16. О Кесарии, капусте и Аврелуле Августине

(предыдущее -   http://www.proza.ru/2013/02/09/1408)

Кесарий, Каллист, Фила и Посидоний возлежали за простой трапезой – пара рыбешек, лепешки, четыре луковицы. Все они были острижены, и даже Посидоний снял свой парик.
 
- «Нынче горе, завтра счастье – так Медведицы небесной круговой извечен ход!» - продекламировал Посидоний. – А мы уже расхвастались, что хорошо живем в Александрии. Уже неделю пациенты только луковицами расплачиваются. Хорошо, вот этот последний со свищом заднего прохода рыбы принес.

- Напрасно вы отказываетесь от наших денег, братья, - строго сказал Кесарий.

- Ни драхмы не возьмем, - потряс головой Филагрий.

- Тогда я съеду от вас, - заявил Кесарий.

- Куда? – спросил молчавший до этого Каллист.

- На постоялый двор со вшами? Где вас обчистят во мгновения ока? И вовсе не от вшей, - заметил Посидоний. – Оставайтесь у нас.  Завтра придут какие-нибудь пациенты побогаче.
- Я не хочу вас объедать, - ответил Кесарий, надкусывая луковицу.

- Нам даже стыдно слышать такие слова – от вас, Кесарий….Александр врач. После всего того, что вы для нас сделали, для нас делом чести является помочь вам. Да и велика ли эта помощь? Гиппократ в «Клятве» требует большего. Если бы вы умерли, и у вас остались дети, то мы бы их воспитали, а мальчиков научили  врачебному искусству, - проговорил Посидоний.

- А девочек? – улыбнулся Кесарий.

- Ну… и девочек, ладно, - повел плечом молодой стоик.

- Архиатр Леонтий взял же Фессала учить – по «Клятве»! – хохотнул Фила.

- Можно подумать, Фессал – девочка, недалекий ты человек, - вздохнул его брат-стоик. – А то, что он обучал девушку одну, Финарету, я знаю.

Каллист густо покраснел. Все сделали вид, что не заметили этого.

- А вы помните Архедамию, Кесарий врач? Хромоножку из Никомедии? – спросил быстро Фила.

- Фессал в нее влюбился, знаете, да?

- Я не люблю сплетни – это удел баб, а не благородных молодых людей, тем более врачей.

- А мне кажется – это благородно… полюбить хромоножку… Может быть, он бы ее исцелил своей любовью… - проговорил задумчиво Посидоний. – Хотя… вряд ли что-то ее исцелит.

- Мне надо найти работу, - произнес Кесарий. – Никак не получается. Слишком много врачей в Александрии.

- А вы пробовали встретиться с Тэаном? С Адамантием?

- Пробовал. Велено ждать приглашения. Как я понимаю, все уже знают о моей опале. Никто не хочет водить знакомство с изгнанником – кроме тебя, прекрасного, согласно имени твоего, Каллиста,  и вас, мои молодые друзья…

- Мы не отпустим вас на постоялый двор! – решительно возгласил Филагрий и стукнул кулаком по столу.

- Тогда возьмите деньги! – решительно ответил Кесарий.

- Это вам близкие дали на черный день. Мы не имеем права к ним прикасаться. И вы их не тратьте, - со знанием дела сказал Посидоний.

- Я тоже так считаю, - произнес Каллист, молчавший до  сих пор, и после его слов вдруг отчего-то воцарилось молчание. Наконец, Посидоний произнес:

- А мы ведь с Филой знали Мину… Он тяжело болел последнее время… Аретей называл эту болезнь «диабет».

- Страдалец! – вздохнул с сочувствием Кесарий. – Он ни словом не обмолвился в предсмертном письме ко мне о своей болезни. Мужественный был человек.

- Он оставил тебе письмо? – удивился Каллист.

- Да. Хатхор мне его передала… он пишет… писал, то есть… что вряд ли мы с ним увидимся, не надеется, что дождется меня… Вспоминает молодость – как он добивался руки Хатхор, как я был другом жениха и как мы с ним  вместе пели свадебные песни под окнами дома родителей Хатхор…

Кесарий снова вздохнул и украдкой вытер глаза.

- Мина ведь усыновленный ребенок. Он не коренной египтятин, а, скорее всего, от греческих родителей, - начал рассказывать Кесарий, словно ему становилось легче от того, что он говорил об умершем друге. – Его приемные родители были бездетны и нашли его… усыновили…

- А его настоящие родители? Отчего ты говоришь – «скорее всего, греки»? Его украли, что ли? – спросил Каллист.

- Нет, его родные родители его просто выбросили. Египтяне нашли Мину на навозной куче, - ответил Кесарий.

- Как – на навозной куче?! – потрясенно переспросил Каллист.

- Каллист врач, так ненужных детей всегда туда выбрасывают в Александрии… ну, у нас в Вифинии в лес относят, - удивился его реакции Филагрий. – Египтяне так не поступают, христиане тоже, ну и иудеи. А все остальные детей оставляют. Если лишний рот в семье. Или если девочка. В основном, конечно. Девчонок выбрасывают. Ну, это в бедных семьях часто. Как это вы не знали?

- Знал, - неохотно ответил Каллист. – Конечно, знал. Просто как-то так… на навозную кучу…
- Ну да, не как у Лонга, конечно. Не в гроте Нимф, - сказал Посидоний. (*)
_______

(*) Юноша имеет в виду роман Лонга (II век) «Дафнис и Хлоя» о трогательной любви и приключениях выросших найденышей знатного происхождения, но выросших в семье пастухов.
________

- Но внешне он как чистый египтянин был, клянусь, - сказал его брат. – Хотя по-гречески говорил совершенно чисто. И по-латински тоже.

- Родители дали ему очень хорошее образование, - кивнул Кесарий. – А за Хатхор ему пришлось побороться – ее родители не хотели отдавать его за найденыша-копронима.
____

(*)Прозвище, которое давалось в Египте найденышам на навозных кучах – возможно, для того, чтобы отвратить от них прочие несчастья (как апотропей).

____
Пришлось поломать голову… Грига речь сказал перед родителями Хатхор, я тоже постарался… Эх, какое время было прекрасное… а Хатхор его любила… очень любила Мину…

Он смолк.

- Епископ Афанасий в Александрии или в изгнании? – вдруг спросил он, быстро взглянув на братьев.

- Вернулся, - с интересом ответил Посидоний. – Юлиан всех христианских епископов вернул из ссылки – «пусть пересобачатся между собой», так он сказал. Но Афанасия это не касается – народ его от пристани до церкви святого Марка на руках нёс, а прежний епископ едва успел удрать. Потрясающий человек этот Афанасий! Он говорит – заслушаешься, хоть и с акцентом своим египетским… они, египтяне, правда, чувствуют божественное. Такое чувство, что он точно знает, словно своими глазами видел, что Сын – настоящий Бог, а не творение.  Ну, эти споры-то ваши… А он самую суть показал – «Бог упал, чтобы человек восстал». Пусть это и выдумки, но как прекрасно.

- Как бог может упасть? Афей ты, Посидоний! – напустился на него Фила. – Божество неприступно, неосквернимо ничем, бог не касается нашего земного, плотского, грязного…

- Вот-вот, - саркастически заметил Посидоний. – Мне поэтому такого бога и не надо.

- Да как ты сме…- задохнулся гигант-хирург, но тут в дверь постучали.

- Проэмий! – закричали братья хором, зовя задремавшего раба, но вошедший сам открыл дверь, встал посреди комнаты и спросил:

- Цезариус медикус?

И, вручив письмо Кесарию, завернулся в плащ и вышел.

- Раб какого-то римлянина, - заметил Посидоний.

- Того богатого карфагенянина, что недавно приехать изволили, - раздался голос проснувшегося Проэмия. – Он сам фракиец, а из себя римлянина строит. Сам едва по-римски говорит. Аргонавт его зовут. Имя дурацкое, да и сам он недалекий.

Сообщив это, Проэмий снова погрузился в сон.

Кесарий тем временем быстро читал письмо, и складка между его бровей почти совсем разгладилась. Он улыбнулся:

- Завтра идем к этому знатному карфагенцу, Каллист! Спасибо доброй Хатхор – она посоветовала ему обратиться ко мне. У него болен сын.

+++
- Ты как хочешь, Кесарий, а у меня предчувствие.

- Вы, эллины, суеверны донельзя. Какое?

- Плохое. Зря мы идем к этим римлянам. Не любят они и греков, и врачей, а тем паче, врачей-греков.

- Но они же позвали нас!

- Это Хатх… Коркория тебе передала, что отец хочет посоветоваться с врачом из Рима. А отца мы еще и не видели. Может быть, он имел в виду Старый Рим, а не Новый.

- Скорее всего, так оно и есть, - усмехнулся Кесарий.

- И что ты намерен делать?

- Хатхор пишет, что мать ребенка приходила к ней и умоляла спасти «ее маленького Аврелула».

- Что за дикие у них имена! Не лучше египетских, право…

- Это, видимо, сокращение от «Аврелий».

- А папаша-то не умолял. Может, он его капустой лечит. В лучших традициях Катона. Это же их Катон писал, что греки нарочно сговорились уморить всех римлян своей медициной, и что есть единственное надежное средство от всех болезней – капуста!

- Видимо, капуста уже себя исчерпала.

- Я все-таки побаиваюсь. Сейчас встретит нас эдакий Катон и с лестницы спустит.

- Ну, нам-то с тобой к этому не привыкать! Тем более, он из своего дома нас выгонит, а не из нашего. Уже легче.

- Надо было попросить  парочку рабов у братьев-Асклепиадов.

- Да у них всего-то один раб, как он разорвется – и Филагрию нож подавать, и нас сопровождать? – снова засмеялся Кесарий. Он отчего-то был в хорошем расположении духа.

- Впрочем, если римский папаша спустит с лестницы нас, то и рабов наших тоже у себя не задержит, - рассудительно промолвил Каллист.

- Да ты не беспокойся так об этом патер фамилиас (*) – это же не обычный римлянин, а римлянин, оторванный от своего очага, от ларов да пенат. Следовательно, куда менее опасный, - засмеялся Кесарий в ответ.
____
(*) Pater familias (лат) – отец, глава семьи, дома, обладавший практически неограниченными правами над членами семьи и домочадцами (в том числе и рабами).
_____
+++

Их встретила стройная женщина с большими тревожными глазами, закутанная в темную столу.

- О врач! Нехорошо…мой сын… – вплеснув руками, начала она на ломаном греческом с сильнейшим акцентом. Речь ее показалась Каллисту совсем невразумительной – множество произносимых ею слов лишь отдаленно походили на дорийский диалект греческого. Он в растерянности смотрел на женщину.

- Что случилось с вашим сыном? – спросил ее на чистейшем латинском языке Кесарий, беря жещину за руку и усаживая на кушетку.

С огромнейшим напряжением вслушиваясь в их разговор и понимая через три слова на четвертое, Каллист понял, что мальчик заболел еще на корабле по пути из Карфагена в Александрию.

- Моника! Для чего ты пригласила этих греческих проходимцев, я тебя спрашиваю?!
Римлянка посмотрела на мужа огромными, полными безнадежности глазами.

- Да будет мне позволено говорить, - начал Кесарий.

Римлянин замер, словно ожидая предательского удара со спины. Каллист быстро прикинул высоту от окна до клумб с розами.

- Я и мой друг – врачи из Рима, - произнес Кесарий с достоинством.

Моника безмолвно и радостно закивала.

- Мы прибыли в Александрию по приглашению многоученого Тэана, главного хранителя Александрийской библиотеки. Для консультации по поводу переводов некоторых косских и книдских рукописей, - добавил Кесарий. – Ваша жена уже успела рассказать мне, что вашему сыну нездоровится.

Римлянин отер пот со лба и протянул Кесарию руку.

- Слава Юпитеру! Так это ты и есть – тот римлянин, которого Конкория рекомендовала… А я подумал, что ты – один их шарлатанов, которыми кишит эта Александрия! Не скрою, здесь редко можно встретить цивилизованного врача, способного изъясняться по-человечески!

Каллист, молча кивнув, вслед за Кесарием пожал протянутую руку.

- Патриций Гай. Зови меня просто Гай! – сказал римлянин из Карфагена.

- Итак, где же ваш Аврелул? И что с ним случилось? – спросил Кесарий-римлянин.

- Все началось на корабле, - размеренно начал свой рассказ глава семейства, привычным жестом дав знак жене замолчать, хотя она еще и не успела произнести ни слова. – Оказалось, что мальчишка в греческом – ни в зуб ногой! А я-то думал, что за те два года, что он его изучал, он научился худо-бедно разговаривать.

- Аврелул просто растерялся, - успела вставить Моника с извиняющейся улыбкой, прежде чем снова умолкла по мановению его пухлой руки.

- И вы его, безусловно, не преминули наказать? – спросил быстро Кесарий, слегка хмурясь.

- А как же. И безусловно, и условно. И вот после этого он и заболел.

- Не кушает, не играет, говорит, что жить не хочет, - опять успела вставить Моника, вытирая свои прекрасные глаза краем столы. – Помогите нам, Цезарий врач!

Суровая, большая няня отодвинула полог и друзья увидели худенького веснушчатого мальчика. Он открыл влажные и печальные, как у его матери, глаза, скорбно посмотрел на взрослых у его постели, и тихо проговорил:

- Salve, mi pater...

И снова закрыл глаза.

- Ты съел всю ту капусту, что я велел?

- Да… то есть нет…Я не могу больше, - обреченно проговорил Аврелул.

- Как говорили семь мудрецов – «ничего не надо слишком», - поспешно сказал Кесарий. – Довольно уже капусты.

Аврелул снова широко открыл глаза -  в них метнулась тень надежды.

- Не бойся, сынок – это добрый врач, - прошептала Моника, украдкой целуя сына в светлую макушку. – Давай снимем тунику, чтобы он тебя осмотрел.

- Опять ты со своими нежностями, Моника! – рявкнул отец. – Он сам снимет! И вообще, я велел ему быть в постели без одежды!

- Здесь же так холодно! – умоляюще проговорила Моника.

- Не буду ничего снимать, - вдруг решительно произнес Аврелул, стискивая тонкое одеяло так, что костяшки его тонких пальцев побелели.

- Это еще что такое?!. – начал римлянин, но Кесарий коснулся его плеча:

- Судя по всему, у вашего ребенка тяжелая дискразия.

- Да ну, - ответил тот. – Ты уверен? Я думал, что это – просто лень и упрямство. Вот у нас в Британском легионе…

- В Карфагене совсем другой климат, чем в Александрии. Отрок испытал сильное потрясение от путешествия по морю, от ветров, от чужой речи и от разлуки с домом.

Аврелул смотрел на врача все с более и более возрастающим интересом. Тот, встретившись с мальчиком взглядом, едва заметно ему подмигнул и улыбнулся краешком рта. Аврелул робко улыбнулся в ответ.

- Что-то я сомневаюсь…Все это – его хитрости. Посмотри, он улыбается!

Лицо Аврелула приняло прежнее испуганно-страдальческое выражение.

- О нет, ты заблуждаешься, Гай, - ответил Кесарий, хмуря брови. - Это – нервное подергивание мышц лица. Круговой мышцы рта и скуловой мышцы. Тревожный знак. А что с пульсом?

Кесарий взял Аврелула за запястье - тот с неожиданной готовностью протянул ему свою худенькую руку.

- Слишком частый и слишком слабый… У вашего сына серьезная опасность развития фтизы, - вздохнув, изрек Кесарий.

Моника в ужасе всплеснула руками.

- Фтизы? Но у нас в семье ни у кого не было фтизы!

- Что я тебе говорил, Моника? – нахмурил брови отец. – Ты видишь, я был прав.

- Фтиза случается от тяжелых переживаний, от страданий души, если, тем более, строение тела предрасполагает к этому.

На пороге появился раб Аргонавт с запечатанным посланием в руках.

- Я ненадолго покину вас, - сказал отец. – Дела, извини. Потом я освобожусь, и мы поговорим о здоровье Аврелула. А ты пока осматривай его.

- Сними же тунику, дитя мое, - снова ласково попросила Моника. – Врач тебя осмотрит.
Аврелул помотал головой.

- Он стыдится следов от розог, - едва слышно шепнула Моника Кесарию и Каллисту. Вифинец с пониманием кивнул и обратился к мальчику:

- Хорошо, оставайся в своей тунике. Я хотел бы показать тебе кое-что интересное. Но сначала мне придется дать тебе лекарство.
- Лекарство? – обреченно переспросил большеглазый сын Моники. – Оно горькое или кислое?

Каллист, сдерживая улыбку, передал Кесарию небольшую амфору –  ту, что недавно подарила его другу Хатхор.

- Сейчас ты это знаешь! – торжественно провозгласил Кесарий, зачерпывая полную ложку мёда из амфоры. – Открой рот и закрой глаза! – сказал он, величественно возвышаясь над Аврелулом, словно элевсинский иерофант.

С робким любопытством Аврелул повиновался.

- Это же мёд! – радостно закричал он, распробовав то, что оказалось у него во рту. – Мама, это мёд!

- Видишь, какой добрый врач к тебе пришёл, Аврелул! – ещё радостнее, чем сын, воскликнула Моника, прижимая его к груди.
- Это  л е к а р с т в о   на меду, - строго поправил Кесарий.
- Именно, - поддержал его Каллист.
- А теперь давай проверим, как ты знаешь греческий язык! – продолжил Кесарий.
- Не надо! –  прошептал Аврелул, умоляюще складывая руки. – Я его совсем, совсем не понимаю!
Каллист сочувственно вздохнул. Он вспомнил, как дядя Феоктист пытался обучать  его латинскому языку.

Но Кесарий уже что-то чертил стилем на табличке.

- Ну-ка, Аврелул, читай, - велел он.
- АДАМ, - робея, прочем Аврелул греческие буквы.

- Вот видишь, совсем неплохо получилось. Ты хорошо знаешь греческую азбуку! – похвалил его Кесарий.

Моника как девочка захлопала в ладоши. Даже на лице суровой няни появилась одобрительная улыбка.

- А теперь попробуем по-гречески истолоковать это имя, - сказал Кесарий.

- Аврелул, ты же знаешь, кто такой Адам, расскажи Кесарию врачу, -  заговорила Моника.

- Адам – это первый человек, сотворенный Богом, - ответил осмелевший мальчик.
- Правильно, - похвалил его Кесарий. – Теперь скажи мне: как по-гречески будет «восток»?

- Эээ… - наморщил лоб Аврелул так, что между его бровями появилась глубокая старческая морщина. Каллист уже был готов подсказать страдальцу, но тот, вспомнив, воскликнул:

- Анатоле!

- Именно, - подтвердил Кесарий. – А запад? А север? А юг?

- Дюсис, арктос, месембриа! – радостно ответил мальчик.

- Ты очень хорошо отвечаешь, - снова похвалил его Кесарий. – Как видно, мое лекарство действует! Что скажешь, моя добрая госпожа Моника?
- О да, Цезарий медикус, - закивала она. Глаза её сияли. – Чудесное, чудесное лекарство!

- Давай запишем все эти четыре слова столбиком, - предложил Кесарий.- Видишь,  вместе первые буквы этих слов как раз и составляют имя «Адам».

- Точно! – потрясённый своими успехами, сказал тот.
- Вот ещё одно лекарство для тебя, Аврелул, - стараясь казаться строгим, проговорил Кесарий. – Открой рот и закрой глаза!

Каллист вдруг вспомнил, что в детсве они с Диомидом играли в такую игру.
В этот раз Кесарий достал из своего врачебного ящичка золотистый шарик, размером с крупную виноградину и весело положил ее на язык выздоравливающему сыну патриция.

- Ой! Это же тянучка из мёда! – выговорил Аврелул с трудом, потому что лакомство прилипло к зубам.

- Сынок, это другое лекарство на меду, - поправила его Моника, целуя сына в макушку.

- А теперь посмотри на нашего Адама, первого человека, - продолжил Кесарий. – Как ты знаешь, он совершил грех и отпал от Бога. И с ним, с Адамом, весь мир упал и разбился на кусочки. Появились болезни, страдания, голод, войны, и прочие беды…

- А среди них и греческий язык! – добавил Гай, входя в комнату. – Не знаю, Цезарий, что за пилюли ты давал моему шалопаю, но выглядит он значительно лучше.

- Теперь надо подключить к лечению морские ванны и купания, игры с мячом… - начал Кесарий.

- Погоди, Цезарий, погоди, - остановил его римлянин. – Я вот что подумал.  Мне надо уехать в Гелиополис на пару-тройку недель. Тебе я доверяю, у меня есть письмо от влиятельных александрийцев и гелиопольцев, я о тебе справки навел, прежде чем тебя приглашать, не думай, что я тебя просто так в дом впустил.

«Ах, чудесная Хатхор!» - подумал Каллист. – «Но причем здесь Гелиополь?»
- Остается спросить твоего согласия – ты согласен с моим мальчишкой позаниматься? Всякими этими греческими штучками – мячом, плаванием, гимнастикой всякой там? Ну, заодно уж и греческим языком – у него, смотрю, как и у меня, с ним не заладилось.

«Соглашайся, Кесарий!» - едва не закричал Каллист.

- Стать домашним учителем? – переспросил Кесарий словно в раздумье, хотя сердце его забилось. Постоянная работа, кров, стол – он перестанет быть обузой для братьев-халкидонцев.

- И учителем, и врачом! – продолжал с воодушевлением Гай. – Я тебе хорошо заплачу. Да, если кто-то из моих домашних, например, Моника, или кто-то из рабов, заболеет, ты тоже обязан будешь их лечить. И за лошадьми тоже присмотри…

- Как это – за лошадями? – переспросил Кесарий, которого стал настораживать всё увеличивающийся список обязанностей домашнего учителя. – Ты и конюхом меня нанять хочешь?

- Что же ты такое говоришь, Гай, - всплеснула руками Моника. – Цезарий врач сейчас откажется.

- Это ты глупости говоришь, жена, - отвечал патриций. – Конюхи, конечно, у меня есть. Но если лошадка заболеет, ты уж, Цезарий, посмотри, что с ней, подлечи, не сочти за труд.

- Хорошо, - после некоторого колебания проронил Кесарий, поймав полные отчаяния и мольбы взгляды Моники и Аврелула.
- Отлично! Завтра на рассвете жду тебя – твоя комната будет готова, поселишься.

- Благодарю! – ответил Кесарий.

- А ученика своего ты сюда больше не приводи, - добавил Гай. Каллист еле сдержался.
- Я оставлю немного лекарств, Аврелул должен будет принять их сегодня еще три раза.

- Медовых шариков? – просиял тот.

- Тс-с, - приложила палец к губам Моника. – Не надо кричать. Отец этого не любит, ты же знаешь, Аврелул!

Когда Кесарий в сопровождении Каллиста уже направлялся к выходу, Гай вдруг вспомнил что-то и спросил:

- Да, кстати! Цезарий, ты давал врачебную Клятву?

Кесарий замер на пороге и медленно повернулся лицом к Гаю. Побледневший Каллист всё ещё пытался тщетно придумать какой-нибудь хитроумный ответ, когда услышал голос друга:

- Нет, Гай патриций, я не давал врачебной Клятвы.

- Уф-ффф, - облегченно произнёс тот. – Значит, тебе и вправду можно доверять. Я-то знаю, что многие греческие врачи клятву дают, чтобы римлянам вредить. Мне так мой отец говорил, а ему – его отец!
- Это не так! – возмущенно вскричал Каллист, не выдержав – и его греческий акцент стал от этого ещё смешнее.

Гай неприветливо смерил взглядом Каллиста, не удостоив его ответа, и обратился к Кесарию:

- Может быть, что-то и изменилось за годы, но греческих врачей я всё равно недолюбливаю. Ты точно Клятвы не давал? Чем докажешь?

- Но Гай, они ведь христиане! – воскликнула Моника, озарённая спасительной догадкой. – Конечно, они не давали Клятвы!

Каллисту захотелось закричать, что он – не христианин, что он в восемнадцать лет давал Гиппократову Клятву на самом острове Кос, родине Гиппократа, в храме Асклепия, что он – сам асклепиад, потомок Асклепия и родственник Гиппократа… но он встретил взгляд умоляющих, несчастных глаз Моники. И промолчал.

- А, христиане? – сказал Гай. – Это хорошо. У меня жена – христианка. Хорошая религия для женщин. Я, правда, тоже подумываю креститься перед смертью. Ну да ладно. Жду тебя завтра на рассвете, Цезарий! Мой секретарь подготовит договор, а ты его подпишешь. Чтобы всё было законно.

(продолжение -  http://www.proza.ru/2015/01/02/1834 )