про интим

Пока она домашняя  была, Викторькой звали, и даже, кажись, Алексеевной. Публя говорил, что паспорт ейный видал.  Фотокарточка в ем прилеплена,  красивая-молодая.

Откуда видал? Не признается. Я-то думаю, что по молодому ихнему делу  показала. Вот, мол, какая всамделе красавишна, не сейчас тебе синева. Публе,  если про такое знать, так сильно повеселее пихаться, воображение опять же. С павой, вроде как, еще и  питерской.

 Я? А что я. Был грех, завидовал  спервоначалу, Валюха баба чистая, хоть пьющая сильно.

 - Тю, - грю, - небось и не она на карточке.  Пачпорт чужой.
 - Она, -  Публя орет, - она, я тебе говорю! Эх, красивая баба!


Молча,говорит, завидками своими трехай.

Собрался он как-то к ней, полился себе на бубцы с бутылки, пивчик взял. То есь на свиданку наладился.

 - Дык, - это я , значит, его вразумляю, - у ей гарем целый, зря полощешься. Щас перемешаешься у ней в нутрях, святая вода не отмоет.

А он мне гордо  - та хрен тебе. Она, мол, мне сама говорила, у нашего брата насчет в женщину втыкнуть  давно и сильно  жизенью приморено. Трутся да ссутся прямо на неё, а выходит оно беспочвенно.

Не то што  он, Публя. Он, Публя, геройский в этом концерте солист,а приспособа евоная не другим чета. И, что характерно, работает.
 
 - И вообще, - говорит, - человеком ся чувствую. Баба, оно ить домашнее.Не мерзни, короче.

Уйти он ушел, а я призадумался. Ежели уж баба ему домашнее,  то мне вскорости другого напарника придется искать. Дело сложное, да и привык  к Публе я.

Вот коль скоро о бабах. Они, понятно, у таких, как мы с Публей, свои. И сильно редкие, бабы мало бомжуют. Все больше пристраиваются.

 Которые гражданки к  нашей помойке выходят , те домашние, их  трогать страшно. Им от  нас тем более ужасти, потому как другая порода.
На нас они брезгуют - ну и нам почему смотреть, главно, чтобы принесли побогаче. И поближе кинули.

 Публя, да. Ишь, домашнего ему захотелось. Это я опять про свое. Человеком он ся чувствует, с Валюхой. А я ему, получается, кто? Никто, что ль...

В общем, вернулся  Публя, только с разбитым портретом. Сначала, вроде,  она сама ему по пьянке  наваляла,  неправильно ей что-то сказал.  А потом вдруг, из занавески,   с этой очереди   ейной,  п и з д яной , еще один вписался. Он там тоже  на домашнее позалазить ждал.  Дальше еще кто-то пришел, да  пристегнули Публенция,  да так, что ребро размягчилось. Чай, с другого райёна.

Отож любовь че делает, земля-небеса.

Проспался Публя, прокряхтелся,вот и говорит:  конвейер босоцкий, ад и разврат. Брезготно  мне, говорит.

Телигентность проснулась, ага.

- Зато, - грю, - домашности огреб, че уш там.
 - Не, - Публенций это, - презренные все это митинги. Не могу, когда за спиной оппозиция гадится. Коммуналка.


Что греха таить, обрадовался я, раз наладилось.

 Сны ток нехорошие снится стали.

Давно уж по этим полатям не ползал, а тут возьми и приди. Снится мне, что лежит передо мной голая Валюха, морды ейной страшной не видно, а мостолыги вот этак в стороны,  все нараспашку. Че хочешь втыкай, само провалится. А то место, куда провалиться должно, у неё, Валюхи-то,

аж сияет. Зовет и греет место-то.

Солнце, чтоль, не пойму, лучи и искры из промежутка, ажно слепят.

Домашнее оно, все же. От зараза.