Бася-кружевница

Тук-тук, тук-тук - постукивают друг о друга берёзовые коклюшки. Ловко перебирают их юркие узловатые басины пальцы, словно играет она на неведомом инструменте. Невероятной красоты кружево рождается под эту музыку мерного перестука, с вычурными узорами и тончайшей выделки зубчиками. Не иначе как Морозко рисует на молочно-белом окне свою зимнюю сказку.
Ученица Любка воткнула булавки в сколок, на котором был выведен примитивный рисунок, и вновь залюбовалась басиными говорящими руками, белоснежными, как само кружево, с голубыми жилами вен и россыпью пигментных крапин.

-А вот ещё один военный был. Влюбился в меня без памяти. Все под окном топтался с зефиром. Голос зычный у него и усы. Всё умолял: «Пани Бася, уедемте, уедемте!». А лакей не пущал его. А тот ему саблей так вжих! И ухо отсёк под корешок самый.
-Саблей? - Любка разинула рот и уколола палец о булавку.
-Да что ты возишься со сколком час битый, кулёма! И подушку поправь, а то кружево поедет. И коклюшки распутай загодя. Горе мне с тобой!

«Вот ведь, слепая карга, а всё видит!» - подумала Любка и взяла первую пару коклюшек.
Сколок, а по иному говоря, квадратик линованной миллиметровой бумаги с нарисованным будущим узором, был аккуратно приколот булавками на валик-подушку, а та закреплена на самодельной подставке, коей служили обыкновенные козлы для распилки дров. Козлы отдал Любке дед, но наказал, что коли к лету не научится ладно плести, то заберёт назад. К лету! Тут и жизни не хватит, чтобы сотворить простенькую салфеточку, но чтобы так, как старуха эта!
Слава о Басе-кружевнице давно перевалила за границы села Федотовки, и была Бася самой настоящей районной достопримечательностью. К ней возили и местную власть, и иностранцев, показывали по центральному телевидению, как вымирающую диковинную мастерицу. Таких шалей, покрывал, скатертей ещё поискать по всему свету - не найдёшь! Правда, характер был у Баси покруче, чем у Бабы Яги, но приходилось терпеть, коль хочешь перенять у неё мастерство. Хотя Любке иногда казалось, что Бася нарочно быстро плетёт и невнятно поясняет, потому как не хочет все свои тайны раскрывать. А вот помрёт старая, и унесёт секреты в могилу, и угаснет Федотовское кружевоплетение. Таких, как Бася, больше нет и вряд ли будет. 
Любка воткнула длинные булавки с цветными головками в значимые точки нарисованного узора и распределила по ним несколько пар коклюшек. Вздохнула, поглядела, как свисают они с валика, и принялась колдовать неуклюжими пальцами. Петелька за петельку, нитка за нитку. Глянула на Басю. Та смотрела прямо перед собой, а руки так и порхали, как бабочки. Зубцы узора выходили настолько филигранными, что опытный глаз не догадался бы, где была петелька от державшей его булавки и где, собственно, долевые нити, - все было у Баси так состряпано, что казалось, не натуральное изделие выходит из-под её золотых ручек, а карандашный рисунок. Белый меловой карандаш на невесомой бумаге воздуха. И ведь не путается в своих коклюшках, хоть их много, не сосчитать! И нитку не рвёт о потрескавшиеся гвоздики-верхушки. Ведьма! И коклюшки у неё заворожённые. Не даром не меняет их лет сто и не выбрасывает ни одной, даже расколовшейся!
Любка взглянула на свой валик. Коклюшки с нитками свисали, как бигуди на бабьей голове. Тысячу раз спрашивала у Баси, как «ручеёк» плести. Убьёт ведь, коли спросить ещё раз. Любка взяла в ладони по паре коклюшек.

-Что ты тискаешь их, как козье вымя! Ты приласкай их, вот так, вот так, они и сами шебуршить пойдут. Следи за моими пальцами!

Уследишь тут! Пальцы эти мельтешат, не ухватить глазом, какая коклюшка на какую накладывается. Раскрасила б она их, что ли! Жёлтые вправо, красные влево, синие в середине. Так и собирала бы свой кубик Рубика - по цветным граням, да и то наука мудрёная.

-Ну и вот. А потом скидывает он ментик свой, а под ним на голом теле монеты золотые к волосьям на груди мукой разведённою приклеены. Вся грудь и спина, потому как он грузинский князь, и спина у него тоже волосатая. Так в золотой кольчуге из монет и стоит. И к ногам бросается, и каждый палец на голой моей ноге целовать начинает... И говорит, что, мол, богат он несметно. А монетки на ём позвякивают так, динь-динь-динь.

Любка вздрогнула, дёрнула с силой за коклюшку, и петля провалилась. Нет, либо слушать бабкины бредни, либо кружево плести! А два дела Любка делать не умеет. Кружево требует предельного внимания и сосредоточенности.

-И председатель тоже с гешпанцами на двор мой прикатили. Это ещё беженцы, с войны. И говорят мне гешпанцы: «Пани Барбара! У нас таких мантилей даже в Андалусии не плетут!». И студебеккер новый дарят мне, чтобы я Каролину им отдала. А я ни в какую. Без Каролины, говорю, мол, жизни моей не будет. И Федотовка до тла сгорит. Видение мне было.

Вот ведь старая маразматичка! Князь грузинский! Испанцы с председателем! Любка опять неудачно зацепила петлю.
-А что за беженцы?
-Ну так с войны, дурья твоя башка!
-С какой войны?
-С какой, с какой! С кем там гешпанцы воевали? Чему вас в школе учили?
-С маврами, кажется...
-Ну вот. От мавров бежали. И ко мне. Продай, мол, им Каролину! Чтобы от мавров избавиться! Или обучи так же плести. Карлиц монастырских с Толедо своего ко мне подогнали в ученицы. А я их на порог не пустила...

Каролина - легендарная мантилья изысканной красоты, которую Любка не видела, но видели старожилы в деревне. Плела её Бася год, и более повторить узор тот не могла. Видимо, Каролина эта была венцом её беспокойного гения.

-А ещё испанцы с фашистами воевали, - Любка воспользовалась паузой в басиной работе, чтобы рассмотреть великолепный ажур салфетки, уже почти готовой, свисавшей с басиного валика.
-И фашисты меня пытали! Чтобы я им Каролину отдала, а то удачи Третьему Рейху не будет. А я их тогда обоих утюгом горячим по мордам фашистским. И не отдала Каролину.
-Обоих?
-Ну да. Два немчика в галифе выклянчивали. Но после утюга... - Бася задумалась, видимо, припоминая. - А потом пан Олек приехал, завернул меня в ковёр. И увёз в Познань. А я из-под венца сбежала и сюда, в Федотовку. За Каролиной. А пан Олек застрелился с горя, так любил меня!

И снова застучали басины коклюшки. Тук-тук, тук тук. Не угнаться Любке взглядом за корявыми колдовскими пальцами. Бася же продолжала путанный рассказ. Дед предупреждал Любку, чтоб не перечила. А то взбрыкнёт бабка, и прогонит взашей, как прогоняла всех учениц.
Откуда появилась белокожая пани Барбара в заунывной Федотовке, никто и не знал. А было это в конце тридцатых, перед самой войной. Влюбила в себя всех мужиков, что правда, то правда. Привирает бабка в побасенках своих, но истина где-то недалеко: с ума по ней сходили многие. Да только многих этих война и унесла. Бабы ненавидели её. Да и баб тоже война кого покосила, кого преждевременно состарила. Работала Бася в колхозе, считала скудные трудодни. А недавно совсем объявился некий Збышек, заявил, что внучатый племянник и хочет, мол, Басю домой в Польшу увезти. Бумажками тряс в администрации, народ дивился только: чай, не миллионерша, все богатство её - редкостное мастерство кружевоплетения. Бася прогнала Збышека на виду у всей деревни. Заявила, что он агент ЦРУ и выведывает-вынюхивает о пропавшей Каролине. Не верит, мол, Америка в пропажу ажурной мантильи.

-А пропала она, когда паспорта Хрущёв колхозникам давать стал. Я в город выбралась. Вернулась, ан нет её. Все слёзы выплакала, всех сыскарей районных на уши поставила. И пошли дела в Федотовке грустные: ни одного путного мужика, ни урожая хорошего, ни свадьбы широкой!

Любка снова отвлеклась от плетения. История о сказочной шали-Каролине завораживала её ещё в детстве, и просила маленькая Любка бабушку свою рассказывать о ней вновь и вновь перед сном и засыпала после этого сладко.

-Дуреха ты. Семнадцать тебе стукнуло, а жениха все нет. Меня в четырнадцать на дрожках связанную увезли.
-Куда увезли?
-В лес. Замуж. Ксёндз там ждал. Повязали мне красные ленточки на запястья...

Тихо постукивают друг о друга берёзовые коклюшки. Споро вылезает «ручеёк» из-под непривычных любкиных рук. Быстро курчавится кружево-пена, молодая и старая кружевницы перебирают свои коклюшки, словно струны воздушной арфы.

-А потом Павел бросил семинарию свою, сан принимать не стал, и ко мне в ноги. «Увезу тебя, пани Падеревска, в Сингапур!». «Почему в Сингапур?» - спрашиваю. «А, - грит, - там дворец тебе подарю, только одно условие: на свадьбу фату себе сама сплети. Лучше Каролины.» А как же лучше Каролины-то? Не могло быть такого! Ну и не уехала я с семинаристом.

Тихо постучали в оконную раму. Любка вскочила, отворила створку, впустила свежий апрельский воздух. Две седые головы в треухах заглянули в комнату.

-Ну, что там твоя Старуха Изергиль? Сильно сердитая сегодня? - спросил один из стариков, дед Леонид.
-Да вроде ничего, - шёпотом ответила Любка, покосившись на Басю.
-Варвара Адамовна, пойдёшь с нами на поминки-то? Сорок дней, как Прокоповну схоронили.

Бася бережно высвободила сучковатые пальцы от коклюшек.
-Ой! Мальчишки пришли!
Поправила рукой седую прядь волос, выбившуюся из-под косынки.
-А то! Знамо быть, пойду.

Встала, задвинула занавеску, приосанилась, подошла к жёлтому платяному шкафу, вынула откуда-то из необъятного лифа маленький металлический ключик с круглой головкой и вставила в замочное отверстие. Скрипнула старая дверца, явив взору полки с аккуратно сложенным «приданым» - пододеяльниками, простынями, наволочками. Шустрая басина рука ловко выудила тончайшее белое кружевное облако и накинула на плечи. Любка обмерла. Мантилья неземной, ангельской красоты обнимала плечи её наставницы-Бабы Яги. Каролина! Значит, не украли её!

-Идти надо. Поминки - событие светское. Кавалеров-то будет, не счесть!

И засмеялась звонко так, потрясая белоснежными зубчиками чудо-шали. И прекрасна была в тот миг, словно сказочная королева.
Любка, затаив дыхание, наблюдала за этой нездешней белой птицей, словно боясь спугнуть божественный момент, веря, что одно неосторожное движение, и исчезнет она. Вместе со своей Каролиной. Улетит в свою заоблачную Полонию, как бело-призрачная Птица Счастья. И Федотовка исчезнет вместе с ней. Это Любка знала наверняка.