Самый peace-датый год. Котлета Восьмая

Спустя два дня ударила и молния.
 
Мы пили чай с Алисой у меня на кухне.
 
Всё было почти по Кэрроллу, но затем сценарий претерпел изменения и довольно бесцеремонно вклинился Теннесси Уильямс.
 
- В последнее время меня не покидало странное чувство, которое я даже не могла облечь в слова. Есть в тебе нечто, что всегда оставляло во мне ряд вопросов. Без ответа, как правило. Но, недавно, ответы пришли, - начала Алиса.
 
- Что ты имеешь в виду?
 
- Я имею в виду пустоты, которые есть между тобой и мною. 
 
В ответ мои брови взмыли вверх.
 
- Я приписывала это индивидуальным качествам, свойству характера, природе твоей души, которая всегда оставляет для себя какой-то островок, куда нельзя пускать никого. Но, не так давно, я поняла, что дело в ином. Там, на этом островке, скорее всего, обитает другая женщина.
 
- Откуда такие выводы?
 
- Цвет и длина волос, заплутавших в твоем нижнем белье, не совпадает с моими.
 
Она поднялась и повернувшись ко мне спиной, подошла к окну.
 
- Совсем не совпадает, представляешь? Это меня почему-то очень расстроило. Странно, да? Я три дня была на успокоительных таблетках, - она не моргая смотрела в окно, рассматривая замерзшую дельту реки Коцит, несколько изменившую свое местонахождение и внезапно начавшую протекать тем удушливым июльским утром именно в Ростове-на-Дону, в одном из дворов по улице Красноармейской.
 
Закружившиеся в духоте комнаты снежные хлопья отчаянья белопогонно ложились мне на плечи.
 
- Я подумала, что надо дождаться твоего дня рождения, чтобы подарить тебе полную от меня свободу.
 
Я зябко поежился, а по коже руки и спины муравьино разбежались мурашки.
 
- Прости меня. Прости меня, пожалуйста.
 
- Я ни в чем не виню тебя. Просто очень больно. 
 
- Мне тоже.
 
- Не верю. Извини, но теперь я не могу верить. Ложь, в которую ты меня запеленал, была такая мягкая и теплая, что совсем не воспринималась как таковая. Ты хороший обманщик.
 
Не ведаю, как ведут себя в подобных ситуациях остальные мужчины, но падать на колени и выжимать из себя мольбы я не мог физиологически.
 
Может быть, так и нужно было сделать.
 
Но я не мог переступить через что-то в себе, ибо дважды произнеся "прости" я исчерпал все запасы своих способностей к самоуничижению.
 
В этом повинен мой скверный характер и, насколько я помню, то даже в детстве меня никак нельзя было спровоцировать на просьбы о помиловании - я считал, что полученным наказанием я уже исчерпал свою вину, а значит и просить больше не о чем.
 
"Попроси папу о прощении. И сможешь выйти из угла, чтобы посмотреть мультфильм."
 
Я простоял "в углу" до тех пор, пока не были выключены изнурившие родителей электроприборы, - телевизор, да вульгарного вида люстра, -  а мое присутствие, в служившей им спальней комнате, не начало откровенно раздражать отца, благодаря чему я был амнистирован и отослан в свою опочивальню.
 
Алиса тоже отправляла меня "в угол", но в этом я увидел нечто вроде вызова, узрел недоступную всем нормальным людям ужасающую прелесть кошмара, каковую необходимо было принять с достоинством и испить до самого дна. 
 
Продублировать подвиг бога Шивы, осушившего океан яда.
 
- Я не могу больше доверять тебе. И какое-то время я хотела бы, чтобы мы не виделись.
 
- Какое именно?
 
- Не знаю. Может быть, навсегда.
 
Чем являлась ее любовь, если она вот так могла замереть и рухнуть в пыль, подобно стреноженной кобыле?
 
Чем являлась моя любовь, если я смог тогда развернуться и, не обернувшись, уйти?
 
Чем вообще является любовь?
 
Сколько в ней злого и темного, сколько в ней подлинного бессердечия к "любимым" и сколько мелочного эгоизма...
 
Cколько болезненной ненадежности и шаткости в этих песчанных сооружениях, упорно возводимых нами вновь и вновь на потребу прихотливой волне Случая, рушащего и размывающего прибоем с такой детской отвагой и беспримерной нежностью построенные замки...
 
Я провалялся вначале одну ночь без сна, потом - другую,  внезапно отключившись, словно выдернутый из электросети утюг, лишь на третьи сутки, измотав и, - в буквальном смысле, -  изъев, не только себя, но и ни в чем не повинную подушку.
 
Больше всего на свете я хотел видеть, слышать Алису, прикасаться к ней, вдыхать аромат ее волос и в корчах ночных мук, распинаемый на перекрестьи пропитанной моим потом постели, я фантазировал о том, что завтра пойду умолять отступницу о прощении, однако наступало утро и, вступив в него без предварительной подготовки, - без сна, - я, с вампирским визажем и черными кругами под глазами, тащил себя в гору очередного дня, осуществляя суворовский переход через Альпы в узких рамках собственного сознания, но, при этом, отгоняя назойливые мысли о коленопреклонении мухобойкой гордости.
 
Я не отрицал своей вины перед Алисой.
 
Да, я был виноват и мне было жаль, что я разочаровал ее.
 
Не справился с посланным испытанием, прельстился, соблазнился.
 
А я и не мог справиться.
 
Ведь мне противостояло мое же отражение, только в обескураживающе прекрасном женском обличии.
 
Качнувшись в сторону Алисы, я молниеносно утратил и Горгону, чувствующую меня и ощущавшую так, будто я являлся ее придатком.
 
Прозрев спустя десяток лет и придирчиво осмотрев муляжи и макеты уже одеревеневших от времени причин моего фиаско, я ясно увидел, что значительная часть ядра личности "такой близкой Алисы", как представлялось бесстрастному теперь взору, была антагонистична моему мятежному духу, а то, что так влекло меня к "демону-соблазнителю", к Медузе, -балансирующая на грани извращенности благоуханная порочность, - завораживало и пленяло в моем "Я" "хорошую девочку Алису"; в точности, как школьная красавица и медалистка, сгорая от стыда, мечтает о симпатии наводящего ужас на весь преподавательский состав завзятого хулигана.
 
Иными словами, более упрощенно можно сказать, что если с Алисой нас сближала "духовность", некая общность внутренней культуры и близость интеллектуальных меридианов, то с ее соперницей мы были родственны в не менее сложном, - тоже отмеченным тем, что находилось много желающих поспекулировать всеведением в довольно облачных вещах: да, я имею в виду всех этих шарлатанистых австро-немецких-швейцарцев Фрейдов, Ясперсов да Юнгов, -  широком и путаном понятии "животности", инстинктивности и чувственности.
 
И та жесткость, сухость, с какой она отстранилась от меня, неудосужившись задать ни единого вопроса, как ни странно, несколько смягчила мои последующие страдания, сыграла роль уксусного компресса для моей больной головы.
 
Отталкивая меня, Алиса отрезала от себя "чуждое", то, что вызывало вопросы к себе самой, смущало и лишало ее блага чистой совести.
 
Плюс, - и об этом забывать не стоит, - я ей изменил и имел все основания рассчитывать на вполне заслуженные привилегии Иуды.
 
Лезть в петлю, уподобившись данному евангельскому персонажу, однако, не стал, так как совесть моя была щербата и не носила даже съемных протезов, а приговорил себя, - на неопределенный, разумеется, срок, -  к дальнейшей жизни, с конфискацией разумности, да к отбыванию заключения в стране довольно строгого режима.
 
Канувшая безвозвратно Медуза и несколько раз еще мелькнувшая в моей жизни Алиса, - позднее я остановлюсь на этом чуть подробнее, - по большому счету, являлись прекрасным даром, каковой не может даваться "навсегда" и который мне еще предстояло оплатить.
 
Я предчувствовал эту мгновенность и какой-то значительно более мудрой, чем мозг, частью своего существа, знал, что не удержу их даже тогда, если обовьюсь лианой вокруг одной из них.

Отыщи я соединение этих двух великолепных существ в одном лице, в единой личности, то получил бы недостижимое - идеал гармонии подле себя и в своих объятиях. 
 
Хотя, сама мысль об этом крайне наивна. а создания, объединяющие в себе "духовность" и "плотскость" в той концентрации, в какой это произошло в моем, крайне прискорбном и запущенном случае, рождаются, кажется, довольно редко.
 
А ведь за этим творением, за этим кентавром с, - извините, пожалуйста, за педантично-анатомическую подробность, - вагиной, я сюда и явился.
 
Ошибся дверью, планетой?
 
Я усвоил еще одну забавную истину - люди, близкие нам по складу ума, но расходящиеся с нами в темпераменте, в нерве и в ощущении жизни, стоят на самом деле достаточно далеко от нашей подлинной природы, по ту сторону моста, на противоположном берегу, а соединить нас с ними может лишь радуга.
 
Вы ходили когда-нибудь по радуге?
 
Попробуйте. 
 
 
 
Узнав о причинах моего неважного внешнего вида и безосновательной по их мнению угрюмости, дорогие друзья мои, беззастенчиво и эгоистически возрадовавшись, выразили надежду на то, что теперь-то уж я наконец вернусь к заброшенным было совместным эскападам и идиотическому времяпрепровождению.
 
На фоне тотального недовольства моей одиозной персоною женщинами, преподавателями, тренерами да и всем этим piece-данутым миром в совокупности, я просто не имел никакого права разочаровать еще и этих двух замечательных мерзавцев.
   
В те дни с Жуаном произошла неожиданная и досадная коллизия.
 
Его угораздило влюбиться.
 
До этих пор, Амур, обычно выцеливавший сердечную мышцу, исправно попадал Жене в мошонку, но так не могло продолжаться вечно и, когда тот на пару секунд скинул-таки бронежилет, одна из ядовитых стрел крылатого озорника легла точно в цель.
 
Основная незадача и интрига заключалась в том, что возлюбленная Жени была труженицей в сфере интимных услуг и не только не собиралась оставлять древнейшее ремесло, - о чем денно и нощно увещевал ее мой друг, - но и всячески выставляла на показ свою принадлежность к этому благородному сословию. 
 
Жуан, чьи бесчисленные, подчас готовые ради него почти на всё, пассии, не подлежали пересчету, мягко говоря, не привык, чтобы дама сердца обращалась с ним с вызывающей бесцеремонностью, но гордость его, - на которую обычно в таких случаях и возлагается вся надежда, - внезапно надломившись, капитулировала перед всемогущими чарами любви.
 
Инстинктивно ища спасения в моем и Кирпича обществе, он всё же пропадал порою на два-три дня и являлся вновь, разбитый, истеричный и отчаявшийся.
 
На Сергея же свалилась весть о предстоящей свадьбе Лоры и он, узнав об этом, сомнамбулически прошествовал мимо нее в лекционном зале, но спохватился, вернулся и с безмятежной улыбкой на лице пожелав ей счастья, медленно вышел во внутренний двор института.   
 
Едва не сделав прятавшихся от ректорских глаз курящих первокурсников заиками, он принялся крушить не весть откуда там взявшуюся деревянную тару.
 
Наиболее слабонервные - тут же ретировались, а в силу нерасторопности либо флегматичности оставшиеся "люди в белых халатах" с благоговейным, переходящим в откровенное изумление, ужасом наблюдали, как слетевший с катушек старшекурсник молотит ногами да руками по ящикам из под сока, ломая их в щепы и сбивает в кровь до бела сжатые кулаки.
 
Спустя пять минут, Кирпич уселся рядом со мной, источая бездонный покой и божественное равнодушие к происходящему. 
 
Совершенно не слушая что-то сонно вещавшего об эфферентной иннервации лектора, воззрился в бесконечность раскинувшейся перед ним пустоты.
 
Таким образом, все наше трио оказалось в одно и тоже время в примерно одинаковом эмоциональном состоянии.
 
Во что это вылилось в последствии, я обязательно расскажу, а сейчас остановлюсь на пресловутой жуановской метаморфозе.
 
Не найдя в оледеневшем после известных событий Кирпиче благодарного слушателя, Женя сделал меня поверенным во всех перипетиях взаимоотношений со взбалмошной и своенравной особой, покорившей его, казалось бы, чугунное сердце. 
 
- Я сам не понимаю, как это случилось, - растерянно вещал он, нервно меряя шагами комнату, - Я никогда не знал ни ревности, ни боли, ни зависимости. Именно зависимости! Я зависим. Я болен. Меня лечить надо.

- Электрошоком, - буркнул, как будто до сих пор не слушавший его Кирпич, сосредоточенно рывшийся в книгах.
 
- А ты молчи, бесчувственное животное, - полушутя приструнил его Жуан.
 
- Я - очень даже чувственное животное, - пробормотал себе под нос Сергей.

- Она - моя женщина. Мое несчастье в том и состоит, что эта потаскуха, эта шлюха, эта чертова проститут...проститамка....моя женщина! 
 
Я молчал, сочувствуя своему другу и прекрасно понимая о чем он говорит, но тот, будучи в болезненном состоянии, обретя вдруг вкус к красноречию и психологической анатомии, считал своим долгом непременно пояснить что именно имел в виду.
 
- Она вмещает в себя нечто, что я неосознанно искал до этих пор и не мог найти. Это необъяснимо. Что-то вне тела, но в тоже время тесно связанное с ним. В тембре ее голоса, в походке, в запахе ее подмышек, тщательно закамуфлированном дезодорантом, но тем не менее пойманным мною однажды, в манере, черт возьми, сосать член, во всем этом - есть некая часть того, о чем я сейчас говорил и что не имеет определения. Долбанные ученые могут только штаны протирать! - он еще некоторое время, особо не стесняясь в выражениях, поносил Академию наук, как будто ответственность за происходящее только на ней и лежала.
 
- Когда я прикасаюсь к ней, я... пьянею. Натурально пьянею. Пусть даже я коснулся ее пальцев. Дико! Как могла такая дикость случиться со мной?! Как?!
 
- Извините, жертвы Купидона, но я вас оставлю, - проговорил Кирпич, направляясь в прихожую.

- Попутного ветра в горбатую спину! - напутствовал его Женька.
 
Он не мог усидеть на месте, беспрестанно меняя позы до тех пор, пока его невротическое состояние, не сдергивало его и не подталкивало вновь к блужданию из угла в угол.
 
- Ни один нормальный человек не может любить женщину, которая продает себя. Ни один! Я псих. Я умалишенный. Я безвольная тряпка. И мне стыдно. Но я ничего не могу поделать! Ни-че-го!!! - взлохмаченные волосы стояли дыбом, а горевшие огнем глаза блестели благодаря подступившим было слезам.
 
- Ну, почему же....Бодлер любил проститутку, - заметил я.
 
- Бодлер? Это кто?
 
- Французский поэт-декадент.
 
- И чем всё закончилось? - быстро спросил Жуан.

- Она заразила его сифилисом. Он вначале вроде бы залечил его, но заразился от нее повторно. Вначале умерла она. Потом - он. 
 
- У тебя он есть? Есть его стихи?
 
- Конечно. Я дам тебе почитать.
 
- Дай, пожалуйста. Мне нужно. Я-то думал, что одинок в своем заскоке....
 
- Нет, не одинок. Древнеримский, а точнее, веронский поэт Катулл тоже напоролся на те же рифы...."Нрав недостойный - претит, милое тело - влечет..."
 
- Ты дал мне, если и не надежду, то....В общем, мне легче как-то стало...
 
 
Заявившись дня через два, он с безумными глазами, восторженно поведал о том, что отныне открыл для себя особый мир - мир поэзии Шарля Бодлера.
 
- Это мой бог и мой брат одновременно. Представляешь, у нас и дни рождения рядом: у него - девятого апреля, а у меня - восемнадцатого! 
 
С той поры он стал к месту и не очень цитировать французского мэтра, сея среди самых разношерстных слушателей как восторги, так и недоумение.
 
Он разобрал со мной по костям едва ли не каждое стихотворение из цикла "Цветы зла", отдельно отметил ряд поразивших его эпизодов в "Парижском сплине" и, пускаясь в пространные рассуждения о "Поэме гашиша", постоянно скатывался на обсуждение деталей биографии великого поэта:
 
- А эта Дюваль была мулаткой? Хм...Еще та сука! Что она, что Вероника - два ле****я. Один - черный, другой - белый, - он криво улыбнулся своей шутке и продолжил: - Надо как-то найти в себе силы оставить это чудовище. Иначе она меня разрушит. Разрушит, как разрушают болезнь или наркотики.
 
Однажды он явился совершенно убитый и с потухшим взором сев на диван, беспомощно свесил руки вдоль тела.
 
Таким мне его еще видеть не приходилось.
 
- Что случилось, Женя?
 
- Старик, я даже не знаю, как тебе это сказать...Вернее, я не должен это говорить, наверное. Подобные вещи я ни с кем не обсуждал. И вряд ли буду впредь.
 
Спустя минут десять, он глядя в пол, произнес:
 
- Ты спиши, пожалуйста, это на мой теперешний идиотизм. Но...В общем, Вероника лежит дома с огромной гематомой на лбу. Второй день. Шишка стала меньше, но отек и синева распространились почему-то на переносицу и под глаза. 
 
- Полагаю потому, что у нее трещина в лобной кости, - заметил я.
 
- Трещина?! А чем это грозит?
 
- Да ни чем. Обычно быстро зарастает. Но радуга на лице может держаться до двух недель.
 
- Значит, отдохнет от своей любимой работы, падла ненасытная.
 
- Жень, а эта спонтанная косметическая операция, твоих рук дело?
 
- Моих. Но не рук. Лба, ****ь. Моего piece-данутого лба.
 
Он еще немного помолчал, а потом устало молвил:
 
- Сейчас расскажу. Думаю, ты поймешь меня. Я ведь женщин никогда в жизни не бил...А тут....Я себе, повидимому, уже не хозяин. Рукам волю давать запретил на каком-то сверхволевом уровне, но...моя тупая голова...Боднул ее прямо в лоб. Не выдержал. 
 
- С чего все началось?
 
- Так ведь в том-то и дело, что....Была у нас с ней договоренность о том, что....в общем, анальный секс - только со мной. Что с клиентами - ни под каким видом...Она такая: "Да, это слишком интимно. И это будет только нашим. Потому что я люблю тебя." И вот...я заметил, что....заметил...Короче: анус ее не выглядит так, как еще выглядел, скажем, вчера....я всегда аккуратен в таких вещах...а тут...В общем, припухлость с правой стороны ...очевидная. Спрашиваю: "Это что такое?". Делает удивленный вид: "А в чем, собственно, дело? У меня запор был. Вот - его последствия." Но я вижу и чувствую, что она врет. Начал давить. Она сначала стояла на своем, но потом, ее внезапно прорвало и она выдала:" Правды, значит, хочешь? Хорошо, будет тебе правда! Да, я трахалась в задницу! Не потому даже, что он предложил сверху еще пятьсот баксов, а потому, что реально хотел меня и это меня возбуждало. Трещина из-за того, что размеры у него несколько отличаются от твоих. У меня сомнения были, что я смогу это в себя принять. Что еще?! Рассказать подробности?!" Я в ответ не знаю, что сказать. Всё перед глазами поплыло. Говорю: " У нас же уговор был." Вероника: "Но мы же у нотариуса его не заверяли, правда?" Я в шоке: "Какая же ты сука, Вероника!" А она смотрит на меня и, ****ски улыбаясь, говорит: "Сука-сукой....но у тебя, я смотрю, стоит! Значит, тебя штырит эта тема, да, милый?" 
 
Жуан сделал паузу и, не моргая, с округлившимся от боли взором, спустя пару минут, вновь заговорил:
 
- Самое ужасное в том, что она права. Меня разрывает на куски от страдания, а член - предательски стоит. Вот, что это?! Что это, ****ь, такое?! Я, как и все мужики, хотел бы, чтобы она была только моей, но, когда представляю ее с другим - чувствую, какое-то болезненное возбуждение. Меня это прёт! Я осознаю, что завожусь, но и в разгар этих сладострастных мыслей - ощущаю настоящую муку! Я искренне ее уже ненавижу, стопроцентно и тотально, но....готов завалить черт знает откуда во мне взявшимися тоннами нежности и обожания! Меня мутит от себя самого! Я презираю себя! И это хуже всего.
 
- Так как же дошло до корриды?
 
- Она не остановилась. Мне кажется, она специально меня провоцировала. Решила проверить до каких границ я смогу дойти и чем все может кончиться. Тоже ведь еще тот ходок по обрывам....Принялась, тварь такая, рассказывать, как он ее имел и на спине, и на боку, и чуть ли не на шею ставил, чтобы и она видела как он вторгается в ее плоть сверху , как полностью выходит из нее и вновь входит в ее растянутый анус, как потом кончил стоя с высоты своего роста ей на лицо...Вот тут меня и торкнуло....Я ударил ее головой. 
 
- Да, Женя...Высокие у вас отношения.
 
- Надо что-то делать, иначе я убью ее или с собой что-нибудь сделаю.
 
 
Они помирились уже через три дня. 
 
А через две недели к нам явился торжествующий Жуан и громогласно провозгласил, что порвал с Вероникой.
 
- Ты уверен? - осведомился Кирпич.
 
- Уверен, бля! Давайте нажремся, а? Всё-таки такая радость у человека! Второе рождение!
 
Но через пять дней до нас дошли слухи, что пара опять вместе.
 
- Юджин, ты опять со своей Мессалиной прозерпинишь? - не без укора спросил Сергей.
 
- Ну, это не совсем так...хотя...в общем..., - замялся было Жуан, но затем, неожиданно ожесточившись, сорвался: - Да, ****ь! Прозерпиню! Именно, прозерпиню и отчасти даже терпсихорю! Безвольный я козел!
 
- Юджин, твоим членом крестилась добрая половина женского общежития нашего института! Целовала его, аки распятие иисусово! Ты легендарнее аргонавтов, Амундсена и Чкалова вместе взятых! Осознаешь ли ты всю бездну постыдной, с твоей лишь только стороны моногамической связи, в которую ты пал? - тем вечером Кирпич был в ударе.
 
- Осознаю, падре, - в тон ему, но, тем не менее, серьезно, отвечал Женька.
 
- Сын мой, лингам твой - не может принадлежать одной женщине! Он - достояние, если и не всей нашей необъятной, как кустодиевские купчихи, Родины, то города - уж точно. 
 
- Верните меня в лоно греха и прелюбодеяния, отче!
 
- Верну, дитя мое! Вот на-piece-жу таблеток на постах медсестринских, да как сделаем мы коктейль славный, крышесносный, так и забудешь ты о своей гетере непотребной, дух порабощающей и член твой словесами грязными уничижающей! И возрадуются девы младые и зрелые, ибо не станет больше тоски в их сердцах ангельских, да зуда в вагинах праведных!
 
Кульминацией женькиного романа стала вечеринка, на которой он решил нас познакомить с предметом своей неугасимой и роковой страсти.
 
До сих пор не пойму по какой причине мы решили устроить посиделки не на левом, предположим, берегу Дона, а подобно трем идиотам жарили шашлыки во дворе нашего дома, чтобы затем, под киндзмараули и хванчкару, поглощать их не на природе, а в теснине съемной квартиры.
 
Тем не менее, в час икс, теплым августовским вечером, мы ожидали дам, сервируя стол купленной на базаре зеленью и овощами, истекая слюной от запаха жареной баранины.
 
Первой явилась подруга Кирпича, некто Ира Матвиец, о которой я ничего не могу сказать, кроме того, что она училась с нами на одном курсе и, наряду с прекрасной фигурой, имела зауряднейшее лицо, всегда покрытое таким количеством пудры и румян, что напоминало скорее оштукатуренную поверхность недавно отреставрированного здания.
 
Затем прибыла приглашенная, так сказать, для массовости, Анжела Литвиненко, тоже, к несчастью для всех, будущий врач, которая не столько была увлечена, сколько откровенно меня боялась, что веселило соратников, включая, разумеется, и Кирпича, без конца над этим стебавшегося и пародирующего реакции девушки на мои слова.
 
Женькина femme fatale поразила нас не столько внешностью, сколько прекрасным чувством юмора и внутренней культурой, каковые мы вовсе не чаяли отыскать в женщине ее занятий и рода деятельности.
 
- Вот тебе и куртизанка! - поделился со мной впечатлениями Сергей, склонив голову набок и выпячивая нижнюю губу, что являлось высшей степенью удивления и восхищения.
 
- Мда...Породистая штучка, - кивнул я и, тут же, добавил, - Вот на эту противоречивость и клюнул наш Казанова. Теперь, проглоченный им крючок, зацепился, похоже, даже не за губу или щеку, а за кишечник. На рыбалке, мне случалось ловить таких вот бычков, заглатывающих наживку так, что снасть протыкала внутренности.
 
Однако, когда шашлык был благополучно съеден, а вино в полной мере проявило свою власть и присутствующие дружно сделались несколько развязнее и раскрепощеннее, сквозь глянец ее манер и речей стали проступать водяные знаки мира, в котором она вращалась.
 
Принимая достаточно знойные, якобы нечаянные позы, она все больше начинала мне напоминать заматеревшего бодибилдера, который, изучая реакцию, отрабатывает позирование на своих домашних, и вовсе не потому, что готовится к соревнованиям, а потому что так требует его нарциссическая природа.
 
Жуан перестал быть "Женей" часу на третьем, безвозвратно трансформировавшись в "Зайку".
 
Чем больше мы пили, чем более обособленным становилось общение и рельефнее происходило деление на пары: Кирпич и Матвиец, заговорщицки шептались и, ерзая от нетерпения, скорее всего обсуждали план бегства; а Жуан ворковал с владычицей своего сердца, то бледнея, как мел, то заливаясь густой краской, так что, особо не обольщаясь мирным тоном их беседы, я уже в те минуты учуял приближение бури.
 
Я вяло поддерживал беседу с Анжелой, на самом деле отсутствуя, и всем существом своим пребывая в тупике Алисы, вёл пространные беседы с ее мнимым духом, отвечая вместо нее на свои же вопросы.
 
- Зачем ты сюда меня пригласил? - видимо, девушку начала раздражать моя инертность и она прозрела, что в ее отношении никаких диверсионных планов мною выстроено не было.
 
- Намерения у меня были самые чистые. Я хотел тебя напоить, а потом, как водится, конечно же, изнасиловать.
 
- Замечательный план. Но я не пьяна, как видишь.
 
- Вижу. И это кардинально меняют программу вечера. Изнасилование отменяется.

- Ты же весь вечер пялишься на эту Веронику. Что, понравилась подруга Жени?
 
- Нет. Все немного не так. Я ревную ее к Жене.
 
- Значит, ты один из этих...., - залилась вдруг смехом захмелевшая Анжела.
 
- Да, из них. Из фиолетовых.
 
В эту минуту я краем уха услышал от Женьки, обращавшегося к своей возлюбленной:
 
- Ну, хорошо же! А если бы чем-либо пожертвовал, то ты бы оставила свою чертову работу и была бы мне верна?
 
Ее ответа я не расслышал, но Жуан почти тотчас же вышел на кухню.
 
Он вернулся через пару минут с рукой замотанной полотенцем и вытянув руку вперед, разжал ладонь:
 
- Вот. Возьми на память.
 
Вероника отшатнулась, зажав рот рукой.
 
Анжела истошно завизжала.
 
Кирпич подпрыгнул на месте от воплей Иры.
 
Такое на всех яркое впечатление произвел свежеотрезанный тупым кухонным ножом мизинец Жени.