Глава 6 Обмануть время

1973-1978
«Вперевалочку ходит по квартире смешной топтышка и не верится, что это - мой сын. Найдёт что-либо на полу и бросит в мусорное ведро. Дочка тоже так делала, но, пожалуй, лишь это у них похожее, а в остальном уж очень разные! Как будут относиться друг к другу, подрастая? А теперь малыш как только просыпается сразу кричит: «Аля, Аля!» с ударением на первую и последнюю буквы. Кое-как протянули с ним год, - то взяла отпуск после положенных двух месяцев по уходу за ребенком, то муж - очередной, и теперь проблема: с кем оставить сына? Очередь в ясли ещё не подошла, а няню не найти.
 ... Уже несколько месяцев мой муж-журналист работает в Конторе по прокату фильмов и, конечно, работа эта кроме зарплаты никакого удовлетворения ему не приносит. Но что делать? После того, как секретарь Обкома по идеологии Смирновский сказал о нём: «Этот конфликтный журналист...», то в газеты его не берут, и только остается терпеливо ждать лучших времён.
... Около двух месяцев не водили дочку в садик и за эти дни, имея возможность попристальней вглядеться в неё, думаю: слишком требовательны к ней и многое пытаемся внушить, словно взрослому человеку. Недавно напроказила, Платон раздраженно начал читать ей лекцию, а я посоветовала:
- Когда разозлишься, вглядись в её глаза! Ведь совсем несмышлёные и, если напроказит, говорят: не хотела я так, а получилось.
Но, похоже, он не услышал.
... Часто, занимаясь кухонными делами, поглядываю на балкон, что напротив нашего, - иногда там посиживает старушка. А, может попросить её посидеть с сыном?

... Обычно брат приезжает из Карачева по четвергам, привозя нам овощи, и с порога сразу слышу:
- Ну, что нового?
Подавай ему события, драмы, трагедии, - без них жить ему скучно. А когда уходит, остаюсь с взбудораженной душой и ощущением, что будто не то сказала ему, не то сделала, надо бежать за ним, чтобы…
И такое - каждый раз.
... И всё же сходила к той бабульке, предложила посидеть с сыном. Доброй, улыбчивой оказалась и вначале всплеснула руками: «Да нет! Не смогу!», но потом согласилась попробовать, так что через неделю выйду на свою любимую работу. И впрямь любимую, но которой руководят нелюбимые начальники и обстоятельства.

... Платон на выходные остался с детьми, а я – к родным, в Карачев.
Присаживаюсь на краешек маминой кровати, выкладываю гостинцы, а она:
- Ну, что ты тратишься? Нябось, опять на полсотни накупила.
Но вижу: рада! И когда заварю чай, начнет лакомиться пирожными. А я иду в магазин за молоком, хлебом и когда прохожу через парк, то в душе просыпается чуть щемящее чувство по тем далеким дням, когда бегала сюда на танцы. Грустно видеть, что всё изменилось, застроилось какими-то аттракционами, будками, навесами. Ну, что осталось от прошлого? Аллея и вот эти два дерева… да, это они, и уже тогда были большими.
А еще вон тот фонтан с круглой чашей и мордочками львов. Ах, где же те счастливые мгновения, когда после танцев шла мимо него и знала: следом идёт ОН!.. в кого была влюблена в тот вечер.
Когда вечером иду к автовокзалу, снова возвращается ощущение соприкосновения с чем-то родным. И несу в себе это чувство бережно, чтобы оно не расплескалось, не растворилось так быстро. А у автовокзала, цепляясь взглядом за еще закрытые еловыми лапами кустики роз, за проталины у полукруглых сидений сквера, уже грущу: как же можно уезжать от всего этого, - родного! Но там, в большом городе - моё гнездо, и в нём тоже родные.
 ... Всего только месяц и посидела Раиса Николаевна с сыном, - «Не те силы», - и с завтрашнего дня Платон снова берет отпуск за свой счет, чтобы протянуть еще сколько-то. Жаль, конечно, что Раиса Николаевна не может больше оставаться с сыном и с нами, ведь таких солнечных старушек я еще не встречала. Мало того, что не взяла денег по уходу, но даже не ела, когда я приезжала на перерыв, чтобы покормить сына и ее».

Есть у Давида Самойлова* строки:
               Я зарастаю памятью,
               Как лесом зарастает пустошь.
               И птицы-память по утрам поют,
               И ветер-память по ночам гудит,
               Деревья-память целый день лепечут…
Вот и моя память… Иногда вдруг проявляет какой-либо образ и трепещет, не уходит, напоминая о себе снова и снова. И длится такое до тех пор, пока ни «закреплю» его хотя бы в рассказе (как «Таисина берёзка») о той самой Раисе Николаевне. И странно, словно растворяется возникший образ, тает. Мистика?
А, может, такое – из области того, чего просто не знаем.      
 
«Наконец-то получили направление в ясли, так что закончилось моё суматошное, но пленительное заключение с минутами глубокого, истинного счастья от общения с детьми. Не знаю, найду ли время для записей? Ведь работа, муж, дети, еженедельные поездки в Карачев. Но вчера, перечитывая страницы о начале работы помощником режиссёра, снова возникло желание найти в них что-то для понимания себя, так что буду, буду всматриваться в то, что уже записала, - раз есть начало, должно быть и продолжение.
 ... И всё же мужа хотя и с оговорками, но взяли в газету «Деснянская правда», так что в профессии он пока остаётся. А еще по вечерам и в выходные начал писать роман. (После дня работы в газете снова писать?) Правда, сегодня попробовал вначале немного поспать, а в девять вечера сел за стол».
 
Писать роман Платон будет медленно, - как и всё делает, - иногда вроде бы забывая о нём, возвращаясь к рассказам, но закончив через несколько лет, назовёт «Ожидание настоящего» и начнёт отсылать в издательства, где редакторы будут придираться к крамольным по их соображениям страницам. Когда в годы начавшейся Перестройки* станет свободнее, отдаст рукопись в окружное Приокское издательство, где его и издадут с таким предисловием: «Разобщенность, одиночество, потерянность молодых, энергичных, добрых людей – едва ли не самое печальное наследство застойного времени. В поле зрения автора – жизнь трудового коллектива крупного завода, духовный мир рабочих и интеллигенции». И то будет пятая его книга.      
 
«Почти не раскрываю дневник, - они же, о ком хочу писать, заполняют всё свободное время. Дочка подросла, легче стало убедить её в чём-то, но пугает её рассудительность, - мало наивных, детских вопросов. Очень любит рисовать и даже, когда спать укладываешь, отрываешь от рисования. И в садике - то же, воспитательница жалуется, что всё у них ею разрисовано. А сын во всём подражает сестре, и если она рядом, то он - её зеркало, - поворот головы, жесты, интонация. Снисходительно позволяет тормошить себя, таскать на шали по полу из комнаты в комнату, со смехом гоняется за своей машинкой, которую та увозит от него с грохотом, а когда ему что-нибудь надо, кричит:
- Дай-дай-дай-дай!
Да с такой обидой слезной!
Вот словарь его слов: лябука - яблоко, ку - чайку, малька - молока, леб - хлеб, бука - булка, коха - кофта, кулька - куртка, мика - машинка, ляба – сабля и без лябы спать не ляжет, в ясли не пойдет.
Есть у какого-то писателя рассказ: отец умертвил своих детей, когда им было годика по три, - не мог смириться, что станут взрослыми, а, значит, другими. Чудовищно, конечно. Но ведь грустно, что не остановить и даже не замедлить эту пленительную пору детства, - так стремительно уходит! Вот поэтому и хочу попытаться обмануть беспощадное время, - пусть хотя бы в дневниках останутся эти наброски с тех, кто так дорог сердцу».
 
Записки о детях буду делать до поры, когда у них появятся семьи, и позже соберу в главу «Тропки к детям» для книги «Родники моих смыслов».
 
«До пяти вечера - обед, ужин, уборка, стирка и всё время - рефреном, для успокоения: «Не беда, когда дела, беда, когда их нет... не беда, когда дела…» Но - на работу. Тепло, пахнет дымком. По деревянным ступенькам - вниз, к Десне. Деревья ещё не «дышат» зеленью, но через них - разлив реки. Холодное полотнище серо-зелёной воды и только блики солнца – на ней. А оно уже яркое, жаркое!.. Безмолвные рабочие идут со смены.
И в троллейбусе тихо. Набережная. «Троллейбус дальше не пойдет, энергию отключили». «Дом рушат?» «Да, обвалился». Экскаватор, оцепление, люди по обочинам, вдоль изгороди и пыль - столбом!.. Уже минут двадцать под солнцем стоят тихие яркие троллейбусы… шестерка, первый, тринадцатый второй… словно пунктиры. Успею ли на работу? Но – поехали. Успела! Бегу по ступенькам, по коридору и с порога - ассистенту: «Илья, входи в эфир!» Фильм «Белая гвардия»: гетман бежит в Польшу, его ополчение - по домам. И там разруха?.. Но – домой. И снова - обвалившаяся дом на набережной, оползень на Покровской горе, ещё шире – Десна. Темная вода, мутная вода...
«Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь». Вот-вот…
А для меня миг - опора для будущего. Для будущего, которое только – во мне.
...И опять настигло: всё, что делаю на работе – для «высокого начальства» Обкома, и редко удаётся сделать передачу, которая приносила бы радость. Как вчера: играла заезжая арфистка и мы с оператором Сашей Федоровым работали в каком-то удивительном и радостном синхроне, понимая друг друга с полуслова, отчего в душе и сейчас – музыка.
... Платон часто раздражён тем, что нас окружает, поэтому моя усталость спотыкается о его тоску, - утешения в нём не найти. И только – дети. Только в них – минуты отдохновения, когда душа причащается чему-то истинному.

... Ездила на выходные в Карачев, спала на кровати брата, как в люльке. Хорошо! Но к утру - его храп с раскладушки, испуганный вскрик мамы, - приснилось: стены рушатся. Потом прибирала в хате, - завтра Пасха, - пылесосила потолок от нависшей по углам паутины, вешала тюлевые занавесочки, а мама стояла рядом, опираясь на лыжную палку, и командовала:
- Присборь, присборь их! И дырку-то складочкой закрой, - указывала ею: - Да не туда эту, а сюда. Ну, подумала б, зачем туда-то? Чтобы солнце Витьке загораживать? Р-раз и скрутить её, и сорвёть.
А перед отъездом - её рассказ о Кузе, рыжем гармонисте:
- Видать, не суждено мне было счастливой с ним быть, вот Бог и прибрал его.
Сидела на кровати, свесив ноги, опершись на ту же палку:
- Уж очень его любила!
И её тёмный профиль застывал на какое-то мгновение:
- Любовь, моя милая, тоже талант, не каждому она… такая и даётся.
А вечером с Виктором, к автобусу - на мотороллере, в клетчатой шали. И моросил дождь. И выпархивали из-под колёс лужи. И ветер хлестал и хлестал шалью».
 
Милые, до слёз дорогие образы! Какой же сладостной болью отзываетесь в этих строках, сохранённых когда-то в ученической тетради! И грустно, что через какое-то время растаете, вытесненные реальностью дней.   

«С одиннадцати утра до пяти вечера делаю видеозапись спектакля. Без перерыва. И уже глаза не смотрят, и голова раскалывается. Но – финал.
- Чем кончим? – спрашивает театральный режиссер: - На реплике «Люди не чтят хороших традиций»?
- «Сотрут, и не заметишь», - предлагаю.
И смотрю на него: смекнёт ли, что имею в виду нашу «направляющую и созидающую партию»? Пауза. Его пристальный взгляд. Соглашается.
А дома - дочкины детские руки на клавиатуре пианино, робкие, живые звуки… Моя не осуществлённая мечта. Ах, если бы она научилась! Сколько б потом радости - и для меня!.. Чуть позже, на кухне - детям: «Только трудом можно чего-то добиться… учитесь ценить время... человек творит себя сам…». А они едят булку с халвой, шлёпают друг друга, хихикают…
... На улице тепло, солнечно, зелено. А Платон опять мается, - нет интересной работы, нет друзей, да и не пишется. Его маята перебралась и на меня, прицепилась тоской по сильным, умным людям, - невыносимо видеть озабоченные, замкнутые лица на улице, слышать пошлые шлягеры из открытых окон и враньё, враньё, в газетах, по радио, телевизору. А тут еще и дети перед сном разыгрались.
- Хватит! Успокойтесь! - сорвалась.
Нет, не действует. Нашлёпала по задницам. Их вопли, мои слезы. Секу себя: плохо! Это - от беспомощности. Но знаю, что опять сорвусь.
    
... Уже несколько лет брат хлопочет о признании подпольной организации Карачева, в которой и сам, четырнадцатилетний, участвовал, - крался тёмными вечерами по улицам и штамповал на немецких объявлениях: «Смерть немецким оккупантам!». Недавно ходил в райком, а какой-то чиновник сразу начал орать: «Никакой организации здесь не существовало!» Пошел к секретарю по идеологии, и та вроде бы сочувственно отнеслась к его просьбе:
- Даже папка у неё есть по этому делу, - сказал обнадёженно: - но нет документов о факте существования. Если б достать!
И попросил меня обратиться к партийному секретарю нашего Комитета Полозкову, - тот как раз пишет о войне. Схожу.
... И ходила к нашему партийному секретарю Полозкову: «Вам дозволено рыться в архивах, так, может, узнаете что-либо о Карачесвкой подпольной организации?», а он ответил: «Документы о ней добывать - труд напрасный. В КГБ* не хотят признавать факт ее существования». Так что пока моему брату «факт существования» Карачевской подпольной организации приходится увековечивать в собственном романе «Троицын день».

... Острое сожаление вызывает, что не могу унести «в грядущие годы» облики детей, их привычки, слова, - уже и сейчас немногое вспоминается, какой была дочка в три года. А растет она доброй девочкой. Купили ей велосипед на толстых шинах, так всегда радуется, когда кто-либо из детей катается на нём, а когда приводит подругу, то первым делом спешит угостить чем-либо. Мечтает, чтобы и в группу носить сладости, всех ими угощать. Очень любознательна, - со сто «почему?», - но когда отвечу на очередной вопрос, то обязательно посмотрит на меня и скажет: «Пра-аильно, мама!», будто бы уже знала, но просто проверила. Ну, а если засомневается, тут же слышу: «Ад-дманываешь, мамочка!», твёрдо выговаривая «д». А еще любит настаивать на своём, и когда поправляю, то обязательно скажет: «А если мне так нравится!» В садике воспитатели жалуются, что нет с ней сладу, а на прогулках до всего дело. Недавно воспитательница с ужасом рассказывала: водили детей в приезжий зооцирк, так она прошмыгнула прямо под ноги слона! Очень любит, когда её чему-то учат, и если бы у меня было время с ней заниматься, то уже читала бы, шила, вязала. Вчера в течение часа сковыряла крючком шнурок, но только, когда учится, к ней не подходи: кричит, злится! Карманы её вечно набиты всякой всячиной: пузырьки, клочки, стекляшки, камешки, палочки, лопнувшие шары, - все ей надо! – а если что выбросишь, скандал. И по улице не пройдешь с ней мимо того, что лежит беспризорно. Шли сегодня из магазина домой, дочка приотстала, я оглядываюсь, а она волочёт за собой щит с объявлениями. Но при всей своей активности замечает и облака на небе «черные», и луну, которая «плывет», и солнце, «как из пластилина», и деревья «уже красные».
Вечером, когда готовлю обед на завтра, обычно дети крутятся под ногами и от этого - мои бесконечные вскрики: «Глеб, ты куда?.. Галя, не рисуй на стене!.. Глеб, не лезь под стол!.. Галя, отдай ему машинку!» Трудно иногда бывает с ними, - уж очень активны! - но радостно: растут, растут человечки!

... Снова редко делаю записи. И потому, что полностью погрузилась в дневники, - перечитываю, печатаю на пишущей машинке, правлю и зачастую кажется: это – лишнее, это – не надо, а стоит ли оставлять это или то? Но выбрасывать «это и то» жалко, вот и думаю, думаю. И когда на работу еду, и когда вяжу в своем уголке дивана, и перед сном, и когда не спится. Трудное это занятие, но интересное.
... Как же хорошо, что позавчера на работе дали по цыплёнку и по кило колбасы, да еще и сберегла всё это ко дню рождения Платона. Но ведь и на десерт что-то надо? И перед работой забегала на базар, купила полкило овсяного печенья, триста грамм конфет «Маска», три тюльпана и ремешок для часов - в подарок.
Вечером сын, раскладывая на тарелке хлеб «красиво», спрашивает:
- А мне что подарить?
- Подумай, - советую.
- А-а, знаю!
И убегает в другую комнату, приносит маленький кинжальчик, свою «лябу», как называл ее пару лет назад:
- Скажу папе: защищайся им от врагов и нас защищай.
И вот - зажаренный в духовке цыплёнок, помидорчики, конфеты, печенья, вино с черничным соком дочке, сыну:
- Будь счастлив, глава семейства!

... Как всегда, прямо с поезда захожу на базар, ищу маму. Да вот же она! Покупает картошку у мужика, стоит с ним рядом со своей коляской сгорбленная, жалкая и мне кажется, что все бабы сейчас пальцами на меня указывают: во, мол, довели мать! Сквозь землю провалиться б! А ведь твердим ей:
- Не надо тебе ездить на базар! Хватит, отвозилась, отторговала.
Но она, когда Виктор был в Брянске, все же повезла рассаду, и вот теперь сидит на порожке и рассказывает:      
- Вязу, значить, свою коляску с базару... и вдруг в глазах потемнело. Присела тах-то на чье-то крылечко, а тут – знакомая идеть: «Что ты, Мань»? Да так, ничаво, говорю, отдыхаю… А у самой всё плыветь перед глазами. «Давай помогу тебе», - знакомая-то... Не, не надо, отвечаю, иди, иди. Ну, пошла она, а тут ишшо двое подходють, помоложе: «Давайте мы вам, бабушка, коляску довезем.», а знакомая возвратилася да говорить: не надо, мол, не трогайте ей, она сама… вот только отсидится. Во как, милая…
- Ма, ну зачем же ты поехала! Виктор приехал бы и продал.
И улыбаюсь... сквозь слезы. А она уже пытается лыжной палкой дотянуться до манерочки, как называет миску, в которую хочет насыпать пшеницы для кур:
- Ну-у когда ж он приедить-то, - сыплет зерно в миску: - Рассада готовая, нужно продавать, вот и поехала.
- Вот и попала бы в больницу, - подхватываю, пытаясь припугнуть.
Но поможет ли?

... В кабинет входит редактор «Новостей» Володя Жучков с бутербродом в руке:
- Ухватил – хохотнул: - с барского стола.
Чуть позже влетает мой коллега Юра Павловский:
- Галина, у вас чашка свободная есть? - И потирает руки: - Там Ильина принесла чай о-обалденный. Аромат!..
Даю ему чашку, а он:
- Хотите и Вам принесу?
- Нет, Юра, не хочу я чая от Ильиной. 
- Ну, хоть понюхаете! – настаивает искренне.
Молча смотрю на него... и он соображает, шмыгает за дверь. А я иду к своему начальнику и думаю: может, в этом и нет ничего такого, что моя ассистентка Ильина приносит что-либо «обалденное» из-под прилавка обкомовского магазина, где работает её мать? Вот и он, мой начальник, сидит и попивает тот самый чаёк, который предлагал мне понюхать Павловский. Да и Катя Мохрова входит с сухарем и стаканом в руке, в котором тот же чай ароматный и, не извинившись, что прерывает наш разговор, подсовывает Валентину Андреевичу какую-то бумагу, начинает объяснять что-то. Замолкаю, жду... Да нет, Катя хороший человек, и мы с ней ладим, но сейчас моё неприятие вот таких чаепитий от обкомовского «барского стола» переношу и на неё… Уодит. Только начинаю говорить, входит выпускающая с чашкой. Ну почему для них «это» - маленький праздник, а для меня…»
 
Валентин Андреевич Корнев… Был он невысок, но строен, лицом не сказать, что красив, но симпатичен, с живым взглядом серых глаз, с проблесками седины в короткой бородке. Странно, что мало делала о нём записей, и вот одна из них: «Вчера в наших «Новостях» прошла информация Гуглева о том, как город избавляется от беспризорных собак, - отлавливают и в каком-то загоне забивают палками, - так Корнев говорил на летучке: не надо было этого показывать!.. ему, видите ли, чуть плохо не стало от этого сюжета!.. да и вообще, «показывать надо только то, что не ожесточает ум и сердце». Таким он и был: на летучках и собраниях старался погасить споры, сгладить конфликты, сторонился телевидения и, наверное, потому писала я о нём так мало. Правда, иногда всё же пробовал вникать «в вашу телевизионную технологию» (его слова), но получалось это плохо. Помню, как спустя почти год после перехода студии на видеозапись, пришёл на пульт и спросил:
- Галь, - так меня звал: - а можно просмотреть то, что сейчас записали?
Не знал, что просмотр обязателен.
Как относился ко мне? Пожалуй, была я для него прежде всего красивой женщиной, - при встречах окидывал ласкающим взглядом, непременно улыбался, - и не помню, чтобы выговаривал за что-то, мстил, если на собраниях взбрыкивала против него, - было и такое, - и грамоты за «хорошую работу» сыпались, как из рога изобилия. Были ли у него конфликты с Обкомом? Не знаю. Но когда на собраниях надо было сказать то, что нужно «руководящей и направляющей», говорил. Искренне ли? Не думаю… а, вернее, не хочу так думать.

«Дети подрастают, - дочке девять, сыну шесть, - и что-то меняется в их характерах, но в основном… Дочка энергична, любопытна, опрометчива, упряма. Если накажешь, то на какое-то время сдается, отступает, но начинает искать: чем бы отомстить? А сын мягок, рассудителен, довольно легко идет на компромиссы, осторожен и если дочка, защищая брата, подсовывает руку под ремень, то он такого не сделает. Семь лет будет ему в октябре, но он уже - первоклассник. Когда вела первый раз в школу, был напряжен, молчалив, не отдавал мне портфель и не отпускал руку. Кстати, любит ходить за ручку, а вот дочка норовила оторваться ещё в два годика.
... Первый солнечный день после недельных дождей и сразу – жара. Мы – в лесу.
По колеям, заросшим травой, бежит струится прозрачная вода, у дороги - плети молодых лисичек, темно-сизые от ягод кустики черники. Но снова - дождь. Радостный, грибной. Ручейками - по спине. Удар грома стряхивает брызги и с деревьев. Чавкающие кроссовки утопают во мху и комарьё!.. даже в уши лезут. Но к вечеру надёргали целую корзину ягод, а по дороге нахватали лисичек, подберезовиков, и срезали прекрасный белый гриб!
Поезд узкоколейки ждали опять под дождем. Испарение от сырого леса, набухшая водой, клонящаяся к земле трава, негромкие, словно растворяющиеся во влаге, слова ягодников. А в вагончике - всего несколько человек. Тепло, уютно. Корзина с черникой - на коленях Платона, с влажными, яркими грибами - на моих. И всё это… и только это – истинное!

... Еще раз отредактировала дневниковые записки и подумалось: всё хорошо. Но когда стала вчитываться - опять: ну, как же пропустила это!.. как не обратила внимания на то!.. как же… как же? И надо снова переписывать, - «узор жизни» не прорисован, нет «стержня», как при монтаже фильмов, вокруг которого всё бы намоталось, а поэтому нет упругости, напряжения и написанное не притягивает… Когда-то записала  такие слова любимого Александра Блока*:  «Пока не найдешь действительной связи между временным и вневременным, до тех пор не станешь писателем не только понятным, но и кому-либо, и на что-либо, кроме баловства, нужным». Но как?.. как найти ту самую «связь», чтобы написанное оказалось кому-то нужным?

(Через два месяца)
…И в третий раз перепечатала то, к чему постоянно возвращаюсь, - работа на телевидении, увлечения, влюблённости, разочарования. И теперь вроде бы всё так, как нужно. Но знаю, что когда через год перечитаю, то снова начнётся: ну, как же пропустила это!.. как же не обратила внимания на то!.. как же… как же?
... И снова - к Блоку: «Забудь о временном и пошлом, и в песнях свято лги о прошлом». Ну да, прошлое для меня - словно преломлённый луч света, который окрашивается другими красками, и всё же… Оно остается моим».
 
*Давид Самойлов (1920-1990) - Советский поэт, переводчик.
*Перестройка - Масштабные перемены в идеологии, экономической и политической жизни СССР со второй половине 1980-х годов.
*КГБ - Комитет государственной безопасности CCCP.
*Александр Блок (1880-1921) - Поэт, писатель, публицист, драматург, переводчик, литературный критик.