Закатные встречи

                (рассказ)

           Однажды, совершенно случайно, услышала разговор двоих мужчин о каких-то
 там «закатных встречах». Не удержалась и прислушалась, чтобы понять смысл этого выражения – «закатные встречи». Наивная…  А ты, мой догадливый читатель, уже уловил, всё понял…      
           Да, речь идёт о встречах давних друзей, коих было когда-то… Но настаёт пора, когда и  встречи реже, и друзей уже всё меньше и меньше. Не миновать никому этих «закатных встреч», где беседы ведутся не столь о себе, сколь о детях, внуках-правнуках,  временах, больше утраченных, а не грядущих. Тогда  грустновато,  неуютно как-то становится на этом свете …
           Вот и мы, подружки студенческой поры, давненько не были вместе. Созвонились. Только одна из нас трубку не взяла, и, как выяснилось, никогда уже не возьмёт… Ушла ещё весной. И ведь до старости не совсем близко… Выходит, та, последняя, двухлетней давности, встреча для неё  была закатной, да и для нас не иной…
           Встретились вчетвером морозным декабрьским днём в уютном тёплом доме. И молчали. Ни ласковый приём хозяйки, ни стол, накрытый  белоснежной скатертью, сервированный роскошным чайным фарфором и расписным русским самоваром, ни сладости,
на все вкусы собравшихся, не звали, кажется, к столь долгожданной дружеской беседе. Видимо, каждая из нас про себя вспоминала нашу певунью-любимицу Ивановну (как-то так вышло, что, не сговариваясь, давно, мы стали  обращаться друг к другу по отчеству, что позволяло легко и уважительно обходить звания-ранги, обретённые нами в трудах праведных). 

-  Славный математик была наша Ивановна. Мой сын благодаря ей стал фигурой в
   научных кругах. И внучка у неё же свои математические способности развивала. До
   международных олимпиад добралась, – прервала молчание наконец наша Михайловна,
   хозяйка нынешней встречи.

-  Я её вижу не за формулами,а в песне. Ох и пела… Жила в каждой песне,предаваясь
   раздольной мелодии, а больше – народной поэзии. Пела, как у нас в деревне
   раньше певали… От того душевного деревенского русского пения у слушателя слеза
   катилась незамеченной… Так и наша Ивановна удивляла своим голосом. Она поёт, а
   я умываюсь… Она запевает другую – у меня носовик хоть выжимай….
   Давайте вполголоса её любимую, что за окном черёмуха…  Пусть Там возрадуется, –
   вставила слово наша Павловна, в недавнем прошлом главный конструктор на  заводе,
   а теперь – всего лишь бабушка.
          Не привыкшие петь квартетом, без Ивановны, мы не очень слаженно начали:
               
                За окном черёмуха колышется,
                Осыпая лепестки свои.
                За рекой знакомый голос слышится
                Да поют всю ночку соловьи.

                Ах ты песня, песня соловьиная,
                До чего ж ты за душу берёшь…

          Второй куплет звучал уже только в дуэте: Михайловна с Павловной заняты были платочками… А заканчивать пришлось сольно, одной мне, с не очень заметным голосом:

                Пусть тогда черёмуха колышется
                И поют всю ночку соловьи…      
               
Затем – пауза, тоскливая и долгая, какая бывает, когда всё сказано песней, русской песней… Под молчание и чашки к самовару подвигали. Как-то неловко получилось – помянули песней, что не в обычаях русских. Но что уж сделано, то и есть – поздно виноватиться…
          Вспомнились мне слова нашей певуньи в последнюю встречу:«Знаете,девочки, жизнь – она ведь, как стрела, выпущенная из лука, летит стремительно, и никто не скажет, где она прекратит свой полёт, поставив точку. Пусть моя стрела будет только моей, никого не заденет, хотя бы случайно…»  То была встреча, какие и называют закатными.

-  Давайте о нас, живых. Я вот только что вернулась из родного сибирского таёжного
   края. Вам мои гостинцы, – нарушила молчание Лукинична. Поднялась и, достав из
   сумки три небольших пакета, наполненных кедровыми орехами, каждый из которых был
   увенчан кедровой шишкой, искусно повязанной зелёной, как вечная тайга, лентой,
   вручила их нам.
         Незамысловатый вроде бы подарок. Но в нём читалась открытая душа порядочного врача, дарительницы, доброй  и бескорыстной, бесконечно искренней и любящей жизнь, которая пошла у неё наперекосяк ещё в молодости. И всё потому, что вышла замуж за нелюбимого.

-  Лечитесь орехами – чудодейственны они. Говорят, сибиряки крепки, как кедры, всё
   из-за них, кедровых шишек. Не врут – веками проверено, – продолжала Лукинична. –  А поведаю вам о встрече тамошней с ним, которого любила и люблю, несмотря на
   свои за шестьдесят… Выбрал он тогда не меня, а красавицу, которая вряд ли любила
   его, Просто ей хотелось быть возле человека авторитетного, с положением. Мудрые
   люди раньше  говаривали, что обман в любви наказуем. Вот она и с тридцати лет
   всё по психиатрам да больницам, а в сорок и свет белый покинула. Он – известный
   учёный-геолог. Пишет труды, продолжает. Американцы заинтересовались его работами,
   но он им отказал. Лучше, говорит, на подножном таёжном корму доживать буду, а
   Родину продавать не стану. Да это так, между прочим.
   А главное – встреча моя с ним. Произошла совершенно случайно, перед моим
   отъездом. Оказывается, живёт в одном доме с  племянницей моей, к которой я
   приехала. Захожу в лифт, за мной успевает зайти мужчина. Не глядя на него,
   готовясь нажать кнопку нужного мне этажа, спросила машинально, какой у него
   этаж. Ему выше, чем мне. Поднимаю глаза – и немею, сразу признав в человеке
   того единственного… Видно, я смотрела на него столь изумлённо и доверительно,
   что он произнёс: « Я вас не припомню…  ой, Оленька. Откуда ты, или мне
   кажется?» Вышли на моей площадке, договорились о встрече у него. Живёт в
   однокомнатной квартире, один. Сын отделил отца, разменяв четырёхкомнатную
   родительскую. И почти не заходит к родителю, а внуки не были ни разу…
          Утром поднялась к нему на этаж (вечером мне уезжать). Дрожала, как   
   девчонка, я шла в гости к любимому… Представьте, забыты дети, внуки, забыт и
   возраст – иду и всё тут. Первым делом навела условный порядок в доме, как и
   положено нормальной женщине. А потом приготовила обед, пригласила за стол. Он
   наблюдал за мной как-то удивлённо и в то же время с грустью. За столом
   произнёс: « Мне впервые в жизни подан обед и впервые в жизни не я наводил
   порядок…  Что моя жизнь? Рядом со мной была изумительно красивая и капризная
   до полусумасшествия женщина. Вырос неблагодарный сын. В результате – сиротская
   старость. Глаза вот совсем плохи, слабости одолевают, и монографию хочется
   закончить… Оставайся, Оленька, у меня...» - прервала рассказ Лукинична, явно
   ожидая нашей реакции.

-  И почему ты здесь? – неожиданно вырвался у меня вопрос, который, как оказалось,
   почему-то удивил всех за столом. Несмотря на свою неловкость, я настойчиво
   повторила: Почему ты здесь, раз любила и, вижу, любишь?

-  Ой, мои хорошие, я ждала, что на это скажете вы. Разве дома можно об этом? Мужа
   давно нет, а дочка никогда меня не понимала и не поймёт, что я всю жизнь без
   любви. Скажи об этом дома – в лечебницу отправят. Да и старость над нашими
   головами.

-  Знаешь, Лукинична, свет наш, другой жизни не будет – сей подарок повторяется
   только у тибетских монахов. Они много раз приходят на землю, на Востоке так
   считают, – поддержала вдруг меня  Михайловна, чему я в душе стеснительно
   обрадовалась.

-  Если б меня кто-то сейчас позвал, никого не спросясь, ушла бы из своего ада.
   Да-да, правда. В некогда моём доме, отвел мне зятёк кушетку в детской. Трое
   подростков и я … лишняя, а теперь и за стол забывают позвать. Стираю, мою,
   убираю – всё плохо. Вот так-то, девоньки – прервала паузу Павловна. Ещё недавно
   благополучная, уважаемая коллегами и нами, близкими с молодости, ошарашила своим
   сообщением, словно вдруг ледяной водой обдала…

          Заныло, застонало моё сердце, хоть таблетку глотай… Пройдено, пережито. И всё эта новая эпоха – кто кого сумеет  раздавить, затоптать. И самое страшное – это ворвалось в семьи, где пошёл разлад да разор.

-  Павловна,  у меня есть свободный диван. Он – твой. Решай сама, – как резюме
   произнесла я, и на душе как-то враз полегчало, уютней стало на свете.

-  Благодарю тебя, наша сопереживальщица. Может, и придётся, и приду под твою
   крышу, – тяжело вздохнув, ответила Павловна. 

-  А теперь давайте слушать стихи. Ничто так не врачует души людские, как поэзия.
   Читай всё, что написалось в последнее время, – обратилась ко мне Михайловна, с
   крылатой душой, тонкой да ранимой, оттого, наверное, и жизнь трудовую связала с
   дошколятами. Сухие и жёсткие люди там не приживаются: бескрылых дети чувствуют,
   не любят.
         Читала. Слушали, обменивались мнениями, порой смеясь, а иногда и под слезинку – мы ведь женщины, с разными поворотами в судьбах.  И этим всё сказано.
         Прощались трудно, будто чувствовали, что следующая встреча не для всех. Через две недели не стало Павловны: сердце не потянуло в том аду. Закатной была для неё наша последняя встреча, закатной – иначе и не скажешь. Чуть спустя, уехала в Сибирь начинать новую жизнь Лукинична. Позже звонила: ладно всё – ничего не потеряла, но нашла… Дай-то Бог им там всего, чего обоим недоставало в жизни.
         Вот такие бывают встречи у давних друзей. Они, будто солнышко в дождливую осеннюю пору, редки и грустны. Встречи последние, закатные.

                29.01.2013 г.