Отдалённые последствия. 12. Беспокойные дни...

                ГЛАВА 12.
                БЕСПОКОЙНЫЕ ДНИ…

      «Странно нынче, первого сентября, глядеть на столь поредевший класс! От того, самого первого дня в сентябре, нас отделяет восемь лет. Тогда было сорок два! А теперь, на девятый по счёту раз, собрались лишь семнадцать. Столько потерь, отъездов-переездов, смертей, новеньких пережил класс! И вот, всего семнадцать. Взрослые парни, красивые и статные девушки. Парней осталось лишь четверо, остальные поступили в училищах «на низах» и уже не являются девятым классом сельской средней школы…

      Поймав на себе два огненных взгляда, Мари очнулась от размышлений и вздрогнула, дёрнувшись миниатюрным тощим тельцем.

      – Всё по новой? Опять между двух огней? Между животной страстью и возвышенными мечтами? Как не свихнуться в этой чувственной круговерти?

      Осторожно метнула взгляд на расфуфыренных девчонок, тайком ухмыльнулась.

      – Косятся любимые злыдни, одноклассницы, отличницы-активистки. Совсем незнакомыми кажутся, даже чужими. Не ждали, не обрадовались, насторожились, потемнели лицами-картинками. Лишь самые близкие подружки улыбаются. Что ж, отрицательная реакция тоже не плоха. Всё лучше, чем презрительное равнодушие или неприкрытая злобная ненависть.

      Тяжело вздохнула, опуская повинный взгляд долу.

      – С чего им радоваться? От меня одни проблемы. Из-за меня скандалы. Во мне первопричина всех недоразумений в селе и классе. Я – переносчик заразы беспорядка и хаоса. Я – носитель вируса Афродиты, с ума сводящая бедных парней и мужчин, не дающая им думать и соображать трезво, быть самим собой, дурман-наваждение душ и тел. Я – златокудрая зеленоглазая сирена в бурном Внутреннем море Персефоны.

      Коварно покосилась на ребят, вновь попав под перекрёстный огонь двух пар заинтересованных глаз: агатового и серого.

      – Заклятые соперники и… настоящие друзья. Гоша и Нура. Безумие и достоинство. Кровь и страсть. Любовь и судьба. Оба ли? Кто из них?

      Окинув насмешливым взором девчонок, закусила губу.

      – Заметили, порскнули, побледнели. Да, не подарок я в фольге и бантиках! Скорее, бомба с неизвестным взрывным механизмом: не знаешь, от чего и когда рванёт. Только и жди от меня “бума”. Вечный фейерверк-шутиха и потенциальная угроза селу и школе. И никому не докажешь, что ничего из этого в голове нет и никогда не было! Просто живу чувствами, с них и спрос».

      Вот потому-то и кривились-косились в сторону Марины одноклассницы, фыркали на скромную одежду, на «выпускную» причёску: два высоких «хвоста» с большими капроновыми белыми бантами, которую стала упорно делать каждый день с восьмого класса; надменно смотрели свысока и ехидно шептались, когда ловили их с Жоркой и Нурой взгляды, старались «ущипнуть» вопросами о Москве, уколоть и унизить при удобном случае, опорочить в глазах и своих парней, и ребят из других классов.

      «Редко это удаётся им, бедняжкам!» – хихикнула беззлобно.

      Сделав вид, что заправляет кудрявый локон за ушко, зыркнула на соседа по дому и улице, десятиклассника Толика Ахметова.

      С высоты своего роста он чутко поймал изумрудный всполох, горделиво-взволнованно зарделся красивым белым татарским лицом, откинул роскошные, длинные, густые тёмно-русые волосы со лба, заносчиво поглядывая на её воздыхателей, а те разом напряглись и сжали кулаки.

      Толик уже пару раз умудрился подойти на линейке и на ушко спросить, не нужна ли помощь, не обижают ли классные зазнайки и гиены, а сам, склонившись низко, почти целуя, касался девичьей шейки и играл сладко-чувственно с её кудряшками, упорно не желавшими сидеть под лентой. Собрав их пальцами, притворялся, что старательно заправляет, а сам откровенно любовался тонкой шеей, щекотал носом кожу головы, опасно шалил словами и огненными взглядами. Лишь дождавшись спокойного: «Всё отлично, Толька! Держусь!» и тихой вежливой благодарности редкой красотки, выпрямлялся, расправлял широкие плечи, окидывал девятый класс глубоким, опасным, предупреждающим светло-карим взглядом слегка раскосых миндалевидных глаз в длинных редких ресницах. Окунувшись в глаза каждому и каждой, прищуривал смурый взор, не обещающий обидчикам соседки ничего хорошего, и неспешно, вальяжно, вразвалочку удалялся к своим одноклассникам.

      Те даже не смели оглядываться, зная о пристрастии парня к зеленоглазой отраве младше классом, только ревниво краснели, затихали, украдкой переглядываясь:

      – Думаешь, «украдёт» её?

      – Наверняка. Сама видишь: с ума сходит! Сворует.

      – Нет, ему не разрешат его татары!

      – Пссс, уедет с ней из республики, и всё!

      – Бунт… Семья проклянёт…

      «Татарская охранная грамота» срабатывала ненадолго, и вновь Мари выслушивала тонкие шпильки подковырок, двусмысленных намёков.

      На коварные выпады о столь скором возвращении обратно в школу спокойно отвечала, не отводя глаз и не убирая с треугольного худенького бело-голубого, словно фарфорового личика неповторимую мягкую «кошачью» улыбку.

      – И не думала в Москве поступать. Просто навестила сестру Ванду – соскучилась. Погостила, вот и всё. Кстати, вам от неё привет! На Новый год обещала приехать в отпуск. Тоже скучает и по родным, и по селу, и по школе. Получится, на ёлку успеет.

      Сколько бы ещё девчонки «цепляли» её, не ведомо, но один случай отвлёк их внимание от скромной персоны Мари.


      …За несколько дней до Дня учителя их классного руководителя Балжан «украли»!

      Новость со скоростью пожара облетела село!

      Любопытные побежали к её дому, посмотреть, как «крадут»?

      Мари посмеивалась: «Естественно, ничего не увидели. Вот любители новостей расстроились! И чего было бегать-то? Если “украли” по-хорошему – придёт Бася обратно, никуда не денется. Поженятся, да и вернут девушку, а теперь замужнюю женщину, в школу на прежнее место работы. Если по-плохому, ещё неизвестно, как там всё сложится?..»

      Оказалось, по-плохому: была не свободна, ждала своего любимого, но её и не спросили.

      Было так жаль и Балжан, и её сестру Камалку!

      Село раскололось на два лагеря: одни, приверженцы старых традиций, осуждали непокорившуюся «невесту», отказавшую «жениху», а другие, что не признавали изживших себя тягостных законов, были горой за независимую и современную умницу Басю. Гордились невероятно, что не согнулась, не испугалась и выстояла в борьбе против всех мусульман и родовой общины! Скандал разгорался всё ожесточённее!

      Мать несостоявшейся «невесты» отказывалась отдавать обратно стороне незадачливого «жениха» калым, уже потратив-пропив большую его часть, нещадно давила на непокорную неблагодарную дочь, грозила проклятьем, отлучением от семьи…

      Стало понятно: Балжан в селе не останется, не дадут, сживут со свету. Ей просто придётся уехать, чтобы элементарно выжить.

      Класс впал в прострацию.

      – Как это, уедет?

      – Куда уедет?

      – А мы?

      – А как же наш класс без её руководства?

      – Нет, не хотим, не позволим, не допустим, не…

      Допустили. Позволили. Отпустили. Попрощались. Разрыдались. И… застыли в своём горе и одиночестве. Замкнулись в раковинах, не достучаться.

      Замерев, остановив мысленный бег, стали плохо соображать на уроках.

      Успеваемость оставляла желать лучшего, а педагоги ничего не могли с учениками поделать.

      От нового классного руководства девятый класс категорически отказывался, заявляя директору, что отныне будут сами себя контролировать в память о Балжан.

      – Не посрамим, не опозорим даже в её отсутствие!

      – Справимся и станем вновь лучшими!

      На что Танеевская пыталась увещевать, убеждая:

      – Поймите! Никто в РОНО не разрешит оставлять класс без руководства. Ничего не получится. Столько бумажной волокиты там… Только классный руководитель в состоянии с ней справиться!

      – Тогда Вы и будете им! На бумаге…

      Кто это выкрикнул тогда? Марина не помнила.

      Почему-то всем стало легче: «Пусть уж сама директор значится в классных руководителях на бумаге, а мы перейдём на самоуправление. Точка».

      Так и сделали.

      Редкие классные собрания, которые вела Лёпа, не смирили их, и ей только оставалось общаться с ребятами, как с хворающими пациентами, уговаривать и убеждать в чём-то. Класс нехотя слушал и так же неохотно уступал. Отношения постепенно налаживались, чем учитель и не преминула воспользоваться – стала нещадно гонять по математике. Не шутка, до выпускного оставалось полтора года всего!

      Увидев, что новая методика возымела действие, и другие преподаватели накинулись на мятежный класс, аки стервятники.

      Было трудно, но справились, не смотря на то, что нагрузки по предметам были явно завышены в разы, соответствовали, скорее, уровню техникума или спецшколы с уклоном. И наступил момент, когда стало интересно учиться, успешно преодолевать трудности.

      Переступив психологический барьер, победили. Но, победив, неминуемо сдались обстоятельствам.

      Жизнь оказалась куда мудрее их.


      …Наступила теплая осень.

      Закружились в воздухе опадающие листья, устилая улицы села. Запахло жухлой травой и дымом от сжигаемых куч растительного мусора на огородах и в садах, на тропинках аллей и в парке.

      У ребят наметились маленькие развлечения. Решили собраться у кого-нибудь, посидеть компанией – у троих намечались дни рождения. Шестнадцать!

      Собрались и пошли на Верхнюю улицу.

      Вся ватага уже ушла вперёд, неся с собой продукты и сладости для общего стола. Запоздало вспомнили, что имениннику не приготовили букета!

      Марина вызвалась достать, отпустила ребят вперёд, сказав, что догонит с лёгкостью.

      Пошла к соседке по улице Антонине, объяснив, для чего её драгоценные розы нужны. Та, скупая, но добрая в душе, отнекивалась, жадничая.

      – Баба Тоня! Ну, представь, что это для меня! Что у меня сегодня день рождения! – хитро заглядывая в серые глаза старушки, ластилась и строила уморительные просящие рожицы. – Неужели не подаришь мне, твоей соседке и вечной няньке твоих внуков, букетик роз, а? Не поверю такому никогда! – приникла к груди бабули, хохоча с нею. – Ты ведь меня любишь, я это точно знаю! А уж как меня любит деда Саша!..

      Женщина рассмеялась звонко и молодо, обозвала Мари хитрющей лисой и величайшей подлизой, но роскошный букет из своего знаменитого розария дала, собственноручно срезав цветы и оформив искусно.

      Поцеловав и обняв славную соседку, поблагодарила добрую душу и побежала вприпрыжку догонять ребят.

      Едва вышла из калитки в переулок, от неожиданности вздрогнула: из темноты стремительно вышагнул Жора и поймал в объятия! Стоял, сильно вжав в напряжённое взрослое мужское тело, дрожа, словно замёрз на теплом ветру поздней азиатской осени. Положив голову на девичьи волосы, убранные в два задорных кудрявых «хвоста» с красивыми московскими заколками, тёрся щекой о тёплую кожу, пахнущую лимонным шампунем, вдыхал запах польских духов «Быть может», стонал от наслаждения и никак не мог оторваться, заразив чувственным трепетом и её.

      Подняв личико, встала на цыпочки, стала целовать упрямый раздвоенный подбородок, ласково тереться лбом и щёчками о крепкую шею, доводя парня до исступления горячим дыханием под ушами!

      Приподняв провокаторшу в мощном объятии, прижал к бёдрам. Зарычал, едва справляясь с чувствами, когда не ответила!

      Положила на его страстное пунцовое лицо ладошку, пахнущую зеленью и розами, провела медленно и ласково вниз ото лба до подбородка, словно закрывая малышу глазки, призывая скорее стихнуть, уснуть, стать ангелочком и паинькой.

      Опешил, замер, задохнулся почему-то от радостных слёз и… чуть не задушил ручищами в порыве чудовищного, беспросветного, чёрного отчаяния! Душу буквально разрывала железными крючьями чёткая картинка, неожиданно всплывшая в это мгновенье перед глазами: Маринка, сидящая на краешке детской кроватки и делающая именно этот нежный материнский жест… их сыну! Чудесную, умильную и волнительную сценку семейного счастья вдруг заслонили жестокие и неумолимые глаза его матери, практически вытеснив силой видение желанного Эдема. Вот и обезумел, поняв, что этим хотела сказать девочка: «Нам не быть вместе – Рая разрушит всё».

      Похолодел от правдивости предчувствия, молча разжал объятия, поставил на землю, ласково поцеловал в лоб, крепко обнял за плечи, прижал бочком к бедру и, сникнув, нахмурившись, сгорбившись, пошёл рядом.

      Причина плохого настроения ей была известна – мама.

      Она его не оставляла в покое с того самого дня, когда они в общем безумии и порыве кинулись в объятия друг другу на перекрёстке у клуба. Раиса пилила ежеминутно, давила на сознательность, на необходимость не отвлекаться от учёбы на лишнее. А «лишним» была она, Марина Риманс.

      Бедный Жора, стараясь не расстраивать мать, подстраивался, поддакивал и соглашался до тех пор, пока чувства не восставали против невыносимого диктата! Вот и сегодня, очевидно, восстали и потребовали земного, законного, мужского.

      Тихо вздохнув, задрожала: «Чуть не сорвался и не напал! Ещё пару минут, и завалил бы в траву на полянке! Почему увидела это так ясно? Видела, как резко кинул влево на мягкий ковёр из альпийского густого клевера, амории ползучей, и содрал, разрывая, с меня одёжку! Вот и сжала силой воли, закрыла эту сцену в уме, не позволив оформиться до конца. Тогда и пришло решение с материнским жестом. Откуда взялась твёрдая уверенность, что такая малость с ним сработает? Нет ответа. Видимо, помог “дар”, не иначе, – вздохнула. – Спасибо, бабушка».


      Крепко держась за руки, шли безлюдным переулком, пока не вышли на свет фонаря на перекрёстке.

      Старый фонарь, прикрытый железной шляпой-тарелкой, висел на длинной металлической петле и раскачивался со скрипом. Световое пятно перемещалось из стороны в сторону в такт колебаниям и порывам ветра и сопровождалось грустным скрипом заржавевшей петли: «Ии-ииыыы-ыыккк! Иии-икк…» Туда-сюда, туда-сюда. Так тоскливо было от этого скрипа! Словно поминальный плач по лету, скорбная песнь по уходящей осени.

      Листья, срываемые тёплым ветром, летели сквозь свет фонаря, вспыхивали на мгновение в ореоле электрического сияния, кувыркались, порхали и пропадали, исчезая в темноте. Словно снежинки, крупные и золотые: падали, кружились, сталкивались, разлетались, встречались…

      – Смотри! – прошептал Жорик. – Как снег…

      Разжав руку, кинулся вперёд в круг света, что-то делая с рубашкой на бегу.

      Засмеявшись, Мари прибавила шаг, приблизилась, но не стала входить в освещённое место.

      Сбросив пиджак на землю, расстегнул до конца рубашку, раскинул руки и подставил тело навстречу афганскому ветру, отчего та надулась, как парус, и распахнулась, затрепетав в тёплом потоке, словно крылья бабочки. Стоял в подвижном раскачивающемся облаке света с распростёртыми руками, будто живой крест, а кругом летели-порхали листья.

      – Я лечу! Видишь, меня нет на земле. Я летаю! Свободен, как птица. Только воздух и небо… – с каким-то благоговением шептал.

      Стоял, овеваемый шелковистым, ласковым, ещё не остывшим ветерком южных пустынь и гор, среди шуршащей, осыпающейся, кружащейся листвы осокорей и раин.

      Как заворожённая, шагнула в световое облако, смело ступила на его «небо».

      Неожиданно схватил её за руки и резко прижал к обнажённому, напряжённому, горящему огнём торсу.

      Едва успела выставить между ними букет роз!

      – Ай! Колются! – вскрикнул, но объятия не ослабил.

      Серьёзно посмотрел сверху, и во взгляде не увидела ничего детского, юного, невинного: перед ней был трепещущий от страсти, молодой и сильный, почти отчаявшийся возбуждённый мужчина.

      – Маришка, полетишь со мной, любимая? – спросил хрипло.

      Смотрел с таким выражением лица и глаз, что стало понятно: от её ответа в эту минуту зависит жизнь обоих! Его руки стали жёстче, губы неумолимо приближались…

      Смотрела потрясёнными распахнутыми изумрудными омутами, прекрасно понимая, что очевидный ответ давно витал в воздухе среди лёгких ароматных порхающих листьев этой безумной осени и ложился прямо у ног, смиренный и податливый, так же согласный на всё. В голове стояла странная молчаливая пустота и невесомый воздух, пахнущий увядающей тополиной листвой, горчинкой дыма догорающих костров и поздними осенними розами. Мысли отсутствовали, парализуя волю, а заветное короткое слово готово было сорваться с языка…


      …Катастрофически-опасное положение спас чей-то громкий голос, донёсшийся издалека, из темноты – звал. Зов повторился, усиленный множеством возмущённых знакомых юных голосов.

      Они привели мгновенно Марину в чувство, как та горсть снега за воротник пальто, брошенная озорным Жоркой-мальчишкой в далёком детстве. Вздрогнула, будто вновь её почувствовала на спинке, передёрнулась тельцем, принуждённо рассмеялась, вывернулась из кольца мощных и цепких, совсем взрослых рук и, состроив дурашливую детскую мордашку, ответила с вызовом:

      – Нет уж, спасибо! Я этим летом на самолётах налеталась до тошноты! Пока нет такого желания!

      Шутя, кинула в него колючий букет.

      Розы попали в его голую грудь. Ловко поймав, автоматически прижал сильно, не позволяя упасть на землю.

      – Колются же! Опять? За что?..

      Придя в себя, наконец-то начал соображать трезво. Странно зыркнув в спокойные до нейтральности глаза, собрал цветы в одну руку, вторую воинственно упёр в бок, расставив ноги на ширине плеч.

      – Так, значит? Бросаться? В меня? – притворно сурово и возмущенно посмотрел на хитрое личико, погрозил сурово букетом. – Розами? Подарком?..

      Поперхнулся, виновато покраснел лицом, опомнился.

      – Ой, блин! Праздник… А ребята-то, наверное, совсем нас заждались! Уже вопят просто…

      Посмеялись оба над коротким, но опасным приступом безумия, выдохнули легко и светло.

      Мари забрала многострадальный пахучий презент, дав парню возможность привести лицо, мысли и одежду в порядок.

      Шагнув снова вплотную, сильно сжал девичьи руки в одновременно отчаянном и благодарном жесте, со слезами на глазах тихо поблагодарил за хладнокровие и трезвость ума в такой критический момент! Он-то точно стоял на краю пропасти: потерял разум вообще! Похолодев, покаянно безмолвно выдохнул: «Спасла! Стоило ей кивнуть… Уберегла, единственная…»

                Февраль 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2013/02/08/473