Человек со свалки часть 8

                8. Подготовка

        - Ну? Как съездил? - спрашивал меня ночью хозяин, спускаясь по лестнице в персидском халате с кистями в тряпошных туфлях с помпонами - любит восточное. В спальне у них слышалась музыка. Видимо, уже, напрыгались в постели, теперь снова пьют и балуются.
       - Слава Богу, барин. Народ доволен. Поклон Вам от всей свалки. Он ласково похохотал, потрепал меня по волосам. Крепостной.
       - Сам-то трезвый, надеюсь?
       - Ессессно. Я ж за рулем.
       - Ну-ну, - и посыпал по коридору к уборной. Утром я встал, как обычно, раньше всех, в шесть утра уж я был на ногах. Заготовил завтрак им, для мадам кофе с ликером, для него чай покрепче, нажарил греночек, яички развел с молоком, а сам просто чайку попил сладкого с бутербродом с селедью - мой любимый бутерброд по утрам. Как еврей: обожаю селедь, к сладкому так идет. Потом протирал полы на обоих этажах, опять слышу, как стонут наши пидоры-охранники, любовь к у них. Что-то вчера не мусорили, одной тряпкой обошёлся. Владика, как я понял нетушки, спаленка его заперта. В делах паренек, летает где-то.
       Да, хорошо, что у нас мебелей мало, а особенно, что нет украшений этих дурацких ваз, канделяберов, рогов, картин, масок (особенно ненавижу я маски, зло тайное идет от их) - всё ведь это обмахни, оботри. Намахаешься. А всё ж я люблю ворчать, как настоящие слуга, и, ворча, на улицу коврики из. входного холла вытащил, там их об косяк отшлёпал, аж дом задрожал, снова выстелил.
        А уже светло на дворе, хотя по проездам соседские прожектора ещё лупят. Посидел на ступеньках, крыльца, помолился про себя Господу и Богородице: мол, помогите, Царь Небесный и Мати Пречистая, ещё день прожить, к цели продвинуться, а грехи мои прошлые и будущие простите, если можете.
       Тихо на участке. Собака чья-то бегает, хвоей-сучками потрескивает. Не видать какая, но вполне возможно этих вон, Гуськовых, которые всей раменской торговлей заправляют. Чи то ротвейлер, чи то стаффордшир? Но одно - убийцы. Что за мания была у мясников в Германии-Англии, когда эту мразь выводили? Злющие, да ещё натасканные. Один раз я с такой зверюгой столкнулся, в чужом саду - так на меня, падла, начала прыгать, экое нахальство, я ж по делу шёл, хозяева сами открывали.    
        Да я их не боюсь, собак-то, я её как дрыном березовым охреначил по хребту - только писк пошёл, в дырку заборную просочилась,  в три: раза тоньше стала. Её хозяева - ничего, одобрили. Убить, не убил, но защитился, а то как же иначе? А у нас дырьев полно, забор легкий, проламывают, и вот - шастают. Сейчас я её успокою. Нет, сама ушла...
        Обошел дом. Всё в порядке. Глянул наверх: да, только на окне кабинета есть решетка, прах её побери... Такую не перепилишь, да и сколько прутьев спиливать! А дверь стальная, только что деревом обшитая, я её ботинком пробовал. Все двери, как: двери, даже наружная, а эту и ломом не возьмешь. Секреты у их...
Еще посидел, почти полпачки "Примы" искурил, всё гвоздь в голове у меня сидит. А вот и солнышко поднялось. Робкое оно в конце сентября, в начала восьмого только, мажет розовым светом верхушки сосен, не заглядывая на землю, низкое, бор мешает.    
         Но это время переводит власть вперед, а так-то, по-старому, по-настоящему, сейчас только седьмой час Божьего утра. О, а у калитки уже наша Неличка стоит.
         - Девонька, - говорю, открывая ей, - ты чего это? У хозяина мадам Жанна нонеча, оне в постелях. Я чего ж вы не сговорились с ним, чего ты рано-то?
Она оскорбленно опустила глаза.
         - Эх ты, трясогузка. Ну идем, идем, раньше надо было думать. Такая она не выспавшаяся, дрожит от утренника, плащик, на ней всего-то, чулочки тонкие, туфельки легкие. Глазки милые-милые, и больные... Поцеловал я их на ходу.
         - Да зачеты у меня, Николай Николаич, - говорит, - надо мне работу пораньше закончить, он же надавал в среду кучу целую... А что вот теперь?
         - Ну что... Ну посидишь, поработаешь, что ещё-то остается. А пока оне в неглиже и скоро им завтрак подавать, так давай у меня на кухоньке посидим, я тебе омлет сделаю, кофеем напою, небось не завтракала? - Кивает головкой. - Чего ты без шапочки ходишь? Мозги застудишь.
         - Да ничего, - говорит, - здесь идти недолго, а в транспорте жарко, да и всё равно день будет жаркий и потом волосы мои... – Засмеялась: - Прическу портить, да и чем я их прикрою - платком?
         Да, очень хорошие у неё волосы, непослушные, тонкие, пышные, вьются, как у еврейки, черненькие, но уж как бы и с проседью.
         - Чего они у тебя седые, Неля? Молодая ты будто, а вроде как в лагере посидела или горе вселенское пережила.
         - Скажете тоже. Просто я их малость подкрашиваю.
         - Во - мода на седые, на горе! Это ж надо. У тебя почти "вороново крыло", зачем портишь? Я-то, правда, люблю цвет колосящейся ржи, такие... ну как бы жёлтые, очень светло-жёлтые - солома. А вот - влюбился в твои. Дай-ка поцелую. О, пахнут, женщиной!
          Она уж пила кофе и ела омлет, деликатно подчепляя вилочкой. А я решился на главный разговор, обстановка очень нежная, кухня теплая, волосы черные, глажу их, глажу и начинаю, яко змей:
          - Год я тут живу, дитя, а дело не делается. Я тебе уж говорил. Ты только сиди тихо, не подпрыгивай.
          - Кабинет, да? - с тоской спросила.
          - Ага. А что это у тебя зрачки расширились, как от кокаина? Пыточная там, что ли, по полу кровища? Да, там документы, всего лишь документы, я это знаю точно. Догадываюсь, но и... знаю. Должны быть. А они мне нужны. Они России нужны. Ты же русская, Неличка, ты же православная, патриотка, у тебя мама ходит ко Всем Скорбящим на Ордынку, ведь так? Или страхом из тебя всё выжгли? И ты мне скажешь шифры - это ключевые слова, ими замок запирается, и ты их знаешь. Не знаешь, так подскажешь, где найти, а я тихо-тихо наберу эти буковки и войду...
          - Меня убьют.
          - Ниччего подобного! Вот смотри. За десять месяцев хозяин выдал мне 3000 долларов - это 45"лимонов" в рублях - смекаешь, какой куш? И я тебе сейчас принесу половину, полтора "куска", 1500 долларов, естественно, в рублях, я уж наменял, хотя курс "зелени" растет и вырастет ещё чорт знает как, но мне пора сматывать удочки. Так что тебе хватит и с маменькой прожить, скромно, годика три-четыре, и продержаться в вузе до окончания. Я прав? Но! В случае моей удачи ты должна тоже исчезнуть отсюда, навсегда. Плюнь. Они тебя не найдут, первое время, я уж всё продумал и сообщу, когда будет, "акция", а ты больше сюда не приезжай. Сама же видишь: он тяготится, тобой, уже рыжая твое место заняла, он тебя неожиданно в любой момент выбросит на улицу - что делать будешь? И ещё лучче - переводись на заочное, там тебя вообще никто никогда не достанет, а с деньгами...
          - Ах, Николай Николаич, Николай Николаич! - закрыла она лицо руками. - Что же это вы мне за казнь придумали!
          - Будет, будет, - утешал я её, всё гладя по рассыпавшимся по столу волосам, - ну я прошу тебя... ну умоляю.... Не тычься мне в плечо, не зажимай ротик, а говори:  к а к о е? Говори, говори... ну?.. Хорошо, я пока сбегаю к себе, принесу деньги, а ты думай. Думай!
         Я сходил к себе, вынул из-под матраца отложенные заранее сорок «пятисоттысячников» красненькие такие, поздно появились, помните?, принес и ей сую в саше. Упирается.
         - Я тебя сейчас убью, Нелька! Ну-ко, шнель! Еле запихнула в сумочку, улыбается. А дрожит.
         - Я не знаю слова, Николай Николаич, но это вот как... Я примечала, что он в спальне часто брал какую-то книжку, тоненькую, серую, похожа на репринт, вроде, брошюры. Он же ничего не читает, кроме этих ярких детективов, а эту то и дело смотрит; пороется в ней, и пальцем водит, и хмыкнет – запоминает... Мне кажется, что там и есть ключ. Но не уверена.
         - Ты б хоть разок заглянула - какая книга, что в ней. Экая нелюбопытная. «Боюсь !». Ядом, что ль, она пропитана? Тут раздался звонок.
         - Всё, хозяин зовёт кофэ. Иди к себе, работай, ни о чем не думай.  Ч т об    в с ё   м н е   б ы л о,   к а к   н и   в   ч е м   н и   б ы в а л о!
Ушла она к себе, к своим компутерам-принтерам, а я включил кофеварку, вскипятил зерна, процедил ещё по-своему, чуть сольцы в чашки (особый вкус!), разлил, сахарок и щипчики рядом, на блюдцах по половинке омлета, хлебушек, и повлекся к им в спальную Музыка. Смех с полным ртом. Не слышат, окаянные. Тук-тук... Отпер
        - Барин, - говорю, - пожалуйте завтрак-с.
        - Спасибо, Епифан, ты, как всегда, точен, давай сюда, сейчас мы с Жанночкой утолим голод.
         На его постели-сексодроме стояла на голове рыжая Жанка, опираясь на локти, с яблоком, во рту. Совершенно голая. Волос у ей и тут, и там! Что уж тут они представляли?
        - Неля, - говорю, - приехала, работает.
Он с омлетом во рту:
        - Как приехала! Какого чорта! И так рано. У меня же Жанночка. Вот идиотка. Ну ладно, иди, только разбуди Таньку-Маньку, покорми их, скоро выезжаем.
Я постучал охранникам в дверь:
        - Алё, господа педерасты, пора вставать, барин велел. Слов они, конечно, не слышали, у нас двери, дубовые, но это я так, для себя.
        После завтрака все явились в гостиную. Владиленыч покосился на стеклянную дверь секретарской, которая видна через коридор, хмыкнул и, выводя рыжую на крыльцо, дал мне ещё приказ:
        - Сегодня, Епифан, часам так к семи приедут солидные гости, иностранцы, Нельки чтоб духу не было, а сам смотайся по-быстрому на Центральный рынок, и там ещё в супермаркет, возьми что-нибудь оригинальное, хорошей свининки, что ли, баранинки там, на рёбрышках, красной рыбки и прочее, да заехай в Раменское...
        - Да я его по мобильнику вызову, Семен Владиленыч.
        - Ах, да. Ну и пусть нам сварганит что-нибудь этакое, посимпатичней, лицом нельзя в глаз ударить.
        - В грязь.
        - Какая разница. Вино хорошее осталось, или ты своим чуфалам всё вывез?
        - Никак нет, барин, марочное есть, шампань, "Посольская", пиво баварское, "Уиски".
        - "Уиски" - хохотнул он - Под русачка работаешь.
        - Случай вонючий, Семен Владиленыч, но не смертельный, в тон ему отвечаю.
Рыжая на крыльце мне подмигнула. Я тоже подмигнул, но другим глазом. Бёдра у ней в два разя шире Нелиных: слабость моя.
       Я вошёл к Неле.
        - У нас вечером штатники будут. Кто это?
        - Консультанты. Из  посольства. Я так думаю.
        - Я их видел?
        - Может быть. Сюда они редко приезжают, чаще он к ним в отель ездит, меня не раз брали, я переводила, но вообще-то они по-русски прилично говорят.
        - Шпионы. Диверсанты. Твари из ЦРУ, - заключил я. - А ты долго будешь здесь мучиться? Хозяин сказал, чтоб тебя к семи вечера здесь не было.
        - Мне два часа работы, - покорно объясняла Неля, вот-вот расплачемся, - я скоро, я... Я, Николай Николаич, сижу и сплю, честно говоря, а вечером зачет по испанскому. С первой после обеда и уеду электричкой.
         Я поцеловал её в душистую макушку, успокаивая: - Мне в город надо, за продуктами, еду прямо сейчас. Ты как, сумеешь всё закрыть? Не забудешь? Пообедай, там куриный бульон есть. Да, если появится Владик, а я замечаю, что последнее время он изнемогает вблизи тебя, так скажи ему, что если что, будет доложено Владиленычу, и ему будет плохо. Я и сам ведь ему говорил: "Хоть барин завел другую, но всё равно - жадный - ревнует."
         - Какой, вы однако, Николай Николаич! - рассмеялась она.               
         - Ну, пока, дочка.
       Так и сказал "дочка". Так она и годится мне в дочки.
       Почему я именно этот день взял? Чорт его знает. Нетерпение владело мной, ужасное нетерпение, книжечка-то так и маячила перед взором моим. И время - бесценное время уходило. Мало ли что завтра будет...
       Быстро, я заскочил в Раменское (все равно по дороге), велел Ивану Яковличу прибыть к четырем-пяти вечера - готовить ужин для «римлян», бешеным темпом проскочил в Москву, на Цветной бульвар, отоварился, затем в Столешников за винами-коньяками-шампанями и пивком, да ещё и к Тасе дозвонился. Была удивлена, но не очень обрадована: "Где я пропадал? Служу. Хорошее место. Почему молчал? Не мог звонить, конспирация, а Модест тебе ещё летом звонил, чтоб сообщить телефон о.Никодима. Он страшно нужен мне. Какой? Записывай... Адрес тот же? Извини, Татушка, очень спешу. Что? Куда-куда... Слушай, я приеду к тебе в самое ближайшее время. Понимаешь, если батюшки не будет на месте, ты должна выручить меня. Прорва всего, и страшно важное. Уж поверь. Любишь меня? Я тоже. Да ладно тебе... Всё серьёзно, а ты... Дома ты вечерами обязательна? Ага. Да! Где сейчас служишь-работаешь? Гувернанткой в еврейской семье ? Хорошо? С ними была в Ялте две недели? Мне бы так... Да, говорю, Тася, мне бы вот так-то! А что, за типы? Понятно. Творческая интел¬лигенция. А я не интеллигентный, разве? Милый русский хамило. Спасибо. Эта я таким был, теперь я воин. Не поняла? Потом объясню. Так думаю, что на этой или на следующей неделе могу оказаться у тебя, мне большая помощь может понадобиться. Будь добра, жди, вечерами жди. Ты - лучшая из женщин России... Всё. Целую".
       Вот такой вот разговор.
       Я привёз, продукты на дачу, тут как раз Яковлич подошёл. Велел ему готовить горячее и холодное на компанию, часам к семи вечера.
       А вечером подъехали американцы на своём "понтиаке" в сопровождении "линкольна" Семена Владиленовича. С ним был и Владик. А их повылезло человек пять или шесть, кто-то, кстати, был "наш", советский еврей. Я стоял в дверях навытяжку во фраке и они проходили мимо меня в гостиную, вежливо здороваясь со мною: "Дра-стуй-те !" или "Гуд ивнинг!" Я, как старый вышколенный негр, отвечал с поклонами: "Йес, масса сэр... Йес, масса сэр...", а "нашему" - с поклоном прилгал руку к груди: "Салям алейкюм!" Он изумленно посмот¬рел на меня, и все захохотали. Грунский объяснил тому "восточному": "Он вас, Моисей Генрихович, принял за араба. Господа, эта моя гордость, мой несравненный Епифан, я вам по дороге о нем рассказывал. Всё умеет, честен,, хорошего, поведения, даже, я бы сказал, серафический человек. Настоящий негр. " - "О ! Вери гуд, Епифан!"
Все они были новые, я их раньше не видал, и, видимо, поэтому хозяин знакомил их со своим бунгало и слугами. Был вызван с кухни даже Яковлич, уже пьяный, но именно пьяный-то он и творил барские яства. А уж Танька и Манька вызвали бурю восторгов: "Оу, гей ! Это по-нашему! Эта по-нашему!" Те смущенно опускали глаза". "И какие гориллы, мистер Саймон - о-о-о!" "Саймоном" они звали Грунского.
Одеты они все были неофициально, по-летнему, этакие американские спортивные парни: кто в шортах и свободных штапельных куртках вроде пижам, в кроссовках жилистые ноги туристов-бейсболистов и бейсболки на голове, а двое в мягких светлых костюмах, но все крупноголовые, до отвращения белозубые, загорелые и нахальные. Между прочим, один, с папочкой подмышкой, очень похож на злющего Трумэна, другой, рыжебородый - на Линкольна, третий смахивал на Рузвельта. Клонированные? По-русски говорили свободно, но с жутким акцентом, как бы даже нарочно, чтоб и не понять и противно слушать. Моисей Генрихович был переводчиком-шпионом. Да и все они, я уверен, шпионы. Шпионы-консультанты.
         Они очень странно начали: вместо делового совещания-инструктирования. Грунского, как обычно, - рванули к столу, а уж там... С кухни неслись запахи, ароматы, амбрэ работы Ивана Яковлича!
         Я подавал на стол их любимые кровавые ростбифы (из индейцев, ха-ха !) варёные языки коров, лосей и кабанов, модную приевшуюся осетрину, пошлую икру, разную выпивку, кофе-ликеры, ихние сраные пудинги - даже настоящий барский русский стол уже не в силах спроворить эти недорусские и совсем нерусские господа. Хоть бы обычную селёдку с водкой догадался подать Яковлич, я бы присел к ним, а так - даже тошно смотреть. Говорю хозяину: "Хоть бы вы, барин, ваксой меня вымазали, что ли впрямь бы на негра походил, всё смешней было б" - "Брось, Епифан, ты ж так был хорош, прямо из Ленкома от Захарова. Что не пьёшь, с нами?" - 'Тоска, барин. У вас, наверно после жратвы будет консилиум, так я пойду, прогуляюсь по родным местам, ладно?" - "А ты что, жил здесь когда-то?" - "А разве я, вам не рассказывал? Забыли-с. Я недолго, и посуду уберу, и прочее". - "Ну и молодца, Епифан, люблю я тебя за то, что ты какой-то... русский ты, неделовой, тоскующий, взыскующий, тайна у тебя на душе, как у Есенина..." - "Спасибо, барин, так оно и есть: плакать пойду". А сам подумал: "Подпалить бы вас, пьяных".
         И пошёл на ту сторону через юный соснячок, подшибая на ходу шишки, вспоминал. Вот, недалеко от железной дороги, когда-то были воронки от снарядов, траншеи, да уж и тогда успели зарости травой и покрыться реденькой земляникой, а мы в них залезали и играли в пряталки, в "немцев", в "шпионов" (собачка, у товарища была, по "следам" водила). Подружка была... Милая, милая Люся, где ты теперь? Жива ли, всё так ли красива, хоть, конечно, стара? Одиннадцать нам было, первая любовь, первый жгучий интерес мальчика к девочке. Стыдно признаться, а - показывали тайно друг другу себя... Я из тех, кто и шестидесятилетнюю подругу, встретив, вспыхнул бы. Один хам из новых киношников, тоже старик, смеялся надо мной... А вот Пришвин бы не посмеялся, и Достоевский... Господи, Господи, ну зачем стареют люди, какое коварство. 
         Легкие ещё сумерки, а как сверкают рельсы, уносясь вдаль. И опять соснячок, и старые мощные сосны, которые помнят нас, играющих вот на этой дорожке, возле дома, где Люсины родители снимали дачу на лето. Городки было тогда нашей любовью, девчонки играли, а уж мы-то! Первый велосипед осваивал я тоже здесь, не мой, мне смогли купить лишь в пятьдесят втором году: редкость, дорого.
Пошли тихие проезды, всё такие же, в вишеньи вдоль забора, в малине, в акациях. Да, впрочем, вот и заборы: не все те серенькие, реденькие, штакетники, когда люди не прятались, а вот уже большие нынешние, каменные или сплошь дощатые, как у складов, а за ними хоть кое-где и выглядывали старинные, шведского фасона дачки, с многоскатными шиферными крышами, верандами, балкончиками, простодушные, для летнего отдохновения - но вот потянулись кирпичные замки, цитадели безвкусного, трусливо-наглого феодализма. Жили здесь когда-то люди-садовники, человеки, а ныне живут обезьяны без мозжечка и. гипофиза. Я узнал свой сад, старые, кажется, нет конца их жизни яблони их расположение выдали родное место, но забор в нержавеющей стальной сетке, а на месте нашего, скромного, выше всякой простоты, "скворечника" развалился барственно, красно-белый двухэтажный коттедж. Ну зачем он даче? Если только внаём, под развлечения, под преступления... И лакомятся эти твари за забором (кстати, спирея и дикий виноград уже так разрослись, что и эту вольерную сетку незаметно)нашими "папировками", "мелбой", "боровинкой", "антоновкой", "скрижапелем" - старорусские сорта, их теперь ни в какой Тимирязевке не достать, не сохранены, как и редкие животные. А так - всё, всё здесь чужое, сердце сжимает обида-злоба. Ну их, пойду обратно, тут только плакать...
        Интересно, отвеселились ли мои орангутанги, спят ли, али разъехались? Какого Зла понадумали для нас? Нет, окна были темны, я тихо пробрался на кухню, поел нетронутые остатки роскоши, испил коньячку с кофием и лег спать. Всю ночь кто-то шастал по коридору, хлопала входная дверь, заводились во дворе моторы, кто-то уезжал, кто-то приезжал...
        Утром ни свет, ни заря спортсмены встали, загалдели своим рез¬ким английским языком (хуже командирского немецкого, не переношу), с чего-то загоготали. Всё им у нас смешно, как у папуасов. Хозяин сам за ними ухаживал. Пошли к машинам - к синему широченному, как баржа, "понтиаку", к ещё какой-то инотачке (таких и не видал) и к нашему белому "линкольну". Старенький он, вообще-то, хожалый, 70-х годов, но хозяин глядит на него, как на икону, а американцы, наверно, смеются про себя. По дороге всё восторженно вскидывали лица к соснам (наши сосны, пока наши), их розовеющее вершины на бледном шёлковом небе что-то, наверно, напомнили иноземцам, какие-нибудь Вермонты или Йеллоустоуны. Расселась по моторам, я  - в окна:
       - Барин, вы надолго? Когда и что готовить?
       - Сегодня, наверно, да вечера, точно не знаю. Но ничего, милый, не надо, так, обычный ужинишко. Владик с нами, но он-то может вернуться.
"Милый". "Ужинишко". "Может, вернуться". Это к чему? На живца, что ли, словить хотят.
         Я позавтракал снова господскими деликатесами -  Николя, ты начинаешь падать... Слушайте, откуда у него такая, бешеная деньга?! Он всего-то зав. отделом какого-то мифического института... А их много, этих чумных лабораторий, и у каждого, поди, свой Врунский, свой Епифан. Тьфу!
        Ну-с убираться будем позже, а пока никого нет - тихими стопами, тихими стопами к спаленка его. По привычке шарить по хозяйским вещам (чему эта профессия не научит?) под подушками на их священной постели нашел пистолет. Хорошенький, ладный, не наш. "Беретта" или "Вальтер"? Вынул магазин: полон маслят. Вставил, оттянул затвор, щёлк: Всё, один патрон в патроннике. Проверить? Спустился в погреб, в стене отдушина - в неё трах! В порядке не заест. Впрочем, покамест положу на место, мало ли. А по надобности возьму "шпалер" в любое время, вряд ли он им пользуется.
         Тэк-с. Ну, что тут ещё хорошего кроме презерватива на полу? Шкапчик изящной работы, книжечки, детективчики, фантастика на сон грядущий. А это что за старая ****ь в очках на целлофанированной обложке? А, Маринина, милицейский романист, бригадами ей строчут на компьютаре протокольные дела, а дел-то этих нонеча - туча! Всё о смерти пишешь, подлючка, а вот тебя-то скоро и кокнут, как на поделят книжный рынок, такое уже бывало.... А, вот она, эта книженция-брошюрочка! Не репринт ли? Ел.Блаватская "Люди и боги". С.-Петербург. 1903 г." Конечно, без церковной цензуры, "самиздат". Оккультизм. Слыхали, знакомо, как же. "Люди, станьте богами!" Счас и станем. Ишь, закладочка из старого календаря: "Как соль сохраняет различные вещества от гниения, так мир сохраняется и стоят, избранными Божиими людьми: без них, как без семени живого и живоносного, давно уже погиб бы он." (прот. П. Соколов) Вот как они на себя одеяльце перетащили - "соль".
         Этот "богоизбранный народ", этот "золотой миллиард" - это "соль", "дрожжи мира дорогие..." Так, интересно, конечно, но время не терпит. Листаю. Серая бумага, шрифт отвратный. Ага! - що це такэ ? - ноготком подчеркнуты слова, и тут, и тут... И всё латынские. Если б не понимал, что искать, ни за что не догадался бы. "МEFISTО", "SATAN0" Вроде больше ничего не нашел. Снова, тщательней. Есть! "L I L I Т". Это анти-ЕВА, родительница Антихриста. Вроде Олбрайт. Да-а, это - и х н е е, очень и х н е е. "DIABLO", "ВАFОМET", "DEMONО". Как же понимать? Букв в словах больше пяти, а там, на замке кабинета Грунского, пять только тумблерков-кнопушек. А если отбрасывать лишние с конца? Всё нормально: SАТАN, МЕFIS, LILIТ, DEМОN и т.д. Переписал, на бумажку, будем пробовать. Нет, ещё раз поищем, мало ли... 70 страниц протравил - точка.
        И я пошёл к кабинету. Сдвинув защитную планку, я стал поворачивать буквицы SАТАN - молчит. DIABL… LILIТ - опаньки! Отворилась. Эта значит, он на эту стерву в последний раз поставил.