История одного призыва. 7. Конец музыки...

                ГЛАВА 7.
                КОНЕЦ МУЗЫКИ.

      – Товарищи провожающие! Прошу вашего внимания! – обратился к ревущей толпе дежурный офицер, говоря в рупор, стараясь не касаться его губами – мороз стоял нешуточный. – Прошу вас освободить проезд для спецавтотранспорта! Пожалуйста, не задерживайте отправку новобранцев к пункту сортировки и рассылки! Не томите ваших сыновей лишним ожиданием!

      Услышав обращение, толпа сделала с точностью наоборот: ринулась к воротам райвоенкомата! Люди стали стучать, кричать, материться и… проклинать режим! Неистовые вопли достигли такого накала, что транспорт на скоростном шоссе остановился, а водители и пассажиры высыпали на бровку дороги и стали с ужасом наблюдать за отчаянным бунтом матерей. Людской крик на площади достиг настолько мощного невыносимого по силе крещендо, что уши начали болеть от него! Многие закрывали их руками, но не прекращали исступлённую истерику.

      Появились люди в военной и милицейской форме и, метр за метром, стали оттеснять неистовствующую, впавшую в астению, обезумевшую толпу в сторону от ворот, образовав свободный коридор для проезда машин.

      Как только сцепили руки, отгородив ораву от прохода, ворота военкомата неслышно распахнулись. Во дворе, заведя моторы, гудели четыре автобуса ВАИ, изрыгая в морозный воздух отработанные пары топлива и истошно сигналя во все клаксоны. Вместе с их звуками слились воедино рёв людей, моторов, плача, ругани, мата на всех языках района: казахском и турецком, русском и киргизском, узбекском и немецком, корейском, таджикском и туркменском… Один за другим вереницей из внутреннего двора призывного пункта Мерке стали выезжать автобусы с новобранцами.

      Как только первый из них вырулил на шоссе, все стоящие на трассе и обочинах машины, рейсовые и пригородные автобусы, которым временно перекрыли движение, стали сигналить гудками на все тона и мотивы, вливая и свои голоса протеста во всеобщее море звуков беды, отчаяния, обречённости и абсолютного бессилия.


      …Вик незадолго до этого ушёл с Арманом, спокойно попрощавшись с женщинами, обняв их по очереди и кивнув напоследок.

      – Пока, сестрёнки! Не скучайте! Привет старикам!

      У самых ворот вдруг обернулся и улыбнулся задорно, до ушей, подняв большой палец вверх.

      – Ребята! Будем жииить!*

      Услышав прощальные слова, известные по популярному фильму*, Гуля завыла истошным дурным голосом, повалилась на стылую землю на колени и стала раскачиваться из стороны в сторону, расцарапывая худенькое личико ногтями, оставляя на нём багровые полосы.

      Держась из последних сил, стараясь не поддаться всеобщей истерии, царящей на площади, Марина улыбнулась брату, помахала в ответ рукой.

      – Пока, Вик! Удачной службы! Не забывай писать нам всем! И маме! – выкрикнула, безуспешно перекрикивая вой толпы. – Любим тебя!

      Теперь, провожая глазами выезжающие на трассу «Алма-Ата–Ташкент» военные автобусы, высматривала родное лицо в окнах, прикрытых занавесками цвета «хаки». Сразу же увидела Вика в первом транспорте. Сидел у окна на четвёртом ряду кресел и, увидев её, расцвёл улыбкой, сделав на прощанье шутливый жест американских военных: приложил правую руку козырьком к бровям, словно прикрывая глаза от слепящего солнца. Облегчённо вздохнула: «Шутит. Это хорошо. Значит, нет в нём страха перед будущим, следовательно – всё будет отлично! Так и должно быть. Иначе и не могло случиться! Или нет на земле справедливости».

      С Гульсурой и Арманом стояла на возвышении под деревом. Было довольно далеко от дальней полосы трассы, но это не помешало рассмотреть лица ребят, прильнувших лбами и носами к окнам автобусов. Среди них увидела «ангела»: смотрел на неё какими-то неземными глазами, словно смирился полностью с ожидающим уделом и только наблюдал за происходящим вокруг буйством; больше не касался Земли тленным бренным телом, а висел вечной бессмертной душой в воздухе, лишь искренне скорбя о мучениях и стенаниях людских на площади.

      Время опять замедлило свой бег, звуки умолкли, ветер стихнул, мороз не жёг носа, лба, мочек ушей, подбородка и щёк девушки. Перед ней проезжало, обрамлённое рамой окна автобуса, лицо мальчика-ангела: не мигая, он прощался с зеленоглазой незнакомкой, деревом, гитарой, лежащей у женских ног в виде щепок и порванных клубков струн, с селом, горами и его родной землёй. Лишь теперь Мари стало ясно, почему так жестоко казнил свою любимицу, разбив её и саму музыку в щепу, в хлам, в обрывки. Почувствовав детской невинной душой, что не вернётся домой из того ада, унёс с собой даже память о желтобокой красавице, единственной, кого любил искренне, страстно и верно. Видимо, решил: коль судьба в прах, то и музыка в щепки! Ясно и открыто улыбнулась парню, слегка наклонив голову к правому плечу, посылая живительные изумрудные лучи в заледеневшую душу. Засияв «херувимскими» искристыми глазами, сделал тоже самое, словно отразившись в зеркале: наклонил голову к левому плечу. Проплывал, «отражая» Марину, тонул в весенних глазах, видящих его истинную девственно-чистую бессмертную душу, уже парящую над Вечностью…


      …Резкий вскрик, звук клаксона и визг тормозов привели москвичку в чувство, заставив вздрогнуть от неожиданности и отвести от казахского парня глаза.

      Под колёса последнего, четвёртого автобуса, выезжающего в тот момент из ворот военкомата, бросилась нетрезвая мать-казашка, прорвав оборону: повалилась, не давая проехать, и страшно вопила безобразным хриплым сорванным голосом. Её эскапада ещё больше завела толпу на новый виток истерии! Две пары сильных крепких мужских рук вытащили женщину из-под транспорта и, оттащив в сторону, забросили сильно и жёстко за оцепление, как тряпичную куклу, где она и продолжила представление, катаясь по стылой, морозной земле, затоптанной и грязной.

      Когда Мари снова обратила взгляд на шоссе, три первых автобуса ВАИ были далеко. Их быстро догонял задержавшийся транспорт, за которым следовали три легковые автомашины: областного военного коменданта ВАИ, начальника районного отделения ГАИ и патрульная машина ДПС.

      Ворота райвоенкомата с хищным лязгом захлопнулись, словно подводя итоговую черту сегодняшним событиям, выставляя толпе неутешительный разорительный счёт: «Вы проиграли. Мы всё-таки отобрали ваших детей».

      Толпа мгновенно поражённо стихла. Над площадью повисла тягостная, жуткая, затяжная, мёртвая, грозная тишина. Лишь плакал чей-то ребёнок: тихо, обиженно и так горько!.. Плакал, словно Ангел-хранитель, только что проводивший своих подопечных на верную и неотвратимую, неизбежную смерть – дань: то ли тому, кто сверху, то ли его вечному оппоненту снизу. Не потому ли стало так холодно?..

      Почувствовав это, Мари пошатнулась: горло перехватил спазм, сердце почти перестало биться, дыхание замёрзло где-то в груди, не находя силы вытолкнуть воздух из лёгких, даже не моргали глаза, словно организм был больше не в силах вынести этого скорбного, прощального, похоронно-поминального плача по уходящим в небытие чистым невинным мальчишечьим душам. Что-то невыносимо тяжёлое и чёрное повисло над местечком! Тьма сгущалась…


      – …Мариш, мне пора на работу, – Арман, оказывается, всё это время держал её в кольце сильных рук, насторожённо наблюдая. – Мне и так сейчас «надают по шапке»…

      Старался шуткой расшевелить, встряхнуть, вырвать миниатюрную слабую девочку из мистического наваждения, охватившего всю площадь, от которого даже его, закалённого военного, прошедшего свой маленький ад в одной из локальных необъявленных войн в дальнем зарубежье, «поцарапал» озноб до костей, до самых мозгов: «Аллах! Давно такого ужаса во время призыва не творилось!»

      – Пока, сестрёнка! Держись, милая!

      Крепко, сильно, чувственно обняв-стиснув, поцеловал в ледяную смертельно-белую щёку и ринулся прочь от огромных, пугающих разверстых глазищ с неестественно расширенными зрачками. Поспешил к крыльцу комиссариата, где давно маячил старший офицер, гневно посматривая в их сторону.

      «Сейчас будет нагоняй! Плевать, главное, спас брата! Я всё-таки поспорил с тобой, Аллах! Да, посмел! А теперь накажи меня, если посмеешь! Не её! Меня. Я восстал, не она, с меня и спрос».

      По щекам Мари поползли облегчающие душу слёзы, оставляя на холодных щеках ледяные дорожки. Опомнилась мгновенно: «Не стоит стоять на морозе и рыдать. Не здесь и не сейчас – будет ещё время для мокроты. Сейчас – Гуленька».

      Она обессиленно сидела на низеньком пеньке рядом с деревом и сухо всхлипывала, вздрагивая телом: худеньким, маленьким и юным.

      – О, Аллах… За что ты забираешь наш мальщик? Пощему берёшь сибе наш дети? – сетовала негромко, раскачиваясь и вздыхая.

      Давая женщине время успокоиться, девушка стояла молча, всё ещё видя перед собой казаха-«ангела», склонившего голову к левому плечу и улыбающегося ей всепрощающей нежной улыбкой, сияя юными глазами, в которых ярко и открыто светилась первая, настоящая, чистая, хрустальная-прозрачная любовь. Задохнувшись от волнения, вдруг осознала сутью женщины: «Любовью ко мне! Любовью навек. Поистине, до гроба…» Не дав чувствам воли, отряхнулась и занялась насущными проблемами.

      – Вставай, Гуленька! Ты сможешь идти на работу?..

      Склонилась над несчастной, потормошила за плечо – тщетно. Пришлось силой поднять и поставить на ноги.

      – Ну, очнись же! Возьми немедленно себя в руки! Кто воспитает твоего малыша, если ты тут и замёрзнешь? Тебе ещё рано уходить! Ты должна много детей Арману родить! Пяток, не меньше!

      Улыбнулась, видя, что та оживает. Заметила на личике багровые полосы от ногтей, рыкнула беззвучно возмущённо: «Дурацкая традиция Востока!», вздохнула тайком.

      – Тебе когда на работу?

      – Меня отпустил мой женщины, – выдавила сиплым, сорванным в крике голосом. – Домой айда. Старики ждать нас…


      …Возвращение в казахскую семью было тягостным.

      Гульсура с плачем на казахском рассказывала о событиях на площади, на трассе и во дворе райвоенкомата, а женщины горестно всплескивали руками, шептали сухими губами молитвы, «омывая» старческие и молодые лица дрожащими руками, тихо плакали и сочувственно охали. Старики же глухо молчали, потемнев и без того смуглыми лицами, обветренными на пастбищах джайлау и полях совхоза, а руки стискивали платки и полотенца так сильно, что трещала ни в чём неповинная ткань.

      Мари молча пила горячий сладкий чай с молоком, оттаивая после стольких часов стояния на морозе в тонких осенних сапожках. Мама Таня сразу, едва вошли, натёрла ей ступни бараньим нутряным жиром и надела носки из верблюжьей шерсти. Ноги согрелись быстро и теперь просто горели! Но так было нужно – простывать нельзя ни в коем случае – слишком многое на кону. Слушая, размышляла, прокручивая и обдумывая события утра: «Что же такого было особенного с этим призывом? Ведь не впервые же “туда” гнали наших мальчиков! Уже восьмой год лилась кровь непонятно за что. Только лишь для того, чтобы “защитить революционные завоевания дружеской, братской нам страны во главе с добрым другом Бабраком Кармалем”? Бред. Безумие! Чужая страна, чужая вера, чуждые правила жизни. Мы там, как пятая нога бешеной собаке… Не мудрено, что все и вся пытается эту “ногу” выгрызть зубами…»

      Старший член семьи, папа Турсун, поглядывая на повзрослевшую русскую девочку, тихо подкладывал любимице на блюдце лакомства, следил, чтобы пиала всегда была наполовину полна горячим чаем, и всё время поддерживал беседу, тревожно поглядывая сочувствующими и понимающими глазами, начинал время от времени смущённо кряхтеть и прятать их, скрывая старческие взволнованные слёзы.


      Минуты неумолимо шли, пора было прощаться с гостеприимными родными, как бы ни хотелось ещё продлить пребывание в их доме – время.

      – Мыришка… – отвёл в сторонку, говоря вполголоса, – мы с родичами собрал, сколько смог, деньга для Вики и отдал ему. Может, он там, в Джамбул, и другой мальщика выкупит? Там их долга держать будет, пока «заказчик» делить будут, – наклонился низко, касаясь лба, заглядывая с любовью агатом в зелёную душу. – Ты не абижайса, ладна?

      – Нет, папа! Разве можно на такое обижаться? Нет, конечно. Спасибо, – обняла, посмотрев в слезящиеся, добрые, раскосые узкие глаза в коротких жёстких ресницах. – Мы с Вандой тоже везде поназанимали, где только удалось. Может, пойдут эти деньги на пользу? Возможно, спасут ещё несколько наших детей? Мы всё понимаем и благодарим от всей семьи, от всего сердца, родные мои, – поклонившись в пояс по-русски, признательно посмотрела на притихших родичей иной национальности. – Если бы не вы – Вик бы погиб, едва их команда пересекла границу. Я видела это сегодня во сне – автомобильная колонна в огне…

      Когда старикам перевели её слова, все вскрикнули в едином порыве и рухнули на пол, на коленях взмолившись Аллаху, чтобы защитил или хотя бы помог легко уйти детям, ставшим невольными заложниками системы и строя.

      Вскоре вернулись за стол, где пили чай малыши, которых ещё не отдали в ясли и сады – остальные были и там, и в школе.

      Малышня с увлечением разворачивала яркие московские фантики от конфет, аккуратно распрямляя их крохотными смуглыми пухлыми пальчиками и складывая «сокровища» в кармашки штанишек и фартучков, чем вызвали у всех взрослых понимающие улыбки: «валюта» в играх.


      Пришла пора расстаться.

      В Москве Марину ждала серьёзная работа.

      Увидев, что она собирает вещи, старики заворчали, что дети всё меньше стали бывать под родной крышей и уже не стремятся так часто, как бывало раньше, повидаться и погостить, что скоро совсем забудут дорогу и к ним, и в их дома, и к их скромным могилам.


      …Провожать пошли все, кто был в наличии на тот час в доме, кроме малышей. С ними оставили измотанную психологически и физически Гулю.


      Прощаясь, девушка крепко её обняла и шепнула с лукавой улыбкой: «Дочь будет». Поняла, что так ослабило юную женщину – новая беременность. Выходя из комнаты, светло улыбнулась: «Почти одновременно родим, и обе девочек. Только ей повезло больше – будет с радостью растить своё сокровище. Но не мне…»


      На улице окинула с высоты своего роста провожатых, усмехнулась, скрыв улыбку за тёплым шерстяным кашне, подарком мамы Тани.

      «Как же забавно выглядит наша компания! Много-много невысоких казахов и казашек в национальных одеждах, обутых в ичиги с калошами, и идущих степенно, вразвалочку, заложив старческие руки на поясницу сзади. А среди этого моря тёмных, смуглых, с раскосыми карими и чёрными глазами лиц я – статная, светловолосая, белокожая, зеленоглазая москвичка на высоких каблуках модных импортных сапожек, в стильном сером осеннем пальто с кокеткой, в фетровой шляпке с полями – дань двадцатым. Экзотика, да и только! Бесплатное развлечение сельчанам. Новые и увлекательные темы для вечерних посиделок и обсуждалок. Пусть. Жизнь здесь довольно сера и уныла – радость и новизна не помешают».


      Они долго махали автобусу вслед, утирая лица концами платков и рукавов, стоя тесной тёмной кучкой возле старой покосившейся остановки невдалеке от знаменитой металлической арки с надписью «Плодосовхоз».

      – Как они тебя провожают! Ты им кто? – недоуменно вопрошал водитель-турок, пожилой и степенный. – Ааа… Я, кажется, знаю тебя! Ведь ты – приёмная дочь Турсуна, да? Паулина? Мальвина? Эээ, нет… Марина! Так?..

      Лишь кивнула головой, не в силах говорить – эмоции захлестнули горло и душу.

      Замолчав, деликатно отвёл внимательные чёрные глаза от грустной красавицы-пассажирки, включил на панели управления музыку: Цой, «Восьмиклассница».

      Ехали к автостанции, слушали песню, а у девушки в ушах звучало совсем другое исполнение этой композиции: под гитару, исполняемую мягким, юным и непорочным голосом казахского «ангела».

                * …прощальные слова, известные по популярному фильму. …Будем жииить! – фраза Сергея Скворцова за минуту до гибели из кинофильма «В бой идут одни старики» (1973 г.), реж. Л. Быков.

                Февраль 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2013/02/10/796