Станция Мереть

Это сладкое слово “дорога” живет во мне как камертон. С первой поездки оно установилось и резонировало сразу в каждой клеточке тела и стоило слову возникнуть в мыслях или прозвучать в воздухе, все во мне танцевало и пело. Кровь как будто вскипала в руслах вен и,подгоняемая вестью, бежала быстрее и становилась горячее. Какая-то сила влекла все равно куда. Лишь бы идти, бежать, ехать и вглядываться в постоянно меняющийся узор мира.

Всепоглощающий интерес был так велик, что дороги, в моем сознании паучьей сетью оплетая всю землю и держа ее в руках, соединяли все в один большой дом. Скоро самые разные названия стали для меня означать определенную местность, направление, назначение. Начало всему положила бабушка, собиравшая для аптеки травы.

Нам приходилось много ходить, и дороги приобретали особенные признаки и названия. Она терпеливо учила.  Даже проселочные дороги, что нам чаще всего встречались, были самые разные: битые, торные, накатанные, конные, щебенчатые, пешие, саженные - обсаженные деревьями. Не сразу я запомнила эти различия.

Вначале все промерила ногами. И по мере того, как росли мои ноги, и взрослела я, дороги становились тропинками, стезей, направлением, железнодорожной колеей, шоссе, еле заметной тропкой среди лугового разнотравья,  дорогой зверья,  идущего на водопой, рыбачьей извилистой лесочкой по берегу ручья или маленькой речки.

Сколько бы их не попадалось и в каких отдаленных местах они не находились, мой интерес, моя любовь к этой натоптанной человеческими подошвами тверди, умиляли своей близостью к человеку, служением ему. Дорога и дорогА были для меня однокоренными словами. Дорога соединяла человека с жильем, с людьми. Она была спасением, метой жизни, надеждой.  Дорога была дорогА путнику как ничто другое.

Добравшись с бабушкой на грохочущем поезде до полустанка, близ которого в ложбинке приютилась деревенька, мы спрыгнули на горячую гальку, бегущую вдоль стальных рельсов. Поезд как живая огромная гусеница помахал нам красным флажком последнего сочленения, просвистел и оттумтумкал. Мы оказались перед небольшим строением станционного служащего, почти невидного из-за облепивших его рябин. Под козырьком крыши на голубом,  четко выписано слово.

    - Сможешь прочитать, - спрашивает бабушка. Я стараюсь, " Ме–ре-т ь ".

    - “Мереть”, - повторяет она. - Название такое, подрастешь расскажу, что оно значит.

Да ты не бойся. Это только слово. Без смысла оно пусто. А вот если будешь знать: "Мертвый не живет, а живой не умрет" - тебе в помощь.
 
Я вскинулась с вопросом:

   - Как это “живой не умрет”?  Моя воспитательница сказала:
 
 - Это тебе ключик мудрости, сама разгадай, как он открывает. Я тебе часто буду повторять - поймешь! А пока нам надо отмахать всю длинную тропку, которая в березовом перелеске прячется.
   
Реченье не давало мне покоя полжизни.

Запомнившихся дорог много. Одна под стук колес перенесла меня в тишайший алтайский городок, где за четыре года я узнала множество путей и тропинок, как на земле, так и в жизни. Другая - наиважнейшая, выстраданная мною, привела  в Новосибирский университет.

Во время учебы в педучилище, дня не проходило, чтобы я, как о любимом, не вспоминала о своей мечте: истрепанная черно-белая фотография университета лежала под облаткой паспорта и всегда была перед глазами. Я просто физически видела огромное Вместилище знаний, ждущий алчную, меня.

Житейские препятствия задерживали встречу, последняя - год работы в школе. Надо было скопить денег на одежду и учебники. Но закончилась и эта отсрочка. И вот я красуюсь на специальном первом в жизни празднике в мою честь.

Педколлектив провожал меня сердечно, как родную. Все высказывались в том роде  что, мол, учительница я - по призванию и человек хороший. Еле терпела, чтобы не разрыдаться. Ни разу не вспомнила, как поначалу опытные коллеги и так, и эдак испытывали меня на... да просто ревновали к профессии. Но сегодня они на высоте. 

Каждый подарил что-нибудь для новой жизни: шкатулку с совой - учитель труда, англичанка -Кристина, с которой мы год лоб в лоб каждый вечер проверяли тетради,- косметичку с помадой. Физрук - кроссовки.
Директор сказал, что я оправдала его ожидания. Если не сложится, то милости просим, возвращайся,  будем рады. При этом все переглянулись, зная, что директор любит меня втайне. Он протянул конверт:

   - В нем билет и деньги на обратный билет, ну и на всякий пожарный ... ,- добавил он, засмеялся и достал две чашки на фарфоровом подносике.
 
   - А это от меня,- сказал он, порозовев, - ты чай пить любишь - вспомнишь.

Все стали рассматривать чашки, на которых красовалась пара пекинских уток. Потом мы стали пить портвейн и, как водится, вспоминать всякие хохмы из школьной жизни и проверки Роно.

Все прошло очень душевно. Закончилось тоже хохмой. Англичанка Кристина, ростовская модница, чтобы я на новом месте в грязь лицом не ударила, решила научить правильно красить губы.
  - Девочки и мальчики, а сейчас поиграем, - тараторила она, расставляя перед нами помады и подводки. - Дело это не простое, зато приятное.

Дурачась и исходя словами,  она стала рисовать нам губы и делала это, надо сказать, очень быстро и озорно. Вскоре все смотрелись в маленькие зеркальца и смеялись до красноты лица. Мужчины тоже получили по паре губ и изумлялись преображению, кривлялись и гримасничали. Мы вели себя как дети и не замечали этого.

                ххх
По тропинке через лес к университету я не шла - летела, сбывалась моя мечта. О предстоящих экзаменах не думала ни одной минуты, и, как оказалось, напрасно. В руках у меня был легкий чемоданчик и маленькая сумочка, приютившая новую вещицу - косметичку с помадой.

Лес был как храм: его громадные сосны уходили в небо, и там их кроны соединялись. Открытое полуденное солнце сеялось через сетку ветвей, доходя до земли в виде золотой пыли. Она проходила через меня. Было тепло, радостно и немного ежило.
Несмотря на отличное настроение, мне не хватало уверенности в себе, я шла сдавать документы в приемную комиссию, хотелось предстать во всем блеске. Кристинин урок, помада и зеркальце сделали свое дело - с такой красотой хоть на штурм Эвереста! Из блаженного небытия меня выхватил женский голос:

       - Абитуриентка... поступать приехала.

Передо мной стояла невысокая коренастая женщина с толстым портфелем. Как она подошла незаметно, ума не приложу. Профессорша, наверно. Она улыбалась, но как-то нехорошо.

       - Да. Вот... приехала.
      
       - Помада, которой ты наваксилась, сделала твое лицо глупым и вульгарным.
         На, вытри.

Она подала мне чистый платок.

    - Красота - материя деликатная... Возможно, тебя здесь научат этому. Надеюсь, ты не обиделась, - спохватилась она, увидев мои глаза полные непролитых слез,- а впрочем, это неважно!

И пошла дальше, помахивая своим толстобрюхим чемоданом, оставив меня в злом столбняке.
Нельзя описать словами, как поразил мое чувствующее существо ее грубый удар. Все рухнуло, и обломки сыпались и сыпались: кололи меня, били, обволакивали пылью. Грохот раздавался внутри и снаружи. Было трудно дышать, и хотелось не быть. Оставив на тропе злосчастную косметичку, ненавистный артефакт мимолетного счастья, я как раненое животное, поползла в заросли.

Найдя укромное место, бросила чемодан, улеглась рядом и дала волю слезам. В их соленой воде проплывали мысли:

       - Вот и понадобился обратный билет... Директор как в воду смотрел. Наколдовал... Да как она смела... Я взрослая... Не хочу, не хочу, чтобы меня такие учили! Она просто из зависти ... А  может, отравилась плохой едой! А вдруг болеет неизлечимым? Уеду... Сейчас же!

Успокаиваясь, я услышала робкий знакомый голос добро бубнящий вне меня:
      
       - А как быть с моей задачей?

       - Где взять уроки, что я наметила?

В полной растерянности я пересматривала сложившуюся за несколько лет картину преображения. Университет был тем сундуком сокровищ, к которому меня неудержимо влекло. Разбуженный ум, крутил и крутил вопросы, на которые я искала ответы:
 
       - Кто я на самом деле?
      
       - Откуда пришла и куда уйду?
 
       - Есть ли смысл у жизни?

       - Что делать, чтобы приносить пользу?

Сказки глубоко прятали истину, говорили о ней обиняками; писатели, продираясь через дебри отношений и чувствований, лишь намечали путь к ней; стихи - слишком метафоричны и увертливы; философы малопонятны. Точные науки, мне казалось, подбираются к ответам ближе всего.

Это убеждение и привело на тропу, с которой только что, одним щелчком чуть не столкнула меня ученая дама.