Уровень значимости

    Есть у России странная «забава» - сначала строить неимоверными усилиями мощный флот, а потом самостоятельно его уничтожать: то на входе в Севастополь затопить, то, выиграв войну, вдруг решить, что большие корабли – хорошая мишень для появившегося ракетного оружия и порезать их, как тогда говаривали, «на патефонные иголки». Экипажи расформировали, а обглоданными корабельными телами усеяли побережье Баренцева моря, как трупами выбросившихся на берег огромных китов.
    Порезали корабли и обнаружили, что стало нечем прикрывать ни нарождающийся атомный подводный флот, ни огромные морские просторы Севера. Удивились. Образовавшуюся «дыру» решили прикрыть, наклепав много маленьких недорогих корабликов с небольшим сроком службы, лет десять, пока не восстановят Большой флот. Как задача была поставлена, так её и решили, и создали «москитный флот» из ракетных катеров и малых противолодочных кораблей, абсолютно не предназначенных для повседневной жизни с открытыми всем ветрам корабельными мостиками, каютами в виде шкафов-купе и кубриками, как барак для заключённых с соответствующими удобствами.
    Планировалось, что экипажи будут жить в береговых казармах, а на кораблях при выходах в море как-то перебьются – не баре, да и в море они выходить будут ненадолго – автономность всего неделя. Катерникам казармы всё-таки построили, поскольку у них даже отхожих мест на кораблях не запроектировали, а противолодочникам решили проблему устранять в процессе службы.
 
   Двадцать лет пролетели, как один день, по побережью навыростали новые базы подводного флота, а охраняли их всё те же полусгнившие кораблики ограниченной серии. Волевым решением командования их автономность была увеличена до двух недель, но поскольку половина из них всегда находилась в ремонте, то оставшимся приходилось торчать в дозорах и по три и по четыре недели в полуполоманном состоянии, как пелось в одной песне «на честном слове и на одном крыле». Служить на этих кораблях не хотели даже мечтавшие с детства о море отпетые деревенские романтики – ни тебе зарплаты, ни условий, ни почёта и уважения (А вы, наверное, подводник? О, да! На атомоходе? Конечно!...). Так что постепенно служба на этих кораблях превратилась в наказание, а «дыры», где они базировались, в места ссылки для офицеров вольнодумствующих, чрезмерно пьющих и просто «слишком умных», правда последние очень быстро трансформировались в первых и вторых.
    На одном из таких кораблей служил старый механик Витя Волков, вопросом сколько ему было лет никто не задавался, просто все знали, что когда они только пришли – Витя уже давно служил, возможно, он ещё застал парусный флот. Человек он был замкнутый, молчаливый, много читал и закусывал спирт рафинадом. Где Витя жил в мирное время никто не знал, но поскольку дорога в счёт отпуска не входила, то отпускной билет он всегда выписывал на Дальний Восток со словами: «Лучше две недели на вагонной полке, чем лишний день здесь».

    В каюткампании все пили чай из стаканов в старообразных подстаканниках, у Вити же была своя большая фарфоровая кружка, видимо подарок прекрасной незнакомки из прошлой жизни. Он бережно обнимал её своей заскорузлой пятернёй, напитываясь теплом и любовью, и сердце его оттаивало. Чаепитие для Вити было сродни какому-то таинству, внутренней молитве, чему-то наподобие медитации.
    Как раз во время очередного Витиного священнодействия на корабле появился свежее назначенный помощник командира – маленький, шустрый, розовощёкий лейтенант с горящими от желания служить глазами. Он при полном параде и кортике представился командиру, заглянул в каюткампанию, поздоровался с офицерами с видом человека, приход которого должен знаменовать начало новой жизни, и, отдав вестовому неимоверного размера фарфоровую кружку со словами: «Мне чай наливать сюда»,- пошёл переодеваться к завтраку.
    Быстро вернувшийся из забытья механик взял у вестового кружку молодого лейтенанта, долго разглядывал её, видимо поражаясь размерам, набрал воды в стандартный стакан и перелил в кружку, вынул из кармана огрызок химического карандаша, лизнул грифель и поставил на кружке крестик в месте верхней границы воды. Вызвал дежурного механика, сказал ему: «Просверлить здесь» ,- и ткнул пальцем в перекрестие. Привыкший быстро и без лишних вопросов выполнять команды механика матрос вернулся уже через минуту с изуродованной кружкой. Вестовой налил в неё чаю ровно до туда, до куда позволили законы физики и поставил на стол перед местом нового начальника.
    Дух всеобщей невозмутимости, висевший над столом и свидетельствующий о том, что жизнь здесь давно устоялась, а стол этот и не такое видел, с появлением молодого лейтенанта в каюткампании не шелохнулся. Вновь испечённый помощник зашёл с пакетом печенья, вывалил его в предложенную вестовым тарелку и сел на положенное по штатному расписанию место, видимо собираясь знакомиться с подчинёнными в непринуждённой обстановке дружеского чаепития.
    Обнаружив очевидное несоответствие размеров тары и её содержимого, он начал вращать кружку в руках, изучая причину, и одновременно выливая кипяток себе на брюки из неожиданного круглого отверстия в белоснежном корпусе. Озадаченно поставив кружку на стол, лейтенант выпученными глазами стал оглядывать окружающих и молчаливо жующих принесённое им печенье офицеров. Механик медленно поднял ему навстречу глаза и в музыкальном темпе анданте произнёс шершавым баритоном: «Это я авансом отметил уровень твоей значимости в ближайшем будущем, а пока ты и на сто граммов не наслужил. Вестовой, налей–ка ещё кружку». И тишина…, только неторопливый хруст овсянного печенья, пахнущего Большой землёй, далёким отпуском и зелёными деревьями...



_________________________________________________________
Картина автора "И дольше века длится день", холст, масло.