Дохлый номер. Гл. 9

9

-- Катерина Стани... ана...

Реутова оторвалась от бумаг и улыбнулась Фатиме.

Замявшись на пороге, Фатима подыскивала слова, которые вертелись на языке, но никак не выстраивались в нужную фразу.

Ей, молодой кавказской горянке, для которой русский язык был выученным, а не природным, нелегко с ходу высказать сложную мысль. Подруги сначала посмеивались над косноязычием новенькой сотрудницы, месяц тому назад привезенной из какого-то далекого аула-кишлака контрактным сержантом, который клялся ей в вечной любви, но вскоре заявил, что жениться на дикарке ему запрещает горячо уважаемая мама, и ослушаться ее он никак не может...

Врожденная гордость и национальные устои не позволили девушке вернуться домой, на родину, где ждали бы ее вечный позор и насмешки. Ее подобрал наряд милиции из линейного отдела на вокзале Слобожанск-Пассажирский и сдал в спецприемник-распределитель УВД. Трое суток проплакала Фатима, отворачивая от всех свое смуглое большеглазое лицо «кавказской национальности». Когда же ее, в разорванном халате, пинком выбросили на улицу, она села у порога, охватила руками коленки и приготовилась умирать.

И, наверное, умерла бы, если бы не Екатерина Станиславовна, Большая Женщина Директор. Она из своего окна увидела Фатиму, принесла одеяло, отвела к себе домой и напоила горячим чаем...

Первые дни Фатима жила в подсобке магазина «Агат», пока Екатерина Станиславовна не пробила ей через своих знакомых слобожанскую прописку и не устроила девушку в общежитие Горторга.

...-- Смелее, Фатя, -- с улыбкой подбодрила Реутова, отодвигая в сторону копии накладных и отворачиваясь от монитора, давая понять, что слушает девушку очень внимательно.

-- Катерина Стани... ана, а там ходит... ходит неверный. Совсем, совсем неверный.

-- Какой?..

-- Ну, неверный такой совсем, да.

-- И что же он делает, этот неверный?

-- Он покупает. А я вижу, а я знаю, я смотрела, он неверный, он покупает... и покупает.

-- Пусть, -- Реутова погладила Фатиму по руке. -- Пусть покупает. Для того и наш магазин, чтобы покупали.

Сцепив пальцы, Фатима прижала руки к груди и беспомощно глянула на Реутову.

-- А он... Катерина Стани... ана, Катерина Станис-сла.. на! Послушай, да? Он и золото и покупает и покупает, да, он...

Фатима силилась то ли выправить, то ли усилить уже высказанную мысль, и страдала от того, что Большая Женщина Директор никак не может ее понять. Запутавшись в собственных словах, Фатима была готова расплакаться.

-- Большие девочки сказали вас позвать...

-- Идем уже, идем, -- вздохнула Реутова, поднимаясь из-за стола. -- Что еще там у вас за «неверный» такой.

По-детски забежав вперед и, оглядываясь на Большую Женщину Директора, Фатима посеменила к торговому залу.

Реутовой нечасто приходилось видеть подобных покупателей в своем «Агате». Внешность его никак не соответствовала ни названию магазина, ни предлагаемому товару. Двухнедельная, по самому скромному определению, щетина. Вытертая и засаленная до блеска ушанка. Прорванный в нескольких местах ватник и кирзовые сапоги – в тридцатиградусную-то жару! -- серые от глубоко въевшейся пыли...

Размеренно, вразвалку прохаживаясь вдоль прилавков, похаркивая на ладони и вытирая их о стеганые штаны, дивный гражданин то с интересом, то затравленно оглядывал продавщиц.

Фатима, выведя Реутову в зал, тут же юркнула за ее спину.

-- Катя, -- прошептала завотделом Семенова, -- надо что-то делать. Перерыв уже давно, а он все не уходит. Рычит, воет и покупает...

-- Пусть, -- тихо проговорила Реутова. -- Не хулиганит. А что перерыв, то... он же все-таки план нам делает. Работайте!

-- Так он уже столько накупил! Пошатается, помычит, и – то перстень, то цепочку, то часы золотые. Катюша, Катя! -- шептала Семенова. -- Два раза к кассе подбирался, сама видела... То ли взаправду глухонемой, то ли... Может, зек бежалый? И дураком прикидывается? Катя, подумай!..

-- Хорошо. Будь в зале. 

Взяв за руку перепуганную Фатиму, Реутова вернулась в кабинет и ногой в лакированной туфельке надавила на педаль под своим столом.



*  *  *



-- Дежурный инспектор, на выезд!

Голос из динамика внутренней связи, искаженный электроникой, заставил Шифмана вздрогнуть.

-- Попутного ветра тебе в... -- буркнул Чижиков. 

-- А что там, Петя? -- спросил Шифман, вплотную подойдя к динамику.

-- Вызов в «Агат», профилактика, -- ответил словоохотливый Петя Баринов. -- Сработка на пульте там, дневная сигналка.

-- Может, ну его? Пусть райотдел проверяет, а?

-- Не-е, -- ответил Петя. -- Сейчас опять позвонили. Ничего страшного, просто бабы волнуются. То ли «Братву» с «Бандитами» насмотрелись, то ли по мужикам соскучились.

-- Понял.

Шифман запер сейф и спустился к выходу. Во дворе Управления, урча мотором, уже стоял наготове «уазик».

-- На преступность -- единым фронтом? -- подмигнул Шифман, усаживаясь на сидение рядом с водителем.

-- А, канэшно, канэшно, -- покивал Долоберидзе, выворачивая баранку. -- Бродяг там адын, да? Шызонутый савсэм...

-- Что за «бродяг», а, Давлат?

-- Вай, говорат, на два-тры «Шэвролэ» в карман есть. Тыбэ «Шэвролэ», душа любэзный, минэ «Шэвролэ»... Дытям нашим «Фиат»... А у нас в Управлэнь машин нэ хватает, да? На чем поедыш, когда убывать-рэзать будут, а, дарагой?

-- Ну, давай уже к бродяге-миллионеру. -- Познакомимся.

-- Эт-т можна, дарагой... -- ожидая, пока откроются автоматические ворота, усмехнулся Давлат. -- А слишал, вчера в Октабрском райотдэлэ было?

-- Что было?

-- Раскажы, Юрия.

Сержант Юра, наклонившись к Шифману с заднего сидения, заговорил:

-- В универмаге сявка спрятался за портьерой, дождался, пока закроют и сдадут магазин под сигнализацию, а потом вылез, набрал чего хотел, да еще записку оставил: «Хожу в десятый класс, ворую в первый раз...» И в таком же духе. А сигналка среагировала, когда он, умница, через окно выдирался. Оттуда сюда, понимаете? Из магазина на улицу...

-- Молодец школяр, -- ответил Шифман.

Он вдруг подумал: а не мог ли «Янтарь» подать сигнал тревоги тогда, когда преступник не входил, а наоборот, выходил из магазина? Кто теперь скажет...

Автомобиль вырвался из ворот, Давлат щелкнул тумблером. Над кабиной ожила сирена. Двое молодых сержантов, примостившихся на заднем сидении, приняли важный вид. Но Шифман почти сразу же приказал остановиться -- на тротуаре, чуть ли не под стеной Управления, лежал человек. На бухаря, упившегося до состояния риз, он был не похож -- дорогой костюм, галстук, портфель «дипломат»... Да и очки, лежащие рядом, смутили Шифмана.

-- Савсэм пьяный, да? -- поморщился водитель. -- Фу, нэхарашо. Вай, так напился, упал... Фу, нэкрасыво.

И лишь когда Шифман похлопал полумертвого интеллигента по щекам и пощупал пульс, Давлат по рации вызвал «скорую».

-- Спиртным не пахнет, -- сказал Шифман. -- Сердечный приступ, что ли. Инфаркт, инсульт... Я в этом не разбираюсь. Поехали, медицина выяснит.

-- Жисть-жистянка, -- вздохнул сержант Юра. -- Вот мой тесть, царство ему небесное, хорош казак был, а намаялся с сердечком. Поверите, через ночь неотложку вызывали. Уколы, маски, капельницы, в вену вливали чего-то... А помер, когда выпимший с балкона сверзился. Одиннадцатый этаж, и -- в лепешку...


***


Скрипнув тормозами и качнув прутиком антенны, «уазик» остановился у дверей «Агата». Реутова удивилась -- и двух минут не прошло, как милиция прибыла по вызову. Зря все-таки ругают стражей порядка за нерасторопность.

В зал ринулись двое в милицейской форме и один в штатском. Безошибочно оценив обстановку, милиционеры тут же направились к «неверному», как его назвала Фатима, покупателю. Тот удивленно оглядывался, не понимая, в чем дело, вытягивал шею и издавал утробные звуки. Наконец, уяснив, чего от него требуют, с готовностью протянул ладони и с улыбкой дебила наблюдал, как защелкиваются на них наручники.

Оперативник в штатском молча проследил за процессом задержания и обратился к Реутовой, так же точно узнав в ней начальницу:

-- Что было?

-- Да ничего не было, -- смущенно улыбнулась Реутова. -- Просто подозрительный господин ходит, мало ли что. Вот мы и решили вас... побеспокоить. 

-- Правильно сделали, -- сказал штатский. -- Вот и выясним. Может, здесь действительно ничего особенного, но проверить не помешает.

-- Да, конечно...

-- Спасибо за помощь, -- он пожал Реутовой руку и улыбнулся. 

В магазин быстрым шагом вернулся один из милиционеров.

-- Капитан... Посмотрите.

Штатский взял купюру, покрутил ее перед собой.

-- Ну и что?

-- А вы на свет гляньте. Нет водяных знаков!

В зале повисла тяжелая тишина. Коллектив магазина, сбившись стайкой, молчал. Оперативник в штатском в упор разглядывал сторублевку.

-- Сколько вы с него получили? -- строго спросил он, подойдя к кассе.

-- Вот... У меня все платежки в компьютере, -- забормотала кассирша. Щелкнули клавиши и на табло появились неоновые цифры. -- Ах ты ж! 

Реутова медленно охватила руками виски. 

-- Нужно снять всю кассу, -- покачал головой капитан в штатском. -- Для экспертизы.

-- Нет, -- прошептала Реутова. -- Я не могу без...

-- Мы сейчас вызовем в УВД директора Горторга и вашего инспектора по торговле. Никак не иначе. И тогда вы не только «сможете», а будете «обязаны». Вам повторить?..

У Реутовой все плыло перед глазами.

-- Собирайтесь, едем.

-- В милицию?

-- Нет. Сначала в Горторг. 

-- Конечно, конечно, -- растерянно бормотала Реутова. -- Оля, дай инкассаторский мешок. А вы, девочки, закрывайте магазин... Боже мой, Боже...

За Екатериной Станиславовной громко захлопнулась дверца милицейского «уазика». Он рванул с места и исчез за углом. 

И тут же у дверей «Агата» остановился еще один милицейский автомобиль. В сопровождении двух сержантов, Шифман уверенно направился к дверям магазина.



***


А в следующую минуту оперативные и патрульно-постовые службы города были брошены на операцию «Перехват».

Подрезая друг друга, едва не сталкиваясь бамперами, экипажи ППМ и ПМГ проверяли друг у друга документы, справлялись по рациям о принадлежности автомобилей и снова разъезжались, чтобы остановить очередной встретившийся милицейский «уазик», произвести очередную взаимную проверку. Патрульно-постовые службы всех райотделов были сняты с маршрутов и брошены в оцепление на трассы; вертолеты дорожного надзора барражировали над шоссейными и проселочными дорогами за городской чертой, контролируя каждый километр; по тревоге были подняты курсанты Слобожанской школы милиции и училища МВД тыла; на развилках и главных выездах окружной дороги залегли бойцы спецназа с ручными пулеметами...

Это был, пожалуй, единственный день в истории Слобожанска, когда в течение суток общественный порядок и покой в городе не охранялся почти никем.



***



-- Ну, сам знаешь... Обычный учебный рейд в тайге. Плановый. Нас одиннадцать сопляков да майор-инструктор, который природы ни хрена не знает и не любит. Все с усиленной выкладкой плюс рация у каждого. Диверсанты будущие, туда тебе в дупло! Три недели на подножном корму, злые все, заросшие, рваные-гнилые, как тарзаны. Не тебе рассказывать, сам, небось, ходил по маршруту. Тут и пуд соли, и плечо друга, и -- твою так -- солдатская взаимовыручка, и сожрать друг друга готовы. В прямом смысле. А что кушать? Кору сосновую и червяков из-под этой коры...

-- Понимаю, понимаю...

-- Тем более. В общем слушай, ты в таком деле, клянусь, не был...

Они снова сидели за журнальным столиком. На спиртовке подогревался кофе. Игорь Константинович бережно держал заветную шкатулку. Несколько минут тому назад он тщательно проверил содержимое и остался доволен. И слайды, и, главное, фотопленка -- все было в его руках. Все было здесь, здесь... И черт с ними, пусть, может быть, у кого-то остались отпечатки-снимки – это можно списать на аккуратный фотомонтаж. А с компьютером можно творить такие чудеса... Ни один специалист не определит, что именно перед ним -- оригинал или ловкая накладка, как с тем же супергенеральным прокурором одной из стран СНГ!..

Игорь Константинович Симонов был доволен собой. Смог, сумел. Сделал то, что хотел, все получилось... Мог ли он на это надеяться два-три года назад? А никак. И это при том, что он еще не депутат, а лишь кандидат. Вот и хорошо, вот и отлично.

Преступником оказался работник милиции, сотрудник отдела государственной охраны. И этот сотрудник ни подтвердить, ни опротестовать ничего уже не сможет. Как ничего не сможет рассказать и паренек по имени Вадюша, директор мифической «Альфы» -- хрен их раздави, развелось этих корпораций! -- который знал чуть ли не обо всем с самого начала. Хорошо, что и с ним все так уладилось...

Тяжелый был день у Игоря Константиновича. И у Александра Никитича тоже был тяжелый день.

Но все уже позади. Фигурантов больше нет. При Вадюше оставлены все его документы, ключи и деньги. Напоролся парень на горячку, грабить его никто не хотел, просто подрезали. Пусть ищут вшей болотных... И пусть милиция сразу же установит его личность -- Вадим Звонарев, фирма «Альфа». Это нужно было и для другой цели -- на случай, если у кого-то возникнут сомнения насчет виновности Литвинова, если кто-то вздумает копать дальше. И -- вот же вам он, главный мозговой центр -- Вадим Звонарев, который грохнул Бреславцева, оказавшегося несговорчивым, и вдвоем с Литвиновым обнес «Янтарь», не зря ведь в карман Звонарева тоже были засунуты два колечка с бирками...

За эту версию теперь ментура и ухватится...

Оба преступника, оба виновника погибли, их уже нет. А в случае чего снова можно будет подключить человечка из Генпрокуратуры -- концы возобновлены...

Вот только со щелкопером этим, Гершем Генкиным, тоже неувязочка выходит. Много о чем пронюхал, и все от розыскников. «Криминальная хроника»... В ресторане, куда Симонов его заманил после телепередачи, или как оно там у них называется -- прямого эфира, -- стало ясно, что журналист если не имеет сейчас, то в ближайшем будущем получит всю информацию, которой обладает уголовный розыск. С ним будет сложнее... Он не связан ни тайной следствия, ни ведомственными инструкциями, он будет копать, изыскивать и публиковать. Мало ли что он откопает и опубликует?

В «Театральном» Симонов, представившись давним читателем «Вечерки» и почитателем репортерского таланта Г.  Генкина, ненавязчиво порасспросил о ближайших публикациях, и понял, что корреспондент всерьез заинтересовался историей с ограблением «Янтаря» и убийством электромонтера сигнализации, в участок которого входил этот объект. Да, бывший милиционер Герш Генкин, ныне журналист престижной газеты, выпив коньячка и не представляя себе, с кем имеет дело, распалился, обретя в лице незнакомца благодарного слушателя, который, тем более, имеет какое-то отношение к литературе, даже обещал достать книгу Льва Шейнина «Записки следователя». Да еще именно сегодня Генкин, как он вскользь заметил, по глупости поссорился с близким человеком, и поэтому, как со многими бывает, решил чуть-чуть дернуть для снятия, так сказать, напряжения...

Расставались едва ли не друзьями. И лишь посадив доверчивого и захмелевшего Гришу в троллейбус, Симонов вынул из кармана мобильник, набрал номер и произнес одно лишь слово: «Делаем...»

-- ...Так что там у вас однажды случилось в рейде?

Его совершенно не интересовали таежные события, о которых начал рассказывать Александр Никитич. Симонов уже получил то, ради чего была затеяна вся эта опасная игра, и нет больше ничего, что могло бы помешать воплощению грандиозных планов в жизнь, как говорили когда-то коммунисты...

Слайды и фотопленка скоро будут уничтожены. Скомканы, сожжены и спущены в канализацию. И никто никогда не узнает, кого снимала Катя Реутова своим автоматическим «Никоном»...

-- ...рейд, говорю, завершался, -- продолжал Александр Никитич. -- Уже доложили о полном прохождении маршрута, получили радиограмму с поздравлениями, был уже выслан за нами вертолет. Нашли мы полянку, бросили амуницию, сапоги сняли, поставили радиомаяк. Ждем. И вдруг...

Александр Никитич замолк, определяя, внимательно ли слушает собеседник.

-- И вдруг из кустов выкатывается полосатенький зверек. Маленький кабанчик. Следом -- еще двое похрюкивают. И вконец — здоровенный кабан. Встретить в лесу кабаниху с выводком? То-то. Вокруг -- голые сосенки. Дык мы все, не сговариваясь, по этим голым сосенкам -- тр-р-р-р! -- к верхушкам. Как тараканы. Не дай Бог пошевелишься -- затрещишь вниз, к кабанихе. А она скачет под нами, кромсает вещмешки и автоматы. Один приклад расщепила клыком – пришлось потом сдавать и списывать...

-- Ну да?

-- Вдрызг! А мы себе сидим, -- развел руками Александр Никитич, -- и только по рациям переговариваемся, кумекаем, что дальше делать. Даже стрельнуть нечем – все «калаши» побросали с перепугу.

-- А вертолет?

-- Ха, вертолет! Кружит метрах в десяти над нами, верхушки раскачивает, мы чуть не падаем. А пилот нас не видит, полянка-то пустая... И кабаниха нашу радиостанцию по кочкам разнесла, маяка больше нет. Хоть плачь -- ведь улетит сейчас, а мы останемся тут на веки вечные, без провианта, без связи, а главное — без курева!..

Симонов усмехнулся.

-- Представляю себе положеньице.

-- Не-е, -- засмеялся Александр Никитич. -- Не представляешь, и не можешь представить. Да и не нужно для здоровья.

-- И чем закончилось? -- равнодушно спросил Симонов. Он хотел поскорее уйти отсюда и навсегда забыть Ярославова.

-- Чем закончилось... Мужики с вертушки просекли тему. Присмотрелись -- увидели наши шмотки. Все поняли, посмеялись. Опустились -- кабаниха убежала. Со своими подсвинками. Мы тогда еще с месяц ржали, как подорванные, и все, понимаешь, хорохорились: да мы бы эту свинюку на двенадцать штыков, вот уж свежатинки было бы...

Александр Никитич прищурился.

-- И знаешь, какой вывод я сделал для себя?

-- Какой?

-- А вот. Что всегда мы бываем храбрыми, когда опасность позади. «На штыки, свежатинка...»

-- Ну, это, надеюсь, не наш случай, -- усмехнулся Симонов.

-- Кто знает. Я ведь, честно говоря, сам чуть не спекся. Когда узнал, что Вадюша, по привычке своей гадкой, вместе со шкатулкой прихватил все, что было в сейфе. Не выдержал. А не поведись он на товар — и не было бы никакого шухера. Ленка молчала бы о шкатулке с порнухой, тем более, хари ее не видно ни на одном снимке. И менты спокойно записали бы: магазин, дескать, подломили, однако ничего не похищено — опергруппа вспугнула воров...

-- Если бы, если бы...

-- Дал же я ему чертей, только поздно, поздно. А тут еще -- хлоп! -- Вадюша новую машину взял, «Ауди». На свои силы понадеялся. Сам раскурочить не смог, так и бросил в лесопосадке. А Трофимов-то наш... Да говорил я уж. Страдает, но держится, «луис корвалан» геройский. Вот и его бы как нибудь утихомирить, а? -- Ярославов многозначительно глянул на собеседника.

-- Подумать надо, -- вздохнул Симонов. 

«Ах, как здорово сказано, -- подумал Ярославов. -- Какой благородный. А куда же ты денешься? Оба мы теперь эти... старики-ветераны. Шаг влево, шаг вправо...»

...Александр Никитич уже вошел в свой старый образ, он снова чувствовал себя на передовой, он выполнял привычное для себя дело. Сейчас казалось, что он снова «за пределами», и никто, кроме нескольких человек здесь и за границей, не знает его настоящего имени. Он был рядовым диверсантом ГРУ, но все его друзья и знакомые знали, что инженер, выпускник Слобожанского политехнического института имени В.И.Ленина Ярославов А.Н. помогает внедрять передовые технологии на промышленных предприятиях дружественных стран.

А здесь, в Слобожанске, у него было все. Все, кроме семьи. Была и трехкомнатная квартира, и автомобиль, и деньги, и законные десять соток огорода. Прежние друзья и знакомые (он уже привык к этой формулировке в анкетах) давно ушли в прошлое, новых знакомств не завел, разве что в «Янтаре», куда устроился грузчиком – хоть небольшой, но все-таки приварок к пенсии. Для новой страны он уже никто – не любит новая страна своих старых героев. Дома же -- пыль, прусаки, сам себе стирай, мой тарелки-чашки, подметай пол -- и только для себя, любимого.

Он был один. Всю свою сознательную жизнь он провел скрываясь и оглядываясь -- Лондон, Западный Берлин, Тель-Авив, Бейрут, Дели... Он выполнял задания советской разведки и контрразведки, а проще -- ликвидировал указанных ему людей. Ярославов был умелым исполнителем, хладнокровным инструментом в руках ГРУ. Дослужившись до майора (хотя в его возрасте ребята были уже генералами), вышел на пенсию. Было время -- выпивал, и довольно крепко, целыми неделями не выходил из «виража». И если бы не «Янтарь»...

-- У нас с тобой, вижу, четкое разделение труда, -- прищурился Александр Никитич. -- Я под твоим руководством убираю объекты, а ты меня прикрываешь. Закон природы, а?

-- Непреложный закон, -- смеясь, пожал плечами Симонов. -- Каждый делает то, на что учился. -- Он отпил кофе и аккуратно поставил чашечку на стол. -- И мы в связке, -- Симонов вздохнул, -- хотя приказа Родины нет. Да и какая сейчас Родина? За эту Родину я бы уже не пошел кишки рвать. Правильно ты недавно сказал: погоны давят не тебя, а меня. А кто такой сегодня ты, Ярославов? А? Никто. Пальцем прижать и...

-- У нас в агентурной разведке было довольно своеобразное понятие о единстве и взаимовыручке.

-- Ась? -- не понял Симонов.

-- Я, помнишь, намедни перепутал твою фамилию с Твардовским. С Александром Трифоновичем. Так у него было такое стихотворение, когда двое раненых ползут. И один говорит: «Ты брось меня, иди...» Спасайся, значит. А ты ведь не будешь тащить меня на себе, правда? Правда. И в то же время не бросишь меня просто так, не уйдешь... А почему? Напомни, -- хмыкнул Ярославов. -- А то я, понимаешь, что-то забывчивым стал в последнее времечко...

Симонов промолчал. Вопрос не требовал пространного объяснения. Зверский закон разведки и контрразведки. Раненого друга далеко не утащишь. Да и куда — вперед или назад? Враги догонят и схватят обоих, операция будет провалена. А оставить его живым... так на узенькие полосочки порежут, аж пока он не выложит все подробно: в какую сторону ты ушел и с каким заданием. Опять же операция будет провалена. Верный ответ один: пуля в сердце и контрольный выстрел в висок; и никто тебя не упрекнет — ни командование, ни совесть. Игорю Константиновичу очень нравилась фраза бывшего начальника 6-го отдела КГБ: «Альтруизм – удел слабых. Жалость – это беспомощность. Стыд и вина – извращенная форма страха»...

-- Все это теория, слова, -- улыбнулся Ярославов, безошибочно продолжая мысль собеседника. -- А самому тебе приходилось вот так -- пулю в сердце другу и...

-- Нет, -- ответил Симонов. -- Не приходилось. -- Но если нужно будет, то исполню в лучшем виде.

-- Пока не мылься. Я еще не ранен. И даже не контужен.

-- Дай-то Бог, -- то ли задумчиво, то ли со скрытой угрозой проговорил Симонов. -- Когда я буду знать о Реутовой?

-- Скоро. Посиди, подожди. Да не волнуйся, мои мальчики сделают все как нужно. 

-- Хочется надеяться, -- медленно проговорил Симонов. -- Ох, как хочется...



***


Шифман вернулся вечером. Он понимал, что выговором уже не обойтись. Да и не собирался он оправдываться. Какие уж оправдания, если преступники, так красиво опередив милицию, под ее же видом сняли кассу среди бела дня и скрылись в неизвестном направлении. И покойничек на улице перед УВД оказался не таким уж «покойничком». Выезд задержал, гад. Все продумано было, все предусмотрено. На второй подстанции «скорой помощи» не было никаких данных. Со слов врача четвертой бригады, «к моменту прибытия пострадавший чувствовал себя удовлетворительно и по его просьбе отпущен без оформления вызова...»

Скользко! Как скользко...

Шифман готовился к разносу и к возможному понижению в должности. Близкие погоны майора могли быстро трансформироваться в лейтенантские. Наплевать. Есть ведь и рядовые милиции, и сержанты и старшины его возраста. Не смертельно, хотя, конечно, весьма неприятно. Но живут же люди, работают. А за званиями да звездочками гоняться -- для каждого свой звездный час. В свои тридцать семь, уже пятый год имея звание капитана милиции, Шифман думал, что на более высокую степень в розыске ему уже не подняться. Оперативники-розыскники – вечные капитаны, это закон. А здесь ему просто повезло, несмотря даже на «пятую графу»... Но как хотелось ему, как хотелось, чтобы Женька, как офицерская жена, по традиции пришивала мужу новенькие погоны с большой звездочкой... Трудно и долго она доставалась, эта майорская звездочка.

То ли дело Вовка Чижиков, везунчик, все у него как по маслу – два-три года -- и новое звание. Молодая поросль... Шифман не завидовал -- знал, что у того ни покровителя с мохнатой рукой, ни какого-то особого чутья. Детдомовец бывший, один как перст в ведомственной малометражке, может полностью отдаваться работе. Служба, волынка, разгребание грязи. Горбом своим, мозгами своими выдирается Чижиков. Не за звания, не за звездочки. Розыскник милостию Божию, подольше бы ему продержаться на плаву, не сломаться, не скиснуть, но и не осолдафониться. Убежденный холостяк, на дискотеки ходит лишь на дежурства, с женщинами знакомиться не хочет и не умеет.

А тут -- Женька. Семья. Семья из двух человек. «Где деньги? Почему Гришка с деньгами? Он из зоны вернулся, куда ты сам его запроторил, а он через полгода и хату, и машину купил. На даче его батраки-таджики-узбеки-казахи ишачат день и ночь, Ирка в золоте ходит...» Женька, Женька.

«У Жени деньги -- уже не деньги»...

-- Вас Хромаков два раза спрашивал, -- услужливо улыбаясь, сообщил дежурный по УВД Петя Баринов. -- Сердитый! -- по деревенской привычке Петя старался угодить всем, с кем сталкивала его нелегкая городская жизнь.

-- Понял, -- бодро ответил Шифман, хотя ничего хорошего эта новость не сулила.

В кабинете его ожидал не только Хромаков. Замнач по кадрам УВД майор Малеев, инспектор по работе с личным составом подполковник Сотников и еще несколько незнакомых офицеров при появлении Шифмана вдруг замолчали, глядя на него.

-- Заходи, заходи, герой, -- недобро покосился Хромаков. -- Не покусаем.

Малеев, брезгливо оглядев Шифмана с ног до головы, не спеша поднял трубку телефона.

-- Оля? Дай генерала, он ждет. Спасибо... Александр Макарович? Порядок, явился. Жив-здоров, так точно... Понял.

Он кивнул Хромакову.

-- Удостоверение и оружие -- на стол, -- всем корпусом повернувшись к Шифману, твердо и тихо проговорил Хромаков. Не дожидаясь, пока Шифман достанет из подмышечной кобуры пистолет, он, коротко переглянувшись с Малеевым, добавил: -- И объяснительную сюда же. Щас напишешь, подождем. Можно? -- вопросительно глянул он на Сотникова. Тот молча кивнул. -- Из-за тебя, -- сказал Хромаков, -- из-за твоих игрушек сегодня погиб еще один человек.

И, с удовольствием отметив, как изменилось лицо Шифмана, продолжал:

-- Убита директор магазина «Агат» Екатерина Реутова. Не многовато ли?..



 ***


Гриша выбрался из троллейбуса и пошел вдоль длинного дома к своему подъезду, строя догадки, вернулась Леныш или нет; и, если вернулась, то как повести себя в первый момент — то ли сразу же пожурить ее за дурацкую выходку, то ли молча выслушать извинения, а уж потом пожурить, то ли сделать вид, что ничего не произошло, а потом пожурить... Ведь Гриша не подавал ей ни надежд на возможные отношения, ни поводов для ревности, и с чего бы это она так психанула на ровном месте, мучаясь неизвестностью? Куда легче узнать все в деталях и — то ли психовать уже со знанием дела, то ли успокоиться. А прежде чем о чем-то мечтать, подумай: вдруг сбудется мечта, и что будешь делать?..

Может, плюнуть на все и жениться на Леныше? Ах, Леныш, Леныш… У нее зубы вечно испачканы помадой. На кого-то это производит отталкивающее впечатление, однако Гриша находит это милым и трогательным. И еще – добрая она… Так как насчет марша Мендельсона? Не-е, это пьяная мысль. Две последние рюмки были явно лишними, но как отказаться, если угощает такой серьезный новый друг, работник Службы безопасности, да еще кандидат в депутаты Госдумы. Интересный дядька... Перспективный. Написать очерк строк на четыреста, без привязки к предвыборной кампании, сделать тихую рекламу?.. Во-первых, материал может быть выигрышным, а во-вторых... Во-вторых, не привык Гриша к бесплатным угощениям в дорогих ресторанах, даже если пригласил уважаемый читатель и почитатель. Не люблю, когда мне что-то делают бесплатно, -- вспомнились слова Исаака Бабеля. Решено: завтра он позвонит этому Игорю Константиновичу, договорится об интервью... Стоп. Он ведь не знает ни телефона, ни адреса, ни даже фамилии... ах, да, Гриша дал ему свою визитку, тот обещал передать книгу Льва Шейнина...

Он услышал внезапный рев мотора за спиной и резко обернулся. Прямо на него, свистя шинами, летел милицейский «уазик», летел с выключенными фарами, неотвратимо и стремительно. Еще не успев осознать происходящее, Гриша отпрянул в сторону, машина вильнула следом, прямо перед глазами он увидел решетку радиатора и слишком поздно понял, что его упорно стараются убить.

Удар был страшным — Гришу перебросило через ветровое стекло и крышу на асфальт, тут же автомобиль дал задний ход...




* * *



 Задыхаясь от бега, сопя и отплевываясь, Паленый гнался за ненавистной клетчатой фигурой. Сжимая в левой руке санкцию на арест, а в правой -- свой табельный ПМ, Паленый преследовал Армена Джигарханяна. Мелькали знакомые дворы и подворотни, очаровательные девушки наблюдали за погоней, притопывая стройными ножками и сочувствуя скорее Джигарханяну, чем Паленому.

Ах, как нелепо!

Джигарханян уходил, уходил прямо из рук. Он старался убечь, заховаться, принишкнуть, или как там нынче говорят... Но не на того нарвался, ой, не на того! Крут лейтенант милиции Жичигин -- ох и отыграется он сейчас за эту кличку -- Паленый!

И это мы еще вспомним. Всем, всем, всем. Дай Бог удачи, дай схватить за фалды актеришку драного...

Как далеко ты залез, Армеша, как высоко... А мы вот не доберемся до твоего космического уровня. Не сможем, потому как такого таланта у нас нету. Не дадено природой. Но мы хотим быть выше. Все равно хотим быть выше! И у нас другой талант есть. Не поднимемся до тебя, зато мы сможем низвергнуть тебя сюда, из твоего космоса, куда бы ты не залез. И тогда уже мы будем на высоте, а не ты. Так для этого нужно только принизить тебя, унизить, растоптать. Кто ты такой -- актеришка драный, а я -- милиционер, аттестованный, власть имею, между прочим, и пистолет у меня есть, а у тебя его нет...

Размахивая полами клетчатого пиджака, Джигарханян отстреливался из двух автоматов, висящих на плечах. Как ковбой с «кольтами». Он палил длинными очередями в упор. Но пули расплющивались и отскакивали от мужественной груди Паленого, как горох.

На пути встал Сильвер. «Ты что, опять живой? -- удивился Паленый. -- Тебя же давно вскрыли и похоронили...» -- «Нет, -- миролюбиво и нежно ответил Сильвер. -- Вскрыли и похоронили не меня — Мамочку. Это он помер, а я еще нет. Пойдем, винца выпьем...»

Сильвер, прихрамывая, ласково взял Паленого под руку и повел по улице, к кафе «Три дуба». Вскоре к ним присоединился и запыхавшийся Джигарханян. Втроем сели за столик. Паленый обратил внимание, как светятся, как искрят зубы у Сильвера. А Джигарханян устало положил локти на один из автоматов, висящих на шее, и настороженно, словно Горбатый на Шарапова, поглядывал на Паленого...

И тут раздался звон.

-- Вечерний звон... бум-бум... -- пробормотал Паленый, открывая глаза.

На его лице лежала «Литературка» с портретом Армена Джигарханяна, читая которую, он так и уснул. Паленый отшвырнул газету и вскочил с кровати.

Телефон надрывался.

-- Алло? -- сказал Паленый, стряхивая остатки сна.

-- Это я.

-- Что еще не так? Поговорили уже! Какого черта... 

-- Хочу, чтобы ты знал, -- голос Светланы звучал твердо. -- Чтобы ты знал...

-- Слушай, -- переминаясь с ноги на ногу и взглядом отыскивая тапки, проговорил Паленый. -- Я же тебя просил, чтобы ты никогда сюда не звонила... Все кончено, и насчет ребенка ты ничего не докажешь. Я говорил с юристами...

Он снова лег, положив телефонный аппарат себе на грудь.

-- Нет, ты послушай. Послушай, что я тебе скажу. Послушай, рвань мерзкая. 

-- Ну, знаешь...

-- Знаю, все знаю. Лучше тебя знаю. Ты ведь, гнида, не хотел ребенка? Не хотел?

Паленый замолчал. Он уже чувствовал, каждой клеткой тела чувствовал, что скажет сейчас Светка. И от этого душа переполнялась радостью, хотелось петь, танцевать, творить несусветные глупости, щенком бегать по улицам и хохотать -- свободен! Свободен... Господи, наконец-то свободен!..

-- Это был твой ребенок, -- услышал он словно через ватную пелену. -- Был! Понял ты, козел вонючий?.. А Коля вообще не мог иметь детей. У него серьезная травма была в детстве, поэтому он и хромал всю жизнь. Но он был человеком. А ты... ты... 

Светка бросила трубку. Паленый вздохнул, широко расправил плечи и, глядя в открытое окно, несколько раз истово перекрестился, чего раньше никогда не делал.