И до сих пор - живут!

       Вы думаете я не помнил, что говорил профессор Преображенский по поводу советских газет?! Помнил, ещё и как помнил, хотя читал их каждый день, и даже за едой, и каюсь, в туалете. В те времена об этом не принято было говорить так открыто, а тем более о том, какая участь ждала эти газеты сразу после прочтения.Там ведь были не только тексты, но попадались и лица вождей, а это уже попахивало не только тем, что отринул ваш организм, и не ржавыми трубами, в обморочной испарине, не только хлоркой и прелой тряпкой в углу, а самой настоящей политикой. Но одно дело восхищаться любимыми героями Булгакова, а другое дело — окунаться каждый день в свою собственную жизнь, где были и газеты, и общественные туалеты, и перекусы на тех же газетах, не очень портящих аппетит, но жутко пачкающих ладони вредоносной чёрной краской. Помню первые платные туалеты во Львове , которые появились вместе со свободой и независимостью, и удивили напористой частной инициативой, слегка подзабытой в этом городе за сорок девять лет (с перерывом на войну) советской власти. Туалет был всё тот же- польский, и стоял на том же самом месте, и запах исходил от туалета тот же, что и во все года его существования. Истёртые тысячами ног ступени, вели в уютный подвал, облицованный белым (!) кафелем. Кафель был выложен так ровно и так основательно, что сразу становилось понятно — какие мастера и в какие времена его выкладывали. У входа, как и полагается, была комнатка уборщицы со стеклянным окошком, выходящим в коридор, и форточкой-кассой. Я столько раз забегал в этот туалет бесплатно, что чуть не проскочил мимо надписи над окошком, которая гласила, что теперь, в благодатные времена нового галицийского капитализма - туалет этот -платный. Далее следовал перечень услуг, предоставляемый администрацией счастливым посетителям. В перечень, между прочим, входила туалетная бумага, мыло и полотенце. Надо сказать, что подавляющее большинство граждан,вышколенных советской школой непритязательности, просто бросали в приоткрытую форточку положенные монеты, и пробегали в зал, подгоняемые нуждой,  независящей от социального строя. Но я, подпорченный годичным пребыванием в стране непобеждённого капитализма, не получив положенного, частично из принципа, а больше из любопытства, наклонился к форточке и попросил исправить положение. Тётка в синем халате, в задумчивости сидевшая за небольшим столиком, застеленным газетой, с трудом вытащив из себя свой собственный взгляд, посмотрела на меня так, как смотрит резчик по дереву на неожиданно проявившийся во время резки сучок. Изучив меня как следует и, видимо рассудив, что в  семье посетителей сортира  — не без урода, проковыляла куда-то в угол, и вернулась с увесистым куском хозяйственного мыла, и вафельным полотенцем той самой первой свежести, которая, видимо, удивляла ещё довоенных львовян. Мыло больше походило на булыжник, полотенце на чёрный пиратский флаг. Не решаясь даже прикоснуться к этим артефактам, теперь из вредности, я попросил выдать мне туалетную бумагу. Тётка взьярилась, поскольку успела плотно опуститься на табуретку, двинуть ко мне мыло и тряпку, которую  не  удалось выдать за полотенце, и уже не собиралась больше вставать ни при каких обстоятельствах. Она пробормотала себе под нос  забористое местное ругательство, и ловко рванув половину газеты, которой был застелен стол, быстро сунула её мне в окошко. Мне не оставалось ничего другого, как взять это доказательство новогалицийской предприимчивости и ретироваться. Я начал смеяться ещё в туалете, и ещё долго улыбался про себя, вспоминая это происшествие. Прежде, чем опустить газетный обрывок в урну мне удалось прочитать несколько предложений, в которых автор рассуждал о преимуществах свободного предпринимательства, и убеждал львовян дружно броситься в объятия новой жизни. И бросились, и до сих пор - живут!