Корюшка малоротая

               

   Низко склонившись у ледяной кромки проруби, Михаил Прохоров быстрыми движениями настрогал на тёрке жменю бордово-фиолетовой свеклы и смахнул овощную крошку в  воду, затем отправил туда же горсть  измельчённого в песок красного кирпича, выждал пару минут и потянул из проруби круг – похожую на большой сачок, около двух метров в диаметр, с мелкой   ячеёй, сеть. Вытряхнув на лёд несколько десятков маленькой серебристой рыбки, щуря глаза от слепящего на солнце снега, отправил снасть обратно в воду.
 
   Уже неделю из Охотского моря вверх по Амуру хорошо поднималась на нерест корюшка малоротая – небольшая рыбёшка, 8-10 см длиной Можно было за день наловить 2-3 мешка, а повезёт, то и того больше.  Для кого-то рыбалка страсть и удовольствие, для Михаила - возможность выжить. Да и не только для него одного.
               
                *   *   *
    После затянувшейся перестройки и политических игр в «демократию», приведших в итоге к развалу крупного рыболовецкого совхоза, в амурском  селе из государственных предприятий остались отделение связи, фельдшерский пункт и с каждым новым учебным годом теряющая своих учеников, из-за низкой рождаемости, школа. Небольшая часть селян, лишённых работы, стабильного заработка и жизненной перспективы, сорвалась с насиженных мест в поисках лучшей доли. Остальные, прикипевшие к отеческим берегам, надеющиеся на добрые перемены, а то и не имеющие возможности и средств покинуть родные земли,  выживали кто как мог.
  По меркам села «счастливчиками» считались те, у кого в семьях муж или жена остались на «государевой» службе, или тот, кто успел выслужить  пенсию. Брошенные на произвол судьбы, селяне  искали любую возможность, чтобы заработать. Иные от нагрянувших «катаклизмов» и затянувшейся «безнадёги» не выдерживали, спивались. Большинство же жителей, в итоге перепробовав кучу дел,  подались на Амур, который всегда выручал, не давал умереть: в войну, в лихолетье, в голод. От безысходности, а не по злому умыслу, без лицензий и самочинно вели круглогодичный рыболовный промысел: корюшка, лосось, белорыбица…  К каждому сезону и времени своя рыба. Не разбогатеешь, но концы с концами свести можно, детишек накормить. Объявились  и заезжие «предприимчивые» люди, которые по дешёвке скупали рыбу. А куда денешься? Нужны деньги для покупки того же хлебушка.  Вырастили бы сами, да пшеница  в нижнеамурских землях не родит. А кроме хлеба и другой товар в магазине нужно приобретать.

   Михаил вначале от сломанного распорядка жизни и вынужденного безделья запил по чёрному, проматывая собственную одежду, нехитрое крестьянское имущество,  материнскую пенсию. Но остановился, вернее, остановили  дети: старший – пятиклассник Ваня и младшая дошкольница Дашенька, которые   во время  его запоев были рядом, жалея отца укрывали  в тёплые одежды, отпаивали водой. В один из похмельных рассветов, когда голова гудела как раскалённый чугунок, вся эта несуразная картина: осунувшаяся жена, с провалившимися глазам, уставшая в одиночку тянуть лямку семейного воза, полуброшенные сникшие ребятишки с не по детски ставшими серьёзными за короткий срок лицами, резанула до глубины. Резанула и выкроила из мужика ту червоточину, что, поощряя безволие, позволила опустить руки перед навалившимися трудностями: «Дети-то здесь при чем? Их-то тоже надо кормить, учить, они же не виноваты, они же не понимают».

   В первую зиму Прохоров подался в охотничьи угодья, верой и правдой служившие ещё деду, обучившего внука азам охотничьего ремесла. Но обедневший, отчасти порубленный лесопромышленниками, отчасти потравленный золотодобытчиками охотничий участок уже не мог прокормить семью промысловика. Михаил  пробовал наняться на заработки к лесозаготовителям, но не приглянулся, а скорее всего из-за заметного прихрамывания – травмы, полученной в молодости при падении с мотоцикла, предприниматели не уверенные в его физической выносливости, остерегались брать  на работу.  Оставалось, как и всем, заняться рыбалкой. 
                *   *   *
   Собрав огрубевшими, плохо слушающимися от  долгого пребывания на холоде руками очередную порцию рыбы  в мешок, перехватил вязкой и погрузил на санки. Привязал к ободку саней ломик. Сняв потрёпанную цигейковую шапку и стряхнув с неё накопившийся иней, сковырнув с бровей и ресниц намёрзшие кусочки льда, Михаил  потащил поглажу к дому. Красные щёки и нос пощипывал декабрьский мороз. У дороги  встретился с вернувшимся из школы и спешившим на подмогу  сыном. Заглянув в усталые глаза отца, с красными прожилками на белках от снежно-солнечных бликов, Ваня торопливо, со всей мальчишеской силой, впрягся в потягу.

    - Не шибко налегай-то, не шибко, - севшим на морозе голосом остерёг помощника отец, про себя отмечая, что давно пора бы прикупить парню новую одежонку, из старой он уже вырос. У поворота дороги возчики остановились, чтобы перевести дух.  Поправляя было съехавший мешок, Михаил, проговорив вслух, неизвестно к кому обращаясь:

  - Корюшка ты, малоротая!

  - Пап, а почему рыбу так зовут? – спросил ребёнок.

  - Кого? Корюшку-то? – переспросил отец, не сразу разобрав, о чём спрашивает сын, и ответил.
- Корюшку то сижок погонит, то щука, чебак что покрупнее, и тот норовит обидеть.  А у неё рот маленький, за себя постоять не может.  А жить всё равно как-то надо.

  - Понятно. Жалко рыбку, - произнёс Ваня, стараясь не отставать от отца и ища поддержки своим мыслям. Старший и младший Прохоровы тянули в горку, к селу, санки, гружённые затаренными корюшкой мешками.

   На небольшом отрезке реки селяне вели рыбный промысел. Разбросанные  на холодной белой простыне застывшего Амура люди, то и дело кланяясь реке, с надеждой опускали снасти  в темнеющие зева прорубей, совершая ритуальное рыбацкое действие, бросали в воду несколько горстей прикормки, а затем с новым поклоном поднимали сети-круги.  Многоводный Амур, не скупясь,  отправлял  на пропитание простым людям косяки  малоротой корюшки.