Никто. Никогда... Гл. 15 Просьба и вопрос

Утром он позвонил своему напарнику и попросил поменяться сменами, объяснив, что должен срочно отвезти машину в ремонт. Йоси, подумав, согласился отработать в первой половине дня, но с условием: чтобы Марк сменил его на час раньше – у Йоси была намечена какая-то важная встреча, и отменить ее он не мог.

Марка это вполне устраивало, хотя он допускал, что свою встречу Йоси выдумал прямо сейчас. И это тоже нормально: ведь тот, кто просит, должен хоть чем-то поступиться. Вот сейчас просит Марк, так и пусть подарит товарищу свой трудовой час. Дружба дружбой, а Йоси – не фраер…

Быстро одевшись и прихватив с собой проклятый букет, он спустился вниз. Розы ткнул в переполненный контейнер для мусора около подъезда, и, стараясь не смотреть в сторону своей разбитой «Хонды», позвонил Соломону Абрамовичу.

-- У меня к вам два дела, дядя Солик, -- сказал он после взаимных приветствий. – Вернее, одна просьба и один вопрос.

-- Вот так и сразу? – удивился родственник и добавил укоризненно: – То по месяцу молчишь, а тут вдруг и просьба, и вопрос…

-- Да так совпало, -- вздохнув, пояснил Марк. -- Я бы зашел. Когда вам удобнее?

-- Хоть сейчас. Ты где?

-- Около свого дома.

-- Ну, так подъезжай. За десять минут и доберешься, а я пока чай поставлю.

-- Было бы на чем подъезжать, -- печально сказал Марк. – Машину я грохнул.

-- И сильно грохнул?

-- Тысячи на полторы-две, как минимум. Так что просьба у меня к  вам именно по поводу этих денег.

-- Деньги дам. А вопрос?

-- А вопрос при встрече. По телефону долго будет…


*   *   *


Соломон Абрамович жил в одном из старых домов по улице Нордау, в самом центре Ришон ле-Циона, недалеко от городского парка и Большой синагоги, в которой, как он со стыдом признавался, никогда не был. Жена его умерла в позапрошлом году, дочь вступила в очередной брак и привела мужа в дом. Оба супруга зарабатывали неплохо, да и профессор Гольденберг два раза в неделю вел курсы основ русского языка в Тель-Авивском университете. Семья не бедствовала, и Марк с чистой совестью обращался к дяде Солику за деньгами. Это случалось не часто, но – случалось…

Соломон Абрамович, крепкий старик с густой седой шевелюрой и в темных модных очках, провел племянника в свою комнату и усадил за журнальный столик, на котором уже лежали десять купюр по двести шекелей, прижатые пепельницей, а сам ушел в кухню заваривать чай.

Марк сунул деньги в бумажник и огляделся. Со времени его последнего визита в комнате ничего не изменилось – разве что вместо громоздкого старого компьютера на письменном столе примостился изящный ноутбук. Заинтересованный, Марк подошел к нему и принялся разглядывать. Таких маленьких он еще не видел. Наверное, набирать тексты на нем не очень удобно – клавиатура узкая, и руки, скорее всего, будут мешать друг другу… Хотя, может, это дело привычки.

Экран находился в режиме «отдыха» -- по нему медленно проплывали разноцветные рыбки. Покачивая плавиками и хвостами, они то увеличивались, то уменьшались в размерах. Время от времени большие проглатывали маленьких, а маленькие так и не пытались убегать и прятаться, они, видно, уже привыкли к таковой участи. Марк невольно коснулся пальцем кнопки курсора. Тут же рыбки исчезли, и на экран вернулось изображение, заставившее Марка хмыкнуть и на цыпочках вернуться к журнальному столику, пока Соломон Абрамович не зашел в комнату. Да, на девятом десятке дядя смотрит порнуху, все ему неймется… Неужели в этом возрасте еще интересуют женские прелести? Дай Бог ему здоровья…

Соломон Абрамович принес чай с печеньем и сел в кресло-качалку, закинув ногу на ногу. В том, как это у него получилось, было что-то вальяжно-суперменское, очень самцовое, от чего Марку снова захотелось смеяться.

-- С просьбой разобрались, теперь давай вопрос, -- сказал Соломон Абрамович, отметив, что денег под пепельницей уже нет.

Марк отпил горячего чаю и положил в рот половинку печенья.

-- Дядя Солик, вам знакома фамилия Рахман?

-- Рахман, Рахман… Фамилия редкая. Вот был бы Лахман – другое дело. По истории иудейских фамилий, Лахман – «идущий человек». Или «ушедший человек», -- Соломон Абрамович задумался. – В любом случае, это человек, который то ли идет, то ли уже прошел мимо…

-- Проходимец, то есть? – улыбнулся Марк.

-- Ну, примерно так, только в иврите это звучит не так презрительно, как в русском. Эта фамилия от слова «лалехет» -- идти…

-- О, вы уже специалист не только в славянских диалектах…

-- А я всерьез увлекся ивритом. Поначалу этот древний язык показался мне совершенно нелогичным, но потом я убедился, что иврит – самый легкий и самый  правильный язык в мире. И самый красивый. И изучать его – одно удовольствие…

Марк не был с этим согласен. Иврит давался ему очень тяжело. Может быть, потому, что к свому совершеннолетию Марк свободно владел тремя иностранными языками – английским, немецким и французским. Поэтому, изучая иврит, пытался найти аналогию с этими языками. Однако ничего не получалось, никакой аналогии не отыскивалось…

-- Я обучался ивриту, как обучаются, скажем, вождению автомобиля, впервые в жизни увидев сам автомобиль. С азов, не отталкиваясь ни от какого другого языка. Вот Барух Подольский, например, создал лучшие в мире словари и справочники по ивриту. Я сам говорил с ним, когда  разрабатывал новую тактику преподавания… И он убедил меня, что иврит нельзя изучать, не отталкиваясь от других языков. Да, Митеныш, хоть это совсем другая речь, с другими законами и правилами. Вот, слушай один интересный момент. В иврите нет среднего рода. Есть только мужской и женский. И слушатели-израильтяне смеются: а что это такое – средний род? Гермафродит, что ли? Или кастрат?.. -- улыбнулся Соломон Абрамович, покачиваясь в кресле. Марк знал, что дядя будет говорить только о том, что интересует его самого, пока не остановишь. И, хотя прерывать его было не совсем вежливо, Марк все-таки напомнил:

-- Дядя Солик, а как с Рахманом?

-- А, да-да, Рахман… -- брови Соломона Абрамовича сошлись на переносице. – И чем же он знаменит, чтобы я его знал? С чем он связан?

-- С Харьковом. Он служил в милиции, потом открыл частное детективное агентство.

-- И что у этого милиционера-агента общего со мной? – насторожился Соломон Абрамович.

-- Не знаю, он позвонил мне сегодня ночью и хотел узнать, как вас найти.

-- Зачем?

-- Дядя Солик, я, честно говоря, не спросил.

-- Ну, что ж ты так. Спросил бы. А он откуда меня знает?

Марк пожал плечами. Теперь он пожалел о том, что действительно не поинтересовался этим вопросом. Неужели снова потянулся хвост после той дядиной истории со студентками, через столько-то лет? Ведь больше ни в чем криминальном Соломон Абрамович, вроде, никогда не был замешан…

-- Без понятия, -- ответил Марк.

-- И ты дал ему мои координаты?

-- Нет. А надо было?

-- Не знаю, не знаю… Что он еще говорил? Как вообще шел разговор?

-- Он сначала спросил, преподавали ли вы в ХГУ.

Соломон Абрамович погрустнел и, цокнув языком, сказал:

-- Та-ак. И он, выходит, ни словом, ни намеком?.. Хотя, стоп, погоди. Рахман, говоришь, Рахман… По-моему, была такая студентка. Если да, то ей сейчас, по всей видимости, около сорока, если не больше… А ну-ну!

Соломон Абрамович поднялся с кресла-качалки и подошел к книжным полкам. Уверенно вынул один из альбомов и положил его на стол.

-- Вот они, мои питомцы. За все годы безупречной, -- он хмыкнул, -- ну, почти безупречной службы в альма-матер. Мне было двадцать два, когда я начал преподавать, слышишь, Митеныш?.. Тысячу лет назад… И если была такая Рахман, то мы ее, скорее всего, здесь найдем. Может, что и придет в голову по поводу твоего агента-резидента. Ведь зачем-то я ему понадобился?..

Соломон Абрамович покачал головой и бережно раскрыл альбом.

На каждом листе были аккуратно наклеены крупные, едва ли  не во весь формат, фотографии с указанием года выпуска. На каждой из фотографий – крошечные снимки студентов и студенток. Конечно же, больше было студенток, ведь филологический факультет процентов на девяносто, если не больше, состоит именно из студенток… Под каждым снимком -- фамилия и инициалы. Опасаясь, что Соломон Абрамович сейчас снова ударится в воспоминания, Марк напомнил:

-- Если ей что-то вокруг сорока, то давайте-ка, начнем с конца восьмидесятых.

-- Постой. Ты ведь тоже учился в те же годы? – поднял взгляд Соломон Абрамович.

-- Да, но на моем курсе никаких Рахманов не было, иначе бы я запомнил. Может, она училась раньше или позже? Да и с нашими девчатами была путаница: одни уходили в декрет, другие возвращались из декрета, третьи выходили замуж и бросали учебу… Как тут всех упомнишь.

-- Ну да, ты-то свой курс не помнишь, а мне каково за три десятка лет, хоть и на склероз не жалуюсь… Давай, стало быть, с восьмидесятого, для надежности.

Соломон Абрамович зашевелил губами, вчитываясь в фамилии под фотоснимками. Перевернув с десяток листов, он вдруг поднял голову и в упор глянул на Марка. Поморгав, снова посмотрел в альбом.

-- Есть? – с интересом спросил Марк.

-- Нет, -- задумчиво ответил Соломон Абрамович. – Но была…

-- Это как: нет, но была?

-- М-м… Должна быть. А ее карточки здесь нет почему-то.

-- А куда подевалась? – улыбнулся Марк. – Сбежала?

-- Нет, не сбежала. Ее и не было. А вот с этой девочкой, -- Соломон Абрамович указал на снимок молоденькой улыбающейся выпускницы, больше похожей на школьницу, -- дружила светленькая такая… И, таки да, по фамилии Рахман. И имя этой Рахман было каким-то… слишком уж русским. Евреек так обычно не называют. Выходит, она то ли не закончила курса…

-- …то ли  не захотела фотографироваться, -- подсказал Марк.

-- А может, взяла академотпуск и закончила позже, -- Соломон Абрамович внимательно просмотрел весь альбом до конца и снова открыл его на середине. – Нет. Ее здесь нигде нет. А вот эту я запомнил, -- улыбнулся он, -- потому, что она единственная на моей памяти, кто смог сдать зачет Анне Свашенко на «хорошо»…

-- Помню Свашенчиху, -- кивнул Марк. – Вела старославянский. Старая дева и женоненавистница. Из-за нее все девчонки рыдмя рыдали, сопли веером. А пацанам ставила только положительные оценки…

-- Так вот, эта девочка – уникум, гордость выпуска, если не всего университета, -- улыбнулся Соломон Абрамович. – Это ж как надо выучить предмет, чтобы сдать Анне Григорьевне с первого раза – и на «четверку»!.. Инна ее звали, Инночка Олелько…

По тому, как плотоядно заблестели глаза Соломона Абрамовича, Марк определил, что с этой Инночкой Олелько у профессора были отношения поближе, чем просто со студенткой, как, впрочем, и с десятками других филологинь-задолжниц. И не ошибся.

 -- Напугала она меня до полусмерти. Единственная, кто оказалась девочкой, -- продолжал Соломон Абрамович, томно и скромно опуская веки. Сейчас, по прошествии многих лет после позорного разоблачения и краха собственной карьеры, старый педагог с удовольствием вспоминал о своих романтических похождениях. – Это была тяжелая работа, но остановиться я уже не мог, сам понимаешь. Как пищала, бедняжка… Уверен был: сейчас побежит жаловаться, сяду за изнасилование, кошмар! В новом семестре, в первый же день, смотрю – нет ее! Полегчало. На следующий год лишь вернулась – здоровается сквозь зубы, глаза прячет… Все обошлось, к счастью…

Зато потом не обошлось, -- поморщился Марк. – Вот если бы ты, дядечка, еще тогда с перепугу бросил свои ****ки с ученицами, то был бы деканом факультета, а то и ректором ХГУ. И не склоняли бы твою фамилию все, кому не лень – от горпрокуратуры и до министерства…

-- И с этой Инной дружила студентка по фамилии Рахман? – Марк решил прервать поток воспоминаний и вернуть беседу в нужное русло.

-- Да, с ней дружила эта самая Рахман, которой здесь почему-то нет...

Марк взял в руки альбом, полюбовался снимком Инны Олелько, улыбающейся девочки, похожей на старшеклассницу. Потом невольно  пробежал взглядом по другим фамилиям, не столько проверяя внимательность Соломона Абрамовича, сколько из интереса. Абалишина, Бутенко, Гресь, Григорьева, Злотникова… Нет, знакомых фамилий не наблюдается. Да и не удивительно – эти девчонки защитились через несколько лет после Марка. И, что вполне естественно, Марк не обращал особого внимания на шпингалеток-малолеток, несмотря на то, что и на младших курсах учились некоторые дамочки, куда постарше самого Марка. И когда Марк готовился к защите диплома, они еще изучали античную литературу, и на зачетах, скорее всего, как и он сам, путали Публия, Плавта и Платона…

Конечно, приятно было узреть на этих фотоснимках полузнакомые лица и хоть на секунду мысленно вернуться в пору студенческой молодости. Вот эту, например, видел в буфете, она оттерла Марка локтем, пролезая без очереди… А вот эта сидела на подоконнике около деканата, с паникой в глазах – отчислят, не отчислят… Выходит, не отчислили. Добравшись до нижнего ряда, Марк напрягся. Между некими Ольгой Чепец и Людмилой Юденко красовалось весьма и весьма знакомое лицо. За прошедшие годы оно если и изменилось, то ненамного, разве что слегка похудело. И прическа здесь другая, а ля Эдита Пьеха, тогда многие девчонки носили такие…

-- Дядя Солик, -- сказал Марк, придвигая альбом к Соломону Абрамовичу, -- вы не помните эту девушку?

Тот снова склонился над страницей и перевел взгляд на Марка:

-- Знакомая, что ли?

-- М-м, -- процедил Марк, закусив губу.

-- Если да, то держись от нее подальше. Блатная она, у меня на таких всегда была аллергия.

-- В смысле – блатная?

-- В прямом. Из КГБ за нее просили на вступительных. А так – ничего, и поступила легко, и училась нормально. Умненькая оказалась.

-- Странно…

-- Что странно?

-- Странно, что у девочки с еврейской фамилией были покровители в Комитете, -- ответил Марк, помня, что именно из-за национальности его самого срезали при первой попытке поступить в университет.

-- Значит, были на то причины, -- развел руками Соломон Абрамович. – Я никогда не интересовался тем, что мне в будущем пригодиться не может и жизненного опыта не добавит.

-- И правильно делали, -- похвалил его Марк, украдкой поглядывая на часы, которые всегда надевал экраном на запястье. Но в душе он не был согласен с мыслью родственника. Кто знает, что именно может пригодиться в жизни, а что не может… -- Спасибо за денежку. Пойду.

-- С возвратом можешь не спешить особо, -- улыбнулся Соломон Абрамович. – Можешь отдать и по частям.

Вздохнув, Марк улыбнулся:

-- Да нет, мне лучше отдавать сразу и целиком. Так спокойнее. Не люблю, когда на мне долги висят…

-- Как знаешь.

Лера, Лера, -- думал Марк, идя по улице Пинскер к своему дому. – Лариса Шноль. Как много вдруг тебя стало в последнее время…

Тревога, начавшая было угасать в доме у дяди Солика, на улице снова овладела Марком. И чем больше он думал о своем ночном приключении, тем больше путались его мысли.

Таинственный букет роз.

Пропавшие два часа.

Непонятные тридцать четыре километра.

Если все это вспомнить – значит, вспомнить, куда он вчера подвозил Леру. Вспомнить, где она живет… если она живет именно там, где Марк ее высадил. У Марка есть ее номер телефона, но звонить он ей больше не будет. Во-первых, потому, что она его, скоре всего, снова пошлет подальше, а во-вторых… Во-вторых, Марк давно уже знал, что с комитетчиками, пусть и с бывшими, или с близкими к таковым, действительно лучше не связываться. Прав тут дядя Солик. 

А о розах Лера ничего не знает. Так, во всяком случае, она заявила перед тем, как разругаться с Марком вдрызг. Значит, вчера вечером Марк приезжал к себе домой не с ней.

Но с кем же тогда? Может, ни с кем и не приезжал, и роз никаких не было, может, все это Марку приснилось?..

Не дай мне Бог сойти с ума, -- вспомнил Марк чьи-то строки, когда увидел свой проклятый букет, нахально торчавший из переполненного мусорного контейнера перед домом.

А на лавке сидел Натан. Он пытался открутить крышку очередного шкалика «Аляски», но это не удавалось – подлая крышечка лишь проворачивалась на горлышке, проворачивалась весело и свободно, никак не желая покидать своего места. Натан не видел ничего вокруг, в данный момент весь мир сконцентрировался для него на сверкающей кругляшке с неудачной резьбой. Марк взял бутылочку из трясущихся рук Натана, и вскрыл ее с помощью ключа от автомобиля.

-- Благодарствую, -- не глядя на своего спасителя, простонал Натан. -- Он в два глотка опустошил емкость и блаженно откинулся на спинку скамьи. – О-о-о… Есть в жизни счастье бедному еврею!..

-- Доброе утро, -- сказал Марк, присаживаясь рядом.

-- Утро не может быть добрым, -- покачал головой бедняга, прикрывая веки.
 
Ну да, если утро начинается с дикого похмелья, то добра от такого утра ждать не приходится. Как, впрочем, и от другого времени суток.

-- Вопрос у меня к вам, Натан.

-- Спрашивайте все, что хотите. Как на духу…

-- Вы вчера видели меня с женщиной.

-- С женщиной, -- подтвердил Натан. – Дома ждет холодная посте-е-ель…

-- И с розами.

-- С розами. Какой цветок не вянет от мороза… роза… роза…

-- Натан! Вы меня слышите?

-- Ну…

-- Как выглядела женщина? Блондинка, брюнетка, рыжая? В чем одета?

-- Одета?.. А, одета была, да.

-- Алло, -- Марк потряс Натана за плечо. – Вчера вы сказали, что видели меня с женщиной. У нее были розы.

Натан медленно повернулся к Марку и тупо оглядел его.

-- Марик, -- вдруг сказал Натан. – Здравствуйте, Марик.

-- Здравствуйте, Натан.

-- Как ваше ничего?..

-- Отлично, -- заверил его Марк, кивнув для убедительности. – Вы меня видели с женщиной. Вчера вечером.

Натан поморщил лоб, сплюнул под ноги и подергал рукой, на которую был намотан поводок. Из-под лавки выползла заспанная Дэзи. Виляя хвостом, она лизнула ладонь Марка и зажмурилась в неге, ожидая, что Марк сейчас погладит ее по ушам. От собаки пахло спиртным еще больше, чем от хозяина. Наверное, Натан успел закусить, а о своей любимице забыл, не накормил. Марк погладил Дэзи и пощекотал ее под горлом. Получив свое, она снова забилась под лавку.

-- А не было никакой женщины, -- вдруг сказал Натан.

-- Как – не было?

-- Никак… Ни женщины, ни роз, ни вас, ни машины вашей… побитой. Ничего и не было.

-- Так откуда же вы знаете, что машина побита, если ее, машины, не было?! – едва не закричал Марк. -- Ну, кретин! Совсем пропил мозги…

-- Не-е, -- засмеялся Натан. – С мозгами все в порядке, я мыслю логично… логически. Не было ничего. Все это мне привиделось, вот чес-слово…

-- Не валяйте дурака, Толик! Вы не настолько пьяны, чтобы пороть такую чушь. Это была невысокая шатенка?

-- Ага. Невысокая. И шатенка. И-к!

-- И у нее в руках были розы?

-- Были. И машина ваша была побита, весь передок с правого боку. Но этого всего не было.

-- Чего не было?! – взъярился Марк, невольно сжимая кулаки.

-- Ничего.

Марка уже трясло от злости. Он едва сдерживался, чтобы не стукнуть Натана по лбу. Может, переворот в голове заставит его говорить связно и по делу. «Было, не было, привиделось». Или этот алкаш просто издевается?..

-- Марик, -- вдруг сказал Натан проникновенно. – Не знаю, как вы влезли в мой сон и откуда вы его знаете. Пошли по пунфырик, ну его всё к йе...

-- Пойдем, -- кивнул Марк, -- только потом. Сначала скажите, что было и чего не было. И сразу же пойдем по пунфырик. Я вам даже два куплю.

-- Мне привиделось, братка ты мой Марик… примерещилось… Что машина ваша, это… ну, в аварию вроде как попала. Стекло побито… крыло помято и капот замазанный… Перед тем вы еще с дамочкой пришли и с букетом, да, это верно. А сейчас посмотрел – тачка ваша целехонька, хоть сейчас на выставку-продажу. Значит, и все остальное пригрезилось, да.

-- Но машина моя таки побита, -- возразил Марк. – Значит, не все пригрезилось.

-- Хрен вам побита. Новенькая, говорю, как прям щас из магазина. Пошли, покажу…

Натан попытался подняться с лавки, но это ему не удалось. Ноги совсем не держали, он снова сел. Зачем пить с утра при такой жаре, -- подумал Марк. – Самоубийство. Тут уж не только до галлюцинаций – до белой горячки недалеко. А может, это она уже и есть, родимая…

Щелкнула дверь, из подъезда выплыла Вера Михайловна. Увидев Марка в компании с Наташкой-алкашкой, замедлила шаг.

-- Вы зачем цветы выбросили, Марик? Я как увидела с балкона, чуть вниз не рухнула. Такую красоту – и в мусор…

-- Не люблю роз с колючками.

-- Не любите – так могли уже мне, старухе, отдать. Хоть бы под дверь положили…

-- В следующий раз – обязательно.

Вера Михайловна подошла к контейнеру и с сожалением оглядела букет роз. Он даже не смялся и выглядел вполне свежим. Марк поморщился – он бы ни за что не рассматривал содержимое мусорки…

-- Так давно не держала в руках цветов, -- посетовала Вера Михайловна. – Никто не дарит…

-- А ему вот подарили, -- с готовностью сообщил Натан. – Прекрасная принцесса подарила, а он… Нет, чтоб в вазу поставить и любоваться день и ночь, имя любимой повторяючи. Дома ждет холодная посте-е-ель… Верк, а, Верк, слушай, чего скажу…

-- Ну?

-- Ты это… одна и я один, -- вздохнул Натан, -- И тебе б я розы дарил каженный день, во веки веков. Я нежный, человек искусства. Вона, даже не курящий. Зачем здоровье-то гробить, а? И жили б мы…

-- Протрезвей, Наташка, -- ухмыльнулась Вера Михайловна. – Я тебя что-то за все годы ни разу трезвым не видела. И кто поверит, что ты – бывший скрипач? А?
-- Почему бывший? Скрипач – не профессия, скрипач – это состояние души. Ну так как, а, Верк?

-- Да кто ж за тебя пойдет? Разве что такая же, как и ты, пьянь. А я – женчина пора-адошная, -- и Вера Михайловна, кокетливо дернув плечиками, направилась через стоянку к автобусной остановке, слегка повиливая задом, обтянутым короткими шортами.

-- О! – Натан поднял указательный палец. – Женюсь. Верку я  давно знаю, классная баба. А сперва по пунфырик, братка ты мой Маркуша…

-- Сперва расскажи, что было вчера, -- Марк вдавил Натана обратно в скамейку. – Про женщину, букет и… машину.

-- А что – машина? – скривился Натан. – Битая была. Во сне, да. А в натуре – целая. Сам видел. Значит, приснилось все.

-- Как – целая? – едва не подпрыгнул Марк.

-- Целее не бывает, что ж я тебе полдня талдычу… Верка-то, Верка, а? Такой жопень пропадает, такой станок… Женюсь, Маркуша! Дома ждет холодная посте-ель… А она не пойдет за меня, -- всхлипнул Натан. – Машины потому как нет у меня. Слышь, а ты подари-ка мне свою тачку, и научи, как ездить. На кой она тебе? Только ревет она сильно, как трактор, а так – ничего, прям как невеста в белом. Чудеса, ей право…

Что-то заставило Марка подняться со скамьи и пойти к «Хонде». Машина стояла на том же месте, где Марк ее вчера припарковал. Еще издали он увидел нечто необычное. Многострадальная «Хонда», бывшая в молодости белой, но за два десятка лет выгоревшая под неистовым израильским солнцем, еще вчера имела серовато-желтый цвет. А сегодня она блестела свежей красой, словно только что сошла с конвейера. Не наврал Натан…

Марк ускорил шаг и через секунду остановился, потрясенный новым открытием.

…Ни мятого крыла, ни разбитого лобового стекла, ни бурых пятен!..  Не веря глазам, Марк провел пальцем по стеклу – на чистой поверхности осталась  влажная полоса; нагнувшись, оглядел крыло – почувствовал едва уловимый, еще не до конца испарившийся запах автомобильной краски…

Марку стало трудно дышать, в висках застучало. Точно так же было вчера, когда он увидел свою машину изуродованной. Но что же, что случилось вчера? И что произошло сегодня?

Выходит, галлюцинациями страдают не только алкоголики?..

-- Вот и я ж говорю, -- раздалось так неожиданно, что Марк вздрогнул и резко обернулся.

Рядом стоял Натан. Дэзи жалась к ногам хозяина. Она со злостью скалилась на Марка, приподняв верхнюю губу и грозно обнажая клыки. Марк протянул было руку, чтобы привычно погладить ее по ушам, но Дэзи вдруг глухо зарычала и присела, словно готовясь к броску. Марк неспешно повернулся к ней боком: он знал, что к атакующей собаке ни в коем случае нельзя стоять лицом или спиной – только боком, и глядя прямо в глаза. Так  собаки, незнакомые между собой, проявляют дружелюбие и готовность пообщаться без ссоры. Дэзи, еще раз рыкнув для порядка, улеглась на спину около ног Марка, разметая вокруг себя пыль своим хвостом. Мир восстановился. 

-- Поправиться хочет, -- пояснил Натан. –  Она, вишь, когда похмельная, на меня тоже рычит иногда. И до нее кто были – все погавкивали спьяну. Я их всех Дэзями называл, самое лучшее имя… Пошли, пошли, собачурочка моя родненькая… Пошли по пунфырик…

Марк нажал на кнопку брелока, отключая сигнализацию. Машина дважды просигналила, мигнув подфарниками – поприветствовала хозяина. Он открыл дверцу и сел на водительское сидение. Салон сиял непривычной чистотой: ни пылинки, ни крупинки табака, ни бычков в пепельнице, ни мятых салфеток на полу – ничего того, что было в машине еще вчера. В воздухе витал запах яблочного ароматизатора.

Взгляд упал на приборную панель. На счетчике километража – четыре нуля. Индикатор горючего показывал, что бензобак заполнен до отказа, по самую, как говорят, завязку.

На правом сидении белел листок бумаги.

Это была справка-счет из авторемонтной мастерской. Реквизиты были неаккуратно оборваны, поэтому листок имел ущербно-укороченный вид.    

Внизу стояла общая сумма ремонта – 4850 шекелей. Оплачено наличными…

Кто-то сознательно сводит меня с ума, -- подумал Марк.