Жажда жизни

Как прекрасен черно-белый мир, мир немого кино с его пышными платьями и строгими фраками. Сквозь музыку пианино пробивается механическое щелканье проектора. Белая простыня слегка подрагивает от легкого сквозняка. Глупые дети смеются  и визжат, увлекаемые сюжетом фильма. Все довольны, все свободны. Лишь актеры, навеки  запертые в свои киноленты, должны из раза в раз повторять свою роль, проживая чью-то неизвестную им самим судьбу. Ах, как жаль, что нельзя стать лошадью и пустится галопом в эту черно-белую жизнь так, что б аж искры от копыт отскакивали.
Приходила медсестра, брезгливо воткнув в оставшуюся руку иглу, подвесила капельницу и поспешно убежала. Конечно, я ей противен, кому же понравится однорукий и безногий калека. В палате жара невыносимая, а я не могу раскрыться, меня накрыли одеялом по самую грудь, наверно чтоб не видеть моих уродств. Странно, я до сих пор ощущаю ноги. Доктор сказал, что это нормально, организм будет долго привыкать к их отсутствию. Я кажется обосцался. Ни буду никого звать, пусть для них это будет сюрприз.
Как интересно, я сразу стал нужен всем, и одновременно никому не нужен. На днях приходил мой капитан, приводил с собой какого-то генерала. Много громких слов было сказано. Восторженно громыхали благодарности в мой адрес, обещали наградить медалью. Зачем мне медаль? За то, что случайно выжил?  Сегодня приходил священник, молился за меня, что-то там читал, сказал, чтоб я надеялся, чтоб верил. А я надеялся, я ждал. Я видел, как все должно было быть хорошо. Я видел, как все прекрасно складывалось. Но нет.
Зашла санитарка, старая брюзгливая баба, лет шестидесяти. Стеклянный шприц в ее руке обещает много. Укол стальной осы. Ее яд сладко и моментально растекается по телу.
Наконец-то. Меня опять завет мир черно-белого кино, паровозов и благородных гангстеров. Я бегу по шпалам, мне вдогонку летят пули. Одна из них попадает в мою спину. Я слышу, как разрываются легкие. Они наполняются кровью и я, упав на колени, начинаю харкать. Сердце бешено стучит в висках, и стуком своим, заглушает все на свете. Сладкая истома валит меня на бок. Я сопротивляюсь. Кровь бешено бурлит в моем горле, черными сгустками вылетая из открытого рта. Я зажал в руке морожено и плюю на него черничным вареньем. Как же много во мне варенья. Последний раз я ел его аж в детстве. Откуда-то бегут санитары, они кладут меня на большой надувной матрац  и кидают в воду. Это бассейн. Вокруг растут пальмы, разложены белые лежаки. Девушки в купальниках мило болтают о чем-то, попивая холодные коктейли.  Они далеко.  В бассейне плавают лилии, но они сделаны из мяса. Гнойный запах начинает распространяться отовсюду. Вода на глазах начинает зеленеть и бурлить. Бассейн превращается в болото, и оно засасывает меня. Я начинаю грести, но вспоминаю, что у меня нет ног. Единственной рукой я машу людям, отдыхающим на берегу, но они не видят меня. Я становлюсь маленьким, шумный поток грязи поглощает меня. Я проснулся, липкий пот застилает  глаза.
Ещё один фильм с бессмысленным сюжетом.
Новый страх одолевает меня, страх бесконечности. Но зачем мне бесконечность? Я не умею ей пользоваться.
Меня переводят в общую палату на три человека. Теперь у меня будут соседи. Рука уже распухла от уколов. Когда везли на каталке, я смог себя рассмотреть. Обрубки ног аккуратно замотаны белыми бинтами, в жизни не видел ничего хуже. Где же та, что приносит сны?
Длинные собаки ползут черными тенями по стенам палаты. Неужели их больше никто не видит? Неважно, их вижу я. Они кусают меня, ластятся к моим ногам. Их змеиные языки опаляют мне кожу.
Длинная, южная ночь. Я только и жду ее наступления, и умираю в ней каждый раз, моля ее прийти снова. Я умер для всех. Я умер для себя. Соседи в палате уже поменялась два раза. Я приучил медсестер колоть мне морфий беспрекословно, по первому моему зову, с первых же криков. Они знают, чего хочу я, а я знаю, как они любят чаевые. Обычно начинается все так: боль сковывает все тело, я надрывисто стону, наслаждаясь беспомощностью, потом боль выжигает мой мозг, и я начинаю кричать. Они вбегают в палату, уже зная, что будут делать, имея при себе полный шприц радости. Я всемогущ. Я властелин постели. Мои команды выполняют. Со мной никто не хочет лежать в одной палате. По всей больнице обо мне идет дурная слава. Пациенты украдкой заглядывают в палату и смотрят на меня. Они делают это ради развлечения. Иногда, если это особо милые девушки, я стаскиваю одеяло и шевелю обрубками ног, обычно они с криками убегают, и больше никогда не возвращаются. Да, я местная знаменитость. Врачи водят практикантов и показывают меня как какой-то научный экспонат. Экспонат, цель которого выжить любой ценой. А зачем? Для кого жить? Я стал подобием человека. Я стал чудовищем, только в меня не влюбится не одна красавица, да и в принца я не превращусь. Как все это противно.
-Сестра! Сестра!
В палату вбегает девушка со шприцем наготове. Укол-победа.
Черные пауки вползают в мои ноги. Они щекочут меня, они разрывают мою плоть. И вот я ползу по полю, цепляясь одной рукой за кочки, подтягивая себя к смерти. Повсюду рвутся бомбы. Вой самолетов заглушает мой крик, и я бесполезно надрываю горло. Повсюду изувеченные тела солдат, моих братьев по несчастью. Где же та бомба, которая положит конец  моей агонии. Мои ноги, где мои ноги? Земля изрыта воронками, она шевелится, она сопротивляется. Запах плоти и пороха. Сколько еще….
Мне сказали, что после бомбежки из всех выжил лишь я. Я был рад этому, и искренне плакал от счастья, ведь бог спас меня, пощадил. Но от кого спас? От себя? За что так щадить? Он оставил меня наедине с самим собой. Запер меня в ловушке моего разума. Зачем я ему нужен? Да и вообще, кому нужен калека?  Уж не ему, это точно.
Утром заходил доктор, сказал, что будем уменьшать дозу морфия. Жаль вазу с цветами, а доктор наверно обиделся, ну нечего, сам виноват.
Мне назначили пенсию, ровно такую, чтобы хватало на лекарства, да на сигареты. Но и за это спасибо ублюдкам. Они правильно подумали, зачем мне деньги. Я свое отвоевал, медаль дали и хватит.
Вчера разговаривал с одной из медсестер. Ей нужны средства на учебу сына. Может и получится. Пенсии моей должно хватить, под- экономлю пару, тройку месяцев, а там и посмотрим. Главное надавить на жалость, показать, что она делает правильное дело, помогает калеке, такой себе акт милосердия.
Все, вроде договорились. Ангел смерти в белом халате прейдет вечером. Ей нужны деньги, а мне нужна жизнь, моя прошлая жизнь. Я живу прошлым, так как настоящего у меня нет, а будущего быть не может. Наркотик вытесняет обиды из моей памяти, и заменяет их страхами, яркими красками раскрашивая мои воспоминания и смешивая их с образами невысказанных желаний. Как умелый художник, он наносит краски на холст моего разума, вытесняя все человеческое, что во мне осталось. Прежние надежды сменяются новыми идеями, ожидания всегда заканчиваются потерями, а потом я просыпаюсь и понимаю, что меня больше нет. Я устал так жить.
Десять часов вечера. Укол витаминов и морфия, чтобы легче уснуть. Она заходит, мы понимающе переглянулись. Немой вопрос в её глазах, немое подтверждение в моих.  Вот он, мой последний укол.
Старый сад. Вишни падают с дерева и разбиваются вдребезги стеклянными искрами. Заходящее летнее солнце утонуло в густых тучах, и окрасило горизонт кровавым светом. Захлебываясь пылью, шумит поле ржи.  Воздух давит своей тишиной. Началось. Крупные капли дождя, превращаясь  в грязь, ритмично пульсируют по проселочной дороге. Дождь разорвал тишину, и шум его заглушает все другие звуки. Раскаты грома сотрясают воздух, и с каждым новым ударом дух захватывает все сильнее. Как чудно. Так славно, будто я в детстве. Молния ослепила землю, раскроив полотно лилового неба надвое. Что-то кольнуло в сердце, старое забыто чувство, такое родное, одинокое и жалостливое. Я помню эту рожь, я помню эту дорогу, я помню эту грозу. Я знаю, где я. Там, за полем меня ждут. Наконец то, я дома.
                8.08.2012г.