Коммерческое кладбище 3 часть

     ....  Я б под землёй постукивал в гроб кулачком:

                "ТУДА, КУДА НАДО, ЗАСРАНЦЫ!"

     А вообще-то мне уже порядком надоел этот паноптикум. И хоть бы кто-нибудь умер из-за того, что отдал последнюю корочку хлеба голодной бабушке. Или отдал сто долларов безногому мальчику в метро на колясочке,  которого вижу уже второй год.
   - Значит, как я понял, эта половина — правоохранительные органы, коммерция и рэкет, а та половина, вот где по боковой аллее проехала "испано-сюиза", там-то кто?               
   -Администдация. Пдефекты, супдефекты, ещё там дазные. А это, кстати, пдефект и пдиехал с этим — адтистом — знаешь? ну котодый паёт и падик-носит, самый известный. Ну?
    -А-а-а! - догадался я. — Ишь ты. А чего они, - походоны, что ль, кого? (бляханьки, я сам начал, говорите вместо "р" — "д"!)
    - Супдефекта. Ну, ты иди дальше чедез сосняк, вон, по забоду, а я кой-куда отлучусь. Там будет поле отца Стефания.
     «Поле отца Стефания». Это как «Земля Франца Иосифа». Феодал!
     Я вышел из сосняка у последнего ряда могил и поле, ширь, солнце открылись мне, как рай, после угрюмой, хотя и завораживающей преисподней. Бледно-голубое, шёлковое небо без облаков. Ещё звенели какие то неотлетевшие октябрьские птички. Далеко, в конце поля темнел прерванный кладбищем бор, а к нему тянулись длинные гряды с усохшими плетьми огурцов, другие, взрытые, с бурой и зелёной ботвой — картошка, морковь, свёкла. Всё чисто убрано, да вон трактор с полной телегой пробирается — наверняка навоз; отец Стефаний, которого я еще не видел, уже заботливо закладывает его под зиму. Справа по дорожке кто-то едет на лошадке. Мир, благодать, жизнь! Впрочем, скоро здесь проляжет Божья нива, и даже очень скоро, нынче много стреляют. Но год-то сей огород, ещё выдержит, и крестьянин, окончивший семинарию, не может спокойно, смотреть на безработную землю.
     -А что это вон там, вдали, за барак, не теплицы ли? -
спросил, я у моего Виргилия, снова возникшего как бы из земли. Люди, имеющие дело с мертвецами, я заметил, приобретают свойства духов, они вообще очень таинственны и этим страшны.
     -Это не бадак, а поминальный дестодан "НЕ ДЫДАЙ".
     -О! Вон даже как. И наверняка, там подают блины с чёрной икрой, а в нумерах проститутки в чёрных чулках и чёрных же лифчиках обслуживают печально- и медленно...
      Он рассмеялся.
      -Нет, этого там нет, а обеды, пдавда, замечательные. Тут как-то очень богато поминал одного человека Михалков. Даже пели.
       Теперь я рассмеялся:
      - Неужели цыгане? Слушай, ну а как же поп-то, со всем этим хозяйством управляется, ему ж служить надо во храме? Но, наверное, есть управляющий, бурмистр, крестьяне, и он их порет на конюшне за плохую работу.
      - Всё есть у нашего Стефания. Он ходоший, надёжный человек, имеет вход прямо к ... т у д а, а даньше-то он служил по тюдьмам, у него все сознавались. Ну, в хдам-то пойдешь?
     - Пошли, Вергилий, пошли.
     Все, всё-таки этот краб полюбил меня. Только б не придушил напоследок вон в тех кустах. Мы пошли обратно среди могил и тут я увидел первого, после нас, живого человека: какая-то немолодая дама в богатом свободном пальто укладывала цветы к подножию бюста кавказского человека царственной наружности. Я сплюнул. Опять: "ЛЮБИМОМУ АВТАНДИЛУ..."
      Вот он, храм Божий — белоснежная церковка без колокольни сияла на поляне среди, огромной, черной, жужжащей толпы. Как и у того склепа, колонии портиков, горячая медь (ещё не золотили) крыши и купала, стрельчатые; окошки барабана и луковка: с огненным крестом Что-то подобное я видел в Кускове — как бы домашняя церковь Шереметьева. Эх, сфотографировать бы её, но толпа...
      Много стояло чернокостюмных людей со щеками и огромными букетами цветов в руках, а для некоторых цветы держали их коротко стриженные охранники Господа стояли группами по-трое, по-четверо, как бы кланами: скорбно, глядели в землю. Кто-то умер очень важный для них. А черноту штатских оживляли, как цветы, красные околыши фуражек и лампасы военных и милицейских генералов, а также немало женщины — лишь на головы накинуты, чёрные кружевные платочки, а так все и в белом, и в красном, и в синем, и порядочно среди них известных актрис, правда, уже старых. Я стоял под деревом, не был заметен, а их видел отлично. Поиграли при старом режиме, отлично устроились при новом, быстро полюбив президента.
      Слышен разговор ближайшего клана уважаемых людей: "Кто же стрелял?" - "Важнее, чья группировка могла быть, но я уверен - одна из двух - или БОБОН, или  КАЛИНА." - "Куда смотрит Ерин, его пора снимать!" - "Сволочи, такого человека..." -     "Ты, генерал, ****ь, чтоб через неделю мы всё знали, иначе вдова получит твою голову в фуражке!" — "Если БОБОН - буду своими пальцами разрывать на части!"
Вдруг все встрепенулись. Из аллеи мимо "испано-сюизы" потек траурный поезд: впереди двое несли крышку изумительного гроба красного дерева, за ними шестеро в смокингах  и белых перчатках (??) влекли на плечах самый гроб с покойником, нос которого единственным предметом торчал из вороха парчи и кружев, а уж за  ними шли венки, венки, опять цветы – целый сад надвигался на толпу уже создавшую коридор для прохода к церковным ступеням. Там на что-то гроб поставили и стали заваливать покойника цветьём. Затем двери храма открылись широко и гроб понесли, внутрь. Не все смогли ту¬да войти, только самые достойные, многие же остались на улице, ожидая конца отпевания.
                В ожидании, когда, панихида кончится и гроб отнесут к его яме, где будут говориться премиальные речи, я пошёл отдохнуть в правую, «административную» часть кладбища, заодно глянуть на склеп. Здесь преобладал ельник из питомника, но всё те же ужасные портреты и каменные головы, хотя в количестве гораздо меньшем - не так уж много у нас муниципалов, префектов, думцев. То есть их, конечно, много, не убивают пока ещё недостаточно. Дошёл, до склепа - прекрасный новодел, совсем свежий, даже заглянул в дохнувшую хладом дверь, но увы, тут еще не положили, родоначальника, пращура будущих жильцов, а появившийся (вот, гад, никак не отстанет!) мой спутник пояснил:
      -Это для мэда. Слушай, ты так пдопадёшь, а додады-?
      -Да будут доллары, дай мне бутербродик с сыром докушать, посидеть, отдохнуть, ноги не ходят. На, закури лучше. Я ж не ухожу, всё ж надеюсь попасть на конец отпевания, увидеть твоего потрясающего архиепископа.
     -Да он пдосто пдотое... как это?
     -Да-а, с твоей фифцией хрен выговоришь — протоиерей..
     -Во-во.
      -Порточки у тебя какие плохонькие, бедный, что ль?
      -Што ты, я вечедом оденусь ещё так, упакуюсь и - в "Адлекино".
     - Ничего себе! Деньга у тебя шуршит, баксы эти проклятые.
     -А чой-то ты их так - пдоклятые?
     -Да нет, это я так. Я ж сказал, что я вольтерьянец. Ну, пошли Стефанию-то: представишь, может, али как?
     -Там видно будет. Да где его подловишь: у гдоба скока даботы, а потом лития у могилы.
      У паперти группкой стояло несколько, знакомых дам — конечно, по телевидению: полногрудая, чернобровая бабища с двойной фамилией, о-очень шустрая подруга одного русского мастера, ни года, по сути, не остававшаяся вдовой после его смерти; жабообразное  существо, говорящее как по-печатному и со всасыванием воздуха; бывшая думка, мужеподобная, с лицом овцы; и ещё одна — но эта уже из области мюзик-холла, я видел её только голой и здесь странно было видеть на ней пальто до земли, впрочем, с разрезами, через которые светился срам.