История одного призыва. 3. Вика...

                ГЛАВА 3.
                ВИКА.

      Самолёт приземлился в аэропорту «Манас» в тёмные предрассветные сумерки около шести часов утра по местному времени.


      Людмила подошла к Марине незадолго до посадки, спросив, всё ли в порядке, и попросив задержаться на время, пока пассажиры не выйдут.

      Удивившись просьбе, так и сделала: не встала с места, пока салон не опустел полностью.

      Выйдя из тепла салона аэробуса под ледяной ветер, летящий по полю аэродрома, пассажиры зябко ёжились, кутались в куртки и пальто, плотнее запахивали полы, оборачивали вокруг шей шарфы и шали, прятали руки глубже в карманы, надевали перчатки и варежки, старательно отворачивались от колючего снега, который падал с неба, вихрясь и кружась вокруг самолёта и людей. Они глухо ворчали на непогоду, догнавшую их и здесь, на юге.

      Транспорт аэродрома задерживался, как и лётчики со стрюардессами.

      Посидев в нерешительности, Мари собралась выходить и только тут заметила, что лётный экипаж не покинул борта – их не было среди пассажиров внизу на поле.

      Они вошли во второй салон все разом. Поздоровались негромко с девушкой, смотря как-то странно, насторожённо, косясь друг на друга, словно поддерживая и подбодряя.

      – Вот, Марина. Я рассказала экипажу о Вашей беде, и они захотели встретиться и поговорить, – смущаясь, Мила была так горда решением друзей и коллег!

      Заметив мягкий укоризненный взгляд юной пассажирки, зарделась нежным личиком истинной русской красавицы и спряталась за спины сотрудников.

      Москвичка же удивлённо обвела глазами ребят-стюардов, стюардесс, лётчиков: бортинженера, штурмана и командира экипажа – Колосова Андрея. Четвёртый раз ей посчастливилось лететь с ними, и столько совместных воспоминаний уже было: и страшных, и грустных, и весёлых. Вздохнула: «Да уж… Многое пришлось пережить. Кому-то из нас не время умирать – везёт».

      – Марина, мы тут подумали с экипажем, чем можем помочь в Вашей беде. Просто обязаны помочь, как Вы помогали нам и спасали жизни. Мы этого не забыли. Вот и посоветовались, – командир заговорил.

      Глядя внимательными серыми глазами на девушку-загадку, поражался до сего дня – никогда бы не подумал, что поверит и станет другом… ведьме, что спасала их не раз. А ведь поверил! И потому ещё жив. Как и его экипаж и персонал.

      – У нашего бортинженера Юрия тесть живёт в Алма-Ате, и он вхож в высокие кабинеты. Может, получится что-нибудь? Чем чёрт не шутит? – глаза потеплели, улыбнулся. – Давайте полные данные на Вашего брата. Юрий попытается сделать всё возможное.

      От волнения у неё сдавило горло, на глаза навернулись слёзы благодарности. Справившись с нахлынувшими эмоциями, шагнула ближе, сердечно улыбнулась, глубоко заглянув каждому в глаза.

      – Я признательна всем! Спасибо огромное, ребята! Жаль, но вы уже не успеете. Просто не хватит времени, – растерянно развела руками, виновато осматривая погрустневших членов экипажа. – Призыв и сбор послезавтра. Поздно. Не волнуйтесь за меня. Есть связи и идеи. Надеюсь, всё получится удачно. Верю в это свято. Надейтесь и молитесь и вы.

      Несколько минут постояли в молчании.

      Мужчины пожали девушке руку. Стюардессы сердечно обняли, шепча слова поддержки и сочувствия, но тяжесть на сердце была у всех – по лицам было видно.

      На лётное поле вышли вместе. Семьёй.

      Пассажиры недоуменно косились – только членов экипажа ждал аэродромный автобус!

      Он и довёз с самой дальней посадочной полосы к терминалу прилёта вновь прибывших.

      В переходе Мари попрощалась с экипажем и командой.

      Они взяли с неё честное слово, что обязательно сообщит через местных диспетчеров, удалось ли спасти брата.


      …Спустя четыре с половиной часа, выходила на остановке родного села из автобуса, жадно вдыхая знакомый с детства воздух. Аромат Родины.

      Брат Вик встречал её.

      – Мариш! Ванда на коммутатор завода дозвонилась и сообщила, когда тебя встречать. С прилётом! – налетел, крепко обнял и смущённо чмокнул в прохладную щеку. – Сама не смогла приехать. Жутко извинялась…

      Подхватив тяжёлые сумки в крепкие руки, широко и споро пошёл вперёд, продолжая говорить:

      – Как долетела? Надеюсь, без аварий на этот раз? Шасси не застревали? А моторы не горели? И двери на взлётной полосе не вываливались? Просто долетела, как обычная смертная? Что, даже на брюхо не приземлялись? Ни пожарные, ни «скорые», ни военные вас не встречали? Фу… какая скука! Хоть бы на одно крыло завалились… Или потеряли его…

      – Чудило! Я бы сейчас тут с тобой не разговаривала!

      Мягко смеялась, радуясь его остроумию, повзрослевшему родному лицу, внимательно заглядывая в зелёные, как у неё, глаза.

      – Как мама?

      – Молчит, – сник, хмуро буркнул, засопел. – Ветик её, конечно, «убалтывает», но тщетно. Глухо молчит, – вздохнул, заговорил о другом. – Арман просил приехать накануне вечером, чтобы мы могли побыть с его родными, повидаться, поговорить, попрощаться. Тётя Таня там тоже в «осадок выпала», когда он ей рассказал. Накинулась с упрёками и руганью, что, мол, не мог сразу номер команды переписать? А как, говорит, я мог, если документ видел на столе начальника всего пару минут! Сказал, что наша фамилия ему сразу в глаза бросилась – редкая. Вот и заметил, успел рассмотреть номер команды… Тот самый… Чуть, говорит, не подавился воздухом… От ужаса… – перекинул сумки, поменяв руки, продолжил рассуждать. – Конечно, одно дело – в чужом дому горе, а тут в свой постучалось! Почти в свой… Рыжий туда годом раньше попал, и то мы в ступоре полгода были…

      Шли по улицам села, а Вик что-то рассказывал, рассказывал…

      Осматривалась по сторонам, разглядывая при свете неяркого солнца родные и знакомые очертания гор, деревьев, домов; вдыхала морозный воздух поздней осени, которая ещё не запорошила пушистым снегом подмёрзшей почвы, камней и скал; прислушивалась к звуками села, вбирая в себя, запоминая впрок крики петухов, мычание коров, блеяние овец, лай собак, скрип калиток, дверей, слова приветствия сельчан, соседей.

      «Это моя Родина. Моё детство. Истинное настоящее. Реально существующий мир. Единственная неизменная радость. Первая дрожь. Памятная облепиха. Мир первых чувств. Нурка. Вечная неумолчная боль*. Даже сейчас. Ничто не изменилось – это выше разума. Это голос крови. Это в воздухе. Само дыхание».

      Вик, неся увесистые сумки с московскими гостинцами, всё говорил, говорил.

      Новости, слухи, смешные случаи из жизни сельчан, одноклассников: и её, и его; смерти, рождения, свадьбы, разводы – обычная человеческая жизнь от рождения до тризны. Только вот, так хотелось, чтобы смерти эти случались, как можно позже и естественнее!

      Вот потому и прилетела сюда, чтобы не выдать ей, «курносой», юного брата, чтобы сделать всё, что будет возможным, чтобы вычеркнуть его из «черного смертного списка».

      Решила твёрдо: «Не отдам! Не имею права. Слишком много людей за последние три дня захотели спасти, не зная Вика лично. Перед ними в огромном долгу – нельзя проиграть в этой схватке! Никак. Поражение не просто неприемлемо, а невозможно!»

      – Чего притихла, сеструха? Устала? Замёрзла? – пихнул, шутя, локтем в бок. – Просыпайся, пришли уже!


      Свернули в родной переулок, открыли знакомую калитку.

      – Мама!.. – дочурка налетела маленьким торнадо, едва не сбив с ног! – Ура! Приехала!

      Крошка-дочь юлой крутилась у ног, вырывала у Вика сумки, тормошила…

      – Не мельтеши, заяц! – мать, смеясь, обняла Марину. – Дай матери раздеться, да чаю согрей!

      Смеясь, гурьбой зашли в дом, разделись, перебрасываясь шутками.

      – Озадачили тебя, Ветка? Давай-давай: плиту включай, чайник наливай, стол накрывай, – брат старался помочь племяннице в домашних делах, подначивая и подтрунивая.

      – Отстань! Это женское дело! Сама управлюсь, – важно ворчала пятилетняя девочка, пререкаясь с дядей. – Сумки, вон, лучше освободи…

      Сидя у стола на табуретках, сделанных ещё руками главы семьи, женщины переглядывались, перемигивались, смеялись над ласковой перебранкой, наблюдали за работой, но сквозь смех у обеих то и дело проскакивали нотки страха и обречённости при взгляде на юношу.

      Распаковывая гостинцы, старался выглядеть тем, кем и являлся по сути: последним сыном одинокой пожилой матери, которой скоро предстоит проводить «последыша» в армию, возможно, навек. Затапливая печь, ворчал, что дров маловато в сарае на два года. Занося на кухню вёдра воды из колонки во дворе, сокрушался, что так и не получилось скопить денег на нормальный водопровод в дом, чтобы не таскать матери воду руками. Принеся овощи из погреба за двором, сетовал, что общая стена с соседкой в подвале опять крошится, как бы не рухнула…

      У родительницы же в глазах стоял застывший страх и невысказанная боль: «Вернёшься ли ты через эти два года? Не сгинешь ли? Не захочешь ли остаться там, где покажется лучше и богаче?»

      Положив руки поверх материнских, судорожно сцепленных и лежащих на клеёнке стола, Марина пожала, заставив посмотреть в глаза.

      – Он вернётся. Мы его выкупим. Верь!

      Потом не осталось времени даже на разговоры – вечером планировалась вечеринка проводов в армию.

      В дом стали стекаться посетители, соседи, родные, друзья, одноклассники.

      Карусель закрутилась!

                * Нурка. Вечная неумолчная боль… – герой романа «Отдалённые последствия».

                Февраль 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2013/02/10/759