В Казахстан

                «Ку - да е - дешь? Ку - да е - дешь? Ку - да е - дешь?» - строго спрашивают колёса поезда. Но я не хочу им отвечать. Я сижу на нижней полке, прижав коленки к груди, и обхватив их руками. Сижу давно, уже не в силах плакать и даже всхлипывать. С тех пор, как дедушка на руках занёс меня, кричащую и упирающуюся в вагон, прошло несколько часов.
Мы едем в дедушкин Казахстан. Остался вдали, промелькнувший в окне вагона, маленький городок, в котором я жила с мамой, папой и младшим братом. Иногда, отрывая голову от колен, я вижу за окном деревья, аккуратные белые хатки, поля с огромными жёлтыми головастыми подсолнухами. Поезд летит вперёд, а всё это убегает назад и остаётся в моей родной Украине. Мне тоже очень хочется выпрыгнуть из этого  поезда и остаться дома. Зачем, ну зачем я согласилась ехать с дедушкой раньше, чем соберутся, упакуют и отправят вещи родители!? И чего я радовалась, как дурочка, прыгала по всей квартире и распевала: «Трам, тарам, тарам, тарам, еду, еду, в Казахстан!»
Я ведь не знала, что это так страшно, оторваться от мамы и войти в вагон, который сейчас тронется и увезёт тебя далеко — далеко.
 
                Почему родители отдали меня  деду, которого я вижу первый раз в жизни? Я, конечно, знаю, что это папа моего папы и мой дедушка, но я ведь с ним только познакомилась. Он приехал специально, чтобы забрать меня пораньше, когда родители затеяли переезд в Казахстан.
«Чего дитю тут целое лето сидеть с вами на коробках?» Он хотел и братика забрать, но мама брата не отпустила, сказала, что он ещё маленький. Не такой он и маленький, всего на два года младше меня.
«Просто мама его больше любит», -  думаю я.
И в груди появляется какое-то совершенно незнакомое сердитое чувство  к маме и  брату.
"Ну и путь любятся, пожалуйста", - думаю я, - "пусть и папа, раз так, любит его больше, пусть они там будут все вместе, а я умру, никому не нужная". Слёзы опять начинают капать на коленки и стекать вниз по ногам, оставляя кривые дорожки. Я понимаю, конечно, что от плача ещё никто не умирал, так всегда говорит папа, когда мы с братом начинаем капризничать, но думать так мне приятно. Мне приятно представлять, как плачут родители, заламывая руки, и ругая себя : « Как мы могли так поступить с нашей доченькой?!»; как ревёт брат: «Почему я Милу не слушался и брал без спроса её краски и велосипед?»
Большой трёхколёсный велосипед нам родители купили на двоих, но сейчас обида мешает мне быть справедливой. Нет! Пусть помучается!
Будет плакать и жалеть меня  тётя Валя - мамина сестра, и моя двоюродная сестра Катя, и все подружки со двора, и соседи, и... список плакальщиков всё расширяется и расширяется.... но меня охватывает лёгкое беспокойство, так как действие приближается к концу, т. е. ко мне самой. Это что же, они будут плакать, а я буду лежать в гробу? Страх моментально напрочь уничтожает смертельный сценарий.
"Нет, совершенно не обязательно из-за этого умирать. Можно придумать что нибудь другое.  Лучше я не буду писать им письма. Приеду в Казахстан и ни разу не напишу, ни строчечки! И пусть переживают, пусть думают: «Что же там случилось с нашей Милочкой?» Пусть..." Мстительное чувство разрастается у меня внутри, но не приносит удовлетворения, только ещё больше портится настроение. Я уже вижу, как мама каждый день выходит встречать почтальона, а потом заходит в дом, садится и плачет; как ходит туда-сюда по комнате и переживает папа; как сидит в нашем игральном уголке и ни во что не играет понурый  брат...
Картина получается такая грустная, что мне становится всех очень жалко. Нет, так нельзя. Приеду и сразу напишу письмо, чтобы они не волновались, а лучше, прямо сейчас напишу.
- Дедушка, - прошу я, - достань мне тетрадку и карандаш.
Дедушка роется в сумке и подаёт мне папку, в которой уложены все письменные принадлежности.

                Попытавшись сначала меня успокаивать, и получив грубое сопротивление, дед больше ко мне не пристаёт, даже не спросил, зачем мне тетрадка. Но я знаю, что он  не очень сердится, потому что  смотрит на меня добрыми, сочувствующими глазами. Но сама я стараюсь не встречаться с ним взглядом - мне стыдно за то, как я вела себя, когда он пытался меня пожалеть, как кричала ему: « дедка — петка, отстань» и отпихивалась руками и ногами. Я чувствую, что надо извиниться, но извиняться мне совсем не хочется, моя обида больше раскаяния. Ведь это он затащил меня в вагон, как котёнка. И я старательно отворачиваю от деда лицо.

                Подвинувшись к столику, и удобно устроившись, начинаю писать письмо.
« Здравствуйте дорогие, мама, папа и Вовочка». Но тут же зачёркиваю «дорогие». Немного подумав, зачёркиваю «Вовочка» и крупно вывожу «Владимир». Ему и так там хорошо, нечего такого большого мальчишку  Вовочкой называть.
« У меня всё нормально», - пишу дальше. Немного поколебавшись, приписываю: «почти». Это «почти» опять возвращает меня в состояние обиды. И мне хочется, чтобы они всё-таки поволновались, поэтому пишу крупными буквами: « Я всё время плачу». Остаюсь довольна величиной букв - сразу видно, как человеку плохо.
«Пусть ваш сыночек теперь один катается на велосипеде, мне он больше не нужен», - упиваясь местью и слёзной жалостью к себе, аккуратно вывожу на бумаге, - «я уже большая и еду на настоящем поезде». Больше мне писать ничего не хочется, и я надолго задумываюсь. Потом приписываю в конце «досвидание». Перечитав письмо, над зачёркнутым «дорогие», пишу это слово ещё раз, и вздохнув, вывожу в конце «целую, Мила». Становится немного легче. Достав из папки, заранее подписанный мамой конверт, заклеиваю в него, вырванный из тетради листок с посланием. Письмо готово.
- Пойдём конверт сбросим в ящик, - обращаюсь я к дедушке.
- А куда же мы его сбросим? В поездах нет почтовых ящиков.
- Как это нет? - удивляюсь я, - А как же письма отсылать?
- А ты погоди отсылать, -  улыбается дед, - положи в папочку, приедем, оттуда и отправишь. А то, может, и вообще тебе его сбрасывать не захочется, напишешь новое.
Я с облегчением кладу письмо в папку и крепко завязываю тесёмки. Мне, действительно, почему-то не очень хочется отсылать это письмо.
Зато мне очень хочется кушать.
                - Ну, вот и ладно, вот и хорошо, - и дед с такой радостной поспешностью нагибается за сумкой с продуктами, что стукается лбом о столешницу откидного столика. Я прикладываю к шишке на его лбу стакан, и мы громко смеёмся. Этот смех окончательно растворяет во мне обиды, и на душе становится спокойно и радостно, а главное, я чувствую, что дедушка меня тоже простил и совсем не сердится.

                А за окном вагона уже совсем темно, и только мелькают, подмигивают мне далёкие огоньки. У меня, сытой и успокоенной, слипаются глаза, и я сползаю на подушку. Чувствую, как дедушка накрывает меня одеялом и легонько гладит по голове.   Что-то внутри  отзывается на это ласковое прикосновение тёплой волной любви. К родителям, Вовчику, такому доброму дедушке, ко всем моим родственникам, с которыми мне только предстоит познакомиться и к тому, что произойдёт со мной в незнакомом, но уже ставшим родным мне Акмолинске...
               
                «Ку - да   е- дешь?  Ку - да   е - дешь?  Ку - да   е - дешь?» - настойчиво спрашивают колёса.
И уже совершенно проваливаясь в сон, отвечаю со счастливой улыбкой:
«В Ка — зах — стан,   в Ка — зах — стан,  в Ка — зах — стан ...

http://proza.ru/2018/03/28/774