Экономика в купальниках. Ася в фате

Экономика в купальниках, Ася в фате.
Письма на  юг 6.

Редкая сцена разыгрывалась перед новым заводским общежитием. В этот момент на свежеразбитом газоне перед террасой были высажены кустики можжевельника, тигровых лилий и бархатцев. До этого момента заранее посеянная газонная трава уже взошла иголочками, невероятно украсив неприглядную серую землю.
Постоянный шум моря смешивался с музыкой из репродуктора, пел Рафаэль.
Девочки из общежития, все в купальниках, недалеко от веранды поливали новоявленный газон. Это было обычное дело: в Лиманске купались в море весь сентябрь, почти до октября. Шланг, змеей тянувшийся из двери, плескал воду на дорожку. Валя схватила шланг и направила на Зинаиду. То есть с одной стороны это была улица, с другой — пляж.
— Валя, сейчас же перестань!
— Так она высыхает сразу же!
— Валя, ну ты потише. Смотри-ка вон там, не Долганов?
— Он! Гуляет с дочерью Лорой, которую он купал под музыку Генделя. Видите, какие косы? Он вообще музыку ей крутил, когда она ещё была в животе матери. А вон и младшенькая. Гуляет с детьми, надо же.
— Валя, при чем тут Гендель? Ты всё валишь в одну кучу. Я тут недавно с ним сцепилась… Тяжелый он человек, максималист. А что дочка у него, делает успехи в музыке?
— Ещё какие! Она лауреат такого-то конкурса, и ей уже предложили работать в музыкальной школе, в которой она сама и учится. Это караул: она с первых тактов узнает любое произведение.
— Значит, правильно, что купал под Генделя. А младшая?
— Младшая у него в народном хоре. А максималист это как? По-хорошему это или по-плохому?
— По-всякому, — Зина задумалась. — Везде у него крайности... Тихо! Что-то говорят по радио.
— Ни фига хорошего. Обзор прессы. Урожаи Кубани. А мне, наоборот, нравится он. Есть в нем какая-то благородная обреченность, как в дяде Ване у Чехова...
— Ты любишь не того, кого надо.
— А кто у нас любит того, кого надо? Может, вы? Директора-уголовника? Или Тонечка из цеха ТНП? Вы знаете, от кого у неё ребёнок? Говорят, от Команиди...
— Валя, замолчи! Давай сменим тему? Скажи лучше, чем же кончилась эта история с вашей медсестрой?
— Это с Асей? — Валя мечтательно поворошила волосы. — Там не всё так просто. Тоня из её комнаты мне шепнула, что вроде бы даже заявление в милицию она забрала. Доктор из скорой выдал ей результаты обследования, с которыми можно было посадить кого угодно. Но Ася на это не пошла. А почему? Ведь вначале она была в сильном гневе и готовности мстить, а потом вдруг круто изменилась...
— Её как женщину можно понять. Ославят на всю округу, попробуй отряхнись, — Зинаида Зиновьевна сдержанно вздохнула, думая о своём.
— Да, Зиночка же! Да кто же теперь на это смотрит. Ходят же слухи, что у Тоньки ребёнок вовсе не от моряка, а от нашего же, заводского... ну, ладно, ладно, молчу. И ты посмотри, какой повышенный теперь к ней интерес: коляску ей купили, продукты несут и всячески берут под крыло. По коридору ходят интересные мужчины.
— Брось, пожалуйста, — Зину даже передёрнуло. — Под крыло они возьмут! Это на содержание, а не замуж.
— У нашей Зиночки понятия восемнадцатого века! А нашей Тонечке лишь бы ребёнка поднять, остальное — детали.
— Фу, Валя.
— Зиночка, я согласна, сменим тему. Я тут на минувших выходных обнаружила одно хитрое местечко, где можно добыть импортную косметику. Сказать?
— Конечно, сказать. Или я не женщина? Помада вышла вся, тушь, тени — тоже нужны. Лучше французские. Это где же?
— А вот лавчонка с посудой, всякие дуршлаги алюминиевые да тёрки. В самом уголке внутри рынка, напротив ещё восточные люди с люстрами стоят. И вот как пройдёшь эти люстры — сразу в углу. Но не в самом же магазине.
— Ага, — Зиночка сообразила сразу.
Ей, как и всем, приходилось прочёсывать весь этот рынок, так называемый «толкан». Взять на толкане — значит взять дорогое, но не обязательно хорошее. В магазине легко было купить рабочий или байковый халат, слежавшуюся школьную форму и картонные чёрные пальто женско-мужского назначения. А вот за красивым ходили на толкан, туда же — за косметикой.
— Кстати, наша Ася подозрительно часто стала мотаться в те края.
— Ну и правильно. Пусть девчонка на себя тратится, отвлекается от грустных мыслей.
И вдруг обе они замерли.
Голос из репродуктора: «...Выбраны лимиты бензина до конца квартала. Обеспечение металлом неравномерно по профилям, многие спецификации держат сборочные цеха на голодном пайке... Деревообработка усилила противопожарные меры, но один несчастный случай свел к минимуму все усилия. Неоднократно нарушалась в текущем квартале и техника безопасности. Стало известно, рабочий выпил ацетон вместо спирта. И то, и другое немыслимо на рабочем месте. Положение крайне тяжелое. Наш источник сообщает, что коллектив, измотанный постоянной штурмовщиной, целыми бригадами отказывается от сверхурочных смен. Завод «Лиммаш» — градообразующее предприятие, и для всего нашего района — основной источник прибыли. Однако в этом месяце не ожидается прибыли ни по основной номенклатуре, ни по товарам народного потребления... Администрация и партийный комитет района серьезно обеспокоены сложившимся положением... Временно исполняющий обязанности директора товарищ Долганов не мог принять решительных мер по оздоровлению обстановки. Комиссия главка констатировала, что итоги полугодия являются результатом негативных искривлений во всей системе управления производством...»
— Такого по радио никогда не передают, — уронила Зина. — Нам мерещится! Это приговор. Или заговор. Или завод закроют, или...
Валя встревоженно перебила:
— А как же Андриан Ильич? Что будет с ним? Смотрите, стрелочника нашли!..
Послышался шум подъезжающих машин и звуки сирен. Дверцы захлопали как хлопушки новогодние. От дороги к общежитию пошла весёлая толпа. Впереди всех — медсестра Ася в пышном свадебном платье со шлейфом от плеч. Фаты на ней не было, но высокая причёска была украшена мелкими белыми цветами. Под руку её вёл не кто иной, как Игорь Кириков в ослепительно белом костюме. Весь его привычный облик грубого чувака на полусогнутых ногах был распрямлен этим костюмом так, что Кирика стало не узнать. Его вечно лохматая грива преобразилась в аккуратную «канадку», даже его рыжая борода выгодно облагорожена.
Ася не просто выступала красавицей, она всегда ею была, в ней появилась упрямая гордость. Она шла не одна. Черты лица могут быть симпатичными, но самое главное — в ней изменилось её внутреннее состояние.
— Мы славимся тем, что умеем гулять до упаду, — восклицал Саня Оврагин. — Мы славимся сплошняками в цеха-ах и на пляжа-ах! (с ударением на окончание). Оврагин славится тем, что открывает шампанское быстрее всех.
— Ребята, не стойте столбами! — призывала Ася, распахивая руки в широких рукавах. — Вы же рады за нас? Тогда наливайте! Всем. Всем шампанского! Кирик! Не стой, разливай!
— Разве я мог мечтать, чтобы эта богиня мне приказывала? Богиня, приказывай! — Кириков с весёлым смехом разливал шампанское в бокалы и по сторонам.
— Приказываю всем пить и танцевать. Потом едем в столовую, там столы заказаны. Да, Кирик?
— Не знаю, зачем мне пить, я и так пьяный. Разве я мог мечтать? И вот надо же, сбылось!
— Да знаем мы, о чём ты мечтал, пока гонял на директорской машине на пляж. Что сам будешь квартиры давать, ага?
— Александр! Что я слышу? Может, сегодня мы не будем обсуждать производственные вопросы? Ты знаешь хоть, сколько клиньев в моем шифоновом платье?
— Ну не больше, чем у меня моторок!
— Валь! Мы же платье вместе шили! Скажи, что тут два солнцеклеша. Моторки у него две. А я одна.
— У меня у дяди ещё одна!
— Замолчи, кулак закубанский. Так, я требую как свидетель...
— Ты как свидетель уже всё сказала, а теперь я как твоя подружка... Будучи твоим же свидетелем...
— Нет, нормально! — закричал Кирик. — Вы — наши свидетели, а мы — ваши. Это же как классно! Я думал, так не бывает.
— Но так приказала королева...
Вокруг неё закипела толпа пляшущей молодежи с бутылками и фужерами, которые доставались тут же из коробки. При слове «королева» пацаны дурашливо пали ниц, изображая послушных придворных.
Оцепеневшие Зина и Валя не сразу сообразили, что при этом праздничном буйстве они оказались в купальниках и что надо немедленно на себя что-то набросить. Из общежития на звуки ещё выскочило несколько человек, которые слились с танцующими.
 А Валя стояла неподвижно. Она никак не могла понять, что перед нею две свадьбы сразу. Одна — Аси, а вторая — Леры. Значит, они помирились с Саней. И возможно, то был фарс, разыгранный для Вали на один вечер: весь этот ресторан, все эти поцелуи на взморье. И никакого смущения. Будто этого и не было. Праздник вызывал в ней молчаливый протест.
Отказала? Молодец, получи ответную! А что она хотела? Чтобы тут люди пеплом головы посыпали? Ишь, ишь она.
— Валя, Валя, иди к нам, сейчас поедем праздновать! — Лера сделала вид или вправду только что узрела Валентину.
— Ребята, но я же не в форме! Может, вы уж езжайте. А я потом?
Но рядом уже оказался смеющийся Саня Оврагин. Он протягивал Вале полный фужер пузырьков:
— А вот ты сейчас выпьешь с нами и сразу будешь в форме.
Она залпом выпила шампанское и вспомнила про Зиночку, но ей уже наливали с двух сторон.
— Вы, дамы, на себя что-нибудь набросьте, а мы вас тут подождём. Да ладно, так и поедем. Это стильно. Королеву ослушаться вы не можете.
А никто и не подумал перечить. В несколько минут Зина с Валей переоделись и помчались на легковушке навстречу свадебному безумию. По дороге они заскочили на лиман, добавив в него шампанской пены, к памятнику павшим и в порт, где им весело помахали с борта отходящего пароходика. И наконец — банкет в стеклянном кафе «Прибрежное».
Перед дверьми столовой гостей ожидал сюрприз: небольшой казачий хор, исполнявший свадебный плач. «А кто ж у нас ранёшенько на дворе? Щекотала ласточка на зоре. Ой, на зоре, на зоре, Плакала девчоночка на море…»
Молодёжь захихикала, а вот Зиночка шикнула, дескать, молчите — традиция. А было вправду смешно. Чужие люди, закатив глаза, провожали невест на страшную подневольную жизнь, а в это время оплаканные невесты, не скрываясь, хохотали и вообще не очень были похожи на рабынь. А может, это был нервный хохот. До них стало наконец-то доходить, во что они ввязались. «Гуляй, гуляй, батенька здарова, Ой здарова-здарова, Сыми меня сы камушка белова, Ой, бялова-белова, У батюшки жалости нямнога, Ой нямного-нямнога, Не снял мине с камушка белова, Ой бялова-белава». Ну, там ещё долго, аналогично про жестокую матушку, которая тоже не сняла с камушка… Что это за камешек был, откуда взрослая дивчина слезть не сумела, осталось для гостей тайной. Но милый оказался не такой поганый. Он с камушка снял…
После художественного плача староста хора подал женихам красивые шелепуги.
— А теперь покажите, ребята, настоящий казачий нрав! Покажите вашу власть мужчинскую. А вы, невесты, на колени встаньте.
И услужливо бросил на землю два плетёных коврика. Невесты, хихикая, встали, преклонили завитые головы. По сигналу старосты женихи несильно хлестнули своих избранниц плётками, те, естественно, вскрикнули. Но староста погрозил пальцем: молчите, покорствуйте. Хорошо, что традиции на этом и закончились. Ася подобрала свой пышный подол с двумя подъюбниками, Лера — своё двойное солнце. Две новоявленные покорные жены в полном шоке вошли в банкетный зал. Дальше было как всегда: слово матери, слово отца. В данном случае слово трех матерей и трех отцов, родители Леры слишком далеко жили, за Уралом, и им можно было добраться до южного города только за неделю и при наличии большой суммы денег, которых не было… Была очередь к двум парам молодых с подарками, которые сильно перепутали, только уж разбираться никто не стал. В общем, было «горько!» А ещё было понятно, что так — правильно. И справедливо.

***
Письма на юг.
«Дорогая моя, ты описываешь мне нравы и систему отношений, свидетелем которых ты становишься в заводоуправлении, в общежитии. Ни одного человека в твоём окружении, который не жил бы животной примитивной жизнью, я не смогла обнаружить, ну разве за одним исключением. Люди добывают хлеб насущный в каких-то немыслимых муках, унижаются и лебезят друг перед другом, будто бы работа и получаемые за неё деньги не являются аксиомой. Поднапрягся, заработал, потратил, устал, изнемог, рухнул, точно куда-то провалился — и снова вперёд... Гигантский молох, пожирающий человеческие жизни, превращающий человеческое существование в отвратительную мясорубку, обезоруживает, обессиливает. Это потому, что люди не видят цели. Ради цели трудиться не так тяжко.
Я рада, что ты хотя бы начала читать Швейцера. Человек, библиотекой которого ты воспользовалась, наверняка не глуп и, по всей видимости, даёт твоему чтению некий вектор. Отчего ты, будучи здесь, ещё до конца учебы не подавала виду, что тебе в этом смысле нужен советчик? Жизнь Швейцера – это пример жизни альтруистической, высочайшей, исключительнейшей, не измеренной денежными единицами. Когда Швейцер уезжал в Африку, его все отговаривали. Но то, что кажется безумием простому обывателю, нередко составляет смысл жизни настоящей личности. А личность слишком часто не вписывается в общепринятые представления. Когда ты прочтёшь, мы ещё вернёмся к этому.
Ты просила написать тебе хоть немного о моей работе. Боюсь, мои размышления над книгами Платонова и Фицджеральда покажутся тебе невыносимо скучными. Ты живёшь внешней жизнью. Я существую внутри себя. Конечно, заботы о малыше, попытки прожить с ним вместе на невероятные копейки, стремление найти себе место, встраиваясь в преподавание любимых мною наук – необходимы. Но это только дань внешней жизни. Ибо я стремлюсь прожить её так, чтобы как можно больше времени осталось на настоящую жизнь, внутреннюю – жизнь мысли, сердца, проникновение в умы и души величайших людей мира. Поверь, внутренняя жизнь как будто протекает незримо, но она и есть квинтэссенция всего ценного, что есть в людях.
Один из важнейших ресурсов, позволяющих осмыслить жизнь народа на переломном этапе – изучение господствующей идеологии, цели движения данной страны. В Америке такой идеологией была модификация американской мечты в эпоху экономического процветания. В России был взят курс на реализацию утопической коммунистической идеи. Впрочем, утопична она и до сих пор. Для обеих стран существовал целый сонм национальных иллюзий, которые вели и сплачивали простых людей, но затем они неизбежно разбивались о суровую реальность. Достаточно ярко эти национальные иллюзии написаны Фицджеральдом и Платоновым. На первый взгляд, эти писатели очень далеки друг от друга, даже не сопоставимы по мировоззрению, мировосприятию, кругозору. К осмыслению своего времени он шли прямо противоположными путями, но к одному художественному результату. Оба оказались в среде избранных: Фицжеральд по воле романа «По ту сторону рая». Платонов – выходец из бедняков, ставший инженером. Выразители их взглядов – герои с артистическим даром Ричард Дайвер и Саша Дванов. Загадка в том, что каждый из них несёт и переживает крушение своей мечты-иллюзии, у каждого это сопряжено не только с романтическм пафосом, но также с болью и горечью. У Платонова это крушение связано с омертвением души, гибелью, у Фцжеральда смерть Гэтсби наступает не от внутренних, а от внешних причин. Да и как иначе? Мифологии требовали жертвоприношений! Воодушевленные герои «Котлована» обессилены, они физически тают. В «Ювенильном море» Надежда расплатилась любовью и смертью ребёнка за колхозные стройматериалы. Герои Фицжеральда, как правило, красивы и развиты, но их сопровождает такая душевная пустота, что сама мечта о рае обессмысливается.
Несовпадение национальных идеалов и личных надежд приводит не только к разочарованию в носителях идеи, но и к разоблачению самой идеи. У Фицжеральда – Вавилон, город-вертеп, осознание близкой расплаты. У Платонова также есть приближение мрачной разазвязки и гибель Саши. У Фицжеральда Гэтсби также погибает, преданный средой. В том и в другом случае жертвами становятся самые лучшие.
Подумай над этим. Мне кажется, напрашиваются явные аналогии с тем, как нам приходится жить теперь.
Не жертвуем, не теряем? Значит, нет того, во имя чего… А если добьёмся, потеряв – значит плата была адекватной. Говори это себе, когда наступит время потерь».

Увы! Для бедной маленькой Вали, с её поверхностным беспорядочным чтением и полным непониманием окружающей среды, Платонов всегда был воплощением чего-то советского, общественного, масштабного, как демонстрация. А Фицджеральд – это полный индивидуализм, богема, ночь нежна и так далее. Найти между ними что-то общее ей бы даже и в голову не пришло. Но, читая это письмо, она вдруг поняла, что у этих двух людей, вернее, у их героев, возможны общие идеалы. Как это могло быть, непонятно, но её безусловная вера в ум и авторитет Ланы заставляла возвращаться к этому снова и снова. Это письмо среди других было самым затрёпанным, и оно, в конечном счёте, стало ключом к пониманию некоторых событий.
Всё, что произошло дальше, надолго сжигало её душу. И компания Дайвера и Дванова могла бы вполне продолжиться Долгановым. Потому что это был человек с идеалами, а за это пришлось платить. Валя читала про «Гегелевскую концепцию трагической вины», которая обрушивается на всех преобразователей. Но он же ничего не хотел преобразовывать, только не врать – себе, стране, окружающим людям. И за то, что он бы не такой, как все, его наказали.

Продолжить  http://www.proza.ru/2013/05/10/1287