Глава 15

Телефон... Убить... Расстрелять немедленно! Вот же скоты, а?! Ведь заснула только что... И что выделывали мы ... перед тем, как заснуть... Кошмар, как же все-таки голова болит... ааааа... А этот... этот... Лось... дрыхнет... Оооохххх... Ну что, надо брать трубку... Ну, и?
- Да, я слушаю... доброе ... утро...
- Инге! Ну, наконец-то... Сколько же можно спать?!
Действительно - а сколько? Тааак... Десять утра. Ничего себе... Хорошо... Сделаю вид, что выспалась...
- Извините, Мишель... Я поздно легла... (под Лося. Он же - Бен) Но... уже все в порядке! Слушаю Вас...
- Ладно, проехали! Значит так: позавчера скончался известный писатель, политический журналист, лауреат премии Гонкур... сейчас... Ага! Вот: Ив Кари! Единственный Русский писатель, удостоенный - ну и так далее... Сегодня - похороны на Сент-Женевьев Дюбуа... Будет весь бомонд! Кстати, твой Дед - тоже приехал... Нужны снимки похорон!!! Немедленно!!! Болтают - последний год у него была молодая подруга... Некая аристократка из Лангедока - а впрочем, черт его знает откуда - неважно! Ты! Немедленно! Туда! Едешь!! Все!!! К 15.00 - жду снимки! ВСЕ!
Гудки. Так... Вот, примерно, так и выглядит моя работа. Нравится? Как там Бенни сказал? "Всегда мечтал познакомиться с папарацци..." ? А получилось... Ладно. Замяли для ясности... Что там со мной? Зеркало-зеркало... Так.... Мордочка - всмятку, глазки - вкрутую... Ай-да Инге... А этот... Уже не спит! Улыбается как довольный слон! Господи! И угораздило же меня - влюбиться-то... Вот ведь... везение... Быстро-быстро-быстро!!! Сей же час - раз-жи-га-ем колонку... Душ! ОООО!!!! Вот ведь что мне надо - ДУШ!!!
Выхожу через десять минут в коридор... Ничего себе: это чудо стоит на кухне, и варит кофе. А на столе - на столе уже ... благоухает завтрак... С ума сойти!!! Мне! Сделали! Завтрак!!! О-бал-деть!!! Нет, есть все же... мужики на свете! Правда, все - если не козлы, то - лоси. Хорошо-то как - подойти, шлепая босыми пятками, и уткнуться носом в эту замечательную спину!!!
Сидим, жуем торопливо омлет с сыром, гренки, сосиски. И почему-то - грибы с помидорами... Это Бен вчера настоял, чтобы зайти в круглосуточный супермаркет. Вот ведь... пророк хренов! А ведь как вкусно-то! Ладно...
- Так. Выносится благодарность. Немедленно - и бесповоротно. За спасение человеческих жизней. Тебе!
- Угхум... Всегда готов! А что за звонок был? Что-то случилось? Тебя просто вынесло в ванную - я поначалу испугался...
"Ну да, как же... испугаешь такого..."
- У меня сегодня срочная работа. И когда я говорю срочная - это значит...
- Срочная. Понятно. Помощь нужна?
"Вот ведь... Джинн! А как же без тебя... Как же мне без тебя, Лось ты мой..."
- Если у тебя по-прежнему нет других планов... В общем так: у меня тяжеленная сумка с фотооборудованием, которую надо... Сам понял, что надо ТАСКАТЬ?
- О! Вот уж это - всегда готов!
- Тогда - сейчас я мою посуду. НЕ спорить! Очередь все равно моя... Ты - в душ, потом - одеваемся, и по машинам...
- Понял. Разрешите исполнять?
- Бе-е-го-ом!
И - нет его в кухне уже. А я торопливо складываю тарелки в раковину, пускаю воду. Вымыть - пять минут. Еще пять - майка, свитер, джинсы, ботинки, куртка. Взгляд в зеркало - ну... Ну, в общем-то... Так! Работаем!


*  *  *

Отпевание было назначено на 11.30. Маленькая православная церковь - через улицу от кладбища. Печальный священник - пожилой, с неожиданно тонкой шеей, выглядывающей словно птичья, из широкого расшитого золотом тяжелого воротника - выводил нараспев слова отпевальной молитвы, ему вторил хор из четырех невзрачных женщин неопределенного возраста и рослого мужчины, по виду и выправке - явно бывшего военного.
Кроме Ирэны, стоявшей во первом ряду с краю, в церкви было довольно многолюдно. Она видела сквозь густую черную вуаль как входили все новые и новые люди - никогда бы не подумала, что у Игоря Валентиновича было столько знакомых... Даже несколько человек отчетливо-Арабской наружности стояло в отдалении, у противоположной стены. Высокий и невероятно худой, печальный словно заблудившийся в тумане на пустом вечернем болоте аист, старик, одетый в великолепно пошитый старомодный темно-синий костюм-тройку, держащий в руках элегантную шляпу. В правом глазу у странного старика виднелся монокль. Ирэна никогда не видела, чтобы в жизни кто-то носил монокль - только в кино, у офицеров вермахта. Старик и правда выглядел осколком какой-то далекой эпохи - сжатые в тонкую полоску бескровные губы, седые усы, золотая заколка на галстуке...
Рядом с ней тихо, почти неслышно, переговаривались мэтр Лефевр с мэтром Жанвье. Она не слушала о чем - она вообще ничего не слышала. Кроме этого пения - там, слева от гроба. Как завороженная она смотрела сейчас только на кадило, отбрасывающее в луче света из амбразуры окна веселые золотые солнечные зайчики. Казалось, Игорь Валентинович тоже заметил эти блики весеннего солнца, залетающие и к нему. "Наверное, ему хотелось бы открыть глаза", - подумала неожиданно она, и вот тут ей стало особенно скверно... Но - ничего. Даже и не заплакала...
Когда выносили гроб, у церковных дверей появилось еще двое. Эти были совершенно чужеродными - оттого она и обратила на них внимание: девица с короткими каштановыми волосами, в легком свитере, джинсах и кожаной потертой куртке держала в руках профессиональную камеру с длинным и толстым обьективом; а ее спутник - настоящий викинг, огромный и чуточку неуклюжий - нес потертый кожаный кофр, и держался слегка позади, как профессиональный телохранитель. Такое у нее было первое впечатление - не раздражение, нет! Скорее, удивление: что им надо здесь?
Никаких вспышек - видимо, девица и правда была профессионалом: снимала она навскидку, очень точно и быстро примеряя фокус, выбирала "жертву", нажимала на спуск... Щелчок, щелчок, еще один... Пока старик с моноклем не подошел к ней вплотную, и что-то негромко сказал. Кажется, по-Немецки... Вот тогда девица, тряхнув гривкой, сделала знак своему спутнику, и они зашагали через улицу - к кладбищенским воротам, опережая неспешный шаг процессии...
Запах свежей земли, талой воды и ноздреватого весеннего грязного снега, вороний крик да шелест редких берез... Странно - казалось бы, почти центр огромного Европейского города, а пахнет... как в далеком весеннем Российском лесу... Расчищенные дорожки, и ухоженные могилы, впрочем, несмотря на надписи кириллицей, никак не могли существовать в России. Париж, кладбище Сент-Женевьев Дюбуа... Вот и еще один Русский ложится в эту землю...
Она слушала, как говорит странный старик - и не слышала слов, падающих в землю словно невидимые комья... Смотрела - и не могла отвернуться, оторваться - от молчаливой вороны, на голой ветке мокрой березы - там, чуть слева от могилы... Кажется, старик говорил с сильнейшим Немецким акцентом - но... по-Русски... Кто же он такой?
Ее держал под руку неизбежный как наименьшее зло мэтр Лефевр. Крепко держал - словно боялся, что она либо упадет, либо сбежит... Смешно. Но она была ему благодарна, что хотя бы он был здесь, с ней. Ирэна совершенно не представляла, что и как делать дальше. Наверное, следовало как-то поблагодарить всех этих людей - что пришли сюда? А зачем, собственно? Они никогда не приходили в его крохотную квартирку - по крайней мере, в этот последний его год - видимо, были слишком заняты? Что же пришли - сейчас? И эта девица со своим кавалером... Фотограф? Репортер? Паппарацци... Оказывается, теперь... теперь он нужен всем... Он... Ее Игорь... Игорь Валентинович Коренев... Ив Кари... Но ему уже не нужна даже она... даже...
Она все-таки заплакала - когда застучали комья земли по крышке гроба. Навзрыд, словно маленький, забытый в пустом доме, ребенок... Весна. Март месяц. Париж, кладбище Сент-Женевьев Дюбуа...


*  *  *

Лось... Она меня называет - Лось. Причем, по-Английски. Поэтому, звучит интересно - особенно, если воспринимать по-Русски. Получается - Муз. Как муза - но только мужского пола... Забавно, правда? А в детстве меня звали Кит. Да и потом, в Армии... И... Так. Не думать! Не вспоминать! Хорошо-хорошо - уже забыл. Все - забыл. И - забил. На все. С прибором.
И на каком языке мы говорим, сразу не понять. Мама называла такую смесь суржик - тоже смешное слово... Немецкий, Французский - но более всего сходимся на Английском. Она твердо и уверенно ставит согласные - Немка, никуда не деться... Вернее - Австриячка. Kак у Дюма: Ингрид Австрийская. А я? Кем же ощущаю себя я? Вот ведь задача... Русский? Ну, это вряд ли. Русским меня называли только в Израиле. Еврей? Еще холоднее: с моей "нордической" внешностью даже самый чуткий антисемитский нос не мог унюхать во мне ничего подозрительного... Если меня разбудить среди ночи - интересно, на каком языке я заору? Впрочем, это если я вообще засну. Ночью.
После всего, что было... Так, опять! Ну вот сплю же - и, в общем, и не кричу во сне... Впервые заснул после наступления темноты - у нее в машине. У Ингрид Австрийской... Как же так получилось? Вероятно, что-то в ней есть особенное; а может, просто попали в резонанс? У нее тоже... как-то обожжено все внутри. И так же не повезло. Я чувствую. Вот уж это я умею - чувствовать... Ну, хорошо...
Кладбище. Никогда не был в Париже прежде - и вот, третий день; и уже - кладбище. Думал, что ничего не может быть печальнее, чем кладбище весной, а тут... Наверное, еще и потому что - с ней. Инге. Чудо мое... Мое? Удивительное дело: когда в постели, рядом со мной... Когда ласкается - на кухне, или в коридоре - как нежный, чуткий котенок... Царапается, целует меня, закрыв глаза... Кажется, ничего и никого не надо, и нет ближе и дороже никого на свете. И даже позавчера, в кафе, и раньше, в Люксембургском саду - словно невидимый зонтик наc двоих накрывал, и были на свете только мы двое... А вот сейчас - собрана, отстраненна... словно в своем личном коконе: работает. Четко, предельно эффективно, профессионально. Как снайпер - в засаде. И я - споттер. Как всегда.
Плачущая навзрыд; тоненькая, и какая-то нездешне-изысканная девочка в глубоком трауре... Внучка? Дочь? Нет, та самая - аристократка из Лангедока. Подруга покойного... А ведь я что-то читал у него. Точно: еще в Союзе. И по "рупорам" он частенько выступал - с ядовитыми и очень резкими политическими обзорами, и неожиданно нежными, тонкими, короткими рассказами... Правильно, Коренев. Игорь Коренев... Мама рассказывала, что вот, был такой писатель. Жил-да был... писатель. А после шестьдесят восьмого - как отрезало. Не смог больше врать - как он сам сказал. Вышел на площадь. Пять лет в "отказе", потом - неожиданно, ни с того ни с сего — выпустили в Париж. Вот оно как - кончилось... Никогда бы не подумал, что... вот так вот запросто... Впрочем, и не запросто... а - с Инге.
Высокий старик... С ума сойти - с моноклем! Кто же сейчас - в двадцать первом веке - носит монокль?! Разве что, из глубокого стеба... Кажется, он знаком с Инге: когда она совсем близко начала снимать людей в церкви - на грани полной бесцеремонности - он что-то ей сказал. По-Немецки. Но - не резко, а как-то... не знаю. И она подчинилась. Вот уж... не иначе, старик волшебное слово знает - до сих пор я был уверен, что запретить что-то Инге, или изменить ее намерения сравнимо по сложности с задачей отклонения от траектории артиллерийского снаряда в полете... А тут она даже и возражать ничего не стала - просто, кивнула - и мне: пошли!
И вот мы на кладбище... Ворона, грачи, голые и мокрые березы - и этот запах: весны, земли, и талого снега...
Речи произносят по-Русски. Но такого Русского языка я не слышал и в Ленинграде моего детства - разве что, Борис Викторович... Музейное чудо - как его Мама называла... Странно, как все далеко и давно это было... Так, что почти и не верится - что со мной... Мама считала - если уж "повезло" родиться в России, то Русский язык не должен быть испорчен большевистским "новоязом"... Смешно - но ей удалось привить мне этот нюх... на правильность языка... Я и ругаться-то начал только попав в школу. Помню, первый раз услышал слово из трех букв в первом классе - и совершенно серьезно принял его за ... Китайское имя. Кличка Китаец не прижилась, сократили до Кит. Так вот и прилипло - даже Мама называла... Китом.
Способности к языкам - от Мамы. Она - природный переводчик. Ловит все на слух, и немедленно "перетолмачивает". Говорят, в Американском госдепе, на дверях, ведущих в отдел, где сидят переводчики, висит табличка кириллицей: "ТОЛМАЧИ И ПРОЧАЯ СВОЛОЧЬ". Мама очень смеялась - это же из Петровских еще указаний - как размещать в обозе армии на марше вспомогательные службы...
А моя "нордическая внешность" - это от отца. Бывают такие Евреи - Ашкеназим. Неотличимы по внешнему виду от викингов... Впрочем, отца я не видел никогда в жизни - даже фотографий не сохранилось. Он погиб за месяц до моего рождения - вышел за табаком, и пропал. Бесследно. Как Даниил Хармс. И - как остальные... миллионы пропавших... "без права переписки". Хотя время было уже - застойно-стабильное, но для таких как он - делались исключения. И он всегда прощался, выходя на улицу - даже если шел купить табак.
Много лет спустя, зимой - когда я ходил в седьмой класс, и переживал свою первую влюбленность, и бегал на тренировки в полуподпольную секцию айкидо - я вернулся домой неожиданно рано (заболела химичка, и отменили последний урок) и застал Маму в кресле у окна - с казенного вида бумагой: Управление Федеральной Службы Контрразведки по Ленинградской области (смешно: город - Петербург, а область - все равно Ленинградская?!) сообщало - в ответ на запрос Амнести Интернейшл - что Подполковник-инженер, Доктор Физико-Математических наук Берг Иосиф Михайлович приговорен к высшей мере наказания закрытым заседанием Военной Коллегии Верховного суда СССР. За шпионаж и измену Родине. Приговор приведен в исполнение... В реабилитации и пересмотре приговора — отказано окончательно...
Мама даже не плакала - просто, смотрела на зимний вечер и на призраки желтых фонарей за окном. Страшнее ее сухих огромных глаз я не видел на свете ничего... А летом того же года мы уехали. Как-то очень быстро, вдруг. Вероятно, бывшие сослуживцы отца помогли. Не испугались. А может быть, наоборот - испугались, и решили, что чем дальше вдова бывшего коллеги, и его сын окажутся от раздираемой перестройкой и гласностью России - тем лучше. Вот мы и оказались. В Хайфе.

назад: http://www.proza.ru/2012/12/30/960      вперед: http://www.proza.ru/2012/12/30/969