История одной свадьбы. 22. Дом первой жены...

                ПОСЛЕСЛОВИЕ 1.
                (К роману «История одной свадьбы»).

                Сны – дверь за грань?

                ДОМ ПЕРВОЙ ЖЕНЫ.

      Спустя год после событий в селе во время отпуска, в 1990-м, в октябре месяце, с Мариной Риманс произошла не менее волнующая и трагическая история в Москве, в гостинице с одноимённым названием*.

      Новая драма невольно вскрыла тонкую корочку старой раны на сердце девушки.

      Лежала после обморока на диване в комнате отдыха персонала, как вдруг перед затуманенным взором поплыл чёткий и пугающий своей реалистичностью фильм…


      …Нурка стоял на кухне дома на Речной улице, прислонясь правым плечом к стене возле окна, и смотрел в него невидящим взглядом. Был пьян, но ещё не настолько, чтобы не владеть языком. Слегка покачиваясь, старался не смотреть на мать Нариму, сидящую неподалёку на полу на корпе и смотрящую на него сквозь слёзы.

      Видимо, у них происходил тяжёлый разговор и оба не могли смириться с доводами собеседника.

      Ощущение безысходности на лице матери и упрямое выражение на хмуром лице сына только подтверждали это.

      – …Сынок, – дрожащим голосом попыталась снова его в чём-то убедить, – ну, сам подумай: как это выглядит со стороны? Твоя жена должна жить в твоём доме, а не ты в её! Так положено. Так было всегда, – пыталась сдерживать слёзы, зная, что только раздражают сына. – Да и мне она будет помогать вести хозяйство и поднимать твоих младших сестёр и братьев. Мне одной не справиться!

      – Я всё сказал! – был непреклонен. – Она здесь не будет жить. Точка, – всхлипнув, задрожавшим голосом продолжал: – Это дом Маринки, моей первой любимой жены.

      – С ума сошёл! – не выдержала, вскинулась, вскочила на колени, сжала кулачки, потрясая над головой. – Она никогда не была тебе женой, сын! Опомнись!

      – Была бы. Давным-давно. Если б я не струсил.

      Тихо заплакал, прислонившись головой к стене над низким окном.

      – Она тогда у трибуны прошептала: «Бери меня, Нурка, на руки и скорее неси к себе домой. Я готова стать твоею немедленно…»

      Рыдал, трясясь всем телом, качая в отчаянии головой.

      – А я струсил! Я жалкий презренный трус! Она, гордая и неприступная моя девочка, сама мне такое сказала! Ещё тогда подумал, что нам лишь по шестнадцать… А не надо было думать!! – истошно закричал, сильно ударил кулаком в саманную мягкую стену, оставив на ней отпечаток костяшек. – Надо было принести её в мою комнату, закрыть дом на ключ и стать, наконец, счастливым! И сделать её, мою вечную мечту, навсегда своею… Женою… Матерью… Судьбой…

      Рыдая навзрыд, оседал на пол, обхватив черноволосую лохматую голову руками.

      Нарима, тяжело рухнув на коврик со сдавленным «Аллах…», горько заплакала, смотря на потерянного, убитого, истерзанного душой и телом старшего сына, сочувствуя всем сердцем и понимая лучше любой матери: сын не сделал то, чего не побоялся сделать в своё время его отец.

      Он, полюбив, просто привёл в дом тринадцатилетнюю девочку и твёрдо сказал:

      – Это моя жена. Отказа не приму. Запретите, станете гнобить – уйдём навсегда.

      Теперь, пытаясь выправить ситуацию, Нарима вновь принялась уговаривать наследника.

      – Ты ни в чём не виноват, мой любимый сын, – тихо плакала, прикрывая губы натруженными вдовьими руками. – Поступил очень мудро и ответственно. Вы ещё были детьми. Вас бы выгнали из школы. Время было такое – 80-й год. Наши семьи опозорились бы на весь район! – старалась найти все доводы в желании сдвинуть дело с мёртвой точки. – Её отец не смирился бы с таким положением дел. Он посадил бы тебя в тюрьму за то, что ты обесчестил его девочку!

      – Плевать! – вскинулся.

      С яростью сжав кулаки, вскочил на ноги, забегал-заметался по кухне, как по клетке.

      – Зато Маришка стала бы моей женой и родила детей, так похожих на неё…

      Снова сник, слёзы полились из глаз, голос осип и сорвался на жалобный крик:

      – Я сумел бы сделать её самой счастливой женой на свете! Она меня любила по-настоящему! Всегда, всю жизнь! И больше меня никто в обратном не убедит! Сам видел. Я её держал в своих руках… – посмотрел на ладони и глухо застенал, – и смотрел в чудесные глаза здесь, на этом самом месте…

      Рухнул на корпе, гладя его поверхность, роняя горючие слёзы дикого раскаяния, невыносимой безысходности, на коричневую вельветовую ткань самодельного коврика.

      – Когда увидел среди её фотографий… когда обернулась прекрасным лицом… – хрипел-задыхался сквозь спазм горла от рыданий, – и взглянула на меня, я всё понял: она была и останется навсегда моей! Её любовь никуда не ушла из чистой и благодарной души, мама… Пойми ты это, наконец… Она всё ещё любит меня… И будет любить… И страдать… Из-за меня… Моей трусости… Из-за той ошибки юности… Разорвал её нежное сердечко глупой заминкой…

      Зарычал диким ирбисом, нежитью сказочной:

      – Нельзя было!.. Я убийца Мариши… Презренный преступник…

      Долго-долго в комнате были слышны рыдания Нурлана и тихие всхлипывания матери Наримы, так и не сумевшей убедить сына в том, что его законная жена имеет право жить под одной крышей с мужем в его отчем доме.


      …Смотря в никуда и теребя густые «конские» волосы на голове, вздрагивал красивым, крупным, рослым телом, презрительно улыбался, ненавидел себя за минутную юношескую слабость, случившуюся долгие десять лет назад.

      «Будь проклята та детская нерешительность, что впустила в мою неокрепшую душу взрослое трезвомыслие! Оно и победило, но убило хрупкий цветок чувств Мари. Мой невысказанный отказ опалил стылым огнём её крылатую невесомую надежду на счастье. Не подала вида, моя храбрая и сильная девочка-птица, как же ей было больно в тот миг!.. Потому и не простила. Лишь улыбнулась странной улыбкой и… замяла инцидент шуткой. А потом просто бросила школу и уехала в Москву. Упорхнула. Навсегда. Потерял её… Потерял по собственной глупости…»

      Посуровев лицом, поднял на мать решительные и упрямые, мрачные, покрасневшие глаза.

      – Больше не заводи со мной этих разговоров. Это дом Маринки. Точка. Для второй жены я уже строю дом в Вознесеновке. Там наши работы, садик, школа, больница и магазины. Закончим на этом! Баста! – сердито рявкнул-рыкнул.

      Порывисто встал, твёрдыми шагами прошёл в свою комнату-музей. Резко закрыл дверь на шпингалет.

      Постоял на пороге, прошёл, сел на кровать, обвёл фотографии взглядом.

      Помедлил, взял с прикроватной тумбочки портрет в рамке, где Мари была снята в костюме восточной танцовщицы. Прижал к дрожащим губам, закрыл на миг глаза, роняя на стекло крупные слёзы бесполезного, запоздалого раскаяния, неизбывного горя, невыносимой бесконечной тоски.

      Опомнился, поспешно стёр носовым платком солёные капли со стекла. Вновь посмотрел с безграничной любовью.

      – Она сюда не войдёт, любимая, – прошептал девочке-одалиске. – Это только наша с тобой спальня. Клянусь, единственная моя… Только ты, моя жизнь, здесь хозяйка. Моя вечная сладкая дрожь. Ты – истинная родная кровь. Моя грустная горькая облепиха… Настоящая жена и судьба… Моя Машук… Я твой… Только ты…

      На кухне, услышав его тихие слова чутким ухом, мать горестно заплакала и стала раскачиваться из стороны в сторону, шепча:

      – О, Аллах! За что ты его наказал, послав такую сильную большую любовь? Любовь, которая убьёт, в конце концов! Просвети помутившийся разум моего дитя, прошу! Смилостивись над старшим сыном, Всевышний! Привнеси в мятежную растерянную душу покой! Пошли мир ему и этому дому! Вразуми раба твоего, о, Аллах! Ведь у него уже растёт сын, его первенец, законный наследник!..

      Нарима всё причитала и шептала молитвы, прижимая тонкие руки к губам, прося и плача…

      …В маленькой комнате, в глубине дома, вершилась иная служба – литургия любви, творимая её преданным сыном, бесконечно любящим неистовую русскую девочку с изумрудными глазами. Комната была храмом, в нём и служил он уже столько лет среди многочисленных фотографий и моментов юной жизни Мари.

      Здесь она, миниатюрная, тонкая и трепетная, живёт, смотрит волшебными колдовскими глазами, улыбается и грустит, шалит и соблазняет, опять прижимается дрожащим, гибким, дурманящим разум телом, тает под его жаркими, сильными, смуглыми руками, снова страстно шепчет дрожащим, хриплым, будоражащим и возбуждающим голосом:

      – Бери меня, Нурка, на руки…

                * …трагическая история в Москве, в гостинице… – история изложена в романе «Ждите ответа».

                Январь, 2013 г.

                Фото из личного архива: горные цветы – мак и колокольчик узколистный.

                http://www.proza.ru/2013/04/25/1926