Ждите ответа. 13. Один раз отрежь...

                ГЛАВА 13.
                …ОДИН РАЗ ОТРЕЖЬ.

      – У меня такое чувство, будто мои слова – это мой приговор! – волнуясь, заговорил хриплым прерывающимся голосом. – Как в поговорке: «Язык мой – враг мой»? А Эзоп сказал: «Что может быть лучше и хуже языка?» Так?

      Не на шутку встревожился, заглядывал в погасшие потемневшие глаза, пытаясь прочитать в них глубинные, потаённые мысли, разгадать эту невероятно сложную загадку по имени Марина.

      – Не молчите, прошу Вас! Бог мой…

      Взял женские ручки в ладони, поцеловал, словно губами мог исправить положение, обречённо смотрел на печальное, худенькое, мраморное личико и мягкую, смиренную, немного отрешённую улыбку.

      – У Вас в глазах столько понимания и терпения. Как у монахинь в монастыре под Ленинградом, где побывал недавно. Смотришь, словно в колодец: бездонный, прохладный, тёмный, пугающе-манящий… И хочется той свежести, и боишься её. И уйти не можешь почему-то…

      – Да Вы поэт, – с нежной удивлённой улыбкой проговорила и, выпрямившись на стуле, вспомнила о чём-то. – Кстати, как Ваша книга, Алекс? Издаваться будет здесь или в Австралии? Подарите экземпляр?

      – Книга? Причём тут книга? Я же не стихи писал… – выпустил её руки, недоуменно-ошарашенно посмотрел и… рассмеялся. – Заговариваете мне зубы. Понятно. Смена темы. Сдаюсь! Задавайте Ваши вопросы дальше. Появились новые? Отвечу с радостью и терпением. Дотошность – неплохая черта для женщины! Редкая и ценная.

      Сел на краешек кресла, оказавшись вплотную ногами к коленям Мари. Неожиданно взял её руку за запястье, ощутимо сильно сжал пальцами в районе пульса. Замер. Прислушался.

      – Спокойный, сильный, ровный, без скачков и замираний. Вы словно засыпаете… – поразился, тяжело вздохнул.

      Мягко выпустил её руку, вернул на место, сел снова вглубь большого велюрового кресла. С грустным вздохом откинулся седой головой на подголовник, смотря долгим умным взглядом в бесстрастное девичье лицо.

      – Приговор, так понимаю, вынесен и обжалованию не подлежит? Вы – есть первая и последняя же инстанция. Ни апелляции, ни пересмотра, ни надежды на помилование…

      – Вы не преступник, я не судья. Не мне Вас судить и наказывать – есть суд и повыше, – задумчиво смотря в синеву внимательных красивых глаз, держалась достойно и стойко.

      Тайком вздохнул: «Солдат, а не женщина!»

      – Спрашивать не о чем. Вы ответили на все неозвученные вопросы. Предвосхитили их. В ответах – причины и следствия. Допрос с пристрастием окончен. Благодарю за искренность и открытость, Алекс. Прошу прощения, если ненароком обидела Вас или задела душу. Не желала этого вовсе. Клянусь.

      Едва уловимо вскинув брови, затих, сел в кресле прямо. Поставил локти на колени, поднёс кисти рук к седым коротким усикам. Задумался надолго, мысленно прокручивая запись долгого разговора, вспоминая и складывая в единую систему все факты и доводы, новые и ранее известные сведения, оценивая заново, вновь придирчиво просматривая в голове кадры катастрофы. Старался припомнить нюансы и подводные течения беседы: вдруг что-то пропустил под первым оглушающим впечатлением жуткого сна-наваждения девочки. Девочки, оказавшейся то ли провидицей, то ли медиумом, то ли сомнамбулой с редким даром. Уникумом.

      Мари допила остатки остывшего кофе, ставшего горьким, терпким, неприятным, как события, что произошли во сне. Окунулась в мысли, жёстко следя за выражением лица и руками, не позволяя ни дрожать, ни сжиматься, ни бледнеть или краснеть.

      «Какой он мрачный! Догадался сам. Умница. Несчастный! Сколько, должно быть, сейчас в его голове зреет вопросов и претензий к детям, спланировавшим такую трагедию! Сколько отчаянных мыслей родилось, готовясь к акту мести за преступление, которое алчные наследники ещё не совершили! Какие превентивные меры обдумывает в эту страшную, невыносимо-горькую минуту? И помочь нет никакой возможности. Чем тут можно помочь? Только присутствием близкого сердца того, кто станет жить его бедами, кто разделит неподъёмную тяжесть вины и раскаяния, кто сможет стать частью жизни, долею мужской сути, сердца и тела. Увы, Саша, не будет у тебя родного и близкого плеча рядом, когда вернёшься в дом, в своё семейное гнездо, в ставшую Родиной далёкую Австралию. В родовое имение, превратившееся в злосчастное яблоко раздора здесь, в далёкой и чуждой им всем России, в ненавистной отныне Москве, в опасном и враждебном Союзе. Стране-хищнице, которая покусилась на их законный жирный кусок благосостояния и покоя, – безмолвно возопила, стараясь ни морщинкой не дрогнуть на худом лице: – Господи, как ты мог такое допустить?! Алекс ехал сюда в поисках родных корней и счастья, а нашёл могилы, ещё большее одиночество и… ненависть! Жгучую ненависть собственных детей! – невесомо выдохнула, стараясь дышать ровно, чтобы не растревожить и без того нервного и расстроенного человека. – Славный, такой достойный… Как ты суров, боженька! Послав реальный шанс на счастье, тут же подарил такой “довесочек”, что дар обернулся в гирю, что утопит любого, кто посмеет принять его… Я беру. Только я. Это мой грех и ноша, мне и нести отныне… Я дщерь Евы, мне и расплачиваться… Ему не отдам… Тону в нашем болоте сама, спасая души их всех… Ради детей…»


      – …Нет! Всё это просто не укладывается в голове! – очнулся с трудом. – Сколько ни смотрю туда, в Ваш сон, никак не могу поверить в случившееся! Одним отделом мозга понимаю – такое не придумаешь от скуки, а другой частью не принимаю наотрез, категорически, – не спрашивал, рассуждал вслух, пытаясь разобраться в фактах. – Вот готов сию минуту сказать, что будущее можно изменить, повлиять на события, нанести упреждающий удар, но тут же душа кричит: «Всё уже начертано на небесных скрижалях судьбы!» И проверять правдивость предвидения что-то совсем не хочется, не так ли?

      – Да, это так. Я точно проверять не собираюсь. Не смогу. Только не ценой детских жизней! Нет! Простите. Не сумею переступить через эту преграду. Она выше жизни и самой души.

      – Знаете, что странно? Только сейчас это отметил: мы оба не подумали о том, где была Ваша старшая дочь Иветта? В тот момент её в машине не было. Лишь наши малыши… – голос вдруг изменил ему.

      Резко встал с кресла, порывисто подошёл к балконной двери, засунул в карманы брюк сухие, тонкие, изящные кисти рук. Стоял, опустив низко седую голову, съёжившись-сгорбившись, отгородившись спиной, борясь с накатившим беспросветным отчаянием в одиночку, по-мужски.

      Вздохнула, закрыла глаза: «Пусть поплачет. Я уже сутки оплакиваю детей. Его очередь».

      Помолчав, прислушалась к дыханию: ему удалось справиться со спазмой в горле – дышал без хрипа, хотя и продолжал упрямо смотреть в темноту сквозь стекло на соседний корпус, где горели редкие окна номеров.

      Не выдержав, отчаянно, до слёз пожалев человека, неслышно встала со стула и подошла сзади. Напрягся, почувствовав её за спиной, дёрнулся было, но, предупреждая его порыв обернуться, прошептала: «Не оборачивайтесь, прошу!» и прислонилась к спине, положив лицо у основания шеи между лопатками.

      Так и стояли в полной тишине номера, не видя даже отражения в окне, не касаясь друг друга руками.

      Девушка забирала из его тела и души часть боли по погибшим в будущем детям. Помогала справиться с горем здесь и немедленно, пока не разорвалось немолодое сердце от невыносимой тяжести и гнёта вины. Он ей нужен был живой!

      Ощутив кожей лица, что его начинает бить мелкая дрожь от её тихого дыхания, прикосновения щёки к спине, мягкого колыхания упругой груди, тепла горячего тела и особенного манящего запаха, неслышно отстранилась. Положила руки сзади на крепкие плечи, сжала и… отступила, намереваясь сесть, как ни в чём не бывало, на стул.

      Едва отвернулась и сделала шаг в сторону журнального столика, как Алекс порывистым движением корпуса обернулся, молниеносно выбросил длинную руку и схватил Марину… за шею, притягивая к себе!

      Сразу сообразив, во что это может вылиться, выставила руки между телами, упираясь острыми локтями в его пресс.

      – Ты собираешься меня задушить? – еле слышно спросила.

      Смотрела в потемневшие, странно мерцающие мужские глаза цвета ночного моря в лунную ночь: там назревала буря.

      – Тогда не медли, прошу тебя. Сломай шею, подари лёгкую и скорую смерть.

      Дёрнувшись телом, улыбнулся загадочной, затаённой, сокровенной улыбкой, притянул за шею правой рукой к лицу, прижал тоненькое тельце левой, обвив талию мягко, но надёжно. Маленькая и тщедушная, оказалась в замке крепких и цепких рук взрослого и опытного мужчины.

      Хмыкнула тайком: «Как же ко мне неравнодушен и… неравнотелен! Попались…»

      Положение стало не просто сложным – опасным!

      Понимали, не забывая, где находятся, но до конца сознавала угрозу только Марина: «Сорвётся – до конца смерти не оторваться от наших “спецов”! Такой компромат!..»

      – Задушить? Я?.. – глухо прошептал.

      Сжал несильно её белокурые кудрявые локоны на затылке в кулак, приподнял девичью голову навстречу своему лицу. Неотрывно смотрел в спокойные, зелёные, как бескрайние новозеландские весенние луга, глаза.

      – Только не я. Ты совсем иные чувства порождаешь. Нет… Не пошлую уничтожающую смерть, а саму жизнь, возрождающую, порождающую чудо.

      Не заметив паники во взоре, ласково выпустил волосы на волю, вновь положив ладонь на тонкую шею, гладя большим пальцем сонную артерию медленно, протяжно и… опасно!

      В её уме мелькнула опаляющая мысль: «Лёгкое нажатие ногтя, и я уже на небесах. Ну же, Сашка, давай! Нажми! Убей!» Глазом не моргнула, смотрела призывно и требовательно.

      В его голове зазвенело, взор стал затягиваться пеленой возбуждения.

      – Я собираюсь целовать тебя… – голос срывался, руки начали мелко дрожать, всё сильнее стискивая затылок и шею, – и любить! Немедленно! Сильно…

      «Этого-то мне больше всего и не доставало!» – беззлобно хмыкнула. Опомнилась, вздохнула, мягко упёрлась в грудь ладошками. Смотря неотрывно в потемневшие возбуждённые глаза, заметила, как белки стали наливаться кровью. Зарычала в бессилии: «Предел. Сорвётся сейчас».

      – Стоп! Замри, Алекс!

      Закрыла на мгновение глаза, отгородившись от напора его энергии, взяла себя в руки, открыла, заглянула в мужскую душу: строго, прохладно, без улыбки, без малейшей ласки. Пробиться сквозь одурь в ослеплённые страстью и диким желанием глубины сумела только так: смотря жёстко, прямо, мрачно, холодно, даже враждебно.

      «Не может не опомниться – проверенный способ и приём. Спасибо Юре-буряту».

      Вновь тихо начала разговор:

      – Алекс… вздохни глубже. Закрой глаза на минуту, пожалуйста. Всего одна минута. Прошу тебя.

      Не поняла почему, но он неожиданно легко подчинился – ждала худшего: нападения.

      Затих, перестал дико стискивать руки на шее, затылке и талии. Ослабил немилосердную хватку до нежного касания. Распахнул удивлённо-манящий взгляд, вопросительно-растерянно вскинул брови и… медленно закрыл пылающие, мятежные глаза, замкнув их густой порослью длинных ресниц.

      «Оказался таким же бунтарём, как я! – тайком облегчённо вздохнула и обрадовалась. – Справлюсь. Мы похожи».

      Чем и воспользовалась. Мягко положила руки на мужские кисти, пожав, сняла с талии и шеи. Высвободившись, беззвучно отступила и села на стул, словно и не было волнующей сцены между ними.

      Не открывая глаз, стоял и чутко прислушивался к её невесомым шагам в сторону стула, лёгкому шуму, когда села, шороху плотного кружевного фартучка, который, очевидно, перевязывала в тот момент. Ощутил тонкий аромат французских духов, когда встряхнула волосами, поправляя причёску, заново вдевая ободок в волнистые пряди цвета тёмной платины. Слышал, как старалась усмирить взволнованное дыхание, беря под контроль эмоции после непростой ситуации возле балконной двери. Ситуации, которая могла всё испортить, если не сломать едва начавшиеся отношения!

      Алекс осознал всё только в эту минуту. Понял, что поддался эмоциям не совсем вовремя. С виноватым вздохом отвернулся к окну и постоял некоторое время, так и не раскрыв глаз.

      Едва ли не впервые в жизни испугался сам себя. Просто не мог гарантировать, что, увидев даже её отражение в стекле, не захочет довести всё до конца.

      «Нет. Нельзя так с нею поступать. Она иная! Это не озабоченные сексом западные или американские дамочки! И не забитые, несчастные горничные из богатых отелей, боящиеся отказать тебе, в страхе потерять место работы! – еле догадался сквозь отупляющий угар желания. – Мальчишка! Ты едва её не потерял!»

      Мысленно застонал, отгоняя минутную острую боль из сердца. Глубоко и размеренно подышал, расслабив мышцы грудины. Отпустило. Улыбка согрела побледневшие губы.

      «Нашёл. Она. Я люблю эту странную девочку! У меня хватит терпения и опыта, чтобы добиться её добром, лаской и любовью. Не постелью. Нет. Это губительный путь. Теперь стало понятно окончательно: почти неопытна! Глупец её муж! Не раскрыл в девочке женщину! Не узнал по-настоящему, болван. Такое сокровище было в руках! Мне выпало счастье стать для неё истинным мужчиной! Раскрыть этот уникальный цветок… Держи себя в руках. Не юноша. Не гоните лошадей, ротмистр Межерицкий! Попридержите стремена. Сказала же, не взять наскоком! Подсказала, ненароком, умница польская. Настоящая дворянка: сильная, гордая, хладнокровная, стойкая. Такая красивая… – сильнее сжал веки. – Не смотреть, вспоминать факты. Подумать есть о чём. И порадоваться…»


      Вернулся на место, спустя несколько минут, вопросительно посмотрел Марине в глаза – ждал ответа на вопрос о дочери Иветте.

      – …Давайте посчитаем, – спокойно продолжила прерванный разговор, не потеряв нить, не забыв. – По-видимому, с момента приезда в Австралию прошло лет восемь-девять. Сейчас дочери почти девять. Плюс восемь, значит, на тот момент ей шёл семнадцатый-восемнадцатый год.

      – Должно быть, была в колледже, – улыбнулся смущенно.

      Говорил сдержанно, почти придя в себя. Только жаркий румянец выдавал пережитое. Неуловимо покачал головой: «Да… Взволновала своим нежным касанием к моей спине до предела! И трезвомыслием в такой ответственный момент. Едва не сорвался. Чудом удержал ситуацию под контролем! Старею? Воздержание подвело? Или знак свыше?» Ругнулся безмолвно, вернулся к беседе.

      – Рассуждаем, будто всё происходит наяву, в данный момент. От таких мыслей можно сойти с ума! Уже начали? Оба?

      – Пока это не случилось, пора закончить разговор и закрыть тему, – своевременно, весомо и грамотно подытожила долгий изматывающий диалог.

      Встала, одёрнула униформу, расправила плечи, спокойно и прямо посмотрела в глубину насторожённых мужских глаз.

      – Я не могу при данных обстоятельствах принять Ваше приглашение в семью и жизнь, Александр. Спасибо за великодушное и искреннее предложение. Оно было очень ценно для меня, клянусь! Возможно, придётся сожалеть об этом отказе всю жизнь. Скорее всего, так и будет.

      Потерянно отведя глаза, смотря в никуда, говорила через силу и душевную боль. Прикрикнула беззвучно, одёрнула себя: «Держаться! Не показывать! Не сметь раскисать, пани Марыля! Держи фасон…»

      Помолчав, продолжила:

      – Прекрасно понимаю, что на моём месте любая женщина, наверное, сказала б: «Ну и чёрт с ней, с аварией! Может, обойдётся ещё? Хоть поживу всласть десяток лет, да дочку свою пристрою!» Но не я, – подняла глаза, умоляюще посмотрела в морскую синь. – Не смогу жить с таким грузом, с вечными подозрениями в отношении Ваших знакомых и близких, с оглядкой и опаской! Это будет не жизнь, а паранойя! И через детей, уж помилуйте, просто не в силах перешагнуть, надеясь пожить в достатке. Я не в состоянии осилить такую плату за счастье! Вот, сказала.

      Смотря грустными от безысходности глазами цвета сумрачного леса, вглядывалась в побледневшее мужественное лицо, возможно, последний раз.

      – На этом всё. Точка. Мне пора.

      – Ещё пару минут! – его глаза восстали, но не голос. – Вы тогда сказали: «Семь раз отмерь, один отрежь». Да, мы много «мерили», теперь нужно «отрезать». Всё верно. Всё правильно и логично: стройно, обоснованно, аргументировано, с мощной доказательной базой, не вызывающей ни малейших сомнений или иных трактовок. Но почему же мне так грустно и больно?.. – лицо вспыхнуло алым, взор заметал молнии. – Словно Вы отрезали и часть меня, живую плоть! Я уверен – это не конец наших отношений! Буду приезжать, постараюсь переубедить, попытаюсь заставить изменить решение! Применю весь свой опыт и знания, сумею переломить Ваше мнение в отношении этой ситуации в целом. Не сдамся! Не отступлюсь!

      Не предпринимал попыток встать с кресла, давая понять, что ещё не готов закончить разговор.

      Стояла возле стула спокойная, собранная, решившая сложную психологическую проблему и оттого уже не волнующаяся: решение принято бесповоротно. Молчала. Упорно. Стала камнем.

      – Вижу, сейчас с Вами нет смысла говорить, – понял её молчание правильно, кивнув седой головой. – Я приеду в Москву в следующем году, в октябре-ноябре месяце. Буду звонить Вам на работу, узнавать о жизни: или у Вас, или у Ваших подруг-горничных и дежурных по этажу. Оля и Галя – Ваши близкие подруги, они мне не откажут в такой малости. Мы с ними об этой услуге договорились, – поймал строгий и опасливый взгляд, сообразил. – Знаю, что все телефоны прослушиваются – меня это не остановит и не отпугнёт! Оставлю Вас на год: успокоитесь, переживёте душевную драму, ослабите память ужасного сна, отодвинете на дальние полки сознания, обдумаете с другой точки зрения. А я дома приму свои меры, безотлагательные и кардинальные. Довольно цивилизованных уступок и интеллигентного миндальничания. Это моя жизнь! И только моя, – угрожающе проговорил, взглянув с негодованием на красный телефонный аппарат, стоящий на письменном столе возле окна.

      – …И настроите против себя ещё больше людей! – взволнованно выпалила, сделав в душевном порыве невольный шаг навстречу. – Вас упекут в «психушку»! Не забыли угрозу дочери? Остыньте, умоляю! Не накручивайте ситуацию до упора – лопнет пружина! Ослабьте хватку. Постарайтесь смириться и… просто жить, – подняла умоляющие глаза. – Взываю к Вашей чистой душе и ясному разуму: помиритесь с детьми и внуками! Молю! Они – самые близкие на свете Вам люди. Ваша семья. Ваши корни. Ваше прошлое и будущее.

      Тяжело вздохнула, отвела помрачневший взор на тёмное окно: «Ночь, тьма, тоска. Как на душе. Сдохнуть бы…»

      – А я никто. Презренная пылинка на ступнях бога. Лунатик. Сомнамбула. Местная городская сумасшедшая. Химера. Вечная пленница кошмарных снов. Меня зовут Такогна – «Та, Которая Грезит Наяву». Умалишённая. Я – далеко не подарок для такого мужчины, как Вы. И вообще никому: ни мужского, ни женского пола. Моя юдоль – одиночество, изгнание, схима. Видимо, суждено по судьбе. Так предначертано. Мактуб, как говорят арабы. Карма. Мы будем вместе, но не в этой жизни. Когда-нибудь… Потом…

      – Мы не буддисты и не кришнаиты. Мы православные, и другой жизни для нас не будет. Будем менять эту!

      Встал с кресла, решительно шагнул навстречу, смотря горящими неистовым сапфиром в насторожившийся изумруд.

      Понимая, что за этим последует, не прощаясь, быстро покинула номер.

      «Словесную битву выдержу, ласка может сломать. Ею вряд ли ограничится, судя по его страстному лицу, – приняла правильное и весьма уместное решение. – Бежать! Галопом! Лети, Машук!..»

                Февраль 2013 г.                Продолжение следует.

                http://www.proza.ru/2013/02/12/663