Хухрик

Вот Хухрик придет
Тебе уши надерет

- так пела мне бабушка. Потому что какого-нибудь волчка я не боялся, волчок был сказочным, придуманным. А Хухрик – настоящим.

Мы с Саней всегда знали, что Хухрик существовал. Каждый четверг, ближе к полудню, мы бежали в сарай и прятались там, затаиваясь, зарывшись в солому - ждали, когда придет Хухрик.

Пришествие Хухрика мы чувствовали задолго – то ли по движению теней по стенам сарая, то ли по изменившемуся свету – дневной свет становился другим, тусклым, желтым каким-то… Задолго до того, как начинала чуть заметно вздрагивать земля.

Дрожь земли нарастала, передавалась нам, мы ведь и лежали прижавшись к земле, скрытые соломой, и смотрели между досками, в щели сарая. Земля начинала гудеть, трястись. Я не смотрел на Саню, но знал , что бы увидел – прочитал бы по губам, по артикуляции, потому что гул покрывал собой всё: «Он идет. Он идет… Хухрик идет !»

Тряслась и ходила земля под нами – и вместе с грохотом мы слышали храп, сопение многих ноздрей, а сквозь него - нарастающий низкий рев, мучительный утробный стон: ЫЫЫЫыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы…………

А потом перед нашими глазами начинали идти копыта.
Бесконечные копыта, костяные, грязные, в шерсти, многие копыта, копыта, которым не было конца
Не знаю сколько они шли, сколько проходило времени – пять минут, час, день – но вот копыта начинали постепенно редеть, в них появлялись просветы, как сквозь деревья черного леса, который шел мимо нас.

И вот тогда появлялся Хухрик.

Был он небольшой, в волосяной черной рубахе до земли, в примотанных к ногам опорках, ковылял как-то боком, переваливаясь, а голова его, до самых глаз, была обмотана тряпьем, остатками шапки, что ли. Челюсть висела вниз и вбок, торчали редкие железные зубы, и слюна капала в пыль, в прах

В грязных узловатых руках Хухрик сжимал длинную плетеную рукоять. Кнут, тоже весь плетеный, смоляной и длинный, как пыльный черный язык или как змея, волочился следом за Хухриком, извиваясь и теряясь во прахе.
Сейчас – думал я. Главное было – вовремя закрыть глаза.

И вот Хухрик делал неуловимое движение – скособочившись еще больше, наклонив облезлую драную голову, выставив локоть вперед – и через секунду кнут уже изгибался, вставал из пыли гигантской дугой -
- дальше мы не смотрели, зажмуриваясь, зарываясь еще глубже в солому, сливаясь с прахом, ожидая перекрывающего гул и грохот, страшного свистящего удара

Как-то я не заснул после той колыбельной, хотя бабушка уже погасила свет – притворялся спящим, лежа в темноте, и услышал обрывок разговора – бабушка говорила маме – тихо, чтобы я не услышал:

«Ушей-то нету у него... Прощелкал он все уши–то себе, кнутом поотшибал».