Скворечник на... 4. Анализ последствий...

                ГЛАВА 4.
                АНАЛИЗ ПОСЛЕДСТВИЙ.

      Темнота оглушила и поразила.

      «Ночь? Где я? Аааа, ещё в палате. Тихо. Все спят. Крепкие девушки», – усмехнулась, неслышно привстала с постели.

      – Ты проснулась, Мариш? – Варя тут же беззвучно появилась возле кровати. – Давай, я судно принесу лучше, а ты не вставай ещё…

      – Сама…

      Покачиваясь, сползла с кровати, посидела, вздохнула: «Кажется, до туалета мне ещё не доползти».

      – Варь…

      – Я мигом! – шепнула и пропала.

      Марина восхитилась лишь: «Вот сильная всё же!», проводив взглядом соседку.


      …Женщины тихо беседовали, поглядывая на рассветные сумерки за окном.

      Варюша рассказывала о своей непростой жизни обычной лимитчицы, пытающейся выжить в этом жестоком, равнодушном, циничном городе, о своей рязанской деревеньке с гусями и чистой речкой, о мальчике, влюблённом в её крупные веснушки на курносом носике и отчаянно дёргающем за русые толстенные косы, о пьянице-муже, что много старше…

      – Марин… Можно тебя спросить кое о чём? Только не обижайся, ладно? – наклонилась к лицу, заглядывая в глаза. – Кто ты по национальности? Прибалтка? Такая фамилия… Внешность не русская! – едва слышно смеясь, гладила её пепельные волосы. – Да и мужики от тебя сразу сходят с ума, едва видят! Что-то по нам, простым русским бабам, они так не сохнут, – без грамма зависти смотрела на юную девушку, почти девочку. – Эх, вот бы мне такую доченьку! Вот красава была б… Все бы любили её…

      Мари смеялась, стараясь не сотрясать сильно низ живота.

      «Ещё боль не стихла. Два сына-богатыря! Ай, да Максим-офицер! Тоже осиротел, – безмолвно застонала, захлебнувшись горечью и виной. – Господи, как жаль! Не карай меня, боженька! Не моя в том вина, что убила их. У меня не было никакого выхода. Ни малейшего. Клянусь душой бессмертной. Была б лазейка – сохранила бы, не задумываясь. Если бы капельку надежды…»

      – Ты чего? – всполошилась соседка. – Позвать медсестру?

      – Нет. Спасибо, Варюш, – утерев слёзы, грустно прошептала, взяв её за руку: – Накатило. Дима сказал, что были мальчики-двойняшки.

      – Да ты что! Боженьки… – засопела носом, вытирая хлынувшие слёзы огромным мужским платком. – Вот мужики сволочи! На что мы, бабы, только ни идём ради них? А муж-то знал, что у вас двойня?

      – Развелась я с ним только что.

      – От любовника, что ли? Ну, Маришка, ты молодец! Так их!

      – Тьфу на тебя, балаболка! – ткнула в толстый крепкий бок детским кулачком. – От мужа подарочек напоследок. А по национальности я русская.

      Отвлекая от скользкой темы, мягко улыбнулась, продолжила начатый разговор:

      – Да и как определить её в такой мешанине крови и народов? Посуди сама: папа наполовину украинец, наполовину поляк, мама наполовину русская, наполовину украинка. Так, кто я, получаюсь? Вот в паспорте и написала: русская.

      – Неее… тебе до русской, как мне до балерины! – засмеялась открыто, по-деревенски. – Полька ты и есть! Стопроцентная! Глаза, кожа, волосы, все уловки и прыжки – не наша ты, не русская! Так что я почти угадала, когда сказала, что ты прибалтка. Они ж там рядом!

      – Ну, девки, вы и даёте! – возмутилась худющая и злая на весь мир Валентина. – На часы посмотрите. Полуношники…

      – Какая ночь, Валька? Утро уж.

      Варя встала, потянулась могучим, сбитым, мощным телом рязанской бабы.

      – Подымайтесь, подруги. Скоро первые уколы, – обернулась к Марине. – А тебе велено ещё сутки лежать, панночка. И не вздумай ослушаться!

      Поднесла к девичьему носу кулачище, чуть меньшего размера, чем головка Мари!

      – Сдам Димуле – зацелует ручки, – захохотала во всё горло, – …и не только! Вы его глаза видели? Ел нашу птаху заживо! И съест ведь! Дайте только время! И соли не попросит… Даже не поперхнётся… И косточки не оставит…

      Палата подхватила ржач, смотря на смущённое пунцовое лицо девушки.

      Хмыкнула безмолвно, скривив рот в саркастической улыбке: «Заразы деревенские! Ничем их не проймёшь – кожа слоновья». Не сдержавшись, тоже рассмеялась, но, застонав от вскрикнувшей-вспыхнувшей боли, сползла по подушке, побледнев до синевы.

      Смех женщин тут же прекратился, как отрезало.

      – Ты на нас-то, лошадей тягловых, не смотри, оленёнок-однодневка длинноногий, – Варвара испуганно воззрилась на подругу. – Мы пойдём на уколы, а тебе на месте их сделают. Лежать!

      Оставшись одна в опустевшей палате, глядела в утреннее чистое небо Москвы.

      День обещал быть солнечным и радостным, с потоками ручьёв и лужами, с оглушающим криком птиц и радостными перекрикиваниями детей, вышедшими на прогулку в соседнем с больницей садике.

      Вздохнула, вспомнив о ясельках: «Как там мои деточки, мои умнички и талантики? Праздничную программу ко дню восьмого марта мы с ними вызубрили назубок, а вот как сам праздник пройдёт без меня?..»

      Глаза отяжелели, и, не додумав о бармалейчиках, празднике, костюмах и поделках – подарки мамам, провалилась в сон…


      – …Ишь, какая выискалась! – бушевала Варя. – Я те не приду! Накатаем на тебя такую «телегу», что и санитаркой нигде не устроишься! – кипела и сварилась, как на базаре. – Шо б тотчас была с лотком тут! Подлюга!

      Сбавила обороты, обернувшись к Марине и заметив, что та смотрит с недоумением.

      – Проснулась, Ласточка? Ну, и умничка. Сейчас к тебе медсестричка подойдёт, давление смеряет, укольчиком обезболивающим порадует… – заливалась соловьём, пряча глаза.

      – Варенька, милая, что стряслось? На кого так кричала? В больнице, – осуждающе посмотрела в пунцовое лицо. – Прости, я невольно подслушала, но не всё поняла – ещё не отошла ото сна…

      – Вот и хорошо, что не поняла. Незачем тебе это знать.

      Подошла ближе, оглядела при свете солнца тоненькую, почти синюю девочку, заглянула в глаза, раскрыла рот.

      – Боженька ж ты мой! Вот это глазищи! Бедные мужики! – несносная, опять загоготала. – И я их так понимаю! Сама тебя захотела!

      Повалилась на кровать рядом.

      Под таким суровым немилосердным натиском кровать жалобно заскрипела, истошно жалуясь на непозволительную вольность с собою.

      – Ну, ты даёшь, Варианда! Вот это сказала. Прямо, в краску вогнала, – Мари залилась румянцем от макушки головы до пяток. – Ох, родная, и язык у тебя…

      – Стройка научила! Мы, строители, самые хабальные и распутные! – невесело заговорила, как-то резко сникнув. – Прости, Мариш, что вырвалось такое… – посмотрела искоса, непонятно, по-мужски, что ли? – А ты что, не слышала, что любовь бывает не только между мужиками и бабами? А? Что и женщины влюбляются друг в дружку?

      – Ох, Варенька! Уволь меня, пожалуйста, от таких подробностей. Пожалуйста! Умоляю! – не знала, куда деваться от странного неженского оценивающего взгляда. – Ты не могла бы мне… налить холодной воды из-под крана? Пить хочется.

      – Понятно: смена темы. Прости, панна моя, – виновато кивнув, больше не возвращалась ни к этой теме, ни к тому взгляду.


      …В палату вошла новая медсестра с таким видом, что делает Марине великое одолжение.

      С силой села на угол кровати, буквально подбросив больную на пружинах!

      От нахлынувшей боли девушка застонала!

      – Ну, падла, я тя щас удушу! Собственными руками!.. – взвилась Варя, напугав до оторопи Мари. – Вот только пропори ей вену – тебе хана, с…ка! Горло перегрызу тут же! Пусть тюрьма, но и тебе больше не жить, лярва!..

      Медсестра испуганно оглянулась на неистовствующую огромную женщину, некоторое время молчала, потом встала, странно посмотрела белым лицом-полотном на лежащую пациентку сверху: цепко, внимательно, придирчиво, с едва сдерживаемой ненавистью.

      – Приглашу старшую медсестру к Вам, – тихо и ровно проговорила, не косясь на Варю. – Она Вами будет заниматься.

      Резко развернувшись, ушла, негодующе, вызывающе стуча высокими каблуками модных заграничных туфелек.

      Варенька коршуном бросилась вдогонку.

      – Ты, су…ра, сначала ей в карту-то посмотри! Её вчера с того света Дима еле вытащил! Чуть с ума от страха не сошёл! Кричал на весь корпус, как оглашенный! Всех «на уши поставил»! Спас ведь! Настоящее чудо сотворил парень наш! Смог вырвать у смерти!

      Марина совсем растерялась от всего произошедшего. Отупела просто.

      «Ничего не понимаю. Я что-то важное проспала?..»

      Замерев, вдруг услышала перешёптывания из-за прикрытой двери:

      – Зря ты ей про Диму сказала. Прочитала она всё. За ним уж с год бегает, надоедает своей преданной любовью, в глаза заглядывает. Да бестолку. Вот и взъелась на Маринку-то, как узнала. От ревности всё…

      Незнакомый женский голос шептал всё тише, очевидно, уводя Варю подальше.

      – Подавится! Я специально задержусь, расковыряюсь нахрен, а останусь! Не дам птаху малую беззащитную в обиду! – громкий голос Вари. – А свою п…у она может утешить и другим х…м!

      Марина накрыла голову подушкой, сгорая от стыда.

      «Ох, и язык у моей защитницы! Её бы умение, да в адвокаты. Только от мата и нецензурщины отучить. Нет, боюсь, это невозможно. Скорее всего, выросла с матерщиной – норма и привычка, что сильнее страха».

      Появилась старшая медсестра Оленька Светлова: миниатюрная черноволосая чаровница-хохотушка. Мари с ней накануне операции так весело по-дружески пообщалась!

      Всё вошло в нормальное русло: улыбки, ласковое и деликатное отношение, искреннее волнение в голосе, справляющемся о самочувствии, обещание быть где-то рядом.

      Стало легче. Даже боли отступили.


      …Прошли сутки.

      После обеденного часа задремала в тиши, когда её навестил Дмитрий Иверов.

      – Ну, наш Ангел воздушный, дай-ка я на тебя посмотрю.

      Поцеловав руку, мягко взял Мари за плечи, поворачивал, рассматривая лицо в синяках.

      – Господи! Прости, Маринка! Как же я тебя избил! Это я-то, врач! Совсем тогда голову от страха потерял. Просто обезумел…

      Водил пальцами по овалу личика и шее, явно не в профессиональных интересах: руки трепетали, румянец покрыл нежные юношеские не огрубевшие ещё щёки, дыхание стало прерывистым, над верхней губой появились бисеринки пота, от его рук и одежды сильнее запахло антисептиком и лосьоном.

      – Гмм… Гмм… – откашлялась Варвара за его спиной. – Доктор, как у неё идут дела? Не было бы ухудшения. А то, тут всякие утром её так расстроили, бедную! Чуть не убили!

      – Варя! – вскинулась Мари, поморщившись от закричавшей боли в животе. – Прекрати. Я не в обиде. Все мы бываем, порой, не в настроении, неправы.

      Виновато посмотрела на замершего и упорно смотрящего в окно молодого врача.

      – Пожалуйста, не слушайте её, Дима, прошу! Пустое. Со мной всё в порядке…

      – Теперь да. И будет ещё лучше, – посмотрел спокойно и безмятежно на насторожённую и напряжённую Варю. – Её перевели вниз, в терапию.

      – О, туда ей и дорога! – заорала, потирая довольно ручищи-кувалды. – Пусть теперь старикам нервы треплет! Они у старых крепкие – зубки-то обломает! Там ей быстро отольются слёзки Маринкины! Сама завоет по-волчьи!

      Покосившись с укоризной, Мари покачала осуждающе головой: «Прекрати, дура!»

      Варя нахально рассмеялась и… пошла курить в туалет!

      Едва не раскрыв рот от возмущения и изумления, девушка лишь смотрела ей в спину, не веря своим глазам: «Дааа, такую не пробить упрёками, это не женщина, а… носорог!»

      – Приношу извинения за непрофессиональное поведение нашей сотрудницы, – официальным тоном произнёс Иверов. – Во избежание повторения подобных случаев в нашем отделении, она переведена в другое. Точка.

      Закрыв инцидент, улыбнулся тепло и радостно, окунаясь в зелень глаз девочки безоглядно, безотрывно, глядя в омут с покорностью и блаженством, утопая и погибая.

      – Я так рад, что тебе лучше, Маринка. Какой румянец! Кустодиева не хватает…

      Всё ощупывал глазами личико, смущая её, и сам сильно краснея до кончиков ушей.

      – Ты всё перепутал, Димитрий!

      Громыхнул мощный голос у них над головами, да так, что даже вздрогнули, дёрнувшись телами!

      – Кустодиев всё больше пышек в русской бане писал, да купчих огромных за самоваром.

      Александр-нейрохирург стоял за спиной напрягшегося Димы, возвышаясь на голову выше и нависая телом вполовину шире по комплекции.

      – Так, вьюноша, уступи-ка место дяденьке постарше тебя и покрупнее в пару раз…

      Пушинкой подняв парня за подмышки, поставил рядом со стулом, на который тут же плюхнулся сам!

      – Уффф. Устал я сегодня. С утра на ногах! Убегался.

      Мари заливисто рассмеялась, глядя на фортели мужчин, а соседки давно давились смехом, кто в кроватях, кто в коридоре.

      – Мальчики, не ссорьтесь – я вам всем рада, – смеясь, протянула руки, чем и воспользовались. – Спасибо вам обоим! – успокоилась, посерьёзнела, тяжело вздохнув. – Если бы не в вашу смену попала – не выжила б. Как мне вас благодарить, родные?

      – А мы уже благодаримся, – балагурил старший, прилагаясь к её правой ручке. – Вот. Вот. И вот ещё разок, – ёрничал. – А в довесочек… – встал со стула и поцеловал в заалевшую щёку, – …вот! – опять рухнул на место.

      – Ээээ! Это было явно лишним! – притворно строго проговорил Иверов. – Теперь мне придётся брать реванш.

      Посмотрел на виновницу локальной войны так, что у той никакого сладу с румянцем не стало.

      – Начинаю расплату… – пробормотал, целуя обе женские ручки.

      – Не увлекайтесь, юноша! Не всё тут Ваше! Там и моя доля имеется, – навис глыбой старшой.

      – Маринка, останови своих оленей на водопое! Они ж тебя порвут на клочки, копытами затопчут, точно подерутся… рогами! Куда тебе, оленёнку-то, против этих лосей? – Варя гоготала во всю лужёную глотку. – Эй-эй, Димушка, а ты уже лишку берёшь! Положь её ручку-то на место! – заразила всех смехом.

      Виновница, хохоча, в бессилии откинулась на высокие подушки.

      – Ишь, залобызали панночке ручки! Отбирай их у пацанов, Маринчик, отъедят по самые плечи ведь! – не унималась насмешница рязанская. – Ну, чисто олени в весенний гон! Хоть охоту «на реву» начинай!

      Тут не только женщины попадали от смеха, но и виновники: Дима рухнул на уголок кровати, а старший сполз с маленького стульчика на пол, боясь в приступе хохота поломать хлипкую вещицу.


      – …Вы чего тут так ржёте?!

      Санитарка Вера Васильевна недоуменно заглядывала в седьмую палату, держа в руках швабру и пустое ведро с тряпкой в нём.

      Подошла в кровати девушки, ошарашенно оглядывая угорающую от ржача публику серыми глазами.

      – Здравствуй, милая. Как ты? Хотя, чего спрашиваю, да?

      Не сдержавшись, и сама рассмеялась, слыша безостановочный хохот и пациентов, и врачей.

      – Смотрю, тебе-то получшело. А посмотри-ка на этих: позавчера метались в страхе за тебя, ругались и плакали, а сейчас, глянь – умирают сами от смеха! Ну, это лучше, чем паника и ужас. Пусть поболе посмеются, поменьше… пописают! – схохмила, подлив масла в огонь.

      Нескоро успокоилась палата, да что там – этаж.


      Вспоминая эту сцену, Марина ещё долго будет вздрагивать от смеха, приговаривая: «Ну, Варенька, и посмешила ты тогда нас!.. Спасибо, милая, за щедрое сердце и открытую душу! Порадовала всех, сама того не ведая. Удачи тебе, добрая душа».

      Варя умрёт на абортном столе через три года – прободение. Не спасут.


      – …Так, коллеги, – утирая слёзы, прохрипел нейрохирург, пытаясь справиться с приступом смеха. – Я ведь чего зашёл сюда…

      Новая волна гогота поглотила его благородный порыв прекратить сладкую муку животов и нервов.

      – Я… по… делу! Мне… надо… серьёзно… поговорить… с больной! Срочно! – выдавливал сквозь завесу ржача, совершенно обессилев и растерявшись.

      Тут санитарка нашла выход: резко ударила в пустое ведро ручкой швабры несколько раз.

      – Хорош вам ржать! – грозно сказала серьёзным тоном. – Очумели? Рядом палата с тяжёлой больной. Цыц, вы! – посмотрела на Диму. – Выйди! Тебя к телефону. Не могла докричаться.

      Приступ смеха мягко отхлынул, как отлив.

      Палата успокоилась – кто вышел в коридор, кто в изнеможении повалился поспать, кто отправился на площадку этажа к телефону-автомату: позвонить, покурить, посплетничать.

      Поцеловав Мари на прощание в уголок пухлых губ, Иверов посмотрел в изумруд, безмолвно прося отцепить сердце от сладкого плена.

      Не отцепила: дрогнув глубинами, погубила, обхватив чувственными огненными нитями душу!

      Вышел быстро, не оглянувшись: «Утопила всё же, ведьма!»

      – Он всё-таки взял реванш! – восхитился нейрохирург.

      Посмотрел на заалевшее личико пациентки, поймал шальной всплеск-вызов, вздрогнул, хмыкнул, смущённо откашлялся.

      – Я действительно по делу пришёл к тебе, Марина. Серьёзному. Крайне. Готова выслушать?

      – Слушаю Вас, Александр Евгеньевич.

      Спокойно осмотрела крупное доброе лицо, на котором сияли возбуждённые смехом красивые, изысканной миндалевидной формы, глаза цвета липового мёда; на скулах рдел румянец, не меньший, чем её; небольшие тёмные усы осеняли крупные губы чувственной мужской формы. Опустила взгляд на руки: на безымянном пальце не было кольца, но чувствовалось, что счастливо женат и есть пара деток.

      – Разговор будет об операции?

      – Ты не только молодая и красивая, но ещё и умная, – тихо, метнув глаза в сторону двери.

      Убедившись, что Вари-насмешницы нет рядом, сел ближе, подался вперёд корпусом.

      – Просто догадалась или сама хотела рассказать? – заметив удивлённый взгляд, пояснил. – Ты позавчера всё слышала? – увидев утвердительный кивок, удовлетворённо вздохнул. – Вот и подумал, что ты будешь не против рассказать обо всём, – видя, что не совсем понимает, пояснил. – Я собираю редкие случаи ком, каталепсий и провалов памяти. Всякие чудики, психика и её проявления – моя тема.

      Беззлобно шутя, мягко взял тонкую руку в ладонь, не сводя взора, что был тягуч и странен.

      – Твой случай именно такой: особенный, вот и заинтересовал меня чрезвычайно. Расскажи. Как сумеешь. Всё, до запахов.

      Откинувшись на подушки, помолчала, смотря перед собой, потом погрузилась в видение…


      …Первый рассказ был об операции и уходе в тоннель.

      Второй нахлынул внезапно, словно наложившись на первый сию минуту, как только закончила рассказывать о возвращении…

      – …Кричали дети. Много детей. Смеялись, шумели, толкались и спорили, переговаривались и пищали – обычный шум большой детской площадки в колодце двора московской новостройки. Когда он возник? До тоннеля или после? Или слышала сквозь железные гладкие стены? Не знаю. Но он был рядом и преследовал неотступно, как кукла-«наседка» на заварочном чайнике. Я была внутри «чайника», а детский хор голосов сверху укутывал коконом и не отпускал.

      Даже тогда, когда стала невесомой и лёгкой, когда поток воздуха начал гнать к светлой точке в конце тоннеля, слышала отдающие эхом детские голоса. Мне уже было всё равно, что оставляла тут, на Земле, и только детишки ещё тревожили и звали в десятки голосов.

      Превратившись лишь в сгусток энергии, в маленький светящийся шарик, свободно парящий в тоннельном коридоре и уже радующийся, что скоро сольётся с другими шариками в единый мощный узел света и силы, там, на кончике, на самом пике далёкого сознания, слышала, как меня зовут «бармалеи»-воспитанники и дочь. Крошка-дочь, оставшаяся без отца и гостящая сейчас у мамы на юге. Эти голоса и не пустили туда, за последний виток света, где меня уже ждали. Они своими ладошками залепили, словно прозрачной и невероятно прочной плёнкой, конечный выход в небесную высь. И, сколько туда ни билась, – она не сдалась.

      Только теперь я стала понимать, что все эти ощущения железа и лязга – это рабочие звуки операции прерывания, когда отработанные инструменты в нервном порыве Дима бросал в металлический поддон, стоящий у его коленей. Эти «бахи» и «пахи» – лишь отблеск звука в угасающем сознании, когда перестала под «лягушкой», дышать. Анестезиолог этого даже не заметила!

      Мозг, испытывая кислородное голодание, стал порождать визуальные и слуховые галлюцинации. Если бы ни отчаянное «бахх» от Димы – а это он, вскочив на операционный стол, буквально сел мне на грудь и стал бить наотмашь по щекам, не зная, как привести в чувство – я была бы мертва. Никого в тот момент не насторожило, что началось носо-ротовое кровотечение – лопались сосуды от взлетевшего запредельно внутричерепного давления…

      Марина печально усмехнулась, продолжая слепыми остановившимися глазами смотреть сквозь стены и пространство.

      – Как, оказывается, иногда полезно впадать в лёгкую кому! Когда ты уже не в своём теле, а видишь всё со стороны. Анализируешь, не опираясь на чувство вины или долга, на принятые нормы или сочувствие – равнодушно констатируешь, фиксируешь и запоминаешь происходящее с чёткостью швейцарского хронометра: точно, постоянно, надёжно. Эти обвинения строже самого справедливого прокурора… Это приговор всевидящего Бога…

      – …Стоп! Пять, четыре, три, два, один! Марина!

      Резкий звук хлопка мужских крепких ладоней возле лица вернул сознание больной в тело.

      Очнулась от транса и… ахнула: вокруг них с врачом в больничной палате в полнейшей тишине стояла толпа народа! У всех на лицах был написан такой суеверный страх, словно видели не юную русскую девушку, а хрестоматийного библейского Абадонну, демона-судью из Преисподней.

      Обводя людей расширенными, ещё «не вернувшимися» из внутреннего созерцания, глазами, видела двойную картинку: палаты и операционной. Они накладывались друг на друга, как два плохо проявленных фото, и продолжали жить своей жизнью.

      Видя происходящее за несколько стен от неё, в операционной, описывала вслух, что делает там санитарка Вера Васильевна:

      – …Наклонилась под операционный стол, достаёт с пола упавшую марлевую салфетку. Поднимается… Осторожно! Нет, ударилась сильно головой о выступающий развинтившийся болт на нижней части крепления стола. Скажите слесарю, пусть починит стол, а то она в следующий раз до крови поранится, будет сама лечиться и умрёт от заражения крови, – обводя палату невидящими глазами, всё искала взгляд санитарки. – Баба Вера, не лезь больше под стол! Опасно… Умрёшь…

      Продолжала видеть и говорить вслух спокойным и монотонным голосом, описывая увиденное, услышанное, почувствованное и предугаданное.

      Марина Риманс оказалась медиумом! Или стала им по возвращении из тоннеля, постояв на самом краю небытия, откуда редко кто возвращается прежним. Если возвращается.

      Вот и набилось в палату народу, словно здесь лежала не больная, слабенькая, худенькая до синевы женщина-девочка двадцати одного года, а сам Вольф Мессинг.

      – Марина! Стоп! Вы уже не спите. Вы сидите в палате больницы. Вы просто спали сидя, – говоря ровным обволакивающим голосом, Александр Евгеньевич стоял над ней, держа в руках шприц. – Сейчас я сделаю Вам успокоительное, и Вы уснёте, – склонился над женской рукой и ловко ввёл внутривенное. – Вот так. Держите руку согнутой. Молодец, – выпрямился, резко обернулся к людям. – Всем разойтись и держать языки за зубами. Это врачебная тайна. Ни слова больной об этом эпизоде – сломаете психику. Рты на замок! – повысив голос, зашипел. – Все вон!


      …Мари уплывала из сознания.

      Её подхватила тёплая волна забытья, качая на ласковых ладонях весны, унося по воздуху далеко-далеко, на Маленькую горку в родном селе, где она цветочным лепестком дрожала на прохладном ветру высокогорья, гордо рдея хрупким цветком мака…

                Февраль 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2013/02/10/855