Работа, и первые заработанные деньги. Исповедь

Рецензия на «Телефон» (Кенотрон Загадочный) http://www.proza.ru/2013/02/24/1446

"...предупреждали, что наличку в Америке желательно не афишировать..."
Наличные, собственно, нигде не желательно афишировать.) Вспомнилось мне, как, приехав в город, получил свою первую "взрослую" "городскую" зарплату. На тот момент эта была первая крупная сумма денег, которая была при мне за всю мою жизнь, и потому казалась огромной... Хотя с детства работал наравне со взрослыми, и получал, соответственно, почти так же, как и они - но всё-таки городская зарплата не чета деревенской: раза в 2,5 разница... И вот, ехал я с этой зарплатой в кармане, в троллейбусе, и всё мне казалось, что весь троллейбус знает о том, какая крупная сумма денег сейчас при мне)). И всё боялся, что городская босота сейчас меня подловит где-то в переулке, да отнимет.
К счастью, до дома добрался благополучно.))

Такая вот история вспомнилась.))


  А вообще, этих "первых заработанных" было несколько этапов. Ведь, когда я, будучи ребёнком, ездил вместе со взрослыми на полевые работы, то, само собой, что на поденку, - и зарплата была соответственной: поденной. Честно сказать, я даже не помню, когда начал работать. Сперва-то, конечно, ездил как помощник, а не отдельная рабсила, - но какая разница, коль делаешь ту же работу, что и взрослые. Но только то, что наработал - числится в одну графу со взрослым, с которым работаешь в паре. И ты этих денег, естественно, не видишь.

  Так же и с фермой. Сперва как помощник: приходил, и доил потихоньку коров: и вручную, и аппаратом. А потом, на летних каникулах (после 4-го класса) меня впервые поставили как отдельную раб.единицу, доить самостоятельно группу коров, состоящую из 23-х голов.

  Это была самая малочисленная группа по всей ферме. Обычно - 30-32, а у одной "стахановки" было и вовсе 40 голов.

  Моя же группа была молодой и недобранной по той причине, что в село к нам прибыла новая семья, и женщина из той семьи устроилась работать на ферму. Ради неё группу и начали формировать, - естественно, из тёлок. А потом в их семье произошло несчастье: маленький ребёнок умер. Они похоронили его и уехали. А руководство фермы на группу поставили меня, ибо больше не было, кого поставить.

  Так и работал всё лето.

  Надо сказать, дояр из меня был неважнецкий: надои группы неуклонно падали. Свою работу я не любил, и выполнял её, хоть вроде и добросовестно, но без любви. К тому же природная неторопливость прибавляла мне некой вялости и итого, эти 23 головы я доил дольше, чем наша "стахановка" свои 40, - из-за чего мотор, подающий ток доильным аппаратам, вынужден был работать несколько дольше; а значит, из-за одного меня и механик был вынужден торчать на работе дольше, чтобы выключить мотор, когда я закончу доить группу.
  Следовательно, на работе из-за меня одного задерживалась и приёмщица молока, а вместе с ней - и лаборантка, обязанная проверять молоко на жирность из каждого бачка. А значит, и шофёр молоковоза тоже обязан был ждать одного меня, прежде, чем тронуться в путь в сторону молокозавода...

  Все эти задержки раздражали уставших взрослых. На меня, конечно, злились, хотя и делали скидку на то, что я ребёнок. И всё же, их раздражение на меня давило, отчего я становился ещё более медлительным.

  Лето закончилось, группу расформировали, так и не найдя мне более взрослую замену. А я опять стал ходить в помощниках. Но. В конце того лета я всё-таки получил свою первую в жизни взрослую зарплату. Большую сумму денег. Это тебе не поденка!

  Собственно, деньги вместо меня получала О.И.. И то, что у меня в конце лета на руках оказалась эта зарплата - это сугубо её снисходительная инициатива. И естественно, зарплату она отдала мне не всю, а лишь выделила некую сумму: по её рассчётам, достаточную для того, чтобы я смог исполнить свою давнишнюю мечту: настоящие наручные часы. Понятия до сих пор не имею, откуда она прознала об этом, - так как я с ней вообще не разговаривал, не то чтобы мечтами там каким-то делиться... Скорее всего, Анжелка донесла, её любимица. с нею я дружил всё-таки.

  Неважно. В общем, я получил на руки первую взрослую зарплату, достаточную для того, чтобы купить нормальные взрослые часы. Я поехал в соседнее село, и купил не только часы, какие мне понравились, а ещё и на оставшиеся деньги накупил себе в школу всякой необходимой мелочёвки (в том числе и тетрадей, которых мне хватило на полгода вперёд).

  Не надо думать, будто я хвастаюсь своей сознательностью. Хотя, всё-таки, и считал себя взрослым, самостоятельным мужиком, - но потратить деньги иначе мне не приходило в голову: я знал, что если не куплю себе точилку, то её мне никто не купит, и если вдруг карандаш сломается прямо на уроке, то придётся точить опять лезвием, и стружки будут лететь во все стороны. Если не куплю себе линейку, то придётся опять всякий раз просить у соседки по парте. Если не куплю ручку, то придётся писать чем попало (было, что писал гусиными перьями, затачивая их собственноручно. К счастью, с чернилами проблем не было, но металлические перья было не достать, или продавались слишком широкие, непригодные для письма в тетради). Ну, и такое прочее.

  Собственно, я бы и часы не покупал. Но коль О.И. выдала мне деньги на часы, то купить я их уже был вроде как обязан. И, конечно, выбрал самые дешёвые: "Победа", с серебряным циферблатом на тёмно-синем поле, и секундной стрелкой. Эти часы мне прослужили лет 7, и служили бы ещё, если бы не разбилось случайно стекло.
  Возможно, их ещё можно отремонтировать, но я не хочу. Где-то они у меня хранятся: всё с тем же оригинальным, но уже потрёпанным чёрным в белую полоску тканевым ремешком, с полинявшим циферблатным полем, со сломанной секундной стрелкой... И я не выбрасываю их.
  Думаю, они лежат среди вещей, которые я оставил в Беларуси на хранение, - там, в гараже Гомельской церкви. Когда-нибудь я встану с постели, и когда у меня будет, куда забрать вещи - я приеду, и заберу их.

  Карманные собственные деньги, за которые я никому не должен был отчитываться,  у меня водились обычно от того, что я шастал по мусорным свалкам, собирал бутылки, мыл их, и сдавал в магазин.
  Поденные же деньги, которые я зарабатывал на полевых работах, я отдавал О.И., которая потом выдавала их мне на обеды в школу. Но на обеды я их тратил редко: обычно копил несколько дней, чтобы купить какую-нибудь книжку в книжном магазине.
  О.И. потом эти книжки находила и жгла в печке, чтобы я меньше читал, а больше делом занимался. Самое обидное, когда она жгла библиотечные книжки. Приходилось потом покупать какую-нибудь взамен, равную по объёму. И, конечно, прятать глаза от стыда перед библиотекаршей, что я книжку не уберёг...

  К счастью, она меня никогда не ругала и не упрекнула ни разу ни словом, ни взглядом... Возможно, она догадывалась или знала. Но, как бы там ни было, я благодарен ей бесконечно за эту тактичность... Иначе бы я просто больше не смог ходить в библиотеку. Ибо это было единственное в мире тихое святое место, где никогда не было агрессии: это была как церковь, куда я приходил отдыхать душой... И, собственно, мог по нескольку часов стоять у стеллажа с книжками, якобы выбирая, а сам читать их. И был рад, что библиотекарша никогда меня не поторапливала, и не напоминала мне: "Эй! где ты там застрял?"... Пожалуй, если бы она хоть раз мне сказала что-то в этом роде - ноги бы моей больше не было в этом месте... Хотя я и любил его больше всего на свете.
  Нет, не из принципа. Просто я слишком уставал морально от агрессии О.И. по отношению ко мне. И до сих пор чувствую себя уставшим. И до сих пор испытываю неодолимое желание смыться с глаз подальше, когда ко мне проявляют агрессию или разговаривают раздражённым тоном. Я не хочу, чтобы со мной разговаривали раздражённо. Лучше помашу ручкой молча, и скажу мысленное "адью", и уйду, не попрощавшись и не объясняясь.

  Может, поэтому в моей жизни было так много людей, которые не задерживались. И так часто сменял работу. Ибо оттуда, где на меня кричали, проявляя неуважение, я молча уходил. Зачем оно мне надо: мало того, что нелюбимая работа, ещё и терпеть к себе такое отношение, да ещё и за нищенскую зарплату... А работник, кстати, я всегда был ценный. Я это знал. Особенно - по сравнению с городскими, всплошь неженками, и лодырями, работающими спустя рукава и безответственно. Я работал всегда на совесть, поэтому цену себе знал. И не фиг повышать на меня голос. Я не заслужил, чтобы со мной так разговаривали.

 И, собственно, там, где к людям относились хорошо, там быстро оценивали мою добросовестность. Но увы, мне быстро наскучивало там работать. Я изучил тонкости производства - и всё, интерес пропал. Было немного совестно, когда я видел эти глаза, которые будто душу выворачивали немым вопросом: "Чем тебе здесь плохо? почему уходишь?"... - но руки всё же подписывали моё заявление об уходе...

  И я уходил, чтобы найти новую работу. Такую же нелюбимую, как и все доселе. И эта цепочка нелюбимых работ с нищенской зарплатой длилась бы и доселе, и хоть до самой старости, - если бы я не сломал позвоночник.

  Хвала Иисусу. Он помог мне вырваться из этого замкнутого круга. Теперь я делаю то, что мне действительно нравится. То, что я могу делать годами, и мне не скучно. Наоборот, совершенствуясь, я только испытываю ещё большую радость и азарт. Вот оно: моё место в жизни. То, к чему лежит душа.

16.04.2013
Братис Либертус