За феодальный либерализм?..

(Экштут С. А. Повседневная жизнь русской интеллигенции от эпохи Великих реформ до Серебряного века. — М.: Молодая гвардия, 2012. — 426 с., ил. — (Живая история: Повседневная жизнь человечества)

Все ждешь каких-нибудь историй,
Трепещешь за свою судьбу,
Ведь из принцИпов и теорий
Россию выпустят в трубу.
(Н. Щербина, 18 янв. 1867 г.)

Самое интересное для меня в книге Семена Экштута — он сам. Впрочем, и труд его дает гораздо больше для понимания (уточнения?..) вектора развития как бы интеллектуальной мысли наших дней, чем для постижения темы, означенной в заголовке его опуса.

Ах, нет, поймите правильно: из насыщенного документами и иллюстрациями сочинения пытливый «широкий читатель» вынесет, возможно, много нового для себя. Например, что Россия, вопреки предрассудку, — вовсе не такая уж богатая страна, и даже в лучшие свои годы государственная машина Российской империи не озабочивалась судьбами своих служителей. Граф П. Валуев (один из прототипов Петруши Гринева и председатель комитета министров в 1879 — 81 гг.), например, вроде бы не воруя, не смог по выходе в отставку нанять приличное его чину жилье в Петербурге. Или, совсем из другой, но важной для автора в книге сферы интимных отношений: первый секс-шоп в Питере был закрыт в 1852 году. Интересно, когда же его открыть-то успели?..

Вообще Семен Экштут берет тему максимально широко: в его поле зрения — весь 19 век и начало 20-го, не только идеология и политика, но и искусство, не только интеллигенция, но и государство российское, в котором, как с некоторой оторопью замечает доверяющий буквам читатель, не так много изменилось, по сути, с тех славных пор.

Впрочем, любопытство читательское идет рука об руку с разочарованием, даже и раздражением, если признаться. Мало того, что автор не уточняет само базовое для его книги понятие «интеллигенция», заменяя ее, такую разноликую (как минимум, «дворянскую» и «разночинную») крайне размытым по смыслу старинным журналистским определением «образованное общество».  Более того, сложную и злободневно до сих пор звучащую проблему автор сводит к формуле, которую он не устает повторять в каждой главе. Идея фикс его проста, как все гениальное: «Дореволюционное русское образованное общество принципиально отказывалось признавать и принимать буржуазные ценности», с. 203.

Причину этого интеллигентского «неразумия» автор видит, главным образом, в отсутствии экономического мышления и, как следствие, реального взгляда на жизнь. В самом деле, русская интеллигенция воспитывалась в сознательном отрыве от реальности. Даже во второй половине 19 века на латынь в русской гимназии выделялось в 4 раза больше часов, чем на историю. «Будущность подрастающего поколения была принесена в жертву охранительным тенденциям. Желая уберечь молодежь от нигилизма, власть своими собственными руками каждый год готовила тысячи будущих неудачников, в то время как народное хозяйство испытывало настоящий голод в специалистах», с. 121. 

«Экономическое мышление» отсутствовало не только у интеллигенции, но и у оппонирующего ей российского государства, которое всегда предпочитало свои шкурные политические «виды» выгодам общеэкономическим.

Здесь читатель и ощущает подмену, которую автор, мне кажется, совершает абсолютно сознательно. Причина «антибуржуазности» нашей интеллигенции была глубже. Дело не только в привычной для русского общества обломовщине-маниловщине. Капитализм пришел в Россию с запозданием и уж точно не «в белом венчике из роз», он явился в ризах, максимально историей уже заляпанных и разодранных. Он не мог не явиться в самом отталкивающем обличье первоначального накопления («Чумазый» идет!» — пугал публику М. Салтыков-Щедрин). И это в то время, когда в Англии был уже создан (1868 г.) Британский конгресс тред-юнионов, во Франции правил заигрывавший с социалистами Наполеон III. И уж точно «дикий капитализм» все больше выглядел в глазах любого интеллигентного обывателя именно «диким».

К слову, С. Экштут избег в популярной книжке хотя бы бегло проанализировать истоки антибуржуазности русских «критически мыслящих умов» от Герцена до Достоевского, то ли считая, что это и так всем известно, то ли изящно ликвидируя, по ходу дела, оппонентов своей нехитрой идеи фикс.

Иной раз он идет на прямые неточности, похожие на подтасовки. Ну, НЕ ВСЕ поэты Серебряного века порвали с некрасовской традицией: уж, как минимум, Блок, А. Белый и Ф. Сологуб испытали ее ощутимое влияние и не стыдились признаться в этом (и не состоялись бы без этого как крупнейшие поэты эпохи)!

Экштут настолько верует в благость «дикого капитализма» (почитая его на роду, наверно, всем нам написанным), что вступает в полемику с Пушкиным, весьма примечательную. «Прочтите жалобы английских фабричных работников: волоса встанут дыбом от ужаса… И заметьте, что все это есть не злоупотребления, не преступления, но происходит в строгих пределах закона», с. 55, — цитирует автор поэта. И тотчас возражает: пролетарий не уповал ни на человеколюбие хозяина, ни на его отеческое попечение и с первых же шагов осознавал личную ответственность за собственную судьбу. В этом и заключался залог грядущего экономического процветания Запада.

Ясное дело, и тут произведена автором нехитрая подмена: грядущее процветание, благость и комфорт новейшего западного существования создавались не одной только чудовищной эксплуатацией, но и сопротивлением ей! Весь тот социальный пакет, который имеет сегодня средний скандинав или француз (и который у нас по кусочкам из рук норовит вырвать, да и вырывает уже  родное правительство) был создан в ходе сопротивления масс и в результате диалога, к которому оказались готовыми элиты западных стран и от которого упрямо уходили социальные оппоненты в России: «…Российская империя (в эпоху Великих реформ, при Александре II, — В. Б.) как никогда раньше нуждалась в поддержке общества, а именно этой-то поддержки и не было. Это предопределило трагическую развязку», с. 67.

Экштут весьма критичен (если не сказать: невнимателен) к революционным демократам, но с сочувствием цитирует слова В. Розанова: «После Гоголя, Некрасова и Щедрина совершенно невозможен никакой энтузиазм в России. Мог быть только энтузиазм к разрушению России», с. 367.

Но КАКОЙ  России? И возможен ли был диалог в принципе?..

Пиша о России 19 столетия, Экштут имеет в виду, прежде всего (да и главным образом), наше время. Он как бы предупреждает нас: если общество не станет терпеливо ждать результатов либеральных реформ (всенепременно результатов ДЛЯ ВСЕХ положительных), стране грозит хаос, а затем гибель или модернизация уже в условиях жесточайшей диктатуры. Современные наши реформаторы гордятся тем, что пока их эксперименты стоили стране лишь расстрела парламента, двух войн в Чечне ну и, мей-би, жизни каких-то там 30 млн лузеров. Зато обошлось без кровавых эксцессов а ля Пиночет, который угробил десятки тысяч сограждан.   

Эта не слишком и странная теперь смесь либертианских воззрений и прагматично ориентированного государственничества, явленная в книге С. Экштута, весьма современна, я бы даже сказал, злободневна для нас, хотя, на мой вкус, берет и от капитализма и от российской властной авторитарной традиции как раз худшие черты. Уж ежели тупиком оказалось пореформенное развитие России в 19 веке, к какой бесповоротной пропасти прикатим мы на этаких-то колесах?!..

«Шкура он!» — заметил про автора один мой друг, с которым мы обсуждали книжку Экштута. Грубо и все же неточно, мне кажется, тем паче, что от зам. глав. реда «Родины» нелепо ждать чего-то свеженько разрушительного. Есть в его книге и интересные сведения, и тонкие обобщения (впрочем, насколько оригинальные?..) Но мне гораздо интересней была личность самого автора, этот раздраженно зудящий в книге нерв человека, который преодолел в себе интеллигентское презрение к царству Ваала (а и было ль оно, это презрение?..), и теперь ничто ему не мешает «понять открывшиеся перед ним новые, практически безграничные возможности, и насладиться своей властью над обстоятельствами» (с. 302).

Ну-ну!..

19.01.2013

© — Copyright Валерий Бондаренко