Никто. Никогда... Гл. 7 Опасный сюжет

Дуэт супругов Никитиных, очаровавший в свое время всю многомиллионную страну, воодушевлял лишь в одном случае – если звучал из микродинамика «Сони-Эрикссона». К авторской песне он был равнодушен, считая подавляющее большинство этих творений не более чем стихотворной самоделкой, положенной на примитивное, в три аккорда, сопровождение, что в итоге обретало некое подобие искусства. Исключение составляли, пожалуй, ушедшие Галич, Высоцкий и Окуджава, да ныне здравствующие Митяев с Розенбаумом. Татьяну и Сергея Никитиных он не воспринимал как полноценных бардов, потому что эта пара исполняла лишь чужие стихи…

             
                Александра, Александра,
                Этот город наш с тобою,
                Стали мы его судьбою…


Таким сигналом принимался звонок от Кати, Катеныша, любимой, но почти потерянной дочери, общение с которой весьма ограничилось за последние несколько лет. Он аккуратно поздравлял ее с Новым годом, Восьмым марта и днем рождения, безуспешно напрашиваясь то ли в гости, то ли на короткое свидание, и так же безуспешно приглашал ее на свои праздники. Но каждый раз у нее находились убедительные причины, однако он не винил свою дочь и не обижался на нее.

Папа плохой, потому что бросил нас и ушел, ему без нас лучше – именно эти слова с детства слышала Катеныш от мамы, -- поэтому я нашла тебе нового папу, Константина. А если бывший папа будет доставать тебя по телефону или перехватывать на улице – говори, что спешишь, некогда, много уроков… Грубить, конечно, не обязательно, но и болтать с ним не о чем... Теперь Катеныш уже взрослая девушка, пора бы самой соображать и расставлять реальные акценты. По крайней мере, она может вспомнить, что дядя Костя появился в ее жизни на полгода раньше, чем ушел родной отец… Может быть, Катеныш сейчас понимает это, однако продолжает игнорировать родного отца просто по привычке, на уровне рефлекса, давно навязанного мамой. Как в том анекдоте: «Рабинович, вы не украли нашу серебряную ложечку, она нашлась, но обида осталась…»

Вместо желанного и полузабытого «Привет, как делишки?», он услышал:

-- Папик, скорее включи радио! Твои стихи передают!

-- Что? – оторопел он.

-- Твои стихи, по «эф-эм», между девяносто восемь и сто четыре! Про карточный город!

Прошло не менее десяти секунд, пока он сообразил, о чем говорит дочь, за это время успел проскочить два перекрестка на зеленый свет, свернуть в ближайший переулок и притормозить, одновременно включая магнитолу.

Ну да, в этом диапазоне столько частот, что не сразу определишь, где какая станция – их, небось, уже больше, чем радиоприемников у населения…

В юности он пытался рифмовать, исписал несколько тонких тетрадок, но ни о каких публикациях не помышлял. Читал свои стихи родителям, друзьям, однажды выступил на школьном вечере, даже сорвал аплодисменты. Кто-то из учителей посоветовал отправить эти творения в «Комсомольскую правду». Он так и сделал, но вскоре получил ответ: подобных текстов мы получаем по сотне в день, читайте классиков и современников, работайте над собой, дабы не засорять редакционную почту графоманскими испражнениями, благодарим за внимание к газете…

Это был сокрушительный удар по юношескому самолюбию. Не знал парень, что литконсультант «Комсомолки» в то утро получил отрицательный отзыв на свою поэму от журнала «Юность» и был зол на весь мир, вот и отыгрался на юном стихотворце, да так, что у того надолго пропало желание выносить свои рифмованные мысли за пределы своих же тетрадок.

Однако стихи сочинялись. Образы приходили внезапно, и в эти минуты он чувствовал себя счастливым.

Через годы, уже будучи молодым отцом, он укладывал Катеныша спать, напевая вместо колыбельной свои стихи, своим манером и на свою мелодию…

А сейчас из автомобильных радиоколонок звучали полузабытые строки, созданные много лет тому назад:



                Мир покачнется – не станет подпорок.
                Горсткою пепла рассыплется город...


Словно завороженный, слушал он собственные стихи, одновременно пытаясь понять, каким образом они могли попасть в эфир. Что за привет из далекой молодости? Ведь эти строки никто никогда не публиковал. Никто и никогда…

Ладони лежали на руле, пальцы подрагивали. Почему он тогда захотел написать именно об этом и именно так? Может быть, эти слова были продуктом  полудетского максимализма и твердой уверенности, что уж с нами-то подобного не может случиться никогда и ни в коем случае, потому что у нас есть цель – светлое будущее. А тот, кто живет в мире иллюзий или страдает излишней самоуверенностью, непременно разделит судьбу жителей шаткого и слабенького города из карточных домиков…

Стихотворение закончилось. Диктор сделал короткую паузу и заговорил прозой. Через минуту стало ясно, что это – не поэтический обзор, не репортаж и не радиоочерк – звучало явно художественное произведение, причем с ярко выраженным криминальным оттенком. Без особого интереса, лишь из любопытства прослушав текст до конца, узнал, что в эфире звучала радиокомпозиция по фрагменту нового детективного романа некоего Семена Глебова, что данная книга реализуется исключительно в магазинах сети «Кобзарь» и что рекламная кампания организована газовым концерном «Восток». Концерн «Восток» его не заинтересовал – мало ли, какие спонсоры могут поддерживать национальную культуру, состригая при этом купоны в предвыборной гонке, но в магазине «Кобзарь» он был уже через двадцать минут.

Обложка книги Семена Глебова не отличалась новизной дизайна: тот же пистолет, те же пачки долларов и та же полуобнаженная дама. Пролистав страницы, обнаружил свои стихи. Напечатанные типографским шрифтом, они казались крепче и совершеннее, чем написанные когда-то шариковой ручкой в тетрадке, выглядели не в пример солиднее и убедительнее. Он еще раз с удовольствием перечитал собственные строки и вынужден был признать, что получил некоторое удовольствие и от самих стихов, а не только от мысли, что его собственное произведение, хоть и без упоминания имени автора, издано многотысячным тиражом. Молоденькая круглощекая продавщица, похожая на резинового пупса из детсадовской юности, заложив руки за спину, пассивно созерцала прилавок, переводя взгляд с одной книги на другую. Она уже знала, что навязчивый сервис – враг торговли: попытайся что-либо порекомендовать или, что еще хуже, посоветовать потенциальному покупателю, так он глянет пренебрежительно, хмыкнет и уйдет. Мы, мол, сами знаем, чего ищем, и нечего нас учить, словно мы лопухи неумытые и лишь случайно забрели в ваше царство культуры…

-- Две, -- кивнул он, положив книгу на прилавок и доставая бумажник.

-- Две одинаковые книги? – удивилась продавщица.

Подумав, покупатель уточнил:

-- Извините, три, -- и улыбнулся смущенно.

-- Три?..

-- Да-да, именно три.

-- Глебов – хороший писатель, я сама им зачитываюсь, -- осторожно проговорила девушка, -- а вот есть новые рассказы Константинова, Марининой, Устиновой, если вас интересуют детективы. Очень хорошо берут…

-- Меня не интересуют детективы. К тому же, авторы, которых вы назвали, пишут романы, а не рассказы. Мне нужны три экземпляра вот этой книги.

-- При покупке трех книг, четвертая – за полцены, пятая – в подарок, а также талон на скидку при следующей покупке, -- с профессиональной улыбкой пояснила продавщица, но, встретив скучающий взгляд покупателя, молча выбила чек и сунула книги в фирменный пакет с эмблемой сети «Кобзарь». – Всегда рады вас видеть…

-- Непременно, -- пробормотал он, поворачиваясь к выходу.

Около автомобиля поджидал старший лейтенант милиции. Его улыбка не сулила ничего хорошего.

-- Нарушаем, -- с притворным сожалением сообщил он, расстегивая планшет. – На повороте знак «Стоянка запрещена». Будем штрафоваться, что поделаешь…

-- Брось, командир. Свои, -- перед глазами стража порядка появилось раскрытое удостоверение. – И не стоянку я сделал, а всего лишь остановку.

Милиционер выпрямился и козырнул:

-- Виноват. Счастливого пути, соблюдайте осторожность…

Ага, вот бы лучше за чем следил. Как тут ее соблюдешь, -- мелькнуло в мозгу при выезде на проспект, где водители словно соревновались друг с другом в количестве нарушений правил дорожного движения. Не ты влепишься, так в тебя влепятся… Он не любил пользоваться синим оперативным «маячком», покоящимся под сидением, который достаточно было в любой момент примагнитить к крыше; старался пореже включать звуковую сирену, от которой водители шарахались бы в стороны, уступая дорогу. И мало кто знал, что под капотом этой серийной «волжанки» работает мощный двигатель концерна «Мерседес», а коробка передач и подвески еще недавно принадлежали «Форду», попавшему в конфискат на пограничной станции Казачья Лопань и разукомплектованному в гараже Областного УВД. Жаль, постеснялся выпросить кожаные чехлы цвета маренго и рулевую оплетку «Скорпио»… Ну, пусть другие мужики раздобреют. 

Пропустив самосвал и слегка подрезав мотоциклиста, он вырулил на улицу Отакара Яроша. Остановился в одном из дворов и раскрыл книгу, положив ее на руль. Повествование было легким и увлекательным, воспринималось живо, однако менее чем через час, добравшись лишь до сороковых страниц, он поймал себя на том, что начал читать медленнее, подолгу задерживаясь на отдельных абзацах и даже строках. Иногда сердце вдруг ускоряло ритм, а взгляд отрывался от книги. Нет, язык романа не был настолько совершенным или ярким, чтобы  вызывать волны эстетического наслаждения, причина была в другом. В том, что он уже предполагал дальнейшее развитие сюжета. Более того – знал. И не хотел, чтобы сюжет развивался именно так.

Однако, бегло пролистав книгу до середины, лишь утвердился в своих соображениях.

Он набрал телефонный номер издательства «Голиаф», обнаруженный в исходных данных, чтобы связаться с автором приобретенного бестселлера.

-- Извините, мы таких справок не даем, -- прозвучал в ответ голос чиновницы. – Могу лишь одно сказать: «Семен Глебов»  -- это псевдоним.

Ясно. Значит, обращаться в соответствующие службы, где у него имеются старые связи, смысла нет.

-- Одну секундочку, -- заторопился он, боясь, что собеседница положит трубку. – Я… как бы вам объяснить… я – прототип одного из персонажей его романа. В тексте допущено несколько существенных неточностей. Нет, я не в претензии, но хотел бы, чтобы при переиздании мои правки были учтены. С кем можно связаться по этому поводу?

Ни по жизни, ни по роду деятельности он  не был ни актером, ни шпионом, ни мошенником, но сейчас он врал, не умея убедительно врать. Разумный оппонент понял бы это с первых же секунд по легкому заиканию в начале каждой фразы. Но данная собеседница явно не была психологом.

-- Соединяю, -- прощебетала она. – Его зовут Глеб Семенов.

В трубке зазвучали первые такты полонеза Огинского.



*   *   *


Отщелкнув от себя визитку с профилем гениального сыщика, Глеб хмуро проследил за ее полетом. Глянцевый прямоугольник с золотым тиснением, описав в воздухе незамкнутый эллипс, бумерангом вернулся  под стол и упокоился у ног Глеба.

Ни за что, ни в коем случае нельзя насторожить Ирину. Глупо надеяться, что в ответ на его вопрос она ахнет: «Извините, я случайно взломала чужой сайт, нашла интересный роман какого-то Марка Юхтмана «Бандиты Тель-Авива» и самовольно решила его издать…», или же -- «Я гуляла в скверике, вдруг передо мной упал компакт-диск с этим романом, я ведь не знала, что вы собираетесь его выпускать под своим собственным именем…». Яснее ясного, что «Пуаро» издал эту книгу с ведома и согласия подлинного автора, который и представить себе не мог, что его произведение одновременно увидит свет также и в «Голиафе». Сказать «скандал» -- это ничего не сказать. Глеб клял себя, обзывая самыми выразительными эпитетами, поскольку, как профессиональный редактор, владел широким словарным запасом. И черт же его, Глеба, дернул так поступить! Знал ведь, не мог не знать, что затеял довольно рискованную процедуру, но ведь не он первый, не он и последний, сколько авторов поступали так, и все у них получалось без сучка и задоринки. А позорно обгадился именно он, Глеб. Кто мог предположить, что все сложится так внезапно и так грязно?

Еще десять минут назад, находясь в кабинете Плисецкого, он должен был во всем признаться, покаяться и пояснить, что же произошло на самом деле и почему все произошло именно так, а не иначе. Съели бы его? Нет, не съели бы. А вернуться сейчас и сказать: «Извините, я вас обманул, в теперь слушайте, как все произошло на самом деле…», значит – нарваться на вопрос: «Так что ж ты молчал, засранец?!»… И, судя по тому, как рьяно взялись Плисецкий с Тесаковым «разваливать» Ирину, то и признаваться уже поздно. Или еще не поздно?..

Сейчас надо успокоиться и расслабиться. Придет момент – придет и мысль. Лишь бы не упустить и верный момент, и поймать верную мысль, да еще верно ее сформулировать. Умножить два на два, чтобы получить четыре – этого мало. Нужно с самого начала определить, что же дальше делать с полученной четверкой, для чего она будет нужна и чем она поможет в дальнейшем. Придумать что-нибудь более-менее правдоподобное, чего нельзя быстро проверить? Или все объяснить с самого начала, ничего не утаивая? И доказать, что хотел как лучше, чтобы не подвести того же Тесакова, чтобы на засбоил редакционный план. Ну, запамятовал не вовремя, куда ведет дорога, вымощенная благими намерениями. Зато сейчас почему-то вспомнилась Глебу одна весьма и весьма поучительная история, произошедшая в соседнем районе лет тридцать тому назад, о которой ходили не просто слухи, а самые настоящие легенды. И, что примечательно, каждый рассказчик настаивал, что произошло это именно с его лучшим другом или очень близким знакомым… 

…Вот, значит, один мужик, скромный токарь харьковского завода «Стержень», после многолетних мытарств и разочарований получил,  наконец-то, двенадцатиметровую комнату в коммуналке. Дело еще при Брежневе было, и жилплощадь, хоть и не очень быстро, но все-таки выделялась терпеливым гражданам-очередникам. И углядел вот наш счастливый новосел  какую-то непонятку в своей комнатке, а именно – короткий, заткнутый металлической пробкой патрубок диаметром в полтора сантиметра, нахально торчащий прямо из стены. Эта нахальная железка, тщательно окрашиваемая при всех былых ремонтах, не позволяла придвинуть шкаф вплотную к означенной стене. Мужик наш решил избавиться от досадной помехи чисто славянским способом: взял ножовочное полотно, да и принялся ее отпиливать, кряхтя и матерясь от усердия, собственные пальцы о шершавую штукатурку обдираючи. Однако через несколько минут из образовавшейся прорези вдруг вырвалась тугая струя вонючей жидкости вперемежку с ошметками ржавчины. Кашляя, чихая и бурно отрыгиваясь в старой трубе, рыжий фонтан веером ударил вверх. Хорошо еще, мужик не успел побелку сделать – ведь вся стена почти до потолка вмиг была испоганена темно-коричневой дрянью, бьющей под сильным напором и медленно стекающей на плинтус. Пока обалдевший хозяин бегал за ветошью да изоляционной лентой, чтобы исправить свою оплошность, на полу успела образоваться порядочная лужица, узрев которую… вернее, унюхав которую, он напрочь забыл, зачем, собственно, и бегал…

Из недоотпиленной железки фонтанировала субстанция, цветом и запахом напоминающая пиво. Да это и было пиво – натуральное ячменное пиво, которое в магазинах продают по тридцать семь копеек за бутылку, свежее и нефильтрованное, тут уж наш мужик, советский работяга, ошибиться не мог. В качестве подарка Божьего он это не воспринял, поскольку был атеистом, материалистом и коммунистом, как и почти каждый работник трижды орденоносного номерного завода «Стержень».

Он действительно заткнул, замотал, завязал и прочими-разными способами остановил протечку естественного продукта, чтобы не залить комнату и самому в ней не утонуть. На этом бы и остановиться, но истинно русская душа требовала разумного ответа на вполне разумные вопросы. И вскоре, познакомившись с доброжелательными соседями и всезнающими соседками, мужик наш доведался, что весь этот шестиквартирный двухэтажный дом до революции принадлежал семье главного технолога городской пивоваренной компании «Янтарь». Новосел наш был человеком неглупым, вот и смекнул, что тот буржуй в свое время провел пивопровод от исходного резервуара к своей обители: желал лично контролировать продукцию, не отрывая жирного капиталистического зада от мягкого капиталистического кресла.

…В 1918 году компания была разогнана, помещения и оборудование перешли в безраздельную собственность победившего класса, и вскоре на этой базе вырос мощный пивзавод под удивительным названием «Новая Бавария», ставший первым и едва ли не единственным государственным производителем слабоалкогольного напитка во всем Левобережном регионе. Харьков, Полтава, Херсон, Одесса и другие города Слободской Украины получали недорогой и высококачественный продукт цвета янтаря. Киевляне и москвичи скрежетали зубами от зависти…    

Но мужик наш не вникал в исторические и географические подробности, его волновало совсем другое. В свободное от работы рабочее время он выточил примитивный, но крепкий краник из нержавеющей стали, любовно оцинковал его в цехе гальваники и приладил к своему уже полностью отпиленному патрубку. Теперь каждое утро перед работой он за завтраком потреблял стаканчик-другой, а вечером набирал кружечку-другую да садился перед телевизором. Жизнь была прекрасна: «ЦСКА» продул «Крыльям Советов», а Олег Блохин из Киевского «Динамо» впендюрил пендель «Нефтянику», и все было ясно в этом мире, добро побеждает зло, наши молодцы, соперники сопляки, и пива завались. То бишь, залейся.

И оно лилось. И мужик в честь каждой победы или каждого поражения выносил на троллейбусную остановку ведро со своим напитком – знал, что наш люд завсегда охоч дернуть после вчерашнего. Постоянные клиенты даже прозвище дали ему – Похмелятор. Желали ему радости, здоровья и большого человеческого счастья. И долгих лет жизни ради трудового народа. И возрастающих успехов в полезном начинании.

Но вскоре дядька призадумался, почесал темечко да и решил брать по пятаку за полулитровую кружку. Потом – по десять копеек. А потом – по пятнадцать… Начал зашибать бабки на дармовой похмелке по утряне. Но все равно валил народ, пер жаждущий класс, и платил, и выполнял потом все социалистические обязательства в честь любимой Родины. А мужик прикупил мотоцикл «Иж» с коляской, цветной телевизор «Электрон» и стереосистему «Романтика».

Да недолго музыка играла, недолго ушастый танцевал, то есть банковал. То ли не долил кому-то, то ли обсчитал, то ли отказался обслужить на халяву, короче -- конфликт образовался да скандал возник на троллейбусной остановке. Базарчик вышел. И, как назло, проезжал мимо дежурный наряд ПМГ. Захватали и мужичка, и тридцатилитровый бидон со свежим «новобаварским», а вот выпили милиционеры по кружечке – понравилось. Но не помогло, скидки не дали. Было ведь на дворе уже андроповское время, и за нетрудовые доходы светил вполне конкретный срок. И предложили же дураку потихоньку: отслюни-ка нам по стольнику, подари бидончик с остатками да и пойдешь себе домой, только больше не балуйся, не греши супротив закону-то… Так нет же, уперся наивный: я, мол, государству помогаю, трудовой народ поправляю, которому в такую рань просто негде подлечиться, чтобы нормально работать на благо и во имя… И беру за это, заметьте, куда меньше, чем государство берет, да и пиво мое не разбавленное, а самое что ни на есть натуральное, а вы ограбить меня, обидеть, значит, хочете… Но не вняли стражи порядка, непонятливые оказались, неправильные. Короче, попал мужичок. Попал и пропал. Ни партбилет, ни трудовой стаж, ни даже значок ударника предыдущей пятилетки не помогли. Ушастого сгубил известный неизлечимый порок…

Позже злые языки поговаривали, что его жилплощадь стала милицейской явочной квартирой, и пивопровод-ветеран снова зафункционировал. Но на то они и злые, эти языки. Что уж тут возьмешь… 

…Почему Глеб вдруг вспомнил эту историю, попахивающую байкой-легендой? Может быть, потому, что и он, Глеб, и мужичок тот, смешно погоревший на пиве, оба «хотели как лучше»? И обществу помочь, и себя, любимого, не забыть. Беда лишь в том, что оба избрали не самый лучший курс для достижения цели. Ну, с мужичком понятно, его жаба задавила, и химичил-то он исключительно в свою пользу, но – Глеб-то? Мог ведь, обязан был предвидеть, что может получиться именно такая фигня… И никому теперь не докажешь, что никакого плагиата здесь не было и быть не могло, не тот человек Глеб Семенов, чтобы не знать простой истины: обманывать нехорошо. И не только потому, что обманывать стыдно, а еще и потому, что любой обман рано или поздно раскрывается, и вот тогда уже будет стыдно вдвойне. Кроме того, любой обман строится на уверенности, что тот, кого ты хочешь обмануть, изначально глупее тебя самого. И сколько наивных плагиаторов попадались на том, что были твердо убеждены: данное чужое произведение (то ли глава, абзац, строка или словосочетание) давно забыты читателями или же просто не будут замечены теми, кто еще не забыл. Так что не грех этим воспользоваться, дать «вторую жизнь» старому наследию, но уже под своим именем, авось проскочит…

Как автор, Глеб далек был от самой мысли о литературной краже. Как редактор – тем более. Однако случилось именно то, что случилось. Его новая книга слово в слово повторяла один из последних романов  Марка Юхтмана, гражданина государства Израиль. Даже тот, кто верит в самые фантастические совпадения, искренне рассмеется. Потому что таких совпадений не бывает.

Вой, конечно, поднимется. Вой и вонь. Особенно развоняются и завоют непризнанные гении жанра, чьи творения отклонил «Голиаф»: вот, мол, меня, честного, игнорируют, зато издают плагиатора Семена Глебова, да еще в еврейской, то есть, уже сомнительной серии! Может, и не Семен Глебов он, а, скажем, какой-нибудь Самуил Лейбович? Ясно, эти жиды везде пролезут, у них всюду обман и рвачество, и друг дружку покрывают, а вот мы-то, сермяжно-домотканые, кондово-избяные литераторы, не можем пробиться к массовому читателю!.. Желтая, да и не только желтая пресса поднимет визг, и, если вдруг дойдет до самого Марка Юхтмана – то он может и в суд подать, имеет полное право: уж его-то книга увидела свет двумя годами раньше, еще в израильском издательстве… А дальше что? В тюрьму, конечно, не посадят, но штраф-компенсацию могут наложить, будь здоров. И о дальнейшей литературной деятельности, не говоря уже о редакционной карьере, думать не придется. «А-а, Глеб Семенов? Это который списал книжку у какого-то еврейчика и выдал ее за свою? – не-е, нам такой не нужен, у нас тут достаточно других авторов, выбор есть…» И кому что объяснить, да и чем можно оправдаться, если вот они – два полностью идентичных романа, которые различаются лишь оформлением да именами авторов…

Из «Голиафа», конечно, придется уйти, не дожидаясь, пока Плисецкий вникнет в ситуацию и поймет, что Ирина Мурашова здесь ни при чем, что она вполне законно издала книгу Марка Юхтмана. Уж тогда Глеб будет изгнан с позором, так что лучше до этого не доводить.

А что дальше? Ведь кроме редактирования, корректирования и подготовки текстов к печати, Глебушка ничего и не умеет – ни руками, давно испорченными интеллигентской работой, ни личными связями, которых у него почти нет. Былой опыт электромонтера охранной сигнализации уж не поможет – и сигнализация, и сама охрана стали совсем другими. Охрана из вневедомственной превратилась в государственную, а электрическая сигнализация стала электронно-дигитальной… Переучиваться – жизни не хватит. Крюк, веревка и табурет – не хочется. Больно, да и некрасиво…

Из грустных размышлений его вывел телефонный звонок.

-- Извините, я говорю с Глебом Семеновым? – зазвучал незнакомый мужской голос.

-- Да, -- ответил Глеб. – А с кем говорю я?

-- Со своим читателем, мы с вами не знакомы. Один лишь у меня вопрос: вы знаете Гольденберга?

-- Гольденберга? – переспросил Глеб.

-- В вашей книге он выведен как Гольдман.

Эта фамилия была знакома, именно так обозначался один из персонажей книги Марка Юхтмана. Глеб промолчал, собираясь с мыслями, но собеседник не дал ему ответить.

-- Судя по вашей книге, Гольдман сейчас живет в Израиле, так?

-- Гольдман, о котором вы спрашиваете, вообще нигде не живет. Такого человека не существует. Он лишь плод творческого вымысла…

-- Творчество я вижу, -- вздохнул читатель. – А вот вымысла – нет. И это вызывает интерес.

Глеб почувствовал, как по спине поползли капли пота. Кроме разборок с родным «Голиафом» и мурашовским «Пуаро» не хватало еще новых проблем… А то, что этот тип звонит не из праздного любопытства – и к гадалке не ходи. Что же там у Марка было по поводу Гольдмана, дай Бог памяти… Проходной персонаж, преподаватель какой-то, упоминается в тексте два или три раза, без него можно было бы легко обойтись, роман бы не пострадал…

-- Где вас найти?

-- Что? – вздрогнул Глеб.

-- Где и когда мы с вами сможем встретиться, -- терпеливо уточнил собеседник, на что Глеб задал самый беспомощный и глупый в данном положении вопрос:

-- Зачем?..

-- А затем, чтобы вы обрисовали мне ситуацию. Чтобы вы пояснили, где истина, а где вымысел. Чтобы мы с вами не совершили непоправимой ошибки.

-- Можно сейчас, -- вздохнул Глеб. – Запишите адрес…

-- Не надо. Я около вашего издательства, на стоянке. На какой этаж подняться?

-- Я сам спущусь…

-- Тогда я в белой «Волге» с тонированными стеклами. Она здесь одна такая, не промахнетесь. Жду.

Тяжело вздохнув, Глеб поднялся из-за стола и направился к выходу.




***


-- Да, я вам сейчас звонил.

Он окинул подошедшего быстрым внимательным взглядом. Этот Глеб Семенов явно взволнован. И взволнован не телефонным звонком. Звонок и приглашение к беседе тет-а-тет могло его лишь заинтриговать как писателя или заинтересовать как журналиста. И люди в таком случае ведут себя иначе – спокойнее и сдержаннее. А вот Глеба Семенова трясло, трясло в прямом смысле, как при болезни Паркинсона, хотя видно было, что молодой человек изо всех сил старается скрыть свое состояние.

-- Слушаю вас, -- поспешно сказал Глеб.

Не разжимая губ, сидящий в машине произнес:

-- Садитесь. – и кивнул на пассажирское сидение.

-- Я никуда не поеду! У меня работа!..

-- А я и не собираюсь никуда вас везти. Прежде всего, здравствуйте.

-- Здравствуйте, извините, -- смущенно поклонился Глеб. Обежав «Волгу», он устроился рядом с водителем и протянул руку для приветствия.

Секунду помедлив, тот пожал ладонь и выразительно представился:
-- Иван Иванович Иванов. Ваш читатель и поклонник таланта. Более того – один из персонажей вашего произведения.

-- Которого?..

-- Последнего.  «Бандиты Тель-Авива». Вот, -- Иван Иванович Иванов повернулся к заднему сидению, поднял фирменный пакет магазина «Кобзарь» и выудил из него томик в глянцевой обложке. – Правда, я здесь выведен второстепенным персонажем, и фамилию вы мне дали «Раенко», но все равно приятно.

-- Вам подписать эту книгу? – с надеждой и вздохом облегчения спросил Глеб.

-- Нет. Мне не подписать эту книгу. Мне только лишь рассказать об этой книге, об истории ее создания. И как можно подробнее – о Гольдмане. Итак?

-- Но я не знаю этого человека, вы уже спрашивали по телефону…

-- По телефону спрашивал. Вы не ответили. Теперь спрашиваю снова, и уже не по телефону. В основу вашей книги положено реальное преступление, по факту которого несколько лет назад было возбуждено реальное уголовное дело. К сожалению, оно было приостановлено. И теперь я хотел бы услышать от вас все, что вам известно об этом преступлении. Прежде всего, откуда вы о нем узнали? 

-- А если я не смогу ответить?

-- Почему? – поднял брови Иван Иванович. – Потому, что это не ваша тайна? Позвольте не поверить. Вы настолько четко обставили сюжет, что персонажи могут узнать сами себя, и я – живой тому пример. Придумать эту историю вы не могли, слишком уж много удивительных совпадений. Кстати, когда-то мне посоветовали взять псевдоним «Раенко».

-- Псевдоним?..

-- Да. В юности я баловался поэзией. И одно из моих стихотворений вы зачем-то использовали в своей книге. А именно – «Карточный город». Не много ли случайностей? Только не нужно так скорбно молчать, скажите уже что-нибудь…

Если бы собеседник вдруг выхватил пистолет и ткнул им Глебу в бок, это не произвело бы большего впечатления, чем взгляд, с которым встретился Глеб. Бесстрастный, неподвижный взгляд. Ни одна мышца не шелохнется. Словно живые глазные яблоки вставлены в нишу порожнего черепа – сухой, истлевшей головы, но эти глаза смотрят на Глеба и ждут. Ждут ответа. Ответа, которого нет… Вдруг засосало в животе, задергалось в районе мочевого пузыря, и Глеб судорожно завозился, отыскивая нужный рычажок, чтобы открыть дверцу.

-- Что за новости? – подал голос незнакомец. – Во-первых, мы так не договаривались, а во-вторых – замок заблокирован.

-- В туалет, -- стиснув зубы, простонал Глеб, чувствуя, что еще несколько секунд --  и туалет уже не понадобится.

-- Н-да… Что ж, вы и так никуда не денетесь, а чехлы у меня новые, -- Иван Иванович щелкнул кнопкой на щитке управления. Дверцы освободились от блокировки.

Глеб заметался в поисках подходящего места в обозримом пространстве, и, ничего не обнаружив, расстегнул ширинку прямо под стеной «Голиафа», вызвав хохот работников и работниц издательства, которые в обеденный перерыв отдыхали на травке и во всех подробностях созерцали действия редактора Глеба Семенова. Плевать, пусть ржут. Сейчас о другом думать надо. Этот дьявол не отстанет, вцепился как бульдог, мертвой хваткой, и не отпустит, пока не добьется своего…

С усмешкой наблюдая за суетливыми манипуляциями литератора, Иван Иванович Иванов забыл о тлеющей сигарете. Спохватился лишь, когда столбик пепла мягко спланировал на ногу. Он сунул окурок в пепельницу и поспешно стряхнул искры – не хватало еще прожечь недешевые брюки. Сколько раз давал себе слово не курить в машине…

Итак, новый знакомец напуган, -- не без удовольствия отметил Иван Иванович Иванов, -- и напуган до уссачки (если есть, конечно, такое слово), и неплохо бы выяснить причину этого состояния. Тот факт, что Глеба Семенова поверг в ужас вопрос о Гольдмане, и что он, Глеб Семенов, категорически отрицает свою связь или пусть даже поверхностное знакомство с Гольдманом, уже не мог не настораживать. Потому что нельзя все знать и при этом не быть замешанным. Так не бывает. Знает кошка, чье сало съела, но старается всех убедить, что это сало просто валялось на тропинке…

-- Я не писал этого романа, -- сказал Глеб, снова водрузившись на  сидение. – Это не мой роман.

-- А чей, позвольте?

-- Не мой. И Гольмана я не знаю.

-- Гольдмана.

-- И Гольдмана.

-- И фамилия Гольденберг вам ни о чем не говорит? Вы никогда ее не слышали?

-- М… Да, но…

-- Но?

-- Я слышал эту фамилию.

-- Догадываюсь, -- оскалился череп с живыми глазами. -- И в каком же контексте?

Вздохнув, Глеб извлек из кармана согнутую «примку» и вопросительно глянул на Ивана Ивановича Иванова.

-- Да, прошу, -- тот выдвинул пепельницу, уже полную окурков. – Сам грешен. Итак?

Оба закурили. После минутной паузы Глеб ответил:

-- Эту фамилию я слышал от своего школьного приятеля. Еще посмеялся: а не Шелленберг? Помните, в «Семнадцать мгновений…»

-- Помню. Но меня интересует не Шелленберг, а Гольденберг.

-- Да-да. Так вот. Когда я в детстве писал стихи, то Митя довольно грамотно их критиковал…

-- Кто такой Митя?

-- Мой бывший одноклассник. Он мои стихи строго обсуждал, у него действительно было особое чутье не только на поэзию, но и вообще на литературный язык. Кто-то из его родственников был филологом, профессором, а многие способности передаются если не по наследству, то через поколение или во вторичным линиям… И когда Митя раздалбывал мои писания, то я сначала злился, а потом все-таки понимал, что он прав. Этому таланту не учат, он или есть от природы, или его нет…

Паника еще не улеглась, и своим многословием Глеб старался оттянуть самый неприятный момент, чтобы выиграть время для обдумывания разных вариантов ответа на основной вопрос. Разговор коснулся Мити, и сейчас нужно поддержать именно эту тему. Но что он, Глеб, может рассказать о Мите, которого не видел уже много лет?

-- Он увлекался не только иностранными языками, но и старославянским, древнерусским, разными диалектами… Да и пошел по творческому пути.

-- Короче, стал языковедом?

-- Журналистом. В «Ленинской смене» вел правоохранительную тему и подписывался «Д.Майоров», если помните…

Иван Иванович Иванов всем корпусом повернулся к собеседнику:

-- Погодите. «Д.Майоров» -- это, если не ошибаюсь, псевдоним Дмитрия Карабина?

Теперь настала очередь удивляться Глебу:

-- Ну да! А вы его знали?

-- Приходилось, приходилось, -- задумчиво ответил Иван Иванович Иванов. – Та-ак. Значит, это и есть ваш школьный друг Митя. Интересно…

-- Да, потом я занял его место в газете. И то, что «Д.Майоров» и Митя Карабин – одно и то же лицо, я узнал только тогда, когда перенял он него, так сказать, эстафету. Мы ведь после школы почти не общались…

-- А при чем тут Гольденберг?

-- Так это и есть тот самый Митин родственник.

-- Который филолог?

-- Ну да.

-- Вы сами видели его?

-- М… может быть.

-- То есть? – поднял брови Иван Иванович Иванов.

-- А у Израиля Львовича, Митиного отца, постоянно были какие-то гости, компании. Меня-то они не интересовали, зачем они мне?.. Мы с Митей то ли рисовали, то ли возились с «конструктором», то ли во дворе гуляли…

-- А вот если вы, Глеб, увидите кого-нибудь из этих людей, то смогли бы опознать?

-- Вряд ли. Я же к ним не приглядывался, да и столько лет прошло… А почему вы не спросите у самого Израиля Львовича?

-- Мог бы – уже давно спросил бы, -- вздохнул Иван Иванович Иванов и замолчал.

Глядя на него, Глеб понемногу начал успокаиваться. Если оппонент задумался -- значит, или недостаточно подготовлен к беседе, или сам ход беседы поставил его в тупик. В любом случае, активно наседать он уже не станет. Глеб осторожно спросил:

-- А почему, извините, вас заинтересовал этот Гольденберг?

-- Пока не знаю. Дело в том, что в этой книге упоминается одно реальное преступление. Не то, чтобы вскользь, но и недостаточно подробно. И автор об этом преступлении знал, и знал детали, которых выдумать невозможно. На обложке имя – Семен Глебов. Поэтому я обратился к вам. А теперь скажите, кто подлинный автор?

-- Марк Юхтман, -- признался Глеб. – Но вы не думайте, я не плагиатор…

-- Это меня не интересует. И где я могу найти этого Марка Юхтмана?

-- Здесь – нигде.

-- Не понял?..

-- Он живет в Израиле, и уже давно. Но он автор не популярный, издается только там и исключительно за свой счет.

-- То есть, найти его можно, но сложно…

-- Почему сложно? Очень даже просто. Он живет в одном доме с моей теткой, уж ее-то адрес у меня есть. Есть и телефоны – домашний, сотовый…

-- Давайте все. Как зовут ее?

-- Вера Михайловна.

Глеб достал из портмоне электронную записную книжку, нашел нужный файл и показал Ивану Ивановичу Иванову. Тот старательно перенес данные капиллярной ручкой в блокнот, прикрепленный к панели управления. Потом набрал номер на своем мобильнике и через несколько секунд передал трубку Глебу.

-- Теть Вера! – отозвался Глеб, услышав ответ. – Да, это я. Нет, ничего не случилось, все в порядке. У меня к тебе один коротенький вопрос, я звоню с чужого телефона. Слушай, как связаться с твоим соседом, Марком Юхтманом? Ага, с ним. Знаешь его номер? Жаль… Давай тогда сделаем так: ты, когда придешь домой, спросишь. А я перезвоню вечером, хорошо? Нет, не говори, что для кого-то, скажи, что для себя, на всякий случай, по-соседски. Да нет же, ничего не случилось, сказал тебе, просто поговорю с ним… ну, о книгах, как автор с автором. В котором часу перезвонить? В одиннадцать? А не поздно будет?.. Ах, вот как… Ну хорошо, в одиннадцать. Я с чужого телефона, все, пока!

Он вернул трубку хозяину.

-- В одиннадцать, стало быть, -- проговорил Иван Иванович Иванов. – Что ж, подождем. Тогда после одиннадцати жду вашего звонка, -- и он протянул Глебу пластиковую визитную карточку. – Спасибо за беседу, за помощь. И извините, что отвлек вас от работы. Один лишь вопрос…

-- Да? – улыбнулся Глеб. Он уже не боялся своего нового знакомого, наоборот, этот Иван Иванович теперь вызывал какое-то непонятное сочувствие.

-- Как так получилось, что книга этого израильтянина вышла здесь под вашим именем? Если, говорите, вы -- не плагиатор?

-- Это важно?

-- Пока не знаю. Может, да, а может, и нет. Во всяком случае, интересно. Итак?

Глеб снова вздохнул и покачал головой.

-- Все произошло из-за парадоксального стечения обстоятельств. Но фактически виноват я один. Вам известно такое понятие, как издательский план? Нет? Ну, так послушайте…

…Не прошло и десяти минут, как Глеб вышел из машины. «Волга», мигнув стоп-сигналами, неспешно выползла со стоянки и направилась по улице Гиршмана в сторону Сумской. Глеб сунул в рот очередную сигарету, пощелкал зажигалкой. Убедившись, что газ закончился, бросил ее в ближайшую урну и вернулся в свой кабинет. «Кто виноват?» -- этот вопрос ответа не требовал. А вот ответа на вопрос «Что делать?» Глеб не знал и не хотел даже думать об этом.

Теперь лишь один человек, кроме самого Глеба, мог пояснить, каким образом роман Марка Юхтмана обрел вторую жизнь под именем автора доброй полдюжины книг серии «Еврейский бестселлер» Семена Глебова.

Но никому это знание помочь не могло.

Уже сидя за столом, Глеб обратил внимание, что до сих пор сжимает в кулаке визитную карточку Ивана Ивановича Иванова. «Михаил Рахман. Частный детектив. Услуги только для мужчин…» В левом  верхнем углу – профиль благородного усача в котелке и с трубкой в зубах, точно как на визитке Ирины Мурашовой.

«Сговорились, что ли?» -- устало подумал Глеб.