Крымские сонеты в творчестве Адама Мицкевича

А.С. Пушкин:
Издревле сладостный союз
Поэтов меж собой связует.
Они жрецы единых муз,
Единый пламень их волнует.
Друг другу чужды по судьбе,
Они родня по вдохновенью…

       Эти слова А.С.Пушкина обращены к А. Мицкевичу. Владислав Ходасевич считал Мицкевича польским Пушкиным. Но из всего творчества А. Мицкевича самыми необычными и яркими страницами стали его «Крымские сонеты». Написанные в период ссылки в Россию в 1825-26 годах и опубликованные  в Москве, крымские сонеты не похожи ни на песни, баллады и романсы А.Мицкевича начала 20-х годов, ни на последующие произведения, такие, как «Гражина», «Конрад Валленрод» или самое известное – «Пан Тадеуш» (уже 1834г.)  Позже, в эмиграции, Мицкевич практически не писал.
      
       Адам Бернард Наполеон Мицкевич родился в конце декабря 1798 года ( на полгода раньше А.Пушкина) в селе Заосье под Новогрудком. Это те места, в которых  развиваются события известного современного произведения В.Богомолова  «Момент истины» (в фильме «В августе 44-ого»). Окрестности Лиды. Леса. Леса. Леса… Нынешняя Белоруссия. А рядом граница  теперешней Литвы, -  Вильно, Ковно – всего несколько десятков километров. Поляки все эти места заселили давно (и сейчас это место компактного проживания польской диаспоры). Литва в понимании поляков в ХУ111-Х1Х веке – это не литовское государство, а часть Речи Посполитой, Великого княжества Литовского, Польши, заселённая поляками, белорусами, литовцами. Господствующий класс, шляхта, - это поляки. Вот почему А.Л.Погодин, славист, историк конца Х1Х – начала ХХ века, в своих трудах говорит о «польском культурном господстве  в Литве». (А.Л.Погодин «А.Мицкевич»,1912г.,стр.1)
      
      Смешение народов, смешение языков, смешение культур. Земля, где исторически сталкивались потоки движения человеческих масс с запада на восток и с востока на запад; земля, испытавшая на своём веку много набегов, войн, переделов. Но и богатая талантливыми, незаурядными людьми.
      
      Здесь родились и выросли не только А.Мицкевич, но и Тадеуш Костюшко, легендарный американский генерал, возглавивший в конце ХУ11 1 века восстание, пытавшийся предотвратить 3-ий раздел Польши; и его соратник -Михал Клеофас Огиньский, известный композитор, автор  польского гимна и знаменитого на весь мир полонеза его имени, российский сенатор, эмигрировавший в Европу, когда он понял, что надежды на Российского императора, что он даст свободу Польше ,  исчерпаны; и всемирно известный учёный Игнатий Домейко, соученик Адама Мицкевича по Виленскому университету, впоследствии Почётный гражданин Чили, и многие другие замечательные люди. И корни французского писателя Гийома Апполинера, Вильгельма Апполинария Костровицкого, - тоже отсюда. И прабабке  его молодой Адам Мицкевич посвятил стихи.
      
      Именно на этой земле вырос Адам. Он был вторым сыном Николая Мицкевича, мелкого шляхтича из литовского рода Мицкевичей – Рымвидов. Отец поэта был адвокатом в Новогрудке и ещё подрабатывал землемером, чтобы достойно содержать семью. Во время восстания под руководством Т.Костюшко Н.Мицкевич помогал собирать средства для восставших. Поэтому, когда восстание было жестоко подавлено, а Костюшко и его сторонники заключены в тюрьмы, власти относились к Мицкевичу с недоверием.
      
      Три европейских державы разделили Польшу (Пруссия, Россия и Австрия).
      
      Зато на Западе события развивались иначе. Революция во Франции. Потом выдвижение на первый план Наполеона Бонапарта. Надежды свободолюбивых поляков обратились к Наполеону. И Николай Мицкевич верил, что Наполеон принесёт Польше свободу. Не случайно третье имя Адама – Наполеон. Эту веру Н. Мицкевич передал своим детям.
      
       Семья М. жила в Заосье, в крохотном фольварке, полученном Н.Мицкевичем в наследство перед рождением второго сына – Адама. Здесь в соседях – небогатые шляхтичи и простые крестьяне – поляки, жмудины, белорусы. Дети говорили не только по-польски, но и на литовском, белорусском языках, а в семье Мицкевичей свободно общались на французском.
      
        В 1807 году Адам вместе со старшим братом Франтишеком поступил в новогрудскую школу доминиканцев. Несмотря на то, что школа была под эгидой монахов, она была практически светской. К этому времени в Литве завершилось реформирование образования (и среднего, и высшего), что сыграло огромную роль в развитии нации. По свидетельству А.Л.Погодина «в школе уважали личность ученика», а «школьный режим не убивал души». Школа стремилась воспитать в детях не только любовь к родине, но и чувство долга и ответственности перед ней.
      
       Позже соученик и друг Адама Антоний   Одынец, - поэт, журналист и критик, - писал: «Духовные школы доставляли Виленскому университету… самых добросовестных и нравственных студентов, и даже то чистое, возвышенное эстетическое направление, которое создавалось в этом университете, получило своё начало от студентов, вышедших из этих школ». (М.,т.У,стр.8)
      
       Адам учился легко, но неровно. Он увлекался чтением, писал стихи, председательствовал в ученическом суде, принимал участие в работе школьного театра.
      
       Наступил 1812год. Войска Наполеона Бонапарта вошли в Литву, но император не собирался освобождать и объединять Польшу – у него были другие цели. А войска, хотя среди них были и польские легионы, вели себя часто как обычные завоеватели.
      
       В это время умирает отец Мицкевича. Семья оказывается в трудном материальном положении.
      
       В 1815 году, окончив школу, Адам мечтает о высшем образовании, но денег у семьи нет. Неожиданно помогает Иосиф Мицкевич, то ли дальний родственник, то ли однофамилец будущего поэта. Он предлагает Адаму поступить в Виленский ун-т стипендиатом с условием после окончания обучения работать учителем в школе. Зато обучение бесплатное. Так Адам становится студентом физико-математического ф-та, но через год, поняв, что его интересы лежат совсем в другой области, Адам переходит на историко-филологический ф-т.
      
       Начинается взрослая, трудная жизнь. Стипендии едва хватает, зато Адам весь погружается в учёбу.
      
       В школе М. изучал польский, немецкий, французский, русский, латинский языки, теперь, совершенствуясь в них, обращается и к другим языкам: древнегреческому, английскому. Филологическая подготовка в ун-те была на очень высоком уровне. Юный студент очень много читает, увлекается историей. Кумиром Адама стал известный польский историк проф. Лелевель.
      
       Надо отметить, что в это время Виленский ун-т становится одним из передовых университетов Польши и даже Европы, о чём говорят многие польские и российские историки, слависты, литературоведы (В  Мякотин, М.Живов, А.Погодин, Ян Парандовский, Б.Стахеев, М. Яструн и др.)
      
       В ун-те Адам дружит со многими студентами, чаще – с детьми из небогатых шляхетских семей. По инициативе Фомы Зана, А. Мицкевича и ещё ряда студентов создаётся общество филоматов (любителей наук). Цель его – умственное и нравственное развитие его членов, обсуждение новых литературных произведений, польских и зарубежных, да и своих собственных: все они пишут, - стихи, прозу, критические статьи, - переводят. Молодые люди читают произведения немецких романтиков, увлекаются стихами Гейне, Гёте. Сын преподавателя русского языка приносит балладу Жуковского «Людмила». Романтизм увлекает юных филологов. С детства хорошо знакомые с народным творчеством разных народов: польским, украинским, литовским, белорусским, - юноши и сами пишут баллады, песни, романсы, основанные на фольклорном материале.      
       
       Романтика для них сливается с  мечтой об освобождении родины. Польский романтизм, как и романтизм в литературе других восточнославянских стран, порабощённых иноземными захватчиками, не только связан с народным творчеством, но в нём стремление к освобождению, к независимости рождают и нового романтического героя – борца за свободу Родины.
      
       Естественно литературные интересы молодёжи перерастают в политические. Создаётся об-во филаретов (любителей добродетели), несколько более закрытое и политизированное, чем предыдущее. В 1820-ом году А.Мицкевич  пишет «Песню филаретов», в которой есть такие слова:
«Сегодня право силы,
А завтра сила прав».
      
       В начале 20-х годов выходят две книги А.Мицкевича. В них – песни, романсы, баллады. Кроме стихотворных произведений во втором томе опубликована статья о романтизме.
      
       В это время Мицкевич уже учительствует в Ковно. Человек ответственный и талантливый, Адам и здесь стремится достичь успехов. Об этом периоде его жизни много говорят письма к друзьям. Молодой учитель занимается серьёзным самообразованием, переводами, пишет стихи и критические статьи. Своему другу Франтишеку Малевскому Адам пишет:
       «После германомании наступила британомания; с лексиконом в руках я начал протискиваться сквозь Шекспира, как евангельский богач в рай сквозь игольное ушко. Зато теперь Байрон даётся гораздо легче, и я уже значительно преуспел. «Гяура»,вероятно, переведу.» (М.,т.У,стр.329)
      
       Адам просит Малевского, собирающегося в Германию, купить ему всего Гёте, Соути, Мура, а в другом письме – достать ему пьесы Шекспира и романы В.Скотта.
    
       Результаты такого интенсивного чтения сказались.
Ксенофонт Полевой довольно подробно рассказал в своих записках о встречах с Мицкевичем в Москве и в Петербурге (уже в 1825-26гг.)  и дал такую характеристику поэта: «Все, кто встречал у нас Мицкевича, вскоре полюбили его не как поэта (ибо очень немногие могли читать его сочинения), но как человека, привлекавшего к себе возвышенным умом и  изумительною образованностью… Доказательством необыкновенных его способностей может служить легкость, с какою он усваивал себе иностранные языки. Все знают, до какой степени обладал он французским языком, на котором впоследствии был литератором; но он свободно говорил также на немецком языке; в знании латинского и греческого отдавал ему всю справедливость знаток этих языков г. Ежовский, известный филолог… Кроме того, он знал языки: английский, итальянский. испанский и… восточные. Начитанность его была истинно изумительна. Казалось, он прочитал все лучшее во всех литературах. О каком бы поэте и славном писателе ни зашла речь, он знал его, читал с размышлением, цитировал его стихи или целые страницы».
      
       Представить работу А.М. в школе можно по письму Юзефу Ежовскому:
«Вообрази сегодняшний день. После обеда в 5 и 6 классах преподавал римскую историю, политическое право, польскую историю, русскую историю, политическую экономию. Всё это надо прочитать». (М.,т.У,стр.296)
      
       Ему же ( Ежовскому) жалуется, как трудно объяснять просто, учитывая возраст учеников. «А нужно говорить о правилах грамматики, особенностях речи, истории латинской и греческой литературы,..  излагать учение о просодии и метрике.» (там же)
      
       Готовясь к урокам, Адам многое получает и для себя. «Я уже кое-что скандирую, схватывая на лету, метры знаю, как свои 5 пальцев…» - сообщает он другу. –«Даже подумываю о том, чтобы со временем написать небольшую работу о латинской метрике». (Там же).
      
       Серьёзная работа по самообразованию дала Мицкевичу в последующие годы эмиграции возможность блестяще преподавать римскую литературу в ун-те в Лозанне и славянские литературы в Коллеж де Франс в Париже.
      
       Друзья Адама, выпускники и студенты Виленского ун-та, часто встречаются, хотя и работают в разных городах, активно переписываются, обсуждают не только литературу, но и пути освобождения своей Родины.
      
       Деятельность молодых интеллектуалов не остаётся без внимания полиции. Боящееся распространения «заразы» царское правительство принимает свои меры. В 1823 году значительная часть филоматов и филаретов арестованы и привлечены к суду, а через год многие из них сосланы или заключены в тюрьмы. Друзья всячески стараются выгородить Адама. Но молодого поэта, уже известного на родине, отправляют в ссылку в Россию. Поздней осенью 1824 года Мицкевич со своим другом Юзефом Ежовским приезжает в Петербург. Фаддей Булгарин (у него польские корни) знакомит Мицкевича с Бестужевым и Рылеевым, которые приняли участие в судьбе ссыльного поэта, ввели его в круг своих друзей. К счастью, министр просвещения Шишков не одобрял жёстких мер в Польше – и по его настоянию Мицкевича не отправляют в дальние восточные губернии: он получает назначение в Одессу, в Ришельевский лицей.
      
      В начале  1825 года Адам со своим другом добирается до Одессы. Он практически никого там не знает, но у него есть письмо Рылеева к одесскому поэту В.И. Туманскому. В Одессе Адам встречается со своими соотечественниками: поэтом Олизаром, штабс-капитаном российской армии Александром Корниловичем и др.
      
      Теперь, зная исторические события 1825 года, мы можем говорить, что Мицкевич попал в самое пекло событий накануне восстания декабристов. Сюда съехались и представители Северного об-ва, и члены Южного об-ва, и поляки из Патриотического союза. Пытались наладить связи, найти точки соприкосновения и взаимодействия. Чувствуя надвигающиеся события, не дремала и охранка. Начальник всех поселённых войск на Юге России генерал-лейтенант И. О. Витт, кстати, личный осведомитель императора, да к тому же  попечитель Ришельевского лицея, к которому был прикомандирован Мицкевич, старался «покровительствовать» ссыльному поэту, т.е. держать его под неусыпным контролем.
      
      Однако Мицкевичу всё же удалось съездить в Аккерман, чтобы повидаться с одним из своих друзей (Гациским С), сосланным туда. Провожал Адама другой поляк, местный помещик К. Мархоцкий, в имении которого был создан первый сонет, вошедший позже в «Крымские сонеты» - «Аккерманские степи».(№1) Все сонеты даются в переводе Л.Рогожевой.

АККЕРМАНСКИЕ СТЕПИ

Плыву просторами степного океана.
Ныряет мой возок в волнах зелёных нив,         
Кругом раздолье трав, цветов живой разлив,
Как риф, коралловые заросли бурьяна.

Ни тропки, ни холма. Сгустилась мгла  тумана.
Нет путеводных звёзд на небе… Но вдали,
Что это? Облако в сиянии зари? –
Там серебрится Днестр – маяк у Аккермана.

Постой! Прислушайся, как в высоте, незримо
Клин журавлей вершит таинственный полёт          
И мотылёк ночной трепещет, уносимый
Легчайшим ветерком, змея в траве ползёт…
Какая тишина! И кажется: родимый
С Литвы услышу зов… -  Никто нас не зовёт!
 
Но позвать поэта некому: друзья разлетелись по свету, - кто в эмиграции, кто в ссылке, кто в тюрьме, - а любимая женщина (Марыся, Мария Верещак) вышла замуж за другого.
      
      Тогда Мицкевич и не предполагал, что будет создан целый цикл сонетов.      
    
      Основная часть сонетов была написана позже, после посещения поэтом Крыма. При этом последовательность написания сонетов и точные сроки  создания каждого из них до нас не дошли. Вообще в письменных документах и свидетельствах этого времени большие пробелы. Скорее всего они связаны с тем, что в этот период  (во время и  после восстания декабристов)  многие документы были уничтожены из соображений безопасности.
      
      Летом 1825 года Мицкевич дважды побывал в Крыму. Первая поездка
была краткой. Вместе со старым знакомым по обществу филоматов Генриком Ржевуским Адам едет в Крым, где встречается с польским поэтом, жившим там неподалёку от Аюдага, Густавом Олизаром. Густав частенько бывал в Одессе, где и познакомился с Мицкевичем. Позже М. напишет сонет «Аюдаг», посвящённый Густаву, хотя прямого посвящения в книге сонетов нет. Некоторые исследователи творчества А.М. предполагают, что у Олизара Мицкевич встречался с А. Грибоедовым. Но что действительно было, так это знакомство Адама с только что вышедшими произведениями о Крыме: с записками А.Грибоедова о поездке по Крыму, «Путешествием  по Тавриде в 1820-ом году» И.М.Муравьёва-Апостола (отца декабристов Сергея и Матвея), и трудами Сенковского о Востоке, и «Историей  персидской поэтической речи» Гаммера. Он внимательно перечитывал восточные стихи Гёте и поэму Пушкина «Бахчисарайский фонтан».
      
      Так в письме поэта к Лелевелю мы читаем: «Я зарылся в Гаммера» (т.У,стр.376), а Юзефу Ковалевскому Адам пишет:
«Я забрался в дебри ориентализма, читаю историю восточных литератур и даже перевёл уже шесть строк с персидского, - nota bene! – с оригинала». Так что Мицкевич не по наслышке знаком с восточной поэзией.
      
      Вторая поездка в Крым состоялась по инициативе генерала И.Витта не без умысла  выявить связи Мицкевича в Крыму. Общество, отправившееся в Крым, было специфическим: генерал Витт, его любовница Каролина Собаньская (осведомительница Витта, открыто жившая с ним, хотя она не была разведена с мужем); престарелый граф Собаньский, энтомолог Александр Бошняк (тоже осведомитель охранки), Генрик Ржевуский (кстати, он брат Каролины) и Адам М.  Судя по письмам некоторых декабристов, Мицкевич был предупреждён (предположительно С.Волконским) и вёл себя осторожно. Возможно именно из этой осторожности  позже, после создания цикла «Крымские сонеты» Мицкевич сделал такое посвящение: «Товарищам путешествия по Крыму. Автор». Поэт не персонифицирует своё посвящение, поскольку он не мог назвать тех, кому в действительности посвящал сонеты.
    
      Сонеты писались по-разному. Некоторые были написаны единым духом и сразу – не прибавить, не убавить, другие подвергались многочисленным переделкам и   большой правке, большей, чем другие произведения поэта. Об этом мы узнаём из писем Мицкевича. Но какие именно, - там не говорится.   
 Впечатления от морской поездки в Крым – в трёх сонетах цикла: «Штиль», «Плавание» и «Буря». (№ 2,3, 4).
      
      ШТИЛЬ

Ласкает ветер длинный  вымпел на корме,
Едва колышется воды прозрачной  лоно, -
Невеста юная  так повернётся сонно,
И засыпает вновь в счастливой  тишине.

И дремлют  паруса, как свёрнутые флаги,
Ненужные, когда   уже  окончен бой.   
Качается корабль на глади голубой,
Почти не двигаясь. Матрос уснул на баке.

В волнах твоих, о море, чудища живут
И тихо спят на дне при  ветре и волненье,
Но тянут щупальца, когда утихнет шквал.
В тебе же, мысль, живёт воспоминаний спрут,
Он прячется, пока в душе царит смятенье,
И настигает нас, едва покой настал.

   Именно теперь, после бурных событий в Польше, ареста, тюрьмы, высылки, наступает относительный покой, и спрут воспоминаний настигает поэта: тоска по Родине, по несостоявшейся любви, стремление к свободе, готовность к борьбе, несмотря на одиночество среди чуждого поэту мира.
 
       ПЛАВАНЬЕ

Вокруг кипенье волн. Чудовища морские
Несутся на корабль. На ванты влез матрос,
Распластанный, к снастям невидимым прирос
И, как паук,  повис над пенистой стихией.

Крепчает ветер, рвёт он паруса тугие, -
Как норовистый  конь, корабль чело вознёс,
Летит сквозь снежный вихрь, не чувствуя угроз,
Пронзая грозный вал и облака седые.

И дух мой в высоте над мачтами парит,
Ввысь рвётся парусом моё  воображенье,
А мой победный клич штормам не заглушить.
Я  с кораблём в одно душой и телом слит
 С неистовством стихий  в отчаянном боренье.
Как  счастлив я познать, что значит птицей быть!

    БУРЯ

Трещит корма, шум волн, рёв ветра и смятенье,
Насосов  смертный хрип, и вихрь канаты рвёт
Из рук. Уже упал снесённый ветром грот.
Закат угас, и с ним - надежда на спасенье.

Под бури злобный вой, как бездны Страшный суд,
Вступает Гений тьмы, несчастия и смерти
И к кораблю идёт в слепящей круговерти.
Так ратники берут разрушенный редут.

Кто страстно молится, чтоб Бог их пощадил,
Другой в отчаяных  объятьях держит друга,
А  те – полумертвы, и разум в них угас.
И лишь один сейчас в безмолвии застыл
И думает: блажен, кто поражён недугом,
С кем вера или друг в последний, смертный, час.
   
      Вспоминая эту поездку, М. пишет в письме к проф. Лелевелю:
«…Я видел Крым! Перенёс изрядную морскую бурю и был одним из немногих здоровых, кто сохранил довольно сил и присутствия духа, чтобы вдоволь наглядеться на это любопытное зрелище».
      
      Крым поразил поэта своими красотами, древними памятниками, восточным колоритом. «Попирал ногами тучи на Чатырдаге (где как будто трапезничали древние) Спал на диванах Гиреев и в лавровой роще играл в шахматы с ключником покойного хана. Видел Восток в миниатюре» - с восторгом пишет  поэт в письме.
      
      М.Живов, автор монографии о Мицкевиче, вышедшей в 1956г., пишет: «В польской поэзии у М. почти не было образцов, которым он мог бы следовать…С 16-17 веков сонетная форма оставалась забытой. Можно сказать, что М. не только возродил, но и заново ввёл форму сонета в польскую поэзию» (стр. 167). 

      Почему именно сонеты стал писать Мицкевич? Чем прельстила его давно забытая в польской литературе форма?
   
      Польский литературовед и историк граф Тарновский по этому поводу писал:
«…для целей Мицкевича сонет давал наиболее подходящую форму. Лирическое и короткое стихотворение позволяло поэту обрисовать самый предмет лишь беглыми чертами, одной линией, только дать почувствовать впечатление, какое она производит…» (А.Погодин,«А.Мицкевич»,М,1912г.,стр.367)
    
      Не  описание, а впечатление от увиденного, дающее читателю возможность воспринять не просто красоты Крыма, а красоты Крыма глазами поэта, воспринять впечатление, которое Крым произвёл на поэта. Именно в этом суть особенностей сонетов Мицкевича. Вот почему крымские сонеты так близки ещё не пришедшему в мир символизму. Но мостик от романтизма к символизму уже почти перекинут. Именно в этом суть особенностей сонетов Мицкевича! Здесь, в ссылке, первый и последний раз в своей жизни Адам М., волею судьбы не занятый революционной работой, создал шедевры, вошедшие в золотой фонд мировой литературы.
А.С.Пушкин в стихотворении «Сонет» пишет:
Под сенью гор Тавриды отдаленной
Певец Литвы в размер его стесненный
Свои мечты мгновенно заключал…  -
и  ставит имя Мицкевича в один ряд с Данте, Шекспиром, Камоэнсом.
      
      Проникнутые восточным духом, необычные по лексике, впитавшие в себя образы восточной литературы, крымские сонеты стали новым словом в европейской литературе.
      
      А.Л.Погодин в своей монографии о Мицкевиче писал:
«Шиллер, Гёте, Жан Поль Рихтер, Шатобриан, Руссо, Вольтер, Байрон, Трембецкий, Немцевич и сколько других поэтов: все оставили свой яркий след в выработке поэтического направления Мицкевича. Сконцентрировав в себе все эти явления, слив их и переработав, он стал выразителем всей сложности своей эпохи, завершил своим явлением в польской поэзии процесс её проникновения новыми началами…». (А.Погодин,»А.Мицкевич»,1912г.,стр.108)

      В сонетах Мицкевич (Пилигрим) ведёт диалог со своим спутником и проводником, татарином  Мирзой. Кто же такой Мирза?  В «Словаре иностранных слов» слово «мирза» имеет три значения:
                1)титул членов царствующего дома и вообще аристократии, ставится после имени;
                2)указание на образованность, учёность, ставится перед или после имени;
        3)секретарь, писец.
      
      Так что можно сделать вывод, что не такой уж простой местный житель этот проводник. Часть сонетов написаны от лица Мирзы, часть – от лица Пилигрима, а некоторые сонеты вообще построены на диалоге. От лица Мирзы написаны три сонета : «Чатырдаг», «Гора Кикинеиз» и «Могилы гарема».

ЧАТЫРДАГ

Мирза
О мачта корабля, зовущегося Крымом!
Вселенной минарет и повелитель гор,
Ушедший от долин в заоблачный простор,
Я ниц лежу у ног твоих, непобедимый.

Ты, словно Гавриил, стоишь неколебимо
На страже райских врат, и древний, тёмный бор –
Твой плащ, а иглы молний вышили узор
Чалмы из белых  туч, окутавших, как дымом,

Твою главу. Здесь свет иль всё ушло  во тьму,
Хлеб  съела саранча иль дом сожгли гяуры,
Ты смотришь, Чатырдаг, бесчувственно и хмуро,

Меж небом и землёй ты драгоман всему.
Поправ стопами мир: людей, их земли, бури, -
Внимаешь ты всегда лишь Богу одному.

      С заоблачной высоты смотрят Мирза и Пилигрим на гору Кикинеиз. Она похожа на сказочную птицу восточных мифов. Это Симург упал в море , сражённый Перуном. Под ногами плывут облака, словно белые, снежные острова.
 
      ГОРА КИКИНЕИЗ

Взгляни в провал!  - Туда упал небесный свод? –
То море! Посреди гора лежит, как птица,
Перуном сбитая. Перо её искрится,
Небесной радугой покрыв просторы вод.

А  в море остров снежный медленно плывёт,
Почти полмира   тень его закрыть стремится,
И на челе его не лента, не зарница -
Зигзагом   молния пронзает небосвод.

Сейчас остановись: здесь бездна, нет опоры!
Попридержи коня. Я  поскачу вперёд.
Готовься дать ему и шенкеля, и шпоры.

На край скалы гляди, не опуская взора:   
Возможно, там моя чалма  пером  блеснёт,
А если нет, - поверь: никто там не пройдёт.

      В статье  С.С.Ланды в академическом издании «Литературные памятники» автор пишет о «Крымских сонетах»: «Здесь полностью господствует стихия пейзажа, могучие силы природы, - степи, море, горы, преклонение перед которыми достигает апогея в молитвенном обращении к «Чатырдагу». Мицкевич не стремится ни к стилизации, ни к строгому воспроизведению национального своеобразия восточной культуры, он творит собственную космогонию, широко обращаясь к распространённой в персидской и арабской поэзии гиперболизации, свободно используя образы восточной мифологии…»

      Совсем иной сонет «Могилы гарема». Горькие чувства обуревают поэта, когда он видит эти забытые могилы с мраморными надгробиями в виде чалмы.

МОГИЛЫ ГАРЕМА

Из виноградника любви Аллах на стол
Взял гроздь незрелую. Жемчужины востока
Из моря радости он перенёс до срока
В объятья вечности на мраморный престол.

 Людьми забытые, лежат в саду густом,
Сверкает хладная чалма у их порога
Хоругвью войска тьмы. Внизу на камне строгом
Чуть видны имена. Гяур своим резцом
 
Их начертал… О розы чистые Эдема!
От глаз неверного навек утаены,
Вы  отцвели в тиши застенчиво и немо.

Но я привёл сюда певца чужой страны.
Прости меня, Пророк! Здесь нет моей вины:
Он оросил слезой надгробия гарема.

     И в Крыму с его богатствами и красотами поэт тоскует о Родине и близких людях. Этими чувствами проникнуты сонеты «Пилигрим» и «Гробница Потоцкой», «Байдары».

      БАЙДАРЫ

Коня – в галоп. Летим. Ударов не жалею.
Долины, скалы, лес уходят из-под ног,
Так падает в горах стремительный поток.
Я жажду скорости и упиваюсь ею.

Конь взмыленный храпит строптивее  и злее.
За покрывалом туч  совсем померк восток.
В горячечном мозгу лес, скалы, тёмный лог –
В осколках зеркала разбитого. Немеет

Земля. Всё спит вокруг, а я стремлюсь к стихии пенной.
Огромный чёрный вал несёт морской  прибой.
Иду к нему, тянусь руками – в хаос  бездны

Вдруг  погружаюсь. Пусть закруженной ладьёй,            
В пучину ввергнутой, и мысль моя   мгновенно
Уйдёт в забвения спасительный  покой.
      
      Но мысли гнетут и не уходят «в забвения покой».
История о пленённой польке Потоцкой давно бытовала в Крыму. Одни говорили, что это вовсе и не полька, а грузинка, другие, - что черкешенка. Но поляку Мицкевичу первый вариант был ближе: хотелось думать, что родственная душа нашла успокоение в этой гробнице.

      ГРОБНИЦА ПОТОЦКОЙ

Средь роскоши садов окончен краткий путь
Твой, роза юная. Но  счастье, улетая,
Как мотыльков златых невидимая стая,
Успело заронить воспоминаний грусть.

О милом прошлом  боль твою теснила грудь!
Не твой последний  взор, огнём во тьме сияя,
Зажёг мильоны звёзд у северного края,
Над родиной твоей? И я готов уснуть,

Полячка, как и ты, безрадостно прожив
Оставшиеся дни в печали одинокой.
Пусть чья-нибудь рука с сочувствием глубоким

Мне бросит горсть земли; и, голову склонив
Перед  могилами, тот путник ненароком
На языке родном споёт родной мотив.


      В  этих сонетах иной образный строй, иная лексика.
   
      Зато восточная поэзия наложила отпечаток на другие сонеты.   Здесь много слов, передающих местный колорит:
«Намаз» - утренняя молитва,
«изан» - вечерняя молитва,
«фарис» - всадник, рыцарь у арабов,
«Эвлис» - Люцифер  у магометан,
Гарем, минарет, мечеть и т.д.
Много непривычных слуху названий и имён: Чатырдаг, Кикинеиз, Чуфут-Кале, Гиреи и т.д.
            
      АЛУШТА ДНЁМ

Сползают с груди гор линялые халаты
Тумана. Слышится созревших нив намаз.
Роняет сонный лес с кудрей своих, клонясь,
Как с чёток дорогих, рубины и гранаты.

А стаи мотыльков цветут шатром крылатым,
Алмазно-радужным, играя и светясь.
Цветы рассыпаны, где только видит глаз,
Но туча саранчи –вдали -сулит утраты.

Там, где одна скала стоит в немом дозоре,
Прибой кипит, шумит и, отступив, тотчас
Идёт на новый штурм, и обещает вскоре

Нам бурю. Солнца луч, как тигра злобный глаз,
Горит.  Но корабли вдали, в открытом море,
Как стаи лебедей, легко плывут сейчас


      АЛУШТА НОЧЬЮ

Повеял ветерок. Заметно посвежело.
На Чатырдага склон упал светильник дня,
Разбился, всё облил потоками огня
И гаснет. Путник озирается несмело…

Чернеют склоны гор. Долины мгла одела.
На ложе из цветов ручей бежит, звеня;
И льётся аромат ночной, к себе маня
Неслышной музыкой. И в сонные пределы

Уносишься легко на крыльях темноты.
Внезапно будят блеск и пламень метеора,
Потоком  золота оплавив  гор черты.

О ночь восточная! Как одалиска, скоро
Ты умиротворишь, но пламенностью взора
К восторгам сладостным опять пробудишь ты.

      БАХЧИСАРАЙ НОЧЬЮ

Окончен час молитв, мечети опустели.
В вечерней тишине затих изана звук.
Пылает  лик зари. Всегда желанный друг,
Сребристый царь ночей  спешит к её постели.

Гарем небес не спит, мерцают еле-еле
Светильники ночей, свой совершая круг,
Одно лишь облако плывёт, как лёгкий струг,
Качаясь лебедем в сапфировой купели.

В сиянье ночи ярче тень от минарета,
А в стороне -   чернеет стройный кипарис,
А дальше – демонов на суд собрал Эвлис -

То  груды тёмных скал, внезапно ярче света
Слетает молния, как всадник, рвётся ввысь, -
И  канет в глубине лазурной без ответа.

      Многие современники А.Мицкевича не приняли сонеты из-за их лексики, считая это отходом от культурных канонов.  К.Козьмян писал в письме Ф.Моравскому: "Что общего имеют с народной поэзией Чатырдаги и турецкие ренегаты?"
    
      В книге «Алхимия слова» известный польский филолог Ян Парандовский уже в середине ХХ века писал: « Из литературного языка полностью исключать иностранные слова нецелесообразно и невозможно, довольно часто они выручают слова отечественные, придавая понятию иной оттенок, иное эмоциональное или хотя бы звуковое качество…Честный, но скучный Каэтан Козьмян не понимал, какую стилистическую функцию выполняют в «Крымских сонетах» Мицкевича турецкие и татарские слова». (Я.Парандовский «Алхимия слова»,М,1972г.)
      
      Своеобразны сонеты, которые включают в себя диалог: «Вид гор из степей Козлова»(Евпатории), «Дорога над пропастью в Чуфут-Кале».

ВИД ГОР ИЗ СТЕПЕЙ КОЗЛОВА

Пилигрим.
Господь ли поднял льдины моря ввысь каскадом?
Престол для ангелов отлил из облаков?
Иль  Дивы против звёзд, заклятых их врагов,
С востока возвели стен каменных громаду?

Какое зарево! Что там? Пожар Царьграда?
Всевышний, когда ночь раскинула покров,
Зажёг во мраке для бесчисленных миров
Такую яркую небесную лампаду?
Мирза
Я был там. Там  зима бессменно обитает,
И клювы родников пьют из её гнезда.
Дохнул – и пар и снег окутали уста.

Оставил я следы, где птицы не летают,
Где стаи  тёмных туч  уснувший гром качают.
А над моей чалмой плыла одна звезда.
То – Чатырдаг!
Пилигрим
А-а.

      ДОРОГА НАД ПРОПАСТЬЮ В ЧУФУТ-КАЛЕ

Мирза:
Молитву сотвори и повод брось! И вниз
Ты не смотри теперь, судьбу свою вверяя
Ногам коня. Он замер, оком измеряя   
Глубины пропасти. Копытом на карниз 

Сыпучий оперся, рванулся – и повис!
Ты не гляди туда: там нет конца и края.
И не крыло  орла рука твоя живая.
Храни от бездны даже трепетную мысль.

Бездонность вмиг вберёт её в себя, не обинуясь,
Совсем, как якорь, в воду сброшенный с челна,
Поглотит вместе с ним седая глубина.   

Пилигрим:
А я смотрел, Мирза, сквозь трещину земную,
Но расскажу о том, покинув этот свет:
На языке живых и слов подобных нет.
    
      Славист, историк и литературовед конца Х1Х- начала ХХ века А.Л.Погодин в книге «Адам Мицкевич, его жизнь и творчество», вышедшей в 1912 году, анализируя «Крымские сонеты» отмечает, что  «…сам поэт чужд Востоку; он только «Странник» (пилигрим), который принёс иные чувства, иные замыслы. Море и горы, воспетые словами восточной поэзии, воспринимаются всё же настроением европейца, и этот дуализм, иногда подчёркнутый диалогом между татарином-проводником…  и поэтом-пилигримом, представляет одну из самых ярких сторон сонетов… Он даёт фон, на котором ещё живее отражаются впечатления и мысли западного наблюдателя, каким является в Крыму поэт». (стр.366). И в другом месте: «Природа составляет лишь аккомпанемент для этой сложной музыки сердца». (Там же)
       
      Особая часть – сонеты, посвящённые историческим памятникам Крыма.
    
      РАЗВАЛИНЫ ЗАМКА В БАЛАКЛАВЕ

Кругом развалины, - унылые места! –
Громадой черепов лежат на горных склонах.
Неблагодарный Крым! Где мощь твоя? Притоны
Изгоев или змей. На башне пыль густа.

Остатки древнего герба. И обвита
Лозою виноградной надпись. Имя только
Теперь забытое, а было жить достойно:
Боялись недруги в бою его всегда.

На этих стенах встарь узоры высек грек,
А итальянец здесь остановил монголов,
Намаза пению внимали эти горы,

Теперь же - те края покинул человек.
Лишь коршуна теперь над башней видим мы:
Так вьётся чёрный флаг, знак мора и чумы.

     Поэт рассуждает о быстротечности времени и гибели былых цивилизаций.
«Поразительно, - пишет С.С.Ланда, - что всё это богатство зрительных наблюдений, тончайших душевных переживаний, историкософических размышлений, окрашенных чувством любви к Родине,  смогло вместиться в узкую раму сонетов, каждый из которых воспринимается, как отдельная глава из путевого дневника поэта-изгнанника, как страницы жизни самого Мицкевича». (стр.230)

      БАЧИСАРАЙСКИЙ ДВОРЕЦ

Ещё величественный, пуст дворец Гирея.
Здесь раньше лбы пашей порог цветной мели,
И власти был престол, убежище любви, -
Теперь – развалины, лишь саранча да змеи.

Сквозь окна плющ проник, природа всё смелее
Стирает след людской. В забвенье и пыли
Одна трава растёт. Столетия прошли –
«Руины» - пишет нам судьба на пропилеях.

Но мраморный фонтан доныне слёзы льёт,
Капель прозрачную, как жемчуга, роняя,
И в обезлюдевшей пустыне вопиет:
 
 - Где счастье и любовь? Где силы власть былая? -
Вам люди прочили и славу, и почёт…
Всё было - и прошло… И лишь родник течёт.
   
      Завершает цикл сонетов сонет «Аюдаг», о котором я уже упоминала. Он хоть и посвящён Густаву Олизару, как настоящее художественное произведение несёт на себе печать обобщения. Не случайно именно этот сонет завершает цикл.
    
      АЮДАГ

Мне радостно, взойдя на скалы Аюдага,
Глядеть на тёмных волн колышущийся строй:
Как цепи воинов, они вступают в бой
И в пене кружатся в сиянье пёстрых радуг.

Мель приступом берут, преодолев преграду,
Вступают с торжеством на берег залитой,
Но убегают вспять, сверкая чешуёй,
 Ракушку и коралл оставив нам в награду.

Так у тебя, поэт: нахлынет страсти шквал,
Всё в бездну рушится, несётся грозный вал…
Но  только лютню ты случайно в руки взял, -

Стихает бури вихрь, и, уходя в забвенье,
Роняет жемчугом бессмертные творенья,
Из них потом века твой сложат пьедестал.

       Впервые  «Крымские сонеты» выходят не в Польше, а в России, в Москве, куда опальный польский поэт был переведён из Одессы в конце 1825 года, перед  восстанием декабристов, вышли сонеты в издании Московского ун-та в самом конце 1826г.

     Передовая польская публика восторженно приняла сонеты, и это мнение отчасти выразил Маврикий Мохнацкий в своей статье "О "Сонетах" Адама Мицкевича", появившейся уже в марте 1827 года в варшавской "Газете польской": "Адам Мицкевич изобразил себя, воплотил свою тоску по родной земле и передал красоту южной природы… Крымские сонеты можно назвать новым поэтическим открытием. Они являют собой плод необычного поэтического воображения, пробужденного феноменом природы и поднятого бурными воспоминаниями…"  Но, к сожалению, Мицкевич не был понят критикой, так как, в основном, в критике раздавались совершенно противоположные голоса и высказывались противоположные суждения. Так В.Немоевский назвал "Крымские сонеты" "бредом больного", "поражением польской литературы" ; Мостовский не нашел другого слова для выражения своего отношения к этому творению Мицкевича, как только - "мерзость" .

      Любопытно, что ещё до всех этих отзывов сам Адам Мицкевич писал в письме к своему учителю проф. Лелевелю: «…пустил свои сонеты в разведку…Если сонеты встретят хороший приём, я намерен создать нечто более обширное в восточном вкусе; ежели…все эти минареты, намазы, изаны и т.п. варварские звуки не будут восприняты благосклонно утончённым слухом классиков…то…опечалюсь, но писать буду».(тУ,стр.377).   К сожалению, планы эти не осуществились: жизнь внесла свои коррективы.

      Если бы не П.Вяземский, который уже через несколько месяцев после опубликования польского текста сонетов, перевёл их на русский язык, кто знает, как сложилась бы их судьба в России. В мартовском номере журнала Московский телеграф» была опубликована статья Вяземского, начинавшаяся словами: «Вот необходимое и удовлетворительное явление. Изящное произведение чужеземной поэзии…напечатано в Москве, где, может быть, не более десяти читателей в состоянии узнать ему цену…» Статья Вяземского была написана в виде предисловия к сделанному им в прозе полному переводу «Крымских сонетов».
      
      Давно уже лелеявший идею сближения близких, родственных литератур, польской и русской, прекрасно знавший польский язык, филолог и литературовед по складу своих интересов, Вяземский бережно, любовно подходит к переводу восхитивших его произведений.

      При этом П.Вяземский так объясняет обращение к прозаическому переводу в своей статье: «…мы в переводе своем не искали красивости, а дорожили более верностью и близостью списка. Стараясь переводить как можно буквальнее, следовали мы двум побуждениям: во-первых, хотели показать сходство языков польского с русским и часто переносили не только слово в слово, но и самое слово польское, когда отыскивали его в русском языке, хотя и с некоторыми изменениями, но ещё с знамением родовым.  Вторым побуждением к неотступному преложению было для нас уверение, что близкий перевод, особливо же в прозе, всегда предпочтительнее такому, в котором переводчик более думает о себе, чем о подлиннике своем. Прямодушный переводчик должен являть пример самоотвержения. Награда его ожидающая - тихое удовольствие за совершение доброго дела и признательность одолженных читателей, а совсем не равный участок в славе автора, как многие думают... Предоставляя другим блестящую часть труда, смиренно ограничиваюсь существеннейшею и представляю здесь читателям перевод вчерне".

     Вяземский рассматривает свой перевод, как "счастливый жребий запечатлеть один из первых шагов к сей желаемой цели ознакомлением русских читателей с сонетами Мицкевича, которые, без сомнения, приохотят к дальнейшему знакомству" с польской литературой. "Нельзя не подивиться и не пожалеть, что соплеменница так у нас мало известна... Изучение польского языка могло бы быть вспомогательным дополнением к изучению языка отечественного. Многие родовые черты, сохранившиеся у соседей и сонаследников наших, утрачены нами; в обоюдном рассмотрении наследства, разделенного между нами, в миролюбной размене с обеих сторон могли бы обрести мы общую выгоду. Братья… должны бы, кажется, предать забвению среднюю эпоху своего бытия, ознаменованную семейными раздорами, и слиться в чертах коренных своего происхождения и нынешнего соединения.»

     Вяземский призывал своих соотечественников-поэтов переводить сонеты Мицкевича. И действительно, вскоре появились переводы И.И. Дмитриева, И.И. Козлова и др.

     П. Вяземский сыграл огромную роль не только в ознакомлении русской публики с сонетами А.М., но и ввёл польского поэта в московскую литературную среду, способствовал его знакомству с А.С.Пушкиным, Веневитиновым, Полевыми, Баратынским, Крыловым, Карамзиным и др. литераторами и журналистами. Мицкевич был вхож в салон Зинаиды Волконской, участвовал в музыкально-литературных вечерах Марии Шимановской, известной польской пианистки, переехавшей в Россию. Всех поражала эрудиция поэта, его необыкновенные импровизации на французском языке, (а среди соотечественников – на польском). Потрясённый талантом импровизации А. Мицкевича, А. Пушкин, по словам современника, воскликнул : «Какой гений! какой священный огонь! что я рядом с ним?» (Из письма Одынца).

     В  России сонеты Мицкевича переводили Михаил Лермонтов, Аполлон Николаевич Майков,  Афанасий Фет, Владимир Бенедиктов, Константин Бальмонт, Иван Бунин, Владислав Ходасевич.
В советский период лучшими переводчиками сонетов стали Вильгельм Левик и Александр Ревич.

    Взявшись за переводы сонетов, я старалась руководствоваться отношением к переводам самого Мицкевича, тем более, что его точка зрения мне близка.

     В письме к  своему другу Яну Чёчету Адам писал: «Ты хотел бы, чтобы переводчик приближался насколько возможно, даже в отдельных выражениях, к оригиналу; сие есть заблуждение. Часто поэтическое выражение подлинника, переведённое дословно, по-польски становится прозаическим или же, исполненное для латинян всей прелести новизны, на польском звучит обыденно. Хорошо говорит Жак Делиль: «Переводчик берёт взаймы красоту; он обязан вернуть её в том же количестве, пусть и совсем в иной монете».
     Что у меня получилось, судить вам.