В моей крови бунт предков 21 Послесловие

                "Над землей сто раз сожженной
                Небо, рвущееся в клочь:
                Столько боли, столько крови..."
                Р.Гамзатов
               




       "Над землей сто раз сожженной
  Небо, рвущееся клочь:
            Столько боли, столько крови..."
                Р.Гамзатов
               


     Каждое свое обращение к Всевышнему я заканчиваю словами, которые впервые услышала от бабушки: "Дай, Аллах, нам мужество жить. Мира и добра нам всем от Всевышнего".
     В трехлетнем возрасте а  верила, что мир соткан из добра, радости, тепла сердец тех, кто оберегает от шайтана, готового съесть  сладости, если перед приемом пищи не произнести волшебное "Бисмил", смысл которого  не понимала. И почему сгорбившаяся под ударами судьбы бабушка просит Аллаха дать  мужество жить. Окруженная любовью сыновей, многочисленной родни, по моему глубокому убеждению, она не нуждалась в этом мужестве. Только с годами дошло,  что бона просила  не  физическую силу, а  Къонаххалла (рыцарскую доблесть). Всегда смирная, покорная судьбе бабушка являлась источником света, символом верности и любви, кладезем знаний. И самое главное: в кармане нижнего платья она хранила волшебный ключ от дубового сундука, обитого блестящими металлическими лентами. И ничего, что конфеты, которыми она угощала меня из этого волшебного сундука, имели неприятный запах. Старушка перекладывала наряды своей молодости не только ореховыми листьями, лавандой, но и таблетками нафталина.
     Когда бабушка умерла, я видела нимб - кольцо света над ее головой и почувствовала дурманящий чудной аромат, который входил в меня через поры кожи.
     Память дарит кадры: глубокие морщины на белоснежном лице, серовато-зеленые глаза, костлявые длинные, как у пианистки, пальцы рук, маленькая, как у Золушки, стопа.  К сожалению, из-за трагических событий у меня нет ни одной фотографии бабы. И как только начинаю говорить о ней, воздух наполняется необыкновенным вкусом муки из сушенной груши-дички - цу, которую находила на низеньком столике, накрытом вышитой крестиком скатертью. Между окнами в ее комнате висел портрет младшего сына   и единственной  дочери, украшенный тремя перьями плавленного хвоста. Она заверяла нас, что это жар-птица оставила свой наряд и обязательно явится за ними.
    Я лезла в маленький холщовый мешочек и макала язык в толокно. Ничего вкуснее и ароматнее  не пробовала.
        В день похорон бабушки я впервые просила Аллаха дать мне мужество перенести боль утраты близких. С тех пор прошло почти тридцать три года. Взрослея, получая образование, преодолевала большие и малые преграды на своем жизненном пути. Защиту искала в объятиях отца и мольбе, обращенной к Всевышнему. В физическом тепле не нуждаюсь с тех пор, как отец ушел в мир иной. А мужество жить и творить продолжаю просить каждый день. Какая-то неведомая сила дает возможность радоваться каждому новому дню, дождинке и снежинке, мерцающим звездам и кровоточащей Луне, пахнущей по весне земле, цветущему лугу, небесной голубизне, шуму толпы, дышащей тишине молчания, музыке сердца, улыбкам детей. Обращением к Всевышнему нахожу силы бороться с внутренним плачем от минутного ощущения несправедливости, боли утраты близких.
Даже падающее    небо подпираю плечами, как атлант, чтобы не показать себя слабой, нежной, нуждающейся в ласке. Иначе, боюсь, что Аллах не даст мне мужество жить.
  Судьба баловала меня хорошими людьми.
  Многочисленные родственники и друзья, сокурсники и сотрудники. Новая семья, просто знакомые.
Развал сверхдержавы не оказал заметного влияния на мою судьбу. Закружившееся колесо жизни мяло все на своем пути. А я продолжала идти по натоптанной тропе: увлекалась иностранными языками, историей и этнографией, философией и психологией, искусством и литературой. Записывала свои мысли шариковой ручкой в толстую тетрадь. Однажды дала свои записи почитать Ляле Насухановой - первой чеченке летчику.
- Девочка моя, надеюсь, ты не хочешь сидеть за свои мысли в тюрьме, - сказала она.  А на мой немой вопрос ответила: "Официальная идеология и настоящая жизнь в этой стране, как небо и земля. Советую уничтожить эту черную тетрадь, чтобы твоя жизнь осталась светлой".
    Тетрадь, правда,  не уничтожила. Ее и другие шесть по девяносто восемь исписанных листов сожрал огонь войны.

       На момент начачла  "чеченской революции", я работала в Кабинете Министров   главным специалистом Управления международных отношений, протокола и вайнахской диаспоры. Событий столько, что не успевала записывать. Последние заметки смахивали на студенческий конспект лекции, когда сокращаешь почти каждое слово, чтобы успеть за лектором. Потом жизнь стала похожа на конспекты: все на скорую руку.
       Малиновые пиджаки, шоколадные батончики, зеленая валюта, шикарные автомобили, шоп-туры. Республика превратилась в сплошной  круглосуточный рынок: Петропавловское шоссе, Кошкельды... Тут украли, там убили. "Разыскивается!", "Не вернулся домой", "Помогите найти!" Автоматные очереди. Вначале только по ночам. Потом в любое время суток. Оружейный   рынок напротив мирного мебельного магазина « Сакля».. Здесь продавалось все, даже стингеры.  По вечерам на голубых экранах начали мелькать старики, которые "случайно проходили мимо телестудии и заглянули, высказаться". Не знаю почему, но эти же обманутые старики вскоре поверили, что смогут тростью сбивать реактивные бомбардировщики.
    Туго подпоясавшись, не получая от государства кровью и потом заработанные социальные пособия и пенсии, они согласились жить впроголодь, питаясь кислой вяжущей мушмулой, дикорастущей черемшой, лишь бы их в очередной раз не лишили Родины. Наивный чеченский народ не мог поверить в злой умысел тех, кто готовил сущий ад на земле. Искра невежества родила пожар войны.
     Маленькая  сказочно красивая  искра об избранности народа, о пресловутой свободе от всего и вся. Говорили, что независимое государство с золотыми краниками, из которых потечет верблюжье молоко, построят красивыми словами. Терпеливо строить новую жизнь не получалось. Обещали, что все и сразу разбогатеют, если перекроют нефтяной краник для других. Даже придумали название этому государству: Чеченская Республика Ичкерия. Чеченцы же испокон веков свою страну называли "Нохч-Мохк" (страна чеченцев).
 В страшную Новогоднюю ночь, когда земля гудела, а небо разрывалось на клочья, жители Грозного наивно продолжали верить, что вот-вот прекратятся выстрелы, политики уймут военных,  мировое сообщество вспомнит о правах чеченцев на жизнь, и плачущее Солнце, усмехнувшись, сотрет свои слезы по случайно убиенной паре десятков  людей. 
 На центральной городской площади стояла наряженная елка. Дети ждали дедушку в красном костюме с мешком подарков.
            Боевые действия начались не с границ многострадальной земли вайнахов. Без преград и сопротивления танки оказались в самом центре столицы. Несмотря на свое грозное название, полученное в годы карательных операций палача Кавказа А. Ермолова, Соьлжа-Г1ала (город на Сунже) оставался интернациональным миролюбивым научным, промышленным, культурным центром не только Чеченской Республики. Добавить "Ичкерия", язык не поворачивается.
         Здесь трель соловья переливалась с трамвайным звонком, рыжие белки принимали угощение из рук прохожих, голубые ели отливали небесной синевой, звонкий девичий голос привлекал внимание  не только природной красотой, но и скромностью поведения,  манерой одеваться. Независимо от национальной принадлежности никто не позволял себе употреблять в речи вульгарные слова. Редко кто отваживался появляться на людях в нетрезвом состоянии.
   Цветные поющие фонтаны, мирно текущая Сунжа, парки и скверы, клумбы и цветники. Когда два берега реки соединили новым широким мостом, на старом посадили цветы. Красотища! Именно этот мост приходит в мои сны о старом добром Грозном, где прошла моя молодость, студенческие годы, где меня пытались убить, придумав себе оправдание, что защищают мои конституционные права. В этом городе я влюбилась, вступила в брак, лелеяла мечту опубликовать первую книгу, защитить диссертацию.
               Но... Меня никто не спросил, хочу ли  войны. А я, ведь, как и все, наверное, советские люди, любила петь и слушать песню "Хотят ли русские войны?"  Я - чеченка, но наравне с чеченским языком, признавала русский и английский родными.      
        Из-за войны в моей жизни появился и  сочный украинский язык.
            В подвалах многоэтажных домов от пуль и снарядов, пьяных военных прятались не только люди разных национальностей, вероисповеданий и мироощущений, но и птицы в клетках,  кошки и собаки. Бездомные животные научились обгладывать трупы, а домашние умирали от разрыва сердца, как и люди. От звука трассирующих пуль лопались вены висков, сердце разрывалось на части, немели ноги и руки, терялся дар речи. У кормящих матерей пропадало молоко, у беременных случались выкидыши. И те мужчины, которые оставались с нами в сырых холодных подвалах, стеснялись смотреть женщинам в глаза. Отказывались от пищи, оставляя свою долю старикам, женщинам и детям. Женщина-чеченка, родившая и воспитавшая сына - защитника семьи, земли отцов, наследника славного имени предков не имела право удерживать тех, кто просил прощения и уходил, взяв в руки оружие, чтобы защитить слабых. Чтобы не кончился род человеческий. Чтобы женщины могли рожать, воспитывать сыновей и дочерей, любить и быть любимыми.
      Чеченская земля - материальная основа нашего государства звала своих сыновей защитить дом, сад, горы, реки. Язык, на котором мы говорим, поем песни, признаемся в любви, прощаемся с близкими, оплакивая их уход в бренный мир Вечности, - одна из составляющий нашей государственности мужал, креп голосом, но так и не научил нас брани.  В подвалах люди не только прятались от смерти, сходили с ума и умирали от страха, погибали от прямого целенаправленного попадания артиллерийских и танковых снарядов, ручных гранат, закидываемых на "всякий случай", но и влюблялись, братались, клялись в верности и дружбе. Обращались за помощью к своим Богам, принимали Ислам, совершали коллективный намаз, декларировали Калима-Шахаду (декларация веры в исламе):  "Ла Илаха илла Ллах, Мухаммад — расулу-Ллах" (Нет бога, кроме Аллаха, Мухаммад Посланник Аллаха).
             Военные преступники не делили нас по языковому или религиозному признаку. Для них мы - объект ненависти, зла. Многие из них не понимали, что делают на этой войне.  Чудовищный страх стать убитым заставлял убивать подобных себе. Он застилал глаза, спрутом окутывал тело, лишал разума, замораживал кровь в жилах. Человек с ружьем переставал понимать, что перед ним беззащитный мирный. Каток войны прессовал всех подряд, несмотря по какую сторону находишься.
              Странная война. Генералы с академическим образованием решили на танках въехать в город и за пару часов подарить победу Министру Обороны Российской Федерации.  Генерал Пашка-Мерседес распивал шампанское под бой Курантов, в то время, как Жемчужный Генерал стратегической авиации, сам когда-то устроивший жестокую ковровую бомбардировку в Афганистане, сидел в Президентском Дворце и временами отстреливался из гранатомета, хотя совсем недавно испытывал современный самолет в Парижском аэропорту Ле Бурже, в двенадцати километрах от города, известного не только своими авиационными шоу. Именно с этого аэропорта в июне 1940 года Адольф Гитлер - фашист номер один вместе с личным архитектором Альбертом Шпеером начал свой первый и единственный тур по Франции. 
   Поверившие в байки о независимости, не успели спросить у своего всенародно избранного Президента  о тактике и стратегии защиты этой независимости.
            Понятие "Родина" у всех людей разное, но то, что ее надо защищать и любить знают все. Русских и чеченцев, украинцев и армян, греков и евреев, поляков и ингушей, аварцев и кумыков, азербайджанцев и грузин, родившихся и выросших в Чечне объединяла именно любовь к Родине. Чечня для них священна. Родину не предают. Ее любят и защищают.  И нет их вины в том, что к ним пришли с войной: убивать, насиловать, грабить. И нет в мире закона, запрещающего защищаться.
      Кремль назвал свою "деятельность" антитеррором, а жители Чечни - защитой своей Родины.
    Жестокая война со всеми вытекающими последствиями.
         Эта коммерческая война дала "избранным" возможность делать большие деньги на крови человеческой. У этой когорты людей, если их можно так называть, нет понятия чести и совести. Их кредо: "Деньги не пахнут!"
 Смерть плясала не только на священной земле вайнахов. Груз-200 и груз-300 не успевали встречать в российских городах и деревнях. Военные комиссариаты на местах делали деньги на горе родителей погибших: по подложным документам, всевозможным "откатам". Эти аферисты оформляли контракты на покупку мрамора и гранита по завышенным ценам для памятников. Многие несчастные не только камень, но и тела не получили
       Помню, как после той  страшной Новогодней ночи  трупы солдат скидывали в силосные ямы, посыпая сверху известью, сбрасывали в быстротекущие горные реки с высоты птичьего полета.
   Случалось  дезертирство. Сбежавшие находили приют в чеченских семьях. Попавших в плен обменивали, но не казнили, как об этом твердили журналисты-преступники. Население республики устраивало марши протеста, марши мира, пытаясь привлечь к себе внимание мирового сообщества. На больничных койках в одной палате оказывались раненные из мирного населения и военные любой из противоборствующих сторон. За ними ухаживали наши женщины, навещали совершенно посторонние люди и не держали зла, понимая, что те выполняют приказ. Правда, добровольцев, приехавших по контракту зарабатывать деньги убийствами и грабежами, расстреливали без суда и следствия. Обмену они не подлежали.
            Выбравшись из подвалов, люди перебирались в села к родственникам или знакомым, оказывались в лагерях беженцев, находили приют у международных гуманитарных организаций.
            Услышав тяжелый гул самолета-разведчика, дети бподбегали с просьбой укрыть их и рассказать сказку. Из-за боевых действий рынки почти не работали. А в одном дворе находятся шесть семей. Хлеб насущный - общий. В пойме реки нашли печь-буржуйку. К счастью, она оказалась с духовкой. Из пресного теста я лепила булочки, смазывала их сахарным сиропом. Дети полюбили чай, завариваемый из веток вишни и малины.
 Иногда прилетали сверхзвуковые самолеты. Звук резал ухо, впивался в плоть, извивался внутри, прошивая словно молния. Бомбардировщики часто скидывали свой груз в стороне от населенного пункта, но попадались и такие летчики, которые устраивали охоту на движущуюся мишень.
     С утра по шесть самолетов прилетали каждые пятнадцать минут и в течение часа угощали Чеченскую равнину ракетами.
      Переждав некоторое время, мы решили съездить в соседнее селение Чири-Юрт за продуктами. Не успели доехать до моста-плотины через Аргун, как ястребом налетел самолет. Он спустился так низко, что мы видели лицо летчика. Показалось, что наши взгляды встретились. Резко взяв вверх, ас сделал мертвую петлю и сбросил три ракеты. Две упали в воды Аргуна, при взрыве раскидывая ил и мелкий речной камень. А одна - прямо перед нашей машиной, но не взорвалась.  Сделать маневр в сторону водитель не успел. Большая часть моста разрушена основательно.
            Возвращаться пришлось бродом. Неразорвавшийся снаряд наполовину торчал из асфальтового покрытия моста. Как наша машина перескочила через него, известно лишь Всевышнему. На обратной дороге обратили внимание, что хвост ракеты, предназначенной нам в качестве подарка от пилота-аса, - выше капота старенького "Москвича", на котором часто приходилось ездить за продуктами, водой и дровами.
            Если село обстреливалось, или шел перекрестный огонь, приходилось топить снег. Иногда с неба падали маленькие парашюты с привязанными к ним полиэтиленовыми пакетами с какой-то порошкообразной гадостью. Достигнув твердой поверхности, пакеты разрывались, отравляя снег в радиусе десяти метров. Употреблять  дистиллированную воду из топленного снега становилось опасным. Дети жаловались на боли в животе. Испражнения превращались в жидкий водянистый стул.  Обильная рвота без тошноты и  частые позывы, повышенная жажда, мышечная слабость  и судороги. Симптомы холеры.
       Приходилось набирать речную воду. Берег, поросший ракитой, ломбардным орехом, колючими кустарниками терна, - обрывистый.  Правой рукой держались за кустарник или свисающие ветви ивы, левой черпали воду. Помогали друг-другу: принимали ведерко и наполняли бидоны. Случалось, что возвращались ни с чем.
        В тот день до обеда летали только самолеты-разведчики Это мы знали по тяжелому гулу.  Ходили слухи, что ополченцы взорвали шлюз и затопили танки, стоявшие в канаве. Над селом непрерывно кружили вертолеты. Скидывали листовки, что-то объявляли по рупору. Прислушались.
- Не собираться больше двух человек. Не появляться в пойме реки.
            Запасы кончились, кроме сухих круп.  Кинулись к бидону с водой. Он оказался пустым. Положившись на волю Всевышнего, втайне от стариков, отправились к реке. Там, где обычно набирали воду, стояли военные машины и экскаватор. Они добывали гравий, скорее всего, чтобы перекрыть воду, которая поступала в русло оросительного канала, по дну которого стояли боевые машины.
     Пришлось по селу пройти приличное расстояние, чтобы выйти к месту изгиба реки, где нас не заметят.  Недалеко от нас - висячий мост, соединяющий Малые (Новые) и Большие (Старые) Атаги.   Страх сковал настолько, что прозевали гул самолета. Но, услышав грохот разорвавшейся ракеты, машинально глянули в сторону висячего моста. Легкой походкой в светлых одеяниях с тростью в руках шел старик с длинной белой бородой. Он размахивал тростью, словно отгонял ракеты от моста. Второй, третий самолет. Четвертый, пятый, шестой.  Старик дошел до середины моста, когда последний самолет взял обратный курс. За обе военные компании в тот мост не попала ни одна ракета. Не успели мы переглянуться, как старик исчез. Дойти до берега он никак не мог, потому что оставалось не меньше двадцати метров. И если бы дошел, то должен пройти мимо нас. Чудеса, да и только.
      Часто задумываюсь, почему наш народ наивный. Почему умудряются обмануть нас? Почему мы так быстро забываем нанесенные обиды? Удивительно, что не прощаем кровь своим соотечественникам, а на пришлых не смотрим с местью. Слишком завышаем планку требований к сородичу, а чужеземца прощаем, принимаем, даем кров и гарантируем свободу.
       Как-то меня спросили: "Как вы воспитываете воинов?"
- Любовью. К родной земле, которая дает пропитание, примет в свое лоно, - быстро ответила я, не задумываясь.
- А как же семья?
-  Превыше всего - любовь к матери, давшей жизнь. Потом, Любовь к матери, вскормившей молоком. И, наконец, Любовь к матери, прощающей все, кроме измены Родине.
- А отец?
- Отец... Сын - часть отца. Для слепого - глаза, для глухого - уши, для больного - здоровье, для бедного - богатство, для богатого - знания.
- А для сильного?
- Мишень для врага.
- Как так? Разве не стараются убрать сильного?
- Убив отца, ранят душу сына.   Заставляют стать мстительным. Месть - плохое чувство. Она уничтожает слабого изнутри. А сильному дает мужество жить дальше, поквитаться с врагом. И кровная месть необязательно заканчивается кровавой сценой.
       Поняли меня или нет, не знаю. Но на глазах бравых офицеров, ехавших со мной в одном вагоне, появились слезы.
- С вами надо говорить вашим языком, - сказал старший из них, протягивая листок с номером своего домашнего телефона.
   Хорошо, что хоть один, отдававший приказы стрелять на поражение, понял, что чеченский народ никогда не сломить, не лишить личной свободы. А вот откуда берется мужество жить, я не успела рассказать, так как на следующей остановке они шумно сошли.
    От  Таганрога больше суток слушала стук колес, и, украдкой снимая капли плача сердца своего, отвлекала дочь-малышку  "Песенкой поезда":

Clickety-clack,
Wheels on the track,
This is the way
They begin the attack:
Click-ety-clack…

          Седа  совсем еще мала, чтобы понимать, что такое Родина, и откуда берется мужество жить.
            Благоухающие сиренью  аллеи киевского ботанического сада не радуют. И, встретив земляков разных национальностей, не знаю, что ответить на вопрос: «Когда мы вернемся домой»?
           Война то откатывала, то набирала обороты.
         В больших кабинетах высоких начальников начали осознавать, что что-то не так в их грязных играх с чеченским народом, а победить патриотизм защитников Отечества невозможно. Конечно же, понимали, что защитников привлечь к суду тоже невозможно. Значит, надо повесить ярлык, столкнуть лбами коренных жителей, заварить такую кашу, чтобы люди умирали от одного запаха.  Тошнотворного запаха крови, впитавшейся в чеченскую землю, оказалось мало. Понадобилось время на передышку, переориентацию общественного мнения, поиск нового образа врага.
          Оторванными лоскутками памяти, я пытаюсь залатать рваное небо над Чечней.
        Память возвращает меня в пост военный Грозны 1998 г.
     Апрель месяц.
   Едва светящееся солнце пытается заглянуть во все уголки города, накрытого удушливым смогом. Разрушенный, раненный город не только истекает кровью от ежедневного взрыва мин и снарядов, но и задыхается от паров бензина. На руины никто не обращает внимания. Там копошатся люди, пытаясь собрать уцелевший кирпич. В клубах пыли не рассмотреть их лиц.
          Рядом разрушенный бетонный каркас долбят кувалдой. Разбивая бетон, достают арматуру, которую к вечеру сдадут за копейки, чтобы купить полкилограмма сахара. Без заварки обходятся. Чай заваривают из трав, побегов вишни, веток садовых кустарников.
          Немногочисленные благотворительные организации изредка раздают соевое масло и низкосортную муку. В каждом доме пекут хлеб. Работы нет. На беспорядочную стрельбу и взрывы никто не обращает внимание. В городе много вооруженных людей. Ангелы смерти собирают богатый урожай. Никто не удивляется смерти людей: ни молодых, ни престарелых.      
        Инсульт. Инфаркт. Онко…  Впрочем, это не имеет никакого значения.
- Мой день начинается с того, что везу женщин в очередной дом для выражения соболезнования, - грустно поделился брат.
      Я приехала с малышкой из далекой Украины, чтобы проведать своих родных, в надежде уговорить их уехать со мной. Ни за что не соглашаются покинуть Родину. Земля отцов удерживает их страхом умереть на чужбине.
- Дочь, - сказал отец, - мы жили вдалеке от Родины.  Засыпая, укрывались надеждой, что утром нам разрешат вернуться домой.
      Просыпались, мечтая услышать, что едем домой.  Здороваясь друг с другом, тринадцать лет спрашивали, не слышно ли, когда разрешат вернуться домой. Нас лишили радостей детства и молодости. Дайте нам здесь умереть. Если волею Аллаха наша жизнь придет к концу, вы нас похороните тут. Не надо будет нас везти издалека. Я бы сегодня отдал многое, чтобы посидеть у могильного холма своего покойного отца. Он остался лежать там, в далеких степях Казахстана. Мы похоронили его в августе 1945года. Семнадцать лет, пока не вернулся на родину, я навещал могилу. Спрашивал совета, каялся в своих детских шалостях.  И чем старше становился, тем больше в нем нуждался. Может быть, ты сегодня не понимаешь, как мы - родители нужны вам. Рад, что все живы и здоровы, и иногда навещаете нас. Одно прошу: не подводите нас. Не сворачивайте с пути Аллаха. Оставайтесь нашими детьми.
      Молча слушала его речи, не смея поднять глаза. Он не любил излишнюю сентиментальность, хотя очень добрый Честный, добросовестный, ответственный, любящий и любимый.
- Как же, отец, ты не понимаешь, что вы нужны нам? – говорила  сама себе,  всей душой пытаясь его понять.
Не принято у чеченцев  показывать свои чувства. Мы передаем их друг друга взглядом, улыбкой. Смехом. Слезами.
     Страшное время, ужасающие дни смуты. Передышка между двумя войнами. Первую военную кампанию на своей же территории, если следовать их логике, горе-правители начали с собственным народом. В борьбе за территориальную целостность, забыв о равных правах перед Конституцией и Всевышним, мой народ бросили в мясорубку войны. Сплошное горе. Тот, кто давал указания сеять смерть, сидел в кожаных креслах, парился в саунах, питался в лучших ресторанах, забывая, что Судный день наступит для всех обязательно в одно время и в одном месте. Под предлогом защиты моих прав, Кремлевская власть лишила меня элементарного жилья и права жить. Предатели народа зажгли факел войны, а сами сбежали в логово, откуда вели прицельный огонь по многострадальному народу.  Кто прав, а кто виноват в этой грязной душегубке, никто ничего не сказал. Одни поверили, других заставили, третьи пошли на войну в поисках приключений.  Не в силах бороться с несправедливостью, потеряв кров над головой, не имея средств существования, отчаявшись, моя семья, как и многие, покинула республику.
          Приют нашли на Украине.
Физически находились вне зоны боевых действий. Но смердящий запах войны преследовал  долго. В первое время в горло не лезло ничего. Стоило сесть за стол, как все замолкали. Мы снимали трехкомнатную квартиру, в которой на ночь собиралось тринадцать человек.  Днем я с сестрой занималась домашними делами, ходила на рынок и готовила ужин.
  Чеченцы  скромны в еде. Наша кулинарная книга - самая тощая. Одним из самых первых ее составил Александр Дюма во время своего путешествия по Кавказу. Основные продукты:   кукурузная мука и толокно сушенное и свежее мясо, чеснок, лук, черемша, тыква,  сыр и  соленый творог со сметаной,  кислое молоко. Чеченская кухня не только одна из самых древнейших, но самых простых. Развитая гармоничность чеченцев тесно связана с легко усваиваемой пищей. Вайнахи любят мясные бульоны.  Как и сегодня, горцам приходилось воевать, отстаивая свою свободу.  Поэтому так широко применяется сушеное мясо. Оно не портится и всегда можно взять с собой. Несмотря на многочисленные блюда из мяса, черемши и крапивы, наша кухня в своей основе мягкая, умеренная и одновременно разнообразная. И то, что среди чеченцев мало толстых, тучных людей, сказывается влияние   национальной кухни.  Пища исключительно здоровая и полезная. Блюда питательны и калорийны. У нас в народе говорят, что в хорошей семье надо гостя накормить, соседа угостить, самим поесть, да на утро оставить. Отличительные признаки хорошей хозяйки: беленая печь и сверкающая кастрюля, из которой идет пар.
      Чеченцы особое внимание уделяют вечерней трапезе. Завтрак и обед могут быть совсем слабыми. Но ужин, когда собирается вся семья, - особый ритуал. В старые добрые времена на стол ставилась одна общая тарелка, из которой ела вся семья.  Эта тарелка объединяла семью. Дети росли дружными и внимательными.
Во время трапезы стараются не разговаривать. Проходит она в спокойной обстановке. После ужина не спешат убрать со стола. Каждый член семьи делится своими успехами, планами, радостями и огорчениями.
Так выросли и мы.  И, садясь за стол в далекой Украине, каждый из нас мыслями возвращался в родительский дом.
- Как они там? Поели они сегодня? Живы ли они?
          Поверьте, что каждый  прожитый день вдалеке от бомб и мин, мы мысленно жили на  плачущей Родине.  Мы не были счастливее тех, кто остался под ударами военной мощи государства, которое убивая, защищало нас.
      В детстве я слышала, что наступит время, когда живые будут завидовать мертвым.
    Вот оно и наступило. Война унесла тысячи жизней. Искалечила тысячи душ.  Города и села разрушили и разграбили. Подписав Хасавюртовский договор, Кремль подло кинул народ. В республике оставались те, кому некуда и не за что  ехать. И такие, как мои родители, состарившиеся за страшное время годы первой чеченской войны.
Моему отцу едва исполнилось четырнадцать лет, а матери - шесть, когда  февральским холодным утром 1944 года их спустили на американских студебеккерах, затолкали в продуваемые вагоны для перевозки скота и почти три недели везли в «Синюю даль». Тех, кто не умер по дороге, выбросили в открытые степи Казахстана в надежде, что не выживут и не вернутся. 
    Но на все воля Аллаха.  Хвала Ему, Милосердному.
    Мои родители жили в одном поселке. Встретились, полюбили друг друга. Заключили брак. И с тремя детьми вернулись на Кавказ в начале 60-х годов. Со временем Аллах дал им еще восьмерых. Они поставили нас на ноги, дали образование. Научили трудиться, любить друг друга и Родину, которой им долго не хватало. Наверное, они не генетическом уровне передали нам чувство патриотизма. Научили жить в ладу со своей совестью.
      К началу червой чеченской войны пятеро из нас имели свои семьи. Один из моих братьев женился в сентябре 1995 года. Именно он и оставался с родителями и младшим братом - инвалидом детства.
    Социальные пенсии не выплачивали. Брат - юрист, его жена – педиатр. Работали, не получая ни копейки заработной платы. Мы же, покинувшие республику, старались помочь им.
        Время дьявола. Иблис восседал на троне. Ел, пил, гулял. Питался исключительно людскими душами. Нет, он не поедал их тела. Живые трупы заполонили место, где раньше находился центральный рынок Грозного. Столпотворение безликой массы уцелевших физически. Каждое утро вереницей со всей республики спрутом к этому месту съезжались со всей республики.
       В старые добрые времена здесь торговали дарами природы со всего Кавказа: грузины – цитрусовыми, дагестанцы - картофелем и морковью, азербайджанцы - гранатами и хурмой. Армяне - кинзой и острым перцем. Но сегодня здесь торгуют оружием, наркотиками, и женщинами. Такого позора Кавказ не знал никогда.
      Рынок кишел кистинцами, дагестанцами, таджиками и цыганами. Чеченцы и ингуши, для которых эта территория являлась Землей предков, вынуждены жить. Но, что тут делали остальные, я и сегодня не знаю. Вернее, не понимаю и не хочу понимать. Наверное, любопытство, поиск риска. Потребность в адреналине… Не знаю. Нет у меня ответа на этот вопрос.
        Но не об этом хотела рассказать.
Не принято у чеченцев жаловаться на отсутствие денег, материальных ценностей.
          С утра брат уехал на работу. Пройдясь по все улице, насчитала трех стариков: мой шестидесятивосьмилетний отец, сосед - дедушка Салман, которому под восемьдесят   и наш престарелый дядя Шахид. Несколько старух и пара инвалидов. Может, в каких-то домах и есть мужчины, но они каждое утро исправно покидают дома в поисках хлеба насущного. После боевых действий, чеченская земля днем плакала от мин, которыми удобрена, а ночью  - от бесконечного потока бензовозов,  вывозящих  сырую нефть и самопальные нефтепродукты. Объявив комендантский час для мирных жителей, бандформирования официального Грозного,
разворовывали то, что российские войска не успели уничтожить.
       Земля продолжала гудеть от эха траков танков и тяжелой техники. Жизнь стала серо-черной. От одного блокпоста до другого - рукой подать. Даже солнце и то прятало свое лицо. Казалось, что оно, как в древних легендах, повернулось к тем, кому смилостивилась судьба, спиной. Безликое Солнце, потерявшее свой золотой цвет, даже не спускалась в мир мертвых. Ад стоял на плачущей земле потомков Турпала Нохчо.
      Когда-то в детстве я спросила у двоюродного дедушки: «Мекхаш Дади (Усатый дедушка), почему сейчас нет шайтанов»?
      Дедушка Янарс рассмеялся.
- Девочка моя, шайтан стал цивилизованным. Он теперь сидит внутри человека. Он поселился там, потому что ему так легко и удобно. Люди открыли свои души дьяволу, отвернулись от Бога. Совсем недавно они плакали по потерянному раю на земле. Аллах смилостивился. Вернул нам наш край. Но люди опять забыли свое вчера.
      Как это черти умудряются жить внутри человека, я не поняла. Помня, как бабушка пугала нас шайтанами, чтобы мы не ложились спать без ужина, испугалась, что шайтан придет щекотать пятки.
      Если в юношестве не думала о чертях, по молодости жила любовью, учебой, удачами, то теперь я поверила в слова деда Янарса. Он оставил сей бренный мир глубоким старцем восемнадцать лет тому назад.
      Пройдя по улице, разглядывая дома с немытыми окнами, мне стало страшно.  Не знаю, поверите вы мне или нет. Но я не увидела ни одну кошку и не услышала лай собаки. Даже птиц. Ком подкатил к горлу.  Молча войдя во двор, решила осмотреть подворье. Раньше здесь на привязи сидела кавказская овчарка.  Абрек умер, не выдержав бомбежек.  Кот пропал, две коровы зарезали солдаты-федералы, когда те ушли на водопой.
    Заглянув в стойло для овечек, ничего не обнаружила. Постояв немного, заглянула в сарай. Обычно там под яслями куры несли яйца. Домашней птицы нет. На бревенчатом полу лежала телка. Я хотела уйти, когда услышала, как она захрипела, тяжело дыша. Скотина запуталась в цепи, которой привязана к стойлу. Я включила свет и попыталась помочь. Освободила от пут, но животное не вставало. Телка начала пускать пену изо рта, смотря на меня огромными глазами цвета живого неба. В этих глазах читалась мольба:"Помоги!"  Я растерялась, не зная, что делать. Выскочив из сарая, побежала к родителям.
      Мама возилась с овечьей шерстью, перебирая ее для пряжи, а отец сидел на диване, подобрав ноги.   Он страдал от сахарного диабета. Из-за отсутствия лекарств и возможности их приобрести во время перехода государственной границы с Грузией (это уже отдельная история!), сахар сделал свое черное дело. Врачи посадили на инсулин. Ноги отекают. В руках практически не осталось сил. Он едва передвигался при помощи трости.
 – Амин, - обратилась к нему, - телка запуталась. Цепь распутала, но она не встает. Посмотри.
      Мать вышла первой, а отец попросил достать большой кухонный нож.
      Когда мы зашли в сарай, мама сидела на корточках и гладила телку.
- Прости нас, Мая, не углядели. Прости, родная, - приговаривая, мама гладила телку, присев на корточки.
      Животное плакало.  Огромные красивые глаза с укором смотрели на нас.
               Амин  нагнулся,  прочитал  священные слова для жертвоприношения и, натянув шкуру, попытался перерезать скотине горло.
      За отцом водилась привычка прикусывать  кончик языка, когда   злился.  Он пошатнулся.  Я поняла, что не хватает сил, несмотря на остроту ножа.
-  Совсем нет сил. Аллах, что же делать? Не хотелось бы, чтобы скотина подохла. Прими Аллах жертвой.
     Отец посмотрел на меня.
- Может ты пробежишься по улице и найдешь мужчину, чтобы не дал сдохнуть телке?
      Знала, что никого не найду. Но все же исполнила его желание. Вывернусь, увидела, как мама сидит под навесом на диване и теребит подол своего платья.  Уже который год они живут за счет помощи детей, покинувших республику Мама опустила глаза, пытаясь скрыть слезы. Невестка уже на сносах. Никакой социальной помощи от государства. Младшую сестру я забрала к себе в Киев.
      Прошла мимо мамы, чтобы  не видеть ее  заплаканное лицо. Амин стоял в сарае, опираясь на трость, и вытирал слезы. Не от потери животного... Слезы от своей беспомощности.
- Амин, никого не нашла. Может, я попытаюсь перерезать горло животному?
- Мясо все равно нельзя будет употребить в пищу. Ты не мужчина, - ответил он.
- Ты говори, а я повторю дуа (слова из Священного писания). Попытаюсь помочь живому существу. Пусть Аллах примет его от нас жертвой.
- Не сможешь ты, дочка. Не женское это дело..
       Мая подала голос.  Телка умоляла нас не дать ей подохнуть.
        Взяла нож, присела на корточки и погладила животное. Слезы ручьем стекали по морде скотины. Я прикрыла рукой ее правый глаз, чтобы она на меня не смотрела
      Мая закрыла глаза, и мне показалось, что она улыбнулась. Я Повторяя за отцом дуа,натянула шкуру и  легко перерезала ее.
- Не останавливайся. Режь дальше. Глотку режь, - просил отец.
       Я отвернулась, но какая-то неведомая сила помогла мне закончить. Теплая кровь побежала мне под ноги.  Встала, и протянула нож отцу.
- Аллах велик и Милосерден, дочь!
      Кто из нас  жертва тех дней? Отец - жертва страшной болезни, которая усугубилась из-за отсутствия элементарной медицинской помощи? Я - жертва огрубевшей женской души, которая запросто взяла в руки нож и перерезала глотку живому существу, пусть даже и животному?
     Остаток дня мы провели практически молча. Вечером брат привел товарищей.  Они загрузили уже остывшую тушу, вывезли в поле и закопали.
         Люди совершают поступки, за которые становится стыдно. Мы искренне раскаиваемся, хотя пытаемся иногда обмануть самих себя, ища себе оправдание.
         Долго никому не рассказывала о том, что тогда произошло.  Со временем даже стала забывать.
      Оторванные лоскутки памяти, не дают покоя. Продолжаю латать небо.
        Война шла тотальная. Чеченцев преследовали все, кому не лень. Убежавших от бомб, расстрелов без суда и следствия, концентрационных лагерей, грабежей и насилия на земле отцов, ожидали ужасы бандитизма, ограничения прав свободного проживания, передвижения, трудоустройства, морального издевательства. Блокпосты, транспортная милиция, участковые, миграционная служба, ОМОН, одним словом, - шмон-службы.
        Как-то один  чеченец - интеллигент до мозга костей пропал. Обзвонили все службы, морги, больницы, знакомых. Даже знакомые знакомых искали его. Через три дня вернулся домой. На наши удивленные вопросы спокойно ответил: "Отдыхал в ментовском клоповнике с бомжами, которые отказались лжесвидетельствовать, что я оказал сопротивление работникам милиции при проведении проверки паспортного режима. Зато какие-то очкарики с потертыми портфелями запросто подписали протокол, даже не кинув взгляд в мою сторону.
- По твоему внешнему виду, лаковым туфлям в трескучий мороз, нельзя понять, что ты - интеллигент, мирный человек, преподаватель?
- Туфли-то и выдали меня, - усмехнулся Овхад. - Спустился в метро, чтобы сократить дорогу. Не успел сойти с эскалатора, как потребовали пройти в служебное помещение. Отдай я сразу всю имеющую при себе наличность, возможно, отпустили бы. Но я не собирался это делать. Виноват, что посчастливилось родиться чеченцем. Для конспирации, я заменил норковую шапку на вязанную спортивную, дубленку - на куртку, вместо приличных брюк ношу потертые джинсы. Правда, не курю, не употребляю алкоголь. Избегаю общественный транспорт. Лишний раз беру с собой ребенка, когда надо выйти по неотложным делам. Знаю, что раз в месяц, крайне редко, дважды, участковый заглядывает за данью несмотря на то, что все наши документы в порядке. Перед тем, как отправили в «каталажку», спросил, как   в толпе меня вычислили. Задержавший меня сержант сказал: "Только чеченцы ходят в двадцатиградусный мороз в лаковой обуви с тонкой подошвой".
        Это все мелочи, по сравнению с тем, что приходилось выносить постоянно мигрирующим несчастным, пытавшимся спасти свои семьи от войны.
        Почему мы всегда и всем должны доказывать, что мы не верблюды?
               
       Сталинская репрессия не щадила никого. "Чеченец - бандит, людоед, предатель" - заключила власть.
        Через тринадцать лет разрешили вернуться на историческую родину, но не в свои дома. Бог с ними. Построили новые, выкупили у "новых хозяев".
Волею Всевышнего чеченцы-изгнанники сохранили себя с теми ценностями, традициями и обычаями, которыми Он и наградил.
          Мои глубоко верующие родители не имели ничего общего с религиозным фанатизмом, несмотря на то что строго соблюдали заповеди ислама.
     Нас учили ходить, разговаривать, играть, петь, танцевать, радоваться дуновению ветра и наступлению ночи. Плакать и смеяться. Побеждать и проигрывать. Делиться с нуждающимися, подавать просящему, уступать старшим и младшим.
И ЛЮБИТЬ. Близких и Родину.
    Мы скрываем свои чувства к близким при посторонних. Умеем ценить сладость губ, которую не может убить даже война
      При старших  не ласкаем своих детей, хотя безумно любим их.
Не целуемся и не ходим в обнимку на людях. Красоту интимных отношений храним друг для друга. Умеем любить и быть любимыми. Но не умеем скрывать свой патриотизм.
Родина для нас - Даймохк, страна отцов. А родной язык - Ненан мот, язык матери. И у нас есть неписанный закон - Кодекс чести. "Трудно быть чеченцем!" - гласит наша народная мудрость. Но мы стараемся стать достойными продолжателями своих предков.
     Помню, как отец (Да простит его Всевышний!) вел меня и брата  в школу.
       В то морозное утро 1970 года по  дороге он объяснял, почему я иду слева от него, а мой старший брат - справа, почему зимой идет снег, а летом плачет дождь, почему падают звезды и раскрываются цветы, почему в реке бурлит вода, а в пещерах гуляет ветер, почему люди плачут не только от горя, но и от счастья, почему иногда он  хмурится, и за что любит нас. На все "почемучки" мы получали мудрые ответы, которые запоминали на всю жизнь.      
       Однажды умер  учитель истории (царства ему небесного). Гроб с телом Воронова Ивана Ивановича выставили в фойе школы.  С ужасом я смотрела на синюшное лицо любимого учителя и ждала, что вот-вот поднимется и спросит об очередном герое истории. Потом гроб накрыли крышкой, а завхоз школы принес молоток и гвозди. Испугавшись, что начнут заколачивать крышку, я начала кричать, просить, чтобы Ивану Ивановичу разрешили выйти из ящика.  Меня отвели в учительскую, напоили чаем, угостили карамелью и разрешили проверять тетради одноклассников. Все же из окна я увидела, как гроб загрузили и увезли куда-то.
        Вечером отец объяснил, что Иван Иванович никогда не вернется.
- Он вернулся к своему Создателю, - объяснили мне.
       На мой вопрос: "Почему?", отец нежно прижал меня к себе и ответил: "Он закончил все свои дела на этой земле. Люди приходят и уходят по велению Всевышнего. Мы должны смириться с плавным переходом жизни в смерть. Но оставить за собой доброе имя".
        Что все это значит, десятилетняя девочка  не понимала.
Когда  слезла с отцовских коленок, поцеловала  перед сном и побежала к себе, Амин  окликнул меня и спросил: "Скажи мне, как ты думаешь, что лучше: стать хорошим сыном плохого отца, или плохим сыном хорошего отца?"
- Вырасту хорошей дочерью. Я тебе обещаю!
 — Значит, у тебя плохой отец?
Я растерялась. Но знала, что нет лучше и дороже человека, чем он.
          Признаюсь, что он был и остался для меня самым родным, самым близким человеком. Лучше него не встречала.
         Даже сегодня, когда его нет с нами, мысленно обращаюсь к нему и прошу прощения за все те секунды, когда заставляла ждать. Он ждал меня каждый вечер в течение пяти лет, пока училась в университете, сидя у окна, откинув занавеску. Интересовался моими делами, учебой, потребностями и желаниями. Очень интересный собеседник.
       Строгий, хороший отец. Уважаемый человек и любящий муж. Никогда не видела его выпившим или курящим. Такими же выросли и все его семеро сыновей. Он научил нас молиться. Но никогда никого не заставлял это делать. Совершил хадж, несмотря на свое слабое здоровье. Но никогда никому не рассказывал о своем паломничестве. Построил дом, посадил сад, вырастил одиннадцать детей. И всем дал возможность получить высшее образование, за исключением инвалида детства с синдромом Дауна. Пользовался большим авторитетом не только в кругу своих братьев. За справедливостью, советом, разрешением спорных вопросов к нему ехали со всей республики. Никогда никому не  отказывали в нашем доме. У нас годами жили совершенно чужие люди.
       Я не получила ни одного грамма гуманитарной помощи ни от одной организации. Не искала убежища в стране, которая меня унизила. В стране, где посчитали, что имеют право отобрать право на жизнь. Из-за того, что я родилась чеченкой.
      Я горжусь своими корнями. Горжусь своими предками. Безумно люблю свой народ. Не перестану восхвалять традиции и обычаи чеченцев.
Преступники не имеют национальности. Пули не выбирают себе жертв по расовой или национальной принадлежности. Смерть не смотрит на наличие или отсутствие веры во Всевышнего. Она приходит в свой час.
      И я не знаю, где и когда умру. Не знаю причины. Но знаю, что я - дочь малого по численности, гордого достоинством народа. Мы достойно пройдем все испытания. Нам не нужна война. Ее нам навязали. Мой малый гордый народ достойно защищался. Теперь маленькими, но уверенными шагами чеченцы идут вперед.
Я люблю вас, ЛЮДИ. Красивые и некрасивые, рыжие и смуглые, высокие и низкие, худые и толстые, больные и здоровые, умные и дураки.
        Продолжаю штопать небо над Чечней. Оторванные лоскутки моей памяти. В моей крови бунт предков!

Земля гудела и взрывалась,
И небо плакало навзрыд.
Луна без устали искала
Звезды навек угасшей след.

Здесь мать оплакивала сына,
Отец задумчиво молчал.
Сестра молилась и рыдала,
Чтоб Бог Чечню не забывал.

Здесь танки нивы пропахали,
И ветер бешено кусал.
Нас самолеты угощали,
И Грады били наповал.

Здесь волк с волчицей разлучился,
И горный тур пустился в даль.
Гнездовье вивший черный аист
Летать сюда уж перестал.
   
                Нет ничего роднее земли Отечества. Возвращайтесь туда, где ждут.
2008  -2014  гг.

Начало http://proza.ru/2009/02/09/47