История одной свадьбы. 18. Горькие итоги...

                ГЛАВА 18.
                ГОРЬКИЕ ИТОГИ.

      …Молодые шли тихими ночными улицами села и никак не могли начать разговор.

      Дойдя до центра, сели на скамейку в автобусной остановке, что имела вид половины юрты.

      Советский артобъект: арматура, бетон, побелка, национальные рисунки и атрибуты юрты – сундук (из бетона), пара железных скамеек с деревянными сиденьями. Сделано основательно, на совесть, на века.

      – Серёжка, ты только не психуй и выслушай меня до конца, – начала, протяжно вздохнув и невольно скосив глаза в сторону дома Каси. – Я хочу повидать Касыма…

      – Что?!

      Вскинулся, сорвался с места, забегал по остановке в сильном волнении, но, быстро взяв себя в руки, остановился напротив.

      – Марин… Я… Чёрт! Даже не знаю, как тебе это и сказать… – смотрел с печалью и сочувствием, с пониманием и… жалостью. – Ну… в общем… мать Касыма встретила мою… и попросила передать, чтоб я к ним пришёл домой… – терзался и не мог подобрать нужные слова.

      Всё смотрел то в тёмное звёздное небо, словно ища там поддержки, то на неполную луну, закрывая глаза на мгновение, то в непроницаемую тьму далёких гор, будто желал в этот момент быть от Мари как можно дальше.

      – Его родители попросили меня… чтобы я… не допустил вашей с Касей встречи! Вот, сказал, – рухнул слева возле неё на скамью. – Думай.

      Долго переваривала сообщение. Обернулась с резко побледневшим лицом, на котором сияли огромные, потрясённые, негодующие малахитовые глазищи.

      – Договаривай, – выдавила сипло.

      Смущённо отвернулся, но она повернула к себе, взяв голову парня в руки.

      – Ну? Валяй, вываливай всё! Не тушуйся!

      Схватил тоненькие девичьи руки, опустил на щёки, сжал в запястьях, со своего лица не убрал.

      – Вас в ту ночь видел его отец, – заговорил тихим голосом. – Всё видел. Родители очень обрадовались… Только ты заставила Касыма снова захотеть жить…

      Ласкал пальцами запястья, говоря медленно, с паузами, севшим хриплым голосом:

      – Но они хотят его видеть живым многие годы, понимаешь? А если ты сейчас приедешь к нему, он может отчаяться и… наложить на себя руки, – накрыл руками её ладони, прижав к щекам. – Даже может сбежать из больницы! За тобой… – шептал, борясь с захлестнувшими собственными чувствами. – Вот родители и попросили меня, как друга… постараться удержать тебя от поездки. Или запретить, если станешь упорствовать!

      Осторожно снял женские ладони, встал со скамейки и, резко выйдя из павильона, поднял светловолосую голову, подставляя пылающее лицо под лёгкий, прохладный и ароматный ночной ветерок из ущелья.

      Постояв несколько минут, вернулся, сел рядом.

      Безмолвная истерика накрыла её с головой: горло перехватил спазм, дыхание спёрло, слёзы обильно хлынули из распахнутых в молчаливом протесте глаз, тело сотрясала мелкая нервная дрожь. Мысли устроили бомбардировку, муча болью, мутя зрение и ясность ума:

      «Запретить? Что? Свидание? А Касю спросили, желает ли этого? Да откуда им знать, что может сделать? Чего хочет? Почему даже в двадцатом веке законы и устаревшие правила продолжают ломать человеческие души и наши с Касей судьбы?..»

      Задрожала, застонала, не справляясь с эмоциями.

      – Мариш…

      Вновь встал с тяжёлым вздохом, подошёл, обнял, положив её голову к себе на живот, под самое сердце.

      – Пойми их правильно. Они прекрасно понимают, что ты москвичка до мозга костей: птичка редкая залётная, но такая долгожданная и желанная здесь, на твоей Родине. Сознают: не пара тебе их сын, простой бедный казахский мальчик из многодетной и нищей семьи. Но не в этом даже дело!

      Склонившись, спокойно поцеловал ароматную девичью макушку, а его сердце жило собственной яростной жизнью, исступлённо вырываясь из молодой груди.

      – Если встретишь, повидаешься, только душу растравишь – хорошо понимаю тебя. Точно знаю – всегда в ответе за того, кого прикормила! Или полюбила… – тепло рассмеялся.

      Потёрся носом о кудрявые волосы: «Запах лака ещё чувствуется. И роз». Тайком вздохнул, продолжил разговор:

      – Смирись. Эту войну не выиграть – не те условия и время. Понимаешь сама. Ни на кого не обижайся: ни на его родителей – их семья тебя любит, как дочь и сестру! Знаю, видел по покрасневшим от слёз глазам. Ни на мусульманские законы – не они их писали, им просто свои не простят, изгонят из общества – там особые устои и уклад. Ни на мою маму – поневоле причинила тебе боль, а этого никогда не сделала бы нарочно! И на меня не держи зла – насильно стал послом мира, ё-маё…

      Сильным рывком поднял её с сиденья на ноги, практически бросив себе на грудь, порывистым объятием вжал в напряжённое возбуждённое тело. Дрожащими крепкими коротковатыми руками сладострастно провёл каким-то неистовым и отчаявшимся жестом по изгибам девичьей тонкой фигурки. Помедлив, не сдержался и приник к губам с нежным и печальным, будто извиняющимся поцелуем. Оторвавшись, дышал хрипло, надсадно, пытливо смотрел вглубь изумруда сквозь слёзы Мари: прозрачные, нереальные, словно слюдяные в лунном свете. Маялся, старался что-то важное увидеть за призрачной и хрупкой влажной плёночкой. Видимо, не увидел.

      Тягостно вздохнул всей грудью, выпустил из объятий, вывел под руку из павильона.

      Направившись домой, обнимал худенькие костлявые плечики, поражаясь их тонкости и слабости: «Что в ней такого, что у всех мужиков голову “сносит”? Красива? Да, до некой уродливости. Добра? Да, но строго избирательно. Стать, фигурка? Это не отнимешь, да. Дюймовочка! Что-то не физическое нас тянет, а… колдовское, что ли? Не зря же казахи и турки шарахаются от неё. Сколько девчонок красивых, средненьких и пострашнее инородцы своровали замуж, над сколькими басмачи надругались, сломали и превратили в шалав, а её ни разу не “зацепили”. Ведьма – охраняет “дар” потомственный. Волшебница наша».

      Через силу продолжил беседу:

      – Не мне тебе запрещать и отказывать в чём-либо – меньше всего имею на это право после сегодняшнего вечера, – горестно вздохнул, захлебнувшись горькими мыслями, голос осип. – В конкретном случае, я на стороне Касыма и его родителей. Дай ему шанс разобраться и принять решение. Если завтра появишься возле постели, у него просто не останется выбора, понимаешь?

      Не слышала.

      Перед глазами был не друг, дорога и тёмная улица, а фруктовый сад, пронизанный светом лампы, кружевная тень от листьев персикового дерева, исступлённое счастливое лицо Касимки, когда, наконец, понял, что многолетняя мечта сбывается, что уйдёт туда, за грань жизни, настоящим мужчиной: сильным, любимым и желанным! Ею, Мариной. Единственной.

      Потерянно закрыла глаза, видя его перед собой ясно, физически ощутимо. Через боль улыбнулась видению: «Прощай, Кася».

      Провожая по длинной Центральной улице, тёмной, тихой и спящей, Серж не отпускал плеч Мари. Ласкал пальцами, придерживал на дорожке в камнях, не видимых в ночной мгле. Теперь молчал. Даже в мыслях. Знал: начнёт разбираться – сорвётся окончательно и разрушит всё: и свою личную жизнь, и своей семьи, и семьи родичей. «Да чего греха таить, уже почти разрушил!»

      Говорить тошно было и ей, просто убитой новостью и неудачей в невинной просьбе – повидаться с Симкой! Не плакала, не всхлипывала. Замерла, застыла, заледенела сердцем от непонимания: «Почему всё так вышло? За что?..»


      …Дойдя до её переулка, напрягся, остановился.

      Это сразу привело девушку в чувство.

      – Что-то ещё?

      Встала напротив, заглядывая в глаза: тёмные, мерцающие чёрными алмазами в свете углового фонаря.

      Старательно прятал взгляд, скрывая боль и отчаяние.

      Лишь рыкнула беззвучно: «Блин…»

      – Я могу чем-то помочь? – тихо, понимая прекрасно, что за этим последует.

      Стремительно шагнул вплотную и, не касаясь телом, поцеловал в губы, на этот раз по-настоящему: отчаянно, дико, с неуправляемой жадностью, звериной… любовью! Почувствовав, что откликнулась, утробно зарычал: «Не отвечай!» Застонал, содрогнулся от нахлынувших чувств, опомнился, закончил поцелуй: провёл по женским приоткрывшимся устам сомкнутыми губами, продолжая любить кожей, теплом, воздухом. Касался еле-еле, как скользит тополиный пух по щеке… Взяв себя в руки, отступил на несколько шагов, страшась не совладать с эмоциями и тем, чего требовало мужское ущемлённое эго: «взять» силой, унизить, растоптать и… убить за отказ.

      – Только этим, – прохрипел с мукой.

      Терзаясь огненным чувством вины и раскаяния за отчаянные мысли, старался преодолеть душевный кризис всеми силами. Подумал о семье. Помогло.

      – Маринка, я с тобой прощаюсь, – надрывным голосом с трудом выдавил. – Пропаду на некоторое время. Так надо, пойми. Если больше не увидимся, знай – это лето было самым счастливым для меня! Память о нём сохраню на всю жизнь, – в последнем прорыве сохранить свой брак, выпалил: – Я пока не могу тебя видеть!

      Резко развернувшись на пятках, быстрым шагом пошёл прочь.

      – Прости. Мне жаль, – прошептала в спину, не надеясь, что услышит.

      Услышал, опешил, остановился на мгновенье, закричал безмолвно: «Ведьма! Стерва!» Собрав остатки воли, задавил испепеляющее бешенство и поспешно ушёл в черноту, засунув глубоко в карманы брюк стиснутые до хруста кулаки.

      Провожая взглядом, тяжело выдохнула, сдерживая накатившую истерику.

      «Вот и всё. Нет ещё одного друга, с которым было прожито немало радостных и грустных дней, с кем связывает столько воспоминаний! Прощай, Торопыжка! Счастья тебе, мой рыцарь печального образа! Я для тебя не стала Дульсинеей. Скорее, ветряной мельницей…»

      Заплакав горько, пошла домой.


      …Отпуск заканчивался, отсчитывая последние дни, но Мари они были не нужны. Если бы ни Карин, сдала б дефицитный билет на самолёт с датой вылета через пять дней и немедля поехала в Москву поездом! Четверо суток пути оплакивала бы судьбу. Хватило б вполне.

      Но, как напомнил в тот вечер Сергей, она всегда была в ответе за тех, кто рядом, кто важен, кому стала нужна, как вода в пустыне. Поэтому не могла всё и всех бросить, поддавшись минутному отчаянью, и уехать тотчас и подальше. Были племянники и дочь, мать и Карин, друзья и соседи, знакомые и друзья друзей – «целый орда и ещё маленький арба», как приговаривала мама Бека Асель. С ними не повидалась, не попрощалась, не договорила, не попросила прощения…


      …Гости стали приезжать и разбирать детишек, развозя по городам и сёлам большой страны.

      Стало пусто и непривычно без маленьких орунов и горлопанов, пачкунов и потеряшек, задир и тихонь.

      Отъезд Артёма расстроил всех до слёз!

      Мари грустно вздыхала: «Славный парнишка вырос у сестры снохи. Как его оплакивали маленькие бармалеи! До самого поворота бежали за автобусом, коленки посбивали, падая…»


      Лето заканчивалось, отпуска и каникулы тоже.

      Ей оставались домашние дела и редкие встречи с друзьями.

      Видя грустные неживые глаза одноклассницы, они старались всеми способами развлечь, развеселить, придумывали, устраивали наскоро изобретённые праздники.

      Грустно улыбалась, оставаясь потерянной и несчастной. Не могла безоглядно шалить и петь, как прежде, словно в душе сломалась пружинка веселья и хулиганства, а как её починить, не знал никто.

      В мелодии встреч зазвучала тоскливая нотка разлуки и диссонанс непонятной тревоги, которую ощущали все! Переживали, переговаривались, советовались, а предотвратить были не в силах. Будто нечаянно звали её. И беда не заставила себя ждать.


      Кириенко снова предпринял попытку штурма крепости по имени Карина, и Мари с матерью пришлось усилить контроль и надзор за девушкой. Страшились, что покорённая настойчивостью девочка натворит непоправимых глупостей.

      В один прекрасный день это едва не случилось!

      …Юра приехал к дому Риманс на мотоцикле с запасным шлемом на сиденье.

      Постучав в окно кухни, через стекло спросил племянницу.

      Выйдя на стук на веранду, Марина всё сразу поняла: у него странно горели глаза, был необычайно взвинчен и взволнован, приглашая Кэри на прогулку в горы, в ущелье с арчовой рощей, что очаровала её прошлый раз. Выглянув на дорогу и убедившись, что едет один, без друзей или бандитов, молниеносно закрыла калиточку и наружную дверь на крючки и птицей кинулась в нутро дома.

      – Карин, отойди от окна! – прикрикнула, заметив, что та прилипла к окну носом и радостно машет Юре ручкой. – Кому сказала! Вон!..

      На резкий окрик из зала вышла удивлённая Варвара.

      – Доча, ты чего это?

      – Мама, держи Каринку! – только и успела крикнуть.

      Юная москвичка… ринулась в дверь!

      Варе прыти было не занимать: вцепившись в тонкую талию клещами, закинула девочку в залу, как котёнка, зашла следом, прикрыв обе створки двери и бросив через плечо:

      – Не выпущу. Разберись с засранцем. Как ты умеешь. Не церемонься. В углу…

      Мари вернулась на деревянную веранду и столкнулась с незваным гостем нос к носу!

      Он посмел войти без приглашения, недоумевая и сердясь на непонятную задержку Карин.

      Неожиданно резко и сильно вытолкнула его за порог пристройки, вновь закрыла низкую метровую дверцу, которую её отец сделал ещё для них, детей-ползунков, чтобы не расползлись из дома. Подняла на нежеланного гостя отстранённые, нейтральные, почти равнодушные глаза.

      – Тебе лучше уйти немедленно. Карина не выйдет. Я не позволю испортить ей жизнь, Юра.

      Долго не мог понять, ослеплённый и оглушённый плотским желанием и предвкушением лёгкой победы. Постепенно стало доходить, что тайная операция с Карин, тщательно скрываемая от всех, раскрыта, его мечте никогда не сбыться, и… впал в бешенство! Пытаясь сдерживаться, лепетал, что просто покатаются, посмотрят горы и вернуться, что напрасно не доверяет. Мол, я же твой однокашник и знакомец с яслей, и т. д.

      Её обмануть и переубедить было невозможно: губы его говорили одно, а глаза – другое! Это был взгляд не человека, а тяжелораненого животного, дикого хищника, у которого отбирали давно выслеживаемую и выслеженную, наконец, добычу! Без боя отдавать её он и не собирался! И бой этот будет смертельным!

      – Последний раз предлагаю: уйди по-хорошему, – спокойно продолжала.

      Чутким ухом слышала в глубине дома истерические вопли обезумевшей влюблённой пятнадцатилетней девочки, готовой на всё!

      – Попытаешься проникнуть силой – посажу, начнёшь бить стёкла – посажу, ударишь меня – посажу.

      Жестокие и жёсткие, чужие слова слетали с её уст, не вызывая ни грана сожаления в душе. Профессия пригодилась в эту решающую минуту. Хладнокровие и непреклонность спасали уже не раз. Так будет и сейчас. Была уверена на все сто.

      – Считаю до десяти. В комнате мама через тонкую перегородку стены договорилась с соседями – будут свидетелями. Решай: убираешься немедленно, или тюрьма и позор.

      Смотря в абсолютно невменяемое, полное ненависти и нечеловеческой ярости лицо, не видела друга. Перед ней стоял, готовый на всё, бывалый растлитель малолеток, а с ними в Конторе разговор короткий: уничтожали на месте без вмешательства других силовых структур.

      – Раз… Два… Три…

      За её спиной, в дальней комнате дома рыдала и вырывалась потерянная ошалевшая девчушка, которую сдерживала сильная, и когда требовалось, беспощадная до садизма мать. Тоже «профи».

      Слыша крики влюблённой девочки, Юрий попытался ринуться в дом, сметая всё на своём пути!

      – …восемь, девять… Юра! Это последний шанс остаться на свободе! Клянусь жизнью твоей матери, которая умирает от рака! Хочешь похоронить её? Увидеть последний взгляд? Принять прощальное благословение?

      Слова о страстно любимой матери остановили чудовище, загнали его обратно в подсознание.

      – Или предпочитаешь узнать о её кончине за решёткой от равнодушного надзирателя?

      Не сдавалась, добивая друга, товарища, человека. Он и не был им сейчас.

      Смотря прямо в белые от безумия глаза, произнесла:

      – …Десять!

      Услышав последнюю цифру рокового отсчёта, отшатнулся, руки опустились, взгляд стал вновь синим, белки глаз налились кровью. Кусая губы, нервно подёргивая лицом, медленно приходил в себя. Выдавил чужим низким голосом:

      – Никогда этого не прощу! Ненавижу!

      Развернулся на пятках и, не глядя даже искоса в окно кухни, быстро ушёл со двора.

      Выйдя за калитку, бросил взгляд, полный ярости, в сторону дома и стоящей на месте бывшей одноклассницы. Завёл мотоцикл и, взревев мотором, подняв машину на заднее колесо, рванул прочь, сыпанув веером гранитный гравий, взбаламутив на истошный лай соседских псов.


      …В калитку поспешно вбежала бледная, взволнованная до трясущихся губ, соседка тётя Нина.

      – Что тут произошло? Почему Каринка так кричала?! – приглушила голос, покосившись на кухонное окно. – Хотела с Юркой убежать, да? – посмотрев в белое лицо Мари, поняла и без слов. – Вот ведь напасть! Ой, что ты пережила, Мариночка! Совсем с ума сошёл! Вот бесстыдник! Бедная Лиля, матушка его… Вот наказание! Ах… какой паскудник… Что удумал, охальник…

      Бело-синяя от волнения девушка пригласила пожилую женщину жестом руки в дом, будучи не в силах говорить. Тело дрожало от дикого нервного напряжения, как перетянутая струна, спазм стиснул горло до удушья, в глазах всё ещё стоял кровавый туман.

      «Ещё бы мгновенье, и я б застрелила Юрку из ружья! Висит за старым дождевиком отца в углу веранды слева. Никто о нём не знает, только мы с мамой и брат. Заряжено и исправно. Стоило только протянуть руку…

      Попыталась прогнать спазм из горла, поводив шеей из стороны в сторону.

      – Не переживала ни мгновенья о последствиях. Самооборона, плюс угроза жизни домашних. Уже через пару часов здесь оказался б кто-то из моих наблюдателей. А то и раньше – несколько раз замечала рядом незнакомцев с военной выправкой. Значит, мне ничто не грозило. Адвокат смёл бы все улики железными аргументами, – задавила мысли, вернулась в действительность. – Стоп. Дело сделано – забыть. В архив».

      – Стоит ли заходить? К месту ли я буду? – терпеливо помолчав, засомневалась соседка.

      Увидев утвердительный кивок и слабую улыбку Марины, облегчённо вздохнула.

      – Если только помогу чем… Вам пришлось трудно, бедным… Девочка-подросток – такая проблема! Да ещё и чужая по крови… – безостановочно говоря, вошла в дом.


      Там уже была тишина.

      Карин сидела у окна спальни, глядя в него остановившимся взглядом, теребила насквозь мокрый носовой платочек с красивой каймой из ришелье, от которой остались лишь жалкие клочки. Не поворачивая головы, не говоря ни слова, упрямо набычив крупный лоб, выражала протест и презрение всем, кто только что спас её девичью честь и честное имя их семей.

      Не обращая на это особого внимания, женщины шумно стали накрывать на стол, готовясь к чаепитию, задавая полувопросы обиженной девочке, не ожидая на них скорого ответа, следя постоянно за её действиями и движениями.

      Бедняжка начала придумывать всякие поводы, чтобы срочно выйти на улицу.

      На все надуманные просьбы и предлоги кто-то из троих тут же отвечал:

      – Я с тобой!

      Замолкала, зыркнув с ненавистью, потом опять что-то предпринимала…

      Только к ночи сдалась, горько и тихо заплакала, с глухим воем повалившись лицом в подушку.

      Женщины единодушно выдохнули:

      – Отпустило.


      Ещё три дня контроль был тотальным, буквально диктаторским!

      Помогали дети соседей, соседки и знакомые, бандиты, устроившие скрытый наблюдательный пост в саду бабы Тони через дорогу, сельчане, прослышавшие о новой выходке несносного сынка бедной Лилии Михайловны.

      Марину возненавидели два родных и близких человека: Кэр и Юра! Предполагала и вполне закономерно ожидала этого, но рана оказалась так глубока, что с трудом держалась, стараясь не плакать на людях. Роняя слёзы разочарований и неудач, подводила горькие итоги лета: «А было ли горше этого в жизни? Нет, пожалуй».

      Как же она ошибалась, наивная! Видимо, горечи было недостаточно «для полного счастья».

      Хмыкала много позже, когда смогла всё обдумать с трезвой головой и остывшими эмоциями: «Господь славно в то лето покуражился и над моей судьбой, и над судьбами друзей! Вот уж повеселился… Поиздевался… Животик точно надорвал, болезный…»

      Горечи невольно добавляли и сердобольные соседки, принося «на хвосте» подробности отношений в семьях знакомых Марины.

      Вот и о молодой семье Торопыгиных порассказали всякого…


      – …Алёнка, – как-то в вечерней мгле, придя в гости не совсем урочно, заговорила Лена, свекровь, – ты почему не с мужем? Опять оставила его в компании, а сама отсиживаешься дома, как девица красная?

      Присела на лавочку возле крыльца, опасливо оглянулась, убедилась, что новоявленных племяшей и родичей поблизости нет.

      – Ты ж не глупая, должна понимать, что там не простая девчонка-односельчанка, не обычная школьная знакомица и подружка! Пойми, это Маринка, «Ведьма-чигинда», настоящий морок зеленоглазый! Скольким парням душу поломала этими самыми глазищами! – обняла сноху за плечи, поражаясь молчанию и спокойствию. – Любишь, доверяешь, отпускаешь – похвально, но не забывай поговорку: «Доверяй, но проверяй».

      – Они только друзья, поклялся.

      – Он мужик, сын своего отца, да и своей матери, чего уж душой кривить! – тихо рассмеялась, зыркнув искоса грешными глазами. – Будь рядом, влейся в компанию, стань там своею и равной. Маришка примет и полюбит – добрая и славная она! Звоночек ясный, хохотушка и озорница, на подъём лёгкая, характер воздушный, не обидчивая, щедрая и милосердная! Это и опасно, пойми, наконец. Едва приехала, парни осатанели, гон у всех весенний начался! А ведь она никогда им не давала повода, знаю, что говорю. Тут у неё были два воздыхателя-одноклассника, отвечала только глазами, не подпустила! «Девочкой» замуж вышла! Но они, её любимые, по сей день «хромают» сердцами, представляешь?.. Десять лет прошло! – приникла головой к плечу Алёны, погладила стиснутые на коленях руки. – Есть в ней что-то необъяснимое, то, что мужиков тянет и губит. Вот и прошу: убереги свою семью. Не прошу следить, преследовать, контролировать – Серёжка этого не потерпит. Но сидеть, сложа руки – это ещё хуже, пойми. Ходи с ними, сиди, слушай, делай вид, что интересно, скучай молчком, но не оставляй его ни с друзьями, ни наедине с нею. Потеряешь мужа, чует моё сердце… Я не ошибаюсь в чужих чувствах… Он не забыл тоже.

      – И не подумаю! – вскочила в негодовании, вырвавшись из объятий. – Если по-настоящему любит, никакая ведьма не помешает! А если слабак, то держать не стану!

      Ринулась в слезах в дом, едва не сбив младшую сестрёнку, вышедшую на крик.

      – Нелька, хоть ты ей скажи! – Лена тяжело встала со скамьи. – Растолкуй. У меня не вышло.

      – Говорила уж. Толку-то, – понуро буркнула, сердито покосившись на гостью.

      – Тогда, умываю руки, как говорят. Я её предупредила честно, хоть это и мой сын. Могла б вообще сделать вид, что не вижу и не знаю ничего! – повысила голос, чтобы услышали в доме. – Время работает не на тебя! Упускаешь счастье! Потом только его не вини – и твоя вина будет!

      Под безмолвные обиженные слёзы Нелли ушла со двора, громко хлопнув калиткой.

      – Не стала и слушать? Гордячка! Немка – выше всех себя ставит, голубая арийская кровь, – проворчала соседка Гуриха, сидевшая неподалёку в тени куста шиповника над арыком – ноги больные студила. – Я пыталась по-соседски поговорить, поделиться наблюдениями, так меня послали все их бабы. Поделом. Что значит, не с нашего села – чужие!

      Встала, босиком шагнула к Лене, зашептала:

      – Боюсь, все мы опоздали. Горит он. Сгорит в аду её глаз… И твой не уберёгся…

                Февраль 2013 г.                Продолжение следует.

                Фото из личного архива: на уровне 1,5 тыс. метров; ущелье Кара-Су, дожди.

                http://www.proza.ru/2014/11/19/274