Шрамы

- А это что у вас за шрамы? Что за операция была?
 Идет утренний обход, и черноусый  заведующий хирургическим отделением, в синем халате и синей же шапочке,  внимательно рассматривает оголенный   солидный живот  крупного мужика, лежащего вторым от окна. На табличке, прикрепленной к спинке его кровати, мужик значится как Владимир Петрович К.  (пусть будет для краткости ВПК).
А на первой от окна койке, то есть рядом с ним, табличка обозначает присутствие на ней другого Владимир Петровича, только  Ж. (ну, этот у нас будет, соответственно, ВПЖ). Но табличка есть, а ВПЖ нет.
А, вот он и идет, вернее ковыляет мелким гусиным шагом, слегка откинувшись назад, иначе пузырь живота заставит клюнуть его носом в пол.   ВПЖ  уже 66 лет, у него атеросклерозом поражены артерии и более мелкие  сосуды конечностей, потому ему очень трудно передвигаться. Дальше будет еще хуже, хотя он и регулярно капается в больнице два раза в год.  Потому что ВПЖ не хочется отказываться от курения, а это никотин спазмирует,  схлопывает сосуды, и кровь плохо поступает к тканям. Здесь недалеко и до гангрены.
ВПЖ, сдерживая дыхание, чтобы врач не уловил запаха табака, пробирается к своей кровати и с пыхтеньем усаживается на нее.
 - Так что это за шрамы? – повторяет свой вопрос врач.
- Ножевые ранения были. Пять штук, - нехотя говорит  ВПК.
 - Ясно, - резюмирует врач. Он профессионал, и узнав  происхождение этих шрамов, теряет к ним всякий интерес.   А вот я бы послушал, за что это моего сопалатника так издырявили.
Пощупав живот и вытирая руки протянутым ему медсестрой влажным полотенцем, врач говорит:
– Ну, вот и мы вам добавим шрамчик.  Готовьтесь, завтра проопериуем.
ВПК угодил в нашу шестую палату (не ждите никаких аналогий с персонажами знаменитого чеховского рассказа – просто наша палата действительно шестая) с   грыжей. Говорит, купили новую квартиру на Солнечном,  перетаскивал мебель, тут она и вылезла.
Она и раньше была, но ВПК как-то управлялся с ней, укрощал грыжу бандажом, сам вправлял ее обратно, когда слишком выпячивалась. И продолжал бригадирствовать в своей строительной бригаде. Ему под шестьдесят, он ростом куда выше среднего и весит, по собственному признанию, 115 килограммов. 
 Врач между тем, оставаясь в этом же проходе между койками, повернулся теперь уже к ВПЖ.
- А вы что, Владимир Петрович, так и продолжаете курить? – укоризненно говорит он, пожимая руку ВПЖ (что означает – они хорошо знакомы).
- Да уже меньше, - конфузливо отвечает ВПЖ и  отводит глаза.
Врач разочарованно машет рукой и  делает пару шагов к соседней кровати.  Всего в палате их восемь – я впервые лежу в больнице при таком скоплении  народа в одном помещении. До этого как-то лежал в краевой клинической, в глазном центре, так там везде в палатах  было максимум по пять человек. А здесь – целая толпа!
Больница эта старая, ей уже больше сотни лет, и уже не первый год идут разговоры о ее сносе и строительстве новой, но пока, похоже, не получается.  И буквально сыплющаяся больница (ее перестали ремонтировать) продолжает исправно лечить больных.   
 - Это хорошая больница, - неожиданно заявил ВПК после обхода. – Тут к больным  как к людям относятся. А вот я после того, как меня подрезали, в тыщекоечной полежал, так там полный отпад!
Я ловлю Владимира Петровича на слове и прошу его рассказать, за что и где его подрезали. ВПК, заметив, что на него с  выжидающим любопытством смотрю не только я, а, считай, вся палата, прокашлялся и совершенно будничным голосом рассказал свою историю, от которой у меня буквально волосы зашевелились на голове.
Дело происходило в конце  80-х, в Красноярске.  ВПК, тогда еще совсем молодой парень Володя, со своим  братом и еще тремя парнями после рабочего дня выпивали на берегу Енисея. На пятерых у них было такое же количество бутылок водки  да пара плавленых сырков.  Ну и еще сигареты.
Любовались на открывающиеся на той стороне могучей реки виды, травили анекдоты, говорили за жизнь –  все как полагается в таких мужских компаниях, и быстро пьянели от выпитого. И вдруг послышался топот многих ног, ругань, и из-за ближайших деревьев к месту уединения друзей вывалила шумно дышащая,  разгоряченная компания незнакомых парней. Их было человек пятнадцать-двадцать.
 -А, вот они, суки!– прорычал самый здоровый из них и  рыжий . Он сжимал в руке штакетину.  Какими-то палками, обрезками труб и арматуринами размахивали и остальные члены этой непонятно для чего и по какой причине собравшейся банды- не банды, но очень воинственно настроенной группы. – Мочите их, пацаны!
И «пацаны» с ревом накинулись на не успевших даже встать на ноги друзей. Володя, получив здоровенный пинок в грудь, едва не укатился под высоченный обрыв, но успел сгруппироваться и вскочить на ноги. И повторно налетевшего на него  рыжего здоровяка он встретил мощным апперкотом в челюсть – как учили в боксерском кружке, куда он как-то ходил целый год.
Рыжий даже лязгнул зубами и с откинутой головой попятился назад. Но добить его Вовка не успел – его ударили чем-то твердым сзади по затылку,  и он «поплыл», а пришедший в себя здоровяк  снова накинулся на него. 
 В руке у него в этот раз блеснул нож, и он несколько раз подряд,  прямыми тычками ударил им своего обидчика в живот, а последним пятым ударом,  зло ощерив редкие желтые зубы, с хеканьем полоснул лезвием поперек брюшины. Володя со стоном упал на колени…
Буквально втоптали в пожухлую осеннюю траву  и его недавних приятелей-собутыльников, так некстати оказавшихся на пути  разозленной оравы. Позже выяснилось, что неподалеку от этого места гуляли свадьбу. А две подружки решили уйти с нее на дискотеку. Но для начала им зачем-то понадобилось  сбегать домой.
Они жили в частном секторе, и чтобы спрямить путь,   пошли   берегом Енисея.  Девчонок  на безлюдной тропинке перехватили двое каких-то пьяных отморозков, избили, сняли с них золотые серьги, отобрали и вывернули сумочки, порвали  на них одежду.
Подружки еле вырвались и убежали обратно, на свадьбу. Вот оттуда-то и снарядилась карательная экспедиция и стала прочесывать берег Енисея – излюбленное место для  любовных свиданий и пьянок местной молодежи.  Искали по запомнившимся ограбленным девчонкам приметам своих обидчиков – на одном из отморозков была  синяя рубашка, на другом зеленая. 
 Как назло, ни сном, ни духом не ведавшие о том, что произошло недалеко от того места, где они так хорошо сидели, Владимир и его брат Николай, были одеты в рубашки именного такого цвета – синюю и зеленую. За что и  огребли по полной от жаждавшей мести толпы.
- Пацаны, кто первым очухался,  говорили потом:  я сидел на траве,  подбирал с нее и  заталкивал себе обратно в живот вывалившиеся кишки, - покашливая время от времени, продолжал свой жуткий  рассказ ВПК. – Досталось и остальным: у кого-то была пробита голова, у  кого рука сломана. У брательника моего полопались ребра и что-то внутри отбили.  Но больше всех, конечно, досталось мне –   тот здоровяк, которому я так хорошо врезал, не иначе убить меня хотел,  да вот свезло мне, не до конца убил.  Кто-то сбегал в поселок, вызвали милицию и скорую. И пока они ехали, я все время был в сознании, но в таком  мутно все вокруг было. И почти не больно, от шока, наверное.
Вот тогда-то меня с братом и отвезли в тыщечекоечную больницу,  и меня  сразу положили на операционный стол.  Я вообще-то должен был умереть после такого ранения. Но хирург сказал, что мне невероятно повезло: во-первых, в желудке у меня было пусто, не считая водки, во-вторых, кишки вывалились не в грязь, а в сухую траву, так что инфекции не случилось.
Но, падла, когда требуху укладывали  обратно в живот, прямую кишку мне вывели в бок и прицепили снаружи этот, как его, калоприемник. Врачи сказали, что пока кишечник внутри не уляжется,  как надо, мне придется походить вот так. 
 А какой там походить, я пошевелиться-то не мог. И вот тогда я увидел, как в этой тыщекоешной к больным относятся – как к скотам. Раны у меня плохо заживали, и меня спихнули в гнойное отделение.
У себя в палате я лежал один. Этот гребаный калоприемник время от времени надо было  освобождать  – говно в него плывет само по себе, хочу я  срать или не хочу.  Из дренажных трубок гной прет. Вонь в палате стоит – хоть нос зажимай.  Вдобавок у меня еще пролежни на спине пошли– я тогда хоть и поменьше весил, чем сегодня,  но центнер во мне был все равно, и  никому такую колоду ворочать не хотелось. 
 Так что  ни медсестры, ни нянечки было не дозваться, когда они нужны были. Хорошо, братишка мой быстро оклемался – он ведь тоже в хирургии  лежал, вот он-то и помогал мне здорово  во всем, что должен был персонал делать...
 ВПК замолчал, уставившись в потолок и легонько поглаживая утянутую бандажом паховую грыжу.
- А дальше-то че было? – первым не выдержал его сосед, другой Владимир Петрович.
- Да, давай уж выкладывай свою историю до конца, - поддержал его мой сосед, ждущий операции на желчном пузыре.
- Ну,  выписали меня только через пару месяцев, инвалидность временную дали, - грузно  усевшись на кровати, продолжил Петрович. – А тут и суд подоспел над этими, что нас долбили в тот день, а меня чуть не убили – нашли  их как-то удивительно  быстро.
Судили-то, конечно,  не всех, но человек восемь из них  в клетке оказалось. Этому, рыжему, что меня порезал,  дали шесть лет, остальным кому  три, кому два, а кому вообще условно. Рыжий – я запомнил, Тимченко его фамилия,  у меня прощения просил  на суде за то, что они попутали нас  с теми бандюками, что на их девок напали, и за то, что он так сильно порезал меня…
- И что, простил ты его? – спросил  ВПЖ. 
 - А, рукой махнул, дескать, хрен с тобой, и ничего не сказал, - буркнул Петрович. -  Больше я его не видел.
 Потом он вдруг оживился:
-  Но земля-то, как говорят, недаром круглая.   Лет пять тому назад за драку отсидел старший сын моего брата, того самого, с которым мы попали в ту заваруху. И он потом  рассказывал, что  на зоне повстречал – кого бы вы думали? – того самого Тимченко.
Он сам к нему подошел, когда услышал его фамилию, и спросил, не родственник ли он мне. А племяш здорово похож на меня. Ну,  и сказал, кем мне доводится. Тимченко же к тому времени, оказывается, превратился в матерого уркагана, у него то ли пятая, то ли шестая ходка уже  была, и он был на зоне за смотрящего.  И племяш мой потом весь свой срок проблем не знал – так Тимченко поквитался за свой должок передо мной.
Ну,  что,  удовлетворил я ваше любопытство, болезные? Тогда я пошел курить. А ты куда, тезка, тебе же нельзя?!
 Но ВПЖ только досадливо рукой махнул, и два Владимира Петровича, торжественно выпятив свои животы, важно пошагали из палаты в курилку.
 А я вытащил свой блокнот и сделал торопливые наброски к рассказу, который  дописал уже дома и который вы только  что прочитали…