А как быть с газетой Правда?

Очень много лет назад, будучи в командировке в Москве, я в течение всего дня не мог устроиться в гостиницу. В те далёкие 60-е годы получить номер даже в совершенно пустой гостиннице было делом чести, доблести и геройства. Товарищ, узнав о моей проблеме, предложил мне несколько дней провести в аспирантском общежитии. Выходить из него можно было совершенно свободно, а входить нужно было через окно второго этажа с помощью 2-3 связанных простыней. Когда я с тремя бутылками водки в портфеле взобрался в общежитие, то выяснил, что в отдельной комнате уже временно поселились трое мне подобных. Вскоре комната набилась знакомыми и знакомыми знакомых, которые быстро стали уничтожать запасы моей и не моей водки. Я сидел рядом с весьма интеллигентным на вид мужиком, как мне показалось, старше меня на несколько лет, но совершенно седым. Пили водку гранёными стаканами, чего я терпеть не могу, но тем не менее, чтобы не выглядеть белой вороной, я тоже лихо опрокидывал стаканы и занюхивал их солёным огурцом.

После третьего стакана я порядочно охмелел. Намного больше охмелел мой седой сосед по комнате. Он еле ворочал языком. Не помню как, но разговор вдруг перешёл на то, что если в кране нет воды, значит выпили жиды. И очень активно на тему о влиянии мирового еврейства на ухудшение жизни в стране высказывался этот самый седой мужик. Я не стал участвовать в этой интересной дискуссии и мгновенно, не раздеваясь, заснул на отведенной мне кровати. Я никогда не страдал похмельным синдромом, но у седого мужика видимо с этим были проблемы. Наутро мы скинулись, какая-то совсем юная девица вызвалась сбегать за водкой, и, когда мы выпили и закусили, я спросил у мужика (я никогда бы не спросил такого, если был бы совершенно трезв): "Тебя что, жиды довели до седых волос?" Мужик сразу посерьёзнел и с недоумением спросил: "С чего это ты?" Он, видимо забыл свои вечерние антисемитские выступления, о чём я ему и напомнил. На это он мне ответил, что не отказывается от того, что говорил, а рано седеют у них все мужчины в роду и евреи здесь не причём.

Учитывая количество выпитого, я на целый день остался в общежитии. Мужик оказался научным работником с почтового ящика и занимался он проблемой выращивания искусственных кристаллов. Как-то самим собой разговор опять съехал на евреев. Я спросил мужика, много ли у него друзей-евреев. Он сказал, что знает трёх евреев по работе, но близко с ними не знаком. Я спросил у него, есть ли у него враги-евреи. Он посмотрел на меня с недоумением и сказал, растягивая слова, что врагов-евреев у него нет. После нескольких подобных вопросов я сказал, что своими разговорами на жидо-масонские темы он демонстрирует тот факт, что он - баран, поскольку проявляет выраженное чувство стадности, основывая свои разговоры на том, о чём не имеет детального понятия. Мужик мне сказал, что сразу же после моих слов у него возникло желание врезать мне по физиономии, но потом он понял, что я вероятнее всего прав. И мы с ним до довольно долго муссировали интересную философскую тему о влиянии социума на качества индивидуальности.

Человека этого я больше никогда не встречал, но наш разговор помню очень хорошо и часто его вспоминаю по различным поводам. Для тех давних времён всё это очень смело выглядело, и темы, которые мы обсуждали, сегодня может быть смотрятся, как сами собой разумеющиеся, а в те времена они вовсе не лежали на поверхности. Наши рассуждения свелись в итоге к тому, что во всех без исключения случаях первой реакцией интеллигентного человека должно быть активное сопротивление любому давлению социума, не разбираясь и не вникая поначалу даже в суть вопроса. Именно давление социума в отсутствии осмысленного сопротивления индивидуальности и есть то единственное, что способно превратить личность в барана. Когда мы сформулировали это мнение, с которым оба безоговорочно согласились, мой собеседник, хитро прищурившись, спросил меня: "А как быть с газетой "Правда"?". На это я ему ответил, что вопрос решается просто: нам придётся расстаться, к сожалению, не обменявшись адресами и фамилиями.