Воспоминания о службе

На фото слева направо:
Заместитель командира взвода Александр Пейсахис
Старшина роты Валерий Потупчик
Командир отделения Михаил Маслов


                Друзьям-однополчанам посвящается,
                всем кого помню и кого забыл.
               
                Страны, о которой я пишу, не существует.
                Я это знаю, потому что я в ней жил и служил.               
               
     Память моя как вода, текущая сквозь пальцы. За прошедшие десятилетия стираются имена, события, даты, даже краски в памяти становятся другими. Нет, не блеклыми, не выцветшими от старости или покрытыми пылью времени, а других тонов и окрасок, которые услужливо подсовывает память, живущая уже по каким-то своим, не зависящим от меня законам, но в тщеславии своем не признающая, что рядом с весельем были печали, праздников было мало, а буден с гору Эверест. Теперь видится все по-другому. А что-то и совсем забылось, стерлось из памяти навсегда и не вспомнится уже.
     Наверное, и не стал бы я делать эти записи, не случись мне встретится в социальных сетях со старинным своим армейским другом Саней Пейсахисом. Пообщавшись с ним и почитав его мемуары, в которых я и сам был одним из персонажей, потянуло и меня на ниву творчества. Дурной пример заразителен.
     Пример примером, но все равно были очень большие сомнения: а стоит ли? И из головы дурной все вылетело, и опыта в этом деле никакого, и косность и корявость языка. Но решился: если кому-нибудь из ребят доведется это прочитать, им будет глубоко наплевать на отсутствие опыта и корявость. Пишу для них. 
    
                УФА
     ПРИЗЫВ
     С чего же все началось? С отсутствия усердия в школе, плохого преподавателя в институте, завалившего меня на математике? Или с повестки военкома, предписывавшей явиться в военкомат на отправку в армию в день моего совершеннолетия? Не все ли равно. По прошествии более чем четырех десятков лет все это видится мелким и несущественным.
     Военком выглядел суровым и неприступным.
     - Так что ты хочешь от меня?
     - Вот повестка, а на ней дата 28 октября 1969 года.
     - Ну и что?
     - Да мне в этот день только исполняется восемнадцать лет, а меня сразу в армию, даже день рождения не отмечу.
     - Давай сюда повестку – сказал суровый дядька, протянул руку, исправил цифру на 29 и шлепнул печать.
     Так я отодвинул на один день свой призыв в армию.
     Хорошо отметив совершеннолетие и армейские проводы, на следующий день я явился в военкомат вместе с Валеркой Калентьевым из нашего подъезда. Он жил на втором этаже, а я на четвертом. Там нас посадили в автобус и отвезли на другой конец города на сборный пункт. А здесь опять медкомиссия. Все шло своим чередом, пока не дошла очередь до терапевта. Меряет он мне давление – оно повышенное.
     - Раньше на давление жаловался?
     - А что это такое?
     - Подойди через час.
     И через час и через два давление не падало. Терапевт (он же председатель комиссии) что-то чиркнул в моих бумагах и отпустил на все четыре стороны.
     - Но чтобы завтра явился в военкомат – напутствовал он меня.
     Команда, из которой меня турнули в первый раз, служила потом в Польше в авиации. Оттуда я получил несколько писем от своего соседа по подъезду.
     Многие дружки мои по дому и школе работали и деньги в карманах уже водились: Саня Гайнцов, Володя Фишер, Шамиль Фазлыев, Толик Алферов, Валерка Ерастов, Олег Мокрополов, Саня Иванов. Всех не перечислишь. И наладилась такая примечательная закономерность: мне дают новую повестку в военкомате, накануне с дружками я отмечаю очередной призыв в армию, а на следующий день на сборном пункте знакомый уже терапевт зарубает меня по причине неприлично высокого давления. И продолжалась такая круговерть до конца ноября.
     На давление, и вообще на здоровье, я в те годы не жаловался. Занимался легкой атлетикой, баскетболом, играл в футбол, неплохо бегал на лыжах. Спиртное пил, но в умеренном количестве. А тут молодой организм не выдержал почти ежедневных возлияний и сказалось это на давлении.
     Вот тут я и призадумался. И было от чего. Хоть я и не поступил на дневное отделение в институт, но на вечернее сдал экзамены более чем успешно. На дневное на мою техническую специальность конкурс был два человека на место, а на вечернее потянуло меня на экономику, где на одно место претендовало пять человек, да в основном головастые и прилежные девчонки. Но, даже к своему собственному удивлению, проходные баллы набрал. В сентябре сходил на несколько занятий и бросил – все равно в армию уходить. А в октябре оформил ученический отпуск в связи с призывом на действительную военную службу. А тут такой абзац: в армию не берут, через месяц зачеты и экзамены, а у меня три месяца коту под хвост. А весной все равно заберут и первый курс закончить не удастся.
     В самом конце ноября встречаю во дворе Толика Алферова. Он тоже учился в одном со мной институте, только на строителя, закончили мы с ним одну школу, а жил он в первом подъезде нашего дома.
     В третьем или четвертом классе сидели мы во дворе и выдумывали друг другу клички, делая различные производные от фамилий, имен и отчеств. Толик предложил называть меня Вако (ВАлерий КОнстантинович). Кличка прижилась, но слегка трансформировалась, и до самого моего отъезда на Крайний Север ко мне прилепилось прозвище Вака.
     В кармане у меня лежала очередная повестка на следующий день и у Толика точь-в-точь такая же. И оказался я тем вечером у него на проводах. Себя самого и мне и всем другим уже надоело провожать
     А на следующий день на сборном пункте на медкомиссии все то же самое – повышенное давление. Но терапевт другой. Поплакался я ему на похмелье (с того мол и давление), выразил большое желание служить в армии и получил заветную подпись и резолюцию «Годен» в личное дело. Так с Толей Алферовым мы оказались в одной команде.

     ДОРОГА
     Появились «покупатели»: офицеры и сержанты – и сформированную команду погнали пешком на железнодорожный вокзал. А там уже стоит на путях пассажирский поезд Уфа – Казань, в который нас и сажают. Ура!!! Служить будем на западе совсем рядом с домом.
     Размещаемся в купе уже сплоченной компанией: Толик Алферов, Миша Минаев, Сергей Егорычев, Женя Яковлев, Леня Александров. На сборном пункте знакомства заводятся быстро. Хоть шмон до этого был проведен, вино и водка льются рекой – Казань рядом, надо до приезда успеть все выпить.
     В Казани нас отгоняют на окраину вокзала и долго держат у какого-то здания вековой давности из красного кирпича. Чего стоим? Кого ждем?
     А ждем мы длиннющего воинского эшелона, в который нас успешно запихивают и начинается долгий путь на восток.
     В аттестате об окончании средней школы единственная пятерка у меня была по географии. Еще во втором классе мне купили  политический и географический атлас мира. По этому атласу я обогнул Землю с Магелланом, открывал Америку с Колумбом, путешествовал по Полинезии и  неизвестным островам вместе с Джеймсом Куком, укрывался в маленьких гаванях Карибского моря с Френсисом Дрейком, плыл во льдах вокруг Антарктиды с Михаилом Лазаревым и Фаддеем Беллинсгаузеном, искал пролив между материком и Сахалином с Лаперузом. Знал наизусть все столицы мира, моря, страны, проливы и острова. Любил географию. Но сам побывал только в Германии, Белоруссии и на Черном море, а в сторону Сибири дальше Челябинской области не ездил.
     А поезд мчит и мчит на восток. Сарапул, Янаул (вот тебе на – в Башкирию вернулись!), Красноуфимск, Свердловск, Тюмень. Куда же мы едем? Офицеры молчат, а сержанты посмеиваются: «Туда, где рыси на людей с деревьев прыгают».
     Омск, Петропавловск, Новосибирск. Последние деньги пропиты, на станциях с аборигенами идет бартер: вино на шапки и часы. Дни сменяют ночи, а мы все едем.
     Пошли и совсем экзотические названия: Юрга, Тайга, Ачинск, Мариинск, Красноярск, Тайшет, Зима.
     И вот Ангарск. Приехали.
 
                АНГАРСК
     КАРАНТИН
     Попали мы в отдельный линейно-кабельный батальон связи. Часть находилась в глухой тайге, но не сказать, чтобы так уж далеко от города. Такие батальоны были разбросаны по всей стране, а в Ангарске для них готовили сержантов. Прокладка кабеля, его симметрирование, пайка муфт и т.п.; поддержание в рабочем состоянии постоянных воздушных линий связи (ПВЛС) – основные задачи таких частей.
      Призыв был из трех городов: Уфы, Алма-Аты и Ленинграда. Нас привезли только в декабре, а ребята из Алма-Аты и Ленинграда маялись, ожидая нас, уже с ноября.
     Из этого контингента были отобраны сто двадцать человек со средним образованием (куда и я успешно попал) и сформированы четыре взвода сержантской школы. Толик Алферов с Мишкой Минаевым распределились в первый взвод, Женя Яковлев во второй, я в третий, Сергей Егорычев в четвертый. Все мы получили высокое звание рядового и начался курс молодого бойца (по старому – карантин).
     В карантине научились всему: подшивать воротнички, ходить строем, одеваться за одну минуту, раздеваться за сорок пять секунд и многим другим азам военной службы. Хорошо запомнил старшего сержанта Левина. Дембель, к этой поре отслуживший два с половиной года, с накачанной мускулатурой, спортивной фигурой и тоской в глазах. Ему обещали демобилизацию не раньше окончания курса молодого бойца, то есть перед самым Новым годом.
     Следует заметить, что в 1968 году прошла реформа по срокам службы в армии. В сухопутных войсках три года службы заменили на два. Но призывался Левин в 1967 году и под действие нового закона не попадал. Но все-таки его призыв демобилизовывали в этот переходный период после двух с половиной лет службы. А служить Левину надоело хуже горькой редьки и он постоянно пропадал в спортзале.
     Я в первый раз сумел подтянуться на турнике пятнадцать раз, Левин это заметил и  показал, что мне еще не мешает освоить. Что такое выход силой я вообще не знал, да и делать не умел. Глядя на него, я потихоньку стал тягать железо и в итоге за полгода неплохо накачал мускулатуру. А в нашем взводе был уйгур из Алма-Аты (на гражданке занимался гимнастикой), до которого мне было далеко - он подтягивался несколько десятков раз, а выход силой делал не менее двадцати.  Перед Новым Годом карантин закончился, приняли присягу и стали называться курсантами сержантской школы.
 


      СЕРЖАНТСКАЯ ШКОЛА
      Командиром взвода у меня был старший лейтенант Савиных, его заместителем сержант Буньков. Спали на двухярусных кроватях. Надо мной располагался Дулат Сланов из Алма-Аты.
     Был во взводе один парень из Белорецка – невысокий, черненький, худой татарин. Мы с ним ехали из Уфы, полгода служили в одном взводе сержантской школы в Ангарске, полетели в Хабаровск, потом в Приморье и служили вместе до января 1971 года. За всю службу из всех наших будущих сержантов я был с ним в одном взводе более чем с кем-нибудь другим. А имя ушло из памяти.
         2 января 1970 года Толику Алферову исполнилось девятнадцать лет и мы в компании с Мишкой Минаевым, Сергеем Егорычевым, Леней Александровым отправились в батальонный магазин-кафе отметить это дело. Ели сгущенку с печеньем и запивали лимонадом. До сих пор помню его вкус. На три рубля восемьдесят копеек в месяц не очень-то разгуляешься (на три рубля можно было купить тридцать пачек сигарет «Памир», а оставшиеся восемьдесят копеек потратить на зубную пасту и конфеты в кулечке под народным названием «Дунькина радость»). Но и это был праздник!
      В военную жизнь и учебу в школе втянулся быстро. Очень помогло то, что до армии занимался спортом, а это одна из главных составляющих службы в сержантской школе. А учеба по уставам и специальным предметам никакой трудности не представляла – даром что ли до этого десять лет учился.


     НАРЯДЫ
     Каждый пятый день один взвод школы уходил в наряды. Я с детства любил огонь (на горящий огонь и текущую воду можно смотреть бесконечно – они завораживают) и поэтому в первый же раз попросился в кочегары. Котельная находилась в подвале, а отапливала она кухонные котлы. Приходилось вставать рано-рано утром, когда еще все спали, а поскольку была зима, то фактически ночью, колоть дрова, носить уголь, растапливать печи под каждый котел и контролировать процесс горения, чтобы пища не подгорела. А самый ответственный момент: тушение печи. Повар находился наверху на кухне и по его команде «Туши!» в срочном порядке со всего размаха вливалось в раскаленную печь сначала одно, а за ним другое ведро воды. Это был настоящий взрыв. Вся сажа из печи вместе с паром вылетала в кочегарку и поговорка «черный как кочегар» становилась явью. Светлыми были только белки глаз. А печь была не одна. Но зато знаешь, что скоро повар сверху крикнет «Давай сюда» и ты побежишь за вкуснейшими котлетами с пылу с жару, приготовленными для офицерского стола.
     Помимо обычных нарядов были и дисциплинарные в качестве наказаний. Их отрабатывали вечером после ужина до трех-четырех часов ночи. Отработанное время не имело значения: один наряд можно было отпахать и за две и за четыре ночи. Все зависело от настроения сержантов. Таких нарядов на работу за всю службу я не имел ни одного. Но существовала неофициальная практика за мелкие провинности отправлять на работу на одну ночь. Однажды я не успел побриться и на утренней поверке сержант Буньков это заметил. И тут же последовало:
     - Курсант Потупчик!
     - Я!
     - Выйти из строя!
     - Есть!
     - Одна минута срока на бритье! Бего-о-о-ом марш!
     Метнулся к тумбочке, схватил бритву, бегом в умывальник, выскреб насухо щетину (никогда никому не рекомендую), слезы катятся из глаз, бритву на место, в минуту уложился, вытянулся перед Буньковым по стойке смирно:
     - Товарищ сержант, Ваше приказание выполнено, разрешите встать в строй!
     - За неподготовленность к поверке сегодня вечером пойдешь поработаешь.
     - Есть!
     - Встать в строй!
     - Есть!
     А после ужина с такими же страдальцами берешь ломы, лопаты и идешь в туалет, где из бесчисленных отверстий на суровом сибирском морозе высятся сталагмитами отходы солдатской жизнедеятельности. Сначала ломами выдалбливаются сталагмиты на метр ниже уровня пола, потом кипятком поливаются полы и быстро, пока вода не замерзла, лопатами доски выдраиваются добела. Вот и полночи прошло. Но провинность отработана.
     Существовали еще дисциплинарные наряды на службу. Применяли их нечасто. Как-то командир взвода Савиных влепил мне четыре наряда на службу вне очереди. За что – не помню (вот и опять память нарушает причинно-следственные связи: следствие есть, причины нет). И я отстоял четверо суток (сутки через сутки) в наряде дневальным.

     МАРШБРОСКИ
     Ребят выматывали марш-броски и бег на лыжах. Особенно казахстанских: многие из них лыжи увидели первый раз в жизни. Им вообще было тяжело: климат сильно отличался. Стояла настоящая сибирская зима с сорокаградусными морозами и многие из них покрывались сплошь чирьями и валялись в медсанчасти. Только здоровье поправят, а их тут же на лыжи и в тайгу: беги десять километров. А им один километр пройти пешком на лыжах - уже подвиг.
     Мне с лыжами и марш бросками повезло: занимался я легкой атлетикой (еще когда учился в школе) в нефтяном институте. И выяснилось, что я по природе своей стайер. Чем длиннее дистанция, тем мне легче бежать. Три километра уже неплохо, пять – хорошо, а десять вообще красота! На таких дистанциях я всегда был впереди. А вот спринт, бег с барьерами, прыжки в длину и высоту – не мое. Выше среднего результата не выдавал. В конце концов секция стала специализироваться на коротких дистанциях, прыжках и меня вежливо попросили не приходить на занятия: стайеры не нужны. Но год занятий дал многое. Когда я в первый раз побежал на соревнованиях по лыжам на десять километров, то сразу же выполнил норму второго мужского разряда. А лыжами я не занимался профессионально никогда. Просто бегал понемногу для удовольствия.
     Марш броски, конечно, всех выматывали, но кому-то приходилось очень тяжело. Леню Александрова всегда приходилось тащить под обе руки, ну не мог он и все. Бросать никого было нельзя. Бежали обычно со стрельбища. До него было километров пятнадцать-двадцать. Туда нас привозили в полной экипировке: АКМ, штык-ножи в чехлах, саперные лопаты, противогазы. Отстреляемся, а обратно – будьте добры на своих двоих «бего-о-о-ом марш!!!». Шинели  от пота промокали насквозь и покрывались инеем. А тут еще с дороги к краю леска, где снега по пояс, бегом, газовая атака – противогазы на морду и: противник слева, противник справа, окопаться, первый взвод на левый фланг, третий на правый, второму и четвертому отражать атаки по фронту. Ну и всему конец: атомная вспышка с тыла! Было тяжело, но все держались.
     Зима неторопливо перешла в весну, учеба близилась к концу. В апреле в бане я наступил на гвоздь, торчавший из обрешетки, и стопа моя стала гноиться. Начальник медсанчасти капитан Ремпинский освободил меня от строевой и физической подготовки. И я блаженствовал. Даже когда по части объявляли учебную боевую тревогу и весь батальон пахал глубокие снега в глухой ангарской тайге, я хромал с автоматом вокруг казармы.



     УЧИТЕЛЬ
     Однажды Савиных вызвал меня и предложил поработать учителем на общественных началах по военной подготовке  в одной ангарской школе. Этого я, конечно, никак не ожидал, но согласился. Просто до меня этим в части никто не занимался. И теперь раз в неделю до самого окончания сержантской школы меня возили в Ангарск и я вел уроки. Учил ребят разбирать и собирать автомат (в части мне выдали учебный),  преподавал уставы: гарнизонной и караульной службы, строевой и т.п., рассказывал о службе, а иногда травил воинские байки, но с таким умным и серьезным лицом, что все сходило за правду.

     ОБЕД
     Заместитель командира второго взвода сержант Черный (командир Сани Пейсахиса и Женьки Яковлева) был вредным хохлом хуже черта. Апрельское солнце смешало снег с грязью в кашу, и по этой каше повел он роту в столовую. Но что-то ему не понравилось. Или носки сапог тянули слабо, или песню горланили не так задорно. У столовой он развернул роту и погнал обратно к казармам, а все сержанты пошли обедать. И так он стал гонять роту от столовой к казармам и обратно то туда, то сюда. От усердия солдатские сапоги разбрызгивали грязь и вскоре все стали грязные с ног до головы. А от взвода к взводу стали потихоньку передавать два слова: «не есть». В конце-концов Черному надоело нас гонять (наверное, сам проголодался) и он завел роту в столовую. Все расселись по своим местам, но к пище никто не притронулся. Что тут началось! Сержанты с бешеными глазами стали бегать вокруг столов и приказывать есть. Но это не вызвало никакого энтузиазма у курсантов. Все упорно молчали и не ели. Поняв, что ничего уже сделать невозможно, сержанты увели роту в казармы.
     А дальше пошло-поехало по инстанциям и в дело включились особисты. Из нашего взвода целую неделю таскали на допросы Саню Рожкова. Он, как и другие высокорослые ребята, включая Дулата Сланова, стоял во главе отделений взвода, но привязались почему-то именно к нему. Возможно, кто-то из арьергарда второго взвода показал на него, но это только мои предположения.  Зачинщиков так и не нашли и постепенно все утихло и сошло на нет, как круги на воде – разбежались и успокоились.

     ЭКЗАМЕНЫ
     В кухонном наряде в кочегарку я теперь брал из столовой несколько банок. Около кочегарки был забор, а сразу за забором среди могучих ангарских сосен (таких я больше нигде не видел) росли вполне приличные березы. Добывать из них сок я научился еще в детстве и теперь обеспечивал наряд на кухне и поваров вкуснейшим весенним напитком.
     В мае пришла пора экзаменов. Всю теорию я сдал на пятерки, а от экзаменов по строевой и физической подготовке меня опять же освободили – нога по-прежнему болела. Но Савиных мне и за эти предметы поставил высшие баллы.
     И наконец-то пришел долгожданный день – присвоение званий. Надо заметить, что еще в начале учебы нас предупредили: лучшим в учебе будет присвоено звание сержанта, остальным – младшего сержанта, а не сумевшим сдать экзамены – ефрейтора. В торжественной обстановке в клубе стали зачитывать приказ и каждый курсант выходил на сцену, где ему вручались новые погоны. И когда после моей фамилии прозвучала фраза «присвоить звание сержанта» я обалдел, но резво поскакал к сцене. И тут в тишине (армейский порядок!) кто-то громко сказал: «А бежит то как, даже не хромает!». Вся школа в сотню глоток дружно заржала, даже офицеры заулыбались.
     Только бедолаге Димитриади из нашего взвода было присвоено звание ефрейтора и его отправили в комендантскую роту. Остальных ждала служба во всех городах и весях нашей необъятной страны. Да еще несколько ребят оставили в Ангарске взамен увольняющихся дембелей, в том числе и Женю Яковлева.
     А в части стали появляться покупатели. Толик Алферов улетел в Москву, Мишка Минаев в Барнаул. А мне посчастливилось попасть в самую восточную часть нашей системы связи в  Хабаровск в составе самой большой команды из пятнадцати человек.

                ХАБАРОВСК
    
     Улетали из Иркутска в середине мая, еще ни одна почка не лопнула на деревьях, а Хабаровск встретил нас яркой весенней зеленью. И даже воздух как будто другой.
     Больше всего прибывших сержантов было из Ленинграда: Миша Маслов, Ваня Чубарев, Юра Царев, Саша Козихин, Леня Дроздов, Миша Кублицкий. Из Алма-Аты были Саша Пейсахис, Валера Муратов, Каир Елиманов, Юра Трухачев, мой сосед по койке Дулат Сланов. И четверо из Уфы: Леня Александров, Гареев, Белорецк и я.
     Отдельный тридцать второй линейно-кабельный батальон связи находился на главной улице Хабаровска имени основоположника научного коммунизма Карла Маркса, ближе к окраине города недалеко от аэропорта. В самой части народу было мало: пара взводов первой роты, в основном дембеля, готовившиеся к отъезду домой, да комендантский взвод. Все остальные были на трассе: тянули магистральный кабель. Третья рота вдоль Амура ниже Комсомольска с направлением на  Татарский пролив, а вторая по Сахалину.
     Делать нам было нечего, ни в какие подразделения нас не назначали и мы болтались по части, знакомясь с окружающей обстановкой, слушали байки дембелей, да ходили в увольнения. Гуляли по Карла Маркса, по Амурскому бульвару, по набережной великой реки Амур.
     Но долго скучать нам не дали. Всю сержантскую команду собрали и объявили, что поскольку нового призыва ждать еще не скоро, то поедем во Владивосток поработаем. А в самом конце старший лейтенант Борис Михайлович Сивачев добавил, что сержанту Потупчику после собрания следует зайти в штаб к старшему лейтенанту Козодоеву и ничего при этом не объяснил.
     В штабе мне растолковали, что во Владивосток едут все, кроме меня. А мне   предстоит поездка в Новокузнецк за новобранцами. И я расстроился – мыслями я уже был на Японском море во Владивостоке – крайней юго-восточной точке страны. А Сибирь… – да я только что оттуда. Но служба есть служба. Забегая вперед скажу, что с Японским морем я уже совсем скоро встречусь.

      НОВОКУЗНЕЦК
     В Новокузнецк я поехал вместе со штабным офицером Козодоевым и сверхсрочником старшим сержантом Тропиным. Поехали на поезде и я понял, что не прогадал с поездкой. Красивейшие места, глухие горные уголки, утренние туманы над быстрыми реками. А какие названия: Волочаевск, Ерофей Павлович, Могоча, Нерчинск, Улан-Удэ – вот тебе и география и история нашей великой страны. Голубой Байкал на станции Слюдянка и тетки со связками омуля, завяленного по местному рецепту с душком.               
     Старлей Козодоев был малопьющий, но долгая поездка просто обязывала, а вот старший сержант Тропин в этом деле был большой дока и меня не забывал никогда. Водочка под омуля и обязательные соленый огурец с отварной картошечкой, неизменно в те года продававшиеся на станциях, ну что еще может быть лучше.
     В Иркутске я замкнул Транссибирскую магистраль с востока, которая полгода назад началась для меня на западе в Казани. Еще зимой я ездил из Ангарска в Иркутск на гарнизонную комсомольскую конференцию и любовался парящей зимней Ангарой, не замерзающей на сорокаградусном морозе. А дальше мимо почти родного Ангарска, Красноярска и, чуть-чуть не доезжая до Новосибирска, на юг от станции Юрга.
     Новокузнецк сразу же выдал себя – это город металлургов. Я когда-то бывал в городе Аша Челябинской области, где градообразующим предприятием был металлургический комбинат и подметил характерный налет копоти на зданиях. Новокузнецк был таким же закопченным. Разместили нас в здании абсолютно пустого дома культуры со зрительным залом и всем другим, необходимым для учреждения культуры. На следующий день привезли команду ребят из Кемеровского сборного пункта. И начался обратный путь на восток, только пересадку делали на станции Тайга.
     Всего полгода назад я был таким же наголо стриженым и зеленым, как эти кемеровские ребята. А теперь нате выньте – командир. Парней я не напрягал, пусть себе нагуляются вволю напоследок. На все вопросы отвечал прямо, не юлил, не то что ангарские сержанты. Ребята быстро поняли, кто такие дембеля и старики, и все, что было ценного и подходившего к бартеру с забайкальскими и дальневосточными аборигенами, пошло в ход в обмен на вино и водку. Юра Землянухин подарил мне новые классные часы (не захотел пропивать). Да видать не судьба. Вскоре по приезду в Хабаровск у меня их выпросил дембель Володя Ульянов, чтобы сходить при часах в увольнение. Вернулся в часть Володя через несколько дней с гарнизонной губы, а потом клялся и божился, что забирал его комендантский патруль в дупель пьяного, а поутру проснувшись часов он не обнаружил. «Патрульные, шакалы, сняли» - был его вердикт. «Возьми хотя бы автограф» - Володя Ульянов расписался и протянул мне листок бумаги. В батальоне он был знаменит тем, что расписывался точь-в-точь как Владимир Ильич Ленин (Ульянов). Я сравнивал – без экспертизы разницы не определишь.

     КАРАНТИН
     Прибыли в Хабаровск и все быстро закрутилось: вернулись ребята из Владивостока, привезли еще одну команду призывников из Казани и стали из этого конгломерата формировать роту для прохождения курса молодого бойца прибывшими в батальон новобранцами.
     Образовали три взвода и поселили в старой, почерневшей от времени брусчатой деревянной казарме. Саню Пейсахиса, Гареева и меня назначили заместителями командиров взводов.
     И началось то, что мы познали на себе полгода назад. Через карантин проходят все, вот только в сержантской школе он длится все шесть месяцев, а здесь всего четыре недели.
     В столовую теперь не торопились. Обычно это делалось так:
     - Младший сержант Чубарев!
     - Я!
     - Выйти из строя!
     - Есть!
     - Ведите роту в столовую!
      - Есть! – и неуклюжий, но исполнительный Ваня с удовольствием начинает командовать, а мы прогулочным шагом отправляемся туда же. И обратно так же, только скажешь Ване, что народ уже, похоже, поел, как слышишь команду: «Рота встать!»
     У меня во взводе были два казанских друга Хуснутдинов и Галиакберов. Слово «казанских» не следует понимать буквально. В армии принято называть призывы по столицам краев и областей, а в те года еще и по союзным республикам, из которых ребят призывают.
     Жили эти друзья в глухих татарских деревнях. Отличались друг от друга как небо и земля. Хуснутдинов хитрый, худой и самый маленький во взводе, Галиакберов добродушный, простой и самый здоровый. И начал Хуснутдинов косить: «моя твоя не понимай» - в нашей деревне русскому языку в школе не учили. Причем не понимал он тогда, когда его гладили против шерсти. Я, естественно, хитрость его глупую понял, но принял и официально назначил ему в переводчики Белорецка, уже заранее зная, каким поучительным уроком для остальных будет этот случай. В армии и косить надо уметь. На то ты и солдат.
     Через пару дней Белорецк мне доложил, что слышал, как в какой-то обычной перепалке с кем-то из кемеровских ребят Хуснутдинов четко и ясно не только огрызался на великом русском, но и вполне прилично матерился. Хотя материться на русском можно и не зная языка. И я влепил ему пару нарядов на работу, которые он отрабатывал целую неделю по вечерам в туалете, выдраивая кафельную плитку зубной щеткой. Русский за это время он знал уже хорошо. Через неделю я поставил его перед ротой, объявил о снятии взыскания (нарядов) и всем объяснил, что учиться азам армейской службы лучше всего в казарме и на строевом плацу, а вот учиться языкам – в туалете. Рота дружно захохотала.

     НАЗНАЧЕНИЯ
     К июлю карантин закончился, дембелей уволили и началось  формирование рот. В основном из вновь прибывшей молодежи и наших сержантов была укомплектована первая рота по такому принципу: в каждый из трех взводов направляли двадцать пять молодых и к ним добавляли пять-шесть стариков плюс ангарские сержанты. Не попавшие в первую роту уезжали на трассу на Амур. Так, из кемеровского призыва Вася Митрюков и наш ангарский сержант Гареев попали на Амур в Селихино, где и провели всю службу в одном взводе. Кстати, командиром взвода будет у них Жолобов, разжалованный до младшего лейтенанта, но о нем рассказ впереди.
      С Васей более чем через сорок лет я повстречаюсь в социальных сетях и он покажет мне фотографии селихинских ребят и нашего Гареева, который будет у него командиром отделения. Да и меня армейская судьба занесет в Селихино, где морозным декабрьским днем буду я ждать на станции поезд из Советской Гавани. Но Гареева там уже не будет, как и в Хабаровске – к этому времени он, разжалованный перед самым дембелем, будет уже дома. Но это не мой рассказ – об этом мне рассказали Вася Митрюков и Саша Пейсахис, который встречал его, уже разжалованного, в Хабаровске.
     Во вторую роту на Сахалин не отправили никого, она была полностью укомплектована.
     На Амур в третью роту попали также Саня Козихин, Леня Дроздов, Миша Кублицкий, Дулат Сланов и Юра Трухачев.
     Все остальные сержанты были определены в первую роту. Меня назначили во взвод к младшему лейтенанту Жолобову его заместителем. Командиром роты был старший лейтенант Сивачев Борис Михайлович, то ли бурят, то ли якут (эту военную тайну я так никогда и не узнаю) с плоским и круглым лицом как масленичный блин; его заместителем по политической части очень спокойный и уравновешенный старший лейтенант Александр Хазарьянц; а старшиной роты старшина сверхсрочник Тараненко.
     Не успели укомплектовать наш взвод, как Жолобов объявил: едем в Приморье в Артем. Я тут же прокрутил в голове свои географические знания и пришел к выводу – не на море, но совсем рядом и до Владивостока рукой подать.

                ПРИМОРЬЕ

                АРТЕМ

     Разместили взвод в поселке Артемовском в пустующем здании рядом с Артемовской ГРЭС. Город Артем находился совсем рядышком. Работали как в поселке, так и в городе. Заказчиком работ была фирма «Союзтелефонстрой», а заключалась работа в проведении телефонной кабельной связи в дома гражданского населения.
    
     Вот и началась настоящая «производственная» служба – то, к чему меня готовили полгода и не скупясь выдавали в месяц три рубля восемьдесят копеек. Все ребята, кто уже хлебнул службы на трассе, рвались из кожи вон, лишь бы быть подальше от части и командиров и поближе к народу и земле. Почему к земле? Да потому, что главное в нашей кабельной связи – земля-матушка. В городах и поселках столько проложено городских коммуникаций, включая кабеля связи и электрические, что траншеи можно рыть только вручную. Механизированным способом укладка кабеля проводилась только между городами и населенными пунктами.
     Командир отделения Владимир Феликсович Шкута, невысокий щуплый питерский интеллигент не знаю в каком поколении и неистовый битломан, к земле относился с каким-то трогательным пиететом. Чуть склонив голову набок, внимательно глядя под ноги, подняв здоровенный лом вверх, он протяжно и чуть гнусаво, как его любимый Джон Леннон, вздыхал «Земля-а-а» и на выдохе вонзал железный штырь в каменистый грунт. В этом слове было все: и отношение к армии и партии вместе с комсомолом, и ностальгия по любимому Питеру, и ожидание чего-то, что изменит его жизнь.
     Вооружившись планами подземных городских коммуникаций и миноискателем, я шел вдоль будущей траншеи и внимательно прислушивался к звукам в наушниках. На перекрестках улиц нередко попадались «партизанские» объекты, неизвестно кем и когда проложенные и не отмеченные ни на какой существующей документации.
     Жолобов постепенно ввел меня в курс дела и со временем я стал исполнять обязанности мастера участка. Узнал, что такое СНИПы и ЕНиРы (кто бы знал, что в недалеком будущем еще много лет буду с ними работать), категории грунтов и нормы на их разработку, расставлял ребят и давал им задания, знал, где и что можно приписать к выполненным объемам, но это уже была прерогатива командира взвода.
     А Японское море было совсем рядом. И по выходным дням мы ездили в Шкотово на местные пляжи.

     ПОСИДЕЛКИ

     По вечерам сидим на лавках за столом около дома, идет игра в домино, а также травятся байки о гражданской жизни. Гена Дудкин начинает рассказывать, почему он, имевший льготы, оказался в армии. Работал он электриком в Казани на мясокомбинате. Выполняла их бригада какие-то работы по прокладке кабеля за территорию предприятия и заодно уложила трубу, через которую можно было переправлять мясную продукцию за забор. Подпольная (в буквальном смысле) фирма успешно процветала, но запахло жареным и он поспешил в военкомат, где ему обрадовались, без промедления выдали повестку и призвали в армию.
      Не знает еще Гена, что в следующем году, когда взвод отправят в Комсомольск-на-Амуре, во главе с тем же Жолобовым, заявится к ним во взвод офицер с красными петлицами, в которых будут сиять щит и меч, в сопровождении двух солдат с автоматами, и уведут его под белы рученьки разбираться, кому досталась колбаса, а кому сосиски. На этом служба его закончится.
     Мне всегда было жалко, что с Геной так случилось. Уж больно парень был хороший. Но потом уже в Уфе Леня Александров мне расскажет, что Гену видели в Казани и у него все хорошо. Дай то бог.

     Галиакберов после школы хотел поступать в военную авиацию, но не прошел медкомиссию. Любовь его к авиации на этом не закончилась и он все время рисовал самолеты. Сидим на лавочках, разговариваем об авиации и кто-то задает ему вопрос:
     - Ты кем до армии работал?
     - Кочегаром.
     - А после армии куда пойдешь?
     - Да туда же.
    - А че не в гражданскую авиацию? Ты же самолеты любишь.
    - А там что, котлы такие же?
    Все моментально затихают, разговор становится интересным.
     - Нет, конечно, там и котлы небольшие и печи маленькие – в самолет большие не  войдут. Зато топятся только антрацитом, - (кузбасские ребята в антраците знают толк).
    - Да меня не возьмут, медкомиссию опять не пройду.
     - А там комиссию проходят только те, кто на летчиков да штурманов хотят учиться, а кочегаров и так берут.
     Хуснутдинов бешено вращает глазами, хочет дать понять другу, что его разыгрывают, но Галиакберов не замечает, он уже в мечтах в небе около своих огнедышащих печей.

     Любые пробелы в образовании или в знаниях быстро подмечаются и на этом часто происходят розыгрыши. Выражение «да ты перед армией с гор спустился на паровозы охотиться, там тебя военкоматские и отловили» было популярным.

     НЕУСТАВНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
     Между молодежью и стариками отношения складывались в соответствии с неписаным «уставом о неуставных отношениях». И все бы ничего (так оно было, так есть и так будет), да Жолобов в этом потворствовал старикам, решив с их помощью держать дисциплину во взводе. Малейшее неповиновение со стороны молодых сопровождалось зуботычиной, деньги, которые присылали родные, старики ездили получать на почту вместе с молодыми и оставляли им только по одному рублю. Солдатская зарплата (невеликие три рубля восемьдесят копеек, о других деньгах -  чуть позже) тоже изымалась с остатком в один рубль. Пили старики вместе с командиром и без него. Поначалу еще выполняли производственные нормы, но постепенно стали выходить из-под контроля. Могли в любое время бросить работу и пропасть до поздней ночи, а потом только слышно в их разговорах: «Чайка, Владивосток». На вопросы Жолобова, где они, оставалось только пожимать плечами, а про себя думать – «Что посеешь – то пожнешь».
     Молодежь свою дневную норму выполняла и без всяких стариков. И дисциплина без их участия поддерживалась – ребята еще не достаточно пообтесались. Но у Жолобова было свое мнение на этот счет.
     Стариков было шесть человек и мазу среди них держал Юра Чушев из Челябинска. За глаза его звали Чушкой – кличка, видимо, была дана ему стариками еще в те времена, когда он сам был молодым и зеленым.  Правда, один из стариков, очень спокойный по характеру Володя Рожин, держался особняком и молодежь не трогал.

     ЖЕНЬШЕНЬ
     Рядом с нашим домом находились какие-то склады и сторожем на них работал один дедок. Он повадился приходить по вечерам к нам (на складах дежурить ему было скучно) играть в домино и травить байки из своей жизни. От него я научился искусству изготовления самокруток из махорки (не путать с козьей ножкой – папиросы и сигареты одно и то же, но разница между ними есть).
     У Жолобова чем-то сильно заболела жена. Жены и семьи наших офицеров на трассу за мужьями не ездили, а оставались всегда в Хабаровске. Командир жил в вагончике рядом с нашим домом. Дедок пообещал сходить в сопки за женьшенем, жалуясь при этом, что и женьшень пошел уже не тот, и молодежь совсем другая (не то, что он был в молодости), и водка слабая. И хотя командир поил его вполне приличной водкой, в чем-то он был прав – привычную с залитой сургучем пробкой «Московскую» за два рубля восемьдесят семь копеек именно в это время заменили на новую по три рубля шестьдесят две копейки.
     Вернулся дедок из приморской тайги с здоровенным корнем женьшеня, чем-то действительно напоминавшем строение человека – голова, две руки, туловище, две ноги, только сильно волосатый. И здоровье жены командира поправилось – помог женьшень.

     ЗВЕЗДОЧКА
     Приехал из Хабаровска штабной офицер и привез для командира радостную весть о присвоении ему звания лейтенанта. Помимо второй звездочки на погоны командиру он привез и солдатскую зарплату. Обмывали звезду Жолобова втроем: вместе со штабным этой чести был удостоен и я. Доставать зубами из до краев налитого стакана звездочку не так уж и трудно.  Особенно после того, как выпьешь водку.
     На следующий день командир отмечал (или похмелялся?) присвоение звания со стариками. Мою зарплату он выдал мне накануне во время пьянки, не забыв при этом и командиров отделений, а про ребят не вспомнил. Сейчас же, изрядно накачавшись, он решил выдать деньги довольно оригинальным способом. Нетвердой походкой зашел в дом, вывалил кредитные билеты с мелочью на стол, и стал выдавать кому по три, кому по четыре рубля, совсем не заботясь о точности. А это и не имело никакого значения:  старики коршунами вились неподалеку и процедура «молодому рубль – старикам остальное» не изменилась.
     Не пойдет эта звездочка Жолобову впрок. Вася Митрюков, которого я вез из Новокузнецка и у которого Жолобов будет командиром взвода в Селихино, расскажет мне, что судом офицерской чести разжалован он будет опять до младшего лейтенанта.

     КАРТОШКА
     Тем временем лето катилось в сентябрь, и в нашей стране началась очередная кампания – битва за урожай.
      Вся история нашей бывшей страны (Россия – уже нечто совсем другое): это  непрерывная борьба с кем-нибудь, чем-нибудь или за что-нибудь. Просто работать было нельзя. Мы боролись: за качество и количество; за звание ударника коммунистического труда и отличника Советской Армии; за выполнение постановлений ЦК КПСС и пятилетних планов; за права негров и американских индейцев; за свободу Луиса Корвалана, Анджелы Дэвис, Конго и Вьетнама; за колоски на колхозном поле, железный лом и макулатуру; проводя бесчисленные часы на собраниях (партийных, комсомольских, профсоюзных) и заседаниях различных активов по выработке решений о претворении в жизнь, тактике и способах достижения результатов очередной кампании. В итоге рожались решения: «экономика должна быть экономной», «масло масляным», «водка горькой», а трилогия «Малая земля» хоть и тоньше «Войны и мира» графа Толстого, но события описаны более масштабно.
      От остатков последнего весеннего снега до первого зимнего начиналась борьба за урожай с двумя пиками: посевная и уборка. В эту пору в колхозах работали все: фабрики и заводы, гидроэлектростанции и научные учреждения, школы и институты направляли людей на неравную борьбу с сельским хозяйством. Токари, фрезеровщики, лаборанты, инженеры, бухгалтеры, школьники, студенты, доктора и кандидаты наук – все познали, что такое трудодни на колхозных полях. Не встречал я там только домохозяек, дворников и стоматологов.
     «Союзтелефонстрой» вместо своих работников направил на уборку картошки  далеко за Раздольное в район города Уссурийск наш взвод. Ах, какое это было удовольствие! Это был наш заслуженный отдых, это был курорт. Большое спасибо партии родной, лично генеральному секретарю имярек и устроившему нам санаторий предприятию связи.
     Прекрасная солнечная погода, молодая рассыпчатая картошка, деревенские молоко и сметана (ложка стояла не наклоняясь), свежие лук и мясо – у любого гурмана слюнки потекут, а тут молодые голодные парни, привыкшие к солдатской кирзе (не сапоги – перловая каша). А какой грунт! Лопата входила в него как в масло: такого в природе быть не может – забудь про лом и кирку. 
     Пришел конец не только уборки картошки, но и нашему пребыванию в Артеме. И едем совсем недалеко – в Находку.

                НАХОДКА

     Благодатный край, неповторимое Японское море, сопки с вьющимся по ним съедобным диким виноградом, мелькание морской формы – все это Находка: главные   торговые ворота на великом Тихом океане и единственный открытый для иностранцев порт советского Дальнего Востока.
          Поселили нас на южной окраине города в пустующем доме рядом с небольшой песчаной бухтой. Здесь я по настоящему увидел, насколько дальневосточные моря полны жизни. Заходить в воду надо очень осторожно, потому что все дно сплошь усыпано морскими животными: разнообразные звезды, ежи, невиданные даже по телевизору неизвестные мне существа. На тумбочках теперь у каждого вместо пепельниц стояли панцири рапана.
     К этому времени я уже сильно скучал по рыбалке. Иногда на скалах у выхода из бухты появлялись рыбаки и я обязательно к ним бегал. Рассматривал их снасти, наживки, какую рыбу они ловили, задавал вопросы. Но снасти так и не приобрел.

     СОЛДАТСКАЯ СМЕКАЛКА
     В Великую Отечественную войну в упорных боях под Смоленском наши части захватили территорию, где уже давно обосновались немцы и устроили большие склады горючего. А очень много техники гитлеровцев заправлялось спиртом. Эти склады как раз и были таковыми. Наши тоже стали заправляться трофейным спиртом, а заодно и принимать его за воротник. Началось пьянство. Командующий армией распорядился смешать спирт с керосином. Пьянство на какое-то время прекратилось, но потом возобновилось. Особисты провели расследование и выяснили, что один малограмотный русский солдат придумал способ разделения смеси спирта с керосином при помощи ведра, гвоздика и воды. К солдату, кстати, по распоряжению командующего армией не применили никаких дисциплинарных санкций.
     Находка окружена сопками и в городе достаточно спусков и подъемов. Проводили мы как-то кабель недалеко от овощной базы. Дорога к базе достаточно круто шла вверх, а возили на базу на стареньких открытых бортовых ГАЗонах заморские фрукты и овощи с прибывающих в порт кораблей. На подъеме к базе водители сбрасывали скорость и, натужно ревя двигателями, машины не спеша двигались вверх. И здесь сработала солдатская смекалка. В соответствии с проектной документацией был снят асфальт и выкопана траншея под кабель ровно на половину дороги (согласно СНиПам), но, (в нарушение  СНиПов) трубы под кабель не уложили и траншею не засыпали. Теперь водители на опасном участке переходили на первую передачу и тихонько проезжали мимо препятствия. Двое бойцов тем временем спокойно запрыгивали сзади в кузов и передавали вниз другим парням дары южной природы. Теперь наш дом по всем углам был завален арбузами, а с протянутых под потолком веревок свисали гроздья невиданных никем доселе бананов.
         
          КОНЕЦ ДЕДОВЩИНЫ
          Что такое деньги для солдата? То же, что и для всех остальных людей. Это возможность обеспечить себе не только жизненно необходимый минимум, но и внести какое-то разнообразие в свою подневольную жизнь. Родная страна этот самый минимум никак не обеспечивала. Еда, одежда, обувь и невеликие деньги на сигареты, спички, зубные щетки, порошки, бритвы и различные армейские причиндалы, продаваемые в военторгах: даже на эту мелочь советских рублей не хватало. Хорошо хоть годы военной службы включались в трудовой стаж на пенсию и при поступлении на дневное отделение в институт после службы были некоторые послабления.
     С какой больной головы первый президент России Ельцин отменил включение в трудовой стаж годы срочной службы? Почему он посчитал, что два года жизни можно запросто украсть у человека ничего не дав взамен?
     Рассматривая историю трудового законодательства и армейского законотворчества нашей бывшей и нынешней страны в отношении солдат срочной службы убеждаешься, что какие ни было нововведения только ухудшали их положение, за единственным и безусловным исключением (тут надо отдать должное государству): снижение сроков службы. Еще в шестидесятые годы за солдатом сохранялось рабочее место, с которого его призывали в армию. А замена натуральной выдачи махорки или дешевых сигарет на денежное довольствие? Не изменялся, к сожалению, в лучшую сторону и никем не писаный «устав о неуставных отношениях».
      Даже переход на новую форму одежды во время нашей службы отрицательно воспринимался в частях. Все любыми правдами и неправдами старались достать залежавшиеся на складах гимнастерки старого образца. Я за всю службу так ни разу и не одел новой формы: близость к армейским складам в недалеком будущем сыграет свою роль.
     Так к чему я неторопливо, с отступлениями, подбираюсь. Опять же к деньгам. Заработную плату срочникам в армии платили только в военно-строительных отрядах (ВСО). По большому счету мы ничем не отличались от военных строителей, просто специализировались на кабельной связи, но де-юре были строевой (не строительной!) частью. А лопаты, ломы и кирки у нас были такие же. Но был в нашей системе военно –восстановительного управления один хитрый шестьсот шестой приказ. По этому приказу в целях материальной заинтересованности гражданские организации, для которых мы выполняли работы, платили нам премиальные за перевыполнение плана. И чем выше перевыполнение, тем больше премия. И из Артема нам перечислили деньги за два месяца работы, не забыв приписать излишние объемы за ударный труд на картофельных полях. Приписками занималась вся страна и в этом не было ничего удивительного.
     А суммы отличались на порядок от армейских. Когда Жолобов позвал меня к себе и выдал шестьдесят рублей, я тут же задумался и не стал уходить. Надо было решать вопрос со стариками. Если я получил шестьдесят рублей, то ребята получат не намного меньше. И состоялась беседа с командиром, посвященная отъему денег у молодежи стариками. Жолобов воспринял все спокойно и пообещал, что стариков приструнит. В разговоре я понял, что ничего нового я ему не сообщил и уверенности своим обещанием он мне не прибавил.

     Расставив ребят по рабочим местам, я отправлялся осматривать близлежащие окрестности города. Военных частей в Находке не было, не было и патрулей. Можно было гулять совершенно спокойно. Во время своих странствий по городу я познакомился с одним моряком торгового флота. Был он не из местных, возрастом чуть-чуть постарше меня, жил в общаге совсем недалеко от нас. Ему очень нравилось щеголять в военной форме, а я был совсем не против морской. Ростом и телосложением мы были одинаковые, я приходил по вечерам к нему в общежитие, мы переодевались, выпивали вина и болтались по городу или шли на танцы.

     Так и в этот раз, получив высокие премиальные, я намылился к другу морячку. Возвращаясь затемно, еще на подходе к дому увидел свет над столом во дворе и услышал громкие разговоры. «Старики гуляют» - подумал я. И вдруг как из-под земли передо мной вырос Белорецк в явном подпитии. Он мне и поведал, что случилось во время моего отсутствия.
     А произошло следующее. Командир выдал премию и уехал. Старики на зарплату молодежи не посягнули. Сдержал слово Жолобов, провел разъяснительную беседу. Но без промедлений направились в магазин и начали пьянствовать водку. Хорошо нагрузившись, оскорбленные в своих лучших чувствах, они решили, что пора заняться моим воспитанием. Пьяный Чушка стал бегать по дому и вокруг него с криками «Где Потупчик! Убью гада!». Ай да Жолобов, ай да командир. Как же это он увещевал стариков, если сразу же был обозначен виновник их низкого падения.
     До этого между мной, командирами отделений и стариками был холодный нейтралитет. Они нас не трогали, мы их не замечали. Если уж взял командир тяжелую ношу опеки над ними, так пусть его балуется. А в этом случае повел себя двулично: и поборами запретил заниматься и фамилию мою к этому пристегнул.
     С молодежью отношения у нас были нормальные, как могли их защищали от стариков. Но без участия и поддержки офицеров это был сизифов труд. Сержанты такие же солдаты срочной военной службы, наделенные командирскими полномочиями, только находящиеся между рядовыми и офицерами. Причем к первым они гораздо ближе, чем ко вторым.
      Не найдя меня, старики стали мордовать первых попавших им под руки. И вот тут они просчитались. Молодежь уже была к этому готова и другими они уже стали. За недолгие месяцы службы появились неформальные лидеры: Володя Кузьмин и Гена Дудкин из Казани, Вова Макагончук (армейская кличка Чук) из Кемерово. У них, как видно, «совещание в Филях» было проведено, все оговорено и к этому памятному дню оппозиция была готова дать отпор. Как оказалось, и мои потуги были ни к чему – денег они бы и сами не отдали.
     Только старики стали вымещать злобу на одних из первых, как лидеры во главе с Чуком тут же вступились за них, а за ними потянулись и остальные. Началось массовое избиение старослужащих. Сила действия равна противодействию. Маятник качнулся в другую сторону, но, нарушая все законы физики, с гораздо большей силой. Все было закончено «быстро и качественно». Избитых до бесчувствия (к тому же пьяных) стариков растащили по кроватям и оставили очухиваться до утра. А сами побежали в магазин за вином и водкой отметить победу.
     Вот что вкратце рассказал мне Белорецк.
     Подошли к ярко освещенному столу перед домом. За столом, уставленным бутылками и легкой закуской, сидела молодежь, де-факто потерявшая этот статус хотя бы на какое-то время. Уже порядком захмелевшие, они на перебой стали то ли рассказывать, то ли объяснять произошедшее, тут же налив мне полный стакан. «Командир, Чушка тебя искал и грозился убить», «Они сами первые начали», «Они Галиакберова стали бить, а мы вступились» доносились фразы. Приняв на грудь, я пошел посмотреть на результаты их активной деятельности. Лица стариков напоминали хорошие отбивные и все они мирно спали. Видать приняли очень хорошо. У кровати Вовы Рожина я остановился. Хотя он и выглядел не в пример остальным гораздо лучше, но синяки были.
     - А его за что?
     - Да просто рядом стоял и попал под руку.
     Володя Рожин, имея статус старика, по духу своему был просто старослужащим, не пользующимся никакими неписаными правами стариков, и никогда молодежь не обижавший. Но оказался в ненужное время в ненужном месте.
      
     28 октября 1970 года мне исполнилось девятнадцать лет и в этот день мы уезжали из Находки. Днем сходили на море и на прощанье искупались. Холодная вода обжигала. От Находки через уже знакомые места (Смоляниново, Шкотово, Артем) до станции Угловая и на поезд Владивосток – Хабаровск. День рождения отмечал уже в поезде.


                ХАБАРОВСК

     В Хабаровске мы воссоединились с двумя другими взводами нашей первой роты. Работу по городу часто проводили совместно. Однажды Саня Пейсахис разделывал кабель и то-ли ножом, то-ли броней кабеля располосовал себе руку по самое некуда. Я был рядом и бросился помогать ему унять кровь, но она хлестала, и мы стали искать, где бы ему могли оказать первую помощь. В итоге нашли что-то напоминающее медицинское учреждение и ввалились туда в грязной рабочей форме. Пациентками были почему-то одни женщины, но нам было не до размышлений. Мы требовали помощь, которую нам все-таки оказали. Только потом до нас дошло, что мы попали в женскую консультацию. А с рукой у Сани все обошлось.
     В день Великой Октябрьской Социалистической Революции (7 ноября) мне присвоили звание старшего сержанта и наградили знаком «Отличник Советской Армии». Старшина роты Тараненко, увидев меня после возвращения из Приморья, только покачал головой. Уезжал я туда молодым коротко стриженым сержантом в широченных галифе, а вернулся весь ушитый, бакенбарды ниже скул и каблуки на сапогах семь сантиметров. В части появились незнакомые ребята с трассы и меня принимали за дембеля: и по виду и по званию я к этому подходил, вот только годами службы не вышел.
     Меня стали постоянно назначать в наряд дежурным по кухне. Обычно это делали сверхсрочники и офицеры, но их, как всегда, не хватало и дежурство стало моей чуть ли не обязанностью. Близость к кухне для солдата не имеет минусов, в осадке только плюсы. По приезду в Хабаровск между мной, Сашей Пейсахисом и Мишкой Масловым возникла тесная армейская дружба. Во время ужина я теперь старался побыстрее покормить дежурного по части и кухня становилась для Сани, Мишки и меня чем-то вроде нынешнего ночного клуба. Повар нажарит мяса или котлет, мы наберем водки и можно спокойно сидеть и говорить за жизнь хоть до утра. Никто здесь тебя уже не потревожит.
     В Хабаровске униженные старики вкупе с дружками из других взводов могли поступить непредсказуемо. Все солдаты части уже знали про этот случай в Находке и ждали развязки. Я думаю, что возобладал самый обычный здравый смысл. Дембель рядом: дом, родные, близкие, а дисциплинарный батальон или тюрьма надолго все это отодвинут. И старики спокойно разъехались по домам.
     В декабре из мурманского Заполярья к нам в часть прислали команду парней, прослуживших там по одному году, из ликвидированного артиллерийского полка. Ими стали доукомплектовывать нашу роту взамен ушедших дембелей.
    Наша родная страна ни на йоту не отступала от выработанных принципов: чем дальше солдат от родного дома, тем служится ему лучше. Сибиряки должны служить на Украине, а прибалты в пустынях Средней Азии. Якутам лучше всего дышится на Кавказе, а полуостров Крым по климатическим условиям очень близок к Таймыру. Слов нет, страна большая и всем не угодишь. Но с Кольского полуострова совсем не обязательно везти ребят на Тихий океан, можно ограничиться и Уралом.

     ПРЕЛЮДИЯ К КАМЧАТКЕ
     Взвода и роту полностью укомплектовали и вдруг меня вызывают к начальнику штаба.
     Начальник штаба майор Романов – личность в батальоне неоднозначная и легендарная. Худой, не высокий, с черными волосами с проседью и щеточкой чаплинских усов под орлиным носом офицер с большими (опять же чаплинскими) актерскими способностями. На утреннем разводе, если накануне было какое-нибудь происшествие и выявлены зачинщики, наказуемые ставились перед строем и начинался «театр одного актера», где Романов исполнял все роли, артистически подражая всем участникам события, подробно передавая все детали, и по ходу действия оценивая степень тяжести деяний «сценаристов», обеспечивших ему очередной спектакль. Даже его отборный мат, непременно сопровождавший выступление, воспринимался легко и с улыбкой.
     У Романова уже были командир роты капитан Сивачев и старшина Тараненко. И рисует начальник штаба нам следующую картину: склады, которыми заведовал какой-то сверхсрочник, остались безнадзорными, и поэтому заведовать ими назначается Тараненко, а старший сержант Потупчик назначается старшиной роты вместо Тараненко. А поскольку через неделю рота опять разделяется: взвод Жолобова уезжает в Комсомольск-на-Амуре, а взвода Азаревича и Кушнира на Камчатку в Петропавловск вместе с замполитом Хазарьянцем и старшиной Потупчиком, то необходимо до отъезда произвести кое-какие изменения в личных составах взводов.
     Опять неожиданный поворот судьбы, да какой! Не назначение старшиной роты, это неплохо, но Хабаровском я был уже сыт по горло, вкусив вольной жизни в Приморье. Здесь совсем другое. Вы только попробуйте повторить это слово не торопясь, по слогам: «Кам-чат-ка», попробуйте на вкус каждый слог этого слова и тогда поймете, какие чувства я испытал.
     В казарму лечу как на крыльях. В канцелярии сидит грустный Саня Пейсахис и то ли штудирует устав гарнизонной и караульной службы, то ли думает о девках.
     - Товарищ сержант, почему не встаете при появлении командира?
     - Да иди ты…,- нехотя отзывается Саня.
     - Я пойду, да тебя с собой не возьму. Товарищ сержант, отвечать по уставу, а то не узнаете радостную весть.
     - Ну че там в штабе…, – тянет свою песню Саня.
     - Че, че, - не выдерживаю я, - на Камчатку едем!
     По-моему, эта новость сразила его, хабаровского старожила, куда сильнее, чем меня.

     В составе взводов по неизвестному никому принципу произвели некоторые изменения: так, Чука отправили во взвод к Азаревичу, а Леню Александрова командиром отделения к Жолобову. Кушниру неожиданно дали штатного киномеханика части Колю Сотникова, а Азаревичу - Дмитрука (Димыча) – личного водителя командира части подполковника Рыбкина. Чем отцы-командиры это посчитали (поощрением или наказанием) неизвестно. Зато для всех остальных в этом вопросе ответ был однозначный.
     Еще совсем недавно с Саней Песахисом и Мишкой Масловым мы отмечали у Коли в кинобудке Новый Год. Сане 31 декабря вручили квитанцию на посылку от родных и пришлось ему бежать буквально на «падении флажка» через забор в самоволку на почту. Зато какой был праздник с домашними вкусностями!
     Жолобов с моим бывшим взводом уехал в Комсомольск, Кушнир с Саней и отделением бойцов улетели на Камчатку готовить жилье для взводов, а мы должны вылететь через неделю в подготовленное жилье.
   
     Ни через неделю, ни через две мы не вылетели. Камчатку накрыл мощнейший циклон и пурга, которая длилась одиннадцать дней. Что такое пурга на Камчатке? Это разгулявшаяся стихия, идущая на полуостров со стороны Тихого океана. Это надо видеть, но попробую хоть немного описать.
     На Камчатке зимой не бывает сильных морозов, особенно в южной части. Виной всему океан и циклоны. Они приносит на полуостров теплый воздух, насыщенный влагой. Сильный ветер с огромной снежной массой налетает на сушу и начинается нечто невообразимое.
     Прекращает полеты авиация, прерывается автомобильное сообщение, огромные сугробы вырастают до четвертых этажей домов, припаркованные автомобили засыпает полностью и только владелец знает, что это не совсем сугроб, что под ним еще и кое-что находится. И еще одна беда: очень теплый воздух. Тогда влажный снег не ссыпается с препятствий, а начинает сантиметр за сантиметром, как штукатурка, налипать на провода, крыши и стены зданий. Провода рвутся, хлипкие крыши и стены рушатся.
     После пурги много сил и времени уходит на ликвидацию последствий: восстановление связи, расчистку дорог и прочих засыпанных коммуникаций. Если главные дороги расчищаются полностью и возобновляется двухстороннее движение, то второстепенные только на одну полосу. Делаются тоннели с многометровыми стенами и разъезды в них. Когда едешь по таким дорогам, ничего, кроме снежных стен, не видно, а повстречавшись со встречным автомобилем, кто-то начинает сдавать взад в ближайший разъезд.
     Однажды, когда мы уже обосновались на Камчатке, случилась очередная пурга и мы болтались по казарме, играли в карты, ходили по натянутым веревкам в туалет и столовую, помирая со скуки, к нам ночью ввалился взвод пехоты в полной боевой амуниции во главе с молодым лейтенантом. Какая-то дурная армейская голова накануне пурги решила устроить учения, не вняв предупреждениям синоптиков. Началась пурга, взвод три дня блуждал в сопках, двигаясь и днем и ночью с короткими привалами. Лейтенант боялся, что бойцы замерзнут при долгой ночевке.
     Когда я буду жить на Крайнем Севере на Ямале, ночевки в тайге при тридцатиградусных морозах не будут представлять для меня никаких трудностей. Настелив на снег еловых лап, я буду мирно спать у костерка из сырой вымороженной (только из сырой!), правильно уложенной березы. На Севере есть поговорка: северянин не тот, кто не боится мороза, а тот, кто тепло одевается.
     Ночью взвод каким-то чудом набрел на нашу казарму. Ребята были измождены до предела. Нас в казарме было шестьдесят человек, а их тридцать. Мы накормили их хлебом. Тесниться нам не пришлось, поев они замертво завалились, не раздеваясь, на пол, свалив боевое оружие в угол.
     К утру пурга стихла, и мы проснулись при ясной солнечной погоде. Уставшая пехота не шевелилась, и мы не преминули воспользоваться случаем. Похватав автоматы, пулеметы и минометы, выскочили на улицу и сфотографировались.
     Уже в нынешние времена эти фото я выставлю в «Одноклассниках», а Вася Митрюков, всю службу проведший в амурской тайге, увидев фотоснимки наших бойцов и своих земляков с оружием в руках, будет пытать меня: как же это мы ухитрились не только долбать ломами мерзлую землю, но и защищать тихоокеанские рубежи нашей Родины.



                КАМЧАТКА

                ПЕТРОПАВЛОВСК-КАМЧАТСКИЙ

     КОМЕНДАТУРА
     Всему приходит конец, как и пурге, не пускавшей нас на Камчатку. Наконец-то мы вылетели и благополучно приземлились в Елизово, главных воздушных воротах Камчатки. Из Елизово в Петропавловск-Камчатский и дальше в поселок Нагорный, где нас поселили в части саперов на отшибе. Здесь уже Саша Пейсахис с отделением бойцов, измученным долгим бездельем во время пурги, ждали нас, как из печки пирога. Казарма была полностью готова к нашему приезду.
     Оба взвода стали заниматься восстановлением всего порушенного пургой, восстанавливать связь и выкапывать камчадалов из снежного плена. Одноэтажные дома на окраинах Питера и в поселках занесло по самые крыши и из-под снега торчали только печные трубы, а к входам в дома вели снежные норы.
     И вот тут мы столкнулись с большими трудностями в лице комендатуры.
     Солдат, готовясь к военным парадам, даже во время тренировок на строевом плацу, несомненно, должен быть образцом: сапоги, пуговицы и пряжка ремня начищены до блеска, белый подворотничок, ворот гимнастерки или парадного мундира застегнуты наглухо, а лицо бравым.
     Когда я работал в Приморье, телефонное начальство выдало нам черную рабочую одежду (брюки и куртку), что вкупе с черными сапогами и добытими кое-кем черными пилотками подводников производило неизгладимое впечатление. Еще для работы была простая бэушная солдатская форма. И никакие военные власти это не тревожило, так же, кстати, как и в Хабаровске.
     Комендант Питерского гарнизона считал, что разницы между военным парадом и рытьем траншеи или ямы под якоря для радиовышек на глубину два с половиной метра не существует никакой. Даже мрачные темные подземные глубины должны освещаться блеском надраенной солдатской бляхи. Любую тяжелую работу: в траншеях, на вершине телефонного столба, в глинистых карьерах, солдат должен выполнять в чистой выглаженной форменной одежде, с подшитым воротничком, наглухо застегнутым. А при появлении патрульного офицера, если глубина кабельного колодца еще не достигла высоты солдата, он должен спешно выскакивать наверх и, в соответствии со строевым уставом, чеканя шаг, поднимая прямую ногу с вытянутым носком, приблизиться и доложить старшему наряда, в соответствии с уставом гарнизонной и караульной службы, чьих он будет и кто таков. Да еще и предъявить документы, по какому такому праву и чьему приказу он долбит здесь мать сыру землю.
     И стали патрули охапками хватать наших ребят и грузовиками увозить в комендатуру. И спасу не стало никакого: сегодня их вытащат из комендатуры, а завтра они снова там. И продолжалось это довольно долго. Никакие увещевания не помогали.
     Главнее армейского могло быть только начальство партийное. А для партии решение хозяйственных задач куда важнее, нежели военная форма одежды. И пострадавшему полуострову рабочие солдатские руки были важнее начищенных сапог. И все срослось. Военная комендатура не небожители. Квартиры они получали от того же обкома. В очередной раз спасибо партии родной, можно было спокойно работать, не опасаясь быть повязанным. И патруль, завидев наших парней, поспешно переходил на другую сторону улицы, дабы не испытывать стыда от внешнего вида солдат войск связи.

     ПОЛИТОТДЕЛ
     И хотя Питерские вояки от нас отстали, но не забыли.
     Я подхватил сильнейшую ангину, а от нее осложнение, в результате которого у молодого парня развился радикулит. Ангина прошла, а радикулит отвязался не скоро и я болтался по казарме на полупостельном режиме. А тут еще заболел наш замполит и я ходил его проведывать. Болел он сильно, почти не вставал и я просиживал около его койки, проводя время в беседах. Рассказывал он мне про свой завод в Краснодаре, на котором работал, про любовь к армии, в которую хотел попасть и в конце концов попал.
Спокойный, уравновешенный, мягкий, интеллигентный замполит разительно отличался от всех офицеров, которых я знал. Ближе всех к нему был мой командир Савиных в Ангарске, но и тот, поняв, куда он попал, и что хода назад нет, усиленно готовился к поступлению в военную академию, чтобы хоть как-то изменить свою судьбу. Хазарьянц из армии не рвался – он ее любил.
     Вот и в это утро после завтрака я проведал замполита и вернулся в казарму, по которой болтался тоже приболевший Саня Пейсахис. Саня замешкался около дверей, а я прошел в дальний конец казармы к своей койке и услышал какой-то шум около входа. Оглянулся и увидел картину: ко мне в пол оборота стоит офицер с двумя широкими полосами на погонах, а перед ним по стойке смирно вытянулся Саня. От греха подальше ныряю под одеяло, укрывшись до подбородка – авось нелегкая пронесет. Полковник идет по казарме, Саня семенит за ним и останавливаются они около моей койки. Делаю больное и страдальческое выражение лица. Офицер смотрит на меня и переводит вопросительный взгляд на Саню.
     - Больной, товарищ полковник, позвоночником страдает, сейчас придет машина и будем эвакуировать в гарнизонный госпиталь, - следует доклад.
     В позвоночниках полковник не разбирается и я перестаю его интересовать. Молодец Саня, и доложил как следует, и должности со званием не обозначил. А полковник начинает гонять Саню на предмет облика сержанта Советской Армии и через несколько минут он становится похожим в широченных галифе на новобранца. Начальство удаляется, пообещав нас не забывать.
     И только тогда я узнаю, что нас посетил высоким присутствием начальник политотдела Петропавловского гарнизона полковник Калинин.
     И ведь не соврал гарнизонный начальник, не забыл нас. Через неделю нам привезли кучу наглядной агитации и радостный замполит Хазарьянц назначил Саню ответственным за политическое воспитание бойцов непосредственно в казарме. Теперь вместо знатных ивановских ткачих из журнала «Огонек» и упитанных доярок из журнала «Смена», у нас на стенах красовались портреты вождей мировой революции и всех членов Политбюро.

      ПИТАНИЕ
      Мне надо было решить вопрос питания. Бойцы роты были разбросаны по городу и накормить их  обедом стало большой проблемой. Собрать всех, привезти в столовую и развезти по местам – большая потеря времени. Пробовал обеспечивать обедом прямо на местах, но и из этого ничего хорошего не вышло. А выход нашло телефонное начальство: стали выдавать каждому по три рубля на обед. Ах, какое это было золотое время для солдата. Вы только подумайте: министерство обороны выдавало три рубля с небольшим в месяц, а добрые дяденьки из министерства связи по три рубля в день.
     Вот еще и за это я люблю нашу милую бывшую страну: за ее непредсказуемость (вроде бы все расписано, все устаканено, параграф к параграфу, пункт за пунктом), а здесь на тебе – на жизнь солдату три рубля в месяц дать можно, но как-то немного жалко денег, а на обед каждый день по трояку: вставай в очередь, не толпись, советской валюты много – на всех хватит. Из крайности в крайность, но крайность последняя - очень даже приятная для солдата.

     СОПКИ
     Вместе с Саней Пейсахисом и Мишкой Масловым, когда выдавалось свободное время, мы обследовали близлежащие окрестности. Хорошо в сопках. Весеннее солнце пригревает, на снежном фоне белоствольные березы, искривленные беспощадным ветром. С перевала открывается вид на какой-то поселок. Спускаемся вниз и в магазине узнаем название – Кирпичики. Покупаем легкое болгарское вино, хлеб, «Беломор». В сопках становится еще лучше и теплее.
     В Туле самовары и пряники, в Вологде кружева, в Иваново ткачихи, в Ижевске автомат Калашникова. Камчатка – край вулканов, гейзеров и лосося. И я бы добавил – пурги. Вулканы: вот они рядом как на ладони – Корякская, Авачинская, Козельская сопки (вулканы и горы здесь называются сопками). Горячие источники и лосося мы еще увидим. Пургой сыты по горло, а результаты пурги под ногами: идешь с сопки на сопку как по асфальту. Штормовой ветер так уплотняет снег, что многометровый слой становится единой твердой массой.

                КАМЧАТКА

                ЕЛИЗОВО

     В конце апреля принимается решение о переводе взвода Азаревича в Елизово, а вместе с ним и меня. Остальное ротное начальство остается в Питере. С сержантами Володей Балакиревым, Володей Шкутой и Валерой Муратовым выезжаю туда на предмет обследования и подготовки жилья для взвода. И сразу в глаза бросается контраст между двумя городами (Елизово, тогда еще поселок, в недалеком будущем станет городом, достигнув в своем расцвете отметки в сорок тысяч жителей, я буду называть городом).
     Из Питера выезжали по привычным тоннелям из снега, а в Елизово увидели лишь жалкие его остатки. «Вулканы землю подогревают», - как то почтительно говорят ребята. Разница поразительная. Совсем недалеко видно стадо коров, щиплющих прошлогоднюю пожухшую траву. Причины не знаю, но на расстоянии всего в тридцать километров мы попали совсем в другой мир.
     Поселили нас в артиллерийской кадрированной части, опять же на отшибе, как и у саперов, у подножия сопки. Прямо из сопки около дома бил родник, который будет нам и водопроводом и умывальником. Слегка поднявшись вверх и пройдя по склону сопки, можно было спуститься вниз и попасть в долину реки Авача, о которой рассказ впереди.
     В те годы кадрированной называли часть, в которой офицеров было как собак нерезаных, а солдат с гулькин нос. В этой части так и было. Солдаты занимались хозяйственными делами, возили офицеров, кормили их и охраняли артиллерийские склады. Чем занимались офицеры – не знаю. Но в футбол они играли здорово. У них было хорошее футбольное поле и мы все лето с ними играли, так ни разу и не выиграв. Их команда состояла (все одиннадцать человек) сплошь из молодых лейтенантов. И возрастом, и спортивной подготовкой, и статью, и мастерством они были выше нас. А у нас был один Степа Азаревич, но в футбол он не играл.

     РАДИОГОЛОСА
     Работали мы на радиостанции в поселке Заречном, попасть в который можно было переехав по мосту через Авачу.
     Все мы в те годы слушали вражеские радиоголоса. Би-Би-Си, «Голос Америки» и прочие вели неустанную пропаганду буржуазного образа жизни, разлагая советскую молодежь. А камчатская радиостанция в Заречном занималась контрпропагандой, ведя передачи через океан и разлагая молодежь американскую. Одна из передач называлась «Голос Родины». Мы ее часто слушали. Было просто интересно – все новое привлекает.
     Попасть на территорию радиостанции можно было только по пропускам, которые нам срочно выправили. А попасть в разбросанные по станции корпуса можно было только по пропускам других категорий, причем в каждый корпус своя категория допуска, которых у нас не было. Осуществлялся строгий охранный режим сверхсекретного объекта. Каким образом мы слушали «сверхсекретные» советские передачи, не буду рассказывать, пусть это останется моим маленьким секретом. В самих передачах ничего секретного не было: в них просто рассказывалось, насколько у нас живется неграм лучше, чем у них.



     ВЕСЕННИЕ ДЕМБЕЛЯ
     Когда после издания весеннего приказа собрались уезжать наши дембеля (сержанты Шкута и Балакирев, Олег Никифоров, водила Димыч), мы вместе с ними обсуждали возможные маршруты их отъезда. Можно морем плыть до Владивостока на теплоходе «Советский Союз» и дальше поездом до дома, можно самолетом до Хабаровска и поездом далее, а можно и напрямую самолетом до дома.
      Первый вариант самый дешевый, денег за проезд платить не надо, но очень долгий. Сначала плыть морем, потом по всей Транссибирской магистрали – а ехать всем надо было за Урал, а Володе Шкуте аж в северную столицу. В оба других варианта надо вкладывать свои личные деньги и немалые. Так уж получалось, что весеннему призыву увольнение выпадало на время, когда льготы для солдат срочной службы не действовали. То ли дело моему осеннему призыву: лети куда хочешь, не выкладывая ни копейки. Именно тогда, узнав рейсы самолетов, я решил, что через полгода полечу в Хабаровск, а из него в Уфу.
     Не знал я еще, что в Хабаровск полечу, но гораздо раньше. А из Хабаровска не полечу, а поплыву, и поплыву в противоположную от Южного Урала сторону.

     НОСТАЛЬГИЯ
     Владимир Феликсович Шкута был заядлым битломаном. Услышав в городе из открытого окна песню группы «Битлз», он останавливался, как вкопанный, и никакой силой его нельзя было сдвинуть с места. В мае Феликсович загрустил (именно так я его чаще всего называл, а он меня в ответ Константинычем, хотя все остальные звали старшиной до самого дембеля, даже на Амуре, где должность у меня будет другая). Чем ближе был дембель, тем сильнее грусть и ностальгия по родному Питеру (не камчатскому) и любимой группе овладевали им. Чтобы как то отвлечь его от грустных мыслей, я брал бутылку водки, мы поднимались на сопку и среди весенних берез вели неспешные беседы за жизнь и за группу «Битлз». От него я и узнал их историю. Больше бутылки брать было нельзя – он и от небольших доз достаточно хорошо хмелел. Потом мы шли в казарму к артиллеристам.
     Командир артиллерийской части был мудрым и хозяйственным мужиком. В давние времена на Камчатке все продукты были привозные. А возить морем проще всего консервы, макароны, крупу и сахар. От съеденных консервов оставались стеклянные банки, которые вывозились на свалки: девать их было некуда. Не таков был артиллерийский командир. На территории части, благо ее хватало с избытком, рылись многометровые рвы, в которые аккуратно укладывались банки согласно их калибру (применим армейский термин). За многие годы будущий «солдатский Клондайк» вырос до неимоверных размеров. Плоды многолетнего труда принесли свои дивиденды в шестидесятых годах, когда в ногу со временем на Камчатку шагнула перерабатывающая сельскохозяйственную и рыбную продукцию промышленность. Было построено много консервных заводов, а завозить банки с материка не так-то просто. И спрос превысил предложение.
     Дальновидность командира была оценена многими камчатскими заводами. У ворот части в очередь выстраивались грузовики, желающие получить и свою толику армейского богатства. Все было у заводов для выполнения производственного плана, не было только банок. Всем, от директора до вахтера, эти банки были как глоток чистого и свежего воздуха, от них зависело их материальное благосостояние, которое, по очередному решению партии, должно было неуклонно повышаться.
     Деньги, получаемые от продажи банок, проходили мимо цепких рук военного ведомства и командир тратил их по своему усмотрению. Хотя, если хорошо подумать, банки были частью военного имущества, поскольку поступали по ведомости как неотъемлемая часть пищевого довольствия. Особо зловредный военный крючкотвор мог бы и указать командиру на это и применить санкции, но такого не нашлось. Не смейтесь, я присутствовал на собраниях, где выдвигались и обсуждались вполне серьезно и более абсурдные обвинения. Можно вспомнить старый советский фильм, где шли разборки на комсомольском собрании, а один из присутствующих к обвинениям добавлял: «А если бы он вез патроны?», правда, в ответ он получил: «А если бы он вез макароны!»
     Деньги были потрачены на многие полезные для солдат вещи, которые в частях отсутствовали, и, по мнению военного ведомства, были абсолютно не нужны. Такими «ненужными» вещами у артиллеристов был отличный спортивный инвентарь, очень даже приличный магнитофон, бильярд, библиотека. Тратились деньги на праздничные обеды для солдат, культурные мероприятия. Феликсович вел меня вниз с сопки к магнитофону.
     Самым большим официальным развлечением по вечерам в казармах хабаровской и ангарской частей были: чтение работ вождя революции Ленина, уставов всех видов, и газет «Красная Звезда» и «Правда». А здесь, пока я гонял шары с артиллерией, захмелевший Феликсович с упоением слушал свою любимую группу. Изредка по его щеке сползала слеза, но лик был просветленным. После таких вечеров он на несколько дней приходил в себя до следующего приступа ностальгии.

     ДЕМБЕЛЬСКАЯ ФОРМА
     Сержант Володя Балакирев был из столицы Мордовии Саранска. При знакомстве после имени он обычно с улыбкой говорил: «Студент второго курса МГУ». И с еще более широкой и радостной улыбкой, после некоторой паузы, добавлял: «Мордовского государственного университета» и заразительно смеялся.
     Отправляясь на Камчатку и затариваясь всем необходимым на хабаровских складах, я приметил у Тараненко пару комплектов формы старого образца. И, не смотря на то, что мне до дембеля было трубить и трубить, выпросил их у него для себя. Такой дефицит уже напрочь исчез с армейских складов. А новую форму я терпеть не мог.
     Каждый дембель сам решает, в чем ему ехать домой. Большинство на этом заморачивается, а кому то и до фени.
     Володя хотел соответствовать и я не пожалел своей заначки. Правда договорился с ним, что он пришлет ее мне обратно. Роста мы с ним были одного, но по комплекции я ему уступал. «Укоротишь, не воротишь, - говорил портной, - У Берлина в три аршина будет фронт длиной» (кажется, С.Михалков). Здесь все наоборот: после него мне ее надо было ушивать. Но это дело плевое, в этом каждый солдат большой мастер.
     Летом Володя пришлет мне эту форму из Саранска и в декабре она во второй раз съездит на дембель: теперь в Уфу.


     СПАСИБО ДЕМБЕЛЮ
     По каким-то очередным старшинским делам еду на ГАЗоне в Питер. Управившись с делами и разузнав, где работают мои друзья, нахожу в городе Мишку Маслова с Саней Пейсахисом. Тянем жребий на спичках и в магазин выпадает бежать Сане. Хотя бежать не надо: я великодушно выделяю ему автомобиль с водителем.
     А дембель идет полным ходом. Два раза в год во время демобилизации воинские части на Камчатке осаждают, с разрешения начальства, зазывалы – представители разных предприятий, остро нуждающихся в молодых рабочих руках. Знания и квалификация не имеют значения: была бы голова да руки, а остальному научим. И зарплату предлагают немалую и ведь не врут, подлецы.
      Камчатка относится к районам Крайнего Севера (все правильно, эти два слова так и пишутся с больших букв) и за заработанные, к примеру, двести рублей (деньги в ту пору очень даже немалые, но на Севере платившиеся) государство доплачивало еще триста льготных рублей (районный коэффициент и северная надбавка) за работу на Крайнем Севере. А еще надбавки за подвижной характер работы, за полевые условия и набиралась такая радужная цифра, которая многим парням, особенно из колхозов, даже и в мечтах не представлялась возможной. И многие вербовались на три года (после трех лет работы оплачиваемый отпуск на полгода и проезд в любую точку страны бесплатный), получая при заключении договора, даже не приступив к работе, подъемные в виде месячного оклада (еще одна льгота). И Петропавловск наводняли дембеля, еще не успевшие купить гражданскую одежду, но уже начавшие на радостях с большим рвением пропивать полученные подъемные.
     Именно в эту пору Саня, вытянув несчастливый жребий, двинул в магазин. Неся бомбы (бутылки вина по 0,8 литра) на обеих руках как поленья (какой-то доброхот помог солдатику – уложил), он на выходе из магазина на крылечке столкнулся с грозным питерским патрулем. У расхристанного, расстегнутого до пупа Сани на принятие верного решения были секунды. И он не растерялся.
     - Товарищ лейтенант, выпьем за пресвятую мать демобилизацию!
     - Давай, сержант, давай, иди скорее с глаз долой, - процедил сквозь зубы лейтенант.
     Период демобилизации комендатура сильно не любила. Дембеля хватать и тащить в комендатуру себе дороже. На губу не посадишь, а матюков от дежурного получишь по самое некуда. А пьяный дембель и по морде съездит, вспомнив все свои былые обиды.
     И Саня, не теряя времени, легкой трусцой завернул за угол, где в машине его поджидал Димыч. Один из тостов в тот день мы подняли за лейтенанта, не расстроившего нашу дружескую попойку.

     ЛОСОСЬ
     Ушли дембеля, наступило лето. Работаем в городе и на радиостанции, от которой нам выделили водителя, молодого парня -  в недавнем прошлом солдата. В разговорах с ним выясняется, что оба мы заядлые рыбаки.
     Еще во втором классе я поймал своего первого подлещика весом на полкило. А в четвертом классе был выловлен язь на килограмм, за что я был нещадно выпорот, так как обещал прийти с рыбалки до обеда, а явился под вечер. Порка результата не дала, увлечение мое на этом не закончилось. А служба в армии устроила большой перерыв в рыбалке.
     Водитель меня уверил, что как только начнется ход лосося, он мне скажет. И через некоторое время он заговорщески подмигивает мне и предлагает съездить к нему домой попить чаю. Жил он здесь же в Заречном. Заходим к нему в дом, он лезет в подпол и достает ведро со здоровенной головой чавычи, которая и в ведре то толком не помещается. Обратно лезет в подпол, протягивает мне кижуча килограмма на четыре и объясняет, что это самка, полная икры. Дает мне моток толстой лески, свинцовые грузила и большие самодельные остро заточенные тройники. Пьем чай и он дает рецепт засолки икры не впрок, а по принципу «засолил – съел».
     Делается это так. Чистится картофелина и опускается в емкость с водой. Добавляется соль и перемешивается с водой до тех пор, пока картошка не всплывет. В готовый рассол кладется очищенная от пленки икра. Через двадцать минут рассол сливается и деликатес готов.
     Способ же самой ловли лосося был самый что ни на есть простой и браконьерский. На конец лески вяжется тяжелое грузило, выше на поводках два-три тройника с красными тряпочками (считалось, что голец, поедающий икру лосося, атакует все красное), эта снасть забрасывается поперек Авачи к другому берегу и резкими равномерными рывками выбирается обратно. Во время рывка тройник впивается в идущую в верховья на икромет рыбу и при удаче она оказывается на берегу. Браконьерство чистейшей воды. Но елизовские мужики, попадавшиеся мне на берегах Авачи, именно такой рыбалкой и занимались.
     Рыбнадзора я не боялся: солдату ни рыбнадзор, ни милиция не страшны, а патруль в нецивилизованных местах не появлялся.
     Раньше я знал только кету и горбушу, а теперь я уже знал и различал и чавычу, и кижуча, и нерку, и гольца. И некоторые из ребят пристрастились ходить со мной на реку. Около казармы мы соорудили из кирпича очаг и лосося жарили прямо у порога. А артиллерийский хлеборез в обмен на часть засоленной икры снабжал нас маслом, совершенно необходимым для бутерброда.

     ВОСПИТАНИЕ
     Был во взводе лейтенанта Степана Азаревича боец по имени Юра Кожин из Кузбасса. Низкого роста, худой, он ел больше всех и имел самое большое мужское достоинство. Еще в карантине он отличился тем, что через несколько дней после начала службы мы его уже забирали с проходной мертвецки пьяного. В дальнейшем он от своих жизненных принципов не отступил ни на йоту, но в Елизово борьба с алкоголем у Юры достигла апогея.
     Солдату гораздо легче служится там, где местное население относится к нему пусть не с любовью, но хотя бы с уважением. На Дальнем Востоке это самое уважение очень даже присутствовало, а на Камчатке в еще большей степени. А уж бывшие солдаты и хорошо оплачиваемые камчадалы не только уважали, но и материально поддерживали чаяния солдат.
     В городе добыть деньги на выпивку было проще простого. Достаточно было встать около магазина и у мужичка или молодого парня попросить двадцать копеек, пояснив при этом, что на бутылку не хватает. На бутылку хватало быстро. И не на одну. Давали охотно и по полтиннику, и по рублю, и по трояку. А то и просто приглашали выпить. Как то к нам подошел парень, в прошлом году отслуживший срочную службу, и предложил выпить. Пошли в садик, выпили, поговорили, а на прощанье он, добрая душа, оставил червонец.
      Через много лет в Уфе я увижу, как солдаты будут рыть траншею, глубиной и шириной точно такие же, какие копали мы, а в черных петлицах у них будут такие же эмблемы войск связи. Поговорив с сержантом я пойму, что это именно мои родные кабельные войска, мое военно-восстановительное управление. Сержант расскажет мне, что в Ангарске по прежнему есть школа, выпускающая младших командиров, и в их части есть ребята оттуда, но сам он выпускался из школы, находящейся в Гатчине. Там и в наше время был батальон и кто-то из ребят туда попал. Я угощу ребят пивом, а на прощанье оставлю сержанту тогда еще полновесный советский червонец.
     Юра Кожин от гостеприимства камчадалов пошел вразнос. Пил он все, что в рот текло, а твердое бы он жевал. Пил он и днем, и ночью, и в любое время суток. Пил в казарме, в городе и сидя на гарнизонной губе.
     Азаревич в Елизово взялся за его перевоспитание. Оно было простым: выпил, попался, на губу. И комендатура вызвалась нашему лейтенанту в помощь: Юру уже знали в лицо и вылавливали в любых уголках города. Юру находили на городской танцевальной площадке, в магазинах, на улицах, вытаскивали пьяного во время работы из траншеи. Начальник гауптвахты с большой любовью набавлял ему сроки отсидки. И видели мы его редко. Во время одного его очередного пребывания на губе он попался мне поддатым(!) в городе в сопровождении караула, и с жаром рассказывал, как их возили с губы на какие-то работы на север в верховья Авачи, и он вилами(?) колол лосося на мелких речных перекатах. Как он умудрился выпить в сопровождении караула? На этот мой вопрос он только рукой махнул.

     САМОВОЛКА
     Соскучившись по своим Питерским друзьям, я брал машину и ехал в Нагорный к Сане с Мишкой, выполняя заодно и положенные по службе дела. В этот раз водитель как обычно сгонял в магазин в Кирпичики, но нам захотелось повторить, и он съездил еще раз. Времени уже было много, уезжать не хотелось, и я отпустил водителя в Елизово, наказав ему, чтобы в случае чего Азаревичу сказал, что я на рыбалке на Аваче. А мы с Саней, Мишкой и Биксой пошли продолжать гульбу в сопки.
     Биксой звали беспородную собачонку, которую Саня еще щенком нашел по зиме и приволок в казарму. Если бы она была кобелем, то точно стала бы Вулканом. На Камчатке каждый второй кобель имеет кличку Вулкан. Летом она возмужала и была хорошо оформленной молодой собакой. Она любила всю нашу роту (видать бабка или дед ее служили при телефонной станции), но хозяин у нее был один – Саня.
     Стемнело, пришла пора возвращаться. В казарме мне показали на кровать Валеры Петрова и сказали, что он сегодня в самоходе, и я могу спокойно переспать на его койке. И вдруг в казарму пришли Хазарьянц с Кушниром. Вечно поддатый Кушнир мне до лампочки, а вот перед Хазарьянцем стало стыдно за свой непотребный вид, и я юркнул в постель, с головой укрывшись одеялом. Такой уж человек был наш замполит, не пивший и никогда не матерившийся, что в общении с ним хотелось быть хоть чуть похожим на него. Кто-то еще болтался по казарме, кто-то спал и пьяный Кушнир стал пересчитывать личный состав по головам, включив и меня в общее число. К его большому удивлению цифра сошлась: весь личный состав был на месте. И сам я не попался и бойца от наказания спас.
     Старшего лейтенанта Кушнира Саня Пейсахис увидит по телевизору во время строительства Байкало-Амурской магистрали. Наш Кушнир, уже в звании майора, будет стоять на этой самой магистрали и рассказывать телерепортеру о достигнутых успехах в строевой и боевой подготовке бойцов, а также насколько график строительства магистральной линии связи опережает график строительства магистральной железной дороги.
     Замполит Хазарьянц через три года уедет служить в Германию, потом на Украину, обратно за границу в Чехословакию и снова на Украину. А выйдя на пенсию уедет в свой родной Краснодар.

     ПАРАТУНКА
     Вулканы каждый день у нас как на ладони, лосося исправно приношу ребятам на угощение, пурга вместе с зимой временно ушла в небытие. А как же горячие источники? Наконец-то мы и их увидели.
     Не далеко от Петропавловска и Елизово протекает речка Паратунка, образованная термальными источниками. Многочисленные горячие родники, в изобилии разбросанные по ее долине, бьют из жарких камчатских недр. Вода не только горячая, но и минеральная, шибко способствующая лечению различных человеческих недугов. Причем в зависимости от места течения Паратунки, различают верхние, средние и нижние источники, имеющие различный химический состав и разную степень минерализации.
     По берегам Паратунки построены профилактории, санатории и базы отдыха. В каждом из них имеются термальные бассейны, устроенные очень просто: по одной трубе вода течет в бассейн, по другой вытекает обратно в речку. Пользуются этим даром природы не только местные жители. Наш комбат подполковник Рыбкин, страдавший радикулитом, ежегодно летал сюда из Хабаровска для принятия процедур.
     И вот мы в полном составе едем приобщиться к этому последнему камчатскому чуду природы, нами еще не виданному. День выдался дождливый и прохладный. Около бассейна раздеваемся и бросаемся в воду. Вода прекрасна, постепенно согревает все тело и становится жарко. Пот течет по лицу. Валера Муратов как дельфин разрезает водную гладь. До армии он занимался плаванием и теперь в своей стихии показывает класс, в несколько взмахов доплывая до середины совсем не маленького бассейна. Но и ему приходиться тормозить: подплыть к краю бассейна, в который вода вливается, невозможно. Здесь она настолько горячая, что ни один человек такой температуры не выдержит. А ближе к середине она охлаждается и становится уже вполне терпимой. И каждый выбирает ту температуру, какую его душа пожелает.
     А из бассейна быстрей под мелкий моросящий прохладный дождик. Ах, какое это блаженство! Всем, кто решит посетить Камчатку ради поправки здоровья в термальных источниках, рекомендую выбирать прохладный дождливый сезон.
     Паратунка на время избавила меня от досаждавшего мне радикулита. Во всяком случае, до самого дембеля я про него забуду.
     К большому сожалению именно в это время наш комбат приехал в очередной раз на Паратунку для поправки здоровья. Азаревич клятвенно всех заверил, что приложит все силы к тому, что тот, кто сбежит в самоволку на горячие бассейны Паратунки, и будет там пойман подполковником Рыбкиным, будет вместе с комбатом отправлен в Хабаровск, и проведет все оставшееся до дембеля время в комендантском взводе на батальонном свинарнике. Хуже наказания придумать было нельзя. До отъезда комбата с лечения мы бывали там только в организованном порядке.

     ПРОЩАНИЕ С КАМЧАТКОЙ
     Август подошел к концу, все шло своим чередом и вдруг как гром среди ясного неба: нам объявляет сногсшибательную новость специально прибывший к нам в Елизово ротный командир капитан Сивачев. Взвод Азаревича и я вместе с ним уезжаем с Камчатки в Хабаровск. За исключением самого Азаревича. И не просто уезжаем, а нас целиком переводят в третью роту.
     От первой новости мы приуныли, от второй воспряли духом. С Камчаткой прощаться жалко и грустно, это факт неоспоримый. Но третья рота, это не унылые стены казармы на улице имени горячего поборника передачи прибавочной стоимости в руки пролетариата Карла Маркса. Третья рота: это таежная глухомань вдоль Амура, кедровые орехи и медведи. А значит обретенной свободы никто у нас не отнимет. И за это большое спасибо отцам-командирам.
     Все дела закончены, все обязательства выполнены, оставалось последнее: забрать с губы страдальца Юру Кожина. Пока Азаревич ездил за ним, мы подсчитали, не раз сбиваясь и пересчитывая, что день сегодняшний будет юбилейным девяностым днем его пребывания на губе из ста двадцати, проведенных нами в Елизово. «Не дотянул до круглой даты, - с грустным лицом скажет Валера Муратов, - не дали, изверги, добраться до бриллиантовой сотни», - и все заулыбаются.    
     В аэропорт прибыли заблаговременно. Времени даром терять не стали и пошли в кафе небольшой компанией (Володя Макагончук, Юра Гайдученко, Валера Муратов, Витя Шулепов),  выпить на прощание с Камчаткой. Когда допивали последнюю бутылку вина, к нам подошел молодой парень и предложил выпить с ним всей честной компании, поскольку он угощает. Выпили, познакомились (именно так – у нас сначала выпивают, знакомятся потом). Он оказался как раз из тех самых отслуживших и завербовавшихся солдат. Три года тому назад после службы (а служил он, в отличии от нас, три года, так как под новый закон не попал), пошел он работать в геологоразведочную экспедицию и помотался с ней по всей Камчатке. Сейчас он соскучился по родному дому, отцу и матери, которых не видел шесть лет, и взял законный полугодовой отпуск. Летит он до Хабаровска, в котором будет делать пересадку, а потом дальше до родного дома.
     Посидели, пошли покурили, а заодно справились, что это посадку не объявляют. Выясняется, что рейс задерживается. Уже поздний вечер, темнеет. Камчадал отпускник снова приглашает нас в кафе. Опять сидим и к этому времени под воздействием алкоголя мы с ним становимся друзьями «не разлей вода». В дружеских чувствах он нам показывает пачку денег по пятьдесят рублей в банковской упаковке. Всего пять тысяч. А из другого кармана достает небрежно свернутые купюры того же достоинства и говорит, что здесь у него две тысячи.
     Простой советский гражданин, работник фабрики «Красный Октябрь» в уездном городе Козлодранске, не емши, не пимши, не куримши и вообще не дышамши, за три года не смог бы в то время заработать такие деньги. А ведь жить то надо и на себя одного, хотя бы, тратиться. Это были большущие деньжищи.
     А вечер идет в ночь, вылет опять откладывают, камчадал с завидным постоянством ходит к буфетной стойке и возвращается с вином в одной руке и сдачей в другой, которую он уже в карман не прячет, а великодушно отдает нам. И мы, проникнув к нему большими дружескими чувствами, не отказываемся. И через несколько часов возлияний у него возникла такая любовь к нам, что он лезет в карман и раздает каждому по пятидесятирублевой купюре. А мы воспринимаем это уже как должное от такого хорошего и надежного друга.
     Знал я таких ребят, которые отработав на Севере и дождавшись отпуска, ехали в Сочи и легко прогуливали тяжелым трудом заработанные рубли. До конца отпуска они не дотягивали, не хватало денег, и возвращались обратно. Точь-в-точь по Высоцкому: «Я на Вачу ехал плача, возвращаюсь – хохочу».
     В середине ночи мы решаем, что набрались достаточно, и, подхватив под обе руки нашего нового друга, ведем в зал ожидания и укладываем спать на лавку среди своих ребят.
     Просыпаемся рано утром: объявили посадку на самолет до Хабаровска. И вдруг Витя Шулепов толкает меня в бок, и показывает на выход из зала ожидания. Там в дверях два милиционера тащат под руки нашего не протрезвевшего камчадала. В салоне самолета он не появился.
     Самолет взлетел, в последний раз я окинул взглядом открывшуюся панораму, где главным элементом будут выделяющиеся на общем фоне дымящиеся вулканы, и низкие облака навсегда закроют от меня Камчатку. Незабываемый край вулканов, гейзеров, лосося и пурги.
     Ровно через десять лет я соберусь ехать вновь сюда для работы в нефтегазоразведочной экспедиции, но судьба распорядится таким образом, что я попаду на совсем другой Крайний Север – на Ямал, который полюблю не меньше, чем Камчатку, несмотря на то, что он совсем другой.

                АМУР

                ХАБАРОВСК

     В Хабаровске нас встретило новое начальство: командир роты капитан Петухов, командир взвода старший лейтенант Третьяков и старшина роты старший сержант Тропин, мой давний знакомец, с которым мы ездили в Новокузнецк. Меня назначили заместителем Третьякова. Объявили, что выезжаем на теплоходе в село Нижнетамбовское, находящееся на берегах Амура ниже Комсомольска. На сборы дали два дня.
     Чтобы затариться у Тропина всем необходимым, хватило и двух часов. В оставшееся время слонялись по части. Для меня часть стала какой-то чужой. Знакомых лиц очень мало. Кто-то уволился, остальные на трассе. Единственный знакомец – наш ангарский Юра Царев исправно нес службу уже в звании старшины. С ним и пообщались.


                НИЖНЕТАМБОВСКОЕ

     Волга - матушка, а Амур - батюшка. Самая полноводная река нашей бывшей страны. Острова, протоки, заливы, тайга по берегам, горы по горизонту, утреннее солнце на волнах. Можно долго любоваться и снова смотреть, не уставая, но одними видами сыт не будешь. Деньги, которые камчадал выделил в качестве подарка, ребята отдали мне и я был директором-распорядителем нашего общего банка. Еще в Хабаровске мы закупили в магазине все необходимое, чтобы немного скрасить долгий путь. И, хотя плыли два дня, долгим он нам не показался.
     Село Нижнетамбовское находится на правом берегу Амура. Долину реки и с правого, и с левого берега подпирают горы, с которых скатываются многочисленные речки, впадающие в Амур. И вокруг, куда ни кинь взгляд, глухая дальневосточная тайга. Поселили нас в пустующем деревенском доме на окраине села. Рядышком протекала речка Хальзан.

     КОНФЛИКТ    
     Лучше всего рассказ о службе на Амуре начну с командира взвода старшего лейтенанта Третьякова. Сразу же надо расставить все точки над «и», чтобы потом уже не возвращаться к нему каждый раз и пореже вспоминать.
     Третья рота в полном составе проводила магистральный кабель воль Амура. Старлей Третьяков уже бывал здесь со своим прежним взводом, теперь  полностью уволенным на гражданку. А наша задача состояла в устранении брака, допущенного прежним его взводом. Так что по браку в работе старлей был большой специалист.
     Но не это главное. Самым важным и неожиданным было то, как командир повел себя с подчиненными. А повел он себя так, как будто у него в подчинении было тридцать салаг новобранцев, призванных на срочную службу, с которыми он должен провести курс молодого бойца.  А ведь у него был взвод солдат, находящихся на втором году службы, часть из которых через месяц станет дембелями, а оставшиеся стариками.
     Вместо того, чтобы наладить нормальную здоровую атмосферу, он стал применять параграфы из воинского устава. Однажды здесь уже начудив и наделав брака, ему бы довериться опытным солдатам, могущим и умеющим выполнить любую необходимую работу, от которой зависит его карьера. Не таков был старлей. Был он мутный и непонятный, но, слава богу, не тупой.
     - В клуб не ходить, на рыбалку не бегать, на девок не смотреть, по вечерам сидеть на скамейке около дома, - строго объявлял он взводу.
     И дело дошло до конфронтации. Бойцы стали выходить из повиновения. Вожжи были натянуты, но бразды управления упущены.
     Его перестали слушаться уже не потому, что он говорил что-то неправильное или принимал неверное решение, его не слушались уже только потому, что не хотели. Стоя около траншеи, в которой Чук, с азартным и взрывным характером, углублял кабель, несколько месяцев назад уложенный прямо на землю, он начальственным голосом давал какие-то указания, а в ответ слышал: «Сам нагадил, сам и копай». У старлея изо рта шла пена.
     К большому счастью обеих сторон ситуация быстро разрешилась и амбиции командира сошли на нет. Как ни странно, инициатором разрешения конфликта был он сам. Но до такого способа, который придумал взводный, не додумался бы ни один конфликтолог. Да и результат был неожиданный, но так уж карта легла.
     В бывшем взводе Третьякова служили два брата близнеца Артамоновы. Один из них после службы женился на местной красавице и остался жить в селе. И вечером к нашему забору подошла большая толпа местных парней во главе с Артамоновым, причем в руках у них были почему-то колы и цепи. Надо сказать, что в  селе Нижнетамбовском проживало более тысячи человек, и молодых парней хватало. Из разговора с ними выясняется, что парни они мирные, против нас ничего не имеют, но есть у нас два отщепенца, Макагончук и Гайдученко, которые уж больно сильно обижают любимого командира бывшего солдата Артамонова, и придется им за эти обиды ответить.
     Драка была нешуточная, деревенские парни в этом деле большие мастера. Но и мы не лыком шиты. Крови с обеих сторон было пролито немало, но до увечий дело не дошло. Хотя кое-кто пострадал серьезно. А страсти накалились до предела. Хорошо, что до утра была целая ночь и ребята чуток остыли.
     Рано утром иду к Третьякову и докладываю обстановку. И говорю при этом, что бойцы собираются ехать в Хабаровск в военную прокуратуру Дальневосточного военного округа, а поскольку считают его главным организатором преступления, в известность ставить его не собираются, а разрешения спрашивать тем более. Лицо командира вытягивается и становится землистого цвета. Он в явной растерянности и начинает плести что-то про Артамонова, что он не так его понял, и все на самом деле должно было быть не так, и парни деревенские пришли к нам просто познакомиться. И лился этот поток чуши и околесицы до бесконечности. Соблюдая субординацию, я его не прерывал. Когда наконец он выговорился, наступила моя очередь и мной было сделано предложение по улаживанию конфликта.
     Суть его состояла в следующем. Не смотря на то, что и на моей морде лица имеются синяки, я в прокуратуру не собираюсь и парням не хочу рекомендовать. И поэтому самое разумное: сегодня устроить выходной, страсти не накалять, а там, глядишь, все само собой рассосется. Третьяков с большими моральными мучениями и сомнениями на лице предложение мое принял.
     В тот день наиболее пострадавших Чука и Гайдученко (каждый из деревенских во время драки рвался именно к ним, чтобы отомстить за поруганную честь офицера), а также и других, кто захотел присоединиться, я увел на рыбалку на Хальзан. Валера Муратов, с сильно рассеченной цепью головой, остался дома. А остальные кто куда – выходной.
     Страсти улягутся и все устаканится. Третьяков перестанет цепляться к ребятам, производственные задания будут выполняться с перевыполнением, качественно и в срок. Бойцы будут ходить на рыбалку, к девкам, в клуб на танцы, пить с местными парнями и щелкать семечки на лавке у забора. Но Третьяков все равно останется мутным и непонятным. Такая, видать, натура.

     КАЛУГА, ХАРИУС И ЛЕНОК
     Амур – это река, и река с большой буквы. Не успели мы приехать в Нижнюю Тамбовку, а я уже побежал на берег к причаленным лодкам. Стал знакомиться с мужиками, расспрашивать про рыбалку. И тут меня ждало большое разочарование – все они оказались старыми, опытными и матерыми браконьерами. Промышляли все, что могли, но сетями, крючьями и прочими неизвестными мне приспособлениями. Наперебой рассказывали мне о местном осетре под названием калуга.
     - Калуга, сынок, зверь такой, что обращаться с ним надо умеючи. Махнет хвостом и тебя и лодку на дно отправит. Вот такого-то дня ночью взял я калугу…, - рассказывает мне немолодой мужик с темными прокуренными зубами, но его перебивает другой.
     - Какую ты калугу взял, то калужонок был, - и, обращаясь ко мне, объясняет, – Калуга, солдатик, от калужонка отличается тем, что когда сядешь на нее, то ноги до земли не достают.
     В разговор вмешивается третий, самый молодой.
     - За калугу, браток, на первый раз штрафуют, если характеристику хорошую дадут, а уж на второй раз тюрьма без всякой характеристики.
     Другой рыбалки они не признавали, считалось это у них баловством. Разочарованный возвращаюсь домой, а за соседским забором подросток копает огород и что-то складывает в ржавую консервную банку.
     - А поди-ка сюда, паренек, - подзываю я соседа.
     Мальчонка послушно бежит к забору.
     - Чего вам, дяденька?
     - А что это ты там копаешь?
     - Червя, дяденька.
     - А для какой надобности?
     - На рыбалку завтра пойду.
     - А куда?
     - На Хальзан, - отвечает сосед и машет в сторону протекавшей неподалеку речки.
     С вечера ошкуриваю хорошее прямое удилище, вырезанное на берегу. Тяжеловато, но высохнет – будет то, что надо.
     Рано утром идем с парнишкой на Хальзан. По дороге сосед рассказывает о речке и о рыбе, которая в ней водится. Речка берет начало в горах, тянущихся вдоль долины Амура. Водятся в ней хариус и ленок. Сейчас, в начале осени, надо идти в сторону гор, чтобы найти рыбу. Чем ближе к зиме, тем ниже будет спускаться рыба, и перед самым ледоставом уйдет в Амур, закончив осеннюю миграцию.
     Пройдя вверх по течению, начинаем опробовать перекаты и омута под ними, постепенно приближаясь к горам. И, наконец, удача: резкая поклевка, подсечка и первый хариус оказывается в руке. Какой это красавец: на темно-серебристом теле переливаются все цвета радуги, высокий спинной плавник усыпан яркими буро-красными каплями. Когда в Уральских горах я, будучи школьником, ловил местного хариуса, мне он казался красавцем. Все познается в сравнении. Теперь он будет тусклым и блеклым, по сравнению с амурским. И размерами будет уступать.
     Забрасываю снасть между двумя перекатами под дальний обрывистый берег и первый ленок на пару килограммов, упорно сопротивляясь, выходит на поверхность. Не торопясь подтаскиваю его к галечному бережку. У ленка красота своя – пятнистый хищник очень напоминает тайменя, но размерами значительно уступает.
     Мальчонка подсказывает:
     - Забрасывайте туда же, обязательно еще один ленок возьмет.
     Так и есть, следующий ленок оказывается на берегу.
     Теперь ленки и хариусы буду у нас на ужин постоянно. Многие бойцы тоже займутся этим увлекательнейшим делом (отдыхом, развлечением – называйте как хотите). А ближе к зиме и ходить далеко не надо, рыба будет ловиться около самого дома.

     МЕДВЕДИ
     Медведей в тайге было больше, чем людей. Люди жались в редких поселках к берегам Амура, все остальное принадлежало медведям. Везде видны следы их присутствия: поеденная малина, обгрызенные кедровые шишки, измятая брусника, кучи испражнений и отпечатки большущих лап. А по поселкам ходили байки о подранках,  да о шатунах.
     На вершине невысокой сопки набрал кедровых шишек и обжариваю их на углях для себя и ребят. Подошел к краю сопки, с которой прямая как стрела идет просека с нашим магистральным кабелем вниз в распадок и забирается вверх на соседнюю сопку. Из густо заросшего кедрачем распадка выскакивает на просеку Толя Губарев и несется в мою сторону.
     Толя Губарев из Кузбасса был донельзя смазливым парнем. Густые чуть вьющиеся черные волосы, такого же цвета глаза с поволокой, невысокого роста, правильные чуть округлые  пропорциональные черты лица делали его неотразимым для противоположного пола. Для всех призывников карантин начался сразу же по приезду, а Губарев был направлен в хабаровский госпиталь для излечения от венерических болезней, которые получил от любвеобильных кузбасских девушек и привез с родины. Саня Пейсахис говорил про него: «Ну и красив же, сучонок, такому и наряды на работу жалко давать». И не давал.
     Запыхавшийся Толя добирается до вершины и начинает часто дышать, пот капает с его смазливого лица. Глядя на меня честными глазами, говорит: «Медведь в малиннике». А чем честнее у него глаза, тем меньше ему веры. Я решаю, что пытается
он меня разыграть, и не торопясь спускаюсь в распадок.
     У края просеки большая поляна, густо заросшая малиной выше моего роста. Начинаю есть малину, но что-то ее маловато. «Губарев, сволочь, объел», - решаю я и двигаюсь в сторону кедрача. Зайдя за особо высокие и густые кусты, лоб в лоб сталкиваюсь с лохматым мужичком по имени Михайло Иваныч, который то ли хрюкает, то ли взрыкивает, и начинает подниматься на задние лапы. Правил поведения при встрече с медведем я не знал, но сработал инстинкт самосохранения,  и все было сделано верно. Я опустил глаза вниз и, видя только его косматые задние лапы, на которых он уже стоял, стал сдавать задним ходом спиной вперед до просеки. На просеке развернулся и, оглядываясь, двинул вверх, постепенно переходя на марафонский бег. Медведя внизу видно не было, а вверху довольный лыбился Губарев. И тут как тут с обжаренной шишкой в руках ко мне подходит совершенно трезвый Юра Кожин осведомиться, что это я тут бегаю. Делаю честные глаза и говорю всю правду. Юра видит мои губы, измазанные малиной, и начинает спускаться в распадок. И все повторяется, как и со мной, только смеемся мы теперь вместе с Толей. Хорошо, что мишка попался сытый и покладистый, но больно жадный – никого не пускал в свой малинник.
     Иду на рыбалку по таежной грунтовой дороге на речку Туганина, находящуюся в пяти километрах вверх по течению Амура. В середине пути застает меня сильнейший ливень и я прячусь под двумя сросшимися могучими елями. Под ними как под зонтиком – редкие капли проникают сквозь хвою. Ливень закончился, можно идти. Пройдя метров сто за поворот по раскисшей от воды дороге, останавливаюсь и закуриваю, зажав под мышкой пару удилищ и обнаруживаю, что удилище то одно. Возвращаюсь назад и нахожу свою удочку, а вокруг нее отпечатки лап размером с большущую сковородку. Еще минуту назад их здесь не было. И ведь понимаю, что сидел он здесь, вместе со мной пережидая ливень, и сейчас за мной наблюдает, а смыться успел потому, что громко чавкал я сапогами, возвращаясь назад. И неприятный холодок идет по спине. Но делать нечего, подбираю удочку и не спеша иду на Туганину.
     Один особо любопытный медведь будет полдня болтаться за мной по песчаным берегам. Возвращаясь назад везде около своих следов я буду видеть отпечатки его лап.
     Когда зимой в ноябре мы уедем из Нижней Тамбовки в поселок Черный Мыс, и нас поселят в пустующем доме, на холодном чердаке мы найдем куски мороженого мяса от разделанной медвежьей туши. Мы немедленно пустим его в дело и будем весьма довольны, что какой-то браконьер его туда припрятал. Хозяин, кстати, так и не объявится.

     КАТКИ ДЛЯ ГТТ
     Старлей Третьяков дает мне задание сгонять в поселок Ягодный за катками для ГТТ (гусеничный тягач тяжелый), но транспорта при этом не выделяет, забрасывая меня туда на ЗИЛке. Наш ГТТ стоит сломанный, а ЗИЛок он забирает под себя. В Ягодном первым делом иду в хлебопекарню. На любой ферме или хлебопекарне солдата всегда напоят теплым парным молоком и накормят горячим с пылу с жару с хрустящей корочкой хлебом. В Елизово мы всегда ходили на ферму, бывшую от нас неподалеку, а будучи по случаю в Ягодном на пекарню.
     Стою на причале, жую свежий хлеб, жду «Ракету», первый советский речной теплоход на подводных крыльях. Катки должны привезти снизу из Циммермановки. По неизвестной мне причине в Нижнюю Тамбовку ходили большие двух-трехпалубные теплоходы, а «Ракеты» проходили мимо.
     «Ракета» причаливает и из нее выскакивает улыбающийся Саня Козихин, наш ангарский сержант из Ленинграда, с которым мы больше года не виделись. Дружески обнимаемся и приступаем к работе. Катки тяжеленные и мы, еле-еле поднимая один вдвоем, перетаскиваем их на берег. Удружил старлей – что дальше с ними делать?
     Выход находит Саня, предлагающий плюнуть на все и рвануть к его знакомому в Шелехово. От Шелехово до Селихино проходит железнодорожная ветка, по которой курсируют очень даже симпатичные паровозики с составом из двух-трех вагонов. Добираемся до Шелехово и находим на станции знакомого машиниста. Затариваемся водкой и у машиниста в доме отмечаем встречу. И рассказываем друг другу, где за этот более чем год были, что видели и как жили. От него узнаю про Леню Дроздова, тоже нашего ангарского сержанта и его земляка, с которым они все это время были в одном взводе.
     Было в Циммермановке в сельском клубе какое-то собрание, на котором кого-то обличали. И Леня должен был внести свою лепту в обвинения. Леня напился и, выйдя на сцену, вместо прокурорских обвинений стал произносить речь адвоката в защиту осуждаемых. Военное начальство договорить ему не дало, а комбат Рыбкин пообещал за эту речь демобилизовать его 31 декабря – в последний день увольнения.
     Между тем нам становится хорошо, и Саня решает не возвращаться сегодня в Циммермановку. Банкет должен продолжаться. Садимся на паровоз, знакомый машинист везет нас в Нижнетамбовское. Там к нам присоединяется Валера Муратов и гульба идет до ночи.
     Утром старлей дает мне транспорт и мы с Саней едем в Ягодный, где грузим катки на машину, а дальше опять в Шелехово к знакомому машинисту – не хочется расставаться.
     Уже в нынешние времена прочитаю я, что в Шелехово проживает тридцать жителей, и ужаснусь. Вымирает Дальний Восток. В описываемое время в поселках всегда можно было найти брошенные деревенские дома, в которых нас селили. А что же сейчас?

     ПОСЛЕДНЯЯ БАРЖА
     28 октября 1971 года мне исполнилось двадцать лет. Рано утром Третьяков, явно вчера перебравший, дает мне вводную: оставляешь десять бойцов покрепче дома, остальных развозишь на работу, потом забираешь оставшихся и едешь к магазину.
     Солнце встает над сопками, морозный воздух бодрит, в зеркальной глади Амура, без единой рябинки, отражается необычайно хрустальная голубизна неба. Земля, скованная морозом, укрыта рыжим в изморози одеялом опавшей листвы. Снега еще нет.
      Около магазина стоит Третьяков с продавщицей, а в пятидесяти метрах от магазина ржавая баржа, уткнувшаяся носом в песчаный берег реки. А по краю Амура уже идут забереги. Навигация закончилась и эта баржа появилась неизвестно откуда. И баржа под завязку набита мешками с мукой, необходимым продуктом на долгую зиму жителям Нижней Тамбовки.
     Подгоняем задним бортом ЗИЛ-131 к борту баржи, ломая колесами береговой ледяной припай, открываем трюм и мешки идут по цепочке: трюм – палуба – кузов машины. Полную машину на склад магазина, разгрузка, укладка и обратно. А там: трюм – палуба – кузов. Пот смешивается с мукой и все мы в масках Арлекино.
     Работаем до вечера и баржа становится пустой. Укладываем последние мешки на складе и заходим в магазин. И начинается спектакль старлея Третьякова. Уж он ходит из угла в угол, и хмыкает неопределенно и посматривает жалобно на продавца. Ну ни как человек не меняется: как был мутным, так им и остался.
     Продавщица тихонько шепчет мне пару слов и я даю команду бойцам на выход, не забывая легонько подмигнуть нашему водиле. Зайдя в ближайший проулок, мы наблюдаем из-за забора, как наш любимый старлей тащит в машину пару увесистых вещмешков.
     Возвращаемся в магазин и получаем свою трудом и потом заработанную долю. Продавец не скупится, и в подъехавшую машину мы грузим ящики с водкой и копченой тихоокеанской селедкой. Сегодня у меня юбилей, сегодня мы гуляем.
     И все-таки я хочу вернуться к Третьякову. Сравнивая со всеми офицерами, с которыми армейская судьба меня свела, я так и не смог понять этого человека. А потому решил представить, как бы мои бывшие командиры повели себя в магазине.
     Жолобов бы, уже поддатый, велел продавщице выдать нам ящик водки и два ящика селедки.
     Лейтенант Азаревич за час до окончания разгрузки баржи уехал бы домой.
     Старлей Кушнир с обеда стал бы пить и к окончанию разгрузки опоздал, но к нам в дом заявился бы обязательно в каком бы ни было непотребном виде.
     А старший лейтенант Борис Михайлович Сивачев? Лучше Сани Пейсахиса никто бы этого представить не смог.         

       ПОСЛЕДНЯЯ БАРЖА (ПОДРАЖАНИЕ А.ПЕЙСАХИСУ)
       Старлей с нанайской фамилией Сивачев, с раскрасневшимся от выпитого алкоголя луноподобным лицом аборигенов нижнего течения Амура, залезает на бочку с прошлогодней селедкой и из узких прорезей глаз окидывает бойцов орлиным взглядом.
     - Продавец!
     - Я! – нервно вскидываясь, отвечает грудастая деваха, нависая над зымызганным прилавком.
     - Выдать старшине Потупчику ящик водки и ящик копченой селедки, раскудрить, тудыть, сюдыть, и в общем…всех их мать!
     Нервная продавщица с перезвоном бутылок грохает ящик на пол.
     - Старшина Потупчик … твою мать!
     - Я! – отвечает Валерка и швыряет ящик с селедкой на пол рядом с водярой.
     - Закончить разгрузку муки … ее мать, баржу … ее мать, утопить в Амуре … его мать!
     - Есть, - отвечает Валерка и почтительно добавляет, - … вашу мать!
     Подойдя к двери и вспомнив, зачем сюда приходил, старлей дает последнюю вводную, - Ящики с водкой … ее мать, и селедкой … иху мать, ко мне в машину … ее мать! – и нетвердой походкой выходит из магазина, на прощанье хлопнув дверью так, что у нервной продавщицы еще долго колышутся над прилавком округлые груди.

     ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ СИГ
     В праздничный день Великой Октябрьской Социалистической Революции утром иду прогуляться и выхожу на берег амурского залива, в который впадает речка Хальзан. А на льду сидят рыбаки. И среди них мои знакомые браконьеры. Около всех лежат небольшие кучки рыбы. Спускаюсь на лед, подхожу к своим знакомым и начинаю стыдить, чего это они детскими делами занялись вместо серьезных мужицких. А заодно спрашиваю, что это они промышляют. А промышляют они дальневосточного сига, у которого в период постановки льда идет нерест и миграция.
     Еще со школьных времен в письменном столе у меня лежала (и до сих пор лежит) спичечная этикетка с незатейливой советской рекламой (или призывом?): «Берегите дальневосточного сига – ценную породу рыб». Вот и пришло время посмотреть на «ценную породу».
     Мне дают зимнюю удочку с самодельной блесенкой и припаянным к ней крючком. Насаживаю на крючок рыбий глаз, пешню в руки не беру, занимаю свободную брошенную лунку и наблюдаю за техникой ловли. Она довольно проста: блесна ложится на дно и небольшим рывком приподнимается. Вскоре блестящий серебристый красавец оказывается у меня в руках. Никогда бы не мог подумать, что вытащенный из лунки сиг пахнет свежим огурцом.

                ЧЕРНЫЙ МЫС

     ВКУС ХЛЕБА
     На дворе зима, месяц тому назад вышел дембельский приказ, мои друзья с Камчатки Мишка и Саня уехали домой, а нас вместо дембеля переводят в село Черный Мыс, находящееся ниже Ягодного по течению Амура. Служба продолжается.
     Едем командой в пять человек для выполнения работы на один НУП (необслуживаемый усилительный пункт). Машину отпускаем: она должна забрать нас в обед и увезти обратно. Лезем с Витей Шулеповым в НУП, остальные работают наверху. Оборудование находится глубоко под землей, работы немного, причем она спорится, вскоре все сделано и выбираемся наверх. А ребята наверху тоже все закончили и уже разожгли костер погреться – мороз минус тридцать пять градусов. Сидим у костра, греемся, ждем машину, которой все нет и нет. Проходит обед, картина не меняется, а мы начинаем подмерзать. И в НУП не залезешь.
     Был на этой трассе случай. Симметрировали кабель между двумя НУПами. Один солдат в одном пункте, другой во втором, расстояние между ними двадцать-тридцать  километров. Подключили телефоны, разговаривают между собой, работают. На улице мороз сорок градусов, но глубоко под землей мороза нет, люк открыт, работать можно. И вдруг один начинает разговаривать на родном татарском языке. А второй русский и ничего не понимает. И так у них пошло: один говорит на татарском, другой на русском. В конце-концов первый перестает разговаривать и начинает петь песни опять же на татарском: «Китмо, китмо сандугач, син китасым мин колам». И замолкает. Когда приехали, нашли его мертвым, а рядом на бетонном полу угольки от костра. Зохолодал парень, развел костерок и отравился угарным газом.
     И мы продолжаем палить костер. А ранней зимой и сумерки приходят рано. Уже по темноте принимаем решение и двигаемся к лесорубам, до которых километров пятнадцать и живут они в вагончиках. Приходим к ним после ужина. А они ребята экономные – что сготовили, то и съели. И дают нам, изголодавшим на морозе, хлеба и чаю. Я ем и вспоминаю пехоту на Камчатке, которую мы накормили хлебом. Не знаю, как наш хлеб пришелся пехоте, но вкус хлеба лесорубов я помню до сих пор.

     ВШИ    
     Был у нас солдат Долин из Челябинска. Никогда не умывался. И в баню ходить не любил. Ну не любишь и не надо: гигиена – личное дело каждого. И вдруг мы начинаем чесаться - видать таежные кожные болезни одолели. Но заглядываем в швы нижнего белья и обнаруживаем зверя по имени вошь. Никто никогда их не видел, но догадались сразу.
     Мой отец воевал под Сталинградом и потом рассказывал мне, как они там вшивели и как их от этого зверя избавляли. Нас никто избавлять не собирался, и пришлось взять это дело в свои руки. А преемственность поколений все равно налицо.
     С утра топим баню, все постельные принадлежности, включая подушки и одеяла, нижнее белье и форму выносим на мороз и развешиваем на заборе. Раздаю ребятам чистое постельное и нижнее белье и голыми бежим в баню. Моемся, паримся, бегаем за вымороженной формой и выстирываем ее. Долина первым загнали в баню, и выпустили последним. Впоследствии каждый считал своим священным долгом по утрам и вечерам гонять его к умывальнику, а по выходным в баню с обязательной постирушкой.

     ДЕМБЕЛЬ
     Дело идет к середине декабря, а из Хабаровска все никак не присылают дембельские документы. Мы начинаем нервничать. Встречаюсь вечером в поселке с заведующей почтой, и она просит меня подойти утром на почту: какую-то посылку обещают ей сбросить с «Аннушки». Прихожу, как рассвело, на почту, а вскоре над заснеженным полем появляется наш знаменитый биплан, машу ему руками, и из него вываливается тюк. Благополучно волоком затаскиваю его на почту и пьем с почтальоншей чай.
     На что может пожаловаться дембель через два месяца после выхода приказа об увольнении? Вот и вы догадались. И тут почтальон, милая моя женщина, говорит, что отдавала она документы Третьякову и, поскольку отдавала по описи, видела, что были это военные билеты, и старлей давно уже благополучно за них расписался.
     Один раз я описал Третьякова и возвращаться к нему не буду. Но все равно хочу повторить: мутный, непонятный и сволочь знатная.
     Бегу в дом и всем дембельским скопом идем к старлею. Он со старшиной Тропиным глушит водку. И начинает как уж на сковородке извиваться и бормотать какие-то небылицы. Зная его как облупленного, я выдвигаю требование: или он отдает нам документы, или мы без них уезжаем в Хабаровск. Третьяков идет на попятную и ставит условие: дембельский аккорд. Ну это же совсем другое дело! Неписаный закон Советской Армии свято исполнялся дембелями – без него ты и дембель какой-то неполноценный. И дает нам старлей аккорд: изготовить деревянный каркас для кузова нашего ЗИЛка и обтянуть его брезентом.
     Очень мастеровой дембель Шмидт из Казахстана, парень опытный в любом деле, дает предложение об устройстве конструкции, все его дружно поддерживают, и работа закипела. Старики пытаются помочь, но мы их шугаем: не трогать грязными стариковскими руками святое дембельское дело. Но они все равно не уходят, а, встав полукругом, дают советы и посмеиваются. К вечеру наш ЗИЛ, одевшись в новые одежды, становится красавцем. Какие формы, какие правильные пропорции, какой новенький чистейший брезент! Все стоят и любуются. Не видят только Третьяков и Тропин, потому что весь день пьют водку.
     Работа закончена и мы ставим старикам отвальную. Сидим, вспоминаем Хабаровск, Приморье, Камчатку. Но сейчас мне не грустно, сейчас мне хочется домой, грустно сейчас старикам.
     Утром приходят командиры и работой нашей остаются довольны. Третьяков выдает документы, в которых дата увольнения (сегодняшняя дата), вписана его рукой. Мы замечаем, что отсутствуют учетные комсомольские карточки. Выясняется, что их не прислали. Ну и ладно. Прощаемся с ребятами, запрыгиваем в кузов машины под чудо инженерной мысли, изготовленное нашими собственными руками, командиры садятся в кабину, и мы трогаемся.
     Уже за Ягодным чудо инженерной мысли начинает покачиваться, но Шмидт нас уверяет, что конструкция выдержит, но лучше поддержать руками, что мы и делаем. И всю оставшуюся часть дороги приходится ехать стоя. А вот и Шелехово, где на путях стоит пыхтя наш дембельский паровозик, к которому прицеплены два пассажирских вагона. Садимся в вагон, паровоз дает прощальный гудок, все прильнули к окнам, а я с Валерой Муратовым стою в открытом тамбуре. Машем на прощанье командирам, они машут нам в ответ, садятся в кабину, машина трогается и наш дембельский аккорд с ужасным грохотом рушится внутрь кузова. Перед тем, как выпрыгнуть из кузова, гениальный Шмидт внес последние изменения в конструкцию. Командиры выскакивают из кабины, наш паровоз трогается и на прощание мы видим здоровенный кулак Тропина. Наш любимый Третьяков даже на это оказался не способен.
     Конечный пункт этой ветки Селихино, где находится еще один взвод нашей роты. Но вскоре приходит поезд из Советской Гавани и мы едем на нем до Пивани. Здесь по льду переходим Амур, дальше на вокзал Комсомольска и утром мы в Хабаровске. Едем в аэропорт, берем билеты до Новосибирска (самый удобный самолет) и едем в родную часть.
     В части идем в штаб и узнаем, что учетные карточки нам выслали вместе со всеми документами. Так мы в один день дружно выбыли из комсомола. Ходим по части и никого не узнаем: ни одного знакомого лица. Мы последние из могикан. Только неизвестная нам молодежь поглядывает на нас с завистью.
     Ребята идут к проходной, а я останавливаюсь посреди вымороженного плаца и окидываю взглядом все в последний раз. И именно в этот момент понимаю – я здесь чужой и никому не нужный. Армия пережевала меня и выплюнула как инородное тело.
     Поворачиваюсь и со спокойной душой иду к ребятам.


                ПОСЛЕСЛОВИЕ

     В Уфе я буду встречаться с Мишкой Минаевым, Толиком Алферовым и Леней Александровым.
     Мишка Минаев из Барнаула вернется с молодой женой. Толик с Мишкой будут учиться в одной группе в институте на строителей, я в этом же институте на экономиста. Оба впоследствии станут директорами крупных уфимских трестов. С Толиком я по-прежнему изредка встречаюсь, а три раза в год: на наши дни рождения и в день Советской Армии, мы созваниваемся.
     Леня Александров будет работать водителем троллейбуса. Его маршрут проходил недалеко от моего дома и он, увидев меня на тротуаре, останавливал свое транспортное средство где попало, выскакивал из троллейбуса и с улыбкой во все лицо махал мне рукой. Я заскакивал в троллейбус, заходил в кабину и мы ехали и болтали. После отъезда на Север я его уже не встречал.
     Коля Сотников приедет ко мне в Уфу, но меня не будет дома, и мы не увидимся.
     В 1987 году я поеду в Ленинград и зайду к Мишке Маслову по адресу, который он дал мне на Камчатке. И Мишка будет дома, и мы проговорим целый вечер.
     И больше я никого не видел. Ау, ребята, где вы, ведь нас было много! Откликнитесь!
     И последнее: страну и армию, ныне не существующие, и к которым я с иронией отношусь в этих рассказах, я любил и люблю.