подкашивались. Перед ним лежало тело его бедной лошади. Она была мертва. В этом не было никакого сомнения! Но нечто ужасное настолько поразило бедолагу, что он не мог выдавить из себя, ни слова… Джерри также стоял рядом, ни жив, ни мёртв от страха. И действительно, было отчего стоять столбом! Ведь на дороге лежал не труп только что околевшей кобылы, а высохшая мумия…
            - Чудны дела твои… Да, что ж такое делается-то, а?
            - Не знаю, - промолвил едва слышно Джерри. И добавил: - Я же говорил – ДЬЯВОЛ. А Вы мне не поверили.
            Старик с удивлением посмотрел на подростка, пару секунд осмысляя, что он сказал. Затем перевёл взгляд на лошадь, словно она могла ответить.
            - А ведь ты прав, Джерри. И впрямь, не чисто дело, - кивнул в ответ ездовой.
            Старик казался растерянным и ни на что негодным. Подросток, заметив, что происходит со спутником, подошёл к нему, тронул за заскорузлую ладонь и тихо произнёс:
             - Чем мы ей поможем? Ведь она мертва. Пойдём отсюда…
             - Дааа, - выдавил из себя старик.
            Дальше они шли молча. Благо до деревни было рукой подать. Оба молчали и тряслись от страха мелкой дрожью, время от времени переглядываясь…
            С тех пор, Джерри сторонился Адольфа. Рана на коленке зажила, но появилась хромота, которая осталась потом на всю жизнь, как напоминание о той роковой встрече в пути…

P.S. Стоящие у власти – проклятые Богом люди… Кто смеет в этом сомневаться?
 
09.09.2012 – 20.12.15

На фото: справа - Адольф Гитлер, ученик реального училища; слева -  будущий выдающийся австрийский мыслитель еврейского происхождения Людвиг Витгенште;йн (1889 – 1951). Фото из инета.

 
Апфель{1} (нем. яз., рус. транскрипция. Der Apfel) – яблоко.
Backpfeifengesicht{2} (нем. яз.) - лицо, по которому необходимо врезать кулаком. По-русски: "кирпича просит".
Der Apfel f;llt nicht weit vom Stamm{3} (нем. яз.) – буквальный перевод: яблочко от яблони
недалеко падает.
Инцест{4} – половой акт между людьми, связанными прямым родством.
Палантин{5} – классический атрибут женского гардероба, который представляет длинную, широкую накидку прямоугольной формы.
Гекуба{6} – в древнегреческой мифологии жена царя Приама, которая после взятия Трои
попала в рабство и превратилась в собаку.
Что он живет! А для чего в итоге?
Из-за Гекубы!
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает. Что б он натворил,
Будь у него такой же повод к мести,
Как у меня? Он сцену б утопил
В потоке слёз, и оглушил бы речью,
И свёл бы виноватого с ума,
Потряс бы правого, смутил невежду
И изумил бы зрение и слух.
А я,
Тупой и жалкий выродок, слоняюсь
В сонливой лени и ни о себе
Не заикнусь, ни пальцем не ударю
Для короля, чью жизнь и власть смели
Так подло. Что ж, я трус?{7} У. Шекспир. «Гамлет» (действие 2, сцена 2, перевод Б. Пастернака).
Фердинанд Штегер, Макс Цепер{8} – академические художники.
Здесь кладбище рядом{9}…  – семья Гитлеров в 1898 году переехала в деревню Леондинг под Линцем (Австрия). Дом соседствовал с кладбищем.
О, майн готт{10} (нем. яз., рус. транскрипция)  – О, мой бог.