Пелагея Синякова

 
  "Чем больше живешь на этом удивительном свете,
 тем глубже понимаешь,
что всё твоё хорошее, доброе и порядочное,
 как и умение   любить и быть милосердным,
заложено в тебя с детства родными
 и самыми лучшими в мире людьми."


 До окончания  школы каждый День Победы я встречала   в  бабушкином селе.

   Ярко-зеленым утром девятого мая, поеживаясь от весенней  городской прохлады,  мы забирались в тесноватый для четверых пассажиров и водителя служебный дедушкин уазик,  подозрительно кашляющий сизым дымом,  и, если, трясясь и подпрыгивая  по ухабистой   проселочной   дороге,  не       ломались,  то   часа  через полтора останавливались возле  добротного бревенчатого дома под железной крышей  с ярко – голубыми наличниками.
И как    только  открывалась  дверца машины,  из  калитки   неказистой избенки  напротив    выбегал торопливо  суховатый мелкий мужичок с лицом, густо усыпанным крупными  веснушками,  со скромным  рядком наград на груди и левым пустым рукавом, заправленным в карман выходного пиджака. Сняв кепку,  он старательно кланялся:
- C приездом, соседи! С праздником Победы Вас!
Мой солидный и нарядный дед, в такт шагам звеня  и  блестя разноцветным металлом орденов и медалей,  вежливо отзывался на приветствие и незаметно толкал меня, чтобы я поздоровалась. Бабушка, гордо подняв голову, молча проходила мимо, мама как-то нейтрально быстро кивала.    

Тут уж на своё чистое, выскобленное  добела крыльцо царственно выплывала  бабушкина сестра Пелагея, или няня Поля,  как звали её мы с мамой,  и,  вытирая руки о цветастый передник,  нараспев приглашала:
- Здравствуйте, гости дорогие. Пожалуйте в горницу.
При этом успевала  свистящим шепотом прошипеть в сторону:
- Опять этот  Комарёнок  выскочил, вот присосался,  ирод! – и  обращалась с ласковой улыбкой уже только ко мне:
- А ты, ЖукАвка, что за деда -то  спряталась? Шагай шибче, я тебе кое-что припасла.

Я     вприпрыжку   поднималась   по  ступенькам, с  удовольствием     предвкушая долгожданно  тягучий  день с радостным    и одновременно  тревожным митингом и оружейным салютом  возле  обелиска погибшим на войне.  Прогулку по  лишь недавно просохшему лугу на кладбищенскую гору,  где у каждой могилы с краснозвездным памятником    яркими пятнышками празднично  засветятся букетики мохнато лиловых подснежников,  алых торжественных тюльпанов или белоснежно - желтых восковых   нарциссов. Волнующий момент праздничного застолья в нянином доме, когда дед возьмет в руки баян и польется - потечет вечная "Землянка",  в которую ручейками попеременно вплетутся мужской и два  женских голоса.
Видя, как по щекам  поющих  робко ползут капли  безмолвных слез, моё детское сердце снова  разорвется от великой   любви и печали, я горько и громко зареву, и    недопетая  песня сразу спутается, захлебнется, потому что все бросятся успокаивать единственную внучку Люсю.      

Няня Поля   нарекла  меня Жукавкой  за  черные дедушкины глаза и постоянную въедливую   привычку   задавать взрослым  бесконечные  вопросы. Но  именно эта неуемная любознательность позволили узнать  историю жизни моей  дорогой родни.

                ***

   Евдокия и Пелагея  Синяковы  голубоглазыми и  белокожими пошли  в   мать -   красавицу  Елену Премудрую, как  прозвали её  сельчане за светлый  ум  и необычную   для женщины  рассудительность.   Самоучкой в свое время одолев старославянский, чтобы читать церковные книги,   она упросила мужа в нарушение тогдашних обычаев отдать  дочек в школу, где они были единственными девочками.   
Интересно,  но я  почему-то нисколько не удивлялась,  что   они, крестьянские дети,   выросшие  "в рабском  угнетении   царского    режима",   много  читали,  великолепно зная русскую литературу и историю,  что бабушка в войну работала учительницей начальных классов,  а  няня  Поля  до пенсии  заведовала сельской   больничкой.   
Зато  меня до глубины души потрясло,  что  обе всю жизнь аккуратно вели хозяйственные расходные книги и на коричневатых  страницах, разлинованных в таблицы, изо дня в день записывали каждую покупку. И  я с явным  удовлетворением читала,  сколько   стоят  белые  носочки  или коробка монпасье  для  меня (бабушка писала – для Люси, няня Поля – для Жукавки.
   
   Их отец Иван Михайлович,  дополнительно  к крестьянскому хозяйству державший  пасеку,  доход   от продажи  меда  имел немалый,  потому   от  выселения в Сибирь в середине двадцатых годов  прошлого  века откупился золотыми червонцами, один из которых, тускло блестящий, тяжелый  и холодный,  показывала мне однажды няня.  У них тогда отобрали почти всё имущество, а дом, раскатав по бревнышку, перевезли  в центр села,  и в нём,  по иронии судьбы,  открылась потом  та самая больничка, где  няня  Поля  верой  и  правдой  служила  народу, а я  часто играла пустыми пузырьками,  коробочками   от     таблеток,  шприцами  без иголок  и вплетала в свои косички крахмальные    бинтовочные   ленты,  завязывая их  в  пышные банты, похожие на парящих белых бабочек.   
   
   После  раскулачивания  хозяева дома  долго  жили в баньке,  стараясь поменьше попадаться на  глаза новым начальникам из комитета бедноты, председателем которого был бывший батрак Федор Зотов. Мой прадед пахал на лошади чужие огороды. Елена Премудрая возила молоко и овощи к поездам на железнодорожную станцию, где  товар ввиду его отличного качества и необыкновенной чистоплотности торговки   раскупался  быстро. Дочки  управлялись по хозяйству.
Изменилось  все  неожиданно, когда  в мою будущую бабушку, увидев её в городе,   без ума влюбился   начальник  станции, большевик и орденоносец Николай Орешин.  Я не знаю,  по своей ли воле бабушка вышла за него замуж, но жили  они всю  жизнь  мирно,  хотя после смерти деда выяснилось, что у него в другом  городе есть ещё одна, только гражданская жена и взрослый сын. 

Но  это  уже другая история, а тогда, сразу после  свадьбы Дуси,   Синяковы начали восстанавливать родовое гнездо, и  Пелагея  уехала учиться на фельдшера. В колхоз их вступать не принуждали, поэтому  глава семьи  снова занялся пчелами.
Через год   младшая  красавица - дочь  вернулась домой  фельдшерицей, и сваты зачастили  к  Синяковым чуть ли  не  каждую  неделю, однако уходили ни с чем:    отец  против воли дочери идти не хотел. И только, когда было  отказано  Петру Комарову, сыну отцовского друга,  родители  начали разговор с Пелагеей.
 
Елена Премудрая спросила негромко:
- Ты что, Полюшка, старой  девой   хочешь  остаться?  Слава Богу, что в двадцать пять тебя сватают. Ну, чем тебе Петр плох?  Не красавец, конечно, так у парня с лица воды не пить.  Зато нашего поля ягода.  А вспомни,  когда в баньке жили,  нам  Комаровы больше остальных помогали,  дай им,  Господи,  многия лета.
Отец хмуро  добавил:
- Хватит, Пелагея, меня перед людьми срамить. Все ей нехороши. Скажи тогда, кто тебе люб? Теперь родителев и не спрашивать можно.  Большаки учат молодых своим умом жить. Тьфу ты, прости, Господи, раба Твоего грешного.
И перекрестился, сурово глядя на строптивицу.
Упрямая,  то ли в отца, то ли в мать, точнее,    пожалуй,  сразу в обоих, дочь гневно сверкнула синим глазом, отбросила толстую косу за спину  и решительно ответила:
- Раз спросили, тятя, скажу:  Мы с Василием Зотовым давно  друг друга любим, только он сватов не шлет - за меня боится.
Видя,  как побелел муж,  Елена потихоньку начала выталкивать Пелагею в сени, но не успела,  потому что Иван Михайлович  подскочил к дочери и впервые в жизни хлестко ударил любимицу  по щеке, крича в бешенстве:
- За голодранца Ваську? Да его отец нас в Сибирь хотел... Да они до сих пор  из наших горшков хлебают!  На наших подушках спят!  А мы столько лет в сажной бане,  словно свиньи...
И затрясся в бессильном бешенстве, спрятав кулаки за спину:
- Уведи  её, мать, с глаз  моих. Боюсь – покалечу.  Пусть  бежит к своему кобелю.  А я перед Богородицей Небесной прокляну навеки.

Премудрая  молча вывела  девушку из горницы и вернулась одна только часа через  два. Поглядела   на  повесившего голову  притихшего  супруга,   затеявшего для успокоения души плести лапоть,  и  ласково погладила его седой чуб:
- Вот что, отец,  ты девку  не тронь. Любовь,  она  завсегда над  душой  верх берет.  Пусть любит.  Но ты ведь сам знаешь, что  против нашей воли Поля не пойдет,  а мы за Василия не отдадим. Нельзя.   Не хочет за другого,  пусть вековухой живет,  гнать не будем. Вон она у нас -   дохторша.  Благородная.
Муж облегченно кивнул,  соглашаясь.  Так и порешили.

Женихи вскоре отступились, только Петька Комаров еще раз пять  сватался и лишь через четыре года  женился на  другой. Правда,  назло что ли,  построился   враз   напротив   Синяковых.  Домишко  получился, как и сам хозяин,  нескладный, кривоватый и низкий.  Крикливая и беспокойная жена  рожала ему исправно: перед войной у них было уже  трое   ребятишек. 
Воевал   Петр недолго, вернулся  домой без левой руки.  С тех пор работал скотником на ферме, но к своему хозяйству был равнодушен и попивал частенько. Иногда хмельной "учил" супружницу,  но чаще молча сидел на крыльце, глядя на окна Пелагеи.
 
   Василия  вызвали в военкомат в первый день войны, оттуда направили в танковую школу, а зимой  сорок второго пришла бумага, что сержант  Зотов пропал без вести.
У няни Поли за иконой  хранились несколько   серых солдатских треугольников, засохший цветок василька,  не потерявшего яркой синевы, и серебряные  серьги с голубой бирюзой, которые она одевала по большим праздникам или клала под подушку перед сном, если нападала тоска – печаль.
Мы с мамой решились  прочитать эти письма только один раз. Они дышат любовью и нежностью к "единственной ясной зорьке Поленьке", скупо рассказывают  об учебе в танковой школе     и полны обещаниями разбить "проклятых фрицев",  вернуться и  забрать  любимую   в  город,  где он сможет  теперь  работать механиком. 
   
   Она ждала Василия всю жизнь. С годами ожидание превратилось в привычку,  и стало легче.  Схоронив родителей,  жила одна, справляясь со всеми  делами, да и сестра с мужем помогали. Долго держала корову, обрабатывала большой огород.  Как и мать, поражала всех  чистотой и аккуратностью своего дома.
Деньги у нее водились, пенсия тоже   была не колхозная. Лишнее отдавала нашей семье. Мы в то время уже жили   далеко от дома,  и  дедушка всегда привозил от няни  огромные бидоны с топленым маслом; ведра с яйцами, завернутыми, каждое по отдельности,  в  аккуратно  нарезанные  газетные  кусочки;  пахнущие  солнцем и летом  ящики с переложенными  соломой яблоками и, конечно, банки с густым невероятно вкусным мёдом. А отдохнув с  дороги, торжественно  передавал маме внушительный марлевый узелок с деньгами, и мне покупали  очередную  обновку.

   Летние  каникулы  я проводила у неё до  последнего  курса института. Уже старенькая, но всё так же  удивительно  красивая и опрятная,  она все время возилась по  хозяйству и всё  так  же  беззлобно  ворчала на  взбалмошного  и  нелепого  Комарёнка, дом  которого покосился ещё больше,  изгородь повалилась,  а он целыми днями сидел на крыльце  и поругивался через   порог со  своей второй половиной.  Их дети давно обосновались в городе,  посылали родителям денег, но приезжали редко.

В мой последний приезд Петр почему-то не вышел  к машине, и в ответ на мой вопрос няня, утирая мокрое лицо краешком передника, рассказала, как он перед смертью  впервые перешагнул её порог.
- Я  сперва не хотела  его пускать,  Жукавка,  -  неторопливо  выдыхала она  грустные  слова,  -  но  пожалела:  уж  больно  какой-то несклЯшный  он у калитки топтался. Прошел  в дом,  открыл дверь в горницу   да вдруг как бухнется на коленки и заплакал жалобно так: "Я, Полюшка,  не пьяный.  Я чаю,  помру скоро. Ты разреши мне могилку мою возле  твоего места  на кладбище вырыть."
- А моя-то  могилка  будет возле родительской,  -  печально продолжала няня, - так через тропочку, рядом почти  и местечко свободное есть.  Ну,   я подумала -подумала   и  разрешила.   Ведь   Василий-то,  не знаю,  где лежит.  Пусть хоть Комаренок недалеко будет. Всё живая душа.               

...И теперь,  очень  редко бывая  на   кладбищенской   горе, я  прохожу в оградку, прилаживаю  букетик на холмике под голубым памятником с блестящим православным крестом, сижу на скамеечке и долго разговариваю с няней.
Потом останавливаюсь у краснозвездной могилки напротив через тропочку и кладу второй   букетик   непутевому  и   несчастному, а может быть, сейчас, наоборот, наконец- то  очень счастливому Комарёнку, уже навечно связанному с любимой Пелагеей.



 

Этот рисунок я нашла в интернете. Мне кажется, именно такой она была в молодости.
К сожалению, сохранившиеся снимки не передают няниной удивительной красоты.    

               
       
      
       
         


Рецензии
Здравия Вам, Людмила! Это - жизнь! Сколько их таких, красавиц женщин, до самой своей смерти ожидавших своих любимых мужчин! Низкий им поклон и Вечная Память, и Царствие Небесное! И Комарёнок Пелагеюшку преданно любил, женился от безнадёги, и сам счастья не узнал, и жена его тоже, и дети редко приезжали, чувствуя, что нет любви между родителями... А я верю, что души Пелагеюшки и Василия встретились, ТАМ! Р.Р.

Роман Рассветов   02.03.2023 00:36     Заявить о нарушении
Один из моих любимых, во многом, автобиографичный рассказ.
И я верю, что любящие души встретились. А как иначе?
Растрогали, Роман...

Людмила Лунина   02.03.2023 20:27   Заявить о нарушении
Вот в кого Вы, Людмила, такая красивая! Р.

Роман Рассветов   02.03.2023 21:59   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 42 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.