Средство от измены

В измене – нужно опережать события.
Когда тебя уже поставили перед фактом – нельзя делать вид, что ничего не произошло.
Придется расстаться, даже если  больно
Даже если хочешь простить и забыть.
Но если человек так дорог, что расстаться с ним – выше твоих сил?
А прощать - тоже нельзя?
Не простить – но и не расстаться.

  Об изменах написаны  исследования психологов, тома литературы и модные  статьи в глянцевых журналах.
Но подлинная история умной женщины, сумевшей решить почти нерешаемое – такая история, поверьте, порой действеннее советов самых  лучших профессионалов.
Беда только в одном: такие истории почти всегда остаются чьей-то тайной. Никто не хочет обнародовать такие  победы.
               
                Ч.1
У моей мамы была  старшая сестра. Она не выходила замуж, своей семьи у нее не было, она посвятила себя воспитанию младшей сестры, выучила её, выдала замуж. А когда появились на свет мы, она нянчила нас, племянниц, как родных детей.
Моя старшая сестра выросла, окончила медучилище и  уехала с мужем-военным  на Дальний Восток, а мы  - папа, мама, я, их младшая дочь, и тетушка – по-прежнему жили все вместе, хотя тетушкина помощь в воспитании детей уже и не требовалась. Я к тому времени окончила школу и готовилась к экзаменам в мединститут.
Тетя Лёля переживала за меня, кажется, больше чем мама. Она сидела на скамеечке возле  главного корпуса  института и после каждого экзамена, завидев меня, вскакивала и  тревожно вглядывалась мне в глаза, не задавая вопросов. 
 Когда  и последний, по биологии, был сдан на «5», о чем я  торжественно сообщила вставшей мне навстречу тете, она, не произнеся ни слова, без сил опустилась на скамейку. Сидела, уткнувшись в носовой платочек, и плечи её вздрагивали.
- Да не переживайте Вы так! На следующий год поступит, – посочувствовала ей какая-то женщина.
- Она поступила! – возмущенно - гордо ответила тетя.
Затем бережно взяла меня за руку и повела домой. Только тогда я поняла, как сильно она переживала за меня.
Когда тетя вступила во двор, выражение её лица было, как у Наполеона после Аустерлица.
Соседки окружили нас:
- Вы поступили?
Вопрос нельзя было задать точнее.
- Да! – величественно подняла она голову.
И ведь это действительно была её победа.
Во время войны молоденькая Леля, успевшая окончить только первый курс Первого Московского медицинского института, была  медсестрой в хирургическом взводе. В большой палатке-операционной, рядом с линией фронта они спасали самых тяжелых бойцов, которые не выдержали бы никакой перевозки.
Там у нее остался навеки в чужих полях чужой страны единственный любимый.
А от него осталась единственная фотография, на которой они  стоят вдвоем, обнявшись, и счастье, которого не бывает на земле, светится в их глазах.
После войны учиться тете не удалось, она так и осталась хирургической сестрой, но авторитет её был таков, что к ее мнению прислушивались даже врачи.
Как же она была горда теперь! Ведь её старшая племянница, успев окончить только медучилище, выскочила замуж и уехала в такие дальние края, куда поезд идет целую неделю.
Все свои надежды она теперь возлагала  на меня, и я не могла её подвести.
Я училась хорошо, была примерной студенткой. Тетя Лёля могла гордиться мной.
После окончания института я могла бы претендовать на место в аспирантуре, но любовь закружила мне голову.
Мы познакомились, когда я училась уже на последнем курсе. Мне было 22 года. Ему – столько же. На каком-то студенческом вечере он заметил меня, мы танцевали, разговаривали, а потом  он проводил меня до дому.
 Погуляв месяц, он однажды как-то весело  и беззаботно предложил, как  о походе в кино:
- А давай поженимся!
- Это что, шутка? – обиделась я.
- Нет, я серьезно.
Зачем мы поженились? Я  любила его потому, что он любил меня, как мне тогда думалось.   Он ухаживал, стоял под окнами, приносил миленькие приятные безделушки, так трогающие сердце молоденьких глупеньких девчонок. И, главное, никто ведь еще так серьезно за мной не ухаживал, никто не делал мне предложения. Это и было решающим в нашем романе.
А он? Когда хотят заменить эвфемизмом неудобную и трудную правду, обычно говорят:
- Он любил её, но по-своему.
Когда родилась дочка, ему стало совсем неуютно в нашей семье.
Маленькая  Аленка плакала по ночам, мешая ему спать, а днем ползала, кушала, играла, мешая ему заниматься. Он выходил из дома с таким видом, как будто вырвался на свободу.
А если дом кажется человеку клеткой – долго он там не просидит.
Его отлучки становились всё длиннее, причины их – всё загадочнее.
А потом он уже и не утруждал себя придумыванием причин.
Было понятно, что у него есть кто-то на стороне.
Тактичная тетя Лёля не говорила ничего, но они о чем-то шептались с мамой, замолкая при моем появлении, и эта их деликатность была  оскорбительной, как будто врачи переговариваются,  затемняя латинскими терминами смысл диагноза и лечения перед бестолковым больным.
Я сама в клинике тайно ненавидела таких докторов, полагая, что им лучше было бы выучиться на ветеринаров, коль они больных не считают за людей и не допускают мысли, что те  тоже могут что-то понять в своей болезни и поспешествовать излечению.
- Если вам известно что-то, то, может быть, вы скажете и мне? А если нет – тогда не надо строить догадок.
Они испуганно умолкли. А мне стало стыдно и жалко их обеих.
- Анечка, мы говорили…
и они посмотрели друг на друга растерянно, одна от другой ожидая  названия правдоподобной темы своего разговора.
- … о погоде?
- Ну зачем ты так?  При чем тут погода.
Но меня в тот момент понесло, как норовистую лошадь.
- Выкладывайте всё, что знаете. Почему я должна узнавать последней?
- Анечка, да ты не расстраивайся. Это, может быть, неправда. Чьи-то сплетни…
- Ах, про меня уже сплетничают! Кто эта женщина? Где живет?
- Да его, Толю, случайно видели, когда он оттуда выходил. Вот и пошли слухи. А он, может, ходил по делам…
- Адрес.
И тут мама и тетя Лёля заспорили. Одна считала, что адрес говорить не надо, а другая – что лучше сказать и поставить в этом деле точку. А не то я буду мучиться неизвестностью, что, дескать, еще тяжелее.
- Аня  всегда была благоразумной. Я надеюсь, что и теперь благоразумие её не покинет.
Я и сама  на это надеялась.
Я еще не знала, что такое ревность.
На несколько дней я даже как бы забыла об этом адресе. У меня было слишком много других дел.
Но как-то, проходя по названной улице, я невольно стала смотреть на номера домов. Первым оказался № 26.
Значит, ЕЁ дом недалеко. Я прошла номера 28, 30, 32.
32 – этот дом мне назвали тогда! Дом оказался небольшим, в два этажа. Стоял он  чуть в стороне от тротуара. Под высокой аркой я прошла во двор. Там оказался уютный дворик с газоном, на котором  цвели высокие георгины. На скамейке сидели словоохотливые старушки. Я порылась в сумке, достала какой-то листок – как будто список вызовов и поинтересовалась у старушек, где квартира номер два.
- Это на первом этаже. Только Галки-то нету дома.
- А кто-то из семьи, может быть?
- Да какая у нее семья! Она разведёнка. А ребятёночек её  больше у бабушки бывает. Так что зазря и не ходите.
Я посмотрела на дом. Старушки меня поняли:
- Вон её окна.
Тюлевые занавески, цветы. Сколько окон – её, я спрашивать не стала. Понятно, что не меньше двух. Попрощалась и  быстро пошла, они и спросить не успели, что им Галке передать.
Вечером пришел Толя. Мы сидели за ужином и почти не разговаривали.
- Какие новости? Как Алена?
Он почти не слушал ответов.
Я хотела ехидно спросить его:
- Какие новости? Как Галя?
Но потом передумала и промолчала. Может быть, он и вправду ходил туда по делам. Я ведь не узнала, где и кем эта Галя работает.
 Но что-то перекосилось в моей жизни.
Идя с работы, я непременно делала крюк, чтобы взглянуть  на дом 32. Я говорила себе, что это – в последний раз. Но на другой день, делая последние записи в карточке последнего больного, спускаясь по лестнице, открывая дверь клиники, я уже знала, что пойду. Наверно, так игрок идет в казино, надеясь, надеясь! Я ведь тоже ходила, надеясь.
Надеясь, что всё – сплетни, что всё – неправда, что ничего нет.
« Скоро осень, за окнами август.
От дождей потемнели листы.
И я знаю, что я тебе нравлюсь,
Как когда-то мне нравился ты.»
Из чьих-то окон плыла над улицей песня, и хотелось идти в её ритме легко, как в вальсе. Она и была вальсом. И был август. И ранние сумерки спускались на город. И встречные мужчины улыбались мне, и хотелось оглянуться и узнать, посмотрели ли они вслед.
Я как будто убеждала себя, что сегодня не пойду к её дому. « Приступа малярии не будет».
Ах, если бы мании лечились усилием воли! Я пошла.
В окнах уже зажигали свет, и он лился на тротуары, как  беззвучный дождь.
Я красива и молода. Разве у меня может быть соперница?
А если она есть – какая она?
Я сделала эту ошибку. Я пошла на нее смотреть. Я не знала тогда, что делать этого не надо ни в коем случае. Если она окажется лучше тебя – это огорчит. А если она будет хуже – это тебя не утешит.   
Вот её дом, её двор. Её окно с дурацкими красненькими цветочками.
И вдруг в её окне ярко вспыхнул свет, и как на широком экране всплыл из глубины комнаты накрытый стол с сидящим за ним мужчиной.
Мужчиной был мой муж.
Затем женщина – из её внешности я успела отметить только ярко накрашенные губы – подошла к окну и стала задергивать гардины. У женщины были полные белые руки. Их полнота и белизна были отвратительны. Не представляю, как  можно её брать за эти трясущиеся от жира рыхлые конечности, как можно из этих конечностей принимать угощение и есть его!  Дебелая кустодиевская  купчиха. Свинья в женском образе.
Я чувствовала, как во мне поднимается гнев.
« Гнев – плохой советчик».
Но если его оставить в себе -  гнев разорвет изнутри.
Я решительно вошла в её подъезд – старинный, темный. Вот её дверь. За нею слышались громкие веселые голоса: мужской, Толин и её, высокий, повизгивающий от смеха.
- Ах, подожди! – успела я услышать её последнюю фразу.
Я дернула дверь так, что крючок подпрыгнул и выпал из отверстия.
Они продолжали хохотать, ничего не замечая.
Из маленькой прихожей я шагнула в комнату.
За столом, спиной ко мне сидел Толя, а у него на коленях развалилась повизгивающая  от восторга туша.
Туша вскинула на меня свои поросячьи глазки и грубо спросила:
- Чего надо?
Она не испугалась, не застеснялась, даже не смутилась.
Она так была уверена в себе и принадлежащем ей мужчине.
Наглость и грубость, признаться, обезоружили меня. Я ожидала её испуганных криков, Толиного покаяния. Ни слова не говоря,  повернулась и вышла. И всё-таки  была уверена, что он выскочит сейчас же и побежит за мной. Я пошла в другую сторону и зашла в соседний дворик. Опустилась на скамью и так сидела, глядя  в темноту. Мне даже не хотелось плакать.
Это была не трагедия. Для трагедии не хватало высоты.
Я не перебирала возможные варианты. Никаких вариантов не было: это был конец. Было пусто, глупо, пошло.
И  было не жаль.
Я только не знала пока, это - окончательное « не жаль» или со временем  будет всё-таки по-другому?
Я пришла домой так поздно, что Толя опередил меня и теперь сидел, подавленный, на кухне, тупо глядя в стоящую перед ним тарелку. При моем появлении он вскочил, зачем-то подставил мне стул, усадил на него и залепетал:
- Не говори своим ничего, прошу тебя! Мы сами разберемся! Анечка! Это называется: бес попутал! И больше ничего! Больше ничего, клянусь тебе!
Он стал наливать мне чай, и руки  у него немного тряслись. Я пила этот чай, чтобы хоть что-то делать. Во всем остальном была удивительная пустота. И хотелось, чтобы пустота эта длилась, длилась… Чтобы никого не было возле меня.
- Уйди.
Он торопливо, как заяц, отскочил в сторону. Я умылась в ванной и пошла спать. Его долго не было, но из кухни иногда раздавалось робкое покашливание, осторожное передвиганье стула. Значит, сидит. Да и куда ему идти, храброму такому.
Я проснулась. Пошла на работу. Пришла с работы.
 Толя уже сидел дома. Родители мне ничего не высказывали, ему – тоже. А про тетю Лёлю и говорить нечего – она была самым тактичным человеком в нашей семье.
  И всё пошло, как бы перескочив тот эпизод. Как бы сделав вид, что ничего не было. Толя приходил вовремя. Первое время он побаивался меня, был в разговоре строг и серьезен, а потом пошли обычные шуточки, прибауточки. Это он « растапливал лёд».
Подозреваю, что он перестал считать себя виноватым. Обычное мужское приключение.
Так прошло полгода. Приближался мужской праздник – День Советской Армии.
Я даже подумывала, что бы ему и папе подарить. Походила по этажам большого универмага, примериваясь. У меня нет привычки  покупать сразу. Если что-то даже и понравилось, надо, как говорят американцы, «на этом поспать», а утром видно будет.
В теплом тамбуре  универмага стояли  два телефона-автомата. Я хотела посоветоваться с мамой или тетей. Перед праздником опасно следовать своей обычной манере: до следующего утра намеченные мною покупки могут и не долежать на прилавке!
Оба автомата были заняты. В одном – молодая девушка. ( Это надолго, - подумала я ).
Зато в другом спиной ко мне что-то весело и быстро тараторил мужчина  ( Этот, наверно, скорее закончит). Неприлично разглядывать говорящего, и я отвернулась.
- Да что Аня, Аня! Я  в ней уверен! Она мне еще и не такое простила! Летом-то, помнишь? Значит, и теперь простит!
Каков! Однажды простила – можно и опять!
И вдруг мне что-то показалось страшно-знакомым в голосе, в самой  речи. Я повернулась и посмотрела  внимательнее на спину говорящего. Ведь это он! Я только не узнала манеру говорить – Толя всегда говорил медленно, размеренно. А тут его понесло. От избытка чувств? Оттого, что  к телефону – автомату может накопиться очередь недовольных?
 Мне показалось постыдным снова ловить его на месте преступления, и я вышла из дверей.
Гнев не был плохим советчиком. Он был, оказывается, самым естественным чувством. А мы все подавили его тогда.
Я шла по грязному снегу, не замечая дороги.
Я ненавидела себя. Ведь всё это можно было предвидеть! Зачем же нужно было еще раз унижать себя!
Больше не нужно  советоваться ни с кем. Они все трусы и трусихи! Они будут ждать и третьего, и четвертого раза. А я – не буду! 
Я подала на развод.
Никто в семье не мог понять, в чем дело. Толя, как нашкодивший пёс, молча ходил возле меня, стараясь поймать мой взгляд. Он боялся заговаривать. А вдруг я скажу при всех?
Наверно, ему было что скрывать! Я ведь тоже знала не всё.
А для меня это было время удивительного триумфа. Я перестала бояться. Бояться предстоящего после развода женского одиночества, пересудов подруг, показного сочувствия на работе.
На этот раз Я его бросаю, а не он меня ради каких-то сомнительных связей на стороне!
И бросаю не так, как он: трусливо, подло и как бы « на время», а – навсегда.
 Сначала Толя молчал. Он не верил. Потом стал просить, рассказывать очередные небылицы о том, что мне показалось, но они только убеждали меня в собственной правоте. И только в последний день, перед самым судом, сказал:
- Смотри, не пожалеть бы потом.
Я подумала, что он говорит - о себе. Но он уточнил:
- Волком будешь без меня выть.
Неужели правда?
  Но жизнь без него оказалась не хуже, чем жизнь с ним. Я занялась воспитанием дочери, и это счастливо заполнило всю мою жизнь. Мы ходили в разные кружки, примериваясь, ЧТО её больше привлечет. Танцы, музыка, художественная студия. Она  выбрала последнее. С удовольствием ходила в походы  на пленэр, а потом так расхрабрилась, что в 16 лет написала портреты всех членов семьи. И вовремя. Наш бедный папа захворал не на шутку, ему предложили операцию, но он с нее не вернулся.
  Алена стала необычайно практичной девушкой и однажды заявила нам:
- Я не пойду в художественный ВУЗ, там – если не гений, делать нечего. А быть просто мазилкой, да еще безработной, я не хочу. Я хочу стать модельером!
- А как же твое художественное образование?..
- Оно мне очень пригодится в профессии модельера. Так же, как и танцы. В танцах тоже важен костюм. К каждому танцу, как к  новому образу – свой.
  Нам оставалось только развести руками. А Аленка, молодец, упорно шла к новой профессии! Она и нас начала обшивать, не говоря уж о своих подружках. И училась хорошо, и заказы появились, и  я  вскоре стала самой модной и элегантной среди своих коллег и знакомых.
Но  жила я  теперь только для дочери. Рядом  с такой красивой и юной мне казалось стыдно думать о женихах. Ведь у меня уже дочь теперь думала о возможном замужестве! Когда в наш дом приходили молодые люди,  Алена после их ухода спрашивала меня порой:
- Что ты посоветуешь, мама? Кто из них  тебе больше понравился? Кого бы выбрала ты?
А мне казалось, что ответ должен быть таким:  мужчины должны жениться по любви,  а девушки – выходить по расчету.
               
               
                Ч. 2
 
Но горе посетило нашу семью. Тетя Леля начала стремительно слепнуть. Работавшая до последнего дня, привыкшая быть в курсе всех событий,  заядлая театралка, она теперь сидела в своем уголке и медленно угасала. Никаких других болезней у нее не было, но её отстраненность от жизни угнетала её больше всяких недугов. Я не могла смотреть на её страдания. Надо было что-то делать.
В нашей городской клинике отказались от нее.  И лишь один  сердобольный доктор посоветовал:
-  Надо готовиться к неизбежному. Пусть начинает ходить в школу для слепых, там её научат читать по Брайлю. На Земле 40 миллионов слепых. Говорят, каждого вновь ослепшего это утешает.
Но тетя, сидевшая под дверью и нечаянно услышавшая этот разговор, вовсе не утешилась, а разрыдалась. Какая-то врачиха, проходившая мимо, услыхав её плач,  заругалась:
- Что Вы нам тут цирк устраиваете!
Тетя подняла голову и произнесла ледяным тоном:
- Для Вас это цирк…
- Да, цирк! – не унималась та.
И тогда тетя Леля сказала ей замечательные слова, которые можно повесить как плакат на стене медицинских учреждений:
- Если Вы не способны сказать слова утешения – пройдите молча!
Мы всё-таки нашли одного хорошего доктора, который не смог вылечить, но дал адрес клиники в Москве, куда посоветовал обратиться, и назвал фамилию знаменитого врача:
- Если поможет – только он!
И мы поехали. Мы даже не написали ему предварительно, боясь, что он откажет, и тогда  уж  нельзя будет ехать. А  коль мы преодолели такое расстояние – авось, не выгонит.
Нас снабдили каким-то адресом, где можно остановиться.
Оказалась шустрая и бойкая девчонка, приехавшая несколько лет назад покорять столицу и неплохо в ней устроившаяся. Она работала в какой-то иностранной фирме, снимала  однокомнатную квартиру с огромной кухней. Комнату она уступила нам, а сама  устроилась в кухне на удобном диване. Впрочем, домой она приходила только ночевать.
 Утром она подробно объяснила нам, как добраться до знаменитой клиники, оставила  второй сет  ключей от  своей квартиры и убежала – на работе опоздания категорически запрещены.
Мы позавтракали и отправились в путь. Он оказался долгим: сначала на автобусе до станции метро, а потом подземкой.
Вышли и осмотрелись. Огромное новое здание клиники не нужно было искать – оно высилось над округой. Вокруг – аккуратные газоны,  дальше – скверик, переходящий в парк. Центральный вход был виден издалека.
- Как попасть на прием к главному?
- Почему сразу к главному? Идите в регистратуру.
Мы прошли все предварительные кабинеты, но решать такой сложный вопрос всё-таки должен был главный.
До обеда мы не успели к нему и, узнав, где можно перекусить, отправились в столовую клиники. Великолепный белый зал встретил безукоризненной чистотой и приятными запахами. На столиках –  салфетки и цветы в маленьких вазочках. Кормили здесь разнообразно, вкусно и недорого. Тетушка немного повеселела. А я  пошла  в дамскую комнату  привести себя в порядок перед важной встречей. Насколько важной – этого я и представить себе не могла!
« В 40 лет жизнь только начинается!» - эту фразу героиня Алентовой произносила скорее для собственного утешения. Пьяный слесарь, не признающий за женщиной права на ум, самостоятельные решения и  соответствующую уму высокую должность – разве это награда! 
Я в свои 40 вырастила дочь и… забыла о себе.
Как я выгляжу? Ведь это тоже немаловажно на переговорах!
Когда-то меня считали первой красавицей института! И теперь – то же, почти то же лицо, те же выразительные глаза. Не такие большие как в юности, но и не заплывшие, как у той… « Соперницы»! Тогда меня более всего возмутило, на кого он  меня променял. Я подкрасила губы. Посмотрела на себя в зеркало оценивающим взглядом. Теперь – еще несколько капель духов, и можно идти.
Перед дверью главного уже никого не было. Видимо, всех заранее записанных просителей он уже принял. Остались мы.
На пульт секретарши позвонили.
- Можете войти. Одна, - произнесла она  тоном распорядителя бала.
Тетя Леля покорно осталась сидеть в кресле. Я встала и пошла к двери. За первой дверью оказалась вторая. Я приоткрыла её:
- Разрешите?
- Прошу.
В большом строгом кабинете за столом сидел Он.
До него необходимо было пройти еще несколько шагов. Он внимательно смотрел на меня.
Я  подошла ближе и увидела его лицо.
Неужели на свете есть такие мужчины! Это был идеал. В нем всё было  по-мужски прекрасно. Не безусловной красотой Алена Делона или Василия Ланового. Они все-таки – всего лишь актеры, то есть те, кто ИЗОБРАЖАЕТ. А он – БЫЛ, а не изображал.
Он наверняка заметил мою растерянность и мягко сказал:
- Садитесь.
Я подняла на него умоляющие глаза, и он вдруг улыбнулся. Он, наверно, хотел улыбнуться просто вежливой улыбкой, но улыбка его была такова, что хотелось ему  поверить, сразу и навсегда.  Поверить, что он всё сможет, всё!
 Я начала рассказывать о болезни тети. Он понял по моей речи и уточнил догадку:
- Вы – врач?
- Да, заведую терапевтическим отделением в клинической больнице.
Я назвала город.
- Да, далеко пришлось ехать.
Он вызвал секретаршу:
- Пригласите больную.
Он расспрашивал  тетю точно, быстро, моментально схватывая суть.
- Судя по всему, нужна операция. А потом еще лечиться. Согласны?
- На всё согласна! –  прошептала тетя.
Тогда он снова позвонил секретарше:
- Пригласите Бокова.
Когда явился Боков, они  на удивление быстро  решили все вопросы, тихо переговариваясь меж собой.
- Сначала – подготовка к операции, все необходимые анализы и исследования. После нее – период реабилитации, может быть, длительный. Но результат будет положительный, это я обещаю.
- Спасибо, спасибо Вам! – в каком-то восторге шептала тетя.
- А Вы? – вдруг спросил он меня, - Вы сможете остаться и ухаживать за родственницей?
- Да, поэтому и приехала.
- Хорошо.
Больше он не сказал ничего. Поднялся со своего места  - мы тоже быстро поднялись – и проводил нас до дверей.
Мы вышли в каком-то столбняке от счастья. Всё сбылось! Всё так быстро решилось!  Нас взяли, и даже пообещали хороший исход
 А дальше начались больничные будни. Я рано вставала и ехала в клинику к тете. Она проходила обследования перед операцией. После обеда я уже могла возвращаться к себе.
Но однажды меня остановил лечащий врач:
- Операция назначена ( он назвал число).
- Хорошо,- только и смогла произнести я.
Я пошла к тете. Она сидела на постели с обычным видом.
- Слава богу, она даже спокойнее меня,- с облегчением подумала я и предложила:
- Тетя Леля, давай прогуляемся по коридору.
Тетя не хотела вставать, и я сочла это ленью, но когда она немного приподнялась, оказалось, что ноги её не держат – она дрожала вся.
- Тетя Леля, миленькая, что с тобой?
 Тетя была обескуражена  и чувствовала себя виноватой.
- Это, наверно, оттого, что я слишком много видела операций и знаю, что это такое,- смущенно пыталась она оправдаться.
- Всё будет хорошо, - заверила я её.
- Это обычная фраза. Я сама её говорила сотни раз.
- Но это не обычная клиника! И не обычные врачи! – горячо заступилась я за него.
И тете пришлось согласиться.
Операция действительно прошла неплохо для её лет. Но послеоперационный период  порой труднее  операции.
Я сидела в палате, когда вошел он. Невольно я поднялась ему навстречу. Он приветливо кивнул мне и сразу подошел к тете:
- Как Вы себя чувствуете?
Она что-то невнятно прошептала, что-то похожее на « хорошо, спасибо», но он нахмурился и знаком показал мне выйти за ним. В коридоре он распорядился:
- Переведите в палату интенсивной терапии и поселите на это время вместе с больной.
- Спасибо,- прошептала я, но он  на это и внимания не обратил.
Мы перебрались в отдельную палату. Он приходил каждое утро в определенное время, смотрел, слушал, расспрашивал. Иногда бросал мне несколько слов. Иногда вызывал в коридор и  там давал советы по уходу, объясняя эту конспирацию:
- Трудно лечить врачей. Они во всем ищут тайный смысл.
Он не говорил мне ничего особенного, только то, что касалось лечения тети. Он стремительно входил, но слушал чрезвычайно внимательно малейшие жалобы, вникал во все подробности и так же стремительно исчезал. Во всем его облике была стремительность, как будто он жил в ином времени, в ином темпе, чем простые смертные. Наверно, так оно и было. На меня он только бросал взгляды, не более. Иногда спрашивал о состоянии тети, как спала, что ела. Я отвечала, как ученица отвечает урок, как сиделка отвечает врачу. Хорошо, что он больше ни о чем не спрашивал.
Этот мужчина становился смыслом моей жизни.
Я не знала, какому богу молиться и о чем просить: чтоб быстрее выздоравливала тетя – тогда всё закончится. Чтоб она подольше была здесь – но и тогда всё кончится, только чуть позже. И  казалось: за это «чуть» уже можно было отдать  всё!
Однажды тетя высказала давно лелеемое в душе:
- Ах, как я устала от больницы. Как хочется на  свою кушетку, в свою комнату. А, дал бы Бог, и в свой любимый парк! Там, поди, уже листья распустились…
- Да, наверно,- пробормотала я.
Мне стало стыдно. Надо перебороть себя! Любовь – это как грипп, только без температуры. Ею надо переболеть, и она сама уйдет. Уйдет в свой положенный срок. Надо только дождаться этого срока. Как можно спокойнее дождаться.



Он пришел на обычный обход, а потом позвал меня знаками: тетя еще была с повязкой на глазах. Я вышла  за  ним в коридор, приготовившись услышать новости о её состоянии, которые ей самой слышать было нежелательно.
- Давайте принесем ей свежих веток! Я шел сегодня и увидел, что они распустились.
Он как будто  читал её мысли, слышал её мечты!
Мы вышли в парк больницы, пошли по каким-то аллеям. Аллеи плутали, уходили куда-то лабиринтом. Он остановился и повернулся ко мне. Последнее, что я увидела, были его глаза. Так невероятно близко.
- Ты еще не поняла? – спросил он, не ожидая ответа, и стал меня целовать.
Я улетала, задыхаясь в горних высях, где не хватает воздуха.
« Поцелуй был как лето. Он длился и длился,
Лишь потом разражалась гроза.»
Мы вернулись в палату, сломав-таки по пути какую-то ветку, несчастливицу, призванную своей смертью оправдать наше отсутствие.
Тетя была счастлива. Она спокойно заснула в эту ночь. А я лежала, и меня трясло от озноба, и  я боялась, что простудилась и могу заразить тетю. Но потом я догадалась, что происхождение этой болезни  в  другом. Любить нельзя! Не может быть, чтоб он был одинок! Мечтать о нем нельзя. Я сгорю возле него. Но хотелось сгореть.
Как будто открылись небеса, и Господь явил всё  сияние своё и все чудеса, какие у него есть, а я жила обделенная и нищая и не знала о них.
Ах, только не мечтать и не строить планов! Это вечная ошибка, которую вечно повторяют.
Утром на обход он пришел с цветами. Как он их нес по коридорам? Ведь все видели! Но он был как бог здесь и мог никому не давать отчета.
Тетушка обомлела от счастья и всё повторяла:
- Не может быть! Он принес мне?
Я объяснила, что это - в знак их общей победы над болезнью. Она поверила, и  ей действительно становилось  лучше и лучше. 
 А он?
Он жил  другими масштабами. И все старались тянуться за ним. В их клинике не было места обычным интригам, зависти, сплетням.
Все занимались работой так, как если бы она была главным смыслом жизни. А для него – она и была, без всякого « как бы».
Он и в мою тетушку вкладывал частицу своей души и она, чувствуя это, не могла, не смела  его подвести! Она обязана была выздороветь!
 И однажды это случилось.
- Елена Ивановна, на будущей неделе я Вас выписываю.
Он даже не взглянул на меня. А я не посмела поднять на него глаза. Когда он ушел, тетя радостно стала обсуждать планы на будущее. Я кивала, кивала. Но  знала, что у меня теперь нет будущего. В каком-то отупении я пыталась начать собирать вещи, а еще надо заказывать билеты… Выдержит ли тетя самолет или лучше поездом? С кем посоветоваться?
Неожиданно открылась дверь нашей палаты, и вошел он.
- А мы как раз думали, как  нам лучше возвращаться: поездом или я выдержу и самолет?
- Выдержите! – уверенно сказал он. – Только возвращаться Вам придется одной. Разумеется, мы Вас проводим, а там Вас встретят родные, мы дадим телеграмму.
Я слушала, не веря своим ушам. Так же слушала и тетя.
Тогда он начал объяснять, как давно решенное, что хочет оставить меня в Москве. Квартиру найти - не проблема, а потом он найдет мне и работу.
- А меня Вы спросили?
- А разве мы не понимаем друг друга без слов?
Тетя только охнула тихонько, а потом сказала:
- Дай-то вам Бог.
Я осталась в Москве.  Он переехал ко мне и начал бракоразводный процесс. Я спросила его, не боится ли он лишиться должности, и он ответил мне замечательной фразой, которую я запомнила на всю жизнь:
- Всё решают личности, а не должности. Значит, бояться мне нечего.
Мне не пришлось к нему « привыкать» - у него не было дурных привычек, ничего мелкого, серого. Он жил с размахом. Я  имею в виду не траты некоего нового русского, а другой масштаб жизни.
Он интересовался всем: не только новостями медицины, но  театральными премьерами, выставками и жалел, что на всё не хватает времени. А другие не знают, куда себя  деть  и на что потратить выходной. Мы жили интересно, счастливо, с любовью. Всё было хорошо, неправдоподобно хорошо! Я забыла, что этого надо бояться, как боялись  древние греки…
Но они были такими древними!
Однажды он не пришел. Я прождала его весь вечер и заснула только под утро. Я не знала, что подумать. Нет, знала, слишком хорошо знала! Вечером его показали по телевизору в сводке новостей. У него оказалось  всё в порядке. Он жив и здоров. Он занят работой.
И на следующий день он не пришел, и на следующей неделе…
Всё без него было то же самое. Я так же ходила на работу, так же возвращалась… Было только одно отличие: я не жила – я заставляла себя жить. Мне не хотелось  по утрам начинать новый день. Вставать, одеваться, идти, ехать. 
« Так тело мёртвое несут устало ноги».
« Так тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться».   Я вспомнила его фразу, сказанную по какому-то другому случаю:
- Она умела играть, а такую женщину мужчина никогда не бросит.
 Тогда я подумала только о весёлой игре, о кокетстве.  Но ведь и играть можно по-разному, и разные роли.
Мертвая, я играла роль живой.
Но дома, после работы, мне не нужно было уже играть роль, и я сидела убитая. Как врач я перебирала способы выхода, но мне ни один не подходил.
 Заняться собой и начать новую жизнь.
 Сказать себе: он предатель, он недостоин меня.
 Найти себе другого.
Другого ТАКОГО просто не было.
Согласитесь, это затрудняет поиски. Нельзя искать то, «чего нет на свете, чего нет на свете…»
 Я оставлена им. Я брошена.
Отметаются такие варианты, как «случайная встреча». Как часто женщины делают эту ошибку, слишком часто. Так что в случайности  давно никто не верит. Зачем же унижать себя! Есть нечто в человеке, что ему  дороже всего – это его гордость. Не гордыня, а честь.
Теряющие её – теряют всё.
Жить без него нельзя – и унижать себя перед ним нельзя. Я мучилась этим мучением и искала единственно верный ход. Я решила – оставить его сама! Сказать ему об этом! Ведь он мне пока этого не сказал…
Разумеется, отметаются сразу – разговор по телефону ( пришлось бы  звонить на работу, а в кабинете  у него  могут быть и посторонние, и нужно будет выслушивать его  непредсказуемые ответы, и сразу, без подготовки искать на них свои… И самое страшное – я могу и разрыдаться),  личный разговор – тем более неприемлем по тем же причинам, но еще более усугубленным присутствием меня там, куда меня не приглашали и где меня не ждут.
Я получила письмо из дома с тяжелым сообщением о болезни мамы. 
Это будет письмо!
Я написала ему: « Вадим! У меня едва оправилась после операции тетя, она еще не совсем здорова,  а сегодня я получила сообщение о болезни мамы. К этим двум бедам  - еще одна? Я не смогу столько вынести, а потому  - давай расстанемся,  и я уеду к себе. 
Благодарю тебя за всё. Анна».
Я всерьёз стала собираться домой, но всё же ждала и считала: письмо дойдет через два-три дня, ответное – еще столько же… Я положили на ожидание неделю.
Но он явился через два дня.
 Я была дома и пыталась читать.
В книге тоже было – про измены. Но как весело, остроумно, с каким блеском! « Школа жен». Мольер.
Тот, кому изменяли, был неправ. Та, которая изменяла, делала это не из порочности, а  отстаивая свои права на свободу выбора, на любовь.
Мужчина, которому изменили – смешон.
Женщина, встретившая предательство мужчины – достойна сочувствия. 
Но мне не хотелось сочувствия и не хотелось, чтобы кто-либо даже догадался, что я в нем нуждаюсь.
Я услышала шаги. Кто-то поднимался по лестнице в подъезде. Почему-то я сразу догадалась, что это он. Это были его шаги. Мне стало так страшно, как будто он нес в руках мою жизнь. Я подошла к двери и открыла в тот самый момент, когда он протягивал руку к звонку. Я бы упала, если  б он не подхватил меня.
- Ты ждешь? Меня. – последнее слово было без вопроса. Он догадался сам. Через мое плечо он взглянул на коридор,  на комнату, в которую была открыта дверь, увидел собранные  вещи, приготовленные  коробки.
- Как ты серьезно ко всему относишься,- задумчиво произнес он.
Да, он знал об этом, потому и пришел. Знал, что если я написала, что уеду – значит, уеду.
И решать надо было сейчас, немедленно, пока я еще здесь и даже в его объятиях.
Он это понял. Он обнимал теперь не потому, чтоб я не упала,  он просто – обнимал.
И странно – я совершенно не помню, ЧТО он тогда говорил мне.
Он не ушел. Я не уехала.
Вскоре он завершил свой бракоразводный процесс.
 А потом у нас была свадьба, немноголюдная, но изысканная.
Мы вместе с тех пор. Уже двадцать лет.
Я никогда не спрашивала его, почему он тогда, перед отъездом тети Лели, решил оставить меня в Москве. Ведь за весь  её больничный период он со мной вроде почти  и не разговаривал, только о ходе лечения. Но допытываться – значило бы напрашиваться на комплименты, узнавать, что именно ему во мне  понравилось.  И я не спрашивала никогда.
Я давно догадалась об одной закономерности: та, которая сидит в стороне и не принимает участия в общем разговоре, - именно на нее обратит внимание главный герой. И хотя я обозначила его книжным термином – это случается не только в книгах. Потому что
 « душа общества» - это определение более лестное для мужчины, чем для женщины.
А были ли еще какие-то измены (так, по мелочи, незаметные для меня)  за долгие годы  нашей с ним жизни – я в это не вникала и этим не интересовалась. Зачем?