Ссылка

         
Тяжелая дубовая двустворчатая дверь поддалась достаточно легко, даже не скрипнув, и Алексей оказался в вестибюле перед широкой, светлого итальянского  мрамора, парадной лестницей. Средняя часть лестницы застелена чудесной персидской дорожкой, закрепленной  отполированными латунными прутками с бронзовыми наконечниками в виде голов химер. Справа от лестницы – гардероб, в основном пустующий - редко на кованных крючках висели летние офицерские накидки. Гардеробщик – младший унтер, не выразил Алексею ни интереса ни подобострастия. Зато тут же слева, из-за скромного письменного стола, подскочил седоусый вахмистр:

- К кому изволите, сударь, и как доложить адъютанту его превосходительства?
- Поручик лейб-гвардии гренадерского полка Тонков Алексей Максимович, – Алексей грустно вздохнул – в отставке.
Вахмистр слегка подобрался, широким жестом указал на лестницу и почти торжественно произнес:
- Милости просим, Ваше благородие.
Провожать до адъютанской приемной не стал, - подумал Алексей - видать сказывается дурная слава лейб-гренадер.

                * * *
А дурная слава вовсю витала ещё и над Московским гвардейским полком и над Гвардейским экипажем - теми частями, которые заговорщикам удалось вывести на Сенатскую площадь 14 декабря.

Алексей не состоял действительным членом Северного тайного общества и поэтому проходил по следствию как « ... близкий по духу бунтовщикам, ... замеченный в неблагонадежности - недостойной дворянского звания ... », так гласило частное определение следственной комиссии. Эта формулировка позволяла не идти под суд, но не исключала наказания, мягчайшие из которых были разжалование, или перевод в действующую армию на Кавказ. Алексею же было назначено « ... передача под надзор полиции ...», с дальнейшей весьма расплывчатой формулировкой, которая категорически исключала проживание в обеих столицах, но не определяла сроков начала исполнения наказания.

Смягчающее обстоятельство, которое имело место – отсутствие Алексея на момент бунта в Петербурге. Оно было вызвано смертью отца в родовом поместье под Ржевом, который почил на  61-ом году жизни в ночь на 10-е декабря. Дети, а у Алексея были еще старшие брат и сестра, собрались на могилку только на пятый день.

Сестра, рыжеволосая, высокая и стройная 33-летняя красавица Ольга, по мужу баронесса Шиллинг фон Канштадт, проживала тоже в Петербурге в особняке достойном герцога, изредка выезжая в Латгалию, на родину мужа. Брат, Петр, служил в Москве по жандармскому ведомству и подавал большие надежды, хотя и был женат на дочери уральского промышленника и купца Крикунова.

Максим Илларионович Тонков, преставившись, завещания не оставил, видать надеялся пожить. Поэтому, помянув отца, на семейном совете порешили: родовую усадьбу с землей и крепостными, а также еще две деревеньки, дарованные их батюшке за швейцарский поход Павлом Первым – передать во владение младшенькому – Алёшеньке. Документы оформили во Ржеве, по родовой книге, да на том и хотели расстаться.

Но тут пришла весть о восстании, об участии в нем лейб-гренадерского полка. Петр Максимович встревожился и долго расспрашивал брата Алексея о его отношениях с сослуживцами и возможных связях с Тайным обществом. Получив успокаивающие ответы, всё едино настоятельно рекомендовал немедленно подать рапорт об отставке. Вернувшись в столицу, Алексей немедля выполнил обещание Петру, указав причину отставки большими хлопотами по доставшемуся хозяйству.               

И когда отставка была удовлетворена, в ходе следствия над бунтовщиками, всплыла его переписка с Николаем Бестужевым, где Алексей весьма фривольно высказывался о существующем государственном устройстве.

                * * *
Поднявшись по лестнице и войдя в приемную, Алексей представился адъютанту - молодому и щеголеватому штабс-ротмистру. В роскошной, отделанной карельской березой приёмной ожидало несколько человек, в основном военные, один даже в чине генерал-майора.

Среда – был приемным днем у восходящего фаворита царского двора, генерал-адътанта Его Императорского Величества, генерал-лейтенанта  Александра Христофоровича Бенкендорфа. Стремительный карьерный рост обуславливался участием и принципиальностью в расследовании дел заговорщиков декабрьского восстания. В июне Бенкендорф был назначен шефом Жандармского корпуса, а через месяц и начальником 3-го отделения собственной ЕИВ канцелярии.  Молва о его карьере витала разная, но все сходились в том, что Александр Христофорович был  строг, требователен, принципиален, но честен и справедлив.

Алексей, дожидаясь приема, терялся в догадках о причине вызова к столь высокой особе. Чтобы определить окончательную судьбу бывшего гвардейца, достаточно короткого письма его превосходительства по фельдсвязи. Цивильный сюртук сидел на Алексее непривычно и не удобно, не хватало сабельной перевязи через правое плечо, и эфеса под левым предплечьем. От этого происходила неуверенность, неуютность и тоска по чему-то доброму, чего уже не вернешь.

В голову лезли разные мысли, в основном связанные с действиями бунтовщиков 14 декабря. Все пошло сикось-накось после того, как будущий диктатор князь Сергей Трубецкой вообще не явился на Сенатскую площадь. После этого Петр Каховский отказался проникнуть, а Александр Якубович вести матросов и солдат на Зимний дворец.

Это же надо быть такими идиотами, чтобы просто стоять на площади и ждать, когда тебя расстреляют пушечной картечью. Да любому занюханному и прыщавому юнкеру известна прописная суворовская истина побеждать – только наступление, и чем решительней и нахрапистей, тем благосклонней виктория. Грустные думы прервал голос адьютанта:
- Сударь, вас просят!

Кабинет Бенкендорфа решительности посетителям не добавлял. Наоборот – подавляли размеры и богатство отделки. Пол – дубовый резной паркет, минимум шести сортов дерева, рисунком напоминал рыцарский щит с вензелем в середине. Стены на полторы сажени закрывали панели того же дуба с фигурной резьбой. Выше панелей темно-зеленый бархат с редкими серебряными  вышивками подстать вензелю щита. Потолок – отдельное произведение резного искусства из ясеня с большой фреской в центре, на которой святой Георгий поражает  дракона. Причем у посетителя складывается впечатление, что святой норовит копьем поразить именно его. 
Ну а самое центральное место в кабинете – стена над письменным столом – украшена гигантским, в полный рост, портретом  царствующей особы - Николаем Первым, в белом кавалергардском мундире. Дополняли убранство кабинета тяжелые  портьеры в тон стенному бархату и сукну стола. Между портьерами, обрамленными серебряными кистями,  стоял лицом к окну  подтянутый  мужчина и разглядывал прогуливающуюся по набережной Фонтанки публику.

Алексей минутку постоял и слегка кашлянул. Если бы он был в мундире, то громко доложил бы о прибытии. Бенкендорф неторопливо развернулся в его сторону. Перед восходящим фаворитом двора стоял вытянувшись 21-летний высокий блондин с чистыми голубыми большими глазами, правильными чертами лица, прямым носом и чуть припухшими губами над волевым подбородком. Подчеркивали фигуру широкие плечи и благородная осанка. Настоящий гвардейский красавец, подумал фаворит.

- Видимо вам очень идет военная форма, поручик?               
- Так точно, это же утверждал и мой покойный батюшка, ваше превосходительство.

Сейчас Алексею представилась возможность разглядеть вблизи грозного генерала. Первое, что бросалось в глаза, это широкая красная перевязь с желтой каймой через левое плечо – знак ордена св.Анны I степени. Особенно эффектно лента ордена смотрелась на темно-голубом жандармском мундире с золотыми эполетами в вензелях и вышитой стойкой воротника. Прекрасно дополняли мундир аксельбанты и парадная шпага с граненой рукояткой и позолоченной гардой. Венчало все это великолепие аккуратная голова с русыми волосами, небольшими голубыми глазами, узким удлиненным носом и небольшим ртом с плотно сжатыми губами. Усы и бакенбарды не пышные, армейские. На среднепокатом лбу намечаются залысины. Взгляд не надменный, но строгий. Своим 44-м годам на вид соответствует.

- Сейчас я объясню причину, даже причины, вашего здесь присутствия. – Бенкендорф прошелся по кабинету.- Первое, это письмо вашего брата, блестящего офицера, ротмистра Московского жандармского дивизиона,  которого я знаю лично только с положительной стороны. В письме Петр Максимович просит проявить  к вам снисхождение ввиду молодости и неопытности. Кстати я поинтересовался вашим послужным списком. В нем никаких подвигов я не разглядел, - генерал произнес слово «подвиг» язвительно на французский манер, с ударением на последний слог, - если не считать дуэли с адъютантом ныне опального князя Трубецкого, виконтом де Труа. Вас не смутило даже то, что в виконте есть часть королевской крови Бурбонов. В нынешней ситуации даже кое-кто ставит эту дуэль вам в заслугу. Кстати, где вы обучены так славно фехтовать?

- Папенька еще в отрочестве показывали много старинных приемов, особо со шпагой и рапирой, а потом в училище только оттачивал искус.

Наверняка генерал знает и пикантные подробности дуэли, подумал Алексей. Эти подробности знало все гвардейское офицерство Петербурга. Из-за них бедному де Труа даже пришлось покинуть Россию. А суть была в том, что после каждого выпада виконта, Алексей успевал не только парировать удар, но и нанести ответный, плашмя шпагой по филейной части. А когда у виконта живого места не осталось на заднице, Алексей выбил напрочь у противника шпагу, приставил свою к горлу, причем проколов кожу, и заставил противника признать свою неправоту. После этого инцидента за виконтом прочно закрепилось прозвище «гусиная шейка с драной задницей».

- Но самое непонятное в этой истории, это повод для дуэли. – Продолжил генерал, - если бы из-за женщины, или отстаивание собственной чести, тогда понятно. А то спор о необходимости введения принципов английского майората для российского дворянства. Вы бы еще сцепились из-за количества звезд на небе, было бы не так смешно!

- Привык отстаивать свои убеждения, ваше превосходительство. – Слегка зарделся Алексей.
- Ну бог с вами, перейдем ко второй причине. – Генерал опят зашагал по паркету - Это ходатайство барона фон Канштадта, мужа вашей сестры, Ольги Максимовны. А мы с бароном в дальнем родстве.
- Помилуйте, я не просил. – Еще заметнее зарделся Алексей. – Я даже не знал!
- Полноте, поручик – Бенкендорф остановился напротив – главная третья причина.
- Неужели еще унизительней – Алексей сделался пунцовым.

- Третья причина - в моем неоплаченном долге вашему отцу, доброй памяти Максиму Илларионовичу, царство ему небесное. В компании 1813 года ваш отец командовал в отряде Александра Ивановича Чернышёва конницей. А французы мою бригаду сильно прижали при Темпельберге. Так ваш отец пришел ко мне на помощь всего лишь с одним эскадроном конногвардейцев в полтораста палашей и разметал французскую пехоту, как мощный таран хлипкую калитку. Не будь этого, возможно  я сейчас не стоял перед вами в этом кабинете.
               
- Позвольте, ваше превосходительство, мне не нужны никакие послабления, я хочу получить то, что заслужил.
- Иного мнения от сына такого отца  и не ожидал, но я хочу услышать от вас прямой ответ – допускаете ли вы для себя возможным участие в вольнодумстве, а тем более в действиях, которые привели к столь печальным событиям?

- Ваше превосходительство! -  Лицо у Алексея стало белее мела. - У меня было время хорошо подумать. После печальных событий декабря прошло уже восемь месяцев. Я обещаю вам, себе, и завещаю своим потомкам, по отношению к дому Романовых неукоснительно соблюдать девиз нашего рода, начертанный на гербе Тонковых: «Правда. Благочестие. Верность.» -  Вы удовлетворены, генерал?

Бенкендорф стоял в трех шагах от Алексея и впивался в него взором, глаза в глаза. Алексей взгляда не отводил. Не просто ли это всплеск эмоций, думал фаворит? Нет не похоже, это полностью искренне и осознанно.
- Я вам верю, поручик.
- Позвольте продолжить ваша превосходительство? Я решительно настаиваю на полноте своего наказания, каким бы оно ни было.  И при сем не учитывать никаких первых, третьих, а особенно вторых причин моего здесь присутствия.

В дверь кабинета осторожно постучали и на пороге возник адъютант.
- Ваше превосходительство, разрешите обратиться.  Записанным на прием ожидать?
- Нет, штабс-ротмистр, извинитесь за мою вольность и перенесите прием на завтра по-полудни. Кстати, раскланяясь с гостями, принесите две рюмки моего любимого французского и лимон.

- Ваше наказание – генерал обращался уже к Алексею – вот в этом конверте, на столе. Я же просто хотел увидеть сына Максима Илларионовича. И к своей радости уверен, что сын будет достоин своего отца. А сейчас последнее пожелание осужденного на ссылку – Бенкендорф благожелательно улыбался, глядя на Алексея, - убежден, что смогу его выполнить.

- Что я смогу взять с собой в ссылку?
- Все что угодно, поручик, при условии, что это принадлежит вам.
- Надеюсь на ваше слово, господин генерал. Я бы хотел забрать из под Ржева три своих деревеньки с четырьмя сотнями душ крепостных.

Теперь начал бордоветь восходящий фаворит двора. Он медленным шагом дважды обошел письменный стол, остановился около Алексея, потом зачем то сходил посмотрел в окно,  нервно одернул портьеру, вернулся к столу и уселся в кресло. В этот момент дверь тихонько открылась и появился адъютант со скромной, понимающей улыбкой на лице и подносом в руках.
- Разрешите ...
- Как вы не кстати ротмистр, как не кстати ... - генерал тяжело вздохнул и положил руку на конверт. Адъютант тут же исчез.

Пауза в диалоге затянулась, Алексей не шевелился, в душе стало как то пусто и грустно, навалилась усталость от внутреннего напряжения и безразличие. Хотелось отсюда уйти.

Послушайте сударь,  - фаворит вновь встал – ваше пожелание  в первую очередь связано с землей на новом месте, а это уже вне пределов моей компетенции. Но я  даю вам слово офицера и дворянина, что сделаю все возможное и не возможное, дабы выполнить ваше пожелание. А теперь берите конверт и ступайте, вас известят.

                * * *
Придя в свою скромную холостяцкую 3-х комнатную квартирку – столовая, гостиная, спальня и «девичья» для денщика -  в Камергерском переулке, Алексей вскрыл конверт. На гербовой бумаге с факсимиле жандармского ведомства указывался порядок отбывания наказания. Но что удивляло, в графе начала отбывания ссылки зияла пустота,тоже                было и в графе – место пребывания, не указана даже губерния. Оставалась только неопределенное « ... не менее 1000 верст от обеих столиц ...» и достаточно определенное «пожизненно». Также запрещалось занимать должности в государственных учреждениях выше коллежского асессора, и совершенно не допускалось преподавание и военная служба.

Темнело. Алексей позвонил в колокольчик, вызвал Трифона, средних лет мужика с хитрющими маленькими глазками и большим носом, и распорядился подавать ужин. Тришку определил в денщики еще сам Максим Илларионович. Хоть тот был большой плут и прохвост, но безмерно предан своим хозяевам Тонковым. Была у Тришки и слабость – страсть любил все военное, и очень расстроился отставке Алексея. Вот и сейчас дома щеголял в поношенном  коричневом расшитом гусарском доломане Ахтырского полка, который подарил ему за расторопность и услужливость приятель Алексея и партнер по висту и бостону корнет Артемьев.

С момента расследования причастности Алексея к заговору, количество друзей-приятелей резко сократилось. Но что самое неприятное – лишился дамы сердца, семнадцатилетней белокурой красавицы-синеглазки Леночки Мордвиновой. Её папенька Дмитрий Михайлович срочно отправил дочку в родовое поместье в Витебской губернии. Очень боялся генерал-майор замараться в порочащих связях с лицом причастным к бунту. Тем более, что сам был привлечен к расследованию мятежа, хотя блуждали темные слушки о его закулисной режессуре восстания вместе с М.М.Сперанским.

В любом случае, не видеть больше Алексею милой Леночки. А какой они могли быть прекрасной парой! Как все-таки переменчива судьба – из столичного лейб-гвардейца и почти жениха дочки вельможи и генерала, превратиться в опальное ничтожество. Хорошо хоть дворянства не лишили, и все могло быть гораздо хуже.

И тут Алексея кольнула мысль – а ведь папенька, светлой памяти Максим Илларионович, уже дважды послужил ему оберегом. Первый раз, моментом своей кончины – оказался Алексей у его могилки, а ведь мог по молодой дури 14 декабря и на Сенатской стоять, как его полк. Второй раз – жизненной услугой ныне всесильному Бенкендорфу, давшему слово поучаствовать в его судьбе. А ведь просьба о деревеньках вырвалась как то сама собой, раньше и мыслей на эту тему не было, видать черт дернул, прости Господи.

Хотя может быть и к лучшему, ежели соизволение будет – хоть занятие в глуши определится. Да-а, экс-гвардеец-помещик, как-то не ласкает слух. Сколько же надо будет ждать решения и каким оно будет?

                * * *
Но решение пришло нежданно быстро, через неделю, в виде повестки явиться 29 августа в канцелярию шефа жандармов. Там же было указано – иметь мнение по заполнению пустующих граф документа Порядка отбывания наказания. Мнение Алексей, за неделю раздумий, уже имел. Второй по численности населения, после Киевской, в Российской империи была Вятская губерния и находилась она в аккурат на тыщу вёрст восточнее Москвы. Да и губернатором там сидел какой-то степени родственник по маменьке, Рыхлевский Андрей Иванович.

И опять стоял Алексей в просторном кабинете всесильного фаворита, и опять в него целился с потолка копьем св.Георгий. Расположение духа было у генерала прекрасное, видимо был горд и доволен скорейшим и положительным решением вопроса Тонкова.
- И так, поручик – опять поручик, а не сударь, подумал Алексей – ваше пожелание устроено как нельзя лучшим образом. Куда изволите переселять крестьян?
- В Вятскую губернию, ваше превосходительство.
- А я уж думал вы пожелаете на юг. Кстати в Вятке губернатором действительный статский советник Рыхлевский, и ему решать, где расположиться вашим хозяйствам. Могу составить ему рекомендательное письмо.
- Боже упаси, ваше превосходительство, я и так злоупотребил вашим расположением.
               
- Кстати, в прошлый раз не успел спросить, а Тонков Иван Михайлович, академик, художник, кем вам приходится? В июле имел удовольствие в Академии художеств видеть его картину «Храмовый праздник» - чудесное творение, немного мистическое, но больно хорош лунный свет.
- Это по отцу мой двоюродный дедушка, я его почти не знаю, он помер в 1799 году.
- Видите, поручик, какой у вас чудесный род, не роняйте его честь. Интересно некоторое совпадение девизов вашего рода и моего ордена св.Анны – «Любящим Правосудие, Благоговение, Веру», вы не находите?
- Тонковы во дворянстве более 220 лет, еще до воцарения Романовых, и за все время ни одного подлеца, никто не посрамил род. – Алексей залился румянцем. – А орден учрежден лет 70 назад, если не ошибаюсь.
На этом аудиенция закончилась к обоюдному удовлетворению.

                * * *
Все последующие дни и недели пролетели незаметно, в хлопотах, хождениям по ведомствам, выправлению нужных бумаг по переезду, пересылка их Вятскому губернатору и прочим необходимым делам. Самое неприятное из дел - поездка в усадьбу, при которой располагалась самая большая деревня Тонковская. Алексей собрал всех деревенских старост, также управляющего имением и объявил им о своем решении. Реакция была крайне отрицательной, что и предвиделось. Минуты две мужики молчали, осознавая услышанное.

Первым рухнул в ноги староста Большой Волосковской деревни Антон, за ним остальные, и все с причитаниями – не погуби батюшка-кормилец - сзади в тон им подвывал Тришка. Когда мужики немного успокоились, Алексей как мог толковей обрисовал перспективу.

Самым главным соблазном для них, он преподнес практически неограниченное количество пахотной земли, пастбищ и леса – столько, сколько смогут освоить. Общий переезд назначил на весну следующего 1827 года. А в октябре он едет на Вятку сам и берет с собой 10 наиболее толковых и работящих парней на заготовку бревен для изб, хлевов и амбаров. А в феврале им на помощь двинутся еще 20 мужиков на закладку и возведение изб, дабы к прибытию всех остальных была крыша над головой.

Кроме всего, сестра Оленька и брат Петр обещали помочь с деньгами на приобретение скота и инвентаря на новом месте. И  в самом конце разъяснений поведал, что по новым требований для крепостных-переселенцев, у них будут фамилии. И что в Подорожную грамоту он все живые души всех трех деревень записал Волосковыми. Мужики это приняли как само собой разумеющееся и понуро  разошлись, им еще предстояло вынести бурное негодование своих деревенских.

Все три деревни располагались недалече одна от другой, верстах в десяти-пятнадцати. Хозяйства в основном были справные, мужики не ленивые, дружные, по нужде друг-другу помогали. И податями обложены не чрезмерными. Обращались меж себя с малолетства уважительно по имени-отчеству, каждый ревниво соблюдал свое достоинство и старался не поранить чужого. Осанка у всех была горделивая, прямая, взгляд открытый, не из подлобья.

Преобладали в деревнях блондины да светлорусые. А у девок чудо как хороши косы в руку толщиной, да чуть ли не до пят. Парни щеголяли с пышными чубами, а мужики с густыми окладистыми бородами аж до пупа. И прозвище соседи им дали – Гордые Волосатики, а кой-когда и деревни  их так и называли – Малые Волосатики, да Большие Волосатики.  Хотя по уездному земскому реестру за Тонковыми числились деревни Большая Волосковская, Малая Волосковская, и при родовом поместье Тонковская. И жили все они в этих местах с незапамятных времен.

                * * *
А Тонковы появились так. В году эдак 1485, самом разгаре смутного времени, мимо Тонковской деревни проезжал Тверской князь Иван Молодой, сын Великого московского князя Ивана III-го. Остановился там на постой, переночевать. Но уж больно понравились ему крепкие и толковые парни и красивые девки. Князь и взял себе на услужение в Тверь четырех парней и четырех девок. Парней в служивые, в дружину, а девок в замковую дворню. И назвали всех восьмерых Тонковыми, по названию деревни. Недолго пожил князь, через пять                лет скончался от ножной болезни. А усердную и смышленую дворню, Тонковых, забрал к себе в Москву его отец, Иван III-й. Великий князь перед своей смертью отпустил оставшихся при нем венчанных Мишку да Машку Тонковых на родину, даровав им за  благочестие и верность деревню Тонковскую. И было это в году 1505, с тех пор и ведет свой отчет их дворянский род.

                * * *
За день до своего отбытия на Вятку, Алексей пешочком, в сопровождении Тришки совершил прогулку по центру Санкт-Петербурга. Последний раз полюбовался гранитными набережными Невы и каналов, в который раз восхитился видами Петропавловской крепости, фасадами Зимнего дворца, дворцовой площадью, Летним садом. Удручился, что никогда не увидит будущий новый Исакиевский собор. Говорят на чертежах Монферана он чудо как хорош и величественен. Прокатился в Петергоф, полюбовался фонтанами, усладил свой взор мощью Самсона. И под конец прогулки встретил хорошего знакомого, приятеля по вину и озорным утехам лейб-гвардии Измайловского полка капитана Павла Козлова. У того дядя по отцу градоначальствовал в Петербурге, а маменька из старинного княжеского рода. Всем этим Павел в тайне гордился, даже был несколько чванлив. Но не с Алексеем, которого считал себе ровней.

Сейчас же, проходя  под ручку с дамой, пытался не заметить опального поручика, якобы увлеченный разговором. И сухо кивнул лишь на приподнятую Алексеем в приветствии трость к шляпе. Настроение от встречи из грустного превратилось в противное, прогулку пришлось прервать.

                * * *
Выехал Алексей рано по утру на перекладных вместе с Тришкой на Москву. Багаж отправил днем раньше. С десятью своими мужиками, во главе с управляющим поместьем Нащекиным, условились встретиться  аж за исторической столицей на Сибирском тракте, и далее, отпустив управляющего восвояси, следовать вместе.

Москва встретила желтеющей листвой и унылым моросящим дождичком. Остановились у брата Петра в новом двухэтажном просторном бревенчатом доме, подаренным тестем на пятую годовщину свадьбы. Жена Петра, черноволосая, курносая и вертлявая  Авдотья всем представлялась Анастасией Ивановной. Алексею она недонравливалась, но он прощал ей все, за безмерную любовь к Петру и детям.

На третий день пребывания в Москве пришло извещение от Вятского губернатора, в котором указывалось место поселения – Омутнинская волость, Слободского уезда, по реке Вятке на север, за 15-ой верстой от Осокинского чугунолитейного завода. Как и рассчитывал Алексей, места расселения на казенных землях определены весьма условно. Стало быть земли в наследственное владение будут определяться после их освоения, то есть практически не ограниченно. Это дело моих мужиков взбодрит, подумал Алексей, придаст им усердия и настойчивости.

Дорога до места поселения заняла почти месяц, обошлось почти без приключений. Мужики вели себя дружно, не ругались, не ссорились, часто пели заунывные песни. Никто не приболел, всем было не до хворей, тяготила неизвестность. Подъехали к Вятке в полдень. Речка не большая, не широкая и не глубокая, равнинная, с омутами и водоворотами. Берега поросшие где бурьяном, где осокой, а где и камышом. Ехали вдоль левого берега еще полдня, затемно остановились у подножия или большого кургана, или небольшой горы, заночевали.   

После Осокинского завода не встретили ни одной живой души, это настораживало. Зато зверье попадалось, особо много их следов – зайцев, лис, кабанов, волков, лосей, косуль, не раз видели и медвежий след.
                * * *
Проснулся Алексей затемно, не столько от холода, сколь от любопытства, захотелось осмотреться. Не торопясь в полумгле взобрался на холм, брезжил рассвет. Вершина семиаршинной возвышенности оказалась совершенно плоской, не заросшей и к удивлению большой. На ней свободно могла разместиться помещичья усадьба с двором и пристройками. Алексей повернулся лицом к реке. Из-за горизонта медленно и торжественно
поднималось священное ярило. Его лучи постепенно охватывали местность, сначала верхушки деревьев мелких возвышенностей, потом все верхушки, излучину реки, серебристой змейкой извивающейся за горизонт, серо-голубое осеннее небо в редких облачках, ослепительно белых снизу,  и наконец мирно посапывающих на своих телегах крестьян-первопроходцев. Невдалеке прядая ушами и пофыркивая паслись лошади. Не чувствовалось ни малейшего ветерка, ни один листик не шевелился. Райская идиллия.

На сердце у Алексея стало благостно и легко, хотелось созидать и творить доброе. Не нужны гранитные берега и великолепные дворцы, не нужны шитые золотом мундиры и лакированные коляски экипажей, пусть останется в прошлом вельможная спесивость и служебные условности. Да здравствует природа и единение с ней. Будем жить дальше, вдыхая полной грудью и не оглядываясь на прошлое. Вот она новая родина – бескрайняя и бесхитростная, святая и суровая, раскрывающая свою душу для тех, кто сам готов с ней сродниться, отдаться ей, принеся себя ей в услужение и пользоваться её благосклонностью и щедротами. Вот в чем смысл жизни, и как мелко все остальное.

Сегодня начался новый этап исторической хроники Тонковых-Волосковых.


Вильнюс, 13 апреля 2013 года.