Отдалённые последствия. 6. Снова побег...

                ГЛАВА 6.
                СНОВА ПОБЕГ.

      Оставаться было рискованно. Но бабушка успокаивала и со смехом утверждала, что раньше чем через две недели незадачливый визитёр не придёт в себя – уж очень здесь ядовиты осы!

      И правда!

      Ермек, вернувшись с вахты на Верхнем пастбище, чтобы передохнуть дома, понежиться на тёплой земле за пиалой с чаем, смеясь, слушал о проделках брата и племянника, забавно хлопал по бокам, лукаво смотря на Марину. Потом, вновь оседлав норовистую лошадку, которая радостно огрызалась с алабаем, соскучившись по другу детства, поехал в Нижний аул. Сказал, что навестит родню, но было ясно – едет справиться о незваном госте.

      Приехал утром следующего дня с похмелья, усталым, невыспавшимся, но таким весёлым! Сказал, что у лазутчика заплыло всё лицо, шея, отекло горло, и он не может двигаться – местный паралич конечностей.

      Зарина объяснила, когда с девушкой мыли посуду в казане, а Ермек пошёл в юрту немного поспать, что это побочный эффект на укус горной осы, мол, понемногу отёки спадут, паралич отступит, но будет это не скоро и, возможно, паралич ноги или руки останется у бедняги навсегда. Под нос прошептала: «Ля иль Алла! Иншалла!» и ещё кое-что добавила в сердцах.

      Мари усмехнулась в сторону:

      – Понятно: «Аллах велик! На всё воля Аллаха! Так ему и надо…»

      Сдержав мстительный смех, постаралась, чтобы старушка не заметила, что её слова дословно поняты.


      Это выходка казахских «охранников» дала ей ещё пару недель передышки.

      Всё успокоилось и вошло в привычную колею. Кроме личного.

      То, как стали смотреть Серик-младший и четырнадцатилетний Алибек, ей не столько не нравилось, сколько грозило разрушить их тихий и мирный уклад жизни. Она не была наивной, прекрасно поняв – оба влюбились отчаянно и сильно: и отец, и сын.

      «Только междоусобицы здесь и не хватало, ёлы-палы! – вздыхала в укромном местечке за речкой.

      Приняла решение, сообразив, что иного выхода нет.

      – Побег, Машук».

      Зарина с того дня стала всё задумчивее смотреть, поглядывая в сторону гостьи, когда она что-то делала по хозяйству, кормила злющих собак-полуволков, поила телят и лошадей, купала ягнят. Стала обращаться не иначе, чем «внучка» или «дочка», норовила показать старинные серебряные и золотые украшения, достояние их рода, во всём спрашивала советы, хотя и сама прекрасно знала на них ответы.

      Марине становилось с каждым днём понятнее: никто не хочет, чтобы она от них уезжала!


      От Турсуновых пришло письмо, переданное через несколько надёжных рук.

      Прочитав, молча подала помятый и затёртый на углах листок Ермеку.

      «Да… Дела скверные: Малик контролирует всё! Улицы, автобусы, станции, рынки, частные дома – всё под негласным контролем его семьи и многочисленного клана. О возвращении девочки в совхоз нельзя допускать и мысли! – перечитав сообщение, сжал губы до тонкой полоски. – Думай, батыр. Ты за неё в ответе! Решай и… решайся».

      Странно замолчал на несколько часов, что-то обдумывая.

      Домашние не посмели допрашивать: сам поделится, когда будет готов.

      Апофеозом неразберихи в жизни беглянки стало одно событие, которое и поставило точку на её пребывании в семье Сарыбаевых.


      …С Верхнего пастбища привезли барана, собираясь зарезать вечером, отпраздновав, таким образом, их маленькую семейную победу.

      Марина с Зариной тщательно тёрли казан для будущего плова. Переговариваясь и шутя, бросаясь хлопьями пены, стояли на коленях у речушки, смывая сажу и гарь. Вдруг Зара закричала на казахском, замахала руками куда-то девушке за спину. Оглянулась и успела заметить за скалами голову убегающего от них Алибека, вслед которому и ругалась старушка.

      – Ааа-ййй! Мальчишка! Ииййеэээ! Маленький, а смотри тебе под юбка! – путала казахские слова с русскими.

      Гостья поняла: старушка поймала внука за подглядыванием. Едва удержала покрасневшее лицо бесстрастным, продолжая начатый разговор.

      Многое в душе всколыхнуло это подсматривание, но, кроме стыда, примешивались ещё чувства неловкости и вины: не появись здесь, не было бы у мальчика повода так сердить бабушку. На него не обижалась вовсе, ведь разница в возрасте была всего в полтора года, и все выходки вполне понятны. Но и сказать ему о том, что никогда «не дотянется» до неё ни в физическом, ни в моральном плане не могла.

      «Как объяснить милому казачонку, что в свои неполные шестнадцать чувствую себя двадцатилетней, взрослой? Конечно, видя меня каждый день полуголой, весёлой и игривой, задирающей всех поголовно смешными проделками и розыгрышами, полыхающей огромными малахитовыми глазищами, он сошёл с ума от любви, первой и неистовой. Переживаю сильно. Алибек может не справиться с крушением надежд и несчастной безответной любовью! Он нежен, порывист, наивен и беззащитен, как верблюжонок. Как переживёт первую беду? И помочь ничем не могу. Самой помощь требуется, – вздохнув, закрыла на миг глаза. – Пора принимать твёрдое решение. Сегодня же».


      Помогая накрыть на стол, постоянно ловила на себе взгляды мужчин, всех восьмерых. На семейное торжество приехали все близкие и дальние члены семьи, и теперь в загонах блеяли сотни овец, ржали лошади, лаяли десяток собак.

      Поневоле пришлось надеть платье покойной жены Серика и повязать на голову платок, заслонив нижнюю часть лица уголком. Не в силу соблюдения приличий и традиций, а чтобы скрыть пылающее лицо от множества мужских горящих, огненных, пожирающих, узкоглазых агатовых глаз.

      Как-то сами по себе, не сговариваясь, все решили, что Марина будет следующей женой Серика-младшего и мачехой его сыну Алибеку, ставшего совершенно неуправляемым!

      Зарина на улице возле очага дала понять, что сам Аллах привёл Мари в семью и осветил последние недели их жизни радостью и счастьем, что мужчины стали бриться и мыться, ходят в чистой одежде и учат русский язык.

      Последние слова девочку особенно рассмешили.

      – Бабушка Зарина, а если бы я была немка, то они и немецкий бы стали учить? – только беззлобно хохотала.

      На что, хитро смотря узкими и такими коварными юными глазами, хозяйка отвечала, что «для кароший кыз и немецкий слова ущить можна»!


      …Марине предложили на отдельном подносе коронное блюдо почётного гостя: голову барана.

      Сделав вид, что испугалась, попросила Серика-старшего помочь её разделать.

      Он это сделал с гордостью, давал со своих рук лакомые кусочки, показывал, как это есть, деликатно подсказывал, кому может преподнести в ответ.

      Так и прошёл тот замечательный долгий день.

      Тайком вздыхала: «Как они рады, что в семью вливается новая, совершенно иная кровь! Ведь это означает, что дети родятся крепкими и здоровыми, не умрут ещё в младенчестве. Конец вырождению! Тем больнее им будет то, что мне вскоре предстоит совершить: побег! И ехать надо срочно! Напряжение между мужчинами ощущается физически! Кровь в воздухе – быть беде».


      …Рано утром, когда только-только посерело небо, а вокруг стоял белый, густой, тяжёлый и влажный туман, её плечо тронула Зарина.

      – Иди, – проговорила едва уловимым шёпотом.

      Тихо выскользнув из спальника, переступила через крепко спящих дядьёв и братьев, старика Серика и его старшего сына. Перешагивая на цыпочках, старалась никого не затронуть лёгкой ножкой, но, занеся её над спящим Алибеком, в страхе замерла: весь напрягся, что-то бормоча на казахском, грустно вздохнул, слеза покатилась по юной упругой смуглой щеке. Облегчённо вздохнув, тихо переступила-таки и вышла из юрты, оглянувшись на семью: «Спят. Хвала Аллаху!»

      Выйдя, постояла на дорожке, вдыхая кисловатый, сырой и прохладный воздух высокогорья, омываясь им, словно талой водой водопада у самого края большого ледника, который ей показал Ермек вскоре после приезда на джайлау. Нежная улыбка осенила лицо: «Как он тогда волновался! Переживал, чтобы не лезла под леденящую струю, из которой пыталась напиться, подставляя ладони, замирая, пища от хрустальных капель, осыпающих меня с ног до головы».


      …Он тогда не удержался и, подняв Марину на руки, оттащил от смертельно опасного душа.

      – Эээ, нельзя так – лёд, а не вода! Даже пастухи её греют, когда умываются, – ворчал, не спешил спускать на землю. – Только смотри, а попробовать можно из кружки.

      Нехотя отнёс на солнечную полянку и посадил на горячий белый валун. Разгибаясь, посмотрел в смущённые «лесные» глаза, на пепельные волосы, осыпанные бриллиантами капель, играющих на солнце, на влажную кожу оголённых рук, живота и ног… Вспыхнул румянцем на смуглых худых гладко выбритых щеках и поторопился уйти. Вскоре принёс кружку с прозрачной, как слеза ангела, голубоватой водой, в которой девичьи глаза отразились волшебным бирюзовым цветом.

      Отпив пару глотков, зажмурилась от сильной зубной боли, вызванной ледяной водой. Протянула хозяину, не смотря, что с ней будет делать, прекрасно и без взгляда поняв: «Лучше этого не видеть. Парень на взводе».

      Обратно ехали молча.

      Чтобы скрыть пылающие щёки от горящего взгляда, ей приходилось смотреть в сторону, прижимая к лицу букет алых цветов, принесённых Ермеком перед возвращением. Даже не видя глазами, ощущала его возбуждение по нервной дрожи рук, держащих её с обеих сторон талии.

      Пытался держать ситуацию под контролем, стараясь хладнокровно управлять на сложной дороге лошадкой, что очень нервничала, идя по тонкой обрывистой тропе высокогорья. Умудрялся реже коситься тёмным непроницаемым взором, не вдыхать одуряющий аромат юного тела и чудесных светлых вьющихся волос.

      Понимала, как ему трудно, сидела тихо, смотря на горы, нюхая цветы. Они так чудно пахли, что у неё вскоре начала кружиться голова и резко мутиться сознание! Через несколько минут бессильно упала на грудь мужчины, сильно стиснув в руке странный дар.

      …Очнулась в юрте. Услышала, как Зарина кричит на сына и упоминает какие-то «капли крови Фатьмы». «Это, наверное, опять что-то из легенды…» – подумала.

      Оказалась права. Так казахи называли эти странные фантастические цветы, которые одурманивали своим запахом, ввергая в длительный сон-забытье.

      Вот и бушевала Зара, опасаясь, что сын, держа на руках юную полуобнажённую бездыханную девушку, не смог с собой справиться и потерял голову, нарушив обещание неприкосновенности и правил гостеприимства.

      Прислушавшись к строгому голосу Ермека, полному достоинства и гордости, Мари улыбнулась: «Матери незачем об этом беспокоиться – хорошо воспитала сына. Спасибо!»


      …За юртой в вязком предрассветном тумане стояла взнузданная лошадка Ермека, которую он крепко держал под уздцы.

      На спине лошади девушка увидела свою сумку. Ахнула: «Меня увозят!»

      Зарина мягко обняла молоденькую гостью, заплакала, запричитала, потом сердито оттолкнула от себя и со слезами тихо благословила поездку на казахском.

      В путь!


      …Проехали несколько перевалов в полном молчании, не проронив ни слова.

      Ермек стал вполголоса напевать какую-то грустную и знакомую мелодию.

      Долго слушала, пытаясь вспомнить, уловить момент, когда что-то раскроет память и освободит знание. Всё прислушивалась и прислушивалась к красивому и мягкому голосу возницы, пока искрой не промелькнуло видение.

      …Юрта, возле юной девушки стоит разгневанный мужчина, потом хватает за длинные косы, обматывает ими её горло и душит! Умерев, она оказывается на небесах, где встречает того, которого любила, и которого тоже уже убили. В тумане приближаются друг к другу, смотрят, но не узнают. «Мне кажется, я его уже где-то видела… Или нет? Нет, я его не знаю…» «Она мне знакома? Почему я её будто знаю? Нет, я ошибся. Я её не знаю…» Они расходятся, растворяясь в туманной дымке, те, которые так любили друг друга на Земле, и так и не узнавшие своей любви там, за гранью бытия…

      Обрадовалась: «Так вот откуда знаю эту песню! Она звучит на последних кадрах чёрно-белого казахского кино, которое смотрела в далёком детстве!»

      – Ермек, это из старого казахского фильма песня? – обернувшись, нетерпеливо взглянула на задумавшегося хозяина и вывела из раздумий. – Не помню, как он называется. По вашей легенде снята картина. Про двух влюблённых, которым так и не позволили стать счастливыми.

      – Да, – протяжно вздохнул, погрустнел. – В этой песне поётся о неразделённой любви. О том, что не часто нам удаётся найти своё счастье. И что, когда оно оказывается рядом, не всегда можем его узнать и теряем, – закончил с безграничной печалью. – Потом мучаемся всю жизнь, не находя пары и судьбы.

      У неё по спине поползли тревожные «мурашки» предчувствия: «А не о себе ли говорит? – стало неловко на душе. – Какую же сумятицу я внесла в их семью! Во всём виноват кусок псевдошёлка, лежащий дома. Вот это связь! Вот это звено в цепи событий!..»

      Не сразу очнувшись, сообразила, что туман-то рассеялся, а местности не узнаёт.

      «В Нижний аул по времени давно бы приехали. Да и солнце встаёт в другой стороне, – задумалась, окидывая горы взглядом. – Попытаемся сообразить, куда едем, – понаблюдав, поняла, что едут точно на восток. – На востоке Киргизия, а это может означать только одно…»

      – Ермек, ты везёшь меня домой?.. Как ты догадался, что срочно понадобилось уехать?

      Глубокомысленно хмыкнул, помолчал.

      – Я так подумал, – тихим и хриплым голосом. – Пора, потому что мне очень захотелось оставить тебя своей женой, – тяжело вздохнул, понукая неторопливую лошадь. – Не пойдёшь за меня? Не отвечай, сам знаю. Ты в Москву хочешь, учиться хочешь, город хочешь. Сам всё слышал.

      Негодующе дёрнул заигравшую кобылу за поводья, негромко прикрикнул, осип до шёпота.

      – И другие захотели. Вчера Алибек с отцом дрался ножом из-за тебя. Сильно. Опасность. Вот и везу домой. Спасаю. Закон.

      У Мари глаза полезли на лоб от испуга и изумления.

      «Вот ведь оказия. Посеяла такую вражду в семье! Давно надо было ехать, сразу после лазутчика, так нет, удержали, захвалили, окружили заботой и вниманием, а я, наивная, и уши развесила. А, Ермек-то, какой молодец! Вчера со всеми пил-ел и вида не показал, что задумал. Да и не пахнет от него спиртным. Так он только делал вид, что пьёт? Чтобы упились и спали подольше? Чем отблагодарить человека, который собственными руками сейчас роет себе яму разлуки и, возможно, одинокой холостяцкой жизни до конца дней? Вот мужественный! Сказать: “Лети!” и отпустить, не удерживая и не призывая вернуться? Не многие на это способны. Зарина, ты воспитала настоящего, достойного мужчину. Благодарю, апа».

      Пока потерянная и потрясённая девушка боролась с невесёлыми думами, Ермек выехал к последнему перевалу.

      – Почти приехали. Смотри…

      Подался вперёд, дыхание стало шевелить её волосы на левом виске. Показал камчой на верхушки тополей, виднеющихся вдали, далеко внизу, у подножия гор.

      – Это Кызыл-Сай. Сейчас спустимся, подъедем, и ты сможешь там переодеться.

      Только тут оглядела себя и увидела, что на ней вчерашняя одежда покойной жены Серика-младшего: длинное светлое хлопковое в мелкий цветочек платье с зелёной бархатной жилеткой, плотные льняные брючки облегали бёдра и ноги, даже ситцевый платок до сих пор закреплён «невидимками» на голове! Хмыкнула, скривив губы: «Вот вжилась в наряд и вошла в роль! Вчера не успела переодеться, повалившись спать! Артистка фигова…» Вдруг похолодела душой и телом, лишь в эту минуту чётко осознав до конца, в какой опасности была все эти дни – могли зарезать!

      – Ермек, с вами всё будет в порядке? Это ссора… Да ещё Малик… – тихо спросила.

      Бессильно откинулась на грудь молчащего Ермека спиной, положила голову на его правое плечо. Недоуменно и поражённо покачала ею, словно не веря до сих пор, что не спит, что всё это происходит наяву.

      – Не стоило мне приезжать к вам в семью. Я подвергла всех опасности, стала причиной раздора и ненависти… Проклята. Несу лишь горе… Мне нельзя было рождаться…

      – Вай! Не говори так!..

      Такой спокойный до сего момента мужчина возмутился до предела. Тело напряглось, руки, держащие поводья и Марину, судорожно сжались, стук сердца стал слышен сквозь рубашку. Не сдержавшись, на минуту выпустил из правой руки повод, обнял тоненькую девушку невесомо и нежно, легко и скромно. Прижавшись щекой к её голове, покрытой светлым платком, положил черноволосую голову на горячую, пахнущую летним солнцем макушку, замер и, отчаянно стуча сердцем, перестал на миг дышать.

      Пару минут спустя, ослабил руку и, вздохнув украдкой с горечью и тоской, вновь взялся за повод. Тихим, севшим, несчастным голосом продолжил:

      – Ты принесла не раздор в семью, а свет и радость. Мы давно так много не смеялись, Марина! А мама тебя назвала «бальзамом на старое сердце». Даже отец передумал умирать, а то всё говорил, что устал жить, что пора на покой. Дядья впервые серьёзно задумались о женитьбе, представляешь? Ты разбудила нас от долгого сна и стала навсегда частью семьи…

      Голос вдруг сорвался, боль внезапно и ощутимо скрутила мужское тело и сердце, горло опалил истошный крик: «Ааа!..» Задавив усилием воли истерику, смущенно замолчал, не решившись продолжить и сказать то, что уже светилось в умных тёмных глазах цвета крепкого чая.

     Поняла, почувствовала, «услышала». Отстранившись, быстро обернулась и посмотрела в упор, распахнув зелень до отказа, раскрыв золотую корону вокруг зрачка – таинство, кое мало кто имел честь и возможность лицезреть.

      Долго безмолвно смотрел в чудесные малахитовые глаза, на грустное сочувствующее личико встревоженной девочки с таким нежным, широким, щедрым сердцем. Внезапно задохнулся от волны дикого отчаяния, желая одного – умереть где-нибудь в тёмном гроте, чтобы даже волки не нашли костей…

      Поняв, что Ермеку невыносимо больно от её взгляда, медленно закрыла колдовские омуты, милосердно отцепила зелёные нити с крючками-мучителями, что драли его суть в клочья. Повернулась и прижалась к его груди спиной, положила голову на плечо, прикоснулась виском к чистому подбородку, всё ещё пахнущему земляничным мылом и «Тройным» одеколоном. Не смогла отказать человеку в такой малости: чувствовать её тепло кожей и… телом. Только это.

      Понял, прекратил беззвучное, дикое и исступлённое «Аааа…», что рвало гортань и душу, судорожно вздохнул несколько раз, поднимая пунцовое лицо к небу… С трудом сумел взять эмоции под контроль. Двинул лошадь, упорно смотря перед собой. Не косился взглядом, даже не позволил себе ни разу поцеловать Марину в голову, покрытую платком. Лишь иногда тело деревенело, сильно стискивал скулы и… скрипел зубами, сдерживая отчаянный выкрик с извечным «Аллах!..»

      Всё «слыша» и понимая, лишь беззвучно покаянно вздыхала: «Такой чистый, славный и такой несчастный… Погубила… Проклята я…»


      В обоюдном молчании доехали до Кызыл-Сая.

      Там и переоделась в ветхом щелястом сарае, пока Ермек поил лошадку из арыка. Слышала, как кто-то подъехал, как парень неприветливо, но терпеливо отвечает на вопросы любопытного незнакомца. Насторожилась, присела, чтобы тенью не выдать присутствие. Повезло – вскоре убрался восвояси, уехал в Новый Кызыл-Сай. Вышла только по сигналу: «Можно».

      Продолжили путь, которого и оставалось-то несколько километров.


      Ссадив возле шоссе с лошади, Ермек не стал спешиваться, а лишь с тоской и нечеловеческой мукой посмотрел из седла, в последний раз окунаясь в зелень распахнутых, поднятых навстречу сочувствующих глаз, которые стали наполняться бирюзовыми хрустально-чистыми слезами, как вода с ледника в поднебесье. Вспомнив это, вдруг сильно «дал шпоры» коню, отчего тот взвился от возмущения и боли, сильно заржав, и погнал в обратный путь, всё хлеща и поддавая плёткой-камчой!..

      Только отъехав на приличное расстояние, осадил кобылу, заставил обернуться и прокричал страдающим, хриплым, надрывным, срывающимся голосом строчку песни из кино.

      Теперь знала, о чём она: «Где же ты, счастье? Почему, подержав в руках, я отпускаю тебя?..»

                Февраль 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2013/02/07/1761