Ватерлоо
А то придумали: «Человек – царь природы»… . Да кому вообще пришла мысль сделать эту фразу девизом целых поколений? Ведь бред сущий, чушь полнейшая, вы бы и сами ужаснулись, увидев выражение лица Дыбенко, когда он в своих тяжелых, набрякших армейских ботинках бултыхался посредине реки с илистым дном и холодным течением. А если бы при этом еще проникли в его внутренний мир, то вместе с ним и шок испытали бы по поводу крушения воздушных замков мнимого царства.
С другой стороны, зачем ему тут свидетели. Шел себе и шел прапорщик после дежурства натоптанной тропкой по опушке леса вдоль бетонного забора. Гулял, грелся на солнышке, даже рубаху свою снял, так тепло ему сделалось, даже напевал под нос что-то немудреное, типа «соловей, соловей, пташечка». Да и как не петь-то ему было – вот он, соловьиный край во всем его многообразии – обнимает могучие татуированные плечи Дыбенко, и столько разных трепетных звуков касается его ушей – трели всякие, щелканье, жужжанье и стрекотанье… Благодать благодатная, красота неописуемая, просто грех не зайти глубже в лесные кущи, не испить драгоценного напитка из подвешенной у пояса фляги, не полежать на пахучей мшистой подстилке… Разве что последний сухарь удержался бы от этого, а наш герой не таков, его не упрекнешь в черствости, незрелости эстетической, не скомандуешь в такую минуту грубо: «Подъем! Смир-р-рно! Кру-гом!»
Нет, он глядит на мир глазами романтика. Рыбка в реке хвостиком вильнула, показалась на кочке брусника… Лес полон тайн, он зовет, манит, и чем дальше идешь вперед, говорил себе прапорщик, тем заманчивей перспектива.
Вот вдалеке на поляне, у синих волн, пасется дружная лосиная семья. Как же нравится им сочная зеленая поросль, не люцерна, не лопухи какие-то – настоящие медовые травы; любо-дорого поглядеть на картинку, ах, вы добрые животные, милые лесные коровки, всех шестерых прямо хоть на обложку учебника природоведения, а рога-то, рога! – не рога, а произведение искусства; ничего, что на меня ноль внимания, парнокопытных понимаю, а вот же выломаю сук подлиннее, насажу на него рубаху и, размахивая «знаменем», загоню-ка я вас к шишам собачьим в реку, нечего тут на пути маячить, уплывайте на тот берег, кыш!
Вот так вот наш доблестный прапорщик и очутился в воде. Бежать пришлось быстро, а плыть так и вовсе по-спринтерски, чтобы не дай бог не оказаться вздернутым на те самые прекрасные рога. И что примечательно: тертый боец, не единожды раздававший налево и направо джебы и апперкоты, теперь будто сам испытывал мучительный нокдаун. Барахтался в речке, отворачивался от плывущей в рот бяки, а все равно видел, как стоит на берегу этакий высокий с короной на голове, шевелит гневно ноздрями и глядит, глядит на него, глаз не спускает. Уж так глядит, будто он, Дыбенко, и не воин никакой, а так, букашка мелкая, мразь последняя.
Как выбрался из тины, как отжал штаны и прочее, как нашел выход из зарослей – ничего этого не помнил наш герой. Брел по дороге в сумерках, спотыкаясь, лягал коряги и мухоморы. Никто не видел скупых мужских слез прапорщика, никто не поддержал его словом. И об этом, право же, стоит пожалеть, ибо крах иллюзий дело тяжелое, у каждого из нас свои проигранные сражения: Наполеону после Ватерлоо вон как пришлось, а что уж говорить о простом мужике с остатками жалованья в кармане…
Сидит теперь один в кабаке над стаканом и твердит, что вся душа у него оплевана.
2009 г.
Свидетельство о публикации №213041701832