Барашка, миниатюра

                БАРАШКА

                Мрак… Матерь… Смерть… Созвучное единство…
                Здесь рокот внутренних пещер,
                Там свист серпа в разрывах материнства:
                Из мрака  - смерч, гуденье древних сфер.
                Максимилиан Волошин

         Бело-серый комочек беспомощно двигал несуразно длинными лапами, прилипнув мокрой спиной к заиндевелой январской стене. Его большая серая мать сердито отбросила от себя только что отделившееся от нее существо и угрожающе косилась, готовая еще раз ударить комолым лбом отвергнутое дитя.

         - Ах, ты бедненький, - говорил я барашке, осторожно отделяя его от холодной стены. После пытался подсунуть его к матери, но та сердито отходила от него, отворачивала вымя, и только мое присутствие сдерживало ее агрессивные действия.

         - Проблема! – пробурчал я и понес отвергнутое дитя в дом.
         Барашек не проявлял ни какого интереса к жизни. Валился со своих копытцев, не брал в рот соску с молоком, голова падала, и все тело вытягивалось безжизненно на крашеном полу.

         Надо было спасать угасающую жизнь. Я обмакнул палец в молоко и насильно толкнул в рот барашке, но беззубый рот молчал. Я приподнял безвольно поникшую головку и влил сквозь сжатые десны струйку молока. Барашек вздрогнул, но большая часть влаги белой струйкой прокатилась по моей руке. Так продолжалось несколько раз. Все мой усилия накормить животное заканчивались каким-то бульканьем в крохотной утробе.

         Барашка кашлянул и затих. «Ну, все конец», - думал я, жалея о не состоявшейся жизни. Но я все же продолжил борьбу за его существование. Взял вялую головку с повисшими ушами, потрогал его красный холодный нос и решительно вдохнул в него воздух. Еще и еще раз. Я раздувал в нем жизнь, как кузнец раздувает мехами горячие угли. Барашкины бока при этом слабо шевелились – восстановилось дыхание.

         На следующий день я учил его пить молоко через соску. Он был вял, приходилось насильно заталкивать в рот и вливать спасительную жидкость. Барашка пил, кашлял и падал на подстилку у теплой печки. На третий день он помочился.

         Жизнь победила. На пятый день появились нижние резцы. Барашка смело хватал мой палец и жадно сосал его. Бутылку с молоком к концу второй недели он уже узнавал заранее, и в азарте поймать соску весь трясся от нетерпенья. Пил молоко, напряженно и радостно чмокая, подталкивая бутылку носом. Задние лапы, не находя опоры, скользили по крашенному полу, передние он подгибал, падал на колени, глаза при этом блестели, ушки напрягались до выверта, белые волосики на мордочке направлялись на емкость с молоком, как антенны, хвостик вращался, как пропеллер. Барашка радовался жизни.

         В то время моему сыну Вовке было менее полутора лет, и он был такой же кудрявый на затылке и светленький, как барашка. Мальчики (сын и барашка) с интересом относились друг к другу. Бегали на перегонки, только вот порог преодолевать у них получалось по-разному.

        Вовчик бежал, разбрасывая ручонки в стороны, и останавливался перед препятствием, опирался на косяки и медленно переносил ножки через порог, а барашка сходу – скок через порог на все четыре копытца на крашенный пол – и поехал. В глазах животного светилась радость и удивление, почему его друг такой неустойчивый? Сынишку он давно обогнал, но стоит на месте и терпеливо ждет. Потом мы все втроем собираемся вместе и опять бежим наперегонки. Животное ни на шаг не отходит от нас. Игры продолжаются. Я вращаю юлу, и животное тянется к ней носом, но щекотно. Барашка отдергивает мордочку, а любопытство берет свое, он вновь тянется к игрушке. Юла отскакивает от прикосновения в руки к сыну. И все трое довольны. Вовчик говорить еще не умеет, подает мне юлу и произносит звук: «И-и». Это значит: «Давай еще, запускай». Сынок играет на полу, перебирает или разбрасывает игрушки, животное подле него.
        Достается барашке, ведь движения малого ребенка не всегда расчетливы: хватит за шерсть, за голову, но семейный друг все переносит спокойно, уклоняясь от резких движений сына, но не отходит. Одно у них было общее в то время – оставляли после себя на полу лужи, как тот, так и другой.

        Время шло быстро. Через два месяца барашка окреп и выглядел вполне солидно. Он расхаживал по квартире совершенно независимо.   Ночью он будил всех в доме стуками копытцев по непокрытому половиками полу. Днем тащил все, что попадало: полотенце, половую тряпку, жевал обувь и одежду и по всему полу рассыпал «орешки» и «озерца».

        Встал вопрос, как поступить с барашкой? Оставить в доме: хлопотно, не гигиенично, в доме ребенок. Вынести в стайку? Куда еще. Ведь он уже подрос и окреп.

        Большая овца – мать, проявила полное равнодушие при появлении в жилище еще одного ее отпрыска. Когда я приносил в стайку корм, она решительно отгоняла его от общей чашки. Барашек тоскливо блеял и жался к моим ногам, я кормил его отдельно.

        С трудом приходилось закрывать дверь стайки. Барашка все стремился убежать со мной.
        Прошла неделя. При очередном кормлении барашка меня не встретил. Он белым комочком лежал в углу, тяжело дышал. Овца-мать нанесла ему удар в левый бок.
        Я поднял его. Голова уже не держалась. В глазах затухал огонек жизни, полный упрека и недоумения.