Дуб

       Старик сидел под кроной раскидистого древнего дуба. Он сидел, облокотившись спиной на мощный,  морщинистый ствол, слегка прикрыв свои глаза.  Полуденное солнце высоко стояло над необъятным русским полем, на котором, в гордом одиночестве и возвышался исполинский дуб. Слабый теплый ветерок лениво трепал его листву, как будто ласкал свое нерадивое чадо по кучерявой голове. Его ветви, широко расставленные в разные стороны света, были настоящим убежищем для различных мелких птах, которые своим божественным радостным щебетанием наполняли всю округу «колокольным» перезвоном.      
       Старик тяжело дышал июльским прогретым воздухом, в котором кроме нестерпимого зноя ощущалась сладостная горьковатая примесь различных полевых трав.  Он с жадностью, глубоко, втягивал в себя этот воздух, и наслаждался этим хмельным запахом. Его слух ласкала дивная музыка, написанная и исполненная самой природой. Основная партия, в этой мелодии, несомненно, принадлежала жаворонку, его сольная песня лилась прямо сверху, откуда-то из вышины василькового неба. «Скрипачи» - кузнечики виртуозно исполняли свою партитуру, дополненную басистым жужжанием шмелей, пересвистыванием сусликов, и редким коровьим мычанием, пасущегося неподалеку стада.   
       Под тенью этого спасительного древа, он тихо и кропотливо копался в своем прошлом. Оно сейчас было ему намного ближе и роднее, чем настоящее, не говоря уже и о будущем, которое волновало его меньше всего на свете.  В его седой голове поочередно всплывали картинки из прошлой жизни. И каждое такое воспоминание четко отражалось на его морщинистом, слегка небритом лице. Вот картинка из его далекого детства и его губы изобразили натянутую улыбку. Вот первое свидание и робкий поцелуй с любимой, которая в дальнейшем стала его женой, и родила ему трех сыновей, и вновь это отразилось на его лице в виде скупой слезы, выкатившейся из глаз. Вот картинка из далеких военных лет, ранение и последующий плен  – и его лоб исказила глубокая морщина от грозно нахмуренных бровей. Вот искупление, непонятно каких грехов в уже сталинских лагерях – и на его скулах заиграли желваки.  Он тщательно перебирал эти картинки. Бережно доставал их из своей памяти, обдувал от пыли и с еще болей осторожностью складывал на место. Так уж получилось в его трудной, неказистой на первый взгляд жизни, что эти фрагменты и были для него настоящим сокровищем, которые он сумел заработать за свою трудовую жизнь.
       Старик сидел прямо на сырой земле, положив натруженные жилистые руки на траву и запустив в ее зеленые жирные стебли свои крючковатые пальцы, словно корни. Этими пальцами-корнями он как будто впитывал от плодородной земли небывалую силу, которая и давала ему возможность пережить все жизненные бури и ураганы щедро уготованные его судьбою. В нем чувствовалась небывалая сила,  какой-то незаметный, но очень крепкий внутренний стержень, дух.
       Посидев еще немного, он открыл свои глаза, тяжело поднялся, взглянул куда-то вверх, в самую гущу кроны дерева и обрадовавшись лучику солнца, светившему прямо в глаз старика, медленно побрел в сторону деревни. Он уверенной походкой шел по бескрайнему полю, так же как и по всей своей прожитой жизни, как привык ходить с самого детства, и только колючки репейника цеплялись мелкими неприятностями к его брюкам, на которые он не обращал ровно никакого внимания.