Человек со свалки часть 5

                5. Владик.

            Владик, как я уже говорил, смотрел за всем, он же бывший гэбист, а особенно, между прочим, за мной. Как я понял в самом начале, я ему очень не понравился, во мне он сквозь смирение, воспитание и честную работу по даче, полную индифферентность в политических вопросах (а страсти, какие бушевали в стране! кто мог в стороне находиться? - только какой-нибудь "овощ" из психушки) видел, чуял врага. За гольфом он аккуратно прощупывал меня, расспрашивал о прошлом, как отношусь к нынешней чумовой жизни, но я молол про папу с мамой, цитировал "Тысячу и одну ночь", вообще - дурил, как теперь говорят - "дуру гнал". Кстати, и про Нелю тоже, очень он её хотел, но! хозяйская собственность, нельзя. А - подъезжал (она мне сама рассказывала) чуть-чуть не изнасиловал однажды, но Неля ненавидела, его, как малярийного комара. Приставучий, вкрадчивый, да вдруг и укусит.
           Однако, он был классный самбист-дзюдоист (и что там ещё в этом роде?), вроде одного из питерских помощников Собчака, с ним учился в школе КГБ. Кажется, Путин такой. Предложил мне схватиться, сказал, что может меня хорошо уложить. Правда, он доску-двадцатку ладонью перешибал, а это потрудней, чем кирпич, как обычно эти специалисты хвалятся. А я сказал, что, мол, я эти ухватки, всякие там "у-шу", подсечки и прочее, конечно, не умею, но могу сходу задушить двумями руками или по темечку колотушкой, и показал руки. "Да-а, - заметил он, - ну и грабли, вдвое длинней моих." - "А мы, - говорю, - из кузнецов, и отец, и дед по кузне работали, рельсы гнули. Вот так-то, славный Владик с черным поясом".
        Маленький он, Владислав Федорович - Владик, узкоплечий, очень красивое лицо, точеные черты, чуть излишне островатенькие, и потому напоминал лисенка, а глаза - ну просто картинка: как киноартиста Алейникова, какие-то сиреневые большие ресницы, отчего и глаза его крупные, казались сиреневыми и прикрытыми ресницами - прямо херувимчик. Во всем спортивном ходил, мягко пружинящей походкой, а размер кроссовки - сорок второй. Смех: ну есть девушка!
          Однако, страшный человек. Страшный. Я тогда сразу подумал: наверно, убью я его. Он отвечал и за всю связь на даче, и сигнализацию, связанную с воротами и калиткой, и за неприкосновенность самого главного -  к а б и н е т а  хозяина. Замочек там был хитрый, и Владик проверял его часто. Он хозяину привозил почту, вроде, как фельдъегерь цековский, лично передавал в руки таинственные пакеты. Я вот и забыл про его авто сказать, но он им редко пользовался, так что на участке почти и не стоял: симпатичный, довольно старый "оппель" черного цвета, побитый не раз, наверно, крашеный, но ходит - я пробовал - как игрушка, и бензина мало жрет, и компактный, и удобный... Да, а ещё Владик прекрасно пел под гитару. Как он пел! Будто в последний раз. Как-то играли мы бильярдной, смотрели по телевизору новую передачу о самоубийцах. "О, счастливчик!", повздыхали, несмотря на игривый тон диктора; и тут Владик сходил за гитарой, полуприлег в кресле и, тихо перебирая струны, запел чистым высоким баритоном известное:

                Всё как прежде... всё та же гитара...
                Шаг за шагом... ведет за собой...
                В такт аккордов мело-о-дии старой...
                Чуть колышется бант голубой...
               
      И всё снижал, голос далее, уже тихо хрипел:

                А теперь даже песен не стало....
                Жизнь прошла... обошла стороной...
                И осталась лишь эта гитара
                Долгим вечером плакать со мной...

       С нами была Неля, она сидела, опустив голову, вся напряжённая, вцепившись в подлокотники. А когда я попросил ещё спеть мою любимую "Всё проходит" ("спой, брат, как Кристаллинская, ты можешь"), он только начал:

                Мы с тобой не первый год встречаем,
                Много вёсен улыбалось нам,
                Если грустно, вместе мы скучаем,
                Радость делим тоже пополам.
                Ничего, что ты пришел усталый
                И на лбу морщинка залегла…

        Тут вдруг Неля разрыдалась, так тряслись её тоненькие плечи, слезы, как горох, катились на глаз. Видно, что-то такое было в её жизни. Да и в моей, пожалуй.