Проводница

—Уважаемые товарищи пассажиры, поезд «Днепропетровск — Одесса» прибывает к первой платформе. Будьте внимательны и осторожны!
Днепропетровск. Днепр — так его еще называют иногда местные жители. Красивые здания, зеленые бульвары, внутри которых перезваниваются трамваи, и гомонит добродушный малороссийский люд. Дело к вечеру, но все еще очень жарко. Асфальт дымится под подошвами башмаков. Хочется тени и чего-нибудь очень холодного. Вдруг — пиво. Фантастика! Обычный «гастроном». Не говорю уже про колбасу на прилавках, тоже давно забытую у нас, в России, но пиво! Без талонов, очередей и мордобоя, неизбежных в наших краях. Вот так просто подошел и взял парочку «жигулевского». А потом сразу добавил, прихватил две еще, потому что ну как же иначе? Был бы дома, вообще бы взял ящик, а то и два. У нас меньше просто не берут. Бессмысленно после соответствующих страданий. На закуску купил с полкило колбасы, хлеб. Сел в автобус и — на вокзал.
Неспешной походью народ перемещался из его прохладного чрева на платформу, раскаленную, как приморский песок. Возле всех вагонов слышатся зычные, перебивающие друг друга возгласы проводников:
—Проходим, проходим, граждане!
До отправления — минут десять. Мой вагон почти в самом конце поезда. Чтобы не опоздать, перехожу на спортивный шаг. У входа — небольшая очередь. Молодая проводница в спецформе проверяет билеты. Стою в стороне, достал сигарету. Теперь торопиться некуда.
Она — классическая хохлушка. Гарная, грудь — на полметра вперед, попка, словно тыква, сорванная с мичуринской грядки. Из-под  коротенькой юбки смуглеют полноватые, но очень соблазнительные основания.
—Шо вы все время за меня улыбаетесь, молодой человек? — заметила она мое восхищенное любопытство. — Шо-то не так? Я чем-нибудь вас рассмешила?
У нее певучая, южная  речь, забавная для обычного русского уха. Физиономия сама непроизвольно растягивается в глупой улыбке, словно гармонь.
—Нет-нет, ничего, извините, — спешу оправдаться.
—Показывайте свой билет!
—А в Херсоне мы будем когда?
—В пять утра.
Выпустив в сторонку колечко сигаретного дыма, я подумал, что до пяти поездка может оказаться совсем даже не скучной.
Меж тем к нашему вагону, пыхтя и отфыркиваясь, как утопленник, подоспел гражданин лет пятидесяти с огромным узлом, из которого торчали полированные углы телевизора. Он волок его, как чемодан, перекладывая из одной руки в другую. При этом мужика так раскачивало, как будто он передвигался не по перрону, а по палубе попавшего в шторм  баркаса.
—Мужчи-ина, — остановила его проводница, — куда вы претеся? Куда, говорю,  вы все время тыкаете, ей-богу,  свой  хлам? Всех  пассажиров уже на перроне перепугали!
Мужик, похоже, выходец из глубинки. На голову его, почти до самых ушей, нахлобучена белая кепка, скроенная, наверное, из старой простыни. Оставшаяся часть тела упакована в черный, видавший виды костюмчик, за которым бледнела  плохо отглаженная рубаха, застегнутая под самый кадык, несмотря на жару. В свое оправдание он что-то мычал. Глаза у него красные и мутные.  Заметно, что сухой закон, напрягающий всю страну, — ему по барабану. Проводница, недоверчиво покрутила в руке смятый билет.
—Нажрутся, сволочи, —  ругалась она, брезгливо всучив его обратно, —  проходу от них нема! Сидели бы дома, ан нет. В город все прутся, к приличным людям! Совсем распустились, змеюки поганые!
Она бесцеремонно боднула ногой  его поклажу и, разозлившись на ответную боль, добавила еще под зад другой ногой ее хозяину, да так, что он моментально залетел в вагон, успев по дороге, правда, раз пять извиниться.
Но вот поезд тронулся. Откупорив бутылку «жигулевского», я повернулся к окну. Южные пейзажи, огромные подсолнухи, пирамидальные тополя, с нарастающей скоростью сменяли друг друга. Красавица-проводница, проходя по вагону, косо скользнула взглядом по моей бутылке и тут же, споткнувшись, упала на несчастного мужика. Бедолага весь сжался на боковом сиденье, тихий и безобидный, как суслик. Узел с телевизором был у него под ногами, под столиком, и лишь немного выглядывал в общий проход.  Но этого оказалось достаточно.
—Да шо ж такое, ей-боже? — охнула бабенка, поднявшись на ноги. — От пассажиров просто проходу нема! У одного чай, видите ли, не сладкий, а этот вообще все ноги переломал! Ну, что ты пялишься на меня, образина? Залил зенки, думаешь теперь — все дозволено? Нет, надо вызывать бригадира. Пусть что-то решает!
Сказав это, она еще раз, уже с ненавистью, зыркнула и в мою сторону и умчалась в свое купе.
Сценка была не из самых приятных, однако вполне обычных для нашего, советского, сервиса. Клиент здесь был прав далеко не всегда, тем более выпимши, пусть даже и не грубил. В иных местах за свои кровные можно было схлопотать и по морде. Но настоящий джентльмен, если хочет добиться чего-то, всегда встает на сторону женщины, пусть даже она не права. А мне захотелось вдруг некоторой справедливости. Прикончив остатки пива, я быстро направился ей вслед.
—Не помешаю?
Увидев в дверях молодую, нахальную харю, бабенка нахмурилась:
—Ну, шо мне такое опять?
Чтобы разговор не скатился в эту удобную для нее, скандальную, колею, я решил для начала представиться:
—Я журналист. Корреспондент газеты «Комсомольская правда».
Это был блеф, но что мне? Театр – стихия с детства.
—И шо? — поинтересовалась она, ничуть не смутившись.
Глазки, правда,  настороженно сузились. Издание все же очень солидное. Прикидывала, должно быть, за что я мог зацепиться:
—Что-то не так?
—Пока еще нет, — сказал я. — Но за этим дело не станет, поэтому и хочу вас по-дружески предостеречь.
—А мы с вами друзья?
—Можем стать. Я, по крайней мере, не против.  Видите ли, человек, которого вы так неосторожно сейчас обозвали, ветеран соцтруда, — соврал я. — Всего несколько часов назад я видел его в обкоме партии, на областной конференции передовиков-шахтеров. Телевизор, который вы назвали «хламом», —  подарок самого Секретаря!
Во времена Иосифа Виссарионовича подобная весть заставила бы сразу задуматься о завещании или бегстве куда-нибудь за кордон. Сейчас нравы помягче. И, тем не менее, железнодорожница напряглась, ибо с работы все равно можно было вылететь запросто, тем более с подачи представителя центральной прессы.
—Уж  извините, — залебезила она сразу. — Конечно, мы станем друзьями. Мужчина вы видный: почему бы и нет?
—Поэтому и прошу: поберегите себя. Не трогайте вы моего соседа!
—Все, все. Сорвалось. Умаялась за день. Нехай живет. Он что, действительно передовик?
—Почти Стаханов. К Герою хотели представить. Немного не дотянул.
—А с виду не скажешь.
—Внешность обманчива.
—А честно, по мне, — не удержалась по-женски она, — так все алкаши одинаковы. Особенно сейчас. Издали закон не пить — не рыпайся! Выпил — прав не должно быть никаких, будь ты хоть семи пядей во лбу! У меня вон соседа из партии выгнали, а он, между прочим, не какой-нибудь замухрышка из-под земли, — директор завода!
Ее понесло:
—Вот где он сегодня напился, зачем? Подарков бы лучше  купил своей жене, детям! Стаханов! — Она выразительно щелкнула пальцем по своему кадыку:
—Знаем мы таких Стакановых!
Я чувствовал, что инициатива из моих рук может выскользнуть. Пора было остепенять:
—Не горячитесь. Вас как зовут?
—Таня.
—Меня Алексей. Мы ж с вами друзья?
Вздохнув тяжело, она через силу кивнула.
—Нам с вами нужны проблемы?
—Ну, ладно, ладно. Не буду я трогать вашего алкаша.
—Тогда до свиданья?
—Вы, правда, корреспондент?
—Причем, специальный.
—И обо мне не  напишите?
—Только хорошее. Чтоб потом вам тоже что-нибудь подарили на областной конференции  железнодорожников.
—И к Герою представили?
—Как самой обаятельной и обходительной!
Растаяла:
—Ладно, ступайте. Я все поняла.
И все ж  напоследок  съехидничала:
—А пивом от вас попахивает.
Подстраховалась, на всякий случай.
Ночью, правда, мы  продолжили диспут. Правда, уже на другую, более приятную, тему. У нее оказался хороший армянский коньяк.