Человек со свалки часть 2

                2. Как  мы  познакомились.

       Я долго жил на свалке в районе Щербинки - это необозримое поле всякой дряни, обычно слегка дымящейся. Это, во-первых, тлеет какая-нибудь шерсть или рулон бумаги, подожженные мальчишками, во-вторых, это варят себе еду мои соседи, так сказать, "земляки" - несчастные парии перестройки, изгнанные из квартир (пропитых, отнятых за бесценок или запуганные до смерти). Новые московские аборигены, не утопленные в колодцах, не задушенные, не пристреленные, не сожжённые квартирными гангстерами, но открывшие себе московскую Патагонию и выживающие. Есть и приезжие из других мест России, и даже из других республик - кто тоже остался без крова. Разумеется, русские, тут только русские бомжи. Степняки и кавказцы тут не выживут, выживаем мы, троглодиты ельцинизма, НМП.
        Как я оказался на свалке, это очень длинный разговор, для меня горестный и невыносимый, не будем об этом.
        Прожил, я там уже полтора года. Только зимой, в лютые морозы я спасался у одного доброго человека, о котором скажу впоследствии, ибо цель моего рассказа или моей буквально детективной истории заканчивается именно у него. Я ещё ничего не знал, ничего не предполагал страшного, но оно само собой вышло. Да, так судил Господь. А поселился я весной, дня два только жил в картонной коробке, но вдруг на мое счастье подъехал грузовик и свалил полый бетонный блок - вот какие стоят под лоджиями, с брачком: в полу и в боку по дыре. Я сразу, как золотоискатель, застолбил, его. И опять везение: вечером проезжал автокран, я попросил шоффэра подцепить мою штуку, маленько, сколько возможно, протащить вглубь и поставить крышей кверху. Хороший мужик, пожалел бомжа, помог бесплатно. Все бы так... И вот я устроил своё шале. Дыру в боку железякой расширил и стала дверь, через верхнюю дырку вывел трубу к печке (тут их полно), стены изнутри обвешал матрацами и одеялами, а пол - прекрасный пол - из деревянных поддонов. Я его даже мыл. И даже кровать у меня была полноценная, с панцирной сеткой. Перина - наматрасник, набитый соломой. Тепло, уютно. На ящиках продукты, несколько книг /"Евангелие", два томика "Тысяча и одна ночь", люблю восточную литературу, её можно читать медленно, долго и сладостно/… И посуда у меня была. Метрах в десяти от меня жил дружок - Модест, усатый мужичок с горбом, большой оригинал: зимой и летом носил прожжённое норковое манто, виртуозно ругался матом и исповедывал философию Пифагора, но я так и не понял, в чём она у него. Модест по-иному, чем я, устроился: если я поднялся над замлею, то он наоборот ушёл в неё: землянка, и тоже с печкой. Тут, кстати, многие так жили, зарывались. При облавах их не найти. Сыровато, конечно, но мы же русские люди, мы же троглодиты. Ну, если обидное слово, то - святые подвижники.
Питались мы, конечно, в основном отбросами, но нынче богатые люди выбрасывают такое, что за стол не стыдно пригласить английскую королеву. Ходили мы и на заработки, в Подольск ездили, это близко, там машины с продуктами разгружали, за это получали жратву и водку. С самыми близкими по духу и развитию (как, например, Модест) мы устраивали пикнички среди живописных груд мусора, лома и всякой домашней дряни. Зимой я, как сибарит, возлежал на своей кровати и, или мысленно философствовал, или проникался евангельскими притчами, или погружался в сексуальную сладость арабских сказок (Между прочим, у хозяина моего на даче ни одной приличной книги, так, мишура вроде Марининой или Агаты Кристи, всего штук двадцать, даже нет книжных шкафов. Деловые люди. Но за это я уважал его: не гонит чернуху перед гостями своей начитанностью. Однако перед сном он просил читать ему понемногу и божественное, и плотское, и, смеясь, называл меня "моя Шахерезада").
        А дело было осенью, в ветреный солнечный денёк. Смотрю: по дальней дороге вокруг свалки, где лесок подступает вплотную, пылит белый "линкольн". Остановился возле кучи переломанных, битых или чуть битых авто. Иногда их кто-то увозит на реставрацию. Там даже есть полтроллейбуса и в нем живут. Из машины вышел некий дядя в шляпе с широкими полями и светлом костюме, смотрел-смотрел, потом залез обратно в авто и вот уж оно остановилось напротив моего шале. Я стою, смотрю из-под ладошки: машинка хорошая, длинная, чувствуется, реставрация семидесятых годов, на таких миллионеры в Америке раскатывали.. Хожалая, но доведена до блеска. Я в машинах разбираюсь. На мне женская кофта ядовито-зеленого цвета, генеральские брюки, заправленные в укороченные рыболовные валенки с галошами, на голове фуражка-жириновка (ну, типа той, что Керенский носил - адвокат спер стиль у адвоката), эту фуражку мне где-то добыл Модест. Вообще, в нашем "городе N" я считаюсь щеголем и шармёром. Умею обаять. Следом за дядей в шляпе, вылезли два лба под метр девяноста во всем кожаном - вот эти самые Таня и Маня.
       -  Эй, красавец! - назвал хозяин меня. - Подойди-ка, вопрос есть.
Я медленно, с достоинством, пробрался по тропинке среди мусорных куч.
        - Как тебя по матушке-батюшке? - опять спрашивает, а сами давятся от смеха: уж очень я колоритен.
        - Аз есмь пастырь добрый, - отвечаю и руку к фуражке.
     Очень весело было. У него аж искорки в глазах проскакивают. Это редкость, между прочим, искорки-то эти, я редко встречал людей с такими - электрическими глазами. Недобрый знак.
      - А серьезно? - переспрашивает.
       - Николай Николаич.
       - Давно, здесь?
       - Да, ваше превосходительство, второй год.
       - Почему "превосходительство"?
       - От уважения-с. Вы очень на маршала похожи, да и "линкольн"... Сразу видно, что вы не бандит, а, или военный бывший, или научный работник.
       - Н-да, ну ты и весельчак. И хорошо здесь жить?
       - Очень.
       - Не дует? - улыбается. Таня и Маня гогочут.
       - Поддувает, это есть, но у меня шале прочное, железобетонное - вон то, видите, с дымком из трубы? И вообще здесь народ прекрасный, добрый, интеллигентный. Доктора наук есть. Скрипач. Я - литератор, хотя окончил когда-то океанологический институт по специальности "Мировые ареалы обитания головоногих моллюсков…" То есть, значит, кальмары, осьминоги и так далее.
        Мой собеседник сразу прекратил смешки своих секьюрити, видно было, что я ему понравился: почтительный легкий юмор, пространные ответы, прямой взгляд в глаза.
        - Простите, - говорит, - уже на "вы", - нас за неуместные смешки, но... правда, вы большой оригинал, и я бы скорее сказал, что артист, а не... Впрочем, это так, не важно. А вот, как старожил, вы на видели, не привозят ли сюда старинные авто... ну, типа довоенных, немецких, что-нибудь из. гаражей Гитлера, Геринга, Гиммлера? Я знаю, что такие машины ещё есть, пусть и в ужасном состоянии, я бы хорошо уплатил за наводку. Кстати, меня зовут Семен Владиленович.
        Мы пожали друг другу руки. Рука у него была потная и слабая.
        - Так что, Семен Владиленович, в начале года, зимой, там стоял "Оппель-Адмирал", правда без колес, черный, со ступеньками и со сверкающими фарами на длинном носу, каретный кузов...
       - Так-так-так, и что же? - заволновался Владиленович.
        - Сами понимаете, увезли. Но стоял долго. Кому надо, те добрались.
        - "Кому надо", - усмехнулся он, - Мне тоже надо, ищу раритет - гордыня заела. ("Умный человек" - решил я ).
        - И "Майбах" здесь был, клянусь, и даже, по-моему, "Хорьх"...
       Я собирался продолжать разговор об этих музейно-свалочных уникумах, да заодно и приврал про "Альфу-Ромео", чтоб весу себе придать, грешен, люблю похвастаться, но он, велев своим ребятам садиться в машину, вдруг стал расспрашивать о моей жизни. Женат ли был? Да, неудачно. Дети? Нету. Почему здесь? Планида такая, так определил. Создатель. Пью? Абстинент.   Почему? По вере. В кого? Понятно, в Иисуса Христа, и Святую Троицу. Впрочем, немного, за компанию и для душевной беседы могу пригубить три рюмки "шартрёза" и кофэ. Характер? Нежный, но твердый. То есть как? Ну... как нормально возбужденный член. (Он так хохотал, что слезы брызнули в дорожную пыль...) Потом он вдруг сказал:
       - У меня нет слуги. Камердинера. Даже тоньше – сестры-хозяйки. Как бы вы, Николай Николаич, ни гордились своим "бомжеством" (а я вижу, что в вас кипит, гордыня нищего!), житьё здесь... не житье для такого, как вы. Согласны ли идти ко мне в слуги? В лоб говорю, не обижайтесь. Вы честный и чистый человек, я это вижу, мне такой нужен, ибо вокруг меня люди только денежные, либо - как вот эти - обезьяны.
        Я задумался. Это было заманчиво, мой мозг устал, замерз, истощен, мой "героизм" на пределе... Да, идти к врагам моим... Не вдруг мелькнула, скорее сверкнула мыслишка: мало ли чем я смогу помочь своим братьям в логове зверя? Да хоть продуктов нет-нет, да привезу моим "горожанам", отплачу добром тому же Модесту, а он много для меня сделал. Да ведь и вернуться ж могу назад...
        - Что ж, барин, я согласен.
       - Ну! Так сразу и "барин"! Не надо. Может быть, это будет всего лишь - испытательный срок, но вы хоть откормитесь. Мне вас по-человечески жаль. В вас что-то есть, чего уже нам не хватает. Так едем прямо сейчас?
        - А далёко?
        - На дачу, по Казанской дороге, Рязанское шоссе.
        - Но мои пожитки...
       В общем, я забрал только книги, кой-что из бумаг (писанина моя филозофская), обнял Модеста, обещая лукаво вернуться вскоре ("это эксперимент, дружище Модест, жди, я привезу водки и еды»). Из машины я ещё крикнул Модесту, чтоб караулил, если появится авто военного или довоенного времени, желательно из гаражей «Третьего Рейха», и тогда пусть позвонит Тасе. Это моя бывшая подруга - любовь, мы с ней изредка связываемся. А сам пусть застолбит машину, как американский золотоискатель-пионер.
       Мы неслись из Щербинок по любым дорогам не тише, чем сто километров час, постовые отворачивались, заметив наш номер. ("Ого-го, - подумал я, хозяин-то мой из больших шишкарей"). По дороге Семен Владиленович (дальше я буду его называть С. В. или "хозяин") рассказал, кто он, где служит, кто у них там домашние и обслуга ("Таня и Маня - мои охранники, отличные, верные ребята, оба водят машину; вообще-то их зовут Василий Петрович и Эдуард Павлович, но они не обижаются на мои ласковые клички, правда, орлы?" те кивнули). Мне предложен был оклад или жалованье в 300 долларов (он стоил тогда около 15 рублей - значит, 4 с половиною тыщи - это были ломовые башли для бомжа, впрочем, и для академика с мировым именем тоже). Я с достоинством согласился. К тому же житуха на всем готовом. Еда, одежда. Это ж я буду откладывать...
       Тут произошла неприятная сценка. Мы сворачивали на Варшавку, ехали тихо, к лобовому стеклу кинулся пацанёнок с тряпкой - мыть стекло, но Таня, сидевший за рулем, вдруг резко дал газу и едва не раздавил мальчика. С.В. скосил на меня глаза: как реакция? Меня передернуло, но я спокойно сказал: «Это жестокость».         
     Хозяин тут же согласился и спросил, как у меня с паспортом и вожу ли я машину.
      - Паспорта нет, барин. Вожу любую машину на уровне. Но и прав нет. У меня вообще нет никаких документов, даже метрики, я абсолютный сирота, меня можно убить и никто никогда не узнает. Ваш Таня может это сейчас попробовать.
      -  Ну зачем вы так... - ласково тронул меня за плечо хозяин.


(продолжение следует)