1 ТУР
АВТОР 1
1.Муся и фея
Лада Кутузова
Поезд мчался сквозь длинный туннель, стаканы в железных подстаканниках звякали в такт стучащим колесам. Муся жмурила глаза от восторга, представляя, через какую громаду несется их состав. Паровоз издал долгий протяжный стон раненного животного, и Муся представила: их поезд бежит, преследуемый страшным каменным чудовищем, за последним вагоном рушатся глыбы, грозя похоронить под собой и состав, и пассажиров, и саму Мусю с бабушкой. Она даже почувствовала, как покрывается мурашками.
- Бабушка, а еще туннели будут? – спросила она, когда поезд выскочил на свободу.
- Наверное, Маруся, - задумчиво ответила та, - гор впереди много.
Маруся, шестилетняя кареглазая девочка в завитушках русых волос, уткнулась в окно. Они с бабушкой ехали уже второй день. Сначала не происходило ничего интересного: леса сменялись полями и вокзалами провинциальных городов с кричащими про пирожки суетливыми продавщицами на перроне. Пару раз бабушка выходила за мороженым, и тогда Муся боялась и переживала, что Буся, как кратко звала девочка свою бабушку, не успеет вернуться, и она, Маруся, останется одна в поезде. Ей становилось так жалко себя, что слезы совсем близко подступали к глазам. Потом появлялась Буся, и девочка висла у нее на шее. Поезд спешил дальше. Маруся не поверила своим глазам, когда на второй день вдалеке появились неясные силуэты гор, ограничившие расползающуюся равнину. И вот теперь поезд несся сквозь эти горы, и Марусю переполнял восторг, хотя ей и было немного страшно.
Состав в очередной раз остановился, бабушка, до этого совещавшаяся с соседями по купе, вдруг сказала: «Ну вот мы и приехали!» Они очутились на маленьком перроне, где их сразу же окружили несколько человек, сдающих комнаты. Буся договорилась с молодой женщиной, гречанкой, и они пошли на автобус. Женщина рассказала Бусе, что у нее двое дочерей, двух и трех лет. «Малявки», - решила Маруська, потеряв к ним всякий интерес. Поселок, куда гречанка привезла бабушку с Марусей, располагался у самого моря, от их дома до пляжа идти было пять минут, но это если с Бусей. Сама Муся могла за это время сбегать туда и обратно, и еще обежать вокруг дома. Пляж, где они загорали, был галечный. Муся осторожно ходила по горячим, обкатанным морем камушкам, поджимая пальцы. Бабушка лежала на полотенце и разговаривала с незнакомой отдыхающей.
- А что это у вас девочка такая бледненькая? – интересовалась незнакомка. – В каком погребе вы ее держали?
- В питерском, - смеялась Буся, - в питерском. Вот привезла на море подлечить.
- Болеет часто?
- Не то слово. За зиму раз шесть точно: то грипп, то ОРЗ, то ангина. Замучались уже. Вот и выкручивались: то невестка больничный возьмет, то сын, то мы со сватьей по очереди сидим, хорошо, что по сменам работаем.
Муся поправила на талии надувного лебедя и шагнула в воду. Вода была приятной, словно любимое одеяло, и соленой на вкус. На дне виднелся песок и круглые камушки. Маруся вспомнила, как прошлым летом отдыхала в Вологодской области у Бусиной сестры. Дом стоял на берегу озера, старый, с покосившимися стенами. Огород спускался к самому берегу, и по вечерам они все отправлялись к мосткам, чтобы окунуться в теплую, как парное молоко, воду. По вечерам бабушка рассказывала ей сказки про девушку-чернавушку, которую родители положили в озеро отмокать от грязи, и озерника, шагающего по ночам с одного берега на другой и утаскивающего неспящих детей. Маруся потом лежала в сенях на душистом, набитом сеном матраце и крепко жмурила глаза, чтобы заглянувший в окно озерник не увидел ее бодрствующей. Муся отвлеклась от воспоминаний и с восторженным криком плюхнулась в море, со всех сил молотя ногами.
Плавать Маруся не умела, поэтому бабушка вскоре решила научить внучку держаться на воде. Муся ложилась на спину и раскидывала руки с ногами в разные стороны, как та звезда, которую утром выловили отдыхающие дядьки. Буся бережно поддерживала ее под спину, а затем тихонько отпускала.
- Ты не бойся, вода в море соленая, плотная. Она тебе вытолкнет, - уговаривала бабушка.
Бабушка была вся такая пышная и круглая, над верхней губой ее росли усики, Муся обожала по вечерам забираться к бабушке на колени и обниматься. Комната, которую они снимали, оказалась просторной. Кроме Муси и Буси в ней еще жили две девицы, целыми днями пропадавшие на пляже. Каждое утро соседки устраивали ритуал: подводили глаза карандашом, красили ресницы маленькой щеточкой, которую до этого терли в коробочке с черным плотным веществом. По вечерам девушки мазали лицо кремами из разных баночек и протирали его водой, пахнущей огурцом. Муся, не отрываясь, следила за священнодействием. Она мечтала, что когда вырастет, то тоже станет обладательницей таких удивительных вещей. В отдельном домике в этом же дворе жила семья грузин с двумя детьми: Ренатой и Георгом. Георгу исполнилось девять лет, это был сильно веснушчатый, огненно-рыжий мальчик с голубыми глазами. Его сестра отличалась от брата только черным цветом волос, и она была на год старше Маруси. Грузины снимали домик не первый год, каждую весну по осень они приезжали к морю вместе с детьми. Чем занимались старшие, Муся не знала, зато Георг и Рената выращивали цыплят. Цыплята были замечательные: желтые и черные пушистые комочки. Девочка забегала к друзьям перед сном и заглядывала в коробку с птенчиками, стараясь не дышать. Ей мнилось, что такие маленькие существа могут погибнуть от случайной бактерии. Георг только смеялся над ее опасениями и говорил, что Маруся сама как цыпленок.
Прошла уже неделя отдыха. Муся с бабушкой по пути с пляжа зашли в магазин, чтобы купить продукты. Пока Буся набирала сумку, Маруся внимательно изучала полки. На одной из них она обнаружила банку с необыкновенным вареньем, оно называлось «розовым». Бабушка, тоже никогда не пробовавшая варенье из лепестков роз, Мусю одобрила. Чай с вареньем казался девочке необыкновенным: она щедро черпала сироп и запивала его крохотными глотками. После обеда они пошли на море, Муся спохватилась, что забыла надувной круг, и вернулась. Схватив игрушку, она собралась догонять бабушку, когда услышала слабый писк, доносящийся из банки с вареньем. Маруся заглянула в нее и обомлела: в варенье барахталась крошечная девочка в нежно-голубом платье, похожем на наряд балерины. Волосы малютки были золотые, по ним пробегали искорки. Девочка лениво кричала: «Помогите, кто-нибудь, помогите!» Муся схватила ложку и вытащила бедную крошку, та снисходительно кивнула головой и начала приводить себя в порядок. Маруся не выдержала и спросила:
- А вы кто?
Малютка слизнула сироп, оставшийся на ее руке, и высокомерно ответила:
- А ты, что, не видишь? Фея.
- Аф-фи-геть, - Муся потеряла дар речи. Она смотрела вытаращенными глазами на волшебное существо, потом царапнула себя по руке, чтобы убедиться, что не спит.
- И что ты хочешь? – фея полюбовалась на свое отражение в зеркальце, оставленном Мусиными соседками, и пришла в хорошее расположение духа.
- Как это? – не поняла Маруся.
- Ты меня спасла – я исполняю желание, все просто.
Девочка задумалась, желаний было много: и германская кукла, и игрушечная коляска, и наборы посуды и мебели, шоколад и мороженое. Хотелось всего, а выбрать следовало только одно. Мусе пришла в голову идея, совершенно сумасшедшая:
- А ты можешь меня в сказку отправить? На немного, так, чтобы Буся не заметила? А потом вернуть.
Фея скептически осмотрела ее с ног до головы и заметила:
- Ты – дылда, ты туда не поместишься.
Маруся расстроилась, она даже отвернулась к окну, чтобы малютка не заметила, как предательски дрожит губа.
- Хотя можно сделать так, что ты будешь видеть сказочных существ и сможешь общаться с ними, - добавила фея.
Муся кивнула головой.
Бабушка уже плавала, когда Маруся прибежала на пляж. Девочка вошла в море по пояс и нырнула. В воде она согнула ноги в коленях и прижала к груди, обхватив руками, затем медленно всплыла. Бабушка называла это упражнение «поплавок». Вылезшая на берег Буся помахала ей рукой, Маруся снова погрузилась в воду. Раздался смех, Муся открыла глаза и увидела маленькую полурыбку-полудевочку. Русалка была нежно-зеленого цвета, с длинными салатовыми волосами. К ней присоединились еще две сирены фиалкового и серебряного цвета.
- Девочка, милая девочка, - пели русалки, щекоча Марусю за пятки. Та смеялась, из ее рта всплывали пузырьки воздуха. – Хочешь, мы расскажем тебе сказку?
Конечно же, Муся хотела! Девочка подперла голову рукой и приготовилась слушать. Сирены начали: «Давным-давно, в том месте, где океан воюет со скалами, жила девушка, звали ее Марина, что значит морская. Все считали ее некрасивой: ведь у нее была кожа, похожая на чешую, к тому же еще и светящаяся бледным светом. Отец у девушки давно сгинул: он плавал на корабле, и в один из штормов его унесло в море. Ее мать никто не видел, старухи шептались, что дело нечисто, но отец был суровым человеком и быстр на расправу со сплетниками. Но когда отца не стало, Марина хлебнула горя с полна, – все соседи ее сторонились, словно прокаженную, дети корчили рожи и придумывали обидные прозвища. Девушка жила только за счет своего умения находить жемчужины. Каждое утро на рассвете она прыгала с высокого утеса в воду и собирала раковины. Ей всегда везло, весь жемчуг был отборным: крупный и ровный, иногда ей попадались очень редкие черные и розовые перламутровые камушки».
Русалки внезапно бросились в разные стороны, Муся вздрогнула – ее схватили за плечо и вытащили из воды. Буся ругалась. Никогда еще Маруся не видела ее такой сердитой, бабушка только что не шипела, как разозленная кошка.
- Никакой ответственности! Ты же уже взрослая девочка, чуть до инфаркта меня не довела, разве ж так можно? Слов нет, одни эмоции. Это ж надо было так долго под водой сидеть.
- Буся, ну там же русалки были, они мне про девочку рассказывали, - оправдывалась Маруся.
Бабушка остановилась и тихо заплакала, ее плечи мелко тряслись, словно от холода, Маруся прижалась к ней. Весь вечер бабушка пила какие-то капли и держалась за сердце. На следующее утро бабушка приняла решение вместо моря поехать в ботанический сад.
Парк был замечательным, Муся ходила вокруг огромных пальм, гладила их стволы и пыталась разглядеть на макушке дерева связку бананов или фиников, любовалась голубыми елями и цветущими лотосами. Вьющиеся розы оплетали ажурную беседку, оставив для входа небольшой проем. Маруся залезла в беседку и ахнула – ее окружал ковер, сотканный из темно-зеленых листьев и алых соцветий, пронизанный знойным ароматом.
- Бабусь, можно я тут побуду? – девочка присела на скамейку.
- Хорошо, только не убегай никуда.
Муся легла на скамейку и начала вспоминать пение морских дев. Вдруг в это время раздался шорох и громкая ругань: «Да у тебя руки с мальства к труду не приучены, кто ж так мотыгу держит?» Маруся повернула голову и увидела двух гномов: один степенный, с окладистой бородой, второй – нелепый, в колпаке, сползающем на глаза, и в одежде не по размеру, в которой он постоянно путался
- Вы настоящие? – уточнила Муся.
Гномы угрюмо уставились на нее.
- Сама ты ненастоящая, - обиженно пробасил солидный гном.
- Ненастоящая, - поддакнул второй.
- Извините, - начала оправдываться девочка, - просто мне кажется, что вы плод моего воображения.
Про плод воображения Маруся узнала от бабушки во вчерашнем разговоре.
- Тогда ты с приветом, раз сама с собой разговариваешь, - заметил первый гном.
- С приветом, - пискнул второй.
- Сами вы сумасшедшие, - надулась Муся.
Гномы внимательно разглядывали ее.
- Ладно, - вздохнул старший, - будет тебе сказка.
- Расскажем, - кивнул младший.
- Я не просила, - все еще дуясь на них, заметила девочка.
- Но ведь хотела? – в один голос уточнили гномы.
Муся угукнула, гномы раскурили трубки и начали повествование. Они рассказывали о страшном огнедышащем драконе, похитившем у гномов волшебный камень, именуемый «Сердце горы». Потом рассказчики поведали о горстке храбрецов, не побоявшихся отправиться в дальний путь, чтобы вернуть украденное. О злых орках, свирепых львах, горных троллях и прочих опасностях, с которыми они встретились. Как много страшного пришлось пережить героям! И только через несколько месяцев смогли они добраться до логова чудовища: уставшие, голодные и отчаявшиеся. И когда дракон напал на них, один самый главный герой точным выстрелом убил зверя. С первой же попытки!
Рассказчики замолчали.
- Все, если коротко, - объявил бородатый гном.
- Ага, все, - подтвердил второй, потирая гладкий подбородок, будто бы проверяя, не выросли ли у него за время рассказа борода, как у старшего приятеля..
Муся моргнула, а когда снова открыла глаза, обнаружила, что гномы исчезли. И только где-то вдалеке едва слышался удаляющийся топот маленьких ног, обутых в крепкие деревянные башмаки.
- Да что ж такое? – снаружи послышался бабушкин голос. – Маруся, ты оглохла, что ли?
Муся, чувствовавшая вину за вчерашнее, беспрекословно вылезла из беседки. На обратном пути бабушка договорилась с фотографом, и тот снял Мусю рядом с пальмами на фоне фонтана. Бабушка продиктовала ему адрес и взяла квитанцию.
Цыплята росли быстро. Из коробки птенцов перенесли в закрытый вольер, куда Муся каждое утро ходила кормить их с Георгом и Ренатой. В отличие от бабушки, новым Марусиным друзьям сказочные истории нравились, они с восторгом слушали ее и просили повторить. В один из дней Муся с бабушкой отправились на телефонную станцию, звонить родителям. Муся быстро протараторила, что скучает, и выскользнула на улицу. Бабушка осталась в будке. Маруся бесцельно слонялась у входа, когда услышала знакомый голосок: «Ах, помогите, я запуталась! Ау, кто-нибудь!» Знакомая фея зацепилась крылышками за ветку куста и вяло умоляла о помощи. Увидев Мусю, она равнодушно заметила:
- А-а, это опять ты?
- Я. А желание можно исполнить? – практично спросила девочка, освобождая фею.
- Даже не знаю… За один и тот же подвиг, пусть и дважды совершенный, - феечка неодобрительно нахмурила брови.
- Простое. Пусть бабушка на меня не сердится и не будет жаловаться родителям.
Фея кивнула головой и подлетела к стеклу, вглядываясь в свое отражение. Мусе захотелось поделиться.
- Я тут гномов встретила, - начала она.
- Опять байки травили? – пожала плечами фея.
- Это не байки, - обиделась за гномов Маруся, - это история подвига.
- Ну-ну, - скептически пожала плечами феечка, продолжая прихорашиваться. – Только на самом-то деле все было немного не так. Жил-поживал добрый и безобидный дракон в своей уютной пещере, когда о накопленных им сокровищах узнало злобное и воинственное племя гномов, держащих в страхе всю округу. Подло окружили они его жилище и подожгли со всех сторон. Бедняжка чуть не задохнулся в дыму и сбежал в последний момент.
- Неправда! А как же горные тролли, разрывающие львов голыми руками?
- Нет в тех горах никаких львов, и не было.
- А орки, убивающие своим дыханием все живое?
- Зубы чистить надо, и всего делов.
Фея поправила волосы и улетела.
Близился отъезд. Муся загорела, выгоревшие на солнце волосы посветлели. Она уже прилично держалась на воде, русалки, видимо испуганные в прошлый раз бабушкой, не появлялись. Море покрылось мурашками. Вода сбивала с ног, ветер усиливался. Буся придумала развлечение. Она заводила Мусю подальше от берега, раскачивала ее на руках и бросала вместе с волнами на берег. Девочка летела вместе с пенными барашками и визжала от восторга. В очередной раз волна подхватила Марусю на берегу и потащила обратно в море. Девочка не могла понять, где верх и где низ, она потеряла ориентацию. Было страшно. Раздалось пение: «Не бойся, ты же не просто девочка, ты умеешь слышать и общаться с удивительными существами». Сирены окружили ее, бережно поддерживая со всех сторон. Маруся успокоилась. Морские девы поинтересовались, не хочет ли она услышать окончание сказки. Муся с радостью согласилась. «Однажды, Марина, как обычно, пришла к берегу моря. На берегу она увидела странное существо – полурыбу-получеловека. Он показался ей красавцем, хотя вместо ног у него был рыбий хвост. Мужчина был весь покрыт золотой чешуей. Он тяжело дышал, задыхаясь под поднимающимся солнцем. Девушка стащила его в воду и бережно держала, пока тот не очнулся. Спасенный открыл глаза и увидел девушку. Любовь пронзила их сердца. Каждое утро мужчина-сирена поджидал ее возле берега, исполняя проникновенные рулады. Потом они плавали, отыскивая раковины. Но злые и завистливые люди подсмотрели за Мариной и решили убить ее возлюбленного. Рано утром подкараулили они морское чудовище, главный злодей прицелился из арбалета. Но в этот момент Марина, увидевшая их, бросилась между убийцами и любимым. Стрела пронзила ее грудь, и кровь обагрила море. Мужчина-сирена исчез, и никто больше не слышал песен русалок. А в том месте, где пролилась кровь девушки, выросли кораллы необыкновенной красоты».
Русалки залились слезами и уплыли. Маруся почувствовала, что врезается во что-то большое, и вынырнула на поверхность. Стоящая в воде тетенька с недоумением уставилась на девочку.
Чемоданы были собраны. Соседки по комнате уехали еще вчера, подарив на память пузырек с огуречной водой. Бабушка пошла прощаться с гречанкой и ее семьей. Георг, таинственно улыбаясь, позвал Мусю. В руке он держал овальный темно-серый камушек с двумя голубыми поперечными полосками.
- Это куриный бог – видишь, в нем дырка. Можно продеть веревочку и носить его, тогда он станет твоим амулетом.
Маруська поблагодарила и, привстав на цыпочки, поцеловала мальчика в щеку.
На вокзале толпился народ. Буся пошла купить пирожков в дорогу, Муся осталась караулить вещи.
- Боже мой, я застряла, - услышала Маруська знакомый голос. Знакомая феечка с прохладцей билась о стенку бутылки из-под лимонада.
Муся бесцеремонно перевернула бутылку и хлопнула ладошкой по донышку, фея выскочила наружу.
- Кажется, я должна тебя поблагодарить? – совершенно нелюбезно уточнила она.
- Не надо. Можно спросить, а почему вы постоянно сваливаетесь во всё и как? Я ведь помню, что закрывала тогда варенье.
- Тебя не касается, - фея была сильно не в духе. – Желание загадывать будешь?
- Спасибо, не надо, - Муся мялась в нерешительности, не зная, как продолжить.
- Ну, что там? – немного смягчилась феечка.
- Я про русалок спросить хотела.
- А-а, - кивнула головой капризная крошка, - они тебе, наверное, всякие страсти рассказывали? Про эту ужасную Марину?
- Она не ужасная, - не согласилась Маруся.
- Сама посуди: девочка покрыта чешуей и вся светится. Ты бы хотела дружить с такой девочкой?
- Но что плохого она сделала людям? – Муся едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.
- Девочка, - фея достала из кармана пудреницу и начала обильно посыпать себя порошком, - это сказка. На самом деле, Марина уплыла со своим возлюбленным, ведь она была наполовину русалка. И папа потом отыскался – его спасла ее мама, когда он свалился с корабля. И жили они все долго и счастливо.
Феечка помолчала и добавила:
- Будет тебе третье желание. Когда ты станешь взрослой и перестанешь замечать сказочных существ, ты все равно сможешь увидеть все самое чудесное в самом простом.
Фея собралась улетать, как вдруг ее глаза расширились, и она начала внимательно всматриваться куда-то вдаль. Затем она шустро нырнула в бутылку, со всех сил застучала кулаками и надрывно закричала: «Помогите мне, я застряла в этом ужасном месте!» Мимо Муси пропорхнул взволнованный маленький человечек с белоснежными крылышками и заостренными ушами. Он развязал пояс и спустил его в бутылку. Фея ухватилась за кушак и вылезла из заточения.
«Мой спаситель, мой эльф! – восторженно воскликнула она. – Как я могу отблагодарить тебя?»
Она бросилась на шею эльфу и припала к его губам, их крылышки затрепетали. Мусе стало неудобно. На мгновение фея оторвалась от эльфа и подмигнула Марусе.
Поезд мерно стучал колесами, Муся смотрела в окно.
- Не хотела тебе говорить, ну да ладно, - Буся чувствовала себя неловко. – Георг ведь подходил ко мне насчет тебя. Сказал, что когда вырастет, женится на тебе.
Маруся вспомнила фею с эльфом и смутилась.
Через месяц Муся получила письмо, в котором лежали фотографии. На фоне пальм стояла улыбающаяся девочка в синем с огромными тюльпанами сарафане, на ее плече сидела золотоволосая фея. Рядом, гордо подбоченясь, стояли гномы, а из фонтана махали рукой разноцветные русалки.
14 апреля 2010г.
2.Театр
Лада Кутузова
Каждое лето Вовка с родителями ездили в Турцию к Средиземному морю. Приезжали в один и тот же отель в одно и то же время. Много разнообразной еды, номера улучшенной планировки, свободные лежаки – родителям ничего другого и не требовалось. Но в нынешнем году отель закрылся на ремонт, и им пришлось выбрать другой. Мать долго ворчала по этому поводу, придирчиво изучая информацию о гостиницах по Интернету, отец напирал, чтобы с едой был полный порядок, лишь Вовке хотелось просто оказаться на море. Наконец, долгожданный день настал. Самолет рано утром (родители обращали внимание на то, чтобы не потерять дни отдыха, поэтому самолет должен прилететь утром, как можно раньше, а улететь вечером, как можно позже) приземлился в аэропорту, и туристы дружной толпой загрузились в автобус. Встречающий гид что-то бубнил в микрофон, а Вовка смотрел на ставший привычным пейзаж. Зеленые луга гольф-клубов сменялись пустынным горизонтом с силуэтами далеких гор, блестел краешек моря, прятавшийся затем за красными крышами домов, петляла бесконечная дорога. Наконец, автобус завернул в небольшую деревушку и остановился около помпезного здания с белыми колоннами. Вовка с родителями прошли в двери и оказались в огромном зале, украшенном позолотой. Огромная хрустальная люстра переливалась всеми цветами радуги, около входа разместился мраморный столик с многоярусной тарелкой, на которой лежали шоколадные конфеты вперемешку с орехами и рахат-лукумом. Приветливая администратор оперативно выдала им ключи и проводила до номера. Вовка с родителями быстро переоделись и отправились на пляж. Тут же на первой линии заняли два лежака под тентом и пошли к морю. Вовка бегом взобрался на деревянный пирс, уходящий в море, и бомбочкой нырнул в манящую воду. Море сначала укололо холодом, а затем, после нескольких Вовкиных гребков, обволокло, словно теплый байковый халат. Лишь через двадцать минут родителям удалось загнать дрожащего отпрыска под солнце.
- ЗдОрово, - не попадая зуб на зуб, выдохнул Вовка.
- Подожди снова в воду лезть, согрейся, - притормозила его мать. – Сейчас схожу хот-догов возьму, перекусишь немного.
- Ага, давай, - согласился мальчик.
Весь день Вовка с восторгом купался в море, прерываясь лишь на посещение ресторана.
На следующее утро на пляже появилась миниатюрная девушка, созывавшая всех желающих на стрельбу из арбалета. Вовка решил попробовать. На стрельбище собралось человек десять: две мамаши с мелкими детьми, пятеро парней из одной компании и мальчишка лет одиннадцати, Вовкин ровесник. У пацана был облупившийся веснушчатый нос, оттопыренные уши и выгоревшие соломенные волосы. Он внимательно осмотрел Вовку и спросил:
- Недавно что ли приехал?
- Ага, - согласился Вова. – А как ты догадался?
- Так ты ж еще не загорел совсем, - пояснил мальчишка.
- А-а, точно, - смутился Вовка. Он взъерошил свои отросшие русые волосы и поинтересовался, - Ты стрелять умеешь?
- Немного, - ответил пацан, - взял несколько уроков. Я здесь четвертый день.
Ребята познакомились. Веснушчатого мальчишку звали Геной. Он, как и Вова, перешел в пятый класс. В Турцию мальчик прилетел впервые вместе с мамой. Как понял Вовка из осторожно оброненных слов Генки, отца у него не было. Мать все дни пропадала на пляже и в баре, а он был предоставлен сам себе.
- Потом можно дротики пойти пометать, - предложил Гена.
Мальчишки весело провели время: бегали на разные конкурсы, ели мороженое, купались в море. Затем Вовку позвали родители.
- Подожди, - окликнул его Генка. – Ты вечером на представление пойдешь?
Вова пожал плечами:
- Да ну, у них каждый год одно и то же. Я еще в том отеле насмотрелся.
- Нет, тут другое, я тебе одну вещь покажу, - предложил Гена. – Ты в каком номере живешь? Я за тобой зайду.
И ребята договорились встретиться после ужина.
Вечером Генка увлек Вову к амфитеатру.
- Сейчас начнется, - взволнованно объявил он, усаживаясь на самый верхний ряд.
- Да ну, ерунда какая, - недовольно протянул Вовка, – танцы для малышей. А потом всякая фигня для взрослых.
- На сцену смотри, счас начнется, - повторил приятель.
На площадке по Вовкиному мнению не происходило ничего интересного. Клоун с молодой напарницей собрал малышей и устроил хоровод, потом они бегали паровозиком между рядов и весело смеялись. Затем все дети снова собрались на сцене.
- Видишь, - Гена толкнул Вовку локтем, - занавес шевелится?
- Ну, и что? – удивился тот. – Там кто-нибудь ходит и толкает.
- В том-то и дело, что никто не толкает. Он сам.
- Да ну-у, - протянул Вова. - Сквозняк.
- Счас сам увидишь, какой сквозняк.
Ведущий объявил небольшой перерыв перед арабскими танцами, и большинство детей вернулось к родителям. Но несколько малышей устроили догонялки с прятками. Дети ныряли за ткань, а потом появлялись на противоположной стороне сцены. Наконец, объявили номер, и оставшиеся малыши покинули площадку.
- Подождите, а где моя дочь? – неожиданно с первого ряда на сцену выскочила блондинка в ярко-красном брючном костюме.
Конферансье сбился. Блондинка не унималась:
- Светочка только что здесь бегала с ребятами.
И женщина отправилась за кулисы. Вскоре она явилась обратно и объявила:
- Моей дочери там нет. Куда она подевалась?
Ведущий пожал плечами и предложил блондинке обратиться к администрации, а не срывать номер. Женщина еще несколько раз прокричала имя дочери, а потом побежала в здание администрации.
- Вот! – торжествующе заметил Генка. – Я ж тебе говорил.
- Что ты мне говорил? – пожал плечами Вова. – Просто малявка убежала незаметно, носится теперь по отелю.
- Не убежала - исчезла, - страшным голосом прошептал приятель. – Вот запомни, не найдут ее.
- Ладно, - отмахнулся Вовка, - завтра поговорим.
На следующее утро Вова с родителями отправился завтракать на открытую терассу. Взял несколько блинчиков, щедро наложил разных джемов и набрал спелой черешни. Потом сбегал за чаем и свежей выпечкой. На аппетит мальчик никогда не жаловался, а уж здесь глаза просто разбегались от разнообразия еды. Утолив голод, Вовка огляделся: всего в двух столиках от него сидела вчерашняя блондинка. Мальчик не сразу узнал ее: она была одета в короткие шорты с топом. Женщина весело болтала с кем-то по телефону: «Не, хороший отель. И питание нормальное, и пляж чистый». Она еще что-то щебетала по мобильнику, но Вовка уже отправился к водным аттракционам. Он забрался на самый верх огромной, завернутой в спираль горки и с леденящим восторгом съехал вниз в бассейн.
- Ну, что, накупался? – услышал Вовка над ухом, когда вынырнул на поверхность. Он открыл глаза и увидел приятеля. – А девочка-то не нашлась.
- Да ладно, - протянул Вова. – Видел я ее маму, по телефону смеялась.
- А девочки все равно нет, - упорствовал Генка. – Пойдем, докажу.
И друзья отправились на пляж. Там в тени загорала мать потерявшейся Светы.
- Смотри, - прошептал Гена и отправился к ней. – Тетенька, здравствуйте. А не скажете, Светка нашлась?
Женщина приподняла голову и удивилась:
- Какая Светка?
- Дочка ваша. Вы же вчера ее искали после детского шоу.
- Мальчик, ты меня с кем-то путаешь, - блондинка начала раздражаться. – У меня нет никакой дочери. Иди гулять.
Ребята отошли в сторону.
- Видел? – Генка толкнул друга в бок. – Не помнит она про дочь.
- Может, это не она? – неуверенно поинтересовался Вова.
- Хочешь, у родителей своих спроси про вчерашнюю девочку, - не сдавался приятель. – Они ж у тебя на концерте были?
- Были, внизу сидели, - подтвердил Вовка. – Подожди, сейчас сбегаю.
Вове хватило десяти минут, чтобы найти маму и услышать, что никто вчера никого не терял, а Вове все это, наверное, приснилось
- Прикинь, - делился потом он с Геной, - не помнит!
- Вот и я про то говорю. Дети пропадают, а родители об этом напрочь забывают. Да и другие взрослые тоже. Вроде бы уже двадцать детей пропало. Мне пацаны, когда я только приехал, об этом рассказывали.
- А куда они попадают интересно? А, может, эта занавеска их съедает?
- Не знаю… Мне кажется, это такой канал, они потом к пришельцам попадают или в другой мир.
- И что делать будем?
Генка достал из шорт спички и многозначительно потряс ими:
- Я хочу сегодня за кулисы попасть и припугнуть эти тряпки. Пусть возвращают. Пойдешь со мной?
Вовка весь съежился:
- Ты с ума сошел? Хочешь, чтобы и нас сожрали? Я не пойду.
Генка весь выпрямился, словно натянутая тетива, и чужим голосом произнес:
- Как хочешь. Я и не знал, что ты трус.
- Я не трус, я нормальный, - звенящим от обиды голосом закричал Вова. - А ты чокнутый! Я потом за тобой не полезу.
Но Гена уже не слушал его, а, гордо задрав голову, уходил прочь. Больше приятеля Вовка не видел.
Вечером перед ужином он пошел в бар за очередной порцией кока-колы и натолкнулся на Генкину мать. Та сидела за стойкой и потягивала через тонкую соломинку радужный коктейль.
- Тетя Вера, а вы не скажете, где Гена? – с замиранием сердца поинтересовался Вовка.
Та скользнула по нему равнодушным взглядом и недоуменно пожала плечами:
- Мальчик, ты меня спрашиваешь?
- Теть Вер, вы меня не помните? Я же с вашим Геной дружу.
- С каким моим Геной? – женщина никак не могла понять, что хочет от нее этот непонятный ребенок.
- Извините, - попятился Вова. – Я вас, кажется, перепутал.
Он со всех ног понесся в амфитеатр. Сначала долго не решался подняться на сцену, потом осторожно, готовый в любой момент сорваться в бег, поднялся на площадку. На самом ее краю сиротливо лежали Генины спички.
«Выронил, наверное, - подумал Вова, - а занавес его того, прибрал».
Он повертел коробок, набираясь решимости, а потом запихнул их поглубже в карман бриджей и застегнул на молнию. После сжал кулаки, чтобы не было так страшно, и шагнул за кулисы. Ничего не произошло. Мальчик осмелел и потряс полотнище. От занавеса поднялся столб пыли, и Вовка чихнул.
«Не получается. Чувствует, что у меня спички», - подумал мальчик и пошел прочь.
…Стояла глубокая ночь. Вова обнаружил, что стоит босиком в глухом коридоре незнакомого дома. Мальчик испуганно огляделся: свет не горел, и понять, куда идти, было невозможно. Вова решил двигаться вперед. Через некоторое время ему стало казаться, что за ним кто-то крадется, стараясь шагать в такт.
«Кто здесь?» - не выдержал мальчик.
Никто не отозвался, но за спиной Вовка услышал подозрительное шуршание и, не выдержав нарастающего ужаса, сорвался на бег. Мальчик старался бежать изо всех сил, но ему казалось, что он еле-еле ползет. Коридор завернул к лестнице, и Вова устремился вверх. Сзади слышалось тяжелое дыхание, пролеты лестницы позади мальчика начали рушиться. Впереди так же не было части ступеней, и ему пришлось перепрыгивать через них, держась подальше от повалившихся перил. Наконец, он выскочил на верхнюю площадку. Впереди чернело разбитое окно, которое обрамляли тяжелые бархатные шторы. Темно-лиловые, такие длинные, что стелились по полу, они приветливо заколыхались при виде Вовки. За спиной раздалось угрожающее рычание и звук капающей слюны, и Вова понял, что ни за что, ни за что на свете он не обернется посмотреть на это, а сам, как миленький, пойдет в этот провал, так радостно встречающий его. Вовка сделал следующий шаг и проснулся. Было темно. Мальчик осознал, что хочет в туалет, но даже пошевелиться не мог: все его тело словно парализовало от ночного кошмара.
- Мам, - тихонько окликнул он, - мам.
Потом осмелел и крикнул погромче. Мать зашевелилась на своей кровати и отозвалась:
- Ты чего? Заболел что ли?
- Нет, - соврал Вовка, – показалось, что ты меня звала.
Он отошел от пережитого испуга и отправился в санузел.
На следующую ночь сон повторился. Только Вовка в этот раз краешком глаза смог увидеть тень того существа, которое гналось за ним. И таким ужасом веяло от этого силуэта, что мальчик сорвался на крик.
- Вова, проснись, - мама трясла его за плечо. – Проснись, говорю.
Вовка вскочил. На какое-то крошечное мгновение, но ему этого хватило, мальчику показалось, что вместо матери рядом с его кроватью стоит то самое жуткое существо из сновидения, и по его ногам полилась теплая струйка мочи. Вова зарыдал от пережитого страха и стыда.
Утром мальчик размазывал кашу по тарелке.
- Эй, герой, что так плохо ешь? Да не переживай ты, со всяким может быть, - попытался подбодрить его отец.
- Я ж говорила, чтобы ты арбузы на ночь не переедал, - поддержала мать. – Сегодня не разрешу.
- Угу, - Вове не хотелось поддерживать разговор.
- Ты бы с кем подружился, - предложил папа, - а то скучно бегать одному.
«И про Генку они не помнят», - Вовка почувствовал такую тоску, что даже стало тошно.
«И еще один такой сон я не выдержу. Может, не спать по ночам? Еще шесть дней осталось, не выдержу. Да и неясно, вдруг, это и дома не пройдет».
Мальчик побродил по отелю, заглянул на детскую площадку, вышел к театру. Постоял в стороне, потом зашагал к сцене.
«Надо сейчас. Чтобы не мучиться», - мысли в Вовкиной голове напоминали спутавшийся моток ниток.
Он достал из кармана спичку, чиркнул ее о коробок и бросил на полотнище. Подул резкий ветер, огонек быстро погас, а самого Вовку подхватило, закружило так, что он успел порадоваться, что ничего не ел на завтрак, и бросило на пол. Он оказался за кулисами. Только ничего общего с прежними они не имели. Перед ним расположились подмостки, натертые до блеска, горели прожектора, тяжелый фиолетовый занавес был распахнут. Вовка поразился: полотнище выглядело точно так же, как во сне, хотя в жизни это была белая синтетическая ткань.
«Значит, во сне я видел настоящие шторы. Как они выглядят на самом деле», - подумал он.
Грянула торжественная музыка, и на сцену вышел Генка. Вовка поразился: приятель двигался, словно был не живым ребенком, а куклой. И точно, от Гениных рук куда-то вверх тянулись прозрачные нити. Невидимый кукольник потянул за веревку, и Гена послушно поднял руку к небу.
- Ответьте, если вы способны: кто вы?* - продекламировал он.
С другой стороны появилась Света и пропищала в ответ:
- Будь здрав, Макбет, будь здрав, Гламисский тан!
На подмостки вышли две неизвестные Вове девушки и продолжили:
- Будь здрав, Макбет, будь здрав, Кавдорский тан!
- Будь здрав, Макбет, будь здрав, король в грядущем!
Перед Вовкой развернулось странное действие: на сцене возникали незнакомые дети в старинных костюмах и читали неведомые ему вирши.
- Ген, - зашептал Вова, - это я. Ты меня слышишь?
Но приятель замер, как истукан.
Вовка достал спички. Неожиданно музыка смолкла, и раздался жуткий рык. Над сценой мелькнула тень, и Вова замер, узнавая свой кошмар. Ребята на площадке развернулись в его сторону и синхронно произнесли:
- Это кукловод, не надо его злить. Отдай нам коробок.
И все они дружно двинулись к Вовке, понуждаемые нитями.
Мальчик пятился, пока не уперся в столб. Марионетки не останавливались. Дрожащими руками мальчик зажег спичку и бросил в их сторону. Раздался высокий визг, и веревки начали обрываться. Вовка осмелел и продолжил высекать пламя, стараясь кидать спички на ткань. Рычанье сменилось воем, и темный силуэт стал спускаться вниз.
- А-а, боишься, - закричал мальчик. – Получай, урод, получай!»
Он зажег сразу несколько спичек, и огонь охватил портьеры. Все вокруг заволокло дымом, а потом Вова очутился в амфитеатре с остальными ребятами.
В отеле был скандал. Никто не мог понять, почему пропавшие дети не разыскивались. Впрочем, родители особо не напирали – для них осталось загадкой собственное забвение отпрысков. На этом фоне небольшой пожар в амфитеатре остался незамеченным. Генка и Вовка обменялись номерами скайпов и поклялись в вечной дружбе. Оставшиеся до отлета дни Вова провел в счастливом ничегонеделанье.
***
- Давай, вешай аккуратнее, а то сам их переглаживать будешь, - процессом руководила техничка тетя Зина.
Всего два дня назад в детский театр доставили новый плюшевый занавес изумрудного цвета. Тетя Зина выгладила полотнища, а теперь командовала электриком, переживая за результаты своего труда. Наконец, шторы были закреплены, и монтер включил рубильник. Ткань разъехалась в стороны, обнажая подмостки. На какое-то мгновение все присутствующим показалось, что полотно шевелится, словно приветствуя их.
* «Макбет» Вильям Шекспир
АВТОР 2
3.Бумеранг или человек без родины
Любовь Казазьянц
"...родину человека определяет Б-г, посылая с того света дух в тело младенца, родившегося в той или иной части земного шара."
(Эрнст Мулдашев серия книг "В поисках города богов" том 3 "В объятьях Шамбалы")
В просторном кабинете директора и главного хирурга медицинского Израильского центра трансплонтации "Атлант" раздался телефонный звонок.
-Иосиф Абрамович, вам звонят из Министерства финансов, соединять? – прозвучал голос юной секретарши.
-Да, да, конечно, Симочка... Я слушаю...
Звонили из кабинета министра: большой человек напомнил главрачу, что "важная персона,нефтяной магнат из России уже прибыл с двойняшками." Не забыл ли он (Иосиф Абрамович), о своём обещании помочь бедняшкам, и смогут ли они завтра прийти на приём.
-Обязательно, ровно в двенадцать буду ждать. Но до обследования обещать заочно ничего не могу.
Директор медцентра положил трубку, недовольно, теребя усы, понуро покачал головой и подумал:
"Придётся принять без очереди... А чем простые смертные отличаются от сильных мира сего? Перед болезнью все равны, она не спрашивает сколько денег в кошельке у подопечного. Человек заслужил лечение уже только тем, что родился на свет божий и до седых волос трудится на благо страны, в которой живёт. Остаётся лишь надеяться, что когда-нибудь медицина всё-таки будет бесплатной. Я, конечно, не доживу до этого счастливого времени..."
Придя утром на работу, Иосиф Абрамович думал о том, какое конкретно лече- ние он может предложить семилетним близнецам от пигментного ретинита. Куриная слепота – крайне редкая болезнь, неизученная, и пока существует только попытка помочь пациентам оперативным путём, но нет никакой гарантии на возвращение зрения, даже частично. Пока нового метода в этой области не изобрели.
Он вошёл в свой широкий светлый кабинет, повесил плащ на вешалку, и погладив лысину на макушке, сел за рабочий стол, заглянул в ежедневник. Сверив открытую страницу с расписанием операций, заметил, что утром операций нет, а только - после обеда. "Ах, да, - вспомнил он, - ведь вчера я распорядился отменить очередную операцию. Поздно вечером звонила дежурная сестра Юдит и сказала, что у Хасевича поднялась температура и опухло веко. Надо пойти проверить его самочувствие."
Он надел халат и торопливо вышел из кабинета.
После обхода больных Иосиф Абрамович Бройдман отправился в свой врачебный кабинет на консультации. Его могучая фигура двигалась по коррдору плавно и уверенно. Он то и дело здоровался с подчинёнными, разговаривая с ними мягко, по-родственному. Увидев пожилую уборщицу Фриду, улыбаясь спросил:
-Ну как там внучек, балагурит всё или угомонился наконец?
-Спасибо, Иосиф, как же, успокоили его, сутки отсидел в полиции за хулиганство, - с горькой иронией ответила она, опёршись на швабру.
-Ничего, мать, молодо – зелено. Годик, другой и повзрослеет, да и армия впереди!
-Ой, скорей бы, - ответила Фрида, продолжая тереть пол.
Около кабинета сидело несколько пациентов. Хирург поздоровался с ними и вошёл в кабинет, обращаясь к своей миловидной медсестре:
-Юля, через пять минут приглашайте, только руки ополосну.
В начале первого в кабинет главного хирурга медсестра Юля завела двойняшек – мальчика и девочку семи лет. За ними следовал невысокий грузный мужчина с маленькими, поросячими глазками. У врача этот человек своей неприятной внешностью почему-то вызвал крайне негативные впечатления. Он сухо поздоровался с хирургом. Медсестра усадила детей.
-Слушаю, - отложив в сторону бумаги, обратился врач к отцу близнецов.
-Вас должны были оповестить о моём приходе, - высокомерно произнёс человек в шикарном клетчатом костюме.
-Конечно, но хочу услышать ваш рассказ о постигшем вас несчастье.
-Я очень богат, как вам передали. Я распорядился, чтоб в первую очередь именно эту информацию донесли до вас. Поверьте где я только не побывал с моими быстро слепнущими двойняшками, но врачи отказываются мне помочь. И тогда я узнал, что здесь в Израиле, есть уникальный хирург, который возмётся за лечение непонятно откуда взявшейся болезни. Я начинаю подозревать, что это какая-то зараза, которую внесли моим детям умышленно два года назад. И несмотря на то, что эта страна напоминает пороховую бочку и сточную канаву, а также на мягко говоря, негативное отношение во всём мире к еврейской ростовщической нации, я хватаю своих детишек и мчусь на собственном самолёте через пол мира. И вот я здесь. Прошу вас, обследуйте их, может эту заразу можно остановить. Уже два года я бьюсь как рыба об лёд. Помогите им, доктор! Ведь я могу заплатить любые деньги.
Он вспотел пока говорил, а медсестра Юля внимательно наблюдала как на протяжении его длительной речи краснели уши шефа, она знала – это недобрый признак.
-Во-первых, необходимо посмотреть ваших детей и провести внутреннее обследование глаз малышей. Во-вторых, кто дал вам право, уважаемый, оскорблять мой многострадальный народ? Потрудитесь сменить тон и уважать землю, на которой находитесь! Иначе я просто отказываюсь с вами разговаривать.
-Что ж, прошу прощения если резко выразился, но я не скрываю, что не люблю евреев. Ваша нация вызывает во мне, мягко говоря, не симпатичные чувства. Но давайте лучше перейдём к делу. Скажите к примеру, доктор, сколько стоит ваш костюм?
-Две тысячи шекелей, но это не относится к делу, - еле сдерживая себя, процедил сквозь зубы Иосиф Абрамович.
-Так вот, когда вы возмётесь лечить моих детей, я подарю вам костюм в два раза дороже моего. А он – от Версачи, стоит пять тысяч долларов. Ну как вам предложение? – глядя с победным видом, спросил посетитель.
-Вы знаете, мне и в моём костюмчике не плохо работается. Юля, усадите одного из детей к аппарату поближе.
Хирург долго изучал поражённые "куринной слепотой" зрачки близнецов.
-Юля, пожалуйста, отведите детей на обследование и рентген. А я пока поговорю с этим господином.
Медсестра взяла детей за руки и хотела вывести из кабинета, но мальчик обратился к отцу:
-Пап, когда мы поедем домой? Я хочу, чтоб Катрин приготовила мне ананасовое суфле, - заныл он.
-А я хочу апельсиновый сок! – добавила сестрёнка.
-Конечно, папочка обещает, скоро поедем домой, слушайтесь тётю.
"Да, если бы они могли представить, сколько детей не имеют даже крошки хлеба, а сколько ребятишек каждый день умирают от голода..." - с грустью подумал хирург.
Когда дети и медсестра вышли за дверь, их отец сказал:
-Смотрите, доктор, - высокопоставленный посетитель достал из оттопыренного кармана увесистую пачку долларов и протянул врачу, - это за внимательное отношение к моим больным детям. Примите в счёт аванса!
-Спасибо. Уберите купюры. Я не беру денег за милосердие. Это - обязанность врача, проявлять сострадание к нашим пациентам. Добавлю, дело обстоит так, вашим детям нужна срочная операция, но к сожалению, нет никакой гарантии, что зрение восстановится. Поэтому я буду оперировать их бесплатно. И убедительно прошу, уберите бумажки!.. Вы довольны?
Собеседник побагровел.
-То есть как бесплатно?.. Я что не в состоянии заплатить за две операции?.. Всякий труд должен быть оплачен, не правда ли?.. Я категорически не согласен! – брызгая слюной, возмущался он.
-Я же вам объяснил, что не уверен в результате операции... Ну-с, такого моё решение. Хорошего врача невозможно купить. До свидания, меня ждут больные.
Черезчур богатый человек, забывший под шуршание денег где находится его Родина, оторопело сник, видимо понял, что не всё можно на этой грешной земле купить. Он с трудом поднялся со стула и медленно переваливаясь, вышел из кабинета.
Двойняшек обследовали, но они не пришли ни через два дня, когда были готовы анализы и результаты обследования, ни через неделю, ни через месяц. Иосифу Абрамовичу передали, что они укатили обратно в Америку. А позже, спустя пять лет, он слышал от кого-то из сотрудников, что дети нефтяного богатея так и не побывав на Родине, совсем потеряли зрение, а отец их скоропостиженно скончался от инфаркта, видимо с горя. Наши ошибки возвращаются к нам как бумеранг к хозяину.
Через несколько лет известный профессор глазной и пластической хирургии Иосиф Абрамович Бройдман открыл методику лечения "куриной слепоты".
1.11.2005г.
4.Карманная любовь
Любовь Казазьянц
"Любовь ослепляет невинные души." (М.Горький.)
Вагон электрички напоминал тесный муравейник. Мерный шум колёс заглушал
дорожные разговоры пассажиров. За окнами мелькали ночные огни. В углу вагона шумели ребята. Они галдели и громко бранились. Возмущённыеповедением молодёжи пожилые супруги,сидящие рядом,пересели вперёд,поближе к выходу. Напротив них сидел парень в белой рубашке и в широких полотня ных брюках. Кепка сдвинута на бок. Глаз почти не видно. Казалось он дремлет и что-то шепчет во сне. Пожилые супруги переговаривались:
Посмотри, Лестер,мальчик уснул. Как бы не проспал свою остановку, - забеспокоилась старушка.
- Выпил лишку,вот и прикорнул,- предположил муж.
-Да нет же,он не спит,бормочет.
-Тебе-то что!Пошли,нам выходить.
Пожилая парочка грузно направилась к выходу.
-Осторожно,двери закрываются.Следующая станция...
Парень в кепке проснулся. Его задела женщина,торопилась занять пока что пустое место, на которое претендовала другая, вошедшая с задних дверей.
Коор внимательно следил за происходящим. "Кто первый? Стоп! Какой сегодня день? А-а-а..,
четверг!" - размышлял он.
-А число? - невольно вслух произнёс Коор. - Сегодня день Святого Валентина, того, самого терпеливого из мужей,- вмешавшись, ответила сидящая рядом дама в вульгарно-ярком платье.
-Мужчина, вы - холостяк? - добавила она,кокетливо приподняв тёмные очки.
-Как, сегодня праздник влюблённых? У меня сегодня день рождения!
-Вы счастливчик. Поздравляю!
-Взаимно,- кивнул женщине Коор и улыбнулся.
"Значит не придёться дарить цветы моей любимой малютке",- отметил он про себя. Нет, Коор не был жадиной. Для Пэл он скупил бы все букеты в городе.
Объявили следующую станцию. Ему понравилось название и Коор решил прогуляться. День был ясный. Дул ласковый весенний ветерок. Коор с детства любил такую погоду и Пэл тоже.
"Сам Бог поздравляет меня с днём рождения", - подумал Коор. Пэл,а ты когда появилась на свет? Подожди, дай вспомнить. О-о-о,двадцать - Двадцать шестого июля,в полнолуние. Точно?..
Ответа не последовало.
Коор осторожно приоткрыл нагрудный карман и, глядя туда, продолжал разговор:
-Пэл,ты что,не слышишь меня?! Нет, вы только посмотрите!.. У меня такой день,
а она дремлет! Да проснись же! - повысил голос Коор.
Редкие прохожие оборачивались.
-Вот чудак! - не удержался один. - С кем он разговаривает?
Коор сорвал цветок и сел на скамейку. Он поднёс фиалку к карману на груди и шепнул воркующим тоном:
-Пэл,прими диковенный подарок. Проснись, понюхай цветочек! С праздником, - Люлита!
"Не поздравишь,обидится" ,- подумал Коор.
В этот весенний день дворик психиатрической лечебницы выглядел празднично-цветуще. На скамейках сидели душевнобольные в больничных одеждах. У каждого - своё занятие: кто ловил бабочек, кто играл сам с собой, кто плавал, а кто удивлённо молчал, часами пялясь в "никуда".
-У нас был тяжёлый день. Пэл, пошли домой! - обратился Коор, глядя в нагрудный карман.
Он машинально встал и, шаркая, медленно пошёл в палату. Пройдя проверку у двух громил-санитаров, он вошёл в пустую палату. Сел на стул.
-Пэл, вот мы и дома. Какая прекрасная музыка! Пэл, давай потанцуем!
Коор встал, сделал несколько поворотов и упал на спину. В ритме вальса кружились бесконечные белые стены, сливаясь с потолком, под монотонный звук капающей воды.
1.06.2001г
АВТОР 3
5.Портрет Элизабет. история, рассказанная на ночь
Елена Свит
Я обещала тебе рассказывать истории и сказки . Бесчисленное количество историй и сказок. Ты будешь есть, пить, любить и стариться, а я буду все рассказывать и рассказывать.
Отлично! Сегодня я расскажу тебе историю об одном очень странном мальчике. Ему было всего двенадцать лет. Он еще не начал расти в месяц по дециметру, как его сверстники, подчиняясь гормональному взрыву, но уже стал влюбляться в девушек взрослых; и готовых, по первому предложению, выйти замуж. У девушек - это целая проблема - вовремя выйти замуж. Каждая из них уже с семнадцати лет боится остаться старой девой и прикладывает немалые усилия, для того, чтобы выглядеть, как манекен в магазине "дамское счастье". Нашему герою нравились такие девушки. Он бредил знакомством хотя бы с одной из них.
Он подсматривал за ними в лавках, синематографе, на улице и в парке. Девушки вкусно пахли духами, мылом и еще чем -то запретным, от чего захватывало дух и горело внизу живота. Напротив дома, в котором жил мальчик - стоял двухэтажный особняк местного банкира. Из этого дома время от времени выходили разные люди. То прислуга, спешащая на рынок, то глава семейства- стареющий, рыжеволосый банкир- ирландец, то его супруга - женщина высокая и худая, она любила кататься на велосипеде и в округе поговаривали, что эта леди уезжала в ближайший парк, для встреч со своим любовником. Называлось даже его имя. Мальчику было странно связывать эту немолодую леди с именем совсем юного преподавателя теологии из местной гимназии. Но как то раз он услышал, все объясняющую фразу : " Да, за такие деньги, и я бы с ней на велосипеде покатался!"- вульгарно рассмеялся продавец в мясной лавке, обращаясь к покупателю, с которым они по всей видимости только что обсуждали поведение леди N.
Мальчику ровным счетом не было никакого дела ни до леди, ни до ее возлюбленного, ни до велосипеда...но ему было дело до ее дочери!
Девица была старше него лет на десять, и уже успела пожить в Лондоне (она училась там в университете) , отстричь волосы, следуя последней моде, и
вернуться обратно в городок , потому что какой-то клерк чуть не разбил ей сердце. И выглядела Она так нездешне! Каждое ее движение говорило о непримиримости и гордыне. Однажды он столкнулся с ней нос к носу в буквальном смысле. В тот день выпало огромное количество мокрого снега. Снег покрыл шапками деревья и крыши домов, свисая угрожающими глыбами. И одна из этих глыб упала на голову мальчику, как раз в тот момент, когда он приближался к, идущей навстречу ему, дочке банкира. Снежный ком рухнул на него и мальчик не устоял. Падение было смехотворным. Дочка банкира рассмеялась так пронзительно - звонко, что казалось, спугнула воробьиную стайку, сидящую под водосточной трубой. " Ха-ха-ха...ты ..ты...ты..",- только и смогла выговорить девица . Она протянула мальчику руку,одетую в замшевую перчатку и он почувствовал ее тонкие, длинные пальцы. Но, несмотря на изящество руки, - рукопожатие было крепким и волевым.
-Поднимайся,-сказала она,- ты похож на сноумена! Мальчик встал, все еще не выпуская ее руки.
-Может быть, ты отпустишь мою руку, дорогой , сноумен? Мне кажется, ты хочешь представиться!
-Простите, мисс...Дик Вирольд - смущенно представился наш герой.
-Позволь, я тебя отряхну, Дикки. Мне кажется, у тебя за шиворотом уже намечается речка,-сказала девица, продолжая смеяться.
И запустила изящную ручку, Дику прямо за воротник. Кровь прилила к лицу мальчика. Казалось, что сердце сорвалось со своего обычного места и колотится теперь где-то в горле. Конечно выуживать снег из-за пазухи в перчатках дело непростое.К тому же он быстро тает. Поэтому , снимать перчатку с руки было уже бессмысленно. Но дочь банкира, как буд-то играла с ним. И дальнейшие прикосновения рукой , лишенной замшевой защиты- привело мальчика в состояние близкое к обмороку.
-Что с тобой, Дикки? -продолжала улыбаться девица - Ты покраснел, как девочка, в момент причастия. Я нравлюсь тебе?
Это был вопрос в лоб. От которого земля ушла из под ног. Дик отпустил ее руку и буркнув: До свидания!- быстро убежал прочь. Он бежал, подскальзываясь на мокром снегу и слышал вслед несмолкающий хохот девицы.
-Где ты был? - спросила мать, разворачивая его под светом лампы. Но в ответ она услышала только : Гулял по городу.
-Ужинать будешь?
-Нет, не хочу!
-Что за новости? И где же тебя накормили?
-Я просто не хочу, мама! Можно я пойду к себе в комнату?
-Ступай! Только обязательно повесь пальто для просушки!
Дик снял пальто и принялся вычищать остатки снега из карманов. В голове роились мысли и образы. Хохот девушки сводил с ума и странно тревожил. В эту ночь он долго не мог уснуть. Рассказывать тебе, что представлял двенадцатилетний подросток, я не буду. Ты сам лучше меня знаешь, что представляют мальчики, у которых нюх заточен на женские прелести, а изобретательности уже давно хватило, чтобы эти прелести лицезреть? Я видела эти маленькие предательские окошечки размером со спичечную головку на закрашенных стеклах в ванную комнату! Все ваши уловки стары, как мир! Она была рядом...такая теплая и светлая...волнующая и прекрасная. Стриженные волосы щекотали его лоб,а губы спрашивали ,как в немом кино: Я тебе нравлюсь?
-Да! Да!Да! -вскочил Дик, просыпаясь.
Утро было такое же снежное. Под окнами проехал кэб. В доме слышались разговоры. Попугай в клетке вылущивал семечки . Мир был наполнен звуками, но сознание упорно возвращало мальчика к Ее смеху. Ему не сиделось на месте. Он вскочил и, наспех набросив пальто и натягивая на ходу шапку и шарф, выбежал на улицу. Ноги сами несли к месту падения. Он нисколько не сомневался, что Она там. Мальчик плохо представлял себе картину встречи, но безумно хотел этого... С крыш домов по-прежнему свисали шапки снега, тротуар был покрыт мокрым пушистым настилом, редчайшей белизны...Все было таким же в точности, как и вчера, но девушки там не было. Это было так странно, как буд-то порванная пленка в синема. Пустое белое утро и начатая история..-но...без конца...
С тех пор прошло тридцать лет. Дик стал художником. Он прославился. Слава всегда находит талантливых людей, где бы они ни жили. Если не при жизни, то после нее - точно. Слава богу, Дик Вирольд стал известным портретистом при жизни. Особое место занимали женские портреты. Он много писал на заказ. Но в редкие минуты свободного творчества - бесконечно переписывал - один и тот же портрет...
Догадаться несложно...чей... Да, это была она, - непримиримая дочь банкира. Портрет мучил его, выводил из себя. Он, даже, чуть не изрезал его однажды - скальпелем. Но остановился, рыдая. "Я нравлюсь тебе?" - этого ... именно этого выражения глаз он никак не мог добиться в портрете! Этого восхитительного блеска и теплой глубины. "Бездарность! - злился он на себя, -Что ты можешь? Писать надменных английских аристократов, в статичных позах, - римских статуй. Где, хоть одно по - настоящему живое лицо? " . В один из таких вечеров, когда он терзал кистью холст, пытаясь добиться живых искорок в смеющихся глазах, в дверь позвонили. Вскоре прислуга доложила о приходе неизвестной леди, желающей заказать портрет. Дик Вирольд вышел к своей неожиданной гостье.
В кресле, возле камина, прямо держа спину, с надменным выражением лица сидела дама. Ему не нужно было стараться рассмотреть ее. Это была Она,- постаревшая, но все такая же прекрасная - дочь банкира.
-Простите, сэр, за мой поздний визит, я хотела бы сделать у Вас портрет. Вы принимаете заказы?
-Да, я принимаю заказы, пристально глядя ей в глаза, сказал Дик. Что бы вы хотели? В рост, сидя...ню...или только ваше прекрасное лицо?
-Для "ню" я не слишком молода, Вам не кажется? Нет, я хотела бы традиционный портрет.Возможно, позируя сидя в кресле.
-Нет проблем, дорогая...Кстати, Вы не представились!
-Элизабет Клио. Сколько раз он повторял про себя ее имя "Элизабет"! Он взрослел и даже старел, а Она все оставалась той же хохочущей Элизабет- двадцатидвухлетней дочкой банкира!
-Славно, если нет проблем, то мы можем обсудить цену и сроки.
-Вы можете забрать его завтра. Цену мне не хотелось бы обсуждать сейчас - сказал Дик.
-Завтра? Это шутка?
-Отнюдь...Я более, чем серьезен... И чтобы доказать, свою порядочность, откланяюсь Вам и сейчас же приступлю к портрету.
- А как же позирование?
-Не беспокойтесь! Это излишне! У меня прекрасная фотографическая память!
С этими словами он торопливо удалился в свою мастерскую. Элизабет в замешательстве вышла из его дома. На следующий день,к вечеру, она появилась в парадной. Прислуга доложила о ее приходе. Элизабет села в кресло и приготовилась ждать. Но долго ждать ей не пришлось. Из мастерской показался Дик Вирольд собственной персоной с достаточно громоздким портретом в руках. Портрет был накрыт светлой тканью.
Он установил его на мольберт и через мгновение рывком сдернул ткань. Элизабет ахнула и закрыла лицо руками. С холста на нее смотрела - постаревшая дочь банкира... Холодные, надменные глаза и жалкая гримаса - улыбки. Сходство было изумительным...
-Как! За такой короткий срок? Вы гений?! - взволнованно воскликнула она, приподнимаясь из кресла.
-Мне легко работалось, леди...Ведь Вы больше не смееетесь,- сказал он... чеканя каждое слово...
6.ты научишь меня всему...
Елена Свит
"...Ты моё маленькое чудо... может ты уже большая, но для меня ты будешь моим маленьким чудом.
интересно, какие ты видишь сны?
сколько сахара кладёшь в кофе... да и вообще, пьёшь ли ты его?
пьёшь ли ты его по утрам? или так же как я : Хоть целый день...
куришь ли ты Camel или Winston или Marlboro или ещё что то.. или не куришь.
Мне кажется, твоим тонким пальцам пошла бы зажатая сквозь них сигарета... *нежная моя..."
****
"...Ты мое большое чудо...
А я маленькая, да... Как ты догадался? Во мне всегда живет ребенок, лет пяти...
Девочка с "фостиками" .
У нее непослушные волосы и ей всегда очень больно, когда их расчесывают...
Поэтому она убегает от мамы и прячется за шкаф.... А когда ее там находят, обхватывает голову руками и кричит : ой, ой... Кузечка, помоги мне...!
Кузечка ей никогда не помогает. Ведь домовенок не существует на самом деле. Только в воображении девочки. ...
Я не пью кофе и не кладу в него сахар, и сигарет я тоже не курю... Разве маленьким можно курить?
У меня хорошая память и я помню, как появилась на свет...
Был жаркий июньский день. Маме хотелось купаться в реке. Она прекрасно плавала и была молодой и сильной...
Ей было всего лишь семнадцать... Но река оказалась сильнее и могла бы унести маму со мной туда, откуда никто никогла не возвращается...
Но в этот момент, я толкнула ее ножкой и судорога у мамы прошла...
Мама выплыла на берег и захотела увидеть меня побыстрее...
Так я появилась на свет на два месяца раньше срока...
Когда я бываю большой, я мечтаю...
О чем?
О том моменте, когда я смогу улететь ... мне очень нужно в небо... там есть моя Звезда и туда улетел мой воздушный шар...он был красный... он улетел, потому что ветер был сильный... а я - мальнькая...и не смогла удержать его...
Ты научишь меня всему...
Ты научишь меня курить...
Ты научишь меня быть взрослой и ответственной... правильно брать септ аккорд и не
плакать... когда тебя подолгу не будет дома...
А я научу тебя тому, что умею сама... находить Сириус в созвездии Большого Пса и висеть вниз головой на ветке дерева...
Пока земля не начнет уходить из под ног ...ну, то есть, головы, конечно))
Тогда нужно слезть и голова будет кружиться так, что ты будешь чувствовать себя, как в космосе...
Еще я научу тебя различать среди новорожденных котят мальчиков и девочек... И убегать с ними из дома, чтобы никто не смог утопить их...
Я научу тебя читать Arthur Hailey в подлиннике, потому что это легче, чем сказать
тебе, как ты нужен мне сейчас...
Я никогда не умру... потому что я не хочу умирать...
Я хочу жить вечно... Любить тебя и размешивать сахар в твоем кофе...
АВТОР 4
7.БОЛЬ
Валентина Майдурова 2
Что-то заставило меня повернуть голову направо. Ширма. Протянула руку, раздвинула цветные шторки. Там, на такой же деревянной подставке как и я лежала женщина. Было в ее облике что-то неживое.
– Наверное, умерла? – пронеслась мысль.
Тихонько позвала:
– Сестра! Сестра!
Подошла невысокого роста женщина в белом халате.
– Чего тебе? – наклонилась ко мне.
– Эта женщина, за ширмой, умерла? Или живая? – прошептала я.
Медсестра наклонилась к женщине и быстро выбежала из комнаты. Я успокоенно закрыла глаза. Короткий диалог утомил меня. С облегчением подумала:
– Ну, вот, успела. Успела еще одной душе помочь.
Опять раздвинула шторки ширмеы и дотронулась до соседки. Она была еще теплая, но уже начали цепенеть мышцы, не слышно было дыхания.
В это время в комнату вошли шесть мужчин. Трое в белых халатах, трое в зеленых. Они окружили женщину, о чем-то пошептались, и один из них сказал:
– Ну, что ж давайте попробуем, несите утюжки.
– Разряд! Еще разряд! Надо не так. Давай ты пробуй.
– Разряд! Еще разряд! Передай следующему!
– Разряд! Еще разряд!
– Она же умерла! Зачем они ее мучают? – с ужасом подумала я.
– Ну, что, потренировались? Хватит. Медсестра, откуда эта баба? Из Красногорки? Ладно, деревенская, никто ее искать и рассматривать не будет. Увозите.
Шесть пар рук выкатили деревянную подставку в коридор. Закрылись двери. Тишина. Боль. Невыносимая боль. В груди.
– Сестра! Сестра! – закричала я, но уже начала понимать, что может быть мне это только привиделось.
Подошла медсестра: – Что случилось? Больно? Сейчас сделаю укольчик.
– Нет! Нет! Куда увезли эту женщину, из Красногорки? Она умерла? Что с нею сделали практиканты?
Укол. Провал.
Утро. Открываю глаза. Лежу в той же комнате, но уже понимаю, что это больничная палата. Медсестра быстрыми движениями складывает бумаги на своем столе. Поправляет капельницы больных, лежащих вдоль стены.
Подзываю медсестру.
– Где вчерашняя больная?
– Ее перевели в другую палату. Не волнуйтесь. Спите. Вам необходим длительный отдых.
Укол. Провал.
Очнулась в другой палате. Пять кроватей. Я лежу на кровати. Рядом на табурете дочь, то ли дремлет, то ли сидя спит. Стоны. Храп. Вздохи. Ойканья.
– Где я? Что случилось? – зову дочь. – Лариса, а та женщина, умерла? Ты знаешь, ее убили практиканты. Ты скажи врачу.
– Нет, никто не умер. Ты бредила. В реанимации тебе было очень плохо. Тебя спасли. Сейчас ты в палате. Все хорошо.
Потом очень долго меня убеждал весь медицинский персонал отделения, что никто из Красногорки не умирал, это мне привиделось, когда меня реанимировали, что сейчас я вне опасности.
Боль потихоньку возвращалась. Болел правый бок. Жгло огнем область желудка. Мешали – трубка в носу, две с правого бока и три сверху, одна внизу.
– Как ежик. – подумала я. И от очередного укола опять провалилась в спасительное беспамятство.
Каждое пробуждение было праздником. У меня ничего не болело. Я лежала в одной и той же позе. Почти все время спала. Просыпалась от боли уходящей под кожу иглы. Рук не чувствовала от ежедневных шести-восьмичасовых капельниц. От бесконечных уколов они были в желто-фиолетовых разводах.
На седьмой-восьмой день почувствовала, что буду жить. Хотелось петь, улыбаться, шутить, появилась говорливость, любопытство и чувство сопереживания к боли других женщин.
У меня ничего не болело, но настораживала моя неподвижность и все увеличивающаяся слабость. Из ежика я превратилась в обычную больную с тремя трубками. Вот сняли нижнюю, остались две. Я попросила дочь проводить меня в туалет.
– Нет! Врач запретил тебе подниматься, – остановила дочь мои попытки встать с кровати. Но я упрямо пыталась встать и уговорила ее довести меня до туалетной комнаты.
Дойти - мы туда дошли, а там закружилась голова, и я, потеряв сознание, упала на оперированный бок. В палату меня еле довели, и больше я долго не пыталась вставать. Но меня начало мучить чувство голода. От желания что-нибудь съесть я буквально теряла сознание. На следующее утро при обходе выяснилось, что все восемь дней мне не добавляли в капельницы глюкозу: забыли. Я потеряла почти десять килограммов, и немудрено – не есть в общей сложности около десяти дней. Подключили глюкозу. Жить стало веселей.
Ночью в палату поселили женщину с приступом панкреатита. Юля ужом вертелась в кровати от боли, материлась вначале шепотом, затем вполголоса, а затем от ее матов проснулась вся в палат.
– В чем дело, Юля? Вызвать врача?
– Нет, курить хочу, а врач запретил. – нервно ответила она.
– Ну, если невтерпеж, выйди и покури.
– У меня нет сигарет! И никто уже не дает. Говорят, самим не хватает.
– Тогда потерпи до утра. Твои придут и принесут. Они же знают, что ты куришь?!
– У меня никого нет. Только квартирантка. Но она уехала на неделю.
– А ты брось курить.
– Заодно и материться. – присоединилась ко мне вторая соседка по палате, Раиса.
– Я столько раз бросала, – со вздохом ответила Юля. – Но это выше моих сил, да и работаю я в таком месте, где все матерятся, курят, выпивают.
– Так, с этой минуты ты не материшься и не куришь. Посмотри на себя. Красивая женщина, молодая, а рот откроешь и вся твоя прелесть исчезает. Сразу возникает неприязнь к тебе. Давай договоримся: ты не материшься, получаешь сигареты. Бросаешь курить – получаешь от нас подарок.
Юля - молодая женщина тридцати пяти лет с печальной судьбой. Крупная, высокая, она производила приятное впечатление. Милое лицо портило отсутствие зубов, постоянно небрежно накрашенные яркой помадой губы и очень короткая неаккуратная стрижка.
Юля рассказала, что почти до двадцати лет жила с отцом. Мать умерла. Она училась в техникуме, занималась спортом - толканием ядра. Отец умер внезапно. Техникум окончить не смогла. Бросила спорт. Пошла работать. Один мужчина, второй. Одна рюмка, вторая. Один прогул, второй. И покатилась Юлина жизнь, как перекати поле в ветреную погоду.
Перемежая свою речь витиеватыми матами, рассказала, что сейчас работает в троллейбусном парке кондуктором на первом маршруте. В больницу попала по пьяни: раздавили с подругой бутылочку под хороший шмат сала, а у нее сахарный диабет и панкреатит замучил. Попросила у меня дать взаймы три рубля, чтобы съездить домой за необходимыми гигиеническими принадлежностями. Одолжила и подумала: "Пропьет или вернется в норме?" Всю ночь ее не было. Вернулась лишь к утру. Трезвая.
Приподнимаюсь. Смотрю по сторонам. Справа лежит Аннушка. Законная так называемая "жена-рабыня". Они с мужем из Бендер. Уехали в Москву подзаработать денег. Повезло. Муж удачно занялся бизнесом. Стал олигархом. Ее скоро выпишут, и она с двумя малышами уедет к мужу в далекую Москву. Тяжелая операция позади, сложная жизнь впереди. Сколько еще выдержит эта девочка? Кухня, уборка, дети, грубость мужа, постоянные гости, бесконечное стояние у плиты и вместо благодарности:
- Корова, сегодня будут гости, неряха, наведи порядок в доме и приготовь хороший стол.
С жалостью думаю, что таково счастье большинства сельских девочек. Домработницы в золотой клетке.
Слева – Валентина. Большая умница. Живет с больной дочерью. Вся пенсия уходит на лечение дочери, которая лежит дома парализованная. За ней присмотреть некому. У самой приступ острого панкреатита. Прооперировали. Заплатить врачам не может. Нечем. Ей 76 год. Стоит на вещевом рынке, чтобы заработать дочери на лекарства. Мимо ее кровати проходят, как мимо пустого места. Процедуры – только по крайней необходимости. Нет подарков - нет ухода. Она работала ведущим инжинером на большом предприятии, коллектив ее уважал. Проводили на пенсию. И забыло о ней предприятие, а она забыла во-время умереть. Унизительные просьбы обезболить, унизительные слезы непреходящей боли, съедающие человеческий облик сильной в молодости женщины.
- Сжальтесь, сжальтесь и убейте ее или помогите. Не могу смотреть на эти слезы. Матерь Божия, укрой ее покрывалом своим. Хоть на минуту избавь ее от боли.
На восьмой день ее выписали. А кому она нужна?! Засыпаю.
– А-а-а! Не клюйте меня! Больно, больно! Скорее прогоните ворон, - выползаю из кошмарного сна. Все спят. Надо мной склонилось милое лицо дежурной медсестры:
– Сейчас сделаю укольчик. Все пройдет. – Провал. Утро.
Привезли бабулю с острым приступом холецистита. Успокоившись после обезболивающего,она заинтересовалась жизненно важной проблемой: сколько и кому платить?
– Определенной таксы нет, бабуля! Но хирургу до ста зеленых, за наркоз – двадцать, медсестрам – от пяти до пятнадцати. Можно – больше. Меньше тоже можно. Можно вообще не платить, но ...
Кто-то из больных подначил бабушку: – А Вы спросите у доктора?
В это время в палату вошла врач-нарколог и наивная бабуля адресовала ей свою головную боль: сколько и кому платить и как быть, если денег у нее нет.
Закатывая рукав рубашки, чтобы измерить бабушке давление, молоденькая врачиха не растерялась:
– Бабулечка, Законом республики определено, что медицина у нас бес-плат-ная. Но в том же Законе определено – нам зарплата, а вам пенсия. Вот и считайте.
Минутное молчание.
– Так, что же, деточка, мне домой идти, или еще полежать? Палата взорвалась смехом.
Бабулю увезли в операционную. К нам она вернулась из реанимации только на четвертые сутки и все волновалась, что у дочери не хватит "зеленых", чтобы заплатить за труды врачам и медсестрам:
– Это надо ж такую работу бесплатно делать, – сокрушалась старушка. Никогда в жизни не болевшая, не могла она поверить, что врачи не работают бесплатно, что у них есть зарплата и побольше, чем ее пенсия.
Нет! Врачи не требовали и не просили взяток. Но очень заботливо, по два-три раза за день, справлялись, как себя чувствует после наркоза больной, а получив мзду, тут же забывали о его существовании. И сам хирург напоминал, что в этот день именно он оперировал. Медперсонал объяснял, что они в карман к больному не лезут: все сегодня живут на копейки, но и мы люди и жить хотим «по-людски».
Врачей и медперсонал было жаль. Поэтому, даже при срочных операциях, а тем более при плановых, больные покупали все необходимые лекарства и больничные принадлежности для проведения операции и послеоперационного выхаживания за свои деньги. Кроме того, сами добровольно платили "зелеными" по определенной таксе врачам и медперсоналу, тем самым обеспечивая своим спасителям покупку иномарок и безбедное житье на нищенскую зарплату.
Пришла в себя от громкого плача.
– Это по мне дочь плачет?! Наверное, я умерла? – повернула голову, подвигала ногами, – Нет! Как будто жива и дочь вот рядом.
Напротив, горько плакала с причитаниями новенькая. Молоденькую женщину готовили к срочной операции: перекрут ножки кисты. Дома восьмимесячная дочь, сынуля девяти лет. Муж на дежурстве в охране Президента.Представительница современной молодежи у которой все схвачено, везде есть нужные люди.
– Не надо операции! Не надо операции! Не надо наркоз. Я кормлю доченьку.
Больная, успокойтесь. Муж прислал соседа- врача гинеколога. Он будет Вас оперировать. Наркоз щадящий, уже вызвали вашего знакомого нарколога Ивана Ивановича из гинекологии. Все свои, как Вы и просили. Через пару дней будете кормить дочку.
Укол. Желанная тишина. Последняя мысль перед провалом в сон: – Почему будет оперировать сосед, а не врач? Надо предупредить девочку, а то убьют, как ту из Красногорки.
Пришла в себя от стонов и слез, что нет ног, не чувствует их от талии. Помогите! А-а-а-! Помогите! Прибежала медсестра. Пришел врач с объяснением, что наркоз был частичным, что сейчас все пройдет. Истерика. Укол. Тишина.
Мы с дочерью договорились отблагодарить врачей и медперсонал только после твердой уверенности, что останусь еще пожить на этом свете. Выжила. Уже хожу. Завтра рентгеновский контрольный снимок. Йодную воду закупили.
– Все, девочки! Я пошла на первый этаж в рентгенкабинет. – Дочь меня сопровождала. Ничто не предвещало беды.
Ложусь на стол. Прикрыли резиновым ковриком. Набрали двадцатимиллиметровый шприц. Вставили шприц в канюлю.
Потемнело в глазах. Липкий страх пополз по телу. Стало холодно.
- Мне плохо. Уберите, все уберите, я ухожу! Спасите меня!
Темно. Провал. Позднее дочь рассказал, что внезапно из рентгенкабинета выбежала медсестра. Белая, как простыня.
– Какой телефон в хирургии? Телефон! Телефон! Звоните. Она уходит! – зачем-то схватила половую тряпку, лежащую перед дверьми и понесла в кабинет. Следом вбежала дочь и увидела, что медсестра пытается накрыть меня этой тряпкой. Отняла у нее тряпку, начала кричать. Вбежал врач из хирургии. Пощечины! Одна. Другая.
– Что Вас болит? Где плохо? Скажите, Говорите! Спокойно! Не волнуйтесь!
– Давление. Измерьте давление! Ого! Капельницу срочно. Внутривенно! Да, срочно же!!
– Откройте глаза! Вы меня видите? Темно? Успокойтесь. Сейчас включим свет. Спокойно.
– Как давление? Падает? Все! Возвращается. Сколько ввели йода? Десять кубиков? Попробуем снять на пленку(
– Снимок нечеткий. Нужно еще хотя бы пять кубиков! Валентина? Умница! Все хорошо. Не бойтесь, спокойно.
Проваливаюсь!
– Все! Прекратите! Повторяем снимок. Видно ясно?
- Нормально.
- Перекладываем на каталку. Поехали.
По дороге пришла полностью в сознание.
– Что это было?
Дочь смеется и плачет.
– Все позади. Просто ты испугалась. Бедные врачи. Они не бегали. Они летали с первого этажа на третий - с хирургии в рентгенкабинет и обратно.
Ночью, лежа без сна в ожидании очередного обезболивающего – думала.
– Мне не жаль тех денег, что отдала медперсоналу, подарившему мне в очередной раз жизнь. Но почему, почему их приучили унижаться ради этих дополнительных рублей? Почему за достойную работу не платить достойную зарплату? И опять текли слезы бессилия и озлобленности на тех, кого выбираем в надежде на лучшее, а получаем … как всегда.
Как-то в доверительном разговоре министр образования сказала:
– Знаешь, Валя, была допущена большая ошибка, которую сегодня невозможно исправить. Нищенской зарплатой мы приучили учителей, врачей, весь пласт чиновников к дармовым деньгам. И сегодня, какой бы высокой ни была зарплата, взятка будет слаще.
Домой меня выписали не на второй день после рентгена, как обычно предусматривалось лечением, а лишь через неделю после злополучного рентгена. Оставшиеся дни всей палатой, с добавлением смешных и грустных деталей, обсуждали мое приключение в рентгенкабинете.
За время, проведенное в больнице, палата сталамоим домом. И было немного жаль остающихся женщин, врачей и медперсонал, ставших родными.
И осталась боль за них – обвиняемых и без вины виноватых, унижающихся за рубль и оскорбляемых этим рублем.
8.Легенда о заварном чайнике
Валентина Майдурова 2
Сильные руки гончара мяли глину, скручивали из нее глиняный жгут, который он быстрым движением укладывал на гончарный круг. От легкого прикосновения пальцев глиняный жгут вытягивался вверх, формируя крутобокое тулово, сужающееся в стройную горловину очередного горшка.
Много замечательных горшков и сосудов смастерили руки мастера. Были здесь огромные горшки оранжевого цвета с крышками, в которых томили хозяйки куски мяса с крупами, были поменьше, для запаривания трав и кореньев, выгоняющих жар и боль из тела, много совсем маленьких горшочков, из которых удобно было пить лечебные горячие напитки.
Своими лучшими изделиями считал мастер высокие сосуды, покрытые тонкими и причудливыми жгутиками и отростками, украшенные глиняными головами животных и узорами трав, нанесенных лощилом. Круглые и квадратные дырки и россыпь мелких удлиненных дырочек украшали отдельные экземпляры необычных изделий. Обжигая их в сильнокоптящем пламени и медленно остужая без доступа воздуха, мастер придавал своим сосудам загадочный черный блеск. В этих сосудах не готовили хозяйки. Великолепные творения гончара, выставленные на полках, украшали жилища. Иногда хозяйки хранили в них пучки засушенных трав, полевых цветов и стеблей лекарственных растений.
Сидя за очередным изделием, задумался гончар. Его усталые руки безвольно лежали на коленях. Глина на руках начала сохнуть и трескаться, придавая им вид такыров в пустыне. Много нужных вещей сделали его руки, но так и не смог он придумать удобный горшок для своей старенькой матери. Вот опять вчера, наливая ему горячий напиток, не смогла удержать крутобокий горшок, полный кипятка, и обожгла себе руки.
Незаметно уснул мастер за гончарным кругом, и приснился ему удивительный сон. Самые красивые сосуды украшал мастер отростками и дырками разной величины и формы. А во сне те отростки ожили. Извиваясь змеями и переплетаясь хвостами, полумесяцем висели они над удивительной формы горшочками, на других гибким прутиком охватывали бока горшочков, на третьих, подбоченясь, держали калачиком глиняную руку или лапку, а то и вовсе юркой ящеркой припадали к его боковине.
Старенькая мать трогала эти отростки, и они не обжигали ее руки как горячие боковины простых горшков, но кипяток по-прежнему проливался на стол. И осенила мысль заботливого сына. Проткнул он дырку в боковине горшочка, прикрепил к ней отросток и в нем тоже проделал дырку. Вытянул свободный кончик отростка, и появился носик, а сам отросток изогнулся, как девушка в танце. Красивым узором покрыл необычный горшочек гончар. И проснулся.
Не покладая рук, всю ночь и день трудился мастер. Умелые руки привычно мяли глину, на гончарном круге из глиняных жгутов появлялись необычные горшочки с отростками, которые не обжигали руки и позволяли лить горячий напиток, не расплескивая его на стол. Любовно украсил мастер свои изделия узором из трав и цветов, волнистых линий и кружочков. После обжига долго томил в печи.
В истории гончарного дела не оставил своего имени мастер. Не о славе будущей он думал. Матери своей преподнес бесценный подарок, сделанный с заботой и великой любовью.
Примечания:
Лощило – гладкий камешек, которым на непросохшие стенки изделия наносится рисунок;
Томление – прием, при котором обожженное изделие медленно остывает в печи без доступа воздуха.
АВТОР 5
9.Дурочка
Ольга Савва
Расстроившаяся Москва давила шумом и вселяла неуверенность. Пульсирующий и накатывающийся волнами гул, исчезающий лишь к вечеру, создавал дискомфорт. Выбравшись на воздух, я побрёл в сторону древнего города и оказался возле православного храма недалеко от Красной площади.
Вдруг из церкви что-то выбежало, выкатилось, поднялось на ноги, заковыляло смешно и нелепо. Вечерние сумерки скрывали лицо убегавшего. Следом выскочил хорошо одетый господин с двумя телохранителями. Размахивая "зелёной" купюрой, он что-то кричал. Оглянувшись на крик, существо перекрестилось и отрывисто пробормотало: «Изыди… метла… Кровь… расплата…» Но, заметив приближающихся охранников, пустилось наутёк.
В сердце ёкнуло, и память выдала эпизод далекого детства.
… Мелькая загорелыми ногами, босоногое создание мчится вдоль берега реки. Сквозь изношенную материю просвечивает тело еще не женщины, но уже и не подростка. Блуждающий взгляд и неестественно застывшая улыбка. Руки судорожно сжимают несуразную папку с пожелтевшими бумажными листами.
Деревенскую дурочку Грасю знали многие селяне и давно привыкли к её внезапным появлениям. Но у местной ребятни, в том числе и у меня, дурочка вызывала нездоровый интерес. Завидев её, мы начинали улюлюкать, свистеть, а могли запустить камнем. Девчонка испуганно шарахалась и неслась быстрой лошадью.
Семнадцать лет назад младенца подбросили на порог избы, где жила вечно пьяная тётя Дуся. А та, находившись в очередной раз под мухой, плохо соображала, когда решила выключить громко орущее радио. Выйдя за порог, увидела небольшой свёрток, из которого доносился детский плач.
Освободив тонкое тельце от тряпья, Евдокия вмиг протрезвела: на нее смотрели большие, недетские глаза; длинные тонкие руки беспокойно искали, за что бы ухватиться; маленькое тельце, изъеденное потницей, вызвало отвращение. Скрипя зубами, тётка нашла эмалированный тазик, кое-как помыла найдёныша и, выпросив молоко у соседки, накормила.
Так и остался ребёнок у Евдокии. Росла девчонка, как сорная трава. Небольшая бурная речушка, синевшие вдали горы и лес стали пристанищем для одинокой души. Внешне Грася смахивала на мустанга с дрожащими от нетерпения губами, беспокойно переступающими ногами. Отрывистые звуки, нечленораздельные словосочетания и «плавающие» глаза лишь подчёркивали физический изъян.
Шальным именем окрестил девчонку проезжавший через село кузнец и остановившийся у дома Евдокии напоить коня. Мужик испугался, когда из-за колодца в истрёпанном платье выпрыгнуло деревенское «чудо». Он даже крякнул от неожиданности: «Чёрт тебя дери! На, вот, девка, чо ли?! Не краля, а грася кака-то…» Чудо пронеслось мимо, а вышедшая из хаты хозяйка загоготала, заметив, что кузнец попал в точку.
Насмешка судьбы, злой ли рок выплеснули на свет божий «творение»? Никто и не задавался вопросом «почему», но раздражался при виде не такой как все. Её внешность, резкие движения, мычание и отрывочные, вместо нормального смеха, «гы-гы-гы» отвергались, а поведение осуждалось.
А как же иначе? Непонятно, необъяснимо! Вот скажите, как больная на голову относится к смерти? В доме горе: слёзы, скорбь, отчаяние – не каждый день родного хоронишь. А эта полоумная ходит промеж людей, бормочет под нос, улыбается, да раздает направо-налево по старому грязному листочку - на память, мол!
И лишь однажды, на похоронах матери Пашки, дурочка подошла к ревущему пацану и с удивлением провела ладошкой по его щеке. Сунула палец в рот, пробуя жидкость на вкус, замычала что-то, но, взглянув в Пашкины глаза, спрятала улыбку.
Девчонка любила купаться, плавала она хорошо и подолгу. Со стороны казалось: будто небольшая по размерам диковинная рыба резвится в воде. Заплывала далеко, но, спохватившись, возвращалась обратно. Происходило это скорее интуитивно, чем осознанно. Внутренние силы, заложенные природой, выражались в огромном зверином чутье, которое никогда не подводило. Само провидение помогало выпутываться из множества преследующих хитросплетений.
Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба Граси, если не один случай...
Весна с яркими солнечными днями, таянием снега, весёлой капелью и разбегающимися ручейками пришла в деревню. Вот и лёд на реке тронулся…
Героическое время для местной ребятни. Притягивали сталкивающиеся льдины. Успеть заскочить на одну из них до крошения, да с замирающим сердцем проехаться – было пределом мечты и подвига.
Отчаяние вконец одолело и до того безрассудного Пашку, подошедшего к берегу и показывающего всем своим видом: мол, плёвое дело! Облюбовав одну из льдин, он прыгнул, но промахнулся и попал меж льдин.
Дальше всё происходило, как в кино: мелькали кадры…
Стою, как вкопанный: не шевелятся ни руки, ни ноги. Чувствую, как глаза округляются, кричать нет сил – не могу даже губы разжать! Зато Пашка отчаянно сопротивляется.
- Мама-а-а-а, мамочка-а-а… - кричит он. – По-о-мог… - Бульк! И уходит под воду.
- Родим-а-а-я! – сотрясает воздух, выныривая на поверхность. – А-а-а-а! – захлебывается и… вновь - вниз.
На берегу появляется Грася в не по размеру и виды видавшем пальто. Встревожена, на лице отсутствует прежняя улыбка. Вдруг… она начинает бегать курицей-наседкой и «квохтать». Бросается в воду. В воде происходит что-то непонятное: раздаются звериные рыки Граси, и отдельные рыдания Пашки.
Баба Нюра, шедшая от реки с коромыслом, роняет в испуге вёдра, вопит, что есть силы: «Ой, люди добры-ы-ы… Дурочка Пашку топи-и-и-т! Ой, мама, родненька-а-а, чож она твори-и-и-т…» Громкие причитания женщины взбудоражили деревню.
Народ – к реке! На берегу лежит скрюченный Пашка. Рядом я. Меня глушат слёзы… Шумит вода… И ни души вокруг…
10.Апломбированная
Ольга Савва
Прямая спина и выворотность стоп смущали многих, только не Лёлю. Вышагивая третьпозиционно, девчонка не обращала внимания на зевак. Она «дружила» с высокоподнятой головой и… носилась с апломбом: главное - постановка корпуса! Мама отдала дочь в хореографическую студию, когда та еще детский сад посещала.
У шестилетнего ребенка, выдержавшего испытания ритмикой, пластикой, прошедшего проверку музыкальным слухом и гибкостью, со временем выросли крылья. Девочка не просто танцевала, она парила. Одноклассники её уважали – балерина всё же! Во дворе считали воображалой. А воображать она умела: то перелётной птицею представится, то ланью «обернётся» и… танцует, танцует с упоением.
В девчачьем понимании жизнь не только играла, но кружила, задавая темпоритм домисольным чувствам, да так, что эмоции били через край. Лёлька пыталась изо всех сил приблизиться к равновесию, но ребячество как духовный пограничный пост не могло отказать в пропуске через себя ярким краскам и движениям.
«Балерину отличает стремительная и лёгкая походка… - любила повторять Светлана Доржаевна. А уж её походке, изящным и мягким па мог позавидовать любой.
- Для танцовщицы важно равновесие. Держать aplomb!» И Лелька старалась изо всех сил. Она безоговорочно подражала своему хореографу, разве что в рот не заглядывала. Казалось, что в мире кроме балета и её восхитительной наставницы ничего и никого нет.
Взгляды юной балерины разделяли не все: некоторые испытывали неприязнь. Что за блажь поселилась в голове у девчонки: мнит себя - ни меньше ни больше - Майей Плисецкой?! И если сверстников ещё можно понять, то взрослых – ну никак!
Ведь никто из них не считал потери, сотканные из пота, слёз и даже крови.
Да, батманы, гранд- и деми плие вырабатывают силу и эластичность мышц. Но сколько времени пройдёт, чтобы мышцы эти заиграли?! Или руки… Попробуй не закругли или не удлини их правильно – получишь звонкий шлепок от педагога. Да ещё за корпусом и наклоном головы уследить надо. Ох, и мучения! И это полбеды. Девчонки пока научились подниматься на полупальцах, совсем измаялись. Хотя Лёльке нравились релевэ. С нетерпением ждала, когда получит новую пару пуантов, нежно прикоснется к атласному покрову, вздрогнет от счастья и… опробует их.
Своими переживаниями девочка делилась с Надюшкой-подружкой и родителями.
- Какая же ты, вооще-е-е… - то ли с восхищением, то ли с завистью присвистывала Надюшка.
- И какая же я, какая? - тормошила, смеясь, подругу.
- М-м-м… Апломбированная!
- Ну и словечко! – расстраивалась Лёлька.
- Видишь ли, дочь, - хитро улыбался отец, - апломб не так уж и плох. Тренирует организм, помогает общей устойчивости. Вот, поди, удержись на одной ноге!
- На двух, конечно, проще… И стоять удобно... - кивала она в ответ.
- Правда, устойчивость не всегда хороша. Нет движения – нет развития. Застой какой-то!
- ?
- А вот та нога, которая в воздухе, предполагает шаг... Шаг вперед!
Опять же, сумеешь сохранить равновесие на одной ноге, на двух - точно удержишься!
- А жизнь-то хитрюга… Хрясь, и… подножку поставит! – сомневалась Лёлька.
- Да… Если «хрясь», то и две ноги не спасут!
Какой же мудрый этот папа! Все объяснит, разложит по полочкам. После таких разговорчиков в душе плескалась гармония.
Все в этой жизни представлено балетом: сначала к станку «привязан» - не отойти, и только после многочисленных трудов, вывернувших наизнанку организм, позволительно выйти на середину зала. И без апломба здесь не обойтись!
«Станком» у Лёльки оказалось детство, а «серединой зала» - вся последующая, щедрая на сюрпризы и экзерсисы судьба. Папа, смехом называвший дочь лягушкой-путешественницей, после печальных событий в её уже взрослой жизни, сказал, как подытожил: лягушка-то лягушка, но скорее та, что в борьбе за выживание превратила жидкую сметану в масло.
Но однажды апломб не стал панацеей. Не избавил от боли и отчаяния и выученный на зубок порт де брас. Именно тогда до Лёли дошло, что значит, согнуться в три погибели.
***
- Через шесть месяцев выяснится: нормальным будет ребёнок или идиотом?! – «хлестнула» заведующая детским отделением областной больницы. Брошенное в спину раздражение не сбило с ног: оно будто натолкнулось на преграду, а, ударившись, рассыпалось мелкими иголками.
- Вот блаженная, всё ей нипочем! – не успокаивалась докторша.
Подписав бумажки «отказника», Лёлька сняла с врачей ответственность, взвалив её на свои хрупкие плечи, и вышла из больницы с сияющим лицом, бережно держа драгоценный конвертик со сладко посапывающим малышом. Она знала: злые слова для острастки, высшие силы хранят её.
Все случилось в одночасье, хотя Лёльке казалось тогда, что невероятная, неимоверно долгая чёрная полоса никогда не закончится. Она готовилась стать мамой. Роды были неблагополучными, операция длилась более трёх часов. На свет появился мальчик-богатырь весом почти в четыре килограмма. В общую палату женщину перевели на четвёртый день, а ранним утром следующего к роженицам зашёл врач и сообщил Лёльке: ребёнок нездоровый, без свойственных новорождённым рефлексов и с нулевым иммунитетом. Мало того, глаза у малыша с «эффектом заходящего солнца», а физиологическая желтушка не исчезает.
А за окном весенним половодьем шумели родственники, радуясь рождению внука, сына и брата. Бабушка и двое дедушек (все Петровичи) бурно обсуждали имя ребёнка. Отец мужа, дурачась, кричал, чтобы Лёлька сжалилась над стариками и назвала бы внука Петей. Муж светился счастьем – сын! – махал цветами и прыгал. И только бледная и остолбеневшая Лёлька ничего не слышала и не видела сквозь мокрую завесу слёз, в которой растворялись родные и любимые лица.
Как-то, после перевязочных процедур, женщина зашла в гигиеническую комнату, где и дала волю чувствам. Она сосредоточенно молчала, пока звенящая пустота не заполнила пространство до отказа, не стала раздирать и обжигать внутренности – до чего же горько! От высохших слёз лицо онемело. Горло осипло от тревог и боли - кричать не могла. И обессилившим, одиноким щенком она заскулила.
Внезапное прикосновение не испугало. Прикосновение не человеческой плоти, а невесомой, почти воздушной энергии. Пустота наполнилась светом. Ярким, но не режущим глаза. Безмолвность прокралась мягкой и успокаивающей мелодией. Лёлька почувствовала себя маленькой, заблудившейся в лесу девочкой. Пришло и ощущение: она не одна в этом огромном, бескрайнем мире. Есть недоступное разуму НАЧАЛО, стремящееся успокоить, приласкать, пожалеть, помочь. Помочь нуждающейся одинокой душе, открытой нараспашку.
Откровение заглушило волнение и успокоило. Лёлька, вернувшись в палату, забылась глубоким сном, в котором увидела залитую солнцем комнату с лёгким занавесом, растревоженным летним ветерком. Сама Лёлька, смеющаяся и выглядывающая из окна. Взгляд упал на выступающую часть оконного проёма, где на одном из кирпичей было нацарапано имя «Никита». Её смеху вторил кто-то невидимый, но такой же живой, нежный, и от этого почему-то хотелось рыдать. Но он не давал огорчаться и даже кричал на неё.
Очнулась она от детского плача – по палатам начали развозить новорождённых. С этого дня спокойствие и уверенность не покидали женщину. Она знала, как назовет сына, и верила, верила безгранично. Вера не иссякла даже тогда, когда из роддома они «загремели» в больницу. И после двухмесячных мытарств победили-таки болезнь!
Готовя четырёхлетнего сына к Таинству Крещения, Лёля пришла в храм немного взволнованной. Она ожидала чего угодно, но нашла удивление. Как оказалось, сын родился в один день с преподобным Никитой, столпником Переславльским. На вопрос совершавшего Таинство священника - отца Иннокентия, заглядывала ли она в церковный календарь имён, лишь отрицательно мотнула головой. После посещения храма появились окрылённость, задумчивость и понимание - жизнь не сплошное фуэте. Когда-то и остановиться нужно.
АВТОР 6
11.Отвяжи от причала мечту...
Ирина Кочеткова
Они сидели на пирсе, болтая ногами в воздухе. Вода плескалась в полуметре от босых ног. Невдалеке томились яхты. Утренние прогулки были завершены, а вечерние ещё не начались. Паруса были спущены, голые мачты пронзали прозрачный воздух, целя, словно шпилями, в самое небо. Ни облачка, редкостная погода для Прибалтики – штиль…
Она смотрела на линию горизонта, ей было спокойно и хорошо. А он... он был наэлектризован и вибрировал так, что казалось пирс ходит ходуном. Почему он так напряжен? Ведь любовь – это свобода, как он не понимает! Ему нужны гарантии. Какие могут быть гарантии у парусника, стремящегося вдаль?! Только лишь простор, шум ветра и вода за кормой – всё, никаких гарантий! Красота и гарантии – несовместимые вещи.
- Я хочу быть с тобой и днем и ночью. Я хочу засыпать с тобой и просыпаться с тобой. Я хочу тебя всю! – говорил он, словно в бреду.
- Ты хочешь насадить бабочку на булавку, - устало произнесла она.
- Какую бабочку?
- Ты хочешь удерживать парусник у причала, - как же он поплывет?
- О чем ты? Я говорю о любви к тебе!
- Нет. Ты боишься любви и требуешь меня в свою собственность.
- Не говори ерунду. Какую собственность? Ты хочешь вечно быть любовницей?! Разведись с мужем, я сразу на тебе женюсь, и все будет хорошо.
- А сейчас плохо?
- Сейчас ты не моя.
- Я люблю тебя, как никого никогда не любила, чего же тебе ещё?
- Ты с ним, ты приходишь не в мой дом, меня это мучает.
- Ты говоришь о моем теле? - она положила голову ему на плечо, – мое тело любит тебя каждой своей черточкой и каждой складочкой, а о душе и говорить нечего. Впрочем, не знаю, в чем разница.
- Я не успокоюсь, пока ты не станешь моей. Хочешь, я сам поговорю с твоим мужем?!
- Зачем?
- Чтобы он отпустил тебя, отдал тебя мне.
- Боже мой, я чувствую себя куском мяса на базаре...
Он вздрогнул. Притянул её за плечи.
- Ты моя бабочка, и мой парусник… моя мечта!
- А ты мне предлагаешь набор: пчела, моторная лодка, быт. – Она высвободилась из его объятий. - «Отвяжи от причала мечту, её норову претит узда….»
- Это из стихотворения?
- Да.
- Кто сочинил? – рассеянно спросил он.
- Я. – Она поправила сбившиеся волосы. Он с интересом посмотрел на неё, произнес:
- Скажи это своему мужу.
- Мой муж - это и есть моторная лодка… я там пчела.. и связывает нас быт. А у нас с тобой море!! Ветер! Свобода!
- Свобода, это когда любой может взять парусник на прокат?
Она резко отодвинулась, словно напоролось на что-то гадкое. Встала. Подняла с пирса босоножки.
- Ты куда?
- Хочу побыть одна.
- «А он мятежный ищет бури, как будто в буре есть покой», - кривыми губами выговорил он.
- Не бури… свободы.
- Какой к чертям собачим свободы может хотеть женщина?! – почти вскричал он.
- Тю-ю! – она отошла ещё на пару шагов. Начал подниматься ветер. Вот и все. Штиль кончился. Вода покрылась колючей рябью, словно ей стало холодно и нервозно.
- Стой! – он вскочил на ноги, одним прыжком сократил разделяющее их расстояние. – Не злись! Да, я собственник. Но я хочу быть с тобой. Я готов быть твоим, стоять у причала и ждать.
Она встряхнула волосами, взмахнула в сердцах рукой и проговорила по слогам:
- Не-на-до-на–при-ча-ле!!! Поплыли в море! Оторви ты ноги, - бабочки не боятся упасть в море, парусники не боятся улететь в небо, почему ты боишься?!
- Чего я боюсь, чего? Я не понимаю, о чем ты? – он почти кричал. Ветер начинал усиливаться, всплески волн бились о сваи причала. Ещё немного и начнет заливать сам пирс.
- Да… не понимаешь.. – она, не обувшись, повернулась и пошла по дощатому настилу к берегу.
- Бабочки, парусники….бред это все. Детские игры! Просто нам надо быть вместе. Нам же было хорошо!...- кричал он вслед.
- Было. – Прошептала она, не оборачиваясь…
12.Эксперимент
Ирина Кочеткова
Психотерапевт Леопольд Копейкин сидел в позе лотоса на коврике перед окном в своём кабинете. День с утра не задался, клиентов как корова языком слизала. Один заболел, второй задерживался на работе…. За окном шуршал навязчивый серый дождь, Леопольду было скучно. Он привстал, перебрался на стул на колёсиках, машинально положил в рот карандаш и принялся его катать языком из угла в угол рта. Невротики, травматики, параноики, - тоска зелёная. Ненавидят мужей, жен и детей, изменяют и мучаются угрызениями совести, не могут изменить и мучаются фрустрациями, ищут смысл жизни, вместо того, чтобы начать просто жить, э-эх! Ну хоть бы один чем-нибудь удивил, хоть бы нашёлся клиент с выдумкой, с нарушениями какими-нибудь нестандартными. А то сидишь тут, как....
В дверь постучали, и тут же в кабинет просунулась голова незнакомого мужчины, с мокрыми волосами, в сером драповом пальто с тростью. На вид ему было лет 50, может немногим меньше, глаза добрые, усталые, спина немного сутулая; он вошёл, неслышно, словно на цыпочках.
- Вы... - протянул Леопольд Копейкин..
- Добрый день! Я не по записи, но ваша секретарша пустила меня, сказала вы не заняты?! - в его голосе слышался вопрос, и Леопольд утвердительно кивнул.
- Прошу вас, проходите! – сказал он, вынимая изо рта карандаш.
- Не уделите ли мне полчаса? - спросил посетитель
- Как и любому клиенту - час. Я в вашем распоряжении. Чем могу помочь?
- Я, видите ли... - клиент замолчал, озираясь. Словно ему было неуютно, или он что-то потерял. Он посмотрел по сторонам, немного нагнулся, заглянув под стол. То ли брюки мои рассматривает, подумал психотерапевт, то ли проверяет, не спрятался ли кто под столом. Леопольд за компанию тоже поглядел под стол, затем отодвинул рукой шторы, как бы удостоверяясь, что никто не подслушивает. Мужчина улыбнулся. - Я просто хотел убедиться, что наша беседа не будет записана.
"Ещё один параноик" - грустно подумал Леопольд, вслух же любезно ответил, -
- как скажете, уважаемый.. как вас можно называть?
- А-а! простите, я не представился.. меня зовут Олег Гвоздев. Олег Леопольдович, - произнёс посетитель, усаживаясь в кресло напротив психотерапевта.
Леопольд чуть не поперхнулся, - два Леопольда на один кабинет - это что-то новенькое. Может, будет интересно.
- Так я слушаю вас!
- Понимаете,.... моя жена мне не изменяет! - с досадой сказал Олег Леопольдович.
- Простите, не понял...
- Моя жена мне не изменяет, - словно старику - с удовольствием, с чёткой артикуляцией повторил посетитель.
- Боюсь, я ослышался.
- Моя жена… - в третий раз начал было Олег Леопольдович…
- …Вам НЕ изменяет! я правильно понял? - спросил психотерапевт.
- Да, наконец-то вы поняли! - обрадовался клиент, - именно так!
- И что здесь такого? что вас в этом волнует?
Посетитель устало улыбнулся, вздохнул, добрыми глазами обогрел Леопольда Копейкина.
- Вы меня видите? - спросил он.
- То есть? ну ясно, я вас прекрасно вижу.
- Нос мой картошкой видите? Брови кустистые, животик, плешь на голове, сутулая спина. Мне 52 года! - горестно закончил посетитель.
- Да ну! Я думал, вам меньше. А к чему вы это, собственно?
- Моя жена меня не видит!!!
- Она слепая?.. что-то со зрением?
- Нет! - засмеялся Олег Леопольдович, - у неё прекрасное зрение. Она абсолютно здоровая, красивая женщина, - красавица!!! Ей 35 лет, она стройная, смуглая брюнетка, добрая и верная супруга.
- Вы считаете, это какая-то патология? - начиная терять терпение, спросил врач. - Что такого странного в том, что она вам не изменяет?
- Понимаете, я думаю…мне кажется, что я её обкрадываю, что она со мной пропадает. Её красота, её ум… я не достоин всего этого. И тем не мене уже 2 года она дарит мне себя абсолютно безвозмездно.. ничего не просит взамен, ничем не возмущается, ничего не требует...ничего не запрещает..
- Кому из вас нужна помощь, я пытаюсь понять - пробормотал Леопольд Копейкин...
Посетитель улыбнулся.
- Я работаю в морге..
- Что?
- Я патологоанатом. У меня мрачная работа, мрачный нрав. Я редко радую её цветами, прогулками, посиделками в кафе.. а она меня любит. Я не могу этого понять!...- он горестно вздохнул. - Если бы к примеру она была вашей женой, тогда другое дело. Вы молодой, видный мужчина, и профессия у вас хорошая, и внешность.. Скажите, - внезапно подался вперёд посетитель - ведь вы были женаты?
- Да, я в разводе - машинально ответил Леопольд Копейкин и сам себе удивился.
- Вот так всегда! - с сожалением воскликнул посетитель. - Вы в разводе, а такая красавица живёт со мной.
- Не понял, какая связь?
- Вы хотели бы вернуть свою жену?
- Что?...- Психотерапевт округлил глаза - какое это имеет отношение..
- Вы ведь до сих пор живёте один. Может вам следовало бы соединиться с женой. Вдруг она по вам скучает?
- Послушайте! - начал раздражаться Леопольд Копейкин - Мы не о моих проблемах сейчас говорим, а о ваших.
- Ну, это ещё неизвестно, - таинственно произнёс посетитель.
- Олег Леопольдович! Не могли бы вы конкретно объяснить, какую помощь вы хотели бы получить от меня?
- Если бы вы её увидели, скажите, ваше сердце вздрогнуло бы от волнения? - Врач начал наливаться багрянцем, а Олег продолжал.. - А её сердце, как вы считаете? Она ведь любила вас, очень любила. А вы её обижали… Как по-вашему, сможет женщина поверить мужчине во второй раз? Полюбить ещё раз, вопреки всему?
Психотерапевт хотел было что-то сказать, но только издал невнятное бормотание. Принёс черт этого Леопольдовича, - несёт всякий бред...
- Не расстраивайтесь! - отечески произнёс посетитель, - вы ведь врач. Человек науки. Экспериментальные поиски истины - это то, чем живёт наука, не так ли?
- О чём это вы? - устало спросил Копейкин.
- Вы верите в эксперимент? - Олег Леопольдович замялся.. - Я пришёл, дабы облегчить душу, а для этого мне нужны вещественные доказательства - эксперимент. Вы согласны помочь мне ?
- Не могли бы вы изъясняться понятнее, уважаемый Олег Леопольдович?! - Копейкин опять машинально принялся грызть карандаш. Его терпение подходило к концу.
- Это займёт несколько минут. Зато я узнаю всё, что хотел, что мучает меня уже несколько лет. Поймите, может это не совсем этично, но мне надо не только верить, но и проверить воочию, что жена меня любит. Поэтому.... - у посетителя зазвонил мобильник. - Алло! да, дорогая, я здесь, заходи!.. - он спрятал телефон в карман пальто.. - Поэтому я пригласил её сюда. К вам..
- Что-о?.. - но Леопольд Копейкин не успел выразить свой протест, как в кабинет вошла красивая высокая женщина, с чёрными длинными волосами, в зелёном приталенном пальто. Леопольд Копейкин онемел, застыл, кровь почему-то стала отливать от лица ему в ноги, он побледнел..
- Дорогая, познакомься, это психотерапевт, Леопольд Копейкин! - Олег Гвоздев пристрастно вглядывался в лицо любимой жены, пытаясь уловить в нём тревогу, волнение, тень трепетной нежности, любви, тоски.. но нет.. она мельком глянула на психотерапевта, улыбнулась, произнесла, - здравствуйте, - затем медленно подошла к мужу, обняла его за плечи, и прошептала ему на ухо: "Глупый, ты всё-таки провёл свой эксперимент!... Пошли домой, я соскучилась".
Её волосы щекотали его щёку. Он млел от радости, гордости и любви. Они оба - как сонные - вышли из кабинета, не попрощавшись, не заперев за собой дверь.
Леопольд Копейкин остался стоять около своего стола, с карандашом во рту. Он не мог сдвинуться с места. Эксперимент "знакомство" был успешно проведён.
Он только что познакомился со своей бывшей женой. Она была прекрасна. Она была счастлива. Она любила своего Леопольдовича из морга, - это было видно невооруженным глазом. Эксперимент удался. Только почему-то у Копейкина защемило в груди, и внезапно стало жаль себя, жаль потерянного и упущенного, просмотренного счастья. Он опустился на стул, вынул изо рта карандаш, и прильнул к окну, на котором сентябрь размазывал слёзы осеннего разлива.... …Гвоздевы шли рядом, касаясь друг друга, посмеиваясь, держась за руки, как дети…
Копейкин проглотил ком, подступивший к горлу, и вновь, как голодный, принялся грызть карандаш....
АВТОР 7
13.Полярные Робинзоны
Феликс Цыганенко
Если взглянуть на карту арктического бассейна, то между Шпицбергеном и Землёй Франца-Иосифа маленькая точка в Северном Ледовитом океане и будет островом Виктория. Размеры покрытого ледяным куполом участка земли всего-то 5х2,5 километра. Судно-снабженец «Юта Бондаровская» осторожно пробиралось к нему среди плавающих айсбергов, в пелене туманной мглы и снежного кружева. Состояние первооткрывателей преследовало экипаж, когда неожиданно возникли очертания берега. Земля хоть и круглая, а было такое ощущение, что за этим островком конец света, пустота и бесконечность Вселенной.
Конечно, мы знали, что тут обитают люди, для них и доставили снабжение, но когда полярные Робинзоны в тулупах, телогрейках и солдатских бушлатах высыпали на берег, это было как чудо!
- Каким ветром занесло их на ледяной пятачок с оптимистичным названием «Виктория»?! – с деланным удивлением произнес на ходовом мостике старпом Игорь Карый.
- А может это добровольные отшельники, желающие отсидеться на острове и пережить экономические «реформы»? – предположил радист Володя Михайловенко.
- А что? Есть в этом резон, - согласился старпом, - за свет и жильё не платят, а главное – питание бесплатное! Картошку, лук, капусту, консервы и живое мясо, мы доставили сквозь льды и туманы, словно в блокадный Ленинград.
Как бы в подтверждение сказанному, в загонах на палубе отчаянно визжали десять откормленных свиней, доставленных из порта Архангельска. Но что касается бесплатного питания у полярников, то их оклады говорили о том, что государство не обманешь! Эти блага, конечно же, учитывались в весьма скромной зарплате зимовщиков.
Реформы начала девяностых годов – это неразбериха и дискомфорт для людей. Продукты в Мурманске продавались в магазинах по талонам, выдаваемых по месту жительства. Это в мирное-то время! Возник дефицит макарон, круп, масла и прочего, выросли цены. Кто из моряков был на берегу, торопились сесть на пароход и уйти в рейс, где бесплатное питание и поменьше возникших проблем.
Стало заметно, что к обеду на судно, стоявшее в порту под погрузкой, подтягивались не только береговые специалисты, но и всевозможные контрольные и проверяющие службы. Разумеется, моряки приглашали их в кают-компанию или в столовую команды. Деланно смущаясь, они мыли руки и поспешали к столу, отведать флотского борща и котлет…
В скором времени малопонятные полярнику рыночные отношения коснутся и арктических островов. После «народной» приватизации как будто смерч пронесётся над страной, опустошая казённые закрома. Но ведь согласно законам физики ничто не исчезает бесследно, материя лишь переходит в иное состояние. Так и огромная государственная собственность, созданная руками поколений, обернулась на счетах ловких «предпринимателей». Кому нужны теперь какие-то полярные станции за тридевять земель? Так что вскоре их будут закрывать…
Но пока, по инерции, отлаженный годами механизм арктических поставок действовал. Появление теплохода, долгожданного посланника Большой Земли - праздник для всех островитян: бородатых метереологов, пограничников в полувоенной форме и даже полярных собак, неизменных спутников всех зимовок. В Арктике, как нигде, они преданы «вожаку», в лице зимовщика. В этом «царстве льда и холодного ужаса» - со слов великого норвежского полярника Фритьофа Нансена, лишь человек предоставит им тепло и пищу. Собаки рады и морякам, новым для них людям. Они носились по берегу, становились на задние лапы, упираясь передними в грудь, и пытались лизнуть в лицо.
Начальник полярной станции, рыжебородый мужчина в тулупе, ласково трепал огромного пса по кличке Король:
- Старый уже, по ночам сильно воет, ревматизм замучил. Но белых медведей ещё гоняет от жилья.
Смешно прыгая по плавающим льдинам, в сторону острова удалялся белый медведь. Косолапый великан скрывался не как злостный нарушитель госграницы, он удирал от железного чудища, морского судна, гремевшего якорной цепью и отравлявшего едким дымом из трубы атмосферу высоких широт. Оборачиваясь, медведь рычал и, мотая головой, как будто вопрошал: «А кто вас приглашал сюда?» И проплывающий на льдине морж, угрюмо качал бивнями, словно в упрёк материковым жителям, вторгшимся в его законные владения.
Однако моряки теплохода «Юта Бондаровская», бросившего якоря у маленького острова, не стреляли в беззащитную нерпу и гренландского тюленя, что с любопытством рассматривали людей с ледовой лунки. Гостям с Большой Земли безумно интересно было просто наблюдать за всей этой живностью в своей естественной, холодной обители.
Первым же рейсом арктический катер с «Юты Бондаровской» доставил на борт армейский народ для помощи в выгрузке продовольствия. Пограничники, облачённые наполовину в цивильную, утеплённую одежду – свитера и лыжные шапочки, были похожи на югославских партизан в балканских горах.
- В увольнение здесь ходить некуда, - как будто читал мысли моряков, столпившихся на палубе, капитан-пограничник, - если только совершить вылазку на катере за белухой или нарвалом.
Воины-полярники жадно всматривались в милые женские лица: буфетчицы Нины и матроса-дневальной Тамары, выглядывавших из-за дверей камбуза. А то ведь и забыли, как выглядят девичьи лики! Молодые мужчины, лишённые женского общества, в полной мере прочувствовали на острове нарушение природного баланса, созданного Адамом и Евой. С другой стороны, для командиров спокойнее. Нет соблазнов - меньше нарушений!
- Ну что, насмотрелись? Пора за работу, а то спать будете плохо, - усмехался капитан.
Насмотревшись на судовых девушек и глубоко вздохнув, воины полезли в трюма. Энергии у защитников Родины накопилось столько, что ящики и площадки с долгожданными свежими продуктами… летали по воздуху.
Маленький островок и небольшое количество груза, тем не менее, доставили нам массу хлопот. У острова сильное течение, потому вода замерзала лишь у береговой кромки. В то же время плывущие льдины стали большой помехой при работе с понтонами. Поставить их у борта и производить погрузку – большая проблема! Льдины нагромождались, сносили понтон вдоль судна, швартовные концы опасно надраивались. Но ещё сложнее было доставить понтон с грузом к берегу. Буксировавший его катер опасно маневрировал в плывущих ледяных полях, с трудом, пробираясь к берегу.
Рейдовая выгрузка в Арктике всегда была хорошей школой морской смекалки. Александр Дмитриев – капитан молодой, но голова светлая.
- Вадим Николаевич, - обратился он к старпому Карому, - а не использовать ли нам в качестве защитного барьера, сидящий на грунте айсберг?
- А что, есть смысл попробовать, - и старпом вызвал на мостик боцмана Шегеля.
- Юра, готовь длинные концы, будем швартоваться к… айсбергу.
Ледяная гора пирамидальной формы, высотой этажей в девять, высилась в кабельтове от нашей якорной стоянки. Конечно, это не айсберг-исполин, дрейфующий в Северной Атлантике, но использовать его как надёжное прикрытие от плывущих льдин, вполне реально. Так и сделали. На катере завели швартовный канат вокруг айсберга и брашпилем (якорная лебёдка) подтянулись к сидевшей на грунте бело-серой глыбе льда. У борта теперь чистая вода, что позволяло спокойно опускать понтоны и, не надрываясь производить выгрузку. Айсберг надёжно прикрыл нас от дрейфующих ледяных полей, что позволило закончить выгрузку без проблем.
Надо признать, что своим приходом мы всё-таки потревожили животный мир и в какой-то мере негативно повлияли на экологию. Однако не обойтись зимовщикам в их жизнедеятельности без труда и умения моряков. В свою очередь, полярники, кроме прогноза на материк, решали важнейшие оперативные задачи, связанные с ледовой обстановкой на трассе Северного морского пути. Тем самым помогали нашим коллегам-морякам в деле снабжения северных районов страны. По крайней мере, так было, пока не грянула экономическая революция начала 90-х годов…
14.Арктика непредсказуема всегда...
Феликс Цыганенко
Это она – трижды воспетая
и четырежды проклятая
Арктическая Стихия,
- великолепная и гибельна!..
С каким облегчением мы вздохнули, когда вертолёт МИ-8 забрал, наконец, последнюю партию груза с ледового припая. Это означало конец нашим двухмесячным мытарствам, называемым арктической навигацией! Остров Рудольфа в архипелаге Земли Франца-Иосифа был последней «точкой» в череде полярных станций, которым доставили снабжение. И всё же, говорить о полном завершении высокоширотной экспедиции можно лишь, когда судно зайдёт в родной Кольский залив. Так и получилось, не пожелала Арктика отпускать нас без сюрпризов…
Капитаны судна-снабженца «Юта Бондаровская» и ледокола «Капитан Драницын» решили отложить движение во льдах до утра. Цель-то была благородной: дать возможность отдохнуть уставшим экипажам. Но получилось как в той поговорке: «Благими намерениями выложена дорога в ад». Задержка с выходом чуть не оказалась роковой для кораблей.
С рассветом экипажи были разбужены нарастающим шумом, напоминавшим пушечную канонаду. Что же случилось? Нет, небесные силы здесь ни причём, это непредсказуемая Арктика показала свой нрав! Сменивший направление ветер привёл в движение огромные ледяные поля. С ужасным грохотом они громоздились друг на друга, образуя разновысокие торосы. Двигаясь к скалистому берегу, бесформенная белая масса, сквозь мглу снежных зарядов, увлекала за собой океанские корабли. Что там «Юта Бондаровская»? Пустая консервная банка, которая может быть выброшена на остров Рудольфа.
Если вспомнить историю, как раз в этих координатах из-за отсутствия топлива зимовала в начале ХХ-го века шхуна командора Седова «Святой Фока». Русский морской офицер и бесстрашный полярник пытался покорить в 1913 году Северный полюс. К сожалению, экспедиция была плохо подготовлена и Седов погиб от цинги, на пути к вершине планеты. Матросы похоронили своего командора на мысе Аук у острова Рудольфа. Удивительное совпадение! Как раз в этом направлении и перемещалось ледяное поле вместе с теплоходом «Юта Бондаровская»…
Теперь-то начало 90-х годов того же ХХ-го века, но ледяные поля оказались не по «зубам» и современному полярному ледоколу. «Капитан Драницын», как и судно-снабженец, оказался в ледовом плену. Правда, дрейфовал ледокол на три мили мористее, потому имел меньше шансов оказаться на скалах. С мостика «Юты Бондаровской» неслись отчаянные команды капитана Александра Дмитриева на быстрый запуск Главного двигателя… Вахта, во главе со старшим механиком Леонардом Зозулей пыталась выжать из немецкого дизеля «МАН», всю его застоявшуюся мощь. Но, как не надрывалась машина, её силёнок явно не хватало в разыгравшейся ледовой стихии. Оставалось надеяться лишь на чудо...
И оно свершилось! Николай-Чудотворец, покровитель моряков, не оставил нас в беде! Неожиданно начавшаяся подвижка льда, так же внезапно и прекратилась. Арктика замерла в наступившей звенящей тишине.
Зажатый льдом и с большим креном на правый борт, теплоход остановился в какой-то полумиле от гибельного для судна берега. Капитан ледокола обсудил ситуацию с Александром Дмитриевым:
- Александр Витальевич, у вас всё в порядке?
- Если не считать крена на правый борт, то терпимо.
- Ситуация такова, - продолжил ледокольщик, - что не выбраться нам самостоятельно, будем запрашивать у пароходства помощь. Без атомного богатыря не обойтись…
Огромный красавец-ледокол показался на горизонте через пару суток. Любо, дорого было смотреть, как победоносно шествовал в крепчайшем льду атомный ледокол «Россия". Вот оно, техническое совершенство, плод человеческого разума, взявший верх над природой! И лишь куски голубого льда, доказательство побеждённой ледовой стихии, вылетали прочь из под форштевня. Пленники Арктики, с удовольствием и чувством отмщения наблюдали, как тяжёлый корпус судна давил и крошил этот ненавистный лёд, чуть не ставший для нас гибельным.
Можно представить чувства капитана-победителя на ходовом мостике атомохода. Ещё бы! Лишь движением ручек машинного телеграфа ему подвластна мощь атомных реакторов, воплощённая в 75 тысяч лошадиных сил на трёх гребных винтах! Но тут случился казус, едва не кончившийся печально для ледокольщиков «России". Слишком резво начав движение, ледокол выдернул «Юту Бондаровскую» из ледового капкана и... оборвал стальной буксир. Даже страшно подумать о подвахтенных моряках, наблюдавших за происходящим с кормовой вертолётной площадки «России". Задень их лопнувший и стрельнувший, словно из лука, трос - беды не миновать! А так, только просвистел рядом, задев лопасти ледового разведчика, вертолёта МИ-2. Отрезанные тросом, они улетели далеко за борт.
Протащив «Юту Бондаровскую» на буксире миль двадцать в сплошном тяжёлом льду, атомоход неожиданно отдал буксирный конец. Капитан «России" сообщил, что атомоходу срочно требуется в Мурманск для перезарядки реакторов. Понимай, как хочешь! Было подозрение, что капитан ледокола не желал более тратить на нас драгоценное время. Его ждали караваны судов на оживлённой трассе Северного морского пути. Опасность быть раздавленными о прибрежные скалы миновала, и выбираться из ледового плена придётся самостоятельно. Ну что же, спасибо коллегам и за это! Что до штаба ледовой проводки на Диксоне, то он рекомендовал ждать улучшения ледовой обстановки.
Пришлось покориться, отдавшись во власть дрейфующих ледяных полей. Тем временем надвигалась полярная ночь, кончались вода и продукты. Опреснённую воду вынуждены брать из ледовой полыньи переносным водопогружным электрическим насосом. Как известно, морской лёд отличался меньшей солёностью, чем морская вода, приближаясь со временем к пресному. А вот за продуктами на Диксон снарядили бортовой вертолёт МИ-8 с ледокола «Капитан Драницын»…
Однако, ничто не вечно даже в Арктике, кроме огромных ледяных пространств да полыхавшего на небосклоне северного сияния. В долгую полярную ночь оно посылало привет от небесного светила, обещавшего вернуться после очередного витка в царство льда и вечного холода. Через двадцать суток дрейфа изменилось направление ветра, задвигались и ледяные поля. Капитаны судов приняли героическое решение пробиваться на чистую воду самостоятельно.
Впереди, гулко постукивая дизелями, словно разъярённый мифический Голиаф. бился во льду ледокол «Капитан Драницын». А следом, тыкаясь в корму, поспешал хрупкий теплоходик. Ледокол периодически реверсировал гребные электродвигатели, вновь разгонялся, ожесточённо запрыгивая тяжёлым корпусом на ледовую кромку и ломая её. Таким образом, он отвоёвывал у Арктики пространство, давая возможность для продвижения небольшому, да ещё в балласте, судну-снабженцу. Да… это не полярный круизный рейс с интуристами на борту, а безкомпромиссная схватка со льдом - кто кого?!
Машинная команда «Юты Бондаровской» вела отчаянную борьбу за выживание силовой установки. От форсированных оборотов перегревался главный двигатель, забивались льдом донные кингстоны, и не поступала забортная охлаждающая вода. В центральном посту управления ревела тревожная сигнализация, и мигали красные лампочки. Во льдах заклинивало руль.
- Электромеханику срочно в румпельное отделение! - командовал в этом случае старший механик Зозуля.
Автору этих строк приходилось мчаться в корму и переходить на ручное управление рулём. Как не надеялись моряки на безаварийный рейс, но не обошлось без ледовых повреждений корпуса судна. Пробоину зафиксировали в ахтерпике, кормовом танке пресной воды. А это означало, что не миновать в Мурманске постановки в док. К счастью, в эту навигацию обошлись единственной пробоиной.
- Учитывая сложный поход в высокие широты, это вполне допустимые издержки, - успокаивал, расстроенного стармеха Зозулю капитан Дмитриев, - бывает намного хуже!..
И вот, долгожданные причалы родного Мурманска! Так закончился наш очередной снабженческий рейс к архипелагу Земля Франца-Иосифа и острову Виктория. Экипажи выполнили задание судовладельца, доставив полярникам свежие продукты, топливо и снабжение. Цингой теперь наверняка не заболеют, не времена командора Седова и легендарного Амундсена. Дизель-генераторы, источники света и тепла, обеспечат сравнительным комфортом зимовщиков в долгую полярную ночь. Им останется лишь подняться в пургу с тёплых постелей, чтобы прогуляться до метеобудки и определиться с осадками. Аэрологу - запустить воздушный зонд, а радисту, при отсутствии магнитных бурь, отправить на Большую землю радиограмму, чтобы не ошиблись там, ненароком, с прогнозом погоды!
В порт приписки вернулись хоть и слегка израненные, но как сказал моторист-газоэлектросварщик Толя Дымчук: «С хорошим чувством достойно выполненной работы! Теперь можно с чистой совестью и в загранрейс сходить». Однако, высокоширотная экспедиция напомнила людям, что Арктика непредсказуема в с е г д а! Какие бы не создавали могучие ледоколы и транспортные суда, разгулявшаяся стихия способна преподнести морякам и полярникам неприятный сюрприз и в годы технического прогресса и высоких технологий. Разве не пример тому - гибель в Арктике от ледовых повреждений в 70-х годах питерского лесовоза «Брянсклес» и раздавленного льдами в 1983 году дальневосточного теплохода - «Нина Сагайдак»?! В обоих случаях экипажи были сняты на ледокол и обошлись без человеческих жертв. Лесовоз "Брянсклес" мне особо памятен, в середине 60-х годов я проходил на судне плавпрактику и хорошо помню прекрасный, дружный экипаж теплохода...
АВТОР 8
15.Часовщик
Ирина Ману
Моя мама знала, что мадам Фури берет в учение только девочек. Но мама была наслышана о юношах, которые тоже прошли у нее обучение. Они были мудры и рассудительны не по годам, а самое главное, по мнению матери, умели заработать на жизнь, а не просить милостыню у ворот города Хадэ.
Мы обошли многих людей, умоляя, взять меня в ученики. Но, поглядев на меня: маленького, тщедушного, с большими печальными глазами смотрящего исподлобья, отказывались брать. Даже удачливый вор Шанун отмахнулся:
- Не до него. Мне не нужны хиляки.
Мадам Фури долго совещалась с матерью, ставя свои условия, а та безропотно соглашалась.
За то, что буду, сыт и одет, мама была счастлива отдать восьмого сына в любую кабалу.
Я смотрел на хихикающих девочек – учениц с синими фартучками, которые воспользовались моментом поегозить, побаловаться, пока мадам Фури занята просительницей. Девочки тыкали в меня пальцем, закрывали ладошками смеющиеся рты, а меня пьянил доносящийся, откуда–то сытный запах хлеба.
Поглядел на часы – долго ли до обеда. Не смотря на нашу нищету, отец все же находил время, чтобы научить детей читать и считать. Он показывал единственную гордость семьи – старенькие наручные часики, рассказывая о цифрах.
Но здесь. Я поразился. Это был не циферблат с резными стрелками. Витые колбы – песочные часы. Песчинки, как золотые зерна быстро падали вниз, отсчитывая невидимые мгновения времени. Тончайшая талия, широкие бедра, струящийся песок.
- До обеда рано, мальчишка. Еще не заработал на хлеб.
« Странно», - подумал я, - «Они, что же разговаривают со мной? Этого больше никто не слышал? Чудеса!»
- Давай прощаться, сынок. Будь вежливым, трудолюбивым. Слушайся госпожу Фури, - мама целовала мои исхудалые щеки, придерживая свой живот руками.
Еще один ребенок – братик или сестренка поджидали момента, чтобы родиться.
При девочках было стыдно, но оттолкнуть не посмел.
«Когда еще свидимся!»
Мысль о том, что прощаемся, обожгла изнутри. Навернулись слезы. Еле сдержал, стиснув зубы.
Мама обняла, сунула незаметно мелкую монетку мне в руку и ушла, утирая слезы, сгорбившись, будто уносила с собой непомерный груз.
Мадам Фури щелкнула пальцем и раздвоилась. Одна мадам – ярко – видимая, сделала замечание расшалившимся девочкам, продолжила уроки ведовства.
А вторая мадам – прозрачная, поманила за собой.
- Ты будешь жить здесь, - она кивнула, указывая на сарайчик.
Видеть сквозь нее было забавно. Не удержался, улыбнулся. За что и получил первый подзатыльник. Хоть прозрачная, но удар ощутимый. Брызнули слезы.
- Прекрати реветь. А то мигом собакам отдам, - последовала угроза.
Упомянутые дородные детины – собачища зашевелились, угрожающе рыкнули, бренча мощными цепями. Слезы высохли, обида осталась.
Подзатыльники станут разменной монетой, метод для лучшей усвояемости тех уроков, что задавала мадам.
В мое распоряжение поступили швабры, щетки, тряпки, ведра, грабли…Все это щипалось, кололось, норовило выскользнуть, разлиться, исчезнуть. За что снова получал подзатыльники.
Я убирал территорию леса, что окружал дом ведуньи. Мыл полы, носил воду из дальнего ручья, который разветвлялся и каждый поток нес живую и мертвую воды.
На зиму колол дрова, протирал пыль с волшебных книг под присмотром старой подслеповатой совы, которая норовила пребольно царапнуть клювом.
Только к ночи получал чечевичную похлебку, кусок хлеба и кувшин разбавленного до синевы молока. И я рад был безмерно этому. Знаю, что ведунья выжимала с меня больше, чем давала. Но, если вспомнить, как по карточкам отец получал раз в месяц продукты, и мы, как стая голодных волчат, набрасывались и съедали за раз запас провизии…Вечно голодные, хныкающие…Нет, я шиковал в отличие от братьев и сестер.
Мадам Фури выдала мне деревянные башмаки, которые нещадно натирали пятки. Но помогали к вечеру добираться до дома – сарайчика, чуть ли не за меня перебирая усталыми ногами. Рубашка и штаны, из какого – то кусачего материала. Я отчаянно чесался в них, но зато летом мне в такой одежде не было жарко, а зимой холодно.
Среди всех невзгод (особенно, когда мадам Фури была не в духе или воспитанницы отрабатывали на мне ведовские приемы то, превращая в осла, то, опаивая слабительным зельем) мне было по душе работать в доме. Я не сказал, что не видел у мадам Фури ни одного мальчишки, мужчины, как поступил? Но вот в доме чувствовал их присутствие. Не могу объяснить это, но ощущал какую – то невидимую поддержку, какую – то мужскую солидарность. Многие работы спорились: будь то повесить полку под ведовские манускрипты или передвинуть старинный шкаф, который не поддавался никаким заклинаниям, не желая перемещаться. Легко, словно пара грузчиков мне помогли перетаскать камни из подвала, что наколдовали неугомонные ученицы мадам Фури.
Но меня всегда притягивали к себе часы. Этот неслышимый ход времени, эти крупинки, падающие сверху, насыпая горку отработанных минут и часов. Посеребренные крышки - на колбах.
- Время для уборки парт закончено. Пора вставлять вторые рамы в кабинет мадам Фури и спальни учениц, - безмолвное напоминание мне.
Я мог с ними говорить обо всем, пусть часы отвечали только свое. Но это все равно для меня было отдохновением среди вечного порицания мадам и колких до слез насмешниц учениц.
Однажды не вытерпел и подошел к песочным часам, которые стояли на крепком столике из дуба.
- Время принести дров, - отдали приказ часы.
Впервые не послушался, нагнулся хорошенько рассмотреть песчинки. Странная вибрация шла от часов, словно они были живые. Коснулся корпуса и в тоже мгновение был втянут внутрь часов. Я стоял в нижней колбе, и на меня сыпался песок. Испугался ни на шутку, заорал, что есть мочи:
- Помогите! Помогите мне!!!
Впервые за два года служения не боялся появлению мадам Фури, а жаждал. Пусть даже изобьет меня за любопытство за полусмерти. Только бы не погибнуть в заточении от песка. Я прижался к прозрачной стенке, отчаянно барабаня в стекло:
- Спасите меня!!!
- Вот ты и свободен, - услышал.
Мадам Фури стояла возле часов, в которых я был заключен. Она пожимала руку незнакомому юноше. Тот низко склонился, ни говоря, ни слова.
- Теперь ты знаешь цену времени и цену слов. Ты не станешь размениваться по пустякам, – улыбалась ведунья, кокетливо поправляя пучок седых волос.
- Да, госпожа, - ответил почтительно юноша, продолжая кланяться.
- Ты свободен. Твое место занял новый ученик, которому есть что познать, есть чему выучиться, прилежно собирая по крупицам время.
- Да, госпожа. Часовщик – это сложная профессия. Знание о каждом предмете и живом организме во времени, умение сориентировать и найти правильную концепцию развития.
Мадам Фури еще поулыбалась, затем махнула рукой. Юноша исчез.
- А ты принимайся за работу, бездельник.
Я стоял по пояс в песке. Подумав, ответил:
- Вам, госпожа, надо найти нового помощника по хозяйству.
- Хорошо, - ведунья в кои – то веки, не наградив меня оплеухой.
Меня засыпало. Но я знал, что потом часы переверну, проскользну через узкое горлышко, и снова зерна песка будут сыпаться. Я буду их пересчитывать, сортируя временные отрезки. И каждому, кто обратит внимания на песочные часы, расскажу, что необходимо совершить сейчас, не откладывая на потом, ибо время быстротечно.
Я в последний раз окинул комнату взглядом и на миг поразился. В каждом предмете, что находились в доме, были заключены души, как и моя. Книги, шкафы, стулья, окна, занавесы… они ожидали своей замены…год, два ожидания, а кто и больше, постигая уроки жизни. Прежний часовщик времени прождал десять лет, пока я его не сменил.
19. 03. 11
16.Гармонь
Ирина Ману
Отпустили как-то Ванюшу на побывку домой за хорошую службу. Купил он гостинцы. Матери – полушалок, отцу – трубку. Сестре – отрез на платье, братьям меньшим – связку баранок. Пошел домой. Путь не близкий, прошагать устали не знать, Ванюше – солдату не в новинку. Ко всему готов, что маршем шагать, что крепость брать, землю Русскую от ворогов защищать.
Идет Ванюша малому радуется. Увидит поля созревающей пшеницы, поклонится кормилице. Заметит, в кустах у пичуги из гнезда птенчики выпали, поправит жилище, детишек – малышек усадит, пальцем погрозит, чтобы мамку дожидались, меж собой не дрались. Зайдет мимоходом в березовую рощу, как в хоровод девичий забежит. Смеется, лукаво подмигивает белоствольным. Заслышит колокольный звон, перекрестится и снова в путь.
Шел он так долго ли, коротко ли, видит старушка еле идет, согнулась в три погибели, котомку несет, а за собой еще и тележечку волочит. Остановится, лоб утрет, дальше бредет.
- Баушка,- ласково обратился к ней солдатик, - куда же с такой поклажей? Переезжаете али груз никому не доверяете?
- Доверяю, внучек, доверяю, солдатик. Взялась до базара товар донести, да притомилась в пути, - вздохнула старушка.
- Дайте помогу, баушка. И вам со мной не скучно, и мне веселей, путь короче, не длинней, - Ванюша играючи ухватил котомку.
Хозяйка, знай, успевай за прытким помощником.
- Внучка обычно на базар ходила. Занемогла. Куда ж деваться, - жалится старая.
- Ничего, баушка. Товар продадите, лекарства купите. Хворь и пройдет, - утешает Ванюша.
Донес поклажу до города и, не передохнув, потурился дальше. Идет, травинку жует, на солнышке щурится, песней жаворонка заслушивается.
Вдруг слышит чей-то крик о помощи. Кинулся, а возле вяза старый сруб колодца. Оттуда доносится:
- Помогите, спасите, люди добрые!
Ванюша не сробел. Из вещмешка веревку достает, к дереву привязывает. Спустился: внизу колодца темновато, лужица воды и старушка сидит с пустым ведром.
- Баушка, как вас угораздило свалиться сюда? – удивленно спрашивает солдат.
- Вот ведь! Хотела водицы испить, не удержалась старая и махнулась вниз, вместе с ведром, - отвечает старушка.
Вытащил бедолагу на свет божий. Глядь, а это ведь та самая, которую на базар провожал.
- Вы?!
А она ему и говорит:
- За твое доброе сердце хочу наградить тебя.
Ванюше вроде возразить, да старушка так на него зыркнула, что язык к гортани у него и присох.
- Ты слушай, служивый, не перебивай. Дома у тебя и радость великая, и горе немалое. А поможет тебе вещь, что лежит под раскидистым дубом. Понял?
Ванюша кивает, а у самого сердце щемит от слов вещуньи.
- Под корнями дерева отыщешь. Вон, под тем, - указала перстом старушка.
Ванюша оглянулся: «Ага! Понял». Повернулся, поблагодарить, а той и след простыл, как и не было.
Подошел к дубу. Могучее дерево, обхвата четыре будет, крона небеса собой закрывает.
- Как же я найду что-то, если у меня ни пилы, ни топора? - озаботился Ванюша, дотрагиваясь до корявого ствола.
А дуб, возьми, как срубленный невидимым дровосеком, и упади. В ямине гармонь лежит.
- Вот чудо! – изумился Ванюша. – Давно в руках не держал - не игрывал.
Взял подарочек заветный и припустился к дому.
Вернулся, а в доме – гостей видимо невидимо. Оказывается, сестренка замуж выходит. Да только сидит грустная. Жених чему-то не рад, хмурится. Гости серьезные, ни шуток, ни прибауток, как в рот воды набрали.
Ванюша спрашивает родителей:
- Пошто такая невидаль, не свадьба – поминки какие?!
Те плачут:
- Машенька была сосватана хорошим парнем из соседней деревни. ДолжОн был приехать сегодня да пропал. А вместо них другой заявился с родичами. Венчать не согласились, мол, и так не разойдутся.
Смекнул Ванюша, что дело тут темное. «Дай-ка баушкин подарок опробую».
Развернул меха гармони:
- Гуляй, душа!!!
Гости пришлые соскочили с лавок, давай плясать, руками махать. Одну, вторую, третью без остановки. Свои-то сидят, а чужие лаптями по избе похаживают, кто вприсядку, кто кувырком. А Ванюша подначивает то частушками, то плясовыми заворачивает. Гости молят:
- Солдат, прекрати!!!
Тот их не слушает, в такт сапожком выкаблучивает:
- Трям–ди–трям, трям–ди–трям рОздыха ногам не дам!
Глядь–поглядь: а с гостей человеческий лик, как со змеи шкура слезает, нечисть выползает. Гармонь не дает им остановиться, людьми обратиться. Ванюша, как заговоренный, устали не знает, играет да играет. До первых петухов гармонист наяривал. Не выдержал тут их главный, взмолился:
- Отпусти, служивый, пожалей наши нечистые души.
- Будете еще честной народ смущать и забижать?! – сурово воспрашает Ванюша.
- Нет! – заревели те.
Солдатик перестал играть. Нечисть вон из избы бросилась.
Ванюша к Машеньке подошел, подбодряет, а тут крик:
- Едут! Жених да гости, добрые, без злости!
Жених чуть не бегом к любимой:
- Прости, родная! В дороге заплутали, в лесу по кругу ходили, выхода не находили. Слава Богу, с рассветом нашли!!!
Тут, конечно, молодых обвенчали да свадебку сыграли. Веселее, говорят, отродясь старожилы не видывали.
А наш солдатик дома положенное побыл и на службу отбыл. Гармонь с собой захватил. Поговаривали, что не раз от смерти спасала, собой заслоняла. Но я о том не ведаю, а врать вам не стану. Совершайте добро, сторицей воздастся отзывчивость.
07.04.12
АВТОР 9
17.Первая влюблённость
Николай Иваненко
В нашей деревне была начальная школа – четыре класса. Во всех четырёх классах было около двадцати учеников, а учительница всего одна. Поэтому все ученики находились в одном помещении, занятия шли со всеми классами одновременно. Одному из так называемых классов учительница задавала решать примеры по арифметике, другому – чистописание, третьему – рисование, а с четвертым проводила чтение. На следующем уроке задания классам менялись. Вызвав кого-нибудь к доске, предположим, читать стихотворение, она ходила между партами, проверяя, подсказывая, делая замечания и одновременно слушая того, кто у доски.
Учительница (звали её Людмила Ивановна) была молодая – недавно мы поздравляли её с 20-летием. У неё была длинная русая коса, которую перед отправкой в школу она укладывала на голове несколькими кольцами, всегда улыбающееся лицо, красивая фигура с привлекательно выдающимся бюстом, стройные ноги. В школе она всегда была в лакированных туфельках на невысоком тонком каблучке. Голос у неё был мелодичным. Она никогда не разговаривала повышенным тоном, зато легко затевала с нами игры и увлекалась, как школьница.
Из дома в школу и обратно Людмиле Ивановне приходилось носить много книг, тетрадей и пособий (ведь ей нужно было проводить занятия сразу с четырьмя классами). Я уже перешёл в четвёртый класс и, как самый рослый паренёк, помогал ей. Постепенно это вошло в мою жизнь, как обязанность: утром я спешил к ней домой и, взяв связку (портфелей ни у кого, даже у учительницы, не было), сопровождал её в школу, а после уроков – обратно. Людмила Ивановна была интересным собеседником, хорошо понимала мальчишеские «дела», увлечения; с нею можно было разговаривать почти, как со сверстницей. Мы были одинакового роста, одинаковой комплекции и имели почти одинаковые привычки (в моём подростковом понимании, конечно).
Я влюбился в неё. Началось это с уроков чтения, когда Людмила Ивановна читала стихи про любовь. При этом взгляд её как бы отключался от нас (учеников), был задумчиво мечтательным. В общем, всё соответствовало моему представлению о влюблённости. Да! Да! Несмотря на малость лет, я уже мечтал о Любви с большой буквы. И воплощением моих грёз был образ моей учительницы Людмилы Ивановны. В моих мечтах она была моей спутницей жизни.
Однажды она задала нам выучить отрывок из сказки о царе Салтане, где князь Гвидон
дома на сей раз остался
и с женою не расстался…
Вместо этого я, выйдя к доске, прочитал другое:
Лазурный пышный сарафан
Одел Людмилы стройный стан;
Покрылись кудри золотые,
И грудь, и плечи молодые
Фатой, прозрачной, как туман.
Покров завистливый лобзает
Красы, достойные небес,
И обувь лёгкая сжимает
Две ножки, чудо из чудес.
Здесь я притормозил и отметил, что Людмила Ивановна вся обратилась в слух, меня не перебивала, на запинку не реагировала. Тогда я продолжал читать из поэмы «Руслан и Людмила» отрывки, в которых упоминалось её имя, где прославлялась её красота, где воспевалась любовь. Умолк я только тогда, когда все подходящие строчки кончились.
- Разве это было задано? – почему-то полушёпотом спросила она.
- Мне это больше нравится, - тем же полушёпотом ответил я.
- Потому, что про Людмилу?
Я в смущении опустил глаза. И после этого между нами установились приятельские отношения с особым интимно-заговорщицким оттенком.
Людмила Ивановна жила одна в хате-развалюхе, предоставленной колхозом. Как все в деревне, она должна была держать хозяйство, иначе не на что жить. Ей приходилось заниматься заготовкой дров на зиму, чинить изгородь, носить воду из речки, которая протекала в двухстах метрах от её двора. В общем, после школы ей приходилось копать, таскать, пилить, рубить и т. д. Следует отметить, что работала она аккуратно, даже изящно. Например, она умела ходить по деревенской непролазной грязи так, что сапоги её практически не вымазывались (кроме подошвы); телогрейка у неё не была изорванной и пропахшей навозом; на руки она всегда надевала тряпичные перчатки (сама шила из лоскутов). Я тянулся к ней, стал задерживаться у неё дома, помогал по хозяйству.
И не забывал читать ей стихи про любовь. В этом я преуспел. И вот почему. Мы переселились в Крым сразу после депортации крымских татар. В сохранившихся подвалах были огромные залежи оставленной ими литературы. Большинство книг было написано непонятным витиеватым шрифтом, но среди них попадались экземпляры на русском, которые мы сохраняли. Так у нас оказались томики стихов Блока, Пушкина, Есенина и других поэтов, чего не было у учительницы. Она с удовольствием слушала меня, восторгалась, иногда порывисто обнимала меня и чмокала в щеку.
Постепенно мы освоились настолько, что после работы по хозяйству, переодеваясь, она не обращала внимания на моё присутствие, и нередко, сбросив рабочую одежду, оставалась в одних панталончиках (лифчики она не носила). Я этому каждый раз удивлялся, мне очень хотелось смотреть на её плотные остроконечные груди, но смущение заставляло меня каждый раз отводить взгляд. Её статус учительницы не позволял мне, пацану, считать её подружкой.
Однажды после работы по хозяйству Людмила Ивановна приготовила чай и, отхлёбывая из кружки, проверяла тетрадки. Я сидел напротив и читал Пушкина:
Вижу в лёгком одеянье
Будто милая со мной…
Я это говорил своей «возлюбленной», которая была в образе учительницы. И вдруг почувствовал, что это мой родной, совсем близкий человек. Это не учительница. Это моя самая лучшая подружка!
- Люда, я тебя люблю! – в полголоса произнёс я.
- Ты что-то сказал?
- Я тебя люблю, - громко повторил, почувствовав уверенность.
- Миленький мой Николка! Тебе уже пора домой. Мама, небось, заждалась.
18.Друзья из Северной Пальмиры
Николай Иваненко
На завод из Ленинграда был прикомандирован инженер – ведущий специалист НИИ. Высокий худощавый блондин лет тридцати пяти, в больших очках с чёрной оправой, в хорошем костюме, ежедневно выстиранной и выглаженной рубашке с накрахмаленным воротничком. Он напоминал профессора, мысли которого всегда заняты наукой. Во всём остальном – человек рассеянный и, без помощи жены и дочки, которых привёз с собой, вряд ли сумел бы организовать свой быт. На заводе он до самозабвения отдавался работе и был готов находиться там круглые сутки, если бы жена не приставила к нему человека, который постоянно напоминал об обеденном перерыве и конце рабочего дня. Дома он сразу же садился за научные книги, которые в огромном количестве привёз с собой.
Его жена - двадцатидевятилетняя белокурая женщина, на вид ещё совсем девчонка, миниатюрная, бледная и очень хорошенькая. В чертах её лица было что-то детское. Голубые глаза смотрели на людей открыто и доверчиво. И этот взгляд придавал необыкновенную привлекательность её изящному и хрупкому облику. Она была спокойно-уравновешенной по характеру и полной хозяйкой в доме: всегда знала, что где находится, что нужно в данный момент или понадобится в ближайшее время мужу, дочке.
Их двенадцатилетняя дочь имела густые, гладко причёсанные волосы, которые отливали шёлком при каждом движении головы, у неё был очаровательный ротик, тонкие брови и бледно-розовый цвет лица. Глядя на мать и дочь, сразу чувствуешь, что они воспитывались не в деревенском доме, не в захолустном городишке и даже не в периферийном городе, а именно – в столице.
Их, как временно прикомандированных, поселили в одной из больших комнат общежития на нашем этаже.
Наш посёлок – это большая деревня. Жаргон здешних жителей практически не отличался от жаргона в моём деревенском прошлом. После работы, проходя по коридору и разговаривая без снижения голоса, нисколько не смущаясь местных женщин, мы пересыпали свою речь перлами, которые выручают в тех случаях, когда нечего сказать, но хочется придать значительный смысл абсолютно бессмысленному разговору.
И вдруг… из двери выглядывают две фигурки: белокурая и рыженькая, одинакового роста и, на первый взгляд, одинакового возраста. По одежде, по манере держаться сразу видно, что не местные, что не девчонки, а барышни. Да ещё на мужском этаже! Я от неожиданности забыл закрыть рот (слава богу, что очередной нецензурный перл не успел вылететь) и вошёл в свою комнату, пятясь задом.
Сразу же в нашу дверь постучали, и миленький голосок попросил разрешения войти.
- Да, да! – мы скопом кинулись открывать дверь.
Вошла рыженькая и представилась:
- Елена. (Прозвучало не по–русски «Йе», а по-французски мягкое «Э»).
Мы засуетились, подсовывая ей сразу несколько стульев.
- Простите, как к вам обращаться, мужчины или ребята? Ведь вы все старше меня.
- Ребята, конечно же, ребята. Что ты, что ты! Будь, как ровесница, - засуетились мы.
- Я пришла попросить вашей помощи. Днём мы вселились в комнату напротив и нужно кое-что развесить. А у нас нет ни молотка, ни гвоздя, ни вот этих… как его…- она сделала изящное движение пальчиками, из которого мы поняли – плоскогубцы. Всё это у нас нашлось, и мы вчетвером ринулись в их комнату. Собственно говоря, там нужно было вынуть один огромный гвоздь, торчавший из стены, и забить другой поменьше, чтобы повесить зеркало. Узнав об этом, мы смутились и повернули назад. Но мадам, по-видимому, прочла в наших глазах разочарование и решила исправить положение.
- Мальчики, не уходите, пожалуйста. Помогите расставить вещи.
Она начала показывать, что куда передвинуть, что куда переложить. Мы с энтузиазмом принялись за дело, не обратив внимания, что вещи уже находились на своих местах, и их незачем было заново перетасовывать. Через некоторое время она поняла, что наше разочарование прошло, и мягко прекратила перестановку:
- Вот теперь стало лучше. Спасибо, мальчики! Меня зовут Алевтина Викторовна. Через час приглашаю вас на чай.
Мы тоже назвали свои имена и вышли. Разумеется, через несколько минут мы забыли о её приглашении и ушли по своим делам. Но в 23 часа, когда мы возвратились (по правилам общежития мы обязаны были возвратиться именно к этому времени), она напомнила:
- Мальчики, чай ждёт вас.
Мы сконфужено начали отнекиваться, но вышла Елена, взяла двоих за руки и потянула в комнату, вышел инженер и тоже сказал:
- Заходите, пожалуйста.
В центре комнаты стоял квадратный стол, накрытый белой скатертью. На нём - никелированный чайник с кипятком, рядом – фаянсовый чайничек с заваркой, вокруг – семь блюдцев и семь стаканов тонкого стекла. На всех приборах была каёмка из позолоты. Хозяйка постаралась, чтобы чаепитие прошло в непринуждённой обстановке.
Алевтина Викторовна ещё приглашала на чай, но ребята под разными предлогами отказались. «Эта компания – не для нас. Слишком уж они не из нашего круга».
Я был самый молодой – только что стукнуло 18. Меня тянуло к образованной культурной женщине. Миловидная и стройная она выглядела совсем молодо. Она была впечатлительна и сентиментальна. Иногда мы выходили на прогулку по холмам, у подножия которых расположился посёлок. Она умела чувственно передавать свою пылкую любовь к природе, в которой она черпала наслаждение.
- Вот вы живёте, - говорила она, - и не замечаете, какой здесь упоительный воздух, которым мы с вами дышим сейчас. Я опъяняюсь им и слышу все запахи, разлитые в нём. Какой здесь аромат! Нежный, тонкий, лёгкий. Кажется почти невещественным. Запах моря, запах пробивающейся травки и первых цветов дарят нам нежнейшее, волнующее благоухание…
Эта женщина, в розовом с ног до головы (в розовых сандалиях, в розовом платье, в розовой шляпке, с розовым личиком), была словно утренняя заря. Она легко взбиралась по косогору, ловко перепрыгивала с камня на камень. Своей девичьей неподдельной свежестью она затмевала дочь. Я слушал её с изумлением. Не потому, что слова были каким-то открытием, а потому что произносились они по-особому, не так буднично, обыденно, как всегда вокруг меня, и потому захватывали, волновали. Я любовался ею, я был в восторге.
Мне пришло в голову устроить ответное чаепитие у себя в комнате. Нельзя же всё время ходить в гости, надо иногда принимать гостей у себя. Эмалированный чайник и четыре стакана у нас были. Ещё три стакана я взял у ребят-соседей. Закипятив воду, я всыпал в неё пригоршню заварки и пошёл приглашать к себе на чай. «Сейчас придём», - ответили там, и я возвратился к себе. Через минуту входит Елена, окидывает взглядом стол и слегка морщит нос. Тут я обращаю внимание, что стол представляет собой заляпанное грязное пространство. Я немножко покраснел, но быстро сообразил: мы недавно клеили обои, и у нас оставались чистые куски. Когда застелил стол, на чистом фоне вдруг увидел, что стаканы рыжие и залапанные. Мы никогда их не мыли. В это время вошла Алевтина Викторовна. Я ещё больше покраснел, схватил стаканы и побежал на кухню. Возвратившись с чистыми стаканами, я увидел, что чайник мой стоит на полу в сторонке, а на столе появился никелированный чайник с кипятком и фаянсовый – с заваркой. Я понял, в чём дело: наш чайник сверху был покрыт грязными потёками, а внутри оброс чёрной накипью. Когда все расположились за столом, выяснилось, что у нас всего одна чайная ложечка и нет печенья. За ними сходила к себе Елена. До меня дошло, что практически чаепитие обеспечили сами гости, а я, как организатор, оказался полным профаном. Я так расстроился, что Алевтине Викторовне пришлось приложить немало усилий, чтобы я не распустил нюни. Она села около меня, обнимала меня рукой за талию, за шею, целовала в щеку, как маленького мальчика, шаловливо стукала пальчиком по кончику носа.
Я был зачарован этой семьёй. Мне нравились их взаимоотношения, их негромкий разговор даже во время споров, их уважение к мнению друг друга.
Я стал чаще заходить к ним в гости, вместе с ними совершал прогулки. Общаясь с ними, я во многом изменился. Я добровольно взял на себя обязательство содержать в чистоте комнату, стол, посуду. Я обратил внимание на состояние своей одежды: стал чаще стирать, штопать и гладить. Я сменил свой лексикон и манеры, подстраивая их под Алевтину Викторовну.
Был конец апреля. Инженер уже закончил свою программу и к майским праздникам они всей семьёй уехали домой в Ленинград.
- Приезжайте в гости, - сказали мне на прощанье.
Спустя двадцать лет я, уже сам инженер, получил короткую командировку в ленинградское НИИ. Проходя по двору института, я вдруг увидел того самого высокого, с нескладной фигурой инженера, но уже в окружении профессуры. Он уже стал генеральным директором объединения НИИ и нескольких промышленных заводов. Я постеснялся обратиться к нему, но он, скользнув по мне взглядом, вдруг остановился.
- А, мой юный друг! В командировку приехали?
- Да.
- Где остановились?
- В институтском общежитии.
- Немедленно переезжайте к нам. Алевтина Викторовна будет очень рада.
Он назвал адрес и пошёл дальше – его ждала свита. Я, конечно, в тот же вечер зашёл к ним. Дверь открыла немного располневшая, но такая же подвижная и весёлая дама. После 20-летней разлуки мы встретились, как старые закадычные друзья.
АВТОР 10
19.Родить после юности
Лариса Вер
Однажды мы, три студенческие подруги, устроили небольшой мамашник у меня на кухне. Несколько лет общались исключительно при помощи телефона, и, наконец, встретились. Возраст наш к этому времени существенно перевалил за тридцатник, а дети были еще совсем небольшими. Про себя могу сказать, что к тридцати годам я перепробовала массу химических и гормональных препаратов, выдержала операцию по резекции яичников, прыгала в гинекологические кресла по всей московской области. Даже какой-то американский светила пытался понять, почему я не могу забеременеть. И вдруг обнаружила себя на третьем месяце, перевалив 33-летний жизненный рубеж. У подруг были свои жизненные истории, в результате которых мы долгое время плавали в общей бездетной лодке.
Давно известно, что все мужчины, хоть месяц вместе понюхав запах сборов и армейских сапог, уже становятся почти братьями. Так и женщины, кто хоть раз родил, всегда найдут, о чем поговорить. Но оказалось, что наше позднее мамашество принесло нам несколько психологических сюрпризов, настолько похожих, что мне стало интересно. Сознательно опустив все медицинские стороны проблемы, я суммировала все, о чем мы поделились за …. чаем, потом перелистала Интернет, затем помучила немного психолога. В результате получился набор характеристик для общего портрета ситуации, когда мамой становится женщина, перескочившая возраст бесшабашной юности. Хочу этот перечень предложить тем, кто вздрогнул радостно и решил, что две полоски теста случились первый раз тогда, когда, казалось бы, чуда не будет… Ура! У вас будет чудо, самый замечательный, самый желанный ребенок на свете! Но будьте к нему готовы. Вот некоторые психологические сюрпризы позднего материнства:
----- Силы и здоровье уже не позволяют легко вскакивать, кормить и засыпать через секунду. Появляются проблемы со сном, общая усталость накапливается, а тут оказывается засада: у молодых мамочек и сил побольше, и юные бабушки не прочь поиграть с живой игрушкой, пока юная мама или отсыпается или сбрасывает стресс на молодежной тусовке. А у взрослых мам, как правило, нет возможности скинуть дитя и хоть немного отключиться. Возраст моей свекрови, например, уже приближался к восьмому десятку. Она с удовольствием смотрела на мою возню с ребенком… со стороны. А во что выливается мамашкин недосып? Правильно, в нервные крики, раздражение, в крики «На фига я рожала! Я устала! Не могу больше!» Этого допускать нельзя! Мой сын помнит, как я истерично плакала от усталости на его подушке, когда он ногой достал и разлил кастрюлю киселя. Ему было 10 месяцев! Потом мне стало стыдно и его так жалко, что я стала разговаривать с ним, постепенно и сама успокоилась, и мой лапушка перестал дрожать.
----- У мужей вдруг просыпается ревность. Мой всегда считал себя единственным ребенком жены (завтрак горячий вовремя, ужин при свечах, могли допоздна смотреть кино, а потом ночь не заканчивалась). Теперь я падала после домашней круговерти вечером замертво. Пеленки - гулянье- готовка/уборка – уроки….(У нас еще и племяшка-первоклашка на тот момент жила), мужу некрофилией заниматься не хотелось…. Семья моей подруги на том и закончилась – такта и взаимопонимания им не хватило. И это далеко не единичный случай. У многих пар стаж семейной жизни уже выстроил определенные ритуалы и традиции, а теперь все стало рушиться. Комментирует этот вопрос кандидат психол.наук, зав.каф. психотерапии и психологического консультирования Института психоанализа. Наталья Фомичева: «Мало есть причин, которые вносят коррективы в жизнь так же сильно, как рождение ребенка. Но с любым кризисом можно справиться. Многие пары, приходящие на семейную психотерапию после рождения первенца, решают проблемы и остаются вместе. Если же муж и жена даже принимают решение расстаться, очень важно донести до ребенка мысль о том, что мама и папа любят его по-прежнему, просто больше не будут жить вместе».
----- В юном возрасте мамами часто становятся «случайно»… Позднее материнство, как правило, абсолютно осознанное… Хочется насладиться этим чудом в животе на полную катушку. Конечно, не все так долго бесполезно пытались забеременеть, как я. Для некоторых подруг возник вопрос: продолжать ли добиваться ли вожделенной должности или взять тайм-аут? Дитя хотелось, но резко свернуть и настроиться сразу на другую тональность жизни получилось не сразу. Тут и гормональная перестройка организма сказалась. Всех будущих не слишком молодых мамочек хочу предупредить: куча вопросов, сомнений и даже некоторой паники – это вообще нормальное явление для начала беременности. Только почему-то студентки легко задают все вопросы и корректируют свою жизнь. Дамы с определенным статусом и жизненным опытом с трудом останавливаются на полном скаку. Но потом все меняется кардинально! Женщины, как правило, купаются в своей долгожданной беременности, выполняют все указания врачей, пересматривают все жизненные принципы: бросают курить, начинают правильно питаться, записываются на различные курсы физ-культуры. И вообще посвящают свою жизнь ребенку, покупая ему все, себе – по остаточному принципу…. Но это все не должно однажды потом стать укором в устах матери: «Я для тебя…., а ты совсем не оценил ….!» Поэтому, когда появляется возможность делать что-то еще, работать или творить – дерзайте! Вы должны быть личностью с большой буквы для ребенка.
----- Посмотрите на то, как одеваются и ведут себя 20-летние юноши и девушки. Нравится? Принимаете вы этот стиль жизни? А у вас и вашего ребенка будет разница существенно круче! И к этому надо быть тоже готовой. Вы должны резко помолодеть. Впадать в крайности я не призываю. Но ребенок не захочет видеть брюзжащую маму-бабушку рядом вместо МАМЫ. Ему нужно гордиться на людях мамой. Научитесь гордо выходить с шариком в руке с праздника, попробуйте составить компанию сыну сначала в игре в пирамидку, через несколько лет в воротах постоять. Иначе дистанция между вами будет с годами только увеличиваться. Взрослых мам так и подмывает играть ТОЛЬКО в интеллектуальные игры, все сложнее окунуться в детство и поскакать лошадкой, и поигогокать. А надо! Не забывайте, что игра – ОЧЕНЬ ВАЖНАЯ вещь для малыша. Не смейтесь над его картонным шлемом и не спешите купить «все настоящее» - вы лишите ребенка способности фантазировать. Если здоровье позволяет, то надо быть рядом и воздерживаться от ужаса на лице: «Ты не любишь читать, но уже три часа сидишь перед жуткими импортными мультиками!» Да, ваши вкусы будут отличаться. А хотите отвлечь его от кошмара в телеящике – позовите поиграть в снежную крепость или на спор кинуть камень дальше в речку. Никто не откажется, уверяю. И пусть все соседи завидуют вашей второй молодости, которую подарил вам поздний ребенок!!! Восхищенные глаза сына и протянутая рука стали мне наградой за пару ушибов после первого в жизни дня на катке. В 40 лет я взяла напрокат коньки и пошла с ним наравне учиться падать и вставать. Он вспомнит этот день и через 10 лет.
----- Но у этой странной медали есть и другая, более приятная сторона. Мы, мамы непервой юности, больше можем дать своим детям. Уже бежать к подруге не так хочется, и время пьянок-гулянок-дискотек можно посвятить детенку. Вы столько всего знаете и умеете, но теперь надо научиться говорить со своей кровиночкой на понятном малышу языке. Я, как классическая «поздняя» мама, очень ответственно подошла к своей новой должности: накупила книг по педагогике и психологии, но советы там подчас взаимоисключающие. Несмотря на пятилетний педагогический опыт, часто понимала, что хочется плакать от беспомощности - отсутствие родительского опыта и развитая самокритика доводили до нервозности и стресса. Мы, немолодые мамочки, очень остро на все реагируем, затем дети интуитивно перенимают нашу нервность. Даже совсем крохи просыпаются и заливаются слезами, если мама мечется в панике: «Температура, сопли, караул!» Ребенку плохо от маминой неуверенности и нервозности. Надо успокоиться! Через какое-то время я научилась доверять себе, своему материнскому инстинкту и своему маленькому чуду. Вот тогда дело взаимодействия с собственным ребенком пошло. И теперь хочется надеяться, что смогу дать, все, что имею легко и примется это с радостью. И радуюсь, веря, что «поздние» дети вопреки правилам генетики чаще бывают талантливее и успешнее, чем их сверстники, имеющие молодых пап и мам. Поздние дети — максималисты, они упорны и категоричны, серьезнее относятся к жизни и нестандартно мыслят. И ваш малыш тоже порадует вас «умными» изречениями и взрослыми поступками, ведь и он перенимает вашу основательность и спокойную категоричность.
----- Но, давая ребенку все, чего захочется вам, надо знать меру. «Чересчур взрослые» мамы часто увлекаются и стараются свои амбиции потешить: им так хочется, чтобы у деточки было все, о чем ОНИ САМИ мечтали или то, что для них самих - норма. Ребенка записывают на английский с двухлетнего возраста, отдают на танцы, а вечером приходит репетитор по живописи… Часто, стремясь стать «идеальной» мамой, мы нередко сравниваем свое чадо с другими детьми. Вот ужас-то, если ребенок в чем-то проигрывает соседскому! Трудно смириться, что соседка танцует, а ваш и ходит-то неловко? Умения доверять своему ребенку и здорового пофигизма у «поздних» мам существенно меньше, а амбиций во много раз больше, чем у мам идеального возраста материнства – 21-27 лет. «Все должно быть «на высшем уровне», разве я не для этого оставила карьеру, забыла подруг и забросила свою жизнь?» У «поздних» мам часто выстраивается некий идеальный ребенок в мечтах, потом они сами пытаются соответствовать своему видению «идеальной» мамы, а ребенка подтягивают к своему образу «идеального» ребятенка. И малышу нужно одолеть эту задачу – соответствовать маминому образу? Представьте, каково ему! Знаете, как мне, медалистке, страшно было оказаться по другую сторону школьного учительского стола в качестве родительницы троечника? Но НАДО ПРИНЯТЬ РЕБЕНКА таким, какой он есть. А корректировать его характер мягко не у всех мам получается . «Я САМА знаю все!» - считают мамы- руководители. В результате, вырастая, многие дети не становятся легкими для общения, уверенными в себе людьми, умеющими применять все, что им давали? Забудьте принцип: «Все самое-самое!» Просто радуйтесь малышу, потом дошколенку и далее… Если кроха будет улыбаться и протягивать ручки, а вы будете по-деловому ощупывать памперс: «Опять полный и попка совсем мокрая…», а потом еще и нахмуритесь - вы разрушите улыбку своей малышки своими УМНЫМИ мыслями. Это взаимонепонимание между матерью и ребенком на первом году жизни может послужить причиной комплексов и даже нарушений в психическом развитии человечка. Потом опытный педагог голову сломает, пытаясь понять причину агрессивности и неконтактности вашего ребенка. Малышка ведь не понимает, почему мама погрустнела. Мама недовольна ею? Как жаль, маму огорчила… Ребенок оценивает жизнь и ее понятия глазами матери. Чаще восхищайтесь самыми крошками успехов малыша, а деловой стиль и амбиции оставьте для разговора со взрослыми людьми.
----- Есть еще одна маленькая неприятность. Одиночество. Коллеги остаются далеко, круг общения резко сокращается, но надо следить, чтобы он не сузился до минимума. Тогда все неприятности и страхи вырастают до гигантских размеров. Психика тоже может затрещать по швам. Моя подруга, выходя замуж, переехала в другой город. Вся родня осталась за тысячу километров. «Знаешь, как страшно было выходить с коляской на улицу большой планеты, и ощущать, что случись что – я с сыном одна на всю вселенную. Помощи ждать неоткуда. Муж придет только к полуночи, телефонов мобильных тогда не было… Молилась на то, чтобы ребенок был здоров!» А родня мужа тогда не была еще родней в полной мере. Вот такого быть не должно! У вас теперь нет права стесняться – вы должны подстраховаться на случай непредвиденной ситуации. Я помню, что ощущала себя одинокой даже на детской площадке рядом с другими молодыми, во всех смыслах, мамами. Мне не о чем было говорить с 20-летними, и я с ребенком бродила по площадкам, и разговаривали мы исключительно друг с другом. Потом я напряглась и стала общаться с моложавой бабушкой – ребенок мой пошел искать дружбы с девочкой.
----- Но если после родов вам не будет грозить одиночество, потому что придется продолжить бурную деятельность и работать, то, скорее всего, надо будет сдать ребенка на хранение бабушкам-нянюшкам. Мы с подругой попали в такую засаду. У нее один ребенок был с ее мамой, а другой – с мужниной мамой. Родители зарабатывали на квартиру, приезжая на выходные с кучей подарков. Такие родители – праздники…. Через два года семья соединилась в новой квартире, и завыли все: дети не воспринимали мать, младший кусал ее, когда она пыталась его воспитывать; старший орал, что она готовит так, что его тошнит, а вот бабушка готовит вкусно. Муж орал, что в квартире пахнет кошмаром. Сумасшедший дом! Я обратилась за советом к Наталье Фомичевой:
- Наталья, нередки ситуации: женщина родила поздно. Но по разным причинам быстро вернулась на работу, сдав ребенка бабушкам-нянюшкам. Как себя вести маме, чтобы не потерять контакт с ребенком и не скатиться к маме-празднику: подарки при встрече, но все остальное в жизни - «это я не смогу, сынок, решать. Это к бабушке, мне некогда». И не испытывать постоянно чувство вины – «Я так мало вижу ребенка!»?
- Даже с самым маленьким ребенком нужно разговаривать. И объяснять ему, что мама работает, зарабатывает деньги, но при этом скучает по своему малышу и всё время о нем думает. Для ребенка общение и совместная деятельность гораздо важнее подарков. Дорогими игрушками мамы успокаивают свою совесть, но не улучшают контакт с ребенком. Лучше всего выработать ритуал общения с ребенком. Это может быть утреннее или вечернее время, главное, чтобы это было временем двоих, когда никакие родственники, няни и бабушки не мешают. Чем заполнить это время, зависит от возраста ребенка. Важно, чтобы это было стабильно и постоянно. Вполне можно занести этот «час ребенка» в органайзер, также как деловые встречи и совещания. Малышу можно показать эту запись и рассказать о том, что это только ваше время. Для ребенка стабильность и постоянство встреч с мамой важнее количества времени, проведенного вместе.
----- Когда мы с мужем поженились, свекровь как-то рассказала, что маленький сынок часто будил ее своим сопением и возней, потому что приходил из другой комнаты проверить: жива ли мама. Я о своем детстве помню, что если не засну раньше того, как мама везде выключит свет, то не буду спать полночи. Я оставалась ответственной за всех в доме! Мы оба – поздние дети. Ребенок, рожденный позже возраста бесшабашной юности - гораздо раньше начнет задумываться о смерти и старости своих родителей. Он впитывает тревожность за судьбу своих близких с детства. Это и хорошо и плохо. Он взвалит ношу заботы на себя очень рано. Психолог рассказала мне еще несколько похожих историй: «Мне 25 лет, моему папе 67. В день моего выпускного в институте у него случился инфаркт. С тех пор моя личная жизнь очень ограничена. Я не могу позволить себе уехать куда-то больше, чем на неделю. Не говоря уже о мужчинах. Хотя у меня многое есть, я – как на привязи». «Моя мама родила меня в 41 год. Сейчас мне 32 и последние 10 лет я живу в постоянном страхе, что вот еще немного и…». «Когда я родилась, отцу было 45, и я с 12 лет регулярно проводила вечера в больницах, а в 16 пошла работать, чтобы он смог уйти на пенсию». Кому-то справиться с такой постоянной тревогой помогает психотерапия, кто-то находит душевное равновесие в церкви, кто-то обретает спокойствие в йоге. Будьте спокойны и уверенны сами, и давайте своему ребенку возможность расти вне ваших объятий. Не надо вставлять в разговор с сыном: «Я обязательно приду на твою свадьбу ,если… эх… доживу!» Иначе ваше материнство будет с привкусом горечи, а ребенок взвалит на себя комплекс еще один дурацкий комплекс нервозности.
----- Но самое неприятное и, я бы даже сказала, самое опасное, что подстерегает позднюю маму и ее очаровательного ребенка – ГИПЕРОПЕКА! Вот зверь, которого мы не видим и страшно возмущаемся, когда нам указывают на него. Начинается это с малого. « У НАС выпал первый зубик!» «МЫ уже пятый класс заканчиваем!» Местоимение «мы» прочно поселится и укоренится, как следствие необрезанной пуповины. Ох, как трудно с каждым днем давать «воли» ребенка на один метр дальше! Наталья Фомичева комментирует:
- Действительно, поздние мамы отличаются большей тревожностью, чем молодые. Им сложнее доверить малыша мужу или няне, они неадекватно реагируют на каждый вскочивший у ребенка прыщик. Общение на специализированных форумах усугубляет положение, поскольку там часто красочно описываются различные ужасы, которые могут произойти с младенцем. Мой совет: помните о том, что ваша тревожность передается ребенку. Малыш хорошо чувствует эмоциональное состояние мамы и начинает беспокоиться и плакать, когда мама нервничает. Кроме того, дети вовсе не такие хрупкие, как кажется на первый взгляд. Падение ребенка с пеленального столика вовсе не приводит к тем катастрофам, которые рисуют себе матери. Дети очень четко чувствуют разницу между любовью и гиперопекой. Мамы, излишне опекающие ребенка, формируют у него т.н. чувство «выученной беспомощности». Ребенок вырастает с ощущением, что он не может повлиять на то, что происходит в его жизни, он неуверен в себе и своих возможностях, пассивен, он боится браться за решение любых задач. Кроме того, дети гиперопекающих мам часто страдают от психосоматических заболеваний, т.к. не умеют сами справляться со стрессами, в т.ч. и с болезнями. В моей практике был клиент, страдающий ревматоидным артритом и передвигавшийся на инвалидном кресле. Боли удивительным образом исчезали, как только он оказывался за 100 км от своей мамы. Будучи в командировках, он ходил самостоятельно. Возвращаясь в Москву, моментально садился в инвалидную коляску. Кстати, мама всегда встречала 40-летнего сына в аэропорту, чтобы с ним «ничего не случилось».
Но при этом, дети у «мамочек в возрасте» в социуме очень неуверенно себя ведут. За них часто думают и делают все мамы – «Я лучше знаю!» Но на определенном этапе ребенок начинает активно протестовать против того, что за него проживают его жизнь. И вот тут надо схватить себя за жабры и позволить расти своему ребенку! Знаете, моя соседка так и не поняла, почему ее сын уехал женой в другой город. Ее кровиночка, ее единственный сынок навещает теперь только раз в год, но ведь она хотела лишь помочь! А он не понял… Она залезла под кровать в первую брачную ночь. Нет, не думайте, что она шпионила, нет! Она всего лишь была на подхвате: « Он же первый раз! Вдруг чего не получилось бы, я б подсказала….» Думаете, просто шизанутая свекровь? Но это просто крайний случай. А некрайние мы видим постоянно и совершаем постоянно. Особенно это касается воспитания мальчика мамой в возрасте, да еще без мужчины под боком. Я обратила внимание на поведение родителей в поликлинике: все мамы старательно раздевали своих деточек, поправляли одежду, прическу, потом за руку повели к врачу. А один папа сам разделся, развязал сыну шарф, отдал свои вещи в гардероб и переспросил нарочито громко:»Какой номер кабинет?» И … пошел. Дама из гардеробного окошка высунулась: «А сына раздеть?» Папа, на мой взгляд – замечательно мудрый папа - повернулся и сказал: « Он в садике сам раздевается. А номер кабинета он слышал.» Правильно! Иначе мальчики так никогда мужчинами и не станут, если их лишить возможности принимать решения и действовать самостоятельно!
Нужно вовремя перерезать пуповину, иначе она задушит ваши отношения или сделает ребенка моральным уродом. Просто надо помнить, что ваш ребенок – личность еще до рождения, и воспитывать его надо начинать еще тогда, но личным примером и своими жизненными принципами. Ваш ребенок принесет вам столько радости и счастья, но позвольте ему расти не у вас на ладони, а рядом! Тогда он вырастет большим и сильным!
20.Десятая вода на киселе
Лариса Вер
- Женька, да хватит уже дома сидеть! Мать твою эти книжки сгубили, и ты – туда же?! Поехали на речку! – Но Женя мягко, с вежливой улыбкой подпихивала бабушку к выходу, сама же оставаясь в квартире.
- Вот ведь, дурында! - В сердцах рявкнул дед, уходя. Два оборота ключа, и в квартире наступила тишина…. и можно жить спокойно. Женьке уже шестнадцать, и за многие годы своего взросления она хорошо изучила уик-энды своих домашних: сначала перемывание косточек всем, в том числе ее матери, которая, битая мужем, сбежала в Москву – счастья искать; так с тех самых пор и носится там, работая до изнеможения, лишь бы самой продержаться и им подкинуть деньжат…. Потом будет шумная выпивка вперемежку с закуской, затем вся большая компания непременно найдет причину переругаться… Теоретически Женька все понимала: дед за неделю за баранкой так уматывается, что с удочкой посидеть, плотвы наловить – уже счастье. Да и бабушка, потаскав пять дней в неделю котлы и кастрюли в фабричной столовой, мечтает о свежем ветерке в выходные. Пять дней от зари до зари, лишь с вечера пятницы до вечера воскресенья жизнь перестает давить, можно вздохнуть… У Женьки есть свои дела. И надо успеть за две недели все сделать, иначе сорвется грандиозный план.
В квартире тихо царствовал Моцарт, рождающийся в плеере с колонками, а девчушка трудилась, не поднимая головы несколько часов…. Под звуки тихой мелодии рождалась очередное колье из бисера. Еще три работы, и можно будет сдать в магазин. Тогда денег ей хватит. Главное, чтобы бабушка не вычислила, куда планируется потратить выручку…
Женя балдела от редких вечеров в атмосфере классической музыки, любимых книг, собственных размышлений. Раньше, когда бабушка с дедушкой ругались или промывали ей мозги своим видением мира, что-то заклинивало внутри, хотелось драться, кусаться и орать на всех. Уже сколько лет ей прививается мысль, что, закончив школу, надо идти на фабрику работать, авось через десяток лет мастером станет. Книжки и мечты до добра не доведут. Школа позади. Надо учиться жить, как люди живут: скоро настанет пора и замужестве уже подумать, но парня работящего такой заунывной музыкой, что она слушает, не завлечешь, мемуарами не накормишь. А на фабрике, хоть, и зарплата не ахти, но дыра в заборе кормит много поколений работниц – излишек кофточек все там проносят. Ничего зазорного. Все так живут! На то и зарплата такая, чтоб научились крутиться. Женька сбегала от этой моральной установки, шла в парк и сидела там дотемна… Однажды простудилась так, что два месяца в школу не ходила. А потом оказалось, что для выздоровления надо бы ей в горы. Вот тут и случилось самое лучшее чудо в ее жизни: родственники вспомнили о бездетной тетке, которая работала на метеостанции в горах. И Женьку первый раз отправили на два месяца в горы, списавшись с тетей Галей….
Моцарт сменился Григом, и в памяти всплыли картинки из ее жизни у тети Гали.
…Поутру розовые от солнечной улыбки горы смотрели в окно, комната наполнялась настроением от музыки Грига или Вивальди, на кухне под салфеткой ждали творожные плюшки и стакан козьего молока. Тетушка уже работала на площадке, разговаривая с облаками и ветром. С первого же дня они почувствовали такое родство душ, что даже не верилось. По вечерам при свете трех подсвечников вели задушевные беседы, но тетушка в душу никогда не лезла. День начинался радостным ожиданием праздника, и заканчивался сном сквозь улыбку. Оказалось, что и в жутких бытовых условиях, вдали от городского комфорта и развлечений, но в обществе редких коллег, музыки и природы, эта удивительная женщина умудрилась быть счастливой! Она даже излучала какой-то мягкий свет радости вокруг себя, собирая иногда по вечерам на своей кухоньке компанию из близких по духу людей, кто тоже работал в горах.
Вернувшись домой, выздоровев морально и физически, Женька в минуты хандры закрывала глаза, стараясь нырнуть мысленно в аромат горных трав, вспомнить тени от свечей на стенах и оглушительное пение сверчков. Всплывали слова тетушки, помогая справляться с трудностями: «Не погань свою душу обидами или раздражением. Обманули тебя, нахамили – да пусть это будет на их совести». Задумываясь о будущем, Женя вспоминала: «Каждый человек свою тропинку на планете протаптывает, и ты свой пройдешь. Сердцем выбирай, так вернее. А деньги приложатся, если душу вкладывать будешь».
Однажды обнаружив в книжном шкафу отдельное фото, не в альбоме, Женя спросила:
- А это кто? – Только вчера пересмотрели все фотографии, а про эту разговора не было.
- Это… Так, один знакомый…, - но прозвучало слишком тепло, душевно.. Женька знала, что тетушка в разводе больше десяти лет. И бывший супруг давно уехал из страны.
- Ты его любишь? Я его не видела здесь.
- И вряд ли увидишь… Да, этот человек мне очень нравится. Но я ему ни к чему, поэтому я просто желаю ему счастья. Каждый вечер, мысленно…
- Но это же неправильно и так обидно! – Женька как раз романтическую драму переживала в то лето.
- Главное, чтоб душа жила нежностью, чтобы равнодушием или злом, упаси Бог, не заразилась… Нельзя фонарик в своей душе загасить. Фонарик любви к людям.
… За окном громыхнуло, в стекло постучала ветка черемухи, починяясь предгрозовому порыву. Женя сложила работу, убрала в коробку. Скоро вернутся бабушка и дедушка. Оставалось две недели до желаемого….
…Звонок в дверь поднял всех на ноги в начале шестого утра. Телеграмма. «Тетя Галя умерла Инсульт Похороны послезавтра»
- Женька, ты чего остолбенела? – Бабушка не на шутку испугалась пустых глаз внучки, - Пошли, чаем напою… Да, тетя эта – нам десятая вода на киселе. Нельзя ж так убиваться-то! Тебе еще к мастеру на фабрику сегодня. Опоздаешь!
- Да, … я могу … опоздать! – Женька вышла из оцепенения, быстро побросала вещи и документы в дорожную сумку. Каждое лето она ездила в тот мира любви, понимания и покоя. В это лето родные решили не тратить деньги на ее поездку. Но за колье обещали заплатить, денег должно хватить на билеты.
Через два часа поезд мчал Женю по рельсам. На две недели раньше, и в последний раз…
«Я должна сказать последний раз спасибо! Должна! И попросить маленький фонарик любви….»
АВТОР 11
21.Белая роза и праздник на троих
Альфира Леонелла Ткаченко Струэр
Голуби ворковали на крыше, тихо постукивал металл на навесе выходной двери и ветер пошаливал за воротниками прохожих. Вот по дорожке возле дома прошёлся мужчина в коричневой куртке, оглянулся на дверь, выходивших людей, идущих ранним утром на работу, и пошёл дальше. Солнце осветило окна, ярко блеснула солнечными зайчиками по стёклам на балконных комнатах, и убежало за крышу, где ворковали голуби.
Он шёл, иногда оглядываясь на квартал, где только что стоял и разглядывал выходивших людей, и теперь ему ничего не оставалось, как опять несколько раз оглянуться и пройти на остановку трамвая. Трамвай зазвенел буквально над ухом и остановился. Людей, ранним утром, было много. Все старались залезть первыми, и поэтому толкались кто как мог.
-Мужчина, помогите мне, - тихо позвала, спросила женщина возле его локтя, когда попытался уцепиться за поручень в вагоне.
- Что такое? – он посмотрел на неё.
Она, не высокого роста, пожилая женщина, с голубым платочком на шее и серой ветровке, просила его помочь сесть ей на сидение. Её лицо было бледным, что очень не подходило раннему утру. Видно было, что она больна.
- А?!... Пожалуйста... Садитесь... - отодвинулся он с трудом в сторону и пропустил её на сидение, попросив молодого человека встать, - Встаньте, пожалуйста. Уступите больной женщине место.
- Спасибо, вам... - тихо ответила женщина в серой куртке.
Пока ехали до следующей остановки, мужчина успел разглядеть её. Она была уже не молода и ему так показалось. Ведь больные люди обычно выглядят на несколько лет старше. Но её глаза его сразу приворожили к себе.
Её глаза были необычайно голубые, просто синие незабудки летом под ярким солнцем. А рядом не хватало только зелёной травы и птиц, которые бы пели песни ранним утром над ними. Она, молча, сидела и посматривала в окно. Её бледность на лице стала исчезать. Немного порозовели щёки. Видно ей стало немного лучше – «Сердце», - подумал он.
Солнце весело заглянуло в окошко трамвая, и зайчики забегали по вагону и одежде людей. Стало как-то веселее на душе.
«И почему, когда выглядывает солнце, всегда становится как-то чище и веселее на душе. Вот и сейчас, я стою здесь в вагоне, еду к себе домой, а её нет. Она уже несколько дней, как уехала из города, а меня всё тянет к дому, где она жила. И почему она не позвонила мне?»
Трамвай качнуло на повороте и машины, остановившиеся перед светофором, медленно тронулись с места.
«Да... Я опять один. Ну и бог с нею. Уехала и пока...»
Женщина поднялась с сидения и пошла, проталкиваясь к выходу. Серая куртка на ней немного задралась, и под нею он увидал белый свитер ручной вязки. Она вышла на очередной остановке, и он почувствовал, что ему тоже захотелось выйти за нею. Он протолкнулся к выходу и выскочил, буквально на ходу, заставив водителя прозвенеть зазевавшемуся пассажиру.
Женщина удивлённо посмотрела на него и пошла по тротуару вдоль домов.
- Подождите минуту, - позвал я её, - Простите меня, что я вас позвал. Но вы не больны? У вас такой бледный вид был в трамвае, а теперь вы выглядите немного даже моложе, чем до того, как садились на той остановке. У вас что-то случилось?
- А вы кто? – вдруг как-то недовольно спросила она и оглянулась на него: «Мол, не шутите?»
- Вы не пугайтесь меня. Просто у вас такие голубые глаза!... – он опять попытался заговорить с нею и осекся...
Она посмотрела на него так, что он понял, у неё действительно что-то случилось, но открываться постороннему человеку она вовсе не желала. Яркие голубые глаза потемнели и теперь были похожи на незабудки тёмно-синего цвета в дождливую погоду, когда небо вдруг почернеет и внезапно, именно сейчас, нагрянет огромная чёрная туча. Но глаза были всё-таки опять-таки такими привлекательными, несмотря на её лицо, которое приняло более серьёзный вид. Она была привлекательна с нее голубыми глазами. Он подошёл к ней и остановился.
- Мужчина, что вы хотите? – опять недовольно спросила она и, помолчав, спросила, - Ну, что ж, если вас интересует что-то в моей жизни, то пойдёмте туда...
Она это сказала так, что мне показалось, что подул внезапно холодный ветер со снеговыми колючими снежинками и я стою на тротуаре один против стихии, которая надвигается на меня. Что-то холодное металлическое прозвучало в её голосе, что его напугало вначале. А потом, он смирившись со своим «приставанием» к ней, пошёл рядом.
- Вы не бойтесь. Убивать вас никто не будет. Увидите, что тревожит меня. Вы же сами напросились?...
- Ладно.
Женщина остановилась возле двери обыкновенного панельного дома пятиэтажки и открыла дверь.
Подъезд был самым, что ни на есть обычным, такой же, как во всех домах города. Они подошли к двери, и она открыла её. На него сразу пахнуло вкусным запахом пирогов. Словно их только что испекли и вынули из печи и они теперь остывали на столе, прикрытые чистым полотенцем.
- Света, - кто-то тихо позвал её из комнаты, которая была в глубине квартиры, - Ты не одна?
- Нет. Я сейчас... - она положила свои сумки и прошла в комнату, откуда её позвали, - Ну, как? Всё хорошо. Ничего не беспокоит? Как пульс? Давление мерили?
- Конечно, милая моя. Как же… Всё делала так, как ты говорила. А это кто с тобою? Познакомь... - и пожилая женщина приподнялась на подушке, чтобы получше рассмотреть меня.
- Это со мною. Мы сейчас приготовим вам обед, и уйдём. Не беспокойтесь. Лекарства я купила. Да... А давление у вас высокое. Пили капотен? Вам ведь нельзя не принимать лекарства. Опять будет приступ. И что мы тогда будем делать? Опять в больницу? Ведь только что из неё?
- Нет. Не хочу туда. Там плохо. Мне с тобою хорошо. Ты добрая. Помогаешь мне. А там медсёстры вредные, кричат. А как вас зовут? Давайте знакомиться. Меня зовут Алёна Николаевна.
Пожилая женщина протянула руку, сухую, сморщенную, но тёплую от сна. Она это сделала как-то необычно. На манер светской дамы, для поцелуя.
- Что, испугались меня? – уже мягче спросила она меня и я, отступив на шаг назад, наклонился к ней, чтобы познакомиться и поцеловать её руку, сухую, сморщенную, тёплую от сна.
- Приятно познакомиться с вами. Меня зовут Рашид.
- Приятно знакомиться с мужчинами, которые умеют держать себя так корректно с женщинами преклонного возраста. Да?!... Забыли манеры господа – мужчины! Но видимо есть ещё в наше время такие интеллигентные мужчины, готовые прийти на помощь двум одиноким пожилым женщинам. Не удивляйтесь моему разговору. Мой голос после болезни такой. Скрипит. А так я самая что ни есть добрая старушка, - и моя новая знакомая, добрая старушка, жеманно хихикнула в кулачок и легла поудобнее на подбитые Светой подушки.
- А что, разве мужчины как-то ведут себя иначе в наше время? - постарался я передразнить её слова и повторить за нею, тоже улыбаясь этой весёлой болеющей пожилой женщине.
- Ну, нет. Сейчас мужчины просто знакомятся, переезжают к своим дамам и живут. А вот о манерах забыли вовсе. Где же их галантность? – она опять посмотрела на меня своими карими глазами, полными смешинками.
- Значит, я первый тот мужчина, который делает так. Простите, но может вам чем-то помочь? Света ваша родственница? – попытался я поддержать разговор с нею.
- Нет. Разве мы похожи на родственников? Нет. Она моя знакомая. Она ухаживает за мною. Вот уже несколько лет. Я тебе ещё не надоела? – тут же спросила она Свету.
- Ну, что вы, Алёна Николаевна. Как можно?!... Вы мне как мама, родная. Не надо об этом? Хорошо?... – Света посмотрела Алёне Николаевне в глаза, как бы говоря, что не надо говорить о нашей тайне, которую мы держим от всех так далеко.
- Ну, хорошо, хорошо. Не буду. А может нам попить чаю. Посмотри Света, там, на кухне, по-моему, есть всё, для чая. Пироги уже остыли. Ты когда ушла за лекарством, я всё боялась, что ты оставила их в печи. А потом поняла, что на столе. Такой аромат проникает в мою комнату. Давай быстрее пить чай и своего знакомого сади за стол. Вы любите пироги с морковью? Света прекрасно их печёт. Вот попробуете их и влюбитесь с неё. Она замечательная женщина в свои тридцать девять лет. А что, Светочка, ты не сказала ему, сколько тебе лет? Ну, ладно. Не буду я говорить о твоём возрасте. А вот мне уже семьдесят восемь. Ну, как я выгляжу? Ещё можно влюбиться? Не потеряла своей привлекательности?
- Но как можно?!... Вы ещё можете станцевать вальс со мною на балу. А Светочка вам поможет в этом. Оденет вас к моему танцу. А буду вас ангажировать. И, правда, вкусные пироги. А вы Света, не здесь живёте что ли? Я, засыпал вас вопросами? Не кстати... Простите... Я не хотел.
- Проходите сюда на кухню, помогите мне. Возьмите вот эту тарелку с пирогами и отнесите на стол в комнату Алёны Николаевны. Не смущайтесь по поводу ей расспросов. Ей скучно целый день сидеть дома. Она болеет уже давно. И почти никого не видит. Только я разговариваю с нею. Но я, это я. А тут сегодня такой подарок для неё. Она раньше работала во дворце культуры и вот теперь вспоминает, какие были манеры у мужчин её лет. Таковых сейчас не найти на всём свете. Всё стараются сделать больно женщине.
- А вам тридцать девять? Но вы хорошо выглядите. Немного устали? Я давно заметил, что бледны и ваши глаза... - он посмотрел на неё.
- Что глаза? – удивлённо посмотрела Света на него.
- Они красивы! – сказал я, беря тарелку с пирогами в руки выходя из кухни.
- Сюда, сюда... - позвала Алёна Николаевна их к себе, - Мы сегодня пируем. У нас гость и мы обязаны надеть самые лучшие платья в его честь. Вы, Рашид, выйдите из комнаты, нам со Светочкой надо привести себя в порядок.
Я вышел на балкон и остановил свой взгляд на соседнем доме. В окнах третьего этажа мелькала тень молодой девушки, очень красивой, с длинными белыми волосами. Она сидела за столом и завтракала. Чашка с дымящимся кофе была у неё в руках.
- Как не стыдно подсматривать за девушками… - укоризненно - мягко спросили за его плечом. Он оглянулся и увидал Светлану, - Проходите.
Алёна Николаевна сидела на кровати в тёмном платье с великолепной брошью на груди. Солнечные зайчики прыгали по её огранке и отсвечивали разноцветными огоньками великолепного бриллианта. Волосы доброй старушки были уложены, и она как-будто помолодела лет на пять. Шторы были отодвинуты в стороны и солнце теперь светило во всё окно, освещая комнату Алёны Николаевны, её кровать со столиком напротив комода старинной работы, и небольшие салфетки на нём. Огромное зеркало висело над комодом. Шкаф стоял в углу комнаты. Кресло было придвинуто к столику возле кровати. На столике стояли тарелка с пирогами и чашки с дымящимся чаем.
- Ну, вот и мы получили праздник в это прекрасное утро. Не правда ли? Давайте пить чай. Ты, Светочка, положи на тарелочку Рашиду вот это пирожок.
- Благодарю.
Мы пили чай и разговаривали, вспоминая прошлые годы. Когда можно было спокойно посидеть на скамейке возле дома, или в сквере. Походить вечерами по улице или зайти в какое-нибудь кафе и съесть мороженое. Алёна Николаевна была весёлой старушкой. Знала много историй из прошлой жизни и поэтому я слушал её и думал: «Как хорошо, что сегодня утром судьба свела меня с этими прекрасными двумя пожилыми женщинами. За всё время, которое я был в этом доме, я ещё ни разу не пожалел, что пошёл сюда. Аккуратный уютный домик. Светлые шторы, пропускающие солнечные лучи. Небольшой запах лекарств перемешивался с ароматом чая и вкусным пирогами с морковью. И глаза… Какие синие, синие глаза у Светланы! Я ещё никогда в жизни не видал таких глаз. Словно незабудки ранним утром, умывшись росой после томного тумана, расцвели над невысокой зелёной травой в лесу». Я сидел и шутил с ними, а сам думал, что больше никогда не буду вспоминать тот вечер, когда она уехала, бросив меня одного, в городе. Всё-таки есть в жизни счастливые минуты, когда ты чувствуешь себя так свободно в раннее утро, когда светит солнце, поют птицы и люди все, кажутся, приветливыми. Пока я пил чай, Алёна Николаевна позвала Свету и попросила принести ей белую розу, что стояла в другой комнате.
- Вот, молодой человек. Смотрите, эта белая роза приносит счастье. Света подарила мне её на день рождение. Оно было недавно. И вот сегодня, оно принесло счастье, сразу троим людям, оставшимся под голубым небом в одиночестве. Разве я не права? Или мне показалось? Вы одиноки?
Я помолчал, потом посмотрел на Свету и ответил:
- Да! Моя женщина, с которой я был знаком много лет, уехала, оставив меня в этом городе одного. И я теперь свободен. Но не подумайте, что я сразу пошёл искать себе другую женщину. Я долго ждал её возле дома, но так и не дождался. Думал, что дома. Но дом ответил мне тишиной подъезда. А со Светой мы познакомились в трамвае. Она попросила мне помочь ей, и я сделал это. Но её глаза!... Я думал, что никогда в жизни не бывает таких синих глаз! Такой яркой красоты под утренним солнцем!
Я помолчал... Обе женщины посмотрели друг на друга, и Алёна Николаевна ответила мне:
- Глаза?!... У Светы необычайные глаза. Но она мне как родная. Вы не обижайте её. Не надо... - очень тихо попросила Алёна Николаевна.
- Не буду… - улыбнулся я ей в ответ, милой доброй старушке, которая так счастливо улыбалась только что и вдруг посерьёзнела. Я боялся только одного. Вот сейчас Алёна Николаевна скажет всем уйти и мне придётся покинуть стены этого дома, который показался мне тёплым и уютным, словно, я жил с ними уже много лет. Но она вдруг улыбнулась и сказала:
- Ну, что же Светочка, вам пора. Вы сейчас с Рашидом пойдёте домой. А я останусь. Мне надо отдохнуть.
На улице, когда мы вышли, было шумно. Солнце светило сквозь старые тучи, которые набрякли над домами. Ветер пошаливал по тротуару. А люди шли, но уже не на работу, а по своим делам.
- До свидания, - сказала она и пошла на остановку трамвая.
- До... свидания... - шёл я рядом с нею. Мне совсем не хотелось идти в свою квартиру, где никого не было.
Я не знал, как мне заговорить с нею. Вот только что было так весело и уютно с этими двумя не знакомыми пожилыми женщинами и вдруг опять всё оборвалось... Пропасть... А дальше, опять тишина и работа.
- Я позвоню тебе...
Но звонка так и не было, ни на следующий день, ни через несколько. День, который так начался счастливо для двух пожилых женщин, закончился так же внезапно, как и начался. Он больше никогда не появлялся в их жизни. Ушёл...
08.08.2012 года
22.Ночь
Альфира Леонелла Ткаченко Струэр
Листья ещё раз прошелестели под небольшим ветерком поздно вечером и затихли, словно ожидая какого-то чуда в эту ночь. Ночь наступила как всегда сразу и незаметно. Свет в окнах кое-где ещё горел, но уже все жители домов спали крепким сном счастливых людей.
Осень.
Она радовала их своим нарядом и заставляла обеспокоено оглядываться на уходящий день, приносящий свои плоды со скудных участков. Наступила ночь. Стояла ошеломляющая тишина. Ветер затих ещё вечером. Темнота опустилась на крыши домов и занавешенные окна квартир. Птицы уже давно спали, убаюканные им. Тихо.
Небо заволокли редкие тучи, которые ночью совсем не бывает видно. Но я то знаю, что они есть. Потому что не видно луны, а вокруг ожидающая осеннего бала ночная мгла. Да, да. Не думайте, что ночь не ждёт осеннего бала. Ещё как ждёт. Каждый день, каждый час, когда наступит темнота и на небе загорятся тысячи звёзд, самых ярких, а вокруг будут шелестеть разноцветными листьями берёзы и клёны. А тополя будут вспоминать свою прожитую жизнь под яркими звёздами уходящего лета и приносящего свои плоды осени.
Господин Ночь начал развешивать на небе цветные шары: жёлтые, белые, красные. Правильно красные. Ведь звёзды на небе бывают и красными. Вы ведь хорошо знаете о планетах в далёкой Галактике. И наш господин Ночь тоже осведомлён не хуже вас о происходящем на небесном пространстве.
Ночная Фея давно уехала со своим Звездочётом искать убежавших шалуний звёздочек. Они как всегда ещё с вечера расчесали золотыми гребешками волосы и надели золотые и серебряные платья, чтобы понравиться очередным влюблённым на скамейке. Ох, и проказницы они. Как увидят кого в парке, так и бегут к ним, кружась над деревьями, ослепляя своими серебряными лучами разноцветные листочки берёз и клёнов. А тополя, ошеломлённо и восторженно смотрят на них, удивляясь их красоте. И от такой красоты улыбки, яркие и счастливые, зажигаются на лицах молодых людей.
Когда все шары на небе были развешены, господин Ночь начал прохаживаться по ковру, такому же чёрному, как сама прелестница ночь. Вот он прошёл в один угол небесного пространства и начал разглядывать шалуниц звёздочек в парке.
Он замер высоко в небе и старался не дышать, боясь быть увиденным. Стояла обычная темнота. Над парком горели только звёзды, убежавшие от Ночной Феи и Звездочёта. Луна не захотела выйти прогуляться среди деревьев, покрывающихся разноцветными листьями. Может быть, она поленилась или не здоровится ей. Это господин Ночь не стал выяснять. Он просто нагнулся и сел на колени на ковёр, разглядывая в привычной для него темноте парк и влюблённых.
Девушка и парень сидели и молчали. Им тоже не хотелось нарушать тишину осеннего парка. Было очень красиво, когда звёздочки кружились вокруг деревьев, а листочки отвечали им в ответ жёлтым и красным шелестом. Хотя ветра и не было, но листья на деревьях ещё не ложились спать, а потому они всё-таки шевелились на ветках берёз и клёнов. А что им было делать, чтобы не замёрзнуть в этой нескончаемой темноте ночи.
Ночь погрузила город в тишину.
Тихо...
Лишь блестят листья на деревьях под лучами звёзд и господин Ночь сидевший на ковре, пытается своею волшебной силой охватить всё ночное пространство над парком.
Он сидел и смотрел на парк, а ночной туман окружал деревья, прячась в лучах звёзд и прыгая с одной ветки на другую, веселясь и смеясь над людьми.
«Эй, вы, людишки, что вы не выходите на улицу! Смотрите, какая таинствующая темнота! Мои сестрички звёздочки уже окружили вас своими танцами с листьями деревьев. Все веселятся, а вы спите».
Пусть спят. Не мешайте. Может быть, им завтра на работу.
А ночь ещё придёт, и может быть, ещё прекраснее.
Тихо...
А вы девушка положите голову на плечо парня и смотрите на танцы звёзд.
08.09.2012 года
АВТОР 12
23.О том, как у меня дочку украли
Владимир Волкович
Меня всегда пугало слово - кровосмешение. Казалось, что от него веет какой-то таинственной местью природы. Местью за попрание её законов. Кровные родственники сочетаются браком между собой, не имея свободы выбора. Молодое поколение растёт в замкнутом пространстве, в клетке, где пару подбирают заботливые родственники, руководствуясь какими угодно интересами, только не законом природы.
В результате, в среде такой замкнутой общины, рождается аномальное число младенцев с генетическими отклонениями, попросту, уродов.
Человек забыл, что сам то он стал тем, кто есть, только благодаря естественному отбору, где сильнейшие и наиболее приспособленные особи бились между собой за продолжение рода.
Если кровосмешение длится достаточно долго, члены такой замкнутой группы вымирают.
Прекрасно понимая, что приток свежей крови необходим, община принимает для этого беспрецедентные меры.
Что из себя эти меры представляют, мне пришлось испытать.
Дочка моя частенько болела, дождливо-снежный российский климат был ей явно не по нраву, и я решил свозить её к родственникам, живущим в жаркой стране у тёплого моря.
Через пару недель пребывания на солнышке, купания в море, поглощения многочисленных фруктов и овощей, она приобрела цветущий вид. Жили мы в районе, где было много ортодоксов, или мне так казалось потому, что их везде было много. До поры, до времени я их не замечал, а они не замечали меня. Народ вокруг не отличался разнообразием типажей: чёрные волосы, карие глаза, смуглая кожа.
И вот, в один ничем не примечательный, но ставший позднее весьма знаменательным день, мы отправились в «каньон». Так называли огромные молы, где можно было развлечься, хорошо покушать, посетить бессчётные магазинчики, или просто посидеть под кондиционером у фонтана.
Мы зашли в продуктовый магазин с километровыми полками, на которых весело зазывали покупателей тысячи аппетитных товаров.
Дочке уже вовсю шёл второй год, она не очень давно научилась ходить и, наконец-то, нашла место, где можно было носиться сколько угодно, не опасаясь никаких санкций. Сначала я держал её за руку, но свободолюбивая натура не могла долго этого терпеть и она, пользуюсь моей увлечённостью в выборе нужного продукта, плавно ускользнула.
А, надо сказать, что в отличие от местного народа, она была светловолосая, белокожая, голубоглазая, чем вызывала повышенный интерес окружающих к собственной персоне.
Но была также и общительной и не боялась идти на ручки к незнакомым людям. Эта, потом исчезнувшая черта, и сыграла свою роль в дальнейших событиях.
Народу в магазине было много, люди не торопясь ходили по залам с тележками, нагружая их чуть не доверху. Потом стояли в очереди у касс, которых хотя и было полтора десятка, но переварить быстро такую массу товаров и людей не могли.
Итак, я увлёкся прочтением названия какой-то банки на незнакомом языке, пытаясь интуитивно определить, что это такое и, вдруг обнаружил, что дочки рядом нет.
Я бросил банку, огляделся вокруг и не найдя её, помчался в соседний зал, там её тоже не было, следующие две или три минуты я метался по залам, натыкаясь на покупателей, которые шарахались от меня, не понимая чего я хочу.
Можно бесконечно рассуждать о случайностях и о чудесах, которые нам преподносит Вселенная ежедневно, ежечасно. Мы их просто в упор не замечаем, а то, что мы не видим, для нас не существует.
Возможно, Бог послал мне эту женщину, которая обратилась ко мне на чистейшем русском языке:
- Вы не девочку, случайно, ищете, такую маленькую?
- Да, девочку,- едва смог я прохрипеть, во рту уже всё пересохло от ужаса, что я её потерял.
В «каньоне» сновали туда-сюда тысячи людей, входя и выходя через десяток выходов, в разных концах огромного здания, на разных уровнях, подымались и опускались эскалаторы. Найти человека в этом людском муравейнике было очень трудно, даже зная язык и расположение выходов, а если этот человек хотел скрыться, то надежды не было никакой.
- Её взяла религиозная, вон она побежала к кассам.
Не поблагодарив, я рванулся к кассам и издалека увидел как женщина, в длинной юбке и перекошенном берете на голове, держа на руках моего ребёнка, уже расчистила себе дорогу, что-то сказав покупателям.
Я бежал, сшибая людей, боясь выпустить её из виду.
Вот она выскочила за линию касс и побежала вглубь громадного помещения забитого людьми, где легко можно было затеряться.
К каждой кассе стояла очередь из людей с тележками, между кассами был только узкий проход на ширину тележки. Пройти было невозможно, для этого надо было сначала выкатить тележки, объяснив покупателям для чего это нужно сделать. Это было для меня неприемлемым. И тогда я принял единственно верное решение. Оттолкнув пару тележек, насколько смог быстро, чтобы меня не схватили за ноги рассерженные покупатели, я вскочил на длинный стол возле кассы, на который выкладывают продукты. Я сделал несколько прыжков по этому столу, втаптывая выложенные на него товары. Стрельнули струйками продавленные молочные пакеты, поползла по моим ногам выдавленная из коробок бело-красная паста, загремели разбитые бутылки, раскатились отброшенные овощи.
Я перепрыгнул через кассиршу, которая пригнулась и испуганно прикрыла голову руками.
Всё, я уже на той стороне.
Похитительница энергично пробиралась сквозь толпу, ещё минута, и она исчезнет навсегда. И тогда, понимая, что мне её не догнать, не могу же я бежать, отбрасывая людей, меня немедленно остановят, я закричал. Мой вопль перекрыл сдержанный разноголосый гул. Люди остановились, естественное любопытство, на которое я рассчитывал, сработало, и эта женщина тоже замешкалась. Я что-то кричал по-русски, указывая на неё, и она не могла бежать дальше, не обратив на себя внимания, что ей, конечно же, было не нужно. Этих нескольких секунд замешательства мне хватило. Я кричал все самые грязные слова, которые приходили мне на язык, и они подхлёстывали мою ярость, когда я мчался нелепыми прыжками, стараясь не толкнуть и не сшибить кого–нибудь. Люди расступались, давая мне дорогу, видимо моё лицо не предвещало ничего хорошего.
Вот, я уже рядом с ней. Схватил за одежду, и почувствовал её мелкую дрожь, когда она прочитала в моих глазах свою судьбу.
Секунда отделяла её коричневое морщинистое лицо от моего кулака, но я не ударил. Это - всё равно, что остановить автомобиль на полном ходу. Рядом с её отвратительной физиономией с маленькими, бегающими глазками, я увидел бледное личико дочери.
Женщина что-то бормотала трясущимися губами, но я, не обращая на это внимания, осторожно взял дочку, боясь, что она испугается и заплачет. И только потом свободной рукой резко толкнул похитительницу. Она упала, но сейчас же поднялась, чтобы получить от меня сильный пинок под зад. Жаль, что на мне были не армейские сапоги, а лёгкие сандалеты.
Быстро, быстро, не оглядываясь, боком она засеменила к выходу, видимо, опасаясь появления служителей порядка.
Разборки с полицией не входили и в мои планы и, чувствуя, что она сейчас явится, я немедленно покинул поле боя, смешавшись с толпой.
На подгибающихся ногах приплёлся я домой, прокручивая в мозгу картину того, что могло бы случиться, опоздай я хоть на минуту.
Похитительница, видимо, предполагала в мгновение ока выскочить через один из выходов, где её уже поджидала машина. И всё, больше я бы дочери не увидел никогда.
Этот эпизод надолго оставил в моей душе тягостный след.
О похитителях детей – компрачикосах, я знал из романа Виктора Гюго «Человек который смеётся».
Они крали детей то из бедных семей, то из семей феодалов (за это их вознаграждали родственники ребенка, которые хотели завладеть его наследством) и затем превращали их в физических уродов. Одним они разрезали рот и потом сшивали его так, что до самой смерти его лицо улыбалось; другим они сознательно повреждали щитовидную железу, влияющую на рост, и ребенок становился карликом. Трудно себе представить, сколько детей умирало во время этих страшных операций. Тех же, что выживали, обучали всевозможным фокусам, делали их комедиантами или продавали на княжеские дворы, где они потешали господ.
Пойманных компрачикосов всегда ожидало суровое наказание. Но мало кого из них удавалось поймать. Эти преступники умели хорошо скрываться. А некоторые даже находились под защитой феодала или короля, которому удалось с их черной помощью получить большое наследство.
Но все это относилось к далекому прошлому. Теперь же, оказалось, детей крадут для того, чтобы избежать рождения физических уродов. Их выращивают в религиозных закрытых общинах, воспитывают по своим канонам, а потом выдают замуж или женят. Причём, крадут те, кто верит в Бога и утверждает чистое, доброе, вечное…
Лицемеры.
Никакие цели не оправдывают это страшное преступление.
24.Ангел смерти над снежной пустыней
Владимир Волкович
- А вот ещё был случай, - весело начал Михалыч очередную байку, и мы устроились поудобнее, предвкушая услышать что-то интересное и необычное. Солнце уже оторвалось от горизонта, и нетронутая снежная белизна нестерпимо отражала его яркие лучи. Я знал, что в это время года солнце поднимается невысоко над земной твердью, и сейчас же стремится обратно. Не верилось, что вчера ещё мела пурга и ничего нельзя было разглядеть в двух шагах. Такова уж полярная зима, переменчива, как настроение женщины.
А наше настроение было прекрасным, мощный «Урал» неутомимо накручивал на колёса километры по заснеженной тундре, в кабине было тепло и уютно. Михалыч – инженер производственного отдела, которого мы прихватили с собой, оказался неутомимым рассказчиком. Его круглая голова, крепко сидящая прямо на плечах, крутилась во все стороны, обращаясь то ко мне, то к водителю. Грузная фигура с большим животом занимала полкабины, и нам с Петром приходилось вжиматься в дверцы, чтобы дать ему жизненное пространство.
Ничто не предвещало беды, но она уже распростерла свои чёрные крылья над нашей машиной, над нашими душами. Ангел смерти кружил над весело гогочущими, ничего не подозревавшими мужиками. Человек не всегда ощущает приближение несчастья, и оно поражает его, как удар молнии, неожиданно. Лишь немногие способны смутно чувствовать что-то тревожное в себе.
Я, вообще то, не собирался ехать на машине четыреста вёрст по зимнику в наш посёлок на новом газоконденсатном месторождении. Туда летали из Надыма вертолёты, и я планировал вернуться в течение двух дней с деньгами и покупками для бригады. Приближался Новый год, и ребята из моей вахтовой бригады с нетерпением ждали зарплату, но больше всего - спиртного, которое у нас было запрещено. А какой же Новый год без водочки, да без женщин. Последних я, конечно, привезти не мог, женщинам в нашем чёртовом месте жить не дозволялось, а вот водочки…
Деньги на бригаду я получил, но тут, как назло, запуржило и «вертушки» уже пару дней не летали. Больше ждать я не мог, послезавтра было тридцать первое декабря - выходной перед праздником. Я выпросил у начальства «Урал», на него погрузили материалы, инструменты, оборудование, и я закинул два своих увесистых рюкзака с драгоценными припасами для ребят. Шофёр – серьёзный, спокойный парень Петя Чалов, уже ходил по этому зимнику, и его надёжная неторопливость внушала мне уверенность.
Обычно для пробега по зимнику машины собираются в колонны, но мне некогда было ждать, покуда найдутся ещё желающие ехать. А начальник нашего строительно - монтажного управления на Cевере был недавно и всех премудростей здешней жизни ещё не знал.
- Не волнуйся, Борисыч, прорвёмся, - с улыбкой приговаривал Петро, осматривая машину перед рейсом.
Анатолий Михалыч напросился к нам уже вечером. Ему тоже надоело ждать погоды, и назавтра мы решили выехать с утра пораньше. Втроём всё веселее, да и время быстрее пролетит. К вечеру рассчитывали быть на месте.
Единственное, что портило мне настроение, это злобно – перекошенная физиономия Ашота. Ашот был заведующим складом, один глаз у него был меньше другого, и казалось, что лицо от этого всё время принимает злое выражение. За глаза его называли Кривым Ашотом.
Ашот уже в который раз предлагал мне включить его в бригаду под другой фамилией, чтобы получать у нас зарплату, но я не соглашался. Мне неприятно было, что он хочет проехаться за счёт других, да и «мёртвые души» никем не приветствовались. От завсклада многое зависело в нормальном снабжении, и я старался не обострять с ним отношения, но в этот раз не сдержался и наговорил ему всё, что о нём думаю.
- Ну, ладно, шайтан очкастый, ты ещё пожалеешь, - хрипло прокаркал он на прощание утром, когда мы выезжали.
Наступило время обеда. Солнце теперь било прямо в глаза и, хотя и висело невысоко, но понятно было, что выше оно уже не поднимется. Мы перекусили нехитрой снедью, прихваченной с собой, выскочили из кабины размяться по белому насту, и через десять минут уже снова мчались вперёд. Мороз усилился, это все почувствовали, градусов сорок пять будет, в тундре при ясной погоде мороз усиливается к полудню. Но в кабине был другой, тёплый мир.
Через пару часов стало сереть, солнце склонилось к горизонту. Мотор, уже полдня работающий ровно и спокойно, неожиданно начал давать сбои. Петро подкачал солярку и некоторое время мы ехали ровно, как и прежде, но вскоре двигатель стал чихать, несколько метров машина двигалась рывками, потом остановилась совсем. Петро недоумённо пожал плечами, открыл дверцу и соскочил на снег.
- Кажись, приплыли, - сообщил он нам через некоторое время, вернувшись в кабину. Петро служил на флоте, и треугольник тельняшки - «морской души» всегда выглядывал у него из-под меховой куртки. Но это сочетание его слов и одежды совсем не выглядело для нас сейчас уместным.
- А что случилось? – Михалыч обеспокоенно завертел головой.
- Солярка мёрзнет, в топливном баке уже ледяная каша.
«Как же так», - подумал я, - «опытный шофёр, неужели он залил вместо зимнего дизтоплива летнее?».
- Ты что, заправился летней соляркой?
- Обижаешь, Борисыч, летней соляркой сейчас никто не заправляется, зима же. Она на складе хранится, отапливаемом.
- Тогда в чём же дело?
- Пока не знаю.
Летнее дизтопливо было предназначено для температур не ниже минус двадцати градусов, а зимнее до минус шестидесяти пяти. Температура более низкая почти не бывает.
Тепла в кабине хватило на пятнадцать минут. Но всё равно вылезать из кабины не хотелось. Я лихорадочно искал варианты. На две сотни вёрст вокруг нет жилья, мы проехали как раз половину пути. Рации у нас с собой не было, да и кто бы её нам выдал. Эра мобильных телефонов пока не наступила. Шанс, что кто-то ещё идёт за нами по зимнику, был мизерный.
Я открыл дверцу и выпрыгнул из кабины. Уже темнело, мела лёгкая позёмка, предвестница пурги. Мне стало страшновато. Вместо того, чтобы думать, как спастись от холода, я думал о том, как могла летняя солярка попасть в топливный бак. Её ведь сейчас и на заправках нет. И вдруг, простая мысль пришла мне в голову. Я снова залез в кабину.
- Петро, ты где на ночь машину оставлял?
- Как где, на базе, там, где склады.
Ага, склады. Значит, хозяйство Ашота. Неужели он, возможно ли это?
- Петро, а тебе не могли солярку подменить?
Пётр обалдело посмотрел на меня:
- Да кому это нужно, ведь это какая возня, час надо сливать, а потом заливать другую. И зачем?
- А может быть, это Ашоту было нужно? Солярка у него в складе хранится. Никто, кроме него в склад и не попадёт.
- Ну, да, он мог, только зачем?
- А это уже мне ведомо, зачем.
Я подумал о страшном плане Ашота. Машина замёрзнет в тундре, хватятся её только через два - три дня. А там праздники. Человеку не пройти двести километров зимой по тундре без припасов и в лёгкой одежде. Зимой пурга частенько бывает, с пути сбиться - раз плюнуть. А потом уже кто будет разбираться: замёрзли и всё, с машиной что-то случилось.
И если даже обнаружат летнее дизтопливо в баке, сочтут, что водитель залил его по ошибке. Спросить-то уже не с кого будет.
Ну, нет, мы ещё поживём. Я предложил Петру собрать всё, что может гореть, вплоть до запасного колеса. Я надеялся, что может быть вертолёт какой пролетит и заметит огонь в тундре там, где нет поселений. У Петра в машине нашёлся тулуп, и его отдали мне, как хуже всех экипированному. У меня была меховая куртка и ботинки утеплённые, а у Петра с Михалычем дублёнки и унты. А под дублёнками свитера толстые, тёплые, шерстяные. Я-то не собирался по тундре путешествовать, сел бы на «вертушку» и через пару часов был бы на месте. Да судьба вот, по-другому повернула.
Догорали колесо, телогрейки, какая-то ветошь, ветер усиливался и сносил пламя то в одну сторону, то в другую. Он уже прошибал насквозь меховые одежды. Петру, вдруг, пришла в голову идея – жечь деньги, но я воспротивился. Мы снова забрались в кабину, там хотя бы не было ветра, но холод уже пронизывал тело насквозь.
Мы сидели, прижавшись, друг к другу, тепло медленно уходило из наших тел и из наших душ. Машина превратилась в огромный промёрзший металлический склеп.
Я открыл дверцу, выскочил наружу и начал бегать кругами вокруг машины. Тулуп мешал, и я его сбросил. Немного разогрелся, но сильно мёрзли ноги. Вскоре и остальные выскочили и начали бегать вместе со мной. Михалычу приходилось труднее всего, сказывались грузность и отсутствие физической практики. Так продолжалось некоторое время. Потом мы снова залезли в кабину и через пятнадцать минут, когда я понял, что сидеть и ждать помощи бессмысленно, сказал, едва разжимая негнущиеся губы:
- Я пойду по зимнику.
- Ты не дойдёшь, - откликнулся Петро. Я это знал и без него, но сидеть и медленно умирать было ещё мучительней.
Дорога, отмеченная вешками, едва угадывалась в густеющих сумерках. Я пошёл, потом побежал, но даже бег не спасал от холода. Вскоре, в наступившей темноте и белёсой позёмке машина скрылась из виду, и вряд ли я смог бы её отыскать. Я бежал по дороге, которую уже почти не видел, бежал «нюхом», лишь бы не угодить в какую-нибудь яму.
Сколько это продолжалось я не знаю, время для меня перестало существовать.
Я задыхался, дышать в тундре, когда метёт, трудно, сильный ветер забивает рот и нос. Я хватал холодный морозный воздух полными лёгкими, которые уже издавали не то хрип, не то свист.
Я бежал, чтобы продлить время жизни, хотя и понимал, что надежды нет никакой. Силы человеческие не беспредельны, и вскоре они иссякли. Тогда я остановился, потом попробовал бежать трусцой, но споткнулся и полетел в какую-то яму.
Ласково плескалось тёплое море, притягательная вода манила к себе, в свою таинственность лёгкими руками - волнами, чуть покрытыми белой пеной. Ярко - зелёные пальмы стройными рядами выстроились вдоль кромки прибоя, как будто охраняя первозданную морскую нежность и чистоту. Где-то беззвучно спорили дети, вели степенный разговор взрослые, визгливо кричали чайки, солнышко припекало, и я нежился в его лучах на бледно-жёлтом песочке.
Но вот в небе появилась какая-то большая птица, она безотчётно внушала мне тревогу.
Я посмотрел внимательнее: похоже на огромного чёрного орла, орлана, каких я видел над скалистыми ущельями крымских гор.
Птица кружилась надо мной, опускалась всё ниже, ниже…
И по мере того, как она приближалась, мир вокруг подёргивался тонкой полупрозрачной плёнкой, солнце теряло свою яркость и жар, и незаметно меркло.
«Надо бы как-то защититься», - подумал я, но сейчас же решил: - «а зачем, тебе ведь и так хорошо, а будет ещё лучше». Я расслабленно и безвольно раскинулся на песке.
Вдруг я почувствовал, что стало прохладнее, это чёрные крылья большой птицы заслонили солнце.
Сознание угасало.
Сквозь мутную вязкую жижу, в которую оно превращалось, несмело вползла мысль - «ты здесь отдыхаешь, балдеешь под солнцем, а как же ребята, ведь они ждут денег, ждут продукты к празднику, что они о тебе подумают, тебе же доверили».
Я приподнялся на локте, и стал шарить вокруг в поисках сумки с деньгами, моя рука в меховой рукавице елозила по снегу.
С усилием открыл глаза и в мои уши ворвался свист и завывание ветра.
- Вставай, ну же, вперёд!
Неужели это я произнёс, или эта фраза возникла лишь в моём заледенелом мозгу.
Собрав остатки воли, попробовал выбраться из сугроба, который уже намела метель вокруг моего тела.
Медленно перевернулся на живот, потом встал на четвереньки.
Подняться удалось только с третьей попытки.
Со стороны, наверное, моя залепленная снегом, нелепо раскачивающаяся фигура напоминала актёра какого-то театра абсурда. Я потерял очки, когда упал, и теперь шел неведомо куда, неведомо зачем, почти ничего не видя вокруг. Я еле передвигал уже обмороженные ноги, которые совсем не чувствовал. Разум настойчиво твердил: - «это бессмысленно, ты всё равно не дойдёшь».
Но сердце и душа напротив, уверяли:
- »Иди и дойди!».
Впереди, чуть в стороне от направления моего движения, вдруг забрезжил огонёк. Я знал, что в тундре, как и в пустыне, случаются галлюцинации. Только в пустыне видятся оазисы с водой, а в тундре - огоньки и теплые дома. Я попробовал сощуриться, чтобы рассмотреть чётче, но глаза слезились, как будто в них засыпали песок. И всё же я повернул в ту сторону, и теперь молился только об одном, чтобы этот огонёк, этот спасательный круг, брошенный мне Провидением, не исчез. Пусть это даже галлюцинация, но это уже цель, которая придаёт смысл моему движению. Я уже бежал, вернее, семенил в сторону огонька, часто останавливаясь и вглядываясь в черноту, перечёркнутую косыми струями летящего снега. Маленькая точка в безжизненной снежной пустыне, крохотный лучик надежды посреди равнодушной Вселенной.
Огонёк почти не приближался, и я не мог предположить, что это такое, но то, что он не пропадал в темноте, а становился, то тусклее, то ярче, внушало надежду и подхлёстывало мои уже иссякшие силы.
Через некоторое время мне показалось, что я слышу звук работающего мотора, он едва пробивался сквозь вой пурги. Что же это может быть посреди тундры? Я туго соображал, сознание работало в каком-то замедленном темпе, казалось, что и мозги застыли от холода. Я засеменил в сторону этого огонька с удвоенной силой, непонятно, откуда она взялась в полузамёрзшем теле.
Теперь звук мотора слышался чётко, но огонёк перемещался, то в одну сторону, то в другую. Я задыхался, теперь я уже едва передвигал ноги и думал только об одном: лишь бы не споткнуться и не упасть, подняться вновь у меня уже не хватит сил.
По звуку я определил, что это трактор. До него оставалось не более пары сотен метров, но я не был уверен, что смогу их преодолеть.
Когда истощаются силы, и ты уже не можешь поднять рук и ног, когда, кажется, что всё кончено, и надо просто закрыть глаза, чтобы не продлевать мучения, вдруг откуда-то изнутри приходит воля к жизни, дух, который заставляет тебя идти вперёд и действовать вопреки всему, даже самому здравому смыслу.
Я упал, некоторое время лежал неподвижно, не в силах пошевелиться, потом, преодолевая возникшую вдруг огромную силу тяжести, перевернулся набок, встал на четвереньки и пополз. Эти двести метров превратились для меня в ту минуту в двести километров, которые надо было пройти, чтобы выжить.
Я дополз до трактора, почти теряя сознание. Это был американский «Катерпиллер», мощный бульдозер в арктическом исполнении, я их немало видел на Севере. На крыше кабины его горел прожектор. Трактор медленно двигался, сгребая ножом снег, и часто останавливаясь.
Я поднялся на ноги. Прямо передо мной вращались огромные катки гусениц, закричал, но мой слабый голос потонул в вое ветра. Добраться до кабины - нечего было и думать. Пришлось идти рядом, дожидаясь, пока трактор остановится. Меня качало, с трудом удавалось контролировать себя, чтобы не попасть под гусеницу. Малейшее неверное движение, и всё…
Наконец, бульдозер остановился. Я полез вверх, обдирая в кровь колени, подтаскивая на руках обессилевшее тело. И вот, я на гусенице, надо торопиться, трактор в любой момент может тронуться, и тогда я превращусь в кровавое месиво.
Я забарабанил руками по дверце кабины, которую пытался, но не мог открыть. Водитель, наверное, не слышал, я представлял, как неохота ему открывать дверцу и впускать холод в тёплую, кондиционированную кабину.
Но вот дверца отворилась, и водитель втащил меня внутрь кабины. Дальнейшее я помню смутно: тракторист растирал мне обмороженное лицо, поил горячим кофе и расспрашивал, кто я и откуда здесь взялся. Я бормотал что-то, как в бреду о том, что надо спасать ребят в машине, потом потерял сознание.
До конца жизни буду благодарен этому трактористу, он спас меня от смерти.
Очнулся я утром в цилиндрическом вагончике, приспособленном для жилья. Солнце уже взошло, от вчерашней пурги не осталось и следа. Отворилась дверь, и появились двое ребят. В одном из них я признал своего спасителя. Вкратце рассказал о своих злоключениях, об оставленной на "зимнике" машине. Ребята связались с кем-то по рации.
- Лежи, не волнуйся, прилетит «вертушка», отправим тебя в больницу, - сказал один из ребят. И добавил через некоторое время:
- Считай, что в рубашке родился.
Потом я узнал, что наткнулся на подразделение, которое бурило нефтяные скважины, и устанавливало качалки. Таких качалок много разбросано по тундре.
Машину нашли быстро, она так и стояла на "зимнике". В кабине лежал только Петро. Он был полузамёрзшим, но живым. Оказалось, что его спасла забытая паяльная лампа, которую возил с собой каждый шофёр, без неё невозможно на морозе завести двигатель. Он наткнулся на неё в кузове, когда искал чего-нибудь горючего. Лампа была полна бензина. Всю ночь он грел кабину, то зажигал лампу, то тушил её, экономя бензин.
Потом, уже некоторое время спустя, когда ужас пережитого слегка отошёл в прошлое, Петро поставил лампу в своей квартире на почётное место и написал на её выпуклом боку: «Моей спасительнице».
Михалыча нашли только весной, когда сошёл снег. Он пошёл вслед за мной по зимнику, но сбился с пути и замёрз.
В отношении Ашота прокуратура возбудило уголовное дело, но до суда оно не дошло. Следствию не удалось собрать веских доказательств его вины. После закрытия дела, Ашот сразу исчез из города.
А мне в больнице ампутировали часть обмороженной ступни, и я долго ещё потом прихрамывал.
АВТОР 13
25.Маша, Кукла Лиза и война
Галина Емельянова
Тринадцать миллионов детских жизней
Сгорело в адском пламени войны. А. Молчанов
06 Августа 1941
В течение ночи на 6 августа наши войска продолжали вести бои с противником на ХОЛМСКОМ, СМОЛЕНСКОМ, БЕЛОЦЕРКОВСКОМ направлениях и на ЭСТОНСКОМ участке фронта. На остальных направлениях и участках фронта крупных боевых действий не велось.
Сначала они долго ехали на грузовике. Они: это мама, бабушка, папина мама, Шура и Маша. В кузове было тесно от баулов чемоданов, а бабушка еще настояла, чтобы и машинку взяли. Швейная машинка "Зингер" в деревянном футляре, закрытая на ключик, с удобной ручкой. - Все оставь, а машинку забери, это кусок хлеба тебе и детям!– кричала бабушка на маму, при сборах.
Эвакуация. Машу даже хвалил старичок с бородкой, что она может говорить такое трудное слово. Вообще-то Маша молчунья, это Шура, старше Маши всего на год, но шустрее в сто раз.
В вагоны попасть они уже не успели и разместились в теплушках. Ехали, казалось бесконечно. На одной из станций бабушке, папиной маме стало плохо, живот ее вздулся до огромных размеров, и ее на носилках унесли какие-то солдаты.
А потом Маша чуть не отстала от поезда. Мама попросила дедушку-профессора посмотреть за вещами, и побежала за кипятком. «И на меня захватите, а впрочем, может уже и не надо",- сказал им вслед сосед.
Маша сначала держал маму за руку, а потом увидела замечательного песика, и бесстрашно хотела его погладить. Мама впопыхах схватила за руку Шуру, и крикнула: «Шура беги за мной», побежала.
Поезд медленно тронулся. Маша смотрела на пса, а пес жадно лакал воду.
Поезд ехал все быстрее .
-Маша,Маша,доча!- услышала она мамин голос и оглянулась.
Мамы не было, не было Шуры. Вообще людей было мало. Какой-то парень в форме железнодорожника подхватил ее на руки и побежал вслед за вагонами. Он добежал до теплушки и со всего размаха бросил Машу в открытые двери.
Маша больно ударилась обо что-то и наконец-то заплакала.
После того случая она замолчала. В голове она составляла целые рассказы; и о собаке, и о том, как страшно было стоять на перроне без мамы, и Шуры. Но говорить не могла.
-Пройдет ,голубушка –сосед макал сухарь в принесенный мамой кипяток, и сокрушенно качал голевой .Видно сам не верил.
Город был огромный. И квартира, где они стали жить, тоже. Дом для «жен комсостава», так сказал им военный, помогая донести вещи. Квартира была коммунальной. Жили еще три семьи. Но в одной семье детей вообще не было, а в другой били дети подростки.
Кухня поразила Машино воображение сказочными птицами, на атласном халате Пульхерии Ивановны, и запахом духов «Красная Москва», Антонины Андреевны.
«Вы бы состригли ей косы, дорогая, –уговаривала, вся в накрученных папильотках, Пульхерия Ивановна. -Ведь время такое, и вши могут завестись.
-Ой что вы, муж так хочет, чтобы у Машеньки непременно были косы. Она его любимка. Шура, та как мальчишка, сорванец. А Маша, она папина доню.- мамин голос срывался, и слезы капали в молочный суп.
26 Сентября 1942
В районе Сталинграда продолжались ожесточённые бои. В упорном уличном бою наша гвардейская часть уничтожила 10 немецких танков и 285 солдат и офицеров противника
- Держитесь дорогая, письмо непременно будет, вот у Ковалевых с третьего этажа два месяца писем не было, а потом сразу три письма. Все образуется, милочка.
В соседней квартире жила жена Большого начальника. Маша поняла, что очень большого, так как тетя Аида была размеров необъятных. Узнав, что мама портниха, пусть и самоучка, жена большого начальника тут же притащила большой отрез креп, чего- то там, и упросила маму сшить из этого, «нечто фантастическое»
Мама очень старалась, и за работу получила кусочек душистого земляничного мыла.
Мама мыла им Маше голову, волосы становились легкими, словно невесомыми и такими ароматными, что когда Маша выходила во двор, мальчишки даже не решались дергать ее за косы.
От Аиды была большая польза. Та выбросила «на тряпки», как она выразилась, необъятных размеров вельветовый, в рубчик, халат. Мама сшила из него, им с Шурой, на вырост, замечательные теплые платья.
А потом, что- то случилось.
«Пропал без вести» - это когда в кухне все замолкают при твоем появлении, тебя не замечают. Мама уносит на рынок зимнее пальто с лисьей горжеткой, и бабушкины часы.
А потом, они все идут, через весь город с баулами, и конечно машинкой «Зингер», к баракам «ЧТЗ»
Во время Великой Отечественной войны Челябинск играл большую роль как тыловой город. Уже в начале войны Челябинск обрел второе, неофициальное имя — Танкоград. После соединения мощностей Челябинского тракторного завода с двумя эвакуированными предприятиями — ленинградским Кировским и Харьковским моторостроительным. Массовое производство танков Т-34 было освоено всего за 33 дня.
Вместо светлой комнаты, закуток, огороженный старыми портьерами, нары из жестких досок. Вечная полутьма, ночные стоны, кашель, пьяные драки, и истерики, при очередной похоронке.
Утро в бараке начинается одинаково. Взрослые и подростки, старше четырнадцати, уходят на завод, дети, кто в школу, кто промышлять на рынок, и в бараке остаются четверо. Баба Валя – командир. Шура, Маша и мальчик Коля.
Баба Валя дает детям задание выгрести из печки, стоящей посередине барака золу, а Маше вручают веник. Она держит его двумя руками и старательно, несмотря на боль в плечиках метет пол.
Она уже научена горьким опытом, что спину надо гнуть ниже, не лениться, а заленишься, баба Валя поставит в угол, а там стоять скучно
Коля прекрасно умеет делать машинки из ниточных катушек и спичечных коробков. Он же помог Маше сделать ее первую куклу, Лизу. Ее сделали из обрезков толстой холстины. Набили опилками ,их тоже где-то нашел мальчик .И самое прекрасное, Коля утащил у старших ребят химический карандаш ,кукле нарисовали глаза ,и улыбку, и она ожила.
Они были так похожи. Обе молчуньи и не плаксы .Чудом было и то, что мама ,с осунувшимся от усталости лицом ,достала из чемодана помаду и дала Маше. У куклы появились щечки и губы.
Маму они видели редко, и от того чуть ли не дрались со старшей сестрой, кому сидеть у мамы на коленях.
-Да замучили ,матерь, уймитесь, сороки!- кричали соседки за шторой Любимыми играми была игра в госпиталь. Машу была там всего раз. А Шуру туда брали часто. Та прекрасно пела и плясала. Приносила маме и сестре гостинцы: конфетки или печенье.
25 Октября 1942
Северо-западнее Сталинграда немцы предприняли контратаку, стремясь вернуть потерянные накануне позиции. Значительная часть наступавших гитлеровцев была истреблена еще на подступах к одной высоте.
Однажды мама пришла с работы рано-рано. Она то - плакала, то - смеялась, зацеловала Машу и Шуру.
Она словно летала на крыльях. Папа прислал письмо из госпиталя. Вечером мама достала свой единственный костюм, подколола его, где надо булавками, подкрасила губы, и, одев «польские» туфли, куда - то ушла.
Туфли маме подарил папа еще до войны, и почему они были «польские», а не папины, девочке было не понятно.
Мама пришла поздно, от нее пахло, как от бабы Вали самогоном и луком, и слова она говорила такие же: «Суки, какие суки, получили, нате вам, суки»
Баба Валя помогла ей раздеться и укрыла одеялом. Как поняла Маша, мама ходила в гости в «дом жен комсостава», и продала последнюю ценность, «папины» туфли .
-А их то, за что поить было!- возмущалась на кухне Баба Валя. - Они того не стоют. Маты бы им, а бутылку сюда.
Баба Валя выпить любила. Собственно бабушкой она не была. Была она инвалид на одной ноге, но на костылях управлялась по хозяйству быстрее многих.
Именно благодаря ней, у куклы Лизы появилось новое, нарядное платье.
Дело было поутру, баба Валя пришла с улицы не одна, а с солдатиком. Сначала они пили на кухне, а потом баба Валя открыла святая святых в бараке, «красный уголок» и заперла детей там.
В красном уголке, стоял стол, и железный шкаф. Стулья сожгли давно. Стол был накрыт замечательной алой скатертью с бахромой.
На столе лежали газеты, на стене висел портрет вождя, а в столе, что самое важное, были ручки, чернильница - непроливайка, и ножницы.
Шура и Коля сразу стали друг перед другом хвастаться, кто больше букв напишет.
Маша, схватив ножницы, обошла стол кругом и еле справляясь, отрезала с угла скатерти замечательный обрезок. Платье для Лизы вышло на славу.
Мама вытаскивает из- под нар, маленький картонный чемодан. Раньше он был малинового цвета, но истерся от времени. Она складывает туда вещи и рассказывает бабе Вале и соседкам, тем, кто не спит после смены.
- Вызвали утром в партком.
- Ох, страхи господни,- вторит ей Баба Валя.
- Парторг лично руку по жал, Вам товарищ Егорова за ударный труд, путевку в летний лагерь для дочки на все лето. А я и за Машу попросила .Он ее дописал.
-Ух ты ,неужто задаром?
-Да нет что вы ,Валя .Я карточки отдала .
-Все?
-Нет, там бухгалтер Лидия Михайловна ,сказала ,раз Маша вне основного списка ,то карточки ее пусть у меня останутся .
-Ну дай ей бог здоровья .Хоть у кого то башка сработала .Как ты жить собиралась?
-Скоро норму обещали повысить.
-Ладно, поживем, увидим. На вещи надо метки нашить ,дай помогу .
12 Июня 1943
В районе Белгорода разведывательный отряд Н-ской части, действуя под прикрытием артиллерийского огня, выбил немцев из небольшого населённого пункта. Разрушено 2 вражеских дзота и уничтожено до 40 солдат противника.
А потом к бараку и пришел грузовик, и Маша с Шурой, и еще какие- то чужие дети поехали в сказку.
Санаторий, белые палаты, отдельные кровати, большие окна за которыми днем и ночью шумит лес, поют птицы, и огромное небо
Детей очень много, в основном малыши, подростки летом перебиралась в деревню на заработки, и к еде поближе,
Но Маша все равно одна. Сидит в песке и грустит.
У нее горе. Перед самым отъездом и кто-то увидел, что скатерть в красном уголке попорчена.
Баба Валя куда - то исчезла, а мама не только платье, но и куклу выкинула.
- Ну что Машенька, пойдем заниматься, – это Любовь Николаевна. У нее теплые мягкие руки и добрый голос. Она ведет Машу в кабинет, и дает замечательные цветные карандаши, и лист оберточной бумаги.
Маша рада показать, не дурочка она вовсе .И рисует: и дом, и речку, и лес, а в углу огородив от этой сказки, свою бедную куклу .
-Это наш дом, да Маша ,вон какие окна большие. Это речка, скоро будет тепло, и мы будем учиться плавать. А почему Маша ты в углу? Разве тебе здесь плохо?
Маша не может сказать, что это не она Маша, а кукла. Ту, что выбросили из страха, и она не поехала в этот светлый дом и не увидела всего этого чуда.
Девочка только отчаянно машет руками, и кажется, ее поняли.
Ах, это не ты?Шура? Нет, Может это кукла?
Слово произнесено и Маша кивает. - У тебя нет куклы? А была? Ну, хорошо не плачь. Закрой глазки.
Доктор открывает шкаф, достает что - то и говорит: «Все открывай!»
Перед Машей на столе сидит чудо-кукла. Настоящая, не тряпичная. Совсем как девочка. С огромными синими глазами, с ресницами. Руки кукла тянет к ней.
Вот смотри, что она умеет, – и Любовь Николаевна уложила куклу на спину.
Кукла закрывает глаза ,а на весь кабинет разноситься крик.
«Умерла, умерла» – кричит в страхе Маша, и рыдая, пытается вырваться из рук ошарашенного врача.
- Маша, девочка, кукла просто уснула, открой глазки смотри.
Маша нерешительно открывает один глаз.
Кукла смотрит на нее, живая и невредимая.
Было длинное лето. Маша научилась читать, и считать. А потом Кукла Лиза ехала вместе с ней домой в грузовике ,к маме .
Мама. Вот эта с серым, изможденным лицом старушка? С этими опухшими ногами? - Вот и славно,- говорит кто-то из соседок.- Теперь точно поднимешься .
-Дождалась, теперь бы еще Борю дождаться.
-Мама, Мама ,а Маша говорить научилась! – кричит Шура,а Маша молчит, она не узнает маму .
Шура , взахлеб рассказывает об этом славном лете.
Глядя на эти загорелые лица, выгоревшие брови мама улыбается. И Маша наконец то перестает дичиться и узнает свою дорогую, свою мамочку ….
-Мама ,мама я научилась читать и писать, я сама папе письмо напишу!
26.Звездная упряжка
Галина Емельянова
В одной упряжке звездных гончих псов ,нам не бежать
Мама и папа дали ей прекрасное имя –Бусин-ка. Одна сестрица четырех храбрых братьев – охотников.
Было это в те далекие времена, когда в тяжелые голодные годы стариков ,как обузу бросали в тундре или отвозили в чащу леса. Не прокормить было роду всех. Так случилось и в седьмую зиму Бусин-ки.
Ее бабаушку Тынэ-нны посадили в старые сломанные нарты, утром семья должна была ехать дальше, к новым богатым ягелем местам.
Бусин-ка забралась к бабушке под оленье одеяло, и решила остаться со старушкой. Увидят родители ,что нет доченьки с ними и вернуться и за ней, и за бабушкой. Тепло и уютно по оленьим пологом и возле бабушки не страшен ни медведь-шатун ,ни желтоглазый волк.
Когда утром Бусин-ка проснулась то увидела, что стада оленьего нет, и яранги родителей нет. Бабушка Тынэ-нны смирившаяся со своей участью, только молча погладила внучку по голове и достала из кармана рыбку –юколу, которая прекрасно утоляет голод и не вызывает жажды .Бусин-ка достала подаренный братом Утыгеем ножичек, настругала немного рыбки, и поев они с бабушкой стали ждать возвращения родителей.
Но к вечеру небо затянуло темными тучами, задул ветер с моря и на тундру обрушился снегопад.
Конечно, перемело все пути-дороги к брошенным старым нартам с девочкой и старушкой.
Рыбка закончилась. Разжечь костер было нечем. Осталось только петь песни. Их бабушка знала великое множество.
Бусин-ка тоже подпевала ,но голос ее звучал все слабее и слабее, а бабушка все пела бесконечную песню о храбрых псах Норче и Юрге,которые спасли героя Большого Ворона – Куткынняка от Медведицы.
И о том , что если присмотреться и на небе есть Большая и Малая Медведица, и свои охотники с луками, и зайцы, и злые духи нижних земель.
Во сне Бусин-ка летала на облаке и встретила Куткынняку-Большого Ворона. Он починил им нарты и показал где искать звездных, гончих псов, чтобы ехать к маме и папе.
«Мне нечего дать тебе славный герой моего народа, и разве собаки повезут меня, если я не дам им вкусной юколы?»
«Меня просто порадовала твоя песня обо мне, ведь пока про меня помнят ,я жив .И у тебя прекрасные косы ,ты можешь их срезать и сплести прекрасную упряжь в подарок. А уж еду им дадут ,твои братья ,славные охотники.
Отрезала Бабушка Бусин-ке ее длинные косы и стали они плести упряжь. Целый день трудились, и вот упряжь готова. Понесли они ее в дар звездным псам.
-Милые ,гончие псы !вот подарок вам от маленькой девочки Бусин-Ки. Отвезите меня к папе и маме. И бабушку тоже.
-Хорошо ли ты плела ремешки, крепкие не порвутся? А то вот, жила одна ленивая девочка ,сплела она для нас упряжь ,да не старалась, так порвалась упряжь и упала она с неба ,на землю и с тех пор стала, глупой нерпой.
-Нет, я старалась, до сих пор пальчики болят.
Одела девочка упряжь на звездных псов, запрягла их в нарты и сели они с бабушкой и поехали прямо по звездному небу. Даже Большая Медведица их не тронула, только покачала удивленно головой: «Где это видано ,чтобы люди по небу летали ,да еще и в упряжке у них были звездные псы» .
Вон, вон моя яранга, вон мама моя стоит и смотрит вдаль , в тундру ,куда ушли мои браться искать меня!-закричала радостно девочка.
Спустилась звездная упряжка прямо перед ярангой ,и мать Гыранав (рассвет) обняла свою храбрую дочь и вынесла псам целую чашку свежей оленины.
А тут и братья вернулись и отец.
С той поры никто уже не отважился спорить с духами .И если только заходил разговор ,что не прокормить роду стариков. Старики напоминали ,что приедет за ними девочка на упряжке звездных псов, и снова вернет их в стойбище.
АВТОР 14
27.Забытый фронтир
Кирилл Сорокин
- Нашлись! Они нашлись!
Начальник поисково-исследовательского сектора Межгалактической академии наук, Рамзес Карлович Романов XXXVIII безмятежно дремавший в глубоком, парящем у массивного начальственного стола кресле, вздрогнул и повернулся к гладкой светло-серой стене. Почувствовав взгляд, стена на мгновение подёрнулась цветной рябью и превратилась в огромный сумеречный зал с множеством светящихся экранов и панелей. На переднем плане нетерпеливо переминался щуплый молодой человек с диковатого вида причёской и острым кадыком, торчащим из под несвежего жабо.
- Что вы нашли, мой юный друг? – подчёркнуто милостиво спросил начальник сектора.
- Простите, Рамзес Карлович, - молодой человек попытался пригладить волосы, прокашлялся, принял торжественную позу и доложил:
- Найдены следы шестьдесят восьмой межгалактической экспедиции, стартовавшей в двадцать четыре тысячи семьсот сорок девятом году от Подписания Мира. Координаты системы…
Рамзес Карлович сделал нетерпеливое движение ладонью.
- Да-да, отправляю, - молодой человек наклонился, возясь с чем-то. Через мгновение из узкой прорези в столе начальника сектора, мягко изгибаясь, выполз серый, тускло искрящийся лист. Рамзес Карлович подтянул лист к себе и над его поверхностью, набирая краски, стала разворачиваться крохотная галактика.
- Продолжай Людовик, - не отрываясь от цифр и знаков, бегущих по поверхности голограммы, он жестом показал, что слушает сотрудника.
- Тип галактики – спираль с баром, - радостно защебетал Людовик. – С удалением от центра орбиты разворачиваются. Диаметр диска галактики…, толщина…, четыре спиральных рукава, газ, пыль. Плотность звёзд – ноль целых двадцать одна сотая стандартной единицы… Это такая глушь! – восхищённо пискнул Людовик. – Не удивительно, что за столько мегациклов не было найдено никаких следов! Да-да, простите! Навигационные маяки, частично бездействующие, частично дающие слабый сигнал обнаружены в одном из рукавов на расстоянии ноль целых восемь десятых от ядра. Небольшая солнечная система. Планета эдемского типа. Эксцентриситет орбиты…, наклонение плоскости орбиты к эклиптике…, сидерический период обращения…, средняя скорость на орбите…, наклон плоскости экватора…
- Постой, - Рамзес Карлович достал из нагрудного кармана продолговатый, блеснувший золотом предмет, аккуратно снял колпачок и уверенно ткнул маленькую тусклую точку на голограмме.
- Да! Она! – восхищённо выдохнул Людовик.
Начальник сектора поморщился.
- Наклон плоскости экватора, Людовик? Смена времён года, блуждающие магнитные полюса, плохо прогнозируемые природные явления, так? Как может идти речь о планете эдемского типа?
- Э… Рамзес Карлович, вы позволите? – Людовик указал на голограмму над столом начальника сектора.
- Да, пожалуйста, - Рамзес Карлович ещё раз ткнул остриём в голограмму, превратив её в изображение медленно вращающейся планеты.
- Навигационные маяки, генераторы и подстанции обнаружены здесь, здесь, здесь, здесь, - Людовик указывал точки на своём изображении планеты, а на его уменьшенной копии над столом начальника сектора загорались яркие точки. – Схема расположения стандартна. Кроме того, как я уже докладывал, некоторые маяки, вот этот, например, всё ещё функционируют. Более того, состав атмосферы полностью соответствует составу атмосферы Эдема, что подтверждает идентичность планеты в прошлом. По-моему… По моему, мнению ось планеты получила наклон уже после установки маяков. Возможно, причиной стало столкновение с крупным небесным телом. По всей видимости, это же… происшествие уничтожило и межгалактический транспорт экспедиции. – Людовик умолк, выжидающе глядя на начальника.
- Хорошо. Раз маяки установлены, значит, разумной жизни на планете не существует…
- Нет!
Рамзес Карлович дёрнулся.
- Существует! Они выжили!
- Кто?
- Состав экспедиции. Ну, какая-то его часть. Они выжили и населили планету. Населили целый мир!
- Подтверждения?
Людовик и зал со светящимися экранами исчез, а стену заполнили десятки изображений городов с птичьего полёта, улиц, детей, стариков, беременных женщин, спортсменов, гоняющих мяч по зелёному полю, стартующих космических кораблей, океанских лайнеров, военных парадов и мчащихся скоростных поездов.
Через минуту движущиеся картинки исчезли, и на экране снова появился смущённый Людовик.
- Это отвратительно, - процедил сквозь зубы Рамзес Карлович. - Какая мерзость!
- Съёмка выполнена в автоматическом режиме, Рамзес Карлович. Всё материалы будут уничтожены, как только вы прикажете…
- Это точно люди?
- К сожалению, - слева от Людовика появилось изображение витрувианского человека, а справа - красочные картинки из анатомического атласа и вращающаяся спираль ДНК. – Полное совпадение генетического кода…
- Так опуститься… У них хоть что-то человеческое осталось? – Рамзес Карлович легонько хлопнул ладонью по мерцающему листу. Зеленовато-голубая планета исчезла.
- Да! Вы не поверите, но… Разрешите, я вкратце?
Рамзес Карлович устало кивнул.
- Рамзес Карлович, ваша работа… здесь столько совпадений…
- Совпадений?
- Простите, ради Матери! Я хотел сказать, что Вы, что ваш труд – это пророчество. Настоящее пророчество! Понимаете, - Людовик деликатно прочистил горло и продолжил. – Понимаете, их эволюция имеет ту же скорость, что и наша. Извините за тавтологию… Но прогресс! Прогресс движется немыслимыми темпами! Тысячу их планетарных циклов смело можно приравнять к двум миллионам наших.
- Я не заметил, - ехидно вставил Рамзес Карлович.
- Нет-нет! Их технологии развиваются с умопомрачительной скоростью, но на каждый шаг вперёд приходится два шага назад. В отрыве от ойкумены прогресс замыкается в петлю – всё как вы сказали. Они создают механические транспортные средства, но отказываются от домашних животных, развивают химический синтез, но уничтожают сельское хозяйство, движутся вперёд, но стирают всё, что осталось позади. Абсолютно алогичные, не поддающиеся анализу действия. И я убеждён, что это, действительно, во многом связано с противоположным направлением вращения планеты.
Но, Рамзес Карлович, это удивительно, но у них сохранились какие-то крохи знаний, даже не знаний… я просто не знаю как это назвать. На планете множество языков, но примерно седьмая часть… существ говорит на языке, структурно очень похожем на наш. Вы знаете, как с этого языка можно перевести слово, которым они называют свою планету? – «грязь!». Это поразительно! Ведь это, безусловно, наследие экспедиции!
Их музыка приятна слуху, они имеют определённые познания об окружающем мире и стремятся их расширить. Правда, неочевидные выводы их пугают, - Людовик улыбнулся. – Некоторые виды местных животных они считают своими предками, исключительно из-за внешнего сходства…
- Людовик, это деградация!
- Увы да, «петля» … Даже их верования. Религия упрощается. Политеизм, культ предков - Вы знаете, они ведь хоронили своих вождей в энергетических установках, пытались сохранить память о своем появлении – но и это превратилось в совершенно необоснованную веру в некое высшее божество.
Но, Рамзес Карлович, есть нечто удивительное, - Людовик замолчал и, сопя, выудил из кармашка камзола прозрачный стержень с синими колпачками с обеих сторон. С торжественным выражением лица он, держа стержень двумя пальцами, протянул его в сторону начальника сектора. – Рамзес Карлович, они знают что это такое и умеют этим пользоваться!
- В прямом смысле? – Рамзес Карлович заинтересовался.
- Абсолютно! Из всех знаний, из всего неизмеримого опыта сохранилось только это!.
- Это, действительно…, необычно.
- Технология изготовления была утеряна, но они царапали что-то заострёнными палочками и костями, всегда придавая им именно такую форму. Позже они стали обмакивать палочки в красящий состав. А перья! Рамзес Карлович, у молодой сильной домашней птицы строго определённого вида вырывалось пятое по счёту перо из левого крыла, вы представляете?!
- Почему из левого? Ах да, вращение. Они стали больше пользоваться правой рукой?
- Совершенно верно!
- Поразительно! Возможно, близкая порода птицы?
- Нет. Можно было использовать и другие перья, но они брали именно пятое! К сожалению, их технологии очень быстро позволили получать качественные стальные перья, и я не смогу вам продемонстрировать. Саму домашнюю птицу, разве что…
- Не нужно, - Рамзес Карлович брезгливо поморщился.
- А углеродные карандаши! Они у них многогранной формы, не трёх, но всё же. Знаете почему? Влиятельный муж, граф Лотар де Фаберкастл решил, что ползать по полу в поисках скатившегося со стола карандаша ниже его достоинства. Вы понимаете?! Кстати, это навело меня на мысль, что их, так называемые дворяне, по всей видимости, вели свою родословную непосредственно от членов экспедиции и тщательно оберегали родовую линию.
- Я знаком с историей, Людовик. Кроме того, возможность подобных вспышек, противоречащих Закону затухания, мною же и описана.
- Да, Рамзес Карлович…
- Как движется прогресс в этом направлении?
- Вспять. В последние двести – триста циклов письменные приборы развивались и совершенствовались. Подавляющее большинство существ овладело грамотой в пределах своей языковой группы. Сейчас в каждом жилище есть несколько таких приборов, - Людовик снова показал прозрачный стержень. - А, достигшие определённого социального положения особи, пользуются такими, как ваш.
Он кивнул, указывая на золотой цилиндрик, который Рамзес Карлович крутил между пальцев.
- Но?
- Но технологии, основанные на свойствах некоторых материалов с односторонней электрической проводимостью, существенно изменяют жизненный уклад населения планеты. Запоминающие, вычисляющие и подсказывающие устройства пользуются большой популярностью, в моду входит способ изложения мыслей путём ввода отдельных письменных знаков на коммуникационных устройствах с машинным контролем грамотности…
- Их машины на это способны?
- Нет. Только общий контроль за соблюдением основных нормативных моментов, – Людовик помялся и продолжил:
- По упрощённому прогнозу, навыки письма и способность адекватного перевода устной речи в письменную могут быть утеряны уже в ближайшие сто – сто пятьдесят планетарных циклов…
- Людовик.
- Да, Рамзес Карлович.
- Имея всю эту информацию, ты мог обойтись без меня, - начальник поисково-исследовательского сектора Межгалактической академии вопросительно посмотрел на подчинённого. – Я слушаю?
- Они потомки людей.
- Да. Но что мы можем для них сделать? На данном этапе?
- На данном этапе – ничего, - Людовик вздохнул.
- Координаты маяков зафиксированы?
- Координаты зафиксированы, отправлены в банк данных.
- Они не потеряются, Людовик. Иди отдыхать.
- Да, я бы, пожалуй… - он растерянно потер затылок. – Нужно составить отчёт по форме 243/11 С.
- Отчёт, в такой ситуации – моя забота. Отдыхай.
Людовик исчез, уступив место светло-серой стене.
Рамзес Карлович вытащил из лотка плотный белый лист, снял золотой колпачок, аккуратно встряхнул благородно сверкнувший цилиндрик и, занеся остриё над листом, задумался.
Август 2012г.
28.Теремок
Кирилл Сорокин
Машка бежала мимо знакомых и давно уже привычных, почти родных девятиэтажек. Бежала, как всегда в эти вечерние часы, торопясь на автобус, который не станет её дожидаться и водитель, даже не догадываясь о её, Машкином, существовании, спокойно покатит дальше, к станции метро «Царицино». Автобус покатит, а Машке придётся ещё лишних сорок минут топтаться на остановке, прячась от дующего с поля, сырого осеннего ветра. И тогда, пока она доберётся до Царицина, пока, с пересадкой, попадёт к себе на Шоссе Энтузиастов, пока, поругиваясь с соседками по комнате, приготовит себе какой-нибудь нехитрый ужин, пока хоть как-то приведёт себя в порядок… И вообще, если Машка опоздает на автобус, то о горячей ванне придётся забыть ещё на несколько дней, поэтому она бежала каждый вечер, шесть дней в неделю, а иногда и все семь. Бежала, с привычной, ничего не обещающей надеждой, поглядывая на двери подъездов, заклеенные белыми лоскутками рекламок и объявлений – Машка давно уже научилась с любого расстояния отличать объявления о сдаче квартир и комнат.
Впереди, в просветах между домами, показалась широкая улица, незастроенное поле по другую сторону, и мокрый, тёмно-зелёный навес остановки. Машка посмотрела на маленькие часики и пошла быстрым шагом – время ещё оставалось. Она уже прошла, было, мимо последнего подъезда последней серой девятиэтажки, когда на грязно-коричневой стальной двери мелькнуло знакомое объявление с вяло шевелящимися на ветру надрезанными полосками. «Однокомнатная, - быстро прочла Машка. - Санузел раздельный, без ремонта,… возможна регистрация, дёшево». Предложение Машку, действительно, удивило и насторожило, но Машка была уверена, что если жить в Москве и не верить в чудеса, то можно смело собирать вещички и ехать обратно в Уша;чи, чтобы выкручиваться там, вместе с младшей сестрой, на мамину пенсию по инвалидности, искать работу по специальности («художник-оформитель» - боже!) и рассказывать знакомым небылицы о том, как работала гувернанткой на Рублёвке, и чуть не сцапала олигарха – ну, не скажешь же, что такие, по ушачским меркам, деньжищи, зарабатываются продажей лотерейных билетов у супермаркета в спальном районе. Задержав дыхание, Машка набрала номер квартиры на домофоне. Никто не отозвался. Постояв немного, она аккуратно отскребла от двери объявление и побежала к уже показавшемуся за поворотом автобусу.
Через несколько дней Машка шла по району уже не торопясь, разглядывая жёлтые листья, плавающие в лужах, и бегущие по небу серые облака. В уголках её губ пряталась улыбка, в кармане позвякивали ключи, а дома ждала облезлая до состояния грубой наждачной бумаги ванна и газовая плита с духовкой, у которой можно было греться, сушить волосы и сонно блаженствовать в позе лотоса, сжимая в ладонях чашку с горячим кофе на молоке.
- Машка! Ты, что ли!?
- Зарема!
- Ты что ж, на автобус опоздала?
- Не-а. Я теперь тут живу, рядышком!
- Да-а? А я теперь тоже тут… работаю. Место хорошее, похоже, только добираться далеко. А ты как с жильём устроилась? Может место есть?
- Ты знаешь… А иди ко мне жить! – Машка даже зажмурилась от своей смелости и значимости. Кругленькую, большеглазую Зарему Машка знала давно, ещё с первых своих поездок «на Россию», и сейчас Машке было легко и приятно от того, что она может поделиться своей горячей ванной и шипящей духовкой.
- Правда?
- Да запросто! Знаешь, как заживем! Только, чур – я с краю!
Вдвоём жить стало веселее. Шумная, громкая Зарема вечерами хозяйничала в кухне, а после устраивала целые концерты – тепло и с душой, хоть и не всегда чисто, пела русские и узбекские песни, и даже пускалась в пляс. Машка смеялась и пыталась подтанцовывать. Теперь она стала часто заглядывать в мебельные и хозяйственные отделы магазинов, делала из цветных ниток и бумаги какие-то панно и картины, вырезала цветы и прикалывала на старенькие шторы бантики. В кухне появилась новая утварь, прозрачные баночки со специями и жестяные банки с крупами и мукой, в прихожей – коврик, а в ванной - прозрачная занавеска на провисшей верёвочке. Старенький, облупленный кафель сверкал, разномастная посуда скрипела чистотой.
А через неделю Машка вернулась домой не одна. За её спиной неловко переминался худенький, подвижный парень.
- Это Лёша, Зарема. Мы в колледже вместе учились…
Лёша выскочил из-за Машкиной спины и торопливо протянул Зареме руку:
– Лёша. Заяц. Это фамилия такая.
- Его все только Зайцем и звали, – рассмеялась Машка. – Ты знаешь, Зарема…
- Знаю, чего уж там. Как делить будем?
Заяц боязливо попятился.
- Да не тебя, родимый! – громыхнула Зарема. – Жилплощадь как поделим, чтобы всем удобно было?
- Ой, да я уже всё придумала! У нас же за ванной закуток есть, прямо готовая комната! Вот, Лёша, смотри, – Машка за руку потащила Зайца вглубь квартирки. – Вот здесь занавеску можно повесить, и готово тебе отдельное помещение. Видишь, здорово как! Ты нам проволоку какую-нибудь натяни или леску, а мы придумаем что-нибудь.
- Лёша – строитель! – Машка гордо посмотрела на Зарему.
- Давай, строитель, руки мой, для начала, – улыбнулась Зарема. – Пельмени стынут.
Заяц уходил на работу чуть свет и возвращался поздно, но теперь в квартире чудесным образом перестали течь водопроводные краны и отваливаться дверцы кухонных шкафов, прогоревшие конфорки газовой плиты сменились новыми, в старенькой люстре появились недостающие лампочки и с выключателя больше не сыпались искры, а в заткнутой тряпицей дырке входной двери устроился новенький, сверкающий глазок. По вечерам Лёша приносил девушкам яблоки и, подперев кулаком щёку, подпевал Зареме.
А потом в квартире появилась красавица Лия.
- Это же, считай, сестричка моя, – виновато скороговорила Зарема, – землячки мы, из одного города…
- Матрац нам надо бы, – улыбнулась Машка. – Или на надувную кровать сбросимся?
Лия-сестричка хоть и держалась в своей восточной красе особняком, была со всеми приветлива и часто хлопотала по дому вместе с Заремой, вспоминая родной Джетысай и перемывая косточки общим знакомым. А пели Зарема с Лией так нежно и стройно, что Лёше Зайцу приходилось то и дело выскакивать из кухни, чтобы спрятать навернувшуюся слезу. Размяк Заяц в женском обществе и чувствовал себя неуютно, но тут ему нежданно повезло встретить своего давнего товарища по московским стройкам, - Серого.
- Это Серёга, барышни! – Заяц залихватски хлопнул ладонью по спине, заглядывающего в двери, Серого. – У него, понимаете, какая ситуация…
Серый поднял руку, призывая Лёшу к молчанию. Вошёл. Поставил на пол ящик с инструментами и, не отводя взгляда от Лии, приложив ладонь к груди, спокойным, мягким басом произнёс: «Очень был бы Вам признателен!»
Машка с Заремой переглянулись, и Зарема поманила Зайца в кухню:
- Ты хоть знаешь, кого привёл? Что за человек? Не нравится он мне. А тебе, Мария?
Машка пожала плечами, испуганно глядя на Зарему.
- Зарема, я его сто лет знаю! – теряя задор, отпирался Заяц. – Во такой мужик! Да он, он вообще… Серый, ты откуда, как твой город зовётся, всё забываю?
- Богодухов, - отозвался Серый.
- Вот! Божий человек вообще!
Зарема выглянула в прихожую: Серый с Лией, молча, стояли друг против друга.
- Как думаешь, Мария?
- Ну что же делать… Потеснимся.
- Вот ты, Заяц, и потеснись, – Зарема грозно посмотрела на Лёшу.
- Да я… Да конечно! Пойдём, Серый, чего стоишь-то!
Серый, с трудом оторвал взгляд от Лии и, оборачиваясь, пошёл вслед за Зайцем. Зарема посмотрела в затуманившиеся Лиины глаза и покачала головой:
– Давай, Машка, ужин собирать.
Стали они впятером жить. Машка всё что-то плела из верёвочек и ленточек, вырезала из бумаги цветы, отыскивала где-то занавески и покрывала, и по совершенно невероятным, бросовым ценам доставала постельное бельё и полотенца. Зарема с Лией все вечера пекли и варили на старенькой плите незнакомые блюда. Заяц следил за исправностью домашнего хозяйства и угощал всех яблоками, а Серый, работая на реконструкции какого-то мясокомбината, что ни вечер баловал всю компанию то телячьей вырезкой, то куском баранины, из которой Зарема, тоскуя по отсутствующему казану, делала совершенно фантастический плов. А ещё, Серый нашёл где-то истрёпанную, дребезжащую гитару и, по вечерам, задумчиво глядя на тусклую городскую луну, заунывно пел шансон, а когда Зайцу приходилось подрабатывать в ночную смену, уводил за занавеску Лию и там они надолго затихали.
Теперь каждый день кто-то из жильцов однокомнатной коммуны оставался «на хозяйстве» - прибирал в квартире, готовил, как умел, ужин; мужчины приводили в порядок инструмент, а девушки стирали, готовили на несколько дней и успевали обежать все магазины в районе. Лёша сделал для Заремы две лёгкие и прочные, дюралевые лопаты: одну поуже, другую пошире – чтобы удобнее было убирать и лёгкий, пушистый снег, и тяжёлый, мокрый. Машка связала всей компании рукавички: девушкам красные и белые, парням – зелёные; а Серый плотно забил маленькую морозильную камеру мясными деликатесами.
Но, однажды, когда «на хозяйстве» оставался Серый, придя вечером домой, жильцы увидели восседающего на табурете посреди кухни, плотного темноволосого мужичка.
- Михай, – просто представился мужичок, беспокойно глядя тёмно-вишнёвыми глазами.
Серый отодвинул рюмки от края стола и развёл руками:
- Жить негде.
- Да ты что ж!... – стала закипать Зарема. Машка устало прислонилась к косяку, Лия задумчиво расстегивалась, чуть заметно улыбаясь.
- Да где ж мы тут все!... Проходной двор!
- Милые! – Михай соскочил с табурета и встал на четвереньки, по-собачьи подняв голову. – Милые, родненькие, не оставьте! Свечку за вас поставлю! Свечку, службу закажу – я на храме работаю, я всё могу! Нельзя мне без регистрации! Нельзя! Трое детей у меня! Ми-илые! – он разом прижал к груди руки и стукнулся головой о пол.
Машка сползла спиной по косяку и присела в углу, неловко вывернув худые коленки.
В дверях появился Лёша.
- Вот тебе ещё один божий человечек! – рыкнула Зайцу Зарема, в сердцах сплюнув на пол.
– Ты где жить-то собираешься, святой отец?!
- А я знаю, я знаю, - засуетился Михай, - я нашёл уже. Всё придумал. Нисколько вас не стесню, мои хорошие! – он, пригнувшись, нырнул за занавеску и выскочил с грязным спальным мешком в руках.
– У меня всё, вот, с собой. Я на антресольках у вас… Разрешите?
Зарема, удивлённо посторонилась. Лия скользнула в кухню, в объятия улыбающегося Серого.
Михай привстал на цыпочки, открыл дверцы антресолей и ловко забросил в пыльную темноту развернувшийся в полёте, спальник.
– А потом я – р-раз – и там. А потом – р-раз – и здесь, – Михай показал, как он будто влезает на антресоли, подтягиваясь на руках, а после, так же спускается.
- Да ты нас раздавишь! – испугался Заяц.
- Нет, не раздавлю. Я не тяжёлый, это кажется только.
- Ну так полезай, чёрт с тобой! – выдохнула Зарема.
- Спасибо, милые вы мои! Спасибо, мои хорошие! Я в долгу не останусь! Да я и не с пустыми руками же! – Михай снова вскочил за занавеску и выволок оттуда испачканный побелкой баул:
– Медок вот, церковный. Винцо. Ай, какое винцо! Наше, молдавское, тираспольское! Серый, что ты стоишь!? Помогай! Накрывай!
Серый с Лией засуетились, расставляя по столу посуду и угощения. Заяц, потоптавшись в дверях, быстро разделся и присоединился к кухонной суматохе. Машка, поднявшись с пола, медленно расстёгивала серенькое пальтишко:
– Зарема, я пойду, прилягу. Нехорошо мне что-то.
- Иди, Машенька, иди. А вы, – Зарема грозно глянула на готовящуюся к застолью компанию, – потише тут! А ну пропусти, Заяц, хорош тут по кастрюлям хозяйничать!
Когда в комнату тихо вошла Зарема, Машка уже спала. Сонный и хмельной Заяц, путаясь в занавеске, пробрался в свой закуток, Лия с Серым плотно прикрыли кухонную дверь и выключили верхний свет, а Михай, пожелав всем спокойной ночи, отправился в туалет – шуршать газетой и тяжко вздыхать. Пошуршав и, с гулом, спустив воду, Михай аккуратно прикрыл дверь, потоптался, хрустнул, сцепив пальцы, суставами и, подтянувшись, забрался на антресоли. Что-то жалобно скрипнуло и затихло. Михай шумно завозился, устраиваясь в спальном мешке, и тут снова что-то скрипнуло, хрустнуло, запищало и, с громким треском, антресоли рухнули на пол, потянув за собой тонкую, гипсовую стену кухни. Стена накренилась, грозя упасть на испуганного Михая, откуда-то выскочил и повис поперёк коридорчика толстый провод вместе с разветвительной коробкой. В кухне, не выдержав, лопнули ржавые муфты на притянутых к стене водопроводных трубах и, распахнув дверцы шкафчика, в сидящих на табурете Серого и Лию ударили две толстые струи воды – горячая и холодная. Серый вскочил и, поскользнувшись, чуть не вылетел в окно. Зазвенели стёкла. Перепуганный Заяц, пища что-то фальцетом, рванулся из закутка, зацепился за провод и упал на обсыпанного гипсовой крошкой Михая, в коробке глухо хлопнуло, сверкнул огонь. Свет погас.
К приезду спасателей все успели, собрав в темноте ценные вещи, выскочить из квартиры и разбежаться, целы и невредимы. Дрожащий от холода и удара током Заяц тащил на себе целый тюк Машкиных и Зареминых пожиток, Серый – завёрнутую в одеяло, мокрую, закатывающую в ужасе глаза, Лию и пакет с замороженным мясом. Михай печально переваливался, обняв длинный, грязный баул.
И сейчас они где-то в столице. Красят, штукатурят, брёвна носят, доски пилят – новые терема по Москве строят. Лучше прежних!
Февраль 2012г.
АВТОР 15
29.Дурачок
Михаил Забелин
"Ходит дурачок по небу,
ищет дурачок глупее себя".
Е.Летов
I
Вася с детства привык, что его дразнили дурачком. Он настолько свыкся со своим прозвищем, что и самому начинало казаться, что он хуже, чем другие, не такой, как все.
В детском саду все дети знали, что стоит попросить у Васи игрушку или машинку, он отдаст с улыбкой и не будет спрашивать ее обратно. Обычно он сидел один в углу детской площадки, с ним не дружили и не бегали с ним наперегонки, и не приглашали в свои игры, видимо, чувствуя детским чутьем, что он другой, чужой здесь. Вася не обижался, что-то строил из песка и больше молчал. С тех пор и прилепилось к нему новое имя – дурачок. Так его звали и дома.
- Ты зачем машинку отдал? Даже не знаешь, кому. Мы тебя с отцом одеваем, игрушки дорогие покупаем, а ты их раздаешь. Дурачок, ты – дурачок, - кричала на него мать.
Вася при этих словах опускал голову и понимал: опять что-то он сделал неправильно. Ему было стыдно, и хотя он еще не знал, что значит «дурачок», но чувствовал свою вину за то, что он такой. Отец говорил с ним спокойнее:
- Понимаешь, Васенька, если мы тебе что-то подарили, значит это твое, и нельзя отдавать чужим. Над тобой только смеяться будут.
Вася, хоть ему и было всего пять лет, уже чувствовал, что папа прав, что чем больше его просили другие дети что-то отдать, тем больше они потом смеялись над ним. Но он ведь давал все, что у него было, только потому, что очень хотелось увидеть, как они тоже смогут радоваться и любоваться его мишкой или зайцем, или трактором. А они убегали подальше, схватив игрушку, или топтали маленький трактор ногами у него на глазах и кричали дружно при этом: «Обманули дурака на четыре кулака. Дурачок, дурачок». А он чувствовал себя виноватым, что не смог, как следует, подойти к ним и сделать им подарок.
Почему-то воспитательницы тоже его невзлюбили. Однажды он вдруг описался, и нянечка, схватив за волосы, как щенка, долго тыкала его в лужу носом. В другой раз его поставили в угол, а он не понимал, за что. «Ты что наделал? Будешь наказан». Обида на эту несправедливость засела на всю жизнь.
Так продолжалось и потом, в школе. Ему очень хотелось подружиться, но как это сделать, не знал. Давал соседу по парте свой пенал и тетрадки, а потом у него их стали отбирать, не спрашивая разрешения. Он не обижался, но теперь, когда его называли «дурачок», он уже понимал значение этого слова, и становилось стыдно за себя, за то, что он такой глупый и нехороший. С задней парты на уроке в спину тыкали ручкой и шипели: «Дурачок, дурачок». А когда, не выдержав, он оборачивался, учительница говорила: «Вася, вон из класса». На переменах били портфелем по голове, а он думал: «За что?» За долгие, однообразные школьные годы он привык к тому, что даже учителя за его спиной говорили: «Какая может быть пятерка? Он же дурачок».
Родители махнули на него рукой и не ругали за двойки, а сам он знал, что двойки эти несправедливые, ведь он отвечал на уроках лучше всех в классе. Мать говорила по привычке, даже не кричала:
- Что с тебя взять? Ты же дурак.
Отец еще обнимал иногда:
- Эх ты, Васенька дурачок.
Была еще сестра, на семь лет старше его, но она уже давно не обращала на него внимания.
В восьмом Вася влюбился в девочку из параллельного класса. Ее звали Валя. Странное это было чувство. Он боялся подойти к ней, а на переменах не отрывал от нее взгляда. Ему все нравилось в ней: и как она ходит, и как разговаривает с подругами, и как улыбается и смеется. Ему хотелось ее защитить. Он стоял один у окна и лишь смотрел на нее. Потом он увидел, как ее провожает домой парень из старшего класса, но продолжал ее любить.
Его уже не дразнили дурачком, но друзей у Васи не было. Собирались какие-то школьные компании, его не приглашали, и он привык, хотя иногда становилось обидно и за себя, и за них.
К Вале он так никогда и не подошел, хотя однажды показалось, что она искоса тоже глядит на него, как-то по-женски, внимательно.
После окончания школы своих одноклассников он больше не встречал.
Как ни странно, неожиданно для всех, он успешно поступил на физико-математический факультет университета, хотя даже не задумывался об этом, просто так получилось.
В институте он так ни с кем и не сошелся. Когда он смотрел на однокурсниц, ему вспоминалась Валя. Он даже мысленно не мог изменить этому чувству к ней и с девушками не знакомился. Никто его не называл дурачком, но почему-то про себя он сам к себе так и относился – дурачок.
В науках его привлекала фундаментальная физика и математика. Погружаясь в формулы и изобретая новые решения, он иногда чувствовал себя, очень редко и ненадолго, не дураком, а гением. Когда новые математические открытия ложились на бумагу, он принимал их, как личное счастье, потом успокаивался и думал: «Я – дурак, раз у меня ничего больше нет, кроме этих идей». Эта мысль вносила успокоение в его жизнь: равновесие между его учебой и первыми изобретениями и одиночеством среди людей.
В двадцать пять лет его приняли на работу в престижный научно-исследовательский институт, и он стал кандидатом наук.
Жизнь, между тем, текла вяло и монотонно. Умер отец, вышла замуж и ушла из дома сестра. Мать, по-прежнему, ворчала на него:
- Пора бы тебе уже жениться и семью заводить. Да что с тебя взять, дурачок.
Однажды его вызвал в свой кабинет директор.
- Мне нравятся ваши работы, Василий Петрович. Я даже могу посодействовать в их публикации. Я помогу вам защитить докторскую диссертацию. Но у меня к вам просьба. Давайте будем публиковать ваши труды под моим именем, но и вы, конечно, будете упомянуты, как ассистент и диссертант.
Вася понимал прекрасно, что это воровство, но возразить не мог. Не то, чтобы боялся. Странно, но чувство страха никогда не возникало в его жизни. Просто ему вдруг стало жалко этого старого человека, который сам ничего не изобрел. И он согласился.
Издавались Васины труды под чужим именем. Он иногда ловил себя на мысли, что для него это неважно.
Через несколько лет он стал доктором наук и вскоре женился. Как так получилось с женитьбой, он не мог определить и не понимал до конца своей жизни. Когда он уже был начальником лаборатории, Аленька работала лаборантом. Он все еще жил вместе с матерью, в трехкомнатной квартире, когда Алина любовь налетела на него, как вихрь. Аля была приезжей, с периферии. Красивая девушка, очень настойчивая и очень страстная. Ему тогда показалось, что она влюблена в него искренне и на всю жизнь. Он ее не любил, скорее всего. И до сих пор помнил о своей детской влюбленности. Но в ней был какой-то незнакомый ему напор чувств. Он не был близок до этого ни с одной женщиной, и когда они впервые легли в постель, он решил для себя наутро: это любовь. А через месяц они поженились.
К этому времени Василий Петрович зарабатывал неплохо и смог купить для себя и жены небольшую квартиру, прежде всего, чтобы жить отдельно, не с матерью. Он думал о будущих детях. Может быть, вспоминая себя маленьким, ему хотелось, чтобы у его детей все было по-другому, счастливее. Аля не родила ему детей. Она каждый раз говорила: «Успеется. Еще рано». А через год она сошлась с другим, и они развелись. Алю ему было жаль. В ней теперь он видел ту юношескую, несостоявшуюся любовь. Он оставил ей квартиру и вернулся к матери. Мать его приняла и сказала лишь:
- Что, дурачок? Просрал свою квартиру? Живи уж.
II
Вася никогда не задумывался о том, что происходит в стране. Он каждое утро ходил на свою работу, и для него она оставалась главным в жизни. И когда страна лопнула, как гнойный нарыв, он не почувствовал, что будущее его родины неразрывно связано и с ним.
Только через два года, когда закрыли их институт, а сотрудники в один день стали безработными, он понял, что все изменилось: ни исследования, ни науки, ни изобретения больше никому не нужны, а его, как и многих, просто выбросили на обочину жизни.
Кто-то из его сотрудников уехал работать за границу, а он устроился продавцом на рынке. Через несколько лет рынок снесли, и Вася остался без работы и без денег.
Неожиданно, после долгого перерыва и молчания, в материной квартире стала появляться Васина сестра – Нина. Когда они встретились, Нина обняла своего младшего брата и ласково сказала:
- Ну, ты как, дурачок? Ничего, все наладится.
Теперь Нина приезжала каждую неделю. Маме она привозила продукты и пенсию, снятую с материной сберкнижки, а к Васе отношение изменилось:
- Что, дурачок? Нигде не работаешь? Живешь в чужой квартире?
Как-то потихоньку Нина забрала себе и материно пенсионное удостоверение, и документ на могилу, где был похоронен отец, и сберкнижку, и доверенность на получение с нее денег. Сколько она отдавала матери, сколько оставляла себе, не знал никто.
У нее было два сына и два внука. Вася тревожился и радовался за них. Когда еще он работал, кажется, это было так давно, он всегда передавал им подарки. Но редко встречались. Теперь у сестры все было в порядке: у выросших ее сыновей - по квартире и по машине. Вася гордился своими племянниками, хотя они и не звонили ему никогда.
А приезжая в отцовский дом, уже, как к себе, сестра повторяла:
- Что, дурачок, жив еще? Хватит на материной шее сидеть. Лучше бы ты сдох, пьянь.
Да, Вася начал выпивать. После нескольких рюмок он брал листок бумаги и записывал новые формулы. Он понимал, что как был, так и остается дурачком, но иногда в голову приходили открытия, которые, возможно, могли бы изменить мир. Только кому они были нужны?
Однажды он узнал, что мать завещала квартиру его сестре.
- Мама, а где же я буду жить?
- У нее дети и внуки, а у тебя никого. Нечего было свою квартиру чужим людям отдавать, дурак.
* * * * *
После смерти матери Нина продала отцовскую квартиру, а Вася стал бомжом.
III
Началась новая жизнь: в подвалах, на помойках, на лавках. Иногда хотелось покончить с собой, чтобы избавиться от этого грязного бытия. Какая разница, где и как похоронят. Все равно, не рядом с отцом, матерью и предками. Сестра теперь хозяйка, и он не сомневался, что она в очередной раз предаст его. Эти мысли отступали перед боязнью ослушаться божьей заповеди. Хотя он слабо в это верил. Верил в Бога, но как-то давно и нечасто. Но не мог переступить через себя, самому покончить счеты с жизнью. Так и скитался, так и пил, когда находилось, на что.
Через год он встретил женщину, ее звали Маша. Такая же бездомная, но, видимо, что-то тронуло сердце. Жалость ли, любовь? Она чем-то напоминала ту девочку из параллельного класса.
* * * * *
Машу забили до смерти какие-то незнакомые молодые парни на его глазах. Просто так, за то, что бомжи. Вдруг вспомнился маленький трактор из детства, который топтали ногами рядом с ним. Били и его, но он выжил.
Когда его выкинули из больницы, он понял: что-то перевернулось в его голове. После ударов, что ли, но он вдруг стал видеть будущее: то, что станется с ним, с другими людьми, со страной. И тогда он стал говорить. Он стал различать цвета людей: черный, красный, белый, синий, зеленый, фиолетовый. Они были разными, эти его прохожие. Одним он говорил: ты хороший, мимо других проходил, не глядя, и как его ни упрашивали, не разговаривал с ними. Те, кто его слышал и знал, пересказывали: «Дурачок вещает». А он просто рассказывал о том, что узнавал в глубине глаз, и призывал к доброте. Больше он не писал формул, их никто не понимал, а слова еще поражали слух людей. Лучше не писать, а говорить.
Вася ходил по городу и бормотал. Кто-то прислушивался к его словам и молился. Кто-то подавал ему на пропитание. В церквях его называли «Вася-дурачок». Его забирала милиция, его били ногами и отправляли в психушку, но он выходил и оттуда и снова шел по московским улицам, и снова говорил и предсказывал. Главная мысль в его лихорадочном бормотании заключалась в том, что только добрые люди или дураки попадут в царствие небесное, а злые и завистливые умрут от скрытых в них болезнях. Про будущее России он сказал так:
- Пройдет напасть алчных, и слово добрых людей будет услышано. Тогда все изменится.
* * * * *
В лохмотьях и кровоточащих язвах на ногах он пошел в центр города. От него воняло, и люди шарахались в сторону. Он шел, но даже милиция не останавливала его.
Так Вася прошел на Красную площадь. Удивительно, но его никто не задержал. Он присел на ступеньку Лобного места, рядом с храмом Василия Блаженного.
Когда мимо проезжал в Спасские ворота правительственный кортеж, Вася протянул руку и проговорил:
- Подай, царь, копеечку.
Но машины его не услышали и не остановились.
30.Время собирать камни
Михаил Забелин
«Время разбрасывать камни и время собирать их»
Экклесиаст
Мне было сорок пять лет, и даже седина еще не посеребрила мою бороду, но неожиданно ударил бес в ребро. Я влюбился в совсем молодую девушку. Она была моей студенткой. Наверное, есть всего две профессии на свете, которые заранее предполагают влюбленность с одной или с другой стороны, и, очень редко, взаимную любовь. Это отношения врачей и медсестер и преподавателей и студенток.
Я обратил внимание на ее зеленые глаза, когда она училась на первом курсе. Я впервые пригласил ее в ресторан, когда она была на третьем курсе. Мы поженились, когда она заканчивала четвертый, а в конце пятого она уже носила моего ребенка. Ее звали Лиля, и она была замечательной любовницей.
К этому времени у меня был взрослый сын, он уже жил своей семьей, и маленькая дочь от второй жены, с которой мы виделись редко.
Дальше все было до боли банально. Моя молодая жена сошлась с итальянцем и уехала жить в Италию, оставив мне на память о себе нашу дочку – Вареньку.
I
Через неделю Ивану Васильевичу должно было исполниться шестьдесят лет.
Варенька готовилась к этому дню больше, чем ее отец.
- Папа, а кого ты пригласишь на свой юбилей?
- Никого, Варенька. Мы с тобой его отпразднуем вдвоем. Ты испечешь праздничный пирог?
- Конечно, испеку, папа.
- Вот и хорошо. Я куплю шестьдесят свечей, мы их поставим в пирог, а потом я их задую, и мы с тобой сядем за стол.
- Папа, а почему ты не хочешь пригласить кого-нибудь со своей работы?
Варя запрыгнула к отцу на колени, обняла его и заглянула в глаза.
Он любил эти мгновения близости со своей дочкой. Он любил, когда еще маленькой она вот также запрыгивала к нему на колени и что-то говорила ему, а он ее обнимал и в ответ рассказывал разные истории.
- Да ну их, Варенька. Я их каждый день вижу. Надоели они мне.
- Я же знаю, у тебя есть друзья.
- Ты помнишь дядю Сашу?
- Да, я тогда была совсем маленькой. Он приходил к нам в гости и всегда дарил мне игрушку. Он ведь умер?
- Он умер, Варенька. А больше у меня друзей нет. Соседи или дяди с работы, которые к нам иногда заходят, это не друзья, а просто знакомые. Я не хочу их приглашать.
- Но ведь, кроме меня, у тебя есть еще дочка, сын и внук, - продолжала настаивать Варя.
- Варенька, ты у меня уже большая девочка, и давай говорить по-взрослому. У них у всех своя жизнь, и я не хочу вырывать их из дома только для того, чтобы они меня поздравили. Мы с тобой отметим мой день рождения вдвоем. Ты что-то приготовишь, у тебя отлично получается, и никто нам больше не нужен.
II
На следующий день Варя позвонила Лене, своей сводной сестре. Лена была на три года старше ее, и Варя до сих пор помнила, как отец, в первый и в последний раз, привез ее к ним в дом. Ей тогда было пять лет, а Лене восемь. Сначала все сидели за столом, и Лена снисходительно поглядывала на нее и даже поучала, как держать вилку. А потом папа и Ленина мать вышли в другую комнату, и стало понятно, что они ругаются. Варя до сих пор не могла забыть, как Ленина мать кричала сквозь слезы:
- Зачем ты ее сюда привез?
Побледневший отец вбежал тогда в комнату и почти прокричал:
- Одевайся, дочка, мы уезжаем.
С тех пор Варя не видела ни Лену, ни ее мать.
А год назад, когда Варе уже исполнилось четырнадцать лет, она вдруг обнаружила номер их телефона. Это произошло случайно. Папы не было дома, а ей что-то вдруг понадобилось найти в ящиках шкафа. И неожиданно на глаза попалась потрепанная записная книжка. Она никогда не рылась в бумагах своего отца, даже желания такого не возникало. Но теперь любопытство взяло верх: «Какая древняя записная книжка», - и она машинально пролистала ее. Палец остановился на букве «д», и вдруг она увидела телефон и слово «дочка». Все еще не осознавая, Варя подумала: «Это же я – дочка, а телефон не наш». И тут она поняла. Она вспомнила, как они давным-давно приезжали с отцом в незнакомую квартиру, и там за столом сидела девочка, старше ее. «Господи, это же моя сестра, а мы с ней даже не видимся». И тогда в памяти всплыло имя – Лена.
В тот же день, втайне от отца, Варя ей позвонила. Она боялась, что трубку возьмет Ленина мать, и уже приготовилась сбросить номер, но трубку взяла Лена – она это поняла по голосу.
- Лена, привет.
- Привет, а ты кто?
- Я Варя.
- Я не знаю никакую Варю.
- Я Варя, твоя сестра.
По долгой паузе в телефонной трубке Варя поняла, что сказанное прокручивают в голове и пытаются его осмыслить.
- Какая сестра? – выдохнула, наконец, трубка.
- Твоя сестра, по отцу. Меня зовут Варя.
И опять тишина: то ли воспоминание о той единственной их встрече, то ли непонимание, то ли переваривание информации.
- Ну, помнишь? Мы с тобой виделись один раз, у вас дома. Я тогда еще была совсем маленькой.
Видимо, на том конце телефонного провода что-то расклинило, потому что Ленин голос сказал:
- Ты где живешь? Давай через два часа встретимся в кафе, - и назвала место и адрес.
Они, как шпионки, описали, кто, во что будет одет, иначе не узнали бы друг друга. Встретились холодно и сели за столик. Лена, как старшая, заказала два сока.
Они долго молчали, рассматривая друг друга.
«Какая она красивая, - подумала Варя. – Совсем взрослая. Какие у нее замечательные голубые глаза, какие густые, светлые волосы. Похожа на папу. Я, по сравнению с ней, замухрышка. Только смотрит она на меня уж очень строго и недоверчиво».
Лена разглядывала Варю в упор и думала: «Хорошая девочка, симпатичная и, наверное, очень самостоятельная. Она же рыжик, рыженькая. Еще маленькая, но хочет казаться взрослее. Сколько же ей лет? По-моему, у нас разница года в три-четыре». И Лена вспомнила тот давний вечер, когда к ним в гости приехал папа с маленькой девочкой, а она учила ее правильно держать вилку. Она сама тогда была еще маленькой. После этой встречи Варю она больше не видела, а папу – еще несколько раз. Он приезжал, обнимал ее и целовал, а потом выходил с мамой в соседнюю комнату, и, каждый раз они там ругались. Потом он стал приезжать все реже, но еще часто звонил и расспрашивал по телефону о ее успехах в школе, и, наконец, совсем исчез из ее жизни. «Варя – красивое имя. И что ей, интересно, надо?»
- Послушай, девочка, - сказала Лена, - даже если ты моя сестра, не думай, что я сейчас расплачусь и прижму тебя к своей груди. Твой отец нас бросил, и я никогда ему этого не прощу.
- Лена, хоть ты и старше, но на меня-то за что злиться? Мы ведь сестры с тобой.
У Лены на глазах неожиданно набухли слезы.
- Ты не представляешь, как он мне был нужен. Знаешь, как я его ждала? Знаешь, как я думала о нем постоянно? Он звонил несколько раз после вашего приезда. Мама с ним разговаривала, а потом передавала трубку мне. Я показывала маме кулак и говорила ему: «Да», «нет». А сама надеялась, что сейчас он приедет и обнимет меня. Я его ненавидела и любила одновременно. Тебе хорошо, он у тебя есть, а у меня не было отца. Я всем девочкам в классе говорила: «У меня нет отца».
Варе вдруг стало безумно жалко свою старшую сестру.
Когда они выходили из кафе, они обнялись и только тогда почувствовали себя сестрами.
С тех пор они встречались часто, но, ни Варя отцу, ни Лена матери, не рассказывали об этих встречах.
III
Варя помнила себя с трех лет. И ее первое воспоминание было об отце. В то лето он повез ее на дачу и был с ней всегда рядом. То ли она оступилась, то ли споткнулась, Варя помнила лишь, как оказалась в воде. Тогда не осознавала ничего, а сейчас понимала, что чуть не утонула, уже погружаясь с головой в воду, когда руки отца схватили ее подмышки и вытащили на свет. Это было ее первое детское воспоминание: папа, мокрый с ног до головы, поднимает ее высоко на руках и прижимает к себе.
Варе было семь лет, и они снова были на даче, когда она увидела случайно, как он обнимает их соседку, тетю Машу. Она тогда подошла к отцу и сказала очень отчетливо:
- Папа, ты что, меня хочешь бросить? Ты меня на эту тетю променяешь?
Варя хорошо запомнила его лицо, запомнила, как ее отец сразу потускнел и поник, а потом подхватил ее на руки и сказал чужим, треснутым голосом:
- Что ты, доченька, мне, кроме тебя, никто не нужен.
И больше она тетю Машу никогда не видела рядом с отцом. Встречала ее иногда на улице, и та всегда ей говорила с виноватой улыбкой:
- Здравствуй, Варенька. Папе привет передай.
А потом они с папой поехали на море, в Феодосию, и там он учил ее плавать.
Сейчас Варя это понимала: женщин у отца больше не было.
В последнее время к ним часто захаживала их соседка по дому – Валентина Петровна. То пирожки домашние принесет, то скажет:
- Иван Васильевич, давайте я приберусь у вас или приготовлю что-нибудь вкусное.
А отец, хоть Варя и чувствовала уже, как они смотрят друг на друга, всегда отвечал:
- Спасибо, Валентина Петровна. У меня Варенька хозяйничает.
И Валентина Петровна уходила, не обижаясь, а потом, под разными предлогами, приходила опять.
Сначала отец провожал Варю до школы, потом она стала бегать в школу одна. Как-то папа ей сказал, когда она уже выросла:
- Варенька, ты только не обманывай меня никогда.
И она запомнила эти его слова. Был мальчик, который ей нравился. Один раз они с ним поцеловались, и она о нем рассказала отцу, хотя и сомневалась: «Поймет? Рассердится?» Он не рассердился, обнял ее и сказал:
- Какая ты у меня уже большая.
IV
Варя позвонила Лене, своей сводной сестре.
- Лен, привет. У папы через неделю день рождения, шестьдесят лет. И никто к нему не придет, представляешь? Приезжай со своей мамой. Придумай что-нибудь.
- Так, понятно. Буду думать, как это устроить. Хотя сомневаюсь, что мама придет. А я обязательно приеду. Слушай, сестренка, а подарок ты приготовила?
- Нет еще. Да и денег у меня на подарок нет.
- Тогда завтра встретимся. Выберем подарок и все обсудим.
- Целую.
- Целую.
V
Дядя Толя, папин сын, приезжал к ним иногда, всегда один. Обычно он привозил торт, сажал Варю к себе на колени, гладил ее по головке и говорил:
- Ну, ты как живешь, сестричка-лисичка?
Варе это нравилось.
Она знала, что дядя Толя – ее брат, но он был таким большим и старым, что она всегда звала его «дядя Толя». В последние годы он заезжал редко, а от папы Варя узнала, что у дяди Толи родился сын – Илюша, Варин племянник. Теперь Илюше было, должно быть, лет семь. Папа к ним ездил несколько раз, без Вари, поглядеть на внука, но потом его больше не приглашали.
Пока папы не было дома, Варя набрала телефон своего старшего брата.
- Варенька, милая, я помню, что у папы день рождения. Но мы, наверное, не сможем к вам приехать, что-то все приболели. Передай ему от нас поздравления, а я, конечно, тоже позвоню, поздравлю.
Варенька, ты что, плачешь?
- Дяденька Толенька, - всхлипывая, говорила в трубку Варя, - папа умирает.
- Как умирает? Что с ним?
- Сердце, дядя Толя. Скорая помощь каждый день приезжает, а он в больницу отказывается ложиться. Говорит: вот встречу день рождения и умру.
- Варя, дай ему трубку.
- Дядя Толя, он только что заснул. Ему сделали укол, и он заснул.
- Милая моя, не плачь. Я сейчас приеду.
- Не надо приезжать, дядя Толя, - продолжала рыдать Варя, - он сказал: я в последний раз хочу всех увидеть на своем дне рождения, а потом умру спокойно. Он хотел попрощаться со всеми: с вашей мамой, с вашей женой и Илюшей. Приезжайте, пожалуйста, все на его день рождения. Это его последняя просьба.
- Варенька, не плачь, конечно, мы приедем.
- Я могу ему это передать? Это его успокоит немного и даст еще пожить хоть несколько дней.
- Скажи, обязательно все приедем.
VI
Лена с Варей встретились в кафе. Они расцеловались и сели за столик. Варя, как обычно, взяла инициативу в свои руки.
- Леночка, надо обязательно, чтобы твоя мама приехала на папин день рождения. Ну, и ты, конечно. Ты ведь сказала, что приедешь.
- Конечно, я приеду. А он знает?
- Он ничего не знает. Он сказал, что все заняты, и он никого не хочет вырывать из дома из-за какого-то дня рождения. Он ведь такой: не хочет никого побеспокоить лишний раз. Но я-то его хорошо знаю: ему было бы приятно увидеть всех своих родных, хотя бы на свой юбилей. Ведь шестьдесят лет.
- Варюша, я обязательно приеду. Я так хочу его увидеть.
- А твоя мама?
- Вряд ли. Я думала, но я даже не знаю, что ей сказать.
- А, может, мне к ней с тобой приехать и попросить ее?
- Варя, я хорошо знаю свою мать. Это только все испортит.
Варя задумалась, а потом заулыбалась.
- Я знаю. Скажи ей, что звонил папа и решил завещать свою квартиру тебе, и ей, вместе с тобой, именно в этот день, надо заехать за ним, чтобы пойти к нотариусу. Скажи, что уже время назначено.
- Варенька, ты опять все придумываешь?
- Ничего я не придумываю. Он, действительно, был у нотариуса и завещал свою квартиру тебе. У него два экземпляра завещания, так что один из них он просто тебе отдаст.
- Варя, а как же ты?
- Леночка, он же еще одну квартиру купил – для меня.
- Варенька, у тебя сплошные сюрпризы. Как я тебя люблю.
Лена заплакала, потянулась через столик к сестре и поцеловала ее.
- Пойми ты, наконец, Леночка. Он очень любит тебя и всегда любил. Он так и сказал: «Я хочу, чтобы у моих девочек все было хорошо».
- Родная моя, сестренка. Ладно, все.
Лена смахнула с ресниц слезы.
- Пойдем выбирать папе подарок.
- А что ты предлагаешь? Ты лучше меня должна знать мужчин. Что можно подарить на шестидесятилетие?
- Я знаю, что: очень хорошие, дорогие наручные часы. Скажем, Тиссо. Я взяла все свои деньги.
- Да, уж. В этом ты лучше разбираешься. Пойдем.
VII
Варя позвонила в дверь к соседке, Валентине Петровне.
- Здравствуй, Варенька, проходи. Чаю хочешь? Пойдем на кухню.
Варя прошла на кухню, села за стол и, наверное, впервые стала незаметно изучать Валентину Петровну, представляя на своем месте отца.
«Конечно, уже не молодая, лет сорок, живет одна, муж умер, детей нет. Симпатичная, добрая. Кажется, папа ей не безразличен. По-моему, она папе тоже нравится».
- А папа дома? Что же он не заходит?
- Папа на работе.
Валентина Петровна, папа часто говорит о вас. Мне кажется, вы ему нравитесь.
Валентина Петровна вдруг покраснела и потупила взор.
- Откуда ты знаешь, Варюша?
- Валентина Петровна, я уже большая и могу понять мужчин. Тем более, своего папу.
Соседка улыбнулась.
- Да, конечно, ты уже большая девочка.
- Знаете, Валентина Петровна, он очень стесняется выразить свои чувства к вам. Говорит: «Я старый для нее».
- Какой же он старый? Он так говорит?
- Да, Валентина Петровна. Только не выдавайте меня. Он всегда повторяет: «Только не говори ничего Валентине Петровне».
- Он так сказал?
- Да. Он еще попросил меня пригласить вас на свой день рождения. Он побоялся к вам зайти, вдруг вы откажетесь. Только, пожалуйста, не говорите ему ничего. Вы придете?
- Милая моя, конечно, приду. Спасибо тебе. Ты такая хорошая, такая светлая.
- Пожалуйста, приходите. Мы будем вас ждать.
VIII
В свой день рождения Иван Васильевич пришел домой с работы пораньше. На пороге его встречала улыбающаяся Варя.
- Папа, я тебя поздравляю с днем рождения. У меня для тебя подарок, но это пока секрет. Иди, посмотри, что я приготовила.
Иван Васильевич поцеловал дочь, разделся и прошел на кухню.
- Зачем же так много всего, Варенька?
- А вдруг кто-нибудь придет?
- Доченька моя, кто же придет? Давай, сядем за стол, мы никого не ждем.
- Папа, а вдруг придут гости? Подожди немного.
И в это время раздался звонок в дверь. Варя побежала открывать.
Когда Иван Васильевич вышел в прихожую, он не поверил своим глазам. На пороге стояли Толя с женой, маленький Илюша и Толина мать – Ольга. Они выглядели встревоженно. Толя первым сделал шаг навстречу и обнял Ивана Васильевича:
- Мы тебя поздравляем с днем рождения. Ты как себя чувствуешь?
- Нормально, спасибо. Как я вас рад видеть. Вот это сюрприз.
Он поцеловал сына, прижал к себе невестку, будто увидел ее впервые, обнял бывшую жену так, словно и не прошло столько лет, и поднял на руки внука.
- Папа, тебе нельзя так волноваться, - сказал Анатолий.
- Можно, можно. Как я рад, что вы все пришли. Пойдемте в комнату. Варенька, как чувствовала: наготовила на большую компанию, на всю семью. Проходите, прошу вас.
В большой гостиной овальный стол блистал сервировкой и закуской.
- Это все моя Варенька. Ну, присаживайтесь. Давайте пока коньячку за встречу. Оля, ты прекрасно выглядишь.
Толина мать, поджав губы, молча села в кресло, Лиза, жена Толи, как-то скованно присела в другое.
- Что же вы притихли? – продолжал радостно Иван Васильевич. – Как я вас всех давно не видел. Илюша, иди сюда, ко мне.
- Ну, вы пока поговорите. Варя, пойдем-ка со мной на кухню, - сказал Анатолий.
- Варька, - прошептал Толя, оставшись с Варей вдвоем, - я тебя выпорю. Ты что это напридумывала? Отца заживо хоронишь?
- Дядя Толя, прости. Но вы бы ведь, по-другому, не приехали к папе никогда. А у папы юбилей – шестьдесят лет. И он так вас всех хотел видеть.
- Ох, Варька, сестричка-лисичка, иди сюда, дай я тебя поцелую. Какая же ты хорошая, Варюша, я тебя очень люблю.
Варя прижалась к своему брату. Он был очень большим и очень родным, а, главное, очень понимающим человеком.
- Дядя Толя, а как же мы теперь все объясним вашей жене и вашей маме? Я хотела, как лучше.
- Не переживай. Я все-таки доктор. Скажу, что папе стало лучше от таких положительных эмоций.
Пойдем к столу.
- А сейчас еще кто-то придет.
- Так, Варя, рассказывай. Что ты еще надумала?
- Дядя Толя, мне очень хотелось, чтобы на свой день рождения папа почувствовал, как его любят, и я пригласила всех.
- Кого всех? – нахмурился Анатолий.
- Всех его родных.
- Ты хочешь сказать: приедут Лена и тетя Таня?
- Да, приедут Лена и ее мама.
- Варя, ты хоть соображаешь немного? Я тебя всегда считал умной девочкой. Ладно, ты придумала эту глупую историю с болезнью отца, я это могу понять. Но ты представить себе не можешь, что будет, если встретятся здесь моя мать и Ленина мать. Это будет скандал, весь день рождения будет испорчен.
Варя не успела ничего ответить. Прозвенел звонок в дверь.
IX
Варя побежала открывать. На пороге стояли Лена и ее мать.
- Здравствуйте, Татьяна Григорьевна. Здравствуй, Лена. Проходите, пожалуйста.
- Ты, наверное, Варя. Здравствуй.
Они вошли в прихожую и сняли плащи. Из комнаты на звонок вышел Иван Васильевич.
- Таня? Лена?
Больше он ничего не мог сказать, а потом бросился к Лене и стал целовать ее, а из глаз у него брызнули слезы. Варя никогда не видела, чтобы ее отец плакал.
- Леночка, девочка моя, любимая моя. Какая же ты большая.
Потом разжал руки и обнял Таню.
- Здравствуй, Таня. Прости. Спасибо, что пришли. Я так вас люблю.
Таня стояла растерянно и молча.
Лена с Варей обнялись и поцеловались.
- Привет, рыжая.
- Привет, сестричка.
- Вы что, знакомы? – в один голос воскликнули Иван Васильевич и Татьяна Григорьевна.
- Папа, у нас с Леной для тебя подарок, - ответила Варя.
Лена достала из кармашка футляр и протянула отцу.
- Папочка, это тебе от нас. Поздравляем тебя.
Иван Васильевич раскрыл футляр и увидел часы «Тиссо».
- Девочки мои, спасибо, родные. У меня никогда не было таких замечательных часов. И такого замечательного дня рождения. Я их сейчас же одену.
С одной стороны его обняла Варя, с другой – Лена.
Татьяна Григорьевна сделала шаг вперед:
- Поздравляю тебя, Ваня.
- Ну, пойдемте. Проходите в комнату. Варенька столько всего наготовила.
Когда они вошли в гостиную, Илюша замер, подпрыгнув в воздухе, и посмотрел внимательно на новых гостей. Толя вжался в угол, его жена подошла к окну, а Ольга встала навстречу Тане.
- Вы все знакомы, только Илюшу еще не знаете. Это мой внук, - бодро, как ему самому показалось, сказал Иван Васильевич.
Татьяна и Ольга долго стояли друг напротив друга и долго смотрели друг другу в глаза. Все замолчали, и даже неугомонный Илюша вдруг притих. Варя с Леной молча переглянулись. Пауза повисла в потолке и затянулась. Молчание нарушила Ольга:
- Здравствуй, Таня. Давно не виделись.
- Здравствуй, Оля. Рада тебя видеть.
И тогда все снова пришло в движение, будто ожили восковые фигуры. Ожил и Иван Васильевич:
- Теперь за стол.
Поймал Варин взгляд:
- Еще не все гости собрались, папа.
- Доча, что ты еще придумала?
И снова раздался звонок в дверь.
X
Дверь пошли открывать папа и Варя. Вошла Валентина Петровна:
- С днем рождения вас, Иван Васильевич. Вот, небольшой подарок.
И протянула ему часы «Тиссо».
- Спасибо, Валентина Петровна, - ответил Иван Васильевич, пряча под рукавом свои часы. – Это так неожиданно и приятно, что вы зашли.
- Извините, вы меня не ждали?
- Ждали, ждали, - перебила Варя. – Папа хотел сказать, что только вас мы и ждали. Проходите в комнату, Валентина Петровна, и пора садиться за стол.
Иван Васильевич взял под руку Валентину Петровну, вошел с ней в гостиную и представил всем.
А потом Варя торжественно внесла именинный пирог с шестьюдесятью зажженными свечами и сказала:
- Папа, с днем рождения.
АВТОР 16
31.Воздушные слоники
Семён Баранов
Малыш сидел у окна и рисовал. Он был настоящим художником: в берете, красный в горошину бант повязан вокруг шеи и, наконец, у него в руках была палитра и кисть. Горошины на его банте чуть – чуть больше рыжих веснушек, в беспорядке разбросанных по круглому личику. Рисовал Малыш не просто так, чтобы рисовать. Нет. Он рисовал облака. На его рисунках они были похожи на крокодила и бегемота, на никому неизвестную, кроме него, птицу. Малыш так долго смотрел в небо, выискивая очередное облачное чудо, что у него перед глазами даже появились радужные кружочки. Там, в вышине, безбрежное голубое море с облачными островами. Это его море, это его острова, которые живут и строят друг другу смешные рожицы. Солнцем осветило бока облаков и у Малыша не хватило красок. Он не умел сочинять песен, но бывают в жизни минуты, когда их нельзя не сочинять. И Малыш запел:
- За моим окошком
Облака плывут,
Синие немножко,
Желтые чуть – чуть,
Впереди алеют
Облака, как день,
А внутри чернеют
Облака, как тень.
Цвет любой найдётся,
Если посидим,
Чтобы приглядеться
Пристальнее к ним,
Слепят и сияют
Краской золотой,
С солнышком играют
Радугой – дугой.
Солнцем осветило
Облаков бока,
Красок не хватило
Мне на облака.
Малыш ещё долго любовался небом и не заметил, как сон окутал его таинственной мечтой.
- Тебя зовут Малыш? – пропел тонкий голосок за спиной у Малыша.
Он повернулся и увидел маленькую девочку в платье с ромашками, красных сандаликах. Её волосы теребил ветерок, а в добрых широко открытых глазах играло детство.
- Да. А тебя? – спросил Малыш.
- Я - Фея Воздушных Слоников, - очень просто, без зазнайства, сказала девочка.
Она опустила глаза, а когда вновь посмотрела на Малыша, они были такими печальными, что он сразу понял: у Феи беда.
- Я хочу рассказать тебе о воздушных слониках, - сказала она. – Ты не слышал о них?... Нет?... Конечно, воздушные слоники не такие большие, как земные слоны, но больше бабочек. Они могут взлетать высоко – высоко, к самому солнцу, и в его лучах становятся розовыми, голубыми, жёлтыми... Да, да. Это правда. Слоники кружатся над землёй, собираются в маленькие стайки и поют... – Фея словно обо что – то запнулась и дрожащим голосом проговорила, - пели... Колдунья Барбаруда давно думала над тем, как похитить воздушных слоников... И сегодня она превратила свою злость в огромную чёрную тучу, которая змеёй обхватила солнце. Как только оно скрылось, слоники, ещё не успевшие окрепнуть, стали серыми. Их – то и похитила Барбаруда. Ведь не так уж и трудно сделать из серого слоника чёрного, - в глазах Феи заблестели слёзы. – В большой Волшебной книге, которую мне подарила мама Фея Доброты на день рождения, написано, что спасти слоников может только мальчик, любящий мечтать и фантазировать.
- Я ещё маленький и слабый... Но, если надо... Я помогу тебе, Фея. Только не знаю, как это сделать, - сказал Малыш растеряно.
- Малыши, которые очень верят в мечту, - волшебники. Никакое зло не может остановить мечту. Так написано в Волшебной книге, - Фея взмахнула рукой.
Толстая книга влетела в комнату, легла перед Малышом и раскрылась на нужной странице. Хотя буквы в книге и были большими, он не смог прочитать написанного... Точнее, он не смог понять написанного, ведь волшебный язык, как и любой другой, надо учить. Малыш провёл рукой по шершавому листу Волшебной книги и сказал:
- Я хочу спасти воздушных слоников!
И в это же мгновение он оказался в дремучем лесу возле покосившейся старой избы. Малыш понял, что лес заколдован: не слышны были птичьи голоса, властвовали им прожорливые жуки, пауки и гусеницы. Он поборол страх и подошёл поближе к избе, из которой доносилось чьё – то скрипучее пение:
- Когда была девчонкою,
Не слушалась я маму,
Не ела кашу манную
И пакостила всем.
Но выросла, да, выросла
В колдунью Барбаруду,
Злющую – призлющую,
Противную совсем.
Девчонок ненавижу я,
Как, впрочем, и мальчишек,
Не верю в их фантазию,
Не верю в их мечту.
И если же случается,
Ребёнок спотыкается,
С мечтою разлучается –
Ко мне он приближается
И я его схвачу!
Малыш осторожно заглянул в окошко и увидел худую старуху с перекосившимся от злости лицом. Она перемешивала в кадушке большой деревянной ложкой что – то очень чёрное и при этом приговаривала:
- Ещё три дня, ещё три дня и мечты сорванцов будут чёрными, как дёготь, - колдунья Барбаруда зло хмыкнула.
Вдруг по избе побежали голубые лучи и зазвучал чей – то голос:
- Передаём последние известия. Специальный выпуск. Сообщение лесного телевидения. Сегодня в царство колдуньи Барбаруды проник мальчик по имени Малыш с целью освободить похищенных колдуньей воздушных слоников. Информацию о пребывании Малыша в царстве колдуньи Барбаруды слушайте и смотрите по восемнадцатаму каналу лесного телевидения... Передаём последние известия. Специальный выпуск...
- Осталось три дня до превращения серых воздушных слоников в чёрных, - сказала колдунья Барбаруда, - а у меня ещё столько дел. Но и у мальчишки дел не меньше: расколдовать лес, солнечных зайчиков... да и хорошо бы ему встретиться с Холодным Сердцем, - с этими словами колдунья Бараруда открыла белую дверцу с табличкой «Холодильник».
- Расколдовать лес, солнечных зайчиков, встретиться с холодным сердцем, - повторил Малыш слова колдуньи.
Когда Барбаруда, дрожа всем телом, вышла из холодильника, ведя за руку бледного, похожего на ледышку мальчика, Малыша уже не было у окна. Он пошёл расколдовывать лес.
Пойти – это что? Вот расколдовать лес! Тем более, что Малыш никогда в жизни ничего подобного не делал.
Он долго бродил по лесу, но как расколдовать его так и не придумал. Опустилась ночь. И вместе с ней пришёл к Малышу страх. Он прислонился к высокой старой сосне и услышал её шёпот. Старая сосна разговаривала с другими соснами.
- Вы слышали. – говорила она, - к нам в лес пришёл Малыш, чтобы спасти воздушных слоников.
- А нам – то что от этого? – зашумели сосны.
- Разве вы не знаете, - удивилась старая сосна, - спасти воздушных слоников можно только тогда, когда будет расколдован лес.
- А как он сможет расколдовать лес? – спросила одна из сосен.
- Когда я была ещё молодой, в нашем лесу жила мудрая сова. Она говорила, что на опушке леса, возле гнилого пня, растут звёздные цветы. Если их в полночь осветить звёздным светом, они расцветут и исчезнут чары колдуньи Барбаруды.
- Легко сказать «осветить». Над нашим лесом не засветилась ни одна звезда с тех пор, как поселилась Барбаруда.
- Этот Малыш – волшебник. Он верит в свою мечту и ему подсилу осветить звёздные цветы, - сказала старая сосна.
Больше Малыш ничего не смог услышать, потому что сосны заговорили ещё тише. Наверное, испугались колдуньи Барбаруды, которая в это время вышла из дома проверить, не показалась ли на небе какая – нибудь непослушная звёздочка.
«Может быть я по – настоящему волшебник? – подумал Малыш. – Ведь понимаю язык деревьев. Да и Фея Воздушых Слоников, и старая сосна сказали, что я – волшебник».
Малыш нашёл опушку леса с огромным гнилым пнём, возле которого росли звёздные цветы. Ему оставалось только осветить их. И тогда он поднял глаза к чёрному небу, взмахнул рукой, точно так же, как Фея Воздушных Слоников, и запел:
- Звёздочки, звёздочки –
Маленькие ёжики,
Маленькие ёжики
С искоркой внутри,
Прилетите, звёздочки,
Сядьте на иголочки,
Сядьте на иголочки
Всей Лесной страны.
Вдруг в небе появились звёзды и они посыпались на землю. Вы не подумайте, что все звёзды упали. Ещё очень много их осталось на небе.
Улыбка осветила лицо Малыша.
Прилетели звёздочки,
Сели на иголочки,
Сели на иголочки
Всей Лесной страны.
Что случилось с ёлкою?
Все её иголки
Превратились в ёжики
С искоркой внутри.
Звёзд высыпало так много, что никакое зло колдуньи Барбаруды не могло заставить их исчезнуть в небесной черноте. Расцветали звёздные цветы. Сначала появились белые бутоны. Вот они раскрылись и лучами разбежались лепестки. Малышу показалось, что в середине каждого цветка сидит маленькая звёздочка. Но это были не звёздочки, а простые светлячки, которые вылетали из цветов, чтобы разнести по лесу весть об освобождении его от чар колдуньи Барбаруды.
Начинало рассветать. Пробуждался лес пением птиц, разбуженных лучами восходящего солнца. Но почему – то не было солнечных зайчиков ни в лужах, ни в каплях росы.
- Малыш, - позвала его старая сосна, - когда ты освободил звёзды, дом Барбаруды растворился в их свете. Теперь злой колдунье нет места в Лесной стране. Она улетела в страну Заколдованных Солнечных Зайчиков, прихватив с собой кадушку с чёрной волшебной краской. Ею она хочет перекрасить серых слоников в чёрных.
«Так вот почему нет солнечных зайчиков. Они заколдованны!» - подумал Малыш.
- Старая сосна, вы не скажете, где находится Страна Заколдованных Солнечных Зайчиков?
- Солнечные зайчики, - сказала старая сосна, - с первыми лучами солнца просыпались на востоке и вместе с ними летели на запад. Там они ложились спать, а утром вновь просыпались на востоке. Колдунья Барбаруда заколдовала солнечных зайчиков так, что они разучились летать и только спят. Значит страна находится на западе.
- А как мне найти запад? – спросил Малыш.
- Под моим корнем лежит компас, который однажды, это было очень давно, потерял охотник. Его стрелка и укажет тебе на запад.
Старая сосна подняла корень и Малыш впервые в жизни увидел компас.
- Чтобы попасть в страну Заколдованных Солнечных Зайчиков, надо научиться пользоваться им, - сказала старая сосна, - и хорошо бы тебе, Малыш, научиться летать. До неё так далеко, а в твоём распоряжении осталось всего два дня.
Теперь Малыш верил в свою волшебную силу. Он взял в руку компас, закрыл глаза.
- Я умею летать, - прошептал он, - и лечу на запад!
В тот же миг Малыш почувствовал под ногами что – то мягкое и, когда раскрыл глаза, увидел белое пушистое облако. И ещё он увидел много облаков, усыпанных золотыми блёстками, которые так искрились, что у него заболели глаза.
«Наверное, эти блёстки и есть солнечные зайчики», - подумал Малыш.
А в это время на одном из облаков сидела Барбаруда со своим телевизором и кадушкой, перемешивая в ней чёрную краску и приговаривая волшебные слова:
- Тумба, барумба
Карапей,барабей,
Чёрная краска
Черней, черней.
Туки, буруки,
Марей, сарабей,
Детские души
Чернотою залей.
- Передаём последние известия, - проговорил радостный голос из телевизора. – Специальный выпуск. Сообщение лесного телевизионного агенства. Утро свободы встретила сегодня Лесная страна. Нет теперь места в ней колдунье Барбаруде. Славу Малышу – спасителю поют птицы, благодарные цветы украсили лес всеми цветами радуги. В настоящее время Малыш находится в стране Заколдованных Солнечных Зайчиков. Дальнейшую информацию по спасению Малышом воздушных слоников смотрите и слушайте по небесному каналу телевидения... Передаём последние известия... Специальный выпуск...
- Моя бы воля, превратила б этого противного мальчишку в сосульку, в каракатицу, в потёртый валенок... – колдунью Барбаруду от злости даже скривило.
Она схватила телевизор и сбросила его с облака, словно он был виноват в том, что Лесная страна стала свободной. После чего, она ещё рьяней начала перемешивать чёрную краску, приговаривая:
- Тумба, Барумба,
Карапей, барабей...
Пока Барбаруда колдовала над кадушкой с краской, Малыш разбудил одного солнечного зайчика. Зайчик смотрел на него сонными глазами и никак не мог понять, о чём говорит с ним неизвестно откуда появившийся мальчик. А когда понял, солнечные лучи, отдыхавшие на соседних облаках, уже начали просыпаться и исчезать, чтобы окончательно проснуться на востоке. Малышу надо было во что бы то ни стало разбудить солнечных зайчиков именно сейчас. Они должны проснуться вместе с солнечнеыми лучами.
- Мы не можем отражаться ни в лужах, ни в каплях росы, - сказал солнечный зайчик. – Колдунья Барбаруда сказала, что превратила нас в тяжёлых солнечных слонов. Где ты видел, чтобы в луже сверкнул солнечный слон?
- И вы ей поверили?
- А как же не верить? Она – колдунья!
«Злая, противная Барбаруда их просто обманула», - подумал Малыш.
- Солнечный зайчик, - сказал он, - какая разница, кто будет радовать людей, зверей и птиц солнечной искоркой: зайчик или слон? Слон даже интереснее. Ведь существуют на свете воздушные слоники.
И Малыш запел песенку, которая должна была разбудить всех солнечных зайчиков, обманутых Барбарудой:
- Жил – был на солнышке
Солнечный зайчик,
Солнечный зайчик
По имени Слон.
Плавал по небу
Он в розовой тучке,
В розовой тучке –
Солнечный Слон!
Очень хотел Слон
В лужах купаться,
В лужах купаться
Хотел он всю жизнь,
Только и мог Слон,
Что отражаться,
Да, отражаться –
Солнечный он!
Песенка разбудила солнечных зайчиков. Теперь они сами называли друг друга «слонами» и смеялись, смеялись...
Когда облако, на котором сидела Барбаруда узнало почему смеются солнечные зайчики, от смеха оно прослезилось и растаяло. Колдунья Барбаруде не на чём теперь было сидеть. Она падала вместе со своей кадушкой, барахтаясь в воздухе, и, если бы не была колдуньей, обязательно разбилась. Но она успела проговорить волшебные слова:
- Ковёрино самолино.
И тут же Барбаруда оказалась на ковре – самолёте, который и спас её от верной смерти.
Так Малыш расколдовал солнечных зайчиков.
«У меня остался только один день, а я не знаю, где мне найти воздушных слоников? – думал Малыш. – И о каком холодном серлце говорила Барбаруда?»
Он спросил знакомого солнечного зайчика, но тот ничего не знал. Да и откуда ему было знать, если столько времени он проспал.
- Полетим с нами на восток и ты спросишь об этом у солнечных лучей, когда они проснуться. Они должны знать наверняка, - посоветовал ему солнечный зайчик.
- Мы знаем, мы знаем, - наперебой заговорили солнечные лучи. – Колдунья Барбаруда спрятала их в самом страшном замке страны Стального Блеска. Даже мы не можем проникнуть в этот замок. Мы покажем его тебе.
Они летели очень долго и Малыш уже начал бояться не успеть спасти воздушных слоников.
Вдруг блеск заострённых башен разорвал горизонт. Это была страна Стального Блеска. Малыш опустился на землю недалеко от самых высоких заострённых башен. Солнечные зайчики вместе с солнечными лучами полетели дальше. Они рады были помочь ему, но им надо было торопиться.
Малыш огляделся. Его окружали только холмы с выжженой травой. Ему показалось, что башни смеются над безжизненным телом земли.
Как только он пошёл в сторону замка, чей – то злой голос остановил его.
- Ты куда спешишь? – спросил злой голос.
Малыш оглянулся и увидел мальчика, который был чуть выше его, очень бледным.
- Подойди ко мне, - властно сказал мальчик.
- Здравствуй, - сказал Малыш, подойдя к нему, - меня зовут Малыш, а тебя?
- Так куда же ты спешишь? – вместо ответа спросил мальчик.
- Я должен спасти воздушных слоников, которых похитила злая колдунья Барбаруда.
Мальчик засмеялся.
- Так знай же. Меня зовут Холодное Сердце и слоников, которых ты хочешь спасти, колдунья Барбаруда подарила мне. Я сам перекрашу серых слоников в чёрных, когда будет готова волшебная краска.
Ты – Холодное Сердце? – переспросил Малыш.
- Да! – гордо ответил мальчик.
- И ты не умеешь ни плакать, ни смеяться?
- Плакать? Смеяться?... А что это такое? – спрсил мальчик.
- Если ты превратишь серых слоников в чёрных, я заплачу от обиды, что есть такие мальчики, как ты, и от жалости, что никогда слоники не станут розовыми, голубыми, желтыми... Но если ты поможешь мне спасти слоников, я быду радоваться и смеяться вместе с тобой.
- Плакать, смеяться, - повторил мальчик Холоднлое Сердце, - мне, наверное, это ни к чему. У меня же холодное сердце.
И тогда Малыш запел песенку:
- Когда остывает детское сердце,
Холодом дышит и злобой,
Срочно к врачу его. Скорая помощь!
Спешите, здесь случай особый!
Дети все тоже врачи,
Лаской и дружбой полны,
Нежностью встретят,
Сердце излечат,
Радости будут одни.
Мы пойдём вместе детской дорогой
Дружбу дарить на планете,
Чтоб никакой волшебнице злой
Не было места на свете.
Дети все тоже врачи,
Лаской и дружбой полны,
Нежностью встретят,
Сердце излечат,
Радости будут одни.
- Я впервые в жизни почувствовал сердце, - сказал мальчик, - своё сердце, услышал его жадный стук. Я чувствую, как тепло разливается по моему телу. Что со мной?
- Наверное, тебя покидает холод.
- Я впервые в жизни хочу помочь... Да, я хочу помочь тебе спасти воздушных слоников. Почему?
- Потому что твоё сердце наполняется добротой, а люди с добрым сердцем всегда помогают тем, кто в беде.
- Тогда нам надо торопиться. Мы должны успеть спасти воздушных слоников до того, как часы на башне отзвонят рассвет. На рассвете колдунья Барбаруда приготовит волшебную краску и нам уже не спасти слоников.
Когда Малыш и мальчик подбежали к замку, часы на башне отзвонили приближение рассвета. Они открыли тяжёлую металлическую дверь и вошли в замок. Темнота поглотила их. Было так темно,что Малыш не знал открыты у него глаза или нет. Они метались по замку, но всюду на их пути становилась металлическая стена. Выхода из черноты не было. Малыш и мальчик заплакали от своей беспомощности.
Вдруг темноту разорвал луч надежды. Они побежали в ту сторону, откуда он нёсся. И чем дальше они бежали, тем луч становился всё ярче и ярче. Он привёл их к воздушным слоникам, которые стояли прижавшись друг к другу. Слоники протягивали к ним свои маленькие хоботочки.
- Вы нас спасёте? Вы нас спасёте? – спрашивали они.
Когда они выбежали из замка, часы на башне начали звонить рассвет. Пробуждалась страна Стального Блеска, чтобы приносить новое зло.
Слоники кружились над Малышом и мальчиком.
- Мы не можем оставить вас... Не можем... Не можем... – звенели воздушные слоники. – Вы погибните, как только проснётся страна Стального Блеска. Вы погибните... Погибните...
- Слоники, если останетесь с нами, вы никогда уже не станете розовыми, голубыми, жёлтыми... Улетайте!... Пожалуйста, - сказал мальчик.
- Как вас зовут? – спросили воздушные слоники.
- Его, - Малыш посмотрел на мальчика, - Доброе Сердце, а меня Малыш.
- Спасибо, - сказали воздушные слоники.
Как только часы ударили в последний раз, слоники полетели навстречу восходящему солнцу. И чем выше поднималось солнце, тем розовее, голубее, желтее... становились слоники.
Не выдержала страна Стального Блеска: зазмеилась разом миллионами трещин, зашаталась и рухнула. Земля поглотила её вместе со злой колдуньей Барбарудой и тут же выплеснула всю накопившуюся нежность и любовь. Малыш и Доброе Сердце стояли среди цветов, которые льнули к ним своими разноцветными головками.
Малыш и Доброе Сердце не заметили, как рядом с ними оказалась Фея Воздушных Слоников.
- Спасибо, - сказала она, - мы никогда не забудим вас.
Фея взмахнула рукой. Малышу показалось, что радуга спускалась с неба. Но это были воздушные слоники. Они пели свою песню:
- Есть песенки о тайнах,
Загадках и секретах,
Но мы совсем не тайна
И вовсе не секрет,
Мы – слоники воздушные,
Воздушные, воздушные,
Мы – слоники воздушные,
Воздушнее нас нет!
Похожи мы на облачки,
А может на пушинки,
Но мы воздушней облака
И не пушинки след,
Мы – слоники воздушные,
Воздушные,воздушные,
Мы – слоники воздушные,
Воздушнее нас нет!
Так кто же мы? Так кто же мы?
Не знают даже взрослые,
Не знают даже взрослые,
Но знает детский свет!
Мечты мы их воздушные,
Воздушные, воздушные,
Мечты мы их воздушные,
Воздушнее нас нет!
Воздушные слоники хоботочками целовали в щёчки Малыша и Доброе Сердце и радовались, что все вместе и больше никто не сможет зачернить детские мечты.
- Фея Воздушных Слоников, - сказал Малыш, - сделай так, чтобы я и Доброе Сердце оказались дома. Мы вернёмся домой вдвоём и мама будет рада нашей дружбе... Только сейчас она очень волнуется... Мама ведь не знает, где я.
- Ты прав, Малыш, - сказала Фея.
Она ещё раз взмахнула рукой и слоники опустили на землю золотую сеть.
- Садитесь в неё. Воздушные слоники отнесут вас домой. Прощайте.
Слоники подхватили сеть и медленно начали поднимать Малыша и Доброе Сердце к небу.
- О, время! – услышали они феин голосок. – Укрепи малышей. Пусть они станут властелинами завтрашнего дня, носителями доброго и чистого. Пусть идут малыши по земле, не зающие бед и слёз. И пусть следы их будут легки. О, как прекрасна мечта!
Малыш открыл глаза. Светило солнце. Солнечные зайчики играли в лужах, деревья шуршали зелёной листвой. Вдруг Малыш закричал, глядя в небо:
- Мама, мама, смотри. Воздушный слоник! Смотри! Там в небе...
В комнату вошла мама. Она посмотрела туда, куда показывал Малыш, а потом на него и, улыбнувшись, сказала:
- Это очень красивый воздушный слоник. Как я рада, что ты нашёл его.
- Мама, а где Доброе Сердце? – спросил Малыш.
- Ты у меня сам – доброе сердце! - сказала мама и поцеловала Малыша.
32.Дно
Семён Баранов
Утро. Дверь поникшего дома со скрипом распахнулась. На порог в давно не стиранной ночной сорочке вышла женщина. Она с хрустом потянулась, вздрогнула, прогоняя утреннюю прохладу.
- Куда моя птичка девалась? – женщина делает вид, что не видит пятилетнюю дочь, стоящую от неё в пару метрах. – Где её только носит... Всюду шныряет по двору. Поди – ка отыщи.
Девочка боязливо всматривается в глаза матери.
- Да вот же я, - говорит девочка и неторопливо направляется к ней.
- Ах я какая, - в голосе женщины наигранная досада, - стоит перед глазами, а я не вижу. Пойдём, пойдём, ципорчка моя, помоешься, волосы расчешешь.
Вслед за женщиной на порог вышел мужчина в трусах, надорванной майке.
- Не ходи к ней, дурёха, - хриплым, сонным голосом говорит он. – Опять шмякнет.
- Ты не слушай его, девочка моя, - женщина оттолкнула мужчину. Глаза её зло блеснули.
Мужчина засмеялся, огалив гнилые зубы, звонко шлёпнул женщину по заду и пошёл к девочке.
Девочка отступила.
- Чего боишься, дурёха?
- А ты не будешь меня бить? – тихо спросила она.
- Так за что? ... Или сделала чего? А ну, говори! – мужчина наступал.
- Нет, папа, ничего, - девочка сжалась. На её глазах выступили слёзы.
- Ну так чего боишься? Иди к матери. Пусть приведёт твои патлы в порядок.
Мужчина прошёл мимо дочери.
- Идём, девочка моя. Я тебе и яблочко дам.
Лицо девочки посветлело.
Под вечер втроём сели есть. На столе начатая бутылка водки, под столом – ещё не распечатанная.
Женщина улыбнулась, взяла стакан.
- Ну, пусть растёт здоровой да ласковой. Такая она у нас умница... Правда, бывает допечёт так, что иной раз и стукнешь... А не бить – не выйдет из неё ничего путного.
- Долго говоришь, мать, - вставил мужчина. – За тебя, дочка.
Он выпил, хрякнул и потянулся к съестному.
- Ты кого больше любишь? – спросил мужчина, продолжая жевать. – Меня или её?
Он боднул в сторону жены.
Девочка молчала, катая хлебный шарик.
- А ну, говори! – мужчина ударил по столу кулаком.
- Тебя, - нерешительно проговорила девочка.
- А кого бить будешь? Говори! – мужчина больно сжал руку девочки.
- Никого, - плача выдавила она. Мужчина больнее сжал руку. – Маму...
- Ах ты, - вскочила со стула женщина. – Я тебе яблочко, а ты... Он тебе много яблок купил?... Кого же ты, дрянная девчонка, больше любишь?
- Я вас всех люблю.
Женщина ударила девочку по лицу.
- Нет, ты скажи, что меня, меня...
Мужчина тоже встал. Замахнулся на жену. Та с криком «убивают!» вцепилась в его лицо ногтями, разодрав кожу до крови. Мужчина оттолкнул женщину и, проведя по лицу рукавом, направился к ней, сжав кулаки.
- У, стервь!
Мимо дома кто – то проходил.
- Опять дерутся. Девочку жалко. Заявить что – ли?
И прошли мимо.
Луч солнца пробился сквозь затемнённое грязью окно, попал в недопитую бутылку и потерялся в ней.
На диване, нервно подрагивая, спит девочка. Она лежит на грязной простыне под потёртым одеялом. Перья вылезли из дырявой подушки и, смешавшись с соломенными волосами, превратили её головку в перьевой шарик.
Рядом с диваном лежит женщина. Она застыла в стремлении укрыть своё обнажённое в синяках тело свисающим одеялом девочки. Искусанные, опухшие губы шевелятся, испуская брань.
На истерзанном кресле, подобрав под себя ноги, уснул мужчина.
Свежий утренний воздух, нехотя вползающий в комнату через чуть приоткрытую дверь, не в состоянии растворить в себе удушливый запах.
Мужчина проснулся. Заспанными, воспалёнными глазами осмотрел комнату. Взгляд упёрся в недопитую бутылку. Он протянул к ней руку, рыгнул и присосался к горлышку.
Бутылка упала и разбудила девочку. Она открыла глаза и заплакала. Девочка очень хотела есть. Но она знала, что родителям сейчас нет никакого дела до её желания. Они проснутся с головной болью, в это время к ним лучше не подходить, и только тогда, когда отыщут своё «лекарство», вспомнят о ней на какое – то малое, ничтожное время, вновь подерутся и уснут.
АВТОР 17
33.Котенок
Татьяна Богдан
1 ГЛАВА
,,Воскресе-ение, вот, здорово! Можно еще немного поспать, ” – подумала Иришка и повернулась на другой бок. Рядом, на кровати, спала старшая сестра, Анюта.
Сестра надула губы и при выдохе у нее смешно получалось, пх-х. Иришка засмеявшись, дотронулась до губ и перебирая их, сказала:
-Бреньки, бреньки балалайка на носу сидит бабайка.
-Отстань, а то получишь, - недовольно пробурчала сестра, - даже в выходной от тебя нет покоя.
Тогда Иришка, быстро перелезла через Анюту, спрыгнула с кровати и вышла из спальни. На кухне, у плиты колдовала бабушка.
- Проснулась уже? Рано еще, иди, поспи. Я только-только печь растопила.
-А что вы делаете?
-Да вот, блины решила испечь.
-Блинчики? Ура! – закричала Иришка.
-Тише ты, оглашенная! Разбудишь всех!
-Пусть просыпаются, вы ведь сами всегда говорите, что кто рано встает, тому Бог подает. Вот я и переживаю, что Анюта с мамой блинчики проспят.
-Как же проспят, если я их уже пеку?
-Так я сейчас все съем.
-Ты, оказывается, жа-адина.
-Нет, бабушка, я не жадина, а просто очень – очень люблю блинчики.
-Ладно, иди, умывайся, а я пока стол накрою.
Иришка надела легкое пальто и на босу ногу, обув бабушкины калоши, вышла во двор. На улице было прохладно. На дворе стоял май месяц.
Постояв немного на крыльце, вдыхая свежий весенний воздух, благаухающий ароматами первых весенних цветов и молоденьких распустившихся, клейких листочков, улыбнулась и быстро сбежав по ступенькам, направилась в задний конец двора. Там был туалет.
Девочка боялась туда заходить, ей казалось, что открыв дверь, на нее набросится страшное чудовище. Боялась, но ни кому об этом никогда не говорила. А то еще смеяться будут, смеяться и дразнить трусихой. А Иришка этого допустить ни как не могла, ведь она уже большая, ходит в школу, в первый класс. Взяв палку, которая всегда стояла за туалетом и сделав серьезное, даже грозное выражение лица, открыла дверь.
А там, как всегда, никого не было.
-А-а, испугался, то-то же, - облегченно вздохнув, произнесла маленькая трусишка и зашла, закрыв за собой дверь.
После туалета малышка твердым, увереным шагом направилась к рукомойнику, который был прибит к стене летней кухни. Подняла носик рукомойника и оттуда полилась холодная, обжигающая вода.
Съежившись и зажмурив глаза, она плеснула себе на лицо. Мурашки вмиг разбежались по ее телу.
-Бр-р, все, хватит, - сказала девочка и побежала в дом.
-Что, уже умылась? Так быстро? – улыбаясь, спросила внучку старушка.
-Ага, а что размываться, мы ведь вчера в бане мылись!
-Да и то правда, - смеясь, сказала бабушка, - садись за стол. Вот тебе блинчики, сметана и твой любимый кисель.
-Кисель из смородины? – спросила внучка.
-Из смородины.
-Бабушка, - не унималась Иришка, - а вы ели?
-Ела, ела, ешь.
Дважды внучку приглашать было не нужно. Она уже сидела и уплетала блины, макая их в сметану.
Такой завтрак в этой семье был роскошью. Семья жила бедно. Отца у Иришки не было. Он сильно пил и бил свою жену с детьми. Однажды, не выдержав такой жизни, Валентина, так звали маму Иришки, собрав вещи в чемодан и взяв дочек, уехала к своей матери.
Пенсия у старушки была крохотной, всего двадцать рублей и поэтому Валентине приходилось работать на полторы ставки и брать подработку. А вся домашняя работа легла на плечи престарелой матери. Воспитание девочек тоже было на ней.
Когда же Валентина была дома, то в семье был настоящий праздник, как сегодня, блинчики, кисель, тушенная картошка, а вечерами, вслух читали книгу.
Такие вечера все любили, любили и ждали.
Позавтракав, Иришка, заглянула в комнату, где спала мама.
-Доброе утро, мамочка, - воскликнула она и подбежав, прижалась к ней.
-Доброе утро, солнышко мое! Ты рано сегодня поднялась. Что могло тебя разбудить?
-Ни что, просто, я уже выспалась и успела, даже, позавтракать! Блинчики. Ты не переживай, я вам с Анютой оставила.
-Ты мой котенок, спасибо тебе большое. А я думаю, чем это так вкусно пахнет?
-А-а, ты уже проснулась? Вот и хорошо.
-Доброе утро, мама,- весело сказала Валентина.
-Доброе, доброе, иди, умывайся, а я пойду будить Анюту, хватит ей спать, а то все остынет, - сказала старушка и вышла из комнаты.
За завтраком, взрослые обсуждали о приближающейся Пасхе.
-Наверно это важная гостья, раз бабушка с мамой будут готовиться, чтобы ее встретить,- подумала Иришка и затаив дыхание, слушала разговор.
Перебивать старших, девочка не решалась, бабушка это не любила. Чего доброго, еще чеполаков заработаешь. Что такое чеполаки, она не знала, но что-то ей подсказывало, что лучше с ними не знакомиться.
А бабушка, заметив, как внучка прислушивается к их разговору, выпроводила ее из-за стола и отправила на улицу.
Впервые, Иришка с большой неохотой пошла гулять. Но выйдя во двор, она сразу направилась к соседке - тете Нине. Тетя Нина была маминой двоюродной сестрой.
-Уж она мне все объяснит, кто такая Пасха и почему к ней нужно готовиться и что такое чеполаки. Почему бабушка так грозно говорит, когда обещает их дать?
Тетя Нина, выслушав Иришку, от всей души рассмеялась, обняла племянницу и поцеловав ее в маковку, сказала:
-Какая ты смешная. Ну, хорошо, слушай…
Чеполаки девочке совсем не понравились и как хорошо, что однажды, она отказалась от них, а вот Пасха ей понравилась. Скорее бы она пришла! Пасха!
2 ГЛАВА
На следующий день, собираясь в школу, Иришка кое-как дождалась, когда бабушка заплетет ей косички. Малышке с большим нетерпением хотелось быстрее поделиться в школе с подружками о предстоящей Пасхе.
Но к большому ее разочарованию, они об этом празднике уже знали. В их семьях к нему каждый год красили яйца. А вот у них, когда жили с отцом, Пасху никогда не праздновали. Она с завистью посмотрела на своих подружек. А потом, неожиданно сказала:
-А вы знаете, кто такой Господь?
- Нет, а это кто? – спросила Оля.
Иришка облегченно вздохнула и на одном дыхании выпалила:
-Это наш Спаситель!
-А от чего он будет нас спасать? – спросила вторая подруга.
-От грехов наших! – уже гордо ответила Иришка.
-А что такое грехи?
- Это, например, когда я дерусь с Анькой и не слушаю бабушку. Это есть грех.
-А как он будет нас спасать?
-Я пока это не поняла, - честно призналась Иришка, - наверно посадит нас в большую - большую ракету и увезет на небеса, потому-что Он там живет.
Этот разговор слышала учительница и оставив весь класс после уроков, стала разъяснять, что никакого Бога нет, и она не потерпит, чтобы в ее классе, ученики вели такие разговоры.
Татьяна Павловна приводила примеры о космонавтах, которые летали в космос и никакого Бога там не видели. Рассказала, что некоторые верующие, в ожидании конца света, сами погибали и губили своих детей. Буквально на той недели, погибла вся семья. Они были бабтистами
и чтобы пережить конец света, который, якобы, должен был наступить в прошлую субботу, семья, состоящая из пяти человек, спустились в погреб, там зажгли керосиновую лампу и угорели. Ладно сами погибли, но они не пожалели даже малых деток. Они ждали конец света и он для них наступил.
-Может быть и ты, Ирина, ждешь конец света? – спросила строго учительница.
Девочка покраснев, потупив взор, молча покачала головой.
- А может быть, ты молишься и крестишься? - не унималась Татьяна Павловна.
-Нет, - тихо, чуть не плача, сказала девочка.
-Ха, Ирка богомолка!- крикнул кто-то из мальчишек и все стали смеяться и дразнить одноклассницу.
Учительница, улыбаясь, слушала и смотрела на жужжащий класс. Иришка, взяв свой портфель, выбежала из класса, а вслед ей свистели и смеялись.
Она побежала домой. Резкий, холодный ветер безжалостно трепал ее волосы и хлестал по лицу. Влетев в один рукав и пробежавшись по телу девочки, он вылетел через растегнувшийся ворот пальто. Малышку всю трясло. Забежав в детскую, она упала на кровать и разрыдалась. Бабушка была в огороде и внучку, старушка, не видела.
Поздним вечером, когда все готовились ко сну, зайдя в комнату, где спят мама с бабушкой, Иришка увидела, что старушка, молилась. Девочка зло посмотрела и сквозь зубы процедила:
-А вы знаете, что никакого Бога нет? Это все опиум для народа! Одурманивание глупцов и неграмотных стариков! Нам сегодня рассказывала учительница, что вы…
Бабушка прекратила молиться, спокойно подошла к внучке и дала пощечину, при этом сказав:
-Не богохульствуй, если ничего не понимаешь!
Девочка, сверкнув глазами, выбежала из комнаты.
3 ГЛАВА
На следующий день, проснувшись и ни с кем ни разговаривая, Иришка вышла во двор. Немного постояв на крыльце, посмотрела по сторонам и направилась на улицу. Но там никого не было. Тогда девочка перешла дорогу и свернула на соседнюю улицу, куда, из-за большого движения автомашин, ей не разрешалось выходить.
Впервые она ослушалась и пошла вдоль дороги, подальше от дома. Шла и пинала, попавшие под ногу, камни. На душе, почему -то, как говорят:<< Cкребли кошки>> и хотелось плакать. Услышав какой-то шум, остановилась и увидела, как группа мальчишек стояли возле столба и с улюлюканием, кидали вверх камни. Девочка посмотрела выше и увидела маленького котенка, который уже из последних сил держался за столб. Втянув шейку и прижав ушки, от страха, с широко выпученными глазами, несчастный котенок истерично пищал.
Иришка, закричав, бросилась на помощь котенку. Она даже не подумала, что ребят было больше. Девочка старалась оттолкнуть мальчишек от столба и сначала у нее это получилось, но потом кто-то из ребят крикнул:
-Да это же наша богомолка, бей ее!
И ватага разъяренных мальчишек набросилась на бедняжку. Изо всех сил она отбивалась от них, но силы были не равны. Кто-то порвал на ней платье, кто-то рвал волосы, кто-то ее пинал, а кто-то державший камень в руке, стукнул по голове.
Прохожие, удивляясь жестокости ребятишек, проходили мимо. Только одна женщина, которая увидела из окна эту картину, бросилась к девочке на помощь.
Бабушка, обеспокоенная исчезновением внучки, думала:
-Пусть только придет, я ей покажу, как на бабушку обижаться.
Дверь открылась и на пороге появилась Иришка. Старушка ахнула и подбежала к внучке, которая вся окровавленная, в порванном платье, прислонившись к стене, к груди прижимала бесчувственное тельце котенка.
-Бабушка, помоги котенку…
Возгласы и рыдания своей бабушки девочка уже не слышала. Сначала она с огромной скоростью полетела вниз, в пропасть, но потом сзади ее подхватили и с еще большей скоростью взметнули ввысь. Они летели так быстро, что захватывало дух.
Подлетев к высоким золотым резным воротам, тот, кто держал девочку сзади, назвал ее имя. Ворота открылись и они оказались в большом колонном зале. От дверей, через весь зал на полу была постлана ковровая дорожка. По обе стороны которой, стояли люди, одетые в белое одеяние.
Наконец, девочка увидела того, кто ее сюда принес. Это был высокий, красивый молодой юноша со светлыми длиными вьющимися волосами. Золотые локоны спадали ему на плечи. И что больше всего удивило малышку, так это крылья, которые были у него за спиной.
-Вы кто? - тихо спросила Иришка.
-Твой ангел хранитель, - сказал он и взяв ее за руку, повел по ковровой дорожке к трону, на котором сидел мужчина. От человека, сидящего на троне, исходил свет, а так же какое-то тепло и доброта. Иришка это почувствовала всей душой, она улыбнулась ему и спокойно, без всякого страха сказала:
-Здравствуйте, а вы кто?
-Я тот, кого ты, еще не познав, отвергла. Азм есть Иисус Христос, Спаситель.
Девочка, взмахнув ручками и прижав ими щечки, испугано тихо сказала:
-Боженька, прости меня, пожалуйста.
Господь попросил ангела что-то показать. Ангел хранитель поклонился и подойдя к девочке, слегка приложил кулачок ко лбу. И ее пронзила резкая боль.
Ойкнув, она закрыла глаза, а когда открыла, не узнала, то место где была. Обычное серое помещение, вдруг засверкало, заискрилось, как не сверкают даже звезды на небе. А воздух был персикового цвета и благоухал так тонко и хорошо, как не пах ни один цветок на земле, какие приходилось ей нюхать.
Костюмы, в которые были все одеты, отдавали такой белизной и тоже так сверкали, что у Иришки захватило дух. Взмах рукой перед ее глазами и все предстало в обычном цвете.
-Боженька, можно мне здесь остаться? – взволновано спросила девочка.
-Нет, тебя ждут там, на земле. Возвращайся, познав Меня, будь сеятелем и сей семя Мое в души человеческие.
А в больнице Валентина, обняв безжизненное тело своей дочурки, рыдала. Медсестра, как могла, успокаивала горем убитую мать. Но женщина ничего не слышала, она не могла поверить, что ее родного Котенка нет и что уже никогда она не услышит смех своей дочурки.
Вруг, мать увидела, как у дочери слегка дрогнули реснички, потом по телу пробежала судорога, Валентина неистово закричала:
-Доченька, родная моя, открой глазки, открой глазки! Это я, твоя мама!
Повернувшись к медсестре, она крикнула:
-Врача, быстрее врача! Она живая, моя дочь жива!
Иришка открыла глаза.
-Мама, а котенок живой? – спросила она.
- Живой, живой твой котенок, тебя ждет. Мы все тебя, мое солнышко, ждем! Все…
- Мама, Он есть,- превозмогая боль, сказала девочка.
- Кто есть? – не понимая, спросила Валентина дочурку.
- Боженька, я, Его видела.
34.Подкидыш
Татьяна Богдан
1 часть 2 глава
В некотором царстве, в некотором государстве, в одном сказочном лесу жили - были три старых хряка: Нуф – Нуф, Ниф- Ниф и Наф – Наф. Они настолько были стары, что даже не помнили, кто из них был старше, кто младше. Но им, в их жизни, это совершенно не мешало, потому – что за каждым было закреплено свое дело.
Кто – то варил кушать, кто – то желуди собирал, кто-то в доме убирал. Дом у них был большой, просторный и красивый. Прожив в своем старом доме несколько лет, когда они были еще молодыми, поросята поняли, что он им стал мал и тогда они решили построить себе другой дом.
Долго поросята обсуждали проект, и наконец, придя к общему соглашению, начали строительство. И вот теперь они живут в двух этажном коттедже, где были большие просторные комнаты.
Дом был каменный, и чтобы в нем было тепло, в каждой комнате стоял камин, вот эти камины и обогревали дом. А через красивую стеклянную галерею, можно было пройти в старый дом, в котором, в данный момент, жил серый волк.
Как – то один год был очень дождливым, река вышла из своих берегов и затопила, на тот момент, очень много нор. Нора нашего старого знакомого серого волка, не была исключением. Да что нора, когда волк тогда сам чуть не утонул. Наф – Наф, собирающий недалеко от воды хворост, случайно увидел волка, который уже из последних сил держался, за какую – то корягу.
Кабан хрюкнул, и найдя большую палку, протянул ее бедняге. У волка так занемели лапы, что он даже не смог крепко за нее ухватиться, тогда не мешкая, он со всех сил вонзил свои клыки в дерево. Наф – Наф напрягся и кое – как вытащил волка. Долго волк лежал на берегу, приходя в себя.
Поросенок уже успел собрать приличную охапку хвороста, а волк все еще не мог подняться на лапы. Жалко стало Наф-Нафу серого и он побежал домой за помощью. Братья выслушали своего братца, и взяв с собой телегу, пошли за волком.
Потом Ниф – Ниф сбегал к соседке козе, которая со своими семью козлятами жила на соседней поляне, за молоком. Выслушав поросенка, коза покачала головой и вынесла бидон молока. А в это время Нуф – Нуф готовил для волка пюре из желудей. Сначала это пюре волку совсем не понравилось, но голод не тетка, пришлось, ему, бедолаге есть ту еду, которую приготовили братья.
Ведь теперь о мясе ему придется забыть, потому – что свои клыки волк оставил в той палке, в которую он вонзил, когда Наф – Наф вытаскивал его из воды. Так последний раз серому волку послужили его клыки.
И теперь морщась и давясь пюре, волк запивал козьим молоком. Долго волк не мог спокойно спать, потому – что почти в каждом сне ему снилось, как он ел свинину. Сначала разбойник облизывался и сожалел, что это был лишь сон, потом он начал этих снов пугаться, ведь он уже так привык к братьям.
И даже с большим удовольствием стал уплетать пюре из желудей. Ночами волк сторожил дом. Так он и остался жить с поросятами. Много лет прошло с тех пор, и наши братья поросята давно уже стали старыми хряками. А волк стал плохо видеть и слышать.
Прямая, красивая его спина прогнулась и он тоже стал дряхлым, хромым стариком.
Как – то одним поздним мартовским вечером, сидя в кресле – качалке в своей комнате перед камином, Ниф – Ниф вдруг за окном услышал чей- то детский плач. Подойдя к окну, он посмотрел на улицу, но никого там не увидел. Немного постоял, прислушиваясь к звукам на улице, но кроме завывания ветра, ничего не услышал.
Тогда старый хряк недовольно хрюкнул и пошел к камину и только он сел в кресло, закутываясь в теплый плед, как за окном более отчетливо донесся плач. Надев на старые, заштопанные валенки калоши и взяв фонарь, хряк вышел на улицу. На улице было сыро и дул холодный ветер.
-Где же ты, отзовись, - как можно ласковее говорил он, чтобы не напугать малыша. Немного пошарив в кустах, которые росли под окном, он вдруг, левее от себя опять услышал писк. Хряк повернулся на звук и перед собой увидел маленького серого волчонка, который толком не мог еще стоять на своих лапах.
-Батюшки, какой же ты еще маленький и что мы будем с тобой делать? Даже представления не имею, но не оставлять же тебя здесь, - сказал Ниф – Ниф и аккуратно взял щенка, которого потом засунул за пазуху и поковылял домой. Позвав братьев, хряк показал свою находку. Братья, охая и ахая смотрели на ползающего волчонка и не знали что с ним делать.
-Может быть,он голодный? - спросил один хряк.
-Неси молоко, - сказал Нуф – Нуф своему брату, - а я принесу ему свой плед. Видишь, как замерз, дрожит весь. А ты, Ниф – Ниф, позови сюда нашего гулену.
Щенок жадно лакал козье молоко, потом согревшись у камина, крепко уснул. И только волчонок уснул, в комнату вошел волк. Шаркая старыми растоптанными валенками и держась за палку, служившей ему тростью, спросил:
-Ну, что звали? Я уже хотел спать лечь, что – то кости ломит, наверно дождь будет.
-Наверно, - недовольно пробурчал Нуф – Нуф, - сколько я тебе говорил, чтобы ты не бегал в соседний лес! Не устраивал свои поглядки, старый ты хрыч! Добегался!
-Ты что кричишь, не пойму я что – то, - удивленно спросил волк.
-Поздравляем, - крикнул Нуф-Нуф, - ты стал папашей!
-Кто? - вдруг осипшим голосом спросил серый, - я?
-Нет, мы, кабель! Вон, нянчайся теперь с ребенком!
-Кто, я? С каким ребенком? Подождите, я что – то не пойму.
-А что здесь не понятно? – возмущались братья, - кто бегал к серой волчице, а?
-Да, вы что, братья! Когда это было! – возмутился волк, - если честно сказать, то я давно уже только на поглядки – то и бегал.
-Да? – недоверчиво спросил Ниф – Ниф.
-М-м-м, - стыдливо волк опустил голову, ведь он во всем признался, а какие красивые истории с приключениями рассказывал, где обязательно становился героем. А поросята его слушали и верили.
-Ну, тогда это твой внук, - уже мягче сказал Наф – Наф.
-Кто? Внук? – волк недоверчиво посмотрел на братьев, поправил на носу очки, потом сказал, - вы так думаете? – и посмотрев на маленький комочек, лежащий на теплом пледе у камина, улыбнулся и произнес, - а что, все может быть.
И мечтательно закрыл глаза. Долго еще потом они обсуждали, как будут воспитывать малыша. И уже далеко за полночь разошлись по своим комнатам. Старый волк маленького волчонка взял с собой.
Каждый бы хотел оставить малыша у себя, но все понимали, что нужное, правильное воспитание ему может дать только он - старый матерый волк. Придя к себе в комнату, он сделал малышу у камина кроватку, положил его и накрыл своим теплым одеялом, сшитым из козьей шерсти. А сам лег на кровать и укрылся старым чапаном.
Проснувшись ранним утром от писка, с минуту волк лежал в недоумении, и спросонья ни как не мог вспомнить, чтобы это значило, а вспомнив, соскочил с кровати, забыв даже про свои больные кости.
-Ты прости меня, малыш, совсем старый хрыч забыл о тебе! Ох- ох-ох, - вздыхая, ворчал матерый волк, - тебе же еще в туалет надо, подожди, только вспомню, как это делается…
С тех пор прошло три месяца, как малыш стал жить со стариками. Он уже подрос и во всю носился по просторным комнатам большого дома. Малыша все любили и баловали, но волчонок своим шалостям всегда знал меру.
Вот только одного он ни как не мог понять, почему ему так сильно хотелось схватить дедушек за зад? И как – то вечером перед сном, он признался в этом матерому волку. Волчонок думал, что тот рассердится и будет ругаться, но волк как – то странно посмотрел на щенка, вздохнул и грустно сказал:
- Тебе хочется схватить дедушек, не потому – что ты плохой, а потому что ты волк. А раньше волки питались свининой, зайчатиной, м-м-м, - дед закрыл глаза, будто о чем – то вспоминая, немного постояв, посмотрел на малыша и сказал:
-Как давно это было, но сейчас мы кушаем только траву, желуди и о мясе, пока… думать не смей, ясно?
-Ясно, а пока, это когда? – не унимался волчонок.
-Когда вырастишь большим, тогда. Когда у тебя появится своя семья, и будут волчата. Им ты будешь приносить мясо, а я тебя научу это мясо добывать, чтобы ты стал настоящим волком. А сейчас, пока ты еще маленький, кушай похлебку с желудей, она очень вкусная. Тебе малыш нужно расти и набираться сил. Ты меня понял?
-Да, - спокойно сказал волчонок.
-Уже через месяц ты пойдешь в лесную школу, где узнаешь много нового и интересного. А пока резвись на поляне с козлятами. Помогай во всем дедушкам, ты же видишь какие они старенькие и как им тяжело.
--Хорошо, - облегченно вздохнув, сказал малыш, - тогда я побежал?
-Куда?
-К козлятам, мы договорились сегодня пойти собирать коренья на зиму.
-Иди, собирай коренья, коренья это хорошо, - сказал матерый волк, а про себя добавил, – а козлятина еще лучше. И тяжело вздохнув, поковылял старый волк к своему излюбленному креслу, которое стояло на солнышке.
Все лето волчонок помогал своим дедушкам вести хозяйство. И дров он на зиму наколол, и коренья с козлятами насобирал, и картошку один всю выкопал, а сколько желудей заготовил он - и все один. Потому-что дедушки совсем стали уже старенькими и им вся эта работа была уже не по силам.
Нарадоваться не могли старики своим внучонком. За лето он хорошо подрос, стал сильным, и ловким. Днем волчонок занимался домашними делами, а вечерами старый матерый волк куда – то его уводил.
Хряки понимали, куда они уходили и понимали, что скоро малыш оставит их дом, и тогда начнется у него настоящая взрослая волчья жизнь. А пока они помогали и заботились друг о друге и радовались жизни.
Однажды ночью, когда старый волк учил волчонка охоте, произошел такой случай, который сильно расстроил старика. Целый вечер они изучали заячьи следы, выслеживали его. И когда наступил момент, сделать несколько прыжков и схватить добычу, как волчонок сделал прыжок, но совершенно в другую сторону и стал что – то откапывать.
-Ты что? – зарычал волк.
-Дедушка, смотри, солодка! Прости, не смог удержаться, чтобы не полакомиться сладким корешком. Ты же знаешь, какой я сластена.
От ярости старый волк не знал, что делать и, задрав голову, протяжно завыл.
Возвращаясь, домой, расстроенный старик сказал внуку:
-Все, больше я с тобой на охоту не хожу, живи, как знаешь! Нравятся тебе коренья, ешь коренья, видно я в тебе ошибся.
Придя домой, волк молча лег в кровать и больше с нее не встал. Утром волчонок понял, что дедушка, как и обещал, ушел один, и внука с собой не взял. Волчонок сев возле дедушки, задрал голову и протяжно завыл. Завыл так, что у всех, кто слышал этот вой, по телу побежали мурашки.
После смерти матерого волка, волчонок сам каждый вечер уходил на охоту. На могиле дедушки, он дал слово, что всему научится и станет еще хорошим охотником. А пока у него ничего не получалось, даже мыши успевали от него убежать.
Однажды, выслеживая зайца, волчонок увидел чьи-то свежие следы, он принюхался и понял, что это следы его собрата. И бросив преследовать зайца, побежал по волчьим следам. Пробежав приличное расстояние, в кустах малыш услышал какой-то шорох.
И как учил его дедушка, сделал огромный прыжок в ту сторону, здесь же сильно стукнувшись лбом обо что-то твердое. Сев и еще не совсем понимая, что произошло, он стал тереть лапой ушибленное место. Как вдруг услышал рычание и не успев повернуть головы, на него кто-то набросился. Изрядно потрепав нашего малыша, сказали:
-Будешь знать, как мешать мне охотиться.
Слегка пошатываясь, волчонок посмотрел на своего обидчика и увидев перед собой молодую волчицу, обиженно сказал:
-А я и не мешал, я просто хотел узнать, чьи это следы.
-Ты что, до сих пор не умеешь читать следы? - удивляясь, спросила новая знакомая.
-Нет, я только учусь. Я живу у трех старых кабанов, они меня вырастили. Мой дедушка, который меня учил охоте, умер.
Услышав о трех кабанах, волчица облизнулась.
-А далеко ты живешь? – спросила она.
-Да, отсюда далеко, в другом лесу, я здесь еще никогда не был.
Молодая волчица, посмотрела на него и увидела перед собой умного и смелого волка, хоть он еще совсем ничего не умел делать.
-А хочешь научиться охотиться? – спросила она.
-Конечно, хочу, когда дедушка меня учил охоте, то я думал, что мы с ним играем, и поэтому я не серьезно отнесся к этому делу.
-Ну, значит, договорились, я буду тебя учить. Как тебя зовут? Меня зовут Бэла.
-Не знаю, дома меня зовут малышом, а друзья просто – волчонок.
-Ну, на малыша ты уже совсем не похож, а волчонок тоже не то, а давай мы тебе дадим имя, хочешь?
-Хочу, - улыбаясь, сказал волчонок, - а какое имя?
-Не знаю, нужно подумать…. Как тебе Арту? Нравится?
-Нравится, а что оно означает?
-Не знаю, это слово мне сейчас само пришло на ум.
-Знаешь, а мне оно очень понравилось, - улыбаясь, сказал волчонок.
-Тогда до завтра, Арту?
-До завтра, Бэла.
И Бэла махнув ему на прощание хвостом, скрылась за кустами, а Арту все стоял и нюхал воздух, в котором еще оставался ее запах. На сердце у него было как – то тревожно, но в тоже время легко и радостно.
Ему хотелось петь и танцевать!
Оглядевшись по сторонам, Арту от переполненного счастья запрыгал, а потом, встав на задние лапы, закружился в вальсе. Вот и пригодились занятия танцами, которые он раньше часто прогуливал, думая, что это бесполезное время провождения. Потом сбежав с пригорка, помчался домой.
Ему так не терпелось поделиться новостями с дедушками.
-Ну, вот, внучек, ты и вырос, - сказали они, вытирая слезы,- жаль, не дожил до этой минуты твой дедушка, как бы он за тебя порадовался.
Арту каждый день бегал в соседний лес, где Бэла учила его охотиться. Молодая волчица в нем не ошиблась. Он быстро все схватывал и через неделю они вместе уже лакомились первым козленком, добытым Арту. И Арту все реже и реже стал прибегать к старым хрякам, а однажды, он прожил дома целых два дня и старики понимали, что он пришел с ними попрощаться. У их внука началась своя жизнь…
АВТОР 18
35.Три оранжевых шарика
Вера Мосова
Вот уже почти сутки Лидия ехала в плацкартном вагоне скорого поезда по направлению к столице, и всё это время её окружали мужчины. Нельзя сказать, что она сильно страдала от этого, но сами понимаете, что представляет собою смесь кисловато-спертого амбре от потных ног и удушливо-терпкого аромата мужского дезодоранта. Добавьте немного перегара и табачного дыма и вот они, её дивные ощущения! Волею судьбы, все освобождающиеся места в её ближайшем окружении занимали исключительно мужики. Нет, они не выпивали при ней, не буянили, не ругались матом, всё было вполне пристойно. Но всё равно Лидия чувствовала себя как-то «некомильфо». К тому же книжка, взятая в дорогу, закончилась необыкновенно быстро, и между короткими подрёмываниями заняться ей было совершенно нечем.
«Быстро лечу я по рельсам чугунным, думаю думу свою…» - возникло вдруг откуда-то из школьного прошлого. Фраза основательно застряла в голове и протяжно повторялась под мерный перестук колес. Некрасовская заунывность начала сводить с ума, и женщина решила, что пора переключиться на что-нибудь другое. Она стала пристально присматриваться к своим соседям,пытаясь понять, что они собою представляют, и мысленно награждая их при этом веселыми именами. Она была женщина одинокая, но не из тех, кто каждого встретившегося мужчину готовы расценивать как потенциального жениха.
Первым был изучен мужчина с верхней полки, расположенной над ней. Лидия назвала его Красные Трусики, так как это было самой яркой деталью его туалета. На вид лет пятидесяти, среднего роста, с нарождающейся лысиной и приплюснутым носом. Создавалось впечатление, что его в глубокой юности долбанули лопатой по лицу (интересно, за что?), либо он когда-то занимался боксом, за что и поплатился своим носом. Немногословен, в разговор вступает редко и, в целом, держится весьма индифферентно. За весь путь ничего о себе не рассказал. Из немногих его реплик она поняла лишь, что живет мужик где-то в Сибири. Лидия была на него заранее немного зла, так как в багажном отсеке под её полкой он разместил свои сумки, и, войдя в вагон глубокой ночью, она вынуждена была забросить свой чемодан наверх, что не так-то просто удалось ей. Всё бы ничего, но в этом чемодане лежала вся её наличность, ведь она ж рассчитывала, что в течение пути будет охранять её, просто прижав полку своим давно уже не хрупким телом, а так приходилось постоянно бдить за бесценным багажом. На всех крупных станциях мужчина выбегал на перрон в своих красных шортиках, несмотря на дождь и холод. В последний раз он прибежал весь скукоженный, сказал, что дует сильный холодный ветер. Женщина улыбнулась, представив, как погулял тот ветерок под его алыми парусами.
На другой верхней полке расположился очень разговорчивый товарищ, которого она назвала Золотые Зубки. Возраста, пожалуй, хорошо за пятьдесят, это она поняла из его разговоров и некоторых упомянутых им дат, таких, например, как время службы в армии. Сам он из Нижнего Новгорода. Занимается перегоном автомобилей по всей стране, сейчас как раз возвращается из Сибири, куда пригнал очередную машинку. Всю дорогу он мучился зубной болью, периодически принимал обезболивающее, так как под его «золотой» коронкой воспалился зуб. Но это не мешало ему беспрестанно балаболить обо всем на свете: ценах на бензин, дорогах в разных уголках необъятной родины, зарплатах, пенсиях, президентах, пережитых впечатлениях и прочих вещах. В общем, этакий Ваня-пряник нижегородского пошиба в нубуковых сандалиях и с характерным волжским говорком.
Вот в вагон вошёл молодой мужчина брутальной наружности. При всем её годами приобретенном скептическом отношении к мужескому полу, особенно к красавчикам, этим экземпляром Лидия невольно залюбовалась, несмотря на то, что он был намного моложе её. «В такого можно влюбиться с первого взгляда», – подумала она, хотя на опыте знала, к чему это приводит. Чувствовалась в мужчине этакая породистость. Прямой красивый нос, выразительные, слегка с грустинкой серо-голубые глаза, бритый череп, мускулистый торс. На левом предплечье – тату в виде парусника и солнышка над ним. Разглядывая эту татушку, она вдруг обнаружила в центре солнышка какую-то мохнатость. Зная, что сейчас молодежь совмещает в единые композиции пирсинг и татуаж, поначалу подумала, что это какая-то новая технология измывательства над телом. Но, приглядевшись, поняла, что солнце пририсовано к большой родинке, размером примерно с перепелиное яйцо, да еще к тому же покрытой волосками. Так родилось его имя – Мохнатая Родинка. За всю дорогу до столицы мужчина не произнес ни слова, кроме приветствия при появлении в вагоне. Он достал планшетник, нацепил гарнитуру и, лежа на полке, чего-то там слушал, а потом заснул. За весь путь он не выпил ни глотка жидкости, не съел ни крошки хлеба. Надо отметить, что и остальные мужики нормально не питались. На крупных станциях они покупали какой-нибудь пирог, тут же его зажёвывали, в лучшем случае запивая чаем, и всё!
В Нижнем Новгороде на место Золотых Зубок поселился еще один интересный фрукт. Войдя в вагон, он первым делом позвонил по телефону (предположительно, жене, так как в ответ был слышен явно женский голос), сухо сообщил: «Ну, всё, я уже в поезде», потом разделся, достал планшетник и начал активную переписку с кем-то (предположительно, вовсе не с женой), и лицо его при этом выражало несказанное удовольствие мартовского кота. Так и появилось его имя – Мартовский Кот. Он несколько раз отключал свою технику, откладывал её в сторонку, но через пару минут снова включал и продолжал переписку. Видимо, объект его внимания был настолько притягателен, что оторваться от него просто не было сил. Краем глаза Лидия видела на странице фото, явно женское, но разглядеть подробнее было невозможно, ведь он намеренно скрывал экран от всех сидящих рядом, держа его примерно так, как это делает школьник на контрольной работе, чтоб никто не мог подглядеть. Её это очень позабавило. Забравшись на верхнюю полку, он продолжал своё виртуальное общение, по-прежнему отворачивая экран от соседей, но монитор, отраженный в темном оконном стекле, выдавал его тайну. Когда, уже засыпая, женщина периодически открывала глаза, отраженный в окне свет по-прежнему был виден.
«Не дай Бог, жить с таким», – подумала она, стараясь уснуть. А уснуть ей надо обязательно, ведь буквально через несколько часов она должна бодренько выйти из вагона навстречу новым впечатлениям. Впереди её ждёт романтическая встреча, к которой она так давно готовилась. Там, в столице, живет её Доблестный Рыцарь, мужчина её мечты, с которым она познакомилась в дебрях интернета примерно полгода назад. Лёгкое, ни к чему не обязывающее общение постепенно переросло в нечто большее, чему она пока не придумала названия, но верила, что это настоящее. Он вдовец, вот уже много лет живет один. Она тоже одинока, дочка вышла замуж, но дарить ей внучат пока не торопится, и Лидия с головой окунулась в эту виртуальную связь.
Николай, так зовут её нового знакомого, утверждал, что она возвратила его к жизни, заставила посмотреть на мир светло и радостно. Какие слова он писал, какие стихи присылал, как восхвалял её имя, называя его редким и удивительным! Ну, какая одинокая женщина способна устоять перед этим? Правда, фото своё показать он никак не решался, говоря, что далеко не красавец и не хочет её разочаровывать раньше времени. Но она-то знает, что человек, красивый душой, не может ей не понравиться. Да разве важно, как человек выглядит? Важнее, как он чувствует, как относится к жизни, к людям. Именно это и подкупило её в Николае. В общем, за время их переписки она к своему Рыцарю уже привязалась всей душой. И вот она, встреча! Лидия и мечтала о ней, и боялась её. Подвернувшуюся в столицу командировку она восприняла, как перст судьбы, и сообщила об этом своему другу. Он обрадовался, извинился, что не сможет встретить её на вокзале, и назначил свидание в ГУМе у фонтана ровно в полдень. Они весело придумывали, что он будет держать в руках, чтобы она могла безошибочно узнать своего друга, перебрав и такие варианты, как журнал «Огонёк» или газета «Правда». Вдоволь нашутившись, сговорились, что это будут три оранжевых шарика. И засыпая сейчас, она видела перед собой этот яркий ориентир.
***
Устроившись в гостинице и приведя себя в порядок, Лидия отправилась на свидание. Сердце в груди бешено колотилось. Боясь опоздать, она приехала в ГУМ раньше назначенного срока и поднялась на второй этаж поглазеть на красивые витрины, чтобы хоть как-то убить время и успокоиться. Погуляв немного, она подошла к перилам, расположенным прямо над фонтаном, и решила, что постоит здесь, а как только увидит свой заветный ориентир, сразу спустится к Николаю. Вдруг она увидела, что к фонтану подходит Мартовский Кот с большим черным пакетом в руке. «Ну, надо же! – удивилась Лидия, – и у него здесь, похоже, свидание. Наверное, с той дамой, с которой он ночью переписывался. Ещё и с подарком пришел. А жена и не подозревает, чем он занимается. Интересненько-интересненько… Похоже, сейчас я увижу то лицо, которое вчера не сумела разглядеть». Лидия порадовалась, что выбрала такую удобную позицию, откуда ей может открыться много интересного. Только где же Николай? По времени ему уже пора бы быть здесь. Она внимательно посмотрела по сторонам, и вдруг увидела, как взметнулись огнём в чьей-то руке три оранжевых шарика. Мартовский Кот вынул их из своего черного пакета.
36.Хичкок отдыхает!
Вера Мосова
– Господи, да что же за невезуха такая сегодня! Попасть в грозу в дремучем лесу! Ещё не ночь, а темно, как у негра в жо…,– Алла осеклась и оглянулась на сына, дремавшего на заднем сиденье.– Ты проснулся, сынок?
– Да, мамочка, меня гром разбудил, – ответил пятилетний Ванюшка сонным голосом, – а еще молния сверкнула так сильно, как будто лампочку включили! И сон мой сразу выключили! – продолжил малыш со свойственной ему обстоятельностью.
В этот момент черноту неба опять прорезала молния, пространство над головами с треском взорвалось, машину тряхнуло на каком-то ухабе, и сидевшая рядом с Аллой подруга Маша вскрикнула:
– Не вертись ты, Алла! На дорогу смотри! Нам теперь только застрять на всю ночь в лесу не хватало!
– Не дрейфь, Манька, прорвемся, – бодрым голосом ответила Алла, – дважды в одну воронку снаряд не попадает, а нам сегодня уже хватило приключений!
– Похоже, они еще не закончились. Я только от этого дурацкого взрыва в себя пришла, как тут новая история. Не находишь, что лишковато для одного дня?
– Да ладно, всё ведь обошлось! И сейчас обойдется!
Днем подруги, действительно, попали в неприятную ситуацию: возвращаясь с дачи по послеполуденной жаре, на въезде в город они оказались в безумной пробке, в которой еле-еле передвигались примерно около часа. Неожиданно из-под капота повалил пар, тут же раздался страшный звук взрывающегося бачка, и брызги тосола разлетелись во все стороны, а под машиной образовалась внушительная лужа. Едва оправившись от шока, они стали обзванивать знакомых, но все, как нарочно, были либо недоступны, либо очень заняты, чтобы приехать на помощь. Слава богу, нашлись добрые люди – выручили. Теперь они возвращались на дачу, починив автомобиль, закупив продуктов и захватив Ванюшку у деда, который брал его на недельку погостить.
– Сзади машина едет!– неожиданно закричал мальчишка, – я фары вижу!
– Да она уже давно нас преследует,–сказала Маша,–эти фары, как два зловещих глаза в темноте. Аж жуть берет!
– Классическое начало триллера,–отозвалась Алла.
– А что такое тлирер, мам?– тут же подхватил любознательный малыш.
– Не «тлирер», а «триллер»!– поправила мать, – это, сынок, такой остросюжетный фильм с динамично развивающимся действием.
– Ну ты и объяснила,– возмутилась Маша,– как будто со взрослым разговариваешь!
– Так он у меня взрослый и есть! Думаешь, он не понял? Всё понял! Ты понял, сын?
– Конечно, понял!– отозвался мальчик с заднего сиденья.– Только я не понял, куда фары пропали, они почему-то больше не светят.
– Точно, их не стало,– подтвердила Маша, обернувшись,– куда ж они могли подеваться в лесу-то?
– По закону жанра они должны сейчас вынырнуть прямо перед нами!– невозмутимо ответила Алла.
– Да ну тебя, Алка, такая жуть, а ты ещё пугаешь нас! Включи лучше дворники, дорогу совсем не видно.
– Появились, появились! Вон, фары!– закричал Ванюшка.
Сзади и впрямь снова замаячили два огонька, то приближаясь, то слегка отдаляясь от незадачливых путешественников. Вскоре засветились огни деревни, и Алла облегченно вздохнула:
– Наконец добрались до приличной дороги, еще полчаса по асфальту, пара деревень – и конец нашим приключениям!
Вдруг свет фар выхватил из темноты что-то, медленно движущееся по обочине навстречу автомобилю. Изображение то появлялось, то исчезало из зоны видимости, и невозможно было понять, человек ли это или ещё чего.
– Мама дорогая! Что это? Не наехать бы!– воскликнула Алла.
И тут призрак обрел определенные очертания: сначала из темноты выплыл огромный зонт, который как-то странно двигался в пространстве, потом выяснилось, что он движется над велосипедом, наконец из-под зонта открылось худощавое, морщинистое старушечье лицо, всё какое-то нарочито заостренное, диким светом блеснули на нём глаза, вернув назад отражение фар. Одной рукой жуткая бабка держала зонт, другой руль велосипеда, на котором висела плетеная корзинка.
– А триллер-то продолжается,– выдохнула Маша.
Мгновенный всполох молнии ещё раз выхватил из темноты эту ужасающую картинку.
– Твою мать!– с чувством произнесла Алла,– Хичкок отдыхает! Такое во сне увидишь, так заикаться начнешь, а тут наяву, да ещё в таких декорациях. И устрашающий раскат грома накрыл её слова.
– А где он отдыхает?– голос мальчика вернул подруг к реальности.
– Кто отдыхает? Ты о чем, сынок?
– Ну этот, который кок... Ну про кого ты сейчас сказала…
– А-а-а-а, Хичкок? В Голливуде, малыш, в Голливуде. Где ж ему еще быть?!
Маша оглянулась вослед старухе, исчезающей в темноте, и промолвила:
– Ну и видок у этой бабули. Злове-е-е-ещий! Ты права, Алка, всё как в плохом кино.
– Ладно тебе, Машка, не пугай мне ребенка. Уже немного осталось до нашей деревни, скоро приедем. Да и дождь, слава богу, стихает, хоть видимость получше будет.
– Мам, мам, а зловещие глазки опять нас догоняют!
– Ну и пусть, мы их сейчас вперед пропустим, а сами потихоньку следом.
В это время черный автомобиль, так долго ехавший сзади, лихо промчался мимо, накрыв лобовое стекло россыпью грязных брызг. Громко выругавшись, Алла начала быстро промывать стекло, посылая проклятия водителю, который стремительно перестроился вправо и понесся вперед. И тут произошло что-то непонятное: на обочине мелькнула странная тень и замерла на дороге, как будто огромный куль, который стоял себе, стоял и неожиданно плюхнулся на проезжую часть, сбитый волной бешено пронесшегося автомобиля. Алла резко затормозила. Фары выхватили из темноты человека, который медленно поднимал голову от земли, затем так же медленно становился на четвереньки. Все происходило, как в замедленном кино. По лицу мужчины текла кровь, глаза были совершенно стеклянные, видно было, что он силится понять, что с ним произошло.
– Что делать будем?– подала голос Алла,– помочь человеку надо.
– Страшно выходить из машины. А вдруг подстава какая-нибудь?– отозвалась Маша.
– Мань, ты на лицо его глянь! Мужик совсем не в адеквате! Такое не сыграешь! Хотя, конечно, страшновато. Похоже, триллер продолжается.
– Ладно, давай, я выйду, а ты двигатель не глуши. Если что – мигом заскакиваю и гоним.
– Давай, только осторожней там!
Маша с опаской открыла дверцу и вышла на дорогу:
– Мужчина, Вам помочь?– спросила она громко, старательно перекрикивая шум двигателя. В ответ он промычал что-то бессвязное. Маша подошла поближе, помогла ему подняться и осмотрела лицо.
– Пойдемте к нам в машину, я немного обработаю Ваши раны. Вроде ничего серьезного я не вижу, просто вы ободрали лицо. Что-то еще болит?– Мужчина с трудом приподнял правую руку.
Девушки усадили его в машину, слегка протерли лицо влажной салфеткой. Поняли, что он «голосовал» на дороге, когда пронесшаяся мимо машина ударила его зеркалом по вытянутой руке. Кисть опухла, и было похоже, что это перелом.
– Вам куда нужно? – спросила Алла.– Мы едем в Темниково, можем подвезти. Мужчина в ответ кивнул, и она медленно тронулась.
Пассажир постепенно пришел в себя. Начал более-менее связно отвечать на вопросы. Девушки выяснили, что он таджик, живет с двумя напарниками в Темниково у одного дачника, заливает ему фундамент, мешая вручную раствор. Иногда у них бывают простои в работе, если хозяин вовремя не подсуетится с материалами, и тогда они перехватывают работу в соседних селах. Сейчас он возвращался как раз с такой подработки, пытаясь поймать попутку. Гроза застала его в пути, а все остальное было уже известно. На вид ему лет пятьдесят и, пожалуй, в другой ситуации он выглядел бы вполне даже неплохо, к тому же, довольно сносно говорил по-русски. Он был очень благодарен своим спасительницам и подробно отвечал на все их вопросы. Каждое лето он приезжает в Россию на заработки, так как на родине жить довольно сложно. Там у него семья, средняя по их меркам – пятеро детей. Старшие уже взрослые, младшая – школьница. Оказалось, что имя у него Хайот, сразу возникла параллель с койотом.
– Вас, наверное, часто волком называют? – тут же поинтересовалась Алла.
– Нет, меня здесь зовут «Глухарёв», говорят, на какого-то артиста похож.
Маша повернулась назад и пристально вгляделась в его лицо.
- А ведь и впрямь что-то от Максима Аверина есть. Ну надо же!
Тут у пассажира зазвонил телефон. Хайот, как истинный джентльмен, извинившись, негромко начал разговор. Кто-то явно тревожился за него.
– Не волнуйся, солнышко, я скоро приеду, – произнес он тоном классического ловеласа. Эта его фраза заставила подруг многозначительно переглянуться. Их взгляды говорили: «А мужик-то не промах! Ну не жена же из аула ему звонит!»
Настроение как-то неожиданно улучшилось, все беды словно отодвинулись на задний план, до любимой дачи уже рукой подать. Впереди замаячили избы последней на их пути деревушки. Оставалось сейчас только спуститься с горки, проехать старый мост через реку, а там ещё минут десять-пятнадцать езды – сущий пустяк.
–Да ёлы-палочки!– неожиданно воскликнула Алла,– это когда-нибудь закончится или нет?– посмотрите, что делается!
Посреди дороги стоял мужчина, широко расставив ноги и раскинув руки в стороны, а на обочине, уткнувшись носом в забор деревенского огорода, валялась опрокинутая черная «Тойота», еще недавно обогнавшая их. Деваться было некуда, пришлось тормозить.
– Мужик, тебе жить надоело что ли?!– возмущенно заговорила Алла.
– Умоляю... помогите... довезите до Покровки, там больница… и скорая помощь есть, – лицо его было покрыто испариной, а голос постоянно срывался.
– Мужик, ты только что сбил человека и бросил его на дороге, а теперь хочешь, чтоб мы тебе помогли?!
В это время из-за перевернутого автомобиля показалась женщина с ребенком на руках. Лицо и одежда девочки были в крови, а ко лбу ребенка мать прижимала повязку.
– Но у меня только одно место в машине…– растерянно промолвила Алла.
– Я дойду пешком, тут уже недалеко,– сказал Хайот, вылезая из машины.
– Куда же Вы? Вам самому помощь нужна!– крикнула вслед ему Маша, но мужчина решительно покинул автомобиль и шагнул в темноту.
Новые пассажиры разместились рядом с Ванюшкой, который с испугом и сочувствием всматривался в лицо раненой девочки. Она не плакала, но смотрела широко открытыми глазами, и лицо её было бледным, почти как кусок бинта, который мать прижимала к её лбу. Он моментально пропитывался кровью, а отец отрывал новые куски и подавал матери, при этом осторожно стирая кровь с лица дочери.
– Как же вас угораздило?– с сочувствием спросила Маша.
– Да вот, собака неожиданно выскочила, и я резко затормозил, а дорога мокрая… да и скорость…
«Перед собакой ты затормозил, а человека бросил!»– пронеслось в голове у Аллы, но она сдержалась и не сказала ничего.
Чтобы отвезти семью в больницу, ей пришлось проехать мимо своей деревни, а там до Покровки было еще километров десять. Но не бросать же людей в беде. Девочке явно нужно было накладывать швы, да и неизвестно, целы ли кости. Подкатив к воротам больницы и едва успев затормозить, Алла уже видела, как выскакивает отец, бережно принимает на руки девочку и мчится к крыльцу.
– Спасибо Вам огромное, – произнесла женщина, последней покидая автомобиль.– Вы нас так выручили.
– Да не за что!– ответила Алла,– здоровья вашей девочке, и пусть все у неё будет хорошо!
Развернув машину, она стремительно взяла с места со словами:
– Мы сегодня до дома доберемся наконец?
– Хотелось бы,– ответила Маша, и тут Ванюшка с заднего сиденья воскликнул:
– Ой, а они денежку забыли!– и поднял руку с тысячной купюрой.
– Нет, сынок, они не забыли, это они расплатились с нами. Черт возьми! Выходит, таксуем?!
– А что мы будем на неё покупать?– не унимался мальчик.
– А мы, сынок, ничего не будем покупать, мы её в рамочку поместим да на стенку повесим, как напоминание о человеческом несовершенстве.
Позднее, уже добравшись до своей дачи и укладывая Ванюшку спать, Алла задала традиционный вопрос:
– И как будет называться прожитый день?
Была у них с сыном такая игра, каждый день носил свое название, которое они придумывали перед сном, перебирая важные события, произошедшие с ними. Ни на секунду не задумываясь, малыш выпалил:
– «Хичкок отдыхает!»
АВТОР 19
37.Дитя и Чудовище
Данира Черная
Я смотрел в его глаза полные ненависти и тайного злорадства. Он был уверен в себе и наивно полагал, что я вновь отпущу его, как и в прошлый раз, когда мою руку удержала жалость и надежда, когда я так и не сумел нанести роковой удар.
Люди, столпившиеся вокруг нас шумели, потрясая оружием. Краем уха я слышал гневные выкрики, как всегда адресованные лишь мне. Пусть... Пусть после обезумевшая толпа разорвет меня в клочья, но я успею спасти этих людей, их детей, детей их детей. Поколение за поколением будет жить счастливо не зная ни болезней, ни голода, ни войн. Будет жить без Него.
- Ты так ничего и не понял, - Дитя не разжимало губ, ведя со мной мысленный диалог, - Во все времена люди сперва обращали внимание на красоту внешнюю, а уж после - на красоту души. Пока человечки разберутся что к чему, я успею сделать своё дело.
Я презрительно сощурился и окинул недобрым взглядом своего противника. Прелестный белокурый малыш с ангельским личиком одарил меня торжествующей улыбкой, и повернулся к толпе.
- Люди, - произнес он чистым голоском, в котором, умело замаскированные нотки злобного веселья были так похожи на едва сдерживаемые слёзы, - Люди, уповаю на вашу справедливость и защиту! Спасите меня! Это порождение тьмы, - картинный взмах рукой в мою сторону, - гналось за мной от северных границ Сумеречья до Приозерного Края.
Женщины в толпе ахнули, жалея несчастного малютку, а мужчины взяли на изготовку топоры и вилы. У нескольких, по-видимому зажиточных, селян я даже разглядел мушкеты.
- Умоляю, не отдавайте меня ему, - жалобно попросило Дитя, затравленно озираясь по сторонам и украдкой дразня меня обнажив в ухмылке удлиннившиеся клыки.
- Уходи, чудовище! - Вперед шагнул высокий, мне по плечо, кряжистый мужчина. В сильных узловатых руках он сжимал факел, но в отличие от остальных людей, излучавших ненависть и страх, был странно спокоен. Деревенский староста, не иначе.
- Чудовище! - эхом откликнулось Дитя.
Я покачал головой, зная каким меня видят люди. Черный плащ, глубоко надвинутый капюшон, скрывающий нечеловечески ужасные черты лица, глухой хриплый голос, слишком низкий для человека. Угрюмая неподвижная скала, возвышающаяся над волнующимся людским морем. Чуждый. Непонятный. Опасный.
- Отдайте мне Дитя, и я уйду. Я никому не желаю зла, - произнес я, чувствуя, как в душе горячей волной поднимается глухая обида на тех, за которых я был готов отдать свою жизнь.
- Мы не отдадим тебе ребенка, - покачал головой тот, кто отважился заговорить со мной - Уходи.
По мановению руки этого человека, толпа, глухо ропща, отхлынула, освобождая мне путь к воротам.
И вот тут Дитя совершило ошибку.
- Нет! - недовольно вскрикнул мальчик, - Убейте его! Убейте! Я хочу, чтобы он умер!
В глазах старосты мелькнуло изумление и понимание..., но его люди, попав под гипнотическое влияние малыша, двинулись ко мне. Я широко развел руки и хлопнул в ладоши. В тот же миг время замедлилось, а свежий ночной воздух превратился в тягучую смолу. Шаг. Ещё шаг. Преодолеть сопротивление искаженного пространства и сомкнуть пальцы на нежной шейке своего извечного врага.
Дитя не успело ни вскрикнуть, ни метнуться в сторону - для него, так же как и для людей, я полторы секунды был лишь размытой тенью. Этого времени хватило с лихвой.
Вот только победа далась слишком дорогой ценой. Неловко подвернув ногу я упал на спину, понимая, что для того, чтобы подняться, уже не хватит сил. И когда в зрачках крестьянина, ещё до конца не избавившегося от колдовского дурмана, отразился лунный блик, танцующий на лезвии взметнувшегося топора, я лишь устало прикрыл глаза и улыбнулся.
----
Небоскребы рвали тяжелые, свинцово-серые тучи острыми шпилями. Где-то вдали грохотали залпы орудий.
С небес сорвались первые тяжелые капли дождя.
- Вот мы и встретились вновь, Чудовище, - крепчающий ветер развевал золотистые локоны
мальчика, стоящего передо мной.
- Встретились, Дитя, - спокойно подтвердил я, глядя в глаза противника.
- На сей раз я одержу победу, - уверенно заявило Дитя, - Это время идеально подходит для меня.
Промчавшийся мимо автомобиль обдал нас облачком выхлопных газов и Дитя невольно чихнуло.
- Я сумею помешать тебе вновь, - произнес я, мрачно усмехнувшись.
- Мы не можем сражаться в нашу первую встречу - это нерушимое правило, - безмятежно констатировал малыш, - но когда нас вновь сведет случай - я буду готов. Ты не спасешь этих людей.
- Я тоже буду готов, - прошептал я, провожая взглядом хрупкую фигурку демона-убийцы, двигавшуюся вдоль автострады и перевел взгляд на стройные ряды высоких домов из стали,стекла и бетона.
Что ж, значит снова в бой...
Я не подведу вас, люди!
38.Мечтательница
Данира Черная
Солнце садилось,окрашивая зеленовато-янтарные волны теплого моря в ярко-алый цвет.
- Как будто банку с киноварью в воду опрокинули - поморщился Он.
- А мне нравится - задорно возразила Она - Красиво.
- Ну,решила уже куда направишься после практики? - поинтересовался он,пересыпая горстями золотистый,нагретый жарким солнцем Фомальгаута, песок.
- Ага - энергично кивнула Она - Я же доучиться должна,а потом на стажировку... - Она мечтательно прикрыла глаза и добавила,предвосхищая Его вопрос - На Изумрудный.
- Глушь - фыркнул Он - Забытый богом остров.
- И вовсе не забытый - Она тряхнула головой и мокрые волосы рассыпались по Её плечам - Там мой друг живет! Через пару лет на Изумрудном как раз нужны будут космозоологи - он мне сам говорил. И заявку он в институт подаст, а там уже мне направление выпишут...
- Чушь - резко произнес Он и снисходительно взглянул на Неё - А даже если и так? Ты там уже через месяц взвоешь от скуки и запросишься обратно в столицу.
- Чтобы стать кабинетной крысой? Сидеть за столом,перебирать отчеты,подписывать приказы,в то время как другие совершают подвиги, делают открытия...
- Кстати об открытиях - перебил Он - Не боишься,что их у тебя другие перехватят,а?
Она бросила на Него непонимающий взгляд.
- Перехватят?
- Ну да. Присвоят себе твою славу.
- Ах,вот оно что? - рассмеялась Она - Не боюсь. Я же открытия для кого делать буду? Для людей! Вот пусть люди ими и пользуются - поймав Его недовольный взгляд Она умолкла, а потом тихо спросила - Разве это плохо?
Он только покачал головой, и запрокинув голову, посмотрел вверх, на темнеющее небо. Что Он пытается Ей доказать? Придет время - сама увидит,что Он был прав.
- Мой дядя говорит,что я неисправимая оптимистка - вдруг весело сказала Она.
- Ты неисправимая пустомечтательница - раздраженно заметил Он,садясь поудобнее, и вдруг неожиданно вскрикнул. Она взволнованно бросилась к Нему.
- Что? Что такое?
- Да вот - поморщился Он,посасывая поцарапанный палец - Раковина. Пустая.
Он поднял шипастую раковину, зло,с силой сжал её в кулаке, размахнулся...но Она перехватила Его руку
- Стой,стой! Не надо!
- Почему?
- Она красивая. Да и вообще она же не виновата в том,что ты такой невнимательный - Она взяла у Него аметистовую раковину, поблескивающую, словно маленькая звездочка, и положила себе на ладонь.
- Смеркается просто. Не увидел - пробормотал Он. Некоторое время они молчали.
- Ну-с,вернемся к прерванной беседе - внезапно произнес Он.
- Вернемся - кивнула Она - Ты сказал что я - Она забавно наморщила нос и произнесла четко,по слогам - Пус-то-меч-та-тель-ни-ца. И только лишь потому,что я,в отличие от некоторых, не собираюсь складывать свои работы в папку,перевязывать папку веревкой и усаживаться сверху.
- Я не усаживался - заметил Он - Ты вечно всё утрируешь.
- Это была аллегория - пояснила Она - Как в басне,знаешь?
- Ах значит так? Знаешь,что я тебе скажу,космобиолог?
- Космозоолог - тихонько поправила Она,но Он не услышал.
- Так вот, плохо ты,девочка, учила биопсихологию.
- Это ещё почему? - воинственно вскинулась Она.
- А потому - Он наслаждался чувством собственного превосходства над этой малявкой - Рождаясь, ребенок делит весь мир на "моё" и "чужое". Понимаешь? Вот что изначально заложено в нашем сознании
самой природой - видя,что Она растерянно потупилась, Он фыркнул и смерив её уничижительным взглядом, добавил - Ну,и где твоё "наше",а?
Она немножко подумала и лукаво улыбнувшись выпалила
- Атавизм - и засмеялась,радуясь своей сообразительности.
- Что, атавизм? - не понял Он.
- "Моё" и "чужое" - пояснила Она.
- Ну знаешь ли... - от подобного ответа у Него перехватило дыхание и Он издал череду невнятных звуков.
- Ты шипишь как гусь - заметила Она - А я и правда так думаю.
- Атавизм значит,да?
- Ага. Как хвост у человека - Она подбросила раковину в воздух и ловко поймала её.
- Хвостов у людей давно уже нет, а вот "моё" и "твоё" сохранилось - едко бросил Он, втайне надеясь уязвить Её.
- Но ведь были хвосты? Были. И исчезали они тысячелетиями. А ведь это физеологический атафизм. Психологическому нужно куда больше времени,чтобы окончательно атрофироваться.
- Не смеши - Он резко поднялся - До тех пор, покуда будет существовать человечество будет "твоё" и "моё",ясно?
Он уже жалел,что начал этот бессмысленный спор.
- Ясно - покорно кивнула Она внимательно глядя на него - Пережитки прошлого борются со светлым будущим. И, между прочим, блистательно проигрывают.
- Ну всё! - сердито нахмурился Он - С меня хватит! На сегодня я уже достаточно наслушался твоего детского лепета обо "всем для всех". Этого не будет,слышиш? Никогда.
- Но ведь попытки были... - робко начала Она.
- И чем все они заканчивались? - желчно осведомился Он и сам же себе и ответил - Провалом! Люди не умеют извлекать уроки из собственных ошибок.
Бросив мимолетный взгляд на Неё, Он заметил как дрожат Её губы.
"Мда-а-а, похоже я маленько перестарался"- с легким сожалением подумал Он - "Но уж пусть лучше я здесь и сейчас преподам ей урок, чем кто-то чужой где-то"
- А всё равно всё для всех будет! Всё равно! - Она вскочила на ноги и гордо вскинув голову смотрела Ему в глаза - Мы все живем в одной Вселенной, все живые, все равные.
Он смотрел ей вслед, пока Она, горько плача от детской обиды, бежала по берегу в сторону поселка.
- Пустомечтательница - негромко пробормотал Он. Шипящий прибой окатил его босые ноги и Он улыбнулся морю и закату.
- Нет - поправился Он глядя на забытую ею на песке раковину - Просто Мечтательница. Удачи тебе, Мечтательница. Ведь мечты, порою, сбываются.
Он подобрал раковину и неспешно двинулся к человеческому поселению, а море, вечное море, шептало песчаному пляжу сказку о смелой девушке и её осторожном друге, о светлом будущем,которое они будут строить все вместе. Вместе.
АВТОР 20
39.Разноцветные капли дождя
Елена Кириченко
Весенний дождь несколькими редкими каплями осторожно ударил в окно. Одна капля, другая… Потом смелее и бойче забил по подоконнику. Еще смелее, еще! Теперь уже барабанная дробь дождя, стук вздрогнувшего сердца слились воедино. Сердце вздрагивает всегда, когда начинается дождь. Я так и не привыкла к нему, так и не научилась оставаться равнодушной. Рука с карандашом зависла над мольбертом. Натюрморт терпеливо и скучно ждал своего воплощения.
- Как же ты всегда любила дождь.
- Я и сейчас люблю, – робким осколком скользнула мысль.
- Но что-то все реже и реже гуляешь по дождливым улочкам, все чаще стараешься пересидеть меня дома, – сквозь перестук капель отдавалось снаружи. – И на картинах твоих никогда нет дождя.
- Рисовать дождь… Как? Натюрморты, пейзажи – привычно и понятно…
- Привычно и понятно… Да, видимо, изменила тебя все-таки жизнь. Вглядись в меня, в каждую мою каплю! И ты вспомнишь, обязательно вспомнишь, как ты не любила все, что привычно! Как отвергала все, что понятно! Бери кисть, краски! Смотри на каждую дождинку, всматривайся, рисуй ее!
- Как неожиданно. Рисовать дождь, что душу рисовать. Но если ты так хочешь…
Капля , белоснежная… Как снежинка, почему? Ах, это я легка и воздушна… Прозрачна. Юность всегда чиста и невесома…
Вторая капля. Голубая? Так это ты была рядом, когда я растворялась в синеве неба, готовая нестись в неведомые дали? Милая спутница романтики. И куда нас только с тобой не носило!
Еще одна, розовая… Узнала и тебя. Вот кто был хранителем тайны моей первой влюбленности и девичьего смущения! Как же тут без розовых грез, без розовой дымки? Ведь, недаром, ни один сериал без них не обходится. А как же я, такая юная, могла обойтись? Ты была рядом, и я так благодарна тебе.
Алая. Дождинка, как роза. Немыслима жизнь без тебя. Конечно, я любила, и ты пламенела вместе со мною. И давала смысл бытия.
Капля зеленая. Как древо жизни. Еще зеленая капля, еще. Да, я всегда держалась за жизнь, всегда любила ее. И люблю. Пусть больше вас будет. Я – художник, и вам всегда найду место на своем полотне.
Серая дождинка. Была и ты в моей жизни. Но об этом будем знать только мы.
Капля, черная… И тоже на полотно?! Что ж, имеешь право… Большущая ты, а я вот возьму и нарисую тебя крохотной.
Ярко-желтая! Солнечная, теплая, освещающая путь! Что ж ты только одна? Нет, я ошиблась, еще есть. И еще! Как солнечно стало среди дождя! А что же это? Радуга?! Разноцветная… Через все полотно... Радуга жизни! Может, моей?
А вот и картина! Впервые нарисованный мною дождь! Дождь с разноцветными каплями… Импрессионизм? Сюрреализм? Да какая, собственно, разница!
40.Учитель
Елена Кириченко
По мотивам биографии польского Учителя Януша Корчака
На тысячи, миллионы, миллиарды набатов рассыпался каждый стук сердца. Бить в набат, кричать, взывать! Взывать? Тщетно… То, что случилось, было за пределами разума, любого. Не только человеческого, но и, наверно, звериного. И все же Учитель понял, что его дети, воспитанники интерната «Дома сирот», были обречены. Грязное и зловонное чудовище начинало их втягивать в свою разгоряченную пасть. Это потом ему дадут имя – Холокост. Потом, когда оно неистово насытится. А пока чудище набивало обвисшую утробу до пресыщения: стариками, женщинами, детьми. Теперь ему решили подать сирот из Варшавского гетто – около двухсот, с Учителем на закуску. И загустел воздух над Польшей, свинцовой росой опадая на обугленные ветки. А солнце так и не смогло подняться с востока, завязнув в тухлой трясине болота. И из раскрытого горла соловья вырвалось лишь гортанное карканье. Какая-то программа дала сбой. Произошла мутация разума. Или души? Вопрос без ответа.
Учитель и дети, его дети… Столько глаз, обращенных на него! Янтарно-черных, карих, прозрачно-голубых… Испуганных, умоляющих, отчаянных… Он учил этих ребят, наставлял, воспитывал. А они так верили ему, хрупкими стебельками своей души неустанно тянулись к свету. И теперь Учителю суждено видеть в газовой камере агонию этих глаз. Своим, все еще не угасшим разумом постигать доселе не виданное извращенное сатанинское деяние.
- Януш Корчак, вам помилование и освобождение, выходите, - голос надсмотрщика раздался перед железной дверью газовой камеры. Раздался в последний момент.
Учитель вздрогнул. Утонченные игры дьявола-извращенца? Оставить детей одних, осиротить их еще раз в миг последнего дыхания? Отдать темным силам не жизнь, а душу? И имя Учителя?
Учитель вдруг явственно увидел беснующееся ликование в преисподней, злорадный хохот и самодовольное потирание рук.
Нет! На этом ведьминском балу вам быть без Учителя.
Заскрежетал ржавый засов. Надзиратели торопливо заталкивали детей. Учитель, отбросив их руки, вошел сам. Через полчаса над Тремблинкой на тягучем кровянистом небе одна за другой вспыхнули черные обугленные звездочки. Когда появилась последняя, багряно-черная большая звезда, на тысячи, миллионы, миллиарды набатов рассыпался стук каждого живого, еще не мутированного, сердца.
АВТОР 21
41.Школьное упражнение ( К рисунку Нади Раушевой)
Нана Белл
( по мотивам рассказа Лермонтова “Штос”).
Он решился. Ещё с утра Лугин снял портрет со стены и убрал его в другую комнату, повернув лицом к стене. Какое-то внутреннее чутьё подсказывало ему, что старик и этот, на портрете, играют против него вместе и необходимо лишить старика этой поддержки.
Потом достал из небольшого чемодана дуэльные пистолеты. Один тут же убрал. Другой смазал, зарядил, сунул в карман. Лугин умел обращаться с оружием ещё с детства, сначала стрельба в цель, потом – охота. Но необходимости драться на дуэли у него никогда не было, он не мстил обидчикам, тая горечь ото всех, даже от себя. Сегодня же день был особенный, он должен спасти Её, единственную и желанную и ради этого он был способен на всё – даже на убийство.
Руки плохо слушались, стучало сердце и только крепко сжатые губы выдавали необычную для него уверенность.
Уже вечерело. Он не мог присесть, ходил по комнате и ждал. Время как будто остановилось. Впрочем, в ноябре в Петербурге всегда сумрачно, и понять который час иногда бывает весьма затруднительно.
Вдруг в дверь постучали. Вошёл один из завсегдатаев вечеров госпожи Минской, доктор N. Он был, как всегда, бодр, чист и приятен.
- Вот, - сказал он с милой улыбкой, - меня просили зайти к Вам. Что-то Вы не жалуете нас последнее время. Да Вы, очевидно, нездоровы, жёлтое лицо, белки глаз. Так я и знал. Не следовало Вам приезжать в Петербург в такое время года. В Италии сейчас куда как лучше, любовались бы себе на голубое небо, ели апельсины, писали бы свои этюды. Я слышал у Вас там и поклонницы появились. А здесь я и сам не в своей тарелке. Этот петербургский туман, он чудовищен.
Доктор ходил по комнате, опираясь на зонт и оглядывая комнату.
- Да Вы хотя бы велели затопить, здесь же находиться невозможно… Выпишу-ка я Вам микстурку, знаете, от нервов, ну ту, что обычно прописываю. Скажу по секрету, я и сам её иногда на ночь принимаю, потом утром – такая лёгкость и спится хорошо. Развейтесь. Ну, что же Вы всё молчите? Неужели помешал?
А я ведь к Вам по делу, говорят, в Вашей квартире какой-то портрет интересный висит. Вот и Минская взглянуть захотела. Спрашивает – не могли бы Вы этот портрет ей привезти и знаете – прямо сейчас.
- Нет, нет, - почти закричал Лугин. Если хотите – завтра, когда-нибудь ещё, только не сегодня.
- Именно сегодня, Вам же самому лучше будет. И не спорьте.
Доктор позвал своего слугу, которого оставил за дверью, отыскал картину и велел ему забрать её. Лугин забегАл справа, слева, пытался помешать им, хватал и тянул на себя раму.
Однако слуга унёс портрет, вышел и доктор, Лугин бросился за ними, как был, в домашней одежде, успел только накинуть на себя что-то, что под руку попалось.
- Вот и хорошо, с прежним добродушием сказал доктор, садитесь, поехали. Правда, Вы не одеты. Ну, ничего. Мне велено Вас в любом виде привезти.
На улице шёл мокрый снег, было мрачно, серо, холодно, но фонари ещё не зажигали. Подъехали к дому Минской. Доктор пошёл почему-то через чёрный ход, где только кухарки и сновали, прошли через девичью, кухню и оказались в коридоре, откуда – знакомая анфилада комнат. Странной была эта процессия – впереди – бодрый доктор, за ним – слуга с портретом, а сзади небольшой, лысоватый, болезненно-суетливый, несуразный Лугин. В одной из боковых комнат горел тусклый голубой светильник, расписанный тонкими волнистыми линиями, под ним –кресло, рядом – туалетный столик, на нём коробочки, ящички для украшений – эдакий дамский уголок. Напротив – дверь. Кто-то резко отворил её – на пороге стояла Минская – как всегда при параде, волосы в причёску собраны, платье по моде, слегка оголённые плечи, сверху – лёгкий шарф, но какая-то судорожность в движениях выдавали в ней крайнее нетерпение, пальцы слегка дрожали.
Она указала рукой, куда поставить портрет – на одно из кресел, которое стояло ближе к свету. С одной стороны, из окна, на него падал мрачный отблеск сумрачного неба, сверху – неяркое, рассеянное молочно-голубое, во что была погружена эта комната, мельком взглянула на портрет, рукой подала знак доктору – выйти, Лугина – этой же рукой - потянула к картине.
- Я знала, что это Он. Как же, как же я его ненавижу. Смотрите, как кривятся его губы, как он холоден, циничен, груб. Сколько горя я вынесла… Да, знаете ли Вы, что когда умерла моя матушка, а она только из-за него умерла, он меня после окончания пансиона, там бросил, все разъехались, а мне и ехать некуда, он всё проиграл – и имение наше, и всё. А потом, в своей неудержимой страсти к картам, и меня.
То, что я теперь в свете, только государыне одной обязана.
Они стояли рядом, эта потерявшая свой лоск дама, превратившаяся в трепетную, несчастную женщину, и он – ещё молодой, но какой-то измученный своими рефлексиями мужчина, и нервная дрожь передавалась от одного к другому, сливалась с искажённой гримасой человека, который смотрел на них с картины. Лугин бросился к портрету, чтобы перевернуть его, не видеть этого лица, но Минская не пустила, закричала, казалось, они не видели ничего кроме этого изображения, которое на их глазах стало изменяться: опустились уголки рта, появились морщины сначала мелкие, потом всё более и более глубокие, веки нависли над мутными глазами, которые казались обведёнными красной каймой. Теперь на них смотрел старик, знакомый Лугину по ночным играм в карты.
- Уберите, уберите его, - вскрикнула Минская.
Лугин бросился к портрету, но вдруг лицо старика исчезло, исчезла рама.
Измученный ночными видениями Лугин упал в кресло, прикрыл лицо правой рукой, Минская, отвернувшись, кажется, сохраняла самообладание, только лицо её как-то неестественно сжалось, пальцы стали совсем холодными…
42.Повесть о Зине. Белый платочек. Гл. 7
Нана Белл
Знаете ли Вы эдаких безбашенных француженок, которые по свету мотаются, помогая далёким и близким, своим и чужим?
Вот Мари-Роз-Женевьева, ей к тридцати, на ней какая-то видавшая виды куртка, старые джинсы и такого же почтенного возраста кроссовки. Её рюкзачок, тоже потрёпанный, всегда чем-то набит. В нём – всё, начиная с самого необходимого - паспорт, кошелёк, мобильник , ключи от чужих квартир, которые ей доверяют в разных странах и городах, адреса хостелов, кучи каких-то справок, одни на русском, другие – на французском, английском, пакеты с какими-то вещами, обязательно несколько книжек и много всего другого. Она как факир извлекает из него что-нибудь самое необходимое в тот момент, когда именно это позарез кому-нибудь нужно. Например, однажды.…Нет, нет, не так быстро, давайте по порядку.
За те годы, что мы знакомы, она мотается по России и Франции, как у нас теперь говорят, как электровеник.
А началось с того, что заболел неизлечимой болезнью её бывший муж – Жак-Пьер-Жан, с которым она прожила два месяца ещё в то время, когда училась в университете, да – да в Сорбонне, для неё это название также обычно как у нас какой-нибудь Кулёк* или МАМИ*.
О болезни Жака она узнала совершенно случайно, от подруги, с которой когда-то училась её сестра от первого брака её второго отчима. Как-то поздно вечером, Мари тащилась в РЭРе, в этой такой неприглядной для туристов полу пустой парижской подземке, с какой-то очередной подработки и вдруг увидела в конце вагона Анну и, сразу же растолкала:
- Слушай, где ты пропадаешь, я о тебе уже чёрти сколько ничего не слышала.
А та ей:
- Помнишь Жака? Ты ещё за ним замужем была? Вот. Он очень плох. Представляешь, такой красавчик, молодой, а помочь никто не может. Навестила бы.
Мари- Роз чуть ли не в этот же вечер помчалась в какую-то незнакомую ей клинику, нет, той бывшей любви, что когда-то сжигала их, уже не было, но, узнав эту печальную новость, сердце её застучало, какой-то вихрь понёс её к нему. Ворвалась в палату, увидела его зелёно-белого с синими кругами вокруг глаз, неестественно желтую и худую руку на одеяле и поняла …, зарылась в него, в его неестественно холодную плоть, проделывала руками все свои чудодейственные любовные пассы, но он лишь слабо прижимался к ней, почти безучастно и беззвучно.
Тот же вихрь, что бросил её к нему, теперь – от него. Врачи, вот кто должен помочь, поднять на ноги всех, знакомых, чужих, на колени перед святыми, сидеть ночами перед Интернетом, Красный крест, Всемирная организация врачей, на машине, пешком, бегом, задыхаясь, сама – спичкой тощей, выболевшей – только помочь.
Нашла, узнала – есть, есть врач, который может помочь. Далеко. В России. Найти. Уговорить. Привезти. Достать деньги. Достать деньги. Достать деньги. Достать деньги…
С миру по нитке, с миру по нитке, нет, не с протянутой рукой, работать…
И вот тогда-то я и познакомилась с ней. С этой странной француженкой, в старой куртке, облезлых джинсах, с растрёпанными волосами, изгрызанными и изломанными ногтями на не очень чистых руках и каким-то смятённым и нервным лицом. А было это так.
На одной из парижских тряпичных выставок, именуемой Premiere Vision, она узнала, что есть в Москве дамы, любящие щегольнуть на приёмах изысканными туалетами, сшитыми из причудливых тканей. С тех пор зачелночила парижанка туда-сюда, когда сама, когда с оказией передавала она эти невообразимой красоты ткани то самим дамам, то продавала через бутики, или какие-нибудь другие магазины.
Привозила он их и нам (я тогда в “Тканях” работала). Я принимала у неё эти, как раньше говорили наши бабушки, отрезы, выписывала накладные, а она мне всё что-то трещала и трещала на плохом русском. Понимала я, конечно, не всё и про себя думала, что уж не авантюристка ли она какая.
Иногда она просила деньги вперёд, за куски, как она их называла, которых ещё и в помине не было, объясняя это тем, что деньги ей позарез нужны, для Жака. Деньги ей почему-то выдавали, хоть и говорят, что Москва слезам не верят. Ткани она привозила позже сама или передавала с какой-нибудь оказией, так что зря я переживала, никакого подвоха не было.
Своего бывшего мужа Мари- Роза можно сказать с того света вытащила и передала с рук на руки его новой подружке.
С тех пор и потянулся ручеёк её добрых дел. Она спасала тех, дела до которых никому не было, вытаскивала из больниц и домов ребёнка брошенных детей, тех которых никто не брал, с каким-нибудь синдромом или инфицированных ВИЧем, находила для них клиники, родителей, опекунов. Моей приятельнице, которая иногда вечерами подрабатывала в переходе, исполняя арии из опер, ей удалось пробить какой-то контракт в каком-то театре на своей родине и всё удивлялась: “Такой голос, а никому не нужна, ну вы, блин, даёте”.
Так же получилось и с Зиной, девушкой, которая ещё совсем недавно работала на кондитерской фабрике.
Узнав о теракте в московском метро, Мари тут же бросилась по больницам, её, конечно, никуда не пускали, но она успела оббежать почти все, разыскивая тех, кому её помощь была необходима. В одной из них она увидела девушку, почти девочку, с замотанной бинтами головой и очень грустными и какими-то растерянными глазами. Ринулась к ней. Познакомилась. Просиживала около неё часами. Сочувствовала её несчастью – ещё бы молодая, а вся правая щека – в ожогах. Узнала и про родителей, и брата, и заброшенный дом на далёкой забытой Богом земле.
- Слушай, ты что, правда, так деревню любишь?
- Люблю. Мне Москва тоже очень нравится, но только здесь как-то душно, здесь звёзд почти не видно, они где-то так далеко. Только вернуться некуда, я ведь тебе говорила – у меня ни отца, ни матери.
- А у меня тётушка одинокая в Домреми, это деревушка такая во Франции, может, слышала. Там ещё Жанна д’ Арк родилась . В школе проходили? Она у нас теперь святой считается, в эту деревню много людей со всего света приезжает, на дом её посмотреть, там и ваши бывают. Давай к нам. Как выпишешься, сразу и махнём, вот тётушка рада будет, а с документами я всё улажу. Тебе понравится. У нас и щёку тебе восстановят.
А пока вот, возьми, а то с этими бинтами, ты как-то не очень.
Она полезла в свой небольшой, видавший виды рюкзак, который лежал у её ног, рядом с Зининой кроватью и достала белый ситцевый платочек с тонким голубым узором по краям.
- Я на прошлой неделе в Девеево ездила, у вас там монастырь, святое место, я и купила, на память. Ты не думай, он освящён. Давай я его тебе повяжу... А тебе идёт.
Она засмеялась добрым, хорошим, радостным смехом.
Улыбнулась и Зина, уголком рта, потому что бинт сильно стягивал подбородок и ей было больно.
* КУЛЁК - в прощлом Московский государственный институт культуры ( ныне - университет)
МАМИ - Московский автомобильный институт ( теперь тоже университет )
АВТОР 22
43.Волки
Отшельник
Серые на Дальнем Кордоне у подножья Мохнатой Горы появились не сразу. Сначала один волк появился у ворот, постояв нос по ветру. Через пару дней уже двое – осмотрительно зашли во двор, постояли, оглядываясь и прислушиваясь ко всему, а потом ушли восвояси
Леснику пришлось отложить очередной обход, тут обрисовалась другая задача – сберечь живность от клыков хищников, что совсем потеряли страх. Вон как свободно зашли во двор, даже пса не убоялись. А до участкового в деревне шагать трое суток – это, если по прямой через сопки, а так по лесу, все пять выйдет.
Дед Фомич почесал затылок и, взъерошив седые волосы, продолжил чистить карабин, иногда попыхивая самокруткой, заполняя единственную комнату в избе, синим едучим дымом, от которого слезились глаза.
Последние дни волки оставили в покое кордон, больше не появлялись. Но Дед Фомич привычно, хлопоча по хозяйству, всё же буднично поправлял ремень карабина на плече. Мало ли чего, хоть ворота и на засове, а серые могут и через забор махнуть.
Вот и неделя на исходе, а хищников больше не видать. Дед Фомич понемногу успокоился и назавтра наметил с первым петухом всё же ненадолго сходить в лес, посмотреть, что да как, уж давненько, как в обороне сидит.
Горизонт ещё тусклый с бледно-розовой полосой восхода, а лесник уже на ногах. Неспешно поел варёной картошки с солью, выпил кружку душистого травяного чая, после чего прикрыл посуду широким расшитым полотенцем, взял карабин из углового шкафа и, прихватив с лавки у окна свой "сидор", плотно притворил за собой дверь.
У крыльца уже сидел большой с рыжими подпалинами пёс. Его глаза горели желанием поскорее отправиться в лес, тоже засиделся на месте – вот и торопит хозяина, радостно вертя хвостом и поднимая им облачко пыли.
Ласково потрепав пса за уши, Дед Фомич осмотрелся по сторонам и за калиткой вошёл в лес, в котором уже лепетали пташки.
За чахлым березняком спустился под горку к мелкой речушке, которая причудливо извивалась меж кустарника, что густо порос по её берегам. Расправив сапоги, дед Фомич вброд перешёл мелководье и углубился в сосновый бор.
Медленно солнце всё же всплыло из-за сопок. Стволы пожелтели и на некоторых занялись смоляные слезинки. На мягкой подстилке ржавых сосновых иглах то тут, то там плешами лежал бледно-зелёный мох.
Вот сосны остались позади, а впереди лиственница и кое-где показывался багульник и снова прятался. Слева, томно поблёскивая окнами чистой воды меж травяных кочек, представилась топь, она выгнулась подобно убывающей луне, а по бурной весне разливалась малым озерком.
Участок большой и дед Фомич, отойдя от болота, решил передохнуть на полянке. Здесь ветерок и мошка не будет донимать своим занудным писком. Раскрыв "сидор", почувствовал на себе взгляд, да и пёс, лежавший рядом, навострил уши и приподнялся. Дед Фомич оборачиваться не стал, лишь на поясе под руку передвинул ножны с охотничьим ножом. Неужели опять волки – и чего им надобно, всё кружат и кружат вокруг кордона. В лесу не голодно, зайца нынче полно, как и другой живности, а может бешенные. Хотя и не припомнить когда в последний раз такого зверя встречал. Видать всё же без деревенских мужиков не обойтись, зима скоро, тогда совсем серые житья не дадут. Придётся их хорошенько отвадить от лесничества.
Бросив псу, кусок вяленого мяса, дед Фомич сделал пару глотков воды из фляги и поднялся. Повертел в руках ломоть хлеба с помидором и засунул их обратно в "сидор" – аппетит перебили серые незваные гости.
К вечеру возвратился дед Фомич на кордон. Уставший и хмурый он глянул в курятник – все на месте - коза жива, хоть и одичала, сидя весь день взаперти в сарае. Она с разбегу боднула старика и вырвалась на свободу. Подпрыгивая, понеслась кругами по двору. Не выдержав, дед засмеялся, заметив такую безумную пляску. А коза совсем разошлась, она теперь вертелась волчком, словно её овод цапнул, и весело блеяла, на радость зрителю. Махнув на неё рукой, мол, до сумерек побегай, дед отряхнулся и зашёл в избу.
Поставив в печь похлёбку, подбросил несколько берёзовых чурок для жара. И тут дед Фомич невольно дернулся. Густой и низкий вой донесся до слуха.
- Матёрый – и старик, невольно перекрестившись, крепко сжал ствол карабина.
Лишь несколько раз слышал этот вой, который ни с чем не перепутаешь и, который поневоле заставляет душу стыть и убыстрённо трепетать сердце, будто ты на краю пропасти.
Что же всё-таки им потребно. Столько дней бродят вокруг кордона, словно чего-то выжидают, аль присматриваются к чему-то. А где матёрый волк, там и волчица, да и переярки могут с ними быть.
И пса не слышно – ни рычания, ни истошного лая его нет, будто бы сбежал, либо забился куда-то и нос свой не показывает. Всё это не к добру, ох не к добру.
Сиди, не сиди, а придётся всё ж, выйти, а то кур передавят, да и коза, поди, ещё жива, раз не слышно её пока.
Фомич, стараясь быть потише, вышел на крыльцо. Солнце всё ещё висело над верхушками деревьев, но уже постепенно темнело, и жёлтая полоска света от окна всё отчётливее обозначалась на траве.
- Ну, где вы – прошептал дед и резко обернулся на шум за спиной. Перепуганная коза стояла на крыльце и как-то странно мотала головой, словно хотела избавиться от увиденного страха.
И опять разнёся вой, но уже на более высоких нотах, потом скуление – волчица пропела, её голос. Ей ответил матёрый и опять безмолвие. Только мошка зудит где-то рядом.
Дед вдоль бревенчатой стены избы подошёл к курятнику и только собрался заглянуть в него, как с поленицы спрыгнул волк. Голова широколобая, морда машистая, лапы большие, мех густой серо-бурый, хвост длинный и как обычно висит "поленом". Беззвучный оскал показывал два чуть жёлтоватых больших клыка. А вот и волчица с молодыми, обошли с двух сторон и остановились.
- В оклад берут – смекнул дед Фомич и медленно попятился, намереваясь спрятаться в курятнике.
Рука уже сыскала задвижку, ещё одно движение и можно перевести дух, сидя с курами. Но в этот момент один переярок не выдержал и прыгнул, но тут же был отброшен зарядом в упор. С окровавленной развороченной грудной клеткой тот упал к ногам деда. Второй молодой волк припал к земле и перепугано посмотрел на волчицу, та невозмутимо стояла, будто выстрела не было.
- Быть этого не может, не дали деру – и в душу Фомича поневоле закралось сомнение, а волки ли это вовсе.
Матёрый глухо зарычал и, как только дед собрался протиснуться в приоткрывшуюся щель, дерзко в прыжке налетел на дверь. От сильного толчка дед выронил карабин и, схватившись за бок, в котором что-то неприятно хрустнула от удара, опустился на колени.
Прижавшись к мшистой дощатой стене, Фомич руками поневоле искал то ли палку, то ли камень, но пальцы лишь вырывали жалкие пучки травы, а глаза не желали смотреть на смерть.
Волк уже близко, ещё мгновение и... Но тут серого сбил налетевший, откуда ни возьмись пёс. Матёрый, придя в себя от внезапного нападения, вместе с подоспевшей волчицей принялись в клочья рвать собаку, которая, повизгивая, пыталась убежать. Но всякий раз её догоняли и продолжали терзать мощными клыками.
Дед поспешно подобрал карабин и выстрелил. Матёрого развернуло и сшибло с лап, рыча, он попытался ползти, оставляя после себя широкий кровавый след, но, взвыв, затих. Волчица резко остановилась и, прижимаясь животом к земле, уткнулась в сочившийся бок убитого волка. В следующую секунду по лесу разнёся печальный протяжный вой.
Дрожащими руками, дед перезарядил карабин, но волчица холодно посмотрев на него, метнулась через забор, а за ней и молодой волк.
Фомич поднял на руки умирающего пса и вместе с ним присел на крыльцо. Тряпицей попытался перевязать разорванное горло, но бесполезно.
И тут неожиданно в лесу знакомое тарахтенье старенького мотоцикла. Деревенский участковый спешил предупредить лесника о волках, что натворили немало бед в деревне – собак потравили, корову завалили и бабку Авдотью покусали, так, что та в больнице померла.
Меж досок заплясал луч мотоциклетной фары. Дед Фомич бережно положил пса на лавку и, вытирая руки о куртку, пошёл растворять ворота.
31.08.12
ПРИМЕЧАНИЕ:
Оклад – этот простой прием применяется волками к жертве, которая не способна к активной обороне - её берут в клещи или в кольцо.
Переярки – перезимовавшие молодые волки.
44.Прошение о смерти
Отшельник
Капельница монотонно вливает в умирающее тело живительные капли. Белый потолок. Палатный воздух тягостен и насыщен запахами лекарств.
Я умираю вот уже, который день. Врач постоит около меня, вздохнёт, назначит на ночь обезболивающие уколы и уходит.
Меня выворачивает наизнанку. На пол вываливаются большие чёрные сгустки крови. Глоток холодной воды успокаивает спазм тошноты.
Голод…. Он рядом сидит на койке улыбается и дразнит меня, зная, что я его не могу прогнать….
Загадочное слово это – эвтаназия. Будто за ним скрывается что-то непостижимое и непознанное.
Все спорят до хрипоты, до драки. Только почему-то забывают спросить, тех, кто ежедневно пребывает в аду, ожидая смерти.
Конечно, много вопросов, но когда припирает к стенке, начинаешь молить всех Богов подряд, чтобы кто-нибудь из них смилостивился и забрал в свои райские гущи.
…Опять жжение, нет больше сил, терпеть. Я кричу, кровь течет отовсюду. Я разлагаюсь подобно бумаге на тлеющих углях. И никто мне не может помочь.
В глазах туман и отчего-то очень хочется домой. Я прошу отвезти меня обратно, но ответ один – "Нет".
Медсестра измерила давление и поставила укол. Но это всё напрасно. Никакое обезболивающее не в состоянии потушить тот пожар, что сжирает меня изнутри.
Боль грызёт моё тело, она наслаждается своей властью и с садистским упоением разрывает каждую клеточку моего скелетообразного тела….
Медицина не всесильна и это действительно так. Да, можно держать "зомби" на аппаратах, поддерживая жизненные функции. А зачем. Ведь он уже умер.
Говорят, что это безнравственно. Но каково родным изо дня в день смотреть на агонию, прекрасно зная, что ничем нельзя помочь. Это нравственно?
…Боль когтями впилась в моё тело. Стон сквозь стиснутые зубы.
Каждое движение вызывает "ломоту". Хочется вскочить и бежать, бежать от боли, что мёртвой хваткой вцепилась в меня.
"Судно" наполнено кровью. И сколько она будет литься как из дырявого ведра.
Хочется кричать, но лишь вырвался приглушённый хрип. Глоток воды смочил иссушенное горло….
И опять тянет домой. Прошу отвезти, а в ответ слёзы. Прикусив губы, поднялся. Голова закружилась, белый свет потускнел. Упал на подушку и вскрикнул….
Все твердят о морали. А что такое вообще мораль? Так негласный свод правил накопленных и исправленных за века.
Церковь говорит, что человек рождается и умирает сам. Но какова цена ожидания смерти, когда ты лежишь, будто гнилое бревно и вызываешь жалость окружающих.
…Врач пришёл, его палец на моём угасающем пульсе. Что-то сказал жене, а я не расслышал. Уши будто ватой забиты.
О, боже, опять. Поворачиваюсь на бок, и в который раз кровавая каша изо рта.
Игла вышла из вены. Медсестра повторила венепункцию. И зачем. Всем и всё уже понятно. Я мертвец.
За окном чернота – ночь. Даже луна смотрит на меня сострадательно. Электрический свет больно ударил по глазам.
Скоро мой конец. Я это чувствую. Сердце то бьётся, то в задумчивости замирает на секунду….
Отчего уголовно не преследуется суицид и запрещён суицид с помощью врача.
Говорят, что надо до последнего ухаживать за неизлечимым больным. Но раз так. Пусть кто это утверждает, сутки напролёт
посидит возле умирающего. Что он потом будет говорить.
Заявляют о каких-то подводных юридических камнях. Но когда выворачивает сотни раз до желчи, то становится наплевать на них. Хочется одного – немедленно прекратить изуверские допросы болезни.
…Тело выгнулось дугой. Внутри что-то лопнуло, кашель продолжался полчаса.
Чёрные с коричневатой коростой пролежни, будто большие плеши на боках и лопатках. Под ними сырость с душком.
Нет, лучше сразу смерть, нежели постепенно сгорать как свеча. Нет, больше сил терпеть. Протяжный стон, похожий на вой заглушает боль.
Почему, нельзя домой. Ну, почему? Что я делаю в больнице. Отчего меня сюда привезли.
Как холодно. Закутываюсь в одеяло и всё равно дрожу, аж зубы стучат.
Домой хочу, домой….
Сколько времени спорят и спорят и не могут прийти к единому знаменателю.
Им, скорее всего, важен сам факт обсуждения, чем конкретное решение о паллиативном уходе или эвтаназии.
А может просто поменяться с ними. Моя с кровавыми кляксами кровать, на их уютное мягкое кресло….
Внезапно наружу вырвался как из топки жар. Непослушные руки, ты их прижимаешь к груди, а они продолжают рисовать в воздухе немыслимые фигуры.
Боль раскалённым железным штырём пронзила тело. Сжался в комок, а потом постепенно выпрямился, руки медленно опустились.
Глаза помутнели, по небритой пергаментной щеке скатилась последняя слеза. Врач ещё раз посмотрел мой пульс и сказал: - "Отмаялся, бедняга".
Вот и всё. Шесть дней моего ада, наконец-то завершились. Меня положили на больничную каталку, накрыли простынёй и под скрип колёс вывезли из палаты в коридор.
Следующий!
12.12.07
АВТОР 23
45.Великодушие
Алла Войцеховская
Я заприметила их ещё прошлым летом – странную пару домашних, породистых собак, но уже какое-то время живущих на улице. Одна лохматая, белая, похожа чем-то на болонку, только большая, как терьер, с тонким красным ошейником. Вторая, скорее всего, из породы бойцовских, белая, гладкошерстная с тёмными пятнами, на шее - чёрный широкий ошейник с не заправленным концом ремешка.
Пару раз в день они прибегали к остановке, обнюхивали всех прохожих и людей, выходящих из маршруток и троллейбусов.
Лохматый пёс иногда неожиданно становился на задние лапы, а передними пытался достать до груди остановившегося перед ним человека. Так он, наверное, хотел установить контакт или просто попрошайничал. Чаще всего, в карманах прохожих было пусто. Но иногда им давали печенье или кусок недоеденной булки.
Рябая собака держалась чуть в стороне. Она терпеливо ждала, пока Лохматый обнюхает всех идущих.
После этого они вместе убегали в сторону крытого рынка, где, скорее всего, добывали себе пропитание.
Надо сказать, что бездомных собак в нашем центральном районе было немало. Но все они уже родились на улице, смогли выжить и были вполне адаптированы к жёстким условиям такой «собачьей» жизни. Частенько, по ночам такие бродяжки сбиваются в стаи и гоняют кошек, уснувших где-то между гаражами или на помойке. Одну такую мне удалось буквально «отлить» водой, когда псы уже почти рвали её на части во дворе, под окнами. Схватив полное ведро с водой, я быстро открыла лоджию и вылила всю воду на эту лающую «кучу малу». Кот, воспользовавшись паузой, мгновенно заскочил на дерево, а собаки убежали восвояси.
С некоторых пор, я дала себе слово, не прикармливать бездомных кошек и собак возле своего дома. Не надо приручать животное, давать ему надежду, тем более, что потом уедешь и уже не сможешь приносить ему еду. Конечно, иногда на улице можно дать бедняге сосиску, но потом быстро уйти, чтобы она не успела запомнить твой запах.
Но иногда бывает просто невыносимо смотреть на выброшенных или потерявшихся домашних питомцев. Они совсем не приспособлены, растеряны и до такой степени несчастны, что наблюдать за ними без слёз сострадания просто невозможно.
Опустившийся, пьющий бездомный человек очень часто сам выбирает такой путь в своей жизни. А выброшенное животное ни в чём не повинно, ни в чём…
Так вот эту странную парочку собак я видела и поздней осенью и как-то один раз зимой, после самых сильных морозов. Значит, выжили, не пропали, молодцы!
«Весной будет легче и ночлег найти и пищу»,- радовалась я.
Лохматый стал теперь ещё больше, шерсть сбилась в комья и красный ошейник едва просматривался на грязной шее. Рабая собака, напротив, не казалась теперь такой большой, её бока заметно округлились и соски увеличились и набухли.
Вот это да! Значит Лохматый готовится стать папой. То что это кобель теперь уже не вызывало никаких сомнений. Они бегали в поисках еды по старому маршруту, не забывая навестить «свою» остановку. Пока он обнюхивал и попрошайничал, Рябая зашла на газон под окнами и стала жадно поедать свежую, только что зазеленевшую траву. Умница, знает ведь, где сейчас есть витамины. Какие же будут у них щенки? Даже трудно себе представить такую помесь…
Я метнулась к холодильнику.
- Только один разок покормлю и всё. Больше никогда, обещаю…
Схватив кусок варёной колбасы, помчалась на лоджию, позвала и стала бросать кусочки прямо на газон. Она заглатывала их целиком и внимательно смотрела снизу вверх прямо в глаза. Я отводила свой взгляд в сторону…
- Прости, прости... ешь, ешь…
Вскоре с остановки прибежал Лохматый. Он стоял и смотрел, как Рябая проглатывала еду. Иногда поглядывал на меня, мол, давай, подбрось ещё. Я прицелилась, и кусочек упал прямо возле его носа. Он понюхал и, задержав дыхание, облизнулся и отвернулся в сторону. Он не съел сам, а подождал пока подойдёт Рябая. Она подошла, он лизнул её пару раз в мордочку и просто смотрел, как она съела его кусок.
Слёзы душили и застилали глаза. Закрыв лоджию, чтобы не услышали соседи, я присела на корточки и заплакала не столько от отчаянья, сколько от такого великодушия, проявленного животным…
Через стекло, краем глаза я увидела убегающих в даль моих собак – Благородного и Мамочку…
Они теперь выходили на поиски пропитания по очереди. Ближе к ночи Благородный один пробегал по своему старому маршруту, не забывая завернуть к остановке, где его, наверное, когда-то "высадили". Мамочка оставалась ждать, она чувствовала, что далеко уходить нельзя, щенки могут появиться со дня на день.
Думаю, что они обосновались неподалёку, где-то под мостом, в укромном логове, поближе к людям. Больше всего я боялась, что стая бездомных собак, которые делают свои ночные набеги на кошек, расправится и с этой беззащитной парочкой.
Но я ошибалась. То, что мне довелось увидеть, окончательно убедило меня: люди иногда хуже собак, злее и безнравственнее.
Теперь я чаще выходила на лоджию, где припасла пакетик с едой и поглядывала - не появится ли Мамочка. И она пришла под вечер на газон, опять выбирала сочную молодую траву, которая, возможно, нужна была ей сейчас больше, чем пища.
Было ещё совсем светло, и я рассмотрела, что соски её стали больше, а в глазах появилась тревога и ожидание.
- Скоро ты станешь настоящей Мамочкой!
Первый помёт обещал быть "урожайным", она стала неповоротливой и неуклюжей, и от этого ещё более незащищённой. Особенно, когда рядом не было его, Благородного.
Я поспешила покормить её, сбросила вместе с пакетиком на газон припасённую еду. Как вдруг, неожиданно, просто молниеносно и совершенно непонятно откуда, на газоне появилась, уже хорошо известная мне по набегам на кошек, свора собак. Они окружили Мамочку, которая только начала есть. Я приготовилась к самому страшному и замерла в полной готовности придти ей на помощь - ведро с водой стояло здесь, неподалёку...
Вожак, самый крупный пёс стаи, чем-то напоминавший настоящего волка, сразу же стал нервно обнюхивать Мамочку. Она слабо виляла хвостиком, слегка опустив голову. Остальные "рассыпались" по газону или стояли , принюхиваясь к пакету с едой и, повизгивая от нетерпения, ждали команды главного.
Он как будто сразу и всё понял, приветственно завилял ей в ответ хвостом и, прихватив косточку, выпавшую из пакета, побежал прочь, уводя за собой стаю. Пёс, убегавший последним, попытался украсть у Мамочки еду из пакета, но она не замедлила оскалить зубы и зарычала так громко, что я теперь уже нисколько не сомневалась - она постоит и за себя и за будущих щенков.
Вожак спешно уводил свою стаю с газона. Он знал, что люди могут давать еду, но они могут и накинуть удавку и выстрелить в спину...
Меня не было целый месяц. По скайпу мне сообщили, что Мамочку видели уже без живота, исхудавшую и с огромными, отвисшими почти до земли, сосками. Она появлялась ненадолго одна, у остановки и на газоне.
Когда я приехала, то стала целенаправленно её высматривать. Три дня я выходила на лоджию практически каждый час, но безрезультатно. Наконец, очередным утром, я случайно выглянула в окно и увидела её совсем одну на той же остановке. Она внимательно смотрела на женщину, которая ждала троллейбус, принюхиваясь к её сумке.
Я позвала: «Мамочка! Мамочка! Ко мне!»
Потом поняла, что кричать громко «Мамочка», не очень-то прилично, да и откуда ей знать, что её теперь так зовут, и стала свистеть, чтобы обратить на себя её внимание. Она услышала сразу и рванула ко мне так быстро, как только могла.
Я стояла у открытой фрамуги с пакетом еды, она смотрела мне прямо в глаза снизу-вверх. Мы радостно поприветствовали друг друга. Еду теперь я сбрасывала на газон частями, чтобы она всё находила и не спеша пережёвывала. Пока она выискивала упавшие в траву кусочки и косточки, я увидела, что ошейник на ней стал сидеть намного свободнее, и что он не чёрный, как мне раньше казалось, а скорее защитного цвета. Но самое главное - я различила на нём какие-то цифры!
Неужели номер телефона???
Я сильно заволновалась, пытаясь использовать всю свою врождённую «дальнозоркость» с дополнительными очками вместе! Но она, то задирала голову вверх, то сильно наклоняла её в траву.
Так в попытке увидеть что-то на ошейнике я скормила ей все запасы, но смогла различить только три цифры.
Чтобы запомнить номер своего мобильного мне потребовалось больше трёх лет. Здесь я фантастически преуспела! Три заветные цифры за 10 минут!
Потом я всё-таки решилась спуститься к ней. Пока шорты и домашние тапочки сменила на джинсы и сандалии, которые оказались тут же неподалёку, Мамочка, теперь вполне сытая и довольная, поспешила прочь, наверное, кормить своих щенков, а может только попить к ближайшему водоёму.
Где же Благородный? Может остаётся со щенками, пока она уходит кормиться… Надеюсь...
Я стояла и смотрела ей в след, вдыхая пьянящие ароматы цветущей сирени, и благодарила Бога, что Мамочка осталась жива и теперь у неё появилась надежда…
То, о чём я узнала сегодня, конечно, не могло не обрадовать, но почему-то горечи на душе не стало меньше.
Больше месяца Благородного вообще никто не видел на остановке. Мамочка появлялась там одна каждый день. Она выглядела, как может выглядеть только что родившая и потерявшая любимого, - растерянной, несчастной, оставленной. Её необыкновенные печальные глаза красноречиво свидетельствовали об этом.
Можно было только догадываться, что же с ним могло случиться. Две версии оставались для меня самыми правдоподобными: его нашли и забрали люди, или он погиб, защищая свою семью…
- Господи! Почему только я всё это вижу? Ведь тут живут сотни, тысячи людей.
Но Богу угодно, чтобы это было в моей жизни, теперь я в этом нисколько не сомневаюсь.
Вот и сейчас за пару минут подтвердилась моя первая версия, и я успела всё увидеть и понять! А могла же быть в это время где угодно, да хоть за компом или на пробежке…
Но именно в этот момент я была дома и увидела, как на поводке вели Благородного.
Молодая девушка сильно натягивала новый поводок, а он всё хотел к остановке, поворачивал и вытягивал шею, на которой теперь был новый ошейник.
Он нюхал по очереди воздух и землю, потом замирал и снова сосредоточенно нюхал.
Я узнала его сразу по манере крутить головой, как бы осматриваясь. Теперь, вымытый и с подстриженной шерстью, он стал выглядеть как-то слабее, неувереннее что ли…
«А как же Мамочка? Как же щенки?» - крутилось у меня в голове. А, может быть, я просто читала его мысли. Ведь зачем-то же я увидела его сегодня.
Он точно искал её, чуял и вдыхал оставшийся её запах и надеялся, что ещё встретит именно здесь, на остановке, где они когда-то были вместе…
Натянув поводок, и громко окликнув по имени, девушка увела его по ступенькам, вниз, скрывшись из поля моего зрения.
Шум проходящих машин и гомон улицы заглушили его новое имя.
Но для меня он так и останется Благородным… Навсегда…
Чтобы в следующий раз прочитать номер телефона на ошейнике Мамочки, я заранее приготовила и расчехлила дедушкин трофейный бинокль. С ним-то уже наверняка…
Но Мамочка долго не появлялась на газоне днём, а вечером, быстро «отметившись» на остановке, сразу же убегала к щенкам.
Спустившись пару раз вниз и не застав её на месте, я приняла для себя решение – не вмешиваться в течение событий.
Допустим, я прочитаю номер телефона, позвоню, сообщу, где её можно чаще всего увидеть. Не стану же я пересказывать им всю «жизненную» историю Мамочки без них…
Хозяева, возможно, могут найтись и даже забрать её. А что будет тогда со щенками? Станут ли они их вообще искать, а тем более забирать? Не знаю, не думаю…
Для Мамочки достаточно уже одной потери, Благородного… Остаться ещё и без щенков…
«Пусть всё будет, как будет!» - решила я, но бинокль всё-таки оставила лежать расчехлённым…
Прошла целая неделя с тех пор, как я кормила её последний раз на газоне. Я, уже почти автоматически, каждый час выглядывала с лоджии на остановку, ступеньки и газон. А пакет, с собранной для неё едой, начинал переполняться куриными косточками…
Наконец, она появилась такая же истощённая, худая и замученная - кормящая Мамочка!
Что-то особенно изменилось в её облике. Я, вдруг, с неожиданной для себя радостью, обнаружила, что на ней нет ошейника!
Господи! Наверное, она его стащила с себя сама или потеряла, пробираясь к воде через кусты… А может быть это сделали люди... Он же совсем свободно болтался у неё на шее, особенно, когда она ощенилась и сильно похудела.
Я сразу же притащила пакет с едой, долго-долго кормила её и тихонько рассказывала историю о Благородном, который помнит её и очень хочет увидеть щенков…
Она внимательно смотрела на меня снизу вверх и заслушавшись, иногда пропускала упавшие в траву кусочки…
46.Пятёрка по анатомии
Алла Войцеховская
Летом этот маленький уютный парк неподалёку от дома становился для неё вторым домом. Рано утром, едва проснувшись, она спешила туда, обходила парк по периметру, постепенно разминая свои суставы и мышцы, переходила с прогулочного шага на спортивную ходьбу и, наконец, на лёгкий бег трусцой.
Чистый воздух, первые лучи солнца, голоса только что проснувшихся птиц, питали её чистую душу и давали замечательное ощущение лёгкости и бодрости её зрелому телу, практически, на целый день.
Бывало, что Луизу с самого утра вдохновляло абсолютно всё вокруг, просто с самого первого шага по парковой беговой дорожке, было ясно: сегодня точно напишется что-то такое, необыкновенное, восторженное, проникновенное, замечательное, одним словом, божественное!
Усиленно разгоняя кровь по тонким венам, она получала свой дневной заряд бодрости, внимательно при этом смотрела по сторонам, всё замечая, всем проникаясь, всем восторгаясь и всему сочувствуя.
Ну, такая уж она уродилась, Луиза Лукас и просто Лу или Лиз, для тех, кому её полное имя казалось слишком строгим или претензионным.
После утренней прогулки, она возвращалась ненадолго домой, чтобы принять прохладный душ и выпить свой утренний зелёный чай с кусочком сыра. Потом Луиза медленно одевалась, по настроению, иногда подчёркнуто строго, иногда модно и стильно, но чаще - в удобные бриджи или юбку из мягкой ткани, шёлковую блузу в мелкий цветочек, кожаные сандалии. Изящно повязав косынку на голову или шарфик на шею, она снова шла в любимый парк, только теперь садилась там на свою заветную скамейку, чтобы снова и снова слушать окружающий мир, делать какие-то заметки или просто запоминать, иногда что-то диктовать на свой маленький диктофон.
У Луизы не было здесь очень близких знакомых. Все её родные давно жили за границей, и на лето они предпочитали выезжать на морское побережье, подальше от суеты и задымлённости мегаполиса. А Луиза возвращалась на всё лето домой, в свою маленькую квартиру в зелёной парковой зоне, с цветущими под окнами липами.
Все давно знали, что она неизлечимо больна ностальгией и даже не пытались отговаривать её от поездки, ведь Лиз любила одиночество и творчество больше всего на свете.
Она писала только на родном языке, на котором думала и чувствовала. Потом она могла, конечно, перевести что-то на английский, чтобы опубликовать при необходимости, написать сценарий или статью, но это было уже обычной рутинной работой.
А настоящее творчество было только здесь, в этом маленьком парке, с его постоянными обитателями: белками, птицами, молоденькими мамами с колясками, пожилыми дамами с собачками. Только здесь никто не знал и не догадывался, что она писатель.
Утром в парке Луиза обменивались приветствиями с несколькими пожилыми дамами, которые выгуливали своих комнатных собачек прямо на газоне, под строгим предупреждением о том, что вход с собаками на территорию парка запрещён.
Их иногда громко облаивал огромный лохматый пёс, который, кажется, жил где-то в самом парке, наверное, в качестве самого главного его охранника. Он был злобный и совсем непредсказуемый. Иногда, не обращая ни на кого внимания, он просто спал в тени, а то, вдруг, начинал громко лаять и гонять всех собачек и кошек. Бывало даже, что он бегал за велосипедистами, рыл в порыве злобы землю и рычал, как дикий зверь.
Луизу пёс не трогал. Она старалась не попадать в поле его зрения, но сама за ним незаметно приглядывала. Что-то было такое в его наружности и поведении, что заставляло внимательнее к нему присмотреться.
Однажды, когда она уже собиралась уходить, чтобы выпить чашечку «эспрессо» в кафе неподалёку, её внимание привлекла странная старуха с большой полиэтиленовой сумкой в руках. Сгорбленная, костлявая, с длинным носом, такая себе баба Яга, она, вдруг, неожиданным художественным свистом подозвала к себе огромного пса и, присев на траву, сразу же стала кормить его, доставая из своей сумки, огромные кровавые куски мяса. Пёс заглатывал их, не жуя, а старуха, странно озираясь по сторонам, продолжала эту обильную кормёжку.
Луизе стало как-то не по себе от этой картины, и чтобы не выдать окружающим своё нарастающее любопытство, она достала из кармана диктофон, имитируя обычный разговор по телефону, краем глаза продолжала наблюдать за старухой и злобным псом, пожирающим мясо. Когда сумка опустела и пёс, объевшись, лёг на траву, к старухе неожиданно подбежал молодой человек довольно странной наружности, в вылинявшей футболке и грязных штанах, который, как оказалось, сидел здесь же, неподалёку, под старым деревом, всё это время прямо на траве, поэтому Луизе его и не было видно.
Старуха что-то шепнула ему на ухо и незаметно подала свёрток, продолжая озираться по сторонам. Парень вернулся под своё дерево, старуха спешно удалилась, а пёс так и уснул на том месте, где только что заглатывал сырое мясо.
Луиза посидела ещё какое-то время на скамейке, а потом пошла по направлению к кафе, отметив для себя, что этот странный парень, сидевший под деревом, проводил её каким-то заинтересованным взглядом.
Ароматный кофе после любимого овощного салата вполне заменил ей обед, а фрукты на ужин были куплены ещё вчера и лежали в холодильнике. Луиза давно отказалась от мяса, ей просто не хотелось его, совсем. Иногда рыба, иногда кусочек индейки и перепелиные яйца были источником протеинов для её хрупкого организма.
Вид красного мяса и крови вызывали у неё приступы тошноты. Вот почему она в своё время оставила практическую медицину и стала заниматься самым любимым делом – писать книжки…
А вот завсегдатаи этого кафе с у довольствием поглощали огромные отбивные, стейки и шашлыки, запивая их пивом или вином…
Луиза помнила, что должна была закончить сегодня свою замечательную новеллу, но мысли её сейчас почему-то витали далеко от творческого процесса, и она решила не торопить события, а просто погулять, поискать магазин, где можно было бы купить хорошую кожаную сумочку и перчатки.
Луиза внимательно смотрела в витрины многочисленных магазинов, почти автоматически читала рекламные плакаты и объявления о продаже самых разных товаров.
На глаза попалось короткое рекламное объявление, прибитое прямо на крашеном заборе: «Всё из кожи». Красная стрелка указывала на внутренний дворик.
Луиза зашла «по стрелке» в пустынный дворик в поисках нужного магазина, где "всё из кожи". Ей очень нравились изделия из натуральной кожи, хотя где-то в глубине души она чувствовала всю «не гуманность» такой любви…
Стрелка указывала на какое-то подвальное помещение, в которое нужно было опускаться по крутым ступенькам. Никакой вывески или опознавательных знаков Луиза не заметила и остановилась в нерешительности.
Сильный запах хлорной извести и формалина сквозняк доносил из подвала на улицу, и он въедался в слизистую глаз и бронхов.
Через минуту на лестнице появился высокий мужчина, атлетического сложения, в тёмных очках, чёрной рубашке, чёрных джинсах и спросил Луизу, кого она тут ищет. Она ответила почти скороговоркой, что вот искала магазин, но, кажется, заблудилась и решительно развернулась, чтобы уйти обратно.
«Магазин здесь, в этом подвале, если срочно надо, спускайтесь, я могу показать»,- произнёс себе под нос мужчина в чёрном, который, как в начале показалось Луизе, намеревался уже выходить, а потом, немного замешкавшись, всё-таки решил вернуться, чтобы проводить её…
Луиза почти уже сделала свой первый шаг вниз по лестнице, когда, вдруг, сзади неё появился сгорбленный силуэт той самой старухи, которая всего пару часов назад в парке кормила собаку кровавыми кусками мяса…
Она тоже зачем-то хотела попасть в этот подвал, где «всё из кожи», и Луиза, посторонившись, просто уступила ей место в двери…
Едкий запах хлорки смешивался здесь с каким-то сладковато-приторным, который вызвал у Луизы приступ тошноты, и она, резко развернувшись на 180 градусов, почти выбежала из этого серого, пустынного двора.
Смутная догадка внезапно пронзила её мозг, но она ещё до конца не могла в неё поверить. Ускорив шаг и иногда оборачиваясь, чтобы убедиться: никто за ней не идёт, Луиза помчалась домой.
Желая сократить путь, она решила пересечь парк по диагонали и выйти прямо к центральному выходу.
Асфальтированная дорожка «этой диагонали» проходила как раз мимо того дерева, под которым не так давно сидел тот самый странный молодой человек, наверное, родственник или очень хороший знакомый страшной старухи…
Луиза успела заметить совсем свежую, рыхлую землю прямо возле того дерева, к счастью злобной собаки поблизости уже не было…
Ночью Луиза дописывала новеллу, а утром сон сморил её окончательно, и она впервые за это лето не вышла на утреннюю пробежку в парк…
Дождь зарядил, похоже, на целый день… Луиза подумала, что дождь - не повод оставаться сегодня дома и, накинув свой клетчатый дождевик прямо поверх спортивного костюма, всё-таки решила выйти на улицу.
Её творческая натура настойчиво требовала какого-то продолжения вчерашнего приключения и неосознанно стремилась к развитию сюжета и, возможно, к скорому эпилогу. Она не очень любила детективные истории, ей требовалась и ясность понимания и свежесть восприятия жизни, чтобы на свет появлялись замечательные новеллы, чистые и лёгкие, как весенний воздух в сосновом бору.
Она прошла мимо ограды абсолютно пустого парка по направлению к своему кафе. В дождливую погоду его завсегдатаи прятались под тенты и весёлые зонтики, с удовольствием пили горячий чай и кофе, некоторые, правда, предпочитали «погорячее»…
Луиза присела за самый маленький столик подальше от шумной, сильно курящей компании, которой здесь сегодня активно подавали еду и напитки.
Ребята заказывали горячие мясные блюда и выпивку, смеялись и согревались громкими разговорами «по душам».
Луиза, заказала порцию салата рукола и чашечку капучино и, в ожидании заказа, осмотрелась по сторонам. Взгляд почему-то упал на чёрные полиэтиленовые пакеты, заполненные, вероятно, пищевыми отходами, которые стояли на противоположной стороне аллеи, ведущей к кафе. Уложенные плотными рядами, они явно были приготовлены для последующей погрузки в мусорную машину.
Неожиданно, прямо из-за этой горы чёрных мешков появилась крупная собака. Луиза сразу же узнала в ней злобного охранника паркового хозяйства. Он обнюхивал мешки, наверное, пытался найти для себя что-то съедобное, периодически отряхивал шерсть от дождя и ещё параллельно метил территорию, поднимая заднюю лапу на ближайшие кусты цветущего жасмина.
Луиза, не отрывая глаз от громадного пса, быстро проглотила салат, почему-то не почувствовав его прежнего вкуса, и выпила несладкий капучино.
Усилия пса, наконец, увенчались успехом и он, вытащив из чёрного пакета крупную кость, сразу же побежал по направлению к парку.
Луиза расплатилась за еду и сначала своим спортивным шагом, а потом и бегом трусцой, стала преследовать пса по противоположной стороне улицы. Ей очень надо было догнать его на нейтральной территории, где он пока не чувствовал себя хозяином и не был так агрессивен.
Тяжёлая и длинная кость в пасти мешала ему бежать быстро. Он иногда останавливался, чтобы перехватить её поудобнее и немного передохнуть. Луиза подошла так близко, что смогла очень хорошо рассмотреть и коленный сустав и берцовую кость, сочленённую с фрагментом таза… Пёс-людоед явно не чувствовал угрызений совести, он не убивал, он доедал…
А что, если он просто собирал…
Луизе, вдруг, припомнился разговор пожилых дам с собачками, которых регулярно облаивал в парке лохматый сторож. Они рассказывали какую-то историю о том, что пёс стал жить в парке с тех пор, как потерял здесь своего хозяина – угрюмого, пожилого, сильно пьющего мужчину, собиравшего тут бутылки и банки на выпивку и пропитание, которые он щедро делил со своим четвероногим другом.
Куда же он пропал, было ли у того бедняги какое-то жильё, и почему пёс так и остался жить в парке…
Луиза почувствовала, что без ответов на эти вопросы, она уже не сможет жить, как прежде, писать свои замечательные новеллы, гулять, кормить белок и птиц…
Пёс, тем временем, приближался к парку, не выпуская из пасти свой «трофей». Луиза шла за ним, озираясь по сторонам, не видит ли кто…
Двое работников парка в униформе совершали свой плановый осмотр детской площадки, рыхлили песок в песочнице и подкрашивали перилла. Желающих поиграть в песочнице в такой дождь, конечно, не было, и только мамы с детскими колясками фанатично гуляли в парке даже в такую погоду.
Пёс упрямо тащил кость к тому самому дереву, где Луиза вчера наблюдала его кормление и ещё странное общение старухи с тем парнем…
Луизе, вдруг, показалось, что пёс точно знает, что делает… Он донёс кость, осторожно положил её в траву и тут же стал рыть землю, неистово и злобно, как он это умел…
Луиза села на свою, мокрую от дождя, скамейку, завернув под себя полы дождевика и натянув на глаза капюшон. Она сидела и смотрела, как пёс, работая лапами и носом, закапывал человеческую кость. Он делал это так упорно и тщательно, измазавшись грязью и прошлогодней листвой, как будто выполнял очень важное задание.
Луиза поняла – здесь пёс хоронил останки своего хозяина…
Ей, вдруг, захотелось подойти к собаке, просто постоять рядом, посмотреть в его глаза, и тем выразить ему сочувствие и понимание. Страха не было совсем, он как будто исчез, куда-то испарился.
Луиза подошла к дереву, присела на корточки рядом с собакой и погладила его мокрую, грязную голову.
Он прилёг, медленно положил голову на лапы и закрыл глаза…
О чём думал он, кого вспоминал, что чувствовал…
Луиза услышала, как кто-то приближается к дереву.
Работник парка в униформе, с банкой белой краски в руках, подошёл совсем близко, и она узнала в нём «вчерашнего» парня в вылинявшей футболке.
«Ну что? Опять кость притащил, Друг? Закапываешь всё глубже, наверное, боишься умереть с голоду?» - ласково обращался он к собаке.
Потом, мило улыбаясь, объяснил Луизе, что его бабушка кормит пса почти каждый день, приносит мясо и потроха прямо из разделочного цеха, где она работает уборщицей помещений.
- Мне вот тоже иногда перепадает свежий кусочек мяса… Бабушка у меня добрая, сама мясо не ест, зубы все давно выпали…
Там разделывают кроликов, нутрий, даже телят и ягнят. Цех в подвале, небольшой, но универсальный: свежее мясо поставляют в соседнее кафе, а шкуры и кожу выдерживают в специальных растворах и пускают в производство…
- Все работники парка нашего Друга жалеют, ведь его хозяин пропал без вести…
Вот и остался он жить тут, в парке, охраняет территорию. Люди думают, что он злой, а он просто тоскует по своему хозяину…
Луиза в задумчивости кивала головой, слушая рассказ улыбчивого юноши, изредка поглядывая на Друга.
Наверное, ему одному она расскажет, что когда-то, очень давно, только у неё на всём курсе была пятёрка по анатомии…
АВТОР 24
47.Незабываемый вечер
Ольга Борина
Или «Почти смешная история...»
Был обычный московский вечер. В окно тянуло мокрым асфальтом.
Лёна уселась за комп. К себе заходить не хотелось. Сразу начнутся тупые приставания «горячих парней» или, что не менее тошно, счастливые рассказы подруг о семье, любви и прочей желанной фигне.
Лишь со второго раза она попала на свою липовую страничку.
Первое же сообщение резануло ржавым клинком.
Это было приторно ласковое письмо от Него:
- Привет, как настроение, встретимся?
Горький парадокс этой ситуации был в том, Лёна знала, что он пишет не ей, Лёне, а фальшивой «аватарке» Нике.
Конечно, Ника – это и есть лживая страничка Лёны, но разве от этого легче… Нет.
- Привет! – тупо ответила она.
- Телефончик дай, солнышко!
- Нет, ты первый, - начала заигрывать с Ним Лёна, а сердце рвалось на куски.
- Лови!
Далее шли знакомые цифры мобильного.
- Жди, я обязательно тебе наберу
- Сёдня?
- Ух, какой ты быстрый. Девушка, небось, у тебя есть? – Лёна даже похолодела, когда написала эту фразу.
- Нет, я один солнышко!
Лёна быстро схватила мобильный и кинула смс-ку: «Привет, я очень соскучилась. Хочу увидеться, ты сегодня свободен?»
Ответа не пришло, зато на мониторе высветилось:
- Солнышко, может сёдня перепих**мся
Следующее сообщение начиналось смущённым смайликом и фразой:
- Ой, прости за оЧепятку, пересечёмся, конечно.
Лёна отправила такое же смущённое детище интернета и набрала Его номер.
После долгого ожидания, во время которого она успела перекинуться ещё парой дебильных фраз и смайликов, он взял трубку.
- Да! Давай быстро, я на работе.
Весь в мазуте, а тут ты не вовремя, если честно.
- Перезвонишь?
- Не знаю, буду поздно, уставший, ни до кого будет.
Давай! До свидос.
Гудки…
- Ты как предпочитаешь с резинкой или?
Лёна, отвечая на полном автомате, даже не заметила, что, они перешли на довольно интимные темы.
- С резинкой, - ответила она.
У них с Ним никогда не было никаких резинок, было полное доверие. - Не зря ли?!.. Начала уже задумываться она.
- Жаль, я натурально люблю, в открытую, - не соврал Он.
- Потерпишь, - разозлившись, напечатала Лёна. - Я и за так не буду! Хочешь деньгами, хочешь, подари мне чего-нибудь…
Лёна прилепила смайлик с закатанными от мечтаний глазками.
- Колечки люблю, с камушками! Потянешь?
- Ути какая, солнышко. А, с какими камушками предпочитаешь?
- С красненьким хочу! Мне к сумочке надо, чтоб подошёл, - Лёна отправила текст и смайлик с подмигиванием.
Стиснув зубы, Лёна ждала ответа.
В прошлую встречу она забыла у Него на полочке в ванной, колечко с красным камушком.
Но когда Лёна смс-кой спросила, не находил ли Он кольца, ответа не последовало.
Не получила она ответов и на почту, и на сайтах соцсетей, в общем, нигде.
Нигде, где они с Ним раньше общались.
- Будет тебе с красненьким, Солнышко! Подарю, без проблем.
Сёдня готова? У меня как раз вечерок свободный. Ща за резинками сгоняю, ты как?
Лёна с силой ударила себя по коленкам:
- Да без проблем, с удовольствием, - пальцы с силой долбили по клавиатуре. – Но уговор, колечко вперёд!
- Номерок мне свой кинь. Я щас тебе скажу куда ехать.
Лёнка и так знала, куда… Он всегда назначал встречу в одном месте. Но сдержавшись от переполняющих её эмоций, она напечатала:
- Нет, я стесняюсь, давай, ты напиши куда подъехать, а я приеду и тебе наберу, ок?
- Ок! Через два часа на Лубянке, в центре зала, поняла?
- Договорились, - отправила Лёна и вышла из сети.
Сама не зная зачем, она набрала номер своего соседа по дому, Кольки.
- Привет, Коляш! Тут такое дело…
И, Лёна в подробностях поведала всю правду о своём ложном свидании.
- Лёнка! Тебе помогу, не парься.
Только давай так, ты не участвуешь, ладно? Я сам. Фотки мне его кинь на «мыло» и номерок телефона.
Лёна так и сделала.
Через полчаса, подхватив Мегафона, своего общительного спаниэльчика и нацепив на плечо красную сумку, девушка вышла за дверь.
Колька долгое время играл в периферийном театре, потом перебравшись в Москву даже пытался устроиться в какой – нибудь дом культуры…
В итоге так вышло, что он работал теперь настройщиком ПК в новоиспечённом киноцентре.
Но суть не в этом. Суть в том, что актёрская жилка сидела в нём. Он частенько разыгрывал своих коллег по работе, был центром внимания на всех корпоративах, любимцем публики так сказать.
Достав из шкафа парик, наклеив ресницы и ярко подведя губы, Колян надел чулки и белое с красным низом платье, в котором он веселил народ на 23 февраля.
Глянув в зеркало, он удовлетворительно кивнул сам себе и вышел на улицу, насвистывая песенку «Я иду такая вся в Дольче Габбана…»
Мегафон рычал, Лёна заливалась таким искренним, почти детским хохотом, что Колян понял, это успех!
- Вот, та самая сумочка, - Лёна всё ещё хихикала.
- Писец твоему «Фандорину», или как его там? Такую девушку обманывает, сука. Ой, прости. Ну, как я тебе? Чулочки не поехали, тушь не потекла? – он подмигнул Лёнке и, посмотрев на часы, сказал:
- Всё, у меня сегодня вечер такой должен быть, чтоб я его забыть не смог, а главное, чтоб твой «Фандорин» и подавно.
Морду-то ему набить можно?
Лёна испуганно открыла ротик.
- Понял, ну и хрен с ним. Я хуже поступлю, я его расцелую, и сиськи свои волосатые покажу. Колян демонстративно оттянул лиф платья и, оттопырив набивной бюстгальтер, обнажил настоящую мужскую грудь.
Лёнка засмущалась и Колька, похлопав её по плечу, шепнул:
- Всё будет как в лучших домах Лондону и Парижу.
- Я в тебя верю, - улыбнулась Лёна.
- До встречи! Вернусь, наберу тебя.
Они расстались. Лёнка с Мегафоном поспешили домой, а Колян к своей машине. Надо было успеть добраться до Лубянки.
Лёна приняла душ. Реветь больше уже не хотелось. Она включила старое кино «В джазе только девушки».
- Актуально, – вздохнула Лёнка.
Серёга стоял в центре зала, Лёнкино колечко лежало в кармане джинсов.
- А что такого?.. У них было всё без обязательств, не хрен свои вещи раскидывать, где попало. Любовница она, конечно, классная, ну… - Сергей даже покраснел. Всё, хватит с меня!
Я начал в неё влюбляться, а это не есть хорошо.
Достаточно прошлой истории с Катюхой, больше никакой любви.
Только проститутки с инета.
Трахнул – забыл…
Лёнка была до поры удобной подружкой. Ничего никогда не просила, ни цветов, ни подарков, ни денег. Довольствовалась тем, что есть, сама задаривала всякими пирожками, шоколадками и прочим баловством.
Отдавалась искренне, открыто, раскованно.
Серёга даже от чего-то загрустил. Достав мобилу, он вспомнил, что отослал её сегодня так легко и так грубо.
- Позвоню, пока Ника не подъехала.
Телефон завибрировал незнакомым номером.
- Не судьба, значит.
- Ника? Привет, солнышко. Колечко? Показать? А ты чего рядом где-то?
Серёжка достал колечко и положил его на ладонь.
Вдруг какое-то расфуфыренное чучело подскочило к нему, быстрым движением схватило кольцо и, не дав Серёге опомниться, полезло целоваться.
- Ты кто, блин?!
- Ника, красавчик! Резинки взял?
- ???
- Что это ты в лице позеленевши? Я – девушка нарасхват, не подхожу, адью, май лаф! – и Колька бесцеремонно опустил лиф платья.
Серёга шарахнулся, попав ногой на брошенную газетёнку, поскользнулся и со всего маху долбанулся затылком о мраморный пол.
Дальнейшие события он помнил плохо.
Голова ломила, в руке капельница.
Лёна сидела у кровати Сергея и держала его за руку.
Он открыл глаза.
- Лёнка… Хреново мне…
- Молчи! Тебе разговаривать нельзя.
Она поцеловала своё любимое чудо – чудовище в губы.
В глазах Серёжки заискрились слёзы.
- Люблю я тебя, Лёнка, люблю, чё делать…
- Я знаю, - зарделась Лёна и спрятала в карман джинсов колечко с красным камушком.
- Лёнка, я колечко твоё ... - Серёга запнулся, - потерял. Тут такая история, ты меня никогда не простишь.
- Прощу! Я тебя очень люблю, очень. – Лёна чмокнула Серёжку в щёку. - Не в колечках счастье, чудо моё, не в них точно…
48.Чай со звёздами
Ольга Борина
Люся стояла перед прилавком с дорогим чаем и водила глазами то влево, то вправо.
- Может, Мате?.. Или… белый?..
Остановившись наконец, на симпатичной фарфоровой баночке с зелёным листовым, Люся пошла в кондитерский отдел.
Торты и пирожные смотрели с витрины и, казалось, сами просили, чтобы их купили.
Люся потянулась к нескромному полуторакилограммовому гиганту с шикарным названием «Марго».
Женщина несла домой всё это великолепие и размышляла:
- Интересно Евгений любит сладкое? Конечно, он фигурист… Чемпион олимпийский..
Но, что он, не человек, что ли?!
А она? Его жена или??? У них, звёзд, ведь так принято, живут, сходятся, расходятся… Скандалы, шумиха…
Волнуюсь чего-то…
Вот, Жанна, та ничего! Когда она в группе пела, я и не замечала её почти, так.. Второй план, а сейчас! Примадонна! Дива прямо.
Молодец, вчера и коньячку со мной не побрезговала…
Эти сегодня?!.. И не знаю?
Волнуюсь я.
Люся вошла в грязный подъезд пятиэтажки. На улице уже стемнело и ночь робкими шагами шуршала за окнами.
Женщина прошла на свою пятиметровую кухню и распахнула балконную дверь.
На застеклённом квадратном метре умещался журнальный столик времён Екатерины и крошечные пуфики с подушечками из верблюжьей шерсти.
Люся достала три чашки из китайского фарфора тончайшей работы, почти прозрачные. Три таких же изумительных блюдечка из сервиза и три маленькие серебряные ложечки.
Отрезала три куска «Марго».
Заварила свежий чай и, разлив его в чашки, уселась на ближайший пуфик.
Вынув из пакета очередной номер журнала «GLAMOUR» и , открыв его на странице с фотографией знаменитого фигуриста и его спутницы, Людмила посмотрела на них, сказала какой-то долгий красивый тост и принялась за чай с тортом…
А с неба над ней грустно посмеивались настоящие звёзды, которые каждый вечер наблюдали этот очаровательный и сумасшедший спектакль…
май 2010г.
АВТОР 25
49.Вчера было лето
Татьяна Руднева-Сухова
Что такое один жаркий день? Для юга - всего лишь один из множества таких же знойных дней, для средней полосы – достаточно частое событие, для севера – редкость и счастье. Недаром в нашем городе, расположенном на южном берегу Белого моря, популярна шутка: «Лето в этом году состоялось, но я как раз был на работе.»
Намёк понятен?
Бледное местное население ловит каждый солнечный день. Да что там день - час, отпущенный летом на загар и купание!
Вчера июль выложил из своих запасников именно такой день, а я «как раз была на работе». Но в качестве компенсации за холодное лето, север выдаёт нам белые ночи. А значит, после работы ещё можно успеть и позагорать, и cкупнуться.
Насчёт «скупнуться» хотелось бы высказаться более определённо.
Внешне Белое море не отличается от южных морей – так же соперничает с небом по интенсивности ультрамарина, так же прошито люрексом солнечных бликов, так же обещает негу и невесомость погружения.
Но всё это лишь бессовестный обман! Стоит вам поддаться ему и доверчиво шагнуть в набегающую волну, как вас отрезвит обжигающий холод северных вод.
Тем не менее, несмотря на ежегодное отрезвление , местный люд, как под гипнозом, сомнамбулически бредет в ледяную купель и, улыбаясь синими губами, кричит: « Вода тёплая!»
Я не понимаю, как можно получать удовольствие от такого июльского моржевания, в очередной раз удивляюсь разнообразию человеческого восприятия и располагаюсь на прогретом песочке для получения необманной порции солнечной ласки.
Хорошо… Тепло… И даже жарко.
Поворачиваюсь на бок и обозреваю коллег по нирване.
Невдалеке замелькал мяч. Молодёжь делает вид, что играет в волейбол. На самом же деле – девочки, предусмотрительно поджаренные в соляриях, демонстрируют выгодно раздетые фигурки, мальчики играют мышцами и оценивающе поглядывают на девочек. В воздухе витает флирт и сексуальность.
Хорошо… Жизнь продолжается!
Чуть выше по склону, на травке, разложили пышные телеса клиентки отдела «для шикарных дам», живущие по принципу – хорошего человека должно быть много. У них своя нескончаемая тема - о диетах.
О чём ещё можно говорить, так азартно заправляясь пирожками?
Приятного аппетита, дорогие «пампушки"!
Юные мамаши с колясками образовали свой кружок. До меня доносится «А мой! А моя!!» и далее - восторженная ода самому талантливому и красивому ребёнку на свете.
Хорошо… Люди! Какие вы все милые!
А вот и молодой папаша с дочкой. Как это приятно! Он не пиво пошёл пить с дружбанами после работы, а забрал дитё из садика и привёл к морю.
Симпатичная девчушка трогательно аккуратно складывает свою одежду на покрывало и остаётся в одних трусиках.
- А где крестик? – строго спрашивает папа.
Девчушка судорожно ощупывает шею – крестика нет!
- Ах, ты дрянь! – гремит папа.
Нет, я вру… На самом деле, он назвал её не дрянью, он назвал её так, как называют самых последних женщин, да и дальше не пожалел ни слов, ни виртуозных в своём неприличии выражений.
Она не плачет, только испуганно сжимается, как будто старается исчезнуть.
- Собирайся, назагарались! – приказал расстроенный папа.
И они ушли.
А мне почудилось, что он залил грязью и солнце, и небо, и даже море.
Люди! Что же с нами происходит, люди!?
50.Красотка
Татьяна Руднева-Сухова
Утро. Завтрак. Двое детей . Одного - в школу, другого – в садик. Муж, слава богу, питается самостоятельно. Сыну – бутерброды, и побольше. Мальчику шестнадцать лет, нога - сорок третий размер, рост - сто восемьдесят. Дочку покормят в садике.
- Аня! Ты почему не надеваешь платье? Почему некрасивое?
Оно очень красивое. Посмотри, какая оборочка! А какой зайчик на кармашке!
Ладно, надевай, что хочешь. Хорошо, синий сарафан.
Сарафану сто лет в обед. Мал настолько, что еле влезает. Но любимый. А платье с оборочкой и зайчиком так и пролежит ненадёванным.
Время! Время!
- Аня! Ты не брала карандаш? Черный. Да. Я им брови крашу. Тебе не надо. У тебя и так черные. Конечно, красивые! И глаза тоже. У меня? Тоже красивые. Но серые.
И брови светлые.
Брови обязательно надо подвести. Они домиком и достаточно высоко над глазами - говорят, это молодит. Но светлые, как и волосы. Волосы пепельные. Моя коллега как-то сказала – как пепел. А это звучит уже по-другому, приятно . Когда не как у всех, это приятно.
Вот про глаза тоже говорят - не как у всех. Я, честно говоря, не вижу ничего особенного. Серые, точнее – темно серые. И в клеточку. Если приглядеться.
Их тоже надо подвести. Вот так куда выразительнее!
Чёрт! Одна лампочка в прихожей ещё вчера перегорела. Забыла сказать мужу, чтобы сменил. Ладно, вечером скажу.
Хлопнула дверь.
- Сынок! Позвони после контрольной!
Хорошо, что садик во дворе. Ах! Какой снежок пушистый! Из следов получается длинная кривая ёлочка.
- Анечка! Мы опоздаем! Замечательная ёлочка! На прогулке ещё сделаешь. Целый лес ёлочек.
В раздевалке полно мамаш. Сдаём детей с рук на руки. Так положено. Все спешат, но не забывают улыбнуться друг другу. Мне, кажется, что сегодня мамаши особенно доброжелательны ко мне. Разговоры разговаривать некогда, но почти все окинули меня особенным оценивающим женским взглядом. Наверное, я всё-таки неплохо сегодня выгляжу! Настроение поднимается.
Время! Время!
На проходной без пяти. Успела.
В раздевалке тоже полумрак. Что за напасть такая! Эти китайские лампочки горят, как запрограммированные. Или правда запрограммированные?
Поправить прическу, и на участок! Вахтер нимательнее обычного сверяет фотографию с пропуском и… тоже улыбается.
Что за день! Все мне сегодня рады.
Вот что значит, привести себя в порядок!
Наши дамы уже за столом. Изучают документацию. Производство у нас не конвейерное, а единичное. То пусто, то густо. Сейчас пусто. Но нельзя же сказать людям - ничего не делайте! И говорят – изучайте документацию!
Мы делаем вид, что изучаем. Начальство делает вид, что не замечает нашей бабской болтовни.
Сегодня на повестке дня - семья и дети. На мое приветствие все оглядываются и улыбаются. А Вера Вертянкина говорит прямо:
– Ты, сегодня Таня, прям, как артистка!
Я краснею от удовольствия
- Почему, Верочка?
- У тебя брови синие! – отвечает Вера…
АВТОР 26
51.Пионы
Надежда Сергеева
Воскресное летнее, такое солнечное, утро вдруг взорвалось громогласными воплями. Разбуженные вполглаза жильцы потихоньку выползали на балконы, пытаясь прогнать остатки сна и вникнуть в причину криков. Орала на весь двор, стоя у клумбы, дворничиха Бекетиха.
- Это ж надоть же, позор-то какой, ах бусурманы чертовы! Да кто ж, прохиндей, на красоту позарился!? – и это еще самые мягкие ее выражения.
- Дарья Евстольевна, - подал голос с балкона второго этажа Авдеев, отставной полковник, - и чего это вы всему двору в такое доброе воскресенье всеобщую побудку устроили?
- А ее, Бекетиху, хлебом не корми, дай поорать с утреца, - уложила на подоконник могучую грудь Полина Александровна, женщина весьма ощутимых размеров, - слышь, Бекетиха, че случилось то?
- Ой, случилось, милая, ой, приключилось, хорошая моя Полинушка, - повернулась в сторону Полининого окна дворничиха, - ты на клумбу-то нашу глянь! Все! Все спускайтеся и поглядите! Разор-то какой!
Сделаю маленькое отступление от воскресных событий. Весной, когда из-под растаявшего снега повылазило много чего неприглядного, собрались мы все, а это жители четырех пятиэтажек, стоящих квадратом, на общее совещание. Криков было много, ругали и ЖЭК, и замарашек-соседей, но решение приняли единогласное – скинуться деньгами, кто сколько может, и привести наш двор в глазу приятное состояние. Спорить никто не стал. На многочисленных субботниках поработал каждый, не вру, житель нашей коробки. Садоводы помогли: кто рассадой. Кто семенами, цветов насадили в каждом углу, у каждого подъезда. Но самой красивой была сделана клумба в центре двора. Это вообще получилось очень уютное местечко. Представьте – невысокий холмик земли, аккуратно обложенный битым кирпичом (в белый цвет покрашенным). По внешнему краю, рядом с кирпичами – маленькие беленькие очень пахучие цветочки кисточками, вторым кругом – похожие на колокольчики цветки «огоньки», за ними – вперемежку львиный зев с петунией, а на вершине – пять кустов пионов – четыре бордовых и в центре белоснежный. Вокруг клумбы сделана была дорожка из молотого кирпича, вдоль дорожки по кругу стояли лавочки, за которыми росли пока еще невысокие кустики сирени. Вот такая милая глазу картина!
Спустя несколько минут после общего подъема самая активная часть жителей двора окружили клумбу, остальные созерцали со своих балконов.
- Мда, - почесал седой затылок Авдеев, - а где пионы-то?
- Вот и я о том ж, самые пышные срезали, вон лишь бутончики остались, - чуть не плакала Бекетиха. Да и было от чего ей плакать, ведь именно она руководила посадкой цветов, поливала клумбу, полола от сорняков.
- Надо милицию вызвать, - предложила пышка Полина Александровна.
- Сами разберемся, - оборвал ее Санька Чекан, служивший в охране на заводе, - вот что я вам скажу, а ну-ка все геть от клумбы на лавки! Я буду тут у клумбы следы проверять.
Не без ропота толпа расселась на лавочках.
Чекан несколько раз прошелся вокруг клумбы, внимательно глядя на дорожку. Потом обратился к присутствующим:
- Господа-товарищи, соседи. Сейчас я у каждого из вас буду брать вашу обутку и сравнивать со следами. Эх, чем бы метки на проверенные следы ставить?
- Сань, а серебрянка подойдет? Я в деревне штакетник красила, немного пудры осталось, - предложила Полина, а после согласного кивка Саньки прокричала в сторону открытого окна, - Данилыч, тащи сюда банку с серебряной пудрой.
Процесс сличения обуви присутствующих со следами продлился почти час, и красная дорожка превратилась окрасом в мухомор, над чем весело смеялись жители с балконов.
- Вот оно! – вдруг резко остановился Санька, - всех вас я проверил, а вот лишний след, да и ведет он на клумбу, а вот тут - с клумбы. На след кроссовок похоже, примерно моего размера. – Санька приложил в ребристый след кроссовка свой разношенный тапок.
- А тут и нет никого в кроссовках, - подала голос дворничиха, - вот вечером много в энтих самых кедах ходют.
- Как же след закрепить, - задумался Санька.
- Гипсом залить, - предложил отставной полковник Авдеев.
- А где ж я гипса-то возьму? – пожал плечами сыщик.
- Эх, мужики… сыщики… чего бы вы без нас, без баб, делали? – снова вмешалась в расследование Полина, - есть у меня гипс, от ремонта остался. Иди к Данилычу, пусть он сам сюда с чашкой и гипсом придет, да сам разведет. Он мастер это делать.
Санька сходил к мужу Полины, и вскоре готовым раствором осторожно залил след.
- Дай застыть ему, - посоветовал Данилыч, - надо, чтоб схватился.
- И что ж ты теперь будешь делать с этим следом? – горестно вздохнула Бекетиха.
- А я вечером с этим слепком по квартирам пойду! И буду сличать с этим вот следом, - пообещал соседям Санька, почувствовавший себя вдруг одним из знаменитых Знатоков.
Еще немного пообсуждав происшествие, все разошлись, а вскоре мало кто и помнил об утренней побудке и о пропаже пионов. У всех нашлись свои воскресные дела.
А дня через два, когда на клумбе снова распустились пионы, все лишь посетовали, что похититель так и не нашелся. «Не нашенский стало быть забрел» - решили все.
Никто из нас и предположить не мог, что пионы той ночью срезал никто иной как Санька Чекан, чтобы поставить пышный букет на тумбочку у кровати больной матери. День рождения был у нее. Санька мог, конечно, купить цветы и в ларьке, но там не продавали пионы, а сыну хотелось удивить, порадовать ее с первыми лучами солнца.
52.Ты только верь, Генька!
Надежда Сергеева
Генька никак не мог уснуть. Он долго лежал с закрытыми глазами, пока во всем доме не стало тихо. Слышно было, как стучат часы на стене в коридоре. Обычно эти мерные звуки убаюкивали, если вдруг не спалось. Но сейчас это не помогало. И Генька знал, почему. Сегодня в актовом зале установили ёлку, и ее аромат наполнил все этажи большого дома. Казалось, даже от подушки пахнет хвоей.
Генька сел на кровати и огляделся. Все спали. Славка как всегда уронил на пол одеяло, Кирилл засунул голову под подушку, видно было только нос, а Тошка уже успел развернуться на кровати, и теперь на подушке лежали его ноги.
Почему-то захотелось плакать, но Генька решительно тряхнул головой, прогоняя это желание, и встал, натянул спортивные штаны, толстовку. Не сразу нашел свои тапки, пока не вспомнил, что их перед сном одевал Тошка, там, у его кровати, и нашлась пропажа. Обувшись, Генька вышел в коридор.
На оконных гардинах висели бумажные гирлянды и блестящий дождик. С большого плаката на стене смотрели улыбающиеся Дед Мороз и Снегурочка.
Новый год.
Мальчик тяжело вздохнул и направился к лестнице.
Генька не любил новый год. Вернее, он сейчас его не любил. А когда-то давно были и ёлка, и много подарков, и вкуснющий торт, и веселые папа с мамой. Однажды за ним в школу пришла не мама, какая-то женщина с милиционером. Учительница плакала, а Генька понял только одно, ни папы, ни мамы у него теперь нет. Это случилось перед самым новым годом.
На первом этаже запах хвои был сильнее, на полу кое-где лежали маленькие веточки. Генька заметил, что из-под двери зала, где стояла елка, пробивался лучик света. Мальчик осторожно приоткрыл дверь и заглянул. В зале на стене напротив двери висело большое белое полотно, а кто-то в синем спортивном костюме и красной бейсболке рисовал на нем. Генька тихо, стараясь не скрипнуть, приоткрыл дверь пошире и вошел. Художник обернулся. Им оказалась воспитательница Светлана Даниловна.
- И чего же это мы не спим, - попыталась она быть строгой.
- Ёлкой пахнет, - Генька встал рядом, разглядывая картину, - а что это будет?
- Зимний лес, не похоже? – немного расстроилась Светлана Даниловна.
- Ерунда всё это, весь этот Новый год, - Генька отвернулся от картины.
Воспитательница положила кисточку, подошла к нему, обняла за плечи:
- Ты не любишь Новый год?
Генька дёрнулся, пытаясь освободиться, но объятие было крепким.
- А чего мне его любить? Что мне от него хорошего? Конфеты? Я не сластена. Игрушки? Я не малявка какая-нибудь, - голос мальчика дрожал.
Светлана Даниловна отпустила Генькины плечи, подошла к ёлке, потрогала пушистую ветку и вернулась к Геньке.
- Новый год это праздник ожидания чуда, Гена. Если не веришь в чудо, значит, его не ждешь, потому и праздника не любишь, - тихо сказала она, глядя в глаза мальчику, - вот, смотри, я даю тебе эту маленькую иголочку. Поверь, она способна на чудо. Зажми её в кулаке, отнеси в спальню, спрячь под подушку и ложись спать. И всё время думай о самом-самом своем заветном желании. Если ты поверишь в новогоднее чудо, все исполнится.
- Сказки, - недоверчиво проворчал Генька.
- А ты возьми и проверь, - воспитательница положила хвоинку на ладонь мальчика и согнула его пальцы в кулак, - ты, главное, никому не говори ни про желание, ни про хвоинку. И верь. Всей душой своей верь!
Генька раскрыл ладонь, посмотрел на зеленую иголочку, почти незаметную, потом сжал кулак и сказал:
- Я попробую.
В спальне он положил хвоинку под подушку, лег и, закрыв глаза, прошептал:
- Я хочу….
Генька не спеша шел по скверу. Он любил вот такие одинокие возвращения в детдом после уроков, как сегодня. Одноклассники остались на последний урок – физкультуру, от которой Геньку освободил врач.
Погруженный в свои мысли Генька не сразу понял, что за звуки он слышит. Поднял голову, огляделся и увидел чуть в стороне от его тропинки сидящих на лавочке малышей – плачущего мальчика и успокаивающую его девочку.
- Что за слёзы? – спросил Генька, подойдя к лавочке.
Девчушка посмотрела на него, как-то не по-детски вздохнула и тихо сказала:
- Заблудились мы.
Генька поставил ранец на лавку, присел перед плачущим малышом, достал платок и стал вытирать ему слезы.
- Ну, и что тут реветь-то! – Приговаривал Генька, - ты ж не дев… не лялька мелкая. Ты пацан, а пацаны не ревут.
Девочка всхлипнула:
- А девочкам можно реветь?
Генька как мог строго посмотрел на нее:
- Вот еще что выдумала! Ты же старшая! Он с тебя пример брать должен! А теперь, колитесь, как это вы одни на улице оказались, да еще и заблудиться успели?
- А чем колоться, - испуганно спросила девчушка.
Генька рассмеялся:
- Да ничем. Это я так… пошутил. Говори, откуда вы взялись?
- Да мы из садика ушли, - чуть слышно созналась девочка и затараторила, - понимаешь, там какая-то тетка Митьку словом нехорошим назвала из-за того, что ко мне на прогулке пришел со своего участка. И меня ругала.
- Воспитательница что ли? – Генька обдумывал, из какого близлежащего детского сада могли уйти малыши.
- Нет, Ольга Борисовна у нас хорошая, - закачала головой девочка, - это из Митькиной группы тетка. Вот. А когда с прогулки в сад заходили, мы с ним за шкафчик спрятались, а потом ушли. Хотели домой…. Долго шли, и… вот… Митька плачет, кушать хочет.
- Так вы еще до обеда сбежали? – удивился Генька, - да-а-а, задали вы задачку. Что только ваши мама и папа скажут, когда за вами в садик придут.
- Папа рассердится, наверное, но он нас не станет ругать, просто будет молчать и все. А мама у нас тоже добрая, - девчушка изо всех сил старалась не заплакать.
Генька подтянул потуже шарфик малышу, поправил капюшон девочке и сказал:
- Ну, прежде чем думать, что с вами делать, давайте знакомиться. Я – Генька, он Митя. А ты?
- Танюша, - с надеждой глядя на него, ответила девочка.
-Значит, так, Танюшка и Митя, - Генька встал, закинул за плечи ранец, - прежде чем будем искать ваш дом, вас надо согреть, чтобы вы не заболели, и накормить. Есть у меня идея, идём.
Взяв малыша на руки, Генька уверенно зашагал в сторону детского дома, а Танюша засеменила рядом.
Посадив малышей на диван в фойе, Генька побежал в комнату воспитателей.
- Светлана Даниловна, помогите, - прямо с порога крикнул он.
- Что случилось, Гена, - подошла к нему девушка.
- Там малышня потерялась, по улице одни ходили. Замерзли, кушать хотят. Я их к нам привел, чтоб согрелись. Вы с ними побудьте, а я пойду садик искать, из которого они сбежали, - все это Генька говорил на ходу, увлекая воспитательницу за собой.
Оставив малышей на попечении Светланы Даниловны, Генька вышел на улицу.
В четвертом по счету детском саду Генька даже не успел задать своего вопроса «У вас дети сегодня не сбегали?». В маленьком фойе он увидел мужчину, а перед ним двух заплаканных женщин. Мужчина не кричал, не возмущался, он с горечью спрашивал:
- Как же так, вы не заметили, что дети ушли еще перед обедом!?
Генька тронул мужчину за рукав:
- Извините, а вы папа Танюшки и Мити?
Тот резко к нему повернулся:
- Ты знаешь, где они? Говори!
Генька вдруг почувствовал, что когда-то давным-давно он знал этого человека, но вспомнить никак не мог.
- Я их в сквере нашел. Не волнуйтесь, сейчас они в тепле, под присмотром, и я уверен, накормлены, - тихо сказал он, глядя в карие глаза мужчины, и вспоминая этот взгляд.
- Где они!? – от нетерпения мужчина встряхнул Геньку за плечи.
- Идемте, - позвал за собой Генька, - тут недалеко, в детском доме.
- В машину, быстро, - скомандовал мужчина, развернув Геньку в сторону выхода.
Беглецов Генька и их отец нашли в игровой младшей группы. Митька сладко спал на надувном матрасе, обняв большого плюшевого медведя, а Танюшка вместе со Светланой Даниловной складывала мозаику.
- Татка, дочка! – кинулся мужчина к малышке и подхватил ее на руки, - как же вы меня напугали, малышка.
Генька вздохнул, видя взаимную радость отца и дочери, и вышел, тихонько прикрыв дверь за собой.
- Папа, - серьезным тоном сказала Танюшка, - я теперь, не малышка, малыш у нас Митя. Я – старшая сестра, вот.
Светлана Даниловна спрятала в ладони улыбку. А ошеломленный отец опустился на стул, усадив дочку на колени.
- Это кто ж тебе такое сказал? – спросил он девочку.
- Генька, - ответила та, - он хороший. Добрый и умный!
- Как ты сказала, доча? Генька? – голос мужчины дрогнул, - Генька…
Светлана Даниловна заметила реакцию мужчины на имя и сказала:
- Так зовут вашего спасителя. Гена Тихомиров. Но все его зовут Генька.
Мужчина опустил дочку на пол, шепнул «разбуди тихонько Митяя», потом повернулся к воспитательнице:
- Его отец Андрей Тихомиров был моим лучшим другом и кумом. Мальчика назвали в мою честь, я Геннадий, а Генькой он сам себя назвал в два года. Он мой крестник. Боже мой, я его искал после гибели в автокатастрофе Андрея и Милы. Но он сбежал из приюта, и след его потерялся.
Светлана Даниловна охнула, вскочила, бросилась в двери, но вдруг остановилась и присела снова рядом с мужчиной:
- К нам Генька попал два года назад, до этого были несколько приютов, откуда он регулярно сбегал, и улица.
- Это просто чудо какое-то, - Геннадий взъерошил волосы и улыбнулся, - Ведь мы с ним из Железногорска, там до сих пор его пытаются найти друзья Андрея. А ведь это почти 500 верст. Мы с семьей перебрались сюда, поближе к моей матери. Но Геньку всегда мечтали найти.
Но теперь я крестника от себя никуда не отпущу! Я его крестный отец. Об этом даже есть свидетельство из церкви, где его крестили. Мне отдадут мальчика?
Светлана Даниловна улыбнулась:
- Вам надо обратиться к директору. Думаю, вам разрешат взять его на каникулы, а после праздников можно будет решить вопрос об усыновлении.
- Я добьюсь усыновления, - уверенно сказал Геннадий, взял на руки проснувшегося сына и в сопровождении дочки вышел.
- Вот видишь, мальчик, новогоднее чудо все же случается, - прошептала Светлана Даниловна.
Генька хмуро наблюдал за ребятами, с весельем строящими снежный городок во дворе детдома. Начинались каникулы, самая нелюбимая для него пора. Большинство друзей разъезжались по домам.
- Гена, - незаметно подошла к нему Светлана Даниловна, - пойдем, к тебе пришли.
- Кто? – недоуменно посмотрел на нее мальчик.
- Твой крестный, - улыбнулась воспитательница.
- Крестный? – Генька, не веря, смотрел на нее, - как вы сказали? Мой… мой крестный? Я… Я помню! Его зовут как меня, ой, наоборот. Меня как его, он Гена, я Генька! Как он нашел меня?
- Гена, это ты нашел его, вернее его детей.
- Что? Эти малыши, сбежавшие из детсада, дети моего крестного? – Генька вспомнил, что он почувствовал встретившись со взглядом, потерявшего детей отца.
- Вот тебе и новогоднее чудо, а ты не верил, - воспитательница поцеловала мальчика в макушку, - беги, они тебя ждут.
Генька чуть не кубарем скатился по лестнице на первый этаж. Увидев в фойе мужчину с малышами, он остановился, чтоб отдышаться, а встретив ласковый взгляд, бросился со слезами к раскрывшему объятия мужчине.
- Поплачь, Генька, поплачь, - шептал Геннадий, - обещаю, это твои последние слёзы, мой мальчик, мой сын, старший сын.
А в спальне под Генькиной подушкой засыхала елочная иголочка, всю себя отдав свершению чуда, и, благословляя мальчика, махала пушистой лапой ёлка в актовом зале.
АВТОР 27
53.Выньте детей из сундуков!
Таня Белова
Вчера мне вспомнилась не очень давняя история, произошедшая в современной староверческой деревне: умерла женщина, а у неё в сундуке нашли девочку, о которой никто в деревне не знал. Мать прятала свой грех и 10 лет держала своего ребёнка взаперти, в скрюченном состоянии, в темноте… Вероятно, боялась осуждения своих фанатичных соседей или анафемы местного попа? Теперь этого не узнаешь.
Но, чем отличаются от неё сегодняшние родители, которые даже не догадываются, что держат своих детей в точно таком же сундуке - в темноте бездуховности, ограждая их от достижений человеческой культуры?
Года два назад я писала о киевском театре оперы и балета для детей, который даже во время премьер не наполняется зрителями до аншлага. И это в миллионном Киеве, столице государства, которое почти равно по площади Франции. Это ужасающий показатель бескультурья украинского народа, которому нет оправдания, ибо были зрители в театрах даже в блокадном Ленинграде, когда исполнялась шестая симфония Шостаковича…
Как называются люди, которым ничего не нужно? Человечество ещё не придумало им названия… Люди – есть, а названия им – нет…
Однажды папаша, ведущий за руку пятилетнего мальчишку на моё предложение пойти в театр на сказку, сказал, что сын его - ещё ничего не понимает. В пять лет!!! А поймёт ли он что-либо вообще с такими родителями?
Если честно, то большинство родителей так и думают о своих детях, ограждая их от достижений всемирной культуры: изобразительного искусства, музыки, хореографии…
Почему-то в Москве принято, чтобы их четырёхлетний ребёнок обязательно посмотрел балет «Лебединое озеро» и не только… У нас же – считают это абсолютно бесполезным, родителей с детьми и палкой в театр не загонишь… И оправдание, что, мол, «не нравится нам классическая музыка» - не оправдание! Душа обязана трудиться! Искусство – не развлечение! Познание – великий труд.
Одна бабушка мотивировала свой отказ повести внучку на концерт тем, что нужно учить английский. Но миру – не нужны быдляки! Пора уже понять это. Рабы некоторым сверхдержавам – нужны, это точно, но та бабушка видела в своей внучке нечто просветлённое, хотела видеть её не рабыней на американском свинарнике… И всё равно – отказалась… Менталитет ограниченности…
Да, современные родители не любят своих детей по-настоящему. Ещё Гоголь кричал со своей трибуны – театральной сцены - словами Анучкина, обвинявшего папеньку за то, что не высек тот его своевременно и не заставил выучить французский и тем самым не дал возможности стать Человеком высшего света. Прошло уже почти два века, но до сих пор некому высечь их обоих…
Больше всего на свете не люблю писать о концертах, которые уже прошли. Считаю это издевательством над людьми. Писать нужно до концерта, чтобы зрители могли попасть в зал и увидеть то, что им действительно необходимо. Но, статьи о предстоящем – считаются теперь рекламными и за их публикацию нужно платить огромные деньги.
Правила в стране, конечно же, устанавливают власти, но люди, которые смиряются с такими правилами – достойны своих властей…
Пресса перестала воспитывать свой народ, вести его к светлому: она либо наживается, либо держит от людей в секрете, то, что они должны знать.
Итак, отклик о концерте, который уже никто в Симферополе не услышит и не увидит. Но есть надежда, что севастопольцы и ялтинцы – не упустят такого шанса и всё же приобщиться к прекрасному.
Вчера прошёл концерт одесского филармонического оркестра. В прошлом году ему исполнилось 70. И вот уже 20 лет возглавляет его американский дирижёр Хобарт Эрл. Оркестр рискнул на гастрольный тур по Крыму, абсолютно не ожидая такого равнодушия крымчан. Для гастролей были выбраны самые красивые музыкальные произведения, понятные всем. Концерт был построен так, что заворожил зал с первого аккорда. Чайковский, Верди, Бизе, Хачатурян, Штраус, Скорик… Это именно тот Мирослав Скорик, который написал музыку к самому прославленном украинскому романтическому фильму Параджанова «Тени забытых предков». Звучало «Детство» из «Гуцульского триптиха», переложение каприза №19 Паганини для оркестра, звучала и его знаменитая «Мелодия». Зрители имели возможность почувствовать великое мастерство Арама Хачатуряна в абсолютно разных по тематике произведениях. Музыке к драме Лермонтова «Маскарад», балетам «Спартак» и «Гаянэ». А в турецком танце зрители могли увидеть необычный инструмент, одеваемые на пальцы, маленькие тарелочки-колокольчики…
Сам дирижёр объявлял номера программы и зрители не могли не заметить удивительный юмор мастера. Не могли не посочувствовать холодным одесским зимам, которые свирепствуют в зале филармонии...
А те, кто всё-таки пришли, не могли не оценить то, с какой любовью относятся музыканты к своему делу, с каким трепетом выставляли они на суд зрителей своё творчество. Зал аплодировал стоя, не отпуская артистов за кулисы, и они просто не могли не сыграть ещё двух прекрасных произведений сверх программы.
Я сидела в зале и думала: «Почему люди обворовывают себя и своих детей?» Я мечтаю дожить до того времени, когда у родителей будут спрашивать за их детей, не только о том, получил ли ребёнок кусок хлеба и одежду, а и: увидел ли он, услышал ли то, что должен услышать? Я мечтаю о школах, в которых будут уроки всемирной культуры, где урок рисования будет идти в сопровождении классической музыки, а на переменах будет звучать в коридорах Шопен и Чайковский… Будут показываться фильмы с архитектурой самых красивых городов мира, а на стенах школьных фойе - будут репродукции с самых великих картин… Но этого не будет, пока люди не захотят стать Людьми…
54.Не министерское это дело за собой мочу смывать
Таня Белова
Гадкая неделя… Вчера (29 июля 2009г.) показывали музей П.Н. Нестерова, вернее то, что от него осталось. Это тот Нестеров, который впервые в мире сделал мёртвую петлю, и впервые осуществил таран противника своим самолётом во время Первой Мировой войны.
Участок земли, на котором погиб герой, был сооружён монумент и построен музей в Жовкве, - достался частнику, и комплекс остался без охраны. Местные «власти» вообще не знали о его существовании… Вандалы выломали всё металлическое; оббили стены, загадили и сожгли все экспонаты, старинные фотографии и документы; украли награды…
Наши люди… Изувеченное здание с отбитой штукатуркой чем-то напомнило мне корпуса некогда процветающего телезавода «Фотон» в Симферополе, точно так же разграбленного и распотрошённого до самой крыши… Жуткое зрелище…
Сегодня с утра старуха вошла в маршрутку, показала удостоверение ветерана войны, а на неё наорали и водитель, и рядом сидящие пассажиры, и заставили оплатить проезд… Вроде бы государство издаёт указы, призывающие заботиться об оставшихся немногочисленных ветеранах, разрешает им бесплатный проезд на поездах и автобусах, а крымские парламентарии не вписывают их в число льготников… Ведь действительно эта категория не была в списке льготников в маршрутном такси предприятия Сим Сити Транс. У нас - особый Сити, не подчиняющийся государственным законам. Городские власти избавились от государственного автопарка, а частников, которые жируют за счёт бесконкурентного извоза, - не обязали возить ветеранов. Наверное, им есть чем гордиться?...
Доехала со скандалом до велотрека, на котором когда-то тренировался Анатолий Черепович - чемпион мира по велоспорту и был тренером сборной команды СССР. После его трагической гибели, в Крыму проводились ежегодные всесоюзные соревнования — мемориалы Череповича. Так вот доехала я до проданного на разграбление и уже полностью уничтоженного велотрека, и увидела плакат, с БМП, агитирующий дистрофиков поступать в платную армию. Сразу от компьютера - кросс в полном обмундировании, чтобы загнулись наши защитники на первом же километре… Да ещё и в новостях передали, что нынче свет у вояк отключили, и они теперь нас с фонариками и керосиновыми лампами берегут…
Днём зашла в Министерство Агрополитики, а в женском туалете во всех унитазах моча стоит, а рядом с унитазами – лужа... Я подумала: «Наверное, воды нет?» Но вода в бачках оказалась. Просто люди у нас такие… Самые достойные из нас – такие… Чего уж ждать от других, тех, кто попроще?...
А к вечеру и того гаже. Директора журнала «Нива» поставили на счётчик… Ставить людей на счётчик… Вы думаете это мафия выдумала этот метод достижения цели? Отнюдь! Это наша демократическая власть! Паразиты ищут способы выживания, убивая своих доноров, тех, чьим трудом питаются…
Оказывается, на каждые 7 человек, работающих в коллективе, – должен быть один инвалид… В театре, в балете – каждый восьмой обязан быть на костылях; в шахте – обязаны грузить уголь инфарктники и инсультники; в журнале, где сотрудникам нужно разъезжать по сёлам; трястись по полям; добираться своим ходом до свинарников и телятников, расположенных в разных концах хозяйства; брать интервью; фотографировать сложнейшей электронной техникой - должен работать: глухонемой, слепой, увечный…
Маразм власти! Кому нужно уничтожить журнал, взвалив на него непосильное бремя? Журнал занят благороднейшей работой - популяризацией сельского хозяйства, он концентрирует на своих страницах опыт передовых хозяйств, чтобы донести высокопроизводительные технологии до всех остальных. Он и так существует на честном слове. А тут ещё и эти непомерные, непредвиденные расходы, да ещё сейчас, когда в стране кризис и в хозяйствах нет денег на заказные статьи.
Причём, администрация журнала постоянно передавала запросы в Бюро трудоустройства, но инвалидов-журналистов ему не предоставляли. Да и где найти 6 миллионов (каждого восьмого) инвалидов на Украине, чтобы обеспечить ими все предприятия? А раз нет столько инвалидов, значит можно нагреть на их отсутствии руки… Хорошо нагреть…
Государство спихивает свои обязанности на своих граждан, частных предпринимателей, производственников. Его главная цель: найти человека работающего успешно, присосаться и доить, не давая спуску! Да и как будет выглядеть это возмещение зарплаты несуществующим инвалидам? Придёт директор в редакцию и скажет своим подчинённым: «Я вам переплатил. Верните мне свою зарплату, чтобы отдать её инвалидам». А есть ли гарантия, что дойдут до инвалидов эти деньги, не затеряются в лабиринтах власти?
Если бы в этой стране были люди, они сказали бы: «Нам этот закон - не нужен!» «Все инвалиды должны сидеть в министерских кабинетах и думах, там от них пользы будет больше, чем в балете! Они сильнее здоровых людей чувствуют: что на самом деле необходимо народу?»
Но и людей в стране нет, поэтому заступиться за обиженных, отбить кровососущие хоботки властей – некому… Всем – всё равно… Каждый крестится от родного государства, как от чумы, и думает втихаря: «Пока доят не меня, и, слава Богу…»
Власть сама не разобралась: что хорошо?, а что плохо? Вчера показали сюжет о том, что задержан и арестован врач, пересаживающий стволовые клетки, а сегодня рассказали, что это самый надёжный метод спасения безнадёжных больных… Одних - сажают, других – восхваляют за одно и то же дело… Лечить и спасать в нашей стране: и преступно, и почётно…
А ночью передали, что в очередной раз государство выделяет на выборы законотворцев миллиарды гривен, не понимая того, что законы в нашей стране нужно не выдумывать, а пора уже уничтожать! Каждый закон – средство давления на производителя с целью: выманить средства для обеспечения безбедного существования всё новым и новым паразитам!!! Законы должны помещаться на одной странице тетрадного листа, чтобы каждый, научившийся читать, мог выучить их наизусть. Других законов в нашей стране – не нужно.
АВТОР 28
55.Прощание со старой сковородкой
Чибис
Сегодня, именно сегодня....
Я провожаю на заслуженный отдых старую сковородку. Сколько радостных часов мы провели вместе с ней! Разве можно забыть как она приветствовала меня обжигающими салютами кипящего масла, как непримиримо уничтожала злобно шипящую воду, нейтрализовывала свой горячей душой подпорченность продуктов! И все ведь это ради одного - желания мне нравиться и быть единственной и любимой!
Не могу сказать, что на этом поприще данный, пышущий жаром и жиром, предмет не приобрел в моем лице верного друга. Нет! До последней минуты я не хотела верить, что смогу с ней расстаться - я пыталась реанимировать ее шелудивое дно, поговорить по душам:
- Послушай, старуха, я конечно понимаю, что я не шеф-повар ресторана "Риц", но будь же и ты ко мне снисходительна! Почему оладьи пересушиваешь? Понимаю, понимаю, исключительно потому, что в них слишком много калорий?
Но рыба! Чем тебя так приворожила эта рыба, что ты к ней так липнешь? Ведь после объятий с ней ты еще так долго дурно пахнешь! Мясо я уже давно тебе не доверяю - ты ведь перешла в разряд молочных и этим тебя возвела на высшую ступеньку пьедестала! Так и это оказалось не для тебя!
Ты скажи мне честно, за что ты меня так наколола с сырниками? А? А вот и врешь! А вот и неправда! Это я тебе сказала, что коричневый цвет красивей золотистого? Это ты уже загибаешь! И яичницу ты будешь продолжать сжигать, потому что тебе жаль яиц? А где ты была раньше? А, раньше, говоришь, было не жалко. Потому что яйца недиетические были? Ты что такое говоришь, подумай чугунными своими мозгами! Все, достала! Значит так. Прощай моя боевая подруга и не поминай лихом!
Интересуешься какая сковорода на смену пришла? Ну пришла, какая надо пришла. Ну тефлон. Ну французская. Ну почему если француженка - то проститутка? Нет, ты в корне неправа!
Ладно. Ты и мертвого уговоришь! В кладовке пока еще поживешь. В полотняном мешочке.
56.Ода чаю
Чибис
Ну надоели все - "кофе" да "кофе"! "А не хотите выпить кофе?" или, как говорят американцы в своих фильмах: "Хотите я ПОДОГРЕЮ вам кофе?" (имеется в виду, что у них кофе бочковой и его можно подогревать перед вливанием внутрь).
Другое дело - чай! Вы посмотрите и вслушайтесь как нежно, с придыханием, англичане предлагают чай:"А не хотите ли Вы, мисс (или миссис, а то и просто "СЭР") чашечку (слышите, как это сказано? На одном выдохе "CUP OF TEA")
Никто не уточняет, какой это чай - утренней заварки, или, еще оставшийся со вчерашнего дня и благополучно простоявший всю ночь в холодильнике, а то и просто трижды взбодрённый кипяточком (вам даже страшно подумать о таком варварстве?) Имеется в виду, что этот чай еще только будет заварен и именно для вас, и будет подан не в "бокале"(как почему-то называли на нашей нижегородчине чашку цилиндрической формы), а в разрисованной классическими цветами изящной чашечке тонкого фарфора, в которую чай не просто грубо выплеснут, а осторожно влит, и где он переливается всеми глубокими оттенками оранжево-коричневой палитры.
Представьте себе, что такой чай подает вам вышколенный английский лакей и при этом заученно растягивает губы в снисходительной улыбке.
- Ах, - говорите вы. - Это не чай - это песня гондольера!
(Гондольер, конечно, в данном контексте как "пришей кобыле хвост", но надо же сказать что-то романтичное и значительное!)
К чаю, конечно же, вам не подадут варварский сахар или конфеты, которые просто изничтожают весь неповторимый чайный вкус, но зато этот скромный служащий лакейского труда может торжественно внести кусочек очищенного бледно-салатного огурца. (У кого-то есть возражения по этому поводу?)
Вы осторожно, одними губами, прикасаетесь к чаю и о восторг! Грубый кофе по сравнению с этим обжигающим напитком, это как паленая кока-кола в сравнении со стаканом настоящего "Боржоми"!
Райское блаженство!
(Занавес! Сцена закрывается)!
Я иду на кухню, с надеждой заглядываю в заварочный чайник, где по донышку уныло разбрелась испитая заварка японского зеленого чая, почему-то сильно отдающая рыбой, доливаю кипяток и выливаю в чашку жидкость аннемично-желтого цвета. Цвет этой жидкости напоминает популярный в мои студенческие годы фирменный чай "Белая ночь" (но по колеру он даже не дотягивает до другого сорта фирменного чая - "Писи сиротки Хаси в судный день")
Беру кусочек шоколада, запиваю худосочным чаем (читай, кипятком) и думаю:
- А ведь хорошая это штука - чай! И действительно, кофе ни в какое сравнение с ним не идет!
АВТОР 29.
57.Рождество
Анна Эккель
Вера не любила праздники. В эти дни особенно остро ощущаешь одиночество. Одиночество хрустальным звоном звучит в её душе. Спешащие и озабоченные предпраздничными хлопотами прохожие раздражают своей суетой, ожиданием веселых выходных, богатого застолья, звонкого смеха, вручения подарков, пусть ерундовых и ненужных, потом забытых и выброшенных, но сам процесс получения загадочной нарядно-блестящей коробочки тревожит и приятно греет душу. Город наконец-то дождался снега, и всё сразу стало на свои места. И белый пейзаж, и автомобильные пробки, и радостно возбужденные снующие люди. Богато нарядные до неприличия витрины магазинов околдовывали своим великолепием. Разноцветное мерцание гирлянд. Всё очень красиво, глаз не оторвать! Сказка наяву!
В комнате было холодно и неуютно. Первый этаж «хрущобы». Все старые дома, которые стояли рядом, давно были снесены, а их, как заколдованный, всё стоял и стоял, портя своим убогим видом близлежащий ландшафт. Место завидное - в самом центре города. Вокруг уже давно высились громады многоэтажек, заселенных в основном богатыми приезжими. Эти дома вели себя нагло, отгораживали непомерно большое пространство вокруг зданий, имели только один вход с устрашающими стражами у ворот, кучей видеокамер по периметру. Покой новоявленных «буржуинов» охранялся отлично. Заезжали туда редкие по своей стоимости и красоте иномарки, пешком же входили люди, которые работали прислугой. Вера тоже хотела устроиться туда работать, но её дальше проходной не пустили. «Накачанный» молодой человек, уничтожающе взглянув на её худосочное сложение, буркнул, что она не подходит по возрастному цензу, и вообще у неё нет никаких шансов. А работа ей нужна была позарез. После того, как она впервые получила полагающуюся ей пенсию на руки, она испугалась. Всё не могла понять, как же теперь жить-то? Только придя домой и разложив на старой потрескавшейся от времени и потерявшей свой цвет клеенке, деньги, она заплакала.
Всё упиралось в поиски дополнительного заработка. Но кто и куда её возьмёт работать? Вера не подходила ни по каким параметрам. Вокруг только новые дома, куда и соваться, как она уже поняла, не стоит. И в центре этого микрорайона возвышался огромный дворец - офис одной из богатейших компаний. Здание своим великолепием подавляло всё вокруг. Оно было из стекла, отражающего свет, и поэтому парило над всем. Сколько было в нем этажей, Вера и не пыталась посчитать. Бесполезно. Здание олицетворяло мощь и богатство, не поддающиеся осмыслению для простого человека. Архитектура здания была, как из страшного сна, не связанная ни с одним историческим течением. «Оно» вообще не имело отношения к земной цивилизации, это что-то из других миров, словом, совершенно инородное тело. Если только его представить где-нибудь в нейтральном месте, например, посередине бескрайней пустыни, может быть, там и смотрелось бы гармонично. Но здесь оно повергало в ужас. В народе его называли «замок Людоеда» - таким оно было устрашающим. Архитектура здания несла большой заряд негатива. Вера не ходила туда спрашивать о работе. Она боялась подходить к нему близко.
Сегодня всегда молчавший телефон вдруг зазвонил. От неожиданности Вера вздрогнула. Осторожно подняла трубку и тихо сказала:
- Алло,- была уверена, что, скорее всего, ошиблись номером, но нет. Это звонила её знакомая из прошлой жизни - Тамара. Сначала та грубо пошутила, что подруга её ещё жива, потом сообщила, что у неё, у Тамары, всё в порядке, и сразу же приступила к делу, решительно сказав, что Вера должна, да просто обязана, её выручить, так как они «старинные друзья». Короче, ей позарез надо уехать на праздники, а Верунчик подменит ее на работе. С начальницей договоренность уже достигнута. Вера испугалась такого натиска и, самое главное, неизвестности. Но подруга, почувствовав, что всё может сорваться, начала яростно уговаривать. Говорила, что работа плёвая и нервов не стоит, и работать она будет только в ночь, когда все сотрудники будут дома, – то есть ночной уборщицей.
- Полы-то не разучилась ещё мыть? - грубо засмеялась она в трубку.
- Короче, бери карандаш и записывай адрес, - и Тамара продиктовала. Вера ахнула: – это был «дворец Людоеда».
Они встретились вечером у служебного входа. Вера не узнала свою подругу: та хоть и была моложе, но выглядела намного старше своих лет и одета в дорогое, но всё какое-то замызганное. «Наверное, пьет», - почему-то подумала Вера, тем более, что при разговоре чувствовался сильный запах перегара. Тамарка взглянула оценивающим взглядом и сказала:
- А ты, Верка, – cушёная вобла. В твоем возрасте неприлично ходить с таким весом, - гы-гы-гы!
Она подхватила Веру под руку и потащила ко входу. Стеклянные двери сами открылись, и женщины оказались в большом зале, залитом светом. Потолка не было видно, людей тоже. Если это служебный вход, то какой же тогда парадный?
- Привет, Сашок! Это я свою замену веду. Всё согласованно,- непонятно кому сказала Тамара, потому что в зале никого не было видно. Подошли к лифту из будущего столетия - большому и красивому. Неслышно отъехала дверь, и они вошли. Вера не успела открыть рот от удивления - вместо стен были зеркала во всю высоту, это давало ощущение, что они в другом измерении. Она хотела что-то сказать, но двери снова открылись, и они попали в очень длинный и просторный коридор, конца которому не было видно. Тамара сделала несколько шагов и резко толкнула совсем незаметную дверь. Это была большая комната, в которой очень аккуратно на полках стояли всякого рода приспособления и средства для уборки, все новое и импортное.
- Я не справлюсь,- неуверенно и тихо сказала Вера.
- Не боись! Полы мыть - невелика наука! Человек с двумя верхними образованиями одолеет, - это был тонкий намек на Верино образование.
- Так, слушай меня внимательно и запоминай! Моешь месяц. Получаешь…- и Тамара назвала сумму. У Веры подогнулись ноги.
- Что ты такие страшные глаза сделала? Что, мало? Но мне-то самой тоже надо что-то оставить на пропитание, - неправильно истолковав реакцию подруги, сказала Тамара.
Вера потеряла дар речи не оттого, что мало, а оттого, что много. Подруга поколебалась и щедро добавила ещё.
- Вот теперь всё. Но получишь деньги, только когда я приеду, - не терпевшим возражений тоном сказала Тамара, а про себя подумала, что, фигушки, она даст Верке деньги – жирно будет. «Отдам ей старую дубленку, которая на меня уже не лезет, и будет счастлива, а то вон все бегает в болоньевой куртке на ватине, и как это люди не мерзнут в такой одежонке?» - искренне удивилась она.
- А сейчас мой полы и мечтай, на что потратишь эти с неба свалившиеся на тебя деньги, и мне не забудь сказать спасибо, что помню подругу и твою мне помощь, когда мне совсем лихо было. Долг платежом красен! - назидательно сказала Тома. - Только смотри, не подведи меня! Алкоголя ни-ни. (Это она озвучила, вероятно, свою проблему). И мой чище, чтобы мне потом за тебя не краснеть! Поняла? Всё, приступай!
Мыть надо было, конечно же, туалет, и тем более - служебный. Подруга, вероятнее всего, особо не усердствовала с уборкой. Наводила только внешний глянец для начальства. А Вера не такая, - по природе своей она всё доводила до идеала. Поле для деятельности было огромным. После нескольких смен помещение было не узнать. Фаянс белел свежестью первого снега, никелированные краны слепили своим блеском. Везде была бумага и чистые полотенца. Вера получала практически физическое удовольствие от хорошо сделанной работы. Страх и скованность прошли, и она спокойно вкалывала "на полную катушку". Уставала ужасно, хорошо, хоть жила рядом. Приходила и падала замертво.
Праздники шли своим чередом. Организация была на больших каникулах. Гуляли с размахом - с 25 декабря и до Крещения. Начиная с офисного планктона и кончая самыми высокими директорами, люди с удовольствием тратили свои деньги на отдых и праздники. Само здание не пустовало. Обслуживающий персонал работал круглосуточно, поэтому и Вера работала каждый день. Последнее время она стала бояться людей. Но за всё время работы она не встретила ни одного человека. Это радовало.
Сегодня праздник из праздников - Рождество!
Она закончила уборку. Ещё раз с удовлетворением осмотрела своё хозяйство, которое блестело, сверкало и благоухало свежестью хвойного леса. Осталась довольна. Тихо прикрыла дверь и пошла к служебному лифту. Ещё не ощущалось страшной усталости, её заглушал душевный подъем и удовлетворение. Вера была человеком с очень тонкой духовной организацией. И поэтому чувства превалировали над телом. Это потом, когда она ляжет в постель, начнет отниматься спина, будут ныть руки и сведет судорогой ноги, превращая её в один комок боли, но она знала, как справляться с этим. Мысль, что завтра она снова будет мыть и чистить и доводить всё до совершенства, её вдохновляла. Сама над собой смеялась. Скажи ей кто-нибудь раньше, что будет получать удовольствие от наведения чистоты в отхожем месте, – она бы никогда не поверила.
Вера так и ехала с улыбкой на лице. Как вдруг лифт беззвучно остановился и двери открылись. Перед входом стоял немолодой человек в поношенном пуховике и с потертым кейсом в руке. Обувь была тоже не первой молодости. Он скользнул взглядом по Вере и, не говоря ни слова, зашел в лифт, встав к ней спиной и нажал на кнопку. Она смотрела ему в спину и думала, что он не здешний. Даже последние рабочие этой организации имели возможность приличнее одеваться.
- Я курьер,- словно прочитав её мысли, сказал человек. Вера зарделась. Она совсем забыла, что вместо стен были зеркала, и он мог видеть её оценивающий взгляд.
Вдруг лифт резко остановился, но двери не открылись. Неужели застряли? Яркость света уменьшилась, отчего сразу стала намного уютнее.
Мужчина так и стоял спиной к Вере. Медленно подняв голову и покачав ею из стороны в сторону, сказал:
- Никогда не мог подумать, что у такой фирмы могут случаться поломки.
Вера испугалась:
- Как поломки?!
- Ну вот, застряли же…
- А может быть, на что-то надо нажать, и он поедет?
- Нет, не поедет. Придется ждать аварийку. Но вы не бойтесь, в таких организациях проблемы решают быстро. И потом, провести время с симпатичной женщиной – всегда приятно.
При этих словах он повернулся к Вере. Искусством ведения беседы Александр Александрович владел виртуозно. Потихоньку, чтобы не спугнуть её, он начал разговор.
Дверь в спец.комнату резко распахнулась и в неё ввалилась личная охрана президента Холдинга. Люди, сидящие за мониторами, невольно поёжились: очень уж большая разница у них с телохранителями во всем - и в статусе, и в зарплате.
Везде стояли первоклассные камеры,которые транслировали всё, что происходило в здании. В креслах сидела охрана, которая внимательно наблюдала за работающими экранами. Если телохранители здесь, то и Он тоже здесь. Но где? Все взгляды устремились на монитор, который был установлен в служебном лифте. Там ехала какая-то «серая мышь», вероятно временная уборщица. Вдруг лифт остановился и в него вошел человек. Он встал лицом к дверям, то есть к камере, и они сразу же узнали под черной вязаной шапочкой серьезное лицо шефа. Лифт тронулся и через пару секунд аварийно застрял. Телохранители напряглись. Шеф слегка покачал головой из стороны в сторону и произнес условную фразу, которая означала: «Не вмешиваться! Ничего не предпринимать до его указания».
Царь чудит. «Царём» его называли все служащие. А вот про его чудачества знал очень узкий круг людей.Как у очень богатого человека, у Сан Саныча водились причуды, не совсем понятные простым обывателям.
Вот, например, зачем ему надо было отвалить огромную сумму за старую пятиэтажку, которая, как забытая старая рухлядь, стояла среди новых домов недалеко от фирмы. Ладно, если бы он с ней что-нибудь сделал, а то нет, дом просто стоит и даже никто из жильцов не знает, что их давно купили со всеми потрохами. Живут себе и живут, не понимая, почему «прогресс» не коснулся их развалюхи. Оказывается, всё очень просто: в одной из этих квартир давно-давно жил маленький мальчик по имени Саша со своей бабушкой, которая заменила ему трагически погибших родителей. Он был сирота. Поэтому панически боялся, что может так же легко лишиться больной и старой бабушки с её любовью к нему, домашними пирогами, её миром, который обворожительно пах прекрасными духами «Красный мак». Теперь, когда он вырос и стал совершенно другим, ему безумно дорога возможность, когда особенно тоскливо на душе, переодевшись, слиться с многоликой толпой мегаполиса, просто приехать на метро к заветному дому, вытащить старый ключ из кармана, открыть заветную дверь и войти в нетронутый мир своего детства. Ему до боли знакомо всё в этой квартире от мебели, занавесок, его любимой чашки с лисичкой до бабушкиной расчески около зеркала. Всё так, как было тогда. Он, счастливчик, мог купить себе возможность возвращаться в своё детство не виртуально - в воображении, а реально - наяву.
Все, кто пришел в мониторную, смотрели на экран не отрываясь. Там разворачивались непредсказуемые события. Звук врубили на всю катушку, даже дыхание из лифта было слышно. Слово за слово лилась речь, сначала это был простой, ни к чему не обязывающий монолог, а после того, как они вдруг выяснили, что он жил в её доме, начались воспоминания. Оказывается, она прекрасно помнит его бабушку, а он вспомнил красивую женщину, которая была Вериной мамой. Припомнили забавные случаи из их детской дворовой жизни. Вера уже не смущалась, и они вместе радостно смеялись. Время летело. Они незаметно становились друзьями, которых связывает самое дорогое и искреннее - воспоминания детства. И она уже давно не чувствовала неловкость перед чужим человеком. Это был её человек, часть той такой далекой и счастливой жизни. Они понимали друг друга с полуслова.
Время. Мысль о скором расставании её испугала. Да, а кто он теперь? Верно женат, и у него семья, дети. И, скорее всего, она его больше никогда не увидит. От этой грустной мысли оборвался её звонкий смех. Повисла пауза. Саша-курьер, не сводя глаз с Веры, медленно стянул с головы свою черную шапочку. Его лицо мгновенно изменилось. Перед ней стоял идеально подстриженный, с красивым лицом и благородной сединой на висках чужой человек. Он не тот, за кого себя выдает. Всё это: черная вязаная шапочка, плотно надетая до бровей,эти руки в старых перчатках, это всё искусный камуфляж!
От неожиданного его превращения Вера похолодела. Она вжалась в стенку лифта,желая слиться с ней в одно целое и раствориться.Воспользовавшись её замешательством, Александр Александрович Воронцов, президент холдинга, медленно подошел к ней. Взял руку, наклонился и нежно поцеловал. Посмотрев ей в глаза, сказал:
- Вера! Выходите за меня замуж!
После заключительной фразы повисла звенящая тишина по обе стороны. Никто не мог пошевелиться.
И где-то сверху,с ночного неба, среди Рождественских звезд на них смотрели и счастливо улыбались Сашина бабушка и Верина мама.
58.Кошки
Анна Эккель
Моя знакомая работает в очень большом и престижном зоомагазине. В нем есть всевозможные отделы, но для привлечения покупателей существует и маленький веткабинет для простых и несложных манипуляций. Работают там стажерки – студентки Ветеринарной академии - Олечка и Светочка. Прилежные и любящие всякую животинку девушки. Чтобы стать хорошими и знающими врачами, они стараются побольше наработать опыта. Девчонки с большим усердием помогают всем, кто к ним обратится за помощью. Так и в этот раз случилось. Пришла знакомая «кошатница» Татьяна, она кормит всех бездомных кошек в округе, тратя на это всё своё время и деньги.
Это такое условное деление людей:
«КОШАТНИКИ» – обожают кошачью братию, всю без исключения, от мала до велика, независимо от породы.
«СОБАЧНИКИ» - на первое место ставят собак и любят их за невероятную Преданность с большой буквы, за отважное сердце и безграничную любовь к своим хозяевам.
Как в народе говорят: хочешь преданного друга – возьми собаку, а, взявши кошку, будь готов к роли обслуживающего персонала. Кому что по душе!
"НЕЛЮДИ" - третья группа товарищей,которые ненавидит всё живое. Их видно уже с детства. Вот совсем ещё несмышленый малыш, но уже кидает камнями в стаю голубей. Школьником - выкалывает глаза котятам.А будучи взрослым,сдирает с живых собак шкуры для пошива дешевых шапок.
Так вот,появление «кошатницы» Татьяны в дверях кабинета означало, что она принесла очередное бездомное и искалеченное животное. Оля и Света перестали разговаривать и, поставив свои кружки с чаем на столик, вопросительно смотрели на Таню.Та тяжело вздохнула и, махнув рукой, молча подошла к смотровому столу, положила на него маленький сверток из ткани, в некоторых местах сочно пропитавшийся кровью. Девочки подошли. Никто не решался развернуть его.
- Вот! Не знаю,собрала всё, что от него осталось. Может быть,получится собрать воедино. Нашла на мусорке. Собаки порвали…
Света, как более опытная, надев перчатки, потихонечку стала развязывать узелок, разматывая ткань. То, что они увидели, их потрясло. Это было месиво из шерсти, мяса, костей и крови. Они разом ахнули. Стояли молча, понимая, что в таком случае уже ничем не поможешь.
- Мне кажется, он уже мертв! - тихо сказала Света.
Вдруг то, что раньше было лапкой, шевельнулось. Жизнь ещё теплилась. Желание жить было огромным. Это послужило сигналом к немедленным действиям. Охающую Татьяну тут же выпроводили за дверь, которую затем предусмотрительно закрыли на ключ, чтобы никто не мешал. Работать придется долго. И девочки приступили к спасению маленького существа с живой душой, которое никак не хотело умирать наперекор всем разумным доводам не в его пользу.
Работа кипела. Незаметно пролетели несколько часов. Самое главное – кости были целы. Остальное промывали, складывали и сшивали. Всё было обработано, засыпано лекарством, сделаны все необходимые уколы. Забинтовали всего, оставив только глаза и поцарапанный нос. Бесчувственное тельце вынесли из кабинета и поместили в самую дальнюю клетку, чтобы никто не видел и не беспокоил. Теперь нужно время. И судьба сама решит. Назвали – Фениксом, с надеждой на возрождение из «пепла». Шло время. Феню (Феникса) регулярно перебинтовывали, проделывая все надлежащие процедуры, ставили капельницы. И ждали. А он молча боролся, иногда просыпаясь, открывая свои мутные глазки, ничего не понимая.
Не прошло и несколько дней, как Татьяна снова появилась в дверях с привычно просящим взглядом. В этот раз у неё в руках был цветастый полиэтиленовый пакет с ручками, в нем что-то шевелилось. Все молча снова собрались у стола. Татьяна осторожно стала переворачивать пакет, чтобы его содержимое выпало на белоснежною простынку.
Выпал котенок-подросток - на вид ещё годика нет – серенький в скромную полосочку с янтарными глазками и щедрым серым горохом по бежевому мохнатому животику. Он лежал, как тряпочка, не в силах поднять голову, только ушки шевелились, а в глазах - глубокая невыразимая боль. Худющий - «стиральная доска». Татьяна бойко отрапортовала, что, как обычно, в своё время, она пришла на мусорку кормить бездомных кошек, а там, в стороне, подростки, похоже, играли в футбол. Но ей что-то показалось подозрительным, и хорошо присмотревшись, она увидела, что пинают котенка, а тот, уже смирившись со своей горькой судьбой, не пытается ни убежать, ни сопротивляться. Подростки «ржали» во всё горло, было весело! Они, отбирая друг у друга живой мяч, старались пнуть его подальше. Татьяна заорала не своим голосом и понеслась на них с кулаками. Они, продолжая хохотать, не давали женщине отнять у них котенка. Помог пожилой мужчина, который проходил мимо и, заматерясь страшными словами, разогнал эту свору. Подойдя к котенку, он потрогал его безжизненное тельце ботинком, коротко сказал:
- Годится только на помойку!
Татьяна, обливаясь слезами, наклонилась над тельцем, тихонечко погладила серую шкурку и к радости своей увидела, что самый кончик хвостика проявил признак жизни - несколько раз вздрогнул. Она молниеносно сгребла его в охапку и понеслась по знакомому адресу.
После тщательного осмотра девочки высказали осторожную надежду. Котенок приложил все свои крохотные силенки, чтобы выжить. Вовремя правильно группировался «по кошачьей» науке, которая ему далась от рождения. Известно, что, падая даже с очень приличной высоты, кошки могут распределять своё тело в полёте так, что, приземлившись, практически всегда остаются целыми.
И здесь кошачья мудрость помогла: все удары приходились на мягкие части тела. Была сломана только одна передняя лапка, на которую и наложили гипс. Котенок оказался маленькой кошечкой. Назвали её Муной.
На следующий день Татьяна снова робко приоткрыла дверь в заветную комнату. Девчонки хором закричали:
-НЕТ!!!
Но было уже поздно. Кошатница стояла перед ними, но странное дело - в руках у неё ничего не было. Олечка со Светочкой недоуменно переглянулись, не понимая, чего ждать.
«Разгадка» начала потихонечку мяукать. Было такое впечатление, что звук идет от самой Татьяны. Подумав, что это розыгрыш, начали смеяться. Как вдруг пальто на груди у гостьи зашевелилось, и после некоторых усилий на свет показалась мордочка котенка.
С первого взгляда им показалось, что это Мунька. Девчонки возмущенно затараторили, что её нельзя ещё таскать по рукам, тем более с гипсом. Татьяна молча жестом показала на симпатичную мордочку. Они не сразу поняли, в чём дело, только после того, как хорошенько пригляделись, увидели - котенок был слепой, то есть у него совсем не было глаз. Сросшиеся веки обозначали то место, где должны были светиться волшебные самоцветы кошачьих глаз. Он родился таким.
Татьяна аккуратно вытащила котика из пальто и поставила на кафельный пол. Если бы не знать, что Мунька с гипсом дрыхнет после сытного обеда в своей комфортабельной отдельной клетке, можно было подумать, что перед ними она, только без гипса и глаз. Один в один, даже все полосочки совпадают. Близнецы! А что с этим-то делать? Куда денешь? И так уже двое без ведома хозяина живут здесь. А этот? Пока они думали, «Аэтот» поводил своими ушками, понюхал носиком и решительно, будто ясно видит цель, запрыгал «козликом» в сторону дивана. Внутренний радар работал безотказно.Он четко притормозил у ног Светланы. Ничего не оставалось делать, как взять его на руки. И всё! Закон такой. Взяв животинку на руки, не сможешь отдать обратно. Она поднесла его поближе, чтобы рассмотреть впадины от глаз. Совершенно неожиданно котенок протянул лапку и стал гладить Светкину щёку. Ну всё, решение было принято моментально. Он остается. Где двое, там и третий.
Счастливая Татьяна улетела на вечернюю «кормежку», клятвенно пообещав, что как можно дольше не будет у них «светиться» в благодарность за слепенького.
Вот и конец рабочего дня. Светлана убежала на занятия.Ольга уже стала надевать шубку, чтобы уйти, как вдруг вспомнила, что они забыли совсем про Феньку. Надо было навестить его перед уходом. Котенок всё ещё был в критическом состоянии. Она пошла в конец коридора вдоль клеток и в первой же увидела Муньку. Кошечка только и занималась тем, что ела и спала. Вероятно, здорово настрадавшись на улице, никак не могла заняться чем-то другим. Ольга невольно засмеялась, когда увидела Муньку, спящую мертвым сном. Котенок лежал на спине, так как большое округлое пузико не позволяло принять нормальную позу для сна, да ещё лапка в гипсе мешала, так остроумная киса пристроила её на стенку клетки, и она торчала и белела как шест, не мешая ей спать.
Вот и клетка с бедным Феней. Лежит так же, как его положили с утра после очередной перевязки и уколов. Жалко, если не выкарабкается. Мелодично зазвонил мобильник. Девушка привычным движением поднесла его к уху и начала разговаривать, при этом машинально расправляя подстилку. Через некоторое время Ольга замолчала от неожиданного ощущения. Она медленно повернула голову в сторону клетки и увидала, что из дальнего её угла, непонятно где взяв силы, в полусознательном состоянии весь перебинтованный котенок подполз к краю и, не держа от бессилия голову, стал лизать её руку.
Прошло время. Котята обжились. Особенно давал жару Слепыш.
В обеденный перерыв и перед закрытием им разрешалось побегать по торговому залу, немножко поразмяться. Умора смотреть, как Слепыш на приличной скорости убегает от Муньки, которая, ловко стуча своим гипсом, носится за ним по всему залу. Все смеялись, наблюдая эту забавную "котовасию".
В один из вечеров входная дверь резко открылась, и в дверном проёме показался «качок», у него в руке был листок со списком необходимых товаров. Продавцы оживились, предвкушая хорошую выручку. Он подошел к кассе, протянув напечатанный список, небрежно бросил:
- Наберите и побыстрее!
Все кинулись исполнять сказанное и «побыстрее». Продавцы метались между стеллажами, складывая всё найденное у кассы. Гора товаров росла на глазах.
Вдруг опять открылась дверь, и в магазин зашёл мужчина средних лет небольшого роста,в черном незастегнутом полупальто-вероятно, только что вышел из машины.
«Качок» сначала напрягся, а потом, увидев, кто вошел, извиняющимся тоном тихо сказал:
-Вот, Сан Саныч, собирают. Жду.
Сан Саныч по-хозяйски стал расхаживать по торговому залу, рассматривая витрины.
И вдруг совершенно некстати в зал выкатилась пара играющих котят.
Сан Саныч удивился, но аккуратно на лету подхватил парочку на руки. И стал внимательно рассматривать.
-Что это с ними?
Ему подобострастно рассказали всю историю временных обитателей лазарета. Во время рассказа он внимательно рассматривал котят. И спросив, как их зовут, так же аккуратно опустил их в свои карманы, из которых теперь торчали только довольные мордочки.
Кошки очень тонко чувствуют людей, плохому человеку никогда не дадут даже погладить себя. А здесь они приняли нового хозяина сразу и бесповоротно. Сан Саныч объяснил растерявшимся продавцам, что, мол, котятам у него будет лучше и веселее. Напомнив «качку» заплатить и за котят, вышел из магазина. Этот визит сделал месячную выручку магазина и с лихвой окупил деньги, потраченные на лечения бывших и будущих пациентов.
P.S. Феникс оправдал своё имя - "восстал из пепла". Теперь он живет у Ольги, так как, полизав ей руки, тем самым отблагодарил и выбрал её в свои хозяйки.
АВТОР 30
59.Память ветра
Петрович Владимир
«Горе вам, если вас полюбит Королева Фей!
Разбейте арфу, поломайте кисти, выбросите перья! Утопите в вине ваши таланты. Только и это не поможет…».
Так думал Томас, прозванный Честным, возвращаясь в свой Эрсилдун.
«За часы любви в королевстве фей вы заплатите годами жизни в нашем мире. Да и то, что будет дальше, уже нельзя назвать жизнью. Поцелуи королевы будут таять на ваших губах до конца ваших дней. Ее любовь будет жечь ваше сердце ожиданием новой встречи. И вы будете ждать и изнывать, считая дни до этой новой, уже последней встречи с ней.
Она оставит вам свои дары.
Вы узнаете свою судьбу, но не сможете ее изменить…
Вы получите дар пророчества, но никто не будет вам верить.
Вас будут любить самые красивые девушки, но вы не сможете ответить им любовью. Ваше сердце принадлежит только ей…
Горе вам, если вас полюбит Королева Фей!».
«Зачем я поменял свой меч на арфу? Почему я оставил короля Александра после нашей победы при Аргайле! Я был бы как все: любил земных красавиц, не знал бы, что будет со мной завтра, и беззаботно смеялся над любыми пророчествами. Пока меня не достала бы стрела англов где-нибудь на реке Тэй у Абернети. А печальную томящую сердце историю о влюбленном Тристане и королеве Изольде написал бы кто-нибудь другой.
Нет, вот этого никто другой сделать не мог. Моя песня о Тристане и Изольде родилась со мной, жила во мне … И никто другой ее бы просто не услышал.
Ее знают и поют не только в Шотландии, Англии и Нормандии. В королевстве Французском нет трубадура или менестреля, не приписывающего себе ее авторство... Но это же другие песни... В них нет шороха травинок, стряхивающих с себя алмазные капли росы, шума дождя в каледонских дубовых рощах, нет шепота горных ручьев, нет свежего утреннего ветра с гор. Нет ветра, напевшего, нашептавшего мне все мои песни. В них нет моей Шотландии, нет меня.»
В порыве ветра жалобно вздрогнули за спиной струны его арфы. И Томасу послышалась в их стоне неизвестная песня на странном незнакомом языке. Ее тоска проникла в него, сжала сердце.
А ветер пел уже в полную силу. Пел о какой-то далекой стране, такой же несбыточно далекой, как и страна фей. Пел о его далеком потомке, которому еще только предстоит родиться и жить. И его так же полюбит она, Королева Фей. Но до этого пройдет еще много-много веков. Томаса уже не будет на земле. Даже память о нем почти сотрется, останутся только его песни о влюбленном Тристане и королеве Изольде. И этот человек, сам создавший множество баллад и песен, будет знать о нем, о Честном Томасе только из полузабытых легенд. Он так же, как и Томас, будет метаться, совершать безрассудные поступки, в которых сам же будет раскаиваться. Он отбросит чары земной красавицы Кэтрин, обидев ее своим равнодушием. И все только для того, чтобы отдаться чарам Королевы Фей. Он будет отчаянно храбрым, злым, умным. Он будет предан своим друзьям, но не упустит случая пошутить над ними.
И его друг не простит ему обиды…
Внезапно потемнело. Небо опустилось, как бы зацепившись за вершину Меррика. Его родные горы стали совершенно неузнаваемыми. Ударил ливень. Блеснула молния. В ее свете Томас увидел рядом с собой маленького стройного человека в ослепительно белой рубашке. Томас не сомневался, это и есть его потомок, о котором так скорбно пел ветер. Дар Королевы Фей услужливо подсказал имя: «Майкл!»
Еще раз рассекла молния черный небосвод, человек стоял на том же месте, подняв вверх правую руку. Он был уже не один, напротив, в десяти шагах от него стоял другой в такой же белоснежной рубашке. Его лицо было перекошено страданием. Страшной неотвратимой угрозой веяло от него. Страшный человек протянул руку… Гром, блеск молнии… Томас почувствовал удар, успел заметить, что так и не опустив поднятую вверх руку, падает и стоящий рядом человек ...
Когда Томас пришел в себя, небо уже прояснилось, ливень ушел далеко, нещадно поливая склоны Меррика.
Горе вам, если вас полюбит Королева Фей!
Но вас не полюбит Королева Фей! Вы стоите на плоской земле, вы размениваете свои песни на медяки, готовы служить какому угодно королю, броситься вслед любой красавице.
Да вы и не верите в Королеву Фей!
Примечания:
Томас Лермонт из Эрсилдуна (1220 — 1290), известный как Честный Томас или Томас-Рифмач — легендарный шотландский бард XIII века.
Сказание о Тристане и Изольде возникло в Шотландии и впервые было исторически приурочено к имени пиктского принца Дростана [VIII в.]. Оттуда оно перешло в Уэльс и Корнуэльс, где окрасилось рядом новых черт. Естественно, у Томаса Рифмача был свой (авторский) вариант этого сказания.
Пророчество и видение Томаса Честного или Томаса Рифмача датируют серединой лета (15 июля?) 1241 года. Михаил (Майкл) Лермонтов погиб 15 июля 1841 года. Он также был наделен даром пророчества. В своих стихах поэт не раз предсказывал собственную гибель. Его рисунки хранят свидетельство его пророческого дара: на одном из них портрет его предка Томаса Лермонта.
Кэтрин – Екатерина Сушкова, юношеская любовь Михаила Лермонтова.
60.Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит
Петрович Владимир
Не дай Бог хорошей жены,
Хорошу жену часто в пир зовут.
(Из письма А.С. Пушкина жене)
Поэт отложил перо.
Пощечина, на которую он не мог ответить, все еще жгла память. Он камер-юнкер! Нежданно-негаданно! В тридцать пять! Может быть в глазах света – ничего особенного. Двор знавал камер-юнкеров и постарше. Но получали-то они чин еще юношами. Сковывающие разум и душу шутовские придворные обязанности оценены императором в 5000 руб.
Нет. Поэт не может и не хочет быть шутом даже у царя небесного, не говоря уж о земных!
Подлинная причина приближения его ко двору на поверхности. Да и сплетники постарались, чтобы она стала известна поэту: Государь не мог отказать себе в удовольствии приглашать красавицу Наталью Николаевну ко двору и видеть ее на придворных балах в Аничковом дворце. А за одно и поставить на место ее мужа.
Пощечина жжет. Выход один – отставка.
Только отставка!
Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит –
Но прошение об отставке еще не дошло до императора, как последовала угроза запрещения доступа к архивам.
Запрещения. Запрещения...
Запрещен «Медный всадник». Письма поэта жене перлюстрируются. Одно из них ложится на стол императору. И это становится общеизвестным.
А сплетни? Даже Белинский** позволил себе «оплакать» закат поэта: «…Теперь мы не узнаем Пушкина: он умер или, может быть, только обмер на время. …Судя по его сказкам, по его поэме «Анджело» и по другим произведениям…, мы должны оплакивать горькую невозвратимую потерю!»
Что же говорить о невеждах и завистниках?
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частицу бытия…
Скучно, Наташа. Скучно, мой ангел. И стихи в голову нейдут; и роман*** не переписываю. Читаю Вальтер-Скотта и Библию, а все о вас думаю. Конечно, друг мой, кроме тебя в жизни моей утешения нет – и жить с тобой в разлуке также глупо, как и тяжело.
…а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь – как раз умрем.
Поэт оторвал взгляд от письма…
Наталья Николаевна сидела вполоборота к нему и всем своим видом как бы просила: «Читайте дальше, читайте…».
Первая мысль: Наташа, мой ангел, а дети? Где дети? Я же просил…
И тут же облегченно: Привиделось…
Скупая свеча, полумрак, тень от шлафрока на трюмо. Слава Богу, еще в апреле, когда весь двор собирался в Петергофе, жена с детьми выехала в Полотняный Завод.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля –
Скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню – поля, сад, крестьяне, книги, труды поэтические – семья, любовь, религия, смерть.
Юность не имеет нужды в своем доме, зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу, - тогда удались он домой.
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег …
Не еду к тебе по делам, ибо я печатаю Пугачева, и закладываю имение, и вожусь и хлопочу – а письмо твое меня огорчило, а между тем и порадовало: если ты поплакала, не получив от меня письма, стало быть, ты меня еще любишь, женка. За что целую тебе ручки и ножки.
Пожалуйста, не требуй от меня нежных любовных писем. Мысль, что они распечатываются и прочитываются на почте, в полиции и так далее – охлаждает меня, и я поневоле сух и скучен. Погоди, в отставку выйду, тогда переписка нужна не будет.
Целую вас всех и благословляю детей.
Поэт запечатал письмо. Каллиграфически четко подписал адрес:
Наталье Николаевне Пушкиной
в Калугу на Полотняный Завод.
Примечания.
*Считается, что именно к этому стихотворению относится иллюстрация Нади Рушевой. Неизвестно, как объяснял гениальный ребенок свой рисунок. Взрослые пытаются увидеть в нем момент разногласия между собравшейся на бал Натальей Николаевной и поэтом, пытающимся остановить ее строками «Пора, мой друг, пора…» Увы, этого не могло быть. Стихотворение датировано июлем 1834 года. А Наталья Николаевна с детьми Сашей и Машей почти все лето с середины апреля 1834 года провела в Калужской губернии на Полотняном Заводе… Знала ли об этом Надя Рушева?
Я позволил себе увидеть рисунок по-своему.
**В1838 году сам критик назовет свое «воззвание» 1834 г. «жалким». Но поэт об этом уже не узнает...
***Роман «Капитанская дочка»
В миниатюре использованы:
«Письма к жене» А.С. Пушкина. Комментарии Я.Л. Левковича. «Литературные памятники». Ленинград. «Наука». 1986.
Пушкиниана Калужской земли. Тула. «Коммунар». 1990
Жизнь Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники. Т.2. Москва. «Правда». 1987.
АВТОР 31
61.Макото - в пер. с японского истинное
Алла Тяжева-Каргина
Мои руки становятся пеплом…
Моё сердце становится пеплом…
Мои чувства становятся пеплом…
Безысходность и боль расставания -
Постижение тайн мироздания.
СЕКУНДЫ
Время стучит серебряными молоточками секунд. Их много, не жалко… Пусть себе текут!
Их миллионы…
А миллионы сжимаются до сотен тысяч, будто шагреневая кожа… И ты уже дрожишь над каждой из них, а они утекают неумолимо водой из прохудившегося крана…
…Успеть бы…
КНИГА ЖИЗНИ
Жизнь заканчивается, как книга. Необыкновенно интересная, но когда ты жаждешь продолжения, переворачиваешь заветную последнюю страницу, - там только финальные строчки, написанные уже не автором: корректор…тираж…цена…
БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ
…Уединившись, сворачиваемся калачиком, будто бездомные зверьки, и потихоньку рыдаем, затыкая рот кулачком, чтобы никто не слышал нечеловеческих стонов, разрывающих грудную клетку…
или
мчимся куда-то вперёд, не различая пути-дороги, уставившись в какую-то близкую, но бесконечно далёкую ото всех, а потому невидимую точку в пространстве, механически переставляя ноги, всё убыстряя шаг, пытаясь догнать ускользающую цель…
или
хватаем ручку-карандаш и бегло набрасываем на подвернувшийся вдруг клочок бумаги неровные строчки, где буквы пляшут, выпячивая себя друг перед другом, а мысли, будто текут параллельно строчкам, то совпадая с ними на мгновенье, то ускользая из виду, и уже кажется, что всё, написанное тобой, недостойно быть услышанным и увиденным другими, что это ночной бред, внезапно обретший форму…
…Забрезжит утро, и заблудшие мысли рассеются за оконным проёмом, строчки станут размытыми и неясными, стыдливо пряча ночные гнетущие чувства под неразборчивостью фраз и знаков…
…И только звон стеклянных розовых дельфинов, медленно парящих в волнах искусственного ветра, осязаемо наполнит усталый мозг тревогой воспоминаний о бренности бытия и шорохах летней ночи…
СТАРЫЙ СКОВОРОДНИК
Старый сковородник - промасленная, испещрённая трещинками деревянная ручка для сковороды… Она каждый день со мной. Всё время норовит оторвать от сковороды свои проржавевшие расшатавшиеся зубы… Боюсь обжечься…
…Но каждая твоя трещинка – один день моей жизни…
Пасмурное утро… Дождь разрушил планы. Что ж, испеку оладьи.
Пальцы привычно нащупывают в ящике старый сковородник… Но что это?
Крепкая и ладная ручка прочно вгрызается своими челюстями в обгоревшую сковороду!
…Я чувствую спиной твою улыбку и прищур лукавых глаз…
ПОДАРКИ
Дети подарили нам чай.
Сын – ароматный и пряный, пропахший луговыми травами, настоянный на степном ветре курганов…
Дочка – китайский зелёный, утончённый, с затаённой грустинкой горьковатого вкуса…
В наших подарках – мы сами…
ПРОЩАНИЕ
Одинокие столбики людей, будто менгиры, собранные в кучу на перроне… Застывшие улыбки на лицах, немые жесты, стремящиеся вслед ускользающим пассажирам передать что-то необыкновенно важное, вспомнившееся только сейчас, после прощального гудка тепловоза…
Застывшая в воздухе пауза прощания. И каждый думает: ну, скорей бы уже… как всё невыносимо тянется… и нет никакой надобности в этом монотонном стоянии провожающих и вымученных улыбках тех, кто за стеклом…
Мы отводим в сторону взгляды, словно поторапливая время… Ещё минута, ещё…И вот незаметно качнулся вагон: и то ли поезд отделяется от тебя, то ли перрон мартовской льдиной уплывает от хвоста поезда…
И только перестук-перестук-перестук, эхом звучащий над вечерней рекой…
ДРУЗЬЯ
Чернявая девчушка лениво разлеглась на вагонной полке, в руках журнал с кроссвордами. Рядом – дед. Смотрю на них, и душа радуется. Вот говорят: дети не слушают стариков, не уважают, а тут щебечет эта птаха, ласково приобнимая старика, и кажутся все вымыслы полным бредом.
«Хочешь поесть? Давай пополам! Я одна не съем…» И слышится в девичьем грудном смехе материнская забота. Маленькая женская хитрость: отказаться самой, чтобы заставить поесть деда.
Два друга – дедушка и внучка. Ни нотки назидательности, ни капли каприза… Так болтают друзья: на равных, вспоминая общие шутки, были-небылицы. Вот уж правда: что старый, что малый… И дорога веселее кажется. «Давай поиграем!» - «Давай!»- вторит дед.- «В догонялки! Спрыгнем с поезда и будем его догонять!..»
ПОЧТИ ПОЛНОЧЬ
Почти полночь…
Ты – на вокзале,
а со мной ливень и твоя роза.
Ошалелый ливень бьётся в стёкла,
Бурча бессвязно что-то ворчливое…
От неестественно свежей розы
Льётся малиновый аромат…
…И точно мы в утреннем лесу
Заблудились в малиннике…
…Твои губы чуть влажны
От спелого малинового сока,
А я смеюсь, перепачкав лицо и ладони
Приторными ягодами,
И, жмурясь, слизываю
С тёплых губ,
Которые так доверчиво
Ты подставляешь мне,
Аромат просыпающегося леса…
…Почти полночь.
Ты – на вокзале,
А со мной – твои губы
И разбуженный лес…
СЛОВА
Трудно разобраться, где рождаются слова: в голове или сердце…
Но они появляются на свет, потому что уже не могут не прозвучать…
И если я не произнесу их, конечно же, мир не перевернётся: но что-то остановится внутри меня, будет, словно на ощупь, искать явно ощущаемые предметы, чувствовать, осязать след тающих ароматов…
И неизбывная тоска по невозвратимым уже звукам и запахам будет тормошить растревоженное естество:
то ли разум,
то ли сердце…
ЯШМОВЫЕ ГЛАЗА
Она смотрит на меня яшмовым обволакивающим взглядом…
Я нервно отмахиваюсь: компьютер полностью завладел моим вниманием.
Но она терпеливо ждёт, не сводя с меня своих яшмовых глаз.
…Наконец, подчиняясь её упорству, я встаю со стула и иду за ней. Она ведёт меня на кухню и спокойно садится возле своей тарелки, аккуратно подогнув полосатый хвостик.
«Ты хочешь есть?» - вздохнув, говорю я с улыбкой и глажу её по выгибающейся от наслаждения спинке.
«Наконец-то ты меня поняла!» - говорят мудрые яшмовые глаза.
СЫН
…Я держала тебя на руках, и всё было, словно само собой разумеющимся: неопытная девчонка с младенцем на руках…
Наверное, и Мария просто держала на руках своего мальчишку, радуясь чуду рождения, не думая о том, что будет впереди…
А впереди - то, что отрицает Женщина всей сутью своего призвания: потери и разочарования, горе и лишения…
Но Вера не иссякает. Она пронзает тысячелетия, посылая материнское благословение новым Прометеям, разрывающим пространство и время.
РАЗДВОЕНИЕ
Безумные призраки ночи…Что рождает вас: страдание и душевные муки или телесная боль и бессмысленность существования? Гойя и тяжкий путь познания, Дали и секунда до пробуждения… С рассветом мрачные тени уносит лунный свет, мысли растворяются в живительных проблесках нового дня. Жизнь обретает новые очертания и не кажется напрасной…
Двойственность человеческого естества: один шаг от падения и мгновение до святого бессмертия…
СИНИЦА В РУКЕ
…Она ударилась о стекло, будто стремительно хотела ворваться в нашу жизнь. Лежала на каменном полу, приоткрыв клювик. Она замерла и этой своей скованностью пугала меня. Выскочив на улицу, я подняла малышку. Она умещалась в ладони. Что делать с ней? Открытый клюв словно молил о помощи… Я стала тихо сжимать и разжимать руку, пристально глядя на помертвевшую птичку. Будто кто-то когда-то научил меня это делать. Я просто очень хотела, чтобы она жила…
Синичка шевельнулась в руке и, дёрнувшись, вновь упала на землю. «Господи! Ты же разобьёшься», - прошептала я в ужасе и, подняв птицу, сбежала с каменного крыльца на снег, продолжая мять бедняжку в руке, словно жёсткий пластилин. Синичка закрыла клювик, но при этом крепко вцепилась в мой большой палец коготками. «Ты жива!» – крик рвался наружу. Крылья затрепыхались, крошечный комочек ожил, шевельнулся и вспорхнул, как ни в чём не бывало!
СИНИЦА В РУКЕ! Всё не так просто…
«ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ"
…Жду свою электричку. «Поезд « Саратов-Москва» отправляется с третьего пути», - раздаётся над ухом. И вдруг… «Прощание славянки» духовыми аккордами врывается под своды вокзала, вонзается в мозг, будто иглами, и будоражит лихорадочно мысли: кто придумал этот ритуал? Когда? Зачем?
…Подстриженные затылки, глаза, прячущие от матерей слёзы…Сорок первый…Серые мышиные шинели с запахом пыльного войлока…
Кто-то вернётся на костылях, кто-то беспомощно будет прятать пустой болтающийся рукав в карман, увидев на перроне родные до боли глаза…Иные уйдут в вечность…
…Браво марширует передо мной малыш, бодро отчеканивая каждый шаг, беспрестанно заглядывая в лицо насторожившейся матери…
МЕТАМОРФОЗА
Странно: какое-то время мы живём, не замечая течения жизни. А потом вдруг замечаем, что люди, так хорошо знакомые нам с детства, будто устали, ссутулились, поблекли… Состарились…Были в каком-то однообразном взрослом состоянии и вдруг…состарились.
Они уже – на рубеже. Самая малость отделяет их от вечности.
И значит, очередь за тобой. Но я-то – это совсем другое! Со мной всё будет иначе! Иначе…
А годы бегут. И лицо сверстника уже похоже на лица твоих родителей. А тебе уже столько, сколько было твоей маме, когда она стала бабушкой…
Но ты стараешься не смотреть в зеркало и продолжаешь жить той единственной жизнью, что ощущаешь с самого детства: такой же задорной девчонкой, у которой всё впереди…
Впереди ли?..
ИЮНЬ, РАЗНОТРАВЬЕ
Разнотравье… Убегающие к горизонту необъятные просторы, покрытые луговыми травами: иван-чай, душица, вика, сурепка…Теснящийся между этими купами летней роскоши седеющий полынок. Разрезающие пространство и время рельсы, юркими змейками скользящие вдаль… Сбегающие с пригорка огороды, словно размеченные серьёзным чертёжником на равные квадраты, в которых отряхивается от росы набивающая кочаны капуста и игольчатыми стрелками вытягивается сочный зелёный лук… Овраги, простирающие свои рукава как придётся: налево - направо, вдоль -поперёк. И вновь луга, луга, луга…
Какой гениальный художник это всё выдумал? Соединил несоединимое. Да так, что всё стало упорядоченным, само собой разумеющимся, закономерным. Нет, никогда не постичь этой вселенской мудрости!.. Разве что пригубить медвяных дурманов, стать необходимой закону Бытия, который, не спросив ни о чём, швырнул тебя в этот фантастический мир: ЖИВИ…
АВГУСТ
Августовские бархатные ночи… Пушистые игольчатые звёзды…Они такие, потому что я близорука. Но это чудо тем сокровеннее, что не каждый может почувствовать его. Небо словно опрокидывается на тебя своей бездонной темнотой. Так бывает лишь в конце лета, потому я так жду этих дней…
Вдруг начинает «ломить» душу, как ломит к непогоде старческие кости. Необъяснимая тоска с каждым новым пожухлым листом, падающим на землю, проникает в кровь, застревает комом в горле, будто в очередной раз прощаешься с чем-то очень близким, что можно оторвать от себя только с болью и необъяснимым трепетом.
Каждый раз спрашиваю себя: отчего это?
Мне больно, но удивительная истома разливается по телу, когда видишь стаи птиц, словно по одному им ведомому приказу, устремляющихся в далёкие страны… Знают ли они, что весною зов крови приведёт их снова и снова назад?
…Звенящий от стрекота ночных сверчков воздух укачивает остывающую землю и наполняет меня невыразимой радостью бытия.
…Как просто устроен этот мир! И как велико счастье, дарованное мне просто так, - счастье быть частицей этого, казалось бы, незыблемого, но безмерно хрупкого мира…
МЫСЛИ, РАЗБУЖЕННЫЕ ДОЖДЁМ
Дождь забрался за воротник и ручейком скатился между лопаток, заставив вздрогнуть…
Ветер пошлёпал по щекам и неряшливо наподдал продрогшую листву, распугав воробьёв, клевавших неподалёку опавшие семена…
…Холодно. И с каждым днём всё холоднее… Не привыкнуть к этой неизбежности…
…Но не исчезает желание нового пробуждения.
Вечное чудо обновления. Мудрость вечного круга бытия.
ЛЕДЯНЫЕ УЗОРЫ ДЕТСТВА
…Заиндевелые узоры на окнах детства… Сквозь сахарные цветы морозной кисеи искрами бьёт в глаза солнечный свет, дробясь в ледяных кристаллах многоцветием радуги. Отчего теперь окна не покрывает ледяная сказка?..
…Из валенок, оставленных у порога, торчат самодельные свёртки. А в них сладости: они кажутся настоящим объеденьем, хоть и сделаны мамой втайне от нас из абрикосовых косточек и жжёного сахара. Других рождественских угощений нет. На дворе пе-ре-строй-ка…Девяностые…
Мы громоздим с братишкой диванные подушки и поочерёдно скатываемся по ним, словно с горки, дружно хохоча. А ещё братишка любит играть в войну. Он берёт меня в плен, а мне нравится!.. Он старший. Но я делаю вид, что не хочу с ним играть. Просто так. Чтобы подразнить его. Пусть поупрашивает меня хоть чуть-чуть…
Но когда наконец в зале поставят ёлку, мы будем наперебой загадывать, на какой ветке матрёшка или заснеженный шарик…Новогодние вечера всегда самые загадочные. Весь дом погружается в сказку. Пусть подольше продлится она – сказка нашего дома за ледяными оконными узорами детства…
ГЛУБИНКА
Запорошенные крыши приземистых избушек, словно провалившихся по пояс в снег…Вышел мужик в ватнике и ушанке, остановился, смотрит вокруг: ого, сколько снегу навалило!..
…Чуть отъехал от города, - и вот она, русская глубинка. Струйка дыма упирается в небо, поднимаясь из трубы. Спят огороды под белым покровом. Далеко до весны…
ВНЕ ВРЕМЕНИ
Чужие люди…
Чужой город…
Иногда с вами очень легко…
Вы не задаёте назойливых вопросов. Не ждёте ответа.
Отпускаете человека на все четыре стороны: пусть станет самим собой, отрешится от суеты, остановит бег времени…
…И вдруг ощутит ценность дарованных ему временем мгновений. Вне времени…
ЗАГАДОЧНАЯ РУССКАЯ ДУША
Загадочная русская душа. В чём её тайна?.. Бьются десятилетиями, ищут, разгадывают… А она в необъятности полей, протяжённости дальних дорог, по которым колесит человек подобно ямщику из песни, который видел перед собой в пути «степь да степь кругом»…
Вот и летает мысль по степи, ищет пристанище. Всё в голове переберёшь, все чувства растревожишь, пока едешь по обречённой бескрайности равнин, наслаждаясь этим внезапным одиночеством…
Открывает объятья бесконечное небо, и летит душа навстречу малиновому звону земли.
2012
62.Балаково - Москва
Алла Тяжева-Каргина
В последние годы мама всё чаще жалела о том, что не может вот просто так сесть в поезд и покатить, куда глаза глядят…
А я вот еду… И почему-то особой радости нет. Может, потому, что оставила там, дома, всё самое главное.
Всё стало другим. Люди - отшельники…
А сама-то, сама?.. Повернулась к стенке и сама с собой – с «умным человеком» - в мыслях растворилась. Все мы – странники на этой земле. У всех - свои проблемы. Может, так же, как и я, хотят просто побыть в одиночестве, помолчать, забыть о повседневных мелочах, о докучливых навязчивых проблемах…
…Тогда, в детстве, поезд был необычной, неизведанной страной. То ли общинность, «коммунность» нашей жизни «обязывала» к тому, но как только трогался поезд, начинались знакомства, распаковывались сумки и авоськи, на откидных столиках появлялись домашние котлеты, огурцы, помидоры, сваренные вкрутую яйца, плавленые сырки «Дружба». Командировочные завязывали знакомство за бутылочкой (одной!) «Жигулёвского», снимая галстуки и расстёгивая сдавливавший горло ворот рубашки, давая волю своим чуть развязавшимся языкам.
Тут появлялась засаленная колода карт, усаживались потеснее вокруг стола , и начинались шутки и смех…
По вагону бегали дети, переговариваясь друг с дружкой, хлопала тамбурная дверь, витали удушливые запахи пота, отрыжки и перегара.
Бывало, что бегал под ногами чей-то котёнок, которого вылавливали из-под полок, насильно запихивали в корзинку, откуда он, надрывно мяукая, вырывался вновь и вновь…
…Люди устали. Почти все сразу засыпают, и в вагоне наступает звенящая тишина.
За окном проплывают левитановские осенние пейзажи: слепящие синью озёра и речки, перелески, пестрящие всей палитрой красок, тает на солнце заиндевелая трава… А люди спят…
Не слышны на пустынных перронах голоса торговок пирожками, не проходит по вагонам пропахший всеми ресторанными изысками разносчик, так настойчиво предлагавший прежде пирожные с заварным кремом и лимонад… Где всё это?
Только дружная молодая компания, нырнувшая в поезд на полустанке, сдержанно хихикает, хрустя свежими огурцами и опорожняя наскоро «полторашку» пива.
Ушла в прошлое и загадка: «Длинный, зелёный, пахнет колбасой»…
…Поезд «Москва-Балаково».
К вечеру народ разговорился: и выговориться захотелось, и власть поругать, и на жизнь пожаловаться, - накатило, накипело. День молчали, крепились. А в Ртищеве – балык, пиво, пирожки, прохлада… Развернулась душа.
Одно поменялось – за «невыносимую жизнь» говорят.
Легче чужому о наболевшем сказать.
Бросила девчонка. «Развела» и бросила. Три недели не ел, не пил, похудел на двенадцать килограммов. Кровоточит рана, а сам хорохорится: «Верну, говорит, тебе десять тысяч за юг. А я ей: давай. Не ожидала. А я вот так. А то: всё равно ко мне вернёшься, если поманю; всё равно у меня под каблуком будешь… А я эти десять тысяч всё равно у неё заберу. Лучше матери отдам…» Глаза побитой собаки. Безысходность. «Не прощу никогда. Теперь другой буду, подлый…» А сам надеется ещё, что всё повернётся вспять.
Весь вагон успокаивает… «Хорошо, что в плацкартный вагон билет взял»,- благодарит взглядом сердобольных женщин. Улыбается: «Ещё и тысячу сэкономил». Сильно обожгло парня. «Лучше б я тогда с ней!.. Пусть бы дети остались. Я детей люблю. Я бы деньги переводил. Я хорошо зарабатываю». Речь отрывистая, порывистая. Надеется, что вернётся к нему эта паскуда.
…ищем эту любовь где-то… А она вот, рядом – привычная, потому и в глаза не бросается. А в тусклом вагонном свете разглядели её…
…Вот и Христос Ивановский руки опустил… И глаза в пространство: зачем всё это? к чему? И его сомнения терзали. Неисповедим путь земной…А жить-то хочется…
Покрылась слоем времени левитановская «Осень», будто потускнела. А за окном поезда пробегают вспыхивающие золотым глянцем берёзки, и воздух звенит от утренней прохлады. Светлеют мысли, и жить всё-таки хочется – не зачем-то там, а ПРОСТО ЖИТЬ!
АВТОР 32
63.Славка Британец
Валерий Рыбалкин
Славка пил. Это был факт, аксиома, спорить с которой могли только самые недоверчивые граждане нашей страны, да ещё сам Славка, который, как и все сильно пьющие люди, считал, что он может завязать с Зелёным Змием в любой момент, стоит только захотеть. Но желание покончить с вредной привычкой приходило к нему очень редко, чаще в состоянии сильного подпития, когда мозги немного прояснялись и приходило осознание всей глубины пропасти, в которую он падает. Но уже на следующее утро головная боль и непреодолимое желание выпить делали все эти мысли ненужными и далёкими от насущных проблем грядущей желанной опохмелки.
В годы горбачёвской перестройки, когда, как грибы после дождя, начали появляться общества трезвости, игрались унылые безалкогольные свадьбы, а магазины со спиртным брали штурмом, молодая тогда ещё жена уговорила Славку принять сухой закон как данность и полностью отказаться от алкоголя. Друзья делали настойки на конфетах, пытаясь обмануть дефицит сахара, изобретали всевозможные конструкции самогонных аппаратов, пили спиртосодержащие жидкости, а Славка тем временем прогуливался под ручку с женой, высокомерно поплёвывая на все эти ухищрения.
Когда зашли в парфюмерный отдел универмага, в глаза сразу бросилась полка, сплошь уставленная огуречным лосьоном.
- Два в одном, - мелькнуло в голове помимо воли, - Выпивка и закуска вместе. Эх, была, не была, попробую!
Удивительно, как легко жена поддалась на уговоры и согласилась купить ПЯТЬ флаконов крайне необходимого в хозяйстве дефицитного лосьона. Неделю обманщик тайком прикладывался время от времени к вожделенному суррогату. Молодая женщина никак не могла понять, почему муж пребывает в таком приподнятом феерическом настроении? И только на исходе пятого флакона, когда была обнаружена недостача, наступило прозрение, которое привело к жестокой разборке и не менее жестокому поражению в правах коварного обманщика…
Пить дома было нельзя. А на работе? Если осторожно? А если ещё и во вторую смену? Ты приходишь, здороваешься с начальством, которое тут же собирается и уходит домой. А припасённая загодя заветная бутылочка принесёт тебе и твоим друзьям немало приятных минут.
Работал Славка дежурным электриком. Это не то, что стоять у станка! Свободное время было, и оно чудесным образом заполнялось горячительными напитками. В конце смены, в глухую полночь надо было сделать запись в журнале, что оборудование (с Божьей помощью) работало нормально. Вот эта самая запись и выдавала Славку с головой. Именно по ней начальник утром судил о состоянии подчинённого. И чем больше почерк в журнале отличался от обычно ровного и каллиграфического, тем понятнее начальству была степень Славкиного опьянения. А уж если буквы качались и прыгали в танце, выпадая и теряясь, если строчки загибались вниз, то не избежать было дежурному начальственного разноса.
Осознав местонахождение своей Ахиллесовой пяты, Славка подошёл к делу творчески, и журнал начал заполнять сразу же, приходя на работу. Дела пошли лучше, но однажды в конце смены его плотно накачанное алкоголем тело слегка повело, и он относительно удачно уткнулся головой в сборку с высоким напряжением. Относительность заключалась в том, что током его не ударило, но этим своим манёвром Славка до смерти напугал начальника смены, который категорически отказался отвечать, как за жизнь дежурного электрика, так и за все его художества. Короче, нарисовали Славке два горба в трудовой книжке и выставили за ворота в надежде, что он проспится, одумается и вернётся на родной завод уже другим человеком. Специалист-то он был хороший.
Оставшись не у дел, Славка, действительно, задумался, как жить дальше и чем кормить семью. Со стороны жены воспитательный процесс начинался ранним утром и кончался поздним вечером. И если бы она не работала, то хоть иди на речку да топись! Начальство рассчитало правильно, С такой записью в трудовой книжке устроиться на работу было почти невозможно, и пришлось Славке искать альтернативные источники дохода.
Как-то попался ему на глаза соседский кот Васька. Молодой, здоровый, глаза ленивые, с поволокой, будто смотрел котяра вдаль и улыбался своим медленно текущим приятным кошачьим мыслям. Тут же болтался без дела соседский великовозрастный недоросль Петька, в котором кот признавал хозяина, ласково обтирая хвостом его штаны и пытаясь исподтишка пометить модные туфли с загнутыми носами.
Не так давно жена водила Славку на заезжую выставку кошек, где особое место занимали кошки Британской породы, отличавшиеся от обычных уличных лишь статью да каким-то особым благородным блеском в глазах. Именно этот блеск и уловил Славка в ясных очах соседского Васьки.
- Петька! – подозвал Славка соседа, - А твой Васька породистый?
- Да нет, от обычной кошки, какая в нём порода?! – нехотя отозвался недоросль.
- А давай его продадим. Он на Британца сильно смахивает. По глазам вижу!
- Да кому он нужен? Его и даром никто не возьмёт. У породистых кошек паспорт должен быть и родословная, а у Васьки кроме пушистого хвоста ничего нет.
- Ну, паспорт беру на себя. Я любым почерком писать могу и печать любую вырежу, только образец нужен. Кастрировать надо твоего Ваську, это обязательно. Тогда можно будет продать его за двадцать пять тысяч, это минимум, - констатировал с апломбом знатока Славка.
Сказано – сделано. Опоили Ваську смесью водки с валерьянкой, завязали лапы, чтобы не царапался. Остаток водки Славка тут же оприходовал, и операция началась. Не стану описывать подробности, но когда всё свершилось, обезумевший котяра зубами располосовал самопальному хирургу ухо и с воем унёсся в неизвестном направлении. Несколько недель он зализывал то, чего у него уже не было, а через месяц Славка с Петькой понесли его на птичий рынок.
В кошачьем ряду Васька занял достойное место. Все покупатели обращали внимание на пушистого крупного молодого зверька, который вальяжно потягивался в старенькой плетёной корзинке, с неодобрением поглядывая на Славку, своего недавнего мучителя. Заметил котяру и молодой мужчина, который явно намеревался приобрести усатого-полосатого и второй раз уже обходил прилавки с кошаками.
Абсолютно трезвый по такому случаю Славка, почёсывая недавно зажившее ухо, при его приближении не очень громко, но со значением начал покрикивать:
- Молодой кот Британской породы! Прекрасная родословная! Пушистый! Глаза зелёные!..
Покупатель заинтересовался. Ваське он тоже пришёлся по душе, и котяра покладисто замурчал под поглаживающей рукой молодого человека. Но вот цена…
Тридцать тысяч, которые запросил Славка, явно не подходили соискателю Васькиных прелестей. Сошлись на двадцати семи. Ещё за сто рублей продали Лоху старую корзинку, и пушистая покупка, даже не меняя своего уютного лежбища, послушно последовала на новое место жительства.
Выручка, которая составила Славкину зарплату за два с лишним месяца, впечатлила всех. Три дня друзья не просыхали, и только жена, отобрав оставшиеся деньги, ограничила проявления их радости по поводу совершённой сделки.
- Британец! - орал после выпитого Славка, - Поверил! Развели, как лоха! Мы ему ещё десяток таких Британцев подгоним! Мы его засыплем Британцами! Дайте только срок!
В это время за входной дверью Славкиной квартиры послышалось подозрительное сопение и мявканье, а затем стук в дверь. Стучали, похоже, ногой. Все соседи уже высыпали на площадку в предвкушении очередного цирка, когда Славка, наконец, появился на пороге. Лох стоял за дверью и, конечно, всё слышал. Почувствовав, что денег нет и не будет, он с силой, как шапку, надел на голову опешившего Славки приобретённого псевдобританца, которого держал в руках. Котяра, инстинктивно опознав своего мучителя, вонзил в него зубы и когти…
Васька достойно отомстил самопальному хирургу, исцарапав тому рожу и разорвав второе ухо так, что Славка стал похож на кота Шредингера даже через месяц после излечения. А кличка «Славка Британец» так и пристала к нему до конца жизни.
64.Контакт
Валерий Рыбалкин
Мотор заглох неожиданно и, выйдя из машины, Хелена увидела в ночном небе летающую тарелку. Светящийся голубоватый диск неспешно перемещался вдоль пустынной дороги на высоте нескольких десятков метров. Когда НЛО поравнялся с единственной на трассе машиной Хелы, направленный световой луч вырвал женщину из окружающего полумрака, мягко охватил её тело, приподнял над землёй и, будто по невидимой лесенке, плавно переместил вверх в объёмное брюхо космического корабля. Страха не было. Было удивление и какое-то необычное ощущение, будто чья-то сильная и надёжная рука несёт тебя, покачивая из стороны в сторону.
Приятного вида молодой человек представился Кибом, предложил Хелене, опущенной лучом в мягкое удобное кресло, чашку ароматного кофе и сообщил растерянной гостье, что хозяин звездолёта астронавт Максимилиан желает с ней побеседовать. Хела, хоть и считала себя решительной, самостоятельной и энергичной женщиной, занималась дайвингом и парашютным спортом, была окончательно сбита с толку в таких необычных обстоятельствах. На всякий случай она незаметно ущипнула себя за руку, допила кофе, призвала на помощь всю свою волю, интуицию и, подыгрывая смиренно стоявшему рядом Кибу, милым бархатным голосом сообщила, что она согласна на аудиенцию.
Максимилиан или Макс, как он представился, был типичным инопланетным жителем, точно таким, как их представляют себе земные фантасты. Крупная лысая голова на тщедушном теле, маленькие ручки и огромные зеленоватые глаза, придававшие его лицу умное и доброе выражение, чуть детское, несмотря на приплюснутый необычного вида немного крючковатый нос.
- Рад приветствовать Вас на борту моего корабля, прекрасная леди, - без малейшего акцента начал беседу пришелец из Космоса, - Приношу мои глубочайшие извинения за доставленные неудобства, но в других обстоятельствах Вы не смогли бы мне поверить до конца.
Реакция Хелы была несколько неожиданной для инопланетного гостя. Она посмотрела в глубокие чуть прищуренные с грустинкой глаза незнакомца, поняла, что её не будут резать на образцы, выворачивать наизнанку мозги и просвечивать тело рентгеном, встала с кресла, подошла к Максимилиану и зарыдала, уткнувшись носом в его тощую грудь и освобождаясь таким естественным для неё образом от накопившегося внутри напряжения. От неожиданности пришелец одной рукой обнял гостью за плечи, а другой попытался вытереть, удалить с её щёк крупные обильные слёзы.
Надо сказать, что он в первый раз видел не только такое искреннее проявление чувств, женские слёзы, но и вообще женщину как таковую. Много тысяч лет назад здесь же, на этой планете со странным названием Земля, его мудрые предки, предвидя вселенскую катастрофу, неминуемую гибель людей и всего живого, под руководством легендарного Ноя построили огромный космический корабль и переместились на одну из чудеснейших планет в соседней галактике.
Но произошло непредвиденное. В результате какой-то непонятной мутации у переселенцев перестали рождаться особи женского пола. Учёными умами был найден выход: дети из пробирки продолжили людской род, но, похоронив последнюю земную женщину, цивилизация стала чисто мужской. Изменить положение дел не смог никто. Слаб человеческий разум по сравнению с разумом Создателя!
И всё было бы не так плохо, но, по прошествии времени, лучшие представители мужского сообщества поняли, что цивилизации грозит гибель. Нет, рациональный мужской ум по-прежнему создавал чудеса техники, но потухшие глаза создателей, отсутствие желания творить что-то новое, а также участившиеся случаи суицида говорили о многом. Новые поколения людей, выращенные из единственной клетки мужского организма, всё больше напоминали киборгов, роботов, которые действовали строго по заложенной в них программе. Кстати, принявший Хелу Киб был киборгом.
Все эти и многие другие мысли, промелькнув в умной голове Макса, непостижимым образом передавались Хелене. Телепатический контакт был установлен, и женщина, немного успокоившись, вернулась к своему кофе, а Макс расположился рядом. Он не мог успокоиться от нахлынувших на него чувств. Нежные прикосновения его пальцев к лишённым малейших признаков растительности щекам Хелены, её слёзы, до сих пор ещё не высохшие на его руках, заставили беспристрастного мыслителя, лучшего представителя своей цивилизации совсем другими глазами посмотреть на порученную ему миссию. Древние, незнакомые, но всегда дремавшие в его груди чувства вдруг выплеснулись наружу и сломали все заранее приготовленные и отточенные, как острие ножа, мысли и планы.
Усилием воли подавив непредвиденную помеху, Максимилиан продолжил прерванный было безмолвный обмен мыслями со своей гостьей. Он рассказал, как, преодолевая апатию, горстка наиболее жизнеспособных и не поддавшихся деградации представителей их мужского рода по сохранившимся чертежам и описаниям воссоздали ковчег Ноя, чтобы вернуться туда, откуда прибыли их легендарные предки, на древнюю старушку Землю.
Вспоминая все подробности своего возвращения, Макс смотрел немигающим взглядом в восхитительные и неповторимые голубые глаза Хелы, видел, всей душой чувствовал, как она сопереживает, сочувствует несчастным одиноким космическим скитальцам, затерявшимся в необозримых просторах Вселенной.
Поддавшись чувству, она взяла в свои пухлые, мягкие, с наманикюренными ногтями руки кисть его худенькой, не способной на большие физические усилия, бледной, почти прозрачной руки. И именно в этот момент, осознав всё величие интеллекта и немощь плоти этого неземного существа, Хелена поняла, что никогда не сможет оставить его в беде. Искра, о которой так много и подробно писали многие поколения поэтов, промелькнула, пробежала между ними и воспламенила эти два столь непохожие, появившиеся на свет и выросшие невообразимо далеко друг от друга, но ставшие близкими и родными, сердца.
Уладив все свои домашние дела, Хелена отправилась с Максом на базу инопланетян, которая приземлилась во льдах Антарктиды, неподалёку от Южного полюса Земли. Просторные и комфортабельные помещения копии Ноева Ковчега приятно удивили земную гостью, а восхищению и преклонению перед её красотой и элегантностью инопланетных мужчин не было предела. И это понятно. Ведь Хела была первой женщиной в их жизни, которую они увидели и приняли в свою сугубо мужскую компанию.
Случилось всё это в канун Восьмого Марта, и обитатели корабля, впервые узнавшие о существовании этого замечательного праздника, осыпали избранницу Максимилиана подарками и поздравлениями. По настоянию Хелены, была сыграна первая за всю историю инопланетной цивилизации свадьба, а двадцать второго декабря 2012-го года по земному календарю Хела родила девочку - первую женщину древнего народа космических скитальцев. И эта дата стала точкой отсчёта Новой Эры наиновейшей истории нашей планеты.
Инопланетяне оказались умным, добрым и сплочённым народом, лишённым каких бы то ни было расовых предрассудков. За тысячелетия, проведённые вдали от матушки Земли, их цивилизация ушла далеко вперёд потому, что они не знали войн и внутренних конфликтов. И каждый, подобно Максимилиану, нашёл себе земную женщину, а дети, родившиеся от этих браков, составили ядро новой земной цивилизации; цивилизации людей: мудрых, добрых и справедливых.
Неправы оказались старейшины племени Майя, завершившие свой календарь в день рождения первой женщины в роду несчастных космических скитальцев. Конец Света не наступил, и история продлилась. Просто она пошла на новый виток спирали...
АВТОР 33
65.Путешествие на двоих
Ирина Шабалина
Автобусный тур обещал быть интересным.
Не зря Настя за полгода до поездки готовилась – собирала справки,ездила за тысячи километров в Москву в Британский визовый центр,чтобы пройти освидетельствование и получить желанную визу в Великобританию. Недаром говорят, что именно в Великобританию вырваться труднее всего. Не слишком хотят британцы пускать к себе чужаков.
Да ещё в то же время Настя мучительно расставалась со своим другом.
Вместе они быть не могли уже – и порознь тоже. Поэтому подготовка к путешествию отвлекала Настю от горьких мыслей.
И вот месяц назад была поставлена последняя точка в отношениях, но ещё до сих пор болезненно ныло и саднило где-то рядышком с сердцем. Но Настя старалась не поддаваться унынию и думала только о путешествии.
И вот, наконец-то - долгожданный день отъезда. Настя перелетела из Омска в Москву. В аэропорту она до последнего момента надеялась, что Он придёт её проводить, но Он не пришёл.
Настя даже, по привычке, в самолёте поплакала немного, но потом гордо тряхнула пушистой копной золотистых волос и решила - это просто здорово, что она свободна и независима. Затем был переезд в поезде из Москвы в Брест, где ещё все будущие попутчики были не знакомы между собой и держались особняком, потом была спешная посадка в автобус ранним утром, пересечение границы с долгим ожиданием, и вот, наконец-то, они едут по Польше.
Все уже расселись по местам, указанным в путёвке.В фирменный пакетик с документами и картами был вложен листочек с именами попутчиков, и Настя с интересом его изучала. Рядом с ней сидела приятная девушка Лена, с которой она уже познакомилась и мило переговаривалась, сзади, на последнем ряду, двое мужчин и оба по имени Слава, один из них излишне говорливый уже успел утомить соседей бесконечными рассказами о своих бесконечных путешествиях.
Впереди сидят две дамы средних лет, одна из них очень колоритная Элла Юрьевна с приятным низким голосом и короной из седых волос на голове почти сразу повернулась к Насте и изрекла: «Дитя моё, вы прекрасны, но очень грустны. . .Выше нос!»
Каким – то необъяснимым способом она обнаружила ту саднящую болячку, которую Настя прятала рядом с сердцем.
А Насте казалось, что она бодра и весела!
Через ряд от неё восседал очень интересный молодой человек, который ещё при посадке в автобус окинул Настю и её соседку оценивающим взглядом.
Напротив, через проход автобуса, две семейные пары, интересная девушка и скромный и серьёзный молодой человек в очках – Сергей.
А у того красавчика и имя было необычное – Альфред.
Настя сидела у окна. Она сразу просила место у окна, и хотя бронировала тур давно, ей досталось место только на галёрке, в предпоследнем ряду. Зато у окна!
За окном проплывали чистенькие польские деревушки с костёлами, домики под черепичными крышами с палисадниками, в которых цвели розы и хризантемы. Вдоль дороги проносились чистенькие газончики, и нигде не валялось ни одной бумажки! Столь же чистой, даже ещё более чистой была Германия, в которую они въехали на следующий день, после ночёвки на границе с Польшей.
В отеле, в котором она познакомилась с соседкой по комнате Лизой, той самой интересной девушкой, которая сидела с Сергеем.
По её мнению , он был очень скучным и неразговорчивым. Даже внимания не обратил на красотку Лизу. Насте же Лиза показалась милой, но несколько вульгарной и недалёкой девушкой.
Германия встретила обилием современных воздушных мельниц – ветряков, серебристых, стройных, возвышающихся среди чистых зелёных лугов, на которых паслись ухоженные коровы и овечки. Вдалеке махнул своей знаменитой телебашней Берлин, помаячил высотными кварталами и убежал за горизонт.
Гид – сопровождающий, приятный молодой человек по имени Денис, рассказывал им много интересного о странах, по которым они ехали.
Первая экскурсия была в Гамбурге, красивом портовом городе, а затем они шумной автобусной компанией прокатились на кораблике по широченной Эльбе, впадающей недалеко отсюда в Северное море.
Ещё в городе Настя заметила интерес к ней Альфреда. На экскурсии он постоянно оказывался рядом с ней, пытался блеснуть эрудицией, порой перебивая даже экскурсовода.
На кораблике галантно подавал ей руку при входе и выходе, фотографировал у бортика на фоне красот города.
Насте льстило его внимание, она ловила завистливые взгляды Лизы, и даже саднящая ранка в груди почти перестала напоминать о себе.
Наконец – то ей стало весело. Хорошее настроение не покидало её и на следующий день, когда они въехали в Нидерланды, в красивую, сверкающую небоскрёбами Гаагу ,жители которой очень бы обиделись, узнав, как мы называем их город. Они бы решили, что мы так гусей подзываем. На голландском название города звучит иначе и красиво. Но Настя не запомнила как. Ей было не до этого.
Альфред повсюду был с ней вместе - и рядом со старинным зданием парламента, ; и рядом c королевским дворцом; и в парке Мартюродам, где крошечные макеты голландских соборов и замков были так похожи на настоящие, что люди рядом казались Гуливерами в стране лилипутов. Крошечные кораблики плавали по каналам, крошечные поезда деловито перевозили грузы, крошечные грузовики мчались по автобанам. Не передать всю эту красоту и изящество!
После прогулки в средневековый городок Дельфт, где пробовали настоящую, нежнейшую и вкуснейшую голландскую селёдку на древнем рыбном рынке , они уже казались красивой парой, хотя Насте не совсем нравилась заносчивость Альфреда и его желание покрасоваться, то знанием английского языка, то образованностью.
Подлила масла в огонь и Элла Юрьевна. Задержавшись наедине с Настей и закурив длинную сигарету , она изрекла многозначительно: «Не пара он тебе, деточка. Слишком кичлив!»
Настя, в душе, сначала возмутилась - «Ну кому - какое дело!»,
Но Элла Юрьевна была настолько очаровательна в своём старомодном костюме, с добрейшей улыбкой на лице, что сердиться на неё Настя не могла, а лишь улыбнулась в ответ. Затем они быстро проехали по Бельгии, жители которой шутят, недолюбливая голландцев: « Если вы едете по Бельгии, а коровы на полях становятся красивее женщин - значит вы в Голландии.» У жителей этих стран общие корни, но давнее соперничество. Полюбовавшись на изящные домики с красными черепичными крышами в бельгийских посёлках, они уже к ночи въехали во Францию, в красивый портовый городок Дюрвиль.
В Дюрвиле сиял подсвеченный снизу маяк, переливались отражённым светом фонарей каналы с разведёнными мостам, вдали сверкало море – пролив Ла Манш . Всё сверкало и переливалось.
Ошеломлённые красотой путешественники, едва занеся вещи в отель , помчались к морю. Настя шла уже в сформировавшейся компании молодёжи - она, рядом с ней Альфред, по другую сторону от него – Лиза, которая уже второй день пыталась ходить рядом с ними, и Лена – соседка, весёлая и независимая, не участвующая в начинающемся треугольнике.
Тут и начались разногласия. Настя хотела только к морю. Альфред – в ресторанчик, пробовать французское вино, Лиза его поддерживала, подобострастно заглядывая в глаза. Лена сохраняла нейтралитет. Их догнала компания дам, которые, весело щебеча , шли к морю.
Настя, оторвавшись от молодёжи, пошла вместе с дамами, следом пошла и Лена, оставив Альфреда с Лизой. Альфред зло прокричал вслед: «Ничего вы не найдёте, языков не знаете и ориентироваться не умеете!»
Демонстративно приобнял Лизу и пошёл с ней в ресторанчик.
Настя усмехнулась. Почему-то ей стало противно, хотя Альфред ничего ещё не значил для неё.
«Только с одним гордецом рассталась – другой на горизонте!» - грустно подумала она.
Элла Юрьевна возникла рядом, нежно подхватила Настю под руку и проворковала: «Пра—а-вильно делаешь, деточка, пр- ра-а-вильно» ,и звучало это так раскатисто и нежно, что Настя засмеялась.
В самом деле, сначала они упёрлись в канал, идущий поперёк, и к морю не вышли. Вернулись. Некоторые из дам ушли в отель, самые упорные, во главе с Настей, изучив карту пошли в другом направлении, поблуждав по узким улочкам, встретили француза, который несмотря на их ломанный английский, всего два слова:
«Где . ..море?» всё понятно им объяснил.
Обошлись и без заносчивого переводчика!
Быстро найдя мост через поперечный канал, дамы радостно выбежали к морю и прогулялись по набережной. В отель пришли поздно.
В номере ворковала и напевала счастливая Лиза, Насте не хотелось с ней разговаривать, и спать девушки легли в молчании.
Наутро, не выспавшись, группа поехала в порт Кале, где её ожидал паром. Но сначала - переход границы, где дотошные англичане долго и придирчиво изучали их паспорта и спрашивали на красивом и мягком английском – зачем это им понадобилось ехать в их Британию? В Великую – к тому же! Обученные Денисом двум фразам, туристы бойко отвечали: « Хотим увидеть красоту Британии! Достопримечательности!»
Пограничники благосклонно кивали и пропускали.
Почему –то задержали Лизу. Она долго сидела на лавочке «штрафников», а Денис запальчиво и яростно что –то доказывал пограничникам .
Альфред вертелся рядом, показывая ,как он может по-английски. . .Защищать. Мешал только.
Насте вдруг зло подумалось: «Не пропустили бы тебя вовсе!» Но устыдившись, она оборвала крамольную мысль.
Наконец-то Лизу пропустили. Оказывается, у неё был один отказ в английской визе, а почему – чопорные англичане не объясняют. К этому и придрались. Но в этот раз визу дали! Так чего же! Это и доказывал Денис…
На паром заехали на автобусе. Потом вышли и поднялись на палубу. Настя с восторгом смотрела на французский берег, на Кале. Надо же! И она плывёт по маршруту с детства любимых мушкетёров – из Кале в Дувр! Через Ла Манш!
Ей было не до Альфреда с Лизой, которые демонстративно обнимались рядом.
Настя перебегала с одного борта на другой, вглядывалась вдаль, где уже в дымке появилась ниточка английского берега. Всё ближе и ближе. . .Туманный Альбион. . .
Теперь понятно, почему он так называется! Из тумана выплывали совершенно белые скалы, на вершине одной высился древний замок. Как потом сказали – нормандский. 10-го века! Настя ,обожающая старину была в восторге.
Вдруг рядом возник Альфред. Один. « Надоела мне эта смешная девица,» - сказал он с издёвкой,- «Готова хоть сейчас хоть в постель, хоть замуж. Уровень – ниже плинтуса. . .Ты мне нравишься гораздо больше. Может, хватит выпендриваться? Хочешь – к морю, будем к морю ходить, ну а по – пути в рестораны и пабы. Денег у меня полно. Не пожалеешь. И так уже вся группа смеётся : приманила – и в сторону. Эта дурочка ещё прицепилась. . . Хорош дурить. Со мной будешь и в заботе и в теплоте и с переводчиком, а эту – я пошлю. . .»
Насте вдруг стало так противно, что заломило зубы, а к горлу подкатила тошнота. Резко оттолкнув Альфреда, она крикнула : « Не смей ко мне подходить больше! Ты же. . . Ты просто мерзавец!»
Он зло ответил – « А ты…» окончания тирады Настя слышать не захотела. Зажав уши она бросилась прочь и чуть не столкнулась с Сергеем, который, оказывается, был рядом, и всё слышал.
Настю поразил его полный ненависти взгляд в сторону Альфреда. Казалось, ещё мгновение и Сергей ударит зазнайку и подлеца.Схватив Сергея за руку, Настя потащила его к выходу с палубы, благо паром уже пришвартовался, и пассажиры стали спускаться к автобусам.
Ехали молча. Настя смотрела на желанную, сбывшуюся Англию за окном, а думала совсем не о путешествии: «За кого же так яростно хотел вступиться этот милый, серьёзный молодой человек? За меня или за Лизу? Ведь этот негодяй сразу ухитрился оскорбить нас обеих!»
Элла Юрьевна оглянулась, посмотрела настороженно и покачала головой. «Уж не читает ли мысли эта добрая старая фея?» - подумалось Насте. Она постаралась прислушаться к рассказу Дениса об Англии, норманнах и англо–саксах, но мысли упорно возвращались к Альфреду и Сергею.
Лиза сидела, упорно отвернувшись к окну, и Насте показалось, что она плачет. Острая жалость кольнула прямо в сердце. « Ну ничего! Держись, подружка!» - мысленно подбодрила Настя Лизу. Жаль, та не слышала.
А за окном уже мелькали предместья Лондона и Гринвич – окраина английской столицы.
Дружной толпой вышли у Гринвичской обсерватории, и сразу с холма Гринвича открылась великолепная панорама Лондона с небоскрёбами разных форм, особенно знаменитым лондонским «эллипсом».
Дух захватывало от красоты!
Пошли фотографироваться к нулевому меридиану по очереди.
Начал проявляться раскол в « молодёжной группе», как выразилась Элла Юрьевна. Настя на пушечный выстрел не подходила к Альфреду, Лиза напротив всюду следовала за ним, а он пытался всячески от неё скрыться, даже за широкими спинами пожилых дам.
Сергей постоянно смотрел в сторону Насти, но не подходил, и только Лена, свободная, весёлая Лена со всеми общалась, смеялась и всех фотографировала на Гринвичском меридиане.
В оставшееся до теплохода время пробовали английское национальное блюдо « Фиш энд чипс» в таверне у Темзы, а потом поплыли по знаменитой реке на теплоходе до знаменитого тауэрского моста, где Настя увидела заветный Биг Бен, с детства знакомый по картинкам в учебниках.
От него и началась обзорная экскурсия. Увидели всё, о чём мечтали – здание парламента, Букингемский дворец, Трафальгарскую площадь! А в свободное время Настя, сбежав от группы, сама прошлась по Пикадилли, напевая – « Я вышла на Пикадилли!»
Вообще три дня в Лондоне были бы волшебной сказкой, если бы не напряжённые отношения в молодёжной группе, особенно в отеле.
Лиза дулась, не разговаривала с Настей, как та не старалась всё ей объяснить, и по прежнему ходила за Альфредом. А он, избегая встреч с Лизой, кружился рядом с Настей, иногда отпуская в её сторону ядовитые шпильки.
Насте так хотелось защиты, надёжного человека рядом, она почти умоляюще поглядывала на Сергея, но он не подходил. Не подходил сначала и в знаменитом Тауэре, который не всегда был тюрьмой, как о нём думают, а был и древним королевским замком и все короны английских королей хранятся в его сокровищнице.
И Настя любовалась огромными бриллиантами на коронах, и чёрными важными воронами, охраняющими замок.
У каждого ворона было своё имя. Они гордо ходили по зелёной травке дворцового парка, и Настя так залюбовалась ими, что поздно поняла, что опаздывает к автобусу, где сердитый Денис всем выговаривал за нарушения дисциплины.
От страха потеряв нужный выход, она кружилась по замку, всё время выходя лишь к Темзе. А автобус не там. . .Где же автобус? Время неумолимо текло. Уже прошло время сбора, а Настя всё металась, чуть не в слезах И тут появился Сергей.
Он искал кого –то. « Не ужели меня?» -радостно подумала Настя и бросилась к Сергею, как к спасителю.
« Где бродишь?», сердито сказал он, - «уже на 10 минут опоздали! Нельзя одну отпускать! Скажем, что это я заблудился, а ты меня нашла!» Выход из замка и стоянка оказались совсем в другой стороне.
Автобус встретил гулом осуждения. «Простите, друзья! Заблудился. Хорошо, что Настя меня нашла, Выручила!»
« Ещё раз напоминаю о дисциплине», ледяным тоном сказал Денис, -« Больше никого ждать не будем!»
На следующий день, на экскурсии в Виндзорский королевский замок, Сергей подошёл к Насте перед свободным временем и спросил : «Можно я не буду отпускать тебя одну? Воронов здесь нет, но парки красивые, вдруг залюбуешься!».
Настя взглянула на него с благодарностью. Ей стало тепло и надёжно. Возможно из-за того, что вместе было хорошо, они опять чуть не опоздали и прибежали к автобусу в последнюю минуту. Вдвоём.
« Вот и наша запоздалая парочка!» - ядовито протянул Альфред.
У Насти вспыхнули щёки и она пробежала на своё место.
А в музее мадам Тюссо, где все фотографировались с восковыми знаменитостями, которых трудно было отличить от живых людей, они окончательно отстали от группы, предупредив Дениса. А потом побежали на Бейкер Стрит, в музей Шерлока Холмса, а потом вместе бродили по вечернему городу и катались в запутанном лондонском метро. Пришла Настя поздно, не в силах спрятать сияющие глаза.
Лиза бросила зло: «А ты - просто собака на сене! Одного не отпускаешь и другого прихватила! Хищница!»
«Ну что ты, Лизонька,»-оправдывалась Настя,- « Алик мне совсем не нужен, ты же видишь! Но и тебе ходить за ним не советую! Недостойный он человек!»
Лиза вдруг расплакалась и убежала в ванную. Больше на Настины уговоры она не реагировала, не отвечала и молча забилась под одеяло.
На следующий день туристы поехали в Уэльс, В Кардиф. Заехали в знаменитый загадочный Стоунхэндж.
В последующие дни бродили по Ливерпулю, по следам знаменитой четвёрки Битлз, фотографировались на сцене, где они выступали, рядом с их ударной установкой.
Настя почему – то избегала Сергея и старалась ходить одна. Сергей, хотя и переживал, но не настаивал, и отпускал Настю в свободное время гулять самостоятельно.
Впрочем, она сама хотела убежать ото всех. Слишком оцарапали её слова Лизы там, в отеле.
Одна ходила и Лиза. А Альфред . . .Альфред вдруг оказался рядом с весёлой, не унывающей Леной, с которой они вместе посещали английские пабы и уже почти не разлучались.
« Ну и рокировки у вас !» - раскатисто ворчала Элла Юрьевна.
А у последнего отеля на пути в Шотландию, заметив, как Сергей молча отнёс ко входу Настин чемодан и сумки, несмотря на её протесты, Элла Юрьевна сказала, выпуская колечки дыма из ярко накрашенных губ: « А мужчина-то стоящий. Надо брать!».
Настя рассмеялась, и напряжение последних дней отступило. И Лиза в комнате, хоть несколько слов, но говорила Насте. Уже легче!
Эдинбург, столица Шотландии, поразил красотой своего древнего замка, возвышающегося на скалистой горе, увитой плющом. Древняя улица, под названием «Королевская миля» пролегала прямо по языку застывшей лавы из древнего вулкана, которым и была когда – то замковая гора. Она пестрела средневековыми домиками 14-15- го веков, каждый из которых хранил легенду.
На этой улице Настя снова разрешила Сергею идти с ней рядом и даже взяла под руку. Вместе они искали дом, где родился Вальтер Скотт, вместе пробовали замысловатые шотландские блюда в ресторанчике. Вместе! Снова вместе!
По пути в городок Стирлинг, заехали в знаменитый замок, где пряталась несчастная королева Мария Стюарт, и поехали в отель.
На следующий день предстояла самая интересная и длительная экскурсия на озеро Лох-несс. 300 км по Шотландии! Через Шотландские горы! С посещением вискокурни! Денис сразу предупредил, что: «так как опять возвращаемся в этот отель, то ждать никого ни минуты не будем, потому, что группа окончательно расхлябалась, опоздания стали невыносимыми.»
Сергей особенно ждал этой экскурсии, говорил, что ради Шотландии и поехал.
Наутро Настя сидела в автобусе уже за 10 минут до отправления. Сергея почему – то не было, хотя он всегда приходил рано.
Все собрались. Пришёл Денис. Уже 7 утра! Время выезда! Сергея нет. Денис обвёл всех грозным взглядом –« Все?»
Настя закричала – «Нет Серёжи !»
«Значит, он не хочет ехать. Кто-то говорил, что он не поедет.»
« Нет!» - кричала Настя- «Он хотел ехать!»
«Отправляемся!» -сказал Денис.
Тогда Настя с быстротой молнии выскочила из автобуса и и, несокрушимой скалой, застыла рядом с дверью, не давая ей закрыться, как ни ругался гид.
Тут из отеля выскочил расстроенный, взволнованный Сергей, извинился перед группой, что-то тихо сказал Денису и поцеловал в щёку ещё застывшую у двери Настю.
Заинтригованная группа молчала.
Сергей проводил Настю и попросил Лену пересесть на его место.
Лена невозмутимо пересела к Лизе, и автобус тронулся.
« Что случилось?»- тихо спросила ещё бледная от волнения Настя.
« Представляешь, кто –то размагнитил мою отельную карточку-ключ.
И. . . телефон пропал. После завтрака я не смог попасть в номер – дверь не открывалась.Пришлось на рецепцию бегать – обратно.А телефона и в номере нет! Искал. . . Весь извёлся, опоздал.Кто –то очень хотел ехать без меня. Скорее всего Алик.
Или. . .Лена. она подозрительно вертелась около моего стола во время завтрака.
И Лиза тоже! А потом карточку я нашёл на полу в ресторане…
Если б не ты – уехали бы без меня. А я и поехал – то больше из-за Шотландии, из–за Лох-несса. С детства мечта! Я говорил об этом Лизе.А Денису сказали, что я не поеду. Сказали, что я уехал в Глазго! А это Слава уехал. Кто сказал - Денис не говорит. Какие-то мелкие интриги пошли!
А я всё равно с тобой буду рядом! Пусть это кого –то очень раздражает! И сидеть в автобусе будем вместе! И одну тебя никуда не отпущу!Если ты не возражаешь, конечно.Я,наверное обнаглел очень.»
«Знаешь, мне очень нравится, как ты обнаглел. Наглей дальше, но не зарывайся!» Сергей засмеялся и снова поцеловал Настю в щёку.А потом взял её руку и нежно пожал.
У Насти защемило где-то рядом с сердцем и она с удивлением осознала, что старая болячка исчезла, рассосалась! Она даже забыла про неё! Ей место заняло что –то большое, нежное, теплое, оно мягко шевелилось и грело душу.
Шотландия была прекрасна! Она проносилась за окном, мелькали бесконечные пастбища с тысячами чистеньких овечек, голубые холмы и скалистые горки, бурные чистые реки и синие озёра и пустоши с зарослями сиреневого вереска. Настя давно читала про «вересковые пустоши» и наконец-то воочию увидела этот низкий кустарник, тёмный, сплошь покрытый мелкими сиреневыми цветочками. . .
Заехали в знаменитую вискокурню, откуда группа вышла, вся в перезвоне различных бутылочек,после дегустации. Так же звенела и пела душа у Насти. Вместе с Сергеем они везде гордо ходили под руку, а Элла Юрьевна важно сказала:
« Поздравляю вас, дети мои! Одна я была уверена, из всех автобусных сплетниц, что вы наконец то перерокируетесь в такую замечательную пару!»
Сергей галантно поклонился ей и обнял Настю.
А дальше снова побежали горы и вересковые долины и открылось загадочное озеро Лох-несс. Через него проходил канал, соединяющий Атлантику с Северным морем. Его глубины были неизведанными, легенды древними. О его чудовище было известно с 8-го века – говорят, тогда ещё монах подкармливал чудище баранчиками.
А теперь по берегам стоят многочисленные изображения Несси, а в воде его давно уже никто не видел. Хотя все надеются. И наша, русская группа надеялась, упрямо вглядываясь в даль, в молчаливую поверхность озера, хранящего свою тайну, пока плыли по нему на кораблике. Но Несси так и не показал свою грациозную шею с маленькой головкой. Затаился в глубинах.
Подплыли к берегу, на котором возвышались руины замка Уркархт, побродили по ним, поднимаясь на сохранившиеся башни и любуясь озером.
А потом поехали в обратный путь.
Покинули Шотландию, а затем и Англию, заехав напоследок в очаровательный средневековый Йорк, с сохранившейся нетронутой улицей 14-го века, на которой стоит настоящий древний дом самой настоящей святой Маргариты. А потом поехали в порт, где погрузились на многоэтажный красавец паром, сверкающий ресторанами, магазинами, барами, концертными залами.
Предстояло плыть до утра, ночуя в каютах, и Настя с Сергеем радостно бродили по просторным палубам , любуясь береговыми огнями, отражающимися в море, затем посетили все соблазнительные заведения парома, надолго зависли в концертном зале, слушая певцов и певиц.
Гуляли, разговаривали. А мимо надменно проходил Альфред под руку с Леной, пробегала грустная Лиза.
А Насте с Серёжей дела ни до кого не было. Им хорошо было вместе и всё.
«А ты знаешь - телефон подбросили.» - усмехнулся Сергей - « Кто-то способен на мелкие пакости, но не способен на воровство. Хотя бы это радует! А больше всего радует, что мы вместе!»
Настя счастливо улыбнулась в ответ.
Заключительные дни путешествия промелькнули стремительно. Вновь посетили Бельгию и Германию, затем проехали по Польше Вот играница и Брест . Ночной и родной Брест.
Москвичи , среди них и Сергей уезжали ночью, точнее в 4 часа утра, а у Насти был взят билет на поезд до Омска, отправлением в 11 часов утра.
По этому поводу Сергей потерянно и грустно молчал, а Элла Юрьевна воркующим контральто заявила: « Думается, мне деточка, что у тебя достаточно времени, чтобы сдать ненужный билет до Омска. Ну что ты одна поедешь! Нам так весело вместе будет ехать до Москвы! Лично я первая приглашаю вас с Сергеем в гости! У меня на днях юбилей, и я надеюсь, что ты мне поможешь с готовкой! Я слышала, что у тебя ещё неделя отпуска?»
При этих словах Сергей с такой благодарностью смотрел на Эллу Юрьевну и с такой надеждой на Настю, что она не выдержала и рассмеялась: « Ну что ж, пойдём менять рубли на белорусские «зайчики», а билет до Омска на такой же до Москвы!»
"Нет, не на такой же, а на лучший, на гораздо лучший! А потом менять и работу, и место жительства и судьбу!» -закричал Сергей, прижимая Настю к себе и кружа в радостном вихре. А потом осторожно поставил на вокзальный пол, нежно заглянул в глаза и спросил : « Я правда ещё не совсем обнаглел?»
« Правда» -сказала Настя - « Не совсем. Ты очень скромный». И поцеловала его.
. . .Поезд на Москву отправился, мерно пристукивая колёсами на стыках. В нём возвращались домой самые счастливые на свете люди.
66.Горький букет к 8-му марта
Ирина Шабалина
Голос в трубке был глухой и далёкий. . .
Этот странный телефонный звонок разбудил Светлану около полуночи. Она, ничего не понимая спросонок, схватила трубку, хрипло спросила «Да? Слушаю!», и в ответ услышала глухой далёкий голос, который на странном, незнакомом языке что-то взволнованно сказал ей. Что-то в интонации показалось ей знакомым. Почему - то гулко ухнуло и заколотилось сердце, упало куда-то глубоко в пятки и затравленно затаилось в них. Не ожидая такого странного поведения от своего сердца, Света слушала этот глухой и далёкий голос и не могла вспомнить, где же слышала его раньше. Язык совершенно не понятен, но интонации. . . Такие знакомые! Сердце, возвратившись на своё место, отчаянно колотилось.
Не помня себя, не своим голосом Светлана закричала: « Олег!!! Вы знаете что-то об Олеге?! Переведите! Да не молчите же !!» На другом конце провода что-то хрипло и отрывисто сказали и бросили трубку.
Света какое-то время неподвижно сидела, крепко сжимая трубку во вспотевшей ладони, а потом вдруг повалилась в свою одинокую постель и разрыдалась. Она плакала долго, всласть, захлёбываясь слезами. Так она ещё ни разу не плакала с тех пор, как пропал Олег.
Все эти долгих десять лет она словно окаменела, очерствела, лишь молча ждала, стискивая зубы и кулаки. Ждала, когда ей говорили, что он не вернётся. Ждала, когда убеждали, что он погиб. Ждала, когда немногие вернувшиеся с Чеченской бойни его боевые товарищи, пряча глаза, рассказали ей о последнем бое, о взрыве и ослепительном пламени в котором исчез Олег. Вернее, рассказывал один, командир Серёга, а остальные лишь потерянно молчали, понурив головы, не в силах поднять на Свету глаза. Их отряд попал в засаду в горах и немногие уцелевшие в том жутком, неправдоподобном бою, скрывались в зарослях колючего кустарника, питались лишь кислой алычой, мучительно долго, украдкой выбираясь к своим. Это было стыдно, не героически. Было предательство, были ошибки и, неспроста была и эта засада и окружение, и вспоминать об этом не хотелось . Они и похоронить-то многих своих товарищей не могли долгое время. А тело Олега так и не нашли. Всех нашли потом, уже вновь отвоевав это ущелье, а Олег - как в воду канул. А вернее, сгорел в огне, в том ослепительно ярком пламени, которое они видели при его исчезновении. Взрыв, яркое пламя и чёрный силуэт Олега на его фоне. И всё. Больше ни следа. Ни обгоревшего трупа, ни вещей, ни оружия. Ничего. Это и внушало Свете надежду. В это она и верила, сжимая кулаки и зубы. Тело не нашли! Значит живой! И пусть командир говорил, что надежды нет, что, скорее всего, при таком яростном взрыве и пламени от тела просто ничего не осталось, а оружие забрали боевики. Она не слушала убеждений и сочувствий, а упрямо продолжала верить и ждать ,внутренне очерствев, окаменев. Она не плакала с тех пор, а внимательно и с надеждой изучала все сводки с Кавказа, все сведения о военнопленных. И так её обнадёживали рассказы и передачи о тех, кто, побывав в плену и даже в рабстве, и даже приняв мусульманство – всё же вернулся. Она молилась про себя всем богам, и своему и мусульманскому и языческим – только бы вернулся! Пусть мусульманином, пусть калекой! Каким угодно! Только бы пришёл. . . Только бы прижаться к нему и выплакать все десять лет своего тяжкого горя!
. . .Света хорошо помнила ту весну, когда Олег уезжал от неё. Был канун Восьмого Марта и он подарил ей огромный букет ярких цветов. Каких только в нём не было ! И розы и лилии и мимозы. И экзотические какие-то, она и названий их не знала. Букет явно был собран в салоне, по всем законам фито –дизайна и упакован в изящную корзину из соломки. Корзину она до сих пор бережно хранила, как и несколько засушенных цветочных головок, периодически любуясь ими в минуты смертной тоски. Тогда Олег и признался ей, что завербовался в ОМОН, заключил контракт и едет в «небольшую, недалёкую командировку», чтобы заработать денежек на свадьбу. Ну, если получится, то и на квартиру. Ну, хотя бы, комнатку в общежитии. Света сразу тогда заподозрила недоброе, внутренне сжалась вся, похолодела. Она знала, где можно заработать такие деньги. И давно боялась, что Олегу придёт в голову такая идея. Ведь её красавец – богатырь Олег давно занимался боевыми видами спорта, и в соревнованиях побеждал и в ведомственной охране служил. И друзья у него были «оттуда». . .Всё к тому и шло. Но Света так надеялась, что Олег сначала посоветуется с ней, а она постарается отговорить. Но он не стал советоваться. Всё сам решал. Всё сам. Настоящий мужчина. Так хотел, чтобы его любимая ни в чём не нуждалась. Чтоб и свадьба была самая шикарная и платье самое красивое. И жить потом отдельно, в своей квартирке. И чтобы ребёночек рос в достатке. Ребёночка он хотел сразу и бесповоротно. Вот только приедет из командировки! Вот только заработает! Где теперь всё это – достаток, свадьба, квартира, ребёночек?! Для чего все эти муки? Вся эта боль и кровь в чужих Кавказских горах? Ведь и без этого бы жили – мирно, счастливо, семьёй! Постепенно бы всё нажили! Зачем эта ненужная, непонятная война, зачем?! Она опять громко и навзрыд заплакала. Да. . . Рёва стала какая-то. К чему бы это? Надежда снова вошла в душу, расцвела пышным цветом. Ведь говорили явно на каком-то из мусульманских языков. Оттуда звонок! Оттуда! Неделю она жила в лихорадочном нетерпении, бросалась на каждый телефонный звонок. С бешено бьющимся сердцем, опрокидывая вещи. Но звонили - то родственники, то подруги. Больше загадочный разговор не повторился. Лишь один раз трубка ответила далёкими гудками и молчанием, но как бы Света ни кричала, ни умоляла, ни плакала в трубку, загадочный собеседник не ответил, хотя и промолчал с полчаса. Ещё через неделю Света стала ощущать слежку. Чувствовала, что кто-то ходит за ней, но как ни оборачивалась ,ни выжидала, так и не могла обнаружить преследователя, только несколько раз видела в отдалении силуэт мужчины в длинном пальто и шляпе, надвинутой на глаза. Силуэт быстро растворялся в толпе или исчезал в подворотне, но Света на удивление совершенно не боялась его, а даже пыталась побежать за незнакомцем , но безрезультатно. Она даже ходить стала медленно и оборачиваться в самый неожиданный момент. В то утро она так же медленно шла и, почувствовав взгляд на спине, внезапно и резко обернулась. Мужчина был довольно близко. Он сразу отшатнулся, повернулся спиной и бросился в сторону, в ближайший переулок. Но света успела увидеть и статную фигуру в длинном пальто ,заметила и высокий рост и поднятый воротник и почти на глаза надвинутую шляпу. Даже пустой, завёрнутый за пояс пальто рукав углядела, и что–то странное, необъяснимо пугающее в маскообразном лице успела заметить. ЭТО не было лицом Олега. Но походка. . .Но этот стремительный поворот головы, который он узнала бы из тысячи, из миллиона! Истошно закричав: «Олег!!!», пугая прохожих, Светлана побежала в этот переулок, успела увидеть быстро удаляющуюся, прихрамывающую фигуру, задыхаясь, бежала следом, но мужчина заскочил в один из двориков и исчез за металлической дверью подъезда. Подбежав, Светлана начала колотить и биться в дверь , не помня себя. Ни домофона, ни кодового замка на ней не было. На грохот выскочили люди, оттащили плачущую , бьющуюся в истерике Светлану от двери ,и, выяснив в чём дело, сказали, что это не жилой подъезд, а чёрный вход офиса, и – «Ваш преследователь, девушка, давно вышел с другой стороны на проспект и ушёл. А чего вы за ним гонитесь, раз преследует? Аль украл чего?» Больше ничего не рассказав любопытным жильцам, Светлана ушла домой. Растрёпанная, зарёванная, уставшая. . . Но впервые за десять лет, она была счастлива! Счастье переполняло её, хотелось летать, кружиться, петь – «Олег! Олег вернулся!» Света была абсолютно уверена, что это он. Ну нацепил какую –то страшную маску, чтобы она не узнала его – сейчас много таких делают. Зачем? Потом расскажет. Что калека –ясно. Пусть! Может быть - женился там, на мусульманщине. Пусть! Станет второй, пятой, десятой женой! Примет мусульманство! Всё простит! Даже если он шпион – простит. Главное – живой! Главное – дождалась! Что это Олег, она не сомневалась –походка, фигура, поворот головы. . . Хоть и хромать стал, а походка почти та же! Света засмеялась радостно. Завтра пойдёт к тому офису, раз у него ключ есть, значит, работает там. Будет ходить до тех пор, пока не сдастся, не откроется. Ведь она нужна ему, раз Олег ходит за ней!
На следующее утро Света обнаружила в почтовом ящике нежную, замёрзшую гвоздику. Светино сердце забилось тревожно и радостно, как в юности. Она схватила цветок, поцеловала, отнесла домой и поставила в самую красивую вазу. Полюбовавшись и сказав гвоздике – «Грейся, дорогая!», Света помчалась к заветной железной двери во дворе. Обойдя здание с другой стороны по переулку, Света и в самом деле вышла на проспект. Яркой вывеской светился офис с трудно читаемым названием фирмы, понятно было лишь ООО, далее тёмный лес сокращений. Фирма явно богатая, у входа охранник, который даже близко к турникету Светлану не подпустил. На её бестолковые и путаные вопросы он вежливо ответил, что Олегов у них в фирме несколько, калек он не знает и на личные вопросы о сотрудниках фирмы не отвечает. И оставался непреклонен, как Света ни просила и ни умоляла его - пропустить в отдел кадров или к начальству. Вздохнув , девушка пошла на работу, где у неё всё валилось из рук, а сотрудники не могли узнать а милой, рассеянной и помолодевшей девушке их жёсткую и суровую начальницу. А вечером Свете позвонили. Уже спокойно и уверенно подойдя к телефону, Света услышала тот же хрипловатый и глухой голос с родными интонациями, который уже на совершенно русском языке произнёс: «Светочка, родная, здравствуй! Светик мой ясный!» Света спокойно и радостно, как будто не было десяти лет разлуки и отчаяния, сказала: «Олежка, привет! Ты чего такое вытворяешь? Зачем бегаешь от меня? Скрываешься?» «Но ведь надо было тебя подготовить к возвращению покойника. От стресса и внезапности ведь умирают иногда.» И вдруг осознав свалившееся на неё счастье, Светлана снова заплакала, едва вставляя между всхлипываниями слова: «Родной. . . вернулся. . .я знала. . . верила. . . ждала». «Ну вот видишь! Давай завтра позвоню! Успокоишься немножко!» «Нет! Не исчезай!» - закричала Света-« Как?! Что ?! Где ты?! Где был?! Приходи скорей!» « Ну вот видишь – сколько вопросов!» - засмеялся голос в трубке. «Давай устроим тысячу и одну ночь Шахерезады наоборот. То есть Шахерезадой буду я и каждый вечер расскажу тебе по сказочке, вплоть до самой страшной. Сколько у нас там до 8-го Марта? Как раз 10 дней. 10 дней – 10 лет Видишь, как всё славно складывается. А 8-го Марта я приду к тебе. После 8-го ушёл, а 8-го вернусь. Через 10 дней и 10лет. Спи спокойно, любимая Завтра первая сказка.» Давно не было у Светланы таких счастливых дней. Каждое утро она находила в почтовом ящике гвоздику или розу, о вечером раздавался телефонный звонок. Она устраивалась по-удобнее у телефона и слушала, слушала бесконечно родной глуховатый голос, стараясь не перебивать и не плакать. Истории ив самом деле походили на сказки, если бы не были такими страшными. Сначала Олег рассказал о засаде и о том кровопролитном бое в ущелье, о котором Света уже слышала. Тот страшный взрыв и столб пламени не сжёг Олега, а отбросил взрывной волной в неглубокий овраг, в котором мирно журчал ручеёк, при этом покалечив, оторвав руку. Кроме того у Олега осколком срезало нос, посекло спину, пламенем взрыва опалило лицо, волосы. Обожжённый, истекающий кровью он упал у воды ручейка и до того, как потерял сознание смог перетянуть ремнём обрубок руки и накрыть лицо обрывком одежды, смоченным в ледяной воде ручья . Больше он ничего не помнит. Очнулся Олег а полутёмной пещерке, лёжа на соломенном матрасе. Как в древности, пещерка освещалась факелом. Над ним склонялась девушка –чеченка, которая и спасла его. Девушку Олег узнал. Она была из того чеченского села, в котором квартировал его отряд. Худенькая невысокая, она всё время смотрела на Олега влюблёнными глазами, стараясь чаще попадаться но его пути. А потом предательство. . . Засада. . . Бой. Румия, так звали девушку, сразу побежала в ущелье, как только боевики начали возвращаться в село, хвастаясь победой и тем, «что всех русских перебили». Задыхаясь от слёз, она бежала, чтобы найти и похоронить его тело. А нашла ещё живого. Узнала только по фигуре и одежде и интуитивно. Не могла она не узнать любимого. Откуда только силы взялись у худенькой девушки! Перетащила в тайную пещерку, как смогла, перевязала раны и побежала за дядюшкой- хирургом. Хирург, её родной дядя, был из той старой формации советских людей, которые ненавидели войну, жалели о распаде Союза и считали россиян не врагами, а бывшими «своими», друзьями, с которыми их разлучили. Очень повезло Олегу, что оказались вовремя рядом такая девушка и такой уникальный дядя хирург. Он прооперировал Олега с помощью Румии, удалил осколки, смазал целебными мазями ожоги, буквально выходил его и оставил на попечении племянницы, которая заботилась об Олеге с той нежностью и самоотверженностью, на которые была способна только любящая девушка. Со временем зарубцевались раны и ужасные ожоги на лице. Лето в горах длинное, но и оно отступало, и всё холоднее было в гроте. Да и опасно было долго оставаться в горах. При помощи всё того же дяди, у которого были связи в городских властях, Олегу сделали подложные документы и переправили за границу, в Иран, где у дяди были родственники и знакомые, как ни просил Олег переправить его в Россию. Но в России Олег был бы окончательно потерян для Румии, А в Иране она надеялась видеть его, и , в последствии стать его женой. Как она плакала, как умоляла его об этом ! Её не пугало ни обезображенное лицо Олега, ни то, что он её не любит. Фактически Олег попал в плен к любящей его девушке. За границу Румия поехала вместе с ним. Что уж они с дядей наговорили её родственникам и родителям Олегу не известно, но отпустили её с лёгкостью В Иране Олега поместили в хороший госпиталь. Румия и там ухаживала за Олегом, дни и ночи проводила у его постели, добилась, что ему сделали не одну пластическую операцию, частично вернули зрение, ведь Олег практически ослеп от ожога глаз. Очень помогали богатые родственники девушки, но Олега всё более тяготил этот вынужденный плен . Все мысли его были о России и о Свете. И он решил бежать из госпиталя, несмотря на благодарность к выходившей его девушке. Пришлось обманом попросить её принести одежду , документы, под предлогом того, что он хочет погулять с ней по городу. Ночью, дождавшись, когда Румия уснула, Олег смог уйти из палаты и выбраться наружу через окно коридора. Наверное, он плохо всё продумал, ведь оказался в незнакомой стране, не зная языка, с поддельными документами. Первой целью его было выбраться из города, что ему с трудом удалось, кое-как объясняясь на плохом английском, с пересадками на местном транспорте. В сёлах он пытался устроиться батраком, но вскоре непонятного обезображенного иностранца забрала полиция, и за подлог документов Олег на долгие годы угодил в местную тюрьму. Не передать всех мытарств и издевательств, что он перенёс там, но зато свободно научился говорить на нескольких языках, в том числе на турецком и арабском и обзавёлся даже местными друзьями. Выйдя из тюрьмы раньше срока за хорошее поведение и выправив документы, он перебрался в Турцию, ведь оттуда
До России было «ближе», уже тогда Турцию начали наводнять Российские туристы. Где и кем он только не работал! Сколько имён сменил и фамилий! Сколько «нужных» люде отыскал и связей завёл! Не пересказать. Сколько труда ему стоило добраться до Российского консульства и рассказать свою историю так, чтобы ему поверили. А верилось во всё это с трудом . Но всё же удалось! Получилось! Удалось достучаться до своих соотечественников, убедить их, что он не враг, не шпион. В далёкой России подняли его документы, его дело, где он числился - пропавшим без вести. Даже с обезображенным, чужим лицом Олег смог доказать, сто он – это он. Долгие годы мытарств многому научили. Вновь обретённые друзья – иностранцы помогли. И вот, наконец-то, он на самолёте вылетел на далёкую, желанную Родину, уже с российскими, восстановленными документами. В России, благодаря знанию языков и опыту Олег устроился на работу в хорошую фирму. Но ещё до этого, сразу по приезду , он разыскал свою Свету. Но решил не торопить события. . . Не пугать её. « Но почему не пугать!» - плакала в трубку Света, - «Почему ты не пришёл сразу, как приехал!» « Ну вот мы и дошли до самой страшной сказки, любимая. На 9-й день рассказов. В том дело, что я . . .чудовище. Ты красавица, а я чудовище. Банальная сказка, но это так. Пластические операции мало помогли. Люди пугаются, меня увидев. Потом привыкают, но сначала. . . А ты стала ещё прекрасней, чем раньше. Возраст тебе к лицу. Мне страшно даже подумать, как ты отшатнёшься, увидев меня. Поэтому я и говорю с тобой только по телефону. У меня нет ни волос, ни бровей, ни ресниц. Шрамом перекошен ослепший правый глаз. Всё лицо в рубцах. . .Да что говорить. Увидишь, если захочешь.» «Хочу!!» - закричала в трубку Света, - « Приходи немедленно!» “ Я приду в полдень 8-го Марта. Через день.» - Сказал Олег и положил трубку. 8-го Марта уже с утра Света была в радостном нетерпении. Накануне она сделала в парикмахерской красивую стрижку. Купила новое модное платье. С утра наложила макияж, приготовила вкусную еду и порхала как птичка по чистой, убранной к приходу дорогого гостя, квартире. Душа её пела. Весь мир сверкал вокруг. Ровно в полдень раздался звонок в дверь. Светлана распахнула дверь и замерла. За дверью был огромный букет цветов. Он полностью закрывал лицо стоящего человека. Букет медленно и важно вплыл в комнату. Света в нетерпении пыталась отстранить букет, обнять дорогого человека. Не тут –то было. « Букет» сопротивлялся, не подпускал девушку к хозяину. « Светочка, подожди!» - раздался родной, чуть глуховатый голос, -«Постой спокойно, пожалуйста! Одну минутку, хотя бы!» Света застыла в нетерпении. Букет медленно поплыл сверху вниз. Сначала показалась совершенно лысая макушка головы и лоб в шрамах, затем глаза, сверкающий радостью и горечью левый, и правый, перекошенный уродливым рубцом, тусклый, затем срезанный осколком и с трудом восстановленный нос. . . И вот наконец-то открылось всё лицо – самое дорогое и прекрасное лицо, любимого, долгожданного и выжившего человека. Света с облегчением отодвинула шикарный , но мешающий букет и прижавшись к Олегу начала покрывать поцелуями это милое и любимое лицо – каждый шрамчик, каждый рубец, приговаривая – « Ну чего ты боялся дурачок? Всё равно никого лучше тебя нет. . .»Она целовала его лицо, а слёзы лились из её глаз, смачивая следы ожогов, словно пытаясь запоздало уменьшить боль от них, исцелить. Букет выпал из руки , жадно обнявшей Светлану и опустился возле их ног, рассыпавшись ярким веером. Но счастливым людям было не до праздничного букета к 8-му Марта.
АВТОР 34
67.Я ее прощаю...
Елена Катрич
Первое сентября в украинской школе с английским уклоном, куда отбирали детей по конкурсу, со школьного двора шумно перекатилось в классы. Выстроив учеников, чтобы рассадить по партам, пожилая учительница не уставала восхищаться:
– Ой, яки ж уси гарнэсэньки!
Ну, наконец-то сбылась Олина мечта надеть школьную форму с белым фартуком, пышными бантами и стать первклассницей! Да и учительница казалась доброй...
Оля Ирлинская не помнит, с какого момента она вдруг почувствовала, что ее одноклассники – это одно, а она – нечто другое. Учительница охотно хвалила любого, только не Олю. Дети тоже вели себя недружелюбно. Отчего? Это было загадкой. Может, Оля и правда была странной девочкой? То один мальчишка вдруг пройдется дурацкой походкой, заявляя, что так ходит Ирлинская, то другой дернет за косу, которая у Оли была самой толстой. А однажды Оля не успела додраться с мальчишками до конца перемены, и тогда учительница, заставшая окончание потасовки, сказала:
– Дети, Ирлинская – плохая девочка, не дружите с ней.
Можно подумать, кто-то дружил! Нет, была в классе пара девчонок, с которыми было по пути из школы. Но одной из низ кто-то бросил на улице:
– Рыженко, ты что, уже с Ирлинской ходишь?
А крупная, румяная блондинка Щербанова однажды, зайдя за Олей в парадное, почему-то без всякой причины напала на нее и молча стала дубасить портфелем. От здоровенной Щербановой с трудом удалось отбиться, но так и осталось непонятным, с чего та вдруг сбесилась? А еще Олю считают ненормальной. Да сами они ненормальные!
Оля часто болела. За это ее тоже дразнили.
– Дохлая принцесса! Два дня учится, потом неделю болеет!
Как-то раз по какой-то уважительной причине Оле пришлось опаздать на первый урок и она спросила маму, что сказать учительнице, ведь та будет ругаться.
– А ты много не объясняй, просто скажи, что у тебя был приступ.
В спешке Оля не стала выяснять, что такое приступ. Но когда учительница недовольно поинтересовалась, почему Ирлинская является почти к середине урока, Оля, панически вспоминая незнакомое слово, выпалила первое, что пришло на ум и казалось похожим:
– У меня был припадок!
Учительница, поджав губы, велела сесть на место, и тут же кто-то засмеялся:
– О, она еще и припадочная!
И прозвище немедленно приклеилось.
В школу ходить не хотелось. Как-то, наблюдая на перемене за шумно возившимися одноклассниками, Оля невольно позавидовала их оживлению. Здорово, наверное, чувствовать себя равноправной частью коллектива, вместе со всеми баловаться и смеяться... А она вот где-то в стороне, как будто на задворках. Тогда Оля еще не была знакома с таким понятием, как изгой.
Почему же она изгой? Что не так? Может, она и правда хуже других, глупее других? В первом классе не было русского, и все уроки велись на украинском. Но Оля прекрасно понимала этот язык, хоть он и не был родным. Вот по арифметике, когда закончили учить цифры до сотни, им задали самим придумать упражнения, пользуясь числами до ста, и учительница потом издевательски разбирала примеры, придуманные Олей.
– Все дети, как дети, но это же Ирлинская! Сто минус девяносто девять! Девяносто девять плюс один!
Оля и сама не знала, почему выбрала именно эти сочетания. Наверное, на радостях, что можно пользоваться такими большими числами. Но ведь сама же учительница велела придумать, кто что хочет.
По утрам ученики толпились у школьных дверей, а когда их открывали, начиналась давка. В этой заварухе одна девчонка сильно толкнула Олю и заняла ее место. Можно было сделать вид, что ничего не произошло, но Оля уже давно решила для себя, что раз они так, то пусть не думают, будто им самим не достанется, и в ответ так двинула девчонку, что та повалилась на стоявших впереди. Девчонка обернулась и вдруг прошипела:
– Жидовка!
– А ты – корова безрогая! – обругала ее Оля, не слишком хорошо представляя, что такое жидовка и почему это плохо.
Со временем Оле перестала хотеть не только ходить в школу, но и делать уроки. К чему стараться, если все равно всегда будет что-то не так? А если даже все хорошо и правильно, похвалят кого угодно, только не ее.
Оля с неприязнью оглядывала класс. Какие все чужие и противные! Вот эта Эммка такая толстуха, а ее никто не дразнит. А отличница Жугало? Уж такая хорошая девочка, всем пример! Однажды бросилась к учительнице и выхватила у той сумку из рук, чтобы помочь донести. Ах, ты господи! Да не знала, что в сумке стояла плохо закрытая бутылка сока, вот он и пролился. Как эта подлиза потом рыдала от огорчения! А нечего было лезть, куда не просят! Да и на саму учелу эту посмотреть, вот что в ней хорошего? Низкорослая, старая толстая жаба с золотыми зубами. И так противно чмокает, что-то высасывая из них!
Иногда Оля упивалась мечтами отдубасить сразу половину класса. Вот этой очкастой паиньке как заехать по конопатому носу! Так ведь жаловаться сразу побежит, визгу не оберешься! А по этому придурку и вовсе булыжник плачет. Дать бы по мозгам и посмотреть, как запоет!
– Да что с ней разговаривать, она ведь припадочная, и отец у нее еврей! – как-то услышала Оля о себе в школьном дворе и передала этот разговор маме.
– Отец-то еврей, зато мать донская казачка! – с угрозой промолвила мама, и Оля догадалась, что, наверное, поэтому родители не особенно ругали ее за драки.
А дралась Оля все чаще и чаще. В своем дворе она сначала дралась с одним мальчишкой. Потом он привел еще двоих, и они подкараулили Олю все вместе. Повисли со всех сторон, а самый маленький бросился в ноги. Что делать? Невозможно двинуться. Но, видимо, в изгоях накапливается немеряное количество ярости.
– Убью! – захлебнулась от злости Оля и, вцепившись зубами в волосы того, кто неосторожно подставил макушку, с силой рванула и выплюнула целый клок.
Раздался дикий вой, и хватка распалась. Обескураженный воплем товарища, второй мальчишка тоже выпустил Олю, а третьего она просто пнула изо всех сил и бросилась бежать.
А что, если после этого случая мальчишки придут нападать уже вдесятером? Оля нашла в буфете распавшиеся ножницы и взяла себе половинку. Решила без нее на улицу не выходить. Можно хотя бы напугать. Правда, иногда казалось, что она бы и убить смогла. Но никто больше не лез. Зато часто кричали издали:
– Психичка бешеная! Идиотка припадочная!
Неизвестно, чем бы кончилась учеба в создавшихся условиях, но в третий класс Оля пошла уже на Дальнем Востоке. В этом краю не было ни жидов, ни хохлов, на кацапов. И не было учителей, диктовавших, кому с кем дружить.
Оля училась в маленькой начальной школе, представлявшей из себя старый деревянный барак без удобств, но он казался очень уютным. В классе была печка, и в угол за ней иногда отправляли нарушителей порядка. Оля не попадала туда ни разу. Сначала она даже побаивалась учительницу, которая, сердясь, выкрикивала незнакомое слово:
– Ротозеи!
Но как-то так уж повелось, что Олю к ротозеям не причисляли. И – ,удивительное дело, – Анастасия Михайловна относилась к Оле с уважением.
Первый свой диктант Оля написала на жирную двойку. Вся ее работа состояла из мешанины русских и украинских букв и слов. Но уже следующий был написан без единой ошибки, и Анастасия Михайловна торжественно заявила:
– Я не хотела верить своим глазам и дважды прочитала, но пришлось поставить пятерку. Оля, ты меня поразила!
С первого же родительского собрания мама прибежала почти вприпрыжку:
– Нет, это же надо! Я еле туда приползла с тяжелыми сумками, уставшая, и уже заранее готовилась выслушивать претензии, и вдруг нашу Ольку хвалить начали! Да как!... Просто сижу и ушам своим не верю. И послушная, и умная, и в коллектив сразу влилась... Потрясающе! И все-таки странно...
Драться тоже как-то не приходилось. Правда, одну девчонку мальчишки регулярно подкарауливали после уроков, чтобы закидать снежками и избить портфелями. Обзывали ябедой. Может, так оно и было. Но услышав, как очередной раз кто-то крикнул:
«Коробкина, из школы сегодня не выходи!», Оля с раздражением сказала:
– Неужели эта Коробкина так и будет все время бояться выйти из школы? И не надоело ей это?
– А ты бы что на ее месте сделала? – тут же прозвучал вполне логичный вопрос.
– Да отдубасила бы их сама так, чтобы не лезли больше! – не задумываясь, ответила Оля, не покривив душой и тут же вспомнив, как ей самой, будучи изгоем, приходилось вечно сражаться.
– Конечно, тебе легко говорить! Вот пойдем сегодня с Коробкиной из школы, тогда узнаешь!
– Ну и пойду, а что? Разве они лезут, когда она не одна?
– Еще как лезут!
На самом деле ввязываться в потасовку вовсе не хотелось. Да и не верилось в такую наглость, чтобы на Коробкину прямо в толпе кто-то напал. Но вышло иначе. Не успели девчонки немного отойти от школы, как метившие в Коробкину снежки посыпались на кого попало. Мальчишек пытались отогнать криками, но это нисколько не помогало. Они упорно обстреливали девчонок снегом и орали:
– Эй, вы! А ну, отойдите от этой мамси! Что, Коробкина, любишь фискалить? Вот нажрешься снега и закроешь свою пасть! Вали ее!
Толька Кузнецов, расталкивая всех, бросился на Коробкину, та завизжала, а девчонки... Они почему-то застыли, как вкопанные. Да что тут происходит? Это всего лишь увалень Кузнецов и его дружок Витька Склянкин! Оля попыталась оттащить мальчишку от съежившейся Коробкиной:
– Эй, Кузнецов, а ну вали сам отсюда! Чего привязался?
Но кто бы слушал? Кузнецов, конечно, отмахнулся и тут же получил портфелем по башке. Забыв про Коробкину, мальчишка повернулся к Оле и так ударил ее портфелем, что она еле удержалась на ногах. Ах, так!.. Знакомое бешенство поднялось и сейчас же захлестнуло. Оля уже начала про него забывать, а оно просто притаилось, как муть на дне озера, и теперь вот взметнулось драконом, да так, что в глазах потемнело. И откуда только силы взялись? Бешеной кошкой налетела на мальчишку, и обычный школьный портфель превратился в разящий молот. Может, Кузнецов тоже бил ее? А, может, еще и Склянкин не зевал? Ничего не чувствовуя, кроме своих ударов, Оля упивалась дракой.
Склянкин вяло побрасывал снежки на изрядном расстоянии от дерущихся. Кузнецов, однако, продолжал сопротивляться, но нападать уже не успевал. Никакая это не Оля, а взбеленившаяся фурия, исходящая недетской ненавистью.
– Эй, Толян, беги, она же псих! – крикнул издали Склянкин.
– Убью! – рычала фурия, изливая на противника фонтаны злости, пока тот не предпочел отступить.
Девчонки, все это время завороженно следившие за происходящим, немо таращились на Олю.
Вот дуры! И правильно их дубасят. Да чтобы она еще раз из-за таких квочек ввязалась в драку!.. Хорошо, сама как-то справилась, а если бы нет? Oни что, так и стояли бы истуканшами? Пусть эту их Коробкину хоть каждый день снегом кормят. Так ей и надо!
Сказать по правде, жизнь теперь совсем не требовала от Оли всегда быть начеку, чтобы успеть от кого-то удрать или дать сдачи. Возможно, дети были здесь другими, или сама Оля стала другой. И вдруг произошел ужасный случай. Причем, без всякой ссоры. Мирно играя во дворе, решили разбить лед на дороге. Оля нашла тяжелую железную палку, и дело пошло быстрее. Но тут подошел первоклассник Женька и начал мешать. Он скакал и баловался, а Оля взяла палку, как берут указку, и помахала ею в воздухе. Как это произошло, никто не успел заметить. Палка вдруг вывернулась и, падая, стукнула мальчика в лицо. Оля потрясенно смотрела, как широкая струя крови быстро льется на пальто, а на нежном лице маленького Женьки стремительно раздувается огромный синий волдырь. Мальчишка запищал и заплакал. Почему, зачем это?! Никто не хотел его бить!
А потом все происходило, как в страшном сне. Нет, хуже. Ведь сон когда-нибудь да кончается, а этот ужас длился и длился. Сбежались соседи. На Олю смотрели так, будто она специально решила стукнуть мальчика по глазу и взяла для этого тяжеленную палку. В ожидании «скорой» Женькина мама пыталась наложить повязку на жутко раздувшийся глаз. Как страшно дрожали ее руки!
– Женя, Женечка! Потерпи, сейчас поедем в больницу. А ты...ты за все ответишь! Бандитка!
– Мама, я ее прощаю...
– Зато я не прощаю! Запомни, дрянь: если он останется без глаза – ты останешься без двух!
Как объяснить, что это же не нарочно! Просто несчастный случай! Но никто ничего не хотел знать, и они, наверно, были правы. Не окажись у Оли в руках этой страшной палки, ничего бы и не случилось. Все, как один, твердили:
– Нормальные дети не играют с такими палками!
Что тут скажешь? Рана оказалась серьезной, и пока было не ясно, что с глазом. А если он поврежден? Какой ужас! Несколько дней Оля не ходила в школу, мама решила брать ее с собой на работу. От греха подальше.
– Оля, эта женщина ведь и правда может исполнить свою угрозу! Ты не знаешь, что такое разъяренная мать.
А Оля вдруг почувствовала, что сплошное переживание стало ее обычным состоянием. Может, если бы вместо этого мальчика оказался какой-нибудь хулиган, было бы легче? Но Женя не заслуживал такого. С ним можно было бы дружить. Надо же, истекает кровью, не знает, что еще будет с глазом, а говорит: «Я ее прощаю»! И откуда взялась эта проклятая палка?! Оля вспомнила, как когда-то носила с собой ножницы... Какое счастье, что никто ей в то время не подвернулся! А ведь если бы она специально целилась этой палкой в глаз, то глаза бы, наверное, уже не было… Нет, об этом страшно и думать!
Оказывается, Женина мама даже ходила в школу, где учится Оля, и что-то пыталась там выяснить. Но ей сказали, что этого не может быть. Такая хорошая девочка не смогла бы никого специально стукнуть палкой по глазу.
Прошла целая вечность, когда, наконец, стало известно, что глаз не пострадал. Но синяк держался еще очень долго. А Женя оказался таким мальчиком, что с ним легко было играть не только без драк, но даже и без ссор. Вдобавок выяснилось, что он – чистокровный еврей. Но никому и в голову не приходило попрекать его этим. А если бы попробовали, уж Оля не стояла бы пнем. «Я ее прощаю»... разве такое забудешь?
Той же зимой случилось необъяснимое. На имя Оли вдруг пришла бандероль, а в ней сразу очень много писем. И от кого?.. От бывших одноклассников! Но они же считали Олю припадочной и не хотели с ней дружить! Разве не с ними она чувствовала себя изгоем?! Что за история? Как это понимать? Но, наверное, раз уж так, надо им ответить...
В письмах были еще и рисунки. Разглядывая их, Оля рассмеялась. На одном была нарисована трава, по ней ползали какие-то рогатые существа, а внизу пояснительная надпись: «Цэ нэ чорты, а муравьи».
68.Спекулянтки
Елена Катрич
Шубу сперли прямо через забор, которым обнесено место барахолки на загородном пустыре. Просто поддели, только Верка ее и видела. Пока добежала до выхода, протолкалась через толпу – след простыл.
– Нет, надо же, вот ворона, повесила на забор! – сокрушалась Верка. – Ну все, теперь буду умнее!
Что подразумевалось под этим заявлением, я узнала в следующее воскресенье, когда мы снова отправились на барахолку. Сначала Верка изготовила объявление: «Продается козья шуба. Размер 50». С помощью этого объявления и предполагалось искать покупателей. Я изумленно наблюдала. Верка была челночницей, и украденная шуба оказалась не последней.
– А дальше что? Шубы-то при тебе нет.
– Ничего, дам телефон, пусть домой приходят.
Интересно, и кому это надо? Вообще-то Верка, наверное, знает, что делает. На пороге зима, а на толчке – шаром покати. А чтобы шубы когда-нибудь продавались в магазинах – этого я вообще не помнила, тем более во времена перестройки. С трудом отыскали две-три шубы. Всякий раз Верка заранее прятала объявление и спрашивала цену. Походя, купила и тут же перепродала дороже какую-то тушь для ресниц.
И как она умудряется во всем разбираться? Я уже которую неделю не могу продать злополучный кардиган, который мне и самой не помешал бы, да есть нужды поважнее. Вдруг выяснилось, что дочь выросла из прошлогодней зимней обуви, а на дворе – середина ноября. Денег не хватает ни на что. А Верка исхитряется делать их буквально из ничего, да еще и веские доводы приводит в пользу таких поездок:
– А что плохого? Целый день на свежем воздухе.
Воздух-то свежий, да только с большим душком: в толпе шныряют воры и всякий сброд, который так и норовит объегорить. Покупаешь – смотри, чтобы туфту какую-нибудь не подсунули, продаешь – будут цену сбивать, давить на психику.
– А что ты хотела? На толчке два дурака: или продавец, или покупатель. Держи ухо востро.
Лично я предпочла бы погулять с ребенком по лесу, а не «держать ухо востро», убивая выходные в кишащей толпе и чувствуя себя посторонней на этом «празднике» выживания. Но наблюдая за публикой, приходилось убеждаться, что для многих это родная стихия. Вот бабка. Расстелила на земле газеты, положила бутылку водки, а рядом какой-то бросовый товар. По мне, так это барахло я бы даром отдала, лишь бы не мучиться мыслью о тщетности попыток кому-то его всучить. Но бабка не унывает.
– Эй, бабка, почем водка?
– Сорок.
– Ты че, совсем крякнулась?! Да я вон там, и то дешевле видел.
– Вот туда, милок, и иди! А я почем хочу – по том и продаю.
Похоже, некоторым важен не столько результат, сколько сам процесс. А я, все больше чувствуя свою бездарность, таскалась с кардиганом вслед за Веркой и поневоле изучала рынок.
Тысяча триста, тысяча пятьсот – рядовая цена козьей шубы, которая за год может протереться на сгибах и стать похожей на драную кошку. Но народ живо интересуется, потому что другие меха дороже. Судя по всему, если продавать шубу, то лучшего времени не придумать.
– Товара нет – цены на взлете. Учись, пока я жива, – приговаривала Верка, раздавая свои координаты уйме народа.
– А по башке не боишься получить прямо дома?
– Ничего, я буду не одна. Что я, дура?
Вот интересно, а ведь у Людки какая-то подруга тоже шубу продает. Не мешало бы выяснить, что за шуба и почем.
– Валька-то? Нет, не продала еще. За тысячу, козья, – ответила Людка в тот же вечер. – Хочешь купить?
– Да куда мне... Денег нет. Зато есть план.
Дерзкий план созрел от безысходности.
– Люд, а ты можешь сказать Вальке, что я хочу купить, чтобы она тебе ее принесла?
– Она-то принесет, но будет сидеть над душой и ждать тебя с деньгами.
– А ты скажи, что мой любовник пообещал заехать за мной в течение дня, но точное время назвать не может. Лично хочет видеть, что за шуба и как сидит, и одну меня с деньгами не отпустит. Ну, а сама сделай вид, будто заболела и хочешь полежать до моего прихода. Короче, выдумай, как отделаться от Вальки на день.
– Ну, не знаю... А дальше-то что?
– А я утром пойду с табличкой по базару и буду всем давать твой телефон и говорить, что уже есть покупатели, но можно их опередить, если прийти за шубой до пяти часов вечера. А потом сама приеду, и будем вместе продавать, чтобы тебя одну там не укокошили. Такую шубу сейчас можно продать за полторы, причем, запросто. Разницу поделим по-братски.
– По-моему, авантюру какую-то ты затеяла. Думаешь, сработает?
– Сама не знаю. Торговка из меня еще та, но что мы теряем?
Холодным ноябрьским утром я отправилась слоняться по базару с объявлением. «Торговля» шла на удивление бойко, но это же понятно, что за шубой придут далеко не все интересанты. Поэтому я добросовестно кружила в толпе, не рискуя дорогим товаром, и ломала голову, сколько человек уже успели позвонить.
Людка встретила меня с круглыми от ужаса глазами.
– Представляешь, она уже приходила!
– Кто?
– Валька. Хотела шубу забрать! Говорит, где это Ленка такого любовника нашла, который на шубу раскошелится, не купит он ей ничего, зря прождем. Еле выпроводила ее. Уговорила до вечера подождать, никуда шуба не денется. А сама вся на взводе: вот-вот покупатели придут! Представляешь, какой кошмар?
– И чего этой Вальке надо? Делать ей, что ли, нечего?
– Ты знаешь, мне кажется, она что-то заподозрила. Господи, хоть бы скорее уже эти покупатели шли, а то она опять припрется! Три человека звонили, одна тетка приходила, но что-то там ей не понравилось, и только она ушла, как Валька заявилась. Ужас! Обычно она все так дорого продает, а тут, видно, маху дала.
– Да просто у меня была возможность хорошо изучить ситуацию. Со дня на день кто-нибудь может привезти их Китая кучу шуб, но сейчас как раз такой короткий момент, когда холода идут, а шуб нет.
Вторыми покупателями были парень с девушкой. Шуба на ней сидела отлично, но девушка крутилась перед зеркалом и так, и сяк, ввергая нас в трепет. Стоило вспомнить про Вальку, как мы начинали с новым жаром расхваливать товар. К счастью, шубка была симпатичная, из кудрявого серого меха, правда, на вид не казалась теплой. Да кто ее знает, у меня кроме десткой цигейковой шубенки никогда ничего подобного не было, а Люда убеждала, что натуральная шуба не может быть холодной.
– Ну как? – казалось, в тысячный раз спросила девушка парня.
– Да ничего. Берем? – спросил он, обнаружив готовность немедленно согласиться с любым решением. Наверное, это была молодая супружеская пара, и муж не выказывал признаков скупердяйства.
– Да мы бы взяли, но что-то дороговато... – лукаво произнесла девушка.
Еще бы! Насмотревшись на Веркины изощрения, я заранее накинула чуть больше той суммы, которую мы рассчитывали получить.
– Ну, что же, – с деланным сомнением ответили мы, – так и быть, отдадим со скидкой, за полторы. Очень уж она вам идет.
Сделка состоялась! И вот уже парень отсчитывает деньги, мы пересчитываем, шубу заворачивают... Скорее, скорее, а то Вальку принесет в самый неподходящий момент! И чего ей неймется?
Наконец, за покупателями закрылась дверь. Уф!..
– Слушай, я никогда, наверное, так не нервничала! – сказала Людка, держась за голову. – Как будто не шубу продаем, а угнанную машину или золотой слиток. Боже, как голова раскалывается! Прямо не верится, что все закончилось.
Но она ошибалась. Закончилось далеко не все.
– Подожди, давай заранее договоримся, что если в дверь позвонят, я сразу спрячусь, а то вдруг это Валька. Совсем ей незачем видеть меня тут без шубы.
Предосторожность оказалась своевременной, потому что в дверь позвонили. В однокомнатной квартире прятаться было негде, пришлось лезть в шкаф. Не успела я там разместиться, как меня посетила тревожная мысль: а вдруг это не Валька, а какие-нибудь бандиты под видом покупателей? Я прислушалась. Но из шкафа трудно расслышать толком, что происходит.
В прихожей раздавались невнятные звуки. А вруг Людку уже пристукнули, а я сижу тут и даже помешать не смогла? Можно, конечно, выйти, а если это Валька?.. Кто бы мог подумать, что в шкафу время тянется гораздо дольше, чем снаружи? Вскоре мне начало казаться, что я просидела там уже целую вечность. Хоть бы знать, что это значит! Наконец, снаружи послышалось хихиканье.
– Ой, не могу, это были еще одни покупатели! Да такие две тетки разговорчивые, никак от них отделаться не могла. Хотели мне телефон оставить, если у меня еще шубы будут.
– Что же ты мне сразу не сказала? А я сижу, думаю, как бы тебя тут одну не прибили, ничего не слышно...
– Нет, люди стоят в прихожей, и вдруг ты из шкафа вылазишь, что бы они подумали?
Действительно, всего не предусмотришь. И снова звонок. Людка подкралась к дверному глазку и сделала страшные глаза:
– Валька!
Определенно, шкаф – такое злокозненное устройство, внутри которого невозможно сохранять душевное равновесие. На этот раз я уже знала, что Людке ничто не угрожает, но вскоре возникла другая тревога. А вдруг Валька не уйдет? Вот возьмет и привяжется, например, чаю попить захочет, как ей откажешь? А тут, как назло, дверка так и норовит открыться, приходится придерживать, но она, зараза, начинает поскрипывать, и ухватиться-то изнутри не за что! И что, они там начнут чаи распивать, а я тут сиди в шкафу и из последних сил изощряйся в борьбе с этой скользкой дверкой? И что это за шкаф у Людки такой протезный?
– Леночка, выходи! Ну и денек! Господи, аж давление подскочило! Знала бы...
Люда, вся красная, ходила по комнате туда-сюда и никак не могла успокоиться.
– А что, эти двести пятьдесят рублей тебе лишние?
– Да, конечно, не лишние! Пойду хоть колбасы куплю... Но знала бы ты, чего я натерпелась, пока Валька не ушла!..
– Думаешь, я в шкафу не натерпелась? Одна дверка там чего стоит!
– Вот-вот! Это я потом только вспомнила, что у меня там дверка плохо закрывается. Стою с Валькой, как на иголках, и с жизнью расстаюсь, каждую секунду представляю: вот дверка медленно-медленно открывается – и ты вываливаешься из шкафа...
АВТОР 35
69.Маленькая танцовщица
Юрий Мацегор
Осенний ветер срывал с деревьев последние пожелтевшие листочки и они, мокрые от дождя, падали на холодную землю, никому не нужные в этом равнодушном мире. Лиза и её отчим, высокий, средних лет мужчина, с синим, от ежедневного употребления спиртного, носом, брели домой под не прекращающими струями мелкого, осеннего дождя. Её ноги, в старых, порванных туфлях, давно промокли. На лице Лизы, из-за дождя, не видно было текущих из глаз слёз, а выразить свою скорбь голосом она при отчиме боялась. Так и шли они, не сказав друг другу ни слова, от кладбища и до самого дома.
- Ты принеси дров и разожги печь, чтобы не замёрзнуть до утра, - Вилли сел на старенький табурет и свесил голову. Как жаль, что Кэтти, его жена, покинула его так быстро. Он давно знал, что Кэтти больна, но она до последнего дня готовила еду и беспрекословно выполняла каждую его прихоть, никогда не жалуясь ни на здоровье, ни на судьбу.
- Хорошо, я всё сделаю, вы отдыхайте, - услышал он тоненький голос Лизы.
- Что же делать? Сидеть до утра дома? Что толку? В доме нет ни крошки хлеба и ни капли спиртного. А в кармане осталось немного денег от похорон. Пойду в таверну, отведу душу, всё не так тоскливо будет на душе. Да и девчонке надо кусок хлеба принести. А, впрочем, пусть она идёт со мною. Надо, чтобы Лиза уже начинала работать, нечего ей на моей шее сидеть, - решил он.
- Брось дрова, печь не разжигай, утром разожжешь, а сейчас пойдёшь со мной.
- Вечером? Куда, - дрожащим голосом спросила Лиза.
- Пойдём в таверну, поужинаем. Да и помянуть мне жену надо.
Через час, в клубах сизого дыма, они сидели за столиком, уставленным кружками с пивом и пустыми бутылками, из-под спиртного. Играла музыка, горели керосиновые лампы, создавая уют. Лиза вспомнила, как не раз они с мамой танцевали, когда отчима не было дома, наигрывая голосом мелодию. Ей нравилось танцевать, и мама всегда хвалила её, говоря, что у неё красиво получается. В тепле, от съеденного куска хлеба и яичницы, Лизу стало клонить ко сну. Подвыпивший отчим встал и направился на небольшое возвышение в зале, где сидели музыканты, и стал о чём-то с ними разговаривать.
- Пошёл взаймы денег взять у знакомых, на бокал пива, - подумала Лиза.
- Э, да тебя, после плотной еды, на сон тянет, - услышала она голос отчима, - иди к музыкантам, они хотят посмотреть, как ты танцуешь.
- Но.. у меня нет обуви. Да и платье порвано сбоку. Мама зашила три дня назад, а оно снова порвалось.
- Не обращай внимания. Будешь танцевать босиком. Ты, главное, покажи им, как ты умеешь танцевать, ясно? И не вздумай увильнуть от танца – выпорю.
- Хорошо, я всё сделаю, как Вы скажете, - ответила она, направляясь к музыкантам.
- А характер у Лизы такой же, как был у покойной её мамы, Кэтти,- с грустью подумал Вилли.
Заиграла музыка и Лиза плавно, постукивая босыми пятками об пол, вышла на импровизированную сцену. Музыка была похожа на ту мелодию, что напевали они с мамой, устраивая для себя танцевальные вечера. Темп музыки возрастал, волна восторга захлестнула девочку, и она с упоением стала отплясывать танец, которому не знала названия. Разговоры за столиками постепенно смолкли. Все, сидящие в зале люди, повернули лица в сторону маленькой танцовщицы, чудесно исполняющей танец. Когда музыка вдруг смолкла, восхищённый рёв голосов и громкие аплодисменты оглушили девочку.
Только один человек, сидя за столом, не аплодировал, с усмешкой поглядывая на неё. Это был её отчим, Вилли.
70.Друзья
Юрий Мацегор
Первый солнечный лучик проник в маленькую комнату и осветил его нехитрую обстановку. Видно было, что хозяева комнатки были людьми не богатыми и, судя по всему, едва сводили концы с концами. На гвозде, у входной двери, висел умывальник и рядом, тоже на гвозде, не первой свежести, полотенце. Из мебели в комнате ещё находился небольшой стол, два стула, да полутора спальная кровать, на которой, разметавшись во сне, спали мужчина и женщина. На самодельном, грубо сколоченном из не струганных досок диванчике спал мальчик, уткнувшись курносым носом в подушку и забавно чмокающий нежными губами во сне. Что он видел, в каких сказочных странах бывал, и с какими благородными людьми встречался, пребывая во сне.
В комнате было душно, так как в окнах не было форточек, и сильно пахло не свежим потом взрослых людей. Капельки воды звонко капали в тазик, стоящий под умывальником. На столе, в тарелке, лежал кусок засохшего ржаного хлеба, больше похожего на обломок кирпича. Хлеб был прикрыт куском чистой марли, но это не спасало его от нашествия вездесущих мух, которые с первым лучом солнца с жужжанием обследовали, в поисках пищи, каждый уголок комнаты. Было тепло, светило солнце, вкусные крошки хлеба рассыпаны по столу и вода в тазике. Что ещё надо для мух. Луч медленно перемещался по комнате, попеременно освещая предметы быта, пока его острый кончик не коснулся уха малыша. Наигравшись вдоволь с мягкой мочкой уха, он заглянул вовнутрь его и, не заметив там ничего интересного для себя, перешел на носик. Носик сморщился, маленькая, пухленькая ручка вылезла из-под одеяла и почесала его, заслонив его от солнечного луча. Лучик хотел уже переместиться на что-то более интересное, но рука ребёнка вдруг упала на одеяло, и ребёнок заулыбался обворожительной улыбкой, как бы здороваясь с тёплым, нежным другом. Лучик осмелел и перешёл сначала на длинные, чёрные реснички, а потом и на закрытый глаз ребёнка. Реснички раскрылись, и лучик увидел дивный, цвета неба в ясную, безоблачную погоду, глаз. Потянувшись, ребёнок медленно сполз с дивана и, потихоньку, ступая босыми ступнями ног по полу, вышел на улицу. В это время года здесь, в этой местности, всегда стоит невыносимая жара. Солнце, в близкой от этих мест пустыни, нагревает воздух, и ветер несёт раскалённую массу воздуха прочь от неё и сушит, как феном, всё живое, что попадается на его пути. Но это – днём! Ночью, когда солнце уходит на отдых за горизонт, ветер успокаивается, земля, деревья и, кажется, само небо, постепенно охлаждаются и приводит себя в порядок от жары с тем, чтобы с восходом солнца вновь принять на себя удары солнечной энергии. Ночью всё, живое и неживое, в природе отдыхает. Утро только наступает, и прохладный воздух ещё бодрит и заставляет поёживаться слабое тело мальчика. Мальчик присел у забора на корточки, подставив ласковым лучам солнца левый бок и часть спины. Приятно медленно подставлять тело под нежные сейчас лучи солнца, которые не обжигают, а только согревают его. Он вспомнил про идущую рядом с домом дорогу, по которой большие машины ежедневно что-то возят, раздавливая мощными колёсами земляное полотно дороги в едкую пыль, которая серым облаком висит весь день над посёлком. Машины громко ревут моторами, и мама в это время никогда не выпускает мальчика из комнаты. Однажды, дня три назад, он как-то умудрился выйти на дорогу в середине дня, когда машин почему-то не было, и воздух очистился от густой пыли. Присев на корточки в глубокой колее дороги, он гладил дорогу ручками, приговаривая, - милая дороженька, как ты устала от этих машин. Они ездят по тебе, а ты терпишь и молчишь. Они не любят тебя и не жалеют. Я хочу, чтобы они тебя не обижали. Можно, я тебя поцелую, - и он, упав в дорожную пыль, неистово стал целовать её. Он был весь - волосы, голова, одежда и ноги, в серой пыли и по цвету ничем не отличался от пыльной дороги. Мать, плача и ругаясь, буквально выхватила его из-под колёс грузовика. Долго плакал мальчик, не понимая, за что же он был жестоко наказан всегда доброй к нему матерью. Что он плохого сделал, пожалев дорогу? И почему была так расстроена и так горько плакала его, всегда до этого весёлая и добрая, мама? Почему она запретила ему выходить из комнаты? Когда теперь ему удастся выйти на улицу, где ждут его милые друзья - дорога, с мягкой, пушистой пылью, прохладный утренний воздух и ласковое, тёплое солнышко?
Натянув на колени подол рубашечки, он обхватил ноги руками и сидя на корточках, наслаждался безмолвным общением со своими добрыми друзьями.
Он и не заметил, как сами собою закрылись глаза, и сон овладел его маленьким телом. Не слышал он и того, как нашла его взволнованная мать, потихоньку, боясь не разбудить, подняла на руки и понесла в комнату. Только, когда она укладывала его в постель, он вдруг поймал ручкой её палец и спросил, - а мы всегда будем с тобою жить? Ты никуда не уйдёшь от меня?
- Всегда, милый мой сыночек, всегда. Спи, родной, - потекли горячими струйками слёзы по её щекам.
АВТОР 36
71.Месть дрофиной стаи. Часть первая
Абрамин
«И сердце мучится бездомное,
Что им владеет лишь одна
Такая скучная и томная,
Незолотая старина».
Николай Гумилёв
Это произошло вскоре после войны. Был ноябрь. Свирепствовали голод, бандитизм, дифтерия. Люди забыли, когда улыбались. Единственная отрада – почти двадцатиградусная теплынь – и та грозилась обернуться бедой, так как на фруктовых деревьях начали пробуждаться почки. А это значит, что продлись тепло ещё несколько дней – ни черешен, ни абрикосов не жди: грянут холода и выморозят плод в зародыше. И лишится местный житель исконного своего дохода. Открывая после ночи дверь хаты, старики первым долгом подставляли свои заспанные физиономии наружному воздуху – не похолодало ли? – и, почувствовав, что не похолодало, ворчали: «И сегодня лето, чёрт ему рад…».
Да, такое здесь бывает – когда перед самой зимой вдруг начинает припекать солнце, просыхают стёжки-дорожки, выползают букашки, всякие там божьи коровки да солнышки, как-то по-особому струится воздух, а на горизонте – марево: глянешь вдаль – будто морская зыбь колышется.
Оттепель стояла вот уже неделю.
Но накануне того злополучного дня, перед сумерками, на слободу Кизияр наполз туман. Густой, тяжёлый, липучий. Ночь напролёт из него сочилась водяная пыль, а утром ударил мороз. Земля покрылась ледяной коркой. Деревья, кусты, былинки тоже обледенели и стояли как стеклянные. С крыш наподобие бахромы свисали небольшие игольчатые сосульки. Дали просветлели.
Некоторые кизиярцы рассказывали, что с вечера слышали в тумане какие-то звуки, тревожные и жалобные. Кому они принадлежали, было не разобрать. «Может, гусиная стая пролетала», – думали одни. «Может, кто-то из пьяных заблудился и подавал голос», – высказывали предположение другие. «А может, раздевали кого-то, и человек призывал на помощь», – пожимали плечами третьи. Дед Калиберда как будто даже расслышал слово «рятуйте» (спасите). У него мелькнула мысль, а не убивают ли кого. Он сказал об этом жене, бабке Горпыне. Но та махнула рукой, зевнула в кулак и промолвила сквозь затяжной зевок: «Не выдумляй! Глухый недочуе, так збреше. Лягай ото луче, бо пизно вже, фатить чоботямы по дворе човгать».
Микитка Жоглик работал дежурным стрелочником на специальной железнодорожной ветке, предназначенной для разворота паровозов. Ветка начиналась у самого депо и одинокой стрелой вдавалась в степь. Отдежурив ночную смену, Жоглик пришёл домой, взял велосипед и направился к ближнему колхозному стогу надёргать мешок соломы для хозяйственных нужд – он часто туда хаживал. Из-за гололедицы ехать было невозможно, велосипед пришлось катить в руках.
До цели оставалось метров пятьдесят, как в тусклом свете медленно нарождающегося утра Жоглик заметил у стога каких-то существ. Они грузно и неуклюже копошились, совершали хаотические движения, валились набок, с трудом поднимались и снова падали. Некоторые тревожно вскрикивали коротким храпящим звуком. Подойдя ближе, Жоглик увидел больших серых птиц с ржавым отливом на спине, в которых признал дроф (http://www.proza.ru/2010/11/03/873). Крылья у них смёрзлись, лапы разъезжались на скользкой земле. Не находя упора, они не могли ни взлететь, ни даже отбежать в сторону.
«Ух ты, зар-р-аза, дрохвы! Откудова они тут взялися? – непроизвольно вскрикнул Микитка. Ему перехватило дух и стало как-то не по себе – так, наверно, бывает всегда, когда видишь поверженное Величие, которое, как известно, и в оковах остаётся Величием. Смятение, увы, длилось не долго. В следующее мгновение, оглянувшись зачем-то по сторонам, он злорадно, с хищной беспощадностью чуть ли не пропел: – А-а-а, попалися, голубчики…».
Жоглик прекрасно знал, что дрофы давно уж стали редкостью для здешних мест, они просто-напросто вывелись, потому что целинная степь, их родная стихия, полностью распахана. Не то что раньше… Раньше огромные клинья первородной ковыльной степи перемежались с пахотными угодьями – вот тогда и живности всякой было видимо-невидимо. Между стариками до сих пор ещё вспыхивают ностальгические разговоры о тех золотых временах, когда и зайцев били палками «навкидяк» (броском) прямо у хат, и «газюльки» (молодые джейранчики) вышагивали «пешком» посреди улицы – и что им там было делать! И лисы во двор заскакивали – поживиться «штопаной гуской» (дичь им, видите ли, уже надоела) . А по ближайшим буеракам настоящие «чикалки» (шакалы) бегали. Естественно, и дрофы были тогда обыденностью. А теперь люди, пожалуй, и не представляют, как дрофа выглядит. Лишь понаслышке знают, что это – самая тяжёлая из летающих птиц. Поэтому, когда хотят подчеркнуть упитанность какой-нибудь пернатой особи, пусть даже голубя или того же воробья, непременно говорят: «Здор-р-овые, гады, как дрофы».
Вырисовывалась печальная картина: пролетающая на юг стая приземлилась на отдых и кормёжку. Стаю накрыл туман. Туман перешёл в «мыгычку» (морось). «Мыгычка» осела влагой на оперении птиц. Внезапно нагрянуло похолодание. Дрофы покрылись льдом, как глазурью. Лёд на перьях, лёд под ногами, лёд далеко вокруг – сплошной ледяной плен. Могучие птицы оказались беспомощны.
Жоглик осознал, какая редкостная удача ему привалила. Невиданная удача! Грандиозная удача! Как ни странно, но когда он полностью осознал это – почему-то впал в душевный раскол. С одной стороны, конечно же, обрадовался: «Вот оно, счастье-то! Владей, наслаждайся, коль сам Господь посылает!», с другой – вроде бы и не рад был: «Что-то в этом есть неприятное, даже жутковатое – уж слишком много… как гарбузов (тыкв) накачано. И это ж не какая-то там мелочь пузатая – перепёлки, скажем, или просяники (разновидность куликов), а дрофы. Не подавиться бы...».
Будучи классическим неудачником, получающим от жизни одни только жалкие крохи, он морально оказался не готов к жирному куску – как к чему-то инородному, ему несвойственному, хотя и не раз мечтал разжиться на халяву. Мечтал, например, как найдёт набитый деньгами кошелёк. Или обнаружит старинный клад. Или нежданно-негаданно станет обладателем крупного наследства – мало ли известно таких случаев! А совсем недавно ему приснилось, что он обольщает не то царицу какого-то государства не то знакомую стрелочницу с северного железнодорожного переезда , Катьку Рябоконь, и та, вкушая его прелестей, вдруг как закричит в оргазме: «Проси чего хочешь – отдам полцарства!». И вот сейчас, когда судьба действительно преподносит ему царский подарок, он растерялся – не сказать, чтоб испугался, но как-то оторопел. Что значит – не привык!
Прикинув сколько приблизительно птиц в стае и умножив на десять (средний вес дрофы в килограммах), Микитка ахнул: «Целая гора мяса! Человек, наверно, за всю жизнь столько не съедает. И вся эта гора шевелится… и смотрит… брр!..» – замотал он головой, словно отгоняя наваждение.
Он подошёл к самой маленькой дрофке, молодой самочке – явно из выводка этого года. Она выбилась из сил, лежала на грудке и, помогая себе задубелыми крыльями, пыталась встать, да не получалось – крылья безуспешно скребли скользкую землю, лапы – не в состоянии поймать точку опоры – уходили назад. Микитка наступил на кончики маховых перьев, аккуратных, красивых, уже мощных, но ещё каких-то девственных. Дрофка клюнула в сапог и замерла в страхе. Он улыбнулся и сюсюкающим голосом ласково проговорил: «Ну шо, манюня, ны хотиш вмирать, да? Бидняжка… Ны дають тибе люды пожить, от гады, да?». И тут же с не успевшей исчезнуть улыбочкой принялся крутить ей голову. Та издала утробный звук и забилась в предсмертной агонии.
Микитка в остервенении перебегал от одной птицы к другой, хватался за шеи и, ловко наматывая на кулак (будто всю жизнь только этим и занимался), сворачивал их. Ещё дёргающиеся тушки он складывал в предназначавшийся для соломы мешок. Набив мешок под завязку, Микитка поспешил домой. Нужно было освободить тару, вернуться и передушить остальных птиц. (Вскоре он пожалеет, что не сделал этого сразу).
Разгрузившись и приказав жене никому ни гу-гу, помчался обратно, на ходу запихнув в рот вчерашнюю галушку. Но дроф на месте не оказалось. Тщательный поиск успехом не увенчался. Куда они делись – так и осталось загадкой. Можно лишь предположить, что нервный стресс и чрезмерное физическое усилие при попытке спастись разогрели у птиц остывшие за ночь мускулы, образовавшееся тепло растопило ледяной панцирь, и им удалось взлететь.
Микитка ничего не оставалось делать, как набрать соломы и идти домой. Он пребывал в полной уверенности, что о его сегодняшней случайной добыче никто из слободчан не знает.
Но пока он рыскал по степи в поисках исчезнувших дроф, проснувшиеся дети разболтали семейную тайну, невзирая на строгий наказ матери не ляскать языками. Жоглик впал в исступление. В припадке свирепости он чуть было не придушил жену, набросился на детей, угрожая повыдерать им языки и позашивать рты цыганской иголкой с просмолённой дратвой. Да было поздно – слобода уже гудела.
Во двор к Жогликам потянулись люди. На всех парусах примчалась кума Хвеська предложить свои услуги в качестве скубальщицы – её под благовидным предлогом вырядили за порог, пообещав пригласить «на свижака» (на свежину), когда управятся с делами. Явилась пожилая учительница начальных классов Лизавета Юхимовна Козельская обменять отрез офицерского шинельного сукна на пару дроф – получила отказ: в одном месте отрез был побит молью. Уборщица из парикмахерской, придурковатая косноязычная Нюнька, униженно клянчила у хозяев «потрошок на лапшичку» для больной старушки-матушки (вот вам и придурок!). Она била себя в душу, клянясь по весне отработать им в огороде или к Пасхе помазать хату «знадвору» (снаружи). Тоже дали от ворот поворот. А вот деду Васильеву повезло, ему пообещали дрофиный огузок, только сказали прийти завтра.
На своём теле дед выращивал вшей и продавал их как лекарство от желтухи – старинное народное средство. Даже в нестерпимый летний зной не снимал он толстых ватных стёганых штанов с отвислым за долгие годы бессменного ношения задом, напоминавшим откинутый башлык, притороченный по ошибке не к тому месту. Этот неотъемлемый атрибут дедовского туалета вёл своё летоисчисление со времён Финской войны. Васильев выторговал тогда штаны (не исключено, что со вшами в придачу) за бутылку водки и пять стаканов самосаду у одного мужика, вернувшегося с далёкого северного фронта без ног, которые потерял вследствие отморожения.
На внутреннюю поверхность штанов дед нашивал тряпочки, собранные в виде плиссе (или гофре). Многочисленные складки никогда не проветриваемой ткани, согретые теплом старческой немытой плоти, были для вшей прекрасной средой обитания. Когда какая-нибудь тряпочка истлевала и отваливалась, на её место пришивалась другая. Ходячий инкубатор распахивался в строго определённых случаях – при отправлении больших надобностей (для малых надобностей существовала ширинка) и при отлове вшей очередному покупателю. Причём распахивался не широко, а поелику возможно уже, чтоб не выстудило.
Периодически дед устраивал тотальную ревизию: внимательно просматривал все тряпочки с целью составить представление о количестве гнид, то бишь потенциальных вшей. Только таким путём можно было более или менее достоверно прогнозировать количество взрослых насекомых и подсчитать доход на обозримое будущее. Когда виды на «урожай» были хорошие, Васильев удовлетворённо потирал ладони и за обедом в сытом благодушии говорил жене: «Хрось, а Хрося! От ежли, не загадуючи, конешно, мало-мальски ничаго уторгую, то, думаю, уш на энтот раз справим тебе новую кухвайку и платок вязаный купим. А можа, щё й на капот фатить. А то ходишь… как ошарашка, аж от людей невдобно делается – не то баба, не то жук навозный ползаить… в салопе, от тольки што о двох ножках… Так низзя – мы ж обои (оба) на виду! Бизательно справим, тагды увидишь». Но текло время, а Фрося как ходила в отрепье, так и продолжала ходить.
Дед Васильев слыл богатеем, и это, по тем меркам, вполне соответствовало действительности. Хоть был жмотом и скаредой, бабы к нему лезли как мухи на мёд, и неплохие бабы. Каждая очередная думала, что жить ему недолго, не сегодня-завтра «гыгнется» (скопытится) – вот денежки ей и достанутся, наследничков-то нету, всех война поглотила. Но дедок жил да жил, и было ему уже хороших за восемьдесят.
Спрос на вшей повышался к концу лета и держался всю осень. Потом он спадал, но незначительно – фактически желтуха косила людей круглый год. Крупная платяная вошь шла дороже, чем средняя, средняя – дороже, чем мелкая. Многие люди не могли переступить через отвращение к насекомым и наотрез отказывались глотать их живьём – обрекали себя на смерть, а класть в рот эту гадость не решались. Были и такие, у которых и мёртвых вшей «душа не принимала». Тогда родственники тайком закатывали их в тесто и в составе аппетитных галушек, вареников или пышек подсовывали ничего не ведающим больным. И лишь потом, много времени спустя, признавались в содеянном. Иные же так никогда и не признавались – боялись, как бы близкого человека не стошнило и не вырвало.
Бытовало мнение, что вши при желтухе помогают лучше всяких лекарств (да и какие тогда были лекарства!), особенно если их употреблять в натуральном виде, когда они бойко перебирают не успевшими ещё ослабнуть лапками. А вот замурованные в тесто и подвергнутые кулинарной обработке действовали, говорят, хуже. Но всё равно действовали – если брать в три раза больше, чем живых.
Дед Васильев мог понадобиться в любую минуту. Жоглики хорошо это понимали и не стали от него открещиваться. Таких людей гневить нельзя, себе дороже выйдет. Откажи – так он возьмёт, чего доброго, да и отомстит при случае: «Какие воши! – скажет. – Де я их вам возьму! Не создрели шшо…». И что тогда делать?! Тем более что поблизости никто больше этим промыслом не занимался. Хоть ложись да умирай.
А народ всё пёр и пёр в Жогликову хату, и несть было ему числа. Отстранив баб, дело в свои руки взяли мужики. Они требовали конкретики – «де? шо? як (как)?». Заставляли Микитку пойти и показать местонахождение дрофиной стаи. Тот упирался, мотивируя отказ усталостью – «писля ночи, не спамши...». Он умолчал, что там уже нет никаких дроф, иначе пришлось бы делиться добычей – тогда были несколько иные законы морали. Хозяин решил одним махом избавиться от назойливой публики: вывел всех из хаты, подошёл к калитке и, размахивая для убедительности руками, прокуренным пальцем показал направление, куда следует идти. «Отак прям и йдить, – кратко сказал он, – там ше багато тых дрохв по степу бегаить, на усех фатить…».
Весь остаток дня можно было видеть снующих по полю людей с мешками под мышками. Некоторые приспособили мешки на головы наподобие капюшонов, от чего издали были похожи на кук-клукс-клановцев. Когда они, разочарованные и усталые, возвращались не солоно хлебавши обратно, то чихвостили Жоглика на чём свет стоит: мол, дал не те координаты, чего-то недоговорил или попросту надул. Вначале тот оправдывался, а потом ему надоело смиренно переваривать упрёки, и он стал кричать им в спину: «А шо ж вы хочите, шоб оте дрохвы сидели сидьма та й ждали, поки вы не прыйдёте та й не поскручуете йим шыйи, чи шо? Найшли дуракив… Було б не чухаться …».
День прошёл сумбурно и суматошно. Жоглики устали, решили пораньше лечь и пораньше встать. Прежде всего, нужно было спозаранку «обпатрать» (ощипать) птиц. Затем осмолить тушки «на кураю» (на пламени перекати-поля), разделать их, часть – засолить, часть – заморозить (благо мороз крепчал). Но одну дрофу хозяйка всё же обработала с вечера и поставила варить из крыльев, ножек и пупка холодец. Она зажгла в сенцах керосинку и водрузила на неё кастрюлю, отрегулировав огонь так, чтобы варево не кипело, а томилось. Решила убить двух зайца – и выспаться и холодец приготовить. Так делали многие хозяйки, так не раз делала и она. Потом легла и… как в яму провалилась.
Ей снился сон, будто в хате кончился воздух и нечем дышать. И будто она открывает форточку, а оттуда лезет не то дрофа, не то страус. Непонятная тварь застряла в форточке и ни туда, ни сюда. Доступ кислорода вовсе прекратился. Неизвестно, что бы ей снилось дальше, но тут жутко завыл во дворе Сирко (кличка собаки) – и она проснулась. Её душил кашель, кружилась голова, тошнило.
Хозяйка вскочила, хотела крикнуть: «Пожар!», а крикнула: «Стравус!». В дымных потёмках кое-как пробралась к сенцам, нашарила дверь и, когда открыла её, ощутила такой силы жар, что тут же снова её захлопнула. Подоспел муж, он метнулся в сенцы – правый торцевой угол вовсю пылал. Микитка распахнул наружную дверь и вернулся вызволять детей – едва успел вытолкать их во двор.
Наконец семья в безопасности. И тут из сенцев выбежала… дрофа, на фоне белой стенки хаты было видать, как она слепо тычется в эту самую стенку и поспешно ковыляет прочь, в темноту. В суматохе, хозяева махнули на неё рукой и не стали ловить. Жоглик, правда, обронил фразу: «От гадство, недокрутил!..». Зато потом только и разговору было об этой дрофе.
Сбежались соседи, принесли кое-какую одежду прикрыть тела погорельцев. Огонь ярко пылал, высвечивая нутро сенцев, валяющуюся на полу керосинку, охваченных пламенем дроф, выложенных в ряд на длинном, вдоль всей стены, самодельном столе. Кастрюля отлетела от керосинки метра на три. Люди сгрудились во дворе и смотрели в распахнутую дверь, как в жерло преисподней. А новые партии соглядатаев всё подходили и подходили. Особо любопытные, желая получить информацию из первых уст, терзали хозяев вопросом: как это «вопще» произошло, что хата загорелась? И, пока те дрожащими губами пытались что-то объяснить, приводили свои соображения. Может, раскалённый уголёк выскочил из поддувала? Может, Микитка уснул, а цигарку не потушил? Или дети сотворили что-нибудь такое с «карасинкой»? – от них же, «анцыбалов» (непереводимо), всего можно ждать.
Узнав, наконец, что была дрофа, появившаяся из огня целая и невредимая и растворившаяся где-то в черноте ночи, приходили почему-то в панический ужас. Ах, вот оно оказывается что!!! Теперь никто ни на миг не сомневался, что зачинщик несчастья – именно эта самая дрофа с «недокрученной» шеей. И стала она притчей во языцех. Под эти разговоры Микитка вспомнил о своём нехорошем предчувствии, когда мелькнула мысль «не подавиться бы». Да что уж теперь говорить!..
Концепция пожара обрела предельную ясность: когда хозяева спали, одна из птиц ожила, принялась биться в поисках выхода, опрокинула своими могучими членами керосинку, керосин пролился и вспыхнул. Дрофа же, спасаясь от огня, забилась, должно быть, за три полусгнившие шпалы, украденные Микиткой на работе и стоявшие впритык друг к дружке у наружной двери – относительно далеко от очага возгорания – пересидела там и выскочила, когда дверь открыли.
«А не месть ли всё это?» – прошло по толпе как удар тока. Но мятущиеся языки пламени и трескучие выхлопы искр настолько захватили внимание толпы, что гениальная догадка о дрофиной мести отошла на второй план – до поры до времени, конечно.
Пожар всегда захватывает хозяев врасплох. Так было и у Жогликов. Ни запаса воды, ни достаточного количества вёдер, ни песка, чтоб закидать жар, – ничего. Мужики суетились с жалкими ведёрочками, казавшимися игрушечными в медвежьих руках простолюдинов, бегали куда-то к колодцам, возвращались, расплёскивая по полведра, и их усилия были чисто символическими. Огонь перекинулся дальше, на комнаты. Все суетились, кто-то побежал на станцию звонить в пожарную охрану. Незадействованные (по немощности) бабки стояли кучкой, как испуганные ярочки (барашки), голосили противными голосами и причитали.
Прошёл час. Или два. Пожарная команда не ехала. Наконец самая древняя старуха, бабка Лытка, размашисто перекрестилась, смиренно преклонила перед пожарищем голову, как перед покойником, и прошамкала: «Усё, нема хаты, сгорела наухналь (полностью)…».
…Как ни в чём не бывало, занималось новое утро, холодное и неприветливое. Пепелище дымилось. По мере того как тлевшие останки хаты теряли градусы тепла, люди подвигались к ним всё ближе и ближе, – грелись. Никто не расходился – превращение человеческого жилища в прах завораживало. Пошли разговоры о пророчествах, приметах, дурных знамениях. Раздавались голоса, что надо сплотиться и что-то делать, а что делать и для чего, так и не было сказано.
Убитую горем семью Жогликов ещё в разгар пожара силком увели к Капшукам, дальним родственникам, потому что обезумевший от горя Микитка, каким-то высшим чутьём осознавший свою вину, всё норовил прыгнуть в огонь и сгореть вместе с хатой. У Капшуков ему дали самогона, и он успокоился.
Казалось бы, всё кончено, беда свершилась и ничего тут не попишешь. Надо смириться, проглотить горькую пилюлю и жить дальше – мало ли их бывает, всяческих бед! Начинать с нуля – это ведь не самое страшное. Главное, все живы, никто не погиб. И даже все здоровы. Но как-то неспокойно было на душах слободчан. «А может, конец не наступил и он ещё впереди? – вопрошали их перепуганные лица. – Может, хоть Жоглик и получил по заслугам, очищения не произошло, искупления не наступило? Ведь, честно говоря, после Жоглика дроф искала вся слобода, и если бы нашла, не пощадила бы…».
Безотчётная тревога висела в воздухе.
72.Случай на хуторе Пятихатки
Абрамин
«Я не люблю видеть в первобытном нашем языке
следы европейского жеманства и французской
утончённости. Грубость и простота ему более пристали».
А. С. Пушкин (из переписки с П. А. Вяземским)
Хутор Пятихатки находился в двадцати пяти километрах от городского предместья – слободы Кизияр. Собрались как-то кизиярские охотники туда на зайца. Набралось восемь человек: Павло Дрегваль, его сын Лёнька, Володька Кушнырь, Мишка Бражник, Сашка Пухлик, Денис Шиян и ещё каких-то два мужика. На хуторе с женой и восьмидесятивосьмилетней матерью жил Матвей Ляшко, закадычный друг Павла. К нему-то и направились.
Выехали рано – вторые петухи прокричали с полчаса назад (вторые петухи кричат в два ночи). Когда свернули с большака на просёлок, на заснеженном поле заметили что-то огромное (с медведя величиной) и тёмное. Подумали: что-то неживое. Но подводы приблизились – и это неживое оказалось живым. Оно задвигалось и припало к земле, распластавшись на ней чёрной кляксой. Стрелять не стали – мало ли что, а вдруг это и не зверь вовсе... Зверь бы бросился наутёк. Или, наоборот, ринулся б в нападение. Да и нет здесь зверей такой величины. Тогда что, если не зверь? Человек? Нет, и на человека не похоже. Может, какое-нибудь домашнее животное? Корова, скажем, или большая чёрная свинья. Но где вы видели коров и свиней, чтоб вот так умели плющиться?
Мужики только и промолвили: «Нечистая сила…». И было у них одно желание – как можно скорее проскочить треклятое место. Лошади сами пустились вскачь – и это нагнало ещё большего страху. И ещё сильней забегали мурашки по коже – а вдруг оно погонится за ними! Не погналось. Успокоившись, приняли соломоново решение: на обратном пути – благо будет светло – около этого места остановиться, подвергнуть его тщательному осмотру и тогда, может, по следам удастся определить, кого же они всё-таки видели.
Хутор Пятихатки в прямом смысле слова стоял в чистом поле – на пять дворов ни одного деревца. Лишь ровные полосы лесопосадок окаймляли огромный кусок степи. И в центре этого куска – хутор. Простор здесь ценили превыше всего – даже заборов не ставили. Никаких других построек – только хаты да сараи. Причём сараи были сложены из подстила, что подмащивают животным. Отработанный подстил – перебитая копытами солома вперемешку с навозом – прекрасный теплоизолятор: зимой в сараях было тепло, летом прохладно.
Матвей не спал – ждал; о прибытии «охотничьего десанта» был предупреждён заранее. Оставив коней, отправились в поля. Уже рассвело, и все заметили, что день стал портиться: набежал ветер, небо обложило тучами. И только Матвей проговорил: «Хоч бы снег не пишов…», как полетели снежинки. Похолодало. Но внезапный каприз природы никого особенно не огорчил – охотник ведь ко всему приучен и всегда ко всему готов.
Добрались до нужного места. Поле, стоявшее под озимью, охватили кольцом. Стали сближаться. Зайцы здесь водились – убили шесть штук. И это на одном поле! А их вон сколько, полей-то! Да вот незадача – снег падал всё гуще и гуще и становился помехой охоте. Когда рассредоточились на новом поле, рядом идущего загонщика уже было трудно различить – сплошная кипящая снежная каша. И всё же решили добить до конца и этот участок.
Мишка Бражник, как и положено, держал ружьё наизготовку. Зайцев всё не было и не было. Наконец справа боковым зрением он заметил что-то движущееся. Но это оказался не заяц – для зайца движущийся объект был слишком велик. Мишка протёр глаза, присмотрелся. Ба! Да это же собака. Да ещё какая! Овчарка! Но откуда она здесь? Чья? Овчарка хромала. «Кто ж это её так?! Сволочи! Неужто кто-то из наших?! Бедная собачка, несчастненькая, подстрелили тебя – вот г-гады… Иди ко мне, нах! нах! нах!» – Мишка ласково звал собаку, причмокивал губами, хлопал себя по ляжкам, постепенно приближаясь к ней. Животное на зов не реагировало, изо всех сил старалось дотянуть до лесополосы, едва видневшейся сквозь снежную пелену.
И вдруг до Мишки донёсся голос. Этот хриплый голос принадлежал соседу по оцеплению, что был от Мишки по правую руку, – Матвею Ляшку, хозяину приютившей их хаты. А вот и сам дядька Матвей выскочил из бурана. Для своих лет он довольно быстро бежал, потрясал ружьём в воздухе и истошно кричал: «Мышка! Мышка! Шо ж ты робыш, га? Т-туды т-твою матир! Зупыныся (остановись)! Ны смей пидходить! То ж не собака! То – вивк! Вивк, кажу! Стриляй ото краще, а не нахкай!». (Матвей почему-то кричал «вивк», а не волк и не вовк – то есть ни по-русски, ни по-украински).
Мишка остановился в недоумении. Рука не поднялась выстрелить – он ещё не успел осознать суть Матвеевой тирады и вообще всего происходящего. Ляшко не мог отдышаться, но всё орал и орал: «Та чи тоби позакладувало! Крычу, крычу, а ты не чуеш… Оглух, чи шо?.. Вивк це! Ранетый… Понимаеш? А ранетый вивк – найстрашнише, шо може буты! Йому тирять ничого – щё трошки, й кинувся б на тибя! Й хруснула б твоя шыя… як горех. Так якого ж хера ты сам до нёго у зубы лизытымеш, га?! Я б давно вже його прыкончив, та от боюся тибя, засранця, зачипить... Видимости-то, щитай, ниякойи (никакой)…».
Пока суд да дело, волк исчез – замешательство охотников помогло ему скрыться. На крик прибежали остальные мужики; они, несмотря на буран, принесли ещё семь зайцев. Как ни велико было искушение продолжить охоту, её пришлось прекратить: стрелять опасно, можно друг дружку перестрелять. Даже волка не стали преследовать. …И пошли обмывать «добыч». Какая она ни есть, «добыч», а обмывать надо – это святое. Стол был накрыт – Матвеева жена постаралась.
Самогон шёл отменно, хоть результаты охоты не очень-то радовали. Добыча явно мала – всего тринадцать зайцев. Оно, может, было б и ничего – в конце концов, не важно, сколько убили, важно, как провели время. Не зря же Павло говорил перед отъездом, что, мол, не убьём, так хоть пробздимся. Но это дурацкое число тринадцать! Чёртова дюжина…
После третьей стопки разговор, конечно же, упёрся в волка. Случай-то неординарный, не каждый день волки здесь разгуливают. В газетных сводках как-то писалось, что последний волк в южно-украинских степях был уничтожен ещё в 1927 году. Получается, врут газеты?
Все смотрят хозяину в рот – что же он расскажет о волке? И хозяин рассказал.
Недели две тому назад, ещё до снега, услышал он ночью, что в сарае возникло какое-то беспокойство: мычала корова, блеяли барашки, как-то по-особому – срывающимся на визг хрюком – подавали голос обычно молчащие по ночам свиньи. Он вышел из хаты – непонятная тень отделилась от сарая, метнулась в степь и исчезла во мраке. Матвей решил: чья-то собака. Собаки были у всех хуторян, и у Ляшков была, да вот уже двое суток как исчезла со двора – куда-то пропала.
Утром, когда рассвело, хозяин обнаружил подкоп, вернее дыру в задней стенке сарая, почти сквозную. И тут он призадумался: попытка проникновения в сарай через проделанную дыру никакого отношения к собаке не имеет – не тот «почерк». Так предательски собака людям вредить не может, ибо собака, извините за каламбур, – свой человек, даже если и чужая. И не лисица это, хоть их здесь предостаточно. Лисица всегда там, где прослеживается хитрость и осторожность. А где дерзость и отвага, где риск для собственной шкуры, там – волк.
Хозяин не стал заделывать дыру и убирать разбросанную солому, оставил всё, как есть, но со следующей ночи устроил «засидки» (засаду) – он был уверен: волк вернётся. И волк вернулся. На третью ночь. Матвей сел в засаду после того, как женщины задули лампу и легли спать. Сомнений не было: волк появится с той стороны, куда была обращена развороченная стена. Но когда крадущийся зверь, наконец, появился, у Матвея не хватило терпения дождаться, когда тот приблизится на оптимальное для гарантированного поражения расстояние, и выстрелил на подходе. Выстрелил – да не убил. Волк потерял равновесие и свалился на бок, но через мгновение вскочил и, ковыляя, убежал.
Днём Матвей метр за метром обследовал путь предполагаемого бегства волка – всё думалось ему, а вдруг удалось-таки «припечатать» зверя и тот, отскочив в раневой горячке, где-то поблизости издох. Но его надежда не оправдалась – даже следов крови нигде не обнаружил. Зато нашёл труп своей собаки – с распоротой шеей. И тогда он понял всё коварство волчьего замысла: заблаговременно убрать собаку, чтобы та своим лаем не разбудила хозяев и не мешала орудовать. Волк загрыз её, заманив в степь, – в степи волк правит бал, а не собака. Там – его стихия!
Стоило Матвею сделать паузу, как гости наперебой заговорили про утреннюю встречу с непонятным существом у развилки дорог. Матвей внимательно выслушал и вынес вердикт, что это и был тот самый волк, о котором идёт речь. Что он-де после того, неудачного выстрела бродил-бродил и добрёл до развилки. Каких-нибудь полтора-два десятка километров для волка, пусть и раненого, но стоящего на ногах – не расстояние. Волк – это ноги, а ноги – это вёрсты... Мимо как раз проезжали телеги Павла. Зверь крадучись увязался за ними – запах конского пота манил его, голодного, неудержимо. Так он снова оказался здесь, на хуторе. А Мишка… дурашка… решил приголубить его, приняв за овчарку. Ха-ха-ха!
Гости стали на дыбы: ерунда, мол, для волка то существо слишком большое и чёрное. Матвей, ухмыляясь, разъяснил им: «Ну вы ж, мабуть, у штаны понахезали, так шо ж вы хочете?! З переляку и кишка палтерою покажыться (с перепугу и кошка пантерой покажется)… Це вже хвакт!». После этого про волка больше не говорили, потому что гости втайне были согласны с Матвеем, что действительно «понахезали».
Короткий зимний день сменился длинным вечером. Пора было и честь знать. Планировали вернуться домой засветло, а засиделись допоздна. Распростившись, сытые и пока ещё весёлые гости двинулись в обратный путь.
После обильной выпивки вслед за периодом приятного возбуждения закономерно наступает тоска. Охотники приуныли и скисли. Денис Шиян, видя такое дело, произнёс, чтоб встряхнуть их: «Интересно, невжели воно доси (до сих пор) там сидить…». И именно в этот момент Павло схватился за грудь, почти у самого горла, дико вскрикнул жутким сдавленным голосом, тут же прервавшимся. В следующую секунду он открыл рот и стал громко дышать, потом захрапел, как во сне, и грузно повалился прямо на руки ошеломлённых спутников. Несколько судорожных подёргиваний – и всё. Его тормошили, пытались посадить, хлопали по щекам, растирали лицо снегом. Кто-то предложил расстегнуть на нём одежды и открыть доступ воздуха к телу – авось задышит. Безрезультатно. Наступило всеобщее отрезвление. Что делать – никто ничего не знал. Не заметили, как проехали то место, даже не взглянули на него – до того ли!
И Матвей, и его жена Марфуша – оба приехали на похороны. Матвей говорил у могилы речь. На поминках долго засиживаться не стали – до дома далеко, а зимний день короткий... Взгромоздившись на бидарку и сделав ручкой, они тронулись в обратный путь. Уже на ходу Марфуша крикнула убитой горем вдове, что на сорок дней обязательно приедут, на девять – вряд ли, а на сорок – будут. (На девятый и сороковой день по усопшим устраивают поминки). Параша (так звали вдову) кивнула головой и зашлась в припадке рыдания.
Первое, что сказала старуха мать, когда сын с невесткой вернулись домой, было: «А я вже переживаю – прям души нету! – бо ваш вовкулак знов объявился…». Оказывается утром, где-то уже в начале пятого, примерно через час как они уехали на похороны, старуха вышла, чтоб задать корма кабану, которого наметили днями резать. И вдруг – уже в самом конце дорожки – откуда ни возьмись, её настиг… волчий вой, тоскливый-тоскливый, долгий-долгий, ей показалось – бесконечный. Да ещё и с каким-то жутким завыванием. От неожиданности старуха пригнулась. Она так испугалась, что не могла сразу сориентироваться, что лучше: вернуться обратно в хату и задвинуть за собой засов или скорей заскочить в сарай и переждать вой там. В конце концов, оставила ведро во дворе и побежала куда надёжнее – в хату.
Старуха была не на шутку перепугана. Матвей успокоил её: «Ничо, мам, з вовкулаком как-нибудь разберёмся, не переживайте. Вот заколем кабанчика и разберёмся. Обещаюсь. Вы только по двору ходите з киячкой (с палочкой) – склизко. Та шкурку зайчачую до попереку (к пояснице) притуляйте, бо застудитесь».
Кабана зарезали в субботу, и целый день доводили его до ума. В воскресенье устроили «мартын». ("Мартын" – ритуал угощения сельчан мясом только что забитого домашнего животного; особенно ценятся жареные внутренности – печень, почки, лёгкие, сердце). На «мартын» пригласили куму с кумом и ближних соседей. Самогон, горячая жирная свинина, всевозможные соления уничтожались в огромных количествах. Хлеба ели поменьше, чтоб больше влезло сала, мяса да разных потрохов. Быстро перепились и объелись, отчего отяжелели и начали дремать прямо за столом. В итоге часа через два разошлись по домам. А начали рано – часов в одиннадцать.
После ухода гостей у Матвея возникло желание взять ружьишко и немножко побродить окрест – протруситься. Может, зайчика подстрелит, а заодно по следам разведает, где там скрывается волчище серый хвостище.
В патронташе Матвея было десятка полтора патронов с заячьей дробью. Но он прихватил и три заряда крупной (волчьей) картечи. Прихватил так… на всякий случай. Сегодня он их использовать не планировал, ибо преследовать зверя не собирался, даже если бы и заметил его следы. Преследовать лучше не одному и не с переполненным брюхом и затуманенным мозгом, как сейчас, а хотя бы с кем-то вдвоём и в хорошей физической форме. И уж, конечно, на трезвую голову – волк всё-таки есть волк, тем более раненый и голодный. Время ещё терпит, никуда зверь не денется. Вот договорится с кумом, и пойдут брать.
Хоть преследовать зверя Матвей не собирался, случайной встречи лоб в лоб не исключал. Поэтому один ствол двустволки зарядил заячьей дробью, другой – волчьей картечью. Каждый получит своё: заяц – зайцево, волк (если что) – волково.
Волчьи следы нигде не попадались, и это показалось Матвею странным – не по воздуху же тот летает, в самом-то деле... Его обуял интерес – где же они, эти чёртовы следы? Матвей решил повернуть чуть правее и подойти к лесополосе – может, там? Подойти подошёл, но идти дальше не стал, так как его сильно скрутил живот, и потянуло на низ – переел-таки жирного. Но ничего, какие проблемы!
Он повесил ружьё на сучок заскорузлой дикой яблоньки, притоптал снег, рассупонил штаны и сел – лицом к степи, спиной к лесополосе. Опроставшись первой порцией, почувствовал, однако, что полного облегчения не наступило. Остался в том же положении ждать нового позыва – куда торопиться! Влево метров на пятьсот шла стена высокого заснеженного кустарника, вдоль неё-то Матвей и намеревался пройти, поискать следы.
Но намерению этому не суждено было сбыться. За спиной жутким крещендо затрещали голые ветки, густо прошитые многолетним сухим бурьяном, и раздался кровожадный рык. Бедный Матвей, наверно, едва ли успел осознать происхождение этих звуков, как волк уже оседлал его, пролетев единым прыжком из лесополосы прямо ему на плечи. Впившись зубами в шею, он крепко сомкнул челюсти над атлантом – у самого затылка. (Атлант – первый шейный позвонок, имеет кольцевидную форму, сочленяется с черепом – как бы держит на себе голову; отсюда и название).
Матвея кинулись искать, когда начало смеркаться и возникло подозрение, а не случилось ли чего – мало ли, человек пожилой, изрядно выпивший… Искали всем хутором. Нашли только утром, с наступлением рассвета. Он так и окоченел – в «интересном положении». Но, как говорится, мёртвые сраму не имут...
Хуторские мужики – Оголь, Чапа, Арабей, Саша Булка – ходили по волчьим следам во всех направлениях – они прямо-таки горели жаждой мести. Но зверь как сквозь землю провалился. Матвея похоронили, так и не отомстив его врагу. Старуха мать измучила себя мыслью, что предчувствовала беду, да не отговорила сына от той роковой прогулки. Единственным её утешением было: «Та хиба ж бы вин миня послухав…».
Вскоре поползли слухи, что волк был ручной и принадлежал некоему старцу по фамилии Чумак-Жунь. И что старец этот служил колдуном при какой-то таинственной секте и получал за свою работу «самашечие» деньги. И что верхняя часть тела была у него Чумак, а нижняя – Жунь. Понять это трудно, но так говорили.
Он якобы приобрёл волка у цыган ещё молочным сосунком, выкормил-выпоил-выдрессировал и, потакая волчьей натуре, отпускал его по ночам в степь на подножные корма. А когда тот чем-нибудь нехорошим себя обнаруживал, и над ним нависала угроза расправы со стороны людей, прятал дома, пока улягутся страсти-мордасти. И все концы – в воду.
Должно быть, и на этот раз он выпустил волка погонять зайчиков, не предполагая, что тому захочется Матвеевой барашки. А Матвея, мол, он загрыз в отместку за то, что тот его ранил. И что у развилки, когда Павел с гопкомпанией ехали на охоту, был никакой не волк, а сам Чумак-Жунь, только в чёрной хламиде, чтоб его не узнали. Колдун тогда искал в степи своего любимца волка, который долго не возвращался домой – теперь-то известно, что он был ранен Матвеем и в каком-то логове зализывал раны.
Где живёт старец Чумак-Жунь, никто не знал. Да и заниматься расследованием было некому. Правда, Денис Шиян, науськиваемый роднёй обоих покойников, попытался, было, сунуться в милицию, но там ему сказали: «Пить меньше надо, тогда ничего не будет мерещиться» и ни про какого колдуна Чумак-Жуня не стали слушать, только посмеялись.
И действительно, «а был ли мальчик?..».
Летом Марфуша со свекровью навсегда перебрались к детям в какой-то затрапезный городок на Донбассе, и следы их потерялись. Отбытие этих женщин явилось прологом деградации хутора. Вслед за ними уехали кумовья, а потом и другие хуторяне – оставаться в Пятихатках стало, по их мнению, небезопасно. Версия о Чумак-Жуне и его дрессированном волке так и не была опровергнута и долго ещё вертелась на устах падкой до сенсаций черни.
АВТОР 37
73.Берег левый, берег правый
Ирина Гирфанова
Тара ужасно спешила. Никуда, просто так. Ей казалось, что если она остановится, то сразу же умрёт. От нехватки воздуха. От нехватки смысла происходящего с ней. От нехватки любви.
Уже две недели заявление о расторжении брака валялось в машине Тары. Она накатала его сразу, как только выгнала за порог мужа. Вслед за ним в ночь полетели его носки, ботинки, рубашки… В общем его всё, что попадалось под её горячую руку.
Это случилось после того, как он в порыве страсти назвал Тару Дашулей. Вот так вот - закрытые глаза, жаркие объятия, Дашуля.
А она вообще-то Тамара. И с открытыми глазами и с закрытыми. И днём и, тем более, ночью. Ну, или Томик, как звал её Влад. И говорил, что ему хочется читать её снова и снова.
А теперь – Дашуля.
Она тогда сначала выгнала Влада. Потом настрочила заявление о разводе. Потом… Потом у неё случилась истерика. А дальше пришли сомнения. Утром. А может это случайность? А может ей послышалось? А может - ничего не было? Он придёт сейчас и попросит прощения. И будет уговаривать забыть и начать с начала. А она сделает вид, что подумает. А потом простит. Конечно, простит. Обязательно простит.
Но Влад не пришёл. Ни тем утром. Ни тем днём. Ни тем вечером. И следующими тоже. Заявление валялось в машине уже две недели. И Тара гнала себя через эти две недели, не обращая внимания на сигналы светофора. На знаки судьбы. На очередь к паромной переправе.
Она лавировала в длинной веренице разгорячённых на солнцепёке машин. В машинах сидели нервные от ожидания мужчины. В основном мужчины. И Тара наивно полагала, что джентльмены. Вернее, Тара об этом не думала - просто очень спешила. Миновав всех, она остановилась прямо у въезда на паром. Осталось дождаться, когда подъедет плавучая переправа.
- Девушка, здесь очередь!
- Девушка, мы Вас не пропустим!
- Девушка, у Вас совесть где спряталась?
«Боже, как надоели! Ну не могу я долго стоять! Ну что вам, жалко одну женщину пропустить без очереди!» - пульсировало где-то на уровне сердца.
Тара видела и не видела, как за лобовым стеклом какой-то моложавый седой мужчина что-то говорил ей, потом отошёл к группе стоящих у соседнего Nissan X-Trai людей, пообщался с ними, вновь подошёл к её машине, нагнулся. Старенькая «Деушка» Тары вздрогнула, вздохнула и медленно опустилась на одно колено. Тара не сразу поняла, что произошло. Девушка выскочила из автомобиля и обнаружила спущенное колесо.
Обидчик быстро удалялся по направлению к своей машине. Та ждала своего хозяина довольно далеко от переправы. Мужчина сел за руль и уехал прочь. На другой берег можно было перебраться и по мосту, через пробки, через потерянные время и нервы.
А Тара осталась стоять у своего травмированного железного коня. Одна на одну с очередной проблемой.
Это было последней каплей. Тара на автомате открыла багажник, достала первую попавшуюся тяжёлую вещь – ржавый допотопный домкрат. Плохо соображая, что делает, подошла поближе к тому самому соседнему Nissan X-Trai и швырнула домкрат прямо ему в ненавистное заднее стекло.
Дальше всё было как в тумане. Из внедорожника выскочили две тётки. Одна, в цветастом этническом наряде заорала, потрясая руками в кольцах и браслетах:
- Ты что вытворяешь, дурра! Там же люди сидели! Ты же могла нас убить!
- А кто видел! – Тара и сама не понимала, что говорит. – Кто что докажет!
Вторая тетка спокойно подошла к машине Тары и попыталась забрать из салона документы. Тара вцепилась ей в волосы. Скорее от отчаяния, чем от желания защитить своё имущество на своей территории. Та тётка, которая ругалась минутой раньше, подскочила и огрела Тару тяжеленной сумкой. Тара отпустила волосы незнакомки и отскочила в сторону. Обе тётки вернулись в свою машину. Тара пошла вслед за ними и достала из-под осколков стекла свой домкрат.
- Вы что наделали? – хозяин побитого ею автомобиля, пришёл в себя после пережитого шока. Солидный мужчина безопасной наружности, он попытался воззвать к совести Тары. – Я вызываю полицию!
- Да вызывай! – Тару несло. – Я всё равно сейчас уеду! Тоже мне, мужчины! Ау, ау! Где вы!
Она села в машину и, прихрамывая на спущенное колесо, победительницей въехала на палубу подошедшего парома. Тот автомобиль, который она оттеснила и затем изуродовала, остался ждать полицию. А Тара позвонила брату. Переправившись на другой берег, она пересела в его подоспевшую «девятку» и была такова, бросив свою охромевшую «Деушку» на произвол судьбы.
Наутро Тара остыла и успокоилась. И поняла, что пора остановиться. Что так дальше жить нельзя. Для начала необходимо понять – а всё ли так плохо? Может быть, разрыв с Владом сейчас даже к лучшему. Сколько раз она думала, что ошиблась. Что её муж - не мужчина её мечты. Просто критическая масса обид ещё не набралась до той злополучной ночи. Эта Дашуля, может быть и разрушила их семью, но освободила и Тару и Влада от ставшего обременительным брака. Она, как парОм, разрешила сразу все вопросы переправы с одного берега на другой, минуя пробки и сэкономив время её, Тары, жизни. Когда бы ещё Тара дозрела до решения развестись. А ведь неизбежно к этому шло! И теперь у неё должна начаться новая жизнь. У него же началась! Если Влад не вернулся к Таре, значит он теперь с Дашулей. И неизвестно, кому из всего этого треугольника больше повезло.
Вот так.
74.Предчувствие
Ирина Гирфанова
Вадим проснулся от предчувствия. У него иногда так бывало. Просыпаешься и понимаешь, что должно что-то случиться. Он ещё ни разу не ошибся. Только Вадим не умел отличать добрые предчувствия от недобрых. Знал только, что что-то произойдёт.
Этим утром его торкнуло ещё во сне. Вадим даже не сразу понял, в каком измерении он находится — то ли сейчас проснётся и вместе со сном исчезнет предчувствие, то ли уже проснулся от этого самого предчувствия.
Вадим лежал с закрытыми глазами и пытался вспомнить свой сон. Было в нём что-то завораживающее. Чёрно-белый мир. Острые чёрные шпили готического храма пронизывают белое небо. Торжественные звуки органа. Развевающийся чёрный плащ девушки, убегающей от него. Именно тогда и появилось Предчувствие.
Вадим окончательно проснулся, встал, умылся, оделся и вышел из дома. Солнечное воскресное утро хотелось встретить на улице. Почти восемь. Солнце слепит, как в последний раз. Конец мая — почти лето. Тепло, даже жарко. Цветущие каштаны и абрикосы. На улицах пусто. Что же сегодня случится?
Предчувствие его не обмануло! Она шла навстречу. Нет, не шла - парила, как прекрасный чёрный демон. Длинные блестящие прямые чёрные волосы, словно крылья, трепетали за плечами. Ярко-алые губы вызывающе выделялись на бледном лице. Огромные влажные чёрные глаза смотрели прямо перед собой с оттенком безумия и испуга одновременно. Она как будто не видела никого вокруг себя. Как будто перед её ногами весь мир расстелился, словно скатерть самобранка.
Но, внезапно её невидящий взгляд зацепился за его восхищённый. Их глаза, будто магниты, повели их друг к другу.
Она замедлила шаг. Напряжение в её глазах нарастало.
Вадим понял, что вот она – его судьба. И что он ни в коем случае не должен её упустить.
Они поравнялись и на миг остановились друг против друга. Она сделала шаг в сторону, пытаясь обойти его. Он ступил в ту же сторону.
- Пожалуйста, не проходите мимо! - кричали его глаза.
- Посторонись, сумасшедший! – предостерегали её.
Её взгляд вдруг метнулся по сторонам. Его — следом: слева – ещё закрытое кафе, справа - пустая остановка автобуса.
Что-то в её лице неуловимо дрогнуло.
Вспышка.
Грохот.
- «Моя возлюбленная – Смерть!» - Уносящийся в бесконечность хвост кометы — его улетающее сознание.
Камера видео наблюдения банка, находящегося рядом с взорванным кафе посекундно зафиксировала, как почти одновременно с разных углов короткого квартала вывернули светловолосый крепкий парень в узких тёмных джинсах и в футболке с черепом во всю грудь, и красивая жгучая брюнетка. Высокие, стройные, молодые, они не спеша шли навстречу друг другу. Он, увидев её, будто прилип взглядом к её лицу, и, казалось, направлялся уже именно к ней. Она поначалу как будто вообще никого и ничего не видела. Но вот её взгляд встретился с его, и выражение её лица неуловимо изменилось. Девушка в облегающих чёрных брюках, чёрной водолазке и в длинном чёрном жилете на мгновение замешкалась, и на её лице мелькнула тень сомнения. Она поправила на плече большую красивую сумку. Крепче сжала мобильник в руке. Они поравнялись. Она попыталась обойти его. Он не дал. Она нажала кнопку телефона.
Взрыв. Когда пыль осела, стали видны искорёженная витрина кафе и развороченная автобусная остановка. Погибли двое – он и она. Кафе ещё не открылось, в воскресное утро на автобусе ехать желающих не было.
Когда полицейские выяснили, кто она такая и осмотрели её квартиру, то обнаружили дневник. Возраст — семнадцать лет. Имя – Марика. Фамилия - …. Да какая разница, какая фамилия! Главное – почему она это сделала?
Марика оказалась человеком с убеждениями. Она верила в бессмертие души, в то, существует жизнь после смерти и возрождение. Она верила в высшую справедливость. В то, что каждый человек – это целый мир.
Но повседневная жизнь опровергала её веру. В повседневной жизни справедливости не существовало. В повседневной жизни оказывалось, что от отдельного человека абсолютно ничего не зависит.
Нет! Кое-что зависит! Единственное, что может решить только она сама – уйти! Как и когда – тоже зависит только от неё. Её не замечают? Заметят! Она уйдёт так, что обязательно заметят! Если в жизни нет справедливости, так может в смерти есть?
Марика не считала грехом самоубийство. По её мнению, умирая, самоубийца убивает не себя, не внутренний свой мир, а лишь внешний. Она потом возродится, но всё вокруг будет по-другому!
Да - она станет орудием возмездия и заберёт с собой того, кто заслуживает смерти! Неразоблачённого преступника. Или преступника, ещё не успевшего совершить злодеяние. Она заберёт с собой любого, кого пошлёт ей Бог.
Бог послал ей Любовь. Но было слишком поздно.
АВТОР 38
75.Идиотка
Шарай Денис
От оглушительного звука захлопнувшейся входной двери Настя невольно вздрогнула.
«Вот, опять поругались. Теперь папа только под утро придёт, »- печально подумала она. Дорисовала на рисунке голубые волны и ярко-желтое солнце и понесла показать картинку маме. Возбужденная ссорой мама громко кричала в телефон, рассказывая подруге подробности очередной перепалки с мужем:
«Ты подумай, Наташ, какой барин выискался на мою голову, - горячий ужин ему подавай! Он устал, видите ли! А я тоже до чертиков расслабилась процедурами в спа-салоне! Хочет разносолы горячие есть, пусть кухарку нанимает!»
Она увидела стоявшую с листком в руках Настю, взяла рисунок в руки и, едва взглянув на него, тут же яростно скомкала, завизжав в трубку с новой силой гнева:
«О, Господи! Эта идиотка меня окончательно доконает! Сколько раз ей уже объясняли, что у неё теперь только одна бабушка есть – моя мать Люся. Так нет, она опять дразнит меня, - рисует свекровь на фоне моря! Вот упрямая девчонка!»
Она резко повернулась к Насте:
«Пошла в свою комнату! Нечего подслушивать, когда мать по телефону разговаривает!»
Настя подняла скомканный рисунок и, вздохнув, закрыла дверь. Села у окошка, подперла головку рукой и задумалась. Думы её были печальны, но Настя давно дала зарок: «Не плакать!». Тем не менее, одинокая слеза покатилась по щечке. Настя слизнула её,- слеза была горько-солёной на вкус, и опять заставила её вспомнить о море. А значит, вспомнить и любимую бабушку Лену, которая жила на самом берегу Черного моря. Настя ясно представила большой белый дом с голубой крышей, старый вишневый сад и ореховую рощу, где она так весело играла с местной детворой в прятки. Вспомнилось ей, как бабушка Лена учила её плавать, как шумно плескались они в ласковых морских волнах… А какие интересные сказки рассказывала ей бабушка перед сном! И какими вкусными казались супчики и пирожки , приготовленные ловкими бабушкиными руками…
Ах, как счастлива она была целых четыре лета! В первый раз её привезли к бабушке, когда ей было всего шесть месяцев от роду. Мама говорит, что младенцы ничего не помнят. А вот Настя хорошо помнила, как спала в коляске в тени высокого берега горной речки, как бабушка напевала ей колыбельную песенку про котика. Ах, каким сладким был её сон под журчанье реки и ласковый голос бабушки! А какие яркие цветы росли вокруг! И как они чудесно пахли!
Но вот уже два лета подряд Настя не ездит к бабушке Лене. Мама сказала, что больше никогда они не поедут в «эту дыру» и что «она больше не будет маяться всё лето с этой фурией». Мама всё время жаловалась папе на бабушку, сочиняла про неё всякие гадости и даже проливала слёзы, рассказывая, как ей тяжко общаться со свекровью. И папа ей верил. Когда мама ластится к нему, он всегда ей верит. А Насте верить не хочет…
И словно подслушав её мысли, мать громко запричитала в трубку: « Да ты понимаешь, что эта старая ведьма просто заколдовала ребенка! Мы возили дочь на лето и в Грецию, и в Италию. Там, в пятизвездочных отелях такие аквапарки, игровые площадки и уйма аттракционов! Но старуха превратила Настю в настоящую идиотку,- чуть что не по ней,- упертая девчонка собирает вещи и рыдает: «Отвезите меня к бабушке!» И огорченно продолжила: « А что психиатр? Возили её к психиатру. Он сказал: « Не обращайте внимания,- порыдает и успокоится!» И выписал таблетки. А ребенку ничего не помогает!»…
Настя тяжело вздохнула: « Нет, они никогда не отвезут её к бабушке! Нужно самой ехать и на них не надеяться!» Она подбежала к шкафу и, порывшись в его глубине, вытащила старенький рюкзак. Открыв его, Настя увидела красиво вышитую гладью табличку со своей фамилией, инициалами и адресом… И сразу вспомнила свою первую няню- Таню. Она тогда так привязалась к веселой няне, которая учила её вышивать и рисовать, и делать смешные поделки из цветной бумаги... Но мама разругалась с Таней и выгнала её. А потом няни так быстро менялись, что Настя научилась к ним не привязываться…
Настя сложила в рюкзачок бельё, купальник и новое платье. Приоткрыла дверь и прислушалась,- мама всё еще говорила по телефону. Тогда она на цыпочках пробралась в спальню, достала из маминой шкатулки одну красненькую бумажку и три голубеньких. «Этих денег должно хватить!»- уверенно решила Настя Она тепло оделась и тихонько выскользнула за дверь…
На улице смеркалось. Но метро было недалеко. «Теперь надо найти кого-нибудь доброго, кто помог бы мне добраться до вокзала» - подумала Настя и стала всматриваться в толпу. Выбрав молодого человека с веселыми глазами, в модной кожаной куртке, она решительно обратилась к нему: « Вы знаете, дяденька, я потерялась. Помогите мне доехать к бабушке!» Юноша наклонился к Насте и улыбнулся: « А адрес ты знаешь, девочка?» Настя схитрила: « А Вы довезите меня до площади, где много вокзалов, а дальше я дорогу сама найду!»
На Комсомольской площади Настя сразу узнала нужный ей вокзал, с которого они когда-то ездили в гости к бабушке. Она помахала доверчивому юноше рукой и скрылась под сводами « Казанского». В свои шесть лет Настя уже хорошо умела читать и помнила, что нужный ей поезд называется «Москва-Адлер». Она помнила и то , что в этом поезде работает очень красивая и ласковая проводница Маша, которая приносила ей манную кашу из вагона –ресторана и кормила её с ложечки. Настя была уверена, что такую красивую Машу абсолютно все работники вокзала знают. И Настя без труда её разыщет в поезде. А уж Маша не откажет ей, и обязательно поможет доехать к бабушке…
Но в вокзале было столько народа, залов и вывесок, что у Насти просто закружилась голова, и она никак не могла найти выход к поездам. Увидев в уголке одного из залов ожидания двух мальчиков и девочку чуть постарше себя, которые сидели на корточках и что-то горячо обсуждали, Настя решительно направилась к ним: «Они прямо как рыбы в воде на этом вокзале! Наверняка всех и всё тут знают!»
Она вежливо обратилась к самому старшему мальчику: « Привет! Вы не согласитесь помочь мне найти поезд «Москва-Адлер» и проводницу Машу?»
Мальчик оценивающе осмотрел Настю с головы до ног и присвистнул: « Да ты никак в южные края собралась, малявка?»
«Да, я еду к бабушке на Черное море!» уверенно ответила Настя . Мальчик подмигнул сотоварищам: « Ну раз такое важное у тебя дело, - пошли, перетрём проблему в скверике!»
Они уселись в привокзальном сквере на скамейку, и мальчик спросил: « Далеко ты собралась, малявка! А деньги у тебя есть?» Настя молча кивнула. «Тогда - на, хлебни маленько,- на дорожку!»- он протянул Насте замызганную бутылку. Отказываться было неудобно, и она, подавив брезгливость, отхлебнула добрый глоток жидкости…
Беспризорники о чем-то расспрашивали Настю , но она уже не различала слов,- голова почему-то стала вдруг тяжелой, веки смыкались, ей неудержимо захотелось спать. Настя подложила под голову свой рюкзачок и свернулась калачиком на холодной скамейке…
Старший мальчик осторожно вытянул Настин рюкзак и, достав оттуда восемь тысяч рублей, даже рассмеялся от удовольствия: «Вот это улов!» Затем в его руках засияло красивое кружевное платье, которое сразу приглянулось чумазой подружке. Оставшийся без добычи второй мальчик потянулся к Насте , чтобы снять с неё дубленку. Но неожиданным ударом в голову девчонка-беспризорница остановила его : « Не раздевай её, Витька! Она ведь замерзнет до смерти! Не жадничай,- улов и так хорош!» Мальчишка потёр ушибленное место и заныл: «Эка дура ты, рассопливилась! Да её все равно бомжи разденут! Пожалела! А нас кто жалеет?» но спорить не решился, и они медленно удалились по аллее в сторону магазина…
Лейтенант ППС опешил от удивления, когда обнаружил на скамейке ночного сквера спящую, хорошо одетую девочку, от которой сильно пахло алкогольным перегаром. Он нащупал едва слышный пульс на холодной ручке и вызвал дежурную машину.
В больнице ребенка осмотрели и внутри рюкзачка нашли табличку с адресом и фамилией…
Вбежавшие в приемный покой родители со слезами на глазах бросились к лежавшей без сознания на каталке Насте . «Доча, доча моя! Как же ты здесь оказалась?» Как в бреду повторял папа, и губы его предательски дрожали. Он покрывал поцелуями холодные Настины ручки. Девочка с усилием открыла глаза. « Я ехала к бабушке Лене»,- еле слышно прошептала она. Мама кусала губы. Глаза её, с размазанной слезами косметикой, показались Насте огромными и удивленными…
«Я обязательно отвезу тебя к бабушке, даю тебе слово! Только скорее поправляйся! »- серьезно и сурово, как настоящую клятву, произнес папа.
Настя счастливо улыбнулась….
76.Осенняя пастораль
Шарай Денис
Глухой уголок осеннего леса на склоне горы…
Своенравная речушка звонко журчит на перекатах, переливаясь перламутром ледяных струй…
Погожий солнечный денёк стремительно угасает. Вот уже ярко заалел запад неба, лениво поигрывая рубиновым сияньем…
Вековые дубы, как вышколенные гвардейцы в почетном карауле вечности, замерли среди скалистых уступов. Еще не тронутые красками осени, они изумрудно зелены и пышно кудрявы…
Но осень уже спешит на законном основании занять свой золотой трон.
Её незримое присутствие невольно ощущаешь и в доминанте багровых оттенков листьев дикого винограда,
и в шумных стаях жирных черных дроздов, самозабвенно клюющих сочные, черные грозди,
и в необычайно крупных, отливающих в лучах заката густым фиолетом, ягодах ежевики, обильно усеявших непролазные заросли колючего кустарника…
Красавцы-клёны и грабы, как записные модники, по - павлиньи кичливо, выставляют напоказ всю колдовскую гамму своего багряно-желтого наряда
и беспокойно шелестят листьями, словно придирчиво перебирая их в поисках самого яркого, самого пленительного листочка…
И только можжевельники, самшиты и плющи высокомерно и презрительно взирают на всю эту осеннюю суету леса: они – вечнозеленые. Что им времена года?
А вот и осенние лакомства,- на вырубке все пеньки усеяны крепенькими коричневыми опятами,- только собирай!
Быстро смеркается…
Вот-вот последние акварельно - нежные отблески вечерней зорьки исчезнут с неба, ласково пробежав напоследок по разноцветным кронам лесных великанов, словно погладив их в знак недолгого прощанья до рассвета…
Я, кажется, заблудился. Тропинок нигде не видно. Непроходимые колючие заросли окружили меня со всех сторон и в предзакатном сумраке напускают на себя угрожающий вид.
Бледные вечерние звезды медленно проступают на небосводе, как водяные знаки на денежных купюрах, и призрачно мерцают над утонченно- изящными очертаниями горных вершин…
Сказочно-прекрасная южная ночь заботливо расстилает надо мной свой бархатный полог, наполненный тайнами и виденьями, дурманящими ароматами и загадочными мелодиями…
Контуры речных берегов становятся нереально-прозрачными в невесомой кисее легкой туманной дымки…
Таинственный шепот листвы, сонные вскрики птиц, беспокойное тявканье шакалов…- все эти звуки сплетаются в волнующие аккорды песни ночной природы и сладким страхом сжимают сердце…
Но я не трушу…
Из школьного курса географии я твердо помню: все реки впадают в море.
Пойду вдоль берега речушки и обязательно выберусь из плена ночного осеннего леса…
АВТОР 39
77.Сотворить чудо
Екатерина Шульга
Вот удивительное дело, школа это была самая обыкновенная, а на учителей ей везло. Не то, чтобы туда сознательно подбирали лучших педагогов и учителей города, ничего подобного, просто так уж сложилось, что работать там могли только хорошие люди. Так вышло и в этот раз. В школе появился новый человек. Владимир Александрович Сахновский был принят руководителем театральной студии. Она делилась на две секции: драматический кружок и кукольный. В драматический ребята ходили неохотно, а вот кукольный кружок, любили. Да и как могло быть иначе. Даже те редкие игрушки, которые имелись в наличии школы, доставляли ребятишкам огромную радость. Теперь же интерес ещё более вырос. Объяснялось все просто. Купить игрушки школа не могла, а для Владимира Александровича это не стало проблемой. Узнав о бедственном положении кружка с игрушками, он пожал плечами и сказал.
- Нет, так нет, - и отправился в мастерскую.
С этого момента комната, в которой он расположился, и в самом деле превратилась в мастерскую. На глазах детей происходили удивительные вещи. Обычный комок глины приобретал форму шарика. Несколько нехитрых манипуляций и податливая глина преображалась. Дети, наблюдая за умелыми руками, пытались угадать - кого лепят. И конечно, узнавали безошибочно. Так на белый свет появился Колобок, потом Клоун, затем родился дед, за ним бабуся, собака и кот.
Чуть позже, к ним присоединились все представители леса. Ребятня, наблюдая за тем, как мягкий комочек превращается в куклу, пищали от восторга и ждали от своего учителя следующих чудес. И были вознаграждены. Он раздавал кусочки глины всем присутствующим и позволял лепить все, что взбредет в голову. Но, самое интересное, происходило потом. Сформировав голову, Владимир Александрович отливал с нее гипсовую форму.
После сушки, наступала очередь окрашивания. Красили ученики. Каждый на один день мог стать художником. Владимир Александрович, глядя на медленные жесты ребятишек, подгонял.
- Увереннее, ребята, увереннее. Кисть любит сильную руку. Держите её твердо, но без панибратства.
И юные созидатели старались. Вот появился глаз, потом второй.
- Теперь нарисуем рот, - приговаривал Владимир Александрович, – раскрасим бровки.
Он смотрел на то, что получается у ребят, и нахваливал.
- Молодцы! – а потом направлял. – А вот чёлка, должна быть чуть-чуть кудрявой.
Счастливчики, которым выпадала эта честь, чувствовали себя героями. Правда, случались и казусы. Чаще всего, раскрашенные ими игрушки были не очень красивы. Юлька так вообще чуть не заревела от обиды за своё творение.
Она минут двадцать возилась с волчонком и всё без толку. Один глаз у бедняги, вышел больше другого. Волк выглядел обиженным. Юлька ему сочувствовала. Обидишься тут, когда тебе вместо глаза достался светофор. Её волчок смотрел на всех голубыми глазами и ворчал. Именно это она читала на его физиономии. А Владимир Александрович, погладил её по голове и спокойно сказал.
- Смотри-ка, Юленька, он наблюдает за тобой и думает: чего это девчонка на меня вылупилась. Съесть ее? Кожа ещё не наросла. Так напугать? Проку не будет, только раскричится, всю школу всполошит.
Подперев лапкой, этакую вот мордашку, волк вещал.
– Нее! Наверное, я обожду. Пусть подрастет, потолстеет.
Юлька млела. Волчок уже не казался уродом. Он просто размышлял. А утром, её волк сиял абсолютно одинаковыми глазами, показывал ей красный язычок и улыбался. Она была счастлива. И так было со всеми. Чудовища, которые садились в печь, на следующий день, возвращались в студию, со своим характером и нравом. Они были смешными, потешными, язвительными, но, ни один из них, не был уродцем. Никто даже предположить не мог того, что Владимир Александрович, позволяя своим ученикам проявить индивидуальность и собственное видение героя, потом, уже дома, заново работал над игрушками - перекрашивал, обжигал, а затем наряжал в незатейливые наряды, которые шила жена.
Их возвращение в студию становилось событием. Ребят удивляло: стоило игрушкам приодеться, и они становились, разговорчивы и капризны. Маленькая подсобка не могла уместить всех желающих посетить кружок. И было от чего. Куклы размахивали руками, поддразнивали ребят и очень убедительно играли роль хозяев «Теремка». Владимир Александрович, лишь улыбался на шутки новорожденных кукол и молчал. А говорить начинал, только когда эти маленькие болтуны замолкали. Ребята с трепетом ожидали появления каждого нового персонажа. Услышав в первый раз картавый, немного хрипловатый голос петрушки, Юля, как и все испугалась. Казалось почти чудом, что тряпичная кукла с глиняной головой говорит, ведет беседу и ждет ответа. Но любопытство оказалось сильнее страха, и заставило думать. Отвечая на вопросы привередливого Петрушки, Юлька внимательно наблюдала за педагогом и поняла. Игрушки не говорят. Это не их голос. Такой голос мог быть только у него, Владимира Александровича. Сообразив это, она полюбила его ещё больше. Игрушки, как были, так и оставались игрушкой, а вот он, удивительный человек говорил с закрытым ртом так звонко, что голосистого Петрушку могли слышать даже в коридоре. Нового руководителя кружка ребятишки не только любили, но и уважали. Во-первых, потому что он никогда не ругался, а во-вторых, никому и никогда не делал замечаний. Всё это делали за него игрушки. Ну и кроме всего прочего, Владимир Александрович любил пошутить. Ребята с первой и до последней минуты занятия, хватались за бока, ложились на столы, короче зависали в фокусе эйфории. А занятия шли. Тексты разучивались, читались, проигрывались. Никто не шумел зря, не шалил. Как это удавалось при той обстановке, что витала в комнате, было непонятно. На занятиях кружка было интересно всем. Со временем, стало известно. Сахновские – москвичи. Работали в театре Образцова. Название ребята, поняли по-своему. Оно было образовано от слова «образ». А поскольку человек, которого они знали, действительно, за одну секунду, нацепив на руку любую игрушку, мог превратиться из злобной старухи в ласкового котёнка, это казалось единственно верным объяснением. Только много времени спустя, они впервые увидят представление театра по телевизору и будут изумлены тем, что большеротые, насмешливые, колоритные персонажи театра были им не только знакомы, но и понятны.
Владимир Александрович и его жена работали в этом театре. Но, состояние здоровья Татьяны Петровны, было настолько слабым, что, по настоятельной рекомендации врачей, они вынуждены были, покинуть родные пенаты. Смена климата, как обещали врачи, поможет. О Татьяне Петровне ребята знали мало. Вскользь, брошенные слова объяснили. Она была очень маленькой, хрупкой женщиной, но хорошей актрисой. Для неё, чтобы она могла дотянуться до ширмы, был сооружен специальный стульчик. Талантливые интересные люди, вынуждены были бросить всё. Выбор пал на Красноярск. Найти жильё в большом городе оказалось не просто. Поэтому-то, предложение, стать руководителем театрального кружка в школе-интернат, Сахновским показалось привлекательным. Пугающее, своей непроглядностью начинание, на самом деле оказалось не таким уж страшным. Ребятишки поддерживали учителя во всём.
Наконец, создание игрушек было завершено. Дело оставалось за малым; выбрать сценарий. Владимир Александрович написал сказку. Распределение ролей протекало с шутками и смехом. Вот, в это-то время, Любка Станичкина притащила на репетицию своего дружка. Мальчика звали Миша. Он плохо ходил, ещё хуже разговаривал, но при этом был необыкновенно ласков и общителен. Оказавшись в шумном коллективе кукольного кружка, мальчишка сразу вцепился за первую, попавшуюся игрушку и потом долго не хотел ее отдавать. Конечно, впервые увидев множество игрушек, которые открывали рот, двигались и были абсолютно безобидны, он был очарован. Ребёнок, горячо воспринял увиденное. Глядя на Владимира Александровича восхищенными глазами, он показывал на небо, размахивал руками и что-то лопотал. Любка, поглаживая мальчишку по плечу, уверенно объяснила.
- Это он летать хочет.
Учитель внимательно посмотрел на мальчишку и спросил.
- Тебе нравятся птицы, Мишенька?
- Кырл, Кырл! Я птичка! – махал руками мальчишка. – Летать, Летать! Хочу летать. Кырл! Кырл!
Владимир Александрович пообещал.
- Отлично, Миша, нам, как раз на эту роль, мальчик нужен. Будет тебе птица. Ты, Миша, её и сыграешь. Приходи завтра в это же время, начнем репетицию.
Надо было видеть глаза ребенка.
Через час Любка мальчика увела, а ребята ещё несколько минут поговорили о нем. Всех занимал один вопрос. Понимает ли мальчик, что он болен? Никто не знал ответа. Не знал этого и Сахновский, но, пообещав ребенку птицу, он тут же приступил к её изготовлению. Сказка была переписана. В ней появился новый персонаж - орёл. Придерживая птицу за штырь на брюшке, Владимир Александрович, при помощи двух других, соединённых вместе, приводил в движение крылья птицы. Глядя на новое чудо, которое родилось в коллективе, ребята заволновались: сможет ли Мишенька заставить птицу летать. Однако всё сложилось самым наилучшим образом. Миша разобрался с механизмом быстро и, бегая по комнате с орлом, кричал.
- Кырл, кырл!
Ребята улыбались. В исполнении Миши, слова звучали песней. Мальчик стал частым гостем кружка. К нему привыкли, но, однажды, он не появился. Любка переживала.
- Владимир Александрович, скоро наш показ, а Миша не репетирует. – глядя на педагога с тревогой, она спрашивала. – А если он совсем пропадет, кто будет птицу играть.
- Никто, – ответил Владимир Александрович. – Это Мишина роль. И если он не придет, её никто играть не будет.
- Почему? – удивились ребята.
- Всё просто, – объяснил Владимир Александрович. – Если бы его не было, мы играли бы тот вариант, который разучивали самый первый раз. Помните? Орел ведь и появился, потому что к нам пришел Миша.
Ребята это знали и помнили, но теперь, когда птица полетала у них над головой, играть что-то другое не хотелось. Без птицы, сказка теряла привлекательность.
***
Время шло. Постановка была готова к показу, декорации тоже. Актеры выучили слова, нашлось необходимое музыкальное сопровождение. Именно в это время Владимир Александрович посоветовал своим воспитанникам.
- А вы, не хотите сходить к Мише и узнать, что с ним?
Юлька и Люба приняли это предложение с энтузиазмом. За территорию школы выпускали не часто, а тут появилась возможность побродить по городу. Чтобы найти Мишу, пришлось проявить смекалку. Любка из слов тёти Зины, знала только одно - они жили в одном из ближайших дворов, а к ним в школу приходили на прогулку. Найти семью с мальчиком инвалидом оказалось просто. Эту пару: маму и мальчика на инвалидной каляске, знали многие. Поднимаясь на второй этаж, Юлька с замиранием сердца ждала, что они услышат. Двери открыла тётя Зина. Увидев Любу, она удивилась, а, узнав причину появления девочек, тепло улыбнулась.
- Миша болен. На голову стал жаловаться. Болеть голова стала часто у моего мальчика. И кричит, курлычет, летит куда-то мой сыночек. Но, вы проходите, девочки. Он будет вам рад.
На глазах женщины выступили слезы. Любка закричала.
- Тётя Зина, он же в нашем спектакле птицу играет. Он репетирует. Точно, точно! Вы не плачьте, это он не от болезни курлычет, а потому, что переживает за свою роль. Он же знает, что у нас скоро показ. Вы ему скажите, мы его ждем.
- Сами скажете. Пока Миша отдыхает, мы чай попьем. Спит он чутко и совсем недолго, так, что скоро присоединится к нам. Когда выйдет, вы и порадуете его новостью.
Девочки прошли в зал. В квартире было чисто, светло и сразу чувствовалось, что в доме живет ребёнок инвалид. Всюду лежали игрушки и прочие приспособления для больного ребёнка. имелся даже маленький тренажерный уголок. Когда закипел чай, осмотр комнаты был прекращён. На столе появилась горка карамели и прянички. Они тихо переговаривались, пили сладкий чай, рассказывали женщине о своих школьных делах. Мишка проснулся, действительно, быстро. Узнав, что к нему пришли гости, он обрадовался. Было слышно, как он громко о чём-то говорит, мешая, матери наряжать себя. У девочек при виде мальчика сдавило сердце. Всё-таки он очень серьёзно болел. Это чувствовалось, и потому, как он похудел, и по его, несколько, неуверенным движениям. Тыкая на Любу и Юльку пальчиком, он размахивал руками, показывал на потолок и говорил, говорил о чём-то понятном только ему. Спустя час, тётя Зина тихонечко, чтобы не заметил сын, выпроводила их в школу, а прощаясь, сказала.
- Он придет девочки. По тому, как он обрадовался вашему появлению, я думаю, ему не помешает эта прогулка.
Грустно улыбнувшись, она погладила Любу по голове и сказала.
- Даже не знаю, как тебя благодарить. У него никогда не было друзей. А теперь! Он так счастлив. - Женщина опять погладила Любку, но теперь уже по плечу и повторила грустно. – Он придет.
- Тётя Зина, у нас представление состоится двадцать четвертого.
- Да, да! – думая о чём-то своём, ответила женщина. – Я слышу, девочки. Он придет на представление. Обязательно придёт.
***
Школа с нетерпением ожидала день, когда «Теремок» представит на суд зрителя свою работу. Казалось время стоит на месте. Однако столь долгожданный день и час пришел. В актовом зале, на сцене, стало тесно от большого количества декораций. А зал зрительно уменьшился из-за огромного количества стульев. Их принесли заранее. Ни один зритель не должен стоять на ногах.
****
Никто точно не мог сказать, придет Миша или нет, поэтому-то, его кукла, до самого последнего момента, висела на стене. Но, они появились. Бросив маму, мальчишка сразу же схватил орла. Женщина была взволнована. Она наблюдала за сыном и грустно улыбалась. Любка, увидев женщину, подошла к ней.
- Здравствуйте! Это сказка о мальчике. Однажды, он по глупости потерял свое сердце и, чтобы не стать злым, заснул. - На глазах женщины выступили слёзы, и Любка поспешила успокоить. - Но всё закончится хорошо, его спасет любовь брата
Спектакль ещё не начался, а все присутствующие наблюдали за худеньким мальчишкой. Со сверкающей улыбкой на губах, делая большие взмахи, он то поднимал птицу ввысь, то опускал её к самому полу.
- Кырл, кырл! – звучало то в одном конце зала, то в другом.
А потом начался спектакль. Он стал продолжением этого полёта, и все: от мала, до велика, наблюдали за этой игрой. Странное это было представление, главным героем, которого, стала большая птица. Звонкий голос мальчишки, не переставая, кричал, звал, окликивал кого-то. Размах крыльев то становился глубоким, то вдруг затихал. Мальчишка уставал. Он ненадолго приседал на стул, но, сделав вдох, снова поднимался и пускал свою птицу в новый полет. Сказка, невероятным образом, приобрела новый, более глубокий смысл.
Понять это смогли не все, но то, что птица из фона, переместилась в главные герои, почувствовал весь зал. Спектакль удался. Даже час спустя, после его окончания, "кружковцы" не могли разойтись. Они говорили, обсуждали, вспоминали все события этого волнительного дня. Миша с мамой давно ушли, а о них всё говорили, говорили. Об убогости мальчика забыли. Для всех он просто был другим. Другим и всё! Радость от общения с ним была столь ощутима, что её хватало на всех.
****
Незаметно прошел месяц. На улице потеплело. Девочки стояли у окна и наблюдали за невысокой женщиной. Она несла птицу. Если бы не это, Юлька никогда не узнала бы в этой маленькой, сгорбленной фигурке тётю Зину. Смутное предчувствие беды, скрутило живот. Юлька, прижалась к окну и зажмурила глаза от страха. Получив толчок в бок, она оглянулась. Каким-то чужим, натянутым голосом, Люба прошептала.
- Орла несёт. А ты заметила, Юлька, они гулять перестали.
- Тсс! – Прошептала Юля и подруга удивилась.
- Ты чего?
Приложив палец к губам, Юлька замотала головой. Проводив женщину, они встретились глазами и, не сговариваясь, пошли в класс. Они что-то рисовали, о чём-то говорили, даже спорили. Договориться не смогли. До начала продленки, сидели в кабинете, не выходя. Впервые, не пошли в "Теремок" - забыли. Разбежались по своим классам - в четыре.
****
Вечером лежа в кровати, Юлька вспоминала Мишу. Навернувшиеся, было слезы, высохли быстро. Сообразив, что она жалеет мальчишку, Юлька разозлилась. Чего его жалеть, он, конечно, болеет, но несчастным его назвать нельзя. Он же не знает, что он не такой, как все, а значит, счастлив. Вспомнив его глазёнки, она улыбнулась. Ну, нельзя без умиления вспоминать такого славного паренька. Как он изменил их сказку. Владимир Александрович написал простую сказку о верности и преданности, а благодаря Мише, она превратилась в волшебную сказку о Душе. Юлька улыбнулась. Немного неуклюжий, медлительный, он притягивал взгляд, но вызывал не жалость, а умиление. Не зря они его полюбили. Он удивительный мальчик.
***
Ночью она видела птицу. Знакомым голосом орел выводил незатейливые мелодии. Птица парила у неё над головой. О чем она пела? Задрав голову, Юлька не отрывая глаз, наблюдала за полетом. Покружив несколько минут над нею, птица умчалась вдаль. Темный силуэт ещё некоторое время царапал глаз, а потом пропал. Сглотнув слёзы, Юлька проснулась. Опять вспомнился Миша. Полежав немного, она задремала. И снова над ее головой висело небо. Синее, тихое и почему-то, страшное. Юлька смотрела на эту синеву и ждала. Может птица вернется. Нет! Небо, как и прежде, оставалось безоблачным и чистым. Синее, синее, такое же синее, как глаза маленького мальчика.
***
На следующий день стало известно, Миша умер. Тётя Зина принесла в студию большой пирог. Поставив его на стол, попросила.
- Помяните моего мальчика.
Ребята молчали. Любка всхлипнула. Женщина подошла к столу, села рядышком с нею. Закрыв лицо, минут пять сидела молча, а потом, подняла голову.
- Не надо плакать. Он был счастлив. Я не знаю, как тебе это удалось, но за последний месяц он так изменился. Благодаря тебе, девочка моя. Благодаря тебе, он вырос, повзрослел. Знаешь, он смотрел на меня и успокаивал: «Ты не бойся. Я просто хочу научиться летать. У меня не получается, но это – пока, а когда я взлечу, ты поймешь». Он так много говорил о тебе, о птице, о всех вас. Ты научила его быть счастливым. Ты сотворила это чудо. Мой мальчик понял свою значимость. Он был птицей и стал ею. «Я научился» - сказал он мне вчера и улыбнулся. - Она замолчала, потухшим взглядом обвела маленькую комнатку и прошептала. – Так и уснул с улыбкой на лице.
Юлька с жалостью смотрела на подругу. Как-то она переживет смерть мальчика. Это ведь она с ним дружила, играла, возилась. Это она привела его в кружок. Она подсказала, что Миша любит птиц. На полдник никто не пошел. Они принесли чайник в студию, и сидя за большущим столом, кушали яблочный пирог. Все кроме Любы. Она не прикоснулась к пирогу, отказалась от чая. Не смогла. И рыдала, рыдала еще дня три, всякий раз, когда приходила в студию. Черный силуэт птицы тихо висел на гвозде и казался траурным изваянием. В конце концов, Владимир Александрович, поглядев на Любу, завернул орла в газетные листы и убрал. Больше его никогда не доставали. Впрочем, для этого не было причин, потому что и спектакль тоже ни разу, с того дня, не играли. Артисты театра «Теремок» начали разучивать новую постановку.
78.Шкатулочка с секретом
Екатерина Шульга
О том, что на свете существует масса самых разных, очень простых, но совершенно, замечательных вещей, Ксюша знала давно, но хоть она и была взрослой девочкой, она многого еще не могла делать сама. Хотела, но не умела. И это было скверно, ведь, что бы не происходило в доме, ей всегда говорили: ты еще маленькая. Ксюшенька обижалась.
- Ну почему? – Спрашивала она брата, - вот, как самую малость, платье порвешь или замараешься, так взрослая, а вот, как до подружки добежать на соседнюю улицу, так маленькая. Не хочу! Не хочу быть маленькой! - Она смотрела на брата и хмурила лобик. - Слушай, а что надо сделать, чтобы вырасти?
Сережа покачал головой.
- Нет, Ксюша! Сразу вырасти еще никому не удалось. Даже не пытайся. А вот, если хочешь, то потихоньку, каждый день, будешь расти – подрастать и, через десять лет, станешь здоровенной девицей!
Брат хмыкнул, а она, обиженная, отвернулась.
- Ясно! Ты ничего не знаешь.
Сережа легонько усмехнулся и оставил её одну, а Ксюша опять загрустила, но, подумав немного, пошла к старшей сестре.
У неё их было две. Лена и Надя. Лена училась в восьмом, а Надя, в пятом. Ксюша отправилась к Леночке. Услышав вопрос, сестра взглянула на неё с улыбкой.
- Сразу вырасти?!
Она оценивающе оглядела сестрёнку и сказала.
- Ну, знаешь, если я хотела подрасти, то надевала мамины туфли на высоких каблуках.
Ксюша с сомнением посмотрела на Лену и поинтересовалась.
- И что? Получилось?
Лена засмеялась.
- А как же! Конечно, получилось. Я становилась выше на семь-восемь сантиметров. Вот только мама, после этого, меня крепко обнимала и говорила: « Какая же ты у меня ещё маленькая!»
Ксюша обиделась.
- А мне, зачем советуешь?
- Ты же спросила, я ответила, а потом… . - Она помолчала и сказала, пожав плечами. - Может, у тебя что-нибудь и получится.
Однако посмотрев на сестрёнку, Лена пожалела малышку.
- Не торопись. Придет твоё время, и ты сама удивишься тому, как быстро вырастешь.
- Я сейчас хочу!
- Ааа! Ну, тогда тебе надо хорошо над этим подумать!
Ксюша надулась. И этот разговор ничего не дал. И не надо, решила Ксюша. Её личико вытянулось, глазки потемнели. Заметив её грусть, бабушка спросила.
- Ксюша? Что за кислый вид? Рассказывай, что случилось?!
- Мне просто всё надоело! Все командуют, поучают, жалеют, говорят - я маленькая. А я, бабуля! - Ксюша подняла глазки на бабушку. - Я уже большая! Как Сережа, как Лена, как Надя!
И мудрая бабушка её поняла.
- Могу тебя обрадовать: ты и в самом деле взрослая и много знаешь и ещё больше умеешь, но…. У тебя есть старшие брат и сестрёнки. Они не очень большие, но всегда-всегда будут старше тебя, а потому, в своей семье, ты всегда будешь "маленькой".
Она присела на стул и показала на фотографию на стене.
- Вот, как твоя мама!
Ксения удивлённо взглянула на бабушку.
- Мама?!
Бабушка кивнула головой.
- Да! Вспомни свою тётушку.
- Тётю Валю?
- Да, дорогая, её! Она, ой, как сильно любит поучать твою мамулю. Вот! Даже в свои тридцать лет, она для неё маленькая! А тебе, остаётся только одно - доказать всем, что ты большая.
- А как?
- Это довольно сложно, но… . - Бабушка, как на пипку, надавила на нос Ксюшки. - Учись, внученька! Хорошо учись. И учиться надо не только в школе, но и дома, и на улице.
Девочка подняла глаза и вздохнула. Это было скучно, это было не интересно и совсем ничего не обещало. Ксюша прошла в свою комнату и села на кровать. Новая книжка с яркой обложкой лежала на подушке. Ксюша открыла книгу и прочла: «Без семьи». Перелистав несколько страниц, она её захлопнула и хлюпнула носом. В это-то время, в комнату заглянула Надя и спросила коротко.
- Лену и Сережу видела?
Ксюша даже не стала отвечать. Воот! Её даже за человека не принимают. Всем нужны Сережа, Лена, а она для чего живёт!? Надя, будто прочитав мысли сестрёнки, бросила.
- Ни куда не уходи! Ты нам нужна. Дело есть!
Ксюшка от удивления даже головку приподняла. Замерев от нетерпения, она стала дожидаться ребят. Пятнадцать минут спустя, все сидели за столом. Лена очень деловито оглядела ребят, но обратилась только к Наде.
- Молодец, Надюшка! Быстро всех собрала.
А потом сообщила.
- У мамы день рождение, а мы чуть не забыли. Что получается: бабушка печёт пирог, папа покупает цветы. А вот что будем делать мы? Купить что-то не получится. Я просила на кино, папа не дал. Сказал чуть позже, а позже нам не надо. Так что, будем обходиться своими силами.
Сережка почесал затылок и расстроено сказал.
- Вам-то, что? Вы девчонки, возьмете сейчас по иголочке и всё будет сделано. А вот, что мне делать?
- Нарисуй что-нибудь.
- Я, что маленький? Ты это Ксюше предложи. Это для неё.
Ксюшенька чуть не заревела в голос. В который раз, она получала подтверждение того, что её воспринимают, как малышку. Не успела порадоваться, как новый щелчок по носу получила. Как она хотела догнать, дотянуться до них, до взрослых. Вот тогда, она бы уже не отстала от них ни на минуту, ни на секунду, ни на мгновение. Лена нахмурилась и сказала строго.
- Ксюша не маленькая. Ты спросил, тебе предложили. Не нравится – думай и решай сам. Вариантов много.
- Ага! От прочтения стихов, до пения на стуле.
Леночка помолчала, а потом предложила.
- А ты будь взрослым, обнови старый бабушкин пуф. Мама его убрала, а я же вижу, что бабушка ходит, и места себе не находит. Привыкла она к нему.
Сережа удивился.
- Лен?! День рождения-то у мамы! При чём здесь пуф?
Сестренка взглянула на него, как на первоклассника.
- Серёжа, не глупи! Она же будет рада, если её мамочка вернется к своему обычному месту и возьмется за родные спицы. Вспомни, когда она их в последний раз брала. Вот, то-то же! Не стало пуфика, и она перестала вязать, даже кино не смотрит. Ходит грустная, несчастная.
Лена хитро взглянула на брата и сказала тихо.
- Она скучает без пуфа. Не стало его, не стало и её места. А она старенькая, сидеть любит. Шевели мозгами, Серёжа, соображай.
Серёжка, сощурив глаза, осмотрел девчонок. Он неожиданно понял, что Лена права. Это, как раз то, что нужно. Зато Надюшка не чувствовала себя так уверенно.
- А что мы подарим?
Леночка обнадёживающе улыбнулась, она звонко щёлкнула пальчиками и сказала.
- А над этим я уже неделю работаю. Смотри!
Она поставила портфель на стол, а потом вытащила из него небольшой свёрток.
- Не знаю, понравится вам или нет.
Она расстелила перед ними лоскут. Ребята увидели вазу. Большая, красивая, она стояла на подоконнике и вся светилась от солнца. Лена была молодцом. Она старательно вышила все тончайшие детали и если бы не отсутствие цветов в ней, всё было бы замечательно.
Надя вздохнула.
- Мы ни за что не успеем вышить эти цветочки до завтрашнего дня. Это не возможно. Тут работы, дня на три.
Леночка кивнула головой и сказала довольно.
- Мы и не будем цветы вышивать. Я свою работу сделала. Теперь продолжать будешь ты. Она хитро улыбнулась и коротко закончила.
- Ждите меня здесь, я скоро.
Она ушла, а когда вернулась, то ребята от удивления даже рты открыли. Лена несла в руках довольно увесистую шкатулку. Надя ахнула.
- Это же бабулина! Если она узнает - рассердится.
Лена покачала головой и успокоила сестру.
- Она знает и будет рада, если её сокровищам, в кои-то века, найдётся применение. Она откинула крышку ларца, и у Ксюши зарябило в глазах. В самом большом отсеке шкатулки лежало бесконечное множество пуговиц, бусин, брошей и много-много другого добра. Ксюша вспомнила, как видела иногда бабушку за этой шкатулкой. Лицо бабули становилось торжественным и гордым. А это что-нибудь да значило. Леночка вывалила львиную долю содержимого на стол и сказала весело.
- Вот из этого мы и будем творить наши чудесные цветы. Мозговой центр, Надюша, ты!
Надя закивала головой. А потом все-таки спросила.
- А с чего такое доверие? – Лена удивилась.
- Да, ты что, Надюшка! Ты же у нас девочка со вкусом и фантазией, тебе и карты в руки.
Сергей одобрительно взглянул на сестру.
- Правильно! У тебя это хорошо получится.
Помахав рукой, он побежал к себе. У него на сегодня были дела. Надежда и Лена склонили головки над картиной. Ксения видела - панно, можно не сомневаться, будет великолепным. А вот что делать ей? Ей было позволено найти подарок для мамы самостоятельно и она, конечно, обрадовалась этому, но сейчас растерялась. Это оказалось не так просто. Ксюша вспоминала, перебирала в уме, что могла бы подарить маме и понимала: то, что может дарить - не хочется, а то, что хотелось бы, она ещё не могла сделать. Лена, наконец, обратила внимание на растерянный вид младшей сестрёнки.
- Ксюша, что решила ты?
- Я хотела бы подарить маме шарф.
- Здорово! И в чём вопрос?
- Я шить не умею.
Ксюша только собралась пустить слезу, как Лена весело улыбнулась и сказала.
- Я помогу, не волнуйся. Вот начну работать с панно и тебе шарф сошью.
- Тогда это будет не мой шарф.
Леночка засмеялась.
- Твой, твой! Только очень хорошо подумай над тем, как ты его украсишь и во что преобразишь.
Ксюша на секунду задумалась, а потом побежала к себе. Вернулась она быстро и, открыв нужную страницу, ткнула пальчиком на яркую картинку. Шею красивой женщины, украшал шарф.
- Вооот! Лена, я хочу его сделать таким.
Леночка пододвинула к Ксюше шкатулку и сказала.
- А что, красиво получится. А для особого шика найди для себя подходящую брошь. Смотри, сколько красоты. Выбирай.
Ксюша заглянула в шкатулку. В ней было так много сверкающих, ярких, переливающихся вещей, что она растерялась. Как найти тот самый? Как догадаться, что это украшение для её мамочки? Когда её взгляд остановился на небольшой, красивой розовой брошке, Ксения даже обомлела. Сказочно. Она отливала мягким, перламутровым светом. Бусины разных размеров образовали витиеватый узор и, несмотря на скромный вид, брошь казалась роскошной. Ксюша отложила брошку в сторону и вдруг, вытащила из шкатулки большую деревянную бусину. Она зачерпнула новую горсть и увидела еще несколько, таких же красавиц. Большие, с чётко очерченным рисунком бусины, блестели от лака и понравились девочке.
- Ксюша, смотри!
Она оглянулась. Девочки уложили пуговицы на холст и теперь приглашали её. Ксюша улыбнулась. Панно заиграло. Яркие оттенки белых, синих, красных цветов, оттенили вазу. Ксюше всё понравилось. А Лена, как и обещала, достала отрезы из маминых запасов и спросила.
- Ксюш, и каким цветом ты видишь мамин шарф?
Девочка протянула руку и указала на отрезок, лежащий поверху. Спать в этот день они легли поздно. Бабушкин пуфик, пушистый и обитый новой материей она увидела утром. Серёжа улыбался и был горд собою. Панно Лены и Нади лежало на столе. Замерев от любопытства, Ксения подошла ближе. Картинка и в самом деле ожила. Букет сверкал и переливался. Да, у девочек получился прекрасный подарок. Не картина, а сказочная феерия из цветов. А вот, что делать ей?! Ксюша сжала мягкую ткань шарфика. Она с самого утра ломала себе голову над тем, как преобразить шарф. Пока ничего не могла придумать. Ксюша вздохнула. Трудно быть взрослой. Она уже решила оставить шарф таким, как есть, но, потом, решила рискнуть.
Она подошла к столу, приподняла крышку ларца. У бабушки, как и у всех были свои секреты. Вот и эта шкатулочка, сколько помнила себя Ксюша, открывалась редко. Но, если это происходило, то становилось событием для всех. Шкатулка была объёмной, и представляла из себя, прекрасное хранилище для самых разных вещей, начиная от часов, колец, браслетов, пуговиц и, заканчивая, деловыми бумагами. В ней было спрятано несметное количество маленьких полочек, шкафчиков, ящичков: невидимых глазу, но довольно вместительных по размеру. А сколько же в ней было других секретных отделов, о которых могла знать только хозяйка. И, как понимала Ксюша, бабушка тщательно оберегала их секрет. Ксюша смотрела на содержимое шкатулки и думала. Что нужно ей? Она приподняла пригоршню сверкающих безделушек и вдруг увидела крючок. Маленький золотой крючок. Ага! То, что надо. Она медленно перебирала содержимое шкатулки, пока не обнаружила то, что её интересовало. Застёжка, к найденному крючку, представляла собой милое украшение, в виде малюсенького цветочка. Идея родилась сама собой. Розовая перламутровая брошь и, вот это, небольшое крепление преобразят её шарф в пышный нарядный бант. Через час, усталая, измученная, но счастливая, она, улыбаясь, смотрела на свою работу. Бабушкина шкатулка тихо встала на своё место.
Когда девочки и Серёжа пришли из школы, у Ксении всё было готово. Леночка, оглядев взволнованное личико сестрёнки, поинтересовалась.
- Справилась?
Девочка расплылась в улыбке.
Лена внимательно взглянула её работу и похвалила.
- Вот это да!
А Ксюша выложила на панно золотые нити, которые обнаружила в бабушкиной шкатулке и сказала.
- А это, я для вас отложила. Если в картину добавить немного золота, то получится ещё лучше.
Надя захлопала в ладоши.
- А что, Лена, давай попробуем! Можно, я обошью край панно и сердцевины листьев.
Лена даже отвечать не стала. Время поджимало. Она вдела золотые ниточки в иголку. И, работа пошла. Когда появился Серёжа, девочки ещё сидели за столом. Мальчик сообщил.
- Сейчас отнесу пуф бабушке.
Ксения подскочила.
- Нет! Только не сейчас. Подожди, Серёжа! Давай, преподнесем его вместе со всеми подарками.
Потом, она достала из шкатулки деревянные бусы и приложила к низу, создав из этого деревянного украшения, объёмную кайму.
- Это ведь не трудно добавить, правда?! А если пришить по всему периметру, то получится чУдное дополнение.
Она настороженно ожидала решения, а Серёжа, осмотрев результат, удивился. Выходило красиво, а самое главное, скромный пуфик преобразился и приобрёл торжественность и чинность.
- А бусин хватит?
Ксюша протянула брату чашечку с блестящими бусинами.
Серёжа поразился.
- Ты уже всё приготовила? Молодец!
Серёжа с удивлением взглянул на Ксюшу. Вот младшая сестра удивила. И тут же подсел к Леночке. Она могла сделать это быстрее.
Когда мамочка пришла с работы, в доме все было тихо. Бабушка готовила торт. На полочке, в хрустальной вазе, стояли крупные розы. Любой, кто оказывался рядом, невольно вдыхал их аромат и понимал - сегодня праздник. Дети, взволнованные и нарядные, выглядели смущёнными. Они беспокойно поглядывали на отца и во взгляде каждого, ясно читался вопрос. Мама пришла. Можно начинать. Наконец, Надя не выдержала и высказала общую мысль.
- Пап! Ну, же! Давай, позовём маму.
- Не спешите. Дайте нашей мамочке привести себя в порядок. Пусть она сегодня почувствует себя королевой.
Глаза Ксюши загорелись. Она волновалась. Какое, какое же платье выберет мамочка?! Она засмущалась и, чуть робея, произнесла.
- Я хочу, чтобы это было красное платье.
Папа кивнул головой.
- Надеюсь, так и будет.
И, он оказался прав. Она вышла и была такой красивой. Мама смотрела на них и счастливо улыбалась.
- Ну, вот и я!
Она оглядела свое многочисленное семейство и звонко спросила.
- И что мы молчим?! Я готова! Я жду ваших добрых слов. Кто будет первым?!
Что тут началось! Никто не хотел быть вторым или третьим. Они любили свою маму, и в этот день она могла рассчитывать только на лучшее. Через мгновение большая «Куча мала» стояла посредине зала и все они, разом и громко, на разные лады закричали.
- Мама!
- Мамочка!
- Мамуля!
Среди звонких, детских голосов был хорошо различим и низкий голос мужа. Он обнимал её за плечи и тихо шептал.
- Мулечка! Мы тебя так любим!
Когда в комнату вошла бабушка, все обомлели. Большой, покрытый пушистой белой шубой из крема, торт, оповестил, что все подарки готовы и можно начинать праздник. Сверкая улыбкой, мама получила в подарок шарф с коралловой брошью, к своему платью. Объёмное, сверкающее золотом панно, мамочка долго разглядывала и удивлялась. А затем Сергей, гордо глядя на отца (как он отнесётся к его творчеству) вынес пуф для бабушки. И вот тут, уже бабушка, целовала и обнимала всех по очереди. Сияющая мама села рядом с ней и заботливо спросила.
- Ну?! И как ты себя чувствуешь?
- На седьмом небе, Олюшка! У тебя день рождения, а подарки дарят мне!
Бабушка утёрла, набежавшие на глаза слезы. Лена, заговорщеским взглядом пробежалась по лицам ребят и сообщила.
- Что ты, бабушка! Это ведь всё из твоей волшебной шкатулки. Посмотри, внимательно! Узнаешь?! Должны же мы были сказать тебе спасибо.
Лена указала на шкатулку, которая теперь скромно стояла на полке и объяснила.
- Мы решили, что так будет правильно. Ты ведь не пожалела для нас своих сокровищ.
Личико бабушки светилось.
- Какие же это сокровища! Всего лишь собрание милых вещиц. Самое большое сокровище - это вы! Какие вы у нас уже большие и, на радость, смышлёные ребята!
Лена только отмахнулась.
- Мама, бабушка, папа! А вы поверите, что всё вот это - преобразила Ксюша. Только благодаря её задумке, всё вышло таким красивым. Мы то с ребятами полюбовались бабушкиными вещицами и забыли, а Ксюша подумала и, смотрите, что получилось?
Она улыбнулась Ксюше и сказала.
- Вот так! Я, так вообще, удивлена. Вы заметили, как она выросла? Просто не верится.
- Да, да! - Поддержал сестру Серёжа. - А помните! Ещё недавно под стол пешком ходила, а теперь не девочка, а просто кладезь мудрости, до поры, закрытый в шкатулке.
Ксюша, улыбаясь, наблюдала за всеми. Всё было здорово. Ей было приятно, что Леночка и Серёжа так хорошо о ней отозвались. Они смеялись, но в этот раз, её ничего не обижало. Пусть она пока маленькая, но это ничего. Не пройдет и десяти лет… .
АВТОР 40
79.Саша. Частная жизнь
Юлия Вебер
Саша позвонил в дверь. Спустя минуту она открылась. На пороге стояла мать. В темно-розовых джинсах со стразами и шифоновой разлетайке. Она нисколько не изменилась за месяц его отсутствия, разве что морщинка на лбу стала резче.
-Мам, привет! Все молодеешь! - Саша поцеловал ее в щеку.
-Привет, привет! Рада видеть. Проходи, - сказала она медленно, без улыбки, обнимая его.
Сашка насторожился, но мать привычным жестом взъерошила его волосы:
-Совсем забыл про нас. Взрослый стал.
Под ногами у Сашки закружилась Вишня. Смешно припадая на передние лапы, она весело запрыгала, приглашая к игре. Золотистая шерсть над глазами была собрана в пучок и завязана ярко-красным бантиком. Достоинство мандарина, отвага льва, веселость чертёнка. Вывели же породу в знак уважения к китайским императорам. Бестолковый комок шерсти, даже лаять не может, как все нормальные собаки.
Подхватив прыгающую на задних лапках собаку на руки, и почёсывая ее за ухом, Саша стал говорить что-то в свое оправдание - занятость… работа… баскетбол… тренировки… судейство… и тут же умолк. В глазах матери было какое-то непонятное выражение, словно мыслями она была где-то далеко, словно она не слушала его, а думала о чем-то своем.
-Не понял, у нас кто-то умер? - он опустил собаку и аккуратно повесил куртку на плечики.
Собака все это время вьюном крутилась вокруг его ног.
Мать отвела взгляд:
-Да вроде нет. Иди, мой руки, и - на кухню, составь отцу компанию.
Положив голову с большими ушами на Сашины ноги, Вишня с закрытыми глазами лежала на полу, под стулом. Закипал, дружелюбно мурлыча, старенький чайник. Саша любил его веселую песенку. И у друзей, и у знакомых звуки чайников были обыденными, а домашний шумел, урчал, словно сказочный Кот Баюн, и от этого на кухне становилось уютно. Запах свежезаваренного чая смешивается с запахом грибной пиццы. Саше радостно, кухня залита ярким солнечным светом, алеют в керамических горшках на подоконнике огромные шары герани. Звучит в соседней комнате любимая матерью классическая музыка.
Сашка улыбнулся и с улыбкой посмотрел на родителей, какие они всё-таки у него хорошие.
-Мы с отцом разводимся.
Чашка с чаем в руке у Саши дрогнула. Холодная струна завибрировала в позвоночнике, сквознячком потянуло по спине. Непроизвольно сглотнув, Саша посмотрел сначала на мать, потом на отца.
-И в чём смысл вашего развода? - он попытался произнести вопрос как можно спокойнее, но голос предательски дрогнул.
Мать тут же делегировала вопрос отцу:
-Жора, ответь ребенку, в чём смысл нашего развода?
Облизнув пересохшие губы, отец мягко, вкрадчиво ответил:
-Лика, у нас с тобой семья, Ты, я, дети - это все мы. Я попробовал дернуться. Ты и дети - буками на меня. Я сразу низкий, подлый. Я так не могу. Лика, ну почему, я сейчас должен оправдываться перед тобой, перед Сашкой?
Мать презрительно поджала губы:
-Мне твои оправдания не нужны. Если оправдываешься – значит, это тебе зачем-то надо.
Отец недовольно засопел, потом взорвался:
-Ты ж у нас - такая правильная, у тебя же калькулятор в голове. Это - нужно, это - не нужно, это - целесообразно, а это - нет, это - правильно, это - неправильно. Ты же только по принципам жить можешь, вместо того, чтобы жить с людьми. А я так не могу, я с людьми живу и среди людей. И ничего в своей жизни менять не собираюсь. Это ты, Лика, развода хочешь.
Не допив чай, он вышел с побелевшим лицом из кухни. К глазам матери подступили слёзы, резко отвернувшись от Саши, она подошла к окну и стала сосредоточенно протирать подоконник. Ожесточенно заскребла за ухом Вишня, засопела недовольно, Саша легонько толкнул ее ногой. Обиженная собака, клацая когтями по линолеуму вразвалку удалилась с кухни, кряхтя, устроилась на коврике возле шкафа.
В тишине Саша неторопливо доел пиццу.
Вот так вот и бывает, сначала все почтительно - мирненько. А потом недомолвки - недоговорки, взаимные претензии. Отец с матерью в последнее время что-то выясняли, ругались, забывая, что их окружает огромный, живущий своей жизнью мир, в котором есть кухня, Вишня, он – Сашка, его младшие сестрички да племяшка Аська. И у каждого из них своя реальность. Хорошо было бы жить им в этом огромном мире вместе, в одной реальности. Чего мать ерепенится? Из мухи вечно слона раздувает. Слишком уж серьезно и щепетильно относится ко многому в жизни, особенно к тому, что в семье происходит. Да и отец тоже хорош, вечно где-то по делам мотается. Каждый из них по-своему прав. Что же все-таки случилось за месяц его отсутствия дома?
Саша стал тихонько прихлебывать имбирный чай с молоком, временами поглядывая на мать, но она не замечала его взгляда. Она была увлечена разворачивающейся внутри неё то ли драмой, то ли трагикомедией, то ли фантазиями. Но в глубине души Саша вдруг понял, что никакие это не фантазии, не драма, не трагикомедия. Не выдумки. И развод родителей - это такая же реальность, как эта кухня, чай, тарелка с остатками пиццы. Как эта забрызганная томатной пастой кафельная плитка.
-Мама, да всё нормально будет, - но голос прозвучал неестественно.
Саша сам себе не поверил, но так ему хотелось, чтобы поверила мать.
В уголках глаз матери снова блеснули слезинки.
-Санечка, у него другая есть. А я в такой рассеянности, что даже не знаю, как быть. Мне так тяжело. Что же делать?
Сашка плотно, совсем, как отец, сжал губы. Взгляд мгновенно стал острым и пронзительным:
-Я не знаю, что тебе делать. Я когда с Машкой расстался, мне очень тяжело было, хотя мы всего лишь два года вместе жили. Я до армии о настоящей, светлой, искренней любви мечтал, а получилось дешевое кино. У девочки голова от яркой жизни закружилась, а я за идеализм свой поплатился. А вы столько лет вместе – и вдруг ни с того, ни сего - разводитесь. Может, ещё всё образуется?
Мать тяжело вздохнула:
-Не образуется. Он с ней уже много лет. Это его бывшая спортсменка.
Саша удивленно присвистнул:
-Вот это да! И ты всё это время про это знала и скрывала?
-Нет. Я что-то подобное предполагала, но узнала про это только месяц назад, когда разбирала бумаги в шкафу. Двоеженец он. И мне от этого неприятно и тяжело. Я сама во всем виновата. Кругом виновата – куда не кинь. Знаю только одно, что так дальше жить я не хочу, да и не смогу. И его жалко, и себя.
Надув щёки, Саша резко выдохнул через плотно сжатые губы. Он чувствовал непреодолимое желание обнять мать, но вместо этого, помолчав немного, тихо сказал:
-Мама, я тебя очень люблю и отца тоже. Чтобы не случилось, вы - прежде всего мои родители. Ты сама учила меня брать ответственность только за свои поступки. Так что я тебе не советчик.
-Да, конечно. Ты - всего лишь ребёнок, - нахмурившись и сгорбившись, словно у неё не осталось сил на выражение каких бы то ни было эмоций, мать снова отвернулась к окну.
Сашка сглотнул комок в горле, и тоже посмотрел в окно. На улице резко потемнело.
Огромные снежинки хлопьями на большой скорости летели вниз к земле. Мир менял свои очертания.
16.05.2011
80.Танюшка. Частная жизнь
Юлия Вебер
-Ты как?- скрипнула в телефонную трубку, вместо приветствия, Танюшка.
-Никак. Ничего не хочу.
-Приходи ко мне, чайку попьем, Маринка из Китая в подарок «Реснички Императрицы» привезла.
Голова у Лики внезапно закружилась. Чай был для них атрибутом, символом душевных посиделок.
-Не знаю, смогу ли.
Голос Танюшки стал настороженным:
-С тобой точно всё в порядке? Дыши.
-Тань, у меня проблема,- Лика вкратце пересказывает то, что случилось.
-Лика, я так рада за тебя. С каждым твоим серьёзным поступком меняешься ты, а значит, меняется и мир вокруг тебя, и люди. Тот, кто совершает поступок- становится сильнее,- откашлявшись, Танюшка скорее просит, чем говорит:
-Приходи на полчасика, я хочу на тебя посмотреть. Я уже встаю и иду на кухню.
Против такого аргумента, Лика возразить не может. Циферблат на сотовом показывает одиннадцать утра, успеет обернуться до прихода девчонок из института. Она любила бывать у подруги, время проходило с пользой для обеих. Двадцать лет они ходили по одному и тому району, по одной и той же улице, в одни и те же театры, на одни и те же премьеры, одевались в одном стиле, посещали одного и того же участкового врача. А познакомились три года назад на четверговых посиделках у Ольги, притянулись друг к другу как магниты. Привычная гамма цветов и запахов Татьяниной квартиры всегда уравновешивала чувства и возвращала спокойствие Лике, а после Ликиной квартиры Татьяна наполнялась оптимизмом и радостью.
Мазнув яркой помадой по губам, Лика выходит из подъезда. Влажно-тугой ветер тут же забирается под кожаную куртку. Крыша опасно щетинится сосульками. Потемневший снег чавкает под ногами, выступает талой водой в цепочке Ликиных следов вдоль пятиэтажки, повернутой торцом к кольцевой автостраде района. Ползут по ней, чихая, выдыхают удушливые пары разномастные японские машины, грузовички и микроавтобусы. Промочив все ноги, Лика выбирается на тротуар. Китайцы и уличные торговцы ненавязчиво напоминают о Пасхе и приближающемся родительском дне. Многообразие и разноцветие искусственных букетов приятно скрашивает серость и промозглую сырость мартовского дня. В овощном ларьке на противоположной стороне у знакомой продавщицы Лика покупает пяток яблок, придирчиво осматривая их со всех сторон.
Привычная комбинация плоских металлических кнопок. Домофон откликается сигналом скорой помощи и тут же затихает.
-Проходи. Люська уже на посту.- скрипнул в домофоне голос Танюшки.
Пахнет жареной рыбой. Григорианский хорал чистыми слаженными голосами уже с порога убирает все лишнее, наносное. Лицо Лики светлеет. На мягких тапочках за дверью сидит Люська. Увидев Лику, она стремительно выгибает спину дугой, присаживается на лапах, готовая взлететь и впиться острющими когтями незваному гостю либо в лицо, либо в грудь. Смотрит на Лику огромными зеленеющими глазами.
-Люська, привет, - здоровается Лика с угольно-чёрной пушистой кошкой.
Люська мгновенно расслабляется. Не спеша подходит к ней, мурлыкая, делает восьмёрку вокруг ног Лики. Садится и требовательно смотрит на Лику. Та неторопливо проводит рукой от ушей кошки до кончика хвоста. Люська, словно растекается под её рукой, впитывая в себя всю только ей причитающуюся ласку. Громко мурлыкнув, распушив чёрный хвост, кошка гордо идёт с высоко поднятой головой на кухню. Лика, раздевшись, спешит за ней.
-Дорогая, здравствуй! Я так рада тебя видеть,- Танюшка улыбается, ее серо-голубые глаза сияют. Она обнимает Лику.
-Здравствуй, красавица! Смотри, что я принесла,- Лика протягивает однокалиберные зелёные яблоки подруге.
-Это всё мне?- Танюшка достает из пакета яблоко, зажмурив глаза, с наслаждением нюхает его, поднимает искрящиеся глаза на Лику:
- Спасибо! Я тут на ужин себе рыбку поджарила. Хочешь?
Отрицательно качнув головой, Лика тоже улыбается. Сегодня Танюшка выглядит получше. И обыденное «здравствуй» сейчас для обеих означает больше, чем приветствие.
-Тогда будем пить чай. Вкуснющий! –Танюшка щёлкает синей кнопкой, согнав Люську с теплого местечка, поудобнее устраивается на стульчике в уголке кухни. -Ну, рассказывай как дела?
-Плохо всё. С мужиком я своим рассталась, - Лика прикрыла глаза, но непрошенные слезы уже покатились по щекам.
Танюшка сочувственно вздохнула и протянула Лике бумажные салфетки.
-Лика, всё давно у тебя к такому повороту событий шло. Для тебя же так важно было что-то изменить в ваших отношениях, и ты сама создала себе такие перемены. А теперь не хочешь считаться с реальным положением вещей.
Лика громко шмыгнула носом, поставила локти на стол и закрыв лицо ладонями, заплакала навзрыд. Люська приподнявшись на задние лапы, поставила передние на Ликины колени и замерла, словно в раздумье: то ли уйти, то ли дождаться пока ее возьмут на руки. Не дождавшись приглашения, кошка, вернулась в свою корзинку возле батареи и свернувшись калачиком, погрузилась в сладкую дрёму.
Танюшка звякнула просвечивающей кружкой о фарфоровое блюдечко:
-Лика, ну что ты… Ты прости, меня …Не со зла я…Ты ведь, знаешь, что я за тебя всегда переживаю…Лика, ты же сильная. Для тебя перемены в жизни никогда проблемой не являлись, ты от них не убегала, всегда пыталась разрешить их... Лика, ты ведь любишь повторять, что из любой ситуации есть выход.
-Не забудь добавить, что их два. Тот, что я сейчас выбрала и ещё: лучший. -Лика швырнула смятую салфетку в ведро возле мойки. Ополоснула лицо холодной водой, спокойно и зло произнесла:
-Действительно, чего я сопли-слюни распустила. Нашла из-за чего. Всего лишь бабские заморочки и иллюзии. Только чего я, Таня, для себя этим добилась? Плохо мне, всё внутри свербит.
Танюшка тяжело вздохнув, понимающе покачала головой:
-К сожалению, твоя истерика и слезы -реальность.
На секунду зажмурившись, и покусывая нервно губы, Лика торопливо заговорила:
-Ещё какая реальность. И истерика, и слезы. Другой-то реальности для меня сейчас просто не существует. Все остальное выглядит таким нереальным, зыбким. Звуки есть, краски есть, чувства разные есть, мысли есть, а ощущения реальности нет. Только боль внутри. Наподобие зубной, только в области сердца. Я как в дурном сне, или мне кажется, что я во сне. Разлад внутри полный: думаю одно, а чувствую другое. Словно смотрю на чёрное, зная, что должно быть белое. И не могу понять, что верное, а что неверное.
Голова у Лики раскалывалась, но она не обращала внимания на боль. Только страдальчески сморщив лицо от непривычных раздумий, она тихо сказала:
- Сейчас проснусь и всё опять будет по-прежнему: Георгий рядом. А всё случившееся- всего лишь наваждение, которое не со мной происходит.
Танюшка печально улыбнулась:
-Лика, Лика, тебе к врачу надо. Сколько ты ещё так сможешь выдержать? У тебя помрачение от нереальности происходящего в голове. Отключи мозги, включи чувства.
На мгновение Лика заколебалась, словно что-то вспомнив, потом зачастила словами, как в скороговорке:
-Тогда точно крышу сорвет. Я справлюсь. Таня, я справлюсь. Надеюсь, что справлюсь, ведь это все временно, всё пройдет. Должно пройти. Звучит только некрасиво «помрачение от нереальности происходящего». Дико звучит. Неправдоподобно. Что такое реальность, что иллюзия? Как их отличать? Если бы я понимала, как отличать свои иллюзии или свои представления от реальной жизни и ее возможностей? В чём смысл всего происходящего? Для чего всё это со мной? Почему так со мной? –голос Лики внезапно задрожал и сорвался.
-Да, какая тебе, Лика, разница! Что тебе это даст?- голос Танюшки зазвенел. -Я давно поняла, что настоящей реальности не существует. Она создаётся нашими мыслями, чувствами, опытом, воспоминаниями. А иллюзия появляется тогда, когда происходящее расходится с твоими представлениями об этом происходящем. В хорошем ресторане, Лика, и мухи отдельно, и котлеты отдельно. Разделяй свои эмоции и факты.
Вздохнув, Танюшка смахнула со стола невидимую крошку, налила себе очередную кружечку чая, и только потом, чётко отделяя каждое слово, сказала:
-Что чувства, Лика, что эмоции- они как весы аптекарские качаются, баланса в мыслях ищут. Понимание-непонимание. Принятие-непринятие. Спокойствие-истерика. Оцепенение чувств –запредельное изнеможение. Пассивное смирение или самообладание. Если ты не знаешь, что есть что, как ты поймёшь, что для тебя правильно, а что неправильно.
-Убила бы их обоих, подвернись мне сейчас они под руку. Хоть поодиночке, хоть вместе. Придушила бы собственными руками,- голос Лики зазвенел. Руки ее тряслись. Она чувствовала, что задыхается от внезапной ярости и злобы.
Танюшка напряглась, как кошка перед прыжком.
- Помнишь, Лика, в бразильских сериалах всегда в неприятной ситуации говорили «месть-это холодное блюдо»? Да только нужна ли она тебе ? Сейчас просто перетерпи. Время всё расставит по своим местам. Потом ты еще посмеёшься над собой и своим поведением. И мысли о мести, предательстве и подлостях перестанут угнетать и терзать тебя. Пойми: каждый твой выбор приводит к последующему выбору. Назвалась груздем- полезай в кузов. Решила жить без него- решай как, с кем и где. А далее решай конкретней. Я тебе, подруга, скажу одно. Жизнь-это не право, не обязанность. Жизнь- это привилегия, и тратить её на всевозможные виды мученичества и мазохизма в виде слёз, соплей, истерик и разных разборок с себе подобными- занятие неблагодарное. Яйца выеденного не стоит. Учись жить в равновесии со своими мозгами и чувствами, иначе точно наживёшь нервное истощение…
Лика поморщилась. Она чувствовала себя опустошённой. А Танюшка, неторопливо наливая чай в кружку, тихо произнесла:
-Я всё это на своей шкуре прочувствовала. Все бока ободрала в очередях за истиной, пока в госпиталь не попала и изнанку человеческих жизней не увидела на больничных койках. Тогда и поняла, что придётся мне либо быстро поумнеть, либо умереть.
А мир тускнел и сжимался от сумерек, отчетливо проступающих за окном. Алые шары герани тихо роняли на подоконник лепестки, подвяленные за день на ярком дневном солнце.
АВТОР 41
81.Анжелика 21-го века
Олег Кравцов
"Недавно такую девчонку встретил, все при ней: и баян, и колба, и пачка димедрола".
( Один читатель назвал ее драйвовой женщиной! )
Есть такие люди, которые живут лишь сегодняшним днем, совершенно не беспокоясь о дне завтрашнем. Среди подобного типа людей есть совсем уникальные экземпляры, с которыми происходят иногда удивительные вещи... Самое интересное, что такие люди живут прямо рядом, и, если приглядеться к ним повнимательнее, можно узнать в них даже своих любимых книжных героев. Иногда они даже становятся миллионерами, и я начинаю задумываться о странном и непонятном устройстве Мира, когда узнаю о подобных случаях. Об одном таком любопытном человеке я хочу рассказать.
Светлана родилась в небольшом провинциальном городе. Был конец восьмидесятых, она заканчивала школу, в стране вовсю шла перестройка, а в ее городке вошли в моду тяжелые наркотики, а точнее героин домашнего производства, именуемый в народе "ширка".
Светлана не была красавицей, но довольно таки симпатичной девушкой была. Темпераментная, непосредственная и веселая она нравилась мужчинам и на нее положил глаз местный авторитет районного масштаба наркоман Вова.
Девушке также приглянулся симпатичный Вова и они начали встречаться and гулять вместе. Вова рассказывал много интересных историй из лагерной (он успел уже отмотать срок за кражу) and воровской жизни, а "блатная романтика" как известно затягивает. С двадцати трех летним Вовой шестнадцати летняя Светлана познала радости секса, а так же плотно села на иглу.
Для покупки наркотиков нужны были деньги, много денег, и парочка долгое время успешно потрошила карманы und сумочки пассажиров троллейбусов und трамваев. Надо сказать что в паре они работали отменно.
Но все рано или поздно кончается и однажды Вову посадили. А у Светланы округлился живот и она родила мальчика(надо отдать должное девушке, пока носила ребенка не ширялась, и даже не курила табак, однако после родов вновь взялась за старое)
Светлана горевала и тосковала и еще больше погружалась в наркотическую зависимость. Дозы возросли до немыслимых пределов, она вынесла и продала все из квартиры где жила вместе с матерью. Днем она воровала в транспорте а ночью все чаще стала выходить "на панель".
На ночных проспектах у Светланы появилось множество подруг, в основном таких же наркоманок. У многих так же были дети.
Мать Светланы - Татьяна Николаевна, была во всех отношениях правильной женщиной, не пила и даже не курила никогда. Женщина взяла на себя воспитание внука. Наблюдая как ее дочь катится в бездну, Татьяна Николаевна сначала жалела ее, но потом уже и жалость закончилась and женщина даже мечтать начала, чтоб Свету посадили в тюрьму, настолько она всех "достала". "К тому же там хоть колоться бросит" - так думала бедная женщина.
Но решение, как это часто бывает, пришло само собой. Однажды Татьяна Николаевна, сидела на лавочке у подъезда, and жаловалась на судьбу своей давней знакомой - Марье Ивановне. Марья Ивановна с сочувствием выслушала подругу, и предложила отправить непутевую дочь в Италию, на заработки. В Италии уже давно обитала собственная дочь Марьи Ивановны, которая удачно вышла там замуж за итальянца and ежемесячно высылала матери денежную помощь.
-А не отправить ли тебе Светку в Италию, вдруг там за голову возьмется? - так сказала Марья Ивановна Татьяне Николаевне. - К тому же с загранпаспартом я помогу, и с отъездом тоже, есть связи, - по секрету шепнула подруга.
Татьяна Николаевна долго не думала и сразу дала согласие, иначе выхода другого она не видела.
И вот настал день когда наша Света отправилась в далекую и загадочную Италию. Однако в Италию она так и не попала - в Югославии попала в сексуальное рабство с побоями и прочими прелестями, паспорт забрали. Неизвестно каким образом, но отработав бесплатно в борделе в Югославии, нашей героине все же удалось вернуться на родину.
По возвращении домой началось то же самое - наркотики, проституция. Мать решила сделать еще одну попытку и при содействии Марь Ивановны направила дочку на этот раз в Германию.
Светлана прибыла в Германию и несколько месяцев работала на полях. Затем, освоив язык, девушка подцепила пожилого немца - зажиточного бюргера, and переехала к нему жить. Они жили уже несколько месяцев, пока однажды Света не отправилась на рынок. Там она встретила свою землячку и подругу по панели Ирину - такую же наркоманку. Подруги в ту же ночь почистили особняк бюргера, награбленное добро каким-то немыслимым образом им удалось тут же реализовать, und девушки вернулись на родину с немалыми суммами денег.
Светлана была по природе своей не скупа, а скорее наоборот - транжира, and по приезду начала тратить деньги направо и налево. Она наняла бригаду строителей, сделала в квартире матери шикарный евроремонт, сына одела et обула как положено, and снабдила всем необходимым. А сама, вместе с подругой Ириной загуляла тем временем по ресторанам and курортам.
Деньги конечно быстро кончились, опять вернулись наркотики, проституция.
Мать решила в третий раз отправить дочь за бугор. Светлана снова поехала в Италию, и на этот раз, наконец, доехала.
Сначала девушка устроилась на работу - присматривала за старухой - итальянкой, аnd убирала в доме, начала высылать домой деньги. Спустя несколько месяцев Света овладела языком и познакомилась с итальянцем, с которым начался бурный роман. А еще спустя некоторое время они сыграли свадьбу.
Светлана съездила на родину и забрала в Италию сына. Итальянец официально усыновил Максима, и мальчик начал ходить в итальянскую школу.
Итальянец was далеко не беден. У него была своя ферма под Миланом, где они и жили. На ферме was два трактора, комбайн, прочая техника, несколько десятков тысяч гусей, курей и индюков. В особняке красовалась на стенах коллекция картин (хозяин was большой ценитель живописи и коллекционер), в сейфе лежали фамильные драгоценности, которые передавались от отца к сыну, испокон веков. Драгоценности итальянец подарил жене на свадьбу.
Они часто ездили в Милан und Рим, посещали Колизей, музеи et оперу.
Но однажды итальянец уехал по делам один на две недели, оставив жену управлять хозяйством.
Светлана сначала самоотверженно и успешно управлялась с курями, гусями, полями et индюками, но однажды поехала на рынок в Милан и встретила там земляков. По случаю встречи выпили как положено, по традиции. Во время распития у нее появился и кавалер - земляк Валера, с которым они ушли в глубокий запой. Светлана сняла номер в гостинице в Милане, где они с Валерой пьянствовали беспробудно дней десять. Однако наличные быстро иссякли et наша героиня сплавила фамильные драгоценности какому-то незнакомому барыге-перекупщику.
Но пришло время возвращения мужа, Света привела себя в нормальный вид, распрощалась с Валерой und вернулась на ферму. Муж тоже вернулся, и жизнь пошла своим чередом.
По прошествии нескольких дней итальянец начал задавать неприятные вопросы об отсутствии серег, ожерелья и браслета на теле жены. Света сначала отмалчивалась, но муж однажды поставил вопрос ребром и ей пришлось соврать, что якобы ее ограбили в Милане.
У итальянца оказалось слабое сердце, и в ту же ночь он скончался.
Светлана оказалась богатой вдовой с европейским гражданством.
Она некоторое время носила траур, но потом в ее жизни возник опять Валера, и они снова ушли в глубокий запой. Парочка обошла все рестораны and бары в Риме and Милане and даже в некоторых столицах соседних гос-в. Постепенно были проданы и пропиты сначала картины, затем гуси, утки, куры, трактора и комбайн. Остались только особняк, ферма и два пса-лабрадора, любимцы прежнего хозяина.
Светлана уже к тому времени поругалась с Валерой и выгнала любовника. Она продала ферму и особняк за 500 000 евро, и поехала в Милан вместе с сыном энд собаками. В Милане она неплохо гульнула в ресторане, а затем вызвала такси-микроавтобус, и на вопрос куда ехать, пьяная Света потребовала, чтоб ее отвезли домой, на Украину!
Таксист за свою жизнь насмотрелся много пьяных баб. Он с юмором назвал цену - пять тысяч долларов. Светлана тут же отсчитала изумленному мужику пять тысяч, и, не долго думая, со словами -Даю шесть!- накинула еще тысячу сверху, энд загрузилась в салон вместе с сыном und собаками.
Вот так наша героиня и вернулась домой - на такси, с сыном, собаками, и имея пол миллиона евро в кармане.
Когда она вернулась, оказалось что освободился Вова - ее первая и настоящая любовь - отец Максима. Опять начались кутежи, рестораны, курорты, а затем и снова наркотики.
Татьяна Николаевна, зная хорошо свою дочь, уговорила ее купить квартиру, пока деньги есть. Была куплена шикарная пятикомнатная квартира, принадлежавшая ранее директору местного крупного предприятия, где Светлана и поселилась вместе с Вовой, Максимом, und лабрадорами.
Деньги естественно быстро стали иссякать, но, как мать одиночка, Света теперь получает ежемесячное пособие из Италии на сына-примерно полторы тысячи евро. Вот так и живут, с Вовой und лабрадорами and все продолжается как и раньше - наркотики, рестораны. Еду часто заказывают по телефону - им прямо из ресторана привозят на дом.
Еще хочу добавить, когда различные родственники обращаются к Светлане за денежной помощью - одолжить сто, или пятьсот долларов для каких-то своих нужд, Светлана никогда не отказывает и назад долг не принимает. Сильно обижается если отдают... Родственники возвращают Татьяне Николаевне, чтоб дочь не знала, иначе обидится.
Максим правда все больше у бабушки живет, чтоб ребенок не видел этого беспредела, Татьяна Николаевна его к себе забрала.
Такая вот история...
82.Четвертая дверь
Олег Кравцов
"Не живи прошлым, и будущим не живи... живи - Вечным".(Вост.).
Ева была изгоем, одиночкой. Общество не принимало ее, а она не принимала общество. Я был таким же – такой же изгой. После долгих страданий и мытарств мы – два изрядно потрепанных судьбой человека, нашли друг друга. И теперь я понимаю, что оно того стоило.
Мы прилепились как истинные муж и жена. Никто нам стал не нужен и мы повели затворнический образ жизни. Глупейшими на свете вещами считали два действа:
1. Открыть дверь.
2. Снять телефонную трубку.
Поэтому дверь никому не открывали, а на телефонные звонки не отвечали. Если что-то требовалось от внешнего мира, сами находили тех, кто нужен.
Входную дверь я зашил звукоизоляционным материалом, а для окон смастерил внутренние ставни. В темное время, когда зажигали свет, наши окна выглядели как нежилые. Мы хотели исчезнуть от всех – и исчезли.
Со стороны лестничной площадки я вмонтировал электронный глазок. Забавно было наблюдать на мониторе, как пришедший долго звонил, нервничал, прикладывал ухо к двери. Ничего не добившись - уходил ни с чем. Особо упорные обходили дом и пристально вглядывались в наши окна. Однако - безрезультатно.
Деньги для насущных нужд были, да их много и не требовалось. За покупками ходили ночью - в круглосуточный супермаркет. Основные контакты с внешним миром поддерживали через мать Евы. Она служила фильтром между нами и ними (внешним миром). В отличие от нас (мы неразговорчивы по своей натуре), мать Евы - добрая общительная болтушка. Всякий, ищущий нас, в итоге выходил на нее. Она поясняла, что мы уехали на работу в Северную Африку, и выпытывала, кто звонит и что от нас ему надо. Информацию передавала нам. Чаще всего (всегда), звонки были пусты и не заслуживали внимания.
Иногда мы выходили в мир. Бродили по ночному городу, созерцали звезды, или реку с моста.
Все остальное время предавались разглядыванию стены. Помимо того, что в ней вообще было много интересного, искали дверь. Иногда смеялись, много занимались Любовью. Но, больше молчали, просто радовались.
Я – радовался, что есть она. Она – радовалась, что есть я. Вот такая вот оголенная Любовь без примесей.
Разглядывая стену, я сочинял стихи. Но не читал ей – она читала сама и улыбалась мне. Она же переносила на холст то, что видела в стене - я очень любил эти рисунки.
Ева ходила по квартире обнаженной, и часто была перепачкана красками - это безумно нравилось мне. Я же разгуливал в шортах - из эстетических соображений.
Примерно на третий год такой вот аскезы о нас совершенно позабыли, и не раздражали уже ни телефонными звонками, ни дверными. Да и Евиной матери звонить перестали – никому мы не нужны стали на всем свете белом.
Ели все меньше. Мяса не было в доме давно, и не то чтобы мы отказались – нет, просто не хотелось.
По моим глупым академическим расчетам (я когда-то был математиком), ДВЕРЬ должна была появиться примерно на двадцатом году. Однако она появилась гораздо раньше. Полагаю, Любовь ускорила процесс.
Любовь потянулась к Любви. Любовь соединилась с Любовью. Любовь влилась в Любовь.
Первым увидел я. Сначала появилось пятно. Когда протер глаза, уже смог разглядеть вполне отчетливо, что это - именно дверь, и ни что иное. Необыкновенно красивая, покрытая светящимся орнаментом и узорами; цвета скорее желтого, она переливалась тысячами оттенков и мерцала. Дверь выглядела на фоне обоев так же, как выглядел бы бриллиант "Куллинан-1", украшающий британский скипетр - в ржавой железной бочке.
- Ева!- заворожено позвал я. Ева вышла из кухни.
- Дверь,- только и смогла произнести она, выронив поднос с фруктами.
Не отводя взгляда от двери, она присела рядом и взяла мою руку. Изумленные, восторженные, восхищенные, мы слились в долгом и страстном поцелуе. Я тогда впервые почувствовал, что мы с Евой уже и сами мерцаем и переливаемся, как и дверь.
- Войдем?- предложила она, с трудом оторвавшись от моих губ.
Я встал и, приблизившись, ощутил, что от двери исходит энергия, которая мне показалась знакомой – видимо глубинной памяти подсознания эта энергия была известна. Я перевел взгляд на лицо Евы - оно сияло блаженным восторгом.
- Ты тоже чувствуешь? - догадался я.
- О да!- Ева искрилась и мерцала уже вся - от кончиков волос, до пальцев ног. Она улыбнулась. Ее улыбка превратилась в пучок Силы, и полетела, обдав меня жаром чистой Любви. Я пустил в нее ответную. Поупражнявшись немного в пускании улыбок и не в силах более сдерживаться, мы вошли туда.
Нет,
Мы вышли отсюда.
АВТОР 42
83.Я попытаюсь...
Елизавета Немилостева
Описание:
Просто друг... просто тот, с кем можно напиться, когда жизнь отвернулась от тебя совсем...
Но когда все было так просто, как казалось?
Все гораздо сложнее и он возможно не просто друг. Кто-то больший. Кто-то настоящий…
Посвящение:
Всем тем, кто знает, о чем они молчат.
Когда мне хочется напиться - я звоню Бэну. Он отменяет все свои даже самые наиважнейшие дела и приезжает ко мне или мы вместе едем к нему. По дороге заходим в супермаркет и покупаем бутылку или две водки и томатный сок. Бэн любит пить «кровавую Мэри», ну а мне приходится довольствоваться «целебным» кефиром. Впрочем, я редко когда соблюдаю правила и не перехожу на «Мэри» вместе с Бэном. Мы падаем на диван и смотрим кино: «Звездную пыль», «Звездный путь», «Звездные воины» и даже «Звездные врата»... уж не знаю, почему нас так прибило на звездную вселенную, но мы даже «Андромеду» с ним пересмотрели от начала до конца. Ну как пересмотрели?.. проспали половину и пропили другую. Но в целом - неплохой сериал. Очень даже.
До «Третьей Звезды» мы с ним так и не доходим. Когда моя или его рука тянется к этому диску, нам все время что-то мешает поставить его в проигрыватель: звонок в дверь, некстати пришедший и разливший «кровавую Мэри» кот или еще что-то в том же духе.
Я для Бэна как маятник, регулирующий его жизнь. Он для меня - нечто большее, чем глоток воздуха - чистый кислород.
После фильма мы лежим на диване. Он слегка приобняв меня, я нагло положив голову ему на плечо. Нам просто. Пьяно. Пусто. И хорошо. Я люблю такие моменты - они все однообразны и повторимы. Они, как перевернутые песочные часы, заставляют секунды лететь вспять. В такие моменты я не верю в будущее. Я верю только в настоящее - в Бэна и в меня.
Он не пытается меня поцеловать. Слишком поздно уже для этого. Ему 36 лет и у него нет детей, мне... да какая разница сколько лет прожито? гораздо важнее сколько осталось.
Потом мы обычно на некоторое время активны и устраиваем в квартире погром: он примеряет на себя мой парик, я надеваю его пальто, деремся подушками и бьем на счастье бокалы (фужеров ни у меня, ни у него уже не осталось). А недавно нам пришла бредовая идейка: купить жестяные кружки. Мы посмеялись над ней, но я зарулила в магазин и приобрела парочку - подарю ему в следующий раз. Потом мы пьем еще и еще, пока не отрубаемся напрочь.
Я звоню ему в любое время и говорю просто «Бэн», он кивает головой - я отчетливо это вижу, будто он передо мной стоит - и спешит ко мне. Прилетает даже из Ирландии, где теперь ведутся съемки нового фильма о Кольце. Пьет со мной прямо в аэропорту несколько коктейлей, нежно хлопает по плечу и, поцеловав в щеку, улетает обратно. Три часа в самолете ради двадцати минут рядом со мной. Он не жалеет меня. Поверьте, человек с таким большим опытом в сфере жалости, как я, может отличить пустое чувство от чего-то большего.
Мы с Бэном друзья. Ну как друзья?.. Он иногда рассказывает мне о своих проблемах, я иногда плачу у него на плече. И не очень редко мы напиваемся вместе.
Когда есть такой друг, можно подумать о том, что жизнь удалась. Но ему для счастья нужна жена и пара-тройка детей. А мне?.. а мне ничего кажется не надо.
Сегодня _это он_ позвонил первым и сказал: «У тебя». Сегодня _это я_ пытаюсь убрать царящий в комнате хаос и раскидать по углам вещи. Достаю две жестяные кружки. И откупориваю бутылку водки. Сегодня _это я_ жду его у себя, повязав оранжевый платок и выбросив подальше надоевший мне парик. А, подумав, снимаю и платок.
Сегодня можно немножко побыть собой и не притворяться. Бэн поймет... когда он приезжает ко мне - мы не надеваем масок. Мне не нужно выходить из дома и встречаться с любопытными соседками и соседями, не надо ехать через весь город, не нужно встречаться с чужой жалостью. А от Бэна было бы тяжеловато спрятаться.
Он знает обо мне все. Мне иногда кажется, что даже больше, чем позволительно знать просто другу о просто знакомой.
Подавлен - от него вчера ушла девушка, а сегодня его не взяли на главную роль. Рядом со мной он пытается бодриться, улыбается, шутит.
Он проходит в комнату и ухмыляется на царящий в ней хаос, на мои беспомощные попытки навести здесь хоть какой-то порядок. Я улыбаюсь в ответ
- Оу, жестяные кружки!- Бэн потер рукой об руку,- у тебя что совсем не осталось стекла?
- Я завещала его в музей. Теперь у меня обязательства, сам понимаешь.
- Угу,- кивает он и разливает томатный сок, сверху с помощью ложки аккуратно наливает водки. Сбоку это должно было бы смотреться красиво, если бы жестяные бока кружек могли просвечиваться. Но сверху это тоже выглядит завораживающе. Прозрачная водка, стекая по ложке, аккуратно разливается по толще густого томатного сока, лишь слегка проникает в него, разбавляя, раскидывает в разные стороны.
- Спец,- говорю я.
- А то,- улыбается он.- Будем!
Мы ударяем кружками и залпом выпиваем напиток.
Несколько пролитых капель томатного сока блестят на столешнице, словно капли крови. Я поспешно вытираю их полотенцем. Бэн наливает еще.
- Что смотрим сегодня?
- Первое, что попадется,- пожимает плечами он и, кинув подальше в угол мою футболку с дивана, садится.
Я закрываю глаза и тыкаю пальцем в стеллаж с дисками. Не глядя достаю диск из коробки и вставляю его в проигрыватель. А раньше мы не додумывались сыграть в лотерею и всегда долго спорили, что будем смотреть.
_«Мне двадцать девять... а тридцати уже не будет...»_
Мы с Бэном переглядываемся. Я никогда не видела этого фильма, но сразу поняла, что это именно _тот самый_ фильм - «Третья звезда»…
Мы смотрим, не говоря ни слова. Изредка смеюсь я. Чаще он. Но это только первую половину фильма. Потом гробовая тишина. Я боюсь поднять глаза на Бэна. Я, кажется, совсем забываю о себе - думаю только о фильме. Я чувствую, как Бэн сильнее сжимает мое плечо. Мы забываем выпить, и кружки стоят на журнальном столике полные.
- Не стоило его смотреть,- говорит Бэн, когда идут финальные титры. Его голос дрожит.
Я поднимаю голову. В его глазах застыли слезы, а губы плотно сжаты.
- Отчего же? Ты не Майлз, ты Дейв. Тут нечего стыдиться.
- Моего героя зовут Джеймс,- говорит он тихо.
- Я имела в виду жизнь.
- Я знаю,- говорит он еще тише.
Я не плачу. Я уже давно не плачу над фильмами. Может быть, над этим стоило. В конечном итоге - это единственный фильм, над которым не пошло было бы поплакать.
- А если я попрошу отвезти меня к морю,- вдруг начинаю говорить я отстраненным голосом.
Он перебивает меня, прекрасно поняв, что я имею в виду.
- Я не знаю,- говорит он и умолкает.
Он поднимается на ноги и сделав несколько кругов по комнате возвращается на прежнее место. Садится, притянув меня к себе. Проводит рукой по моему плечу и говорит очень тихо:
- Наверное, я бы смог.
- Бэн, я не попрошу.- Я чувствую, как он переживает. Слышу, как учащенно бьется его сердце. И стараюсь его успокоить.- Я - не Джеймс. У меня нет такой большой семьи. По сути - у меня есть только ты.
Мы долго молчим. Но в этом молчании нет неловкости, как это обычно бывает. В этом молчании скрыто гораздо больше, чем просто тишина и пустота. Оно стоит дорого. А оценить его нельзя. Нам с Бэном не нужны в эти минуты слова. Мы все способны понять и так. Я люблю такие мгновения. Мне тепло и хорошо рядом с Бэном. Мне уютно и легко. И хочется только одного – продлить это мгновение на вечность.
- Почему вы с ней разошлись? Опять из-за детей?- спрашиваю я.
- Она молодая. Ей хочется гулять... почему, Эл? Почему они так не хотят детей?
- Потому что у них впереди еще вся жизнь.... двадцать тысяч дней. А на какую роль тебя не взяли?
- Не важно,- отмахивается он.
Я не настаиваю. «Не важно» значит: «не спрашивай - очень грустно об этом думать».
- Ты как?- спрашивает он.
- Неважно,- отвечаю я.
- Сколько?- спрашивает он.
- Говорят шесть,- отвечаю нехотя.
Кот прыгает на диван и тычется пушистой мордой в Бэна. Мужчина гладит его против шерсти, на что кот, вопреки правилам, громко мурчит.
Этот кот - наш общий. Ну как общий?.. В общем-то, он - кот Бэна. Но, так как Бэн постоянно пропадает на съемках, его к себе забираю я. Кот периодически возвращается к хозяину - когда я выезжаю на несколько недель в свой «второй дом».
Коту надоедает ласка Бэна и он уходит прочь, напоследок пройдясь по пульту. Экран вспыхивает и фильм начинается сначала.
_«... а тридцати уже не будет...»_
Медленно я поворачиваю голову к Бэну. Он смотрит на меня.
В его взгляде нет жалости. Есть сочувствие, сожаление, но не жалость. Есть любовь и есть Вселенная. Как же я люблю его за это... Я тянусь к его губам.
- Эл?- неуверенно.
- Плевать,- говорю я,- я люблю тебя, Бэн...
Он наклоняется ко мне. И наши губы, наконец, сталкиваются. Я так долго боролась с собой, не позволяя себе быть слабой. Но теперь мне все равно. Ему - я это чувствую - тоже. Сейчас _это только наша любовь_ имеет значение…
***
Через две недели я поняла, что беременна. Впрочем, я знала это уже наутро нашей единственной с Бэном ночи.
Врач ругает меня, словно нашкодившего котенка:
- Взрослые люди! Неужели не знаете, что есть средства защиты! Вы вообще, чем думали?- пыхтит он,- аборт!- заключает он железным тоном.
Я смотрю прямо ему в глаза и говорю:
- Нет.
- Вы понимаете, что химия все равно убьет плод... и все будет еще хуже?!
- Обойдемся без химии!
- Без химии вы не протянете и полугода, понимаете вы это или нет?! Вы не успеете выносить плод. И тем более родить!- он намеренно заменяет слово «ребенок» словом «плод» - обезличенно, чтобы убийство показалось менее бесчеловечным.
- Это его _ребенок_. Я попытаюсь...
- Попытаетесь прожить месяц, вместо положенного вам полугода?
- Положенного?- восклицаю я, меня душит ярость,- а кто положил мне эти шесть месяцев? Почему вам положили десять или больше тысяч дней, а мне только сто восемьдесят? Мне не нужен ни месяц, ни шесть - мне нужно ровно девять месяцев. И я заберу их у природы...
- Это невозможно,- говорит врач. В его голосе нет жалости. Она стирается с годами, как старая краска, выцветая под солнцем. Сколько молоденьких и не только, он направил на аборт, ради нескольких лишних месяцев жизни?..
Как поздно мы с Бэном посмотрели «Третью звезду»… Еще полгода назад у меня был в перспективе год... Год! Целая вечность! Целых триста шестьдесят пять дней и столько же ночей. А теперь жалкие сто восемьдесят... и никакой надежды.
- Это ребенок Бэна,- повторяю я. Мой голос не дрогнет, моя вера останется со мной. - Я попытаюсь...
84.Интервью с писателем
Елизавета Немилостева
Я поймал ее у входа в кафе. Одета она была неброско: старенькая, вытянутая зеленая кофта, черные джинсы. На лице ни грамма косметики. Она всегда так одевалась, когда не нужно было притворяться и показывать свое благополучие на людях.
- Хорошая кофта,- усмехнулся я - наши с ней отношения тогда позволяли мне это сделать,- здравствуйте.
- О, это вы, мой дорогой читатель,- она искренне улыбнулась.
- Ваша новая книга – это _нечто_!- сказал я и добавил на выдохе.- Вы можете мне помочь?
- Если могу, то да.
- Понимаете, я сейчас устроился работать в один журнал... Журнал, конечно, не первой волны, но...
- Вы хотите взять у меня интервью?- спросила она.
Я улыбнулся.
- Меня всегда удивляло, что вы всегда всё обо всех знаете. И как точно умеете угадывать чужие души.
- Мне это не нравится.
- Не нравится что?- переспросил я.
- Когда этим восхищаются. И когда меня считают пророком.
- Видно, вас часто так называли.
- Не чаще, чем по имени...- пошутила она, но слабая попытка улыбнуться не принесла результата. Я понял, что у нее много неприятностей из-за этого. Особенно в последнее время.
- Вы сюда?
- Вкусно поесть,- просто ответила она и направилась к столику,- я дам вам интервью. Только если не возражаете, я буду завтракать. Я ужасно голодная. Всю ночь не спала.
«Пишете романы по ночам?»- уже почти сорвалось с моих губ. Я вопросительно поднял бровь. Она не могла этого видеть, потому что шла впереди меня, но пояснила:
- Нет, не писала очередной роман. Просто у меня бессонница.
Я удивился, а она точно так же как в первый раз нашла нужным добавить.
- У меня, как и у всех нормальных людей бывает бессонница. Лежишь всю ночь, думаешь вот-вот заснешь, а потом посмотришь на часы и поймешь, что пора уже вставать. И ночь проходит даром.
Мы сели за столик в углу кафе и к нам тут же подошла официантка. Она улыбалась во весь рот и была очень любезна и приветлива. Конечно же из-за моей спутницы.
Писательницу здесь очень хорошо знали. Стоило только ей сказать: «Как всегда, пожалуйста» как уже через пять минут принесли яичные блины со сметаной и тертым сыром, стакан апельсинового сока и чашечку свежезаваренного кофе. Я заказал себе стакан чаю и пожалел, что не заказал кофе. Ее кофе издавал невыносимо притягательный аромат. Она улыбнулась и без слов поменяла наши бокалы. Сделала несколько глотков моего чаю.
Я не нашелся, что на это сказать. Я вообще был будто в бреду. Это было мое первое серьезное интервью, но это было не самым страшным. Я волновался, потому что брал это интервью не у кого-нибудь, а у _нее_. У великой писательницы современности, у замечательного человека, у восхитительной женщины, которую я любил. Да, я любил ее. И если бы не колоссальная пропасть в социальном статусе, небольшая в возрасте, то я бы стал за ней ухаживать. Мне льстил и придавал уверенности в себе тот факт, что я брал интервью у писательницы, у которой никто до этого не мог добиться и ответа на один вопрос. Я достал из кармана диктофон и включил его.
- Есть ли что-то грустное в вашей профессии? То, что вам не нравится, но от чего никуда не денешься?
Она немного подумала, а потом, будто припомнив, сказала:
- Да, есть. Жалость.
- Жалость? Но о чем вы жалеете? Или кого вы можете пожалеть?
- Вам есть о чем жалеть! Понимаете, вы можете жалеть о том, что когда-то не подошли к девочке, которую любили, что не дернули ее за косичку, не открыли ей свое сердце. А о чем можно жалеть мне? О чем? Я ведь пишу все то, что не сделала сама в жизни. Вот — написала и вроде как и совершилось это... Мне не о чем жалеть... Но мне не лучше - мне хуже, чем вам! Потому что имея я не имею. Этого сразу не понимаешь. Это приходит потом, накатываясь всей тяжестью разом, погребая под завалами своего _небытия_ оно убивает меня.
- Вспомните, вы говорили, что счастливее, чем люди...
- Да говорила, но это было так давно. От счастья ничего не осталось. Я как мечтатель.
- Кто, простите?
- Мечтатель из «Белых ночей»...
- Проживаете тысячи не своих жизней?
- Очень хорошо, что вы поняли меня. У меня много воспоминаний, каждый уголок этого кафе, каждая улица, каждый дом - с ними что-то связано. Но эти воспоминания - не мои.
- Странное чувство. Общаясь с вами, я как будто...
- Что? Ну, говорите же! Не смущайтесь, милый мой читатель. Говорите все как есть.
- Я как будто понимаю что-то... Какую-то истину... И мне хочется это вам сказать, хоть я и знаю, что вам это не понравится - Вы провидец, вы оракул!
- Ни то, ни другое. Я всего лишь....
- Да-да, мы это уже слышали и читали много раз. Вы лишь женщина, которая любит.
- Сегодня я хотела сказать, что я всего лишь человек,- она улыбнулась своей приятной улыбкой, и будто камень свалился с моей души. Эта женщина никогда не обижалась.
- Не угадал,- я потупился.
- Не расстраивайтесь. Я скажу вам больше - я просто очень проницательный человек.
- А вы все одна?- спросил я, немного бестактно.
- А вы все один?- отшутилась она,- мне никто не нужен был раньше. А теперь уже поздно менять сложившуюся ситуацию. Мне уже почти сорок лет, я немного стара для любовных приключений.
Необычайная откровенность, с которой она начала интервью меня приятно поразила и заставила быть более развязным.
- Сорок лет - это не старость,- начал я, но она перебила меня.
- Сколько вам?
- Двадцать семь.
- Вот,- мне показалось, что улыбка скользнула по ее губам. Но приглядевшись я понял, что ее лицо не выражало тогда ничего кроме грусти.
- Почему?- спросил я.
- Потому что в то время, когда я была молода, вы были слишком малы, а теперь уже поздно.
- Я?- я был поражен.
- Вы,- без тени иронии повторила она,- вы ведь идеальный мужчина, mon cher!
Этого я от нее никак не ожидал.
- Вернемся к нашему интервью, иначе вы умрете от смущения,- улыбнулась она.
- И вы никогда не были влюблены?- вдруг резко сказал я.
- Почему же много раз была, но каждый раз моя любовь была недосягаемая: то я влюблялась в женатых, то в слишком взрослых, то... Да какая разница теперь? У меня даже детей нет. Понимаете, раньше я думала, что можно жить и этими воспоминаниями, создавала идеальные образы, влюблялась, страдала... и как будто наполняла свою жизнь до краев, а потом — это все рухнуло в одно мгновение, когда вы... да вы, не удивляйтесь и не протестуйте! Я ни в чем вас не обвиняю. Рано или поздно, это сказал бы кто-нибудь другой. Так лучше вы, не совсем посторонний, чем совершенно чужой и безразличный. Помните, вы спросили, счастлива ли я?
- И вы ответили, что счастливее всех людей, потому что у вас есть то, чего нет у них. Но вы не сказали, что именно имели в виду, и я долго мучился, разгадывая вашу загадку.
- Теперь вы, надеюсь, поняли?
- Понял ли я теперь? Вы еще спрашиваете? У вас есть тысячи разных воспоминаний, чувств, жизней. Вы богаче, чем любой из нас. Но на самом деле...
- Я беднее вас — у меня нет и одного...
- И эта одно — ваша собственная жизнь,- закончил я.
- Да,- спокойно кивнула она, так как будто смирилась со своим положением, и сложила руки, ожидая справедливого конца,- вы спросили, а я подумала... и я поняла, что все это ложь. А я органически не перевариваю ложь. И все рухнуло...- ее голос чуть дрогнул, но она нашла в себе силы вернуть своему голосу прежнее невозмутимое спокойствие и с улыбкой закончить,- все рухнуло в пропасть, мой дорогой.
- Вашу жизнь нельзя назвать нежизнью! Вы жили, вы переживали, учились, влюблялись, писали книги, проводили презентации...
- Так мало. Я не совершила ни одного стоящего поступка. Мои книги — это лишь способ украсть у людей время.
- Не правда!- горячо воскликнул я,- ваши книги воспитывают! Они возрождают в человеке человека! Хотите, я расскажу вам свою историю...
Она кивнула и отодвинула пустую тарелку.
Я рассказывал недолго. Смысл моей истории заключался в том, какое положительное влияние оказали на меня книги писательницы, и как одна из них однажды вернула меня к жизни.
Она слушала внимательно, изредка перебивала и переспрашивала что-то. Я механически отвечал и продолжал дальше.
- Вот так,- закончил я,- а вы говорите, что не совершали поступков.
- Это не поступок. Это... а впрочем, дорогой мой читатель, я думаю нам стоит закончить наше интервью. Мне пора домой писать очередную жизнь.
- Останьтесь еще ненадолго,- выпалил я, схватив ее за руку и усаживая обратно за столик,- если не хотите больше ничего рассказывать — не нужно, не хотите слушать меня — не слушайте. Давайте просто помолчим!- отчаяние предательски появилась в моем голосе. Отчаяние, что она уйдет навсегда и я ее больше не увижу.
Она удивленно подняла брови, но не стала уходить. Вместо этого заказала себе еще стакан чаю.
- О чем будем молчать?
- О жизни,- провокационно заявил я.
- О жизни, мой дорогой, надо кричать, надо ругаться, но не молчать, ни в коем случае не молчать!- слезы. Я отчетливо видел эти слезы, которые катились у нее по щекам.
Я не знал сколько точно ей лет, но выглядела она потрясающе. Свежая кожа, чуточку морщинок, что делали ее еще более притягательной, темные глаза в которых застыла своя особенная грусть, что делала их обладательницу роднее и ближе к людям. Мягкие движения, стройная фигура, плавная походка.
И вот по белым щекам потекли два ручейка слез.
- Ну, так давайте ругаться!- воскликнул я,- Проклинайте меня! Оскорбляйте меня! Только не молчите! Не молчите!
Она подняла на меня свои изумрудные глаза. В них сверкали слезы.
- Оленька!- я впервые назвал ее по имени без отчества с ласкательным суффиксом.
Она вздрогнула. Она поняла. Все-все поняла.
- Не надо...
- Н-надо...- эхом отозвался я. Эхо получилось взволнованное и заикающееся.
Она встала и направилась к выходу. С ней что-то случилось, она шла неуверенно и перед самым выходом схватилась за дверной косяк.
Я расплатился, не считая денег, и побежал за Олей.
Она стояла на улице, обняв себя руками. Она уже не плакала. И совершенно пришла в себя.
- Как-то все это глупо,- сказала она.
- _Это_- я ударил словами,- не глупость! Если хотите, Ольга Александровна — это для меня жизнь.
- Я не хочу вас ее лишать, но то, что вы говорите сейчас слишком не субъективно.
- Как будто всему миру есть какое-то дело до нас, Оля!
Она молчала. Она не знала что сказать. Впервые в жизни слова, которые она так ценила и с которыми умела обращаться, ничего не стоили и были лишними.
- Хорошо, не глупость. Но это все неправильно. Я даже имени вашего не знаю.
Но я не успел назваться. Что-то случилось. Ольга рванулась вперед, через мгновение раздались одновременно: детский испуганный крик, сигнал машины, сирена скорой помощи и милиции. Все одновременно, но все через разное время.
- Что случилось?- голос вывел меня из оцепенения. Спрашивала какая-то старушка. Но я молчал. Во рту пересохло. За меня бабушке ответила стоящая рядом со мной молодая девушка.
- Это ребенка чуть не сбили, бабушка. Девочку спасла Ольга Александровна. Только вот ее саму в больницу повезли. Надеюсь, выживет.
- Оленьку, что ль?
- Да-да, нашу Оленьку,- и девушка всхлипнула.
- Ей же всего тридцать семь лет исполнилось!- тоже всхлипнула бабушка.
- Она живая, бабушка!- отдернула ее девушка.
В ее подъезде все так и звали ее - наша Оленька.
Это она-то не совершала поступков?!
Разве не она донашивает свои старые вещи, практически ничего не покупая себе, все деньги тратит на детские дома и церкви? Разве не она заслужила это прозвище «нашей Оленьки» постоянно помогая всем вокруг. Она каждую неделю ходила к бабушкам, готовила им, убирала их квартиры. А ведь вместо этого могла зажигать на тусовках — как делают все модные писатели. Но она не такая.
Она жалеет, что у нее нет своей жизни. Ну, так будет!!! Слышишь, Оля?! Ты будешь жить! Тридцать семь лет — это не возраст. Это только начало нашего пути. Я отдам тебе свою жизнь, я разорву ее пополам, если придется. Но ты будешь жить.
Я гнал на предельной скорости, обгоняя машины, проезжал на красный свет, на встречную полосу. Мне нужно было в больницу. К ней.
К _моей_ Оле.
Никогда прежде и после я не встречал таких людей, готовых пожертвовать жизнью ради чужого ребенка. Она была собой. Она никогда не притворялась и не лгала, как все прочие.
Она была нашей Оленькой.
И она станет моей!
***
Интервью окончилось неожиданно. Актеры вышли на сцену, чтобы поклониться зрителям, но в зрительном зале было пусто. И тогда они поняли, что это не пьеса. Это жизнь. Их собственная жизнь. Одна на двоих.
АВТОР 43
85.Жизнь продолжается
Надежда Стецюк
Телефон звонил беспрерывно. Марина только успевала отвечать и отправлять по факсу счета и письма. Клиенты, как назло, самые капризные и скандальные, будто сговорившись, звонили именно сегодня, когда ей как никогда, так ей казалось, нужны были тишина и покой. Конец рабочего дня, а у нее еще не доделана работа. Прежде чем сесть за отчет, она решила пройтись по внутреннему дворику. Натягивая на ходу куртку , она непоследовательно и с ужасом подумала, что скоро будет предоставлена сама себе и ей придется окунуться в собственные горькие эмоции и пережить заново обрушившийся на нее удар судьбы. Сердце ныло тупой, не утихающей болью.
На первом этаже здания была дверь во внутренний дворик, где стояли несколько машин, принадлежащих фирме, в которой Марина работала менеджером по продажам.
Стремительным шагом Марина выскочила на улицу. Она совершенно забыла о том, что новый охранник, стоящий на воротах, через которые въезжали машины, дежурит вместе со своей собакой. Их приняли на работу на пару, и огромная черная овчарка Гильда, бывшая служебная собака, оказалась самым лучшим ночным дежурным.
Собака выскочила из-за угла дежурки и сразу бросилась к Марине. От неожиданности Марина взлетела на штабель сложенного у забора бруса, оставшегося от ремонта крыши здания фирмы. Подбежав , Гильда задрала голову и молча уставилась на женщину.
От испуга в душе Марины будто струна лопнула. Долго сдерживаемые слезы ручьями потекли из глаз. Плач перешел в рыдания, ослепшие от слез глаза она закрыла руками.
Охранник окликнул собаку. Но та не отошла, а встала на задние лапы, опершись передними практически у ног Марины.Вдруг Марина почувствовала, как горячий шершавый язык лизнул ее облитую слезами руку. Сквозь мокрые пальцы Марина взглянула на Гильду.
-Вы не бойтесь, она вас не тронет,- успокоил женщину охранник,- она на вид грозная, но умная, знает, когда зубы показывать. Выучка!
-У вас что-то случилось?- спросил он сочувственно.
-Случилось? Да, случилось…
Вчера вечером Игорь объявил, что уходит от них. Собрал вещи и ушел. Они - это она и их с Игорем четырнадцатилетняя дочь - непослушный подросток Люська.
Вчера Марина не плакала, неожиданность происшедшего подействовала на нее как анестезия, заморозив разом все чувства. И вернувшейся из кино Люське она ничего не смогла сказать. А та никаких вопросов не задавала. Отец частенько возвращался поздно с работы. А она-то, дура, считала, что муж и правда работает до ночи. А вон как все оказалось. А ведь были сигналы! Но даже мысли плохой не допускала.
Тупо просидев в одиночестве всю ночь на кухне, Марина по инерции собралась на работу с ощущением, будто тяжелый камень придавил все ее чувства и мысли.
Обычная дорога на работу включила автоматизм жизни. Все пошло своим чередом, будто ничего и не случилось. Никому не было дела до ее печалей.
И только сидя в слезах перед участливо смотрящей на нее огромной черной собакой, она почувствовала, как душевная судорога отпустила ее ноющее сердце.
-Боже мой! Меня жалеет собака!- всхлипнула Марина и эта мысль вдруг подняла в ее душе протест. Нечего себя жалеть, она сильная, она не пропадет! Надо взять себя в руки и подумать о том, как им с Люськой жить дальше.
Марина решительно спустилась со штабеля, овчарка проводила ее до дверей.
Перед тем как открыть дверь, Марина обернулась.
-Спасибо тебе, подруга, ты беги, работай, и я пойду.
Поднимаясь по лестнице Марина улыбнулась. На душе полегчало.
-Жизнь продолжается, - подумала она.
86.Месть кота Ксана
Надежда Стецюк
Был тихий будничный вечер.
Лежа на диване, Павел читал газету, неторопливо переворачивая страницы. В ногах спал рыжий Ксан- ленивый, уже немолодой кот. Боковым зрением Павел заметил какое-то движение на полу. Отведя в сторону газету, он с удивлением обнаружил, что по полу ползет огромный таракан.
- Откуда такая чуда-юда,- Павел опустил руку с дивана и достал тапок. Особо не прицеливаясь запустил его в таракана.-Перелет,- констатировал, опуская руку за вторым тапком.
Таракан был необычно больших размеров. Второй тапок, кувырнувшись в воздухе накрыл таракана мягкой стороной.
-Что и следовало доказать,- Павел довольно развернул газету. Прежде чем приняться за чтение, он взглянул на место предполагаемого убийства.
Тапок, накрывший таракана слегка шевелился. Из под него показалась наглая голова с шевелящимися на ней усами-антенками.
Павел пнул кота ногой.
-А ну-ка, просыпайся, лоботряс.
Ничего не понимающий Ксан поднял голову. Павел ногой спихнул его с дивана.
-Вообще-то, это твое дело тараканов ловить, Вон смотри, какая тварь из под тапка вылезает. Откуда взялся только?
Кот, наконец-то, увидел движение и нехотя подошел к тапку, из под которого уже наполовину вылез нахальный пришелец.
-Фас его,- Павел уже понял, что встать придется и опустил ноги с дивана.
Кот поднял лапу и шмякнул ее на бронированную спинку таракана. Раздавшееся злое шипение заставило отскочить кота.
-Ничего себе, заявочки, где это видано, чтобы тараканы шипели?- с возрастающим интересом Павел смотрел на парочку: шипящего Ксана, выгнувшего спину, вставшего в давно забытую стойку, и шипящего таракана.
-Планы изменились,- сказал Павел, отстраняя Ксана,- мы тебя дружок должны поймать, вот интересно, ты опасный или нет? Рисковать не будем, - бурча под нос, Павел бросился на кухню, схватил первую попавшуюся в руки кастрюлю и бегом вернулся назад в комнату. И вовремя, таракан уже полностью вылез из под тапка и стремительно понесся в сторону дивана.
-Врешь, не уйдешь!- единым броском . впавший в азарт охотника, Павел, подскочил к дивану и хлопнул кастрюльку на необыкновенного пришельца.
-Попался!- торжествовал он победу.
-Так, а что теперь-то?- обращаясь к коту спросил Павел,- в жизни не видел такого, разве что в Зоопарке. Только зачем нам Зоопарк, когда у нас Интернет есть,- напомнил он себе. Он решительно направился к компьютеру. Минут десять понадобилось Павлу на поиски. Наконец, он нашел то, что искал. Поплутав среди разных видов, он вспомнил как негодяй шипел и набрав в поиске «шипящий таракан», увидел , наконец, то что искал.
-Мадагаскарский таракан, - прочитал он, достигает 6-10 см в длину, в неволе живет до 5 лет. Питается и т.д….
-Ешкин кот, используется в тараканьих бегах…. На VIP- вечеринки хозяева нередко приносят своих питомцев,- читал Павел и не верил своим глазам. Выходит, что этот сбежал от кого-то. Как он в квартиру-то попал? Ничего себе. Павел бросился к холодильнику и убедился , что кормить уникального пленника нечем.
-Ну, главное, понятно, что ты безвредный, а более того очень даже полезный- бурчал Павел одеваясь.
В голове у Павла рождались одна гениальная идея за другой. Тараканьи бега- это ж озолотиться можно! И ведь инвентарь самый примитивный - доска с желобками, запросто сам сделаю,- думал Павел по дороге в магазин,- и имя тебе дадим, назову, ну Чемпион , например,- вон как несся к дивану- настоящий Чемпион.
-Эх, заживем,- от предвкушения Павел аж присвистнул. Набрав овощей, побежал домой, а то сидит нежданная радость под кастрюлькой, еще задохнется. На первых порах обойдемся трехлитровой банкой, а потом и аквариум купим- в самый раз будет.
Банку долго искать не пришлось. Пара трехлитровых банок из под соленых огурцов стояла на балконе. Помыв, бросил в банку листочки салата и капусты и отправился за тараканом. Встав на колени перед кастрюлькой, приподнял край. Никто не выскочил. Осмелев, Павел, быстро убрал кастрюлю и схватил обалдевшего таракана поперек живота. Тот зашипел, задергался и задрыгал лапками. Для начала Павел поднес его к свету, чтобы хорошенько рассмотреть..
-Ух ты какой!- восторженно прошептал Павел.
Гладкое янтарное брюшко блестело и отливало бронзой. Покрытые черной роговой пластиной, как латами, голова и плечи будто залиты черным лаком. Таракан шевелил усиками и старался извернуться и вырваться из рук. Павел бережно поднес его к горлышку банки, наклонил ее и выпустив чудо природы из пальцев, поставил банку на стол. Сев рядом, стал смотреть, что пленник будет делать. Таракан деловито покрутился в банке. Она ему была явно маловата.
-Понимаю, развернуться-то негде,- засмеялся, глядя на маневры, Павел,- ничего, завтра с работы заеду, куплю тебе аквариум. Ты поешь лучше, силы восстанови,- дружески посоветовал он таракану. Вспомнив, что и сам с утра не ел, он отправился на кухню.
Зайдя минут через пятнадцать в комнату, он увидел сидящего на столе Ксана, шарящего лапой в банке.
-Кыш, ты, провальная сила, -топнул он ногой на кота, тот нехотя спрыгнул со стола,- Я тебе дам, вот, узнаешь!,- пригрозил он коту. Оглядевшись, Павел вытащил десяток книг с книжной полки и засунул в образовавшийся проем банку с тараканом.
-Вот так, спокойнее будет и тебе и мне,- сказал он, обращаясь к Ксану,- береженого бог бережет, пробормотал он, задвигая стекло.
С этого дня жизнь Павла обрела смысл. Жил он после развода с женой один, далеко и надолго из дома не отлучался, лучшие друзья – диван, телевизор и компьютер. Работал менеджером в небольшой компании, зарплату имел не шибко большую, но ему хватало. В отпуск ездил в деревню к бабке, и помочь надо и экономно. Прожив с ним пятнадцать лет, жена ушла, заявив, что он неудачник, а это заразно. Квартиру разменяли, ему досталась приличная однокомнатная и кот Ксан. А ему больше и не надо. Главное, делай что хочешь, никто слова не скажет.
Новый жилец внес в жизнь стимул и новые надежды. С работы Павел спешил домой. Он обустроил Чемпиону беговую дорожку. Кормил его лучшими фруктами, овощами и орехами. Он начал тренировать таракана. Засекал время, за которое он пробегал полтора метра дорожки. Он прочитал все, что мог, о тараканьих бегах в Интернете, прочитал «Бег» Булгакова и знал уже, кажется, все о Мадагаскарских тараканах. Он даже в Зоопарк сходил, посмотрел, как живут там соплеменники его Чемпиона. Пришла пора, когда Павел счел, что его время наступило. Он уже давно начал выяснять, где и когда могла бы состояться премьера. Как он и боялся, попасть на закрытые корпоративы, где в качестве развлечения проводились тараканьи бега, было практически невозможно. Однако, сам факт обладания давал шансы проникнуть в общество, где такие развлечения пользовались успехом.
На скопленные за несколько лет деньги, Павел купил себе дорогое пальто, шляпу и костюм. Глядя на себя в зеркало, он уже представлял себя важным господином. Он обзвонил все конторы, организующие праздники, предлагая свои услуги в участии в тараканьих бегах. Наконец, он нашел то, что ему было нужно. На корпоративной вечеринке одного известного банка одним из развлечений планировались тараканьи бега.
Павел ликовал, скоро наступит его звездный час.
Он утратил интерес к своей работе. Думал только о предстоящих бегах.
И совсем перестал обращать внимание на Ксана. Обиженный Ксан вынашивал планы мести. Он давно перестал пугаться шипения, но это отвратительное насекомое было ему недоступно. Днем оно сидело в стеклянной клетке. Из клетки его вынимал хозяин во время тренировки и чистки аквариума.
Ксан внимательно присматривался , и, однажды, ему повезло.
Хозяин оставил на столе коробку с Чемпионом, а сам отправился в ванну.
Ксан прыгнул на стол и спихнул коробочку на пол. Крышка отскочила, и ошеломленный таракан выпал из нее, придя в себя, он стремительно бросился под диван.
Услышавший шум падения Павел вбежал в комнату.
Пустая коробка валялась на полу. Таракана в ней не было. Павел схватился за голову. Он с остервенением двигал мебель, заглядывал во все щели. Чемпиона не было нигде.
Павел заболел.
Он лежал на диване, безучастный ко всему.
А в его ногах лежал Ксан, довольный тем, что хозяин здесь, никуда не убегает, и все по-прежнему, как в самые лучшие времена.
АВТОР 44
87.Чего только со страху не сделаешь
Ольга-Джесси Левина
Многие из нас посещали стоматолога, но мало кому нравятся такие посещения. Нет, есть конечно исключения, то есть, некоторым людям нравится лечить зубы, но, по-моему, это уже относится к любителям садо-мазо. Основная же масса населения почти панически боятся идти на приём к данной категории эскулапов. Кто-то, пересилив себя, пытаясь даже улыбаться и подшучивать над своими страхами, переступает порог стоматологического кабинета, а кое-кто, на подгибающихся ногах, буквально вволакивает своё бренное тело и, ушедшую от панического ужаса в пятки, душу в этакую представляемую им камеру пыток. И вот, от этого самого страха, чего только не выделывает бедный, мучающийся от зубной боли, пациент.
Однажды в субботу, когда в поликлинике принимает только дежурный врач, мне довелось лечить многострадальный свой зуб. И вот, меня уже всю такую обколотую обезболивающими препаратами, попросили посидеть здесь же в кабинете, но не в кресле, а на освободившемся от мягкого места врача, стуле, чтобы укол подействовал посильнее. А пока я ждала желанного онемения своих десён и всего к ним прилегающего, медсестра пригласила войти, время от времени подвывающего от сильнейшей боли мужчину, который ждал своей очереди, держась за припухшую и покрасневшую щёку. Эта припухлость, вкупе с цветом, делала лицо мужчины похожим на помидор, придавленный с одной стороны. Мужчина пришел, по всей вероятности, прямо с работы, так как на нём была не очень чистая, даже можно сказать грязноватенькая во всех направлениях спецовка.
Приглашенный вошёл, чувствуя себя существом, отданным на жертвоприношение богам: и страшно и деваться некуда.
- Проходите, садитесь – раздалась не слишком любезная реплика, замученного обилием пациентов, врача.
Болящий, с обречённым вздохом плюхнулся в стоматологическое кресло, со страхом поглядывая на блестящие инструменты. Врач, тем временем, дописав карточку предыдущего больного, повернулась к усевшемуся мужчине. Заметив, что тот приземлился, вернее, прикреслился прямо в грязной спецовке, строгая докторша гаркнула:
- Вы хотя бы разделись, мужчина. Здесь же кругом стерильные инструменты, а вы в спецовке уселись, да ещё в такой грязной. Выйдите и разденьтесь.
Одурманенный болью и испуганный грозным окриком врача, мужичок выскочил в коридор и судорожно стал стягивать с себя одежду. Справившись с этой задачей, он снова пулей влетел в кабинет и сел в кресло. Отвлекшись от созерцания записей в журнале регистрации больных, стоматолог повернулась к пациенту и онемела на мгновение. Перед ней сидел всё тот же многострадальный больной… в одних трусах.
- Вы что себе позволяете, - зайдясь от праведного гнева, воскликнула она. – Вы что здесь мне стриптиз устраиваете. Зачем разделись?
- Но Вы же сами велели раздеться – еле слышно проблеял пациент.
- Да, велела, но не до такой же степени – только и нашла что сказать, еле сдерживая рвущийся наружу смех, стоматолог.
Да и не только она смеялась. Смеялись даже пациенты, на миг позабывшие о терзающей их боли, услышав данный диалог.
Так что от страха не только душа в пятки уходит, а и разумные мысли убегают куда-то.
88.А есть ли справедливость?
Ольга-Джесси Левина
Осень. Прощание природы с ярким и тёплым летом порой настраивает на философский лад, заставляет задумываться о том, как проходит наша жизнь, всё ли в ней хорошо и правильно. Много ли в ней добра или хватает и того и другого.
Вот и два поколения семьи Кравченко решили поразмышлять над этим, прогуливаясь по аллеям парка.
- А есть ли на свете справедливость – спросил Максим.
- Надеюсь, что есть, но всякое бывает. Всё зависит от людей, от того, как взглянуть на ту или иную ситуацию. Подсудимому, например, суровый приговор всегда кажется несправедливым. Конечно, иногда бывают судебные ошибки, но в большинстве случаев наказывают по заслугам. Хотя, и среди судимых людей, которых все называют уголовниками, бывают неплохие люди, - сказала Соня. – Есть такие, которым название уголовники подходит, как второе имя, а есть те, которые оступились и случайно попали на скамью подсудимых.
- Конечно, бывают разные жизненные ситуации, - поддержал её Сергей Иванович. Кто-то по молодости, да по глупости туда попадает, кого-то подставили, кого-то оболгали, а доказательств невиновности нет.
- Вот-вот, бывает, что именно оболгали. У нас на улице раньше жила семья с приличным достатком, и у них был сын Глеб, вернее не был, а есть до сих пор, просто та семья уехала в другой город. А случилось вот что. На соседней улице жила девица, именно девица, потому что назвать её девушкой даже с большой натяжкой и то трудно. Про таких говорят, что она прошла Крым и Рим, огонь, воду и медные трубы, в общем, личность была известная на весь город. Вот она однажды и придумала способ, как заработать денег, ничего не делая. Лена, так её зовут, пришла в милицию и написала заявление, якобы на неё была совершена попытка группового изнасилования. Она сказала, что их было пять человек, но запомнила она только одного Глеба. А так как городок у нас небольшой, и почти все друг друга знают, то слава об этой особе дошла и до местного отделения милиции. Прекрасно понимая, что вряд ли кто пытался её изнасиловать, следователь предложил не спешить с заявлением, а поговорить с подозреваемым. Видимо ему не хотелось портить благополучное состояние дел в городе уголовным делом. Вот Лена и пошла к Глебу домой. Я, да и не только я одна, а многие предполагали, что у неё заранее был разработан сценарий этого якобы преступления. Она знала, что деньги у семьи Глеба водятся, вот и откупятся от неё, дабы спасти сына от тюрьмы. Но, когда она пришла к ним в дом, и высказала свои претензии, ей не спешили отдать деньги, а предложили сделать всё по закону, мол, пусть суд разбирается, как и положено. Они знали, что Глеб в тот вечер был дома, а значит, и не совершал того, в чём его обвиняли. Тогда Лена, разозлившись, написала заявление в милицию. А она была хитрая, ведь она не обвиняла в изнасиловании, так как понимала, что эту версию легко можно проверить и опровергнуть, а вот попытку изнасилования, да ещё групповую, опровергнуть трудно. Она, скорее всего, сама себе расцарапала щеку и поставила несколько синяков на руке, прежде чем идти в милицию ещё в первый раз. В общем, следствие продолжалось не очень долго. Всё свалили на бедного Глеба, так как подтвердить его алиби, кроме родителей, было некому. А родительские слова не приняли на веру. Вот так Глеб и получил срок. Уже после его родители спросили у Лены, зачем она оговорила их сына, на что та ответила, что думала, ей заплатят деньги, и никакого суда не будет. Она с такой наглостью говорила убитым горем родителям, что, мол, у вас денег куры не клюют, могли бы и поделиться с бедной несчастной девочкой. Она не задумывалась над тем, как им доставались эти деньги. - Вот такие сволочи, иначе их и назвать-то нельзя, ломают жизнь людям, - сказала Светлана Петровна. Я бы таких людей самих бы в тюрьмы сажала.
- Мамочка, знаешь, сколько таких сволочей на всём белом свете – тюрем не хватит.
- И всё же их надо как-то наказывать.
- Моя бабушка всегда говорила, что таких Бог накажет – вставил Сергей Иванович.
- Может, её и наказали бы за лжесвидетельство, - сказала Соня – только доказать, что она оболгала человека, не смогли тогда. А жалко! Семья Глеба была, честная, трудолюбивая. Да и Глеб был замечательным человеком. Вся улиц тогда в суд ходила его защищать. Да вот только слова к делу не пришьёшь, как сказал судья. Вот тебе и вся справедливость.
АВТОР 45
89.Боевое искусство Небесного Дракона
Евгений Валерьевич Петров
- Что это за книга?- удивленно спросил Виктор, вытаскивая из груды запыленных фолиантов поразительно хорошо сохранившийся экземпляр.
Он тщательно стер толстый слой пыли с прочной, словно пластиковой, обложки. Под пальцами прокатились шероховатости гравированного рисунка. Перед глазами юноши появилась выполненная золотом на черном фоне надпись, явно китайского вида. Во всяком случае, иероглифы, представшие перед Виктором, были китайскими. Рядом с ними располагалось изображение дракона, стилизованного согласно китайским канонам. Книга поразительно напоминала современное подарочное издание, что ни в коей мере не соответствовало возрасту остальных предметов захламленного чердака. Казалось, она только-только вышла из типографии: до того свежими и яркими выглядели краски. Юноша осторожно открыл обложку. Тонкие пластиковые листы, покрытые ровными столбиками иероглифов, оказались сложенными наподобие гармошки.
- Ну что, выбрал что-нибудь из этого хлама?- ворчливо спросила Валентина Михайловна, подходя к внуку.
- Да вот, нашел нечто,- Виктор не без гордости показал находку,- Даже удивительно, что такая новая книга оказалась среди этих бумаг более чем полувековой давности.
- Это дедово… Я и не прикасаюсь… теперь.
- Баба Валя, а откуда дед эту книгу-то раздобыл?
- Даже и не знаю… Уж сколь годов-то прошло… Он мне ее еще сразу после свадьбы показывал. Все перевести хотел… Да ты бы, Витенька, лучше у него самого бы поспрашивал…
- И то верно,- Виктор, крепко прижимая находку к груди, в несколько прыжков спустился по крутой лестнице с чердака.
Дед сидел в кресле, по обыкновению просматривая последние газеты. Комнату наполнял шелестящий звук переворачиваемых листов.
- Дед,- неуверенно заговорил Виктор.
- Чего тебе?- Михаил Андреевич оторвался от чтения и, близоруко щурясь, посмотрел на него поверх очков.
- Да вот,- Виктор подошел вплотную к старику,- я на чердаке любопытную вещь откопал…
Он протянул деду найденную книгу. Михаил Андреевич бережно взял ее и любовно провел заскорузлыми пальцами по глянцевой обложке. Глаза старика молодо заблестели.
- Что же в ней такого уж любопытного?- еле слышно пробормотал он.
- Ну, как, что?!- воскликнул Виктор и принялся перечислять, загибая пальцы,- Во-первых, китайская книга в нашей глуши…
- Китайцев у нас всегда много жило,- возразил старик,- несмотря на нашу глушь.- Последнее слово он произнес с явной обидой.
- Во-вторых,- продолжал Виктор, не обратив не малейшего внимания на его бормотание,- книге, черт его знает, сколько лет, а она – как новенькая…
- Возраст ее действительно значителен. Еще моему деду она досталась от его деда и…
- В-третьих, бумага…
- Ты еще картинки не видел. Наташка, мамаша твоя, их еще в детстве повытаскивала…
- Дед, баба Валя говорит, что ты хотел перевести ее…
- Было дело,- Михаил Андреевич поднялся с кресла и, не выпуская книгу из рук, прошаркал к комоду. Порывшись в верхнем ящике, он вытащил несколько пожелтевших листков с отпечатанным на машинке текстом. Потом неспеша вернулся к креслу.
- Это и есть перевод?- недоуменно произнес внук,- какой-то он уж слишком миллипизерный…
- Не спеши. Это все, что Володя успел сделать перед уходом на фронт…- старик задумался,- Мы с ним вместе уходили… Он тогда сказал: “Вот очистим страну от нечисти, и вместе закончим…” Я-то вернулся, а он…
- Извини, дед…
- Но даже из этого кусочка можно заключить, насколько ценным должен быть сей труд. Называется книга “Боевое искусство Небесного Дракона”. Сейчас-то ей и вообще цены нет. Тем более, что все эти восточные ушу, карасю и другие размножаются, как грибы после дождя. Все новые и новые стили находят. Даже пытаются и наши, славянские, среди них отыскать…
- Дед, отдай мне книгу. Я уж точно смогу ее перевести…
- Хорошо,- старик усмехнулся,- бери, изучай боевое искусство Под-небесной империи – Древнего Китая.
* * *
- Привет, Саша!- весело воскликнул Виктор,- Что делаешь?
- Не мешай…
Александр старательно наносил удары по воздуху ногами и руками, свивая все движения в замысловатый единый узор.
- Да, остановись же ты…
- Подожди немного. Сейчас закончу пумсэ, и поговорим…
Наконец, он остановился.
- Чего тебе?
- У меня классная новость,- торжествующе выпалил Виктор,- он выложил перед собой прямоугольный сверток.
- Что это?- Александр устроился напротив друга возле журнального столика.
- В этой книге,- Виктор хлопнул рукой по свертку,- боевое искусство Китая, куда уходят корни и твоего тхэквон-до.
Александр взял сверток, развернул его и непонимающе уставился на обложку.
- Ты что, надеешься это перевести?
- Почему бы и нет. Это элементарно, Ватсон. С помощью компа только так. К тому же у меня есть перевод начала книги.
Виктор протянул другу листки с напечатанным переводом.
Александр старательно разгладил текст и углубился в чтение. Он быстро просмотрел несколько страниц и остановился перед последней.
- В память о тех звездных жителях, которые оставили нам великое искусство Небесного Дракона,- продолжил вслух Александр,- необходимо все упражнения, связки и комплексы выполнять, обратившись лицом к звезде, висящей над центром мира…
- То есть – на север,- перебил Виктор,- и эта ориентация дошла до наших дней в стилях ушу.
- Предисловие понятно, но как ты собираешься переводить всю книгу?
- Элементарно: я использую уже переведенную часть в качестве ключа. Загоню весь материал в комп и, порядок… Скоро по этой книге уже можно будет заниматься.
- Ну, тогда, ни пуха…
- К черту…
* * *
- Ну, как дела?- вместо приветствия спросил Александр.
Виктор, не говоря ни слова, указал другу на кресло с таким обреченным видом, что легко можно было догадаться о постигшей его неудаче.
- Дела хуже некуда,- Виктор достал из стола пачку отпечатанных листов.
- Переводится плохо?
- Отлично. Но…- Виктор удрученно махнул рукой,- Смотри сам.
- Для выполнения боевого комплекса,- прочитал Александр,- необходимо сделать жесткий упор на ноги с обязательной поддержкой хвостом. Руки располагаются так, чтобы верхняя пара не мешала действию огнедышащей железы, а нижняя – постоянно защищала неприкрытый чешуей низ живота…
- Что за чушь?
- Это и есть Боевое Искусство Небесного Дракона…
90.Проклятие
Евгений Валерьевич Петров
1.
- Нет, Андрейка, что ни говори, но ты большой трус,- ладонь ударила по дощатой лавке,- тебе не справиться со своим страхом. Боишься ты всякой нечисти.
Парнишка понимал, что Мишка приходил неспроста. Все парни деревни как могли досаждали ему за то, что он, в отличии от остальных, никогда не тешился в кулачных забавах, не участвовал в штурме ледяного городка под масленицу. Все сердце юноши сжималось от страха при одном упоминании о нечистой силе. Вот так и вырос он, всего на свете опасаясь.
- С чего ты это взял?- Андрейка, нелюдимый двадцатилетний парень, хмуро посмотрел на собеседника,- Да я, если хочешь знать, в полнолуние все наше кладбище обошел.
- Ха, это все ерунда,- Мишка пренебрежительно отмахнулся,- Что нам могут сделать покойники? Они не встанут из своих могил.
- Ну да,- заспорил Андрейка,- ночью они ходят и всех прохожих к себе забирают.
- Ага, и ты прямо-таки пошел к ним на встречу? Ни за что не поверю.
- Не веришь, так не верь…
- А врать не мешай,- продолжил Мишка,- Да ты и из избы ночью не выйдешь, не то, что куда-то пойти.
- Да я любой нечисти хвоста накручу,- запальчиво произнес Андрейка, хотя внутри у него все сжалось от необъяснимого страха.
-Добро,- Мишка тряхнул золотистой головой так, что во все стороны словно полетели веселые солнечные лучики,- сегодня ночью пойдешь в заброшенную баню. Вот тут-то и проверим твою храбрость.
- А что там в бане?- голос Андрейки непроизвольно дрогнул.
Эта баня издавна пользовалась среди односельчан дурной славой. Говорили, что ночами ее посещает всяческая нечистая сила. Редко, кто по своей воле пройдет мимо покосившейся избушки в ночное время. А уж провести в ней ночь, о том ни у кого не возникало ни малейшего желания.
- Проведешь ночь – увидишь,- Мишка задорно рассмеялся.
Он порывисто поднялся со скамьи и, весело посвистывая, направился прочь от озадаченного Андрейки. Андрейка остался один.
Что они там задумали? Что же делать?
Юноша, чтобы хоть как-то отойти от неприятного обещания принялся за дрова. Злость на себя самого распирала его. Он с усилием втащил полено на колоду. Взмахнул тяжелым колуном. Хрясь! Колун врубился в вязкую древесину. Андрейка с усилием вытащил застрявшее лезвие. Снова взмахнул колуном. В следующий удар он вложил всю силу, представив, будто он крушит извечно враждебные человеку темные силы. Полено, крякнув, расселось. По боку пробежала трещина.
Хрясь! Хрясь!
Половинки полена разлетелись в разные стороны, с шумом вломившись в кусты крыжовника.
Андрейка выволок из-под колючих ветвей половинки, снова поставил на колоду.
Хрясь! Из-под колуна брызнули весело блестевшие на солнце белые щепки.
Хрясь! Хрясь!
Горка расколотых полешков постепенно росла.
- Привет, Андрей,- крикнул из-за забора Сашок,- Говорят, ты Мишке обещал, что пойдешь в полночь в заброшенную баню.
- Ну…- хмуро отозвался Андрейка.
- И чо, не забоишься?
- А чо там бояться?- нарочито бодрым голосом проговорил Андрейка,- Как есть пойду.
- Давай, давай, а мы поглядим, как это у тебя получится. Ха! Ха!
Сашок тоже убрался восвояси.
- Чтоб вас всех,- пробормотал юноша, затравленно поглядывая ему вослед.
После этого он уныло побрел домой.
За окном постепенно смеркалось. Андрейка тоскливо смотрел в окно. Вот незадача. Дернул меня черт согласиться на такое испытание. А вдруг какой баенник споймает? Куда тогда деваться. И не пойти нельзя: совсем проходу не дадут. Скажут: “Ага, мы же говорили, что ты трус.” Потом и на улицу будет не выйти. Все и девки и парни будут пальцем указывать.
- Андрейка, готов?- за окном послышались противно веселые голоса парней,- Выходи! Пора обещание выполнять.
Юноша медленно вытащился к ним. Легкий ночной ветерок освежил разгоряченное лицо. На небе ярко сверкали серебряные точки далеких звезд. Изредка проплывала серая невесомая завеса облаков. Луна освещала деревенскую улицу мертвяным светом. Лица собравшихся казались белыми в неверном свете равнодушной луны. Будто покойники,- мелькнула беспокойная мысль,- приготовились принять меня в свои объятия. Может как-то еще можно избежать… Превратить все в шутку. Андрейка обвел взглядом лица парней. Глаза их светились нетерпеливым ожиданием. Нет, не получится. Они все так и ждут, что я испугаюсь и откажусь.
- Я готов,- тяжелый как наковальня язык еле шевельнулся во рту.
Андрейка заставил свои деревенеющие от страха ноги сделать шаг. Тело неуверенно качнулось вослед. Он тяжело пошел вперед, направляясь к готовому развалиться строению. Ноги отказывались двигаться, но он с огромным усилием заставлял их переступать по слабо светившейся в полной темноте дорожке.
Банька все ближе и ближе. Испуганным глазам казалось, что из трубы вьется грязно белый дымок. Из тесных окошек тянутся белесые костлявые руки. Юноша остановился, затравленно обернулся назад. Дома тепло, надежно. Вот бы вернуться…
- Давай, что же ты,- голоса парней звучали приглушенно, словно из-под слоя ваты.
Их бледные лица остались на некотором отдалении. Ага, сами боитесь,- злорадно подумал Андрейка,- Ну я вам сейчас покажу.
Взбодренный явным присутствием страха у сопровождающих, он более решительно направился к ветхой полуприкрытой двери. В кромешной тьме рука нащупала холодную, покрытую капельками влаги, ручку. Петли протяжно заскрипели, открывая дощатую дверь. Изнутри тянуло сырым холодом.
Андрейка пригнул голову и заставил себя перешагнуть высокий порог. Дверь с оглушительным стуком захлопнулась за его спиной. Ой, мамочки, мои. Ни чего ж не видно. Он широко раздвинув руки в лишенной малейшего проблеска черноте, ощупью двинулся вперед. Пальцы ткнулись в осклизлое дерево. По руке противно побежали мурашки. Ладонь скользнула по чему-то мягкому, сырому. Сердце учащенно забилось. Что это? Жаль, огонька с собой не взял. Он провел рукой, отыскивая наиболее сухое место. Осторожно опустился на влажный полок. Мерно хлюпнула вода где-то под ногами. Он почувствовал, что волосы непроизвольно начали подниматься дыбом. Господи, что же это?
Андрейка испуганно озирался вокруг, но безуспешно: в полном мраке не было видно ни малейшего проблеска света. К такой темноте глаза никогда не смогут привыкнуть.
Неожиданно послышалось слабое шевеление, словно сзади кто-то подошел вплотную. Там же стена.
Чьи-то холодные руки обхватили талию. Тело пронзили иглы мороза.
Андрейка набрал в грудь воздуха для истошного крика.
- Не шуми,- обволакивающий шепот легко коснулся его ушей.
- Кто ты?- заморожено шевельнулся язык.
- Это не важно,- ледяные ладони мягко поглаживали внезапно вспотевшую спину,- Ты должен мне помочь.
- Что мне надо сделать?- с трудом выдавил парень, сотрясаясь от дрожи.
- Обещай, что возьмешь меня в жены…
- К-конечно, я с-согласен…
- Хорошо,- шепот стал нежнее,- завтра в полночь приходи на яр возле реки и жди меня. Только не отказывайся от своих слов…
- Об-обязательно б-буду.
- Смотри у меня…
Забрезжил серый рассвет.
Андрейка, спотыкаясь, вывалился из бани. Грудь тяжело вздымалась, наполняя легкие свежим утренним воздухом. Ноги сами понесли его прочь. Что за нечисть меня подловила? Не помня себя, юноша направился на горушку, где стояла небольшая деревенская церковь.
Отец Николай – священник небольшого деревенского прихода встретил испуганного паренька на пороге.
- Что с тобой, сын мой? На тебе лица нет.
- Помоги, батюшка,- повалился ему в ноги Андрейка.
- Да в чем дело-то?
- Не знаю, как мне поступить.
- Ну-ка рассказывай, что натворил,- голос отца Николая обрел суровые нотки.
- Пообещал я неведомо кому взять ее замуж,- застенчиво переминался с ноги на ногу Андрейка.
Слово за слово, рассказал Андрейка обо всем происшедшем.
- В общем, пообещал я выполнить просьбу.
Отец Николай задумчиво взял бороду в кулак. Глаза его пытливо разглядывали дрожащего от страха парня. Всем хорош парень.
- Помогу я тебе, юноша,- наконец произнес старый священник.
С этими словами снял он со своей груди тяжелый серебряный крест.
- Возьми этот символ христианской веры. Когда неведомая девушка встретит тебя на берегу, поспеши накинуть ей на шею цепочку от креста. А сам не отпускай его. Там будет видно…
Направился Андрейка к реке. Величаво катила она свои волны за околицей деревни. Промышляли деревенские рыбкой в ее водах. Раскидистыми ивами поросли крутые берега. И лишь в одном месте высоко вздымался обрывистый берег, затененный несколькими березками. Вот тут-то на яру и просила ждать парня неведомая девушка.
Обошел Андрейка яр. Осмотрелся. Сел на высокий бережок и приготовился ждать свою суженную. Бешено колотится сердчишко. Страшно. Что и будет. Рукой сжал тяжелый крест так, что костяшки пальцев побелели.
Вот, словно шаги прошелестели за спиной. Дернул головой Андрейка, в надежде увидеть нареченную невесту.
- Не оглядывайся,- строго прошептал знакомый уже голос.
Замер юноша как скала каменная. И пальцем шевельнуть не смеет.
Холодные руки опустились на его плечи. Опять пронзило морозом все тело. Гладят руки плечи, приближаются друг к другу. Вот уже шею захватили ледяные пальцы, к горлу подбираются. А на Андрейку оцепенение нашло. Даже шелохнуться он не может. Лишь испуганные мысли разбегаются в голове. Крест! Не забывай! Ледяное тело прижимается к внезапно вспотевшей спине. Пальцы смыкаются на горле.
Стряхнул Андрейка оцепенение, резким движением закинул цепочку креста на шею. Вскрикнула нежить яростно, вцепилась пальцами в цепочку и обмякла.
Не веря себе, обернулся Андрейка. И увидел прекрасную девушку. Волосы ее цвета расплавленного золота опустились на белоснежные плечи. Ярко-голубые глаза смотрели прямо и доверчиво. Шевельнулись чувственные губы
- Ну, что смотришь? Холодно мне.
Только тут юноша заметил, что девушка совсем не одета.
- Ой, прости меня.
Скинул он с себя рубаху, закутал девушку.
- Подожди меня тут, я сейчас.
Быстрее ветра сбежал Андрейка с обрыва. Ошалело пробежал по деревенской улице. Люди подумали даже, что с ума парень сошел. Лишь Авдотьин ребенок заорал шибче обычного.
Не отвечая на вопросы домашних, бросился к большому материнскому сундуку, раскидал все вещи, нашел нечто подходящее и рванулся обратно.
- Куда ты, сынок,- всполошено бросилась за ним мать.
Не успела. Вихрем промчался Андрейка обратно. Прибежал на яр. Не видно нигде девушки.
- Где ты?- навернулись на глаза слезы.
Вышла девица из-за дерева.
- Спасибо тебе, Андрей. Не откажешься от своего обещания?
- Да ты что?- даже опешил парень,- конечно же, нет.
Бережно обнял ее за плечи.
- Пойдем ко мне домой. Матушка рада будет.
Начали они потихоньку спускаться в деревню. Услужливо бросилась под ноги тропинка. Деревья нежной листвой провожали молодых людей, мягко покачивая ветвями, солнце пустило ласковый луч, согревая иззябшее тело девушки.
Деревня встретила их завистливыми взглядами.
- Откуда ты отхватил такую красоту?- воскликнул появившийся Мишка.
Неожиданно девушка насторожилась. Послышался громкий плач.
- Что это?- растерянно повернулась девушка к Андрейке.
- Это в избе тетки Авдотьи. Вот уже почти двадцать лет, как сказывают, этот ребенок почти не перестает орать. Да, и не растет совсем.
- Пойдем туда,- в глазах девушки блеснула грустная слезинка.
Свернули молодые люди к некогда добротному дому. Подошли к самому крыльцу. Надрывистый плач, казалось, заползал в самое нутро.
- Может не надо беспокоить бедную женщину?- тихо попросил Андрей.
- Надо,- девушка решительно постучалась в дверь.
На порог вышла измученная Авдотья, отирая передником красное лицо.
- Никак не угомонится,- жалобно проговорила она и прислонилась к дверному косяку, поправляя выбившуюся прядь волос.
- Матушка,- внезапно склонилась девушка,- я ваше дитя.
Авдотья покачнулась.
- Да как же это?- напряженный взор ее обратился в горницу, где благим матом орал ребенок,- Вот же дитятко мое. Двадцать лет его обихаживаю…
Девушка, отодвинув несчастную, прошла в комнату.
- Дай топор,- обернулась она к Андрею.
- Топор? Зачем?
- Увидишь.
Она взяла топор и, широко замахнувшись, направилась к колыбельке.
- Не-ет!- Авдотья бросилась к ребенку.
Но было уже поздно. Лезвие топора, сверкнув, опустилось на детскую головку. Авдотья обессилено опустилась на ближнюю лавку. А вместо ребенка на смятой простыне лежало сучковатое полено.
- Вот так-то вот,- удовлетворенно произнесла девушка и выронила топорище.
- Да как же это?- причитала Авдотья.
- Матушка, ты была кем-то проклята. Вот и подменили тебе ребенка. А настоящая дочь твоя – это я.
- Настенька моя,- ноги женщины подкосились, и она грузно рухнула на пол.
АВТОР 46
91.Эрмитаж - место уединения
Игорь Иванов 7
Памяти пани ирэны сендлер,спасшей 2500 еврейских детей, посвящается.
Российская Императрица Екатерина Великая проснулась в своей опочивальне, крякнула, глазки закатила, вспоминая ушедшего от нее под утро истопника, и, позвонив в колокольчик, велела позвать князя Дмитрия Алексеевича Голицына.
Князь тут же предстал пред ясны очи повелительницы, склонившись в глубочайшем поклоне:
- Слушаю, матушка.
- Вот что, Димон, - почесалась императрица, - перетереть одну тему надо: тут купчишка – немец-перец- колбаса с погонялом Гоцковский* на бабки попал. Задолжал больно. Я его на счетчик и поставила. Ну, а он предлагает в счет долга коллекцию из 225 картин западных мастеров. Думала пургу гонит. Ан нет. Добро дала. Картины велела в малом Эрмитаже поместить. Тебе же велю послом во Францию отправляться. А там будешь скупать все ценные произведения искусства, которые на аукционах выставляться будут.
-Не могу, Ваше Величество, я во Францию, баба у меня на сносях.
- Да не парься ты. Присмотрим за бабой-то. Все будет чики-чики – Екатерина сладко потянулась, давая понять, что аудиенция окончена.
Прибыв во Францию, Дмитрий Алексеевич сразу кинулся к другану своему энциклопедисту, мыслителю Дидро*.
- Дени, - возопил князь, - нужна картина Рембрандта «Возвращение блудного сына».
- На кой ляд она тебе? – поинтересовался мыслитель.
- Та не мне, - замахал руками князь, - Екатерина, императрица требует. Не то, грозится мне секирим бОшку учинить.
- Да-а, - почесал затылок Дидро.- Насчет бОшки, что у нас во Франции, что у вас в России, не заржавеет, блин. Познакомлю я тебя, Димон, с одним парижским барыгой – последним герцогом де Кардуса Андре д.Азезюном. У него Рембрандт. Точно знаю. Если уже не толканул.
При встрече с последним герцогом де Кардуса, Дмитрий Алексеевич решил сразу «брать быка за рога», запугать этого Азезюна, и задал герцогу вопрос:
- А знаете ли вы месье д. Азезюн, что ни одна пушка в Европе не может выстрелить без согласия на то России?
Почувствовав у себя на рогах крепкую руку русского князя, герцог д.Азазюн уперся ими, а упереться было чем - Сесиль д.Азазюн –герцогиня, старалась на всю свою герцогскую мощь.
-За ваши пушки не знаю, - пытался боднуть князя Голицына герцог, - я не артиллерист, а картину не продам. Ишь, подешевке захотел.
Решил было русский князь обломать рога французскому герцогу, но тут его осенило: он вспомнил посольство Петра Великого, в котором пребывал мальчишкой, и, отпустив рога герцога, попросил его:
- А не рвануть ли нам в Лейден, в анатомический театр Бургаве. Свозите?
- Легко, - тряхнул рогами герцог. – И они поехали.
Войдя в анатомический театр, Дмитрий Алексеевич окинул взглядом громадный на 300 мест амфитеатр. Но сегодня он был пуст – не то, что при посещении его посольством Петра Великого, когда он был переполнен нарядной публикой, звучала музыка, продавались прохладительные напитки, царило радостное оживление.
Только анатомический стол сиротливо стоял на прежнем месте, в ожидании клиентов.
- Мне вон того, бородатенького, - указал князь на одного из плавающих в формалине трупов: «Побрить не могли. Европа, блин» - презрительно подумал Голицын, надменно оттопырив губу.
Когда «бородатенького» положили на прозекторский стол, русский посол, воровато оглянувшись и вспомнив, как царь Петр приучал недорослей к Европейской культуре, впился зубами в правую пятку «бородатенького», откусил ее кусок и стал аппетитно жевать.
Последний герцог де Кардуса ойкнул и потерял сознание.
Когда его привели в чувства, он, с ужасом глядя на русского князя, согласился продать России, за сходную цену картину великого Рембрандта «Возвращение блудного сына».
Доктор искусствоведения, специалист по голландской живописи, Ксения Алексеевна Кирсанова, лежа в постели с удовольствием слушала, как ее внучок двадцативосьмилетний Арсений передавал своей подружке Наташе историю приобретения Эрмитажем картины великого Рембрандта.
« Вот, фантазер, - с гордостью думала бабушка: суть рассказа правильная, а форма выбрана ёрническая, сленг современный и половина вообще выдумка. Вот кому экскурсии проводить – заслушаются.
- Хорошего рассказчика вырастила бабуля, - подумала Ксения Алексеевна о себе.
Засыпая, Ксения Алексеевна вспомнила свою дочь Алену, мать Арсения, умершую 28 лет назад при родах.
Ксения Алексеевна молилась на свою девочку и дала ей имя Алена за ее светлое личико, белокурые волосы, необыкновенной синевы глаза.
Родители Ксении погибли в блокаду. Вернувшись в 1945 году в Ленинград, Ксения с ребенком на руках, несмотря на все тяготы послевоенного времени, закончила в 1951 году Ленинградский университет, получила распределение в Эрмитаж и проработала там всю жизнь. Защитила кандидатскую и потом докторскую диссертации. Кандидатскую по теме «Социальные аспекты творчества Рембрандта», докторскую – «Истоки создания Рембрандтом картины «Возвращение блудного сына». Соответствие сюжета картины библейской притче о блудном сыне».
Замуж Ксения Алексеевна так и не вышла, хотя была хороша собой, умна и образована. Отбоя от поклонников не было, но Ксения отдавала всю себя заботе о своей девочке и работе.
Девочка окончила школу, поступила в университет, успешно закончила его по специальности «Особенности живописи малых голландцев», но поработать не успела: не назвав имени отца ребенка, родила и умерла при родах. И вот Арсению уже двадцать восемь лет.Он поздно,отслужив в армии, несколько лет поработав слесарем на заводе, поступил в университет и сегодня наступил год защиты диплома.
Ксения Алексеевна счастливо улыбнулась и с этой улыбкой погрузилась в сон.
* * *
Оставшееся в городе население «выгонялось» на рытье окопов и противотанковых рвов – к городу подходили немецкие войска. Город надо было от них защитить.
С немецких самолетов на копающих сбрасывали листовки: «Дамочки-гражданочки, не копайте ямочки. Все равно наши таночки перейдут ваши ямочки».
И действительно «таночки» Гудериана перешли противотанковые рвы. Но труд горожан не пропал даром. Эти рвы фашисты использовали для расстрела евреев.
За два месяца до занятия города немцами, Берта родила девочку. Назвали ее Софочка. Муж Берты так и не увидел своего ребенка – он был на фронте. Как узнала Берта позже, он погиб под Смоленском.
Колонну евреев гнали к противотанковым рвам на расстрел. Было это в маленьком Белорусском городке 15 октября 1941 года.
Все население города вышло проводить в последний путь своих сограждан.
Люди молча стояли вдоль дороги. Берта несла Софочку на руках, прижимая к себе, чтобы ребенок не плакал. Но Софочка заплакала. И вдруг Берта почувствовала, что ее чем-то больно толкнули в бок. Она обернулась и встретилась глазами с немцем-конвоиром. Он ткнул ее дулом автомата и жестом показал – кидай, мол, ребенка в толпу. И Берта швырнула свою девочку в стоящую вдоль дороги толпу, и видела, как малышку подхватила русоволосая молодая женщина.
Когда их подвели к противотанковому рву и выстроили против этой ужасной ямы, они еще не верили, что их привели на расстрел. Но когда раздались первые выстрелы, Берта поняла, что их расстреливают. Она моментально кинулась в яму и притаилась там между двумя трупами.
Под грохот стрельбы трупы заваливали ров, и Берта потихоньку перебиралась с трупа на труп – вверх.
Наконец стрельба стихла, и Берта услышала крик: «Дяденьки! Кто живой вставайте, немцы ушли! Это кричал мальчик лет десяти. Берта боялась подняться - она подумала, что мальчик кричит по приказу карателей. Но мальчик продолжал кричать и Берта встала.
.Надо рвом стоял легкий туман и пар от остывающей груды тел, крови и последнего дыхания умирающих.
Ров, как живой организм стонал, дышал, взывал о помощи. Поверхность его пенилась от человеческой крови.
Берта была вся в крови. Она увидела сваленную в кучу одежду расстрелянных и, прикрыв ею окровавленное тело, схватила мальчика за руку и они побежали в сторону ближайшей деревни.
Там у знакомых Берта оставила мальчишку, а сама в ночь решила перейти линию фронта и стала пробираться на восток.
Но далеко ей уйти не удалось, ее задержал немецкий патруль, и попала она в концлагерь.
Ей еще повезло – она абсолютно не была похожа на еврейку.
Из лагеря, пережив все ужасы, надругательства, рабский труд в каменоломнях, волей случая не попав в газовую камеру, была освобождена американцами. Вскоре познакомилась с голландцем Альбертом ван Бателааном, ее нынешним мужем.
Живет Берта Соломоновна в Амстердаме. Но приехала в Россию и обратилась в детективное агентство «Феликс» с просьбой разыскать ее Софочку, если она жива.
Изложив свою историю главе агентства Эдуарду Коршаку, Берта Соломоновна прочитала ему стихи мальчика, благодаря которому она выбралась изо рва. Мальчик стал известным поэтом, живет в США:
Мне чудиться, что я в могиле той*…
Лежу убитый с детскими друзьями
Я с ними задыхаюсь под землей,
Захлебываюсь кровью и слезами
И ужас сердце сжал в тиски,
Тоска в груди, я не могу очнуться.
Нет, это не вода в ручье журчит,
А слезы жертв невинных льются.
Агенты Коршака быстро вышли на поэта, Поэт назвал имена приютивших его людей. Агенты нашли в маленьком Белорусском городке, котором происходили страшные события 1941 года свидетелей этих событий. Одна из них вспомнила, что в мае 1941 года к ее подружке приехала из Ленинграда на побывку племянница. Тут ее и прихватила война. Она назвала имя этой племянницы и сообщила, что у нее вдруг появилась маленькая дочь.После освобождения эта женщина из городка уехала.
Отыскать ее для агентов Коршака труда не составило.
* * *
На утро, за завтраком, Ксения Алексеевна смеясь, укоряла внука:
- Ну, ты вчера Наташеньке о Рембрандте и наговорил. Я слушала и хохотала. Особенно, когда князь пятку бородатенького жевал.
- Ба, да я почти ничего и не придумал. Случай описан у Волишевского*: Петр привел дворянских недорослей в анатомический театр.
Один из них, увидев трупы, в обморок упал. Петр привел его в чувство, а потом заставил откусить кусочек трупа и пожевать. Так что, бабуля, исторический факт это, а не придумки твоего беспутного внука.
Не успел Арсений уйти, как раздался телефонный звонок:
- Ксения Алексеевна?- женский голос был незнаком, звонящая явно волновалась. –Меня зовут Берта. Я приехала из Голландии в писках следов моей дочери Софочки. Нам необходимо встретиться. Я могу подъехать к вам домой. Адрес я знаю.
- Приезжайте, -подумав, ответила Ксения Алексеевна. В ожидании чего-то необычайного ее сердце тревожно забилось.
Через полчаса они с Бертой Соломоновной пили чай и со слезами вспоминали события своей трагической молодости.
Несмотря на прошедшие десятилетия, Ксения Алексеевна сразу узнала Берту – перед ней всю ее жизнь стоял взгляд женщины, бросающей свое дитя под дулом автомата в неизвестность.
Вскоре с занятий вернулся Арсений. Приветливо познакомившись с Бертой Соломоновной, Арсений вопросительно взглянул на бабушку Ксению.
Перебивая друг друга, обе бабушки поведали ему историю его родства.
Арсений был потрясен. Бабушки, рассказывая, заливались слезами.
Внук подошел, оглядел их с высоты своего двухметрового роста, своими серыми глазами, и обнял обеих, прижав к груди: обе они были ему родные.
* * *
Аспирант Международного института социальной истории при Свободном университете Амстердама, Арсений Кирсанов с бабушкой Бертой бродили по залам центра «Эрмитаж Амстердам» на вилле Неерландия. Выставка была организованна с помощью «Друзей Эрмитажа в Нидерландах».
У картины Рембрандта «Возвращение блудного сына» Арсений остановился. Сердце сжалось. Ведь сколько бабушка Ксения рассказывала ему о творчестве великого художника.
Воспоминания с калейдоскопической быстротой проносились в его разгоряченном мозгу: после знакомства с бабушкой Бертой, Арсений, с согласии Ксении Алексеевны, поехал на лето в Амстердам, погостить у вновь обретенной бабушки. Поехал и больше не вернулся в Ленинград, переименованный к тому времени в Санкт-Петербург.
Муж бабушки Берты оформил все документы и Арсений стал законным жителем Голландии.
В начале Арсений звонил бабушке Ксении ежедневно. А потом все реже и реже.
Стоя перед картиной «Возвращение блудного сына», Арсений вспоминал тепло рук любимой бабушки, сияние ее глаз, слышал ее задушевное пение колыбельной у изголовья его кроватки; вспоминал, как отвела в первый класс и как плакала счастливыми слезами на выпускном вечере в школе; как она гордилась его успехами в учебе, в спорте и даже у девушек.
- Дорогая бабушка, ведь тебе я обязан всем, - шепотом произнес Арсений и ему показалось, что старик с картины «Возвращение блудного сына», старик, к которому вернулся сын, ободряюще подмигнул ему.
Быстро оформив документы, Арсений, не позвонив Ксении Алексеевне - хотел сделать сюрприз, вылетел в Петербург.
* * *
На могиле Ксении Алексеевне стояла стела из габбро с эпитафией:
НА СМЕНУ ГНЕВУ, ГОРЕЧИ, НАДЕЖДАМ
И УДИВЛЕНИЮ ПРИХОДИТ МАСКА СПОКОЙСТВИЯ…*
1.ЭРМИТАЖ (франц) – место уединения.
2. Гоцковский – немецкий купец, 225 картин которого отданные России за долги, явились первыми экспонатами Эрмитажа.
3. Д.А.Голицын – посол России во Франции в правление Екатерины Великой.
4. Денни Дидро, 1713-1784 – французский мыслитель, энциклопедист, друг князя Голицына.
5. Стихи Григория Мухина.
6.Казимир Волишевский – польский историк, писатель, публицист(1849-1935).
7. Строки из произведения Иосифа Бродского, посвященных Рембрандту.
92.Рио Рита
Игорь Иванов 7
Мелодия фокстрота «Рио – Рита» неслась с уцелевшей стены разбомбленного «Дома пограничников». Виновником этого был патефон, установленный на остатках стены. А внизу человек пятнадцать оборванцев совершали под эту музыку дикие прыжки, полагая, что они танцуют фокстрот. «Танец» сопровождался воплями, обращавшими на себя внимание прохожих больше, чем сама музыка.
Натанцевавшись вдоволь, решили сменить пластинку. Витька с обезьяньей ловкостью залез на стену, снял пластинку с «Рио – Ритой», завел патефон и полез вниз под звуки романса:
В парке Чаир распускаются розы,
В парке Чаир расцветает миндаль.
Снятся твои золотистые косы,
Снится веселая, звонкая даль.
Вот на этой «дали» в развалку* ворвалась милиция, и всех танцоров и слушателей повели через весь город под конвоем в отделение.
Там их встретил дежурный и радостно сообщил, что за ограбление квартиры генерала Малахова всем задержанным грозит от пяти до десяти лет, но лучше сразу сознаться во всем, тогда сроки могут быть меньше.
Уже уходя, дежурный вдруг поманил Олега к себе, взял его громадной пятерней за макушку и, повертев из стороны в сторону, схватил за шиворот и потащил к выходу. На выходе сказал какому – то молодому легавому: «А ну дай ему пеньком под зад!», указав глазами на входную дверь. «Пеньком» оказался милицейский ботинок, который обрушился на зад Олега с такой силой, что тот оказался на противоположной стороне улицы.
Больше Олег никогда не встречался ни с кем из товарищей по несчастью, плясавших под Рио Риту. Дежурный, как позже узнал Олег, оказался близким родственником его погибшего отца, и выручил его. Остальных же ребят обвинили в ограблении квартиры генерала Малахова, они получили сроки, хотя никакой квартиры не грабили. Просто в это утро шайка беспризорников решила поменять «место жительства» и перешла из одной развалки в другую – там подвалы были теплее, а надвигалась зима. Придя в новую развалку, они обнаружили подвал, заполненный домашними вещами. На видном месте, на комоде, стоял патефон. Тут же решили затащить патефон на стену, поставили фокстрот «Рио – Рита» и устроили танцы. И дотанцевались
_ _ _
Сберегательную кассу
Как – то я подкопом брал,
На три кирпича ошибся,
И в уборную попал.
- Кто попал в уборную, - просыпаясь, подумала Ольга. Но тут вдруг грянуло:
Сколько было нежных слов!
Сколько было грации,
Когда мы с тобой лежали
У канализации.
Пели на два голоса. Один был баритон, Ольга узнала голос мужа, другой тянул фальцетом и был незнаком. Ольга накинула халат и вышла на кухню.
- Знакомься, - Олег сделал жест в сторону гостя, - Витька.
- Рио Рита? - Ольга внимательно оглядела Витьку, - Олег мне много о вас рассказывал.
- Да, после этого фокстрота и стал на всю жизнь Рио Ритой. Тогда дали мне три года лагерей, за побег добавили еще, за драку с поножовщиной… да было за что. Вот и оттянул восемнадцать лет. Рио Рита сидел в расстегнутой на груди рубахе и заметил, что Ольга рассматривает татуировку у него на груди.
- Что, интересно? Это распятая на кресте женщина означает авторитет среди воров, а этот вот кот в цилиндре и с бантом – навсегда связан с уголовным миром. Витька оголил плечо:
- Видишь, роза? Это означает, что встретил совершеннолетие в колонии. Еще показывать?
- Хватит. У тебя что, нет близких?
- Олег вон знает. Отец без вести на войне пропал, мать умерла. Кстати, отец после войны вернулся. В наших лагерях отсидел пять лет. Меня на зоне нашел. Добился свидания. Сейчас за бугром. В Норвегии. Он ведь как мне рассказывал…
- Давай, давай, интересно, - поощрила его Ольга.
Рио Рита допил водку, оставшуюся в стакане и начал рассказ:
Летом 1941 отец был вызван на военные сборы. Лагеря находились на западной границе, в Белоруссии. По профессии он был водителем. В первые же дни войны их часть попала под ураганный огонь немецкой артиллерии и авиации. Ну и побежали, бросив технику, оружие и все, что мешало бежать. Да какое там оружие: отец рассказывал, что их толком и вооружить – то не успели. Уцелевшие переправились через какую – то речку, – тут их и встретила регулярная часть НКВД. Их построили, составили списки, обвинили в трусости и приказали переправляться на тот берег вплавь за брошенным оружием. Под дулами своих пулеметов начали переправу.
Переправились, а немецкие танки тут как тут. Короче – хенде хох! Все в плен и угодили. Выстроили. Приказали: комиссары и евреи шаг вперед. Несколько человек вышло. Их тут же перед строем расстреляли. – Рио Рита перевел дух, - Давай, нацеживай. – Ольга сама разлила оставшуюся в бутылке водку. Рио Рита выпил, как бы влил в себя жидкость и не закусывая, продолжил свой рассказ.
- После долгих мытарств, отец попал в концлагерь в Норвегии.
Однажды, когда заключенные были выстроены на лагерном плацу для утренней поверки, перед строем появился комендант лагеря, рядом с ним шла, в окружении офицеров, красивая женщина. На вид не более двадцати – двадцати двух лет. Красавица шла вдоль строя, всматриваясь в лица заключенных. Она прошла в почтительном сопровождении коменданта весь строй и повернула назад. Пройдя метров двадцать. Остановилась. Что – то сказала переводчику. Тот обратился к строю на ломанном русском языке: «Есть среди вас краснодеревщики?».
Я, поднял руку отец. А надо сказать отец очень красивый мужик был. Ростом под два метра, широк в плечах, голубые глаза, высокий лоб, светло русые кудри.
Ему было приказано выйти из строя. Он вышел и стоял – двухметровый гигант, с мужественным, но изможденным лицом, жалко и затравленно глядя на прекрасную женщину, которая внимательно рассматривала его.
- Ты сумеешь изготовить приклад для очень ценного охотничьего ружья? – спросил переводчик. Отец кивнул. После этого дама, сопровождаемая свитой, удалилась, а отца, его звали Серафим, вымыли в бане, переодели в чистое солдатское обмундирование и куда – то повезли.
Ольга жестом остановила рассказчика, вышла из кухни и через мгновение вернулась с бутылкой «Столичной». Сама налила всем по полстакана, выпила с мужчинами и Рио Рита продолжил свой рассказ.
- Привезли отца в замок на берегу реки Гломма. Экономка хозяйки по имени Ирма, как потом узнал отец, латышка, ранее жившая в советской Латвии и знавшая русский язык, провела его в ванную, дала новые вещи: все, от трусов и носков до костюма, верхней одежды и головного убора. После купания, Ирма показала отцу его комнату и объяснила, что ее хозяйка фру Хельга разбила на охоте приклад очень ценного ружья и ему предстоит изготовить новый.
Отец сходу приступил к работе, хотя никаким краснодеревщиком не был, а просто имел золотые руки. Ими он мог все. Через два дня ружье выглядело, как новенькое. Осмотрев ружье, фру Хельга куда – то уехала, а вернувшись, объявила, что отец остается у нее, и будет прислуживать ей на охоте. Как позже узнал отец, Хельга выкупила его у коменданта лагеря.
Через месяц хозяйка взяла его на первую охоту. И на этой охоте Хельга вывихнула ногу и отцу пришлось до машины несколько сотен метров нести ее на руках. Сначала она пыталась идти сама, опираясь на плечо своего помощника, но, пройдя несколько шагов, остановилась, застонав от боли. Тогда отец подхватил ее на руки и понес к машине. Проходя со своей ношей над глубоким ущельем, на дне которого яркой лентой извивалась река, вспомнил слова песни: «И за борт ее бросает в набежавшую волну». Он поднял свою ношу на вытянутых руках, но Хельга цепко обвила руками его шею и умаляющее смотрела ему в глаза своими расширенными от ужаса, прекрасными, полными слез, голубыми глазами . Отец , так он рассказывал, сам того не ожидая, притянул ее к себе и нежно, осторожно поцеловал в губы.
После этой охоты Хельга стала считать отца – мужем. Она наняла ему преподавателя норвежского языка, а он стал учить ее русскому. Отец был посвящен в коммерческие тайны Хельги: у нее было несколько кораблей, доставшихся ей в наследство после смерти отца .
- Ну что, может хватит? – Витька вопросительно взглянул на Ольгу.
- Давай, досказывай.
- Досказывай, так досказывай, - Рио Рита уселся поудобнее и продолжал. – Так они с Хельгой и жили. Потом наши освободили Норвегию. И отец, как его не уговаривала Хельга остаться, уехал на Родину. Если бы в Союзе не семья, отец бы остался с Хельгой. Но он хотел найти жену и сына.
Освобожденных от фашистского ига граждан Советского Союза, погрузили в теплушки и под звуки марша «Прощание славянки» состав, провожаемый сотнями граждан Норвегии, покинул эту страну.
Хельга нагрузила отца подарками для ребенка. Чемоданом мужских вещей для отца и женских для моей мамы, если она найдется. И, прощаясь, сквозь слезы попросила: «Если своих не найдешь, то подойдешь в Ленинграде к капитану любого норвежского судна, назовешь мое имя и тебя доставят ко мне».
Под крики «УРА» состав пересек государственную границу СССР и остановился. Всем приказали выйти из вагонов, и выстроиться на перроне. Когда все построились, откуда – то появились солдаты в красных погонах и с собаками, направив автоматы на строй, отсекли людей от состава. Паровоз протяжно загудел, и состав медленно покинул перрон. На его место подали состав телячьих вагонов и всех окриками и прикладами загнали в них. Через несколько суток нас разгрузили далеко за Уралом в одном из лагерей. Через пять лет отец освободился. Он нашел меня. Но я уже тянул срок. А мама умерла еще во время оккупации. Прощаясь, отец сказал, что попробует пробраться к Хельге. И назвал мне слова, которые я должен был сказать капитану любого норвежского корабля в любом порту Союза и меня доставят в Норвегию и Хельга примет меня, если даже отцу не удастся попасть к ней. Вот и весь рассказ, - воцарилось долгое молчание. Его нарушила Ольга:
- Ты пока поживи у нас. Места хватит – дети у бабушки. Олег поможет тебе трудоустроиться, выбьет общагу. У тебя профессия есть?
- Я в Норильске в театре зэков, играл на трубе. Больше ничего не умею. У меня – то отец на всех музыкальных инструментах играл. Видно и я унаследовал.
_ _ _
Поздно вечером Олега разбудила телефонная трель. Он нехотя взял трубку:
- Городок провинциальный, летняя жара.
На площадке танцевальной музыка с утра.
«Рио Рита», « Рио Рита», вертится фокстрот.
На площадке танцевальной сорок первый год. – Голос поющего был до боли знаком. - Жив курилка? – спросил этот знакомый голос.
- Кто это?
- Не узнал? Не мудрено - сорок лет прошло. Рио Рита тревожит.
- Боже мой! Витька?!
- Да, Витька. Как Ольга?
- Неделю, как в больнице. Требуется операция на сердце. В Германии. Бабок немеренно. Не знаю, что делать.
- А сколько нужно?
- Тебе – то зачем?
Дай адрес и сумму, Завтра иди на почту. Буду с гастролями у вас, проведаю. Я ведь знаменитый трубач Рио Рита. А Хельга смотрит моих внуков, а ее правнуков. Правда, уже старенькая, но еще хоть куда. Хочу видеть Ольгу.
*РАЗВАЛКА - разбомбленные во время войны здания,есто обитания беспризорников.
АВТОР 47
93.Судьба
Роза Исеева
Руслан проснулся. Начинался кашель. Туберкулёз. Недолеченный изначально, в это межсезонье донимал его как никогда. Он понимал, что жить осталось не долго. Может месяцы, а может и дни.
От стены, у которой он лежал, исходило тепло. С другой её стороны, в смежной комнате, стояла печь, и сосед исправно её топил. Печное тепло в прохладные ночи рано начавшейся осени было очень кстати. А как хотелось ещё и родственного, людского. Братья и сёстры, о существовании которых он узнал и познакомился с ними через шестнадцать лет после своего рождения, не навещали. Приходил как-то братишка, посидел в отдалении, наверно боялся заразиться, и больше не появлялся. Заодно, видимо, приходил сообщить, что два года назад умерла мать и перед смертью рассказала, что есть у них старший брат.
Заходят только друзья, в основном бывшие собутыльники. Тоже устраиваются подальше. Приносят еду. Жена одного из них часто передаёт горячее. Затем уходят по своим похмельным делам. Благодарен им был Руслан, до слёз.
Кашель, наконец, сдался. Воспоминания увели его в далёкое детство. В последнее время Руслан всё чаще и чаще мысленно возвращался назад, в прошлое. Память выискивала хорошее, доброе, приятное. Но они высвечивались редко, и, затеняясь более весомыми противоположными сторонами жизни, отходили вглубь.
Вспоминал дом, обставленный добротной мебелью, отца, мать, и двух сестёр. Ему четыре года. Сёстры старше. Не запомнил он их. Смутно помнил младшую, которая не выпускала его руку из своей, гуляя с ним. Иногда она сажала на спину и изображала из себя лошадку. Было весело.
Черты старшей не сохранились вовсе. Помнил только девичий силуэт, с протянутыми руками для развешивания белья, и среди них свои штанишки.
Они с отцом уехали неожиданно, ночью, когда он спал. Проснувшись от шума, застал плачущую мать. Её успокаивали соседка и ещё две женщины. Ему тоже захотелось заплакать. Но помешало внезапно возникшее острое незнакомое чувство неуюта и одиночества. Рядом с мамой. Рядом с женщинами. Чувство было крохотное, как и он сам, но крепкое. Оно было сильнее желания плакать, и, начавшийся было всхлип, замер. И, пожалуй, именно с этой поры осталось оно с ним уже навсегда, вырастая порой до опустошающих душу размеров.
Всё стояло на своих привычных местах, но дом казался пустым. Пустовали только две стены в комнате у сестёр, где раньше висели их ковры, единственные вещи, которые увёз отец.
По мере взросления Руслан узнавал всё больше и больше подробностей о себе, которые он сейчас согласился бы не знать вовсе.
Это был развод родителей, что в те, пятидесятые годы, было редкостью. А в сельской местности почти сенсацией. О расторжении браков в местной газете даже помещали информацию. Долго сельчане шушукались. Тем более что разводилась известная на селе, довольно благополучная семейная пара.
Большей частью Руслан рос под присмотром доброй соседки. Иногда мать брала с собой на работу. А когда подрос и стал учеником, то после уроков оставляла его с собой в школе. Вначале было интересно. За день в кабинет директора заходило очень много людей. Особенно было интересно, когда приводили очередного нарушителя школьной дисциплины или неуспевающего, которого в кабинете воспитывали, долго отчитывая и ставя ему в пример отличников учёбы и поведения.
Интерес пропал, когда стали дразнить его маменькиным сыночком.
Самое страшное слово он услышал однажды во время потасовки с одноклассником. Оказавшийся на лопатках мальчишка, от злости выкрикнул: брошенный. Резко выпустив побеждённого, неожиданно даже для самого себя, он впервые заплакал при посторонних. Обида на отца, копившаяся в нём все эти годы, выливалась ручьями слёз. Заглушая рыдания, Руслан бросился домой.
Почему отец не забрал именно его, сына? Чем же он провинился? Почему уехал, ничего не объяснив, ночью, когда он спал? Эти вопросы мучили его давно. Мать уклонялась от разговоров на эту тему. Но уверяла, что отец его любит, алименты и дополнительные деньги к каждому дню рождения присылает регулярно. Уехал ночью, потому что днём в машине было бы очень жарко в дороге. Но ему нужен был отец, такой же, как у всех его друзей, рядом, каждый день. Даже пусть пьяница, как у Булы, но отец.
С этих пор Руслан стал настойчиво выяснять у матери адрес отца, и собирался, во что бы то ни стало, уехать к нему.
И матери пришлось рассказать историю его появления на свет, которую собиралась поведать ему только после совершеннолетия.
Руслан долго не мог поверить услышанному. Не находил себе места. Забросил учёбу.
Отказывался ходить в школу. Слово «брошенный» приобрело совершенно иной смысл.
Бросила его та, которая родила. Ещё в роддоме. Сразу после рождения.
Ну и что, что она была совсем молода и была обманута? Ну и что, что ей надо было заканчивать школу?
Не помещалось всё это в его детской ещё голове.
А те, кого он считал родителями, усыновили его. К этому времени у отца уже были две девочки. Мать их умерла очень рано. Женился вновь. Но, оказалось, что жена не может иметь детей. Так у них появился Руслан.
Винить ли отца, который, в конце концов, захотел родить себе родного сына, женился на другой и уехал в далёкий город? Не было ответа у пятнадцатилетнего подростка. Но ехать к нему уже расхотел.
Говорят, что время лечит всё. До конца ли? И одинаково ли всех?
Временами Руслан успокаивался, брал себя в руки, подгонял учёбу, помогал матери, ухаживал за одноклассницами.
Не давала покоя мысль, что его настоящая мать жива. Хотелось увидеть её. Желание это становилось всё сильнее. Он был уверен, что она обрадуется ему.
Мать не хотела сообщать её адрес. Ей было известно, что девушка давно вышла замуж, живёт в отдалённом совхозе и имеет пятерых детей. Она не работала, да и куда работать с детишками. Муж чабанил.
Мать понимала Руслана, но знала, что его не ждут в той семье.
После окончания школы она сообщила сыну её адрес.
В совхозе было всего несколько улиц. Нужный дом нашёл без труда. Женщина была дома.
Она и её дети во все глаза уставились на ухоженного, добротно одетого, красивого молодого человека. Что-то дрогнуло в лице женщины, и она медленно стала приседать. Руслан оказался очень похожим на неё. Те же черты лица, те же волнистые волосы. Она всё поняла. Объяснять ничего не надо было. Но Руслан всё-таки назвал себя.
Прошло несколько дней. Её муж находился на дальних пастбищах, и возвратиться должен был не скоро. Руслан часто ловил на себе её долгий взгляд, будто хотела о чём-то спросить и не решалась. Дети обходили его стороной, заговаривать не пытались. На вопросы отвечали односложно. Ни разу она не назвала его сыном, даже когда оставались одни. И детям представила как дальнего родственника по материнской линии.
Руслан не испытывал к ней обиды. Он жалел её, с утра до самой ночи хлопотавшую то по дому, то во дворе.
Понял Руслан, что, оставшись, создаст для неё напряжённую жизнь. Да и мужу она должна будет объяснить его присутствие.
Попрощавшись, Руслан уехал домой.
Запой продолжался несколько дней. Впервые мать растерялась. Властная и решительная женщина, сумевшая добиться многого, сделавшая успешную карьеру, воспитавшая не одно поколение учеников, не могла справиться с сыном. Лечение в клинике давало кратковременные результаты.
Её настойчивость всё-таки образумила сына на несколько лет. Руслан закончил институт.
Работал. Женился по любви на единственной дочери состоятельных родителей. Родились сын и дочь. Казалось, жизнь наладилась, и потекла по само собой разумеющемуся течению стабильного семейного русла.
Однажды испытав обманчиво-коварную возможность в алкоголе легко забыть болезненные неожиданности судьбы, Руслан не мог устоять и временами пил. Желающие составить компанию находились легко. Ему казалось, что жизнь преподнесла ещё не все жестокие свои сюрпризы. Подолгу копался в письмах, в фотографиях в поисках тайн, связанных с ним, стал выбегать на каждый стук, на каждый звонок.
Долго терпели его частое отсутствие на работе. Но всему приходит конец. Его уволили.
Жена настояла сменить место жительства, и они, продав дом, переехали в город, на её родину. Она была довольна, оказавшись рядом со своими родителями. Дети привыкли быстро и, освоившись в городской жизни, приобрели новых друзей. Вот только сам Руслан чувствовал себя неуютно. При поддержке родителей, жена рьяно принялась перевоспитывать его. Постоянные упрёки, унижения со стороны её родственников, обвинения, предъявляемые именно в то время, когда могут слышать дети – всё это загоняло Руслана в тот самый, знакомый угол алкогольного забытья, из которого его не раз вытаскивала мать.
Мать не захотела переезжать с ними и уехала жить совсем в другом направлении, к своей сестре, и через несколько лет умерла. Перед смертью она очень хотела увидеть сына, но Руслан опоздал на несколько часов.
Похороны были многолюдными. Приехали её сельчане, представители администрации села, ученики, выпускники почти всех лет, которые успели получить известие об её кончине. Руслан долго принимал соболезнования. Вереницей подходили к нему соболезнующие, обнимали и говорили тёплые ободряющие слова. Только сейчас Руслан понял меру сыновней ответственности. Почувствовал себя сыном. Одновременно цепко и настойчиво вкрадывалось ощущение вины. Ведь он так и не поблагодарил эту женщину, вырастившую и воспитавшую его, собственно ставшей ему матерью.
Похоронив её, он почувствовал себя никому уже не нужным. Даже родным детям, которые полностью стали на сторону матери, и наравне с ней старательно укоряли, повышая голос. Однажды ему просто не открыли дверь. У ворот стояла сумка с его вещами.
Руслан вернулся в родное село. Друзья нашли ему комнату в старом бараке. И потекла беспорядочная, бесцельная жизнь. Ухудшение здоровья посчитал обыкновенной простудой, и долго не обращался к врачам. К диагнозу отнёсся равнодушно. Жить итак не хотелось. Но почему-то появилось желание повидаться с приёмным отцом. Не мог Руслан объяснить причину этому, возникшему вдруг, желанию. Может, что-то подсказывало, что надо проститься. Но оказалось, что человек, чью фамилию он носил, уже много лет назад покинул этот мир.
Настойчивые врачи определили в больницу. Лечение далось тяжело. Горстями принимаемые лекарства пились с трудом. Через несколько месяцев из больницы ушёл не долечившись.
Руслан умер ранней весной. Собранных друзьями денег хватило только на захоронение.
Не узнал Руслан, что через месяц приехали две сестры, которых видел он в четырёхлетнем возрасте. Не узнал он, что одна из них приезжала проведать и раньше, не ведая, что Руслан уехал на родину жены. Долго искали они тех, кто мог бы показать могилу. На кладбище их подвели к одинокому сиротливому холмику без ограды и надгробья.
Через год друзья пришли навестить друга в день его смерти. Удивлённые, они долго осматривали ограду и плиту, где были выгравированы данные Руслана. Внизу в уголке стояли два слова: от сестёр.
94.Маленькая солидарность
Роза Исеева
За нами гнался сторож. Он бежал, размахивая палкой и что-то выкрикивая. Слов было не разобрать, их вполне заменяла внушительная интонация. То слева, то справа от меня падала палка, которую время от времени сторож закидывал нам вслед. В любой момент она могла вполне ощутимо коснуться, и я бежала изо всех моих одиннадцатилетних сил. Интуитивно чувствуя, что сторож вновь замахивается, я непроизвольно сжималась, ожидая удар. А сад казался нескончаемым.
-Хоть бы одного поймать, - послышалось близко за спиной.
Поймать он хотел, скорее всего, меня. Я бежала последней. Очень мешала шляпа, которая то и дело сползала на глаза. Дышать становилось труднее, в боку начинало покалывать. Манило коварное желание упасть и лежать, и будь что будет. Но надо было бежать. Ведь мальчики бежали. И не мешало доказать им, пятки которых мелькали впереди, что я не слабее. Да и быть пойманной совсем не хотелось. Оглядываясь, они умудрялись давать мне прерывистые, но весьма «важные» команды:
- Беги быстрее, дура!
- Не отставай!
- Не выкидывай яблоки!
Как они догадались, что я собираюсь их выкинуть? Пока это было только в бегущих вместе со мной и оттого беспорядочных мыслях. При всём желании я не могла быстро избавиться от яблок. Мне казалось, что если оставить их в саду, то сторож сразу и отстанет.
Специально туго завязанный поясок никак не хотел развязываться, а доставать из-за пазухи на бегу не получалось. Яблоки топорщились и очень мешали. При том, что каждое содержало в себе угрызение моей пионерской совести, казались ещё и очень тяжёлыми. Почему я поверила мальчишкам, что сад заброшенный и что яблоки валяются на земле и даже гниют? Ни одного гниющего я не увидела. А чтобы набрать их, яблони пришлось долго трясти.
Поясок, наконец, развязался, и из-под платья хором высыпались и покатились яблоки. Я остановилась. Неугомонный сторож приближался. Не успев отдышаться, я опять пустилась в бег.
Впереди показалась высокая стена. Я поняла, что это ограда и что тянуться она будет долго. Мальчишки неожиданно исчезли. Сторож не отставал. Меня охватило отчаяние. Не видя в обозримом пространстве выхода, я было заметалась, как вдруг чья-то рука втащила меня в кусты, за которыми оказался хоть и узкий, но вполне достаточный пролом в бетонной ограде сада.
- Из-за тебя чуть не попались. Не можешь что ли быстрее бегать? – недовольно ворчал мой двоюродный брат Равиль, который вместе с друзьями и вовлёк меня в эту затею и который был приставлен ко мне бабушкой на время каникул.
Некоторое время мы ещё бежали. Сторож отстал, и мы все разом повалились на землю. Отдышавшись, я заметила, что на голове нет шляпы. Как ни старалась сдержаться, но по щеке покатились слёзы.
- Из-за какой-то шляпы будешь реветь? Ты всё равно как "негра". И дурацкая она была, - безжалостно резюмировал брат, вероятно думая, что шляпа мне нужна исключительно для того, чтобы прятать лицо от солнца.
Откуда ему было знать, что о шляпе я мечтала ни мало, ни много с шести моих сознательных лет и тайно перед зеркалом не один раз воображала себя в ней.
Однажды, я увидела приезжую городскую девочку в невиданном ранее летнем головном уборе. Это была не тряпичная панамка с пуговицей на макушке и с узкими простроченными полями, которую мне шлёпали на голову, лишь бы солнце не припекало.
Это была настоящая шляпа. Спереди слегка отогнута, совсем чуть-чуть, так что лицо всё же оставалось прикрытым, с боков и сзади приспущена. Букетик из мелких лепестков и листочков немыслимых цветов красиво сидел сбоку. Ленточка вокруг головки переходила сзади в пышный бант. Подбородок обрамляла подобранная в тон ленты, резинка.
Эта девочка в удивительной, недосягаемой для меня шляпке, долгие годы была эталоном красоты и ещё чего-то необыкновенного, к чему слов я тогда не могла подобрать. Сейчас знаю, что это был девичий шарм, с мягким намёком на будущий женский. С тех пор я решила, что из-под полей шляпы взгляд должен быть непременно таинственным и загадочным. По крайней мере, так я воспринимала её насмешливые глаза, несколько пренебрежительно разглядывающие нас, маленьких ситцево-линялых сельчанок. Ни её изящные туфельки, (а не жёсткие сандалии, носовую часть которых вырезали для пальцев выросшей за лето ноги), ни шёлковое платье необычного фасона, не привлекли меня тогда настолько, насколько я была ошарашена той шляпой с широкими упругими полями, и которая так очаровательно обрамляла лицо. Мне казалось, что стоит только надеть такую шляпу, и обязательно станешь красивой как на картинах, которые я любила разглядывать в книжках.
И вот через пять лет она была, наконец, куплена, да и то, потому что меня отправляли на лето к бабушке в город. И, чтобы не ударить лицом в грязь перед городскими, меня приодели, купив в нашем сельпо обновы. Среди которых была и шляпа, правда далеко не та, запомнившаяся мне до мельчайших подробностей, о которой я мечтала, но всё же шляпа.
Равилю дома досталось крепко. Меня, расстроенную, бабушка стала жалеть, отчего я расплакалась ещё больше. Утром бабушка повела меня в тот самый сад на поиски шляпы. Подходя к сторожевому домику, я заметила девочку лет семи. Она танцевала, смешно подпрыгивая, одной рукой придерживая на голове мою шляпу, другой – приподнимая подол платья, напевая песенку без слов, состоящую из затяжных, мелодичных ля-ля-ля. Почему то кружилась она в одном месте, хотя свободного пространства вокруг было много. Потом я поняла, что ей непременно надо было смотреть на своё танцующее отражение в окне.
- Твоя? – спросила бабушка. Я молча кивнула.
Глядя на танцующую девочку, я боялась, что мы ненароком вспугнём её, и можем обрушить вдруг сбывшуюся её мечту.
- Бабушка, я же потеряла шляпу, – взяв её за руку, тихо сказала я.
- Ну?!
- Тогда пойдём домой.
АВТОР 48
95.Оранжевый Медведь...
Виктория Вирджиния Лукина
Раннее июльское солнце заблестело в россыпи прохладной росы. Его первые лучи робко заглянули сквозь кроны раскидистых яблонь в старый сад. Защебетали первые птицы, распустились незабудки, где-то вдали пропел петух.
Утренняя прохлада нырнула в открытое окно небольшого сельского дома. Занавеска, взметнувшись, и накрыв собой крупную фигуру спящего человека, пощекотала его толстые веснушчатые щеки и погладила огненно-рыжие кудри. Человек захрапел. На вдохе взял верхнее «ля», а потом выдохнул «убывающую» гамму – соль, фа, ми, ре, до-ооо! Клок кошачьей шерсти, прилепившийся к его вздёрнутому носу, трепыхался от дыхания – то «улетал», то опять прилипал к левой ноздре. Рядом сопел рыжий кот. На стене дремал сытый комар. Старые часы с одышкой твердили: Тшш – тшш – тшш…Идиллию нарушил шум из соседней комнаты. Необъятная женщина в ночнушке до пят, пробасила:
-Вениамин! Ты зачем матери ежа в комнату запустил?
Веня распахнул жёлто-карие глаза:
-Колючка убежала? Мама, это не ёж, а беременная ежиха, бедняжка свалилась в канаву!
-Подумать только, какая-то Колючка ему дороже родной матери! У меня же мог случиться инфаркт!!! Она полночи топала и фыркала – я думала, что у нас под домом завелась нечистая сила! А утром я её приняла за тапочек, ты же знаешь моё зрение! Теперь придётся лечить ногу…а если инфекция, гангрена, ампутация?! У меня две пары новых туфель на шпильке, которые я ещё ни разу не надела! С одной ногой они мне пригодятся, как ты думаешь?
-Ма, - Веня наморщил лоб, - ты, как всегда, всё преувеличиваешь!
Мама гневно сдвинула брови:
-Вениамин! А почему у тебя в кровати опять две подушки, одна – в изголовье, другая – в ногах?
-Я тебе уже не раз объяснял, что мне иногда хочется среди ночи лечь на другую сторону, мне так удобно, в конце концов!
-Вначале ноги на подушке, потом – физиономия? – мама сделала страдальческое лицо.
-Ну и что? Это же мои ноги…
-Да, - она обессилено опустилась в кресло, - маму слушать не обязательно!
Она обиженно поджала губы:
-А я тебя, между прочим, до двух лет грудью кормила и ночей не спала, карьеру забросила, а ведь могла быть балериной! И нечего улыбаться, пока у меня не появился ты, я была, как тростинка! И меня о-оочень хвалил главный хореограф балетной школы! Всю себя сыну посвятила, и вот она – благодарность! Всё по-своему, всё наперекор…ты мог стать выдающимся биологом, учёным с мировым именем, но… предпочёл участь деревенского ветеринара!
-Ма, не сердись, - Веня трижды поцеловал её в пухлую щёку, - я люблю жизнь, а не науку о ней! Погоди, я тебе сейчас такое покажу, ты будешь в восторге!
Он надел тапочки, перепутав левый и правый местами, и в одних цветастых трусах помчался во двор. Там он отодвинул нижнюю доску покосившегося крыльца и бережно достал маленькую картонную коробочку. Круглое его лицо сияло, глаза блестели от нежности, а губы от умиления расплылись в неподражаемой улыбке. Приподняв свои огромные плечи, и чуть дыша, он на цыпочках вошёл в комнату.
Мама сидела у окна и с убитым видом курила длинную сигарету:
-Ну, и над кем ты там уже трясёшься?
-Ма, ты только глянь, это новорожденные мышата…они спят, лапки все в складочках… потягиваются во сне, а животики какие! Хочешь погладить?
Мама брезгливо сморщилась и покачала головой:
-Тебе 40 лет! Я мечтаю о внуках, а не о грызунах! Скажи мне правду, пусть это будет последней каплей - может быть, тебя интересуют мужчины?
-Не-ее, - Веня смутился, - просто я не умею ухаживать за женщинами, я им не нравлюсь…
-Как это не нравишься?! Помню, в студенческие годы ты встречался с девушкой, правда, я её ни разу не видела! Такой красавец! – мама поцокала языком, прищурилась и оглядела сына с ног до головы, - удивляюсь я современным женщинам…большой, добрый, борщ лучше меня варишь, лоб высокий, ресницы длинные, кудри – цвета апельсина, на щеках – и ямочки, и веснушки! Ах, каким ты был чудным ребёнком! Ладно, дай-ка на мышей твоих хоть полюбуюсь!
Веня надел наизнанку спортивные штаны, задом наперёд футболку и, усадив себе на плечо кота, пошёл готовить завтрак. Мама заботливо взбила обе подушки, обнаружив под ними печенье, кулёчек с арахисом и брошюру «Легко ли быть лягушкой?». С недоумением пожав плечами, она выгребла из-под кровати кучу скомканных носков, извлекла закупоренную майонезную баночку с зелёным жуком, выудила свой любимый кружевной бюстгальтер, который почему-то постоянно пытается украсть и припрятать Венин любимый кот, выкатила пыльные гантели, и уже было собралась прихлопнуть на стене комара, но, передумала и, отдёрнув занавеску, шепнула:
- Ну, лети, лети уж, - потом, с мольбой взглянув в небо, она добавила - Гоподи, сжалься над моим непутёвым сыном!
После завтрака, она с забинтованной ногой, устроилась в гамаке, а Веня насыпал в кормушки пшено и орехи – для птиц и белок. За калиткой многоголосьем залаяли собаки.
-К тебе пришли,- мрачно сообщила мама, - не перепутай кульки! Индюшиная печень – для тебя, а обрезки и хрящи – для твоих собак! В прошлый раз им крупно повезло!
Вернулся Вениамин в сопровождении незнакомой женщины, прижимающей к груди грустного хомяка:
-Извините, у Вас сегодня выходной, но мне сказали, что на дому Вы тоже принимаете, причём бесплатно.
-Ах, малыш, - запричитал Веня, склонившись над маленьким пациентом, - сейчас я тебя осмотрю! Что это с ним?
-Дверью прищемили, - ответила женщина, не сводя пристального взгляда с ветеринара, - я Вас таким и представляла! Вижу – Вы очень душевный человек, я правильно сделала, что приехала к Вам. И дело не только в хомяке…
-Интересно, продолжайте, - вмешалась мама и закурила.
-Вижу, у Вас семьи нет, - продолжала женщина.
-М-мм, как сказать, - раздалось из покачивающегося гамака, - Колючка, многодетная мышь, редкие насекомые, кот и свора уличных дворняг, а ещё дикие белки со своими бойфрендами…
Женщина сделала глубокий вдох:
-Дело в том, Вениамин, что у Вас есть дочь! Ей 17 лет, она такая же огненно-рыжая, как Вы – сходство поразительное…и тоже обожает всякое зверьё. Её мать, с которой у Вас был мимолётный роман сейчас в больнице, в коме…у девочки никого нет, я её соседка. Понимаете, она ждёт ребёнка, уже семь месяцев!
-Господи!!! Наконец, ты услышал меня! – громогласно воскликнула мама, с трудом выбираясь из гамака.
Тоном, не терпящим возражений, она добавила:
-Веня, собирайся, мы едем сейчас же! Подумать только, я - бабушка, и скоро стану прабабушкой! Знаете, у нас в роду все были рыжими, даже коты! Ребёнка вырастим! И ежат, и мышат, и хомяка Вашего «на ноги» поставим!
Женщины разговорились, а Веня…Веня их не слышал. Он вспоминал далёкие ночи, полные любви и восторга…и чудные волосы, пахнущие полевыми цветами, и заливистый смех…она смеялась над ним, а он любил её…да так и не смог забыть…
Веня до сих пор помнил вкус её губ, запах её кожи, влажные локоны на затылке от горячего душа и небрежно собранную копну золотых волос, скреплённых во время купания не шпильками и заколками, а обыкновенной зубной щёткой. Он помнил все её родинки и крошечный шрамик на плече, и милые странности – любовь к остывшему чаю, желание в любое время года спать у открытого окна, умение из старых разноцветных лоскутков и бусин придумывать необычные аксессуары к своим нарядам. А ещё - чудные синие глаза, имеющие очаровательную особенность чуточку косить в минуты сильного волнения.
Она была самой красивой девушкой на факультете – весёлая, стремительная, острая на язык, всегда в окружении подруг и поклонников. А он – рыжий, неповоротливый мамин сын, не выносящий спиртного и сдающий сессии на одни пятёрки. Они никогда не общались, только иногда встречались взглядами и каждый раз, он опускал глаза, а она только улыбалась.
Он бы никогда не решился подойти к ней, или, упаси Боже, начать ухаживать, если бы не несчастный случай во время летней практики, когда лодка с девчонками перевернулась, и на весь пляж раздался отчаянный вопль их преподавателя:
-Кто знает, как делать искусственное дыхание?!
«Начитанный» Веня знал всё! Он склонился над её бледным лицом и прильнул ртом к её полуоткрытым губам…
Спустя какое-то время они стали встречаться. Весь курс гудел – а как же иначе, ведь он спас ей жизнь! Какая там любовь, как он может нравиться – высоченный толстяк, отличник, который на переменках жуёт мамины бутерброды и не имеет своего авто!
А он писал ей стихи, как пушинку, баюкал на руках, заплетал ей косы,по вечерам массировал каждый пальчик усталых ног, и громыхал ни свет, ни заря на кухне, готовя к её пробуждению три блинчика со сгущёнкой и чашечку горячего какао!
Она смеялась и позволяла себя любить, ласково называла Веню неуклюжим медведем, шутя пересчитывала оранжевые веснушки на его лице и, растрепав его ярко-рыжие кудри, любила напевать:
«Оранжевое небо, оранжевое море,
Оранжевая зелень, оранжевый МЕДВЕДЬ…»
Иногда она «уходила в загул» со своими прежними друзьями-подругами и несколько дней не давала о себе знать. Веня ревновал, но вида не показывал и только с головой погружался в книги. Однажды, истосковавшись, он пришёл к ней без предупреждения, рано утром – с необъятным букетом ромашек и маленьким золотым колечком в бархатной коробочке. Она не сразу открыла дверь, была удивлена, рассеянна и, ссылаясь на бессонную ночь, всё норовила его выпроводить.
Он решил преподнести ей кольцо за чашечкой утреннего кофе. Зашёл в ванную комнату, чтобы вымыть руки и увидел ванну, полную пенной ароматной воды, а на бортике - мокрый станок для бритья. Кровь прилила к его лицу. Он понял всё! Так вот почему была бессонная ночь! Она была не одна, и неизвестный любовник успел побриться его, Вениной бритвой, и исчезнуть за несколько минут до его появления!
-Какой же я дурак! – пронеслось у него в голове, - а я жениться собрался! Да я ей не нужен, она меня и не любила никогда!!!
Он, молча, обулся и, сдерживая себя изо всех сил, медленно произнёс:
-Знаешь, я передумал, не буду тебе мешать – отдыхай! Извини, что побеспокоил в такую рань!
Он хлопнул дверью, не дав ей сказать ни слова. На следующий день оформил академку и уехал жить в пустующий деревенский дом своего покойного деда. Мама, так и не дождавшись объяснений, переехала из городской квартиры к нему. Так и началась Венина карьера сельского ветеринара…
-Вениамин, сын мой! – громогласно воскликнула мама, - очнись, нечего стоять столбом! Живо переодевайся…и не забудь причесаться – мы едем к твоей дочери!!!
Прошло три года. Раннее июльское солнце заблестело в россыпи прохладной росы. Его первые лучи робко заглянули сквозь кроны раскидистых яблонь в старый сад. Защебетали первые птицы, распустились незабудки, где-то вдали пропел петух.
В провисшем почти до земли, гамаке, похрапывала мама, укутанная ватным одеялом. Дверь дома распахнулась, и на крыльцо выбежал прелестный огненно-рыжий карапуз с котом подмышкой. Его совсем юная мама выскочила следом:
-Венечка, осторожно на ступеньках!
-Мой дорогой мальчик, ты проснулся! - раздалось из качнувшегося гамака, - иди ко мне, мой апельсинчик! Только кота выбрось! Этот маньяк опять утащил мой новый кружевной бюстгальтер! Как вы думаете, где он был? На заборе!!! Сосед дядя Ваня нашёл его у себя в малиннике, и справедливо рассудив, что такой роскошный размер может быть только у меня, повесил на наш забор!!!
По яблоне скакала упитанная белка, в кормушке клевали отборную гречку синицы, а с улицы доносилось нетерпеливое собачье многоголосье.
В доме было тихо. Старые часы с одышкой твердили: Тшш – тшш – тшш… Вениамин открыл глаза и со счастливой улыбкой зарылся лицом в золотистые волосы, разметавшиеся на соседней подушке. Он обнял маленькую женщину и поцеловал еле заметный шрамик на её загорелом плече.
-Оранжевое небо, оранжевое море,
Оранжевая зелень, оранжевый ОСЁЛ, - грустно пропел он.
Она повернула к нему своё лицо и, слегка кося дивными синими глазами, сказала:
-Ну, хватит уже! Сколько можно себя бичевать?
-Никогда себя не прощу! Осёл я самый настоящий…в мою «начитанную» голову и прийти не могло, что та злополучная бритва просто свалилась в ванну с водой, и что ты не спала ночи из-за сильнейшего токсикоза! Я столько пропустил! Я семнадцать лет нянчился с деревенскими коровами, козами и индюками, вместо того, чтобы носить на руках тебя и дочь! А когда ты заболела, милая моя...ведь я мог тебя потерять навсегда, и правды бы не узнал, а ведь думал о тебе Бог знает что!
-Ты можешь ещё многое наверстать! Кстати, блинчиков со сгущёнкой хочется…но тремя ты уж теперь вряд ли отделаешься! Считай: мне, маме, дочке, внуку, себе и хотя бы один – коту! Кстати, слышишь лай за калиткой – твои четвероногие голодные друзья явились, можешь и их блинами накормить, а то всё – хрящи да обрезки! – она засмеялась.
Веня вскочил и, подхватив её на руки, закружил, зацеловал, прижал к себе крепко-крепко! Потом бережно опустил любимую в объятия шёлковой постели, а сам - надел наизнанку спортивные штаны, задом наперёд футболку, обул тапочки, перепутав левый и правый местами и отправился на кухню готовить воскресный завтрак на всю семью.
На солнечном крылечке его дочь, держа на руках веснушчатого кудрявого мальчугана, показывала ему удивительного фиолетового жука в майонезной баночке, а рядом, на подоконнике лежала брошюра « О чём молчат бурундуки?»
96.Чудеса продолжаются!
Виктория Вирджиния Лукина
Маленький Миша с нетерпением ждал свой День рождения, ведь шесть лет, по его мнению - солидный возраст! В сентябре он должен был пойти в первый класс, а в августе вместе с родителями планировался отпуск на море – на целый месяц! Папа собирался, во что бы то ни стало, научить его плавать и пообещал подарить маску и ласты для ныряния, а с мамой они мечтали из морских ракушек нанизать бусы и украсить ими аквариум, в котором жили два лягушонка – Лулу и Лоло.
- А давайте лучше к океану поедем, он же больше моря! – предложил Миша.
- Океаны - далеко, а море – близко… ты забыл, что наши дедушка с бабушкой живут у моря? – спросила мама.
- Нет, не забыл, а какой океан ближе всех?
- Северный Ледовитый, - засмеялся папа.
- Северный Ядовитый?!! – Миша округлил ярко-голубые глаза, - Тогда лучше на море!
Он отправился в свою комнату и шёпотом сообщил плюшевому поросёнку:
- Тяпа, скоро мне исполнится шесть лет, и я стану взрослым! Осенью – в школу пойду с настоящим ранцем, буду бегать на уроках физкультуры – и щёчки трястись уже не будут, как у маленького! А на море я обязательно нырну с маской на самое дно, всё-всё разузнаю про подводный мир и потом тебе расскажу. Не обижайся, но тебя с собой взять не могу – маленький ты, промокаешь быстро, а сохнешь потом на батарее – три дня!
Мальчик подошёл к зеркалу, причесал свои светлые вихры и подумал о том, что очень скоро ему придётся бриться и упражняться с папиными гантелями, а иногда – стучать молотком и жужжать дрелью потому, что шесть лет – солидный возраст!
* * *
Миша обнял поросенка Тяпу и горько заплакал - День рождения закончился! На кровати горой лежали подарки – конструкторы, карандаши и фломастеры, книжки с картинками и даже новенький мобильный телефон, но не было среди них - ни маски, ни ласт для ныряния. Гости разошлись, остатки праздничного торта лежали руинами в золотистом блюде, а длинноногие ромашки равнодушно глядели из напольной вазы. Папа и мама, закрывшись на кухне, долго о чем-то спорили, а когда Миша заглянул к ним, отвернулись друг от друга и замолчали.
- Вы что, ссоритесь? – спросил мальчик.
- Да нет, - папа нахмурился, - просто перестали понимать друг друга, такое бывает!
Мама взяла Мишу за плечи:
– Не обижайся, малыш, но поехать к морю всем вместе не получится. Наш папа с тётей Мариной улетят в командировку в Лондон и будут там работать целых два месяца! – мама сделала большие глаза.
– А ты? – у Миши задрожал подбородок, а бровки подскочили вверх.
– А у меня в этом году не будет отпуска – за это Борис Борисыч обещал повысить мне зарплату.
– Борис Борисыч и Марина - ваши лучшие друзья? – всхлипнул мальчик.
– Не совсем, – ответил папа, развязывая галстук, – они - коллеги.
– Калеки, – подумал Миша, – конечно, таким не откажешь…
– Работа нам предстоит несложная, но кропотливая, – продолжал папа.
– Может, эта Марина сама бы справилась, сколько ей лет, кстати? – сердилась мама.
– Извини, дорогая, но я люблю полностью контролировать ситуацию. А лет ей - двадцать, но, несмотря на это, она наш лучший переводчик, к тому же – красавица, лицо агентства, правая рука шефа.
Миша зажмурился. Перед его глазами возникла Марина, у которой вместо лица - какое-то непонятное «агентство», а правая рука значительно крепче и больше левой, ведь это - рука шефа! Мутанты! – обрадовался Миша, он любил мультфильмы о необычных существах.
- Твоему Борисычу тоже не помешал бы толковый переводчик, насколько я помню, у него с языком проблемы, – заметил папа.
В Мишином воображении нарисовался Борис Борисыч с опухшим «проблемным» языком.
«Калека» – мысленно поставил он окончательный диагноз, и решительно заявил:
- Ладно, согласен поехать к бабушке с дедушкой, только я возьму с собой Тяпу!
* * *
На следующий день серебристый внедорожник остановился у домика, увитого цветками клематиса. У калитки улыбалась белая кошка, а узкая тропинка от дома вилась прямо к морю. Хлопнула дверь, залаяла собака и навстречу Мише выбежала бабушка – загорелая, веселая, с тяжелым узлом на затылке из золотистых, с проседью волос. Она раскинула руки и поймала его в объятья, а дедушка – высокий, широкоплечий, в тельняшке, вышел следом и, смеясь, приподнял бабушку вместе с Мишей.
¬- Бабушка, какая ты мягкая! В тебе что, ни одной косточки? – спросил Миша.
- Ой, выдумщик! – расхохоталась она и расцеловала внука, - Когда ни одной косточки – филе называется … в муку раз-два – и на сковородку!
Она обняла внука:
- Как же ты вырос! Ну, пойдемте в дом!
- А вечером на рыбалку махнем, – добавил дед, – как вы на это смотрите?
- У нас поменялись планы, и мы теперь смотрим в разных направлениях, – мама виновато улыбнулась, – я на Восток - будем филиал в Индии открывать, а наш папа – на Запад, в Лондон улетает вечером!
- Безобразие! – воскликнула бабушка, - Нужно было договориться с начальниками, ведь семья – важнее всего! Вот мы с дедом уже тридцать лет не расстаёмся, а чтобы вместо долгожданного отпуска, разъехаться в разные страны, это вообще - ни в какие ворота!
Она пожала плечами и взяла Мишу за руку:
- А я пирогов с вишней напекла! Пойдём, с парным молочком отведаешь.
Улитка, сидевшая на капустной грядке, высунула рожки и пропищала:
- Ну, теперь чудеса начнутся!
- Уже начались! – крикнула с дерева сойка.
И действительно, дедушка сорвал с ветки большую круглую сливу и протянул Мише.
- Всё ещё любишь шоколад?
- Конечно, – кивнул мальчик, разламывая её надвое и извлекая шоколадную косточку.
- Не «конечно», а «конюшня» – пошутил дед, распахивая сарай и выводя маленького кареглазого пони, – будешь на нем на пляж ездить, вместо велосипеда! Это тебе подарок ко Дню рождения от нас с бабушкой.
- Ух, ты! – воскликнул Миша, – Тяпа, вылезай!
Из рюкзачка выглянул плюшевый поросенок и, восторженно хрюкнув, взобрался пони на спину.
* * *
В доме пахло сдобой и ягодами, полосатые половички приветливо помахивали бахромой, диванные подушки покачивали атласными боками, приглашая прилечь, а мягкие тапочки сами наделись на Мишины босые ножки.
- Ба, а что это за ложечка такая? – спросил мальчик, набирая мёд необычной круглой ложкой с маленькой выбоиной в форме сердечка.
- Эта серебряная ложка еще с войны, она деду твоему жизнь спасла, в нагрудном кармане гимнастерки лежала - прямо напротив сердца… пуля ее зацепила, а осколочек – в глаз попал…с тех пор он и стал одноглазым «пиратом», – она обняла дедушку.
Потом подошла к зеркалу, у которого толпились флаконы с духами, кремами и пузырьки с лекарствами, вынула шпильки и, распустив длинные золотистые волосы, стала их расчесывать. Один волосок взлетел и выскользнул в открытое окно. Щётка зафыркала и, Миша с удивлением заметил, что это вовсе не щётка, а самый настоящий ёжик, который потом спрыгнул на пол и вразвалочку отправился в сад.
- Ну что, моя Русалка, – ласково пробасил дедушка, – мне бы рома пару глоточков… можно?
- Пират и есть пират, – улыбнулась бабушка и в уголках её лучистых глаз собрались озорные морщинки, – сегодня все можно!
У моря дед стал возиться с лодкой, бабушка устроилась под зонтиком с книгой, а Миша стал лепить фигурки из песка. После осьминога и черепашки у него получился сидящий бородатый человек, на голове - то ли корона, то ли шляпа причудливая. Мальчик полил его водой из ведёрка, и песочная фигура вдруг шевельнулась и заговорщицки прошептала:
- Я – Песочный Король, властелин подводного царства! Пожалуйста, помоги мне найти мою пропавшую дочь Русалочку!
- Но я не умею плавать! – робко заметил Миша.
- Не беда, надень-ка вот это, – Король протянула ему чешуйчатую мантию.
Мальчик набросил её себе на плечи, и тут же превратился в маленькую пёструю рыбку – голубоглазую, с очень смышленой мордочкой. Огромная волна вдруг накатила на берег, подхватила Короля и рыбёшку-Мишу и увлекла за собой, в пенящуюся морскую пучину.
Миша плыл, помахивая плавничками так уверенно, будто всю свою жизнь был юркой радужной рыбкой. Впереди него, то рассыпаясь на миллионы песчинок, то собираясь в массивную фигуру, плыл Песочный Король. Когда солнечные лучи уже не могли пробиться сквозь толщу воды, засветились тысячи рыбок-неонов, словно фонарики зажглись дивные подводные цветы, засверкали позолотой кораллы.
Среди раскачивающихся морских деревьев, поддерживаемый четырьмя алмазными черепахами, сверкал изумительной красоты дворец. Король дунул в длинную закрученную раковину. Раздался протяжный гудок и все вокруг склонились перед ним в поклоне – и прозрачные медузы в немыслимых шляпах, и придворные франты – морские коньки, и свирепые крабы, и смешливые креветки, и множество невиданных рыб в причудливых одеяниях. Только электрический Скат и хищная Мурена остались неподвижными по обе стороны от трона.
«Охранники!» – догадался Миша.
- Дорогие мои подданные, – воскликнул Король, – долгожданный гость прибыл и все решится сегодня!
Все зааплодировали, а Миша растерялся и из вежливости пару раз вильнул хвостиком.
- Расскажи, Пират нам свою историю еще раз, – попросил Король.
Из-за тёмного валуна вышел, прихрамывая, самый настоящий Якорь. На его голове вместо волос космами свисал растрепанный канат, на острых плечах – обрывки ветхой тельняшки, а в руке – замшелая фляга. Пират поднял голову и Миша увидел, что у него только один глаз, вместо второго была черная повязка. Якорь сделал пару глотков рома и начал свой рассказ:
- Много лет служил я на пиратской шхуне. Капитан наш был настоящий сорвиголова, сотни кораблей мы отправили на дно, предварительно обчистив все трюмы. Веселая была жизнь и, я бы никогда не узнал другой, если бы не случай. Однажды, преследовали мы королевский фрегат. Уже вот-вот готовы были взять его на абордаж, как вдруг я увидел самое прекрасное видение в моей жизни. На носу фрегата был закреплён чудо-якорь – прелестная бронзовая Русалка дивной красоты. Ее наряд мерцал бриллиантовыми искорками, а в золотистых волосах сияла изумрудная диадема под цвет прекрасных глаз. Увидел я ее и влюбился без памяти! А еще подумал, что если фрегат затонет, моя Русалочка уже никогда не сможет сиять на солнце, усыпанная капельками морских брызг, никогда дельфины не будут выпрыгивать из воды, чтобы полюбоваться ее бронзовым загаром и я больше никогда ее не увижу – ее похоронит море под останками корабля и лохмотьями рваных парусов. И тогда я напряг все свои чугунные мышцы и прыгнул в воду. Шхуну тряхнуло, словно она села на мель, матросы кинулись тянуть меня обратно, но я крепко зацепился за подводные камни! Королевский фрегат скрылся за горизонтом, а с ним и моя Русалочка. После этого случая я решил навсегда покончить с разбойным ремеслом и, как только мы приближались к очередной жертве, лихо прыгал в море. Капитан подумал, что в меня вселились бесы и, однажды выбросил за борт. Но, я ни о чем не жалею, вот только бы Русалочку хоть разок увидеть!
- Ну, что скажешь? – Песочный Король с надеждой взглянул на Мишу, – Я уверен, что это моя дочь - изумрудную диадему я подарил ей на 15-летие!
Миша на мгновение задумался, а потом, вспомнив папины слова, по-взрослому, заявил:
- Работа нам предстоит несложная, но объемистая!
Немного помолчав, он взволнованно добавил, перепутав буквы «ж» и «з» местами:
- А мозет, в комнате Русалочки есть какие-нибудь следы или жацепки?
Электрический Скат сверкнул, словно неисправная розетка, а пятнистая Мурена расплылась в зубастой улыбке:
- Ну что ты, мальчик, никаких следов там нет, и зацепок тоже. Я лично проверяла!
- Извини, дорогая, но я люблю полностью контролировать ситуацию, – с папиной интонацией в голосе отрезал Миша.
Мурена покраснела, пожелтела, позеленела и, прищурив недобрые глаза, словно змея, метнулась в сторону.
Песочный Король широким жестом распахнул двери во дворец, и они все, в сопровождении покорной свиты, поплыли по залам, украшенным морскими звёздами и кораллами, гирляндами из дивных перламутровых цветов и поющих раковин.
В комнате Русалочки был идеальный порядок – застеленная кроватка на высоких покачивающихся водорослях, на туалетном столике – зеркальце, флаконы с духами и кремами.
- А это что такое? – Миша нырнул под стол и достал пузырёк, похожий скорее на лекарство, чем на парфум. Он уткнулся своим рыбьим носиком в этикетку:
«Eliksir dla volshebnich prevraschenii. Sdelano na sakas dla B.B»
- Вот и зацепка! – он заулыбался, – Правда, здесь по-иностранному написано, я таких букв не знаю!
Король почесал затылок, отчего песок с его головы стал осыпаться и легким облачком растворяться в зеленоватой воде:
- Это мы запросто узнаем, Мурена – наш лучший переводчик! – сказал он.
Мурена скривилась, свирепо глянула на Мишу и нехотя расшифровала загадочную надпись.
- Кто такой Б.Б? – с видом заправского сыщика Миша стал сверлить Короля проницательным взглядом, – У Вас есть кто-нибудь на примете?
Тот в ответ только беспомощно развел осыпающимися песочными руками, а Мурена торжествующе ухмыльнулась и вместе со всеми подданными покинула дворец.
Миша еще несколько раз проплыл по комнате вдоль и поперек и заметил, что морской ёж притаился под кроватью, у окошка – зацепился за раму длинный золотистый волос, а на тарелочке у окна лежит надкусанный пирожок.
Картина происшедшего пронеслась у него перед глазами, и он стал рассуждать вслух:
- Русалочка расчесала ежом свои чудные волосы, потом села у окна и мечтательно глядя вдаль, откусила пирожок с вишней, хотя, откуда ей тут взяться? Это у бабушки – пирожки с вишней, а тут - пирожок с морской капустой! В это время к ней заплыл кто-то знакомый, кому она доверяла, и предложил опробовать «Эликсир волшебных превращений». Она с радостью согласилась. Сделав глоток, Русалочка превратилась в бронзовый якорь и, подхваченная волшебными чарами улетела прямо к фрегату!
- Гениально, – пролепетал потрясенный Песочный Король, – но где её теперь искать?
Рыбка-Миша подплыл к окну и снял золотистый волосок:
- Он покажет мне дорогу!
Потом обмотал горлышко волшебного флакона волосом Русалочки, повесил его себе, словно кулон и, выплыв в открытое окошко, крикнул через плечо:
- Ваше Песочество, не волнуйтесь, я справлюсь сам! Только никому – ни слова!
Король и глазом моргнуть не успел, как Миша неистово работая плавничками, исчез в глубине морских лабиринтов.
Золотистый волосок, словно компас, указывал дорогу в темных дебрях подводного царства. Малышу было тяжело дышать, колючие водоросли хлестали его маленькое переливчатое тельце, фиолетовая медуза его ужалила, а злобный акулёнок долго преследовал, мечтая проглотить. Когда силы его были уже на исходе, перед ним возникла массивная вертикальная цепь, конец которой уходил на самую глубину. Миша стал опускаться все ниже и ниже и, наконец, увидел необыкновенный якорь – бронзовую Русалочку. Глазки ее были закрыты, она спала – измученная, усталая и очень красивая. Он с трудом открыл пробку во флаконе и подплыл ближе, чтобы влить в ее приоткрытый ротик волшебный эликсир, как вдруг рядом что-то вспыхнуло и ударило с такой силой, что все вокруг перевернулось, и морские звезды поплыли у него перед глазами. Электрический Скат и Мурена кружили вокруг него, скалясь и намереваясь убить на месте.
- Ах, негодник! – шипели они наперебой, - Вздумал разрушить наши грандиозные замыслы? Мы не один год вынашивали план уничтожения Песочного Короля, который больше всего на свете любит свою Русалочку и не мыслит без неё своей жизни! Ха-ха, да он от горя скоро рассыплется и превратится в гору песка, а мы станем управлять подводным царством так, как сами пожелаем!
Мурена, разинув пасть, бросилась кусать Мишу, но малыш сумел увернуться и треснул её плавничком прямо в глаз.
- Ты – самое настоящее филе! Тебя нужно: раз-два - и на сковородку! – крикнул он ей.
- На сковородку?!! - Мурена задрожала и, петляя странными зигзагами, врезалась в подводную скалу.
Скат поспешил ей на помощь, сверкая электрическими разрядами на кончике изогнутого хвоста и убивая током неосторожных моллюсков.
- Ну, держись, ты меня разозлил! – забулькал хищник и помчался в атаку, словно летящее привидение.
Миша замер на мгновение, а потом… показал ему язык! Скат остолбенел от неожиданности, беззвучно зашевелил губами и, как бы в ответ, тоже высунул свой язык – опухший, «проблемный».
- Так вот кто заказал волшебное зелье! – победно пропищал Миша, – Б. Б. – это Борис Борисыч!
Разоблаченный Скат вытаращил глаза, метнул молнию и закашлялся, подавившись собственным языком.
- И откуда ты взялся на нашу голову! – прохрипел он и обессилено распластался на дне.
Миша бросился к Русалочке. Он наклонил флакончик и напоил её чудодейственным зельем. Мурена из последних сил боднула мальчика - флакон взлетел вверх, расплескивая волшебные капли в морскую воду и превращая всех в самих себя. Электрический Скат превратился в упитанного мужчину в черном мятом костюме, с портфелем в руке. Его лицо с бегающими глазками украшали темные усы и замысловатая лысина. Мурена преобразилась в молодую девушку Марину – красивую и надменную, одетую в полупрозрачное голубоватое платье с глубоким декольте. Маленькая зеленоглазая Русалочка освободилась, наконец, от сковывающей её цепи и, мелькнув развевающимися золотистыми волосами, поплыла во дворец, где ее давно уже заждались.
А Миша снова стал мальчиком, правда теперь он умел плавать и поэтому легко поднялся с морских глубин - наверх, к солнечному пляжу, на котором его дедушка всё еще чинил лодку, а бабушка по-прежнему читала книгу.
Миша открыл глаза – белый потолок, запах лекарств. Юная медсестра строгим голосом сказала:
- Только недолго, он еще слабый.
Над ним склонились с одной стороны – бабушка с дедушкой, с другой – мама и папа. Все ему улыбнулись, а потом, мама и бабушка заплакали.
- Сама не знаю, как так получилось, – прошептала бабушка, – видно, на солнце перегрелся, и как это я не доглядела! Она присела на край кровати и поцеловала Мишу много раз.
- Слава Богу, что все обошлось, – ответила ей мама, – мы как узнали, тут же всё бросили и помчались к вам. Борис Борисыч оказался аферистом, поэтому я увольняюсь, и остаток лета проведу с Мишенькой.
Папа ослабил узел на галстуке:
- А Марина оказалась обыкновенной карьеристкой, да и как переводчик – слабовата! - он одной рукой обнял маму, а другой накрыл маленькую Мишину ладошку, - Я взял отпуск на три недели - все вместе у моря отдохнем, как и планировали: на яхте будем кататься, с маской нырять, да?
Он достал из дорожной сумки маску для подводного плаванья и ярко-синие ласты в прозрачной упаковке:
- Чуть окрепнешь, сынок, и поплывём с тобой – вначале вдоль бережка, потом – до буйков, а там, глядишь, и в подводное царство попадём! Согласен?
- Конечно! – кивнул мальчик и улыбнулся счастливой, лучезарной улыбкой.
- Не «конечно», а «конюшня», – добавил дедушка, – а через пару дней на рыбалку махнем! Как вы на это смотрите?
Папа и мама какое-то время смотрели друг на друга, а потом их взгляды устремились в одном направлении – на Мишу. В окно заглянула сойка и бесцеремонно прокричала:
– Эх, сидите тут, ни о чём не ведаете, а чудеса продолжаются!!! Ваш поросенок Тяпа сел на пони и отправился в командировку… в Лондон, кажется!
АВТОР 49
97. Зеркало
Сергей Зябаров
Глава 1. Паршивый день
«Удивительный день. Удивительно паршивый день!» К такому выводу пришёл Джейкоб Финчер, борясь с неподдающейся змейкой джинсов фирмы «Бэдвуд».
Безлюдное место на Донован-стрит полностью разделяло его мысли. В вечернее время здесь господствовала темнота, окутывающая грубым одеялом всё живое. Даже черти не осмелились бы остановиться в этом захолустье, чтоб опустошить по бутылочке пива.
Но угрюмому грузчику с переполненным мочевым пузырём оно нравилось. Особенно сегодня. Он испытывал странную близость со зловещей атмосферой, царившей в округе. Будто она являлась его незримым продолжением, его бескровной сестрой.
Вот и теперь Джейкоб принюхивался к сладчайшему аромату бездны, растянувшейся на несколько миль. Необъяснимая сила тешила сознание, стирая тягостные раздумья. День выдался действительно омерзительным.
Начался он с трезвонящего будильника. Мистер Финчер считал, что безудержный вопль его часов оглушил бы и обитателей городского кладбища! К сожалению, не единой бедой славилась убогая квартира тридцатиоднолетнего мужчины. За убийственной сиреной последовал враждебный тон миссис Финчер:
– Вставай, олух! Опоздаешь на поиски клада!
Едкая фраза не оскорбила чувства Джейкоба, привыкшего к озабоченной сарказмом супруге. Линдси хлебом не корми – дай поиздеваться над близким человеком.
Вторя жестокому будильнику, на улице вовсю щебетали птицы. Протянув к окну невзрачные пальцы, деревья готовили хитроумный план вторжения в квартиру. Приняв душ, Джейкоб наспех оделся. Изрядно помятая майка нехотя опустилась на худощавые плечи. Несколько ложек холодной гречки покорно улетело в желудок. Бросив снисходительный взор на храпящую Линдси, мистер Финчер отбыл на каторгу. Именно так он называл работу в супермаркете «Прилив», находящемуся в паре остановок от дома. «Будь он проклят!» – часто восклицал уставший грузчик, взваливая на плечи очередной мешок с сахаром.
«Будь проклят «Прилив» и все его долбаные сотрудники», – думал он, отливая на Донован-стрит.
Сегодня на него сдуру наорал начальник, а один из клиентов магазина наградил бедолагу средним пальцем. Подобным унижениям Джейкоб подвергался неоднократно. Людям свойственно почему-то считать профессию грузчика низшей в вымышленной иерархии. Однажды он нечаянно зацепил покупателя с бутылкой вина в руках. Посудина со спиртным разбилась, а незадачливый работник удостоился болезненных тумаков. Разъярённого посетителя тогда с трудом оттащил охранник.
Свинское отношение отразилось на характере Джейкоба. Он стал предельно молчаливым и замкнутым. Раздражался по пустякам, спихивая происходившие неурядицы на несправедливость судьбы. Ничто его не веселило. Единственной отрадой были короткие свидания с мглой на безжизненной улице.
«Бредовый день», – ещё раз пожаловался Джейкоб. Случайному прохожему едва бы удалось разглядеть одинокий силуэт грузчика на фоне древнего бука. Темнота разлилась как снаружи, так и внутри мистера Финчера.
«Воистину дьявольский день», – пробормотал он напоследок и направился домой.
Глава 2. День знакомства
Неохотно отворив дверь, сонная Линдси впустила вернувшегося мужа.
– Мог и не возвращаться, всё равно скоро вставать на работу.
– Прости, что разбудил, – виновато обронил Джейкоб. Отвечать взаимной колкостью отнюдь не хотелось. Любое проявление недовольства спровоцировало бы очередной скандал. Линдси обладала отвратительным свойством разжигать конфликт на ровном месте. Даже в два часа ночи её желание огрызнуться преобладало над жаждой окунуться в сон. Расстроенная спокойным поворотом разговора, миссис Финчер поковыляла к кровати.
На кухне проголодавшегося работника ждала пресловутая гречка с запиской на столе: «Приходила Стефани. Пришлось угостить котлетами. Но каша ещё осталась. Приятного аппетита».
«Чтоб её стошнило, драную курицу!» – рассердился Джейкоб. Единственная подруга Линдси не впервые лишала его полноценного ужина. Приходя в гости обмолвиться словцом с его женой, она не теряла возможности пообщаться и с холодильником. Ясное дело, Джейкоб негодовал. Они и так едва сводили концы с концами, ведь Линдси совершенно не посещала идея устроиться на работу. Оправдывалась она тем, что «ухаживает за домом, как садовник за цветами». На что мистер Финчер мысленно отвечал: «У такого ухажёра цветы давно бы опочивали на небесах».
После скудной трапезы Джейкоб отправился в ванную. Не смыкая глаз, зубная щётка послушно ждала хозяина. Яркий свет важно заполнил пространство. Почистив зубы, мистер Финчер посмотрелся в зеркало. Всё как обычно: морщины на лбу и безразличие в глазах…
Правда, кое-что его всё-таки насторожило. На первый взгляд ничего особенного. Мелкая деталь. Но Джейкобу этого было достаточно, чтобы резко наклониться к зеркалу. «Что за чертовщина», – изрёк изумлённый грузчик. Одной рукой он пощупал мочку правого уха, а второй стал судорожно протирать ту часть зеркала, в которой оно отражалось. Спустя несколько мгновений им овладел лёгкий испуг. Если верить отражению, то в его ухо должна быть вставлена круглая серёжка. Скорее всего, серебряная.
«Хрень какая-то!» – произнёс Джейкоб. Решив, что дикая усталость нашла выход посредством галлюцинаций, он погасил свет и лёг спать.
Глава 3. День перемен
Дни тянулись привычной чередой затравленных овец, а подруга жены продолжала по-свински отбирать у Джейкоба часть ужина. Когда первые ласточки начали покидать город, мистер Финчер уже не сомневался – с ним происходит что-то странное. Вернее, с его отражением.
Джейкоб стал много времени проводить в ванной, изучая зеркало. Сей факт слегка настораживал Линдси. Безусловно, она не упускала возможности съязвить в стиле: «Хватить онанировать! Уставшей рукой тяжело носить ящики с морковью!». Метаморфозы, происходившие с отражением мужа, она не замечала.
А, между прочим, они имели крайне безумный характер. Помимо вышеупомянутой серёжки на «зеркальном» лице Джейкоба появилась густая щетина. Хотя брился он регулярно! Наиболее нелепое различие было связано с одеждой грузчика. Мистер Финчер пренебрежительно относился к тряпкам. Отдавая предпочтение серым тонам, он мог неделями ходить в одной рубашке. Рабочий пот пропитывал ткань, наделяя её истошным запахом. В последнее время Джейкоб не расставался с чёрной майкой – подарком от Стефани.
Однако зеркало придерживалось иной точки зрения. Если доверять его показаниям, то тело мистера Финчера облачалось в оранжевую футболку. Самое интересное заключалось в её аромате. Чем ближе Джейкоб подступал к отражению, тем явственней ощущалось благоухание моря! Закрывая глаза, он с упоением предавался воспоминаниям о единственной поездке к тёплым волнам.
Ему было двенадцать лет, когда отец изволил уделить внимание семейному отдыху. Отношения в доме Финчеров не отличались завидной сплочённостью. Джейкоб постоянно витал в «слюнявых облаках», как выражался его отец. Папаша вряд ли догадывался о существовании слова «мечта». Свободное от забот время он проводил в гараже, заботясь о своём любимце – пепельном пикапе. Над этой рухлядью не смеялся только слепой. Тем не менее, старина Финчер питал к автомобилю нежнейшие чувства, которых так не хватало его семье. Мать Джейкоба, привыкшая к равнодушию мужа, завела любовника-тениссиста. Путешествие к морю обозначалось, как «испытание века для нашего победителя». «Наш победитель», преодолев более тысячи километров в обе стороны, чудом остался жив. Наверное, целебная атмосфера побережья благотворно влияет не только на людей…
Сохраняя прежнюю форму, зеркало излучало незримые волны радости. Расцветший мистер Финчер прекратил посещать тёмные места. После работы он мчался к волшебному источнику света. Длительные пребывания мужа в ванной Линдси относила к необузданным причудам. Её реакция не выходила за рамки колких шуточек.
Джейкоб твёрдо решил держать происходящее втайне. Он боялся, что вследствие раскрытия секрета фантастические свойства зеркала исчезнут. Нет, этого он не мог допустить! Как показало время, опасения мистера Финчера оказались не напрасными.
Глава 4. День рождения
Стаи ворон кружились над городом в поисках пищи. У кошек и бомжей появились серьёзные конкуренты. Содержимое мусорных баков являлось лакомым кусочком для голодных охотников. Безлюдно и жутко стало на улицах. В поражающей тишине пустовала и Донован-стрит. Темнота, сочившаяся из каждого уголка, думала о Джейкобе. Мистера Финчера не было уже три месяца…
Осчастливленный грузчик часами не отходил от нового друга. Стоит упомянуть одну важную деталь: как бы Джейкоб не двигался перед зеркалом – его отражение оставалось статичным. Разве что цвета со временем становились более естественными. Зато менее яркими. Засомневавшись в качестве освещения, мистер Финчер приобрёл мощную лампочку. К сожалению, это никак не сказалось на отражении, продолжающем мрачнеть. С досады, расстроенный грузчик до блеска натирал кожу зеркала. Бросив тщетные попытки что-либо исправить, он с пущей преданностью охранял покой ванной комнаты. Находясь внутри неё, он ощущал прилив солнечной энергии. Очаровательные образы окутывали его лепестками редких цветов. Детские воспоминания, подставляя крылья, уносили грузчика в неизведанные дали.
Джейкоб задавался вопросом о происхождении загадочного явления. Он придерживался мнения, что оно – иллюзия, рождённая уставшим от рутины мозгом.
Пятнадцатого декабря мистеру Финчеру исполнилось тридцать два года. Линдси испекла на скорую руку торт, подарив мужу горсть улыбок и отсутствие издевок за праздничным столом. Они мило посидели. После ужина Джейкоб отправился к источнику света, а его жена ушла к Стефани.
Только он стал перед зеркалом, как с тем начали происходить странные вещи. Нет, «другой» Джейкоб никуда не испарился – перемены коснулись отражения окружающих предметов. Мистер Финчер сперва подумал, что крепкое вино затуманило сознание. На самом деле, всё выглядело иначе.
Смотрите внимательно: маленький шкафчик и кафель, ранее чётко отображавшиеся в зеркале, начали резко менять форму. Реальный же их вид оставался неизменным. Ошеломлённый Джейкоб внимательно наблюдал за дивным преображением. Привычные доселе предметы рядом с его двойником превратились в слабые очертания морского побережья. Статичность исчезла. Казалось, внутри зеркала работает маринист, двигая кисточкой с молниеносной скоростью. Представшая картина оживала. Джейкоб уже отчётливо слышал крики чаек, доносящиеся из чёрт знает какого места! Волны медленно целовали песочный пляж, а в небе догорал закат. «Вот почему отражение с каждым днём тускнело», – осенило мистера Финчера.
Его руки дрожали. Опершись о прикрученный к стенке шкаф, он нервно жевал онемевшие губы. Подлинный страх, смешанный с любопытством, овладели его естеством.
На зеркале же действия развивались весьма непредсказуемо. Бородатый человек зашевелился. Нагнувшись, он набрал горсть песка и начал пересыпать его из одной руки в другую. Реальный мистер Финчер ощущал себя созерцателем высокопрофессионального 3D-шоу. Вдруг его двойник произнёс:
– С Днём рождения, Джейки!
Очумев от услышанного, грузчик из города Блэкстоун инстинктивно осмотрелся. Естественная реакция испугавшегося не на шутку человека. Вместо просившегося ответа Джейкоб неуверенно промямлил:
¬– А вы кто?
– Не придуривайся, пожалуйста, – бородач продолжал пересыпать песок, – сейчас не время для игр. Ты знаешь, кто я.
– Вы очень похожи на меня, но…
– Но что, Джейкоб? – перебил его собеседник. – Что тебя смущает? Борода? Так здесь никого не заботит внешность.
– Неужели вы – это я? Но этого не может быть.
Мистер Финчер ещё сильнее вжался спиной в шкаф, теребя вспотевшие пальцы. Если это был сон, то слишком многое казалось настоящим.
– Джейки, с каких пор твоя проницательность достигла столь высокого уровня? – съязвил человек в зеркале. На мгновение перед глазами возникла усмешка Линдси. – За двадцать лет ты сильно изменился.
– Что вы хотите сказать?
Солнце в 3D-шоу почти село. Скоро зрителей попросят уйти. Джейкоб чувствовал, что времени осталось мало. Он пристально смотрел на руки человека, сидевшего на морском берегу. Сквозь пальцы неутомимо просачивался песок.
– Я ничего не хочу, Джейки. Ответь на один вопрос, и я отстану от тебя. Почему? Почему ты бросил меня здесь тем летом?!
– Не понимаю, о чём вы.
– Не лги. Ты теперь только и делаешь, что врёшь! Врёшь всем, а главное – себе! Почему ты пошёл на поводу у отца и оставил меня одного? Среди вечных волн и облаков! Ведь без тебя меня просто не существует. Можешь называть меня призраком или привидением, как угодно. И то, и другое – ложь! Я – часть твоей души, Джейки. Умирающая часть.
Слова, доносившиеся из другой реальности, вонзились ядовитыми стрелами в Джейкоба. Столько горечи было в дрожащем голосе. Мистера Финчера поглотила отрезвляющая ясность.
Единственная вылазка к морю вновь всплыла в раскалённой памяти. Болью отозвались воспоминания о последнем дне пребывания на побережье. Самостоятельно отправившись к местным умельцам, Джейки вернулся в отель с серёжкой в правом ухе. Он лишь хотел сохранить на память о рае какую-нибудь вещицу. Этот поступок привёл к небывалому отцовскому гневу. Папаша жестоко избил его за непослушание. В прощальный вечер Джейки выбросил серёжку в море, поклявшись покончить со всеми мечтами. «К чёрту слюнявые облака!» – кричал он печальным волнам…
Отчаяние стальными щупальцами сжало сердце мистера Финчера. Едва сдерживая слёзы, он прошептал:
– Прости… Прости меня.
Зеркало окрасилось в цвет ночи. Силуэт бородатого человека едва просматривался сквозь густую толщу темноты. На небе появились первые звёзды. «Зеркальный» Джейкоб перестал играться с песком. К нему подошла красивая девушка и поцеловала в затылок. Он улыбнулся и прежде, чем исчезнуть, сказал:
– Не удивляйся, Джейки. Нас много здесь покинутых и обездоленных. Мы поддерживаем друг друга. И ждём. У тебя есть ещё время всё исправить. Ещё есть.
С этими словами бородатый человек поднял валявшийся неподалеку булыжник и кинул в море. Вместе с громким плеском засыпающих волн разлетелось и зеркало. Бесполезные осколки застыли на холодном полу ванной.
Глава 5. Хороший день
В декабре Донован-стрит производила угнетающее впечатление. Её унылое лицо терзал безжалостный пёс-ветер, а темнота пропитывала каждую клетку тела. Именно к девушке с бездонными чёрными глазами пришёл Джейкоб Финчер в последний вечер года. Пришёл, чтобы попрощаться.
«Удивительный день, – проговорил человек с серёжкой в правом ухе. – Удивительно хороший день!»
98.Флаины
Сергей Зябаров
Дженни разложила карандаши на столе. Белоснежный лист предвкушал общение с воображением юной художницы. Бывает, дети подолгу размышляют над рисунком, перебирая множество вариантов. Нетерпеливые обычно останавливаются на домиках, машинках и зверушках. Пятнадцатилетняя Дженни относилась к процессу творчества с предельной серьёзностью. Во время рисования её зелёныё глаза излучали сосредоточенность, свойственную искушённым киллерам.
За окном раскованная ночь флиртовала с фонарями. Девушка зажгла свечу и выключила свет. Комната наполнилась духом тихого праздника. Окончив с прелюдией, Дженни удобно уселась перед столом на краешке кровати. Пальцы художницы обнимали карандаш, а сама она медленно погружалась в потаенный мир детских фантазий.
* * * * *
– Послушай, я всего лишь показал ему язык. И только! Неужели столь безобидный жест мог вызвать её появление? – Додж показал собеседнику чёрное пятно на запястье. – Согласен, шутник из меня плохой. Но на беднягу Билли без раздражения не глянешь. Ты же знаешь о его причудах: вечно отсутствующий взгляд, глупая улыбка, не сходящая с лица. Полнейшее безумие! Утром я предложил парню банан, но в ответ он только махнул рукой. Мол, отстань и иди, куда шёл. Я и не выдержал.
– Успокойся, Доджи, – голос мускулистого мужчины звучал под стать хозяину – уверенно и безапелляционно. – Вспомни, какой сегодня день. Мрачные времена подходят к концу.
Вблизи вскрикнул ворон, что посчиталось путниками за добрый знак. Дальше они шли молча, размышляя о предстоящем событии. Долго идти не пришлось – Поляна находилась недалеко от их хижины. Несколько флаинов уже сидели на деревянных брёвнах, дожидаясь остальных жителей Равнин.
* * * * *
Сосны, обступавшие Поляну, верхушками почти касались звёзд. На ветвях ветхих деревьев важно разместились огромные вороны. Их тёмные перья постепенно сливались с чернотой наступающей ночи. Единственным светлым пятном в бездонной глуши являлось пламя Исцеляющего Огня. Подобно магниту он притягивал флаинов, с благоговением впитывающих его присутствие.
Когда все собрались, Гордон – тот самый мужчина, который ещё недавно выслушивал жалобы соплеменника – поднялся, держа в руках тонкую книгу:
– Добрый вечер, уважаемые жители Равнин. Настал час великого спасения!
Вокруг послышались одобрительные возгласы.
– Давным-давно мне посчастливилось первым сойти на нашу славную землю. Выйдя из Дома Рождения, пришлось несколько дней провести в поисках других существ. Чувство одиночества нарастало. Деревья так примелькались, что желание ослепнуть стало навязчивой идеей. Пребывая в отчаянии, я наконец-то набрёл на открытую местность. Да, друзья. Именно об этой Поляне идёт речь…
Флаины с удовольствием слушали Гордона. Их лица выражали признательность и доверие. За годы совместной жизни никто из них не усомнился в авторитете старейшины. Лишь чудак Билли относился к происходящему с иронией, скрытой за его затуманенным взором. Нервно теребя пальцы рук, он смотрел на Луну. Её отдалённость от Равнин очаровывала. Билли ощущал странную родственную связь с небесным светилом. Находясь рядом с соплеменниками, он испытывал безграничную отчуждённость. А между тем, Гордон продолжал:
– Свершилось чудо! Помимо Огня, наречённого позже Исцеляющим, я нашёл Книгу Правды, – старейшина показательно поднял её над собой. – Мудрость сочилась из каждой страницы рукописи, подаренной незримыми силами. Я решил напомнить историю зарождения жизни на Равнинах, чтобы вы не забывали о Начале. Ведь сегодня наступит Конец нынешней эры. Слава Исцеляющему Огню! Пусть сбудется великое пророчество!
– Пусть сбудется пророчество! – хором подхватили флаины. Их восторженный крик ничуть не испугал воронов. Птицы походили на зрителей, следящих за событиями интересного спектакля.
* * * * *
Со всех сторон Равнины окружены высокими скалами. На фоне неба их вершины напоминают зубы мерзкого чудовища. Порой флаины ловят себя на мысли, что им страшно даже смотреть в сторону гор.
Племя питается исключительно фруктами. Благо, природа наградила местность обилием деревьев и кустарников. Территория Равнин уникальна. Пройдя сотню метров, путник легко соберёт лукошко совершенно разнообразных плодов: яблок, бананов, киви, кокосов… Недалеко от Поляны находится источник с водой.
Здесь нет осадков, а погода приносит неизменное тепло. Жилища флаинов кое-как сплетены из молодой лозы. Небольшие хижины используются для ночлега и хранения еды. Сон, поглощение пищи и вечерние собрания – основные занятия племени.
В каждом флаине живёт постоянный страх, связанный с содержанием Книги Правды. В ней сказано, что любой грех – маленький или большой – подлежит наказанию. Правда, пугало жителей Равнин другое. Что именно считалось греховным – об этом Книга умалчивала. Зато следующий абзац пробуждал дрожь:
«Когда число греховных дней флаина достигает 666-ти, он погибает. Для удобства счёта, злодеяния проступают в виде чёрных отметин на правой руке нарушителя. Ежевечерние собрания возле Исцеляющего Огня способствуют избавлению от пятен, но не от грехов. Пренебрежение Очищением ведёт к наложению очередной отметины на предыдущую, что усложняет подсчёт. Независимо от количества совершённых грехов, флаин карается одной меткой в день».
Жители Равнин появлялись на свет в Доме Рождения – низком каменном строении квадратной формы. На данный момент насчитывалось около двадцати флаинов. Все они были зрелыми мужчинами, их внешность не изменялась на протяжении жизни. Одеждой служили набедренные повязки из листьев инжира. Ходили они босиком.
В основном, флаины сторонились друг друга, прогуливаясь по лесу в абсолютном одиночестве. Ведь косой взгляд на соплеменника, невпопад брошенное слово или, не дай Бог, конфликт часто вели к возникновению пятен. Хотя уединённость отнюдь не являлась поводом для расслабления. Додж был уверен, что большинство его меток – следствие тёмных мыслей. Например, он безумно завидовал чудаку Билли, на запястье которого никогда пятна не появлялись. Необъяснимый факт удивлял и других соплеменников. Флаины неоднократно пытались выведать у Билли секрет непорочности, но тот за два года жизни не проронил и слова.
Книга Правды хранилась в хижине Гордона и Доджа. Её последняя страница, содержавшая Главное Послание, внушала одновременно и ужас, и надежду:
«Считайте смерть, ибо это важно. Когда число погребённых флаинов достигнет 666-ти, настанет день Великого Спасения. Родится существо, которое сотрёт ваши грехи, избавив навсегда от меток. Вы получите Вечную Жизнь, а на Равнинах начнётся новая эра. Верьте, ибо сомнения отдаляют от желаемого! Новорождённое существо необходимо будет принести в жертву Исцеляющему Огню. В назначенный час соберитесь на Поляне и произнесите…».
* * * * *
– Словно луч,
Прорезающий толщу темнеющей влаги,
Ты придёшь,
Озарив обречённость седеющих дней.
И вонзившись мечом
В естество обнажённого мрака,
Принесёшь нам спасение
От бесконечных потерь!
Взявшись за руки, флаины торжественно произнесли слова заклинания. Вслед за тем они перевели взгляд на Дом Рождения.
* * * * *
Выйдя наружу, Дженни оцепенела. В этот момент она была похожа на куклу, рот которой непроизвольно открылся. На огромной поляне стояли почти голые мужчины и смотрели на неё. «Если это сон, то чересчур извращённый», – подумала девушка.
От группы отделился человек с книжкой в руках и направился к Дженни.
– Равнины приветствуют нового гостя. Как тебя зовут? – привычно промолвил Гордон, сдерживая волнение. Ранее каждый новорождённый тут же представлялся. Удивительным образом флаины наделялись именем самими Равнинами.
– Дженни, – прошептала растерянная девушка. – А вы кто? Как я сюда попала?
– Рад знакомству! Меня зовут Гордон. Сюда все так попадают – через Дом Рождения.
– Хм… Это волшебный мир?
– Не понимаю.
– Всё происходящее – не реально? На самом деле, вы – сказочные существа? – Дженни попыталась развеять сомнения о реальности случившегося. Что с ней стряслось? Что предшествовало её непонятному перемещению? Память отказывалась отвечать.
– Прости, Дженни. Ты так загадочно выражаешься, что, боюсь, мне не справиться. Давай подойдём поближе к костру. Надеюсь, соплеменники помогут разобраться с твоими вопросами. – Гордон осторожно повёл новорождённую к брёвнам.
* * * * *
Изумлённые флаины жадно рассматривали её платье. Молчание затянулось, и, чтобы не затягивать с ритуалом, старейшина спокойно произнёс:
– По правде говоря, жители Равнин давно тебя ждали. Описание подробностей предсказания – лишняя трата времени. Поэтому, приступим к исполнению воли Книги, – Гордон легко толкнул сидящего рядом Доджа. Тот всё понял.
– А теперь я ничего не понимаю! – Дженни занервничала. Ей захотелось плакать, когда двое мужчин резко схватили и понесли девушку к Исцеляющему Огню. Возле костра лежали деревянные коробка с крышкой, явно предназначенные для неё. – Господи, что вы хотите сделать? Пожалуйста, отпустите меня, – она захлёбывалась слезами, извиваясь из последних сил.
Дальше события развивались молниеносно. Из группы флаинов выбежал Билли. Настигнув Гордона, он впился зубами в его руку. Ошеломлённый старейшина вскрикнул от боли, ослабив хватку. Дженни моментально этим воспользовалась, сумев освободиться сразу от двух флаинов. Билли прижал девушку к себе и, прошептав ей что-то, закричал во всё горло:
– Стойте, иначе я откручу ей голову! Мёртвая жертва Огню не нужна.
Подоспевшие было флаины застыли, не веря своим ушам. Считавшийся немым чудак, нагло прервавший спасительный ритуал, впервые заговорил.
– Я всегда его ненавидел! Давно следовало с ним расправиться, – взбешённый Додж не скрывал негодования.
Более рассудительный и хитрый Гордон, рука которого ужасно ныла, деликатно обратился к Билли:
– Ты оказался совсем не простаком. Похвальное мужество! Правда, толку от твоего героизма я не вижу. Что за выпендрёж, Билли? Ты решил оставить нас без Вечной Жизни? Разве не к этому мы так долго шли, с горечью прощаясь с каждым из соплеменников? Книга Правды…
– Книга Правды – ложь! – перебил старейшину твёрдый голос Билли, вызвав всеобщее недоумение. – Не существует никакой книги. Исцеляющий Огонь, чёрные отметины – плоды вашей глупой веры. Я скажу больше: все вы – вымысел! Дженни стала заложницей собственной фантазии. Она едва ли не угодила в ловушку, уготованную богатым воображением. Но мне вас также жаль, жители Равнин. Находясь в плену непроходимых скал, вы придумали отвратительный мир. Поэтому, дорогая Дженни, будь снисходительна к ним – выпусти флаинов на волю. Помоги им.
* * * * *
Свеча почти догорела. Заворожённая девушка смотрела на её кроткое пламя. Перед Дженни лежал альбомный лист: нарисованные мужчины сидели возле потухшего костра. Их окружали высокие горы и густой лес.
Дверь отворили – в комнату вбежал Билли Нортон:
– Доченька, с тобой всё в порядке? Я услышал крик. Мне показалось, или ты действительно звала на помощь?
– Не волнуйся, наверное мне что-то привиделось… Пап, а ты никогда меня не оставишь?
Мистер Нортон поцеловал Дженни в нос и улыбнулся:
– Что ещё за вопрос? Конечно, я тебя не оставлю. Верь мне.
– Спасибо, папа. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, моя художница. Туши свечку и ложись, а то глаза у тебя уставшие и красные, будто ты плакала полдня.
Когда мистер Нортон ушёл, Дженни принялась рисовать. «Верь мне» – она тщетно пыталась вспомнить, от кого недавно слышала слова, сказанные папой. В три часа ночи Дженни спрятала карандаши и легла спать.
* * * * *
Утром на альбомном листе остались только горы и деревья. Флаины, получившие в подарок от художницы крылья, улетели в поисках иных миров.
АВТОР 50
99.Халиф
Александр Асмолов
Борт открылся, но никто не двинулся с места. На нас пахнуло пустыней. Несмотря на поздний час, обдало жаром знойного песка, густым ароматом незнакомых трав и запахом приключений. После московской ноябрьской слякоти и суеты по-восточному радушно и не торопясь, нас встречали арабские сказки. Дамы, окружив главбуха – дородную статную даму средних лет – устремились вперед. Мне же пришлось одной рукой поддерживать двух сильно уставших от выпитого за долгий перелет алкоголя, коллег, другой – десяток пакетов и ручной клади. Балансируя между колебаниями неровного шага личного состава и доверенных ценностей, я замыкал колонну пассажиров, гуськом втянувшихся в огромное здание аэропорта.
Первое ощущение восторга было не от его огромных размеров и количества бутиков, а от нежной прохлады, окутывавшей каждого входящего. Пристроив на диванчик вконец выбившихся из сил коллег, и оставив под их присмотром вещи, я огляделся. Напротив входа возвышался постамент с тремя массивными столами, за которыми очень важно сидели три арабских богатыря центнера по полтора. К каждому вела импровизированная дорожка, обозначенная переносными столбиками, по которым и соревновались прибывшие туристы. Лучшая половина нашего коллектива во главе с главбухом уже атаковала араба за столиком со штампами. Но тот молча взирал на их неудачные попытки, излучая удивительное спокойствие и значимость. Присланный посыльный в лице операционистки Лариски сообщил, что нужны паспорта. Проявив чудеса сообразительности и ловкости, я быстро отыскал в пакетах документы, отметив, что этот процесс абсолютно не заинтересовал охранявших их коллег.
Однако, протиснуться к ожидавшим дамам через плотные ряды стометровой очереди соотечественников мне не удалось. Размахивая пачкой красных паспортов, в надежде привлечь внимание впередсмотрящего главбуха, я добился совершенно неожиданного результата. Зоркий араб, возглавлявший за столом нашу очередь, заметил меня, и что-то сказал по рации. Через пару секунд около меня оказались двое дюжих охранников. Совершенно бесцеремонно они растолкали плотный строй соотечественников и почти на руках доставили меня к столоначальнику. Тот наклонился и спросил по-английски:
- Это твои женщины?
И получив утвердительный ответ, даже не глядя в их сторону, добавил
- Пусть помолчат
Случилось так, что только я из нашей банковской делегации мог прилично общаться по-английски. Поэтому при первых же словах дамы затихли, напряженно вслушиваясь и ожидая моих объяснений. Это произвело впечатление. Араб нашел мой паспорт, полистал и вежливо обратился
- Господин Александр, для каждой жены виза 30 долларов.
Подыгрывая ему, я сказал, что есть еще двое сопровождающих с вещами. Он кивнул двум доставившим меня бойцам. Не успел я расплатится, как уставшая (от непосильной дороги) часть нашей команды вместе с грузом была внесена.
- Сержант Вас проводит, господин Александр
Вежливо произнес араб и занялся паспортами. Я двинулся за широкой спиной в униформе. Лариска, было, собралась сделать то же самое, но араб так рявкнул на нее, что та присела от неожиданности. В ее глазах можно было увидеть всю картину Репина «Не ждали». Я чувствовал спиной испепеляющие взгляды соотечественников, и как-то виновато поплелся за сержантом.
Меня усадили на шикарный четырехугольный кожаный диван, отгораживающий своими высокими спинками от общего зала нечто вроде кабинета. Рядом появился столик с пепельницей, сигаретами, и каким-то приспособлением, всасывающим дым. Мальчик в униформе спросил, что я буду пить и через минуту вернулся с заказом.
Я почувствовал себя халифом.
Пока оформляли документы, было интересно наблюдать окружающее. Цокая по голым пяткам шлепанцами, в соседний кабинет проследовал араб в белых одеждах. Немного погодя к нему присоединились четверо женщин с двумя пацанами. Они шли гуськом, опустив головы и закрывая лица. Я понял, чем больше женщин у мужчины, тем большим уважением он пользуется. Арабы болтали по телефону, куда-то ходили, обнимались и курили с другими арабами в белом, и только женщины безропотно ожидали их, никуда не выходя из кабинетов.
Наконец-то в сопровождении сержанта появилась лучшая половина нашей делегации. Гуськом они втянулись в кабинет и молча сели. Мне было очень неуютно под их тяжелыми взглядами, но оправдываться было бесполезно. Это страна для мужчин. Как будто чувствуя ситуацию, ко мне подбежал мальчишка в униформе и спросил, не нужно ли еще чего-нибудь. Общими усилиями все желания были удовлетворены, и на первый раз я был прощен.
По радио объявили, где можно получить багаж нашего рейса. Я еще не успел направиться за чемоданами, как тот же пацан в униформе появился рядом и попросил багажные квитанции. Через несколько минут тележка около кабинета начала заполняться нашими вещами. Вдруг все тот же «взъерошенный Аладдин» сильно извиняясь, просил помочь ему решить проблему. Около транспортерное ленты с чемоданами стояло несколько полицейских и, набычившись, смотрели на мою сумку. Из нее по полу растекалась кроваво-красная лужа. Совершенно точно помню, что кроме плавок, шортов и футболок там ничего не было. Делаю умное лицо и держу паузу, стараясь понять ситуацию. Тишину нарушает доносящийся сзади шёпот очнувшегося коллеги. Он стоит на почтительном расстоянии и, жестикулируя объясняет:
- Саша, ну ты же водку не пьёшь, вот мы тебе сухонького и положили в сумку.
Особенности русского туризма осложнялись сухим законом Эмиратов. Знающие коллеги запаслись всем необходимым на Родине. Правда, их чемоданы с водкой не пострадали. То ли они были упакованы лучше, то ли таможенники не сочли это за нарушение, но досталось только мне. Расстегиваю молнию сумки и открываю взорам столпившихся стражей порядка месиво из мелко-мелко битого стекла, десятка пробок и то, что раньше было одеждой. Пахнуло сильным букетом чилийского красного вина. Местные «омоновцы» отпрыгнули назад, и приготовились к отражению химической атаки. Воспитанные на сигаретах, кальяне и гашише, они не воспринимали спиртное.
- Бить будут – обречёно прошептал за спиной протрезвевший вмиг коллега.
Безрадостная перспектива заставила меня пойти в наступление.
- Это была очень дорогая коллекция старых вин. Подарок – уверенно соврал я.
Тишина стояла такая, что было слышно, как у выхода из кабинета запричитала Лариска. Я обернулся и так рявкнул на нее, что все посмотрели туда же. Десять женщин разного возраста и комплекции сыграли положительную роль. Меня начали успокаивать, извиняться, объяснять законы. При этом никто не смотрел мне в глаза, иначе бы они увидели там картину «Опять двойка».
Через пару минут от инцидента не осталось и следа. Шустрый менеджер почти силой затолкал меня в какой-то бутик, где мне подобрали похожую сумку, несколько комплектов спортивной одежды, бритвенные принадлежности и парфюм. Извиняясь и кланяясь «взъерошенный Аладдин» по чьему-то указу положил туда же два пакета сувениров и сигарет. Толкая тележку с чемоданами, сказал, что автобус нас уже ждет.
Я опять был халифом.
Все последующие процедуры – поездка в автобусе, оформление в гостинице, ужин (о статусе полученного номера я уже не говорю) – все осуществлялось в соответствующем порядке. Я пытался отшучиваться, что все по алфавиту, ссылаясь на первенство своей фамилии в списке группы. Однако, некоторые недоверчивые сильно сомневались, но потом у меня появился убийственный аргумент. На вопрос портье о порядке размещения «жен» около моего номера, я гордо ответил – по алфавиту.
Халиф крепчал.
На следующий день дамы решили освободиться от непосильного гнета и самостоятельно приступили к любимому занятию – экскурсии по магазинам. Однако, через полчаса зазвонил сотовый. Я поймал такси и помчался выручать «своих». Посредине магазина напротив друг друга стоял маленький араб и наш главбух. Судя по упертым в крутые бока кулакам, ситуация была серьезной, а по бордовому цвету лица обоих – давно. Группы поддержки скучились позади рыцарей, готовые к рукопашной. К тому времени я уже усвоил простую арабскую истину – в споре побеждает тот, кто громче орет. Это в любой скандинавской стране за подобную выходку на улице, можно попасть в полицию, но мы были на Востоке. Не теряя время на выяснения, что было сил, я гаркнул как на тренировке
- Ямэ!
Мой пионерский задор победил, и все стихло. Лица наших дам просияли. Стоявший ко мне спиной араб, медленно повернулся и заговорил абсолютно спокойным голосом
- Это что, Ваши жены, господин? Мне трудно понять их речь. Что они хотят купить?
Ох, эти коварные хитрецы! Но как они умеют торговаться. Я сказал дамам, что минут на десять меня хватит, за это время им надо что-то выбрать. Через мгновенье мы уже сидели с арабом на коврике, согнув ноги у маленького столика, и пили кофе. Кальян булькал сизыми пузырьками, располагая к неторопливой беседе. Почти на все предложения о купле-продаже я отвечал после значительной паузы убийственной фразой
- Если Аллаху будет угодно.
Наконец, дамы вернулись с отобранными вещами. Араб оживился, усадил всех на подушки и начал цокать языком, нахваливая свой товар. Я понял, что долго не выдержу этого цирка. Проявив удивительную наглость, я сгреб все в одну кучу и небрежно произнес
- Двадцать баксов
Араб сделал вид, что падает в обморок и начал с двух тысяч. В течение пяти минут мы играли цифрами, дважды уходили из магазина и возвращались. В итоге все остались довольны креме меня. Надвигавшаяся перспектива торгового агента меня абсолютно не устраивала. А приставучий араб предлагал «Карго» - доставить три вагона этого барахла в Шереметьево-2 за смешные деньги. Мы почти договорились и обменялись телефонами. Правда, я дал сотовый главбуха, оправдывая себя тем, что девки мне уже должны.
Остаток дня мы провели на пляже с чистым белым песком. Вода была удивительно прозрачной, но нырять без маски было невыносимо. Концентрация соли выше, чем в Средиземном море и режет глаза. Зато парить без движения в этом рассоле можно часами. Наверняка у кого-то остались шутливые фото, где я под пальмой в окружении десяти необыкновенно преданных женщин (двое оставшихся особей продолжали неравный бой в отеле с привезенным запасом водки).
Во мне признали халифа.
Настойчивый звонок сотового разбудил меня в пять утра. Медленно просыпаясь, я с трудом распознал сквозь телефонные всхлипы, сопли и слезы Наташкин голос
- Сашенька, миленький, забери меня отсюда…
Нашла «Иван Макарыча» отшучивался я, пытаясь сообразить, где она нашла в это время магазин. Постепенно картина прояснилась. Отважная Наташка пошла одна на дискотеку. Ну не может человек в отпуске спать ночью. Это ж кредитный отдел – что скажет, то и сделает. Все начиналось как в Европе, но закончилось по-азиатски. Оказывается, женщина одна не может ехать ночью. Даже в такси. Этим она может сбить с пути истинного правоверного. На ее беду полицейский патруль заметил ночью подобное безобразие. Такси тормознули, Наташку – в участок. Очень вежливо, но уверенно продержали до утра. В пять разрешили позвонить… На утреннем «разборе полетов» главбух приняла резолюцию без голосования – гулять по трое, вечером - только с Александром.
Халиф был коронован.
Пару дней после Наташкиных похождений я наслаждался женским обществом по составленному графику за что был премирован арендой «Land Сruser». Надо сказать, что дороги там добротные. Не такие шикарные как в Германии или Франции, но зато свободные. Ездят почти без правил. Прокатиться в Абу-Даби или Шарджу лучше утром, провести день в этом оазисе, а вернуться ночью. Трассы ровные, безлюдные, освещены как днем. Вы получите удовольствие, утопив в пол босой ногой педаль газа на мощной машине. А наше сафари по барханам распугало всех сусликов в районе 50 километров благодаря дружному визгу. Для лучшего сцепления с песчаной коркой, на пол-атмосферы сбрасывается давление в шинах и можно кататься под 40-50 градусов наклона. Кувыркнуться не удалось, но пару раз закопались до порожков. Уже за полночь мы расположились на отдых у костра.
От прогретого солнцем песка, вместе с приятным теплом исходил тонкий аромат. Тишина и покой обволакивают так незаметно. Огромные звезды на черно-синем небе мерцают так загадочно. Персидские ковры в шатрах, позванивающие колокольчиками верблюды, барашек на вертеле, мангал с шашлыками, казан с пловом и море овощей, фруктов, сладостей… Хочется закрыть глаза и отдаться этой восточной сказке. Организаторы постарались на славу. Одетый в расшитый парчовый халат, какие-то шаровары и мягкие туфли с загнутыми носками, я сидел посредине огромного великолепного ковра, наслаждаясь кальяном. Позади расположились оставшиеся в живых после жары и гонок по барханам «жены». Самое интересное, что не ощущается неудобств, наоборот – восточная нега полностью овладела нами. Единственное, что меня смущало - так это отсутствие массивных перстней с самоцветами. Без них как-то трудно повелевать. Эффектная пышная девчушка пытается взволновать меня танцем живота.
Наивная не знает, что я давно стал халифом.
Надо сказать, что мы достаточно быстро привыкли к ночному образу жизни. Экскурсии по магазинам, рынкам, достопримечательностям, пляжам надо делать утром. С полудня до вечера лучше спать в номере с кондиционером, а когда стемнеет и прохлада начнет заливать улицы, выходить на прогулку. Раскаленные за день тротуары и здания еще веют теплом, а южная ночь – свежестью. Ах, эта восточная сказка, я стал твоим пленником!
Интересно, что все деревья и кустики в Эмиратах привезены и посажены вручную, занесены в государственный реестр и казна выделяет деньги на полив каждого. Если присмотреться, то в темноте можно разглядеть тонкий шланг, несущий прохладную влагу каждому корешку. С грустью вспоминается Россия, где ни одному милиционеру не придет в голову объяснять в участке задержанному, что за поврежденную веточку кустика с номером № тот должен заплатить… Чистота и порядок в Эмиратах удивительные.
Отвлечься от грустных мыслей можно в ресторане. Рьяные приверженцы ислама, правители здешних мест сумели не только объединить свои маленькие страны, но и внести иную культуру. В развлекательных районах для туристов можно найти уголок любой страны, но все оформлено в восточном стиле. Что касается кухни – это Мекка для гурманов. Нам приходилось нелегко, но ведомые мудрой рукой халифа…
Так прогуливаясь, после позднего ужина в окружении прекрасных спутниц, я остановился на краю тротуара у перехода. Познакомившись с особенностями местных водителей, я знал, что в отличие от Европы, тут не тормозят, заметив пешехода. Это страна для мужчин. Тем более – для уважаемых мужчин, которые предпочитают джипы «Toyota». Дамы остановились рядом, пропуская приближающуюся машину. Вдруг я заметил боковым зрением, как справа кто-то метнулся наперерез. Маленькая фигурка чудом успела проскочить перед бампером. Встав на дыбы, с визгом, машина остановилась метрах в пятидесяти. На другой стороне улицы, прижав руки в груди, стояла Лариска и хлопала глазами. Яркий неоновый свет сделал ее бледное лицо совсем белым. Из машины вылез тщедушный араб и, не торопясь, направился к нам. В напряженной тишине отчетливо цокали по пяткам его шлепанцы.
- Еще раз побежишь – продам
Грозно сказал я, чтобы как-то разрядить ситуацию. Шлепанцы зацокали быстрее.
- Родненький, не продавай!
Заголосила Лариска и пулей метнулась назад. Спрятавшись за спину, она обняла меня ручонками, и так прижалась ко мне, что я почувствовал, как колотилось ее сердечко.
- Ладно, прощаю
Нарочито громко сказал я в сторону араба и тот остановился. Дамы загалдели, размахивая руками…
- Тихо. Дома поговорим
Победоносно рявкнул я. Шлепанцы зацокали к машине. Все облегчённо вздохнули. Инцидент был исчерпан.
Халиф остался на троне.
Последний день восточной сказки мы посвятили беготне по магазинам, покупкам, сборам и суете. В аэропорту меня безропотно делегировали вперед, и все повторилось в обратном порядке. Только несколько арабов долго осматривали мой багаж и настойчиво спрашивали - хочу ли я остаться. Что родственное нашли они в моем облике, осталось для меня загадкой. С грустью я расставался со страной, созданной для мужчин.
После взлета, откинувшись на спинку самолетных кресел, народ, наконец, расслабился и запросил напитков. Стюардессы ловко разливали прохладительное и горячительное, подходя в нашему ряду. По традиции меня разместили в центре. Лариска, сидевшая с краю, жадно перехватила стакан апельсинового сока, но вдруг осеклась. Медленно повернувшись, извиняясь, попросила передать напиток мне.
Я все ещё был халифом.
100.Год лисёнка
Александр Асмолов
Ещё засветло в избе зажёгся свет на кухне, и запахло чем-то вкусным. Потом сонно промычала корова Наташка. Было слышно, как тонкие струйки молока упруго застучали о пустое ведро. Постепенно эти звуки притихли и стали шуршащими. Это большое белое ведро начало наполняться теплым свежим молоком. Можно было представить, как оно пениться и все прибывает и прибывает. Рядом зафыркал гнедой конь Вовчик. Это мимо него важно прошелся хитрый кот Тимофеич, и, непременно мяукнул что-нибудь обидное. Ласкового голоса хозяйки слышно не было, только Наташкины протяжные возгласы можно было разобрать из их утреннего разговора. Засуетились куры и, захлопав крыльями, заголосил рыжий задавака петух Константин. Из будки лениво отозвался лохматый пёс Рамзес. Давно забылось, кто и почему его так назвал, но от этого он еще больше стал зазнаваться и давно забыл свою службу. В других дворах его товарищи уже бойко подавали голос, учуяв чужака, а этот и не думал выходить из теплой будки. Утро только начиналось. Выпавший за ночь снег еще был нетронут, и весь двор казался большой белой полянкой.
Притаившийся у забора лисёнок принюхивался, водя своим чёрным носиком по сторонам. В эту ночь он впервые отважился пойти в деревеньку один. Заметать свои следы, узнавать всех по запаху и незаметно подкрадываться он уже умел, но находить ответы на свои вопросы он так и не научился. Почему люди придумали, что есть год лошади, собаки, кота, козы, даже серой мышки. О петухе и говорить не приходится. Константин весь январь так важничает, что Тимофеич ему уже перо выдрал за это. Только год лисёнка никогда не наступит. Какая несправедливость. Утренний мороз хватал за лапки, и пришлось их по очереди поджимать поближе к теплому животику с белой шерсткой.
Из кухни послышался стук посуды. На фоне светлого окна появился силуэт Тимофеича. Он распушил хвост и важно прохаживался. Сейчас ему хозяйка нальет в блюдечко теплого вкусного молока. Утро начиналось с завтрака. Все волновались, почуяв это. Было слышно, как хозяйка шла по дому, и её оживленно встречали раскудахтавшиеся куры, наскакивающие друг на друга козочки, даже спокойный Вовчик глухо застучал копытом. Захрюкала толстая неповоротливая Машка, и весь её шустрый выводок маленьких поросят.
Только лисёнку никто не предлагал подкрепиться с утра. Однако это его не очень расстроило. Он вспомнил, что есть еще год свиньи или кабана. А как раз недалеко от их норы в лесу он часто встречал огромного кабана около столетнего дуба. Для такого малыша как он оба были таки большими и сильными, что казались одного возраста. Значит, нужно было найти кабана и расспросить его. Он непременно должен был знать, как появился год кабана.
Стало совсем светло. Даже Рамзес зашевелился в своей конуре и стал постукивать мохнатой лапой по пустой миске, требуя завтрак. Пора было уходить. Лисёнок напоследок жадно втянул черным носиком воздух, наполненный странными запахами незнакомого мира, и стал прокрадываться к соседнему оврагу. Снегу было много и приходилось перепрыгивать глубокие места, где травинки полностью скрывались под белым холодным покрывалом. Нужно было спешить, чтобы его не заметили. Деревенька была маленькой, всего несколько дворов, но ни в одном из них у него не было друзей. А лай дворовых собак ничего хорошего не обещал.
Обычно в это время кабан приходил к дубу завтракать. Копытами и своим пятачком он отрывал жёлуди под снегом. При этом он смешно сопел и чихал. Озорные белки с соседних сосен бросали в него пустыми шишками, но он не обращал на них внимания. Это был очень серьёзный кабан, и если он принимался за какое-то дело, то отвлечь его было очень трудно. Когда же он приступал к завтраку, можно было прохаживаться рядом и смело напевать песенки. Лисёнку всегда хотелось в это время подергать кабана за маленький хвостик. Ему было смешно и непонятно почему у такого огромного и сильного кабана такой маленький хвостик. Крючком. Не в пример ему у маленького лисёнка был шикарный пушистый хвост, чем он очень гордился. Ведь им можно было укрывался от холода, заметать свои следы и дразнить кого-нибудь, выставляя из-за дерева лишь белый кончик. Да мало ли. Впрочем, однажды злая собака пыталась ухватить его за этот самый хвост, но не тут-то было. Не зря ведь он был чемпионом по пряталкам и догонялкам.
За этими мыслями время в дороге пролетело незаметно. Было слышно издалека, что кабан уже нашел свои жёлуди. Он шумно чавкал и сопел. Лисёнок знал, что в это время кабану лучше не попадаться на глаза. Он так ревниво оберегал свою добычу, что готов был ринуться на любого со своими кривыми клыками. Глупый, кому нужны эти жёлуди. Впрочем, лучше было подождать, когда тот насытится.
Наконец, раздалось умиротворенное похрюкивание. Это кабан после завтрака неторопясь отправлялся на прогулку. В отличие он лисёнка, который всегда выискивал самую безопасную дорогу, толстый кабан двигался по прямой. При этом он так самодовольно хрюкал, что можно было спокойно дожидаться его по намеченному маршруту. Лисёнок запрыгнул на ствол большой ели, что свалил ветер в прошлом году и принялся ждать кабана. Когда тот вышел из кустов, ломая ветки, лисёнок заискивающе спросил его:
- Наверное трудно искать жёлуди под снегом?
Кабан даже не взглянул в его сторону и продолжал свой неторопливый путь.
- У меня вот никогда не получалось. Только очень умный может делать это нелёгкое дело.
- Да уж…
- Я всегда завидовал тем, кто давно живет в лесу и всё знает.
Кабан остановился и недоверчиво посмотрел в его сторону. Несмотря на свою огромную силу и свирепый нрав, он был туповат и очень не любил, когда над ним подшучивали. Но сейчас кабан был в отличном настроении и похрюкивал на ходу. Наверное он что-то напевал себе по-своему.
- Ты прав, малыш, я давно живу в этом лесу и все знаю. Я даже помню твоего дедушку. Ох, и хитрющий был лис.
- А не знаешь ли ты, уважаемый, отчего люди празднуют год кабана, а год лисёнка – нет?
- Потому, что мы самые умные и полезные животные. А от вас всегда одни неприятности.
Кабан фыркнул от удовольствия и, наклонив огромную голову с маленькими глазками, засеменил своими толстыми ножками. Лисёнку стало грустно, от мысли, что он не может быть полезным как кабан. Он так задумался, что не сразу услышал, что его кто-то зовёт. Это была большая серая ворона. Она раскачивалась на сосновой ветке, стряхивая комки снега на лисёнка.
- Кар-р-р. Чего р-р-расселся, р-р-ыжий?
- Да вот, хотел спросить кабана, почему его год есть, а моего - нет.
- Хор-р-роший вопр-р-рос.
- А ты не знаешь?
- Сколько живу, такого не слыхивала. Спроси кого-нибудь др-р-ругого.
И взмахнув большими крыльями, ворона бесшумно полетела по своим важным делам. Лисёнок остался, перебирая в памяти всех знакомых, кого можно было бы спросить. Медведь спал, и только пар от его дыхания поднимался над засыпанной снегом берлогой. Братья серые волки рыскали все дни напролет в поисках чего-нибудь съестного и не очень-то любили поговорить. А в морозные ночи, как сегодняшняя, они так выли от холода, что подходить к ним лисёнок не решался. Тут он вспомнил о лосе. Он был еще больше кабана и должен был всё знать. Найти его в чаще было не просто, но только не для лисёнка, который знал все тропинки, по которым ходили лесные жители.
Наступил полдень, когда лисёнок добрался до березовой опушки, где обычно лакомился корой старый лось. Вот и теперь он неторопливо ходил между деревьев, пробуя на вкус своим шершавым языком застывшие стволы. Правила хорошего тона требовали подождать, пока лось закончит обед, но лисёнку не терпелось узнать ответ на свой важный вопрос. Запыхавшись от быстрого бега, он сбивчиво спросил:
- Не будет ли так любезен уважаемый лось, ответить мне, почему год кабана есть, а лисёнка - нет?
Тот медленно повернулся, и, не переставая жевать, посмотрел на лисёнка большими грустными глазами. Всем своим видом он показывал, что сейчас важнее обеда у него не может быть никаких дел. Но лисёнок так нетерпеливо перебирал лапками и тяжело дышал, что лось понял всю важность ситуации.
- Вообще-то, мы живем по своим, лесным законам. Люди придумали свои названия годам. А у нас они свои: засушливые или дождливые, холодные или жаркие, урожайные или голодные. Ты еще маленький, и не помнишь, когда был пожар в лесу от молнии. А мы так и говорим, в тот год, когда был пожар.
- А когда же будет год лисёнка?
- Извини, дружок, но я не припомню, чтобы так кто-то говорил. Спроси кого-нибудь ещё.
Так же неторопливо, лось повернулся и продолжил свой долгий обед. Лисёнок совсем расстроился. Ему так хотелось узнать этот важный секрет, но никто не мог помочь. Каждый занимался своим делом, и не обращал внимания на малыша.
Зимний день быстро угасает, а в лесу и того быстрее. Лисёнок и не заметил, как стало темнеть, а вскоре и звезды засияли над головой. Ночь обещала быть долгой и холодной. Тут он вспомнил, что тайком убежал из норки, когда все его братики и сестрички спали. Ох, и достанется же ему от мамы! Он повернул в сторону дома. Так не хотелось сознаваться, что он не нашел сегодня ответа на свой главный вопрос. Но возвращаться было давно пора.
Придав своей хитрой мордочке самый виноватый вид, и поджав хвост, он протиснулся в сою родную нору. Конечно, пришлось выслушать от мамы много обидных слов. Когда же он рассказал ей, почему он его не было, она заботливо облизала его своим теплым маленьким язычком и покормила. И даже после этого он никак не мог заснуть.
- Мам, когда же наступит год лисёнка?
- Когда ты сделаешь что-нибудь такое важное, что запомнит весь лес. Тогда все и будут говорить, - это было в год лисёнка.
Свернувшись калачиком, он укрылся своим теплым пушистым хвостом, и ему стал сниться очень хороший сон, в котором он был таким молодцом, что после этого весь лес стал говорить про год лисёнка.
АВТОР 51
101.Родник
Любовь Чурина
- В лесу, не далеко от нашего села, давным-давно выросла чёрная гора. Она
выросла, когда, мои бабушка с дедушкой ещё были совсем маленькими. Одна её сторона была вся, вся зелёная. А на её склоне, росли трава и деревья. Мы собирали там грибы и ягоды, по тропинкам добирались до самой вершины, и, ложась на край, смотрели вниз. С другой стороны, она была совершенно голая, почти отвесная. Как будто её кто-то обтесал топором. И мы мечтали спуститься с неё, по верёвке, туда, вниз. А у подножия горы, из-под земли бил родник. Он часто выручал нас в те времена. Бывало напившись из него, и силы как будто прибавится, и чувство голода уходило, да и спалось сладко.
Мы оберегали этот ключик, расчищали лунку и образовавшийся ручеёк, от лесного мусора. Он был не большой, пять-шесть метров, и опять уходил под гору. Казалось что вода, выходя из ключика, в него же и возвращалась. Она была чистая, прозрачная, на дне были видны разноцветные камешки.
И я часто сидела, и, зажав коленки руками и положив на них голову, любовалась им.
Вода бурлила, вырываясь из-под земли, издавая при этом булькающие звуки, и этот звук завораживал, гипнотизировал меня, подолгу не давая сдвинуться с места.
- Лида, Лида, проснись же, - вот и ребята вернулись, наверное, набрав полные
лукошки ягод, а мне так не хотелось просыпаться, там было так уютно, хорошо. – Лида, да Лида, просыпайся. – Я открываю глаза и вдруг, откуда-то врываются совершенно глупые слова, новомодного шлягера, и толпа народу перед моими глазами с диким, нет, пьяным гиканьем пляшет под звуки этого безумия.
- Лида-а-а, ну, наконец-то ты проснулась, на, - и перед моим лицом возникает
лицо моей старшей сестры. Она что-то суёт мне в руку. – Выпей, за счастье молодых. – И пьяные губы чмокают меня в щёку. – Я так рада, что ты не побрезговала, и приехала на свадьбу. Хоть кое-кто мне и говорил, - и она грозит кому-то кулаком, - что ты теперь птица высокого полёта. Но я все же надеялась, - она не договорила, кто-то схватил её сзади за руку и потащил в центр круга, откуда понеслись матерные частушки, совсем не из той оперы, что звучала из динамиков.
Поставив стопку, я ещё немного посидела, приходя в себя после сна, так
внезапно свалившего, в этаком шуме и гаме. - Надо же, давно так не расслаблялась, дорога все-таки утомила или родные стены приголубили?.
- Посмотрела на молодых, как ни странно, они выглядели совершенно трезвыми,
что не вписывалось в этот всеобщий пейзаж, пьяной картины. Встав, начала пробираться к выходу.
- Тётя Лида, тётя Лида, подождите, - ко мне пробиралась невеста, она же моя
племянница и младшая дочь моей единственной сестры. – Тётя Лида, - она замолчала, затем, покраснев как маков цвет, спросила, - вы поможете нам, мне и Вите. Мы хотим учиться, он уже отслужил в армии, - ещё более смущаясь, и робея передо мной. Она ещё что-то говорила, а я только смотрела и молча кивала головой. Вот так же и я, когда-то хотела выбраться из этого болота.
Ничего, не ответив, только кивнув головой в ответ, я повернулась и выбралась
на улицу. Воспоминания захлестнули меня, я машинально вынула из пачки сигарету, пальцы мои тряслись, зажигалка не хотела одарить даже искрами, наверное, их было достаточно в моём вспыхнувшем взгляде. Вдруг перед моим лицом возник огонёк, я машинально потянулась закурила, глубоко затянулась и увидела глаза. Невольно потянулась к человеку стоявшему передо мной. Наши руки переплелись, как лианы, и в этом клубке нельзя было разобраться, трудно было понять, кто есть кто. Безумие продолжалось, какие то доли секунды, в следующую минуту, я как ошпаренная отпрянула от него. Но руки крепко держали меня, я молча упиралась в его грудь, боясь поднять глаза вверх.
- Отпусти Саша, отпусти, мне не чем дышать. – Его пальцы разжались, отступив
назад поправила одежду, и когда подняла руку к голове, чтобы поправить причёску, наши глаза встретились вновь. Глаза напротив были такими же чистыми и глубокими, как наш родник. Сразу возникло ощущение жажды, нестерпимо захотелось пить, и, не понимая, что делаю, хватаю его за руку и почти силой тащу в лес.
Половину пути, прошли молча. Уже наступила ночь, но было светло, спутник
всех влюблённых луна , освещала нам этот путь в далёкое прошлое. Он заговорил первым.
- Лида, - немного помолчав, продолжил. Ты, надолго приехала? – И не дожидаясь,
а может, опасаясь моего ответа, продолжил. – Ты добилась, всего, чего хотела? Ты счастлива? У тебя взрослый сын, красивый, похож на тебя в молодости. Он… на моей фамилии? Ведь мы с тобой, так и не развелись. Ты до сих пор, моя жена. – Вопросы сыпались один за другим, я даже мысленно не успевала на них до конца ответить, как он тут же задавал следующий. А перед моими глазами, наша свадьба, и…
- Тётя Нина, тётя Нина, подождите, - я невеста, племянница и младшая дочь её
сестры пробиралась к ней. Тётя Нина, - я замолчала, - вы мне и Саше поможете? Мы хотим учиться, он уже отслужил в армии? Я смотрела на неё, молящими, как у преданного щенка глазами.
- Хорошо, коротко сказала она, утром рано, я уезжаю, если не передумаешь –
закуривая папиросу, и отрывисто, чеканя каждое слово, сквозь облачко дыма, ответила она, - моя машина уходит в шесть.
Но, оказалось, что Саша, ещё не готов ехать в город. У него, видите ли, больная
мама, и две младшие сестрёнки… И, я уехала одна, надеясь, что он одумается… Прошло двенадцать лет. Мои воспоминания прервал его очередной вопрос.
- Куда ты так спешишь? Там уже, ничего нет… Он исчез, после твоего отъезда.
- Как исчез? – Я остановилась как вкопанная. – Куда он делся?
- Не знаю, там всё высохло. Я часто хожу туда … - он опустил голову, - когда приезжаю. У тебя есть мужчина??
- Нет. – Я повернулась и пошла дальше, - не встретила лучше тебя…
И вот, подножие горы, то место, волнение возрастает, как будто я спешу первый
раз на свидание, я тороплюсь, я уже бегу. Слышу, я слышу его! Он там! Мой родничок!
Я падаю перед ним на колени, опускаю голову и пью, пью, пью. Я дышу им, и не могу насладиться. Чувство, что сейчас меня переполняет, восторг, парение… - Мой милый, мой хороший, - зачерпнув из него воды, я как маленькая прыгала, обливая себя и Сашу. Он стоял не шелохнувшись, и от удивления широко раскрытыми глазами смотрел на это чудо. Я остановилась, посмотрела на него.
- А ты, женат?
- Нет…
- И, никогда, не был…?
- Был… на тебе…
- А как тебе, - я немного помолчала, - наш, сын?
- Я его всегда любил…
- Как!? Ты же…
- Я всегда знал…Я, всегда был рядом. Жил от Вас не далеко, в соседнем доме.
- Но почему…
- Ты, меня не звала.
- Но…
Утром, они уезжали вместе.
- Тётя Лида, тетя Лида, - Света торопилась, - тётя Лида, извините меня, пожалуйста, - она посмотрела на нас виноватыми глазами, - я, мы не поедем, Витя не хочет оставлять маму одну… Может потом, когда-нибудь…
102.Осенний вальс
Любовь Чурина
Давно мечтала побродить по осеннему лесу. Чтобы под ногами шелестели золотые листья. Почувствовать запах пришедшей осени. Полюбоваться на деревья, которые скоро наденут пушистые зимние шубки. И уснут глубоким сном, до будущей весны.
Села в автобус и вышла где-то далеко-далеко за городом. Недалеко от остановки, начинался лес. И, наконец-то я здесь. Сегодня осень позволила войти в свои владения,
в царство сказочного сна. Печаль отпустила перед обаянием осенней прелести.
Таким зрелищем можно любоваться бесконечно – пожар! – просто буйство желтых, оранжевых красок, вперемежку с красными языками пламени - так и манил меня зайти в жерло, горнилище и неистовство меняющихся красок. Ласковый шепот листьев и тихое потрескивание раскачивающихся от ветра деревьев. Листочки, извивающиеся языки бушующего огня, оторванные ветром, как искры кружась, падали на землю. Красота!!! Я закружилась и, как эти листья-искорки, тоже плавно опустилась на золотое покрывало осени. Хорошо! Как же здесь хорошо! Наслаждаться, глядя на непередаваемое первозданной красоты зрелищем.
Небо! Я смотрела на него будто увидела впервые, какая прелесть, облака… Это, похоже,
на Винни Пуха, а это Пятачок с шариком и Ослик Иа. Так, а где же зайчик, а зайчика-то и не было. Я перевернулась на живот, а там лес, как преграда встал перед моим взором, не позволяя мне найти зайчика. Наверное, он убежал от своих друзей, как и я, в лес. Чу! Слышится ласковый шепот листьев. Что это? Ветви зовут меня, манят в глубь. Я встала, деревья, сделав глубокий реверанс, расступились передо мной, показывая дорогу. Поблагодарив их за приглашение и почувствовав вдруг себя настоящей леди, я осторожно сделала шаг вперёд и… попала в сказочное царство Осени. Внутри было, как в старинном замке; причудливая колоннада из исполинов-дубов; гирлянды листьев-светильников, отражаясь на солнышке, освещали зал; кресла – пеньки приглашали отдохнуть. О! Да, это настоящий трон! Как он изысканно отделан мхом – изумрудом, а резьба по дереву – просто сказка.
Грациозно раскланиваясь, я шествовала мимо солидных «господ и пожилых дам»,
а молодым мило улыбаясь и кивая головой в знак приветствия. И вот один довольно-таки смелый молодой дубок ангажировал меня на вальс. Я подала ему руку, зазвучала мелодия.
(Это был ещё не написанный вальс, «Осенние листья»). Мы кружились в дивном, вдохновенном танце по лесному янтарному залу, а все присутствующие с восторгом смотрели на нас, и почти не дышали, боясь спугнуть чудное мгновение. Когда музыка стихла, ко мне потянулись сотни рук-вервей. Они приглашали, и я не знала, кому отдать предпочтение.
То ли тому бравому молодому тополю, с лихо закрученными усами. То ли франтоватому клёну, пристально рассматривающему меня издали. Пока я раздумывала, вдруг началось что-то невообразимое. Лесные кавалеры выхватили шпаги-ветки, и завязалось сражение. Но оно длилось только мгновение, потому что я, как воспитанная леди, не хотела кровопролития
и предложила всем свою дружбу, пообещав, что никто не останется без танца.
За разговорами и конечно бокалом шампанского (чашки чая!) время, отведённое мне
для осеннего бала, пролетело незаметно. Я почувствовала себя этакой лесной Золушкой.
Моё бальное платье ах,… Я оставлю его здесь, не повезу в город. А здесь в глубине осеннего дворца, найду гардероб и аккуратно положу на полку. Пусть наряд ждет меня. До следующего, осеннего бала…
Я очнулась оттого, что кто-то толкал меня в плечо.
- Девушка, девушка проснитесь же вы, наконец, – кондуктор, чертыхаясь, уже выходила
из автобуса. – Конечная остановка, что опять назад поедешь? Надоели, буди их тут, – она ещё что-то там говорила. Я не слушала её. За окном автобуса вырисовывалось здание вокзала.
- Так я проспала всю дорогу, туда и обратно! - … я выпрыгнула на перрон и улыбнулась.
- Девушка! А букет-то свой, забыли!? – я обернулась. Молодой водитель, протягивая мне, пышный букет из осенних листьев – подарок лесных друзей, - тоже улыбался.
Через секунду привокзальное эхо повторило наш звонкий смех.
АВТОР 52
103.Мо-Йка
Галина Прокопец
Через маленький разрыв в тучах на землю упал серебристый лунный луч. Мо поднялась по нему, как по крутой горной тропинке, на тучи. Огромная молочно-белая равнина открылась перед ней. Сегодня она удивительно ровная: ни кучевых гор, ни перьев из нее не торчит, только тени от лунных пятен портят вид. На звенящих нитях тишины совсем близко от Мо висела круглая, как глаз дракона, Луна, отливая перламутром речного жемчуга. По небосводу были рассыпаны мириады звезд. Небо напоминало ее платье из черного бархата, сплошь усыпанное кристаллами Сваровски. Мо в нем была на ежегодном балу у Мода. Этот раз там было скучновато, прибывшие щеголяли в основном в цветах пожухлой зелени и смога. Как-то было все тускло. Мо резко выделялась в своем платье звездного неба на общем фоне и чувствовала себя неуютно. А Мод был доволен: в этом году в моде земные цвета.
Пора приниматься за дело. Надо помыть ночное светило, а то после встречи Нового года на нем столь всякой мишуры и мусора: любят люди намусорить, а убирать за собой никак не хотят. Мо отправилась к маленькой снежной пещерке на склоне высокой горы. Ее величественная вершина всегда парила над облаками, и вездесущая человеческая нога сюда еще не ступала. Поэтому Мо и оставляет здесь свои приспособления. Она достала импровизированную швабру из старой антенны: когда облака шли совсем низко над землей, Мо оторвала ее с крыши какого-то высотного дома. Вместо ведра она использовала большую жестяную шляпу снеговика. Эти странные люди иногда строят такие огромные непонятные фигуры и таскают их по улицам или ставят у самых высоких каменных коробок. Вот, наверное, они удивились, когда шляпа исчезла неизвестно куда.
Вместо тряпки надо поискать маленькую тучку, а другую такую же небольшую надо выжать в шляпу. Мо поднялась по широкому удобному лучу к Луне, намотала на импровизированную швабру тучку и стала мыть. Это только снизу кажется, что эта белая тарелка гладкая! А на самом деле она шершавая: попробуй ее отмыть!
Кажется, чисто. Надо спускаться. Мо посмотрела вниз: там расстилалась почти идеально ровная поверхность плотных облаков, теперь ровно освещенная холодным лунным светом. Стало видно, какие они тяжелые, густые, едва ворочаются, как объевшийся на соревнованиях по поеданию гамбургеров толстяк. Да, похоже, у Поги было скверное настроение, если она со своим приятелем Циклом заварила такое варево. Идешь по нему, и ноги ничуть не тонут. Интересно, что они туда накидали? Будет на Земле метель, или может Пога с ее скверным характером, как бессовестный бармен, разбавила снег холодным дождем и ветром? Раздраконили ее люди, лезут в ее владения и пытаются тут свои порядки установить: кому же такое понравится!
Теперь смахнуть пыль со звезд и можно возвращаться, только где сейчас найдешь лучик, чтобы спуститься на землю. В облаках просвета не видно. Можно, конечно, подождать в своей пещерке, пока варево Поги не высыплется – выпадет на землю: подумаешь, два-три дня, ну неделю. За одним привести в порядок и солнце: оно пачкается больше, чем Луна: днем же бродит по небесам. Люди как раз «трудятся», выпускают в воздух кучу дыма и пыли. А смог-то как трудно отчищается! Солнце не помоешь! Оно горячее! Приходится пользоваться странной машиной – ветрососом. Самой Мо с ней не справиться. Приходиться звать на помощь старого приятеля Вета. Он-то знает, как с этим механизмом управляться, как лопасти крутить: на земле часто развлекается. Только очень не любит эти странные летающие пузыри – вертолеты: путается в их лопастях, они его рвут на части, а пыли сколько в него забивается! Вет прилетает тогда к Мо почиститься. Хорошо, что есть друзья!
Одна беда, не может Вет силу свою богатырскую умерить. Каждый раз, как почистишь Солнце, приходится разбирать ветросос, чтобы вытащить оттуда маленькие оторванные Протуберанчики и светящиеся Газовые облачка. Их надо вернуть дневному светилу, а то оно постепенно уменьшится и превратится в карликовую звезду. Что же тогда будет с Землей, с Погой, с братьями Циклом и Ветом, да и с самой Мо.
Важная работа у Мо, как ни крути…
104.Тайна старого парка
Галина Прокопец
Сокращенный вариант
Старый парк жил своей жизнью посреди большого города. На его окраинах то там, то сям появились детские площадки, на вытоптанных гуляющими по выходным и летним вечерам тропинках, как грибы после дождя, повырастали маленькие ларечки, торгующие водой, мороженным, сахарной ватой, попкорном, да кое-где сидели бабули в косыночках с жареными семечками, а у наиболее предприимчивых можно было найти еще и орешки. А вот в сердце парка тропинки не вели. Это не значило, что туда никто не ходит. Хаживали за грибами, за терном, да за цветами: весной за подснежниками, летом за ромашками.
Рассказывают, что в центре большого парка есть две поляны, похожие на раскрытые ладони, на которых не растут деревья, зато они сплошь усыпаны цветами с ранней весны до поздней осени. А между ними голубеет небольшое озеро, в изголовье которого растет раскидистый дуб. Есть в парке и развалины старой барской усадьбы, говорят, ее хозяин и посадил этот парк пару столетий назад. Только нечасто туда забредают люди, и тропинок уже не осталось, позаросли, позавалило буреломом, как будто парк оберегает что-то очень дорогое для него…
Петр Иванович приехал в город на две недели читать лекции в местном университете. Освободившись вечером, мужчина решил прогуляться по городу, посмотреть местные достопримечательности…
Стояла осень. Нет, не просто осень! Балом правило Бабье лето. Ну, когда еще Вы видели у природы более роскошные и яркие наряды? в какое время года Вам еще так хочется услышать, почувствовать тишину? когда еще Вы так часто поднимаете глаза к небу, провожая взглядом стаи птиц, собирающиеся в дальний путь? Вот и Петр Иванович сам не заметил, как забрел в самое сердце парка. Оглянулся и стало не по себе: похоже заблудился. Впрочем, разве можно заблудится в парке (пусть и очень большом) посреди города. И он бодро пошагал… куда глаза глядят. Вскоре между деревьями показался просвет, и мужчина вышел на подолговатую поляну, покрытую неяркими осенними цветами. У другого ее края стоял огромный дуб, а под ним отсвечивало вечереющим осенним небом небольшое озеро. Человек замер очарованный тихой печалью этого места, что-то в нем было колдовское, нереальное: и идеально гладкая поверхность озера, и звенящая тишина, и уснувший ветерок…
Тонкая серебристая паутинка спланировала на щеку мужчины, и недоумевающий паучок побежал ему за ухо. Тот очнулся и, смахнув паучка, осторожно ступая по цветам, направился к озеру...
«Гуляете? Далеко Вы забрели!» - Петр Иванович вздрогнул от неожиданности: на толстом корне кряжистого дуба сидел старичок. Светлые полотняные штаны, толстая вязаная кофта, панама и желтые туфли. Смотрелся он странновато, но взгляд светло-голубых глаз был доброжелательным и чуть хитроватым. Дедок улыбнулся и немного подвинулся: «Присаживайтесь!» Петр Иванович оглянулся: никого вокруг не было, на парк начали спускаться сумерки, на небе появился еще совсем бледный, но уже хорошо заметный диск луны. Надо бы возвращаться, но как человеку воспитанному, ему неудобно было просто повернуться и уйти, и он присел на краешек, у самых ног было озеро с такой необыкновенно прозрачной водой, что видны были даже камни на дне.
«Похоже, вы не местный. И в нашем парке впервые, иначе не забрели бы сюда. - Старичок задумчиво посмотрел на гладь озера, - А знаете, об этом озере ходит одна легенда». И хоть Петру Ивановичу было очень даже не по себе, он, надеясь, что рассказ будет не очень длинным и можно будет быстренько распрощаться, спросил: «Какая?»
Голос рассказчика был спокойным, чуть распевным, так раньше рассказывали былины…
«Давно эти развалины были богатой усадьбой, в которой жил барин. Угрюмоватый и нелюдимый. Женщин то ли боялся, что ли не любил, но дожив до сорока лет, так и не женился, даже не пытался ни разу. Но однажды после охоты, припозднившись, он заехал в соседнее небогатое поместье. Хозяйка его, пятидесятилетняя незамужняя матрона, жила скромно, никуда не выезжала, единственным развлечением были нечастые приезды из города брата с дочерью Настенькой. Девушка была замечательная: стройная, с большими карими глазами, толстой черной косой ниже пояса, скромница и рукодельница. Вот только молчаливая уж очень, да и с приданным были проблемы, оттого и отец-вдовец и стал привозить ее к одинокой тетке.
Увидев Настеньку, барин потерял покой! И вскоре засватал красавицу и, недолго собираясь, обвенчался с ней. Девушка шла замуж неохотно, но отец настоял…
Жизнь в барской усадьбе текла неспешно и тихо. Новоиспеченный муж не мог нарадоваться на свою юную жену, а когда сынок родился!... Но однажды ночью барин, проснувшись, не нашел Настеньки подле себя, он пошел ее поискать в детскую, но рядом с сыном была только кормилица. Выбежав на крыльцо, муж увидел, как супруга в ночной сорочке с венком из ромашек на голове, негромко напевая, уходит вглубь парка. Барин побежал за ней: девушка дошла до родника, бьющего из-под большого валуна, сняла венок и пустила его по воде. Вода в роднике ярко блестела в холодном свете полной луны. Барин прислушался, чистый нежный голос супруги разносило ветром по лесу:
Одела белу вышиту рубашку,
Вьюнком украсила чернЫ кудряшки,
Ивана на Купала в темну ночь
Тайком гадала девка на ромашке…
Так и закончилось недолгое счастье барина: стал он мрачнее и угрюмее прежнего. Как не старалась жена угодить ему, что только не делала, не помогало. Да тут еще чья-то недобрая душа нашептала, что мать Настеньки убили, потому что она была ведьмой. А когда по весне начался мор среди скота, все решили, что виновата она во всех бедах…
От чьей руки погибла красавица, никто не знает. Только нашли ее у родника мертвую. Когда собрались хоронить священник отказался отпевать и на кладбище не пустил. Похоронил барин свою любимую жену в парке недалеко от родника, построил небольшой склеп у подножья старого дуба и запечатал наглухо. А через несколько дней оказалось, что родник у большого камня пересох, зато другой стал бить из-под стены склепа, так и образовалось это озеро. А по весне высохли деревья по бокам от родника, как будто парк взял в свои зеленые цветущие от ранней весны до поздней осени ладони невинную душу Настеньки. Ведь кто знает, может она и была ведьмой, только душа у нее была добрая, чистая…»
Старик замолчал. На парк уже опустилась ночь. Полная луна щедро освещала землю бледным неживым светом. Черные тени деревьев разрисовали ее резкими узорами, в глубине парка стояла непроглядная темень. Заметно похолодало, похоже, ночью будет морозец. По спине Петра Ивановича пробежали мурашки: как выбираться теперь отсюда, не зная дороги? Оглянулся на молчавшего собеседника. Старик смотрел на него с хитрой усмешкой: «Если Вы собираетесь здесь ночевать, оставайтесь, а я, пожалуй, пойду». Петр Иванович торопливо замотал головой: «Нет, что Вы, я с Вами!» Они, молча, дошли до первого киоска, дальше к остановке автобуса вела хорошо утоптанная тропинка, уже были слышны приглушенные звуки большого города. Мужчина, обрадовавшись, сделал несколько быстрых шагов, но оглянулся попрощаться: на дорожке никого не было. То ли старик свернул по какой-либо тропинке, то ли что-то забыв, решил вернуться к озеру, то ли…
АВТОР 53
105.Золото
Ольга Емельянова
Накануне вечером я обнаружила, что потеряла сережку. Видимо, она зацепилась за мех капюшона, вот замочек и расстегнулся. Сняв уцелевшую, повертев её в руках, я поняла, что подаренное Борисом золото не приносит мне удачу. Летом порвался подаренный им браслет, а месяц назад об острые края его колечка я порвала новые перчатки. Наверное, дарилось не от чистого сердца, как говорится. Тем более, что отношения с Борисом давно закончились, причем некрасиво и болезненно. Чтобы больше о нем ничего не напоминало, я решила отнести все его подарки в скупку.
Забрав машину со стоянки, я поехала к старому ювелирному магазину, известному еще с советских времен. Новых магазинов и магазинчиков открылось великое множество, но старый был привычнее.
Проезжая по спальному району нашего областного центра, я обратила внимание на плакат с Лениным. С чего бы это вдруг? Притормозила, чтобы рассмотреть. В неизменной жилетке, с рукой, обращенной в массы, Ленин с плаката вопрошал: «Ну, и как вам живется при капитализме?» Мда…
Возле ювелирного толпились скупщики, молодые ребята.
- Купим золото, дороже, чем в магазине, - оповестил меня высокий симпатичный парень, притопывая на месте от холода.
Я собиралась пройти мимо, но зачем-то встряла в разговор:
- Не очень-то я доверяю таким зазывалам… Обдурите на раз…
- Ну, зачем Вы так? Я на этом месте стою изо дня в день, уже который год. Ну, заработаю я на Вашем кольце сто рублей, так что мне завтра в бега удариться с такими деньжищами?
- Ну, хорошо… И насколько дороже?
- Да Вы пройдите в магазин, пусть Вам взвесят и скажут сумму, а потом подойдете ко мне с бумажкой и посчитаем. Если захотите, можем обменять по весу на готовое изделие…
В это время к нам подошел другой паренек.
- Леха, а где Кот?
- Запил опять, наверное, второй день не выходит… Васек, ты ж сам видишь – навара по холоду нету…
- Понятно… Да, я в этом месяце тоже в пролете…
Леха повернулся ко мне.
– Хотите, покажу Вам готовые изделия? Не бойтесь, с клеймом и ярлыками…
А что, это вариант. Вместо сережек и колец куплю себе цепочку и буду носить в удовольствие. Или подарю племяннице, у нее скоро день рождения.
- Покажите цепочки…
Леха полез за пазуху, достал мешочек и начал перебирать маленькие пластиковые пакетики.
В это время к Ваську, стоявшему неподалеку, подошел мужик бомжеватого вида лет пятидесяти. Я обратила на него внимание потому, что в мороз он был одет в расстегнутую осеннюю куртку из кожзама, его трясло, но по красному отекшему лицу стекал пот.
- Слышь, пацан, прими у меня золото, - и вытащил из кармана два колечка.
- Мужик, это не золото, это фуфел, - определил Васек, только взглянув на изделия.
- Не может быть, - растерялся тот, - ты внимательнее проверь…
Васек взял в руки кольцо, провел чем-то по нему и показал владельцу:
- Сам посмотри. Золото цвет не меняет.
Мужик пятерней вытер пот со лба, взъерошил грязные волосы и смачно выругался.
- А зуб золотой возьмешь?
- В смысле, коронку?
- Ну, да… Еще в советские времена вставлял… Скоко дашь за нее?
- Ну, не знаю… Рублей сто – сто двадцать…
- Годится, на опохмелку хватит...
- Давай свою коронку…
Мужик ощерил рот с прокуренными зубами и показал золотую коронку на жевательном зубе.
- Пошел ты… к стоматологу!
Ваську стал неинтересен этот разговор и он поймал нового клиента. На красном лице пьяницы отразился сложный мыслительный процесс, а потом он решительно направился к только что припарковавшейся машине.
- Слышь, братан, у тебя плоскогубцы есть? – спросил он у водителя. – Дай на пару минут…
В это время Леха раскопал для меня несколько цепочек.
- Вот посмотрите… Идите взвешивайте Ваши цацки, а потом определимся, какая подойдет.
После взвешивания я вернулась к Лехе и обалдела от увиденного.
Возле Васька стоял все тот же мужик, держа в руке плоскогубцы с вырванным зубом. Золотая коронка и грязная рука мужика были в крови.
- Принимай, - со смешком проговорил он, вытирая свободной рукой окровавленный рот с дрожащими губами.
- Твою мать! Ну, ты силен, герой… - парень достал платочек и подставил под зуб. – Навязался на мою голову…
Свернув платок и сунув его в карман, парень отсчитал рубли и отдал «герою». Тот вприпрыжку направился в ближайший гастроном.
- Леха, ты скажи Коту, что если не завяжет, и с ним такое может случиться, - раздосадованно заметил Васек.
Выбирать цепочку мне расхотелось. Я забрала свое золото и поехала на работу.
106.Свитер из детства
Ольга Емельянова
Оля любила летом проснуться пораньше и выйти босиком во двор, чтобы пройдясь по саду, пригибаясь под отяжелевшими ветками яблонь, зайти в густой малинник. Ей нравилось срывать бархатистые красные ягодки, покрытые прозрачными капельками росы, и по одной класть в рот, жмурясь от удовольствия. После этого можно было идти в летнюю кухню, где ее ждала кружка холодного молока - парное она не любила - и свежеиспеченная пышка с медом. Обычно Оля завтракала одна, иногда с братом Витей, потому что папа и дедушка к этому времени уходили на работу, мама возилась в огороде, а бабушка молилась в доме.
Дом построили папа с дедушкой перед самым Олиным рождением, это бабушка рассказывала. А раньше они жили в квартире, которую мама называла казенной. Такие квартиры давали тем, кто работал в рудоуправлении. Что такое "казенная квартира", Оля не знала, но слышала от папы, что в их карьере добывали каменный кварцит, а потом возили его в райцентр на станцию и грузили в вагоны. Еще папа говорил, что в далекой Грузии кварцит добавляли в огромные печи для выплавки металла, поэтому каждый год в рабочем поселке отмечался день металлурга. Каким образом камень может быть добавкой для металла, Оля не понимала, но их поселок считался богатым - в нем были и клуб, и детский сад, и почта, и столовая, и даже медпункт. И зарплату рабочим платили приличную - так бабушка говорила.
Бабушка Анюта, папина мама, никогда не работала, считая это мужским делом, хотя и домашними хлопотами себя особо не утруждала. В свои шестьдесят пять лет она и одевалась, как монашка - всегда в темной сатиновой кофточке навыпуск, в такой же темной, иногда с мелким цветочным рисунком, юбке до пят, собранной на талии резинкой. И обязательно в простом платке, повязанном так, что в острый треугольник над морщинистым лбом виднелись черно-смолянистые волосы с едва заметной сединой. Дедушка подшучивал, что она ростом не вышла – едва доставала ему до плеч, а от непременного соблюдения всех постов ее фигурка усохла и слегка ссутулилась. Зато бабушка всегда легко двигалась и не любила нерасторопных, как часто называла Олину маму и дедушку.
На своей половине дома она нередко собирала таких же, как она, верующих, пела с ними заунывные песни о боге, читала псалмы, а иногда раздавала деньги - как милостыню. Оля частенько заходила к бабушке посмотреть на новых людей - интересно же - и послушать, о чем они говорят, из-за чего мама ругалась с бабушкой.
- Мамаша, зачем Вы девчонке голову забиваете всякими глупостями?
- Нюся, рази эт глупости, - возмущалась бабушка, сверля сноху черными глазами, - нешто Бог девчонке повредит?
- Может, и не повредит... Только пользы с этого, как с козла молока, - сердилась мама и уводила дочку.
Перед дедушкиным возвращением бабушка выпроваживала гостей. Не то, чтобы она боялась - просто не хотела лишних объяснений. Дедушка Миша работал на лесопилке и приходил домой похожим на сказочного деда Мороза: высокий, крепкий и статный, с добрыми голубыми глазами и густыми бровями, присыпанными опилками. Из-под льняной кепки, прикрывавшей обширную лысину, выглядывал венчик светлых кудрявых волос. В сильных мозолистых руках дед всегда носил деревянный ящик с инструментами – многие односельчане нуждались в услугах отличного плотника и хорошо их оплачивали.
Особенно трепетно бабушка относилась к нему в день получки: покупала "чекушку", хотя в обычные дни не разрешала деду пить, сама накрывала на стол и суетилась вокруг мужа.
- Кушай, Мишаня, в жизни нашей весь барыш – токмо выпьишь да поИшь, - с улыбкой приговаривала она, подливая водку в стопку расчувствовавшегося деда, который тут же отдавал бабке кровно заработанные.
- Куропаточка ты моя... - от усталости и алкоголя дедушка хмелел и валился на кровать, отделенную от иконостаса пестрой ситцевой занавеской.
В такие дни бабушка не беспокоила его, хотя обычно долго стояла на коленях перед иконами, шепча молитвы и отбивая поклоны. Иногда её усердие будило деда, и он сердился:
- Антоновна, вихор тебя-т подыми... Доколь ты будешь стукать башкой об пол? Уймись, дай поспать…
Оля всегда с нетерпением ждала его прихода и, увидев, как дедушка открывает калитку, бежала ему навстречу. Тот брал ее на руки и непременно доставал из кармана широких штанов дешевую конфетку - ириску или леденец, а внучка чмокала его в щеку, заросшую за день светлой щетиной. По сложившейся привычке дедушка щекотал пышными усами Олины щечки, зарывался носом в белесые шелковистые кудряшки и только потом опускал ее на землю. Дед любил внучку и баловал её, даже трехколесный велосипед купил ей на зависть подружкам, чтобы она могла кататься по двору, а в непогоду - по просторному дому.
Свою маму Оля считала очень красивой, и в ее понимании та была главной в доме после бабушки. Она тоже не работала, но тащила на себе все хозяйство: корову, свиней, кур и уток, два огорода, а также стирала и готовила на две семьи. Характер у мамы был строгий, и Оля ее побаивалась. Тем более, что та запросто могла поставить ее в угол, а то и отшлепать за разбитую тарелку, опрокинутую чашку с молоком или порванные сандалики – непоседа не умела спокойно ходить, носилась, не глядя под ноги.
Например, сегодня не обошлось без происшествий. Оля в первый раз надела сшитое мамой вишневое штапельное платьице в крупный белый горошек, едва прикрывавшее острые коленки, с пышными рукавами-фонариками и одним накладным карманчиком с красивой оборкой. Торопясь показать обновку, егоза вылетела из дома и случайно - ну, конечно, случайно, не специально же! - зацепилась карманом платья за гвоздик и выдрала кусок ткани. Ну, спрашивается, кто вбил этот дурацкий гвоздь в забор, отделявший двор от сада, прямо напротив крыльца? От жалости к новому платью девочка ревела даже громче, чем от увесистой маминой затрещины.
Вчера ей тоже попало. Она забыла закрыть калитку, а куры выбежали за двор, пролезли под соседской изгородью и поклевали помидоры у тети Маруси. Та прибежала к маме и давай кричать, что надоело ей выгонять чужую птицу с огорода, мол, смотреть надо за своими курями, а не можете уследить - запирайте их. И вообще, мол, нечего ходить к ним за колодезной водой, есть колонка на углу...
А позавчера дедушка покрасил пчелиные ульи зеленой краской, которая так соблазнительно блестела и переливалась на солнце, что Оля не утерпела и палочкой нацарапала на гладкой крышке имя брата - "Витя". Написать свое имя она побоялась - сразу ведь догадаются. Конечно, мама сначала всыпала старшему брату, а после его клятвенных заверений, что это не он сделал, добралась и до маленькой писательницы. Правда, на следующий день Витя натёр леденцовую карамельку горьким перцем с грядки и угостил сестру конфеткой, которая во рту у девочки превратилась в огнедышащего дракона. Оля плакала от обиды, полоща рот, Витя довольно смеялся, а раздосадованная мама отвесила обоим подзатыльники.
Бабушка обычно защищала внучку, как младшенькую, уводила в свою половину и часто рассказывала интересные истории, которых знала множество.
- Давно энто было, тадысь мы на Рязанщине жили, в деревне Пчелиновке, - начала очередную байку бабушка, - удумала я с двумя подружками сходить в дальнюю церкву за кордоном, а иттить к ней надоть было скрозь чащу, - привычным жестом она утёрла концом платка свой крючковатый нос.
Оля видела только жиденькую рощицу на краю села, поэтому чаща казалась ей чем-то тёмным и страшным, а "кордон" - большим щитом из картона...
- Штоб поспеть к заутрене, вышли засветло. Лес встренул нас прохолодой да теменью, ажник страшно стало, но мы шутковали да смеялись. Вышли на поляну, а там – батюшки! – бабушка картинно всплеснула руками, - волки! Шепчу девкам, мол, молитву читать надобно, но слова враз позабылись, получалось токмо: "Отче… отче… отче наш..." С перепугу мы вжались спинами друг в дружку, а волки-то подбежали и ну тыкаться носами в наши животы, - бабушка сложила ладонь со скрюченными пальцами в виде волчьей морды и показала на внучкином животе, как волки тыкались и тяжело дышали, - фффу… фффу… фффу...
Девочку охватил ужас, но она слушала, затаив дыхание.
- Гляжу на чёрные пасти с острыми зубами да красными языками и мыслю, мол, конец пришёл – щас от нас одни мослы останутся. Ан нет: волки обнюхали, отошли маленько и сели вкруг нас. Сидят да зыркают глазишшами. Уж и не знаю, скока они так сидели. Потом один встал - видать вожак - и пошел прочь, за ним другие, цепочкой. А последний-то идёт да всё обертается, будто воротиться хочет…
- И что, он вернулся? – шепотом спросила Оля.
- Што ты, милка! Я б тута нонче не сидела, - бабушкин тонкогубый рот растянулся в улыбке, а черные глазки хитро сверкнули из-под безволосых надбровий. – А тады ни я, ни мои товарки с места не сошли - так перепужалися. Так и сидели в лесу цельный день, пока нас деревенские не подобрали, когда уж с обедни вертались…
Оля так реально представила себе эту картину, что почувствовала даже запах волка, которого ей напоминал теть Марусин Полкан, посаженный на цепь.
В другой раз бабушка рассказала, как ходила в школу вместе с дедушкой, где взрослых дядей и тетей учили грамоте. Она тихонько сидела на последнем ряду, слушая и запоминая. Как только выучила буквы и научилась читать, бросила это дело. Так она и писала без всяких правил - как говорила, как ей слышалось, без точек и запятых.
Папу, который всегда умел создать возле себя веселье, Оля обожала. Он казался ей очень высоким и самым красивым. Тряхнув непослушным кудрявым чубом, сверкая голубыми глазами, папа часто брал дочку на руки и легко подбрасывал вверх. Летала Оля высоко, аж дух захватывало, а потом, прижавшись к его пропахшей бензином куртке, счастливо смеялась. Папа работал шофёром, и если не торопился с обеда, сажал дочку в кабину самосвала, чтобы прокатить до конца улицы. Он любил детей, но когда те ссорились из-за места за столом или из-за того, кто первым будет купаться в жестяном корыте, всегда просил сына уступить младшенькой. Витя недовольно соглашался, приглаживая свой выстриженный под "полубокс" темный чубчик.
Папа рассказывал, что в молодости бабушка любила петь и плясать, пока не стала такой набожной. Однажды вечером он поставил пластинку и попросил дочку станцевать. Девочка задорно топала ногами и громко пела с Лидией Руслановой песню про валенки, не догадываясь о замысле отца. Бабушка, отбивавшая в святом углу поклоны, услышала за стеной песни и пляски и сразу прибежала. От ее строгого взгляда Оля тут же юркнула под круглый стол. Бабушка шумела на отца, а тот покатывался от смеха, чуть не падая с деревянной табуретки, им же сделанной, и подмигивал выглядывавшей из-под плюшевой скатерти трусихе. Почему-то ему доставляло удовольствие дразнить бабушку.
Осенью мама сказала, что врачи обнаружили у папы язву желудка. Сначала его долго лечили в районе, а потом дали направление на операцию в Ростов. Отпраздновав с детьми новый, тысяча девятьсот шестидесятый год, мама повезла отца в областную больницу.
После операции папе стало лучше, но ненадолго - вскоре болезнь вернулась. Он сильно похудел, лицо с резко выступающими скулами приобрело землисто-желтый оттенок, глаза потухли и выражали только страдание. Родные шептались, что у него рак, а вслух старались ободрить, мол, скоро ты поправишься. Оля слышала от бабушки, что врачи согласились на операцию только потому, что мама беременная. И что у папы вырезали почти весь желудок, поэтому он так мало ест. Девочка не понимала, как рак может жить в человеке, но взрослые говорили, что рак ест папу слишком быстро.
Весной родилась сестричка Нина, которая немного разочаровала Олю, показалась ей слишком маленькой, худенькой и некрасивой. Папа смотрел на Ниночку и говорил, что очень рад, но почему-то плакал. После родов мама разрывалась между малышкой и папой. Тот уже не вставал с железной кровати с пружинной сеткой, на которую положили матрац, большую пуховую перину и кучу подушек. Мама сама делала ему уколы и готовила для него протертые супы и жидкие каши.
Оля почти не узнавала папу - из веселого, доброго и молодого мужчины он превратился в худого, костлявого и сварливого старика. Когда начинался очередной приступ, папа кричал, что хочет умереть, даже потянулся как-то за случайно оставленными возле него ножницами, но мама успела их убрать. Между приступами просил у мамы прощения за то, что не ценил и обижал её, когда был здоров, и мечтал, как они хорошо будут жить, если он поправится. А потом опять капризничал, что в спину давят подушки, и мама в который раз перебивала их руками.
Летом приехал дедушкин племянник из Москвы, Вася, которого Оля не видела раньше. Вася оказался взрослым дядей, к тому же заядлым рыболовом. Вдвоём с Витей они подготовили удочки, накопали червей и собрались на дальнее озеро рыбачить. Оля не могла пропустить такое мероприятие, она представляла себе, как будет интересно в походе, как весело идти к незнакомому озеру, ловить там рыбу, можно даже искупаться! Но ребята отказывались брать её с собой.
- Ты понимаешь, что мы рано-рано проснемся и пойдем пешком, а это – шесть километров, ты не дойдешь, – убеждал ее дядя Вася.
- Я дойду, дядя Вася! Не смотри, что я маленькая, я много хожу и бегаю - и ноги не устают!
- Ну, ладно, Олька, но смотри у меня! Будешь ныть, что ножки устали, никогда больше не возьму на рыбалку. И учти - на руках тебя не понесу.
- Не буду ныть, честное слово, - распахивала глазёнки счастливая девочка и в подтверждение своих слов решительно трясла кудряшками.
Надо отдать ей должное, держалась она молодцом. На озере Вася дал и ей маленькую удочку, чтобы она не мешала мужчинам, показал, что надо делать, если утонет поплавок. Оля не знала, что на её крючке наживки не было, и сосредоточенно смотрела на красный шарик. Солнце пригревало, девочке становилось жарко даже в ситцевом цветастом сарафане, но снять его при дяде Васе она стеснялась. Тогда она сбросила сандалики и босиком стояла на теплой влажной траве. Поплавок вдруг начал прыгать, девочка с громким визгом дёрнула удочку, и прибежавшие ребята увидели у ног возбужденной рыбачки… рака.
- Сколько ловлю, а такое вижу в первый раз, – смеялся Вася, показывая Вите удочку. – Смотри, рак клешней ухватился за леску, резкий рывок - он даже клешню не разжал.
Оля сияла от радости, что она такая ловкая!
Витя, несмотря на то, что ему ещё не исполнилось и десяти лет, тоже оказался на высоте и таскал рыбку за рыбкой. Он разгорячился, его симпатичная мордашка разрумянилась, кончик прямого носа покраснел и местами облупился под жарким солнцем, а пухлая нижняя губа оттопырилась от удовольствия. Он снял легкую рубашку в клеточку и сшитые мамой шаровары, собранные резинками на щиколотках, и остался в черных трусах почти до колен.
Возвращение домой далось Оле намного труднее, да и кушать хотелось так, что живот сводило, но девочка шагала молча, держась за руку старшего брата. Витя, посмотрев на уставшее, запыленное, но довольное лицо сестры, похвалил её:
- Ну, ты молодец, Олька, умеешь вести себя, когда захочешь!..
Дома рыбаки накинулись на постный борщ, который даже подогревать не стали. Проглатывая вместе с борщом слова, Витя расхваливал добычу: два сазана, пять щук и почти ведро другой рыбы - помельче. Папа услышал и попросил показать ему улов. Ребята поставили в комнате большое корыто, налили туда воды и опустили две рыбины. Огромные, килограммов по пять-шесть, ещё живые сазаны медленно и важно плавали, шевеля большими усами, а папа смотрел на них и плакал. Рядом стояли дядя Вася и Витя. Дядя Вася прятал глаза, которые подозрительно покраснели, а Витя шумно сопел и то и дело вытирал рукавом рубашки глаза и нос…
Папе становилось всё хуже, он просил маму сделать укол раньше срока, а та со слезами говорила, что не может, мол, морфий дают строго по рецепту - на лишний укол не хватит.
В одно хмурое осеннее утро Оля проснулась позже всех в доме. Она побежала в папину комнату и увидела, что все родственники столпились у кровати и по очереди прощаются с ним, украдкой вытирая слёзы.
- Мамаш, - тихо позвал отец бабушку, глядя на ковёр у кровати, - ты видишь апостолов?..
Оля тоже посмотрела на ковёр, но ничего не увидела, а бабушка серьёзно спросила:
- Каво ты углядел, Ванюша?..
- Петра и Павла... Они за мной пришли?..
- Да уж, видать, за тобой - народился ты в аккурат на Петра и Павла... - бабушка утёрла слёзы, - Ванюш, а с сынком-то хошь проститься?..
- Да, хочу, позови…
Растерянный Витя подошел к кровати, отец сначала что-то говорил - Оля не слышала - а потом прижал сына так крепко, что присутствующие в испуге начали силой разжимать папины руки. Олю подтолкнула к бледному и почти безучастному отцу тоже бабушка. По её подсказке девочка спросила:
- Папа, ты меня видишь?..
- Вижу… - тихо произнёс он, даже не глянув на дочку.
Оля увидела, как у него дернулся подбородок пару раз, словно папа проглотил что-то невкусное. Потом он беззвучно выгнулся, откинув назад голову, и замер с остановившимся взглядом, а за Олиной спиной страшно закричала мама.
- Ванечка, на кого же ты меня покинул с тремя детками?.. Мамочка, как мне жить?..
У бабушки Моти, приехавшей поддержать маму, по морщинистому лицу катились слёзы, и она тихо гладила мамины волосы и плечи...
Бабушка Анюта начала давать указания насчет похорон, родичи засуетились, и девочке не у кого было спросить, что означает это страшное слово, которое слышалось со всех сторон - "умер"…
После долгой зимы наступила весна, а потом и лето - последнее Олино лето перед школой. Мама сказала, что нужно купить школьную форму, портфель и учебники, и они поехали в райцентр за покупками. Оля любила те редкие моменты, когда оставалась с мамой наедине. Тогда ей казалось, что мама не такая строгая и любит ее, просто она не привыкла говорить ласковые слова.
Все-таки девочка изменилась после смерти папы - теперь она чувствовала себя взрослой, а младшенькой считалась Ниночка. Оля слышала, как мама и бабушка тревожатся - не повлияла ли папина болезнь на ее здоровье? Достаточно ли она прибавляет в весе? Вовремя ли стала на ножки, вовремя ли прорезались зубки? А Ниночка подрастала и становилась такая красавица - пухленькая, с симпатичными ямочками на щеках, с такими же, как у Оли, голубыми глазками и белыми завитушками на лбу. Незаметно для себя Оля привязалась к сестричке, меняла ей пеленки и ползунки, носила на руках, кормила и поила из бутылочки, укачивала в кроватке, которую смастерил дедушка.
Летом из далекой Калмыкии приехала погостить мамина сестра, тетя Шура, которая работала геологом. Оля не знала, что такое "геолог", но видела, с каким уважением мама относится к младшей сестре - значит это что-то очень важное! Тетя Шура всем привезла гостинцы, весело раздала племянникам и хотела уже закрыть чемодан, как Оля увидела в нем синенькую кофточку, не удержалась и спросила:
- А это для кого?..
- Это я на продажу взяла, чтобы дорогу окупить, - тетя Шура смутилась. - Нюся, это очень дорого для подарка... Но, в принципе, Олечка может примерить...
Девочка взглянула на маму, как бы спрашивая разрешения, но та молчала. Тогда Оля осторожно расстегнула застежку на плече с маленькими желтенькими пуговицами, надела обновку и застыла перед зеркалом. Такой вещи у нее никогда не было, и снимать ее не хотелось. Связанный из тонких шерстяных ниток сочного синего цвета, с разноцветным воротничком и манжетами, свитер еще больше подчеркивал голубизну Олиных глаз. Она представила, как неспешно - не бегом, нет! - пройдется по улице, зайдет в магазин, и все вокруг будут говорить: "Какая красивая девочка, какой чудесный свитерок!" А её так редко хвалят - разве что бабушка...
И тут Оля услышала решительный мамин голос:
- Шура, сколько ты хочешь за него?
- Двадцать рублей...
- Я беру...
Оля не верила своим ушам! Мама, ее строгая мама, которая, казалось, ее не любила, готова была отдать треть своей зарплаты за эту вещицу! В горле у девочки почему-то стало тесно, в глазах защипало, но в груди разлилось что-то теплое и приятное...
- Пойдем за деньгами, дочечка, - мама протянула руку и ласково посмотрела в счастливые глаза дочери...
2 ТУР
АВТОР 1
1.Сказка о милосердии
Ирина Ману
Случилось это по меркам вселенной совсем недавно – век или два назад. В те времена волшебство было обычным делом. Сплошь и рядом обитали феи, которые были так добры и отзывчивы, что исполняли людские желания, а может, чью-то заветную мечту. Конечно, не все подряд, что в голову придет. Иначе люди совсем бы обленились и перестали вообще желать, мечтать, двигаться вперед к совершенству, все бы само собой исполнялось по мановению волшебных палочек фей. Пресыщение – не самое лучшее в жизни, что может произойти с каждым из нас.
Но вернемся к сказке. Под Новый год, когда все люди на планете получают подарки, которые им заранее подготовили родные, близкие, друзья и подруги, феи в это благодатное время отдыхают. Люди всем довольны, в предвкушении праздника, радостные, поют и танцуют. Феи тоже собирались все вместе, чтобы провести праздник, танцуя с подружками и друзьями.
Одна молоденькая фея, с которой произошли эти события, летела домой. Она стряхивала снежинки с крыльев, бережно кутая в шаль спящего младенца. Откуда ребеночек? Вы не раз видели, что с небес падают звездочки, и вот на месте их падения оказываются дети, которым нужна семья, нужны мама и папа. Наша фея, как раз и несла «найденыша», чтобы потом подыскать ему маму.
И вдруг! Фея услышала мольбы. Три просьбы, исходившие от разных людей, живших в одном городе.
- Был бы ребенок, он унаследовал бы мое состояние, мои деньги!
- Был бы ребенок, я бы оставил ему в наследство дом и мельницу, прибыльное дело!
- Был бы ребенок, я подарил бы ему свою любовь, а он бы утешил меня в старости!
Маленькая фея решила откликнуться на мольбы, ведь младенцу пора было кушать, да и зимняя вьюга разыгралась ни на шутку, сбивая с пути нашу отважную путешественницу.
Она стояла у огромного дома, больше похожего на дворец. Он был украшен разноцветными гирляндами, но в окошках не горел свет, не виднелась, как у многих людей в домах, ель с золочеными игрушками, на макушке которой восседал ангелочек. Не звучала музыка. Создавалось впечатление, что в доме никого нет. Градоначальник, а это был его дом, несколько скуповат. Он решил не устраивать по обыкновению благотворительного бала, сославшись на придуманную им самим эпидемию болезни.
- Чтобы не заразиться, за лучшее сидеть дома, и по гостям не ходить.
Что ж, градоначальник добился одного, все граждане собрались у Ратуши, празднуя у большой наряженной ели, а про него совершенно забыли. Даже слуги улизнули, чтобы поздравить близких. А градоначальник с супругой сидели у нетопленного камина и мерзли.
- Дорогой, кто-то стучится в дверь. Пойди, открой, - произнесла жена, закутанная в пуховый платок.
- Нет! Пусть думают, что мы спим и не слышим стука, - сурово ответил супруг.
- Дорогой, я слышу детский плач. Может – это замерзает ребенок, а мы с тобой так хотели наследника.
- Глупости! Это завывание ветра в трубах, - возразил градоначальник, укрытый двумя пледами, покачиваясь в кресле-качалке.
Фея не дождалась ответа от первого, кто молил о ребенке, он даже не соизволил открыть дверь своего богатого дома.
Успокаивая проснувшегося голодного младенца, волшебница перенеслась к воротам другого дома, чуть победнее, но все же ладный, с каменной кладкой, двухэтажный, с огромным подвалом, где хранилось много мешков муки, которые подвозили хозяину с его личной мельницы. За железными воротами бегали дворовые, цепные псы. Они мигом учуяли женщину с младенцем. Да-да, вы не ошиблись – женщину. Отказ градоначальника от ребенка так подействовал на фею, что та от огорчения состарилась.
- Кто там? Марфа, поди, глянь, кто у ворот мается? – раздраженно приказал служанке хозяин дома и мельницы.
- Сейчас, - Марфа неторопливо поднялась с лавки, на которой дремала.
Вернувшись, доложила:
- Нищенка с ребенком на руках. Умоляла впустить, отдать вам это сокровище.
- Надеюсь, не пустила? – грозно спросил он.
- Нет, конечно. Мало ли ходят в праздник, вымаливают подачки, а сами работать не хотят, - поджала губы служанка, пряча в передник два пирога, которые тайно унесла с хозяйского стола, чтобы потом съесть одной втихомолку.
- Правильно. Чужое сокровище не надо, свое не дадим. Моя покойница-жена была расточительна в этом отношении. Обязательно пригласила бы в дом попрошайку, хлеба дала, монет. А сколько стоит этот хлеб и эти монеты, не спрашивала. Был бы сын, - задумчиво произнес хозяин, - запретил бы потакать нахлебникам.
Бродяжке кинули заплесневелую горбушку хлеба, на том и успокоились. Что взять с купца? Вслух божится, а про себя отрекается.
Фея кое-как добралась до последнего крова, откуда слышала мольбу. Метель заметала следы волшебницы, холодный, колючий ветер засыпал бедняжку снегом, они с ребенком окончательно продрогли. Древняя старуха прислонилась к большому сугробу у двери дома, прижимая заплаканного младенца. Постучаться бы. Но отказы так больно ранили, отбирая по крупицам силы и волшебство.
Внезапно распахнулась входная дверь, кто-то вышел.
- Ой, звездочет, тут бабушка с ребеночком, - детский голосок звучал звонко-звонко.
На крик выбежал мужчина. Он передал младенца девчушке, а сам осторожно внес старушку в дом.
- Грей воду! Погорячей! И бегом к соседке, выпроси молока. Возьми, вот! – мужчина совал девочке монеты.
- Но, если вы отдадите деньги, то не купите марки, не отошлете письмо, то никто не узнает, что именно вы открыли новую звезду! – воскликнула она.
- Маша, не до звезд. Надо людей спасать, - ответил он, растирая ножки ребенку.
Пока Маша бегала за молоком, звездочет подкинул дровишек в печурку, снял рубашку и перепеленал младенца, а на старушку накинул теплое, хотя и в заплатах пальтецо. Сам в клетчатом пиджаке заваривал чай, ухаживал за нежданными гостями. От тепла горемыки очнулись. Фея – старуха увидела мужчину заботливо кормящего притихшего ребенка. Тот, наконец, накушался и заснул спокойным сном.
- Вы?
- Я – астроном, хотя моя племянница – Маша называет меня звездочет. Она – молодец, здорово помогает по хозяйству, и звезды считать научилась, - мужчина улыбнулся, - и, кажется, нам сильно с ней повезло. Две появились на нашем небосклоне.
Звездочет, продолжая улыбаться, кивнул на сладко спящего младенца.
- Вы просили…
- Я просил небеса послать мне ребенка.
- Бабушка, я согрела похлебку. Покушайте, - Маша подала мисочку, а потом уселась перед ребенком, с интересом наблюдая, как-то во сне смешно морщит носик.
Звездочет коснулся лба старухи губами, чтобы проверить температуру. И произошло чудо! Старуха исчезла. Вместо нее появилась молоденькая фея, которая рассмеялась, увидев сильное изумление людей.
И, знаете, она не полетела домой, к другим феям, потому что теперь ее дом стал здесь, на Земле, у астронома. Они поженились, и у них появились еще детки. Они были счастливы. Но это совсем другая история.
Мы часто о чем-то мечтаем, о чем-то молим, просим. А ведь главное в нашей жизни – семья, дети. В них отражение наших надежд и чаяний. Важно проявлять заботу не только о тех, кто нам мил, близок, по сердцу. Мы в вечном беге по жизни забываем проявлять милосердие к родным, близким, к людям, к больным, старым, беспомощным, но особенно в нашем милосердии нуждаются дети. Сегодняшнее милосердие к ребенку, это завтрашняя забота о родителях, чтобы те не прозябали старость в одиночестве.
24.09.12
2.Вязаная обезьянка
Ирина Ману
Посвящается Анне-Марии Кер, чудесному человеку, необыкновенной писательнице с благодарностью...
Длинными, зимними вечерами вязаная обезьянка мечтала о многом. Лежа на холодной батарее в не отапливаемом, неуютном подъезде, она тихонько вздыхала под скрип входной двери. Когда кто-то спускался или наоборот поднимался, обезьянка несколько оживлялась, стараясь хоть как-то привлечь к себе внимание. Но кто обратит взор на потерянную кем-то заштопанную на ладошке варежку? Вязаная обезьянка грустно взирала бисерными глазками на проходящих мимо людей.
«Опять меня не нашел мой хозяин. Неужели у него не мерзнет ручонка? А вдруг он нашел себе замену, и я больше никому не нужна?» - эти мысли пугали бедное, потерянное создание.
«Нет-нет! Я не должна так думать. Завтра. Непременно завтра меня заберет к себе хозяин, и мы с ним отправимся в цирк «Шапито»», - подбадривала себя варежка, прислушиваясь к завыванию вьюги.
Наша потеряшка мечтала выступить на арене цирка. А почему нет? Обезьянка не раз наблюдала сквозь щели в платяном шкафу веселые передачи про цирк, которые показывал старенький телевизор. И, кстати, в цирке выступали ее сородичи – обезьяны.
- Тебя не пустят, - презрительно говорило зеленоватое кашне, свесившись с полки.
Обезьянка не верила ему. Оно всегда было себе на уме и сильно важничало.
- Пустяки. Тебе нужен номер, - нежно щебетало розовое женское пальто, еще более розовея от подмигиваний серого плаща.
- Да. Тебе еще нужен талант и упорство, чтобы тренировать людей. Так говаривала моя сестричка – чернобурка, - поддакивал изрядно поеденный молью старый, лисий воротник, отпоротый с бабушкиного пальтеца.
Впрочем, мало кто доверял заявлениям воротника, считая, что он все придумывает, чтобы набить себе цену.
- Не слушай их! – утешала обезьянку хоккейная клюшка. – Мы же с тобой и на стадионе побывали, и на речку ходили в хоккей играть. Сколько шайб забили! Не верю, что ты оплошаешь.
Вязаная обезьянка улыбнулась воспоминаниям: «Где теперь ее соседи по шкафу? Вспоминают ли меня, как я их?»
Хлопнула входная дверь, отвлекая варежку от ностальгических воспоминаний. Кто-то отряхивался от снега, а кто-то фыркал и рычал.
- Клякса, ко мне. Куда побежала? Меня подожди, - услышала варежка мужской немолодой голос.
ОЙ! В нашу потеряшку уткнулся черный нос собачки.
- Хум, - ухватила варежку и понесла хозяину.
- Клякса, что ты нашла? Покажи? – невысокий старик погладил любимицу, прищуривая глаза. – Это чья-то варежка. Положи, где взяла. Мама-растеряша отыщет свою пропажу.
Клякса так не думала. Отрицательно покачала головой, чуть зарычав.
- Раз, ты так считаешь? – пожал плечами хозяин собачки. – Пошли домой. Вечером надо успеть на представление.
Варежку не спросили, хочет ли она покинуть опостылевший подъезд и отправиться с незнакомцами к ним домой. А, если бы удосужились это сделать, та бы согласилась бы всей шерстяной душой. Потеряшке надоело быть ничейной.
Беленькая собачка с черным пятнышком на спинке, будто кто-то писал письмо и смахнул с пера излишки чернил, да и угодил прямо в нее кляксой. От того, возможно, и имя такое дали. Кто знает.
Варежку несли осторожно, чуть прикусив зубами.
- Хм, - обезьянка попыталась оглядеться, когда ее уложили на подушечку, на которой отдыхала собачка.
Маленькая прихожая. Удивительные вещи, совсем не похожие, с которыми была знакома варежка. Неестественно большие ботинки, словно с ног великана, со смешными помпонами вместо шнурков. Чей-то красный нос (наверно, тоже потерял хозяина, как и варежка, и собачка также принесла домой потеряшку). Зонтик, у которого вместо ручки, игрушечный руль. Все вещи были в хорошем расположении духа, много смеялись и веселились. Очень радушно встретили варежку, крича приветствия со всех сторон. Утомленная, но довольная обезьянка уснула, согревшись о мягкую шерстку Кляксы.
Когда варежка проснулась, то удивилась. Где это она находится. Огромная комната, в которой столпилось столько людей перед огромным занавесом. Справа стояли акробаты, разминались перед выступлением. Слева собирали железные клетки. Откуда-то доносился грозный рык львов. Пахло яблоками и лошадьми, свежим хлебом и опилками. Но что случилось со стариком?! Он выглядел, как клоун! Белый парик, тот самый смешной красный нос и длиннющие ботинки с помпонами!
«Я же в цирке!» - догадалась взволнованная варежка. Она так запрыгала от радости, что Клякса чуть не выронила вязаную обезьянку.
Старик – клоун поглядел на огромные часы, которые занимали пол его руки, и выскочил на арену:
- Привет, Тяп!
- Привет, Ляп!
Клякса с вязаной обезьянкой в зубах спокойно ожидали своего выхода. Хозяин должен был позвать собачку на арену.
- А знаешь, Тяп, моя Клякса подружилась с обезьяной!
- Врешь! Твоя собачка не может подружиться с обезьяной, потому что она трусишка! – рыжий клоун по имени Тяп засмеялся и забрызгал белого клоуна – Ляпа водой из цветка, который висел на лацкане его черного пиджака с большими желтыми заплатами.
- Клякса, ко мне! – позвал клоун собачку.
Секунда и та выскочила с варежкой, виляя хвостиком. У вязаной обезьянки внутри все перевернулось: «О, нет. Это похоже на сон. На сладкий сон, что она выступает в цирке!»
- Ну и где ваша обезьянка? – Тяп потрогал нос у Ляпа, раздался автомобильный сигнал. – Бип-бип!
- Клякса, покажи.
Собачка помотала головой. У варежки закружилось, все смешалось в кучу - красивые огни, смех людей, щекотавшие ноздри запахи.
- Не хочет, - объявил Ляп.
- А за конфетку? – Тяп достал большую надувную блестящую конфетину.
Клякса даже отвернулась от рыжего клоуна.
«Вот молодец!» - улыбнулась довольная вязаная обезьянка, все больше включаясь в игру.
- А за такую? – Ляп показал настоящую, шоколадную. – Кто не побоится? Вон, ты, мальчик. Да, ты. Как тебя зовут?
Клоун с Кляксой подошли к зрителям. В первом ряду сидел раскрасневшийся мальчик лет шести, который радостно смеялся над всеми шутками и подскакивал от переизбытка эмоций в кресле.
- Кузьма, - застеснялся мальчик, оглядываясь на родителей.
- Это Кузьма! – громко сказал белый клоун. – Меня зовут Ляп. Вот тебе конфетка, угости, пожалуйста, Кляксу. Она их очень любит.
Кузьма снова поглядел на родителей. Те ободряюще улыбались и говорили ему:
- Смелее.
Клякса тем временем смотрела на Ляпа. Тот разрешил скушать конфетку. Собачка аккуратно положила перед мальчиком варежку и зачавкала довольная конфеткой.
- Мама, папа! – закричал изумленный Кузьма. – Это же моя пропавшая варежка. Та самая, которую, ты, мама, мне связала, с обезьянками!
Люди вокруг засмеялись, думая, что так было все задумано и подстроено.
Клоун озадаченно (а уж он-то знал, что ничего не было подстроено, а вышло как нельзя кстати) посмотрел на Кляксу:
- Отдадим Кузьме его варежку?
Та была в принципе не прочь поделиться, хотя ей самой хотелось еще поиграть с обезьянкой. Кузьма понял колебания собачки:
- Не надо, дядя Ляп. Пусть Клякса выступает с моей варежкой. Одна будет у меня, а другая у вас.
Море аплодисментов. Счастливый Кузьма уселся обратно, досматривать представление. Довольная Клякса понесла вязаную обезьянку за кулисы. Но больше всех радовалась, наша потеряшка.
Вот так. Исполнилась мечта вязаной обезьянки. И пусть не все верили в нее. Главное самой верить в мечту, сильно-сильно желать ее исполнения. Тогда мечта обязательно исполнится. Попробуйте, ведь наверняка, получится.
25.08.12
АВТОР 2
3.Секрет
Ольга Савва
Изнуряющее солнцем лето выгнало людей из квартир и домов, разогнало по засаженным зеленью дачам и насыщенным прохладой водоёмам. Время благодати для котов, лениво подсматривающих за щебечущими воробьями, да стариков, греющих свои косточки. В такую жару не то, что разговаривать, шевелиться не хочется. Ан, нет! При виде вихляющей туда-сюда Марии бабки защебетали многоголосьем.
- Ну, ты посмотри на неё, а?! Вот зараза!
- О детЯх подумала бы, морда заплывшая!
- Хоть кол на голове теши, ей всё нипочём!
- Забулдыга забулдыгой, а при встрече глаза отводит. Язык отсохнет, поздоровкаться?!
- Ведь тверёзая - человек, как человек…
- Никудышная эта Машка, даром что алкашка! – баба Феня брезгливо посмотрела вслед пошатывающейся женской фигуре. - Тьфу ты! – поёрзав на лавочке, она гневно сплюнула и поправила чистый отглаженный платок на голове.
Не слыша пересуды и не видя никого, не замечая жары, - в полной отрешённости пьяная босая женщина плелась домой. В руках она держала обгрызенную буханку хлеба и пакет молока. Навстречу ей неслась восьмилетняя дочь. Не замухрышка вовсе (как называла её баба Феня), а подвижная, радостная, с круглым, чуть скуластым лицом и раскосыми, как у мамы, глазами. Закрывавшую лоб иссиня-чёрную чёлку Нелька прятала под заколку, чтобы волосы не попадали в глаза, не мешали делать уроки и заниматься хозяйством.
А кому ж ещё следить за порядком-то? Мама болеет. Отец утонул в реке, когда девочке и трёх не было. Из бабушкиных рассказов она знает: Мария тогда голосила так, что переполошила весь двор. Видя искажённую горем мать, девочка испуганно забилась на руках у бабушки. В чувства невестку привела свекровь.
- Что ты, холера тебя возьми, рассупонилась-то?! – спрятав слёзы, и нарочито громко заявила она. – И так тошно!
От резких слов Мария сжалась и замолкла. Молчала она долго. Перестала разговаривать даже с дочерью, а потом и запила…
Нельке уже восемь. Она так и не смогла привыкнуть к постоянным «пропажам» матери. Та, не докладываясь, исчезала на два-три дня. Дочь волновалась, но давно не плакала, считая, что слёзы горю не помощники. Она научилась жить по-взрослому. Не смотрите, что ей столь годков, - Нелька самостоятельная! Вот сестра Надюшка маленькая, а брат Павлушка и подавно. Ему три, а он не ходит и не говорит - мычит невнятное что-то. А Надюшка – ничего, весёлая такая, правда, росточком не вышла. Её ровеснице, Оле, тоже четыре, а выше сестры на голову!
- Охти, батюшки… - девочка, подбочившись, как бабушка в переживаниях, подошла к детской кроватке, в которой с трудом помещались сестра с братом. Но положить их всё равно некуда: в квартире кроме старого стола, двух, наполовину сломанных стульев, да разбитого шкафа ничего нет. Нелька с матерью спали на полу. Она поправила простынку, отогнала нахальных мух и вдруг нахмурила брови: на сверку чуть не забыла!
Как многие дворовые девчонки и мальчишки, Нелька безоговорочно верила в чудеса. И не просто верила, а мастерила из подручных материалов «секретики», прятала их подальше: в глубине двора, а то и вовсе за его пределами! Считалось, что написанное желание на бумажке сбудется точь-в-точь, когда время подоспеет. У неё два «секретика». Один как у всех: записка-мечта в красивой большой ракушке, которую давным-давно привезли с Чёрного моря. Возвращались с пляжа и зашли в небольшую лавчонку. Папа, смеясь да приговаривая, мол, Марфушкам (так он называл маму) нравятся ракушки, купил ей дешёвенькое колье из ракушек; от всего сокровища осталась лишь одна – самая крупная. Когда мама «выздоравливала», то подолгу смотрела на неё. Исчезала отрешённость и появлялась грустная улыбка. Правда, выздоровления эти становились всё реже, а загулы – чаще и длиннее. Пьющая мать напоминала улитку, потерявшую свой дом.
Другой «секретик» - мешочек, в который девочка складывала сбережения. Какие? Да обыкновенные – деньги на лечение матери. Эх, побыстрее бы собрать! Но скоро только сказка сказывается, где волшебные горшочки сами варят кашу, а по мановению волшебной палочки ниоткуда появляется богатство. А в реальном мире деньги труд и счёт любят. Вот Нелька и старается. То бутылки сдаст, то поможет кому поднести что-нибудь, глядишь, и прибудет лишняя копеечка. Год, как копит.
Даже любимая бабушка, помогающая Нельке и называющая братишку с сестрёнкой «золотинушками», не знает о внучкиной мечте. Да и живёт она далековато – добираться на автобусе целых три остановки надо.
- Не переживай, дочка, - успокаивает она Нельку в трудную минуту, - вылечим Машу-то. Вот приедет Лексееич-гармонист и вмиг мамку поправит! Нам бы только денежек собрать… – бабушка тяжко вздыхает, не веря в то, о чём говорит. Нелька не глупая - понимает, что Лексееич на гармони не играет, а работает в фирме «Гармония», где лечат от запоев и наркомании. Девчонка улыбается, в её глазах поблёскивает хитрость: прошептать на ушко бабушке тайну тайную? Сказать или нет?» Она долго колеблется и… решает пока не говорить. Вот накопит нужную сумму!
Нелька выбегает во двор. Осторожно, оглядываясь по сторонам, пробирается сквозь кусты шиповника к заветному месту. Убирает пожелтевшую травинку, придавленную камушком, и раскапывает ямку. Представляет, как обрадуется бабуля, как посмотрит на внучку с восхищением. И мама, наконец-то, станет весёлой и доброй.
Она достаёт из кармана медь, чтобы доложить её в показавшийся на поверхности мешочек. Нетерпеливо дёргает его вверх. Целлофан легко вырывается наружу - в нём пусто! Не понимая до конца произошедшее, Нелька лихорадочно роет ямку чуть поодаль, где находится ракушка. Вместо неё обнаруживает клочок бумаги с глупо ухмыляющейся, дразнящейся рожицей и криво нацарапанными буквами «ха-ха-ха»!
- Охти, батюшки святы-ы-ы, охти… - расставив коленки и подперев щёки ладошками, долго сокрушается Нелька, а крупные градины бесшумно катятся по щекам.
4.Изнанка
Ольга Савва
Эскалатор бесшумно двигался в пространстве, но не снизу вверх или наоборот, а скользил линейно. Вместе с ним перемещался Марк, стоя на одной из ступенек. Оглядываясь по сторонам, не мог сообразить, где он и как сюда попал? События возвращались понемногу, и память метроном отстукивала минуты: зашёл на станцию метро… сел в поезд… поезд тронулся… на словах «осторожно, двери закрываются, следующая станция…» вагон подпрыгнул… яркая вспышка и последовавший за ней сильный удар отключили сознание.
Очнулся в кромешной тьме. Жара! В горле пересохло. И лицо… Его словно туго-натуго затянуло целлофаном: ни вздохнуть, ни открыть глаза. Попытка разодрать «плёнку» и глотнуть воздуха не увенчалась успехом. Марк начал задыхаться, как вдруг осенило: липкий страх и есть та самая плёнка! Собрав волю в кулак, с усилием выдохнул: а-а-а-а-ах! Глаза открылись – он стоял на движущейся лестнице.
Эскалатор замер, и перед мужчиной возникло ослепительной белизны помещение. Свет заполонял всё вокруг. Марк нерешительно помялся и шагнул в неизвестность. Он не слышал собственных шагов, да и другие звуки будто поглощались пространством.
- Вам представилась редкая возможность просмотреть свою жизнь, пусть фрагментарно, но без искажения, - неожиданно прозвучал голос.
- Без какого такого… - пробормотал Марк, щурясь от света и не понимая, кто с ним говорит.
- От живой и «неживой» материи, каждого существа остаются следы. Следы не только физические, но и духовные. Поступки, действия, поведение. В мире ином, куда попал ты, прошлое претерпевает изменение и отличается от собственного представления, потому что существует некий изворот. Он то и показывает, насколько искажён мир человека.
Почему мне? – только и выдавил мужчина, не вникая в смысл «белиберды».
- Ты находишься на грани: остаться с душой или потерять её, а значит, попасть в небытие.
- И что?
- Некоторые небытие называют адом.
Марк напрягся. Он не верил ни в Бога, ни в чёрта, но подсознательно испугался ада.
- Кто ты? И чего хочешь?
- Долго объяснять, да и по времени мы ограничены. Зови меня Испод. Та самая оборотная сторона, о которой мало, кто задумывается. Чем занимаюсь? Выворачиваю явления и вещи наизнанку. Занятие - не из приятных, но таков удел.
Короче, у тебя есть шанс. Используй его или откажись!
- Это какая-то игра?
- Играют люди… Сердцами, душами, мыслями, жизнью. А это другая реальность, в которой не играют, а работают!
- А делать-то что нужно? Как я могу спасти душу? – Марк, наконец, понял, что с ним не шутят.
- Всё просто. Твое избавление в любви!
- В чё-о-о-м? - криво улыбнулся Марк.
- Только этим чувством дышит Земля…
- Ну и пусть себе дышит, а мне то что?
- Вот, вот… Ты и подобные тебе перекрываете кислород, а сами превращаетесь в чудовищ.
- Да ладно?! С лица воду не пить! – съязвил Марк.
- А ведь именно на лице и отражаются людские пороки…
- Ага, - блаженно заулыбался мужчина, - типа «косые глаза» - признак вороватости и неверности, предательства, «кривой нос» - признак лживой натуры...
- Явно выраженная асимметрия лица – неуравновешенность и склонность к манипулированию, - спокойно продолжил голос и добавил. - В наблюдательности людям не откажешь… Но мы отвлеклись! Обратись к своей жизни и подумай: кто или что спасёт твою душу? Ты должен найти хоть какую-то зацепку!
- Никому и ничего я не должен! – отрезал Марк.
- Ты сделал выбор, - проигнорировал резкость Испод. – А теперь анализируй прожитое и думай!
- А как я? – вопрос Марка завис в воздухе. Но как только он задал его, ослепляющий свет приглушили, напротив возник экран, на котором высвечивались слайд-кадры. Кадры его жизни.
***
Перед Марком предстал славный мальчуган лет пяти. Весь в слезах.
- Неужели это я? – удивился Марк. – Как быстротечно время!
Мальчика кто-то обидел, и он отчаянно искал утешение. Но родители не способны успокоить сына. Мать "по уши" загружена домашней и производственной работой. Ей не хватает сил на ласку и нежность – главное, накормить и одеть детей! Чтобы как у людей, чтобы не дай бог, соседи или родственники бросили в её адрес недоброе. Да ещё вечный страх перед пьяным мужем, ожидание побоев, грубых разборок. Обстановка убивала любые чувства. Марку было жаль мать, но помочь он не мог. Нелюбовь шагала рядом и штамповала жизнь печатью проклятия. В школе к Марку относились с прохладцей. А учитель ботаники - красивая молодая женщина - брезгливо косилась на двенадцатилетнего парня, вышедшего к доске, который, дрожа и заикаясь, "блеял" что-то из невыученного домашнего задания.
На четвёртом кадре Марк зажмурился так сильно, что проступили слёзы. А на шестом – вздрогнул!
- Возможно, Вера... – засомневался он, увидев на экране жену.
Она стояла на пороге дома, прикрыв рукой василькового цвета глаза. Вот оно спасение! Вот та, что положила на алтарь семьи заботу, верность, любовь... Да что любовь? Жизнь! Родила ему дочь. Вера, Вера! Знала же о его изменах, но терпеливо всё сносила. Эх, вернуть бы сейчас то время!
- А почему я думаю о ней, как о прошлом? – мелькнуло в голове у Марка.
- Правильно думаешь... Тебя уже нет. И для неё в какой-то степени задача облегчена. Ты её прошлое, - прочитал мысли Испод и добавил. - Тёмное прошлое...
- Да что ты понимаешь? – зло огрызнулся Марк. - А где это она? – вдруг заинтересовался следующим кадром.
- Пришла к ведунье за отворотным зельем, чтобы ты ни на одну женщину не смотрел.
- Что-о-о?
- А то! У тебя ж очередной роман. Вот Вера и мечется... Только забыла она, что тоже является женщиной, а значит, отвращение будет распространяться и на неё.
- У-у-у! - Марк вдруг почувствовал подкатывающую тошноту к горлу. Именно тошноту он испытывал после каждой измены. Тогда думал - совесть не дремлет! Но дурнота не исчезала и при виде супруги.
- Вера любила меня по-своему, - попытался оправдать бывшую жену Марк.
- Не любила, а думала о себе! Имитация - подмена настоящего чувства – в действии. А результат тот же – игра!
- Дура! – не сдержался Марк.
- К чему эмоции? Виноваты оба... Даже муравьи понимают: любовь отвечает друг за друга. У слепо-, глухо-, односторонних людей иначе: мужчина уходит из семьи, и в этом, без сомнения, виновата женщина. А если женщина покидает постылый дом, то всё равно виновата она. Нет главного - осмысления: встреча двух не была случайной! На тот период оба приблизительно соответствовали друг другу, пусть не внешне, так внутренне - в помыслах.
«А ведь прав Испод! – с горечью подумал Марк, анализируя жизнь с Верой. – И вспомнить то нечего – остались обида, злость и разочарование. Женщин у Марка было много, и он использовал их по полной программе. Они отвечали «взаимностью». Марк не обижался, потому что искал не любовь, а женское внимание и деньги. Искренность и бескорыстие принимал за дурость, поскольку не хотел быть обязанным. Хотя рисоваться, играть заботу о ближнем для него не составляло труда. Нравились ему эти игры! От жены уходить не собирался, а когда ссорился с нею, то легко находил утешение в объятиях другой.
- Мало того, - продолжил Испод, - ваша дочь пойдёт по стопам матери, не прошедшей испытание. У неё уже проблемы с «сильным полом». Дочери расплачиваются за матерей, сыновья – за отцов.
- Но дети не должны отвечать за поступки родителей!
- И не отвечают... Если лень одолеют. А одолеют - свой путь отыщут! Но это большая редкость. Как правило, чада повторяют судьбу отцов и матерей.
- Ага. Без тебя, значит, никак?! – ехидно улыбнулся Марк.
- Выходит, что так! Не учитывая обратную сторону, насыщаете жизнь глупостями. С точки зрения человека – правильно, с «изнаночной стороны» – затмение, отсюда ошибка. Вот почему не сбываются мечты или исполняются, но с точностью наоборот.
Марк загрустил и вспомнил преследующий его вот уже лет десять сон. Он ищет кого-то, договаривается о встрече, а когда приходит в назначенный час, то оказывается в одном из вагонов «американских горок». Слышит наполненные ужасом и страхом крики, ощущает сердечную боль каждого, кто находится в составе. Просыпается мокрым, как будто его окатили холодной водой, а в висках стучит: люди марионетки в неведомых руках Механика, увеличивающего скорость движения и круто меняющего направление. И не убежать, и не вырваться из замкнутого круга.
- Всё! Нет у меня шанса! – обречённо вздохнул Марк.
- Неправда. Шанс встретить родственную душу даётся каждому. Но не каждый разглядит его, вынесет, да-да, вынесет, поймёт и постарается удержать!
- В нашем мире таких встреч не случается!
- И встречи есть, и ошибки неизбежны, ведь кажущийся «спасительный островок» может возвести Фата Моргана.
- Моргана, Горгона... Какая разница: хрен или редька? – хмуро пошутил Марк. - Одна уже спасла! – он имел в виду Веру.
***
- Хорошо. Почему на четвёртом кадре ты закрыл глаза и даже покраснел?
Кадр принадлежал Алисе... Марку не хотелось говорить о том, что было связано с болью и предательством. Но иногда он всё-таки думал о той, в глубине тёмных глаз которой плескалось непостижимое, вечное, неподвластное разуму.
Что она знает такого, чего неизвестно ему, спрашивал себя Марк, когда заставал её задумчивой? Он часами мог наблюдать за Алисой. Время отступало, солнце не слепило, и даже холодная погода не смущала. А если она улыбалась, он хохотал и гримасничал, стараясь рассмешить или удивить. Тогда он мог всё!
Тайна Алисиных глаз или его необъяснимое чувство к ней пробили брешь в нелюбви, растопив сургуч печати. Именно этой небольшой и хрупкой девчонке удалось рассмотреть в парне маленького мальчишку, отчаянно ищущего любовь. И она не могла не откликнуться, не побежать навстречу родственной душе.
Но однажды излучающие любовь глаза наполнились тревогой и растерянностью. Она призналась, что беременна. Марк испугался не на шутку. Да что там, - струсил! Ну какие сейчас дети?! Ни образования – заканчивали четвёртый курс института, ни собственного жилья – снимали комнату в общежитии. Они разругались в пух и прах, вернее, он орал на неё как ненормальный, а она молчала, изредка сверкая глазами, в которых отражалась боль.
Ночной клуб, куда он зашёл с другом после ссоры с Алисой, затмил раздражение, испуг, да и саму Алису. Очнувшись утром в чужой квартире с женской головой подмышкой, Марк ужаснулся, но быстро успокоился: что не делается - всё к лучшему. Появившись дома, обнаружил пустую комнату – Алиса исчезла! А через два года появилась Вера с острым желанием выйти замуж, с говорливым тестем в довесок с деспотичной тёщей, квартирой и достатком.
- А что тебе известно о сыне? – поинтересовался Испод, нарушив воспоминания Марка.
- Сын? – в горле пересохло, и глухим от волнения голосом мужчина спросил. – Алиса не сделала аборт? Она сохранила ребёнка?
- Да. Парню двадцать четыре. Как тебе когда-то! Помнишь?
- Какой, какой… взрослый! – счастливая улыбка, давно не посещавшая хозяина, вдруг расплылась по лицу, и неожиданно для себя он с нежностью произнёс. - И какой маленький…
- Как его назвали?
- Всеволод!
- Сев-ка-а-а… - произнес мягко и почти напевно.
- Я хочу вернуться! – вдруг твёрдо произнёс Марк. - Слышишь, ты? Мерзость однобокая!
- Вернуться можно на место преступления, но не к тому, кого когда-то любил!
- Я сам знаю, что можно, а чего нельзя!
- Не мне решать: возвращаться тебе или оставаться!
- Кстати, твой сын на пороге интересных событий.
- Каких? – насторожился Марк. Что-то не понравилось в почти лишённом эмоций голосе. Постой, постой... Они расстались с Алисой, когда ему исполнилось именно 24. В голове промелькнули и другие слова Испода: «сын… за отца… отвечает».
Марк побледнел. Он с ужасом представил, как Севка совершает роковую ошибку и пускает жизнь под откос. И врагу не пожелал бы той бездарности, с которой прошёл свой путь. А это сын!
Марк содрогнулся и почувствовал, как затрепетала душа, поддержавшая его. К ним присоединилось что-то ещё - непостижимое и неопровержимое, излучающее мощный свет и создающее единое целое.
- Не-е-е-ет! – раздирающий крик Марка потонул в круговерти, образовавшейся под воздействием могучего импульса. Звук ослаб и растворился во множестве других: в стонах, плаче, вздохах, рёве серен, в тихих и громких разговорах. Марк очнулся от запаха крови. Тело болело, внутри жгло огнём. Вокруг скользили люди в сером, МЧС-ники, сновали пожарные. Он успокоился, когда понял, где он и что с ним.
- На земле… - прошептал еле-еле...
- Надо же, ещё и улыбается! – удивился один из санитаров, нёсший Марка на носилках.
- Брось, вишь, как мужику плохо. А улыбка эта от болевого шока, - остановил его второй.
Несмотря на всеобщую суматоху и боль Марку было хорошо и спокойно. Он верил, что обязательно встретится с сыном. Расскажет ему... Попробует. Обязательно попробует! Для этого есть силы и душа! Севка поймёт... Не осудит! И Алиса тоже... Он разгадал бездонность её глаз, и знает, что такое любить и быть любимым! Он всё исправит... Если получится, если ещё не поздно?!
АВТОР 3
5.Тайна бабушкиного сундука, часть 1
Лада Кутузова
Ромке не повезло! Наступило очередное лето, а родители, как назло, решили поменять работу. И ладно бы кто-то один из них, а то, как сговорились, – оба. И теперь Роме только и оставалось, что страдать над своей судьбой: прощай, Москва и море, здравствуй, деревня. Обычно мальчик с родителями уезжал в одну из южных стран, где целых две недели принимал морские и солнечные ванны. В остальное же время он жил на даче с бабушкой. Но дача-то у них совсем недалеко от города, там и спутниковая тарелка, и Интернет ловится. А в этом году предки остались без отпуска, а бабушка надумала уехать на целый месяц в деревню, где родилась. Напрасно Ромка доказывал, что уже большой и может целыми днями один сидеть в квартире, сам себе обед разогреет и чайник вскипятит. Бабушка только ужасалась от подобной самостоятельности, родители тоже почему-то считали, что в деревне лучше, чем в столице. Господи, да там же Интернета нет! Но делать ничего не оставалось: мальчик набрал несколько дисков любимых игр, приготовил ноутбук и игровую приставку и с тяжелым сердцем отправился на вокзал. Родители проводили их с бабушкой в вагон, помогли разместиться, потом мама долго целовала своего Ромашку, как она звала отпрыска, а отец поручал слушаться бабу Надю.
- В воду один не лезь! – наказала мама перед тем, как проводница призвала провожающих освободить вагон.
- Не буду, - буркнул Рома, который так и не смирился со своей печальной участью. – Больно надо.
Паровоз взвизгнул, колеса заскрипели, и перрон медленно поплыл мимо отъезжающих. Любимая Москва осталась в мареве жаркого июльского вечера.
Рано утром мальчик с бабой Надей прибыли на вокзал провинциального городка. Долго шли до края платформы, Ромка помогал бабушке нести тяжелые вещи. На вокзале они взяли частника и отправились в деревню. Ехать пришлось долго – больше часа. В пути мальчик сонно клевал носом и ничем не интересовался: ни тонущими в тумане силуэтами огромных деревьев, ни темной полоской реки под деревянным мостом. Вскоре появились первые дома, и баба Надя растолкала внука. Тот, сладко позевывая, оглядывался по сторонам: бабушкина деревня оказалась большой. Дома, как на подбор, радовали глаз буйством красок: ярко-синие, желтые, малиновые, с выкрашенным в цвет дома забором палисадника, где росли пестрые георгины. Нет, встречались и дома, посеревшие от времени, с темными провалами крыш, но таких Рома насчитал всего ничего, даже говорить о них не стоило. По улице важно вышагивали коровы, роняя на дорогу свежеиспеченные лепешки навоза. За ними плелся сухонький мужичок неопределенного возраста в сером пиджаке и синих тренировочных брюках, заправленных в черные резиновые сапоги. На плечо пастух закинул тонкую хворостину. Машине пришлось пропустить стадо. Вскоре они подъехали к старому, но еще крепкому дому салатового цвета, баба Надя рассчиталась с таксистом и постучала. На стук через некоторое время вышла дородная пожилая женщина в очках, ее седые волосы были заплетены в тонкую косичку. Бабушка всплеснула руками и бросилась к ней на шею расцеловываться, потом обе наперебой застрекотали:
- Шурка, а ты совсем не изменилась! Привет, дорогая.
- Ой, я-то думала вы попозжей будете. А, что, поезд рано пришел?
- Да, нет, - отвечала баба Надя, - поезд вовремя, просто мы не на автобусе, машину взяли.
Они еще некоторое время потолкались на крыльце, потом баба Шура спохватилась и пригласила гостей в дом. Она была бабушкиной сестрой, до этого Ромка видел ее только на фотографиях.
- Какой большой стал, - ласково засюсюкала баба Шура.
Бабушка незаметно толкнула внука, и тот сухо поздоровался:
- Здравствуйте.
- Ну что, в гости надумал? А то я тебя только на карточках и видала.
- Я тоже, - Ромка был неразговорчив.
- Ну, ничего. Пообвыкнешься, с мальчишками познакомишься… Тут к Федосье, - продолжила баба Шура, которую мальчик уже успел за глаза прозвать Шуша, потому что она была вся такая шуршащая, словно упаковочная бумага, - внук приехал, уже с начала лета гостит. Хороший такой мальчик, вежливый. Завсегда поздоровается. Да и к Зинке, у которой молоко беру, два дня назад внучка из Питера привезли. Ничего такой пацан, спокойный. Зинка бахвалилась, что отличник.
«Больно надо, - думал Ромка, - дружить еще с этими ботаниками. Наверное, только и знают, что книги целый день читать».
Шуша, наконец-то, прекратила болтовню и побежала на кухню ставить чайник. После Рома пил чай вприкуску с фруктовым сахаром и налегал на пироги с капустой, которые заранее напекла баба Шура. Бабушка же распаковывала сумки и болтала с сестрой. Начиналась ненавистная деревенская каторга.
Прошла всего пара дней, а Ромка уже не находил себе места от скуки. Интернета нет, нормального телевизора тоже, всего три канала постоянно рябят какую-то скуку смертную, да еще радио шепелявит. Привезенные игры поднадоели, а новых не предвидится. А тут и бабушка с Шушой все подзуживают: сходил бы, да прогулялся. А с кем идти? Бегал тут один лопоухий мальчишка младше самого Ромки, все в окна заглядывал, но не дружить же с такой мелочью? Звала бабушка и на речку, но купаться мальчику не хотелось – вода, небось, холодная. Наверное, так и сидел бы Рома за своим компьютером, скучал да обижался на всемирную несправедливость, если бы поздно ночью не случилась сильная гроза. Полыхали молнии, гром гремел так, что окошки позвякивали, ветер гнул березы к земле. Ромка спал без задних ног и ничего не слышал. Утром же снова сияло солнце, зеленела умытая трава, мычали коровы. Мальчик спустился с клетей в избу и включил ноутбук.
- Так нету электричества. Вчера провода оборвало, будем ждать, пока починят, - сообщила ему Шуша.
Тот едва не взвыл: зарядка у компьютера закончилась, когда он допоздна в кровати играл. Приставка еще вчера днем разрядилась, а потом ее включить он забыл.
- Блин! – Ромка был краток.
- Нечего кукситься, пошли за молоком сходим, - предложила баба Надя. – Заодно с бабы Зининым внуком познакомишься.
- Не хочу я с ним знакомиться, - рассердился Ромка, - он из Питера! Они в Питере зубы и вечером, и утром чистят. А я не хочу быть питерским интеллигентом, я нормальный московский человек.
Про интеллигентов мальчик узнал от бабушки: они и умываться не забывают, и волосы расчесывают, и зубы чистят аж два раза в день. Тьфу, одним словом. А Петербург – это просто клад этих самых чистоплюев, их там пруд пруди.
- Пошли уж, нормальный московский человек, - рассмеялась бабушка.
Делать нечего, Ромка, ворча, отправился с бабой Надей. Ничего его в этот день не радовало: ни чистое небо, ни теплый ветерок, ни играющий возле соседнего дома выводок котят. В таком пасмурном настроении Рома и пришел в дом к бабе Зине, в котором бабушка покупала молоко. Они вместе прошли в сени, где стояли полные банки. Баба Надя взяла молоко, оставив взамен пустую баклажку и деньги, и собралась идти обратно. Но тут дверь отворилась и на пороге появилась полусогнутая сухонькая старушка, хозяйка дома.
- Привет, Надь, - поздоровалась она, - а энто внучок твой?
- Мой, Зин, мой.
- Погодь, сейчас Лешку кликну.
Рома заранее весь ощетинился, словно испуганный ежик.
«Придет, - думал он, - такой очкарик весь. Отличник ...»
Больше ничего плохого придумать Ромка не успел, потому что прибежал Лешка. Леша оказался двенадцатилетним пацаном, всего на год старше, немного повыше Ромы, с густыми русыми волосами и курносым в мелкую веснушку носом. Вполне нормальный мальчишка, даже не скажешь, что из Питера. Ребята сдержанно поздоровались, и Лешка предложил пойти погулять. Они вышли во двор и огляделись. Ромка неспешно подошел к Леше и толкнул плечом.
- Ты чего? – нахмурился тот.
- Ничего.
- А если я тебя толкну?
- Толкни, попробуй.
- Я три года на карате ходил, - предупредил Лешка.
- А я на тэквондо.
- У меня и пояс есть, синий.
- По-одумаешь, у меня тоже есть, - похвастался Ромка, затем немного подумал и предложил, - Драться будем?
- Немного можно, - согласился Лешка.
Мальчишки налетели друг на друга, как молодые петушки, и повалились на траву. Силы их были примерно одинаковы, так что драка закончилась вничью. Они поднялись и, как ни в чем не бывало, продолжили беседу.
- Куда пойдем? – спросил Леша.
- Не знаю, - пожал плечами Ромка, - я тут раньше не был.
- Давай, к реке сбегаем. Там, наверное, воды – целое море. Слышал, какая гроза ночью была?
- Да ну, я спал.
- Ты даешь! У нас бабушка сразу побежала все железное в окно выбрасывать. Тут не уснешь.
- Зачем же выкидывать? – удивился Рома.
- Так железо молнию притягивает, - пояснил Лешка.
- А я не знал, надо будет бабушке сказать.
Мальчишки медленно отправились за деревню, где среди пологих склонов протекала небольшая речушка Региня.
- Ребята, подождите! – сзади послышался взволнованный крик. К ним несся тот самый ушастый мальчишка, который до этого нарезал круги вокруг Ромкиного дома. – Можно, я с вами?
Рома равнодушно отвернулся в сторону, ему совсем не хотелось знакомиться с этим пацаненком. Леша тоже не проявил энтузиазма.
- Мы на речку идем, - заметил он. – Тебе туда, наверное, нельзя.
- Мне можно, - не согласился тот. – Я тут все знаю. Я и на речку часто бегаю, мальков ловлю, купаюсь еще. Меня Ваней зовут.
Пришлось знакомиться. Ванька, как оказалось, был всего на полгода младше Ромки, хотя и ниже ребят почти на целую голову. Смешной, густо усеянный веснушками, с торчащими ушами и постоянно улыбающийся мальчишка.
- Ты не этот, не ботаник? – подозрительно поинтересовался Ромка.
- Ты что, - не согласился Лешка, - ботаник – это такая профессия, очень денежная, я так слышал.
- Не, ботаник – это слабак. Вот у нас в классе Лилохин есть, - вмешался в разговор Ванька, - так вот он точно ботаник. Постоянно с фингалом ходит.
- А почему он с фингалом ходит? – спросил Рома.
- Так дерется или обзывается, вот его ребята и бьют, - пояснил Ваня. – Терпения не хватает!
Ромка решил окончательно расставить все точки над и.
- Слушай, - обратился он к Лешке, - а ты не интеллигент?
- Не знаю, - пожал плечами тот.
- Ну, зубы сколько раз чистишь?
Леша почему-то смутился, но ответил:
- Чищу иногда. В воскресенье обычно или когда мама заставит.
- А-а-а, - отлегло у Ромы, - тогда точно не интеллигент. Наверное, ты в Питере по ошибке родился.
И ребята отправились на речку.
Лешка оказался прав: еще вчера лениво тянущая свои воды Региня сегодня заметно поднялась и раздраженно бурлила.
- Да-а, - Ваня задумчиво почесал в затылке, - сейчас мальков не поймаешь.
- А как ты их ловишь? – поинтересовался Лешка. - Это я просто так спрашиваю, для интереса.
- Наволочкой можно или штанами. Только надо сначала брючины узлом завязать. Заходишь тихонечко в воду и черпаешь их штанами. Вода просачивается, а рыбешка остается.
- А потом? – не унимался Леша.
- Отпускаю. А что с ними еще делать? Они мелкие.
- Да ну, ерунда какая-то, - протянул Рома. – Вот если бы такую огромную рыбину поймать…
- Раков можно поискать. Они под корягами прячутся и в норах. Я умею искать, - похвастался Ванек.
- А потом отпускаешь? – съехидничал Ромка.
- Зачем? – удивился Ванька. – Варим их с бабушкой и едим, они вкусные. Я за раз целый бидончик набираю. Только кусаются больно.
- А у них разве зубы есть? – спросил Леша.
- Клешнями.
- Не, мне чего-то не хочется лезть в воду, - осторожничал Лешка. – Я лучше на берегу постою.
- Давайте камни кидать, - предложил Ваня. – У кого больше раз от воды отскочит, тот и победил.
Мальчишки подобрали небольшие голыши и начали соревнование. Если честно, состязаться было трудно: камни не хотели отскакивать от водной поверхности, а тонули с приглушенным бульканьем.
- Да ну, - разворчался Ромка, - так неинтересно. Вот в Турции намного легче: там и камни такие плоские и море спокойное. У меня раз десять от воды отскакивало.
- У меня, наверное, раз пятнадцать. В Египте, - добавил Лешка.
Рома нахмурился:
- Я точно не помню. У меня тоже раз пятнадцать могло быть.
- А я на море еще не был, - встрял Ванька, - я всегда всё лето у бабы Федосьи провожу. Когда речка спокойная, и здесь получается, чтобы камни прыгали. Только приноровиться надо.
- Может, еще куда пойдем? – спросил Леша. – А то тут не очень интересно.
Ванька весь приподнялся, глаза его загорелись, и он приглушенным голосом предложил:
- А давайте, в заброшенный дом сходим в конце деревни.
- Да ну, - не согласился Рома. – Что я там забыл?
- Там это, привидения, говорят. А еще клад зарыт.
- Что-то не хочется, - мотнул головой Леша. – Я, конечно, в привидения не верю, но, думаю, клада там тоже нет.
- Есть клад! Точно. Только его найти никто не может, а привидения днем не показываются, - не унимался Ваня. – Ну, пойдемте.
- Если только в окно посмотреть, - пожал плечами Лешка.
И приятели отправились в путь.
До конца деревни добрались минут за десять. Старая изба с покосившимися стенами с облупившейся краской казалась вполне обыденной, но ощущение какой-то тайны сразу же охватило мальчишек, едва они завидели дом. Словно они очутились в новогоднем вечере, когда не можешь уснуть в ожидании чудесного подарка под елкой. Ребята прильнули к окнам и попытались хоть что-нибудь рассмотреть.
- Не видно, - сказал Леша, - словно паутина мешает. Может, пойдем обратно?
- Боишься? – вскинулся Ванька.
- Нет, просто там пыльно, наверное. Не хочется пачкаться, - попытался отговориться Лешка.
- Да прям, - не поверил Ромка. – Боишься ты, Лешечка.
- Ничего я не боюсь.
- Тогда пошли, - Ромка ногой распахнул дверь и первым вошел в дом. За ним последовал Ванька, а затем и Лешка, осторожно оглядывающийся по сторонам.
- Ты головой так не верти, а то отвалится, - посоветовал ему Рома.
- Я не верчу, мне просто интересно.
Под Ромкиной ногой скрипнула половица. Звук разрезал сгустившуюся тишину.
- Что это? – напрягся Лешка.
- Пол скрипит, - нарочито грубым голосом, чтобы спрятать волнение, ответил Ромка.
- А-а…
Ребята осмотрелись: в сенях стояла почерневшая от времени лавка с пустыми ведрами, хромая этажерка со съехавшей стопкой журналов и занозистое коромысло. В конце коридора виднелась деревянная лестница, ведущая на чердак, слева – дверь в избу.
- Ну, идем? – поинтересовался у друзей Ромка.
В это мгновение налетевший ветер хлопнул входной дверью, и мальчишки оказались в полной темноте. Первым не выдержал Ванька. С тонким криком он бросился назад, нащупал выход и вылетел наружу. За ним устремились и двое приятелей.
- Это же просто сквозняк, - опомнился Леша.
- Хочешь вернуться? – съехидничал Ромка.
- Да там ничего интересного нет, одна рухлядь какая-то.
- Нет, есть, - не согласился Ванек. - Там точно клад есть. А дверь привидения захлопнули, чтобы мы ничего найти не могли.
- Да ну его, этот клад. Больно надо, - и Ромка, не спеша, пошел прочь. Друзья поплелись следом. Дом с его тайной остался позади.
Ребята отправились в огород Ваниной бабушки, где росла сочная наливная малина.
- А червяков там нет? – спросил Леша.
Ванька пожал плечами:
- Бывают. Надо посмотреть и выкинуть червяка.
- Я, наверное, не буду. Я малину не очень люблю.
Ромка с Ваней за обе щеки уплетали сладкие ягоды, а Лешка стоял рядом. Потом Ванька нарвал целую горстку, проверил ягоды и протянул ему:
- Ешь, тут червяков точно нет.
Лешка поблагодарил и от угощения отказываться не стал. Вскоре пришла Ванина бабушка с маленькой девочкой, оказавшейся Ваниной сестрой Светкой. На вид ей было лет пять. Светка сразу же напросилась остаться с мальчишками.
- Бабушка, - клянчил Ванька, - пусть она с тобой будет. Я с мальчишками поиграть хочу.
- Поиграйте и Светочку заодно возьмите, - не соглашалась бабушка.
Пришлось брать с собой Светку.
- Если не хотите со Светкой играть, можете домой идти, - великодушно предложил друзьям Ваня.
- Да ладно, останемся, - Ромка решил проявить благородство.
Они решили играть в догонялки. Водой назначили Свету, которая бегала за ними со счастливым визгом. Пару раз мальчишки ей поддавались, и Светка просто умирала от восторга.
- Девчонка… Смешно! – заметил Ромка, когда Светка, схватив Лешку за ногу, никак не захотела от него отцепляться. В результате они оба повалились на траву.
- А я люблю девчонок, - признался Ваня. – И они меня тоже.
- Да прям, - не поверил Ромка, - ты же веснушчатый.
- Ну и что! Я и с Симой целовался, и с Катей, и с Ксюшей.
- Не ври.
- Честно! Только девчонки все время ругаются, кого из них я больше люблю. А мне они все нравятся.
- А я их терпеть не могу. Задавалы! – сморщился Рома.
- А ты им нравишься, наверное, - хитро улыбнулся Ванька. – У тебя глаза голубые и ты блондин. Девчонки таких любят.
- Я не блондин, просто выгорел.
- Все равно, нравишься.
- Плевать.
- А я со всеми дружу, - влез в разговор Лешка. Ему удалось отцепиться от Светки, и он поскорей подсел к приятелям. – И с мальчиками, и с девочками. А ты, Ванька, это, плейбой. Так мальчик называется, которому все девчонки нравятся.
- Он не плейбой, - оспорил Ромка, - он дон Жуан. Я тут с родителями кино смотрел. Там один мужик во всех влюблялся. А потом, чмок-чмок-чмок (тут Рома выразительно вытянул губы и показал, как это чмок-чмок-чмок проделывается), влюбился в одну тетеньку, ее донна Анна звали, а она замужем. Тогда дон Жуан убил ее мужа, Командора, а сам хотел на этой тетеньке жениться. А тот Командор превратился в статую и убил этого дон Жуана. Мне мама сказала, что такие дядьки, которые во всех влюбляются, дон Жуанами называются. Так что ты, Ванька, самый настоящий донжуан.
- Донжуан, - попробовал это слово на вкус Лешка, и оно ему понравилось. – Прикольно!
- Ага, прикольно, - в довольной улыбке расплылся Ванек. – Я такой, мне почти все девочки нравятся.
- Только трудно тебе потом жениться будет, - подколол приятеля Рома. – Выбрать-то придется одну.
6.А на войне, как на войне
Лада Кутузова
Рассыпался в прах мосток через речку Обша, поросли лопухами да иван-чаем сорок деревенских дворов, конюшня, коровья ферма. Когда-то здесь была война, Великая Отечественная. Сначала отступали наши. Отходя, сожгли поля с хлебом, угнали скот, чтобы не оставить врагу. Только про людей забыли. А потом пришли фашисты. Заняли деревеньку, выгнали жителей на улицу, расстреляли евреев, которых нашли. Стали хозяевами. Федосья с двумя детьми подалась в землянку. Ее дом на окраине деревни приглянулся немцам, а их вышвырнули за порог. Хорошо, что землянка была, там и поселились. В землянке потолки низкие, холодно, сыро. Вход грубо сколочен из неотесанных бревен. Прямо при входе небольшая печь, по бокам нары вместо кроватей. Тесно, да не в обиде. Сама Федосья волосы коротко обстригла, платок повязала – мол, вшивая, чтобы немцы не позарились. Лицо землей измазала, детишки тоже чумазые. Иногда фрицы позовут белье постирать, едой расплатятся, тем и сыты. Один немец дочери печенье давал, та все боялась взять – никогда такой еды не пробовала.
- Матка, дай ты, - предложил солдат.
Дом на самой околице, партизаны близко. Дочь мелкая, Нинка, за связного была. В бидоне двойное дно сделано, там письма хранились для связи. Шла на луг якобы корову подоить, а ее уже встречали. Если б немцы поймали, расстреляли вместе с семьей, как одну девушку из деревни. Эту связную к лошади привязали и по деревне пустили. Так и возили, пока не умерла. Обычно же казнили на берегу реки, там трупы и оставляли, хоронить запрещали. Сама Федосья тоже отличилась – спрятала у себя молодую еврейку. У той семью расстреляли, пока ее дома не было. Хорошо, по дороге соседку встретила, та ей все и рассказала. Куда девушке деваться? К Федосье, конечно. Прятала ее Федосья под нарами, занавесив кровать покрывалом. Дети еду ей таскали втихаря, по ночам горшок чистили. Больше года еврейку прятали. Когда наши в деревню вошли, только тогда ее и достали из-под нар. Она уже и ходить разучилась, но зато живая. В ту пору еще два красноармейца приходили, схоронить просили. Один из них раненый был. Но куда Федосье двух мужиков прокормить? Дала им с собой несколько картошин, да показала, куда пойти можно.
Чужую девушку скрыла, а свою родную сестру Федосья не уберегла. Та в той же деревне жила с матерью, Шуркой звали. Молодая, звонкая, красивая. Коса в руку толщиной, брови вразлет, хохотушка. На десять лет моложе Федосьи, между ними четыре брата было, все в войну полегли. Такой ее и увидели фрицы. Изломали Шурку, словно пьяный дурень молодую березку. Она и забеременела. В срок родилась девочка. Рожала Шурка тайно, мать пригласила повитуху. В погребе девочку и закопали, живой. Зато одна местная баба, Евдокией ее звали, очень даже и соглашалась с немецкими офицерами жить. Собой смазливая, вертлявая, переходила из рук в руки. И ведь не беременела! Да и после войны неплохо устроилась. Познакомилась в госпитале с лейтенантом, да и вышла за него замуж. Двоих сыновей родила. Потом приезжала в деревню: сама гладкая, ухоженная, в смешной шляпке по тогдашней моде. И мальчишки в пилотках.
Немцы привыкли обустраиваться со всеми удобствами. Вместе с солдатами прибыла и обслуга из пленных полячек и француженок. Они и на кухне трудились, и в постели солдат обслуживали. Потом двух француженок на улицу выгнали за какую-то провинность. Местные женщины их, конечно, подкармливали, да самим есть почти нечего. Так француженки с голода и померли.
В сорок третьем наши пошли в наступление и начали освобождать захваченные земли. В деревню прибыл отряд карателей. Согнали жителей в один дом и заперли. Затем подожгли крайние дома. Хорошо, что времени у карателей не было, да и партизаны рядом были – успели деревенских освободить, пока огонь с других домов не перекинулся. Из сорока дворов только шестеро и осталось, да и мужиков с войны только двое вернулось.
Зарастает пепелище травой да цветами, нет больше деревни Федурино, она числится в списках выбывших, как бойцы, не вернувшиеся с фронта. Умерла Федосья, умерла и Шурка. После войны она сразу же уехала в Литву. Вышла там замуж за офицера, родила двоих сыновей. Федосья мужа с войны не дождалась, повторно замуж выйти не пожелала. Выросшая Нина не помнит имени той еврейской девушки, которую спасла ее мать, неизвестны имена умерших от голода француженок. Память стирается, словно карандашный рисунок ластиком. Только человеческие кости год от года проступают из земли, словно солдаты хотят, чтобы их, наконец, нашли и вспомнили. Сколько их еще лежит неупокоенных?
Солнце садится, озаряя багрянцем силуэты деревьев. Лес наступает на пожарище, молодые березки тянутся к небу. Земля старается стереть следы войны. Но мы пока помним.
Записано со слов моей коллеги, дочери.
АВТОР 4
7.Поиск невесты
Николай Иваненко
Жил я в общежитии в рабочем посёлке. А в маленьком населённом пункте женщин не густо, не с кем пофлиртовать, не в кого влюбиться. Редкие подрастающие десятиклассницы нарасхват. Жизнь, как говорится, прокисла. И на этом фоне было радостно услышать предложение из заводского профсоюзного комитета поехать по курсовке в санаторий. Я обрадовался – будет санаторно-курортный роман, может найду спутницу жизни.
Когда я вошёл в вагон поезда, в купе сидела миловидная женщина, стройненькая, светловолосая, с тонкими чертами лица, остренький носик, голубенькие глазки, в очках. Она оказалась общительной, сразу завязалась дружеская беседа. Звать её Инесса, она бухгалтер (престижная профессия), тоже едет в Цхалтубо на радоновые ванны. И... незамужняя! Мы оба выложили снедь на стол, я вынул баклажку со спиртом. В течение часа, пока мы общались за столом, мне стало понятно - хорошая будет партнёрша на курорте. А там, гляди, и невеста. В общем, между нами установились самые приятельские отношения.
На одной из станций в наше купе вошла девица, очень красивая, эффектная. По купе распространился аромат какой-то необыкновенной свежести. Она назвалась Яной, и на вид была моложе Инессы. Я, естественно, залюбовался ею, но тут же получил мощный щипок за бок от Инессы и непроизвольно охнул. Это не укрылось от взгляда Яны. Ранее дружелюбное лицо её приняло иронично-саркастический оттенок.
- Я, кажется, нарушила вашу идиллию. Пойду попрошу проводника перевести меня в другое купе.
- Что Вы, Яночка, ни в коем случае! – я подскочил к выходу и раскинул руки.
- Тогда в моём присутствии никаких интимных поползновений!
- Конечно, конечно! А любезности дамам можно говорить?
- Если они будут предназначены только мне.
- Но вы обе симпатичные.
- Я симпатичнее.
- Извините, я этого не признаю.
Я демонстративно сел рядом с Инессой и попытался не обращать внимание на Яну. Но как не смотреть, если она села напротив, выставив оголённые выше некуда ноги, а в расстёгнутом вороте кофточки, открыв большие, искусно поддерживаемые бюстгальтером, упругие груди. При этом она тоже выставила на стол много всякой вкуснятины и предложила мне принять участие в трапезе. Я облизнул губы.
- Яночка, как Вы смотрите на то, чтобы нам потрапезничать втроём? У нас тоже есть презент! – я потряс баклажкой со спиртом.
- Ну, пригласите её.
- А Вы не можете?
- Могу, но не желаю.
- Яночка, так невежливо. Эта дама едет в этом купе от самой Москвы. Я подружился с ней. Давайте дружить втроём.
- Это соперница. Я с соперницами не дружу.
- Хорошо. Я выбираю Инну. Она – воспитанная женщина.
Я начал опускать баклажку в свою сумку.
- Ладно, ладно! Давайте обедать втроём. – Яна выхватила баклажку.
- Инна, как ты смотришь на такое приглашение?
- Очевидно, это новая, сверх вежливая форма обращения. Я сделаю вид, что так оно и есть, и присоединюсь к вам.
Я похлопал в ладоши, отобрал у Яны ёмкость со спиртом и с радостью начал разливать. После чарки атмосфера в купе преобразилась, стало гораздо дружелюбнее.
Обед закончился. Яна завернула объедки в бумагу, чтобы отнести в мусорный ящик и обратилась ко мне:
- Пойдём, покурим.
- Я не курю.
- Да ладно, постоишь рядом.
Она взяла меня за руку и потянула за собой. Бросив мусор в ящик, Яна направилась в туалет, не отпуская мою руку, рывком втянула в кабину, повернула защёлку. Руками она ловко расстегнула и распахнула блузку, оттянула лифчик, вывалив шары-груди, из которых… сочилось молоко. Оказалось, Яна до последнего дня кормила ребёнка грудью. Сейчас настало время отлучать ребёнка, и она специально оформила отпуск. Я, конечно, не отказался от предложенного интимного презента, но понял, «эта девица мне в невесты не годится».
Когда я возвратился в купе, Инесса лишь мельком взглянула на меня и демонстративно отвернулась к окну, надув губки.
- Инна, не будь укой. Мы уехали из дома, чтобы отдохнуть от домашней суеты, отвлечься от однообразного круговорота: дом, работа, нервотрёпка от начальства, и обратно. Расслабься. Смотри на мир веселее. Принимай окружающее, как есть. И сама участвуй, развлекайся. В нашем распоряжении всего три недели.
- За три недели ты сменишь три десятка женщин. Я с такими не вожусь.
- Не успею. Сутки я ехал с тобой, не общался ни с какой другой, но и ты не сблизилась со мной. То есть, сутки уже потеряны. А сколько ещё таких суток будет.
- А ты слишком горяч, спокойно не можешь доехать до курорта.
- На курорте вряд ли будет большой выбор. Да и конкурентов будет навалом.
- Час назад я думала, что буду твоей постоянной партнёршей.
- Приедешь на курорт, неизвестно, сколько ловеласов окружат тебя, и буду ли я лучшим среди них.
Был декабрь, температура в Крыму держалась на уровне +10 градусов. Я надел на себя обычную рубашку, вязаную кофту и демисезонное пальто в расчёте на то, что в Грузии, куда предстояло ехать по курсовке, температура не ниже. Ведь Грузия значительно южнее Крыма. Однако меня ждали погодные сюрпризы. Когда поезд пересёк границу Грузии, температура воздуха значительно снизилась, пошёл снег, а когда прибыли в Самтредиа, конечную станцию нашего железнодорожного пути, температура воздуха уже стала минусовая, и снег покрыл всю Грузию полуметровым слоем. Тех, кто приехал в санаторий, на перроне женщина через рупор призывала подойти к ней, чтобы вместе отправиться в Цхалтубо. Подошло много людей. Все были одеты достаточно тепло, и у всех были сумки с провизией и запасной одеждой. Но сзади всех остановилась молодая женщина в вязаной кофте, без пальто и без сумки. Представительница санатория спрашивает её:
- Женщина, вы тоже с путёвкой?
- Да.
- Почему Вы так легко одеты?
Та вместо ответа пожала плечами. «Обокрали», - подумал я. Представительница санатория, видимо, подумала об этом же и предложила быстрее пройти в тёплый автобус. В пути выяснилось, что автобус, в общем, тёплый для тех, кто тепло одет. А особенно для тех, кому пришлось полпути толкать его через сугробы. Я был постоянно в группе толкающих, поэтому мне было жарко. Когда, наконец, впереди оказалась относительно чистая дорога, я вошёл в автобус в пальто нараспашку и обратил внимание, что молодая женщина в кофточке вся съёжилась и посинела от холода. Я догадался снять пальто со своего плеча и укутать её. По прибытии в Цхалтубо нас ещё час продержали в не отапливаемом помещении, пока распределяли и развозили по квартирам. Я тоже за это время замёрз, но по-джентльменски не забрал своё пальто у женщины. Инесса и Яна с двух сторон согревали меня, но их увезли раньше. Наконец, настала наша очередь. Трёх мужчин и трёх женщин (в том числе и полураздетую) привезли к одному хозяину и поселили в соседних комнатах, разделенных тонкой перегородкой. Помещение тоже оказалось нетопленным. Хозяин объяснил, что такой холод и снежные заносы для них оказались неожиданными, практически для Грузии это стихийное бедствие. Он уже растопил печь, от которой по всему дому идёт водяная отопительная магистраль, но дом прогреется только к вечеру. Пришлось мне оставить пальто у той женщины, а самому разогреваться физическими упражнениями.
Наконец, дом прогрелся. Все переоделись в трикотажные спортивные костюмы, и я зашёл к женщинам, чтобы забрать своё пальто. Молодая поведала мне свою историю. Зовут её Оксана. Она из Ленинграда. Ехала в плацкартном вагоне. Шуба висела на крючке, сумка с вещами стояла на самой верхней полке. Во время сна всё это унесли. Хорошо, что она догадалась сумочку с документами и деньгами положить под голову. Впрочем, денег не так уж много, чтобы покупать зимнюю одежду, и она была чрезвычайно благодарна мне за столь своевременную помощь. Оксана стройна, красива и... незамужняя. «В невесты мне годится!»
История Оксаны дошла до хозяйки, и та принесла свою куртку для временного пользования. На другой день мы посетили Большой Курортный Парк в центре Цхалтубо, где располагаются многие санатории, в том числе санаторий «Имерети», под присмотром которого мы должны были принимать термальные и слаборадоновые ванны. Заснеженный парк очень красив, но сегодня практически безлюден. Те редкие посетители парка, кому до зарезу надо принять ванну, спешным шагом переходили от корпуса к корпусу, прикрывая нос ладонью. В корпусах отопление тоже ещё не заработало в полную силу, раздеваться для принятия ванны было холодно. Оставалось только надеяться, что вода в ванне достаточно тёплая. Но поначалу и в ванне вода не показалась тёплой. Дело в том, что термальная вода выходит на поверхность земли с температурой +34 градуса, на поверхности, проходя по трубам, она успевает остыть до 32, а в сегодняшний морозный день итого ниже. Впрочем, через 10 минут лежания в ванне всё-таки стало жарко.
Кабины с ваннами отгорожены тремя стенами: передняя высокая отгораживала все кабины от общей прихожей, одна от другой кабины отделялись простыми стенками, высота которых не превышала двух метров. Четвёртой стены не было. Там находилось пространство в виде дорожки для обслуживающего персонала.
Мы с Оксаной зашли в соседние кабины. Я полежал в чистой проточной воде, согрелся и начал оглядываться. Обратив внимание на невысокие перегородки, я естественно не удержался, поднявшись на цыпочки, перегнулся через стену и осмотрел голую Оксану. Она просто великолепна! Ростом с меня, стройная, тёмные волосы до плеч, выразительная линия бедра, гладкие длинные ноги со спортивными икрами. Она лежала на спине, прикрыв глаза, вытянувшись во весь рост, и совершенно не подозревая, как она красива, и какую бурю чувств вызывает во мне.
Мы с Оксаной всё время ходили вместе, причём, она крепко держалась за мой локоть. Дорожки оставались скользкими, поскольку власти, как всегда, не подготовились к такому природному катаклизму, не завезли песка. Как то встретились с Инессой. Она тоже шла под руку с джентльменом, и исподтишка погрозила мне пальчиком.
Через пару дней на узкой скользкой дорожке нас остановили два рослых грузинских парня. Один крепко взял под руку меня, другой Оксану, и они потащили нас в разные стороны. Тот, что тащил меня, сказал:
- Никада нэ хады с грузынский дэвушка! Эта будит для тэбэ плохо!
- Какая грузинская девушка?! Она из Ленинграда.
- Из Ленинграда нэ будэт хадить в грузынский пальто.
- Точно, я тебе говорю. Ей дали временно эту одежду.
У грузина, по-видимому, зародилось сомнение. Он не проявлял агрессивности, но и не пускал меня к Оксане. А второй грузин продолжал уводить сопротивляющуюся Оксану всё дальше. Я улучил момент, когда «мой» грузин отвлёкся и, проскочив мимо, побежал к ним. Я толкнул грузина, насильно тянувшего девушку, и мы все вместе упали в снег.
- Это моя девушка, русская, - сказал я, когда мы поднялись, - не смейте её трогать!
В это время подошёл тот, который придерживал меня, что-то сказал по-грузински. Тот, что был с Оксаной, окинул меня злым взглядом, и они оставили нас в покое. Оксана рассказала, что «её» грузин сначала пытался напористо что-то доказать на грузинском языке, потом понял, что она не грузинка, но отпускать не хотел, говорил, что она не пожалеет, если пойдёт с ним.
- Так, может, тебе стоит пойти с ним? Я слышал, что грузины хорошо вознаграждают женщин за любовные связи. А тебе нужна зимняя одежда.
- Да ты что! Если я приеду в новой шубе, как я объясню это дома? Нет уж. Я написала домой письмо, мне пришлют деньги.
В следующий раз, зайдя в соседнюю с Оксаной кабину, я опять перегнулся через стену и тихонько стукнул, чтобы обратить её внимание на себя. Она увидела меня, сделала страшно перепуганные глаза и свернулась клубком, как бы пытаясь спрятаться. Но я не остановился. Я бесшумно перепрыгнул через стену, примостился рядом с ней в её ванне, поцеловал губки-вишенки, помассировал упругие груди, затем положил руку на бедро. На лице Оксаны отразилось красивое негодование, затем оно пpевpатилось в красивое недоумение, потом в красивое удивление и, наконец, в красивое согласие. Она развернулась на спину.
Вдруг я услышал, что вдоль кабин идёт медсестра. Она заглядывала в каждую кабину и спрашивала: «Как вы сэбэ чуствуетэ?». Я слышал приближение её каблучков и голос, но не мог сообразить, что же делать: невозможно было оторваться от своей мечты. Медсестра заглянула в кабину, где увидела нас двоих. «Как вы…». Вдруг она поперхнулась и стремглав бросилась к столику, где находилась её напарница. Она что-то возбуждённо рассказала на грузинском, и обе двинулись в нашу сторону. Тут я спохватился. Время советское, заморализованное. За такой инцидент, прежде всего, отчислят из санатория, затем отправят пасквиль на производство (это потеря 13-ой зарплаты и дурная слава). Нет, это мне не подходит. Я мгновенно перепрыгнул через стену. Девицы увидели Оксану одну, спокойно лежащую с прикрытыми глазами. Они постояли в недоумении и прошли дальше к моей кабине. Вероятно, они поняли, кто был в кабине Оксаны, но козырь от них ушёл.
На прогулке я сказал Оксане, что завтра заскочу снова.
- Ты что! Опять застанут, и на этот раз уже не побегут звать кого-либо, а просто заорут, чтобы сбежались все, кто хочет.
- Ты, наверное, заметила, что они не каждый день ходят вдоль кабин.
Оксана не ответила. А я на другой день опять запрыгнул в её кабину.
Но любовь опять не случилась. Вдруг послышалось быстрое - цок, цок, цок! Скорость такова, что дай бог успеть. Я взлетел на стену, как от туго сжатой пружины и плюхнулся в свою ванну так, что волны выплеснулись из кабины. Медсестра, конечно, поняла, в чём дело. Войдя в мою кабину, она присела на ступеньку, укоризненно покачала головой.
- Нехорошо, мужчина (я опускаю её сильный грузинский акцент), вас нельзя оставлять без присмотра.
- А что делать? В вашем Цхалтубо негде с женщиной переспать.
- Если захотите, найдёте.
Она сидела на бортике на очень малом расстоянии, и мой плотоядный взгляд устремился под её халатик. Медсестра быстро отодвинулась, погрозив пальчиком.
- Сестричка, можно тебя пригласить сегодня на танцы в «Имерети»?
- Я приду.
- Что медсестра делала в твоей кабине? – спросила Оксана, когда мы вышли из корпуса.
- Ничего. Она пыталась усовестить меня, чтобы я больше не прыгал в твою ванну.
- Как она узнала, что ты был у меня?
- Ну … это было не трудно.
- Значит, я тоже на заметке, и за мною тоже будет слежка?
- Возможно.
- В таком случае, извини, я больше не буду заходить в кабину рядом с твоей. Мне не нужно, чтобы на производство пришла чёрная депеша.
- Успокойся. Если бы я об этом не думал, ни за что не отрывался бы от тебя. Но обрати внимание: уже неделю мы с тобой неразлучны, а до сих пор не познали друг друга.
- Я помню, что ты уже два раза выручил меня. Знаю, что долг платежом красен. Но здесь нет моей вины.
- Поискать, что ли какую грузиночку с квартирой? – произнёс я мечтательно.
- Ну и ступай.
Разговор дальше не клеился. Мы пришли к дому и разошлись по комнатам.
Вечером в корпусе санатория «Имерети» были танцы для отдыхающих путёвочников и курсовочников. Пришли все мои «подружки», в том числе и медсестра из корпуса радоновых ванн. Я увидел её сразу и приблизился.
- Ты будешь со мной танцевать?
- Конечно. Приглашай.
- А твои грузинские друзья не побьют меня?
- Ты чё?
- Да есть уже опыт.
- Не беспокойся.
Звали её Лела. Я протанцевал с ней весь вечер. Подходили грузинские парни, о чём-то говорили с ней на своём языке, потом уходили. Я понял, что она их отваживала. После танцев я проводил Лелу. В течение вечера я понял, что заводить с ней серьёзное знакомство с далеко идущими планами не стоит: она из элитной семьи, и она уже помолвлена. Я вёл её под руку, мы часто скользили по обледенелым дорожкам, наваливаясь друг на друга, она была так соблазнительна, что я откровенно прижал её к себе и дал понять, что хочу… Она легонько щёлкнула меня по носу и попрощалась: «До завтра».
На другой день Оксана, как и обещала, зашла в далёкую от меня кабину. Грустно и тоскливо мне. Я лежал в тёплой ванне, прикрыв глаза, и, наверно, вид у меня был неважнецкий.
- Мужчина, что с Вами? Вам плохо? Вам помочь?
Я открыл глаза и увидел... Лелу. Рот до ушей, ряд ровных белых зубов, и один глаз хитро подмигивает. Я встрепенулся.
- Да, да, доктор, помогите!
Она вошла в кабину, сбросила белый халат на ступеньку и спрыгнула в ванну, сходу притиснувшись ко мне гладким животом и упругими полушариями. Через 10 минут она выскочила из ванны, накинула халат и уже степенно вышла из кабины. Обернувшись, она засмеялась и помахала рукой. Нам только что хорошо было вместе, мы с удовольствием были вместе, и y нас хорошее настроение!
Днём я лежал на кровати, вспоминая, как хороша Лела! И вдруг… Оксана стучится к нам в дверь и манит меня пальчиком. Заинтригованный я вышел за дверь. Оксана схватила меня за руку и потянула в свою комнату. В комнате никого кроме нас не оказалось.
- Я всех выслала на два часа!
- Ну и что? – почему-то совсем равнодушно сказал я, хотя догадался, что она хочет предложить прекраснейшее двухчасовое времяпровождение. Оксана потемнела в лице.
- Вон отсюда.
Вдруг в Грузии началась оттепель. За одну ночь температура поднялась с минус десяти до плюс десяти градусов. По улицам потекли ручьи и реки, низины превратились в озёра. А ещё через сутки небо очистилось от сплошной облачности, в солнечные дни температура поднималась до 20 градусов, а ночью не опускалась ниже 10. Земля быстро подсыхала. В Парке и за городом нашлось немало укромных местечек, где можно уединяться парочкам. Но вот беда, Оксана, после того, как я отверг её интимное предложение категорически сторонилась меня. У Инессы расписание процедур с моим не сходилось, где она живёт я не знал.
На одном из терренкуров я вдруг столкнулся с Яной. Она очень удивилась, что я один.
- Что случилось? Где твоя обмороженная?
- Послала меня куда подальше.
- Наверно, ты пресытил её?
- Представь себе, нет. По её мнению, отсутствуют условия для любовных развлечений.
- Выходит, ты совсем «голодный»?
- Похвастаться нечем.
- Пойдём.
Она взяла меня за руку и потянула в сторону от оживлённых тропинок. «Что ж, - подумал я, - пусть будет курортный роман»
Эта встреча подняла моё настроение. В столовой я подсел к столу Инессы, был весел, рассыпал шутки и анекдоты.
- С чего это ты так разбалагурился?
- Яночка… Прости. Инночка, такой хороший денёк!
После этих слов у Инны испортилось настроение. Она оставила ужин и вышла из столовой. Я поспешил за нею.
- Инесса, что с тобой? Ты здорова?
- Отстань! Иди к своей молочнице! – она почти выкрикнула это истерическим голосом.
- Я не стремился к ней.
- И что? У вас получилось?
- Инна, зачем тебе это?
- Думала продолжить дружбу с тобой.
- А с тем джентльменом дружба врозь?
- Откуда тебе известно?
Откуда мне известно уже было не важно. После того «джентльмена» она мне в невесты точно не годилась.
Мы с Оксаной опять сидели за одним столиком, глядя друг на друга: я – вопросительно-укоризненным взглядом, она – непонимающим.
- Что же ты со мной делаешь?
- А что с тобой?
- Я по тебе сохну.
- Разве я что-нибудь должна?
- Нет, конечно, не должна. Но я болею!
- Чем?
- Отсутствием твоего внимания. При такой прекрасной погоде хожу по городу один, как неприкаянный. Помнишь, нас перестревали два грузина и пытались увести тебя от меня? Так вот, они снова встретили меня и спросили, почему я один. Я пожал плечами. Тогда они сказали: «Значит, мы её найдём, и она будет наша». У меня чуть инфаркт не случился.
- Ну, не случился же, - сыронизировала она, но в глазах появилось беспокойство.
Я обедаю быстро, удовольствие не растягиваю. Опорожнив тарелки и выпив стакан сока, я поднялся из-за стола. Оксана ещё не успела съесть второе, но тоже вскочила.
- Подожди, я с тобой.
- Ты же ещё не доела!
- Ничего, я сыта.
- Слушай, Оксаночка, если ты со мной, то я готов ждать, когда ты поешь.
- Пожалуйста, подожди меня!
Вид у неё был испуганный. Но я улыбнулся ей, она радостно улыбнулась в ответ. Потом вдруг оба засмеялись, непонятно над чем. На душе стало легко и хорошо. Когда вышли из столовой, она сразу взяла меня под руку. И тут, сам того не ожидая, я целую её в щеку. Она дёрнулась, тонкие брови поползли вверх. С этого момента до конца отпуска наш роман был сплошной любовной идиллией.
Но увы! Уезжали мы домой разными поездами. Адресами, конечно, обменялись, но жили мы слишком далеко друг от друга, в советское время не было возможностей съездить к ней. Огонь любви, разгоревшийся на курорте, постепенно погас.
Впрочем, не только этой. Все мои старания в этом направлении терпели крах. Я думал, что выбираю девушку (невесту), но оказалось наоборот: девушки дружили со мной, присматривались и... уходили. Наконец, нашлась одна смелая, и привязала меня к себе на всю жизнь.
8.Первая любовь
Николай Иваненко
Я перебрался из деревни в небольшой приморский посёлок, основанный на базе местного завода. Это райский уголок, расположенный на мысе, глубоко вдающемся в море. С севера посёлок отгорожен невысокими горами от материковой части, с востока и юга тоже невысокие горы, но за ними – море и пляжи. С юго-запада вплотную к посёлку прилегали пляжи с золотыми песками. Я поступил на завод матросом на катерах, с которых производили гидроисследования в морских глубинах.
На заводе я находился положенные восемь часов, остальное время был предоставлен самому себе, и от нечего делать обследовал окрестности.
Береговая полоса не была единообразной бесконечной линией с песком. Через отрезки примерно 500-800 метров она прерывалась малыми мысами, то есть, скальными образованиями, заходящими в море. Первый пляж, вплотную прилегающий к посёлку, тянется от Васюковой горы (она так называется в честь единственного хозяина по фамилии Васюков, прилепившего свой частный домик к её склону) до первого мыса. За первым мысом второй пляж, далее третий и четвёртый.
Однажды я решил пролезть по скалам вокруг первого мыса и посмотреть, что там дальше. Где перепрыгивая, где перебираясь на четвереньках по огромным скальным обломкам, я, наконец, взобрался на последний валун, высотой более трёх метров над водой, откуда открывалась красивая панорама второго пляжа. Он был безлюдным. Я стоял во весь рост на острой вершине огромного обломка скалы; на мне были широкие, привезённые из деревни, трусы, и приятный бриз слегка развевал их, как знамя. Я обозревал пляж с дальнего конца, постепенно переводя взгляд к ближнему. И вдруг увидел метрах в пяти прямо перед собой… богиню. Она была… в чём мать родила, лежала спиной на гобелене, заложив обе руки под голову и раскинув ноги. Я застыл, как громом поражённый. Помнится, я был в шоке от всеобщего раздевания на пляже (для деревенского жителя это было дико), но там на отдыхающих оставались плавки и лифчики. Я вскоре к этому привык. А тут! Никакого прикрытия!
Впрочем, шок длился недолго. Через несколько мгновений мужское любопытство к женскому естеству стало преобладать. Я увидел: пышные русые волосы, веером рассыпанные по ковру выше головы, курносый носик, прикрытый бумажным зонтиком для предохранения от «возгорания», губки-вишенки бантиком, «лебединая» шейка, небольшие прямо торчащие груди с крупными алыми сосками, узенькая талия, животик с приятной выемкой посредине, чуть затемнённый треугольник пониже живота, очень стройные ножки идеальной формы и маленькой ступнёй.
Из оцепенения меня вывел её нежный голосок:
- Эй, семейки, не испорти глаза!
Кровь хлынула мне в голову, как будто меня застали за очень неприличным делом. Я бросился в воду и поплыл в сторону открытого моря, ничего не соображая.
- Эй, семейки, далеко заплывать опасно! – снова услышал её наставление.
Действительно, куда это я? Обратно может не хватить сил. Спасибо, что остановила. Я развернулся и поплыл обратно к берегу. А она надела халатик, подобрала коврик и пошла вверх по тропинке, протоптанной через вершину мыса в сторону посёлка.
Вечером были танцы. Они проводились культмассовиками на бетонном пятачке, специально построенном для этого. Пятачок располагался в углу сквера, огороженного невысокой стеной из камня ракуша, со столбиками чуть повыше. Вокруг пятачка была скамья, постоянно занятая людьми более зрелого возраста, которым некуда было податься, и они развлекались тем, что наблюдали за танцующими, критически оценивая стиль и возможности каждого, кто попадал в поле их зрения. Мест не хватало, поэтому ограда тоже служила седалищем и всегда была заполнена молодёжью, как курами на насесте.
Я танцевать не умел и стоял, прислонившись плечом к одному из столбиков, наблюдая за происходившим на площадке.
- Эй, семейки, почему не танцуешь? – вдруг услышал я нежно-воркующий голос и почти вплотную перед собой увидел её лицо. Я вновь почувствовал дикое смущение от обращения «семейки», мгновенно перепрыгнул через забор и убежал в темноту. Но не ушёл совсем, а, замаскировавшись, начал её рассматривать.
Волосы у неё были распущены и достигали ягодиц. С правой стороны над ухом блестела перламутровая заколка. На ней было вечернее платье: бордово-атласное, длинное, с большим вырезом на спине. Впереди на платье был ромбовидный вырез, открывающий часть бюста. Выше выреза – брошь с изумрудами. На левой руке – золотое кольцо, тоже с изумрудом. На ногах – босоножки с изящным каблучком, с застёжкой у щиколоток и узкой перепонкой около пальцев. Её облачение резко контрастировало с одеянием остальных, из чего я понял, что она – дочь большого начальника. Это открытие меня разочаровало. Её образ уже запечатлелся в моих глазах. Как говорится, любовь с первого взгляда. Но куда мне, матросу лягушачьего флота, до дочки большого начальника!
Тем не менее, я заболел ею. Я узнал, где она живёт, что зовут её Надя, что она – дочь главного инженера завода, что ей 17 лет, как и мне. Узнал также, что её обхаживает сын другого большого начальника. Однако, я уже, как говорится, втюрился и всё свободное время тенью ходил за нею поодаль. Если случалось идти встречным курсом, я немедленно скрывался за какой-нибудь угол.
Конечно, она не могла не заметить за собой «хвост». При её попытках установить контакт, я убегал. Однажды, перехитрив меня, она вынырнула передо мной и, схватив за руку, пресекла попытку к бегству.
- Ты почему преследуешь меня? – спросила она приятным нежным голосом, глядя мне прямо в глаза. «А её глаза тоже подстать изумрудам». Я опустил глаза и, преодолев смущение, решил ответить:
Влюбился я в одну девчонку.
И каждый день с ума схожу:
Болит теперь моя печёнка,
И места я не нахожу.
А почему? Не знаю, право,
Я с нею даже не знаком.
В мечтах о ней я забываюсь
И засыпаю сладким сном.
И снится мне, что я спасаю
Её из вод морских, снегов,
С высоких круч за ней бросаюсь.
Везде лететь за ней готов.
- Давай пройдёмся вместе, - предложила она и намеревалась взять меня под руку. Я вспыхнул от счастья и уже представил на себе завистливые взгляды сверстников. Но тут её окликнул парень с длинными волосами и увёл от меня.
Этот контакт не придал мне смелости. Я продолжал тенью ходить за нею, избегая лобовых встреч. Так что ей снова пришлось, проявив изобретательность, неожиданно стать передо мной, схватив за руки для страховки. Меня будто током пронизывало от её мягких нежных ладошек с изящными пальчиками. Я боялся пошевелиться и очень хотел, чтобы она подольше не отпускала меня.
- Пойдём, погуляем, - предложила она. Я оглянулся - длинноволосого не было видно.
- А куда?
- На пляж.
- Нет, там будет он.
- Тогда пойдём за Васюкову гору.
- Нет, - отказал я, ничего не объясняя. Дело в том, что под брюками у меня по-прежнему были ненавистные трусы-семейки. Я ещё не получал даже первую зарплату, чтобы купить плавки. Возможно, она это тоже поняла:
- Тогда пойдём на холмы.
Ей было весело. Она прыгала, будто играла в классики, делала круги вокруг меня, срывала попадавшиеся цветочки, заразительно смеялась при каждой шутке. У меня тоже на душе был праздник.
Наконец, мы на холме. Вершина его оказалась плоской, даже немного вогнутой. Вероятно, эта впадина собирала всю, случайно залетевшую сюда влагу, вследствие чего здесь росла густая трава, в отличие от склонов, покрытых щебёнистой россыпью и почти без растительности. Надя сняла платье, оставшись в купальнике, и растянулась на траве. Я снял только рубашку и расположился почти рядом. Совсем близко располагаться к этой божественной красоте я стеснялся.
- Почитай мне свои стихи, - попросила она.
Мечты, мечты! Куда влечёте
Меня всё время вы с собой?
Чем больше надо мной вы верх берёте,
Тем больше становлюсь я сам не свой.
О, как бывает сладко с вами…
Но нам не суждено было побыть вдвоём. Откуда-то появились два парня, и, игнорируя меня, расположились вокруг Нади. Один уже поглаживал её по бедру, другой положил руку на грудь. Белый свет померк перед моими глазами. Я взлетел, как пружина, и толкнул негодяя. Произошло некоторое замешательство, и, воспользовавшись этим, мы с Надей схватили одежду и пустились наутёк. Далеко, правда, убежать не смогли. Босые нежные ножки Нади не могли быстро бежать по каменистым россыпям. И парни догнали нас. Один уже протянул руку, чтобы схватить её развевающиеся волосы. Я дико взвизгнул и бросился ему под ноги. Он перелетел через меня. Я вскочил и тут же столкнулся со вторым. Оба ухватились за меня. Мне поставили фингал, распороли чем-то острым руку, но я сумел выскользнуть и удрать. На подходе к посёлку парни отстали. Надя взяла мою руку, начала обдувать рану и очищать прилипший мусор. Тут появился длинноволосый и опять увёл её.
Больше недели после этого мы не могли встретиться: длинноволосый не отходил от неё ни на шаг. Надя, возможно, видела меня или чувствовала, что я рядом, поэтому, когда длинноволосый пытался целовать или тискать её, она всячески уворачивалась.
Но, наконец, длинноволосого рядом не оказалось, и мы пошли навстречу друг другу. Я предложил пойти на дальний пляж (я уже купил плавки). Настроение было отличное. Мы резвились, как дети. При переходе через первый мыс, который был высоким и крутым, я первый перепрыгивал с выступа на выступ и протягивал руки Наде. Иногда прыжок был довольно большим, и тогда она буквально налетала на меня. От её прикосновений у меня захватывало дух. Перевалив через первый мыс, мы обнаружили там много отдыхающих и решили идти дальше, пока не оказались одни. Мы пробыли вдвоём целый день: купались и кувыркались в воде, бегали, как сумасшедшие, по пляжу, кричали и смеялись. Мы лежали на песке, и я по её просьбе читал стихи. Потом она заснула, положив голову на мой живот. А я спать не мог. Я теребил её шёлковые волосы, слушал её ровное спокойное дыхание, отгонял мух, любовался её божественными чертами. У меня затекла спина, по ногам побежали судорожные мурашки, но я не шевелился, боясь спугнуть её, по-видимому, приятный сон (она улыбалась).
Мы пошли домой, когда солнце уже скрылось за горами, и возвратились в посёлок, когда стемнело. Она предложила встретиться завтра вечером на первом мысу, на что я с готовностью согласился, потом неожиданно поцеловала меня и ушла. «Боже! Я счастлив!» – мысленно воскликнул я, подняв лицо к небу и широко раскинув руки.
Но встретиться на другой день нам было не суждено. На заводе началась авральная работа по выполнению плана. Мы отправлялись в море в шесть часов утра и возвращались ночью. Работа изматывала. Свободного времени оставалось только на восстановительный сон. И продолжалось это больше недели, включая выходные дни.
Когда, наконец, появилась возможность вовремя возвратиться с работы, я обыскал весь посёлок, осмотрел сквер, обследовал пляжи, но Нади нигде не нашёл. Удручённый, я бесцельно брёл в сторону так называемой лодочной станции. Она состояла из небольшого деревянного пирса, высотой около метра, и одной лодки. Лодка принадлежала местному ОСВОДу, но спасателей в штате не было, и лодку никогда не спускали на воду. Дойдя до пирса, я поднялся на него. Вплотную к нему на песке стояла обшарпанная ОСВОДовская лодка, а за её бортом… О, боже!... длинноволосый с заросшей грудью, голый, лежал на… голой моей богине. У меня помутилось в голове, и я грохнулся на досчатый настил.
Очнулся от того, что на меня брызгали водой и обмахивали соломенной шляпкой. Я увидел их лица, склонённые надо мной. Мне стало жутко стыдно за увиденное перед этим. Кровь прилила мне в голову. Сердце бешено заколотилось. Я вскочил и убежал со всех ног домой, в общежитие, где лёжа на кровати, подняв ноги на спинку, а взгляд в – потолок, переваривал своё горе. Ребята, жившие со мной, с беспокойством спрашивали, не случилось ли чего. «Ничего», - отвечал я односложно.
На другой день я лежал в своей излюбленной позе, когда в дверь постучали. Я не обратил на это внимания – мне было наплевать на всех и вся. Но дверь открылась, и в комнату вошла… она. Я вскочил и замер. С минуту мы молча смотрели друг на друга. Её волосы, обычно распущенные, на этот раз были заплетены в длинную косу. На ней была белая футболка в обтяжку, подчёркивавшая исключительную стройность её фигуры. На ней была белая плиссированная юбка, а на изящных ножках не менее изящные танкетки.
- Здравствуй, - наконец произнесла она.
- Здравствуйте, - ответил я неожиданно осипшим голосом.
- Почему ты исчез после нашей прогулки?
- Об этом Вы могли бы узнать от своего отца. (Её отец – главный инженер завода выходил на работу вместе с моряками и уходил домой только после возвращения с моря последнего корабля).
- Ты прости меня. Он – мой друг с детства (имеется ввиду длинноволосый), а с тобой я знакома всего два месяца.
- Нет, нет. Вы не должны оправдываться.
- Я выхожу замуж за него.
- Счастья Вам!
«Боже мой! Первая любовь, какая она короткая и…дурацкая!» На моих глазах появились слезинки и, не спеша, покатились вниз. Надя подошла ко мне, нежно стёрла их пальчиком и вдруг, обняв, приникла к моим губам.
«Благодарю тебя, Господи, за эти блаженные минуты!».
АВТОР 5
9.Душа бабочки
Михаил Забелин
Душа, как бабочка, перелетает с одного цветка на другой…
I
Мне было десять лет, когда я увидел ее впервые. Тогда я еще не мог понять, что это она. Я даже представить себе не мог, что она пришла только ко мне и останется со мной навсегда. Я еще не понимал, что она предназначена мне, а ей предназначено любить и страдать вместе со мной, во мне самом.
Был теплый, нежный южный вечер. С моря тянуло прохладой, ненадолго прогоняющей подступающую душную ночь. Я сидел на маленькой скамеечке и наблюдал за взрослыми.
В Феодосию мы приезжали уже в третий раз, и в это лето, в том же доме, собралось много наших родственников и знакомых.
Во дворе над головой горел фонарь, и когда я смотрел на него, мне казалось, что он вот-вот оторвется и уплывет вверх, в темноту звездной ночи, туда, где висит луна. Фонарь высвечивал круг, посередине которого стоял стол, а за границей яркого света – чернота, там страшно. Там глубокий колодец, из которого, если упасть, не выберешься никогда, и дощатый туалет в конце участка, куда ночью я не ходил, потому что он напоминал мне истории о синих руках, вытягивающихся из-под земли и хватающих всех, кто осмелится к ним приблизиться.
Я сижу на скамеечке, еще не подошло время отправлять меня спать, и просто смотрю вокруг. Я поднимаю глаза и вижу усыпанное звездами небо. Я знаю созвездия, папа называл и показывал мне их: вот Орион, вот Большая и Малая Медведица, вот Полярная звезда, вон Млечный путь. Я сижу на поляне фонарного полнолуния, и мне уютно и спокойно. Мужчины собрались за столом во дворе, выпивают понемногу и играют в преферанс. Женщины разошлись по комнатам, застелили постели и ждут.
Большая, серая ночная бабочка села мне на руку и замерла. Я взмахнул рукой, она отлетела и снова припорхнула ко мне. Она будто не замечала меня. Мне стало интересно: такая приставучая, такая большая и, несмотря на бледное одеяние, такая красивая. Она будто играла со мной: то отлетит, то снова приклеится к моей руке. Десятки ее подруг кружились вокруг фонаря. Она тоже улетала туда, на свет, стучалась о стекло, а потом возвращалась ко мне. Мне понравилась эта игра, и я пошире раскрыл ладонь. Мне показалось, что она очень доверчивая, нежная и не боится меня.
Я не хотел ее убивать. Просто сжал кулак, сам не знаю почему. Она сморщилась и упала на асфальтовый двор. И умерла, а я уже на следующий день забыл о ней.
II
Мне было двадцать лет, когда я познакомился с Машей. Мы сидели с ней в маленьком кафе на Пушкинской площади и ели мороженое, а я читал ей стихи по-французски. Она не понимала ни слова, и я тут же переводил. Я учился на переводчика на третьем курсе, она – на первом курсе педагогического факультета. Я изучал французский, она – немецкий. Я смотрел на нее с вожделением, она на меня – с трепетным восторгом. Мы встречались каждый день. Была зима, хрупкие снежинки таяли на ее щеках. Я провожал ее домой и тихонько нашептывал ей на ухо: Tombe la neige, tu ne viendras pas ce soir – Падает снег, ты не придешь сегодня вечером… И чувствовал ее близкое дыхание, готовое вылиться в поцелуй, и понимал, что она уже тает в моих объятиях.
* * * * *
Мы стали любовниками. Я звал ее: «Душа моя, душенька», - а она откликалась: «Мой любимый, мой единственный».
Ссора налетела, как облачко. Я просто приревновал ее на одной вечеринке. Она пулей выскочила из этой чужой квартиры, я за ней. Не знаю, откуда в столь позднее время вынырнула эта машина, но она сбила ее, как рок. Я склонился над ней и обнял еще теплые, безжизненные плечи. Она, как бабочка, затрепыхала, потянулась мне навстречу и умерла.
III
Мне тридцать лет. Я влюблен. Ее зовут Ира.
* * * * *
Андрей встретил меня возле метро, обнял, поцеловал и подарил цветы. Я была счастлива, я любила его. В этот день он пригласил меня в гости к своему приятелю. Мы с ним вечно кочевали от его приятелей к моим приятельницам. У него были жена и сын, у меня – муж и дочь. И только наши друзья выручали нас, предоставляя свои квартиры для наших свиданий и любви.
В этот раз он мне сказал:
- Это мой приятель Валера. Он зубной врач. Я к нему иногда хожу лечить зубы. Обычно он меня принимает последним, и мы вместе идем куда-нибудь в кабак.
Он сейчас должен подойти. Он недалеко живет. Хочешь, я тебе его опишу, и тогда ты сама его узнаешь.
Я кивнула.
- Он здоровый мужик, интеллигентный, но немного грубый. Руки огромные – как у мясника.
Я тут же представила себе Валеру, ковыряющего своей мясницкой лапой у меня во рту, и мне стало не по себе.
* * * * *
Ира всегда появлялась неожиданно и стремительно. Она каждый раз словно вылетала из толпы навстречу моим объятиям. На этот раз она была в темном костюме с белой блузкой, который ей так шел. Юбка обтягивала точеные ножки, сочетание черного пиджака и белой блузки, расстегнутой на три пуговицы и слегка приоткрывающей грудь, подчеркивало стройность фигуры и оттеняло ее зеленые, ведьмины глаза, которые я так любил.
* * * * *
Было начало осени, и еще тепло. Для нашей встречи с Андреем я надела темный костюм, который ему очень нравился: приталенный пиджак, короткая юбка и белая блузка с длинным воротником. Он сердился, когда я опаздывала, поэтому я собиралась и одевалась задолго до выхода. Перемерила много костюмов и платьев, сначала хотела показаться ему в чем-то новом, а потом решила: надену то, что ему нравится. Ведь он такой: что-то не так, промолчит, но я же сразу почувствую – чем-то не угодила.
Я стояла, прижавшись к нему, подхватив его под руку, вглядываясь в прохожих. Прямо на нас шел огромный мужчина лет сорока, распирающий мышцами ткань рубашки, с руками, как у мясника.
- Он? – спросила я.
- Он, молодец, угадала.
Я никак не ожидала от этого бугая такой галантности. Он раскланялся, даже наклонился, как мне показалось, чтобы поцеловать мне руку, но сдержался. В руке он держал большой и, видимо, тяжелый кожаный портфель. Я еще подумала: наверное, медицинские инструменты или лекарства всегда с собой носит.
Когда мы вошли в квартиру, в прихожей нас встретила миловидная, беловолосая девушка. Все вместе мы прошли в комнату, и Валера сказал:
- Лена, Андрей, Ира.
После чего он водрузил на стол заветный портфель и раскрыл его. Вместо медикаментов, в нем оказалось семь, ровно стоящих в ряд, бутылок водки. Он их торжественно вынул и произнес:
- Скромно, по-ленински.
А потом добавил, как бы извиняясь, что так мало принес:
- Сюда входит ровно семь бутылок, больше не помещается.
Я поглядела на Валеру с уважением.
- Лена, - повысил голос Валера, - у нас гости. Иди на кухню, приготовь что-нибудь.
Лена молча и послушно пошла на кухню.
- Валера, а кто она? Я ее раньше у тебя не видел, - спросил Андрей.
- Это Лена, мы вчера с ней познакомились.
* * * * *
Я уже начинал жалеть, что познакомил Иру с Валерой. У него, помимо рук зубодера, было четыре жены, среди них – одна известная поэтесса и одна француженка. Он с ними поочередно жил, а потом разводился. Были ли у него дети и сколько, я никогда не спрашивал.
Мы сели за стол и, скромно, по-ленински, выпили водки. А потом Валера сказал:
- Лена, ты помнишь, мы собирались пойти погулять?
И только тогда мы с Ирой, наконец, остались вдвоем.
* * * * *
Два года спустя мы расстались. Она меня бросила и вышла замуж за Валеру, а еще через год они уехали жить за границу. Или это я ее бросил и отправил куда-то за границу, подальше от себя? Или убил ее из ревности? Нет, я ее не убивал. Надеюсь, она жива и счастлива где-то. Пусть она будет той бабочкой, которую я отпустил, и улетит далеко отсюда. Там ей будет спокойнее.
IV
Когда мне было сорок лет, я встретил девушку на двадцать лет моложе меня и стал с ней жить. Ее звали Марина.
Однажды летом мы поехали с ней в Феодосию, туда, где все начиналось, туда, где в первый раз умерла моя бабочка. Все возвращается на круги своя, я снова вернулся в свой фонарный круг – в тот же двор.
Марина будто прилепилась ко мне. Не знаю, почему, но в Феодосии, на юге, где приморский берег, устеленный телами отдыхающих, так и источает похоть, Марина была скромницей. Какой бы она ни была в Москве, здесь не отходила от меня ни на шаг. Мы не расставались ни на минуту, ни днем, ни ночью.
Мы поселились в маленьком домике, в котором, кроме двух узких кроватей, шкафа и тумбочки, ничего не было, но нам этого хватало. Все чаще она говорила мне:
- Андрюша, не уходи от меня сегодня ночью.
Тогда я крепче обнимал ее и нежнее целовал, а когда мы засыпали на узкой кровати, то переплетались, наконец, в единое целое и становились одним человеком.
А утром шли на пляж. Марина несла свой надувной матрас, а я сумку. Мы плыли на камни, за сто метров от берега перерезающие грядой море, а потом пили пиво и бездумно валялись на нашей подстилке часов до трех. Для Марины море было самым прекрасным в жизни. Марина – морская моя, я всегда восхищался тем, как она соответствовала своему имени.
Когда мы шли на море, Марина одевалась по здешней моде – купальник, а снизу подпоясывалась какой-то марлей. Даже не знаю, как ее назвать, мы ее здесь и купили: что-то легкое и прозрачное. Она обертывалась вокруг талии, как у африканских женщин, и ничего не прикрывала, а наоборот, показывала. Наверное, для этого женщины и носили эти покрывала. Марина бросала в набегающую волну свой матрас, забиралась на него и плыла к камням, я за ней. Потом мы оставляли матрас на берегу, и она, то, как акула, с разбега ныряла в волну, то, горячая от жаркого солнца, стояла по колено в воде, а я уже плавал вокруг нее:
- Ну, заходи же в воду.
- Не хочу. Вода мокрая и холодная.
Тогда я бросался к ней, обнимал ее мокрыми руками и затаскивал в море. Она визжала, отталкивала меня, а потом уже в воде сама приставала ко мне, ныряла, стягивала под водой с меня плавки, выныривала и говорила:
- Попался? Вот теперь ты никуда не денешься от своей акулы.
Или обнимала, прижимала к себе и целовала солеными губами:
- Бегемотик мой дорогой, поплыли до камней.
Мы лежали на горячем песке, повернувшись спиной к солнцу, солнце жмурило нам глаза, и, уставшие от купания, но не от моря, мы отстранялись от окружающего мира и дремали, закрыв глаза, ощущая рядом теплоту и запах родного тела.
Когда под марш «Прощание славянки» поезд тронулся в Москву, Марина прижалась к окну и смотрела на море, пока оно не скрылось совсем.
- Как мне не хочется уезжать отсюда, - сказала она.
В Москве Марина мне вдруг сказала:
- Андрюша, я хочу от тебя родить ребенка.
* * * * *
Она не родила мне ребенка. Вскоре после приезда в Москву она заболела и через год умерла.
V
Мне сказали, что я чуть не убил свою внучку, такую маленькую и беленькую, как бабочка. Это неправда. Я просто взял ее в свои объятия, а она распахнула ручки, как крылья.
Мне пятьдесят лет, и теперь я живу здесь – в сумасшедшем доме, в отдельной палате.
Я лежу один, меня никто не беспокоит, время остановилось. Я много думаю о прожитом. Как странно: теперь я вспоминаю не своих детей и внуков, а женщин, которые были у меня, которых я любил. Я думаю о них – моих бабочках - или о моей душе: это одно и то же. Может быть, я слишком сильно любил, может быть, чересчур сильно прижимал их к себе, поэтому они умерли. Мне кажется, что это я их всех убил. Мне кажется, что я причастен к их смерти, потому что любил их. Или моя любовь, как гниль, несет смерть? Почему так? Почему я всем приношу несчастье? Я всегда считал себя добрым человеком. Почему же?
В меня влюблена медсестра. Ее зовут Люба. Она приходит иногда ко мне по ночам. Но когда в ночной тишине мне в мозг иголками впиваются шепот и шорохи, и голоса моих любимых, я начинаю бояться и за себя, и за нее. Я боюсь, что однажды, в порыве страсти, сожму ее, как бабочку, и прошепчу в последний миг: «Прощай, моя душа, прощай».
10.Анино счастье
Михаил Забелин
I
Аня гуляет за домом в саду и улыбается. Как же хорошо дома. Мама выглядывает в окно, отец командует приказчиками в лавке, дедушка дремлет в кресле, младшие братья, Коля и Гриша, играют в комнатах. Еще года не прошло, как она окончила гимназию, а будто давно-давно. Только фотография в гостиной, где Аня в гимназическом платье, напоминает о строгих годах учебы. Как тепло светит солнце. Их вишневый сад в цвету. Белый аромат кружит голову, и мысли мешаются в голове, одна приятнее другой. Сегодня опять придет Миша, и они будут пить чай в столовой. Скоро лето, сад нальется вишней, и они станут собирать ее в сверкающие медные тазы. Дедушка постарел. Когда Аня была маленькой, он звал ее к себе: «Аннушка, расчеши мне волосы. Я тебе денежку дам». А она смеялась, потому что знала: дедушка быстро заснет, и она побежит играть в сад. Это дедушка построил их дом и подарил его маме на свадьбу. Большой дом, крепкий, бревенчатый, в самом центре Суздаля. А на фасаде его вензель, три буквы «А» - Аронов Андрей Андреевич.
Миша приходит к ним каждый день. Он старше ее на два года и окончил коммерческое училище. Они знают друг друга с детства, их дом стоит на въезде в город. Теперь он совсем взрослый, и когда она его видит, так начинает биться сердце, что становится боязно, как бы кто ни услышал. Аня старается быть серьезной при нем, но хочется улыбаться без причины. Маленькая, худенькая, с собранными бантом в пучок на затылке каштановыми волосами, она кажется девочкой-гимназисткой рядом с ним.
- Аннушка, Аннушка, - зовет в окно мама, - иди скорей, Миша пришел.
Мишины волосы расчесаны на прямой пробор, брови вразлет, губы немного пухлые, карие глаза притягивают к себе.
- Сейчас я отца позову, - говорит мама и выходит за дверь.
Миша стоит неестественно прямо, Аня замерла на пороге и уже догадывается.
- Анюта, я уже сказал Варваре Андреевне. Я хочу сделать тебе предложение. Ты согласна?
Анино сердце стучит и рвется из груди, и она чуть слышно отвечает: «Да».
Они так и стоят, не шелохнувшись, и смотрят друг другу в глаза, когда приходят отец с матерью. Петр Петрович снимает икону с образов: «Благослови вас Бог, дети». Мама вытирает слезу.
До венчания оставалось недолго, женщины хлопотали и суетились, а в центре этой суеты была Аня. Она все эти дни не выходила на улицу, примеряла свадебное платье и беспрестанно улыбалась. «Ну что я, как дурочка, надо быть посерьезней», - говорила она себе. «Он самый хороший, самый добрый, я его люблю», - и не могла не улыбаться своим мыслям. Иногда хотелось остаться одной, и она выходила в сад. Вишневые деревья склонялись над ней свадебными лепестками и благословляли ее.
В церкви пахло ладаном и свечами. За Аниной спиной чинно стояли родственники и знакомые, но она лишь ощущала их присутствие, смотрела прямо перед собой на золотую рясу венчавшего их батюшки и только потом почувствовала, как Миша поднял ее руку и надел на палец кольцо.
Жить они стали в доме Мишиных родителей. Дом был каменный, двухэтажный и выделялся среди соседских построек. А семья была большой: Мишины родители и шестеро его братьев и сестер. Их с Мишей комната Ане понравилась: светлая и уютная.
Клонился к своей середине четырнадцатый год. Они отправились в свадебное путешествие: сначала в Москву, потом в Варшаву. Больше всего запомнилось Ане, как они фотографировались на Кузнецком мосту. Эти снимки сохранились на всю жизнь и на фотографических карточках, и в ее памяти. Она сидит в светлом платье с кружевами, а ее запястье обвивает Мишин свадебный подарок – золотые часы с бирюзовой каемкой и бриллиантами. Он стоит рядом в модном костюме, при галстуке, серьезный, родной.
Когда они вернулись в Суздаль, объявили мобилизацию, и однажды Миша пришел домой в мундире прапорщика. Мундир ему очень шел, но было тревожно на душе.
Через несколько дней началась война. Вечером они сидели, обнявшись, в гостиной. Аня положила ему голову на плечо и притихла. Молчал и Миша. А наутро он прижал ее к себе, поцеловал и уехал на фронт.
II
Теперь я стала Аней Жилиной. Но, Боже, как недолго мы побыли вместе. После нашего расставания Мишин отец позвал меня к себе и сказал:
- Если хочешь, возвращайся к родителям. Неизвестно, когда кончится война. Решай сама, но знай: это теперь и твой дом.
Когда я пришла навестить своих, они сидели во дворе за большим столом, а посередине кипел самовар. Мне припомнилась давняя история из детства: мы так же сидели перед домом, и кипел самовар, когда к нам ворвался какой-то мужик, схватил самовар вытянутыми руками и убежал. Его так и не догнали, но мы часто потом смеялись над этим случаем.
Я обняла отца, мать, братьев, дедушку и присела рядом. Разговор не клеился. Наконец, отец спросил прямо:
- Ты там останешься или домой вернешься, пока он воюет?
- Я буду к вам приходить, но жить буду в доме своего мужа. Так будет правильнее.
На том мы и попрощались.
Когда я сказала об этом Александру Васильевичу, Мишин папа потеплел лицом и ответил:
- Вот и хорошо, дочка. Будем ждать вместе.
В семье меня приняли с любовью. Да и люди они были хорошие: добрые, приветливые. Я подружилась с Мишиными сестрами и эту дружбу сберегла на всю жизнь. По воскресеньям мы семьей ходили в церковь, и прохожие смотрели на меня с уважением. Я – жена офицера русской армии. Я чувствовала гордость и беспокойство за него. Но верила: все будет хорошо, скоро кончится война, и он вернется ко мне. Все говорили: «К рождеству война кончится». Осталось подождать совсем немного. Настроение у меня менялось ежечасно: то я бродила по дому бесцельно, и мне старались не мешать, то вдруг я понимала, что нужно немедленно пойти в церковь и поставить свечку за здравие, то я подходила к Мишиной старшей сестре Варе и говорила: «Варюша, посиди со мной».
Писем не было долго. Когда от него пришло первое письмо, я боялась его распечатать, я целовала его и носилась, как сумасшедшая, по дому: «Идите сюда скорее. Миша письмо прислал». Наконец, мы все уселись в гостиной за круглым столом. Я присела ближе к изразцовой печи, меня всю трясло. Александр Васильевич раскрыл письмо и начал читать:
«Здравствуйте, родные мои. Пишу это письмо, а перед глазами у меня выплывают из памяти ваши любимые лица и наш дом. Я немного пообвыкся на фронте. Война – это совсем не то, что вы себе представляете. Снаряды, верно, летают, но не так уж густо, и не так уж много людей погибает. Война сейчас вовсе не ужас, да и вообще, - есть ли на свете ужасы? В конце концов, можно себе и из самых пустяков составить ужасное, - дико ужасное. Летит, например, снаряд. Если думать, как он тебя убьет, как ты будешь стонать, ползать, как будешь медленно уходить из жизни, - в самом деле, становится страшно. Если же спокойно, умозрительно глядеть на вещи, то рассуждаешь так: он может убить, верно, но что же делать? – ведь страхом делу не поможешь, - чего же волноваться? Кипеть в собственном страхе, мучиться без мученья? Пока жив – дыши. К чему отравлять жизнь страхом без пользы и без нужды, жизнь, такую короткую и такую непостоянную? Да потом, если думать: «тут смерть, да тут смерть», - так и совсем страшно будет. Смерть везде, и нигде от нее не спрячешься, ведь и в конце концов все мы должны умереть. И я сейчас думаю: «Я не умру, вот не умру, да и только, как тут не будь, что тут не делайся», и не верю почти, что вообще умру, - я сейчас живу, я себя чувствую, - чего же мне думать о смерти».
- Аннушка, возьми письмо, почитай одна. Дальше Миша пишет тебе.
Наталья Гавриловна шептала: «Слава Богу, жив. Слава тебе, Господи». Варя, Даша и Лиза вытирали слезы. Маленькая Фроня притихла. Старший брат Саша смотрел на отца, и я знала, что он переживает из-за того, что по зрению его не взяли в армию. Младший Андрей мечтательно улыбался, он заканчивал артиллерийское училище и с нетерпением ждал, когда его призовут. Александр Васильевич прятал радость за строгим лицом и напоминал мне Мишу.
Дрожащими пальцами я взяла письмо, извинилась и побежала к себе в комнату.
«Анюточка, любимая моя женушка. Я уже очень хорошо знаю тебя и знаю, как ты беспокоишься и прячешь в душе свою тревогу. Не печалься и не переживай обо мне. Я вернусь, обещаю. Ты у меня есть, и я просто не могу исчезнуть из нашей жизни. Я пишу это письмо в своей хибаре, а вижу твои глаза, глубокие и большие твои глаза. Будто ты рядом и глядишь на меня. Помнишь, перед вашим домом росли анютины глазки? Я забыл тебе сказать: теперь это самые любимые мои цветы. Ты самая хорошая, самая добрая, самая красивая».
Я прижимала письмо к груди и к губам и перечитывала его много раз и много дней. Ко мне вернулась уверенность и на время спокойствие.
Подошло рождество, а война все не кончалась. На фронт ушел Андрей, и в доме стало необычно тихо, неуютно и неспокойно, хотя в семье никто об этом не говорил. Как цветок распускается и тянется к солнцу, так и я оживала вместе с каждым его письмом.
«Находясь на позиции в сочельник вечером, я как-то невольно мыслями переносился к вам: сначала суетня на улицах, потом постепенное прекращение уличной сутолки, и, наконец, начинается звон в церквях, какой-то торжественный, праздничный, начало службы великим повечерием и вот уже всенощная. Народ по окончании высыпает из церквей и расходится в радостном, праздничном настроении. Здесь же было совершенно тихо и у нас, и у немцев, и даже в воздухе. Ночь была звездная и нехолодная, и эта тишина особенно нагоняла грусть, и сильнее чувствовалась оторванность от вас».
А я молилась за него, за спасение близких, за победу над врагом и скорейшее окончание войны. Что мне оставалось? – ждать и молиться.
III
До самой смерти я не забуду этот день. Мы обедали в столовой, когда распахнулась дверь, и вошел он. Миша остановился на пороге, и тогда все пришло в движение. Я бросилась ему на шею, Варя, Даша и Лиза повисли на нем с двух сторон, Фроня вцепилась в мундир, Саша схватил его за руку. Александр Васильевич встал и застыл, Наталья Гавриловна уронила руки и заплакала. Миша нас всех целовал и улыбался, потом прижался к матери и обнял отца.
- Ты надолго, сын? – первым вымолвил слово Александр Васильевич.
- В отпуск на две недели.
Эти слова занозой кольнули голову. «Только на две недели? Как же так? Ведь я не видела его почти целый год».
- Мишенька, садись за стол или ты отдохнуть хочешь? – спросила Наталья Гавриловна.
- Нет, нет, отдыхать потом. Дайте я на вас посмотрю. А где же Андрюша?
- В армии. Он артиллерист.
- Пишет?
- Да, шутит в письмах, наверно, чтобы нас успокоить. Пишет, что привык засыпать рядом с пушкой.
- Как на фронте? Рассказывай.
Миша сидел рядом со мной и говорил, а я не столько слышала его, сколько чувствовала. Он изменился. Не ко мне изменился, не совсем изменился, а что-то новое, военное появилось в нем. Куда делись его волнистые волосы? – он был наголо побрит. Усы, но не густые, делали его лицо старше и мужественнее. Подбородок был чисто выбрит и казался тяжелым. Взгляд стал спокойнее, но строже. Мундир и блестящие сапоги совсем превращали его в военного человека.
Мы все вместе вышли в сад. Снова цвели вишни, и это новое цветение вселяло в меня надежду на постоянство и бесконечность нашей жизни.
Пришла Мишина тетя, настоятельница Покровского женского монастыря, перекрестила его и благословила.
После вечернего чаепития мы поднялись с Мишей в нашу комнату и остались вдвоем.
Наутро пошли навестить моих родителей. Перед домом цвели анютины глазки. Потом гуляли по городу, и мне было приятно, как нас уважительно приветствовали на улице. Миша – боевой офицер, мой муж, самый прекрасный человек на свете, я брала его под руку и прижималась к его плечу.
В Воскресенской церкви, как и в день нашего венчания, отдавали свое тепло трепетные свечи, и голоса женского хора возносились к ангелам и просили о милости к нам. Народу было не очень много. Мы перекрестились перед алтарем и помолились, и поставили свечи за здравие наших родных и за упокой тех, кто не вернулся с войны.
Две недели промелькнули, как один счастливый блаженный миг. В последний вечер нас оставили одних в гостиной. Родные ступали тихо в своих комнатах, чтобы не помешать нашему прощанию.
- Мишенька, пиши почаще, пожалуйста. И я прошу тебя, очень прошу - береги себя. Я каждый день, когда ты был на фронте, молилась за тебя. Я буду молиться за тебя, я знаю, я верю, Бог сохранит нас.
Миша целовал мои губы, и было так сладко и надежно рядом с ним.
А на следующий день дом будто опустел и онемел без него. А я словно оглохла и спряталась в свой панцирь в ожидании. Я перебирала в памяти каждую минуту ушедших радостных двух недель, и оставались только вера и надежда.
Письма от Миши приходили и освещали нашу повседневную жизнь, как лучик солнца в окне. Может быть, я ошибаюсь, но они перестали быть такими светлыми, как прежде.
«…Мы совершали марш-бросок на передовую. Я хорошо знал эти минуты перед боем, когда при автоматической ходьбе у тебя нет возможности отвлечься, обмануть себя какой-нибудь, хотя бы ненужной работой, когда нервы еще не перегорели от ужасов непосредственно в лицо смотрящей смерти. Быстро циркулирующая кровь еще не затуманила мозги. А кажущаяся неизбежной смерть стоит все так же близко. Все существо, весь здоровый организм протестует против насилия, против своего уничтожения…»
«…Есть страх, который у человека парализует волю полностью, а есть страх иного рода: он раскрывает в тебе такие силы и возможности, о которых ты раньше не предполагал…»
«…Кто-то обезумевшим голосом громко и заливисто завопил: «У-рра-а-ааа». И все, казалось, только этого и ждали. Разом все заорали, заглушая ружейную стрельбу. На параде «ура» звучит искусственно, в бою это же «ура» - дикий хаос звуков, звериный вопль. «Ура» - татарское слово. Это значит – бей. Его занесли к нам, вероятно, полчища Батыя. В этом истерическом вопле сливается и ненависть к врагу, и боязнь расстаться с собственной жизнью».
Прошло полгода, и письма приходить перестали. Дом помертвел. Александр Васильевич каждый день просматривал в газетах списки офицеров, там печатали: такой-то убит, такой-то ранен, пропал без вести. Я не могла, я боялась брать в руки газету. Мы все бродили по дому, как привидения, и не решались сказать лишнее слово.
- Аннушка, ну погоди, успокойся. Всякое бывает: может быть, его часть перебрасывают, и некогда писать, или бои идут, или марш-бросок, - говорил мне Александр Васильевич.
Однажды он позвал нас всех к себе в кабинет, ткнул пальцем в газетную строчку и прочитал: «Прапорщик Жилин Михаил Александрович, пропал без вести». Голос его задрожал:
- Видите, не убит, не ранен, а пропал без вести. Значит жив, значит скоро даст знать о себе.
Нерадостным рождеством пришел к нам шестнадцатый год, протянулся черной тоской и сменился на год семнадцатый. Вестей от Миши так и не было.
Я ждала, я молилась, я ставила за него свечи в церкви, я не могла не верить, даже когда ловила на себе сочувственные взгляды родных. Я продолжала существовать, двигаться, делать какую-то домашнюю работу, но это была не я, а мой молчаливый двойник. Я настоящая спряталась до времени, я настоящая, по-прежнему, надеялась и жила этой надеждой, и ждала, и знала, что он обязательно вернется.
Отрекся от престола царь. В городе происходили перемены, появились какие-то Советы. Я была далека от всего этого, да и люди, как жили, так и продолжали жить.
В конце семнадцатого года вернулся домой Андрюша, наш бравый артиллерист. Он мне говорил, не переставая:
- Понимаешь, Анюта, поверь мне: на войне такое бывает, что представить себе невозможно. Например, видели, как офицер погиб в бою, а он – вот он, живой. А, может быть, в плен попал. Так ведь и там люди живут. А сейчас такая неразбериха творится, что и почта не ходит. Вернется Миша, вернется.
Мне было радостно его слушать, ведь он воевал, он знает. Вслед за ним меня успокаивали и родители, и сестры, и Саша: «Вернется, конечно, вернется». Я чувствовала всегда, что он жив, но пришла ко мне с этими словами какая-то новая уверенность.
Два месяца спустя Миша пришел домой. Он был жутко худой, небритый и отстраненный. Первым делом он пошел в баню, а потом проспал двое суток. Только после этого мы все собрались в гостиной, Миша переоделся в штатское, снова стал похож на себя самого и начал рассказывать.
- Шли бои за Вильну, когда меня ранило. Очнулся я уже у германцев. Так и попал к ним в плен.
Мы слушали, затаив дыхание, а я не отрывала от него сияющих глаз.
- Анюта, перестань на него так смотреть, - вставил Андрюша, - а то Миша сейчас расплавится от твоего взгляда.
- Ну, тебя, вечно ты со своими шутками. Миша, дальше рассказывай.
- Это было в начале шестнадцатого, и пробыл я у них почти год, а потом бежал.
- Как бежал? Как же это удалось? Ведь если бы поймали, расстреляли.
- Да, расстреляли бы. В войсках начиналось брожение, воевать устали все, и немцы тоже. И охраняли нас уже не так строго. Удалось как-то выбраться. Так и двигался на восток: ночью шел, днем прятался. Бывало по несколько дней есть было нечего. Позиции я обходил стороной, но было уже ясно: и с той, и с другой стороны никто больше не хотел стрелять, солдаты разбегались, война кончилась. Так и прошел я пешком всю Пруссию и пол России. Так и дошел.
Я смотрела на него и думала: «Бедный, сколько же ему перетерпеть пришлось. Родной мой, как я его люблю. Главное, что мы снова вместе, главное, что мы любим друг друга, как раньше, даже сильнее».
Над страной сгущались тучи, надвигалась буря, но в те дни мы не страшились ее. Казалось, что самое плохое позади, и мы старались не думать о том, что нас ждет завтра. Был только сегодняшний день, и он сулил нам счастье.
АВТОР 6
11.Лежбетта
Татьяна Богдан
-Пожалуйста, помогите! – с возгласом, в полицейский участок вбежала пожилая женщина.
В холле за столом сидел дежурный.
-Что случилось? - спросил он.
-У меня муж пропал!
-Давно?
-Не знаю. Меня дома не было три часа.
-Вы, что смеетесь? – возмущенно спросил сержант.
-Понимаете, у него после инсульта была амнезия и Федя без меня из дома не выходил. Пожалуйста, помогите его найти.
-Знаете что, не морочьте мне голову.
Женщина со слезами на глазах, стала просить молодого человека, принять заявление.
-Вот, пройдет трое суток, тогда и приходите.
После этих слов она разрыдалась.
Дежурный с укором на нее посмотрел и сказал:
-Хорошо, пройдите в четвертый кабинет, это вторая дверь по коридору на право.
-Спасибо вам большое за понимание,- плача, сказала она и пройдя через металлодетектор, быстро пошла по коридору в указанном направлении. Найдя нужную дверь, постучалась и не дождавшись ответа, вошла.
Кабинет обволакивало густое облако дыма от сигарет и стаял спертый, тяжелый воздух. Сквозь сизую дымку за столом женщина увидела молодого человека, склонившегося над бумагами. Он сосредоточенно что-то изучал.
-Слушаю вас?
-У меня муж пропал.
-Как давно это случилось?
-Понимаете…, - и ей вновь пришлось рассказывать то, что только что говорила сержанту, через два часа, милицейская машина уже мчалась по осеннему северному городу. Была середина августа, а осень уже хозяйничала в этих местах.
Она смело переодела деревья в новые наряды, накинув им на плечи золотом расшитые шали. Среди легких, почти воздушных, желтых листьев, тяжелые красные гроздья рябины, смотрелись, словно елочные игрушки.
Цветы покрылись изморозью и стояли понуро, опустив свои головки. Глядя на них, можно подумать, что они сожалеют о своей столь короткой жизни. Алла Федоровна ехала в машине и смотрела на улицу, надеясь, что вот сейчас увидит своего мужа. Проезжая по мосту, она вдруг облегченно вздохнула.
-А можно проехать в парк на набережной? - обратилась женщина к водителю.
-Конечно.
-Я сейчас подумала, вдруг он вспомнил нашу беседку на утесе, куда раньше мы часто ходили.
Подъезжая к месту, Алла Федоровна увидела мужа, который сидел на скамейке с какой-то женщиной и нежно обнимал ее за плечи.
-Федя, может быть, ты объяснишь мне, что здесь происходит? – возмущенно спросила она мужа.
-Алл-лоч-ка, - с трудом выговаривая слова, радостно и с какой-то внутренней болью, произнес мужчина, - это моя Лежж – бета, Лежбет-та Фаус – товна Эрнст.
Перед Аллой Федоровной предстала высокая стройная пожилая женщина в темно - сиреневом плаще, шляпка - таблетка на голове в тон плаща и на шее был повязан нежно-сиреневый легкий газовый шарфик. На ногах были аккуратные ботинки на маленьком каблучке.
Аллочка ахнула, признав в ней ту незнакомку, которая вчера в поликлинике, так странно смотрела на ее мужа. Она двумя руками держала Федора за руку, словно боялась потерять самое дорогое в ее жизни. Видно было, что совсем недавно они плакали и не стыдясь своих слез, мужчина сказал:
-Лежж – бетточ – ка, это моя жена Аллоч - ка.
-Здравствуйте, - улыбаясь, произнесла Лежбетта.
-Здравствуйте, - смущенно протягивая руку, сказала Алла, - вы меня извините, пожалуйста.
-Алла Федоровна, я вам еще нужен? – ничего не понимая, спросил милиционер, - может быть вас подвезти домой?
- Нет, спасибо большое, не нужно. Простите, это Федина мама, почти шестьдесят лет он ее искал и вот, нашел, вернее она сама его нашла.
Молодой человек от удивления присвистнул:
-Мда, бывает же такое, кому сказать, не поверят. Я сейчас, подождите минутку, - сказал он и куда-то убежал, придерживая одной рукой фуражку.
-Как же вы нас нашли?
-Когда я вас увидела в поликлинике в очереди, долго не могла понять, что меня так могло насторожить и почему вдруг защемило сердце. Сначала посмотрела на вас, но поняла, что мы не знакомы.
А вот увидев Фьедю, - женщина говорила слегка заметным акцентом, - я не могла уже оторвать от него взгляд. Но, к сожалению, вы зашли в кабинет врача, а оттуда вышли чем – то расстроены и поэтому я не осмелилась к вам подойти, но зато пошла за вами следом и таким образом узнала, где вы живете. Все эти годы я его искала.
Здесь подбежал милиционер и улыбаясь, подал Лежбетте небольшой букетик цветов.
-Поздравляю вас.
-Это мне? – удивляясь, со слезами на глазах, спросила она.
-У вас сегодня такая радость, такое счастье!
Все были растроганы вниманием молодого человека.
-Спасибо большое.
-Я очень рад за вас, за вашу семью.
-Простите, - обратилась Алла Федоровна к милиционеру, - как вас зовут?
-Сергей.
-Сергей, приходите, сегодня вечером к нам в гости, мы будем только рады.
Молодой человек окинул всех взглядом и весело сказал:
-А что, можно!
-Вот и хорошо! Мы будем вас с нетерпением ждать.
Сергей, взяв под козырек, улыбнулся и развернувшись, по-военному, быстро ушел.
Вечером, приготовив праздничный ужин и накрывая на стол, Алла Федоровна посмотрела на часы, в это время раздался звонок. Открыв дверь, и впуская гостя в дом, хозяйка весело его приветствовала, как старого знакомого:
-Сереженька, проходите, снимайте свою курточку, не стесняйтесь. Мы как раз на стол накрываем.
-Это Вам, - протягивая букет цветов, сказал молодой человек, - а это к чаю.
-Спасибо большое, замечательные цветы, а пахнут как чудесно.
Сергей прошел в комнату и увидел хозяина дома и Лежбетту. Они рассматривали фотографии из семейного альбома. Молодой человек присоединился к ним. Фотографии были очень интересными: они рассказывали почти всю жизнь этой уже не молодой, дружной семьи, но Сергея удивило, что он не увидел, ни одной детской фотографии. Весь вечер он слушал рассказ о тяжелой жизни этих людей, но никак не мог понять, почему сын обращается к своей матери так странно.
-Федор Иванович, вы простите меня, но почему вы Лежбетту Фаустовну называете по имени?
Все переглянулись и старушка с грустью в голосе сказала:
-Потому – что я ему не мама, это было давно, в сорок втором году, когда мы впервые встретились, Фьедюшке было пять лет.
Я была молодая вдова, репрессированного мужа. Со своим будущим мужем мы познакомились в 1937 году в Берлине, куда он приехал в командировку. Он был военный, как и мой папа. Отец пригласил его к нам в гости, и мы сразу, с первого взгляда, полюбили друг друга. В тот вечер мы гуляли по вечернему Берлину, по набережной, целовались и были самыми счастливыми.
Домой Алексей возвращался уже женатым человеком. На Родине женитьбу русского офицера на немке, да еще дочери генерала, приняли иначе и посчитали как измена Родине. В первый же вечер, как только мы приехали в Россию, его арестовали.
Больше я его не видела, а на следующую ночь пришли за мной. Мне дали пять лет колонии. Отсидев весь срок, меня сослали в Сибирь. Нас везли в товарных вагонах. Было холодно, сквозь щели сильно дуло, многие были легко одеты, а если у кого – то были теплые вещи, то их отдавали детям. Я заметила одну женщину с маленьким мальчиком.
Они были истощены. К тому времени, мне казалось, что ничто меня уже не может удивить. Но то, как мать из последних сил, оберегая своего ребенка, улыбалась ему, рассказывала сказки, отдавала малышу весь хлеб, а сама аккуратно слизывала хлебные крошки с ладони, меня поразили до глубины души, будто ножом полоснули по сердцу, оставляя открытую кровоточащую рану.
Я подошла к ней и больше мы не расставались. Так я познакомилась с Машенькой и ее сынишкой. Федьи, как я уже говорила, в то время было пять лет, но выглядел он трехлетним ребенком, от слабости, не мог ходить. Теперь вдвоем мы пытались спасти мальчика. Ночами клали его между собой и грели своими телами, из еды делились всем, что было.
Так мы ехали уже три месяца и нас ни разу не водили в баню. Люди умирали от голода, холода и вшей. Вши просто съедали, вот и не вынесла наша Машенька. Умирая, своего Фьедюнюшку, она завещала мне, плакать у бедняжки не было сил и она воспаленными красными глазами до последнего, молча, смотрела на сынишку, только изредка сухим шершавым языком пыталась облизать высохшие губы. Воды в вагоне не было и нам их не чем было смочить.
Где ее похоронили, я не знаю, мне даже станцию не назвали, сказали, что знать это не положено. В тот день много умерло. Тела, как дрова, закинули в кузов машины и увезли…, - женщина замолчала, отпила глоток минеральной воды и продолжила свой страшный рассказ, - так у меня появился сынишка, тогда впервые обратилась к Богу с просьбой, чтобы Он помог спасти ребенка.
Всю ночь молилась, молилась и прижимала хрупкое беззащитное тельце малыша, он стал дороже моей собственной жизни. Федья прижимался ко мне, и я чувствовала его тепло, которое волной разлилось в моем сердце. Слезы рекой текли по щекам.
Привезли нас в Новокузнецк, вывели в чистое поле, дали в руки лопаты и сказали, что если мы хотим жить, то сами себе должны сделать жилище. В лагере мне приходилось копать землянки, поэтому я уже знала, как это делается, выбрала небольшой холмик. Потом наломала пихтовых лап, разложила и сверху на них посадила Федью. А сама стала копать.
Только к позднему вечеру я смогла вырыть небольшую нору, застелила ее мягкими пихтовыми ветками, накормила ребенка, сама от усталости есть не могла и уложив его спать, здесь же провалилась в забытье. Сон был тяжелый, как и день, поэтому, когда нас стали будить, облегчения совсем не почувствовала.
Один мужчина сжалился надо мной и помог доделать до конца землянку, поставить печь. Потом он еще не раз помогал нам, хоть у самого была семья с тремя малыми детками. Царствие ему Небесное, Иваном его звали, поэтому и отчество твое Иванович.
Мне разрешили оставить тебя у себя, если поменяю тебе отчество и фамилию. Хотела дать фамилию своего мужа, но мне не позволили, однажды ты хвоей наколол пальчик и вскрикнул:
-Ой, елькой накололся.
-Так ты стал Елькиным Федором Ивановичем.
Мужчина, сжав кулаки, молча, сидел, и ловил каждое слово, видно было, каких усилий ему стоило, чтобы не расплакаться.
-Прожили мы с тобой вместе почти пять лет, нам уже дали комнату в общежитии, ты ходил в школу. Я учила тебя немецкому и французскому языкам. Сама работала на стройке, и казалось, моему счастью не будет конца, но однажды, за мной пришли и забрали.
Только у следователя узнала, что был написан донос, где сообщалось, что я воспитываю ребенка против Советской власти. Дали семь лет.Отсидев, остановилась в этом городе и с тех пор живу здесь. Все эти годы, куда только не писала, но всегда приходил один ответ, что такой в этой местности не проживал и не проживает.
-Когда тебя увели, - тихо, растягивая слова, чтобы меньше заикаться, стал рассказывать Федор Иванович, - меня посадили в машину и отвезли в приют для беспризорников, а через неделю отправили в Казахстан. В детском доме у нас был хороший директор, поэтому нам, воспитанникам, крупно повезло. Дисциплина была строгая, но к себе от своих воспитателей чувствовали уважение и заботу.
Мальчиков учили мужской работе, девочек женской, так же нас учили добру, где далеко не во всех приютах в то время это приветствовалось. После восьмого класса я поступил в горный техникум, окончил его с отличием и поступил в технологический институт на вечернее отделение, где и познакомился с Аллочкой.
Днем мы работали, вечером учились. А по окончании института, взяли распределение на север. Мы были молодыми, здоровыми, хотелось романтики, и мы поехали за ней на край света. Так здесь с тех пор и живем, правда, раньше постоянно разъезжали по командировкам и дома были очень редко. Но я тебя искал всю жизнь. Кто бы знал, что мы живем, совсем рядом, только руку протяни…
Все это говорилось с большим трудом, в конце концов, Федор Иванович не выдержал и заплакал, тихо, по - мужски. Мать обняла сына и, сжав ему руку, сказала:
-Главное, сынок, мы нашли друг друга….
Сергей смотрел на своих друзей и поражался, сколько горя может вынести человек и сколько переломанных, в то время, было судеб, страшно подумать. Ведь и его жизнь не баловала с самого рождения. Мать умерла во время родов. Отец был не известен. Родственники от малыша отказались, вот и пришлось с раннего детства скитаться по детским домам и интернатам.
Прощаясь, молодой человек, пожав руку хозяину дома и обняв женщин, понял, что за это короткое время, они стали ему очень близки и Сергею захотелось поделиться с ними самым дорогим:
-Можно, я вас познакомлю со своей девушкой?
-Конечно, мы будем только рады.
Прошел год. Солнце улыбаясь, нежно грело землю. Пташки, озорничая, шумно прыгали с ветки на ветку. Во двор родильного дома, с большими букетами цветов, весело вошли наши старые знакомые. Они шли на встречу с новым человечком, который своим появлением, успел принести в их жизнь уже столько радости и счастья.
-Кто бы мог подумать, еще год назад, мы с тобой были одинокими, а сейчас у нас настоящая полная семья и теперь в нашем доме будет раздаваться детский смех. Я об этом даже мечтать боялась, - тихо сказала жена своему мужу.
-Подождите, мои родные, - обнимая Аллу Федоровну с Лежбеттой Фаустовной, сказал Сергей, - у нас много будет этого счастья, потому – что мы со Светочкой на одном Феденьке останавливаться не станем.
-Правда? – радостно воскликнула Лежбетта Фаустовна.
В это время послышался детский плач, и в фойе вышла счастливая мамочка, а за ней несли маленький кулечек, который звонко оповещал мир о своем существовании….
12.Огромная вера в лучшую жизнь
Татьяна Богдан
1ГЛАВА
Вот уже два месяца, как не было дождя. Солнце безжалостно палило. Все горело и сохло. Засохшая трава, покрытая толстым слоем пыли, желтыми колючими былинами торчала из земли. Даже деревья стояли понуро, слегка шелестя своими сухими листочками. А по дороге, одной рукой, придерживая подол длинной, до земли, юбки, спотыкаясь и не обращая внимания на изнуряющую жару, семенила старушка.
-Ай, мамоньки, ай, чо удомала -то, - бормотала встревожено она, - упрячут, как есть упрячут, как деда маво упрячут. Ну, погодь, девка, я те покожу, шоб не повадно - то было, только успеть-то, - и сломав жиденький ивовый прут, поспешила дальше, по пыльной, глиняной дороге.
Накануне, председатель колхоза, собрав вечером односельчан, объявил, что завтра, все, от мала до велика, должны собраться в конце поселка, чтобы пойти в лес и по оврагам жать траву, где ее еще немного осталось, иначе зимой колхозный скот будет не чем кормить.
Дочка старухи была на дойке, а внучка, взяв краюху хлеба с одной картошкой, налив в бутыль воды, пошла к развилке. Ганна всегда за нее боялась, уж очень она была горячая и справедливая. Хоть была совсем еще молода, а ложь терпеть не могла, если что, не промолчит, все выскажет.
Сколько учили девку, держать язык за зубами, нет, совсем сказилась, затеяла драку, да с кем, с сыном предсадателя! Предсадатель-то злой, как черт злой. Вон, давеча, из-за потерявшегося телка, что сотворил с Антошкой сиротой, покалечил до полу смерти, а потом есчо милицию cозвал. Телок то нашелся, а где сиротка, никто не знат.
-Ай, мамоньки, ай, бяда, опять она, проклятущая, пришла в нашу хату.
Так, причитая всю дорогу, старушка ковыляла в лес.
А в лесу, на поляне, безжалостно нанося друг другу побои, каталась по траве парочка подростков. Девчонки и мальчишки, поддерживая сторону Нюрки, подбадривая, галдели изо всех сил. Только девчушке удалось верхом сесть на обидчика, как вдруг, ее спину обожгло от боли. Оглянувшись, она увидела грозное лицо своей бабуськи, которая очередной раз намеревалась полоснуть прутом.
-Бабуська, вы что? – вскрикнула она, больше от обиды, чем от боли.
-Я те щаз покожу чо, иж чо творит, а! – отчитывала старушка внучку и еще раз, хлестнула со всех сил. Ребятня вмиг разбежалась в разные стороны, только сын председателя остался стоять и вытирая рукавом, бежавшую из носа кровь, молча смотрел, на свою заступницу.
-Бабуська, да вы знаете, что он трепал своим поганым языком? Будто моя мамка меня в подоле принесла!
Старушка быстро взглянула на мальчугана, который от ее колючего взгляда съежился и стал оправдываться:
-Да, я разговор папки с мамкой на кухне слышал.
-Бабуська, скажите ему, - кричала Нюрка, - что это не правда, что мой отец боец Красной Армии и погиб на границе в первые дни войны!
Бабуська, молча, крепко взяла внучку за руку и повела прочь, подальше от беды.
-Ну, скажите, скажите, - не унималась Нюрка.
-Чово те говорить-то?
-Как что? Бабуська, как что? Скажите, что все, что говорил Колька, это неправда!
-Ох, матки, Лександровна, ты лучше зараз кажи, почему ты у нас така толстоголова, а? Ты че делашь, а? Че тепереча ждать от нашего предсадателя? Мало нам было слез, да? Чово ты лезешь со своей правдой? Мала есчо. Да и кому она нужна, правдо –то твоя? От этой правды токмо одне слезы. Вон, дед твой, тоже все правду искал и где он тепереча, а? Ужё наверно и косточек-то от него не сталось, - всхлипывая, до самого дома отчитывала внучку старушка.
-А чего он, - уже потише, сказала Нюрка, - треплет не непонятно что. Ненавижу его, так бы и разорвала!
-Знамо дело… Эх, Лесурка ты моя, глупая. Кака разница, как ты появилась, главно, кем ты сташь, - обнимая внучку и гладя по голове, успокаивала бабуська.
Девочка, прильнула к старушке.
-Ну, чо, чай успокоилась? Пойдем похлебку похлебаем, да збирайся идтить назад, а то наш предсадатель, если норму не дашь, еще во вредители запишет.
Тяжело поднявшись с лавки, Ганна пошла накрывать на стол, а Нюрка, взяв кошку на руки, стала ей рассказывать, что произошло в лесу. Кошка Машка была единственной, кому девочка могла доверить свои секреты. Вот и сейчас, Машка, жмурясь, внимательно слушала, а потом, спрыгнув с колен, стала мурлыкать, будто объясняя хозяйке, как нужно поступить в этой ситуации.
-Лександровна, ну, где же ты, пошто не идешь?
-Иду я, бабуська, иду.
Старушка достала чугунок из русской печи, поставила его на стол, сбитый из необтесанных досок и стала по чашкам разливать щи. Девочка, положив руки на колени, терпеливо ждала, когда бабуська перекрестится, сядет и первой со стола возьмет кусок хлеба .
-Пори, чово не поришь?
-Вас жду.
-Пори, тебе же бегить надобно.
Девочка быстро стала есть, а бабуська, поглядев, как внучка жадно ела, отломила кусочек хлеба от своего куска и подложила его ей поближе. Нюрка немного помешкав и посмотрев на старушку, с благодарностью взяла краюшку. После страшной войны прошло пять лет, но люди до сих пор жили тяжело, в проголодь. Все понимали, нужно поднимать страну из руин, поэтому терпели.
Особенно трудно приходилось в колхозах. Целыми днями колхозники работали за трудодни, получая крохи за свою работу. Денег ни на что не хватало, ни на одежду, ни на еду, а если у кого заводилась какая живность, то нужно было государству сдавать пошлину, и семье, от их хозяйства, оставалась совсем малость. Но они и этому были рады. Тяжелая жизнь была, но люди не озлобились, в трудную минуту приходили друг другу на помощь. Как-то однажды, у Таисии серьезно заболела дочурка. Долго девочка болела, почти всю весну. Болезнь, из-за ослабленного организма, не хотела ее покидать.
И больного ребенка решили поднимать всем миром. Кто кружку молока принесет, кто яичко, кто сушеной ягоды или рыбы, а однажды, фельдшер Петр Иванович, принес лимон, так и подняли малышку, никто не остался равнодушным. Когда Таисия, поддерживая дочь под руки, первый раз вывела на улицу, радовалось все село. Подходили и от всей души желали ей быстрейшего выздоровления. Колька, сын председателя, нарвав в поле небольшой букетик васильков, краснея, подарил Нюрке.
Гана подшучивала над внучкой:
-Ой, матки, жаних, как есть жаних, ейный буде.
С тех пор прошло два года, а ребятишки с каждым днем, все больше становились врагами, а сегодня дело дошло уже и до драки. Только одному Богу известно, чем бы это закончилось, не подоспей во время бабуська. Хорошо, Маруська, соседская девчонка, прибежала,и все рассказала.
- Така ж пустоголова, как и наша, ан нет, смекнула, чем это дело пахнет. Конешно, она то знат, чо приключилось с еёшним дедом, когда тот пшел супротив власти,- насрал полну холщову сумку и забравшись на памятник Ленина, повесил ее на протянутую руку:
-На, вот,-говорит, - возьми, вы еще это забыли у меня отнять, так я вам сам принес. Больше у меня ничего нет.
Тамоть, с памятника, его и сняли….
2 глава
А каким он был в молодости, просто заглядение! Рост под два метра, широкоплечий, чернявые, вьющиеся волосы и темно-синие глаза, обрамленные лохматыми черными ресницами, все девки по нему сохли. А он выбрал маленькую, щуплую и неказистую Устьку. Правда характером она была, десятерых мальчишек стоила.
Как-то, поздним вечером, возвращался Михаил с поля домой, слышит, во дворе, в зарослях какой-то шорох и кряхтение, подошел поближе, глядь, а там Устька, сверкая голым задом, вниз головой повисла на заборе. Увидела она своего соседа и притихла, аж глаза зажмурила. Михаил молча посмотрел на нее, подошел, похлопал своей ладошкой – лопатой по ягодице и сказал:
-Да, девонька и что же ты там такой товар прячешь? Погодь, я тебе подсоблю.
И отцепив платье от жердины, подхватил ее на руки. Подержал, посмотрел в темные, как угли глаза и добавил:
-Жди завтра к вечеру сватов.
И опустил на землю соседского двора. Устька ни жива, ни мертва, пустилась наутек.
А вечером пришли сваты. Долго отец не соглашался, не хотелось ему расставаться с дочерью, ей ведь всего - то четырнадцать годков, она вон, до сих пор с мальчишатами по огородам лазает.
Устька забилась на печи, сидит и дышать боится. Вдруг, поднялся Михаил и пробасил:
-Я понимаю, что она мала еще и ей нужно расти, вот пусть и растет у меня, обещаю, что до семнадцати годков ее и пальцем не трону. Но я с места не сойду, пока не получу согласия.
Прохор понимал, что о таком зяте только мечтать можно. Работящий, богатый, свой дом, корова с бычком, свиней пять штук, две лошади, а земли целых десять гектаров! Подумал, подумал и согласился, тем более, что дочь то рядом, по соседству, жить будет. Да и чувствовал Прохор, что недолго ему осталось мир коптить, скоро к своей Грушеньке отправится. А Михаил мужик хороший, если что, позаботится о его дочке. Через неделю сыграли свадьбу, правда, батюшка венчать отказался наотрез, не раньше, как невесте исполнится семнадцать годков. Поплакала девка несколько дней и перешла жить к соседу. Так Устька стала мужниной женой.
Ее сразу, будто подменили, стала степенной, вечно растрепанные волосы, теперь короной возвышались над головой и без платка она не ходила. Михаил купил ей новые наряды, ботинки и подавая красивые, с кружавчиками, женские штаны, сказал:
-Вот, держи, носи, чтобы никто больше не смог увидеть, что у тебя там под юбками.
Дал и вышел. Устья взяла панталоны и стала их рассматривать, приглаживая кружавчики и рюшечки. У нее никогда не было нижнего белья, о такой роскоши, она не могла и мечтать. Сначала девушка боялась мужа, но потом, стала замечать, что Михась, как она его называла, не только красивый и сильный, но еще очень добрый и внимательный, только под вечно угрюмым видом, эта черта его тщательно скрывалась.
Постепенно жена привыкла к мужу и даже, когда он уезжал в город на ярмарку, скучала по нему. Однажды, возвращаясь из города, в телеге сломалось колесо и Михась, задержался. Устья же, как тигрица в клетке, металась от окна к окну и наконец, увидев мужа, бросилась ему навстречу и повиснув на шее, разрыдалась. Он приподнял жену, обнял и смущенно пробасил:
-Ну, ладно, ладно тебе, просто колесо в дороге сломалось.
-Не пущу больше одного, не пущу! Слышишь? – рыдая, говорила Устья.
-Слышу, слышу.
С этого дня, девушка поняла, как сильно любит Михася, своего мужа, которого до сих пор не знала как мужчину, который держал слово, данное ее отцу, и ни разу не заходил в ее комнату. Через год ей будет семнадцать, только через год…
Этот год прошел тяжело, не считая томительных, долгих темных ночей, за этот год ушел из жизни Прохор, кто-то поджег поле с овсом, корова отелилась мертвым теленком. Все радости и тяжбы она делила с мужем. Сегодня Покрова, большой христианский праздник и ее день рождение.
Открыв глаза, еще до восхода солнца, Нюрка сладко потянулась и вдруг, в темноте, посреди комнаты, увидела тень. От неожиданности, вскрикнув, быстро соскочила с кровати, зажгла свечу и услышала взволнованный голос Михася:
-Прости, я тебя напугал. Просто зашел посмотреть, как ты спишь.
Говоря это, он медленно подошел к жене, глянул в ее бездонные черные очи, погладил рукой по распущенным густым волосам, приподняв, поцеловал и чем крепче он целовал, тем сильнее у Устиньи кружилась голова, она уже не понимала, где пол, где потолок, и где она сама. На всякий случай, девушка крепко обвила шею мужа руками и от огромного счастья улетела далеко-далеко…
Став настоящей женой, Устинья обрела еще большее счастье, чем было раньше, ей хотелось смеяться и плакать одновременно. Видя новое состояние своей жены, Михась проводил с ней больше времени. Он видел, как его маленький воробушек превращался в красивого лебедя.
От их большой любви, как на подбор, родились пятеро сыновей, все высокие, красивые и сильные и одна дочь, самая младшенькая. Ох и тяжело дочурка далась Устинье, кое-как мать родила долгожданную девочку, которую назвали Мартой, в честь месяца марта, в который она появилась на свет.
Характером Марта была в свою мать, а вот ростом пошла в отца – стройная, высокая, с темными густыми, волнистыми волосами и синими глазами. Сколько парней за ней бегало, а она влюбилась в чужака, который приехал к ним в село. С тех пор, каждый выходной, он стал ее навещать. Как только родители ее не отговаривали, но она одно твердила, что сильно его любит и жить без него не может.
Михась думал:
-Кажется вроде бы умный, книги какие-то читает, красивый, да как – то не внушает он доверия и все.
Однажды, ложась спать, он спрашивает жену:
-Ну, что мать, делать – то будем с нашим неслухом?
-Не знаю, отец, ты у нас мудрый, всегда поступал правильно и по совести, поэтому я приму любое твое решение.
- Ну, не запирать же ее? А вдруг, она завтра придет за благословением? Говорит, что любит, если благословение не дадим, как она будет жить? Я вон, как в твои глаза, в первый вечер взглянул и как в омут с головой, кое – как утра дождался. Поэтому и решил, лучше женюсь на ребенке, выращу, зато всегда буду рядом с ней, со своей лебедушкой. Может быть и у нее такая любовь?
-Не знаю. Может Бог пронесет его от нас?
-Дай то Бог, дай то Бог. Ладно, давай спать, завтра у нас тяжелый будет день.
А на следующий день, поднявшись, как всегда, до восхода солнца, Михась со своей семьей управлялся по хозяйству. Управив скотину, напоив, накормив ее, подоив всех коров, зашли в дом, завтракать. И только сели за стол, как запыхавшись, вбежала соседка Ганна и с порога заголосила:
-Ай, мамоньки, ай, матки Божья, погибли мы, все погибли!
-Ганна, ты толком скажи, в чем дело? - спросил Михась.
-Так че, вы ще ничёго не знаете?
-Ничёго?
-Батьку, царя нашего, скинули! Ай, мамоньки и чё с нами то теперь будет? – причитала Ганна.
-Как скинули? - сразу шесть мужских голосов эхом разнеслись по комнате.
-Не знаю, она вон, знат, - показывая рукой на Марту, сказала соседка.
Все удивленно посмотрели на Марту. Девушка сидела и больше всего на свете сейчас хотела стать невидимой. Даже с опущенным взором, не смотря ни на кого, чувствовала взгляды, обжигающие ее с ног до головы.
-Я-а, - заикаясь, сказала Марта, - ничего не знаю.
-Как не знашь? - удивленно спросила Ганна, - твой же, гордской хахаль, нам привез эту поганну весть.
-Ну-у, дочь, - строго, как никогда, спросил Михась, - мы тебя слушаем.
-Но, я на самом деле, - пытаясь в голосе скрыть дрожь, отвечала девушка, - ничего не знаю. Максим мне что-то говорил, но я не поверила, что такое возможно... и все.
-Та-ак, - в гневе, закричал отец, - чтобы его в нашей избе не было и чтобы о нем я никогда больше не слышал! Ясно? А увижу тебя с ним, или услышу, что ты с ним была, поймаю и ноги вырву!
Девушка, закрыв лицо руками, выскочила из стола и побежала в свою комнату. Увидев разгневанного соседа, Ганна сославшись, что еще не доила корову, быстрее выскользнула за дверь. С этого дня безмятежное счастье в этой крепкой, дружной семье развалилось. Дочь постоянно сбегала на свидание, к своему возлюбленному, что только с ней не делали, грозились даже в город отвезти, в школу девиц. Но время настало очень беспокойное. С войны возвращались односельчане и подтверждая страшные слова соседки, бередили и так уже растревоженные души. В селе появились чужаки, которые, разжигая страсти, раскололи село на две части - богатых и бедных.
В двадцатых годах появились Комбедовцы, которые захлебывались слюной, глядя на чужое добро. Однажды, проходя мимо дома Устиньи, Ганна увидела во дворе свою подругу:
-Бог в помощь.
-Спасибо.
-А твои ужо на собране побегли, чо ли?
-Некогда нам по собраниям шастать. Зима скоро, а стога еще в лесу стоят.
-Да вы шо, сказились? Каки таки стога? Когда Степка предсадатель сказав, шоб вси были, иначе хуже будет.
-Ладно, Ганна, иди куда шла, нет времени у меня с тобой лясы точить.
Ганна, обидевшись на подругу, махнула рукой и пошла на собрание. Говорят, если пришла беда, открывай ворота. Так и у Михася с Устиньей, сначала дочь из рук выбилась, а потом у них отобрали их дом, землю, увели всю скотину, вывезли из амбаров весь хлеб, из погреба вытащили бочки с рыбой, медом, топленым жиром, подсолнечным маслом и много чего еще вывезли за три дня.
Но местным властям, казалось мало наказали они это кулацкое отродье, которое нужно вырубать под самый корень и приехали за старшеньким – Гриней. Ох и убивалась за ним Устинья, криком кричала, слезами умываясь. Михась, как мог, успокаивал свою лебедушку, веря, что завтра разберутся и отпустят, не может же такого быть, чтобы ни за что людей сажали, но он глубоко ошибался. Ни завтра, ни после завтра, ни через год, сына не выпустили и вообще больше о нем никто ничего не слышал, будто и не было человека. А здесь еще Марта замуж собралась.
-Не пущу! Нет тебе родительского благословения! – кричал отец.
- Тогда я и без него пойду замуж! А закроете, сбегу! – в ответ бросила дочь и вышла из землянки, в которой теперь они все жили.
Отец посмотрел на закрывшую дверь и с болью в голосе спросил:
-Мать, что же это такое мы с тобой вырастили, а?
Устинья сидела на лавке и молча, плакала.А Марта бежала навстречу своей судьбе, своей новой, тяжелой жизни….
После этого прошли три года. Не высохли у матери еще слезы по старшему сыну, как приехали забирать среднего, Степушку, самого смиренного и спокойного. Во дворе поднялся вой и крик Устиньи, остальные сыновья бросились в защиту своего брата. Завязалась нешуточная драка.
Красноармейцы, понимая, что без оружия им, с этой кулачьей сволочью, не справиться, стали стрелять. Степушка с Митенькой, сраженные пулями, сразу упали замертво, а двух других братьев, избитых до полусмерти, как дрова покидали в телегу и увезли, не забыв, плеткой исхлестать их мать.
Михась в это время был в городе, ездил на рынок, хотел сделать своей лебедушке подарок, купил отрез на платье и красивый полушалок. Казалось бы, нужно радоваться, все взял, что хотел, так нет, засела в сердце какая-то зараза и грызет, сосет изнутри. Ну, прям, мочи нет.
-Ох, не спроста это, что-то с Устьюшкой моей неладно, - встревожено подумал он и поторопился домой. Подъезжая, Михась заметил, испуганные взгляды односельчан, брошенные, в его сторону и понял, что дома что-то случилось. Издали он увидел раскрытые ворота и то, что он увидел, превзошли все его опасения….
На следующий день, похоронив сыновей и украдкой вытирая слезы, ухаживал за парализованной женой. Он рассказывал ей, какой сухой и хороший последний дом выкопал для их сыночков, что положил их рядышком, чтобы не скучали и их поджидали. Устинья лежала молча, глядя в потолок. Через два дня ее не стало, она тихо ушла, оставив на этом свете своего Михася одного.
Похоронив лебедушку, он долго сидел возле двух свежих могил, плакал и разговаривал с ними, как с живыми, а потом взял холщовую сумку и уехал в город. Больше в деревне его никто не видел. Весть,о происшедшей трагедии, привезли соседи Ганны, которые в тот день ездили по делам в город. Через год, на руках с ребенком, Марта вернулась домой, а в их землянке, только крысы с ветром играли в догонялки. Поплакав над могилами, осталась она жить дома, растить свою Маруську.
3 глава
Вся эта трагедия, волной воспоминаний нахлынула на Ганну, всхлипывая, сидя на лавке и вытирая слезы краем платка, она думала:
-Ох, Матки Божья и чо же енто за жизнь така, при царе жили, боялись, при Союзе живем, еще пуще бояться прихоцся, когда же ентот комьюнизм- то ихней настанет? Хоть краешком глаза глянуть на него, ведь не зря же стоко людей помёрло, таку войну пережили. Ну, ладно, она согласна еще потерпеть, токо бы Таська с Нюркой дожили до славных годков. Ведь, товарищ Сталин обещал, как токо страна встат на ноги после разрухи.
Так и жила Ганна, как весь народ, ее большой страны, веря, что если им не придется увидеть комьюнизим, хоть внуки его увидят и поживут в достатке и радости….
АВТОР 7
13.Сновидец
Кирилл Сорокин
I
Сны Иван Никифорович стал видеть только на восьмом десятке. Может, видел он их и раньше, но припомнить не мог - поутру они совершенно изглаживались из его обременённого множеством дел и забот сознания, а детских своих снов он не помнил и подавно, если они, опять же, были. И вот, схоронив жену, утвердившись в самой маленькой комнатке своей квартиры, отданной в полное и безраздельное владение младшей дочери, зятю и малолетнему внуку; приготовившись коротать недолгий, как он мыслил, свой остаток рядом со старыми привычными вещами и воспоминаниями, и достойно встретить, то чем его земное существование должно рано или поздно закончится, Иван Никифорович стал видеть сны. Он не смог бы сказать, были его сны цветными или чёрно-белыми, но то, что они были, не оставляло никакого сомнения. Теперь он долго лежал по утрам, переваривая увиденное и удивляясь яркости и сочности картинок, а вечером, отходя ко сну, - а то, что отход ко сну в таком возрасте это как отъезд в другой город Иван Никифорович знал не понаслышке, - он всё же радовался, предвкушая очередное увлекательное приключение. Приключения бывали всякие: то молодой Иван купался в ласковом тёплом море вместе с лоснящимися и улыбающимися страшноватыми зубастыми улыбками, дельфинами, то, в том же море, во все лопатки удирал от неведомо откуда взявшейся акулы, а потом гонялся за акулами на катере и расстреливал их из огромной винтовки, какие бывают у охотников на слонов. На слонах он тоже, бывало, катался и не иначе, как в самой, что ни на есть Индии, потому как кругом были улыбающиеся темноволосые люди с круглыми вроде как родинками на переносице. Бывал Иван Никифорович в горах, да таких высоких, что воздухом там нельзя было надышаться сколько ни дыши – не хватало кислорода. Ездил на сафари с улыбающимися белозубыми джентльменами в пробковых шлемах и оливковых френчах, даже позировал шустрому фотографу, сидя на собственноручно «заваленном» льве. А ещё ловил рыбу в самых обычных речушках, летал самолётом Аэрофлота куда-то, кажется в Гагры; работал на разных заводах, встречался с девушками, стоял, задрав голову, под окнами родильного отделения; ездил с отцом по дрова на скрипучих розвальнях, с мамкой разговаривал, сидя за длинным столом в их старой избе, на месте которой давно уже огромное водохранилище и крикливые наглые чайки – это всё, вроде как, и было уже, но всё равно смотреть было интересно и радостно, будто заново он проживает свою, да не свою, другую жизнь.
Другая жизнь, которую крутил Ивану Никифоровичу неведомый киномеханик на ночных сеансах была, что и говорить, захватывающей, но мужицкая хватка человека неизбалованного подарками судьбы требовала хоть какого-нибудь практического применения всем этим акулам, слонам и самолётам Аэрофлота. Иван Никифорович вспомнил, что сны бывают вещими и, вылавливая в памяти бабкины рассказы о том, какой предмет, увиденный во сне, что означает, принялся угадывать значения своих видений. Получалось не то чтобы очень точно – то ли память его подводила, то ли предметы, по которым бабка безошибочно угадывала лихие жизненные повороты давно вышли из употребления и перестали людям сниться, но получалось, честно говоря, совсем даже наоборот. Но Иван Никифорович не отчаивался и, тщательно сопоставляя сны с реальностью, находил новые знаки, по которым можно было бы толковать сны современные. Одно время даже завёл он тетрадку, чтобы записывать кое какие свои прикидки, но, устыдившись, что эту его тетрадку с бабьей наукой найдет дочь Марийка или, Боже упаси, зять, затею свою оставил, понадеявшись на сносную ещё память. О Фрейде Иван Никифорович не знал.
II
И вот, за неделю до ноябрьских праздников увидел Иван Никифорович сон, в толкованиях не нуждающийся. Приснилось ему, что лотерейный билет, который всучила ему молодая кассирша в прошлую пенсию, выиграл. Выигрыш был большой: Марийка щеголяла в невиданном платье и огромной шляпе никак не пролезающей в дверцу новой зятевой машины, малолетний Мишка пускал шоколадные пузыри, сидя на горе дорогих радиоуправляемых машинок и, по своей привычке тянуть в рот каждую попавшуюся на глаза бумажку, с упоением жевал стодолларовую банкноту, сам Иван Никифорович степенно шагал по щедро усыпанному красно-жёлтой листвой, ноябрьскому тротуару, расстегнув кашемировое пальто и опираясь на трость с янтарным набалдашником. Под пальто у него был элегантный тёмно-серый костюм-тройка с серебряными часами в жилетном кармане, а на губах играла лёгкая, керамической белизны, улыбка. Для чего ему нужна трость с набалдашником, костюм и серебряные часы Иван Никифорович ни малейшего понятия не имел, но голливудские зубы ему понравились не меньше зятевой машины, оставалось только проверить билет, благо, газету с таблицей результатов розыгрыша он припрятал от внука ещё с вечера. Билет выиграл. Выигрыш был большой. Ощущая в теле давно исчезнувшую лёгкость и небывалый подъём настроения, Иван Никифорович собрался, было, на почту прямо к её открытию, но, устыдив себя за такое мальчишество, решил прежде присесть и ещё раз хорошенько припомнить знаковое сновидение: была какая-то заминка с получением выигрыша: как-то там получалось, что забрать его можно только на следующий, что ли, день, но никак не сразу. Поднаторевший в толковании снов, он сразу же понял, что речь идёт о завтрашней пенсии, и что торопиться, стало быть, не нужно: завтра он и пойдёт, без суеты и спешки, расстегнув, если погода позволит, пальто и легко опираясь на облупленную палку с чёрной эбонитовой рукоятью. О выигрыше же Иван Никифорович никому не заикнулся, справедливо считая лотерейный билет шкурой неубитого медведя и озорно мечтая устроить детям нежданный сюрприз. Утро он провел в блаженной радости, пугая Марийку неожиданными засадами и шлепками по филейным частям, и показывая малолетнему Мишке, как нужно играть с кошкой привязанным к нитке бумажным бантиком. Мишка совал бантик в рот и, радостно пуская пузыри, давил кошку ходунками. Потом Иван Никифорович прогулялся по улице, обсудил с греющимися в длинных лучах осеннего солнца старушками погоду, урожай, демократию и грядущее повышение пенсий, помог Марийке затащить в подъезд коляску, плотно и с удовольствием пообедал и прилёг отдохнуть, потому что малолетний Мишка тоже прилёг, а всем в это время настоятельно рекомендовалось вести себя как можно тише.
- Ва-анька! Ванька, дубина ты! - кричала мамка. – Тебе сколько говорено: бычка привязывать накрепко! Выдрал кол-то!
- Вот домовой, поспать не дась. - сладко потянувшись, пробурчал Ванька, и выглянул из под плоской крыши сеновала. Крупный рыжий телёнок с бездонными темно-синими глазами задумчиво жевал висящие на заборе Ванькины штаны, лениво отмахиваясь от мамкиного веника коротким хвостом и редко моргая пышными ресницами. Новые, зелёные Ванькины штаны, перешитые из батиных галифе! Ванька, не шевелясь, смотрел как бычок, старательно двигая челюстями, пережёвывает его недавнюю обнову и, от чего-то ему представлялось, как он, Ванька, вечером выходит со двора в своих новых штанах, аккуратно подвернув штанины, чтобы они не волочились по земле и, глубоко засунув руки в карманы, идёт по улице. И было Ваньке обидно и горько до оцепенения, так, что он будто прирос к верхней перекладине горбатой лестницы, косо приставленной к сеновалу, и ничего ему не хотелось: ни прогонять упрямого бычка, ни переругиваться с мамкой.
С этой непонятной горечью и проснулся Иван Никифорович, когда вернулся со смены зять. Но, вспомнив утрешний сон, приободрился, аккуратно сложил и спрятал в верхний ящик комода новые теплые штаны, купленные ему дочерью и, прихватив из своих запасов четвертушку хорошей водки, вышел к детям. В кухне Иван Никифорович приобнял Марийку и, ласково подмигнув зятю, выставил бутылку на стол. Зятя Иван Никифорович недолюбливал за молодость и резкость суждений, но готов был признать, что мужиком и хозяином он может стать не плохим, к тому же, работал зять на том же заводе, где последние двадцать лет трудился и он сам, поэтому выпить и поговорить с Лёшкой Ивану Никифоровичу бывало, порой, приятно. До тех пор, пока захмелевший зять не начинал ругать начальство бандитами и олигархами. Такие речи тестю не нравились, и после он подолгу о заводе не заговаривал, - пока не забудется прошлый разговор и не станет тоскливо без интересных новостей.
Выпили по одной, закусили хрустящими огурчиками, Марийка подала исходящую сладковатым паром картошку и ушла развешивать бельё. Выпили, уже вдвоём, под картошку с селёдочкой, повели разговор. Ивану Никифоровичу спорить ни о чём сегодня не хотелось и, от того, разговор получался добрый и приятный: и на родном заводе всё было в порядке и вообще, жизнь кругом, вроде как, налаживается. Довольные друг другом, разлили уж остатки по третьему разу, когда в кухню, гремя ходунками, ворвался радостный Мишка с торчащим изо рта краем лотерейного билета. Билет Иван Никифорович узнал сразу и мгновенно, ещё не успев выдернуть его из Мишкиного рта, понял, что и номер билета, и покрытая фольгой защитная полоса, потеряны безвозвратно. Алексей крякнул неопределённо, Марийка, появившаяся в балконной двери привычно всплеснула руками, Иван Никифорович вернул Мишке остатки билета, выпил не закусывая, посидел ещё немного, вяло поддерживая разговор, и ушёл к себе.
III
Уснуть в тот вечер Иван Никифорович не мог долго. То никак не получалось поудобнее пристроить вдруг разболевшуюся печень, то неуютно начинало щемить сердце и приходилось осторожно привставать спустив ноги на холодный пол, то слишком ярко светили в низкие окна второго этажа проезжающие по обычно тихому двору автомобили; то кошка затевала непонятную возню или малолетний Мишка принимался кряхтеть и ворочаться в соседней комнате. Глухая и беспросветная осенняя ночь была уже за окном, когда он нехотя провалился в тревожный сон. Там, во сне, сотни самолётов с глухим рокотом летели по серому небу и сыпали на исковерканную землю злобно воющие бомбы. Всё вокруг было перепахано и раскурочено, ни одной зелёной травинки, ни одного целого, не превратившегося в щепки деревца; только сырая чёрная земля вся в больших и малых воронках, и так – до самого горизонта. Иван Никифорович упал в первую попавшуюся ямку, потом перекатился в воронку поглубже, ещё раз перекатился и перебежал, ища место понадёжнее. Среди путающихся мыслей перепуганного солдатика без погон и оружия только одна была связной и даже понятной: «Два раза в одну воронку не падает!». «Два раза не падает» - он переждал немного и бегом, обливаясь холодным потом перебежал в совсем уж огромную ямищу, откуда был виден только кусочек серого неба и даже не долетали комья земли от близких разрывов. Там он свернулся калачиком, боясь смотреть вверх, и стал ждать.
Утром Иван Никифорович долго раскачивался, покряхтывал и щёлкал суставами. Тускло пожелал детям доброго утра, выпил кружку жидкого чая и, застегнувшись на все пуговицы, отправился на почту, за пенсией. Пришёл Иван Никифорович как раз к своей очереди, которая, по заведённому обычаю, была между Петром Николаичем из второго подъёзда и Анной Ивановной из четвертого, раньше за ним был тёзка, Иван Антонович, да ему уж полгода, как пенсия - без надобности. Соседи тревожно расспросили Ивана Никифоровича о здоровье и пропустили к кассе, кассирша отсчитала деньги и подала в окошко, привычно спросив:
– Лотереечку возьмёте на выходные?
- Нет, золотко, – Иван Никифорович прокашлялся. – Два раза в одну воронку не падает.
Девушка пожала плечами, Иван Никифорович отошёл на несколько шагов, постоял, о чём-то размышляя, развернулся и, потеснив очередь, снова подошёл к кассе.
- Извини, Анна Ивановна, запамятовал. Я быстро. – Иван Никифорович сунулся в окошко. - Милая, а у тебя какие лотерейки есть?
- Да вот их сколько. – девушка указала ему на веером приклеенные к стеклу лотерейные билеты.
- Давай-ка мне каждого по одному!
- Ты чего это, Ваня? – встрепенулась Анна Ивановна.
– Что два раза не падает – это верно. Но тут понимать надо правильно!
- Чего понимать-то?
- А... Долго объяснять. – Иван Никифорович неопределённо махнул рукой, сунул пачку билетов в карман и, легко опираясь на палочку, направился к выходу, расстёгивая, по пути, пальто.
Ноябрь 2011г.
14.Неудачная рыбалка
Кирилл Сорокин
Серёга спрыгнул со ступеньки троллейбуса, ловко перескочив лужицу. Поправил болтавшуюся на плече лёгкую сумку и, обойдя сложенные за остановкой бетонные трубы, зашагал по тропинке. Троллейбус натужно взвыл, отчалил от остановки и, мигая жёлтыми огнями, нырнул в разворотный карман. Ещё несколько работяг, как и Серёга, видно, добирающихся домой после вечерней смены, так же обогнули трубы и разошлись по разным тропкам, протоптанным через заросший дикой травой пустырь.
Вдалеке тепло светились окна новостроек, а над ними купалась в редких облаках бледно-кирпичная половинка луны. Тропинка, по которой шагал Серёга, вилась по заросшим цикорием низинкам, взбиралась на невысокие, голые бугорки, затейливо огибала кучи строительного мусора и поросшего травой асфальта. В нескольких местах тропинку пересекали свежие траншеи будущих кабельных линий или, бог знает, каких коммуникаций, и тогда, она некоторое время вилась вдоль траншеи в поисках подходящего для прыжка места.
Прыжок, и снова: низинка, холмик, кучка мусора, почерневшая доска, обломок бетонной плиты. Снова прыжок. По краю пустыря, вдоль никуда не ведущей, обрывающейся огромной ямой с жёлтым песком, асфальтированной дорожки исправно горели фонари. Свет разливался далеко вокруг, отбрасывая причудливые блики на разбросанные в высокой траве обломки бетонных плит. Серёга уверенно шёл знакомой дорогой, что-то тихонько насвистывал и, глядя на небо, размышлял о завтрашней рыбалке. Представлял, как тихонько прикроет за собой дверь, вызовет лифт, выйдет из сладко спящего дома на утренний холодок и, свернув за угол, отправится на озеро, что в редком сосновом леске за дорогой. Там, под приметным кустом уже спрятаны в траве аккуратно врезанные колышки, а дома, ещё вчера сварена каша для прикормки. Серёга весело щурился на луну, так, как будет щуриться на завтрашнее утреннее солнце, и даже приплясывал на ходу от радостного нетерпения. Звёзды сверкали ему с неба гладкими рыбьими боками, а яркая Венера царственно плыла серебристым линём. Даже нежный июльский ветерок временами будто бы пах сыростью и ряской.
Серёга добрался до края пустыря, где ещё вчера была большая куча деревянного строительного мусора, которую приходилось далеко обходить, но кучи не оказалось, а на её месте, в фиолетовом свете фонаря копошились жирные земляные черви. Серёга остановился, потёр ладонью подбородок, заинтересованно хмыкнул и присел на корточки, склонившись над червями. Щепкой он разгрёб сырую землю, подцепил и сгрёб в кучку нескольких червяков, потом сбросил с плеча сумку и запустил в неё руку. Первой на свет появилась эмалированная миска с крышкой, в которой Серёга носил на работу обед. Он покрутил её в руках, задумчиво почесал кончик носа и отложил миску на траву. Туда же легла небольшая картонная коробочка, полупустая пачка сигарет и прозрачный полиэтиленовый пакет. Порывшись в сумке, Серёга извлёк последнее, что в ней нашлось – пару белых рабочих рукавиц. Серёга удовлетворённо кивнул, рванул сшитые друг с другом рукавицы в разные стороны, одну бросил на траву, вторую подвернул, насыпал в неё немного земли и принялся наполнять червями. Через пять минут он разогнулся, довольно крякнул, встряхнул рукавицу, аккуратно надел на неё вторую, забросил на плечо сумку и зашагал к дому. «Вот и порядок, - сказал Серёга, обращаясь к рукавице, - теперь вам местечко попрохладнее найти…»
Таня ждала Серёгу сидя у маленького телевизора в кухне. На исходе седьмого месяца ей вдруг расхотелось спать по ночам. Ложилась она поздно, вставала чуть свет, но то и дело задрёмывала днём, когда Сереги не было дома, а все неотложные домашние дела сделаны, поэтому теперь ей ничего не стоило дождаться мужа с вечерней смены или собрать ни свет ни заря на его любимую рыбалку. Она услышала, как загудел лифт, и, аккуратно обходя мебель, пошла отпирать дверь.
- Привет! Как отработалось?
- Нормально, - Серёга наклонился и чмокнул Таню куда-то в ухо. – А ты… вы как?
- Мы брыкаемся и вредничаем.
- Я тебе повредничаю! – он погрозил пальцем Таниному животику.
- Серёж, иди руки мой, а то остынет.
- Ага.
- Давай баночку свою…
Серёга выудил из сумки миску, разулся и протопал в ванную. Таня скрылась в кухне и принялась тихонько звенеть посудой.
Когда Серёга вернулся на столе дымилась варёная картошка и масляно блестело жареной корочкой куриное бёдрышко, а рядом стояла большая, вся капельках воды, кружка холодного молока.
- Тань, - Серёга, набив полный рот, пытался проговорить внятно. – Тань, я завтра сбегаю на озеро на пару часиков?
- С самого утра?
- Ага. Ты ещё спать будешь.
- Хорошо, Серёж, - она улыбнулась. Сходи, конечно.
- А то я уже всё приготовил…
- Сходи, Серёж, сходи. Я тебе утром пару бутербродов сделаю.
- Ага. А я потом рыбы принесу. Пожарим… - Серёга задумчиво обсасывал куриную косточку.
- Давай тарелку. Наелся хоть?
- Да, спасибо! Я сам помою. Иди, ложись, что ты со мной возишься, - Серега встал из-за стола, допивая молоко. – Подожди!
Он прижал Таню спиной к себе, обнял, положив руки на животик, и потерся носом о её волосы. Таня тихо рассмеялась.
- Всё теперь можешь ложиться! Я сейчас приду.
- Слушаюсь! Газ перекрой, хорошо?
- Ага.
Через десять минут Серёга тихо вошёл в комнату, чуть раздвинул тяжёлые ночные шторы, аккуратно перебрался через Таню и, немного повозившись, спокойно засопел, уткнувшись в Танино плечо.
- А-ааа! О, боже! Ой, господи! Серёж! Серёженька! Ой, господи, боже мой!
Серёга подскочил, разбуженный Таниным визгом. Небо в узкой полоске раздвинутых штор было светло-серым и уже розовело на востоке.
- Серёжа, там… Ой, боже! – Таня, держась за косяк и тяжело дыша, стояла в дверях.
- Что, Тань? Что случилось? – испуганный Серёга подскочил к жене и осторожно усадил её в кресло. – Что случилось?
- Там, Серёжа… Ой. Там… - она вяло и неопределённо махнула рукой.
- Где?
- О-ой, там… Я не знаю откуда это!
- Да где?!
- Там. Там, в кухне… Посмотри в этом… В этом… Ох, нехорошо мне, Серёж, - она сжала его запястье.
- Тань, водички принести тебе?
Таня кивнула.
- Ага. Я сейчас!
Серега шагнул в кухню и огляделся. Горел верхний свет, на столе, на разделочной доске лежал тонко нарезанный белый хлеб, громко тикали яркие часы с бабочками на стрелках. Ничего подозрительного Серёга не увидел. Почёсывая живот, он взял кружку и сунул её под кран. Таня быстро и как-то тревожно прошлёпала мимо кухни и хлопнула дверью ванной комнаты. Зашумела и затихла вода.
- Серёжа! – дверь ванной приоткрылась. – Серёж, у меня воды отошли.
- А… это… «скорую»? Тань, «скорую», да?
«Скорая» появилась быстро – Серёга едва успел собрать в большой, отчаянно шуршащий пакет всё, что называла Таня. Бригада даже приволокла с собой носилки, но Таня наотрез от них отказалась, спокойно объяснив, что в лифте всё равно придётся ехать стоя. Серёга, трясущимися руками запер квартиру и, через минуту они уже ехали по сонному городу, бесшумно включая на пустых перекрёстках синий маячок. Серёга держал Таню за руку и осторожно гладил ладонь. Оба молчали, стесняясь фельдшера. Только на подъезде к роддому Серёга не выдержал и спросил: «Как ты, Тань?» Таня посмотрела на него, укоризненно покачав головой, и тихо сказала: «Да хорошо я, Серёж. Всё нормально».
В роддоме Серёга бесконечно долго, как ему показалось, томился в маленьком тамбуре с узкой скамьёй, крохотным столиком и подслеповатой лампочкой под самым потолком. Жёлтый свет лампочки постепенно тускнел и растворялся в лучах восходящего солнца, льющихся в до половины закрашенное белой краской окно. В конце концов, Серёга встал со скамьи и щёлкнул выключателем. Он рассеянно разглядел развешанные на крашеных стенах плакаты, трижды просмотрел стенд со всевозможной информацией для рожениц, и украшенную наивными рисунками стенную газету о вреде курения, от чего курить захотелось так, что даже засосало под ложечкой. Тут дверь приоткрылась и Таня уже переодевшаяся в короткий, застиранный халатик и непривычную для Серёги косынку, сунула ему набитый вещами пакет:
- Всё, Серёж, ты езжай домой. Телефон, вот, забери пока. Нельзя, говорят. Потом принесёшь. Я домашний оставила – тебе позвонят сразу же. Всё, иди.
Таня поцеловала Серёгу в щёку и скрылась за дверью.
Обхватив пакет, Серёга пошёл к троллейбусной остановке. По пути он купил у топтавшихся на крыльце закрытого магазина бабушек пачку сигарет, прикурил у раннего прохожего, пропустил один троллейбус, чтобы не выбрасывать сигарету, сел, случайно, на другой маршрут, снова вышел. Дождался своего троллейбуса, доехал до конечной, неудачно спрыгнул прямо в лужу и, обойдя сложенные за остановкой бетонные трубы, зашагал по тропинке. Утреннее солнце приятно припекало спину и от пережитых волнений Серёгу клонило в сон.
В квартире было пусто и тревожно: брошенные впопыхах вещи, нарезанный хлеб на столе, растерзанная постель, горящий в ванной свет. Серёга прибрался, как умел, поплескал на лицо водой, вытерся и пошёл в кухню. Там он налил в чайник воды, поставил его на плиту и, почёсывая грудь, открыл холодильник.
Длинные, толстые, бледно-розовые земляные черви неторопливо копошились на крышках кастрюлек и аккуратных Таниных пластиковых коробочек, извиваясь, покачивались на решётчатых полках и на полочках с лекарствами в дверце холодильника. Пара червячков помельче исследовала содержимое неплотно прикрытой маслёнки, ещё трое пытались то ли забраться в приоткрытую баночку с йогуртом, то ли выбраться из неё. Самые быстрые и решительные уже обживали контейнер с овощами. Белая рукавица лежала в дальнем уголке верхней полки поникшая и осиротевшая.
«Вот черти, – буркнул Серёга, - вот черти! Вот…»
В прихожей зазвонил телефон. Серёга нехотя отвёл взгляд от содержимого холодильника, потом спохватился и бегом побежал к телефону:
- Алло! Да. Да-да. Да? Когда? Ух… А… всё хорошо? Здо… Спасибо! Спасибо большое! А когда можно?... Ага. Спасибо! До свидания, да.
С умиротворённым лицом и невидящими глазами Серёга вернулся в кухню. Постояв у открытого холодильника, он вытащил из шкафчика мусорное ведро, ногой подтолкнул его поближе, достал из дальнего уголка рукавицу и швырнул её в ведро, сгрёб с полки нескольких червей и бросил туда же. Достал баночку с йогуртом, вытащил из неё червяков, подумав, аккуратно опустил йогурт в ведро. Черви отправились следом. Засвистел чайник. Серёга повернул рукоятку на плите, снова обернулся к холодильнику и сказал кому-то, улыбаясь: «Эх, сынок, сорвали мы себе рыбалку!»
АВТОР 8
15.Раз в крещенский вечерок
Вера Мосова
(Святочная история)
Вот и наступил еще один год в череде унылых, однообразных, ничем не отличающихся друг от друга лет. Первая неделя года, проведенная на диване то с книжкой, то с пультом от телевизора, уже миновала, и подступило Рождество.
Василиса стояла у окна с бокалом вина и смотрела во двор, в центре которого переливалась огнями ёлка. Временами там кто-нибудь лавировал меж ледяных горок, спеша к домашнему уюту и семейному теплу. Она равнодушно взирала на это. Одиночество давно стало её постоянным спутником и уже не тяготило. Подруг она «уничтожила», как и героиня всем известного «Служебного романа», к мужчинам была равнодушна, ну, или почти равнодушна.
В душе Василиса считала себя мужененавистницей. Особенно раздражали её нудные брюзги и самодовольные, напыщенные индюки. Как правило, на её пути встречались либо те, либо другие. А те, что из разряда «рыцарь на белом коне», в её понимании уже давно вымерли как вид, и потому она не питала никаких иллюзий по поводу своего счастья. Да и первый печальный опыт семейной жизни её многому научил. Нет, она вовсе не была Синим чулком, да и мужчины не обходили её вниманием. Но длительных романов она не заводила, всегда находилась какая-то деталь, какой-то мелкий штришок, который заставлял её ставить крест на очередных отношениях. Сейчас, стоя у окна и перебирая в памяти некоторые моменты своей жизни, она слегка взгрустнула, чего обычно не позволяла себе делать.
В дверь позвонили. Странно, она никого не ждала. Там оказались два милых ангелочка, двойняшки с верхнего этажа Маша и Миша.
–Маленький вьюнчик, заскочил на стульчик… – звонко запели малыши, держа перед собой большой мешок. С улыбкой дослушав колядку до конца, Василиса принесла вазочку с конфетами и грецкими орехами и все это высыпала им в мешок. Малыши, довольные собой, да еще и сладким гостинцем, отправились звонить в соседнюю квартиру.
– Там никто не живет, – сказала им Василиса, но в это время дверь отворилась, и на пороге появился высокий мужчина спортивного вида с легкой проседью в красивых густых волосах и озорным блеском в темных глазах. Ребята тут же затянули свою колядку, а она так и стояла в дверном проеме, разглядывая незнакомца. Он приветливо улыбнулся ей и слегка кивнул головой. Она кивнула ему в ответ и поспешила закрыть дверь, сообразив, что нелепо было стоять вот так и глазеть на нового соседа. Но отойти от двери она не смогла и продолжала в глазок наблюдать за происходящим на площадке. Вот малыши закончили свое пение, а сосед извинился, что у него в доме нет ничего вкусненького, так как он только что переехал сюда, но для них подарочек найдется, и исчез в квартире на какое-то время, а потом вышел с яркой детской книгой в руках и опустил её в мешок ребятишкам.
Ангелочки уже исчезли, дверь соседа была закрыта, а Василиса все стояла в прихожей, слегка ошеломленная. Такого с ней ещё не бывало. Они не познакомились, не обмолвились ни единым словом, а у неё было такое ощущение, словно именно этого человека ждала она всю свою жизнь. Что-то необыкновенно теплое и совершенно родное улавливалось в нем. Опомнившись, Василиса, пошла в комнату, ругая себя на ходу за непозволительные фантазии. Он вынес детскую книгу, значит, у него есть дети, есть жена, есть все то, что бывает у нормальных людей. А её удел – одиноко стоять с бокалом вина у окна и наблюдать за чужим счастьем, коль своего не уберегла. А вдруг? Сладкое смятение охватило её, внутри началось какое-то брожение, неведомая доселе приятная тревожность.
Сегодня сочельник, время чудес и сюрпризов. Вспомнились бабушкины рассказы про веселые игрища от Рождества до Крещения, про ряженье, святочные гадания. Невольно всплыло: «Суженый мой, ряженый…» Нет, так нельзя, что это с ней сегодня? Может, причина в вине? Но по-детски восторженное предчувствие чего-то хорошего, светлого, радостного внезапно поселилось в её душе.
***
Они столкнулись у подъезда через пару дней. От неожиданности Василиса оступилась и тут же услышала предательский хруст своего каблука. Вот только этого ей не хватало! Понимая, что сейчас упадет, она непроизвольно взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие, но в это время ощутила твердую опору под своим локтем и услышала приятный голос:
– Позвольте, я помогу Вам.
От растерянности она потеряла дар речи и молча закивала головой, как китайский болванчик. Он повел Василису к лифту, взяв её сумку и бережно поддерживая под руку. Она смешно прихрамывала, стараясь не наступать на сломанный каблук.
– И как же зовут мою прекрасную соседку? Я думаю, нам пора уже познакомиться. Моё имя – Сергей.
– А я Василиса.
Его брови слегка приподнялись, и он весело произнес:
– Прекрасная или Премудрая?
– А это как звезды встанут. В данный момент, например, ни та, ни другая, – озорно произнесла она, и оба весело рассмеялись. И было в этом смехе что-то бесконечно теплое, доброе, заполняющее собою все пространство лифта и заставляющее поверить в невероятное. На своем этаже они попрощались и разошлись по квартирам, но Василисе показалось, что в воздухе повисла какая-то недосказанность, незавершенность…
– Не забивай голову всякой ерундой! – строго сказала она себе, входя в квартиру, – лучше подумай, в чем ты завтра на работу пойдешь. Хотя, эти сапоги уже давно пора выбросить.
Когда стемнело, Василиса взяла пакет с мусором, в другой пакет положила злополучные сапоги и пошла во двор. Подойдя к контейнерам, она вдруг озорно улыбнулась, вынула из пакета сапог и бросила его назад через плечо.
– Вы решили убить меня, о, Премудрая и Прекрасная Василиса?! – раздалось за её спиной. От неожиданности она снова потеряла дар речи, это был голос Сергея. Обернувшись, она увидела смеющееся лицо и свой сапог в его руке. – «…За ворота башмачок, сняв с ноги, бросали…» – продекламировал он. – Следуя традициям святочных гаданий, я теперь просто обязан на Вас жениться, если, конечно, в ближайшее время Вы не собираетесь превратиться в царевну-лягушку. А то, знаете, не люблю лазать по болотам, к тому же в святки там столько нечисти, что добру молодцу лучше не соваться.
– Я…я… Извините, я н-не хотела, это как-то с-спонтанно получилось, – от волнения она заикалась и не знала, куда спрятать глаза.
– Все понятно! Перст судьбы. А Вы верите в судьбу, Василиса? – глаза его смеялись, и от этого ей становилось еще хуже. Это ж надо так вляпаться!
– Да я н-не знаю. Я н-никогда над этим особо и не з-задумывалась.
– А я верю! Вот, например, верю, что встреча с Вами была уготована мне судьбой, – он говорил это весело, и Василисе казалось, что он над ней смеется. – Вы представляете: целую неделю мучился над образом главной героини, все он у меня какой-то неживой получался, а тут встретил Вас, и понял, какой она должна быть, а главное – имя очень органично слилось с образом. Вы, конечно, догадались, как я её назвал?
– Неужели, Василиса?
– Точно!
– Так Вы что, писатель?
– Ага. Детский.
– Ну, надо же, у меня никогда не было знакомых писателей.
– А у меня никогда не было знакомых Василис, ни Премудрых, ни Прекрасных. Зато теперь целых две: одна реальная, другая виртуальная.
Войдя в квартиру, она сделала глубокий вдох, а потом долго выдыхала, приводя в порядок свои растрепанные чувства и мысли. Знак судьбы? Суженый, которого она чуть не прибила сапогом? А в этом что-то есть! Не испытать ли судьбу еще разок? Она подошла к книжному шкафу, взяла наугад книгу, это оказался роман Флобера «Госпожа Бовари», нашла загаданную страницу, отсчитала нужную строку и прочла: «Ваше имя беспрерывно звучит у меня в душе…» Вот это номер! Так и с ума сойти недолго. Нет, с этим надо решительно завязывать. Весь вечер она пыталась отгонять назойливые мысли, а между тем представляла, как нежны могли бы быть прикосновения его губ.
***
Несколько дней они не встречались. Видимо, Сергей был поглощен работой над своей книгой, и Василиса немного успокоилась за это время. Она пыталась рассуждать здраво. Он детский писатель, и, скорее всего, подарил Мише и Маше собственную книгу, но это вовсе не исключает того, что он женат и у него есть дети. Но она не видела, чтобы в квартире еще кто-то жил, не слышала детских голосов, никто не входил к нему и не выходил.
Она теперь внимательно прислушивалась к тому, что происходило за дверью, ведь все её помыслы были там. Но новогодние каникулы закончились, днем она была на работе и могла многого не видеть. Так в раздумьях и терзаньях проходили день за днем, и Василиса наконец решила, что ни один мужчина не стоит того, чтобы так по нему убиваться. «А этот стоит!» – хотелось ей возразить самой себе, но она понимала, что легче ей от этого не станет.
В ночь на Крещенье ей опять безумно захотелось погадать. Бабушка говорила, что в это время – самое верное гаданье. Она наполнила чашу водой, зажгла свечу и накапала воска на воду. То, что Василиса увидела, потрясло её до глубины души: восковая фигурка напоминала эмбрион! Не может быть! Этого просто не может быть!
Она налила в бокал вина, привычно подошла к окну. Возможно, она просто видит то, что хочет видеть? Просто это чертово подсознание подсовывает ей такие образы? И тут во дворе появилась знакомая фигура. Это был Сергей, да к тому же не один, на руках он нес ребенка, а рядом шла женщина. Финита! Вот счастливая семейная картинка. А ты, как всегда, в пролёте, Василиса Премудрая и Прекрасная. Она подливала и подливала вина в свой бокал, но боль, застрявшая в глубинах её души, никак не хотела уходить. Она пошла к дивану, зацепив по пути скатерть, стянув на пол вместе с нею и чашу с эмбрионом, и горящую свечу. Не раздеваясь, легла, свернулась комочком, и не заметила, как провалилась в глубокий сон.
Очнулась она от давящих толчков на грудь и вдуваемого в неё воздуха. Она закашлялась, не сразу, но все-таки поняла, что ей делают искусственное дыхание, увидела перед собой знакомое лицо и услышала такой родной голос:
– Ну, слава Богу, очухалась! Я ведь думал, что влюбился в Василису Прекрасную или Премудрую, а она оказалась Презапойная! – голос звучал наигранно-строго, а глаза его, как всегда, смеялись.
Господи, что же он такое говорит? Влюбился? Быть того не может! Презапойная? А вот это ближе к истине. До чего же голова раскалывается, и пить очень хочется…
– На вот тебе минералочки, освежись. Я, понимаешь ли, пошёл к тебе по-соседски, хотел предложить отметить вместе завершение моей книги, а заодно и Крещенье, а ты на звонок не реагируешь, и странным запахом гари из квартиры тянет, пришлось дверь выломать, иначе все кончилось бы весьма печально. Влетел, а там скатерть на полу тлеет, хорошо ещё, что она влажная была, иначе вспыхнуло бы все мигом.
Василиса вспомнила свечу на столе и чашу с водой для гадания, и всё ей стало ясно, вот только женщина и ребенок никак не вписывались в этот его рассказ. Она попыталась встать, но Сергей остановил её:
–Лежи-лежи! Тебе сейчас надо прийти в себя, домой пока нельзя, пусть там проветрится, я открыл все форточки в твоей квартире. В соседней комнате спит сестра со своим сынишкой, поэтому я сегодня на кухне расположусь, а ты заночуешь здесь. И никаких возражений! – он наклонился, нежно прикоснулся губами к её щеке, лбу, волосам, пропахшим дымом, и с улыбкой добавил, – подкопченная ты моя!
Как приятен был ей этот нарочито-командный тон, переходящий в ласковый шепот, как захотелось слышать его всегда и безоговорочно подчиняться ему. А, может, права была бабушка, что гаданье на Крещенье и есть самое верное? Во всяком случае, сейчас ей ужасно захотелось, чтоб так оно и было.
16.Не может быть!
Вера Мосова
Телефонный звонок вспорол утреннюю тишину квартиры и заставил Анну оторваться от любимого занятия. Она отложила в сторону пяльцы и сняла трубку. Незнакомый женский голос показался ей слегка взволнованным:
– Анна Сергеевна Кривцова?
– Да. Это я.
– Извините, что беспокою Вас, но мне необходимо поговорить о Вашем сыне.
– Что с Димой? Что-то в садике случилось?
– Нет-нет, не волнуйтесь, я о другом сыне, о Павлике.
– Простите, Вы что-то путаете, у меня только один сын.
– Ну, как же, Павлик Кривцов, 1998 года рождения, 12 июля, в его личном деле есть Ваш адрес и телефон.
Дата, названная женщиной, была самой большой болью Анны. Она собрала все мужество и спокойно произнесла:
– Да, в этот день у меня родился сын, но он был шестимесячным и умер на вторые сутки. Если это какой-то розыгрыш, то очень глупый.
– Не кладите трубку, умоляю Вас, мальчик жив, он живет в детском доме, мне нелегко было решиться на этот звонок… Но ради Павлуши… Он такой замечательный мальчик… И представьте себе, уверен, что его родители живы…
– Нет, этого не может быть, Вы что-то путаете.
– Это сущая правда! – почти воскликнула женщина, – я очень хотела бы помочь этому мальчику. Павлику скоро исполнится 7 лет, его заветная мечта – пойти первого сентября в школу с мамой и папой. Я тайком заглянула в его личное дело, чтобы найти Вас… Поверьте мне… Давайте встретимся, я Вам всё подробно расскажу. У Вас нет поводов не доверять мне.
– Хорошо, давайте встретимся, – не совсем уверенно произнесла Анна. Выдохнула и более твёрдо добавила:
– Через час жду Вас в литературном квартале у памятника Пушкину.
– Хорошо, я буду там, – ответила женщина и отключилась.
Анна снова взялась за вышивку, к которой пристрастилась именно тогда, потеряв своего первенца. Обычно это успокаивало, помогало ей разобраться со своими непростыми мыслями и чувствами, но сейчас пальцы не слушались её, нитка запуталась. Она отложила работу в сторону и начала собираться на встречу с незнакомой женщиной. Если это какой-то «развод на деньги», то она это поймет и сразу уйдет. Но что-то подсказывало ей, что всё могло бы быть правдой. Но как? Почему? Хорошо, что у неё сегодня выходной... Может, позвонить мужу? Нет. Сначала надо самой разобраться во всем.
– Уходишь? – спросила её выглянувшая из своей комнаты свекровь Альбина Романовна.
– Да, срочное дело возникло, – бросила на ходу невестка. Ей совсем не хотелось сейчас что-то кому-то объяснять.
Ещё издали Анна увидела пожилую женщину на скамейке возле памятника. Одета она была просто и в то же время строго, седые волосы гладко зачесаны и аккуратно уложены на затылке. Рядом лежали сумочка и зонтик. Анна подошла и молча села.
– Меня зовут Надежда Павловна, – произнесла женщина, и лицо её при этом выражало добродушие и участие, – уже год я работаю нянечкой в детском доме, что на Садовой улице, и, знаете, никак не привыкну к этой детской обездоленности. Я ведь учительница, всю жизнь с детьми, а своих детей Бог не дал. Когда похоронила мужа, поняла, что не вынесу одиночества в четырех стенах, вот и пошла работать. Снова к детям. Хочется каждому помочь, пригреть. Я бы Павлушку усыновила, он такой славный мальчик, но кто мне разрешит? Возраст, да и здоровье уже не то. И поняла я, что единственное, чем могу помочь ему, так это вернуть мальчику семью, в которую он так верит. Там, в деле, есть Ваш отказ от ребенка и все данные о родителях.
– Не может быть! Я не писала отказа.
– Значит, это сделали за Вас. Возможно, Ваша семья испугалась, что мальчик будет больным, что с ним возникнет много проблем.
– Нет, только не это, мы все ждали этого ребенка!
– Вы еще молоды и не знаете, на что могут быть порой способны люди. Даже близкие, – тут она вынула из сумочки фото и протянула его Анне.
Это было просто невероятно! С фотографии ей улыбался Димка, только как будто немного повзрослевший и в очках. Сомнений быть не могло – это её сын, её и Алексея. Тот же отцовский нос, что и у Димки, такие же губы, даже в легком повороте головы видна была кривцовская порода. А вот глаза, скорее, её, Анны.
– Что у него со зрением? – с тревогой спросила она.
– Небольшой астигматизм, но это не так страшно, – главное, что он очень разумный, добрый и ласковый малыш, – Надежда Павловна с пониманием смотрела на совершенно ошеломленную Анну. – Я уверена, Вы теперь все сделаете, чтобы забрать Павлика. Об одном прошу: не выдавайте меня. Что угодно придумайте, только обо мне ни слова. Я не хотела бы лишиться этой работы. В ней моё единственное спасение в жизни.
– Я могу оставить себе фото?
– Конечно, Вам ведь сегодня предстоит непростой разговор с родственниками. Надеюсь, оно поможет.
– Спасибо Вам, Надежда Павловна. Я пока еще не могу до конца поверить во всё это, но чувствую, что Павлик и в самом деле мой сын.
Женщины попрощались, и Анна медленно пошла по аллее. Что все это может значить? Кто так страшно обошелся с ней, лишив её сына? А ведь всё могло быть иначе, и не было бы потока слёз, пролитых ею, не было бы острой боли, которую она ощущала тогда при виде счастливых мамаш с колясками, и не пришлось бы перетягивать болезненно набухшую грудь, ведь, оказывается, ей было кого кормить! Выходит, в то время, когда она так страдала, её ребенок был жив! И кто-то кормил её мальчика, кто-то заботился о нём вместо неё, кто-то помог ему вырасти, несмотря ни на что. Почему? За что? Вопросы, вопросы, вопросы. Она должна узнать ответы! Кто же посмел так вероломно вмешаться в её жизнь, изменить её судьбу? Неужели, это сделал Алексей? Нет, он не мог, он тоже искренне страдал по потерянному сыну. Остается свекровь. Именно ей сегодня будет адресован самый главный вопрос. Но прежде Анна должна кое-что сделать. Она решительно развернулась и зашагала в сторону трамвайной остановки.
Добравшись до детского дома, женщина медленно пошла вдоль забора, вглядываясь в лица гуляющих детей. Павлика она определила по очкам. Он сидел на кромке песочницы и рассматривал книжку. Сердце бешено колотилось. Это он, её сын! Ещё пару часов назад она и не предполагала о его существовании, а сейчас готова была пойти на всё, чтобы вернуть своего мальчика.
– Паша Кривцов! Ты опять на прогулку с книжкой вышел! Поиграй с ребятами! – строгий голос воспитательницы заставил мальчика закрыть книгу. И тут Анна поняла, что ей следует сделать. Она решительно открыла калитку и направилась к крыльцу. Найти кабинет директора не составило труда. Табличка на двери извещала о том, что директора зовут Слепцова Марина Петровна.
– Здравствуйте, Марина Петровна, – решительно начала Анна свой монолог, – Вы представляете, иду сейчас мимо и вдруг слышу свою фамилию. Воспитательница обращается к Паше Кривцову. Я вдруг поняла, что это знак свыше, и захотела узнать об этом мальчике поподробнее.
Директриса с недовольством посмотрела на Анну:
– А Вы, собственно, кто?
– Я? Я человек. Моё имя Анна Сергеевна Кривцова. А поскольку мы с мальчиком оказались однофамильцами, то я решила, что при усыновлении ему легче будет поверить, что он нашел свою семью.
– Ну, во-первых, Вам еще никто не позволил его усыновлять, а во-вторых, на него сейчас оформляются документы одной бездетной парой.
– И все-таки, Марина Петровна, я прошу Вас рассказать мне о мальчике, а вдруг он является нашим дальним родственником. Фамилия, согласитесь, не так уж часто встречающаяся.
– Да уж, фамилия эта в недавнем еще времени была у всех на слуху. Дмитрий Семёнович был личностью известной. На его похоронах, помню, чуть ли не весь город собрался. Таких руководителей теперь поискать! Кстати, он не родственник Вам?
– Родственник. Это свёкор мой, – подтвердила Анна.
– Но Вы особо не надейтесь на родство с Павлом, – продолжила директриса, – у него фамилия может быть и придуманной. У нас часто такое бывает.
Она открыла папку и стала просматривать документы:
– Мальчик поступил к нам из дома малютки в двухлетнем возрасте. Имя ему дали там же, так как родился он в Петров день, 12 июля. Ну, сами знаете, Петры и Павлы. А вот фамилия у него не придуманная, родительская. Тут есть отказ матери, Кривцовой Анны Сергеевны. Как Вы сказали Ваше имя?
Анна резко выхватила у неё папку и стала рассматривать листок, написанный от руки почерком её свекрови. Подпись была, конечно же, поддельная.
– Что Вы себе позволяете? – вскричала было Марина Петровна, но, глянув на лицо женщины, осеклась, быстренько налила ей воды и подала стакан.
Немного придя в себя, Анна пояснила ситуацию, рассказав о своих преждевременных родах и предполагаемой смерти ребенка. Видимо, Дмитрий Семенович, пользуясь своим положением и имея достаточно средств, чтоб уладить «неприятность», приложил к этому руку. Понятно, что не обошлось и без Альбины Романовны, сам бы он до такого не додумался, а вот она могла.
Марина Петровна сразу как-то подобрела, смотрела на Анну с сочувствием и пониманием. Попросила пока не нервировать Павлика, сначала разрешить эту семейную проблему, а потом прийти вместе с мужем, чтоб оформить документы, и заверила, что мальчика не отдаст ни в какую другую семью, раз у него нашлась своя.
Анна вышла на крыльцо, детей на площадке уже не было. Идти домой совершенно не хотелось. Она не желала сейчас видеть Альбину Романовну и не представляла себе, как сможет дальше жить с ней под одной крышей. Свекровь всегда относилась к ней предвзято, считая, что её сын достоин лучшей партии, чем эта голодранка, рано лишившаяся родителей и воспитанная бабушкой, теперь уже покойной. Анна терпеливо выслушивала постоянные колкости в свой адрес, но молчала, стараясь не обострять ситуацию. Никого у неё не было на всем белом свете, кроме её мужа и сына. Нет, теперь уже двух сыновей, семилетнего Павлика и пятилетнего Димки. Вспомнив о Димке, она решила забрать его пораньше из детского сада и погулять с ним, чтоб убить время до вечера.
Когда они вернулись домой, свекровь стояла у плиты, сердито помешивая что-то в кастрюльке.
– Что это ты сегодня на весь день пропала? – сердито буркнула она, на что Анна ответила:
– А кое-кто пропал на семь лет и ничего, – Анна сделала вид, что не заметила вскинутых вверх бровей Альбины Романовны и пошла с сыном в детскую, бросив на ходу, что они поужинали в кафе. Вскоре, услыхав, что вернулся муж, она включила Диме его любимый мультик, достала из сумочки фото и вышла на кухню, где заботливая мамаша хлопотала перед любимым сыном, уже успев посетовать, что жена о нём совсем не заботится. Алексей в ответ ей что-то промычал с набитым ртом и улыбнулся вошедшей жене. Анна молча положила фото на стол и стала наблюдать за реакцией своей семьи.
– Кто это? Димка что ли? Почему в очках? – спросил Алексей, а Альбина Романовна вдруг побледнела и присела на стул.
– Нет, не Димка, это Павлик, твой старший сын.
– Что за шутки? – недоуменно смотрел на неё муж.
– А это ты у мамы своей спроси, с чего вдруг она так «пошутила» над нами семь лет назад, лишив нас сына.
Алексей переводил взгляд то на мать, то на жену, силясь понять, что же такое происходит. Альбина Романовна резко встала, заявив, что она ничего не знает, ни в чем не виновата и ушла к себе в комнату с гордо поднятой головой.
И тут Анна не выдержала и расплакалась. Размазывая по лицу слезы, она пересказала мужу все, что узнала и увидела в этот день. Он долго молчал, потрясенный услышанным. Потом поднялся, пошел в комнату матери и плотно затворил за собой дверь. Анна не слышала, о чем они говорили, но Алексей вышел оттуда с каменным лицом.
А назавтра они пошли в детский дом знакомиться с сыном. Сидя в кабинете директора, нетерпеливо смотрели на дверь, в которую вот-вот войдет Павлик. Стоит ли говорить, какое волнение испытывали оба при этом. Мальчик, едва переступив порог, всё понял без лишних слов. В его широко распахнутых глазах можно было прочесть и робость, и удивление, и великую радость.
– Наконец-то мы нашли тебя, сынок, – проговорил Алексей, а тот шёл к ним, улыбаясь, и повторял:
– Я знал! Я знал!
Анна бросилась к сыну, обняла его и, стараясь сдерживать непрошеные слезы, гладила коротко стриженую голову притихшего парнишки.
Марина Петровна, проникшись этой нестандартной ситуацией, позволила забрать Павлика домой, не дожидаясь, когда будут оформлены необходимые бумаги.
Когда подошли к машине и Алексей снял с сигнализации свою «Тойоту», Павлик завороженно спросил:
– Это ваша машина?
– Это наша машина, сынок, значит, и твоя тоже. Всё наше теперь и твоё, понимаешь?
Но это пока было недоступно пониманию мальчика. В «Детском мире», куда они заехали по дороге, чтобы купить сыну всю необходимую одежду, Павел смотрел на эту кучу вещей и никак не мог взять в толк, что это теперь его вещи, и он может надевать то, что захочет. Он не привык, чтобы его спрашивали, какая куртка или рубашка ему больше нравится. Он всегда надевал то, что выдадут, даже не предполагая, что одежду можно подбирать к цвету глаз или волос. С нескрываемым обожанием смотрел он на своих родителей, старательно выговаривая слова «мама» и «папа», словно пробовал их на вкус. Слова были непривычными, но такими теплыми и приятными.
Когда Алексей затормозил у подъезда, мальчик опять спросил:
– Это ваш, ой, наш дом?
– Да, сынок, это теперь и твой дом.
Войдя в квартиру, Павел снял обувь и аккуратно поставил её в сторонку. Анна отметила про себя, что мальчик приучен к порядку, чего нельзя сказать о его младшем брате.
– Димыч, выходи с братом знакомиться! – крикнула она.
Из бабушкиной комнаты вышел надутый сын и исподлобья посмотрел на Павла. Вот этого Анна никак не ожидала! Ведь вчера, узнав о том, что у него есть старший брат, Димка очень обрадовался. Что за перемены?
– Идите в вашу комнату, покажи Павлу игрушки и книги, а я пока чай приготовлю.
– Не покажу! – сердито буркнул мальчик, – это всё моё, я не буду с ним делиться!
– Вот это новости! С чего бы это вдруг? – удивленно спросила она.
– А может, он и не брат мне вовсе! – проворчал Дима и добавил, – Сирота казанская!
Павел тут же напрягся, втянул голову в плечи.
– Та-а-а-ак! Кажется, я кое-что начинаю понимать! – Алексей направился в комнату Альбины Романовны.
Анна взяла мальчиков за руки, подвела к зеркалу и сказала:
– Посмотрите внимательно, и зеркало расскажет вам, братья вы или нет. Вот эти носики, – она провела пальцами по носам мальчишек,– вот эти ротики, вот эти ушки, – продолжала она теребить мальчишек, – они же абсолютно одинаковые!
Сыновья внимательно смотрели в зеркало, и Анна, улыбнувшись, сказала:
– Ты еще не представляешь, Димка, как тебе повезло! У тебя есть старший брат, который всегда тебя защищать будет!
Мальчишки робко улыбнулись, а она легонько подтолкнула их в сторону детской комнаты.
***
Альбина Романовна складывала вещи, готовясь к переезду. Сын вчера довольно жёстко предложил ей сделать это как можно быстрее. Он уже давно купил ей однокомнатную квартиру в новом хорошем доме, но она не спешила туда перебираться. Она понимала, что виновата перед ним, но никогда не признала бы свою вину. Такой уж у неё характер.
Надавить на мужа не составило большого труда. Поначалу он отказывался, говорил, что это не по-людски, но она знала, на какие кнопки надо нажать. Муж давно был ей неверен, она об этом догадывалась, но не показывала вида. То положение, которое он ей создал, перетягивало чашу весов с её обидами. Она делала вид, что ничего не происходит, ходила с гордо поднятой головой. К каждому наряду в её гардеробе была своя пара обуви, к каждому пальто – две-три шляпки. Коллеги с завистью перешёптывались за её спиной. Не хватало ей только их жалости, когда узнают, что у неё неполноценный внук. Она привыкла к тому, что всё у неё всегда на высшем уровне, значит, и внук должен быть нормальным, доношенным, здоровым ребенком, которым можно гордиться, как и всем остальным в её жизни. Вот и припугнула она тогда мужа скандалом, который она может устроить ему, подорванной репутацией, позором перед сыном. И он сдался. Он всё устроил. Но это его и подкосило. Смотреть в полные скорби глаза сына и невестки, оплакивающих своего ребенка, и знать, что он жив, было просто невыносимо. Два года таких мучений совершенно его доконали, и когда у него родился нормальный, здоровый внук, сердце не вынесло этой радости. Инфаркт стал причиной его смерти на следующий день после рождения Димки, которого и назвали так в честь деда.
Вчера сын упрекал её в том, что она взяла на себя роль Господа, что вздумала решать людские судьбы, что лишила их радости на долгие семь лет, что ребенка оставила без родительского тепла и ласки, что она просто чудовище после этого. А что, собственно, она такого сделала? Звонок телефона прервал её мысли.
Анна, убиравшаяся в коридоре, услышала голос Альбины Романовны:
– Да, все замечательно. Вот переезжаю в новую квартиру. Что? Да! Очень хорошая! Планировка улучшенная. Да. Хороший сын. Заботливый! Да, пора отдохнуть, пожить для себя. Да, сколько можно. Дети, внуки, всё для них. Да-да. Конечно, я счастлива. Да, новая жизнь. Теперь можно и о себе подумать.
– А о ком же Вы всю жизнь думали, как не о себе, уважаемая Альбина Романовна? – мысленно проговорила Анна, бросила тряпку и пошла к сыновьям.
АВТОР 9
17.Сто баксов
Анна Эккель
До весеннего женского праздника оставалось всего несколько дней. Настроение у всех было соответственно приподнятое. Вот только, пожалуй, Татьяна Ивановна, старая и больная женщина, одиноко проживающая в крохотной комнатке большой коммуналки в Центре города, не радовалась приближению весны. Как-то она не рассчитала в этом месяце и не уложилась в свою маленькую пенсию. Вероятно, неожиданная квитанция за оплату коммунальных услуг очень подорвала скромный бюджет старушки. Тем более, что она была напечатана на угрожающе розового цвета бланке, а это значит - долговая. Татьяна Ивановна видела по телевизору, как после получения такого извещения через очень короткое время приезжают злые люди в форме и выселяют должников на окраину в страшные дома, где живут одни алкоголики и наркоманы. Их, алкоголиков, она не боялась,- сколько перевидала на своём веку, живя более пятидесяти лет в одной и той же коммунальной квартире. Она боялась стыда. Бедная старая женщина не могла найти себе места от волнения. Что делать? И наконец-то все-таки решилась.
Раньше, когда ещё не гоняла милиция, она имела свой маленький «бизнес»: продавала связанные ею кружевные салфеточки в подземном переходе. Стояла в длинной шеренге стихийных разнокалиберных продавцов. Из местных, то есть москвичек, она была одна, остальные «коробейники» - все приезжие, но это был сплочённый интернациональный коллектив. Дружили, помогали друг другу выживать, имели своих «смотрящих», которые, стоя наверху на улице, отслеживали приближение милицейского патруля и давали знать торгующим внизу, что пора «делать ноги». Все рассыпались в разные стороны, словно горох, растворялись среди толпы. Товару мало, несколько салфеточек она ловко и быстро прятала у себя под старым пальто. И, взяв в руки видавшую виды авоську, вливалась в поток прохожих. Честно говоря, эти салфетки никому не были нужны. Но люди стыдились такой нищенской жизни старой женщины, которая не могла допустить и мысли просто просить милостыню. Она пыталась «заработать» деньги доступным ей способом. Сердобольные прохожие делали вид, что покупают эти трогательные изделия, а в действительности просто подавали милостыню. Цену мастерица назначала очень скромную и всячески пресекала попытки покупателей не брать сдачу.
Несколько лет назад, перед самым Рождеством, шла бойкая торговля. Изделия Татьяна Ивановна заготовила заранее и количеством больше, зная, что перед праздником всегда торговля хорошая. С самого Нового года почти без отдыха работала крючком, вывязывая ажур из простых ниток. В этот день словно почувствовала, что надо взять с собой весь «товар». Действительно, начало было удачным, сразу продала аж две салфетки, а потом продавцы по цепочке сообщили, что в местном отделении милиции сегодня вечером будет собрание, значит, что патруль не приедет, их никто гонять не будет. Все успокоились, торговля шла на славу. Вдруг от толпы отделился парень и подошел прямо к Татьяне Ивановне. Окинув её взглядом, не глядя на товар, спросил:
- Сколько стоит?
Она назвала цену и дрожащими руками стала расправлять изделие, чтобы показать товар во всей красе, понимая, что парню вряд ли нужна салфетка, он не покупатель. Но, к её удивлению, он осторожно взял накрахмаленное до хруста кружево, спросил:
- А ещё есть?
- Да, да, - запинаясь, ответила старая женщина.
- Сколько штук?
- Четыре.
- Беру все,- и с этими словами вытащил банкноту и протянул ей. Татьяна Ивановна сказала, что у неё не будет такой большой сдачи.
- Сдачи не надо.
- Что Вы, как можно!
Парень улыбнулся: поколение Ангелов, копейки лишней не возьмут, даже стараться искушать их бесполезно. Гранит. Он пошарил по карманам, вытащил завалявшуюся купюру и передал ей. Забрав салфетки, исчез.
Татьяна Ивановна, необыкновенно довольная собой, с рождественской радостью в душе раньше времени оказалась дома. Ей не терпелось посчитать деньги, которые она заработала за день. Такой большой выручки у неё ещё никогда не было! Захватив кошелёк и удобно расположившись за столом, предвкушая радостное занятие,она всё никак не могла заставить себя открыть его. Медлила, оттягивая это давно забытое чувство, чувство радости. Наконец, открыв кошелек, вытряхнула всё его небольшое содержимое на стол. Вот кучка скомканных бумажек. Она любовно начала брать по одной банкноте и, разглаживая каждую, укладывала в стопочку. Когда все деньги закончились, на столе обнаружилась незнакомая бумажка, аккуратно сложенная в несколько раз. Татьяна Ивановна осторожно развернула её. Она поняла, что это иностранные деньги, но что с ними делать и как они попали к ней? Промучившись весь вечер, решила, что лучше всего показать денежку соседу Саиду, который занимался торговлей.
- Саид, скажи, пожалуйста, что это за деньги?
- Соседка, как можно не знать этого? Это - сто баксов.
- А это сколько нашими деньгами будет?
- Три тысячи, бабуля.
У Татьяны Ивановны перехватило дыхание от услышанного.
- А что теперь с ними делать-то?
Саид посмотрел на неё, как на маленького и несмышленого ребенка.
- Всё! Что хочешь, то и делай. Хочешь в сбербанке меняй, хочешь у Саида поменяй. А лучше, слушай, на «чёрный» день оставь! Курс туда-сюда вырастет - больше денег дадут.
Татьяна Ивановна не спала всю ночь. Всё вспоминала, как могли попасть к ней эти «баксы». И поняла, что это тот парень, который купил все салфетки, как-то умудрился сунуть ей эту купюру. Она еле дождалась следующего дня, решив, что он нечаянно передал ей деньги и сегодня непременно вернется за ними. Татьяна Ивановна ждала его целый месяц и ещё месяц. Когда же поняла, что парень уже не придёт, она, помолившись, спрятала банкноту за икону, как сказал Саид, на «чёрный» день.
Вот, похоже, он и настал этот день. Сильно волнуясь, она пришла в сберкассу, называя так по старинке сбербанк. Здесь она бывает каждый месяц, аккуратно оплачивая присылаемые квитанции, и видела в конце зала отгороженное стеклом помещение, где меняют деньги разные люди. Теперь она должна была подойти и превратить доллары в спасительные и так нужные ей сейчас рубли. Специально выждав, когда около окошечка никого не стало, Татьяна Ивановна, смущаясь, протянула купюру и сказала:
- Здравствуйте. Пожалуйста, поменяйте мне доллары на наши деньги.
За стеклом сидела приветливая и миловидная девушка. Она подняла глаза и оценивающе посмотрела на старушку. Взяла в руки купюру, посмотрела на неё, потом снова на старушку и, слегка наклонившись к окошку, тихо, шёпотом сказала:
- Бабушка, я, конечно, могу вызвать милицию, но я этого не буду делать. Ваши деньги фальшивые, а за это сажают в тюрьму.
У Татьяны Ивановны сильно кольнуло в сердце, она никак не могла подумать, что такое может случиться.
- Бабуль, ты иди потихонечку отсюда, пока никто не заметил, а я никому не скажу, а баксы уничтожу.
- Спасибо, доченька! Спасибо…
И на ватных ногах она еле вышла на улицу. Не хватало воздуха. С горем пополам дошла до дома. Не раздеваясь, взяла со стола страшную долговую квитанцию и бессильно опустилась на диван.
При закрытии банка Елена, которая работала в обменнике, позвонила своему кавалеру и сказала:
- Сегодня гуляем, приглашаю тебя в бар.
- У нас же денег нет.
- Уже есть, - весело ответила довольная Елена, крутя в руке стодолларовую купюру старушки.
На следующий день соседи по коммуналке нашли Татьяну Ивановну мертвой, сидящей на старом диване и сжимающей в руке розовую долговую квитанцию. На что проворная соседка сказала, показывая на бланк:
- Это фальшивка. Кто-то разбросал их по всем почтовым ящикам в надежде на лохов.
18.Ушки
Анна Эккель
Галина не спала несколько ночей подряд и теперь, сидя в электричке, торопила время. «Если опоздаю, не прощу себе никогда», - думала она, то и дело поглядывая на часы. За окном проносился осенний пейзаж. Деревья почти все облетели, но изредка встречались островки багряно-жёлтого цвета. Это золотая осень никак не хотела уступать место серебряной зиме.
«Скорее же!» - стучало в голове. Сама виновата, привычная нерешительность сослужила ей плохую службу, теперь она возвращалась на дачу, уже закрытую на долгую зиму.
Первый раз Галина увидела его в летнем магазинчике дачного поселка. Она стояла в очереди за нехитрой снедью и от нечего делать рассматривала скудную витрину с продуктами. Вскоре её взгляд привлекло какое-то движение на полу в дальнем углу помещения. Сначала приняла это за половую тряпку, но почему она задвигалась? Любопытство заставило выйти из очереди и подойти поближе, чтобы как следует рассмотреть непонятное существо. Когда она подошла, то ахнула. Это был кот, а скорее всего то, что от него осталось. Когда-то он был белым и породистым, теперь жалкое подобие кошачьих. От грязи превратился в непонятного цвета месиво, так как местами отсутствовала шерсть и вместо неё была давняя короста, которая сочилась, глаза еле открыты, их склеивал гной из-за конъюнктивита, нос, совершенно белый, говорил о том, что кот долго голодал и теперь доживает последние дни. Галина присела и хотела погладить бедолагу, но занесённая рука остановилась, у кота не было ушек. От них остались только рваные рубцы.
- Это он зимой отморозил себе уши, вот они и отвалились, - послышался громкий голос продавщицы.
Галина оглянулась, в магазинчике уже никого не было.
Продавщица, облокотившись всем своим массивным телом о прилавок, поведала горькую историю скитальца. История оказалась простой и часто встречающейся. Дачники привезли котенка, а когда уезжали в город, решили не брать с собой бывшую "игрушку", чтобы не обременять себя заботами,и оставили его во дворе.
Как он выжил в лютый холод, никому не понятно.
Но когда хозяева торговой точки первыми приехали открывать сезон, то через некоторое время увидели странную картину. Ходячий скелет, обтянутый шкуркой шел, шатаясь, по направлению к людям. Он шёл и падал, когда падал, то полз на обмороженном брюхе к ним за спасением и помощью. Думали, сдохнет,но нет, вот за лето немного оклемался. Теперь все съезжают. Магазинчик тоже закрывается. Придется отселять доходягу на улицу и оставлять на произвол судьбы. Никто не захотел взять животное, спасти живую душу.
Галина посмотрела на котика, на глаза навернулись невольные слёзы. Первый порыв души – взять, но ум сказал «нет». Она недавно пережила тяжёлую болезнь и смерть любимого рыжего кота. Генке уже было шестнадцать, и врачи ничем не могли ему помочь. Душевная рана ещё кровоточила, и она даже помыслить не могла, что кто-то может занять место её любимого котика.
А брошеный поднял голову и пристально стал смотреть на Галину. Сколько боли и надежды было в его глазах!
Вот этот взгляд и не давал ей спать, именно он сейчас гнал её на пустые дачные участки.
Наконец-то нужная станция. Перед платформой стоял старый «москвичонок» без особой надежды дождаться пассажиров. Женщина, не спрашивая и не торгуясь, села в машину и только выдохнула:
- К «Вишенкам», и побыстрее, пожалуйста. Там меня подождёте.
- Что, хозяйка, что-то важное забыли?- заинтересованно спросил пожилой водитель.
- Да. Очень-очень важное. Только побыстрее!
Галина, не чувствуя ног, летела мимо закрытых наглухо домиков и голых деревьев в сторону магазинчика. «Только бы успеть! Я всё исправлю. Я спасу!»
Перед закрытой дверью, на тряпке, вытянувшись, лежал он.
Рядом миска с водой и горстка сухого корма. Это всё, чем могли помочь ему люди.
Галина поднялась на крыльцо. Кот не двигался и не подавал признаков жизни. «ОПОЗДАЛА!». Она горько заплакала и аккуратно взяла легкое тельце на руки. Вдруг белый носик зашевелился. Запах оживил умирающий мозг и кот еле слышно, коротко мяукнул.
Дверь машины громко захлопнулась и Галина почти прокричала:
- В город. Скорее! В ветклинику. Плачу любые деньги!
Она УСПЕЛА!
АВТОР 10
19.Афродита
Таня Белова
Низвергнутому ангелу было очень холодно… Холодно уже несколько тысячелетий подряд. Он приподнял крышку подземелья и выглянул на волю, окликнув молодого человека, бредущего по улице в глубоких раздумьях:
- Чего бы ты хотел больше всего на свете?
- Научиться играть! (парень надел на лицо трагическую театральную маску). И научить играть других… Чтобы нельзя было не поверить им.
- А что бы ты отдал за это?
- Всё… Но, у меня ничего нет…
- Есть! У всех – есть всё! И всё это – всегда под руками! Оглянись! Что ты видишь?
- Аллею, скамейку, на ней сидит девушка…
- Красивая? (Старик щурится от яркого света, пытаясь разглядеть)
- Кажется да.
- Возьми, и отдай её мне! Вот и всё!
- Как? Убить?
- Что ты?!! Разве я говорил тебе что-то про убийство? Нет! Окликни её. (шёпотом, неслышно) Молодость… Всё вокруг – твоё…
- А как её зовут?
- А какая разница? Она отзовётся на любое имя, она ведь одна на этой скамейке…
- Марина!
- Я не Марина…
- А кто же вы, прекрасная незнакомка? Только у Марины могут быть: такие синие глаза и такие волнистые волосы… Хотя, ещё и у Афродиты, рождённой из морской пены… Так, может быть, вы – Афродита?
- Нет…
- Жаль… Тогда я, наверное, пойду?..
- Куда? Искать Афродиту?
- Не знаю… А что у меня есть шанс?
- Да. Я знаю одну! У неё: один глаз, нос коршуна и костыли… Вам нужны костыли?
- Нет! Я думаю, что вам с ней случайно перепутали имена… А настоящая Афродита – это вы… И я уже нашёл…
- Правда?
Он поворачивает голову в сторону старика.
- Бежим отсюда! Там ужасный сумасшедший старик. Смотри, как странно он смотрит на нас. Бежим!!!
Они убегают.
Через несколько дней он идёт той же дорогой и тот же старик манит его пальцем.
- Господи! Как я счастлив! Любовь придаёт силы, придаёт уверенности и веры в свои возможности. Любовь – это такое чудо. Мне кажется, что я летаю! А ты говорил: «Отдай её мне!» Ни-за-что! Ни-ког-да! Спасибо тебе, за то, что открыл для меня мою Афродиту. Прощай!
- Не прощай, а до свидания…
20.Здоровье человека
Таня Белова
Каждый человек наивно считает, что его собственное здоровье принадлежит только ему. Но, если подумать, то ребёнок, который не бережёт своё здоровье – обуза родителям, которые любят его, больного, ещё сильнее, чем здорового: покупают ему всё, что он хочет, заботятся, балуют, сидят с ним дома, а не отправляют в опостылевший детский сад или школу… Родители ощущают себя особенно нужными в этот момент. А дети – особенно любимыми.
И почти каждый ребёнок мечтает заболеть, чтобы остаться дома с мамой и мультиками. А родители – не прочь позаботиться о них, сбежав со службы.
И если приболевший ребёнок – сладкая обуза родителям, то больная бабушка, тётка или прадед – обуза дальних родственников или нянек в больнице - никому не нужная обуза.
Так кому принадлежит здоровье? Хорошее – естественно, самому человеку, а плохое – его родственникам, которые обязаны обихаживать больного. И если родители не сильно тяготятся этой заботой, то дальние родственники – не очень-то от неё и в восторге, а можно сказать и совсем наоборот…
Но, люди живут так, что никогда не задумываются о том времени, когда их неизбежные недуги станут обузой и им самим, и их родным, и соседям, и нянькам в больницах.
Все, ощутив недомогание, пытаются дотянуть до последнего, когда уже нужно вызывать «Скорую» или катафалк…
Ужасный год…
Кажется, что Бог берёг для меня беды, не посылая их в високосные годы, как делал всем остальным. Он ждал, чтобы высыпать разом, за всю мою жизнь… Я писала о чреде смертей, и вот снова…
Света Алещенко. Милая, нежная… Когда сказали, что она умерла, не поверилось. Такого просто не может быть! Такие люди не должны умирать, их не за что наказывать…
Осталось двое детей и всё из-за несерьёзного отношения к своему здоровью и невнимательности окружающих, родных и врачей.
Она резко стала терять зрение, жаловалась подругам, а когда это стало нестерпимым, пошла к врачу, а тот сделал укол, снижающий внутриглазное давление, и отправил домой. А дома стало ещё хуже. Муж отвёз её в больницу, а пока он ходил за лекарствами - она прилегла на кушетку. Муж вернулся, окликнул, качнул за плечо, но она не проснулась. Оказалось, что был очень высоким сахар в крови. Диабетическая кома…
Сколько стоит провериться в поликлинике? Сделать полный анализ крови, и избежать чего-то непоправимого? Убитое время, страх перед уколом, общение с мародёром, который припишет тебе 100 болезней, чтобы заработать на тебе?
Бесплатная медицина, когда нас обследовали ежегодно и в обязательном порядке, а лечиться заставляли буквально насильно, - продлевала, а иногда спасала нам жизни.
Теперь наша жизнь нужна только нам. Государство не нуждается в здоровых и сильных работниках. Но, страх перед суммой оплаты за лечение – сковывает любые желания посещать медучреждения.
Когда-то Зигмунд Фрейд писал, что медицина должна быть очень дорогой, чтобы люди боялись заболеть, а значит - берегли своё здоровье! Теперь мы имеем эту баснословно дорогую медицину, но умирать люди стали даже раньше, чем умирали при социализме… Средняя продолжительность жизни - сократилась.
Парадоксально, но сейчас люди взваливают свои немощные тела на близких, надеясь на их милосердие, и абсолютно не пытаются сохранить своё здоровье. Фрейд – ошибся! В человеческой логике – нет здравого смысла.
АВТОР 11
21.Маленькая целительница
Владимир Волкович
- Вита, Вита,- женщина в белом халате бежала по аллее, покрытой ровными коричневатыми плитками, и кричала девочке в инвалидной коляске, быстро катившейся к обрыву над морем. Там, у самого обрыва стояла беседка, из которой открывался изумительный вид на море и прибрежную полосу.
- Вита тормози, остановись, наконец.
Девочка въехала в беседку и застыла, глядя невидящим взглядом на расстилавшуюся морскую равнину, нестерпимо блестевшую под лучами солнца.
Женщина перешла на шаг, она уже тяжело дышала, ухватившись левой рукой за бок.
- Виолетта, как тебе не стыдно, - заговорила она срывающимся голосом, лишь только достигла беседки,- мы с тобой уже беседовали на эту тему, ты не должна никуда самостоятельно уходить.
Девочка не пошевелилась, лицо её оставалось неподвижным, как и взгляд, устремлённый в какую-то, только ей одной видимую точку на горизонте.
- Виолетта, я к тебе обращаюсь.
Девочка повернула голову и посмотрела на женщину. Сначала на полные ноги в стоптанных туфлях, прикрытые белым халатом. «Вены», отметила про себя девочка. Потом опустила глаза на выпятившийся живот, увидела опухоль внутри, «пила много, да и пьёт». Взгляды их встретились, и женщина поёжилась, наткнувшись на какую-то холодную синеву больших детских глаз. На лице девочки, испещрённом шрамами, не дрогнул ни один мускул.
- Я поняла, Екатерина Матвеевна.
Вита отвернулась. Она, конечно, могла вылечить нянечку, приставленную к ней заботливым главврачом, могла, но не хотела. Впервые не хотела, и ей не было жаль эту женщину. Это было что-то новое в её ощущениях, новое за весь этот последний год, новое, за два года после того, как она вновь очнулась на этом свете…
Море гулко набрасывалось на берег, словно желая поглотить его, но в бессилии, нехотя отступало, шурша мокрой галькой. Потом, собравшись с силами, вновь повторяло попытку. И снова безуспешно. Виту обволакивала эта неустанная, нескончаемая сила. Эта равномерность и монотонность убаюкивали её, рождали из глубин сознания тяжёлые воспоминания.
Бац. Огромный кулак угодил ей куда-то под рёбра, и она полетела в угол, ударившись головой о ножку стула. Отец снял с себя широкий ремень, его глаза налитые кровью уставились на неё. Он что-то говорил, скривив рот, и приближался, но она ничего не могла разобрать, страх и ужас сковал её маленькое тельце. Мать бросилась к ней, но отец отшвырнул её.
- Убью, - ремень со свистом рассёк воздух.
- А-а-а-а, наконец, вырвался у неё крик, когда страшная боль пронзила её, а на теле выступили багровые, вздувшиеся от ударов ремня рубцы, -а-а-а-а-а.
Отец опомнился, когда она уже захлебнулась криком, и он перешёл в хрип.
Вита уже ничего не воспринимала, она была без сознания.
Утром она проснулась от нестерпимой боли, всё её тело было одной сплошной болью.
Вся её короткая жизнь была одной сплошной болью.
В школу она смогла пойти только через несколько дней, в семье тщательно скрывали эти экзекуции. Отец работал начальником крупного строительного управления. Оно числилось в передовых, получало награды, а руководители - премии. И "сор из избы" не разрешалось выносить никому. На работе у него были постоянные стрессы, это Вите рассказали позже, он часто напивался, чтобы их снять. А по пьянке всегда находил у неё какие-то промашки, и бил зло и больно. Доставалось и старшему брату, но он успевал убежать и приходил поздно или вообще не ночевал дома.
Система, в которой работал отец, да и повсюду, в стране, была такова, что человек сам по себе мало значил, был винтиком в этой системе. Она вытягивала из него всю энергию, все соки и потом выплёвывала, измождённого, больного, никому не нужного… И чтобы завоевать какие-то привилегии в этой системе, надо было отдать ей всю жизнь без остатка.
Вита жила всё время в тревоге и настороженности, впечатлительная девочка стала заикаться. Мать водила её к логопедам, но они ничем не могли помочь. Раны на её теле едва успевали затягиваться.
По ночам мать выходила на кухню, доставала из своего тайника маленькую, завёрнутую в тряпицу икону, и молилась. Отец был противником всякой религии, а если ему попадалась икона, свирепел, и топтал её ногами. А на мать обрушивал поток брани…но, когда отца не было дома, она читала дочке Святое писание и объясняла его, как могла.
Однажды, когда отец уехал в командировку, мать окрестила дочку. Это было их маленькой тайной, и крестик Вита носила в кармане.
Неизвестно, сколько это могла бы продолжаться, и чем закончилось бы, если б не случай.
Однажды, отец пришёл после какого-то важного совещания крепко выпивший. Чем важнее было совещание, чем больше возлагали ответственности, тем сильнее пил отец. Видимо, ему нужен был какой-то баланс, чтобы сохранять равновесие и продолжать жить в таком темпе.
Отец спросил дочку о чем-то, но она уже была в таком страхе, что не могла ничего ответить, а только заикалась, пытаясь выдавить из себя хоть одну букву.
-Что?- отец злобно уставился на Виту, - опять ты не виновата?
Он сделал шаг к ней, кулак его был занесён для удара, но тут перед ним вырос сын. Мальчику было уже шестнадцать лет, он был старше Виты на пять лет, ростом почти с отца, но худее его в два раза. Последний год он усиленно занимался в секции бокса и добился там больших успехов. Гибкий, мускулистый, уверенный в себе, он стоял сейчас прямо перед отцом.
-Только тронь её, - спокойный, твёрдый голос сына не сулил отцу ничего хорошего.
По инерции отец рванулся было оттолкнуть или ударить сына, но в затуманенном алкоголем мозгу его, видимо, осталось капельку осознания того, что может в этом случае произойти. Он, молча повернулся, и ушёл.
С тех пор, он Виту не трогал, но заикание у неё не прошло. Она, как и раньше, оставалась замкнутой девочкой. И больше всего на свете желала, чтобы у неё был другой папа.
Море успокоилось, и теперь лениво плескалось, словно мягкий и послушный зверёк. От былой его силы и агрессивности не осталось и следа. Солнце клонилось к закату, и Вита провожала взглядом блестевшую на поверхности воды дорожку. Казалось, что она ведёт в бесконечность, ведёт в никуда. «Как моя жизнь», - подумала Вита.
- Виолетта, пора на ужин, - нянечка оторвалась от толстого любовного романа, который читала уже много дней.
- Поехали, я готова, - Вита развернула коляску и сделала несколько движений, толкая руками колёса. Назад, от моря, тропинка поднималась вверх и толкать коляску было очень трудно.
- Не надо, Вита, тебе необходимо поберечь силы.
От этой, уже навязшей в зубах фразы, Вита передёрнулась. Нянечка встала позади коляски, и они тронулись. За ужином Вита, как всегда, равнодушно жевала котлеты, мысли её были далеки и от этой пищи, и от этой столовой, и от самой больницы. Вообще-то, её давно должны были отправить в Дом инвалидов, или куда-нибудь ещё, в такое же заведение, но молодой и перспективный главврач добился того, что её включили в штат и оставили в больнице. То, что делала она, не мог делать никто. Ей выделили отдельную квартиру в больничном городке, как сотруднику, и закрепили постоянную сиделку.
Время от ужина до сна было её самым любимым. В эти три часа никто не мешал ей размышлять, молиться, и призывать небесные силы. И воспоминания, воспоминания наплывали, вытесняя все другие мысли, окружали её плотной стеной, за которую уже невозможно было выбраться.
Из того страшного дня Вита помнила только, как машина, в которой они ехали, провалилась куда-то, перевернулась, и в окнах, сквозь треск и грохот, замелькали земля и небо. Потом сильный удар, и она потеряла сознание.
Она мучительно долго возвращалась к жизни. Операции не принесли желаемого облегчения, она оставалась в неподвижности долгие месяцы.
Чтобы, хоть как-то, загладить свою вину, которую он чувствовал, отец, иногда, выезжал с семьей на служебной машине в горы. И брал с собой водителя потому, что без водки отдыха не признавал, а сам ехать за рулём в подвыпившем состоянии опасался. Это были редкие дни, когда все они вместе были похожи на дружную семью. Поджарив на огне отменные шашлыки, которые подготовил водитель, вся семья расположилась на широком одеяле, где стояли в изобилии взятые из дому закуски.
Сначала, отец пил сам, мать только пригубила для вида. Потом, после нескольких рюмок, он стал наседать на водителя:
- Выпей, Вася, одну можно.
Вася выпил одну рюмку, потом отец ему налил ещё, потом ещё. Эх, не ведал он судьбы, не предчувствовал, что смерть свою наливает в рюмку водителя. Да и не только свою.
Сухие строчки протокола потом свидетельствовали: «…находясь в состоянии опьянения, на узкой, горной дороге, водитель не справился с управлением и машина, сбив боковые ограждения, перевернулась, и упала в пропасть…».
В живых осталась только Вита. Она уцелела чудом…
Лёжа долгие дни в неподвижности, Вита перебирала в памяти все свои прожитые годы, и никак не могла понять, почему именно ей подарил жизнь Господь. Ей, а не маме, которая боялась сказать слово поперёк отцу, не брату, который рос смелым и решительным мальчиком, и даже не самому отцу, на которого уже не было обиды. Смерть уравняла всех.
Изменения в себе она заметила сразу, как только смогла говорить. Она почти не заикалась, только чуть медленнее выговаривала слова. Но самое главное началось, когда она смогла перебраться из кровати в инвалидное кресло на колёсиках. Она ездила по палате и весело смеялась, в первый раз за последний год, она чувствовала, что живёт совсем другой жизнью, что она – это совсем уже не она.
Она подъехала к женщине, которая лежала с ней вместе в палате после тяжёлой травмы на заводе, и всё время стонала от боли. И, вдруг, почувствовала, что какая-то неведомая энергия струится из её пальцев. Вита осторожно положила руку на больной, израненный, порванный бок женщины, и та притихла. Сразу ушла боль.
Женщина смотрела на неё большими, удивлёнными глазами, потом прошептала:
- Не уходи, доченька.
Вита просидела около неё до тех пор, пока та не забылась в глубоком, спокойном сне.
Утром женщину повезли на перевязку, а назад она вернулась на своих ногах. Раны затянулись. Удивлённый врач рассказал об этом случае коллеге, но тот не поверил. Вечером Вита снова сидела около женщины. Теперь она, вызвав энергию, водила рукой над ранами, разглаживая их. А на следующее утро, уже несколько врачей разглядывали совершенно чистую кожу женщины. Потом целая коллегия изучала историю болезни и методику лечения. Так ничего и не поняв, врачи выписали женщину.
Зайдя перед уходом в палату, женщина поцеловала Виту и сказала:
- Ты - необыкновенная девочка, но я не должна о тебе никому говорить.
Больные из палаты, где лежала Вита, продолжали быстро выздоравливать, но никто из врачей не связывал этот феномен с девочкой в инвалидной коляске. Неизвестно, сколь долго продолжалось бы это неведение, если бы, однажды, Вита не познакомилась с любопытным человеком.
В большой комнате находился телевизор, компьютер, свежие газеты и журналы. Телевизоры были не во всех палатах, но даже и из тех палат, где они были, больные приходили в эту комнату пообщаться, послушать новости. Иногда туда заезжала и Вита. Её уже больше интересовал мир взрослых. Там и обратил на неё внимание пожилой, худощавый человек, как выяснилось из дальнейшего общения, учёный. На учёного он похож не был, всегда шутил и смеялся. Его заинтересовала девочка в инвалидной коляске.
- Как тебя зовут, - обратился он к ней
- Виолетта.
- О, какое красивое имя, у тебя и жизнь, наверное, такая же красивая, - пошутил он.
- Нет, жизнь у меня не такая красивая, - ответила девочка, не приняв его юмор.
- А меня Всеволодом Петровичем, звать.
- Ну, вот и познакомились.
Его удивила необычная, недетская серьёзность девочки.
- А улыбаться ты умеешь?
- Умею, но не хочу.
- А ты знаешь, что смех продляет жизнь, - Всеволод Петрович продолжал в том же шутливом тоне, - ты же хочешь, Виолетта, чтобы жизнь у тебя была долгая и счастливая.
- Нет, не хочу, - Вита, по-прежнему оставалась серьёзной, - а у вас опухоль в животе, внизу слева.
Всеволод Петрович ещё шутил, по инерции:
- Тебе сорока сведения на хвосте принесла?
- Я её вижу. Она плоская, как осьминог, и щупальца свои далеко протянула.
И тут до учёного дошло, что девочка говорит о раковой опухоли в его желудке, и о метастазах.
- А ты…откуда…ты что, в самом деле видишь?
- Я вижу.
И тут во Всеволоде Петровиче проснулся учёный. Несмотря на то, что он уже прошёл химиотерапию, которая не помогла. Несмотря на то, что рак уже дал метастазы, и дни его были сочтены.
- А как ты, как ты это видишь? Пойдём ко мне в палату.
Он встал, поморщился от боли, и покатил тележку с девочкой к себе в палату. Учёному выделили отдельную палату, там был и телевизор и холодильник, но это мало радовало. Его уже вообще, мало, что радовало, но он был сильным человеком и пытался шуткой и подтруниванием заглушить неизбежные мысли о смерти.
Он сел в кресло рядом с девочкой, приготовился слушать её, но она, вдруг потянулась к нему, и положила руку на живот. Боль ушла. Потом мягко подтолкнула его, чтобы он вытянулся в кресле, расстегнула пижаму. Учёный полулежал, затаив дыхание. Вита начала проделывать пассы руками над местом, где была опухоль. Она нагнетала в себе необыкновенной силы энергию, и находилась уже в каком-то неземном состоянии. Неожиданно, рука её погрузилась в живот учёного, и через несколько секунд вытащила из него кусок окровавленной плоти. Вита швырнула его в ведро с мусором, стоящее в углу. Потом протёрла живот полой пижамы. На животе не было ни следа, лишь едва заметное красное пятно. Вита медленно приходила в себя, все манипуляции она проделывала, как сомнамбула.
- Что, что ты сделала? - Всеволод Петрович, казалось, очнулся от глубокого сна.
- Я убрала опухоль, но щупальца остались…завтра уберу, я сегодня уже не могу.
Вита закрыла глаза и положила руку себе на лоб.
- А я и не почувствовал ничего.
Прошло три дня.
- Больной, вы отказываетесь принимать процедуры и лекарства. В чём дело?
Главврач соблюдал официальность, чтобы показать свою значимость, несмотря на свой совсем молодой возраст.
- Лекарства мне уже не нужны, да и пребывание здесь не имеет смысла, я здоров.
Главврач недоверчиво смотрел на Всеволода Петровича, он прекрасно знал, сколько тому осталось жить.
- Чтобы выписать вас, мы должны сделать заключение о вашем состоянии, надо сдать все анализы.
- Пожалуйста, делайте всё, что нужно, только побыстрее, - Всеволод Петрович недовольно потёр лоб и нахмурил брови.
На следующее утро Всеволод Петрович опять сидел у Главврача и смотрел, как тот подписывает заключение.
- Поразительно, с таким мы ещё не сталкивались. Злокачественной опухоли нет и в помине. Ведь ещё три дня назад…как вам это удалось, то есть, кто это сделал…то есть… у вас были очень плохие показатели.
Всеволод Петрович улыбнулся:
- А у вас в клинике есть замечательные целители. Только вы о них пока не знаете.
В больницу зачастили различные комиссии. Вита делала операции на добровольцах. Они полулежали в креслах, чтобы ей без напряжения можно было касаться их. Сначала она несколько минут сосредоточенно смотрела перед собой, иногда шептала что-то, потом делала кругообразные движения руками в районе опухоли больного. Она приближала руку к коже пациента, и перед взорами членов комиссии кожа расходилась, появлялась кровь. Ясно можно было увидеть соединительные ткани, тонкие, почти прозрачные, на вид эластичные, залитые кровью. Вита погружала руку в тело больного, и как- будто отрезала опухоль от тканей, вытаскивала её, а другой рукой кругообразными поглаживаниями, как- бы, сшивала кожу. Потом вытирала немного крови, которая выступала на коже больного. Поражённые врачи не обнаруживали никаких признаков хирургической операции: ни раны, ни шрама, ни царапины.
Операция заканчивалась. Выздоровление наступало всегда.
В комиссии был и специалист, который сам обучался этому искусству у филиппинских хилеров. Он подтвердил, что они такие операции делают. Но малолетних девочек среди них нет. Каким образом 13-летняя девочка смогла делать столь сложные вещи, которым обучаются годами и десятилетиями, не мог объяснить никто, да и она сама не могла.
Согласно одной из теорий, филиппинцы произошли от древней цивилизации – Лемурия. Жители этой цивилизации умели воспринимать и генерировать психическую энергию.
Эта энергия концентрируется около рук целителя, а пальцы принимают специальное положение, при котором они проникают внутрь тела.
Эта энергия совершенно неизвестна науке, которая знает только четыре состояния материального мира (твёрдое, жидкое, газообразное и плазма). Но главным является не только сама операция, но и концентрация духовной энергии. Она излучается из середины пальцев и центра ладони, проникает внутрь физического тела и устраняет поражённые участки.
Специалист этот сказал, что каждый хилер имеет какое-то повреждение тела: один хромает, у другого рука короче… Природа, как будто, компенсирует физический недостаток, давая возможность целителю помогать другим людям.
Всеволод Петрович, активно участвовал во всех этих комиссиях, хотя и не был ни медиком, ни психологом. Он изучил родословную Виты до седьмого колена, но найти какие-то пересечения с потомками лемурианцев, так и не смог.
Вита очень уставала от бесконечных вопросов. После каждой операции она чувствовала себя опустошённой, и два-три часа не могла не только говорить, но даже шевелиться. По настоянию Всеволода Петровича, проведение операций ограничили. Но, Вита всё равно, снимала боль руками, и пробовала рассосать опухоль пассами над участком тела.
Она уже работала, как настоящая медсестра. Её рабочее место было в отделении физиотерапии. Нянечка – Екатерина Матвеевна находилась при ней неотлучно, и помогала в операциях. Но с каждым днём заниматься этим было всё труднее. Она сильно уставала, и на восстановление требовалось всё больше времени. Господь, словно забирал у неё кусочек жизни за каждого излеченного. Она боялась, что в какой-то момент уже ничего не сможет. Этот страх всё глубже вползал в её сердце. Её тревожили непрошенные мысли: а что с ней будет потом, она останется просто инвалидом, маленьким инвалидом, недолюбленным в детстве.
Иногда, её посещал Всеволод Петрович. Это были самые счастливые минуты в её жизни.
Они шутили и смеялись, он общался с ней, как с равной, и она забывала о том, что ей только тринадцать лет, что она всего лишь маленькая, искалеченная девочка.
А в последний свой приход, он удивил её:
- Хочешь, переехать ко мне жить? Мои дети выросли, и нам с женой очень не хватает такой девочки, как ты. Я смогу добиться этого, ты только согласись.
Вита отвернулась к окну и закрыла лицо руками, плечи её вздрагивали. Ей никто не говорил ничего подобного в жизни, но она знала, что не сделает этого, что не сможет заставить пожилых, добрых людей ухаживать за собой.
Сегодня был трудный день. Тяжелейшая операция - злокачественная опухоль в лёгких. Вита делать её отказалась. Но когда она увидела женщину, которая уже не могла ходить, с отёкшими ногами и страданием в глазах, она повернулась к Екатерине Матвеевне и сказала:
- Готовьтесь.
Поначалу всё было, как обычно. Вита сполоснула руки в растворе, потом минут десять сосредоточенно вызывала в себе энергию. Потом приступила к операции. Но в самый ответственный момент, когда опухоль была уже в её руке, она почувствовала, как слабеет… Она не могла сшить рану, кровь продолжала вытекать. Это грозило катастрофой. Вита напрягла все силы, сосредоточилась. Ну, ещё немного, ещё мгновенье.
В полубессознательном состоянии она упала на спинку кресла и осталась лежать без движения. Екатерина Матвеевна вытерла кровь, которой сегодня было больше обычного, и повернулась к Вите:
-Виолетта.
Та даже не пошевелилась.
- Вита, Вита, что с тобой?
Прибежал врач, схватил её руку, пульс едва прощупывался.
Виту немедленно повезли в реанимацию, у неё был сердечный приступ.
Вите запретили делать операции, да и вообще, чего-нибудь делать. Теперь она часами сидела в беседке и смотрела на море. Рядом, Екатерина Матвеевна, читала всё тот же роман. «Вот бы полететь над морем, как чайка, распластав крылья, стать свободной, оставить за собой расстояния, оставить эту больницу, это инвалидное кресло, эту беспомощность, когда даже в туалет сходить самостоятельно не можешь». Она представляла себе предстоящую жизнь, и сердце сжималось. Кому она нужна, беспомощная, Всеволод Петрович пожалел, и все её будут жалеть, а она не хочет, не хочет, чтобы её жалели.
Сегодня, сегодня вечером она может стать свободной. Она решила.
Вечером, после ужина, она, как всегда осталась одна. Теперь она обращалась к Богу:
-Ты, Боже, Всемогущий, отпусти меня! Избавь меня от участи - жить и умереть в этом кресле. Неужели, ты оставил мне жизнь только для того, чтобы превратить её в страдание.
Всё, что ты дал мне взамен смерти, я уже отдала людям. Боже, Боже, Милостивейший и Всемогущий, отпусти меня. Дай мне свободу.
И спустя минуту ей послышалось:
- Иди, дитя моё, отпускаю тебя. Ты свободна.
Вита выкатила кресло в коридор. В это время там было пусто, проехала мимо комнаты, где дежурила нянечка. Осторожно подъехала к входным дверям и приоткрыла их, двери во внутренний двор закрывались только на ночь. По наклонному пандусу съехала во двор и покатилась по дорожке к морю. Вот и беседка. Всё, назад ей уже не подняться. Можно, конечно, нажать тревожную кнопку и подать радиосигнал. Но не для этого она сюда ехала. Вита выкатилась из беседки и подъехала к обрыву, потом осторожно поднялась, держась за кресло. Поднялась и выпрямилась. Она не чувствовала боли, она сейчас ничего не чувствовала, она стояла, она свободна. Звёздное небо над ней, а под ней море… бескрайний простор.
Вита сделала шаг вперёд и вот она уже летит, летит, как чайка, дух свободы несёт её на своих крыльях...
Тихий всплеск, и маленькая звёздочка на небосводе погасла.
Никто и не заметил.
Утром обнаружили коляску на самом краю обрыва, а ту, что была в ней, так и не нашли.
Вознеслась душа её и полетела, свободная, над Землёй.
22.Пьяница
Владимир Волкович
- Михал Петрович, - нежно пропел динамик тоненьким голоском секретарши – к вам Ваганов.
Плужников досадливо поморщился, приподняв уголок рта, «пришёл извиняться, опять какую-нибудь сказку о себе будет рассказывать».
Рафаэль Борисович Ваганов был в строительном управлении фигурой заметной. Собственно, сама фигура его была напротив слишком уж неказистой: небольшого роста, худой, сгорбленный, как будто его давило вниз земное притяжение, ходил он всегда бочком, опустив глаза вниз. Землистого цвета лицо с впалыми щеками и характерным румянцем на щеках выдавало человека «употребляющего». Однако на стройке он продолжал работать, хотя приходилось ему это нелегко, труд тяжёлый. Рабочие подсмеивались над ним, над его прогулами, над выдумками, оправдывающими запои, над его «фронтовым» прошлым, о котором он и не упоминал почти.
- Проси.
В дверь робко просунулся красный нос, а за ним и сам его хозяин.
- Здрасьте, - Ваганов мял в руках шапку.
- Садись, Рафаэль, - начальник управления показал рукой на стул, рассказывай.
- Да что рассказывать, Михал Петрович, виноват я, на встречу фронтовиков ездил, ну там и пришлось принять немного, – Ваганов поднял руку к шее и характерным жестом показал, куда пришлось принять.
- Рафаэль, в прошлый раз ты рассказывал, что с матерью что-то случилось на Урале и пришлось срочно лететь.
- Мне прислали телеграмму, что мать при смерти, я помчался, оказалось, что просто заболела, в тяжёлом состоянии была, там задержался, пока дело на поправку не пошло. Сейчас полегчало ей.
Плужников потёр лоб рукой. Его ужасно раздражал этот человек. Раздражала его ложь, его бесконечные пьянки, даже запах несвежего белья раздражал. Он давно бы уволил Ваганова, но управляющий трестом приказал держать, до пенсии, сказал, немного ему осталось, не выгонять же старика на улицу. А его в свою очередь попросил какой-то генерал из Минобороны. И почему они так пекутся об этом пьянчужке? Надо будет убедить управляющего, что этот рабочий все показатели управления портит.
- Вот ты о встрече фронтовиков говорил, а если подсчитать, то тебе в войну лет двенадцать всего и было. Фантазия твоя неиссякаема, только тебе это не помогло и вряд ли поможет.
- В сорок первом мне действительно было двенадцать, а когда меня в полк зачислили в первый батальон сыном полка, пятнадцать уже исполнилось.
- Так ты что, действительно воевал? – Плужников даже привстал, чтобы грозно посмотреть в глаза этому вруну и выпивохе.
Ваганов опустил глаза в пол и нервно мял в руках шапку.
- Воевал, немножко…, а встреча та не состоялась, никто не приехал, наверное, уже некому было, - и добавил, помолчав: - Генерал из наших только поздравление прислал. Получается, что меня одного и поздравил.
- Так ты напиши этому генералу, - Плужников уже как-то по-другому смотрел на Рафаэля.
- Я написал. Он обещал решить с работой и жильём, а то я уже столько лет в очереди на квартиру стою. Из исполкома сразу бумагу прислали, там написано, в каком доме мне квартиру выделят, этот дом сдаётся сейчас. Да и с работой генерал попросил вашего начальника помочь.
- Ну, а пьёшь-то зачем?
- Не могу бросить, с войны привычка осталась, с фронтовых ста грамм. Я мальчишкой ещё был, сразу привык. Из-за этого с женой расстались, внуки без меня растут, зачем им такой дед? Инвалид и пьяница.
- Ты же герой, Рафаэль Борисыч, мы тебе работу полегче найдём, всё не в подсобниках у каменщика кирпичи да раствор таскать.
- Ну, какой я герой, Михал Петрович, там миллионы людей голову сложили, да и те, что остались, почти все помёрли…, а я вот живой…
Громада танка, рыча мотором, надвигалась на окоп, в котором сидели остатки отделения. Четыре солдата, двое из них ранены. У одного рука на перевязи, другому осколок задел голову. Они уже с трудом держали в руках автоматы.
Из окопа выскочил боец, и гибкой змеёй пополз навстречу танку.
- Назад, ефрейтор Ваганов, приказываю - назад! - Рафаэль оглянулся. Над бруствером торчала каска старшего сержанта Демченко, – Рафик, вернись!
«Ну уж нет, не для того я учился воевать, чтобы так позорно возвратиться», подумал Рафаэль, сжимая в руке противотанковую гранату. Вот грохочущее чудовище уже близко, в нос дохнуло смрадом из выхлопной трубы. «Не спеши, Рафка, пусть он поравняется, надо бить наверняка, они меня и не заметят за этой кочкой». Маленькую фигурку действительно не было видно. Ну, пора! Рафаэль вскочил, размахнулся и с силой швырнул гранату в бок танку, аккурат под крыло гусеницы. В ту же секунду что-то ударило его в левое бедро, и сапог сразу наполнился кровью. Рафаэль упал. Танк развернулся в его сторону, прошёл немного и загорелся. Гусеница слетела, и танк остановился всего в нескольких метрах от бойца. Угасающим взглядом Рафаэль увидел, как выскакивают из верхнего люка немецкие танкисты и падают под точными очередями старшего сержанта Демченко.
Рафаэль Борисович подскочил на кровати и вытер холодный пот. Почти каждую ночь уже сорок с лишним лет ему снится один и тот же сон.
Не торопясь, спустил ноги с кровати, нащупал тапочки, поднялся и, шатаясь, побрёл в ванную. Вдова, жалея инвалида, сдала ему крохотную комнатку с ванной и туалетом. Не побоялась взять на квартиру БОМЖа, каким он числился уже много лет. Видимо рассчитывала на него, как на мужика, да что он теперь может, сам еле ноги таскает.
Освежившись холодной водой, Рафаэль Борисович стал собираться. Сегодня суббота, день нерабочий, можно прогуляться, зайти в закусочную, выпить кружку - другую ядрёного пивка, авось и полегчает на душе. Почему–то решил, что надо надеть все свои ордена и медали.
Куда же этот пиджак завалился? А, вот он. Рафаэль извлёк из чрева шкафа, скомканный звенящий, тяжёлый пиджак, развернул его и начал разглядывать награды, расположенные рядами на сером сукне.
Вот эта медаль «За отвагу» - первая. После того, как он полковую снайперскую школу окончил и оказался самым лучшим стрелком, его направили в батальон, в котором была снайперская команда. Там шефство над ним взял старший сержант Демченко, сам всего-то на пять лет старше, но уже два года повоевал. Рафаэль учился маскироваться и часами выжидать своей цели. Стрелял он исключительно метко. Видимо, зоркий глаз достался ему в наследство от предков – степняков. «За отвагу» получил, когда появилась двадцатая зарубка на прикладе его винтовки. Ну а дальше пошло - поехало, о нём даже писала дивизионная газета. Вскоре на прикладе уже не было свободного места от зарубок.
К тому моменту, когда перед батальоном поставили задачу – перерезать дорогу, по которой к Берлину подходили подкрепления фашистов, Рафаэль был известен всей дивизии. На прикладе его винтовки стояло сто зарубок, столько фашистов он уничтожил.
И вот тот, последний бой. По дороге на помощь осаждённому Берлину двигалась танковая дивизия СС. Её нужно было остановить. Все тогда, кто был способен держать в руках оружие, оказались в окопах на первой линии траншей. И снайперская команда тоже.
Немцев к Берлину батальон не пропустил, но был почти полностью уничтожен. Во время короткой передышки старший сержант Демченко подполз к подбитому немецкому танку и вытащил своего подопечного. А вскоре подоспел танковый полк гвардейской дивизии с десантом автоматчиков на броне.
Потом много дней беспамятства, месяцы в госпиталях, операции. И выписался инвалидом в шестнадцать лет? Мать вышла замуж, и Рафаэль не захотел жить с отчимом. Скитался по стране, работал, где придётся, тосковал по войне, по товарищам боевым. Там было проще: вот друг, а вон там враг. Больше врагов убьёшь, товарищей сохранишь и победу приблизишь. А сейчас – никому не нужный, спившийся инвалид.
Встретил свою любовь, сын родился, да недолго прожили. Не выдержала жена. Боли головные стали его донимать, по ночам снились кошмары военные, кричал во сне, вскакивал и крушил всё в доме. Одно утешение – выпить, тогда приходило спокойствие, и даже апатия какая-то. Так и прожил жизнь свою неудавшуюся.
Рафаэль Борисович надел пиджак, сверху пальто, чтобы наградами не светить и вышел из дому. Утро встретило его ярким солнышком, свежестью и чистотой. Нет, жить всё-таки хорошо. В закусочной почти никого не было. Выпил пива, достал мятую пачку «Примы», закурил, задумчиво уставился в окно.
Люди идут по своим делам, всех кто-то ждёт дома - жена дети, внуки, только его не ждёт никто, да и не вспоминает о нём. Может быть, лучше было бы остаться там, у подбитого танка, где лежали его товарищи. Вот прожил жизнь, скоро на пенсию, а вроде, как и не жил. И для чего она, эта жизнь, была ему дадена?
На тротуаре у самой дороги играл с мячиком малыш лет пяти. Светлые кудряшки непокорной копной торчали в разные стороны. «Как у моего Кольки в детстве», - вспомнил Рафаэль сына.
Мячик покатился на дорогу, и мальчик побежал за ним. Какая-то непонятная тревога вползла в сердце Рафаэля. Знакомое с войны чувство, когда лежишь и вглядываешься до боли в глазах в каждый куст, где может быть немецкий снайпер, поджидающий твоё неверное движение, за которым последует выстрел и … смерть.
Из-за поворота дороги выскочил «КАМАЗ». Тяжёлая машина неслась зигзагами. «Что-то случилось с водителем», - подумал Рафаэль. И в следующее мгновение неведомая сила толкнула его вперёд, как тогда в сорок пятом, навстречу приближающемуся немецкому танку. В несколько прыжков он оказался на дороге и оттолкнул на обочину мальчишку. Тяжёлый, тупой удар нарушил тишину мирного утра.
Рафаэль швырнул гранату в бок танка и упал, скошенный пулемётной очередью. Танк развернулся и пошёл на него. Вспыхнуло пламя на броне, слетела гусеница, а танк продолжает идти. Вот сейчас он остановится, вот сейчас…, но танк всё идёт, и идёт. Вот он уже навис над раненым бойцом, ещё секунда и…
- Мама, мама, спаси меня, мама, - кричит маленький Рафик. - Мама, мне больно…
Подоспевший врач «скорой» склонился над сбитым человеком, схватил его руку, пульс не прощупывался. Человек прошептал несколько слов, вытянулся и затих.
- Что, что он сказал, - спросил врача подбежавший капитан милиции.
Врач растерянно ответил: - Он сказал: - «мама, спаси меня».
Но, выпрямившись, сейчас же взял себя в руки и крикнул санитарам:
- Носилки!
Санитары принесли носилки, капитан расстегнул погибшему пальто в поисках документов, тусклым золотом сверкнули ордена и медали.
- Фронтовик, - заключил он и снял шапку.
Затрещал телефон.
- Михал Петрович, вас из военкомата… - прошелестела секретарша.
- Слушаю.
- Здравствуйте, я - военком Синицын. У вас работает Ваганов Рафаэль Борисович?
- Да, но сейчас он… его…
- Передайте ему, пожалуйста, что в сорок пятом году он был представлен к званию Героя. Но Золотую звезду ему так и не вручили, сначала считали погибшим, а потом не могли найти его постоянный адрес.
- Я… я не могу этого сделать, - Плужников сглотнул слюну, неожиданно для себя почувствовав комок в горле, - он погиб.
- Да нет же, это ошибка, он жив. Из Министерства обороны должен прилететь генерал Демченко, его однополчанин.
Над свежей могилой с простой пирамидкой памятника, увенчанного красной звездой, стояли несколько человек.
Седой пожилой генерал, теребя в руке папаху, сказал, ни кому не обращаясь:
- Нас только двое в живых оставалось от батальона, многие там и полегли, а и те, что вырвались, долго не протянули, все ранены были, - и после тяжёлого молчания добавил, - теперь один я.
АВТОР 12
23.Колодец
Семён Баранов
- Едем смотреть дом, - сказала мама Бени и добавила: - Поторопитесь.
Бени поторопился и к машине вышли все втроём в одно и то же время. Мама была одета в голубое, под цвет глаз, платье, которое нежно обволакивало её фигуру. Это было самое любимое Бени и папы платье: Бени не мог смотреть на маму без одухотворённой улыбки, а у папы глаза просто горели. Папа был в синих джинсах и в жёлтой полосатой рубашке. Он виновато себя оглядел и сказал: «Что, надо было одеть чёрный смокинг?». Папа пожал плечами и пошёл к машине. Бени был одет в ковбойский костюм, на голове – широкополая шляпа, на поясе – ремень и кабура с пистолетом, заряженным резиновой присоской.
- А что, - сказал Бени, - надо было одеть праздничный костюм?
Бени, как и папа, пожал плечами и тоже пошёл к машине.
Папа сел за руль, а мама села рядом. Мама - штурман, как в машине, так и дома: она считает, что без её ценных указаний ничего не сдвинется с места. Она говорила, что рулить умеют все, а куда ехать – знает только она. Бени сел на заднее сидение. После того, как дверцы машины захлопнулись и все пристегнули ремни, папа завёл машину, а мама ввела в GPS адрес. Наконец прозвучал мамин призыв «вперёд» и семья тронулась в путь.
Они выехали на скоростную трассу. Не доезжая указателя «Деревня художников», GPS проговорило: «Через пятьсот метров поверните направо». Мама продублировала команду папе. Бени, чтобы позлить папу, ещё раз повторил её. Через триста метров вновь прозвучало предупреждение GPS. И вновь прозвучал голос мамы и Бени. Через двести метром папа свернул направо и остановил машину. Он вышел, сделал пару кругов вокруг машины, подошёл к двери, вобрав в себя воздух и резко выдохнув, сел в машину. После чего они продолжили путь. Ещё через пятнадцать минут они подъехали к небольшому, двухэтажному, очень аккуратному дому, окружённому ухоженным садом. К дому вела широкая дорожка из красного камня. Идя по дорожке и оглядываясь по сторонам, папа присвистнул и прошептал маме, что у них не хватит денег купить этот дом.
- По крайней мере, прокатились, убили время, - прошептала в ответ мама.
Дверь дома открылась и к ним навстречу вышла сгорбившаяся старуха, которая опиралась на корявую, толстую палку. Редкие седые волосы, словно наэлектризованные, торчали в разные стороны. Один глаз старухи был прикрыт, зато второй, широко раскрытый глаз, был прикован к маме Бени. От этого взгляда по телу мамы Бени побежали холодные мурашки. Бени встал между мамой и папой и взял их за руки. Так они приблизились к старухе.
- Я давно жду таких покупателей, как вы, - проскрипела старуха и улыбнулась так, словно хотела, чтобы и родители, и Бени по достоинству оценили её прекрасные белые зубы. – Думаю, что цена удовлетворит и вас, и меня... Прошу в дом... Адвокат ждёт нас...
Цена действительно оказалась умеренной, даже ниже той, на которую расчитывала мама. Старуха объясняла это тем, что родственников у неё нет, а дом хотелось бы ей передать в «хорошие руки». У неё было одно условие – вселяться только после того, как её не станет.
– Вас уведомят, - сказал адвокат.
- Я думаю, что это произойдёт не позже, чем через месяц или полтора, - уверила их старуха.
Мама подписала чек. Дом был куплен.
- Немного странно, - произнёс папа, нарушая тишину, когда ехали обратно.
- А откуда старуха знала, что мы те «хорошие люди», которым надо продать дом? – спросил Бени.
Мама пожала плечами, продолжая молчать.
- Старуха сказала, что через месяц – полтора она умрёт, - сказал папа и добавил: - Странно...
Через месяц и пару дней к маме Бени позвонил адвокат. Он сообщил, что старуха умерла и они могут вступать во владение домом. Ещё через месяц мама, папа и Бени начали его обживать.
В первый же день их прибывания в доме Бени обследовал сад. За домом он обнаружил огромный колючий кустарник. Высотой он был чуть выше дома, а каждая из его четырёх сторон длиной была больше десяти самых длинных Бениных шагов.
- Вау, - сказал Бени, глядя вверх, и через мгновение он уже бежал к папе и маме рассказать о находке.
- Как мы могли его не заметить, когда осматривали дом? – спросила мама.
- В доме нет окон, выходящих на заднюю часть сада, а сам сад мы и не осматривали, - сказал папа и добавил: - Этому кустарнику лет сто или больше: стволы его внизу срослись и кикие они толстые. А колючки – сантиметров десять или больше... Они словно переплелись между собой...
- И высотой, наверное, метров пять или шесть, - добавила мама и посмотрела вверх.
- Думаю, что это боярышник американского происхождения, - со знающим видом сказал папа.
Мама и Бени переглянулись и посмотрели на папу.
- Да, это боярышник, - сказал папа и, гордо развернувшись, направился в дом.
- Давайте «переспим» эту находку, а завтра решим, что с ней делать, - сказал Бени и посмотрел на маму.
- И нечего меня цитировать, - сказала мама и тоже, гордо развернувшись, последовала за папой. Бени поплёлся за ними.
Бени в ту ночь почему – то не спалось. Он на цыпочках вышел из дома. Ночь была лунной и тени от деревьев неподвижно лежали на земле. Вдруг Бени увидел тень, забежавшую за угол дома. «Может мне это только показалось?» - подумал Бени и тоже завернул за угол.
Владелец тени – высокий худой человек в чёрном балахоне, копюшон которого был накинут на голову, - подошёл к кустарнику и прошептал: «Я пришёл». Кустарник раздвинулся и в глубине его Бени увидел колодец. Потом он увидел, как из колодца появилась... появилась старуха, которая продала им дом... С той же корявой, толстой палкой в руке... На мгновение она зависла над колодцем, потом спустилась на землю и пошла к человеку в чёрном балахоне. Подойдя к нему, старуха опустилась на колени. Человек в чёрном балахоне положил руку на её голову.
- Завтра в полнолуние ты сможешь вновь обрести жизнь, - сказал он.
- Спасибо, Владыка, - прошипела старуха.
Вдруг Владыка повернул голову в сторону Бени и вспышка, которая вырвалась из – под копюшона, ослепила его...
Звон будильника ворвался в сон Бени. Он проснулся с чувством, что что – то забыл, что – то очень важное...
- Ты плохо себя чувствуешь? – спросила его мама, провожая к школьному автобусу.
- Всё нормально, мама, - ответил Бени, поцеловал её в щёку и вошёл в автобус.
Проходя по проходу к своему месту, которое находилось в конце автобуса, Бени, улыбаясь, приветствовал ребят, протягивая руки, и не заметил, что сел на газету. Листая её, его взгляд упал на заголовок «Календарь фаз луны (полнолуний) на 2012 год». В этом месяце полнолуние приходилось на сегодняшнее число. Было указано и время – 23:50:47.
- Почти без девяти минут двенадцать, - прошептал Бени и сердце его почему – то тревожно забилось.
На перемене, прохаживаясь по школьному коридору, Бени явно услышал слово «колодец». Он только не мог понять: или кто – то произнёс его, или оно возникло по какой – то причине в его голове. Бени огляделся. Рядом никого не было. Он остановился, закрыл глаза и несколько раз прошептал:
- Колодец, колодец...
Вдруг Бени ослепила мощная вспышка... Её сменила чернота... А потом он явно увидел человека в чёрном балахоне с капюшоном на голове, стоящего рядом с высоченным колючим кустарником. Бени вздрогнул и открыл глаза.
- Что – то должно произойти в полнолуние, - прошептал он.
Нет ничего тревожнее неизвестности.
Придя домой, Бени, чтобы не обидеть маму, поел, затем поднялся в свою комнату. Он пытался выполнить домашнее задание по математике, читать, но никак не мог сосредоточиться. Наконец, Бени достал свой любимый пистолет, стреляющий резиновыми присосками, разобрал его, заменил старую пружину на новую и выстрелил несколько раз в мишень, висевшую на двери. Пистолетом и своими прицельными выстрелами он остался доволен. Затем Бени сунул пистолет под подушку и, свернувшись калачиком, уснул на диване. Сквозь сон Бени слышал, как в комнату несколько раз заглядывала мама.
- Устал, бедняга, - сказала мама папе и, подумав, добавила: - Какой – то он сегодня не такой. У него, наверное, что – то случилось.
- Может он влюбился? – предположил папа. – Проснётся, я с ним поговорю.
Бени проснулся вдруг. В комнате было темно. «Неужели я проспал?» - с тревогой подумал Бени. Он включил подсветку на ручных часах. Было двадцать пять минут двенадцатого. Бени подошёл к окну и открыл его. Запахи тёплой летней ночи наполнили комнату. Из окна луны не было видно. Только множество звёзд подмаргивали ему с небесной высоты.
- Ма - а – а – ма – а – а, ма – а – а – ма – а – а... – услышал Бени свой голос.
Сам Бени молчал, но голос... его голос нёсся из глубины сада.
- Ма – а – а – ма – а – а, ма – а – а – ма – а – а...
Сердце Бени готово было выскочить наружу. Он вытащил из – под подушки пистолет, заряженный присоской и выбежал из дома.
- Ма – а – а – ма – а – а...
Его голос доносился со стороны кустарника. Крадучись, Бени пошёл в его сторону. Казалось, что луна висит прямо над кустарником. Голос Бени нёсся оттуда.
Вдруг Бени увидел маму. Она подошла к кустарнику и он расступился перед ней.
- Ма – а – а – ма – а – а...
- Я иду к тебе, Бени. Я иду к тебе, - услышал он шёпот мамы.
Когда Бени подбежал к проходу в кустарнике, он увидел маму, стоящую рядом со старухой, которая сидела на краю колодца. Старушечьи руки обхватили маму, прижимая её к себе. Белоснежные клыки вампира приближались к шее мамы.
- Мама, я здесь! – крикнул Бени.
Но она его не слышала. И когда до колодца оставалось несколько шагов, Бени достал пистолет и выстрелил... Присоска чмокнула, присосавшись ко лбу старухи. От неожиданности, старуха разжала руки и, потеряв равновесие, начала своё падение в колодец. Видно колодец был очень глубокий, потому что когда Бени после выстрела посмотрел на часы было 23:50:32, а когда тело старухи достигло дна – 23:50:47.
- Что я здесь делаю? – услышал Бени голос мамы.
- Ты, наверное, вышла прогуляться, - сказал Бени.
- А ты что здесь делаешь ночью? – спросила его мама, повернувшись к нему.
- Тоже вышел погулять, - ответил Бени.
Мама огляделась.
- Где мы? – вновь спросила она. – И что это за колодец?
- Мы в кустарнике, который папа назвал американским боярышником.
- А где же этот кустарник?
Кустарник бесследно исчез.
- Пойдём, мама, домой. Уже поздно. Я всё расскажу вам завтра, - сказал Бени.
- Пойдём, - сказала мама и, обнявшись, они пошли домой.
На следующий день папа Бени закрыл колодец металлической крышкой и повесил четыре замка, ключи от которых выбросил. И ещё спустя три месяца, дом был продан и семья Бени переехала в другой город.
Прошло время. Бени вырос, закончил университет и начал работать . По долгу работы, он изредка приезжал в город, где произошли эти события. И каждый раз проходил мимо дома, в котором когда – то жил, убеждаясь, что крышка колодца на месте. А однажды, в очередной приезд, он увидел за домом огромный колючий кустарник высотой чуть выше дома, каждая из четырёх сторон которого была больше десяти шагов маленького Бени...
24.Ещё раз про любовь
Семён Баранов
Мне сегодня улыбнулась девочка в детском саду. Просто подошла и улыбнулась... И продолжала улыбаться... Она смотрела мне прямо в глаза, ничего не говорила... Просто стояла и просто улыбалась...
Я ей тоже улыбнулся. Посмотрел в её глаза, но тут же отвёл взгляд... Скривил зачем – то рожицу, но затем снова посмотрел ей в глаза и улыбнулся...
А потом я подумал, продолжая улыбаться: « А может она дура?... Но она такая красивая... И у папы её такая огромная машина, на пол - улицы... Вот бы на ней покататься!...»
И ещё... Мне, почему – то, захотелось погладить её по щеке. Она казалась такой гладкой и тёплой...
Девочка протянула руку. Я пожал плечами и протянул ей свою. Она взяла её и повела меня в другой конец игровой комнаты.
Мы подошли к самому сильному, самому задиристому мальчику в нашей группе. Он стоял, притопывая ногой, и зло улыбался. В руке он держал маленькую куклу. Мальчик покрутил куклу перед нашими глазами и её матерчатые руки разлетелись в стороны. Казалось, что кукла хотела сказать: « А что я могу сделать?»
Девочка уже не улыбалась. Да и мне расхотелось. Она посмотрела на меня, потом на того мальчика и опустила глаза.
Тут случилось то, что от себя я никак не ожидал. Я схватил куклу обеими руками и что есть силы дёрнул на себя, но выдернуть её из его руки у меня не получилось. Секунду мы стояли напротив друг друга и, что произошло потом, я не очень хорошо помню... Когда я открыл глаза... Точнее, когда я открыл один глаз, я увидел девочку, которая склонилась надо мной... Она вновь улыбалась... В моей руке была зажата половина куклы... Её я и протянул ей...
В конце дня за девочкой приехал её папа. Они о чём – то шептались и он, то и дело, поглядывал в мою сторону. Уезжать они не торопились. Потом пришла моя мама... Она посмотрела на мой заплывший глаз, всплеснула руками и расплакалась... Папа девочки подошёл к моей маме, отвёл её в сторону и о чём – то начал с ней говорить... Я стоял один и девочка стояла одна... Она смотрела на меня и улыбалась. Я тоже попытался ей улыбнуться...
После разговора с мамой папа вернулся к девочке, что – то ей сказал и девочка подошла ко мне. Она взяла меня за руку и потянула за собой. Я посмотрел на маму... Мама кивнула головой.
Мы сидели на заднем сидении огромной, на пол – улицы, машине. Девочка смотрела на меня и улыбалась. Я протянул руку и коснулся щеки девочки. Моё сердце так стучало... Так стучало... Щека была гладкой и тёплой...
« Может я её люблю?» - подумал я.
В это время машина заурчала и мы поехали кататься.
АВТОР 13
25.Твой черед
Александр Асмолов
Прежде никогда столько не бродил по столице, а последнюю неделю таскаюсь за этой девкой, открывая для себя Москву заново. Я изучаю ее жизнь, как фанат, сдвинутый на мелочах своего кумира. Научился спать урывками, забившись в какую-нибудь щель, пока она заходит в чей-то дом. Странно, но у меня появилось чутье на нее. Как у зверя, обострилось обоняние и слух. Я узнаю ее в любом парике и одежде, в толпе и едва освещенном переулке, за столиком в кафе и за рулем чужой машины. Я даже не ее тень, я ее двойник из параллельного мира. Теперь мне понятно, как маньяк выслеживает свою жертву в мегаполисе. Желание узнать о ней все, чтобы ударить в слабое место, приобрело вселенский масштаб. Мир вокруг «схлопнулся» в черную дыру. Что там пространство и время, моя бессмертная душа поглощена этой воронкой. Она всасывает извне без разбора и брезгливости весь мусор, перемалывая его в воспаленном сознании и раскладывая по полочкам. Наружу не вырывается даже отблеск того, кем я был прежде. Внутри, словно термоядерный реактор, бурлит жажда мести. Она подчинила себе мою личность, но я и не пытаюсь сопротивляться.
Началось все в прошлую среду. Утром. По дороге в офис я остановился у светофора. Обычно в это время народ едет на работу привычными маршрутами, изучив их до мелочей. Я ждал, когда загорится разрешающая стрелка поворота направо, как вдруг из левого ряда выскочил джип и нагло подрезал меня, поворачивая передо мной. Шедшая по переходу женщина в сером плаще от испуга бросилась вперед, но не успела. Джип снес несчастную с «зебры», как порыв осеннего ветра сметает сухую листву. Полы серого плаща взметнулись, словно два крыла птицы. Удара я не услышал, в салоне машины работал приемник. Серый плащ рванулся через тротуар и врезался в киоск в пяти метрах от меня. Глухой стук и звон осыпавшегося стекла до сих пор звучит у меня в ушах. Те осколки, что не впились в тело несчастной, медленно падали на асфальт, врезаясь навечно в мою память, как кадры замедленного кино.
Скорая и полиция приехали быстро. Пока я записывал свои показания в машине ДПС, как свидетель, кто-то снял регистратор с лобового стекла моего «Форда». Тогда я не придал этому значения. Подумал, что в суете не закрыл машину, вот кто-то и воспользовался. Только потом вспомнил, что на заднем сиденье лежал хороший кожаный портфель, но воришка не обратил на него внимания. С этого странности только начались. Следователь явно был на стороне водителя джипа, виновного по всем статьям. Им оказалась молодая рыжая девка, в поведении которой не было и намека на раскаяние. Из дела пропали все показания очевидцев. Инспектора, оформлявшего ДТП, срочно перевели в другой город. Мне начали угрожать по телефону, заставляя указать виновником ДТП жертву. Женский голос нагло диктовал, что я должен делать. Когда же я послал ее подальше, пришла СМС-ка с фотографией дочери. Мы с ее мамой в разводе три года, и малышка единственное светлое пятно в моей жизни.
Задолго до нелепой аварии в среду я насмотрелся на подобных лихачей, не ценящих ни пешеходов, ни правила, ни машины. Из-за какого-то особого положения таких важных персон в компании, им не только покупают машины, обслуживают их, но даже оплачивают штрафы и взятки. Более того, у такого «важнюка» бывает по две корпоративных машины. Пока одна в ремонте, на другой он катается, вернее - носится, не признавая правил. Похоже, рыжая была из таких вот «важнюков».
В ту среду злоба закипала во мне с каждым часом все сильнее и сильнее. Оказавшись под гнетом нарастающего прессинга, ничего не мог с этим поделать. Очевидно, пока я был в успешной части общества, несправедливость этого мира оставалась где-то за бортом моего корабля. Я возглавлял маркетинговый департамент крупной торговой компании, и жизнь вокруг подчинялась строгим законам бизнеса. Я в этом кое-что понимал, ухитряясь опережать конкурентов на шаг, а то и два. Хозяевам компании это нравилось, и все блага жизни мне, как директору по маркетингу, были доступны. Москва становится домом именно для таких успешных и дерзких. Так мне казалось еще на прошлой неделе.
Роковая среда все перевернула. Незримый цунами прокатился по ней, не оставив и намека на прежнюю жизнь. Звонки влиятельным «друзьям», с кем по выходным встречался на кортах или татами, оказались бесполезными. Сосед по даче, служивший в ФСБ, посоветовал вести себя разумно, ведь ту женщину в сером плаще я даже не знал. Возможно, в иной ситуации я просто отмахнулся бы от проблемы, как большинство успешных, урвавших в жизни кусок чужого пирога. Стоило ли проверять в нашей стране благосклонность Фемиды, давно снявшей повязку и пристально рассматривающей кошельки страждущих. Наверное, отошел бы в сторону, если бы не малышка. Неизвестная, выдавшая себя за родственника, в среду вечером забрала ее из садика. Дочка пропала, и бывшая жена подозревала в этом меня. Я же был уверен, что тут не обошлось без рыжей, которой грозил срок. Она боялась моих показаний и решила шантажировать, взяв дочурку в заложницы.
Это было подло. Настеньке недавно исполнилось шесть лет. Открытый, умный человечек с чистой доброй душой. Как только у кого-то рука поднялась. Сам бы убивал таких нелюдей. И злоба переполняла меня. Веры ни «друзьям», ни полиции не было. Я стал готовиться к войне. Поэтому, когда в очередной раз позвонил женский голос, я без колебаний «забил стрелку», чтобы, как говорят в известных кругах, «перетереть тему». Договорились на половину одиннадцатого, но в назначенный час рыжая не пришла. Прислала вместо себя «шестерку». «Браток» попытался меня запугать, но я послал его подальше, сказав, что буду говорить только с рыжей. Прождав до полуночи, решил сам открыть охоту на рыжую. Я знал ее адрес и полное имя, этого достаточно, чтобы начать. Понимая, что единственным эффективным оружием в борьбе с ней и ее окружением у меня была только скрытность, решил бросить все, как есть, и действовать самостоятельно. Нужно было разом оборвать все связи, чтобы меня трудно было отследить или вычислить. Непростая задача, но ненависть ко всему продажному миру закипела во мне с такой силой, что я ощущал готовность биться врукопашную с полчищами подонков, посмевших поднять руку на малышку.
За неделю я немало узнал о рыжей девице из джипа. Помимо официальной квартиры в Крылатском у нее была лежка в Бирюлево. Безработная Грановская любила посещать ресторан «Круаж» на углу Пречистенки и Гоголевского бульвара. По нечетным дням Виктория Владиславовна пару часов проводила в тире. Еще она ежедневно посещала клуб фитнеса и косметический салон. До полного комплекта состоятельной или находящейся на содержании дамы, ей не хватало только шопинга. Однако не это удивило меня. Рыжая много и подолгу гуляла. Причем в самых разных обличиях. Студентка, разносчица пиццы, курьер рекламной компании, посыльная дорогой клиники или агент туристического бюро. У нее было две машины, багажники которых, словно женские сумочки, таили в себе несметное количество вещей и вещичек.
Первые дни было трудно угнаться за ней так, чтобы не мозолить глаза. Клеить бороды или косить под гостарбайтеров было не для меня. Я быстро понял, что неузнанными на улицах Москвы становится тот, кого не хотят замечать. Прохожие запомнят, что на углу столкнулись с попрошайкой или вороватым бомжиком, но никогда не опишут его лица. Они будут умышленно отводить свой взгляд или выстраивать стену безразличия, только бы не соприкоснуться с чьей-то бедой. Не зря мистики утверждают, что она подобна заразе. Пристанет, не отмоешься. Поэтому я не прибегал к каким-то особым методам конспирации, а полагался исключительно на свое актерское мастерство. В студенческие годы я увлекся театром, да так, что чуть не бросил экономический институт. С азартом играл на разных площадках в молодежных коллективах. Остановило только то, что заработать на приличную жизнь в столице актерским трудом удавалось лишь единицам. Вот и ушел в бизнес.
За последнюю неделю я так вымотался, что небритое лицо приобрело выражение нескончаемой тоски или болезни. Впрочем, полиция и охранники меня не трогали, поскольку внешний вид внушал, что жилье-то у меня есть, а вот жизнь не сложилась. Я научился выражать взглядом и всем своим обликом, что не прошу денег, а взываю к справедливости. В нашей стране перестали в это верить. Потому и сторонятся. Впрочем, роль человека, выброшенного волной случайностей из русла благополучной жизни, была мне очень близка. Оставив в одночасье дорогую квартиру, престижную работу, новенький «Форд», преуспевающих коллег, хорошенькую секретаршу, помогавшую коротать редкие часы вне офиса, я исчез. Даже сотовый остался в спальне, покинутой мною в ночь со среды на четверг. Ни друзья, ни враги не знали, где я.
Быстрее, чем Создатель, я сотворил вокруг себя новый мир, отведя неделю на поиски. Я не знал, что смогу найти и как этим воспользуюсь, но образ маленькой дочки в душе придавал силы на борьбу со злом во всем мире. Его олицетворяла рыжая из джипа. После общения с окружавшими ее людьми и собственных поисков, в моей памяти собралось целое досье на нее. Там были не только паспортные данные и список текущих дел, но и то, как оценивают ее знакомые и что о ней говорят за глаза. Однако, иначе, как рыжая, я ее не называл.
Она была из тех перспективных спортсменов, чья карьера оборвалась еще на взлете. Их много, но о них предпочитают не говорить в нашей стране. Попросту забывают, вычеркивая из жизни. Пытаясь выбиться в чемпионы, они ломают себе не только тело, но и душу. Брошенные и забытые, многие из них опускаются на самое дно. Это не значит, что они становятся бомжами или алкоголиками. Нет. После долгих раздумий они разрешают себе переступить закон. И человеческий, и Божий. Логика в их рассуждениях проста – если обществу наплевать на меня, то и мне наплевать на общество, если Господь отвернулся от меня, то и мне дозволено. Некоторые сбиваются в банды, кто-то действует самостоятельно. Первые не столь опасны, потому что их действия предсказуемы и укладываются в известные криминальные схемы. А, вот, одиночки не только изобретают что-то новое, но и получают от этого особое удовлетворение. Они доказывают, прежде всего, сами себе, что их зря сбросили со счетов, что они особенные. Из них рождаются гении преступного мира, с которыми представители правоохранительных органов нижних ступеней не способны справится. Эту роль почему-то выпало исполнить мне. Возможно за какие-то грехи в прошлом.
Сегодня рыжая опять «пасла» мужика лет сорока. Удивительно, что ни он, ни его охрана не замечали этой наглой девки. Она буквально издевалась над ними, подходя к объекту вплотную. Впрочем, нужно отдать должное ее изобретательности. Я и сам не сразу расшифровал ее, когда поджидал за углом магазинчика, куда она зашла, якобы за покупками. Помогло обострившееся чутье на эту зверушку. Ее тренированное гибкое тело в обычном состоянии скорее принадлежало подростку, чем киллеру. Она запросто усыпляет бдительность, но в момент опасности это быстрая мангуста или молниеносная кобра. Волкодавы из охраны «папика» ждут свирепого вепря или снайпера в засаде. Подросток же в обвисшем на худеньком теле одежде их не напрягает.
Очевидно, рыжая вычислила кафе, где сорокалетний мужчина тайно встречался с дамой, и спокойно его там дожидалась. Вернее, мы ждали его вместе – я помогал таджику раздавать рекламки соседнего магазина у большой витрины этого кафе. Внутрь зайти опасался, но выручали модные нынче в интерьере торшеры и настольные лампы. Согласно учению Фэн-шуй, они привлекали в дом гостей и удачу. На это рестораторы не скупились. Мне было хорошо видно, что сорокалетний мужчина с дамой сидели во втором справа кабинете, а рыжая пару раз прошла в метре от «папика». Двое охранников сидели за соседними столиками. Согласно инструкции, они даже не притронулись к остывшему кофе, держа согнутые в локте руки у оттопыренных пиджаков. Неуклюжие движения угловатого подростка ни у кого не вызвали подозрений.
Прохожие перед кафе не обращали внимания на попытки раздать рекламу. Ручейками они обтекали нас с таджиком, как столб или ямку. Кто-то брал яркие листочки только для того, чтобы тут же выбросить. Так продолжалось около часа, пока в кафе ни началась суета. Сорокалетний мужчина, откинувшись, полулежал в кресле с открытым ртом. Он словно пытался вдохнуть, но никак не мог этого сделать. Его дама старалась ослабить несчастному галстук, но узел не поддавался. Один охранник звонил по сотовому, другой тряс за плечи перепуганного официанта. В зале началась паника, и посетители спешили покинуть злосчастное заведение. Никто не обратил внимания на то, как быстро исчез подросток. Его угловатые плечи в толпе были интересны только мне.
Через десять минут я уже плелся по противоположной стороне улицы за начинающей актрисочкой. Потому что подросток, заскочивший в бутик женской одежды, преобразился в восходящую звезду сцены, щедро расплатившись с продавцом. Огромные солнцезащитные очки не могли скрыть очаровательную улыбку на хорошеньком личике. Прохожие отвечали ей тем же. Надо думать, и конкуренты несговорчивого «папика» тоже улыбнулись, услышав новость о странном происшествии в кафе. Разве что, патологоанатом удивился, обнаружив маленькое пятнышко за ухом доставленного из кафе покойника. Однако ни отравленного дротика размером с иголку, ни присутствия какого-либо яда в организме так и не нашли. Вывод стандартный - чрезмерные нервные нагрузки и неправильный образ жизни просто косят современных бизнесменов. Особенно тех, чей бизнес приглянулся более сильному конкуренту.
Прогуливаясь в паре по многолюдным улицам столицы, мы добрались до знакомого ресторана «Круаж». По дороге солнцезащитные очки сменила элегантная шляпка с вуалью, а неприметные ноготки заиграли на тонких пальцах от яркого лака. Движения начинающей актрисы стали ленивыми и сексуальными. Едва наметившиеся особенности женского тела были неотразимо привлекательны под тонкой материей. Ах, эти обольстительницы, как они могут манипулировать вниманием мужчин! И вот, уже официант дорогого ресторана прогибается перед важной клиенткой, помогая ей сесть за стол, чтобы не помять платье. Мужчина с сигарой расщедрился на угощения, и стол накрыт на славу. Впрочем, он знает, что путь к сердцу красавицы лежит не через желудок. Изящное колечко сверкнуло камушком на тонком пальчике, и она одарила поклонника долгим чарующим взглядом. Увлажненные нежные глаза и чуть приоткрытые чувственны губы… С ума сойти!
Я наблюдал за этой картиной под видом скупердяя, рассматривавшего меню. Примостившись за столиком у входа, отделенного от зала изящной плетеной загородкой, минут пять украдкой следил на рыжей. Изобразив недовольство высокими ценами, гордо покинул свой наблюдательный пункт. Официанты продемонстрировали брезгливое пренебрежение к такому придирчивому клиенту. Вообще-то с деньгами у меня, действительно, был напряг. Да, деньги теперь уверенно правят нашей страной, как того не могли добиться ни коммунисты, ни демократы.
Покидая престижное столичное заведение изысканного питания, заступаю «на вахту». На противоположной стороне Пречистенки, у памятника Кропоткину, есть удобные скамейки. Рыжая после ужина непременно поднимется на веранду с видом на Храм Христа Спасителя. Она любительница кальяна и эффектных зрелищ. Так что в сторону памятника бывшему теоретику анархизма она навряд ли будет смотреть.
Пока столица медленно погружается в вечерний полумрак, стараюсь только чутко дремать. Мой обостренный звериный инстинкт непременно подаст сигнал, если рыжая появится у двери ресторана. Не думаю, что сегодня она уйдет через черный вход. Мужчина с сигарой не ограничится роскошным обедом, он будет покорять эту вертихвостку с купеческим размахом, получая удовольствие не столько от предвкушения возможных ночных забав, сколько от осознания своей значимости. Раньше таких, как он, в нашей стране презрительно называли торгашами, а теперь они руководят обороной великой державы, разворовывая последнее. Впрочем, что мне до этого, нужно вытащить малышку. Я пытаюсь распутать клубок, не оборвав единственную ниточку, а она тянется к рыжей. Мысленно я десятки раз проигрывал воображаемые сценарии освобождения дочки, и всякий раз убеждался в их нелепости. Аналог американского боевика, в котором простой клерк спасает мир, ну, или хотя бы, своего ребенка, не складывался. Сегодня заканчивается отведенный на поиски срок. Кто его мне назначил, не знаю, но ощущение приближающегося финала явное.
Инстинкт не подвел меня. Рыжая выходит из ресторана, сопровождаемая мужчиной с неизменной сигарой. Медленно приближаюсь к ним, лихорадочно соображая, что, если они сядут в машину, могу их упустить. Удача на моей стороне. Парочка обсуждает, куда бы поехать кататься по Москве-реке. Даже не сомневаюсь, что любительница эффектных зрелищ прикажет ехать к памятнику Петру на пересечении Бережковской и Болотной набережных. Подобно лосю во время гона, я рванул к Патриаршему мосту, где можно сесть на катер. Летом я устраивал банкет на пароходике для топ-менеджеров после регионального совещания. Как бы пригодился мой сотовый со всеми контактами, но его нет. Впрочем, удача не покидает меня.
Когда рыжая появилась на причале, я уже был на единственном свободном катере.
Пассажиры не торопятся. Мужчина попыхивает сигарой и смотрит по сторонам. Наконец подкатывает такси. Из него выходит женщина и девочка в ярком платье. Похоже моя дочка ровесница этой девчушки. Она обнимается с рыжей, взволнованно рассказывая, как они мчались по городу. Похоже, это ее дочь. Я наблюдаю за ними из своего укрытия за рубкой и теряюсь в догадках. Случайна ли встреча. Тем временем катер, глухо заурчав двигателями, выходит на середину реки. Пока пассажиры любуются видами вечерней столицы, в моей душе борются противоречивые чувства. Я еще не знаю, на что смогу решится.
Катер медленно подходит к нелепому творению Церетели. Мужчина с сигарой и женщина, сопровождавшая девочку, сидят за столиком, накрытым на корме для ужина. Рыжая стоит у борта, обняв девочку за плечи, и что-то ей рассказывает. Это мой шанс. Под рокот двигателей мне не сложно подкрасться к этой парочке. Впрочем, девочка все же что-то услышала и медленно повернулась. Ее испуганный взгляд остановился на моем лице.
- Ты хочешь убить меня? – неожиданно спрашивает она.
- Кто? – рыжая едва не кинулась на меня.
- Где Настя? – почти шепчу я от гнева в ответ.
- Сейчас речь о тебе, - неожиданно спокойно произносит девочка.
Во мне борются две мысли – отомстить всем этим нелюдям за малышку и страх причинить боль незнакомой девочке, дочери моего заклятого врага. Она, ведь, тут ни при чем… Как и моя девочка, между прочим, ставшая разменной монетой в чьей-то игре. Нет, всех под корень. Каленым железом… Не знаю, сколько продолжается во мне эта борьба, но поднять руку на ребенка я не в силах.
Очевидно мое лицо, как зеркало, отражает душевные порывы.
- Я же говорила тебе, что он не убийца, - обращается девочка к рыжей, не сводя с меня пристального взгляда.
- Откуда такая уверенность? – цинично отзывается та, рыская глазами по сторонам.
- Хочешь поговорить с Настей? – неожиданно спрашивает девочка.
У меня перехватывает дыхание, и я только нервно киваю в ответ. Девочка достает из кармашка телефон и, быстро набирает номер.
- Алло, - слышу я до боли знакомый голосок, - кто это?
- Это папа… - я пытаюсь ответить малышке, но ничего не получается.
- Папа? – после долгой паузы неуверенно спрашивает она. – Это ты?
Мне хочется кричать в этот дурацкий телефон во весь голос, но я вдруг понимаю, что аппарат со светящимся экраном не у меня в руках, а у девочки в ярком платье.
- Мама сказала, что тебя убили неделю назад, - всхлипывает ее голосок. – В субботу были похороны… А ты откуда звонишь? Я, ведь, знала, что не уйдешь не попрощавшись. Так в кино показывали. Я знала…
Я слышу, как она плачет, но не могу выдавить из себя ни звука.
- Я тоже тебя люблю, - неожиданно отвечает мне малышка, словно слышит мои мысли, – и буду всегда помнить. У мена на столе фотография. Где мы втроем. Я еще маленькая и ты меня держишь на руках. Помнишь?
Телефон отключился, и я почувствовал необычайную легкость.
- Иди с богом, - слышу я чьи-то слова. – Твой черед.
26.Осенние цветы
Александр Асмолов
- Спасибо! Где ты взял такую красоту.
- За монастырскою оградой средь прочих был прелестный куст…
- Лешка, ты неисправим.
В каком-то порыве она прижала к груди огромный букет хризантем, но в глазах и жесте промелькнуло нечто, выдававшее о её желании обнять гостя.
- А где Танька и Тамарка?
- Девчонки уехали в Египет. Представляешь, мы прожили с Петровским пятнадцать лет, но ни разу дальше своей Стариковки он нас не возил. Стоило нам разойтись, так каждые каникулы он берет дочек то в Турцию, то на Кипр. Пижон несчастный.
- Тут им ракушки, – мужчина протянул разрисованный пальмами пакет.
- Вот это да! Я еще не видела таких. Девчонки обрадуются. Так ты все еще плаваешь?
- Мы ходим по свету босыми ногами, и ванты от ветра свистят в вышине...
- Да, извини, забыла – вы ведь ходите. Появляешься раз в год. Раздевайся. Я девчонкам подарки в комнату отнесу. Проходи на кухню.
- Может я не вовремя. В Питере проездом, завтра улетаю, вот и заявился без предупреждений.
- Слушай, ты, когда начинаешь оправдываться, наклоняешь голову и бубнишь себе под нос что-то. Я это помню с первого курса. Поставь свою сумку и снимай куртку. Марш мыть руки и рассказывать все по порядку.
Невысокая изящная женщина уже успела что-то сделать с собой, и от домашнего вида не осталось и следа. Глаза блестели, улыбка была просто очаровательной, а букет в руках превращал её в девушку, опоздавшую на свидание. Правда, она не собиралась оправдываться и замолчала, ожидая каких-то слов. Эти непонятливые мужчины! Так редко в жизни выпадают счастливые моменты, и об этом непременно нужно говорить. Сказать что-то нежное, красивое, что заставит трепетать сердце от радости. Как мало нужно женщинам, чтобы чувствовать себя необыкновенной. Хоть самой себе комплимент сделать. Но она умела держать паузу.
- А юнга влюбленный забыл все слова из Шекспира…
В ответ она так звонко рассмеялась, что первое смущение незаметно исчезло, и они одновременно посмотрели друг другу в глаза. Как много может сказать женский взгляд, счастлив будет умеющий понять его.
- Слушай, ты, морская душа, я не перестаю удивляться, как в тебе сочетается, – она на мгновенье остановилась, пытаясь подобрать слова, чтобы не обидеть этого огромного мужчину с детской улыбкой.
- В ночную вахту звезды светят ярче, и за кормой белеет пены след…
Широкое загорелое лицо было неподвижным, но от уголков глаз побежали веселые морщинки, придавая всему облику такое мягкое обезоруживающее обаяние, что женщина улыбаясь, покачала головой.
- Ах ты, коварный. Сколько разбитых сердец ты оставил во всех портах мира? Скольким девушкам ты вскружил голову?
- Несчастный принц обет молчанья не нарушил...
- Лешка! – фраза оборвалась на полуслове, и если бы не букет в руках, её кулачки уже бы заколотили в шутку по огромной, без намеков на животик и полноту фигуре, так свойственной мужчинам окружавшим её.
Удивительное свойство нашей памяти заключается в том, что оно так бережно хранит дорогие нам воспоминания, подолгу не подпуская к ним посторонних, но бывает достаточно небольшого намека, понятного избранным, чтобы эти эмоции хлынули нескончаемым потоком. И тогда степенные начальники и генералы вдруг превращаются в бесхитростных и смешливых подростков, а строгие дамы будут хихикать и прыгать со скакалочкой. Мы помним и скучаем по тем беззаботным временам, но лишь немногим доверяем ключик к потаённым уголкам нашей души. И, стоит им только появиться рядом, мы быстро возвращаемся в то далекое время, когда вдруг ощущали счастливый порыв в душе. Неожиданные и беспричинный. Будто включаем свет и входим в дальнюю комнату, где все осталось по-прежнему. Несмотря на десятки прожитых порознь лет.
- Слушай, я никого не ждала сегодня и могу тебя угостить только кофе. Пойдем на кухню.
- Морской закон я не нарушил и всё своё ношу с собой, – как бы извиняясь, он приподнял увесистую сумку, и лукаво улыбнулся. – На камбуз юнгу проводите, и он сготовит кой-чего.
- Да перестань, ты, мне неудобно. Кто из нас в гости пришёл. Лешка, оставь.
Она попыталась заставить его опустить сумку на место, но когда её ладошка коснулась сильной загорелой мужской руки, тепло и спокойствие уверенного человека передалось ей, и она лишь молча взглянула на него. Темные глаза прятались за густыми выгоревшими ресницами, но она чувствовала их ласковый взгляд. Ей так захотелось довериться ему, стать абсолютно беспомощной и разрешить ему заботиться о ней.
- Омары спят во льду холодном, и жаждут сваренными быть.
- Омары?
- Мы стали под наливку в Абу-Даби, я выпросил у кэба пару суток.
- Так ты, что прямо оттуда прилетел, сумасшедший?
- Уж завтра парус одинокий мелькнет на утренней заре...
- Постой, я серьезно спрашиваю.
- Галина Николаевна, пять красавцев из Красного моря сейчас расползутся по всей квартире. Если больше никого не будет, давай положим троих отдыхать в холодильник, а двоих доверь мне.
- Они что, живые? Ты меня пугаешь.
- Доверься юному корсару, он облегчит судьбу твою...
- Лешка, там и, правда, что-то шевелиться. Я боюсь.
- Не бойся, боцман, я – с тобой.
- Нет, ты – серьезно? Ну, тогда пошли на кухню.
- Теплее камбуза на свете места не бывает.
Она поспешно юркнула на кухню и включила свет. Неторопливые шаги в узком коридорчике небольшой квартиры размеренно и как-то по-хозяйски разбрелись по комнатам, и показалось, что даже звук телевизора из гостиной притих.
- Ставь сюда. Только я не знаю, что с ними делать.
- Позволь, красавица, романс тебе исполнить.
- Лешка, ты когда-нибудь серьезным бываешь?
- В еде, о ангел мой, серьёзней человека не найти.
Она что-то хотела возразить, но, увидев, как в его руке шевелит своими клешнями гость из Красного моря, остановилась. Моряк же по-хозяйски быстро отыскал все, что ему было нужно, и принялся за дело, как будто всю жизнь провел здесь.
- Господи, откуда ты все это умеешь. Давай я хоть помогу что-то.
Ироничный взгляд остановил все её попытки и заставил стать любопытным наблюдателем. А посмотреть было на что. Уверенные движения сильных рук притягивали к себе внимание. Не случайно, глядя на работу хорошего мастера, нас не покидает иллюзия, что все так просто, и каждый смог бы это повторить.
- Слушай, жаль, что нет девчонок, они бы прыгали сейчас вокруг тебя на одной ножке и визжали от восторга.
- С любовью сделанное дело приятно будет вам вдвойне.
Только теперь она поняла, что до сих пор держит в руках подаренный букет. Улыбнувшись своей забывчивости, она достала красивую вазу с тонкой талией и поставила туда цветы. Не вмешиваясь в процесс, повязав повару небольшой фартук, сама быстро стала накрывать на стол.
- Лешка, ну рассказывай.
- Да ничего хитрого. Ходим под Йеменским флагом. Таскаем нефть то в Китай, то – в Японию. А ты как?
- Да так же переводчиком в туристическом бюро. Скоро два года как развелась. Сил моих больше не было терпеть. Теперь вот свободная женщина. Девчонки заканчивают школу. Да, Лиля с Глебом весной в Израиль уехали. Теперь только звонят. Женька Свиридов, ну ты помнишь, себе шикарный «BMW» купил, подвозит иногда домой с работы. А ведь двух слов сказать не мог в институте, вечно списывал. Раньше фарцовщиком был, теперь – бизнесмен. А Катька Миронова опять замуж вышла. Летом свадьба была на прогулочном катере. Два дня по Неве рассекали. Слушай, задержись на денек, давай всех наших соберем.
- Труба давно меня зовет, да и кому теперь я нужен.
- Да перестань ты, девки часто тебя вспоминают… Ну, когда встречаемся.
Зазвонил телефон, и хозяйка привычным жестом взяла трубку. Почти все женщины так устраивают свое жилище, что телефон всегда находится под рукой, чем бы она ни занималась. Но сейчас он явно раздражал её, и короткие однозначные ответы быстро закончили разговор. Незаметно она отключила верного спутника жизни, который не стал сильно сопротивляться.
- Изволь отведать дар морской, и не взыщи, коль не по нраву.
- Лешка, рядом с тобой хочется быть королевой. М-м, красота какая, а пахнет как! Если мы сейчас это не съедим, вся округа соберётся под балконом. Вот только после девичника у меня никакого вина не осталось.
Без тени иронии он достал их холодильника бутылку белого вина и зажег свечи.
- Слушай, ты фокусником работаешь, что ли? Я даже не заметила.
- На внешность долго не смотри, ведь истина на дне бокала.
Он выключил верхний свет, и золотистый оттенок вина в отблеске свечей наполнил маленькую кухню уютным теплом. Сев напротив неё, он медленно поднял бокал. Вглядываясь в красивое лицо женщины, которая прислушивалась к внезапно нахлынувшему ощущению счастья, не торопился с тостом. В наступившей паузе она подумала, что тысячи вечеров проходили незаметно на этом самом месте, а сейчас что-то произошло, и сердечко замирает в ее груди.
- Чтобы любовь не покидала наши души, - почти прошептал он, и бокалы зазвенели в ответ.
То ли от этих слов, то ли от холодного вина у неё перехватило дыхание, и в глазах заблестели слезы. Он сделал вид, что ничего не заметил и ловко помог ей отделить нежное мясо от панциря. Незнакомый аромат смешался с романтичным настроением вечера, превращаясь в сказку, наполненную восточной негой. Они болтали обо всем на свете, вспоминали студенческие годы, экзамены, друзей, любимую рюмочную на Фонтанке, поездки в Петергоф и белые ночи. Голова кружилась от воспоминаний, и ей стало так легко рядом с мужчиной, который когда-то писал ей стихи.
- Слушай, а почему ты ушел с последнего курса. Ты ведь так хорошо знал арабский, и Егоров тебе предлагал аспирантуру?
- Я поехал искать колечко с бирюзой, которое обещал подарить одной красавице. Да так и не успел.
- Лешка, перестань. Это было на первом курсе.
Он взял её маленькую ладонь и преподнес к губам. Она почувствовала горячее дыханье и попыталась высвободиться, но что-то останавливало её, и она только покачала головой. Он достал из кармашка маленькое колечко. В изящной оправе сердечко из бирюзы отблескивало огоньком свечи.Она замерла, наблюдая, как колечко скользнуло ей на палец.
- Теперь тебе легко узнать, как сердце бьётся у джигита.
- Господи, ты помнишь мой размер. Спасибо, очень изящное.
- Поздравляю, твой день уже наступил.
- Ты хочешь сказать, что прилетел поздравить меня?
- Лишь скорпион, рожденный на заре, любви достоин до заката...
- Лешка, я сейчас заплачу.
Какое-то время они сидели молча, отводя взгляды то на свечу, то на отблеск огонька в бокале.
Порой слова и рассуждения не нужны. Бывают ситуации, когда нужно быстро принять очень важное решение. Подобно вопросу жизни и смерти. И тогда мы обращаемся не к себе и своим знаниям, а к какому-то потустороннему разуму или чувству. В считанные секунды решается наша судьба, и в этот момент душа наша ищет и находит ответ. Где и как это происходит, вряд ли кто-то сможет объяснить, но так бывает. Вдруг все проясняется и становится легко дышать после мучительного ожидания. Создатель ли нам подсказывает или иной разум, но ответ часто бывает исключительно правильным, и мы доверяемся ему, как истине.
Их сердца замерли в ожидании, но внезапно застучали в унисон. Кто-то все решил за них. Они рванулись навстречу друг другу, как будто не было двадцати лет, прошедших с той самой белой ночи, когда первокурсник читал стихи своей возлюбленной. Как будто не было у неё другого романа и свадьбы на последнем курсе с состоятельным кандидатом наук. Как будто не было его бегства от этой невыносимой боли и долгих странствий и редких встреч.
Её тело слегка округлилось с тех далеких студенческих лет, но не перестало быть таким же желанным, оно уже не вздрагивало от прикосновений, а было открыто для любви. Она звала, жаждала ласки и наслаждений. Она умела и хотела любить. Она томилась от одиночества. Только её губы и руки могли выразить это. Счастлив тот, кого ждет такая любовь. Дай Бог ему мудрости удержать её.
Женщина проснулась от желания понять, спит она или все это наяву. Долго не открывая глаз и не шевелясь, она лежала, прислушиваясь. Было тихо и удивительно спокойно на душе. Огляделась. Пустая кровать с одинокой подушкой на краю заставила её разочароваться. Приснится же такое!
В ночной тишине белдный свет заполнял комнату. Она поднялась и подошла к окну. Огромная луна смотрела прямо на неё, заполняя все вокруг чем-то мистическим, почти ощущаемым на ощупь. Полнолунье.
- Господи, вот что бывает с одинокими женщинами, которым стукнет сорок лет, - беззвучно прошептали ее губы.
Вслух произнести это было слишком сложно. Хотя бы подумать так. Она всегда признавалась себе открыто во всех грехах и несбывшихся надеждах. Чтобы не юлить и не уговаривать себя, мол, обойдется.
Тут же на плечи навалилась какая-то усталость, в горле запершило. Она давно бросила курить, но иногда так хотелось... Единственный, кто всегда верно ждал ее и выручал в подобных ситуациях был стакан холодной воды. Накинув халат, заспешила на кухню. Шорох ее мягких папочек был слышен в тишине пустой квартиры. Стало так одиноко и холодно, что она плотнее запахнула халат, скрестив руки к груди.
Лунный свет заливал всю кухню, как днем. И в этом колдовском наваждении посредине стола в высокой вазе с тонкой талией стояли осенние цветы.
АВТОР 14
27.Рождественский вертеп. сказка
Виктория Вирджиния Лукина
- Завтра Рождество, а у меня ещё столько дел! – воскликнула бабушка, отправляя в стиральную машину ворох кружевных гардин, - Нужно погладить гору белья, чтоб к празднику всем застелить душистые постельки…двери все вымыть, окна протереть…ковры и дорожки снежком почистить…люстры и зеркала умыть, чтоб сияли, как новенькие. А ещё - пряники медовые, расписные спечь и на ёлку развесить!
- Бабуль, я ёлочку игрушками украшу, а потом тебе помогу! – пообещал семилетний Тёма.
Он заглянул в самую гущу еловых веток и разноцветные шары лучезарно улыбнулись ему, продемонстрировав отсутствие двух передних зубов – точь-в-точь, как у Тёмы. Еловая ветка заботливо пригладила его светлые вихры на макушке, а меховой Снеговик шмыгнул носом-морковкой и, сбивчиво зашептал:
- Слышь, Тёмыч, по старой дружбе - усади меня рядом со Снегурочкой!
Гирлянда замигала и её яркие звёздочки, сотрясаясь от смеха, пропищали:
- Влюбился, влюбился!
Стеклянный снегирь, с прищепкой на хвосте, невероятным образом подлетел к компьютеру и клюнул красную кнопку.
Монитор засиял и голосом доброго сказочника произнёс:
- Предлагаю посмотреть новый мультфильм!
Тёма, не раздумывая, устроился в уютном кресле. На экране закружились снежинки, запела вьюга и удивительной красоты ледяная карета, запряжённая тройкой серебряных коней, помчалась по улочкам сказочного города. Метелица, в развевающейся снежной шубе послала Тёме воздушный поцелуй, а сидевший рядом с ней белый медведь протянул мальчику мороженое на палочке. Тёма лизнул его и даже зажмурился от удовольствия. Ах, какое же оно оказалось вкусное, прохладно-ванильное, в ломкой шоколадной глазури!
Бабушка тронула его за плечо:
- Внучек, ты чего это уснул в такое время?
Она приложила ладонь к его лбу:
- Артемий! Да у тебя же жар! Ну-ка, показывай горло!
Она выключила компьютер, зачем-то погрозила ёлочным игрушкам и, сунув внуку подмышку градусник, строго сказала:
- Я сбегаю в аптеку, а ты держи термометр, пока господин Мозер не крякнет пять раз – это будет как раз через десять минут!
Тёма проводил её невесёлым взглядом:
- Бабушка, ну что ты за человек?! Как только что-то со мной случается, ты сразу же начинаешь называть меня Артемием…а мне это не нравится, в школе меня все зовут Артёмом, а мама и папа – Тёмой! И почему ты свои старые великанские часы называешь господином Мозером? Ты можешь мне объяснить?!
Бабушка рассмеялась. Надевая дублёнку и, наматывая вокруг шеи шаль, она сказала:
- Всё очень просто - я тебя так зову потому, что твоего пра-пра-пра-пра-прадеда звали Артемием. Отец его был знатным плотником и однажды, на Рождество они повезли в саму столицу, в белокаменную Москву царский заказ – резные, деревянные корпуса для очень дорогих швейцарских часов фирмы Генри Мозера. Ехали на подводе много дней, метель - сильная, морозы - лютые …и вот, однажды ночью стала их преследовать волчья стая. Кони испугались, шарахнулись в сторону, сани перевернулись, отец расшибся сильно, потерял сознание, а мальчик, которому было в то время столько лет, сколько тебе сейчас, не растерялся – взял отцовское ружьё и стал отстреливать волков. На рассвете помощь подоспела, заказ царю доставили вовремя, да только на корпусе самых больших напольных часов картечь выбоины оставила! Поэтому, забраковали его и вернули плотнику назад, а в знак благодарности за отличную работу, царь-батюшка подарил ему умный часовой механизм, с четвертным боем, бронзовым маятником и золочёными стрелками. С тех пор эти «великанские», как ты их называешь, часы передаются в нашем роду из поколения в поколение – и ведь до сих пор время точное показывают… и имя собственное, всеми уважаемое имеют – господин Мозер!
Бабушка улыбнулась:
- Я мигом вернусь! Обидно болеть на Рождество, нужно выздоравливать! Не забудь вынуть градусник вовремя!
Хлопнула дверь. Тёма выглянул из глубины кресла. Из бабушкиной комнаты доносилось сердцебиение старинных часов: тик-так, тик-так…
Мальчик обул пушистые тапочки с мордочками медвежат и неслышно подошёл к ним. Часы напоминали узкий деревянный терем с треугольной крышей. Они были намного выше Тёмы и, казалось, смотрели на него свысока, поблёскивая многогранными стёклышками и, словно ухмыляясь в стрелки-усы. Наверху, в окошке светился циферблат, а за прозрачной высокой дверцей, украшенной по бокам узорными колоннами – раскачивался на толстой цепи маятник. Часы тяжело дышали, слышно было, как где-то в глубине их поскрипывают и похрипывают невидимые механизмы, как вздыхают они, вспоминая былые годы. На боковой стенке, вдоль резных листьев, дугой пролегли следы ружейной дроби, расстрелявшей и распугавшей волков много-много лет назад.
Тёма прикоснулся к ним, и вдруг …внутри часов что-то щёлкнуло, зазвенела невидимая пружина, раздалось протяжное «О-оох!» и древний господин Мозер, как охрипший селезень прокрякал пять раз:
- Кххря…кххря… кххря…кххря… кххря.
Тёма положил градусник на стол, а Часы, отдышавшись от боя, проскрипели:
- Ну, что ж, пора, малыш! Ничего не бойся, в канун Рождества любые приключения ни капельки не опасны! Поверь мне, старику! Подойди и прокрути ключик завода один раз!
Всё произошло в одно мгновение – ключик легко повернулся, всё вокруг завертелось- закружилось, стрелки помчались, как угорелые – тик-тик-тик, так-так-так, а Тёма, как тот стеклянный снегирь с прищепкой на хвосте - вдруг уменьшился, лихо влетел внутрь старинных часов и… моментально исчез.
Ёлка от всего увиденного ахнула, покачнулась и, собралась было упасть в обморок, но железная крестовина удержала её. Гирлянда погасла, разноцветные шары потускнели, а Снеговик шмыгнул носом-морковкой: « Ну и дела!»
* * *
Тёма дрожал от холода. Совершенно непонятным образом он перенёсся из своей тёплой московской квартиры в незнакомый тёмный сарай. Рядом стояли деревянные вёдра с подмёрзшей водой, и лежало изогнутое коромысло. В углу кто-то фыркал и дышал клубами пара. Дверь скрипнула, вошёл мальчик в тулупчике и высокой меховой шапке со свечой в руке:
- Каурка, Каурка…сейчас я тебя накормлю!
Кудрявый рыжий жеребец выглянул из темноты и заржал так громко, что Тёма ойкнул.
Мальчик оглянулся. Удивлённо глянул на Тёмины джинсы, все в металлических заклёпках и с множеством карманов, пощупал толстовку с капюшоном, посмеялся над меховыми тапочками-медвежатами и, заметив, что странный гость от холода стучит зубами, снял свой тулуп и набросил Тёме на плечи.
- Ты кто такой? Чей будешь?
- Я - Тёма, у бабушки на каникулах живу, мне семь лет.
- И мне семь лет, меня Артемием кличут, а здесь ты как очутился? Морозы крепкие стоят, а ты одет чуднО…ненашенский ты…из каких-то других краёв.
- Я заблудился, - сообразил Тёма.
- Ну, тогда будешь моим гостем, скажем, что ты с соседнего хутора, только вот одёжу твою поменять придётся, а то – расспросами замучают, особенно сестрёнки младшие.
Артемий положил перед Кауркой охапку сена и, взяв гостя за руку, повёл за собой.
В маленькой горнице Тёма переоделся в холщёвую рубаху до колен и портки, а на ноги обул плетёные лапти. Артемий подвязал ему под левую руку пояс:
- Тебе-то и одного хватит, а я ещё и нательный ношу, он, как оберег - беды отводит.
- А где их покупают?
- Их не покупают, а прядут. Моя сестра Настёна весной замуж выходит, к свадьбе она должна выткать сто поясов – чтоб всем гостям раздать. Если хочешь – могу для тебя ещё парочку взять!
Они вошли в просторную избу. У входа - пышет жаром изразцовая русская печь, а вдоль стен - широкие лавки. Весь пол яркими половичками застелен. В углу, над столом, висят иконы, и горит лампадка. Народу полным-полно: у печи стряпают хозяйка и две милые старушки, все - в нарядных сарафанах, волосы подвязаны узорными платками. Девушки лепят за столом пироги, а отец со старшими сыновьями фигурки какие-то мастерят из деревянных чурочек и подкрашивают их разноцветными красками. Младшие дети обули валенки, надели шубейки и побежали на улицу – на салазках кататься и встречать первую звезду.
- Сейчас Паука достанем, - сказал Артемий, - не бойся, он не настоящий!
Он принёс из чулана длинный, до потолка шест, наверху которого было прикреплено подобие меховой шапки и, стал водить им по потолку и углам, собирая пыль и паутину.
- И я хочу, - воскликнул Тёма, - у моей бабушки обыкновенный пылесос, а такого Паука нет.
Он обошёл весь дом, собрал паучков и пылинки и в избе, и в сенях, и в горнице, а когда Паук из чёрного превратился в пыльно-серого, выскочил на морозное крылечко и вычистил его в снегу. Потом они с Артемием стали чистить песком все дверные ручки до блеска, а чтобы до вечера руками их не захватали, обмотали каждую светлой тряпицей.
Застелила матушка стол праздничной скатертью – с бахромой и кружевными прошвами, выставила нарядную посуду, в центр – румяный каравай, резную деревянную солонку и свечу. Старушки сотейники с аппетитными блюдами носят: блины с солёной икрой, севрюгу заливную, поросёнка жареного, гуся с мочёными яблоками и открытую кулебяку с грибами, квашеной капустой и клюквой.
За окошком стало темнеть, тонкий бледный месяц нарисовался, а под ним – махонькая, не набравшая ещё яркости первая звёздочка.
- Звезда зажглась! - закричали малыши с улицы, - пора начинать Святую Вечерю!!!
* * *
Поздним вечером, сытые румяные детишки расселись на полу, а за цветастой занавеской установили небольшой столик. Дюжина свечей тихо мерцала в нарядной комнате, окна затянули морозные узоры, а трёхцветная кошка, улыбаясь, мурлыкала на лавке.
Артемий шепнул Тёме на ухо:
- Сейчас увидишь настоящий кукольный театр – «Рождественский вертеп», называется!
- Вертеп? - удивился Тёма, - я такого слова никогда не слышал.
- Чудной ты всё-таки, не с Луны ли ты свалился? – засмеялся Артемий, - вертеп – значит «пещера», это всем известно! Раньше к нам на святки приезжали школяры с представлениями, а в этом году мы с тятей сами сделали и короб сосновый, похожий на колокольню, и куколок – размером с указательный палец…смотри, уже начинается!
Занавеска, как театральный занавес, разъехалась в стороны и белокурая девочка с иконой в руке запела тоненьким голоском:
«Я умом ходила в город Вифлеем,
И была в вертепе, и видала в нём,
Что Христос-Спаситель, наш Творец и Бог,
Родился от Девы и лежит убог…»
Все зааплодировали, а на столике возник деревянный домик в два этажа. Верхний ярус его, оклеенный синей бумагой, и был пещерой Рождества. В нем размещались маленькие ясли, в которых лежал спеленатый Младенец Христос, фигурки Иосифа и Девы Марии, склоненные над ним, вол и ослик, согревающие Иисуса своим дыханием. На крыше была вырезана Вифлеемская Звезда, возвестившая всему миру о чудесном рождении Сына Божия. Освещённая свечой, она действительно сияла мерцающим светом.
В нижнем ярусе, по едва заметным прорезям, на фоне золотого дворца двигались силуэты царя Ирода и его воинов с мечами в руках. Старшие братья Артемия, присевшие за домиком, водили фигурки и озвучивали рождественскую историю:
«Отправилась Дева Мария вместе с мужем Иосифом в Вифлеем потому, что римский император Август приказал провести перепись населения. Дорога была долгой и трудной, они шли пешком по гористой местности, а когда достигли Вифлеема и стали искать место для ночлега, оказалось, что все постоялые дворы заполнены.
Тогда они вышли за пределы города и там наткнулись на пещеру, в которой обычно пастухи прятались от непогоды. Именно там родила Мария своего сына, спеленала и уложила в ясли. И в тот же миг загорелась на небе Вифлеемская звезда, возвещая всему миру радостную весть! Она привела к пещере и пастухов, стороживших свои стада и волхвов – странствующих мудрецов, которые принесли в дар драгоценные дары.
Но царь Ирод, которому предсказали рождение Иисуса Христа, приказал убить всех младенцев мужского пола, рожденных в эту ночь. И было убито его воинами 14 тысяч детей в возрасте до двух лет. Спасая своего сына, Мария и Иосиф уехали в Египет, а после смерти царя Ирода вернулись в Назарет»
В этот момент в нижнем ярусе появился деревянный Чёртик. Он схватил Ирода и его воинов и утащил в темноту, так, чтобы стало ясно – маленькому Иисусу теперь не грозит никакая опасность.
Свечку задули, дверцы закрылись и занавес задёрнулся.
Все дружно захлопали в ладоши – представление было замечательным! Дети, укладываясь спать на тёплой печи, ещё долго обсуждали историю рождения Христа, шептались и шушукались, пока не уснули.
Тёма и Артемий легли на полу, укрылись овчиной.
- Утром мы с отцом в Москву поедем. Повезём царский заказ - корпуса резные из кедра и дуба для швейцарских часов Генри Мозера. Лучших коней запряжём и Каурку тоже – он выносливый, крепкий…пять дней и ночей нам ехать до столицы…дохи меховые поверх тулупов оденем – это такие меховые шубы с широченными рукавами и без застёжек, запахнулся – и тепло! Медвежью шкуру – в ноги, а на руки – варежки из заячьих шкурок…иначе в пути замёрзнуть можно!
Тёма обнял своего нового друга и взволнованно зашептал:
- Обязательно возьмите с собой ружьё, а волков не бойся – ты сильнее их!!!
- Волки? – Артемий нахмурился, - я однажды встретился в лесу с волчицей, с ней были два волчонка и она меня не тронула. Спать пора, Тёма, смотри – звёздочка прямо в окошко светит!
* * *
Бабушка растормошила спящего Тёму:
- Давай-ка, внучек, пшикнем тебе в горлышко лекарство и таблетку от температуры принять нужно!
- Бабушка, я завтра утром буду уже здоров и обязательно начищу все дверные ручки и паутинки во всех углах Пауком соберу, а ещё давай устроим Рождественский вертеп! Папа с мамой завтра приедут – и мы им покажем кукольное представление! Вот только не знаю, из чего нам фигурки сделать, их же много – красивая Дева Мария, старый Иосиф, маленький Иисус, а ещё пастухи и мудрецы, и злой Ирод!
- Откуда ты всё это знаешь, - удивилась бабушка, - по телевизору видел? А я придумала – мы с тобой слепим фигурки из солёного теста. Рецепт очень простой: два стакана муки, стакан мелкой соли и пол стаканы воды, можно ещё ложку крема для рук добавить! Ты сам замесить сможешь, а потом мы раскрасим куколок акриловыми красками и лаком покроем. Будет очень красиво, не хуже, чем в настоящем кукольном театре! Ты только выздоравливай, Тёмочка!
- Называй меня Артемием, бабушка, мне так уже больше нравится!
Бабушка укрыла его пуховым одеялом, включила ночничок и присела на краешек кровати. Вместо сказки на ночь, она нараспев прочитала ему строки из старенького, растрёпанного томика стихов Бориса Пастернака:
«…Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Ослиные губы и ноздри вола.
Стояли в тени, словно в сумраке хлева,
Шептались, едва подбирая слова.
Вдруг кто-то в потёмках, немного налево,
От яслей рукой отодвинул волхва,
И тот оглянулся: с порога на Деву,
Как гостья, смотрела звезда Рождества…»
28.Сказка в Рождественскую ночь
Виктория Вирджиния Лукина
Маленькая Русалочка, в окружении рыбок-подружек, подплыла к чёрной окаменевшей коряге. Именно здесь, на дне реки Тихони, в уютной илистой ложбине, вот уже полвека обитает мудрый Сом. Русалочка, как всегда, дёрнула его за ус и звонко воскликнула:
- Дедушка, проснись!!! Скучно нам, темно – ни неба, ни Солнца, ни Луны не видно!
Сом в полудрёме пробормотал:
- Так зима же! Наша Тихоня снегом укрыта!
- А какой он, снег, расскажи?!
- Снежные хлопья – все равно, что крошки белого хлеба, которые люди бросают летом в речку, только холодные и тают во рту. Очень аппетитное зрелище, когда сыплется такой «хлебушек» из снежной тучи. Я хоть и домосед, а пару раз в жизни видел такую картину.
- А где люди хлеб берут? Он тоже с неба падает, как и снег?
- Да нет же, - Сом окончательно проснулся, - от зёрнышка до буханки долгий путь. Вначале почву вспахивают, рыхлят, потом сеют отборные зёрна: яровые – весной, озимые – в сентябре. Все лето ухаживают, а осенью – собирают урожай, перемалывают зёрна в муку, просеивают её, потом вымешивают тесто и, наконец, выпекают караваи, калачи, бублики и хлеб... белый - из пшеницы, черный – из ржи.
- Расскажи сказку, пожалуйста… - Русалочка улеглась на покачивающиеся водоросли.
- Расскажи, деда, - подхватили рыбки, повторяющие за Русалочкой абсолютно всё.
- Ох, детвора, нет с вами покоя! Ну, слушайте – поведаю вам сегодня, в канун Рождества и историю подходящую, сказывал мне её еще мой столетний прадед.
Жила в давние времена в украинском селе дружная семья – мать, отец, три взрослых сына, дочка Маричка 17лет, три младших сынка – мал мала меньше, да голубоглазая белая собака Лайка. Работящая семья, потому и достаток был в доме – и улики, и клочок земли с гарбузами, репой, пшеницей, и тёлочка, и кобылка, не говоря уже про поросёнка да курочек-несушек. Стал свататься к Маричке заезжий богатый пан – старый, нос крючком, спина горбом, руки в перстнях, шуба - соболья, а бричка запряжена скакунами аравийскими. Как увидела его девушка – испугалась и в слезы:
-Не отдавай ему меня, батюшка, страшный он!
Отказали ему, а тот всё подарки дорогие шлет, отступать не хочет.
Зимой дело было. В те времена Рождество праздновали по старинным обычаям – в доме стены белили, дымоход цветами разрисовывали, все поломки обязательно чинили, с соседями мирились, из воска со своей пасеки свечи отливали, а главное – еще с лета хозяин готовил Рай-Дидух – чудодейственный букет-талисман из трех злаков – ржи, пшеницы и овса.
Накануне вечером спекла хозяйка паляницу и книшики-хлебцы, выложила их на новые рушники по лавкам - угощение для духов предков. А до восхода солнца нужно сварить кутью из пшеницы с маком, медом, орехами, но только на предрассветной воде. Послала мать дочку по воду к роднику, а сама застелила стол золотистой соломой, поверх – белая скатерть, чеснок – в четырёх углах, потом второй скатертью накрыла. Первая – для добрых душ, вторая – для людей.
Набрала девушка в кувшин воды родниковой, собралась к дому идти, как вдруг, слышит – за деревьями шум, возня, дерётся кто-то. Подошла ближе – куница дикого голубя схватила за крыло и тащит за собой. Не растерялась Маричка, плеснула на них воду, и произошло чудо – куница исчезла, а вместо голубя перед ней парубок красивый оказался.
- Ты мне жизнь спасла, дивчина! Заколдован я был, а благодаря тебе опять прежним стал. Возьми в благодарность от меня колечко!
Маричка румянцем залилась – понравился ей парень. Взяла кольцо, надела на палец, набрала в кувшин воды, оглянулась – а его и след простыл. Побежала домой, ничего матери не сказав, стала по хозяйству помогать. На предрассветной воде приготовили они двенадцать постных блюд к ужину - кутью, вар из сухофруктов, горох, капустник, голубцы, галушки, борщ, вареники, блины, кашу, пироги и грибы.
С рассветом отворили настежь все двери и окна – пустили в дом первые лучи солнца, с которых по преданиям сходит с неба Бог богатства, Бог урожая! Отец со старшим сыном по обычаю пошли в овин. У батьки – крынка с водой непочатой, а у мальчика – Рай-Дидух из колосков. Поклонились в пояс на Восток, прочитали молитву:
« Милостивый Боже! И ты, Солнце праведно! Со святым Рождеством! В прошлом году дали вы урожай, добро и здоровье. Пошлите еще лучше в этом году!»
К ужину новую одежду всем Маричка с матерью пошили, новую посуду на стол поставили, у святых икон - лампадку зажгли... по всему дому свечи горят, огонь в печи потрескивает.
Прежде, чем сесть на скамью – подул каждый, чтоб не присесть на Духа. Неспеша стали вечерять. Все хорошо, да только не дает Маричке покоя колечко – глаз от него отвести не может, узоры диковинные тайком от всех разглядывает…а потом взяла, да и покрутила его вокруг пальца – и тут же раздался стук в дверь. В те времена была примета – если в канун Рождества придет одинокий, неприкаянный человек – его с радостью впускали в дом и принимали, как дорогого гостя.
Открыл отец дверь, а там тот самый парубок стоит – высокий, статный, глаза карие, чуб тёмный, плечи широченные, улыбается.
- Пустите, - говорит, - странника… устал с дороги, продрог на морозе. Святая Вечеря ведь гостеприимством знаменита!
Хозяева рады – приютили обездоленного. Усадил отец гостя рядом с собой, горилки подливает, закуской богатой потчует, ладную беседу завели – про жизнь в дальних странах, в неведомых краях, в которых каждому пришлось побывать.
Спать в Рождество не положено – можно счастье проспать, поэтому окошки в каждом доме горят до утра. Мать со стола прибирает, младшие дети у ёлки играют, а Маричка пошла в сени, взяла зеркала и при свече, шёпотом произнесла:
- Суженый, ряженый – явись!!!
Потемнели, померкли зеркала, и увидела она в отражении лицо кареглазого парубка. Пристально глянул он ей прямо в очи, и вдруг…поползли по его лицу ломкие морщины, глаза глубоко запали, нос вытянулся, загнулся крючковато, шишковатыми пальцами в перстнях запахнул он ворот собольей шубы и ухмыльнулся жутко!
Выпали из рук девушки зеркала, свеча задымила, а кольцо огнем стало жечь руку. Поняла она, что попала в беду – обманул её хитрый пан, колдуном-чародеем оказался.
Испугалась, но не проронила ни слезинки. Зашла в горницу – в лице ни кровиночки, а страшный гость уже обещает отцу богатство, если согласится выдать за него дочь.
- Не пойти ли нам по селу покалядовать, - предложила она незнакомцу. А тот и рад-радёхонек.
Собрались все дети ватагой идти, и Лайку с собой взяли. Старшего брата «березой» выбрали, т.е. главным. Среднего – латковЫм (собирать сало и колбасу). Младшего – хлебоношей, а самые маленькие – звонарём, танцором и скрипачом назвались. Пошли по дворам с колядками, с щедровками, смеясь и дурачась, снежками кидаясь, с горок ледяных гурьбой весёлой сбегая.
Возле родника задержалась Маричка, гостя за руку взяла, говорит:
- Люб ты мне. Если одну мою просьбу выполнишь – пойду за тебя.
- Проси что хочешь, любое желание могу исполнить!!!
Достала дивчина батькин Рай-дидух. При Луне засветились колоски чудесным светом, каждое зёрнышко золотым сиянием заискрилось.
- Кровью и потом выращены эти колосья, пропитаны Верой и Любовью, согреты Солнцем, всему жизнь дарующим, омыты дождями рек и озер наших, заговорены волшебными, добрыми словами. Каждому, кто коснется их – обещано Божье благословение! Возьми их в руку, назови свое имя – и я пойду за тобой на край света.
Засмеялся незнакомец, схватил букетик…а тот вдруг расплелся, рассыпался в одно мгновение…покатились зёрна золочеными бусинами по снежной, ледяной тропинке.
Кинулся он их собирать, а Маричка тем временем кольцо с пальца снять пытается – прикипело оно к коже, печёт, словно шипами вонзилось – не снимается, еле-еле сорвала, руку до крови изранив, бросила его в снег. Покатилось оно со звоном, вокруг чародея крутнулось... и превратился он в голубя. Клюёт он зерна пшеничные, ржаные, овсяные и становится всё больше и больше…вот уже и клюв его в крючковатый нос превратился, крылья – рукавами шубы собольей обернулись, спина – горбом изогнулась!!! Закричала девушка от ужаса, а бежать нет сил – ноги ко льду словно примёрзли.
Лайка нос сморщила, ощетинилась, зарычала – острые клыки блеснули и до того, как колдун успел в полный рост выпрямиться, кинулась на него, стала рвать в клочья. Откуда ни возьмись, прямо из снежных сугробов выскочили крылатые скакуны аравийские, гривы – развеваются на ветру метелью, иглами лунного инея сверкают. Вьюга небывалая закружила, засвистела, побелело все вокруг – ни зги не видно, Маричка закрыла лицо ладошками, упала на сильные руки снежного вихря и как будто в сон провалилась…
Открыла глаза – братья над ней, и старшие и младшие, склонились:
- Вставай, без тебя колядки петь не будем! Пойдем скорее, а то – мороз щёки щиплет, руки зябнут. А где же твой дружок чернявый? И Лайки что-то не видать!
И действительно – исчез и колдун, и кони, и пёс голубоглазый… только несколько зёрен золотых огоньками остались гореть на снегу. Собрала их Маричка бережно в платочек, узелком крепко-накрепко завязала, спрятала в варежку, а варежку за пазуху, под тулупчик, у самого сердца положила, а когда в дом принесла – как зеницу ока хранила, до самого следующего Рождества!
Сом вздохнул, радуясь, что сможет, наконец, вздремнуть:
- Вот, дети мои, и сказке конец! А теперь вам спать пора, да и мне тоже…
Притихшие рыбёшки сбились в стайку, а Русалочка задумчиво вскинула свои зелёные глазки, с недоумением пожала плечиками:
- И почему эти зёрнышки такими волшебными оказались? Они же, на самом деле были обыкновенными, в поле выращенными?
- Не зря, видно, люди говорят: «Хлеб всему голова!» Пшеница – символ вечной жизни, растят её с любовью, лелеют каждый колос, а он чуткий к доброте…как аукнется, так и откликнется! Ну, вот и всё! С Рождеством Христовым, рыбятня! Ступайте, покалядуйте немного…Рака-отшельника проведайте, к зубастой тётке-Щуке загляните, к Зеркальному Карпу хоть на пару минут заплывите - только не советую на его зеркальных боках гадать на суженого-ряженого! А вот вам и колядка маленькая, которую ещё в те самые, давние времена на Украине пели:
Бігла теличка, тай з бережичка,
Тай в Дядин двір,
Я тебе Дядю, заколдую,
Дай пиріг!
Не даси Пирога -
Візьму вола за рога,
А кобилу за чуприну,
Тай продам за Шажок,
І куплю Пиріжок, щоб не побіг
На біленький сніжок…
* * *
Примечания:
Улики (укр.) - ульи.
Гарбуз (укр.) - тыква.
Рушник (укр.) - вышитое полотенце.
Бричка - открытый экипаж для прогулок, охоты.
Парубок (укр.) - молодой парень.
Овин - хоз.постройка, в кот. сушили снопы перед молотьбой.
Крынка (укр.) - глиняный сосуд.
Вода непочатая(укр.) - свежая, которую никто ещё не пил.
Горилка (укр.) - водка.
АВТОР 15
29.Черный лекарь и белая гвардия
Шарай Денис
( некоторые моменты зарождения виноделия и его становления в России)
Древние греки внесли в мировую культуру бесценный вклад, создав множество красивых мифов и легенд. Одна из них, трагичная и волнующая, посвящена моему тезке, богу Дионису.
Великий громовержец Зевс не раз причинял страдания своей жене Гере романами на стороне. Однажды он без памяти влюбился в прекрасную дочь Фиванского царя Семелу. Зная о любвеобильности Зевса, Семела не спешила отвечать на ухаживания всесильного бога, а отдавшись , взяла с него страшную клятву священными водами Стикса, что он исполнит любое ее желание, чего бы она не попросила. Пылая страстью к красавице, Зевс неосмотрительно поклялся. И глупая , тщеславная Семела не придумала ничего лучшего, как попросить Зевса явиться к ней во дворец во всем великолепии и со всеми атрибутами его божественной власти, чтобы домочадцы убедились, что ее возлюбленный – всемогущий бог. Зевс не посмел нарушить клятву и выполнил желание Семелы. Но при его появлении, от страшных раскатов грома стали рушиться стены дворца, а от сверкающих молний моментально загорелись все строения. У погибающей в огне Семелы начались преждевременные роды, И она сгорела, успев родить слабого, недоношенного ребенка. Казалось, что участь ребенка предрешена – ему не выжить. Но Зевс, оплакав тело своей возлюбленной, рассёк кинжалом бедро и поместил в огромную рану нежизнеспособного младенца…
В теле отца ребенок окреп, и вскоре состоялось его второе рождение,- из бедра Зевса. Так на свет появился самый поздний из богов Олимпа – Дионис. Он был красив, крепок, весел и смел. Но другие боги не хотели его признавать. Чтобы доказать свою принадлежность к божественному клану, Дионису пришлось долго странствовать по миру, творя всевозможные чудеса. Однако настоящую славу и признание Дионису принесло искусство виноделия. А дело было так. Неразрывная, крепкая дружба связала Диониса с сатиром Ампелосом, который неизменно сопровождал его во всех странствиях. Но однажды сатир трагически погиб, упав со скалы. Горе от потери друга было так велико, Дионис так убивался и страдал, что отец Зевс сжалился над сыном и превратил погибшего Ампелоса в виноградную лозу,- уникальное растение, плоды которого впитали все соки земли, душевное благородство и силу сердечной привязанности, а вкусом напоминали божественную пищу – нектар. И из этих плодов Дионис научился сам и научил людей делать таинственный напиток – вино… А имя преданного друга и соратника Диониса навсегда было увековечено в названии науки о видах и сортах винограда:
« Ампелогра;фия» (от греч. ;;;;;;; — виноград и ;;;;;; — описание).
Однако, не так всё просто. Виноградное вино долгое время было дорогим и редким лакомством, употреблявшимся только в праздничной обстановке богатых пиров.
Древние классики прославляли и воспевали священные дары Диониса. Героев Гомера трудно себе представить без винных возлияний на пирах: Одиссея угощают «пурпурным вином искрометным», к ахейцам под Троей приходят «корабли, нагруженные винами Лемна»… В диалогах Платона вино было непременным атрибутом мужских пиров – сисситий…
В более поздние времена, А.Пушкин, подражая Анакреонту, пишет: « Что же сухо в чаше дно? Наливай мне, мальчик резвый, только пьяное вино…»
Да что говорить, в легендах многих народов мира вино упоминается как таинственный напиток, дарованный богами.
Впрочем, легенды, как бы красивы они не были, остаются легендами. Но вот ученым - палеонтологам удалось найти древнейший отпечаток виноградного листа. Причем, древность этого отпечатка на миллионы лет превосходит древность не
только греков, но и всего человеческого рода. Вот такой загадочный парадокс…
Пролетели века…
В Россию виноделие пришло сравнительно поздно. Из-за нашего сурового климата оно сумело прижиться и сосредоточиться , в основном, в Краснодарском крае: на сегодняшний день бренды «Абрау-Дюрсо» и «Фанагория» успешно конкурируют с общепризнанными мировыми брендами.
Как-то раз, еще в советские времена, мне довелось попробовать несравненное вино «Черный лекарь», ставшее своего рода визитной карточкой винодельческого дома «Фанагория». Тогда достать бутылочку этого вина можно было только по великому блату и за немалые деньги. Но наслаждение стоило усилий, и обладатель винного шедевра был несказанно счастлив, вкушая пьянящий, сладковатый напиток глубокого рубинового цвета с ароматами пряных трав и легким послевкусием горького шоколада…
Опять же, обратимся к легенде. В середине 6 века до н.э. ворвался на земли некогда процветающей Древней Греции жестокий завоеватель – персидский царь Кир Второй. Один за другим он разрушал греческие города. Дошла очередь и до Теоса. Но когда после длительной осады безжалостные персы вошли в город, разочарованию их не было предела – дома и улицы были безлюдны. Только на самом горизонте Ионического моря белели сотни парусов,- это жители непокоренного города уплывали в неведомые северные края. Лишь через семь суток, с приключениями преодолев бурные просторы Ионического, Эгейского и Эвксинского морей, отчаянные мореплаватели увидели долгожданную землю. Это была благословленная Тамань. На одном из островов в дельте реки Кубани основали беглецы новый город и назвали его Фанагорией, в честь своего мудрого предводителя Фанагора, спасшего их от неминуемой гибели.
Фанагор был еще не старым, красивым человеком; его отличали брутальная внешность и черная окладистая борода. Пока соратники строили дворцы, храмы и дома, целеустремленный виноградарь год за годом высаживал лозу на пустынных склонах Тамани , отбирая самые жизнестойкие побеги… И вот, наконец, его упорство было вознаграждено,- лоза прижилась, и из первых сочных ягод он приготовил замечательное вино. Однако, Фанагор был не только виноделом, но и лекарем: он изучал, собирал и сушил окрестные травы, делая из них снадобья от разных болезней. Однажды поднялся сильный ветер, разметал сушеные травы и забросил их в сосуды со зреющим вином. Возвратившийся через несколько дней из долгих странствий, смертельно усталый Фанагор был удивлен нежным и причудливым ароматам, исходящим от сосудов с вином. Вкус вина, глубокий, сладко - терпкий, чуть отдающий горечью и пряностью трав, показался ему восхитительным. Он выпил два стакана разом и уснул крепким сном. А проснувшись, почувствовал себя необыкновенно бодрым, полным сил,- следов усталости как не бывало. С тех пор Фанагор успешно использовал своё вино, как лекарство при лечении многих заболеваний. А благодарные фанагорийцы прозвали бородатого Фанагора Черным лекарем. Со временем это прозвище перешло и к его бальзамическому лекарству…
Но не только «Черным лекарем» славен винодельческий Дом «Фанагория». Пережив в своем становлении и развитии многочисленные взлёты и паденья, на сегодняшний день «Фанагория» является, пожалуй, крупнейшим винодельческим центром России, успешно представляя страну на всех Международных конкурсах и в рейтингах; ее продукция, неоднократно отмеченная медалями и грамотами, пользуется заслуженным вниманием и спросом во всем мире, ее достижения обсуждаются и в статьях профессиональных журналистов, и знаменитых блогеров , и в социальных сетях интернета. И подобно своему легендарному основателю Фанагору, его современные последователи экспериментируют и совершают открытия, упорно и целеустремленно добиваясь признания своих творений. Вот и их новый шедевр – изумительная коллекция авторских белых вин, своего рода, «белая гвардия», вызывает заслуженный восторг у мировой общественности. А ведь белым винам «Фанагории» тоже посвящена красивая легенда, которую в 19 веке записал по сказаниям таманцев английский путешественник Чарльз Бойм:
Дело было так: новый город в дельте Кубани успешно развивался. Купцы со всех стран мира спешили упрочить торговые связи с Фанагорией. Однажды прибыли в город купцы из далекой северной страны. Владельца каравана сопровождала юная девушка, его дочь. Она была совершенно не похожа на греческих матрон своей белой, почти прозрачной кожей, и золотыми, сияющими на ярком кубанском солнце, длинными волосами. Пылкое сердце Фанагора чуть не разорвалось от безумной любви к ней. И девушка ответила взаимностью знаменитому лекарю. Тайно от грозного отца, проводила она бессонные ночи в объятиях Фанагора, прибегая к нему во внутренний дворик дома. Они хотели навсегда быть вместе, до конца своих дней. Но отец девушки рассудил иначе: он разлучил влюбленных,- силой увез свою дочь домой, в далекую северную страну. Долго горевал Фанагор о своей возлюбленной, не находя себе места и забросив все дела. Неухоженные виноградники сохли. И тогда боги сжалились над ним: на месте любовного ложа появилась чудесная лоза. Ягоды на ней были золотого янтарного цвета, а кожица ягод оказалась необыкновенно тонкой и нежной… С небывалой энергией Фанагор взялся за работу. И вскоре созрело удивительное вино: оно отливало золотом, а в характерный аромат степных трав и цветов вдруг неожиданно добавился букет тропических «райских» фруктов… И назвал Фанагор это вино в память о своей любимой «Белая Леди».
На современном этапе развития собственные виноградники «Фанагории» занимают площадь более 2 500 га и являются гарантией качества производимой продукции. На предприятии осуществляется полный цикл виноделия - от производства саженцев до переработки винограда, воспитания вина и системы дистрибьюции. Как ординарные фанагорийские вина ( Каберне, Кагор, Саперави, Изабелла), так и премиальные выдержанные вина ( например серии «Cru Lermont»- Кларет, Совиньон блан, Мерло, Пино нуар) хорошо известны широкой российской публике и за рубежом нашей страны. Талантливые мастера, неустанно расширяют ассортимент вин, экспериментируя и творя настоящие винные шедевры.
По словам заместителя генерального директора ОАО АПФ «Фанагория» Валентины Попандопуло, « работа с купажами предоставляет виноделам большой простор для творчества и позволяет создавать вина, воплощающие в себе лучшие качества виноградных сортов, из которых они были созданы». Так, например, из фанагорийского
« шардоне» в условиях местного терруара вина получаются с ярким букетом тропических фруктов, который переплетается с нотами спелых персиков, тонким ароматом цветущей яблони, аппетитными нотками свежеиспеченного сливочного бисквита. Не менее прекрасными качествами обладает растущий на юге России
« алиготе»: из него получаются ароматные вина с нотками зеленых яблок, цитрусовых и экзотических фруктов, пряными степными травами и легкой гречишной горчинкой. «Авторское вино» – это серия уникальных вин, созданных лучшими мастерами «Фанагории». Оно рождено благодаря тем же качествам личности, которыми обладал легендарный родоначальник фанагорийского виноделия, черный лекарь Фанагор: умением понимать лозу, многолетним опытом, смелостью в экспериментах и терпением в достижении результата.
Девиз «Фанагории»: Noblesse oblige -.положение обязывает. Славная история «Фанагории» и ее сегодняшние успехи – лучшее подтверждение тому, что божественная искра легендарного Фанагора пламенным огнем горит в душах и сердцах современных таманских виноделов.
В произведении использованы материалы интернет - ресурсов: « Википедия», Легенды и мифы-http://www.blacksea.kulichki.net/sowety/lekar.html, http://www.anysea.ru/publ/2-1-0-49.php, статьи и рекламные буклеты винодельческого Дома «Фанагория»
30.Наркоторговец
Шарай Денис
Элмас Текнеджан зовут в селе «бабкой Ленкой».
Ленка – вдова. Она - маленькая, сухонькая. Про таких говорят : « в чем душа держится».
Ей скоро 85 лет стукнет. Но шустра не по годам : и огороды раньше всех вскопает, и корова ее больше всех молока дает, и орешник у нее самый ухоженный,- травка под деревцами меленькая, ровная – ну прямо тебе английский газон, да и только.
Но последнее время стала бабка Ленка сдавать, к фельдшеру зачастила: то руки у нее ломит, то спина не разгибается…
А всё потому, что горе на нее обрушилось великое: сына ее младшего, Атамчика, в тюрьму посадили.
Троих сыновей бабка Ленка родила. Старшие сыновья выросли, женились, да и отделились. А младший, по армянским обычаям, в родительском доме жить остался.
Только не заладилась жизнь-то у него.
Сначала всё хорошо складывалось. Полюбил он русскую девушку из соседнего села, в дом привел, свадьбу сыграли. И стали они жить весело да дружно. Видела Ленка: любовь у них большая.
А вот старшие снохи не взлюбили Любу, поедом стали есть: то оговорят, то нашепчут, то сплетню пустят, а то и вовсе скандал закатят.
Терпела Люба, терпела, да и не вытерпела. Стала она Атама уговаривать уехать из села.
А он – ни в какую: «Родителей не брошу!»
А Люба – девка рисковая, гордая была: собрала однажды чемоданы, дочку на руки подхватила, да только её и видели. Уехала, говорят, далеко, на Север. С тех пор и поминай, как звали…
Атам крепился, крепился, да и запил горькую. Нет, не то, чтобы не просыхал. Работал в совхозе, и дома по хозяйству всё у него в руках горело. Да только без улыбки, без радости,- словно в воду опущенный. А как сорвется,- так и пьет неделю запоем, как прОклятый…
Тут и 90-е годы подоспели: совхоз развалился, работы совсем не стало. Только своим хозяйством и кормились: бычков на откорм брали, свинок расплодили. Хлопот, конечно, со скотом много, да вдвоем хорошо справлялись, к труду они привычные…
Как и когда, сынок начал дурман-травой баловаться, Ленка и не заметила. Значения не придала, что Атам в лес стал надолго отлучаться. Всё говорил, то дров надо заготовить, то грибов, ягод набрать на продажу. Так ведь правда, – надо!
А когда нашла на чердаке схороненные трехлитровые банки с сушеной травой, то Атам и признался : «Есть у меня в лесу полянка, где коноплю ращу. Только ты, мать, не волнуйся,- никто ту полянку в «зеленке» никогда не обнаружит!»
«А я,- говорит,- как затянусь травкой, так Люба с дочкой ко мне приходят. Будто и не разлучались мы никогда. Поговорю, поговорю с ними,- вроде и на душе легче становится.»
Поняла тогда Ленка, что однолюбом ее сын оказался: сколько вокруг баб да девок, а ни на кого так и не глянул.
Испугалась она, всякие заговоры-отвороты над сыном по ночам шептала, у Полинки- знахарки специальное зелье брала…Да только ничего не помогало.
Смирилась. Так вот и жили.
А про траву – ни гу-гу. Никого не угощали и никому не продавали.
Да разве в селе скроешь какой секрет от людских глаз и ушей!
И вот привязался к Атаму однажды Жорка-приятель: «Продай да продай стакан конопли хорошему человеку. Очень ему приспичило!»
Не соглашался Атам,- три дня его Жорка уговаривал, даже поллитру поставил.
И уговорил. А этот «хороший человек» милицейским агентом оказался. Задание у него было такое: наркоторговцев выявлять и обезвреживать. Настоящих-то торговцев поди-ка, выяви: у них и связи многолетние ( случайного человека не подпустят), да и деньги большие , - если что, враз откупятся.
А задание выполнять надо, - вот он Атама и выявил.
Повязали. Три месяца в СИЗО держали. Ленка так думает: выкуп ждали. Да только где ей-то деньги взять? Хотела даже дом свой продать, да Андрюшка-участковый отговорил: «Ты, бабка-Ленка, не суетись зря. С такой статьей, как у него, твои жалкие копейки не помогут. Наркоторговец он. Успокойся и жди: большой срок дадут твоему Атаму».
Как в воду глядел,- пять лет строгого режима дали. И отправили на зону в Волгоградскую область…
А один бывалый мужик Ленке рассказал, что о зоне той дурная слава идет: «Стоит та зона посреди голой степи. Летом палит солнце жгучее, а зимой – морозы лютые вымораживают всё живое. И охранники там злые и жадные, хуже зверей диких: ни посылки не дойдут, ни денежки!»
Захолонуло сердце у бабки-Ленки.
Стала она старших сыновей упрашивать, чтоб отвезли ее на свиданье с Атамом. А снохи сразу в крик: «Опозорил твой Атам всю семью, подлец! Знать мы его больше не хотим!»
Сыновья - подкаблучники молчат, только головы опустили. Раньше-то бы отец покойный им быстро мозги вправил. Да только нет его давно на белом свете: перед самой пенсией руку в молотилку затянуло. И пошел гулять по нутру «Антонов огонь»- от гангрены в страшных муках умер…
Думала, думала Ленка,- поняла, что не на кого ей надеяться. Пошла к председателю селькома Ивану и попросила его на компьютере письмо ей отстукать самому Президенту.
Много надиктовала Ленка, длинное письмо получилось: про всю свою жизнь рассказала, про обиду горькую пожаловалась, что сына ее наркоторговцем объявили. Ленка не глупая: видала в Горячем Ключе, как наркоторговцы живут,- у них дома как палаты царские.
А у Ленки что есть? Халупа старая,- без мужских рук совсем обветшала, да скотина, выкормленная ее старыми руками. Вот и все богатство.
Попросила Ленка Президента помиловать ее сыночка. А если уж никак нельзя помиловать, то хоть на зону поближе перевести, чтоб могла Ленка доехать повидаться с сыном своим.
Отправила письмо Ленка и стала ждать ответа…Вроде и силы к ней вернулись.
А Андрюха-участковый увидел как-то в "компе" это письмо, да и стал ругать Ивана: «Ты зачем в высокие инстанции глупые старушечьи письма шлешь? Не знаешь что ли, что по Атамовой статье никаких послаблений не предусмотрено? Да вроде, ему еще два года добавили за неповиновение охране!»
А Иван-сельком и отвечает : «Молодой ты, Андрюша! Жизни не понимаешь! Я-то знаю, что статья у Атама страшная. Но бабка – Ленка пусть надеждой живет. Авось, надежда эта поможет ей и сыночка дождаться!»
АВТОР 16
31.Рассказ о том, как я стал артистом
Нана Белл
“ Артём, суп на плите. Каша под подушкой. Компот на столе. Меня не жди, я на студии.
Ложись спать в десять и не забудь – математика, физика. Целую. Мама”.
Такие записки мама мне писала почти каждый день. Зачем? Написала бы одну, прикрепила бы на видном месте или бы вообще не писала, итак всё ясно.
Придя с продлёнки, я выпивал компот, ел остывший суп, ковырял ложкой застывшую гречку и начинал слоняться из угла в угол. Иногда включал телик, но, обычно, на экране мелькали какие-то точки, похожие на дождевые капли или плескались похожие на волны зигзаги. Поэтому развлекать себя мне приходилось самому: подходил к маминому зеркалу и начинал строить рожицы: то перекашивал рот, то сводил в одну точку глаза, то шевелил ушами. Короче, как говорила бабушка, корчил из себя клоуна. Вообще-то она говорила это не про меня, а про маму, увлечение которой театром не разделяла.
Наверно, если бы мы жили с бабушкой, вся моя жизнь была бы более правильной, она следила бы за мной, и я бОльшую часть времени корпел над её любимыми предметами. Но мы жили отдельно, и потому мог кривляться, залезать на шкаф и сидя на нём, сверху, разглядывать наши апартаменты.
Ничего интересного кроме маминого уголка в комнате не было. Как я понял потом, она превратила его в гримёрную. Баночки с кремом, краски для тела, лица, глаз, скляночки с лаками, парики, безделушки в виде кошечек, собачек и крокодилов- всё это было такое родное и любимое. Конечно, мне строго-настрого запрещалось даже близко подходить к этому великолепию, но я всё-таки иногда подводил себе усы или разрисовывал лицо и тело. А когда уж совсем отбивался от рук, копался в её комоде или в шкафу, откуда пахло духами, и где можно было найти длинные узкие перчатки, кусок лёгкой ткани или воздушную перьевую гирлянду именуемую боа.
- Ты опять рылся в моих вещах? – спрашивала в таких случаях мама, - не пойму что ты ищешь.
Ответить тогда на этот вопрос я не мог и, опустив голову, как можно тише отвечал:
- Извини. Больше не буду.
И только став взрослым, я понял, что среди всей этой груды тряпок искал маму, которой мне очень не хватало в обычной жизни, потому что рано утром, чмокнув друг друга в щёку, мы прощались с ней сначала у входа в детский сад, потом в школу. Она бежала в библиотеку, где работала много лет, оттуда в театральную студию и часто возвращалась домой, когда я или спал, или сидел на подоконнике, выглядывая её среди редких прохожих.
Из рассказов мамы я знал, что она ещё в школе ходила в театральный кружок и собиралась с подругой ехать в Москву, чтобы поступить в театральный институт, но её мама, моя бабушка, строго-настрого ей запретила, потому что в Москве разврат, а она не хочет, чтобы её дочь превращалась неизвестно во что. И вот теперь мама, которой уже за тридцать, даже не надеется, что её мечта когда-нибудь осуществится.
Так мы и жили, день переходил в другой день, год – в другой год. Но между годами был переход, когда старый заменялся новым. И вот это время было самым замечательным в моём детстве. Тогда мама становилась Снегурочкой, а я – Новым годом. Где только мы с ней не бывали, и в парках, и в детских садах и даже на её работе. Конечно, с нами вместе работал Дед Мороз, но мама мне казалась самой главной, самой красивой и, главное, настоящей. И все дети, тоже чувствовали, что мама это живая Снегурочка, а не какая-нибудь артистка.
Однажды, почти сразу после зимних каникул, мама пришла, нет, прибежала домой рано, ещё восьми не было.
- Собирайся, - сказала она, - едем.
И тут же достала чемодан, открыла шкаф и начала складывать вещи.
- Быстрее, у меня уже билеты на руках.
- А школа?
-Что школа? В Останкино объявили пробы, если я пройду, то буду работать на канале. Ты это понимаешь?
В окне вагона мелькали огоньки, оставляя на стекле бегущие линии, бросали пятна света на простыни, подушки, стены купе. Я лежал и слушал, как переговариваются проводники в коридоре, звенят ложечки в стакане и стучат колёса. Я думал о бабушке, которая осталась совсем одна и, наверно, не знает, что мы с мамой едем в Москву.
Потом заснул и мне приснился странный сон. Будто я залезаю на шкаф в нашей к комнате и вдруг вижу рядом с собой фотографии, перевязанные ленточкой, перебираю их, ну, конечно же, это любимые мамины актёры - Миронов, Джек Николсон, Домогаров.
На одной, какой-то мятой, увидел мужчину, лицо которого мне было незнакомо. Грустная улыбка, уставшие добрые глаза. Кто это? Мне почему-то стало жаль его, я заплакал и проснулся. В купе все спали, было темно. Мои слёзы почему-то никак не останавливались, и я стал думать о папе, которого никогда не знал, а спросить о нём у мамы боялся, потом опять уснул. Когда же проснулся, мне уже не хотелось плакать, и неизвестно почему было радостно.
В тот день мы всё время спешили и прямо с вокзала поехали в Останкино. Да, я видел взметнувшуюся в небо башню, похожую на иглу, но рассмотреть её не мог, мама торопила.
- Ну, не отставай, пожалуйста, - говорила она, - мы же опаздываем.
Пока мы искали здание Телецентра, вход, времени прошло порядочно, поэтому, когда вошли, наконец, в вестибюль, народу там толпилось уже очень много. Это был просто ужас, куча мала. Дети. Взрослые. Кто-то выписывал пропуск, кто-то прикреплял бейджик, женщины рылись в сумочках, и все толкали друг друга и нервничали.
Вдруг все ринулись мимо охранников по лестнице, и мы оказались в громадной комнате. Нас разделили. Мама в группе таких же красивых и длинноногих как она, прошла в соседнюю комнату, конечно, оглянулась, улыбнулась мне, так жалко и беспомощно, что я испугался, что сейчас заплачу, как в поезде.
Детей же, оставшихся без мам, оттеснили куда-то вправо, потом по узкой лестнице мы поднялись на сцену. На ней темно, только сверху на мужчину, который сидел в центре, направлен луч света, его лица не видно, он перебирал какие-то бумаги, много бумаг.
Сзади нас подталкивала немолодая женщина в тёмном костюме, я заметил яркую помаду на её губах, растрёпанные волосы.
- Дети, слушайте меня, - говорила она, - представьте себе, что вот тот мужчина, который сидит за столом, это ваш папа. Вы давно с ним не виделись и наконец-то встретились. Изобразите на лице удивление, радость, подбегите к нему. И главное – быстрее, быстрее. Потом проходите вон в ту дверь, видите, и спускайтесь вниз по лестнице. Так, начали.
Идите по очереди.
Мальчик, - это она мне , - вставай вот за этим. Всё. Пошли.
Вдруг мужчина, который сидел на сцене, встал со стула и пошёл к нам. Я увидел его печальную улыбку, грустные, уставшие глаза и побежал к нему, схватил за руку, зашептал:
“Папа, папа!” и начал плакать, но не как во сне, а громко, навзрыд.
Мужчина обнял меня:
- Вот и встретились, сынок!
А женщина в чёрном костюме подбежала и говорит:
- Мальчик, отпусти дядину руку. Иди, иди. Хорошо. Молодец.
Следующий. Андрей Валерьевич, да что Вы на него смотрите, я сказала, достаточно. Следующий! Надо же, как в роль вошёл.
Так я стал артистом. Сначала меня снимали в детских программах, потом в фильмах, потом я поступил в театральный.
Мама раньше ходила на все мои спектакли, теперь только на премьеры. Когда я выхожу на поклоны, все букеты, которые получаю от зрителей, сразу же передаю ей, обычно она сидит в первом ряду. Мама встаёт, оборачивается лицом к залу и слегка наклоняет голову.
В середине зала, ряду в десятом, всегда сидит Андрей Валерьевич. Он смотрит на меня и улыбается, как всегда, чуть печально.
А бабушка так никогда и не увидела меня на сцене, то ли не захотела, то ли не смогла…
32.Скворцы прилетели
Нана Белл
Уложив Наташку на старую, ещё брежневских времён кушетку, укутав её бабкиным ватным одеялом, Николай подошёл к печке, открыл дверцу, зажёг спичку, поднёс к коре. Огонь облизал поленицу, разгорелся.
- Вот так бы всегда, хорошая сегодня тяга, - как будто кому-то сказал он.
Но никого кроме малОй, наревевшейся без матери, в избе не было. Что в избе?
На всей их улице – только он да девчонка, только два дома на всей их улице, его да дачников. Тех ещё ветер не принёс, а дочку, как ветром сдуло.
“Нет, объявится, конечно, когда-никогда. Деньжат подзаработает, сколько-нисколько, объявится. Тут дитя её, куда ей без неё. А пока с дедом. Хотя какой я дед – ни седины, ни бороды. Хоть сейчас в женихи, а тут в няньках. Да, нет, я что, я ничего, это, пожалуйста.”
А сам кряхтел, держался за поясницу, кашлял.
Вышел на крыльцо, в чём был, в рубашке, старых спортивных штанах да тапках на босу ногу. Как всегда, глянул на небо, на готовившееся к закату солнце; на берёзу, которая выросла так, что закрывала полнеба, расставив, ручища над тропкой к калитке, над малиной, над столом, где летом кому чаи, кому стопари. Посмотрел он и на ржавую груду металла, сваленного под берёзой, которая когда-то была ЕГО комбайном.… Надо было давно её сдать на металлолом, чтоб глаза не мозолила и не травила душу.
- Да, и окашивать трудно, всё косой цепляешь.
Но до косьбы ещё далеко. Правда, трава зазеленела и серёжки на берёзе объявили – скоро прилетят, скоро прилетят, милые.
Взглянув наверх, где висел уже не один десяток лет слаженный им скворечник, когда-то голубой, яркий, заметил, что тот покосился, как бы ни упал…
Вышел за калитку, вот он простор, вот где дышится, вот где и курнуть не грешно. Но ещё и на скамейку у забора не успел сесть, как увидел: под берёзой скворчиха наскакивала на женишка, тот хохлился, лепетал что-то в ответ, будто оправдывался.
- Так, значит уже тут, как тут, а дом-то покосился. Вот она и выговаривает.
И сразу вспомнил своё – как привёз в дедов дом молодую жену, а она ему:
- Это что же, я в такой сырости ночевать буду? Да, у тебя грибы на стенках растут.
- А я ремонт сделаю, яичко будет.
- И когда же это? Из чего?
-Да, ты не шуми, не шуми, посмотри лучше кругом. Какие сады, луга, овраги – красота. А берёзу эту я сам сажал, ещё мальчонком был. И знаешь, загадал – пока берёза жива и я с ней, а берёзы не будет – тогда уж всё…
Николаю казалось, что он понимает птиц, и удивлялся, как они похожи на людей.
- Так, значит, уже прилетели. Не успел до их прилёта подправить. Ну, ничего, ничего. Сейчас.
Николай притащил из сарая лестницу, приставил к берёзе и не спеша, как он всё теперь делал, стал подниматься вверх. Пока лез, ругал себя последними словами:
- Какого - такого (он то, конечно, сказал по-другому, это уж, так сказать, редакторская правка) я так редко перекладины набивал, нельзя что ли было поближе их друг к другу приколотить. Корячься теперь.
С трудом дотянулся до покосившегося скворечника, поправил и подумал:
- На будущий год надо новый сделать, этот уж совсем сопрел.
Не торопясь, стал спускаться. Его подгнившая лестница скрипела, шаталась.
- И ей пришло время.
Он закашлялся, дышать стало трудно, и вдруг перекладина подломилась, и ему пришлось ухватиться за сук берёзы. Издав сухой хриплый звук, дерево откинуло от себя засохшую ветку, пальцы рук у Николая разжались как-то сами собой, и он упал на груду металла, на ржавые останки былой гордости колхозного строя.
Острый обломок того самого комбайна, который приносил ему когда-то доход и славу, царапнул сильно и больно.
Он хотел сказать злые слова, которые и словами-то назвать нельзя было, которые сами выскакивали из него, но вместо них почему-то шепнулось “Господи!” и вдруг увидел над собой какое-то неведомое ему раньше небо над головой. Всё затихло, стих ветер, птичьи голоса будто растворились в воздухе, и даже берёза, его берёза, будто замерла.
И вместо боли, в нем родилось удивление и восторг. Сквозь ветки голубело, слегка подсвеченное золотым лучом солнца, небо. Оно распахнулось перед ним, и вдруг земля оказалась где-то внизу: и берёза, и изба, и поля. За зарослями садов краснели уцелевшие от пожаров стены старых домов, весело блестели на кладбище металлические венчики свежих венков, тёмными пятнами лежали надгробья, кривились старые кресты.
Обычное, примелькавшееся, стало великим и таинственным.
Его не удивляло это странное разглядывание земли сверху, оно завораживало. Его не удивило даже то, что он увидел: из бани, которая стояла чуть поодаль от их избы, вышла жена, её тело розовое и молодое, круглилось большим животом, за руку она вела светлотелого малыша, смешно загребавшего ногами.
- Что это она раздемшись? Сдурела баба и Лёшку застудит.
Хотел крикнуть, но звука не получилось, только внутри что-то больно съёжилось и будто разорвалось. И уже не криком, а мукой проплыл перед ним тот мост, на котором тряпьём повис Лёшка, приговорённый кем-то.
- Ю-ль-ка!
- Гляди, отец, дети-то у нас какие справные!
И уже не у бани, в ветвях старого сокоря, мелькают качели из какой-никакой доски, привязанной старыми дедовскими канатами, и детишки вспархивают Ленкиным платьицем и Лёшкиными вихрами.
- Юлька, возьми к себе, не могу больше, - хочет крикнуть Колька, но немота рвёт нутрь, бросает на ржавое, отслужившее...
- Наташка-то одна в избе, а у меня печь затоплена, - вдруг думает он.
Сползает с кучи металла, босой, в разодранной рубашке, испачканный кровью, подползает к избе.
Там, за дверью, у соскочившего с печки огня сидит Наташка, маленькая такая девчоночка, только-только ходить научилась, и дует, дует на пламя как на блюдце с горячим чаем…
АВТОР 17
33.а ты меня лю
Игорь Иванов 7
А ты меня лю…?
На двадцать первом году совместной семейной жизни, когда еще в силе была Коммунистическая партия Советского Союза, но уже пахло перестройкой, а до демократии было рукой подать, Мария Ивановна спросила своего мужа Василия Матвеевича:
- Вася, ты меня лю?
Гладящий в это время рубашку и боящийся опоздать на работу заместитель директора одного из крупнейших заводов города, Вася раздраженно бросил в ответ:
- Лю-лю…
- А ты чего раздражаешься? - вскинулась в гневе Мария Ивановна, - не лю, так и скажи…
- Ну, блин, достала, Сказал же – лю…
- Да ты своего хваленного папашку лю
- Причем здесь мой отец? – оторвал глаза от гладильной доски Василий Матвеевич и запустил в жену утюгом. Утюг, едва не задев пышную прическу Марии Ивановны, чмякнулся в висящий на стене ковер и спланировал на диван, пару раз подпрыгнул и замер.
Через неделю Василий Матвеевич получил, от учащегося в столице сына, письмо. Сын называл его фашистом, писал, что порядочный человек не может бросаться в жену утюгами только за то, что жена хотела подтверждения его любви к ней.
Не знал сын, что в тот день исполнилось сорок пять лет со дня расстрела его деда, отца его отца – партизана-подпольщика немецко-фашистскими оккупантами. Для отца это был святой день памяти и скорби. И Мария Ивановна знала об этом.
* * *
- Василий Матвеевич, - секретарь партийного комитета завода строго, поверх очков, смотрел на заместителя директора, - как это вы, коммунист с двадцатилетним стажем, позволяете швыряться утюгами в жену? И за что? За то, что она спросила вас, любите ли вы ее. Ну, не любите, так и скажите, это будет по - партийному.
Встала старая коммунистка Марфа Сидорова:
- Любовь — любовью, а чтобы жить, друг с другом, надо, чтобы было единство взглядов. Без этого не может сложиться настоящая счастливая семья, - начала она свою речь. – Эти слова, товарищи, принадлежат Надежде Константиновне Крупской, жене ,другу, соратнику по революционной борьбе Владимира Ильича.
- Какое единство взглядов, - воспользовался паузой Василий Матвеевич, - какое единство? Когда они Пушкина засолили.
- Какого Пушкина? - Опешила старая коммунистка.
- Александра Сергеевича, - ехидно ответил Василий Матвеевич. – Пушкин у нас один. И Вам бы следовало знать, что «это наше все».
- Не поняла, это ж как «наше все» можно засолить?
- В капусте, - вскинул голову Василий Матвеевич. – Прихожу с работы, Пушкина на месте нет. Спрашиваю у жены «Где, блин, Пушкин?». Она только плечами пожимает – не знаю, мол.- Тут теща вмешалась, она в гости приехала из деревни, в капусте твой Пушкин, говорит. Вон в кадушке, на балконе. Я ж для вас старалась, вот капусточки наквасила. А гнет где же брать – вот бюст Пушкина под руку и попался. Вы в своем уме, мама, вскричал я. А жена: ты на маму не кричи. Вынула из бочонка бюст великого поэта и швырнула мне под ноги: на, подавись своим Пушкиным. А Вы о единстве взглядов. – Василий Матвеевич сел.
- Да, дела, - почесала затылок старая коммунистка и предложила объявить Василию Матвеевичу выговор без занесения в учетную карточку.
- Мой руки и за стол, - Мария Ивановна сделала вид, что не заметила, что муж изрядно под хмельком. Она уже знала о решении парткома.
В центре гостиной стоял великолепно сервированный стол. Горели две свечи. В блеске их огня сиял, отмытый капустным рассолом от патины, нос великого поэта.
Его бюст Мария Ивановна поместила в центре стола, между оливье и селедкой под шубой. Супруги выпили на брудершафт, слились в поцелуе.
Запах сивухи, которую пил Василий Матвеевич в рюмочной, куда они с Марфой Сидоровой зашли после парткома, не перебил аромат шампанского, только что выпитого с супругой. Супруга, брезгливо передернув плечами, силой оторвала от себя мужа, вытерла губы салфеткой, деланно засмеялась и, открыв дверцу серванта, не глядя, взяла какую-то коробку и со словами, Вася, за то, что ты меня лю…И в знак моей к тебе лю, протянула её мужу
Тронутый Василий Матвеевич, принял коробку, поднял на жену благодарные глаза и от удивления открыл рот: он увидел в глазах жены испуг, она с криком «отдай», вцепилась в коробку.
Вместо того, чтобы «отдать», Василий Матвеевия резко потянул коробку на себя. Мария Ивановна держала коробку мертвой хваткой. И коробка, не выдержав супружеской страсти, развалилась. На пол упали четыре чешских фужера богемского стекла, а на них сверху спланировала серенькая книжечка.
- Вася. Вася, дорогой, извини, я коробочки перепутала. Вот твоя. Галстук в ней. С обезьянками.
Но «дорогой Вася» уже держал в руках серую книжицу. Но это была не простая книжечка, а золотая, и было на ней написано – «Сберегательная книжка». И оказалась эта книжка на имя жены его Марии Ивановны.
-У нас вроде семейная книжка есть? А это что? – таращился грозно на жену Василий Матвеевич.
- Это не мое, - подбоченилась Мария Ивановна.
- А чиё? – схватил за грудки жену Вася.
- На черный день это, - вдруг спокойным голосом объявила Мария Ивановна.
Василий Матвеевич злобно пнул ногой один из фужеров богемского стекла и побежал к входной двери. Потом вернулся, зафутболил еще один фужер, швырнул сберегательную книжку в лицо жене, и, хлопнув дверью, удалился.
Удалился он в находящуюся на первом этаже их дома, рюмочную. Ночевал Василий Матвеевич у старой большевички Марфы Сидоровой.
* * *
Обычно Мария Ивановна, когда муж «нарушал конвенцию», ходила его убивать молотком для отбивки мяса. Вот и в этот раз, она встала пораньше, оделась, спрятала молоток в рукав пальто и только было собралась идти на завод убивать мужа, или, хотя бы пожаловаться на его поведение в партийный комитет, как раздалась телефонная трель. С досадой, готовая уже выйти, Мария Ивановна схватила телефонную трубку и услышала голос сына:
- Мамуська, я прилетел. Да, уже в такси. Еду домой. Как отец?
- У нас с папочкой все хорошо. Да, ждем.
Мария Ивановна быстро разделась, молоток положила в посудный ящик, заметалась по квартире, наводя порядок. Потом позвонила мужу:
- Васек, сыночек приехал. Вот–вот будет дома. Ты бы мог отпроситься?
Застолье было теплым. Василий Матвеевич разлил шампанское в чешские фужеры богемского стекла и произнес тост: «За нашу любимую маму!»
- Эх, сынок, - глаза Марии Ивановны сияли, - если бы ты знал, как мы с папой Лю друг друга.
Папа согласно кивал.
С тех пор жизнь в семье наладилась. Сын, по окончанию университета, уехал работать заграницу. Василия Матвеевича избрали директором завода. Мария Ивановна ходила с гордо поднятой головой: муж генеральный директор. Фирма процветала. В двадцать две страны мира поставляла свою продукцию. Василий Матвеевич приватизировал завод и стал его владельцем.
* * *
Тетя Рая висела на столбе. Её язык был некрасиво высунут. На груди ее висела табличка «За не явку». Мать держала маленького Васю за руку , смотрела на повешенную тетю Раю и плакала.
В ноябре 1941 года в город вошла немецкая армия. В декабре по городу был развешан приказ военного коменданта, обязывающий евреев явиться на сборные пункты. Мать Василия, Елена Ивановна, уговорила соседку Раю и с ее согласия увезла ее сына Марика в деревню, к своей родне. У тети Раи был муж, отец Марика, дядя Митя, летчик. Русский . Внешне Марик был вылитый отец: типичный славянин. И никому в голову не могло придти, что Марик еврей по матери. Елена Ивановна увезла Марика в деревню Изюмовка, под Старый Крым, к своей сестре Варваре. Было у Варвары своих пятеро. Появление шестого она объяснила соседям: племянника, мол, сестра привезла, трудно прокормиться в городе. Так и прижился Марик в новой для него семье. Только вместо Марика, он стал Вадиком.
Когда пришло время явиться на сборный пункт, тетя Рая не пошла. Думала, пронесет, но не пронесло и ее повесили. Тех, кто не явился, развесили по всему городу. Говорят, их было двести. Остальные явились и были расстреляны. ВСЕ 17 тысяч в одном городе.
Все два с половиной года оккупации Марик-Вадик провел в своей новой семье. В 1944 году, в апреле, город был освобожден нашими войсками. Елена Ивановна забрала Марика из деревни и стали они жить втроем: Елена Ивановна, Марик-Вадик и Вася. Не дожив три недели до Победы, Елена Ивановна умерла. Дети остались сиротами. Но тут их нашел Марика отец, прошедший всю войну и выживший, дядя Митя. Он их и вырастил. Росли дети, как родные братья. Марик стал ювелиром. На свадьбу невесте названного брата, Машеньке, Марик подарил ручной работы изумительной красоты перстень.
Все шло хорошо. Профессия Марика в девяностые годы стала сверхвостребованной. Он процветал. Все наладилось и в жизни Василия.
И вдруг скоропостижно Марик скончался.
Мария Ивановна, сказавшись больной, на похороны не пошла. Василий Матвеевич был потрясен внезапной кончиной брата. Вернулся после похорон и поминок убитый горем. Войдя в квартиру, сел, не снимая верхней одежды, в кресло.
- Вот и похоронили Марика, – обратился он к лежащей на диване жене.
- На одного жида меньше стало, - злобно отозвалась та.
Кресло взлетело к потолку и вдребезги разнесло хрустальную люстру. Это смягчило обрушившиеся на Марию Ивановну удар. Второй удар креслом пришелся в стену. Кресло разбилось в щепки. Василий Матвеевич забрал свои документы и навсегда ушел от жены, с которой прожил двадцать пять лет.
Он стал жить у своей секретарши Оксаны.
Когда об этом узнала Мария Ивановна, она забегала по привычке в поисках, куда бы пожаловаться. Но жаловаться было некуда. Парткомы почили в бозе. И тогда, Мария Ивановна вспомнила молодость, и, спрятав молоток для отбивки мяса в рукав пальто, пошла убивать мужа.
Её знали на заводской проходной и беспрепятственно пропустили. Она ворвалась в кабинет Василия и остолбенела: её Вася сидел за столом с ручкой в руке, над ним стоял громадный мужик, приставив к Васиному затылку дуло пистолета, и давал Васе совет: подписывай. Другой мужик стоял перед столом, направив в лицо Васе дуло ствола.
- Что вам, женщина? – обратился к ней тот, что целился в затылок.
- А вот что, - прыгнув, словно тигрица, Мария Ивановна огрела любопытного молотком по темени.
Любопытный выронил ствол и осел на пол.
В это время второй нажал на курок. Мария Ивановна рванувшись всем телом, успела им закрыть мужа.
34.Спасайся, блин, кто как может
Игорь Иванов 7
Стоя на коленях, Ираида Карповна гладила полковника по усам. У полковника от этого свербело в носу, он им слегка подергивал, и окружающим казалось, что офицер фыркает, но он не фыркал – в гробу не сильно–то пофыркаешь. Ему хотелось чихнуть, но он усилием воли сдерживал это желание.
Ираида, отрывая скорбный взгляд от усов полковника, бросала этот взгляд из – под широких полей соломенной шляпы на, отпевающего усопшего, молодого красавца священника, от чего того бросало в жар и вызывало у него икоту. Икая, священослужатель рассматривал прелести безутешной вдовы, которые не могло скрыть даже платье из темного атласа. Особенно не мог батюшка оторвать взгляд от ступней вдовы, на которых красовались пляжные вьетнамки на босу ногу. Его привлекал кроваво - красный педикюр. С большого пальца правой ноги краска немного осыпалась и палец этот шевелился и отливал куриной синевой. Эта синева особенно возбуждала священника.
Полковник, явно недовольный тем, как его отпевают, при словах батюшки: «Приидите последнее целование дадим, братие, умершему …», вдруг оглушительно чихнул, вскочил и бросился наутек. Вдова, путаясь в подоле платья, понеслась за мужем.
- Растерянный священник с криком «Куда же ВЫ?», попытался догнать клиента, но тот отмахнулся со словами: «Ах, не до вас!», скрылся за кладбищенской оградой.
***
В морге клинической больницы №1 началась драка. Её затеяли попавшие сюда несколько часов назад после пьяной потасовки два молодых парня. Они, разбрасывая всех, рвались к двери.
Этого не мог стерпеть сантехник Иван Иванович, он неделю назад подавился шашлыком и считал себя старожилом морга. А старожилы должны иметь приоритетное право – выйти первыми. Дыша перегаром, он отшвырнул от дверей пацанов и почти уже выскочил из морга, но его остановил размахивающий номерком, сорванным с ноги, бомж с криком:
- С какой стати, вы лезете первым? Я здесь уже полгода и имею законное право - к Господу попасть одним из первых.
- А хрен тебе, - вырвался Иван Иванович, - перед Богом все равны. А мне надо побыстрее – у меня жена на сносях.
Но тут, под напором бывших покойников, дверь морга рухнула и толпа устремилась к центральной площади города.
Улицы города заполнились бегущими людскими толпами: многие были «в чем мама родила», но у некоторых на ноге висела бирка – это были морговики; с кладбищ бежали в саванах, мундирах с орденскими ленточками, в костюмах и даже во фраках; из реанимаций – в халатах, пижамах, многие тащили с собой капельницы.
* * *
Первого декабря 3248 года до н.э., по юлианскому календарю, Ной* проснулся, не подозревая, какие события грядут в его размеренной жизни. Он не знал, что в этот день Господь встал «не с той ноги» и подумал, подстригая бороду: «А не утопить ли мне их всех, к ядренее фене?»
Чуть поколебавшись ,принял решение: «Пущай утопнут!» и приказал пригласить к себе праведника в своем поколении Ноя сына Ламеха*.
- Прошу Вас, Ной Ламехович, входите. Осторожно,
Нимб не повредите. А то тут вчера один святой нимбанулся – ударился нимбом о косяк дверной.
Праведник Ной на полусогнутых вошел в опочивальню.
- Понимаете, Ной, - начал Господь, - раскаялся я, что создал человека на земле, и воскорбел в Сердце своем. Дело в том, Ной Ламехович, что сыны божьи стали входить к дочерям человеческим. Уж больно они красивы, эти дочери. А те давай им рожать. И увидел я, что велико развращение людей на земле. И решил: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил, от человеков до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю; ибо я раскаялся, что создал их. Учитывая, что вы великий праведник и обрели благодать пред моими очами, поручаю вам сделать ковчег из дерева гофер. И введите в ковчег всех животных и от всякой твари по паре, чтоб они остались с тобою в живых: мужского пола и женского пусть они будут. Господь сделал паузу и ею воспользовался Ной:
- А с остальными что?
- Утоплю на хрен, - махнул рукой Господь, - потоп напущу.
- И что, все утопнут?
- А то, - Господь внимательно посмотрел на Ноя, - возьмешь жену, сыновей и их жен. От вас новые люди пойдут
- А крокодилы?
- Причем здесь крокодилы? – удивился Господь.
- Ну, земноводные ж. Или лягушки?
- Насчет крокодилов подумаю. А в лягушек превратятся утопшие люди.
- А кашалоты?
- Кашалоты пусть живут. Акулы – людоеды, касатки – киты зубастые, пираньи. Кто – то должен же утопших поедать. Надо, чтоб их съели за сорок дней. А то , что же это опосля потопа на земле будет? Нет, морскую и водяную живность оставлю. Нужна она.
- А как же папа мой Ламех* и дедушка Мафусаил*?
- Дождемся пока папа сам помрет. А дед и так долго прожил.
- Простите, Господь, но еще один вопрос: а сыны Божьи*, что человеческих красавиц портют это кто?
- Хрен его знает.
- А кто ж Вам их, сынов – то нарожал?
- Если б я знал, - лицо Творца выражало недоумение.
- Ни фига себе, старичок, - подумал Ной, но промолчал.
Но тут вмешался неизвестно откуда взявшийся бывший зав промышленным отделом обкомом партии, а ныне глава промышленников и предпринимателей республики, и напустился на Ноя:
- Тебе дело предлагают, а ты кочевряжишься. Ковчег – это ж первое в истории человечества гарантированное убежище на случай конца света. Ты что, Павла Глобу не слышал? Про календарь индейцев МАЙЯ не знаешь? Пророчества Ванги тебе ни о чем не говорят?
- Говорят - говорят, - засуетился Ной, поправил нимб и убежал.
* * *
Ираида, догнав, наконец, мужа, переведя дыхание, спросила его:
-Харитон, что происходит, куда все бегут?
- Второе пришествие. Объявлен Страшный суд. Видишь, все повылазили из гробов и я вылез. Вдруг повезет и попадем в РАЙ. Вроде, не сильно грешил.
Центральная площадь кишела народом. В центре площади восседал среди семи золотых светильников подобно Сыну Человеческому, облеченному в поддир* опоясанного золотым поясом по персям восседал САМ. Он восседал и выкрикивал: « Я есмь Альфа и Омега, первый и последний».
- Кто это? – спросила Ираида у стоящего рядом голого Ивана Ивановича.
- Не видишь, блин, Бог, - зло сверкнул на нее глазами сантехник.
- Какой же это Бог? – пожал плечами полковник, - Это же наш мэр под Бога косит, падла.
- А вы шо тут делаете? – обратилась Ираида к шмыгающему в толпе стоматологу Исааку Иосифовичу. – Шо, Страшный суд и вас касается?
- Почем мне знать, - пожал плечами стоматолог, - что я ребе? Но могу устроить вас без очереди. Недорого. Ну, сами понимаете, тольки для вас.
- И скольки это будет?
- Договоримся.
***
Ираида Карповна дико закричала, взмокла, вскочила с кровати и попыталась выпрыгнуть в окно, но ее за подол ночной рубахи поймал муж – полковник в отставке, Харитон Ермолаевич.
- Приснится же такое и, окончательно проснувшаяся Ираида, поведала мужу о своем сне.
- Говоришь, я в гробу лежал? – уточнил события сна Харитон. – Ну – ка, и он заглянул в сонник Миллера в инете. – Жить долго буду – радостно засмеялся он, прочитав сонник.
- Да, насмотрелась я передач о конце света, да наслушалась пророчеств Ванги, Глобы, Нострадамуса, насмотрелась «Битв экстрасенсов», вот крыша и поехала, – оправдывалась жена.
Полковник прошел в ванную и через мгновение оттуда послышался его сдавленный крик: глянув в зеркало, он вдруг увидел в нем себя, со сбившимся набекрень нимбом и с надписью на лбу – «НОЙ». И тут он вспомнил сон о встрече Господа и Ноя. Он ничего не стал рассказывать жене. Вместо этого глубоко задумался и через полчаса принял решение – человек он был все же военный, полковник. Он вышел из ванной и обратился к жене:
- Крыша крышей, - а пипец имеет обыкновение подкрадываться незаметно
- Кто- кто? – переспросила жена.
- Кто? Пипец. Пипец подкрался незаметно, есть такое крылатое выражение. Так и конец света может подкрасться и не заметишь как. Давай – ка, вставай. В банк за кредитом пойдем. А то, хрен его знает, этого Апокаляпсиса, подкрадется незаметно и будет всем глубокий, жареный пипец.
- Харитон, сколько тебя учить – Апокалипсис правильно, а ты – ляпсис – ляпсис.
Полковник согласно кивнул, поднял вверх указательный палец правой руки назидательно произнес:
- Все, присоединяемся к движению «SURVIVALIST», в переводе – выживальщики. Берем кредит в банке и вперед.
Через месяц в городе было открыто предприятие под вывеской «Каждой твари по паре». Эмблемой фирмы был Ноев Ковчег, за штурвалом которого стоял полковник.
*НОЙ – праведник в своем поколении, которому Бог поручил сделать Ковчег, взять туда семью – жену, трех сыновей с женами и «каждой твари по паре».
*Ламех – отец НОЯ, умер за пять лет до потопа.
*Мафусаил – дед Ноя, долговечнейший из людей. Прожил 969 лет. По одной версии утонул, по другой - умер в день намечавшегося потопа и в память о нем потоп был перенесен на 7 дней.
* Сыны Божьи. Откуда они взялись? У теологов существует четыре версии:
1. Инопланетяне.
2. Потомки Сифа – третьего сына Адама и Евы. Но они же утопли. «Всякая плоть, в которой было дыхание жизни, была истреблена с лица Земли».
3. Падшие ангелы. Но ангелы сексом, по заявлению Христа, заниматься не могут. Они бестелесны. Что, как только они пали у них что – то отрастать стало?
4. Одержимые бесом. Кто был одержим? Сыны Божие? Так их не было.
* Поддир – одеяния священнослужителей.
АВТОР 18
35.Дело было в Чудово
Галина Емельянова
Где – то в России…
Из телефонного разговора депутата Думы с неизвестным:
-Что, это уже абсолютно точно?
-Да не сомневайтесь. Точно там, одно из шести мест, земля там задаром, а после строительства подорожает, да и само строительство, это же Клондайк.
-Вы будете поощрены.
-Одна маленькая деталь, по уставу города владеть недвижимостью и землей может только гражданин города, проживающий на его территории.
-Я вас услышал. Сколько у меня времени.
-Полгода.
Радиостанция Чудово- NEWS: « Наш замечательный город обрел еще одного достойного гражданина. Им стал господин Вечный - известный бизнесмен и меценат. Представители бизнесмена осмотрели ряд домов, но все они не соответствовали изысканному вкусу олигарха.
Наконец был сделан прекрасный выбор. Старинная усадьба около речки Чуди, принадлежащая Департаменту социальных дел. Дом –престарелых со старыми сгнившими полами ,старой электропроводкой. Бизнесмен выделил деньги на эвакуацию стариков и их отправили в другой интернат за пределами нашей области.
Сам господин Вечный в телефонном интервью нашему редактору заявил, что дом и близлежащие земли - это его родовое гнездо, которое он намерен восстановить. А после своей кончины подарить городу. Строительная компания «Чодовстрой» уже начала полную реставрацию усадьбы».
Прошло пять месяцев.
Утро в усадьбе начиналось неспешно.
Пока на заднем дворе повар Никитка принимал от селян кур и уток,бабы – постирушницы вывешивали белоснежное свежевыстиранное белье.
А Марфуша начинала уборку в барских покоях.
Барский дом убирать, это тебе не в больнице городской с хлоркой кафель отдраивать. Здесь все культурно и чинно. Прекрасной метелочкой из нежнейшего пуха неизвестных Марфуше птиц, она прошлась и по полировке итальянской мебели и по подсвечникам из хрусталя.
Далее было святое святых место в доме. Кабинет самого хозяина. Уборщицу всегда поражала идеальная чистота этого места. Ни клочка бумажки, ни в урне, ни на столе. Хотя по разговорам с прислугой она знала ,барин здесь чаще всего и бывает.
Марфуша смахнула невидимую пыль с прекрасного слоновой кости письменного набора, с телефона-факса, дошла очередь до чучела. Страшиле этому по ее скромному разумению здесь было не место. Облезлый серый заяц-русак, лежал на животе, вытянув вперед длинные передние лапы, уши настороженно подняты вверх.
Хрясть, и ухо зайца преломилось и полетело на пол.
.Марфуше вспомнились все ее недавние кредиты, на машинку, пылесос, и главное на огромный плоский телевизор. Лишиться всего этого из-за кого-то заячьего уха.
Она чуть не плача укутала чучело в тряпку и положила в ведро.
Злосчастная жертва собственной неосторожности побежала в сад. Садом это можно было назвать условно, скорее лес ,садовники еще не добрались до его потаенных уголков. Одним из таких был мостик через речушку Чудь. Марфуша выбросила зайца в речку, но заяц хоть и был тяжеловат ко дну не пошел, и его одинокое ухо, гордо словно парус, еще долго виднелось, до самого изгиба реки.
Прекрасное летнее утро, прохладный душ, стакана парного молока, и почетный гражданин города Чудова готов к новым благодеяниям.
Барин прошел в кабинет, следом за ним тенью скользнул секретарь.
-Доброе утро Кощей Бесмертнович. Курсы МВБ, индекс Доу- Джонса падает.
-Что о тендере на строительство местного Лас-Вегаса.
-Тишина, но слухи ходят, что вот-вот Дума примет решение.
Секретарь достал из стола коробку сигар и, обрезав кончик сигары золотыми щипчиками, прикурив, отдал хозяину. Кощей Бесмертнович закурил, и левая рука его привычно потянулась погладить заячью шкурку. Рука зависла на полдороге, сигара упала на пол, и секретаря объял ужас.
На его глазах, хозяин, респектабельный, ухоженный мужчина средних лет превращался в старика. Длинные седые волосы ,глаза ввалившиеся в синюшные глазницы. Секретаря затошнило от страха.
-Кто!!-закричал хозяин, и метаморфоза пригрезившиеся секретарю исчезла.
-Найти, заблокировать двери, ах черт, - барин нажал тревожную кнопку под столешницей, и двор огласил вой сирен, бронированные ворота заблокировались, и в усадьбе наступила паника.
Спасение уборщицы было в одном. Бежать к деду Мазаю, тот славился на всю округу выделкой шкур. И чучелами баловался для городских богачей. Но те больше предпочитали головы оленей и кабанов, ковры из медведей.
-Эхе-хе, девонька, вот как деду гостинца принести, тебя нет, а как беда, то тут как тут. Ну, выбирай, на твое счастье я их страсть как люблю себе на память делать. Вот смотри- это Сероштан, видишь задние лапы и спинка темнее. А это Белопуз, славный экземпляр.
Деда, мне обычного серого зайца. Чтобы лежал, словно в траве притаился.
-Тогда, Сероблуд. Хороший производитель был.
Дед Мазай забрался на полати и вытащил чучело зайца один в один похожего на хозяйского.
-Деда, я такая Вам благодарная, я, как только кредиты погашу и вам непременно что-нибудь куплю.
-О, побегла, и зачем ей заяц сдался, много – то не выручит. Нет, чтобы шкуру медвежью попросить. Будто мне жалко. Все отдам, только деда не забывай.
Дед Мазай присел на лавочку у дома и, достав кочедык, стал плести лапти на ярмарку ремесел.
Радиостанция «Чудово – NEWS: «Самые свежие новости только у нас. Сегодня город потрясло ужасное преступление. Из частного дома уважаемого гражданина В.был украден предмет, представляющий огромную историческую ценность. Злоумышленники не найдены. На раскрытие преступления брошены лучшие силы местной полиции. Чудово – NEWS.102FM. Оставайтесь с нами, мы всегда на острие проблемы».
В кабинете капитана полиции, дизайнеру не к чему было бы придраться. Серые стены, серые полы ,и серое от недосыпа и курения лицо начальника Еруслана Лазаревича Иванова .
«Так «Дело №2121» О разбойном нападении на усадьбу гр. Вечного». Начато …
В дело лег первый листок.
«При осмотре места происшествия никаких следов взлома и несанкционированного проникновения не обнаружено. Основная версия: преступник из обслуживающего персонала, имеющий свободный доступ в дом. Все подозреваемые допрошены кроме Марфы Лукяновой. За ней послан участковый Куролесов».Точка.
К полудню в отделение прибыли на шикарных иномарках местные теневые воротилы: цыганский барон Соловей – разбойник и кавказская мафия Тугарин Змиев.
Соловей вальяжно усевшись в неказистом кресле, вращая белками огромных глаз запричитал: «Гражданин начальник, обижаешь, на нас и так каждый второй в городе косо смотрит, а тут такая неприятность. Да , в этом доме, целое собрание аукциона Сотби, так зачем бедному цыгану сдался вшивый заяц. Себя не уважать, барона не уважать. Наши тут не причем, мое последнее слово».
Речь кавказца была не менее эмоциональной, но более короткой: «Зачем позвал, от дела оторвал. Базар, заправки – это наша территория. Все остальное не наше ,мамой клянусь!»
Капитан отпустил визитеров с неохотой. Так хотелось хоть на двадцать четыре часа посадить их в местный клоповник. Но не за что, они жар чужими руками загребают. Но капитан уже знал день и час, когда Тугарина взорвут в его бронированном «Мерсе», а барона подколет кинжалом его молодая любовница. И поэтому, улыбнувшись и не подав руки, он проводил неприятных гостей.
Пора была обеденная и Ерсуслан Лазаревич убрал дело в сейф, закрыл кабинет и пошел в заводскую столовую, там было дешевле.
Марфушу сначала долго не пропускали через оцепление, но охранник подсказал, что это и есть Марфуша за которой послали Куролесова на велосипеде. Уборщицу пропустили. Она моля о пощаде бухнулась в ноги барину и протянула тому замечательное творение деда Мазая.
Но Кощей Бесмертнович, вместо того чтобы радоваться, стал неистово потрошить бедное чучело и кричать не человеческим голосом: « Где! Где то, что внутри?»
-А внутри ничего не было.
-Врешь, каналья. Уточка там была ,деревянная палехской работы ,а в утке я….Вон, все вон ,оставьте нас одних с этой дурехой.
Конечно девушка честно призналась, что злого умысла не имела, а чучело наверное все еще плывет по реке. Марфуша шла, домой, утирая слезы кончиком шелкового фартука, а над речкой Чудью кружил вертолет МЧС и словно в кино на реку был высажен десант с плавтехникой и водолазами.
Кощей Бесмертнович, сегодня конкурс красоты, вы главный спонсор – семеня за хозяином шептал секретарь.
-Красоты, говоришь? А поехали!
Настена шла по подиуму в сарафане ручной вязки.
Благодаря бабушке Лукерье и Настиному таланту на коклюшках был связан замечательный русский сарафан и кокошник. Вся в белом Настя плыла, словно лебедь над зачарованной толпой зрителей.
-Как зовут?- смакуя сигару, спросил, сидящий на почетном месте Кощей,
-Настя Белова.
-Настя-краса, синие глаза. Пригласить на фуршет,- распорядился господин главный спонсор.
Настю, как победительницу ждал замечательный приз, поездка в Италию, но прежде спонсор захотел пригласить ее сделать интерьер своей гостиной.
-Вы ведь колледж прикладного искусства закончили, - дублируя слова секретаря, произнес Кощей.
- Да я на дизайнера интерьера учусь.
-Вот и славно жду в усадьбе, лучшие материалы, из самой Италии, все на ваш вкус, Настенька. Буду счастлив новой встречей. Я вечерком машину пришлю за вами.
-Я, конечно, не знаю, как у вас в столицах, а у нас в Чудово за такие предложения ...- и юная красавица отвесила спонсору полновесную оплеуху.
Кощею пришлось уходить из клуба через черный ход. У главного его ждал жених Насти Данила – мастер, и надо думать не просто поговорить.
Водолазы прошли речку вдоль и поперек, ни зайца, ни утки не было.
Еруслану Лазаревичу позвонили из области.:
-У тебя, что звезд на погонах много? Так уберем одну или две.
-Малюта Скуратович, нет этого чертова зайца, может его собаки выловили и съели.
-Это ты мне версии накидываешь или шутишь? Чушь, я тебя сам собакам скормлю. Чтобы завтра к утру, заяц и утка, все было.
Начальник полиции, тьфу ты господи слово-то какое поганое, задумался, версий не было, хоть к гадалке обращайся.
Кощей Бесмертнович, сев в роллс-ройс приказал везти его к местной знаменитости, экстрасенсу Яне. В визитке которую секретарь дал шефу золотой вязью было прописано «Ясновидящая в девятом поколении ,открываю третий глаз. Учу магии приворота и изменяю судьбу».
Домик гадалки был на окраине, к нему стояла очередь из экзальтированных молодых особ, и черные машины с затененными стеклами. Кощея приняли вне очереди.
-Кеша, ты?
-Яга? Ишь ты, видать, молодильные яблоки нашла, не иначе.
-Ах Кеша, я уж и не верила что свидимся. Остеохондроз замучил и зрение слабое .
-Не гунди дело говори.
Яна-Яга, смахнув слезу, сорвала прозрачный платок с магического шара.
-Думай, кристалл представления покажет, что ищешь.
В шаре сначала заклубился сиреневый туман, потом он растаял, и посетитель и колдунья увидели юношу. Тот на маленьком станке обрабатывал кусок хрусталя в форме яйца.
-Кто это? - простонал Кощей.
-Ну, вот все испортил. Да откуда же мне знать. Вот тебе портрет сейчас ксерокс выдаст, иди в колледж прикладного искусства. Наверняка - это их студент.
-О, опять этот колледж.
Данила и не ждал такого подарка от судьбы, прямо перед дипломом к нему по реке приплыла уточка, да не простая. А с хрустальным яйцом внутри. Вот как удачно он сходил искупаться в жаркий денек.
Конечно можно было пойти по легкому пути и сделать, что- то в стиле Фаберже, но Данила ясно увидел внутри хрусталя цветок. Прекрасный лотос, словно просил, юношу: выпусти меня на свободу.
И Данила, посоветовавшись с учителем начал работу. Набросал эскиз будущего цветка, долго вертел камень и, перекрестившись для верности, начал обточку.
Сначала все было хорошо, но когда он приблизился к середине камня, руки словно током стало бить. Он позвал мастера Егорыча .
Кощей вышел из машины у самого колледжа, навстречу ему спускаясь со ступенек шла усталая, немолодая женщина. Несмотря на возраст голову ее украшала прекрасная коса ,обернутая венком в два кольца. Это была сама директор колледжа Василиса Прекрасная .
Егорыч подумав, принес тончайшее сверло и на свет из глубины камня была извлечена игла.
Директор увидела, как прямо перед ней импозантный мужчина, в прекрасном летнем пальто медленно оседает на ступеньки, держась за сердце.
-Миленький, что с вами ?– совершенно по - бабьи спросила Василиса.
-Кажется, я умираю, - удивленно произнес незнакомец и улыбнулся.
«Скорая помощь» увозила Кощея в городскую больницу. Василиса поехала с ним. Всю дорогу она держала мужчину за руку .
-Это же невероятно игла внутри хрусталя, никто не поверит, да тонкая какая и не видно ее было. Просто на чутье свое понадеялся. Пусть тут полежит я за фотоаппаратом побегу .
Пока Егорыч бегал за фотоаппаратом, а Данила любовался лепестками хрустального цветка, в открытое окно мастерской залетела сорока и, ухватив клювом лежащую на столе иглу упорхнула на улицу. Сорока летела домой в парк усадьбы Чудово, там ее ждали товарки, вечер время хвастаться уловом.
Кощей пришел в себя уже на вечерней заре, дышать было легко, в теле прибывала сила. Зазвонил сотовый телефон. Он ответил, секретарь лепетал о том, что город Чудово не вошел в список Думы «Об игорных территориях".
-Все пропало, - пищал он в ухо хозяина.
-Дурачок, жизнь только начинается, - И Кощей пожал руку дежурившей у его кровати Василисы Прекрасной, первой в его жизни женщины, пожалевшей его, так искренне и от всего сердца.
Зашел к нему и Данила – мастер .Кощей ,поманил его пальцем и в самое ухо прошептал: «Прощу ,если из бразильского изумруда ,на днях партию жду ,мне новое яйцо сделаешь. С иглой внутри. Понял?»
У Данилы от таких слов: румянец зардел на щеках
А в «Дело №2121» внесена была последняя запись: «Закрыто по причине отказа заявителя от претензий».
Радиостанция Чудово- NEWS: « Встречайте утро с нами. Сенсация! В нашем городе будут строить настоящий город мастеров. Будут возрождаться древние славянские ремесла. Все обучение бесплатное, благодаря почетному жителю нашего города Кощею Бесмертновичу Вечному .Ваше будущее с нами, ваше Чудово –NEWS.102FM»
P.S.
Депутат думы, давший ложную информацию, сбежал в Англию.
Марфуша по - прежнему убирается в барском доме и выплачивает кредиты.
Еруслану Лазаревичу с оказией был прислан американский виски, от самого областного начальства.
Кощей и Василиса стали встречаться, и нашли друг в друге много общего.
А, еще Настя с Данилой танцевали на выпускном вечере вальс и впервые поцеловались Но это уже не детектив .Это другая история ..
36.Котенок
Галина Емельянова
Что-то беспокоило меня, сквозь дрему, я почувствовал, как меня хватают за загривок и куда-то несут. Но нюх мой, пусть и говорят, что у кошек он слабый подсказал - это мама. Теплая, ласковая и добрая.
Мама - сладкое молоко, и мягкий, пушистый бок. Мама - шершавый язык, умывающий тебя от розового носа, до кончика хвостика. И потом ты лежишь в коробке весь такой чистенький и сытый, и даже сестра рядом не мешает тебе, а наоборот согревает своим теплом. В животике заурчала музыка голода, вот сейчас, сейчас будут кормить. Мама уже положила меня в коробку. Я сучу лапками от нетерпения, но кто-то грубо впивается в мое нежное розовое ухо, и я просыпаюсь. - Огурцов, Огурцов, проснись, ты по кухне дежурный. Старшеклассник Валька больно скручивает мое ухо, и я выныриваю из моего сна.
Сажусь, оглядываю, зевая все 15 кроватей. Все мальчишки спят. В спальне прохладно, в сумраке, осеннего рассвета, спешно натягиваю ненавистные выцветшие колготки, шорты и красную фланелевую рубашку.
На кухне уже полно ребят со всех групп. Мне как дошколенку, доверяют раскладывать хлеб. А пока его режет старшеклассник, я успеваю стибрить с разделочного стола мясные обрезки. Все это я отправляю за пазуху. Животу становиться сначала мокро, потом липко. Ну, ничего, завтрак не такое уж долгое дело. Размазанная по тарелке серая манная каша быстро исчезает и сладенький горячий чай дает чувство сытости и тепла.
Я надеваю курточку и бегу к подвалу. « Муся, Муся»,- зову я.
Кошка Муся не из разряда поварских любимцев, она черна как ночь, и у нее, как и у меня, разноцветные глаза. Один зеленый, другой голубой. Отчего – то нашим теткам это не нравиться, а, по-моему, очень красиво.
Конечно, она побежала за мной не на голос. Восхитительный запах мяса, я ведь расстегнул курточку, вел ее за мной, без обычного для нее страха.
Кошка ела, перетирая зубами жилистое мясо, уши смешно двигались в такт с пастью.
Я уже знал, как отомщу ей за предательство. За мой несбывшийся сон. НА заднем дворе огромный колодец, закрытый деревянной, толстой крышкой, но в ней дыра. В нее я бросил в прошлом году украденного в магазине плюшевого медведя, а уж тощая Муська непременно в дыру пролезет. Рука моя тянется сжать черный загривок. Но Муська отвлекаясь от вкуснятины, вдруг лижет мою липкую ладошку, и еще раз. Кулак мой разжимается, и я глажу, мое единственное близкое существо. Мама. Слезы закипают в глазах. Я размазываю их грязными руками.
«Огурцов, Коленька. Что же ты такой грязный", – нянечка Зоя Федоровна одной рукой вытирает мне лицо, и тут же гладит по голове.- "Пошли скорее, там родители приехали, аж из самой Америки".
Я успел еще оглянуться, и улыбнуться последний раз Маме – кошке.
АВТОР 19
37.Покаяние
Валерий Рыбалкин
Ноги подогнулись, и Виктор опустился на пол там, где стоял. Страшная слабость не давала возможности пройти несколько шагов и выбрать место получше. Голова кружилась, в глазах потемнело, дыхание стало неровным. "Опять приступ", - как-то спокойно и буднично подумал он, и досада на свой вконец изношенный организм, как комок, подступила к горлу. Мысли путались, и откуда-то издалека сначала разрозненно, а потом всё ярче и ярче нахлынули воспоминания:
Вот он, маленький мальчишка, бежит навстречу высокому широкоплечему мужчине в форме. Это отец вернулся со службы. Он подхватывает сына на руки, и Виктор взлетает под потолок, замирая от радости и восторга. Сейчас отец разденется, поужинает, потом они сядут рядом, и будут рассказы о том, как пограничники ходят в дозор, какие у них умные собаки, как они ловят диверсантов, а ещё о том, что граница всегда на замке...
Виктор открыл глаза. Его тормошили, пытаясь привести в чувство. Потом подняли, усадили в кресло, принесли воды. Стало легче.
- У тебя, похоже, сосуд кровоточит где-нибудь в желудке или в кишечнике, - сказал один из сослуживцев. - Если язвочка попадает на сосуд, то это совсем не больно. Только в глазах темнеет от потери крови, и слабость...
- Может быть. Надо провериться. Врачи не могут ничего найти, - с видимым усилием отозвался Виктор.
- Так проверься. У тебя ведь жена - врач!
Слабость уже почти отпустила, но напоминание о жене опять захлестнуло горячей волной, снова в памяти всплыли картины прошлого…
Общага мединститута. Вера, молодая красавица-студентка сидит с ним рядом за столом, смотрит ему прямо в глаза и говорит внешне спокойно, но с каким-то чуть заметным сомнением в голосе:
- Витя, у нас будет ребёнок!
Не отрывая взгляда, она с трепетом ожидает его реакции. Ну разве можно предать её чистые голубые глаза, её любовь, её желание радоваться новой жизни, которой ещё не видно, но которая уже существует и требует от Веры и от названного её мужа новых решений и действий?!
Виктор обнял её за плечи, прижал к себе и сказал без тени сомнения:
- Я сделаю всё, чтобы наша семья ни в чём не нуждалась, чтобы ребёнок рос в тепле и ласке.
И он, действительно, в лепёшку готов был расшибиться. Но что может простой студент? Как заработать деньги для содержания жены и сына? Родители помочь не могли. Отец после ранения получил инвалидность и сам нуждался в поддержке, но всё же похлопотал по своим каналам, и Виктора взяли охранником в Зону, в одну из многочисленных тюрем, которых немало раскидано на просторах нашей Отчизны. С учёбой в институте пришлось распрощаться, но техникум заочно всё-таки удалось ему закончить со временем.
2.
Работа в Зоне не сразу и нелегко далась молодому человеку. Зеки, годами живущие в тесных камерах и бараках, оказались неплохими психологами и сразу поняли, что новый охранник - совсем ещё зелёный мальчишка, и с ним можно не церемониться. Новенького всегда пытаются проверить и оценить, и во время его дежурства допускались такие вольности, которых Зона не знала, кажется, со дня основания. Заключённые болтали с Виктором - как с ровней, во время переклички позволяли себе остроты, замечания, а при конвоировании в промзону и столовую ходили толпой. Но времена были ещё достаточно строгие - начало правления Брежнева. Виктору сделали внушение, после которого пришлось ему исправляться и из молодого паренька, который видел в заключённых всего лишь несчастных, загнанных в звериные клетки людей, превращаться в надменного надсмотрщика, который может и зуботычину дать, и в изолятор посадить строптивого зека.
Но только через несколько лет работы понял Виктор истинный смысл того, что происходило вокруг. Как в любом человеческом обществе, в тюрьме шла постоянная борьба за власть, за прибыль, за материальный интерес. Только уровни у арестантов и у охранников были разные. Зеки боролись за лишнюю пайку хлеба, за половник баланды, за печенье и колбасу, что приносили с воли родные. А охране нужны были деньги, прибавка к жалованью.
Вот и боролись, пересекаясь, интересы всех жителей этого странного, если смотреть со стороны, мира, созданного для мордования одних людей другими. Любой представитель администрации, от рядового вертухая до хозяина колонии, очень даже просто и легко мог испортить жизнь зеку. От Виктора и его сослуживцев зависело, дойдёт ли привезённая близкими колбаса или варёная курица по назначению, получит ли заключённый пачку чая, чтобы заварить чихирь и прибалдеть немного, возможным ли станет его досрочное освобождение. Да мало ли пакостей при желании может сделать человек человеку! Тем более, надзиратель презренному рабу-заключённому.
Так вот и перераспределялись блага, которые доходили до рядового заключённого с воли, от родных и близких. После проверки посылок небольшая, но лучшая часть их содержимого оставалась в каптёрке надзирателей. Большая часть остатка перекочёвывала в общак камеры или барака, в распоряжение смотрящего, неформального лидера, и, согласно иерархии, распределялась между населением оного. И лишь жалкие крохи с барского стола доставались хозяину посылки. То же самое было и с деньгами. Почти все они через смотрящего или другим путём уходили к охране и становились одной из статей дохода, почти легальной, тех, кто должен был по роду службы воспитать из воров и убийц добропорядочных граждан тогда ещё советской нашей Родины.
Правильно говорят, что с кем поведёшься, от того и наберёшься. И поговорка эта особенно справедлива по отношению к службе охраны мест не столь отдалённых. Брежнев потихоньку дряхлел, наливался старческим маразмом, а воровство и взяточничество в стране расцветало, грозя затопить своей зловонной жижей всех и вся. Вот и наш герой, потеряв остатки совести, забыв о сострадании, всеми правдами и неправдами пытался обогатиться за счёт и без того униженных и оскорблённых зеков.
3.
Семья у Виктора росла: трое детей бегали по его двухкомнатной квартире. Места катастрофически не хватало, и нужна была очень хорошая взятка, чтобы в обход общей очереди получить трёхкомнатную. Очередь вёл начальник профкома, который на этой хлебной должности практически озолотился. Но очень многое зависело и от Хозяина Зоны, полковника, который был идейным коммунистом и взяток не брал. Это было тем более удивительно, что в начале восьмидесятых брали практически все кроме членов Политбюро, которые были на гособеспечении и получали все блага по потребностям, будто жили при Коммунизме.
С Профоргом Виктор договорился быстро, но тот засомневался, что можно будет «распечатать» карман Хозяина.
- Надо дать много, чтобы взял, - громким шёпотом говорил Профоргу Виктор. - Но у меня сейчас нет таких денег. Надо будет подождать немного.
Виктор отчётливо понимал, что ожидание может затянуться, и судорожно искал новые источники доходов.
Лагерная элита - воры в законе и приближённые к ним пацаны, частенько баловались наркотиками. Виктор знал это, и при первом удобном случае предложил свои услуги смотрящему Зоны Гарику. Тот спокойно посмотрел ему в глаза, улыбнулся и спросил:
- Сколько возьмёшь за доставку?
Виктор назвал цену, довольно скромную, но достаточную, чтобы добрать необходимую ему сумму. На том и порешили. Партии героина были довольно внушительными, и Виктор прекрасно знал, чем рискует. Но жажда наживы, пусть и для блага собственной семьи, настолько одолевала его, что он совсем забыл об осторожности. В первый раз всё прошло удачно, но уже со второй партией его прижали к стене в тёмном переулке и отобрали весь товар. Здоровенный уголовник перед тем, как ударить кастетом в голову, бил Виктора под дых, по почкам и приговаривал:
- А ты не отбирай чужую работу, не сбивай цену, знай своё место, вертухай поганый.
Очнулся он в милиции. В присутствии понятых из его кармана извлекли несколько доз наркотика, по всем правилам составили протокол и отвели в камеру. Было ясно, что в дело вмешались некие могущественные силы, которым Виктор перешёл дорогу. И пять лет тюрьмы, назначенные судом спустя полгода, стали весьма логичным финалом его попытки вырваться из замкнутого круга вечной нужды и безденежья.
4.
«От сумы да от тюрьмы - не зарекайся». Так гласит народная мудрость.
«Ментовские» зоны были созданы специально для осуждённых работников органов правопорядка потому, что из обычной зоны бывшему сотруднику МВД выйти можно было только одним способом - вперёд ногами. Врождённая ненависть зеков к надсмотрщикам выливалась в самые безобразные формы, если рядом на нарах оказывался их бывший мучитель, бывший царь и Бог, а теперь такой же заключённый, как и они сами. Самоубийство для такого человека - это было благо, которым многие в своё время воспользовались. И сильно повезло нашему герою, что попал он именно в «ментовскую» Зону.
Жизнь для Виктора перевернулась, потому что оказался он по другую сторону решётки. Небо в клеточку его не пугало. Годы, проведённые в Зоне, пусть в роли охранника, надзирателя, сделали его душу невосприимчивой ко многому, и к чужой боли тоже. Защитная оболочка, которая есть у каждого нормального человека, превратилась у него в непробиваемый панцирь. Более того, Виктор иногда, особенно после обильных возлияний, с ужасом осознавал, что страдания осуждённых, их нескончаемая борьба за лучшую еду, их полуголодное существование, принудительный обязательный труд от звонка до звонка, всё это только забавляло его, не более. И, о ужас, иногда появлялось желание ещё больше унизить, оскорбить несчастных заключённых, презренное существование которых полностью находились в его власти.
Обо всех этих жизненных метаморфозах самое время было задуматься в Зоне на нарах. И труд, самый обыкновенный и обязательный здесь для каждого труд, стал для Виктора настоящим открытием. Так случилось, что за всю свою жизнь он никогда ничего не делал собственными руками - только надзирал и указывал, что надо делать другим, и даже дома стирала и готовила для него жена. Нет, гвоздь он умел забить в стену, и инструмент кое-какой от отца остался, но отработать смену у штамповочного станка или на сколачивании тары - это было для него, скажем так, непривычным занятием.
Сначала он злился, стараясь не сорваться, но со временем руки привыкли к работе, а мысли уносили новоявленного зека туда, где осталась жена, старший сын Николай и две младшие любимые доченьки, в которых он души не чаял. Жена Вера регулярно привозила передачи, и даже на время переехала с детьми в небольшой городок, рядом с которым находилась Зона мужа. С работой проблем не было - хорошие врачи нарасхват в глубинке. Дети учились в местной школе. Правда, уровень обучения был пониже, и много проблем породило то обстоятельство, что в школе учились дети бывших заключённых совместно с отпрысками тех, кто добровольно работал в Зоне.
5.
Дети, как губка, впитывают чувства и мысли взрослых. И школа стала отражением того, что творилось во взрослом мире. Две непримиримые группировки разбили школьников на два лагеря. Два мира - дети охранников и дети заключённых ненавидели друг друга, начиная с первоклашек и кончая недорослями-выпускниками. Девочки не так, но у мальчишек эта природная ненависть раба-зека к надзирателю проявлялась на каждом шагу.
Завершалась брежневская эпоха, и идеологическая работа в школе, как и во всём обществе, дала глубокую трещину. Немощный вождь с высоких трибун чуть ворочал своей непослушной челюстью, а страна тем временем катилась в пропасть. Обещанный Хрущёвым двадцать лет назад Коммунизм не наступил волшебным образом, а правильные слова двуличных агитаторов и пропагандистов не находили отклика в сердцах чувствительных к обману слушателей.
Страшные побоища городских подростков, разбившихся на непримиримые группировки, не могла прекратить даже милиция. А школьных воспитателей и учителей воюющие стороны вообще не слушали. Вера ничего не могла поделать с Николаем, который совсем отбился от рук. Зимой ещё ничего, учёба немного дисциплинировала. Но с приходом тепла он целыми днями пропадал где-то, иногда не приходил даже ночевать.
"Безотцовщина", - думала мать, но по-настоящему заняться сыном не могла. Работа, дочери, редкие свидания с мужем, передачи в Зону, - всё это отнимало слишком много времени и сил, которые были у неё на исходе.
Череда смертей руководителей советского государства для Виктора и его семьи имела весьма неожиданные, но положительные последствия. Дело в том, что каждый из вступающих на российский Престол, по обычаю, а также по доброте душевной объявлял амнистию для заключённых. Правда, в первую очередь амнистировались зеки с относительно лёгкими статьями. Но общая тенденция была налицо. Поэтому Вера собрала и отнесла в Зону все деньги, которые у неё были, чтобы Виктора освободили досрочно за хорошее поведение.
Хорошее было у него поведение или не очень, но через несколько месяцев ярким осенним днём глава семейства стучался в дверь съёмной Вериной квартиры. Жена на радостях не знала, куда посадить и чем угостить долгожданного, но свалившегося, как снег на голову, мужа.
6.
Вернувшись в родной город, Виктор устроился работать на завод. Годы, проведённые за решёткой, надломили его. О старой работе он и слышать не хотел, а новая приносила всё меньший доход. Горбачёв, а за ним и Ельцин окончательно сломали хребет российскому государству и разрушили экономику. Производство остановилось, зарплаты рабочего не хватало даже на самое необходимое.
Зато Николай начал приносить в дом неплохие деньги. Бывший смотрящий Зоны вор в законе Гарик организовал нечто вроде народной дружины, а, в сущности, банду. Молодые ребята собирались каждый день в спортзале, бегали, прыгали, качались, готовились к большим делам.
- Не пьют, что удивительно, - сообщала мужу на кухне Вера, - а может это и к лучшему? Времена-то новые, непонятные…
Открылся железный занавес, и тучи челноков ринулись за товаром в сопредельные государства. Рынок наполнился, и закипела торговля. Вот тут и вышел из тени Гарик со своими братками. Молодые накачанные ребята быстро навели на городском рынке порядок, удалив оттуда воров-карманников и прочую шушеру. За оказание услуг они обложили торговцев данью, которую регулярно собирали. А если кто-то отказывался платить, с теми разбирались особо с помощью угроз и горячего утюга. Хотя, могли и убить - такие случаи бывали. Бывали также "стрелки" - кровавые разборки с другими группировками, плодившимися, как грибы после дождя.
Николай был активным участником всех этих дел. Помогая Гарику, он активно искал новые источники дохода. Крышевание небольших городских предприятий было его рук делом.
- Надо, чтобы дань платили все, кто что-то производит, - учил Гарик своих птенцов, - Старайтесь, ребята. Мы накануне больших дел и грандиозного шухера!
Но не всем было суждено дожить до обещанного светлого будущего. «Перо» в бок на одной из "стрелок" стало логичным завершением карьеры Николая. Правда, наглец-убийца тут же был прикончен из четырёх или пяти стволов, но это не вернуло жизнь единственному сыну Виктора.
Огромный, дорогой и красивый крест на его могиле был данью памяти погибшему от соратников-братков, его названных братьев.
«Таганка. Все ночи, полные огня! Таганка! Зачем сгубила ты меня?..» Слова этой воровской песни, не переставая, звучали в ушах отца, когда он с матерью стоял у могилы.
- Дочери - это не то. Дочери - не в счёт. Сын! Единственный сын! - плакал он на кухне вечером в день похорон.
И Вера, сама вне себя от навалившегося горя, вытирала платком пьяные слёзы, которые текли по щекам мужа…
Виктор запил. Нет, он не скандалил, не орал песни, не валялся пьяный, не приставал со своим горем к кому бы то ни было. Но и трезвым его мало кто видел. Такое тихое и спокойное помешательство. Жизнь текла как бы в тумане. Утром - опохмелка, а вечер, порою, совсем выпадал из памяти.
Вышли замуж дочери, и остались они вдвоём с женой в той самой двухкомнатной хрущёвке, которую так и не удалось в своё время обменять на трёхкомнатную, из-за которой вся жизнь их пошла прахом. Вера молила мужа, чтобы тот бросил пить, предлагала закодироваться, он покорно соглашался с ней, и всё продолжалось по-прежнему. Продолжалось до тех пор, пока не начал отказывать организм, изнасилованный алкоголем и бессмысленно, не по совести прожитой жизнью. И вот когда встала дилемма: пить или жить, - только тогда Виктор остановился у последней черты и «завязал» с пьянкой так же резко, как и начал. Лишь изредка он позволял себе рюмочку-другую, но временами срывался, и тогда после работы, на которую он снова устроился, друзья приводили его домой чуть живого…
7.
Виктор сидел на свежем воздухе у открытого окна. Ему стало легче, и сослуживцы занялись своими делами, оставив больного в покое. Подошёл начальник и сказал, что на сегодня он свободен, может идти. Оказавшись за воротами родного завода, побрёл наш герой - куда глаза глядят. Домой совсем не хотелось, и очнувшись от вновь нахлынувшего потока воспоминаний, которые с некоторых пор совсем не давали покоя, он понял, что ноги сами принесли его к воротам православного храма.
Никогда он здесь не был, но на этот раз решил войти. Служба только что закончилась, и церковь была пуста. Средних лет священник что-то делал у одной из икон. Непонятно, что толкнуло Виктора, но он подошёл к служителю церкви и, преодолевая неловкость, сказал:
- Батюшка, можно мне исповедоваться?
Священник посмотрел удивлённо на пожилого человека, который даже головной убор не снял в храме, но всё же спросил его:
- А вы крестились когда-нибудь? У вас есть нагрудный крестик?
Виктор понял, что пришёл, видимо, не по адресу и хотел уйти, но спокойный и доброжелательный голос священнослужителя остановил его:
- Подождите, я не смогу пока принять вашу исповедь, но мы можем просто поговорить.
Они сели на широкой скамейке в притворе, и Виктор, неожиданно для самого себя откровенно, без утайки рассказал служителю церкви о своей непутёвой жизни, о тюрьме, о погибшем сыне, о мыслях, воспоминаниях, которые его постоянно мучают в последнее время, о своей болезни.
- Бог наказывает людей за грехи, - раздумчиво сказал священник в ответ на эту исповедь, - Неважно, знает ли человек о заповедях Божьих или нет. Бог - это наша совесть, по большому счёту. А от совести никуда не убежишь, не скроешься. Совесть везде найдёт и будет казнить хуже любого палача. И наказание это - неотвратимо. Болезни, будущее наших детей - это и есть наказание Божие. Стоит знать об этом каждому, вступающему на свой жизненный путь.
- Но что делать мне, старому больному человеку? Как преодолеть душевную муку, которая не даёт покоя ни днём, ни ночью?
Бог милостив, - ответил священнослужитель, глядя в полные страдания глаза Виктора, - Если бы вы смогли поверить Богу и искренне молиться, то Он отпустил бы ваши грехи, и вашей душе стало бы легче. Но мы живём в эпоху неверия. И она продолжается, несмотря на то, что безбожники покинули престолы власти.
Верить надо искренно и любить Бога, как самого себя. Но если у вас это не получится, то постарайтесь дожить свой век достойно, творя добро и во всём советуясь со своей совестью. Я вижу, она у вас есть.
8.
И Виктор решил начать новую жизнь. Первым делом он закодировался на радость жене - надо было как-то бороться с навалившимися болезнями. Но стало не лучше, а хуже. Выпить, как раньше, до кодирования, не хотелось, а хотелось уйти из этой жизни, ничего не видеть и не слышать. Воспоминания давили, отпуская лишь в редкие часы ночного забытья и сменяясь кошмарами, в которых приходил погибший сын, и вели они с ним нескончаемые разговоры «за жизнь». Но даже утреннее пробуждение не приносило облегчения…
- Что-то ты стал - как зомби, - полушутя заметил один из сослуживцев.
- Да, жизнь подходит к концу. Вернуться назад, изменить что-либо невозможно. И сегодняшние мучения - это расплата за содеянное, за грехи, - не сказал, но подумал Виктор. - К Богу прийти я не смог. Остаётся жить и умереть достойно, как посоветовал священник из захудалой городской церквушки…
38.Эта победная весна
Валерий Рыбалкин
1.
Яркое майское солнце слепило глаза. Танк Т-34 мчался по улицам Берлина, разрывая бронёй остатки утреннего тумана и грохоча своими гусеницами по развороченным тротуарам и мостовым. Разбитые артиллерией и бомбовыми ударами дома стояли по краям дороги, как бы расступаясь и давая дорогу мощной, с ревущим на полных оборотах двигателем, машине. Но, перекрывая шум двигателя, с десяток бойцов на броне танка кричали и стреляли в воздух из автоматов.
- Победа! Ура! - разносилось по безлюдным вымершим улицам поверженного великого города. И никто не мог помешать выражению эмоций этих людей, действительно победивших ценой невероятных жертв и усилий чёрную силу - фашизм, Гитлера, столько лет терроризировавшего и пугавшего своими коротенькими чёрными усиками всю Европу, да что там, - весь мир!
Наконец, сделав заслуженный круг почёта и славы по Берлинским улицам, танк остановился у штаба полка, и восторженные его пассажиры вместе с экипажем отправились в комнату, где сегодня прямо с утра они отмечали событие, к которому шли долгих четыре военных года, теряя друзей, командиров, родных и близких, - Победу, подписание Германией полной и безоговорочной капитуляции.
Допив всё, что оставалось от канистры с наркомовским фронтовым спиртом, старший лейтенант Виктор Коренев вместе с товарищами снова погрузились на броню танка и без форсажа, обычным походным порядком, двинулись за город, где ещё остались не потревоженные войной хутора и придорожные пивные…
Наутро проснулся Виктор в шикарной постели с белыми простынями в обнимку с пышногрудой немкой. Он немного отстранился, посмотрел на неё и недоумённо спросил:
- Ты кто?
В ответ немка только обняла его покрепче и зашептала на ухо что-то непонятное, но очень-очень приятное, даже несмотря на ужасную головную боль. Кружка крепкого пива вернула старшему лейтенанту способность соображать, и он вспомнил, что заночевали они в каком-то пригородном хуторке, что сидели за столом вместе с пожилым немцем-хозяином, что сам он приставал к хозяйской дочке, вдове по имени Магда, а потом эта самая Магда увела его куда-то с собой...
За завтраком Магда сидела рядом с Виктором и смотрела своими голубыми, глубокими и чистыми, как небо, глазами на статного широкоплечего красавца Коренева, пыталась говорить и подкладывала ему самые лакомые кусочки.
Так и повелось. Через день Виктор опять сидел за тем же столом и опять его потчевала, как родного, красавица Магда. Она нашла где-то немецко-русский словарь и, поминутно заглядывая в него, пыталась сказать что-то внятное, но лучше всяких слов говорили её глаза, светившиеся теплом и тем необыкновенным светом, который излучают только глаза влюблённой женщины. Потом была ночь любви, потом ещё и ещё...
В общем, медовый месяц продолжался. Влюблённые ни минуты не могли жить друг без друга. И первая мирная победная весна способствовала этому самым наилучшим образом. Природа расцветала, а вместе с ней расцветало их первое настоящее чувство.
2.
Четыре года назад Магда вышла замуж, но через месяц мужа забрали на фронт, и единственной весточкой от него была похоронная, над которой молодая вдова долго и горько плакала. Потом горе отпустило немного, а уже через год она с недоумением думала, а была ли она вообще когда-нибудь замужем?
Виктор, как и многие его сверстники, попал на фронт желторотым юнцом, не знавшим женской ласки. Девчонка была, но серьёзных отношений не случилось: строгая, она не допускала никаких вольностей до свадьбы. Потом фронт, ранение, госпиталь, краткосрочные командирские курсы и снова фронт. Немногие прошли всю войну от начала до конца, и Виктору в этом отношении очень повезло. Ведь любой из миллионов погибших мечтал остаться в живых и праздновать Великую Победу.
За годы войны он в совершенстве постиг науку убивать и не быть убитым, видел горы трупов - своих и вражеских, хоронил многих близких и преданных друзей. Но из множества человеческих смертей, которые он видел постоянно, поразил его труп обнажённой женщины без обеих ног и с разорванной, висящей клочьями грудью. Виктор смотрел и не мог оторвать взгляда от этого изуродованного тела, главным предназначением которого было - жить и дарить новую жизнь, продолжать эту бесконечную цепочку, которую прервал разорвавшийся кусок железа.
Это прекрасное, обезображенное войной тело являлось к нему в ночных кошмарах. Иногда в голову приходила мысль, что именно он когда-то поставил мину, разорвавшуюся у ног женщины, с демоническим постоянством появлявшейся в его тревожных снах, после которых он просыпался весь истерзанный и мокрый от холодного пота.
Победная весна пьянила и вдохновляла на новые и новые безумства победителей - солдат и офицеров, которые прошли все круги ада и остались живы, несмотря ни на что. Майский день, когда было объявлено об окончании войны, стал для них каким-то водоразделом, за которым должна была наступить новая, светлая и необыкновенно прекрасная жизнь, о которой мечтали многие и многие поколения российских, а затем и советских людей. Служба для победителей стала чем-то условным, временным и незначительным. Они целыми днями бродили по Берлину и не могли надышаться весенним, с запахом распускающихся деревьев, пьянящим воздухом победы.
Командиров слушались с прохладцей, да и то только своих, боевых, с которыми прошли огни и воды. А сами командиры понимали подчинённых и не очень сильно нажимали на дисциплину, справедливо полагая, что надо дать людям расслабиться. Были, конечно, случаи грабежа и насилия, но они пресекались жестоко, вплоть до расстрела, чтобы другим неповадно было. Да насиловать, собственно, было и ни к чему. Немецкие женщины оказались на редкость податливы и дружелюбны. И то сказать, сколько мужчин убила, искалечила война...
Виктор проводил у Магды всё свободное время. Опасно было ходить по одному: вокруг бродили в одиночку и группами вооружённые недобитые фашисты, за которыми охотились спецподразделения наших войск. Поэтому старались держаться рядом и не отходить далеко от основной группы. Так поступать научила война.
Магда была без ума от нахлынувшего счастья. Она смотрела и не могла насмотреться на своего Виктора, которого любила всем сердцем, всем своим существом и наслаждалась каждой минутой, проведённой рядом с любимым. Любое произнесённое им слово ложилось бальзамом на её истерзанную одиночеством и страданиями душу. Возможно, именно поэтому она так быстро научилась русской речи и говорила, говорила, говорила любимому о своих чувствах, слегка коверкая новые для неё слова.
Виктор испытывал к любимой те же чувства и безмерно скучал, когда приходилось оставлять её даже на несколько дней. Его ожесточённая, огрубевшая за годы войны душа непостижимым образом оттаивала рядом с Магдой, и когда она смотрела на него своими небесного цвета глазами, ему казалось, что не было этих четырёх ужасных лет, не было крови и страданий обездоленных, оторванных от всего человеческого людей, не было смерти и разрушений. И даже сон, тот самый сон, который мучил его постоянно, пропал. Безногая истерзанная женщина не приходила больше по ночам, а спал он тихо и спокойно, как малый ребёнок.
Не так много выпадает человеку счастливых дней, часов и минут, и надо дорожить каждым мгновением счастья потому, что они, эти мгновения, на вес золота. И потом, когда они пройдут, пролетят, человек на всю оставшуюся жизнь может сохранить их в своём сердце, пока оно не остановится или не зачерствеет от... Да мало ли от чего может покрыться коркой безразличия человеческое сердце?!
3.
Особист воинской части, где служил Виктор Коренев, имел довольно примечательную фамилию Пёрышкин. Злые языки за глаза утверждали, что была в средней части его фамилии ещё одна буква, которая выпала и затерялась во время бомбёжки в самом начале войны. Так это или не так, но иногда эта буква появлялась в разговорах сослуживцев, и о её существовании в части знал любой и каждый. Неистощим на выдумки неуёмный армейский юмор ещё со времён поручика Ржевского!
Так вот, этот самый Пёрышкин озаботился как-то вопросом, где так часто и подолгу пропадает старший лейтенант Коренев, да ещё возвращается в часть абсолютно трезвым. Наведя справки и подготовившись, особист вызвал к себе старлея и начал так:
- Товарищ старший лейтенант! Объясните, пожалуйста, Ваше отсутствие в расположении части в последние три дня.
Виктор, ничего не скрывая, доложил ситуацию, после чего Пёрышкин в доходчивых выражениях поведал Кореневу, что Магда его является вдовой фашистского солдата, что наша армия воевала и фактически продолжает воевать с остатками недобитых фашистских войск, что, возможно, муж Магды жив и скрывается и что он, Коренев, офицер Советской Армии, спутался с женой врага.
Что мог ответить Виктор? Он очень хорошо знал, что возражать и доказывать что-либо не только бесполезно, но ещё и опасно. Пёрышкин и ему подобные не ошибаются, и если захватили кого-то в свои цепкие лапы, то не отпустят уже никогда. Выйдя от особиста, Виктор немного постоял в раздумье и направился к полковнику, командиру части, который был боевым уважаемым фронтовиками старшим офицером и смог бы помочь подчинённому в этой сложной ситуации.
Полковник выслушал Коренева, внимательно посмотрел ему в глаза и сказал, больше отвечая своим мыслям, чем стоявшему перед ним навытяжку Виктору:
- Да, разболтались вы, ребята, дальше некуда. Который месяц прошёл со Дня Победы, а никак не можете прийти в норму! Всё! Надо наводить порядок!
- Товарищ полковник! У меня серьёзно. Я прошу Вашего разрешения жениться, оформить свой брак! – по-военному отрапортовал Коренев.
- Ерунду говоришь, старший лейтенант! - глядя ему прямо в глаза, сказал, как отрезал, полковник, - Ты уже на карандаше у особистов. Одно неверное движение - и загремишь под трибунал. Вот тогда будет тебе победа за колючей проволокой. Да и на части останется пятно: боевой офицер спутался с женой фашиста, врага! И доказать ты ничего не сумеешь! Органы у нас не ошибаются... никогда!
Полковник закурил, успокоился немного и уже другим, доверительным отеческим голосом заговорил с Виктором:
- Брось Коренев, уйди в сторону, не лезь на рожон! Лбом стену не прошибёшь! Ну что тебе в этой немке? Столько хороших молодых женщин осталось дома! Мужиков всех перебили. Выбирай, все твои!
Но, посмотрев в глаза старшему лейтенанту и в третий раз за время беседы сменив тон, сказал устало:
- В общем так, старлей! Пока остаёшься в расположении части под домашним арестом, а скоро... Грядут перемены, скоро всё узнаешь сам.
Потом, через много лет, вспоминая и анализируя все эти события, Коренев понял, что полковник поступил благоразумно и спас его от позора, унижения, лагерей и от многого-многого другого.
Находясь под домашним арестом, Виктор всё же сумел под покровом ночи пару раз вырваться к своей Магде. И эти прощальные ночи навсегда врезались в его память, как нечто светлое, прекрасное и неповторимое, ради чего стоило родиться на свет и прожить эту порой мучительную, противоречивую и во многом несправедливую по отношению к нему жизнь.
Когда, спустя несколько дней, их часть подняли по тревоге и в спешном порядке погрузили в эшелон, Магда узнала, а скорее почувствовала надвигающуюся беду и в последний момент, когда эшелон уже был готов к отправке, непонятно как, но нашла-таки Виктора и в порыве отчаяния повисла у него на шее. Коренев говорил ей какие-то слова, успокаивал, смотрел в милые помутневшие от слёз глаза и не мог насмотреться, смутно понимая и отдавая себе отчёт в том, что больше не увидит её никогда.
В самый последний момент перед расставанием Магда сунула ему в руку какой-то небольшой предмет, и когда потом Виктор разжал кулак, то увидел небольшой медальон, под крышкой которого была спрятана её миниатюрная фотография.
4.
Командование, отчаявшись привести в надлежащий вид боевые воинские части, находившиеся в поверженном Берлине, решилось-таки на их замену. Дисциплина и внешний вид победителей не выдерживали никакой критики, и их отправили в тыл на переформирование, заменив необстрелянными, но умевшими всё делать чётко и по уставу, частями. Впервые жители Берлина увидели строем и с песней марширующих по городским улицам подтянутых и отутюженных русских солдат, которые даже в увольнение ходили группами и не разбредались кто куда, как это случалось в последнее время с воинами-подбедителями.
Отслужив ещё пару лет, Виктор Коренев демобилизовался и приехал на свою малую Родину. Город его видел войну и стоял весь разбитый, в руинах. Мать встретила сына, как ангела, сошедшего с небес. Кто знает, может быть именно её молитвами он и остался жив. Немногочисленные знакомые и одноклассники сильно изменились за эти годы испытаний, но первая его юношеская, скорее детская любовь была жива и встретила Виктора с радостью. Оба они возмужали, изменились внешне, огрубели, но школьные воспоминания захлестнули их при встрече.
У Виктора хватило ума, да и осторожности тоже, не говорить ничего о Магде. За прошедшие несколько лет он не переставал вспоминать красавицу-немку и весну сорок пятого года. Эта весна и любовь к Магде были для него неразделимы. Он даже написал письмо по навсегда врезавшемуся в память адресу, написал о своей любви и о том, что хочет встретиться с ней, единственной и неповторимой. Но военная цензура, видно, не пропустила этот вопль отчаяния любящего сердца. Все письма в те послевоенные годы вскрывались и прочитывались. И цензор, похоже, не посчитал возможным по соображениям государственной безопасности отправить письмо за рубеж, да ещё в Берлин, разделённый на сектора оккупации. В подобных случаях никому ничего не сообщалось, а письмо пропадало, как будто его и не было никогда.
Отдохнув несколько дней, Виктор нашёл работу, потом женился, и всё пошло своим чередом: жена, дети, повседневные заботы, отдых. Но с некоторых пор, не очень часто, по ночам во сне ему снова начала являться обнажённая мёртвая женщина без ног и с растерзанной грудью. Только лицо у неё теперь было до боли знакомое и родное. Это было лицо его милой Магды. И когда он начинал кричать и брыкаться, жена осторожно его будила, прижимала к себе и успокаивала, как могла. Знала она, что это не дают покоя её мужу отголоски ушедшей войны. И ещё знала эта мудрая женщина, что не один он был такой. Многие вернувшиеся оттуда мужчины продолжали воевать в своих снах.
Девятое мая, День Победы, стал общенародным праздником, но никто не знал, что у Виктора Коренева был в этот день ещё один праздник. Именно девятого мая 1945-го года он впервые увидел свою Магду, эту, ставшую теперь тайной и далёкой, первую в его жизни настоящую любовь. В этот день после торжественных мероприятий Виктор один уходил подальше от людской суеты на природу: в лес, к реке, к озеру, куда угодно, доставал медальон, подаренный Магдой тогда, на вокзале в день их расставания, открывал его и, любуясь прекрасным образом, сохранившимся только в его памяти да ещё под крышкой медальона, вспоминал свою любовь и ту незабываемую победную весну 1945-го года.
АВТОР 20
39.Мышиный король. ирониическая сказка для взрослых
Елена Свит
Здравствуй, мой мальчик! Ты пришел за новой сказкой? Я не в духе сейчас... Мой садовник уничтожил побеги пассифлоры! Этот неуч, принял их за усики сорной травы! Ты знаешь, сколько нужно растить пассифлору?
Как долго... и как, действительно, «пассивно» проклевываются её ростки ! Ты можешь съездить это время в кругосветное путешествие и вдоволь налюбоваться ею, где-нибудь в Северной Америке, вернуться , но так и не увидеть ни одного ростка в своем собственном саду!
А к тому времени, когда она, наконец, соизволит явить миру хотя бы росточек – ты уже будешь нуждаться в ее успокоительных свойствах, потому, что негодяй - садовник доведет тебя до полного катарсиса!
Но ты прав, мне нужно успокоиться... поэтому садись и слушай:
Я расскажу тебе поучительную историю... Ты любишь поучительные истории? По глазам вижу, что - нет... А других я не знаю, прости...
Все истории становятся поучительными рано или поздно. А сказки, - тем более.
Помню, как плакала из-за беспечности Красной Шапочки в детстве.
Но... когда уже взрослую, очередной Волк приглашал пройтись самой короткой дорогой - уже знала, что она неизменно приведет в его желудок, как бы мне не хотелось длинных и витиеватую дорог к сердцу !
Но...мы отвлеклись...
Я продолжу, если ты готов слушать...
Много - много лет назад , не так давно, как в сказке про драконов, но в то историческое время, когда земля была поделена на многочисленные королевства, в семье придворного лекаря родился мальчик. Он появился в не лучшее для этого события время: война с соседним государством- черной тучей нависла над каждым двором, но можем ли мы выбирать, в каком тригоне и под каким созвездием сделать свой первый вдох?! Матери уже шел пятый десяток, а пара так и оставалась бездетной... Дети рождались ...умирали - обычное явление для того времени. Но мальчик выжил. Стал ли он любимцем в семье? Нет... То упорство, с каким родители хотят иметь детей - еще не подтверждение того, что их дети будут окружены неистощимой любовью. Взор матери был направлен только в псалтырь... Любовь к Богу- победила в ней все иные формы любви... Отец же, мальчика - придворный лекарь, был вечно занят и буквально сбивался с ног от усталости на службе. Король страдал грудной жабой и очередное проигранное сражение выражалось сильнейшей болью за грудиной. Волнения угнетали его кровь. Она становилась черной и вязкой, как мазут. Ее приходилось "пускать", дабы облегчить давление внутри вен...
Зачем королю нужны были войны? Земли в королевстве хватало и было даже с избытком. Подданные не бедствовали. Конечно, городской и деревенский люд терпел лишения, но достаточно было Королю закрыть ставни окон - и эта проблема переставала существовать. Через витражные стекла солнечный свет проливался библейскими сюжетами... Правда, они потеряли свою остроту за сотни лет, и Король не вникал в их назидательную суть. Его беспокоила только собственная сгущающаяся кровь... Ее пускали так часто, что у королевы возникли серьезные опасения, что монарх умрет от обескровливания...
Ты спрашиваешь, куда девалась королевская кровь, после кровопусканий? Придворный лекарь уносил ее домой. Боже мой, его дом - был превращен в лабораторию!
Препарированные лягушки, мыши и даже кошки! Этот живодер был умалишенным! Но считал себя гением... Может ли умалишенный быть гением? Только так, мой мальчик... только так... Все дело в терминологии. В те времена умалишенными - называли людей странных, не похожих на всех. Сейчас эти люди имели бы однозначный диагноз - шизофрения. Сама по себе болезнь не хороша, но ее действие - основа многих гениальных безумий...
Лекарь искал в крови птиц и животных искомые частицы, которые наделяют, внешне похожую кровь - исключительными свойствами вида .
Искал и не находил ... Микроскоп имел малое разрешение и не позволял заглянуть дальше красных кровяных телец. Лекарь делал многочисленные записи в амбарной книге. Датируя королевские кровопускания и скрупулезно замеряя количество крови мензуркой в своей лаборатории.
Он жил при дворе. А иметь лабораторию дома - было опасно для жизни! Но разве можем мы отказаться от того, что делает нас одержимыми ! Вход в лабораторию вел из его личных покоев и был спрятан за шпалеры. Но даже, если бы кто-то и обнаружил его - четыре замысловатых итальянских замка - надежно скрывали содержимое от посторонних глаз. Лекарь работал глубокой ночью, когда весь дом уже спал .
Зловещие эксперименты не прекращались . Он соединял законсервированную кровь монарха - то с кровью мышей, то с кровью выпотрошенных кошек, то лягушек. Глаза его горели... он представлял, как вольет адскую смесь, мучающемуся от приступа королю ...
Лекарь не хотел его убивать..О, нет! Он хотел его УНИЖЕНИЯ в собственных глазах!!
Ведь лишь он один знал бы ужасный секрет:В ЖИЛАХ МОНАРХА - КРОВЬ МЫШИ!... А-ха-ха! Как веселила лекаря эта дьявольская мысль!
Очередная порция мышиной крови - за невыплаченное жалованье - должна была наполнить вены монраха во время ближайшего приступа...О...! Он сумел бы сделать это незаметно! Измученный - король всегда лежал, закрыв глаза, ослабев после кровопускания.
Ты спрашиваешь, какую роль играл в этой истории мальчик? Настало время рассказать и о нем.
Мальчик к этому времени был уже достаточно взрослым. Ему исполнилось пятнадцать. У застенчивого юноши не было друзей, единственно, с кем он был близок - его безумный отец. С ним было интересно. Склянки и приборы... инструменты для операций ... беззащитные и агонизирующей в последней стадии опыта - животные... Все это жутко увлекало юношу. Но никогда отец не позволял прикасаться к инструментарию...Только роль стороннего наблюдателя. Сын - единственный, кто был допущен, но и он не был посвящен в инфернальные фантазии лекаря...
В тот день дождь лил так, что казалось он пробьет крышу. Молнии сверкали на черном небосводе, предупреждая о беде. Громовержцы, как будто предупреждали: "Одумайся! Грешен!"
Прислушиваться к взбесившейся природе - не было времени. Король проиграл очередное сражение... Казна - пуста, жалованье обещали заплатить только после победы... Но как побеждать с такой армией?
У лекаря была своя точка зрения на дислокацию королевских войск. А генералов он неоднократно лечил от дурных болезней и знал, что они больше заняты любовными утехами, на отвоеванных территориях, чем подготовкой плацдарма для укрепления королевской власти.
" Ослы! Их место под юбками кухарок, а не на поле брани! Толстопузые сластолюбцы, готовые бросить свои штандарты у порога трактиров!"
Ему виделось блестящее будущее сына: непременно военачальником всех королевских войск - блестящим и непобедимым полководцем. Но юноша мечтал стать лекарем. И прикасаться к ручке принцессы - королевской дочери. Слушать в стетоскоп трепыхание ее сердца через расстегнутый лиф корсета. И любоваться розовым язычком, заглядывая в открытое горло...Ах, этот язычок. Она показала его однажды, дразня...
Сын лекаря готов был продать родину, то бишь королевство (кстати, ты не знаешь сколько оно может стоить?) единственно, за возможность заглянуть принцессе в ротик..
Ах, как он мечтал вылечить короля от грудной жабы и в награду получить полкоролевства!
С гарантированным сертификационным обменом на руку принцессы.
Растроганный король, конечно, оставит приказ без изменений, а принцессу отдаст просто так, то есть даром... Все это могло произойти, только в одном случае - его отец уходит со сцены. Юноша не знал пока, при каких обстоятельствах, это могло осуществиться. Старик был крепок. Он впрыскивал себе пуповинную кровь новорожденных . В королевстве так часто рождались дети! Что, собственно, и помогало королю вести бесчисленные войны...люди в королевстве не заканчивались никогда! Стволовые клетки укрепляли жизненные силы старого безумца многократно.
Итак, лил дождь... свет от восковых свечей трепетал на стенах лаборатории. В склянках, стоящих рядом со свечами, зияли вспоротыми животами мыши и лягушки. Находясь здесь, юноша всегда чувствовал странное возбуждение
Лекарь сидел к нему спиной и сливал в колбу кровь из разных склянок. Он что-то бормотал скороговоркой. Отчетливо слышно было только два слова "Мышиный король!"
- Ты чем так взволнован, отец?! - и юноша подошел к столу, заглядывая через плечо лекаря.
-Ничем! Сиди в углу и не задавай глупых вопросов, или я закрою за тобой дверь!- и лекарь продолжил кровосмешение.
Любопытство заставило юношу отвлечься от собственных фантазий и, бесшумно ступая, двинуться к столу.
Обычно старик не слышал его... Он погружался в свои опыты и становился глух к внешним раздражителям. Но в этот раз, он рявкнул с такой силой и злобой ,что юноша впал в ступор:
- Вон!!-орал лекарь,- Вон из лаборатории! Мне недоставало только твоих любопытных глаз и ушей! Займись строением тараканов! В прошлый раз ты уверял меня, что тараканья жизнь длится еще десять секунд после вскрытия! Опровергнуть ли мне это, или ты сам посмеешься над своими чудовищно-скоропалительными выводами?
И вдруг, старику сделалось плохо...Он осел, кряхтя и охая... Лицо стало мертвенно - бледным. Он жадно ловил воздух и не мог вдохнуть. Сквозь посиневшие губы, еле выдавил "Иглу!"
Дрожащими руками, юноша открыл, сделанный из палисандра футляр и вынул из бархатного ложа шприц. Шприц с детства был запрещенным предметом. Его нельзя было брать в руки, тем более играть, но мальчик тайком прикасался к нему. Тугой поршень выталкивал воздух в рот и, со свистом, нагнетал его обратно. Эта забава была любимой ...
Лекарь упал на пол и был без чувств...
"Впрыскивание пуповинной крови! Вот что может спасти его!" - Бедный мальчик! Он так хорошо знал приемы непрямого переливания! Та кровь, над которой только что колдовал отец - легко вошла в вену...
Странную и роковую роль, играют, подчас, окружающие нас вещи... Те мыши, которые еженощно мешали своим шуршанием королевскому сну... стали невольными донорами его же королевского Величества...
Лекарь, на секунду открыл глаза и, агонизируя, прошептав: "Мышиный король" - умер...
Было ли это горем для мальчика? Нет... Выросший в затворничестве лаборатории - он не умел испытывать чувства страдания. Ежедневно видя, как отец безжалостно препарирует несчастных животных - не имел ни малейшего представления о нем.
В той истории не все так драматично...
Через четыре года, став придворным лекарем, он - таки получил в жены принцессу - за разработку простого, но эффективного средства от грудной жабы: настойки из смеси ягод калины и боярышника. Король не то что бы стал прекрасно себя чувствовать, но приступы отпустили его... Вдобавок он, по настоянию своего лекаря, сел на диету и отменил поздние ужины. Королевский парк расширили еще на десять гектаров. А терренкур проложили замысловатым лабиринтом. Всякий раз лекарь прятал бутылочку с чудодейственным настоем (секрет изготовления которого он, естественно, держал в тайне) в разных петлях терренкура. То в дубовом дупле, то под корягой, в виде головы буйвола, то в сусличьей норке.
Королю так нравилось заниматься "кладоискательством", держа перед собой план, нарисованный лекарем, что он совсем забыл о войнах с соседними государствами...
И в этом блаженном состоянии, он вряд ли бы смог ответить что-либо вразумительное на вопрос : зачем государству нужны соседние территории, когда так приятно и увлекательно искать клады на собственных терренкурах?
40.калибруя, - большие и маленькие...
Елена Свит
....Ангел, ты моё маленькое чудо... может ты уже большая, но для меня ты будешь моим маленьким чудом.
интересно, какие ты видишь сны? Сколько сахара кладёшь в кофе... да и вообще, пьёшь ли ты его?
Пьёшь ли ты его по утрам? или так же как я : Хоть целый день...
Куришь ли ты Camel или Winston, или Marlboro, или ещё что то.. или не куришь.
Мне кажется, твоим тонким пальцам пошла бы, зажатая сквозь них, сигарета... *нежная моя..."
"...Ты мое большое Чудо...
А я маленькая, да... Как ты догадался? Во мне всегда живет ребенок, лет пяти...
Девочка с "фостиками" .
У нее непослушные волосы и ей всегда очень больно, когда их расчесывают...
Поэтому она убегает от мамы и прячется за шкаф.... А когда ее там находят, обхватывает голову руками и кричит : ой, ой... Кузечка, помоги мне...!
Кузечка ей никогда не помогает. Ведь домовенок не существует на самом деле. Только в воображении девочки. ...
Я не пью кофе и не кладу в него сахар, и сигарет я тоже не курю... Разве маленьким можно курить?
У меня хорошая память и я помню, как появилась на свет...
Был жаркий июньский день. Маме хотелось купаться в реке. Она прекрасно плавала и была молодой и сильной...
Ей было всего лишь семнадцать... Ранняя беременность...? Да... И я благодарна судьбе, что кривые ножницы гинеколога не оборвали мою, начавшуюся в столь юном теле - жизнь....
Река оказалась сильнее и могла бы унести нас туда, откуда никто не возвращается... Но в этот момент, я толкнула ее ножкой и судорога у мамы прошла...
Она выплыла на берег и захотела скорее увидеть меня ...Так я появилась на свет на два месяца раньше срока...
Когда я бываю большой, я мечтаю...
О чем?
О том моменте, когда я смогу улететь ...
Мне очень нужно в небо... там есть моя Звезда и туда улетел мой воздушный шар...он был красный... он улетел, потому что ветер был сильный... а я - маленькая... и не смогла удержать его...
Ты научишь меня всему...
Ты научишь меня курить... быть взрослой и ответственной... правильно брать септ аккорд и не
плакать... когда тебя подолгу не будет дома...
А я научу тебя тому, что умею сама... находить Сириус в созвездии Большого Пса и висеть вниз головой на ветке дерева,
пока земля не начнет уходить из под ног ... то есть, головы, конечно))
Тогда нужно спрыгнуть с дерева и голова будет кружиться так, что почувствовуешь себя в невесомости...
Еще я научу тебя различать среди новорожденных котят мальчиков и девочек... И убегать с ними из дома, чтобы никто не смог утопить их...
Я научу тебя читать Arthur Hailey в подлиннике, потому что это легче, чем сказать тебе, как ты нужен мне сейчас...
"...Доброе утро, Ангел..
Почему в небо? Здесь тоже не плохо... Вчера я купался в славе...)) Ха! поклонницы сдирали с маек пайетки ! Но мне нужна только ты...не ревнуй. Они не летают в невесомости ... не умеют висеть вниз головой на дереве и не спасают маленьких котят.
Хотя, я, наверное, не прав... Котят все-таки спасают...
нежная*целую запястье..."
------------------------------------------------------
...Я не говорю тебе "доброе утро"... я просто продолжаю одно и то же письмо...оно приходит к тебе из города моего подсознания... В котором не бывает ни утра, ни ночи... в нем всегда комнатная температура и за плотно закрытными шторами не видно, светит ли на улице солнце или взошла , наконец - Луна ...
В моем городе никто не живет...кроме меня самой... возможно, ты назвал бы это одиночеством, но это не так...
Я дружу сама с собой и мне никогда не бывает скучно...
Когда у меня заканчиваются истории, которые я расказываю сама себе, то я ложусь спать, чтобы видеть их во сне...
Сегодня мне приснился Ты...
Я предлагала тебе попробовать на вкус алоэ, смешанное с медом..- это средство от горла... Оно болело у Тебя в моем сне, так сильно, что Ты не мог петь...Конечно Ты сопротивлялся, потому что с детства не любишь горьких лекарств... Но я помню, как ловко действовала моя бабушка в таких случаях: она брала мои губы в розочку :"Ути - пути и кто унас тут уточка? "...и быстро вливала горькие порошки мне в рот...
Ты смешно гримасничал и отплевывался...а я хохотала: "Еще?"
Если мне что-то нравится...я всегда говорю "Еще!" ...это мой второй пароль... Видишь, Ты знаешь уже два...
Когда Ты узнаешь третий - сможешь сам жить в городе моего подсознания...За закрытыми от внешнего мира шторами...
Я бургомистр моего города... Он средневековый, с красивыми черепичными крышами и башнями всех калибров...
Мне легко писать законы и выполнять их...ведь я пишу их для одного человека...
Главный закон моего города : Любовь...
Он был установлен в первый год моей жизни...когда я видела, как не любили друг друга, живущие вокруг меня люди...
Он был установлен не мной... моей бабушкой... Она была святая... И, умирая, просила не менять законов...
Я ничего не сказала тебе о погоде в моем городе... В нем всегда идут дожди...
Я люблю дождь... Когда капли барабанят по крышам, или шуршат моросящим дождем...
Вот и сейчас, он выстукивает па-да-па-да-па-да:
И саксофон,одиноким соло- признается в любви к нему... Или в любви ко мне? Или в любви к Любви...?
Ночь...по крышам мокрым - дождь...
осенняя листва - в бездонных лужах тонет...
есть где-то город N...ты в нем давно живешь,
в нем говорят:"мой Ангел" и дуют на ладони...
Ну и, запястья целуют...конечно...
Ангел, ты пугаешь меня! Что случилось? Почему столько минора? Кто обидел мою маленькую девочку?
Расскажи... я пойму. Может быть ты думаешь, что я пижон и гуляка? И мне нельзя доверять?!
Наверное права, но что-то мне хреново от этой правды. Я хочу другой... Впервые хочу...Ты веришь?
Съел бы тебя... Моя!
Верю конечно... Ты не умеешь врать...
И ты не съешь меня... меня уже съели...А белые перышки подобрали утром дворники в свои грязные совки, калибруя большие и маленькие...
Большие - сожгли, а маленькими набили подушку. В каморке, где они живут нет ничего, кроме стола и кровати. Там даже стула нет...
Они и едят, сидя на кровати...
Откуда я знаю это? Знаю... И никакой я не "Ангел" ...
Не пиши мне больше... коллекционировать пайетки не худшая доля...
АВТОР 21
41.БУБИ
Елена Катрич
Эта история началась с того, что муж сообщил мне по телефону: если узнаю, кого он везет в машине... Так и есть – собаку!
– Только через мой труп! – истерически заорала я и сразу почувствовала, как поднимается давление...
Что такое собака в доме? Вонь, грязь и шум.
– Понимаешь, он сам залез ко мне в машину, но если ты не хочешь, я сейчас же отвезу его туда, где взял. Он бегал один у дороги, его могли сбить...
Так, начинается. Всех теперь подбирать, что ли?
– Ну ладно, отвезу назад. Только знаешь, он сейчас спит и он такой хороший...
И вот уже в душу просочилась острая жалость через такую малюсенькую брешь, которую, однако, затыкать поздно... А если и правда разбудит щенка и выставит на улицу? Да нет, это он вряд ли сделает, но если привезет – все заботы окажутся моими, и то, что я по состоянию здоровья не могу ни ходить долго, ни стоять, ни наклоняться – ему, как и всякому ребенку, хоть и большому, – совершенно неважно. Сейчас он по-детски уверен, что готов ухаживать за щенком, но при этом не способен даже представить себе в подробностях, какие изменения необходимо внести в свой быт, чтобы собака не оказалась несчастной. Собака – это образ жизни, но, к сожалению, не мой и, насколько я знаю своего мужа, – не его, но ему проще, он – пофигист.
– Посмотри, кого я принес! – через четверть часа восторженно восклицал муж, а подмышкой у него торчала симпатичная мордашка крупного черного щенка с висячими ушками.
На прошлой неделе я с большим трудом справилась с уборкой спальни, а сегодня кое-как закончила наводить пордок в других комнатах и уже начала расплачиваться за это отвратительной ноющей болью в спине, отдающей в ногу. Что я ни делаю, боль всегда начинается ровно к полудню, но если потопчешься на ногах подольше, то и раньше, и уже до конца дня.
У мужа большая вилла, мы живем в ее верхней части, а нижнюю вместе с садом сдаем, но пока новых жильцов нет. Если закрывать калитку на улицу, щенок может гулять по саду. Как только щенка поставили на землю, он сейчас же напустил лужицу.
– Ты посмотри, какой умный, а в машине не наделал! – восхитился муж.
– Ну и что? Может, просто не приспичило. Если его держать в доме, даже и не надейся, что будет терпеть. Он еще очень маленький, но если с ним гулять, быстро поймет, что к чему.
– Я буду с ним гулять! Может, благодаря ему начну больше двигаться! – последовали горячие заверения.
Щенок тем временем крутился у ног, поднимал мордашку и трогательно смотрел на нас темно-синими глазками.
– Дай, дай ему поесть! – распорядился муж.
– Вот интересно, и что я ему дам?
– Неужели у тебя ничего нет?
– Что значит – нет? Думаешь, ему можно давать что попало? Нужен специальный щенячий корм.
– Еще чего! Собака должна есть все, что дают.
– Начинается! Он же еще маленький!
– Что ты из всего проблему делаешь? Ну, куплю потом...
Что значит это «потом», мне хорошо известно. Я налила щенку бульона. Он жадно вылакал и заскулил. Еще хочет, бедненький. Ладно, отдам ему весь. Щенок поел и снова сделал лужицу. Если он будет дома, совершенно ясно, что не расставаться со шваброй придется исключительно мне, и это было бы еще не самое худшее, но я ведь знаю, что муж не станет ни из чего «делать проблему» – например, смотреть под ноги... А между тем щенку надо же где-то жить, спать. Ладно, пока тепло, пусть поживет снаружи. Решение приобрести будку – дело будущего и, скорее всего, далекого, а что делать сейчас?
Я нашла большой ящик от какой-то старой мебели, устроила там подстилку, а сверху поставила стул и занавесила его так, чтобы получился временный домик. Щенок оказался на редкость спокойным, потыкался в мои руки мокрым носиком, обнюхал свое место и устроился в ящичке, как ни в чем не бывало. Я его погладила и похвалила. Он лизнул мне руку. Лапонька ты моя...
Ожидаемых скулежа и лая ночью не случилось. Зато изрядная часть моих любимых хризантем, свисающих из вазона, оказалась ободранной. Теперь щенок взялся за ветку розмарина, которая, к своему несчастью, слишком сильно выдавалась из горшка, а вскоре и за пышную гриву разросшейся резеды. Вся его морда была усыпана мелкими белыми лепестками.
– Наверное, он неравнодушен ко всему, что торчит и висит, – предположил муж.
Значит, цветами придется пожертвовать. Еще щенок был неравнодушен к кошке, которая дважды в день навещала меня, гостила в доме, угощалась, умывалась и мурлыкала, уютно располагаясь рядом. Теперь об этом не могло быть и речи. Щенок, едва завидев мою гостью, несся за ней, жаждая общения. Кошка, конечно, этой жажды не разделяла. Отскочив от щенка, она садилась поодаль, угрожающе урча и держа наготове лапу с растопыренными когтями. Щенок возбужденно скакал вокруг и звонко с досадой тявкал. Вскоре кошке надоел этот концерт и она перестала приближаться, только укоризненно мяукала, едва показываясь на горизонте. Но что я могла сделать?
Я довела до сведения мужа, что, как бы там ни было, а щенок срочно нуждается в прививке, и чтобы не откладывать этого в долгий ящик, пришлось приложить немалые усилия.
– Ладно, записывай его к ветеринару.
Вообще-то не помешает втайне от мужа предварительно поговорить с ветеринаром и попросить, чтобы тот отозвался о собаке как можно лучше. Так, на всякий случай.
– На собаку надо много терпения, следить, подбирать за ней, а он и за собой-то ничего не подбирает. Вот увидишь, все это будет на твоей шее. Думаю, щенка надо пристроить в хорошие руки, – озвучила по телефону мои мысли подруга.
– Ладно, пусть пока отвезет нас к ветеринару, а потом буду искать силы, чтобы уговорить отдать собаку. Понимаешь, я, конечно, могу закатить истерику типа «или я, или собака», но вдруг мы никого не найдем? А мне уже и так было сказано, что нет проблем – собаку можно отдать в питомник или отвезти на то самое место, где она была. Но я этого не вынесу, умру от жалости.
– Да не беспокойся, пока он маленький, его возьмут, это очень хорошая собака. Судя по фотке, не дворняжка, вроде даже какой-то терьер.
– Если бы мне нужна была собака, я его ни за что бы не отдала. Характер – чудо! Зря не скулит, даже кушать не просит, молча ждет, умничка.
– Да нет, тебе не справиться, они вдвоем тебя доканают. Я бы и сама взяла такого, но куда мне две собаки? Надо срочно дать объявление.
Подъезжая к ветеринарной клинике, муж вдруг заявил:
– Значит, так. Если ветеринар скажет, что собака никуда не годная, я на нее денег тратить не буду, так и знай!
Подумать только, кто бы сомневался?
– Я сражен! Нет слов! – воскликнул ветеринар, едва увидев щенка. – А вы знаете, что это лабрадор, собака слепых? Какое чудо! С документами стоил бы тясячу долларов!
– А без документов?
– Без документов долларов четыреста.
Надо было видеть сияющее гордостью лицо мужа! Но, похоже, доктор перестарался. Как после этого убедить хозяина отдать такого щенка? Ладно, зато никто его не выкинет и не сплавит в питомник. Теперь у нас есть справка, что это лабрадор и зовут его Буби. Найдя в интернете описание этой породы, я подумала, что ветеринар даже и не лукавил.
После прививки щенка пришлось принести в дом. Снаружи, где может случиться дождь или похолодание, оставить его я уже не могла. Будь, что будет, ну нагадит, сгызет что-нибудь...
Поздно вечером, наделав повсюду лужиц, наш малыш захотел спать и заскулил. Надо же, а ведь маленькие дети тоже плачут, когда хотят спать. Принесли его ящичек в ванную, и Буби сейчас же угнездился там. Выключив свет, я прислушалась. А вдруг в темноте ему будет страшно? Но Буби не издал ни звука и вскоре крепко спал. В моем сердце разрасталась нежность. Жаль, что я не смогу дать ему того, что требуется. С ним надо гулять далеко и подолгу, бегать, выезжать на природу и спускать с поводка. Может быть, когда он подрастет, в ближайшем парке где-нибудь на пустыре кидать ему палку, раз уж эта порода так любит команду «апорт»? Можно ведь и сидя кидать, а наклоняться за палкой не надо, он же сам будет ее приносить... Нет, в общественном месте такого большого пса, каким он станет, нельзя спускать с поводка, еще и без намордника, да и как далеко я с ним уйду? Утром, торопясь на работу, можно просто открывать дверь и выпускать его в сад, а вечером пусть с ним гуляет муж, он же обещал. Хотя пока что он погулял с ним только раз и то минут пятнадцать, ссылаясь на великую занятость. А ведь так будет всегда...
В последующие пару дней купила Буби ошейник, игрушек и еды для щенят крупной породы. Теперь я спешила с работы, нигде не задерживаясь, чтобы поскорее обрадовать этого детеныша с плюшевыми ушками. И в то же время замирала от ужаса: что он там успел натворить?
Оказалось, что в мое отсутствие муж зачем-то научил Буби забираться на диван, хотя я думаю, что этого как раз нельзя допускать. Кроме того начался процесс воспитания, заключавшийся в том, чтобы подозвать щенка, а потом грозно рявкнуть:
– Сидеть!
Буби, не понимая, почему на него орут, ставил вместе передние лапки, клал на них голову и вопросительно смотрел на хозяина снизу вверх, как будто спрашивая: «Не знаю,что случилось, но если я буду сидеть вот так, ты не будешь ругаться?»
Между тем Буби предпочитал крутиться возле меня, и муж добродушно возмущался:
– Вот ведь зараза мне досталась в жены! Всем-то она командует и все-то у меня забирает: принес собаку – и ту забрала себе!
Несмотря на то, что наш дом начал пропитываться характерным запахом, который бывает в квартирах, где держат собак, и коего сами хозяева не замечают, я начала склоняться к тому, что щенок останется с нами. В конце концов, есть собаки, с которыми никто не гуляет, и их жизненное пространство ограничено небольшим двором, а некоторые вообще всю жизнь сидят на цепи... Но неужели можно спокойно жить рядом с чьей-то несвободой?
Мне вполне комфортно в своем собственном мире, поэтому никогда не испытывала потребности в больших дозах общения с кем бы то ни было, а собаке оно необходимо, и как тут быть? Приходилось жертвовать своими интересами, что на пользу мне явно не шло. Вот что значит быть полностью выбитым из колеи. Как человек, склонный к уединению, всегда предпочитала кошек. За эти несколько дней я вымоталась и морально, и физически так, что у меня беспрерывно болела голова, верхнее давление доходило до 190, спина от бесконечных наклонов не успевала отдохнуть за ночь, и мерзкая боль начиналась уже с утра. Что же будет дальше?
Муж, как и следовало ожидать, со щенком гулять не торопился, а ветеринар предупредил, что после каждой еды его необходимо выводить на улицу хотя бы минут на десять, иначе тот еще долго не научится справлять свою нужду вне дома.
В тот день, выпустив Буби в сад, я услышала просьбу мужа забрать щенка, потому что пришла женщина посмотреть квартиру.
– Но это всего лишь маленький двухмесячный щенок! – удивилась я.
– Нет-нет, я очень боюсь собак! – сказала женщина, и мне ничего не оставалось, как подхватить Буби на руки.
–А как же тогда собака сможет выйти в сад, если вы будете ее бояться? – раздраженно спросила я, заранее понимая, что если цена, которую просит муж, окажется приемлемой, собаке не останется ничего, кроме коротких прогулок на поводке вдоль по улице.
– И кто тебя за язык тянул?! – возмущался впоследствии муж. – Ты думаешь, прямо так сразу они бы и согласились?
– А если бы согласились? Я так понимаю, что собака будет вынуждена сидеть все лето в помещении и погибать от жары? Ты посмотри, ему и сейчас уже иногда жарко, а ведь у него будет теплая шерсть!
– Что ты трагедию закатываешь? Тысячи собак живут в квартирах – и ничего! Будем с ней гулять, купим кондиционер...
– Да что ты говоришь?! Вот сегодня, например, что ты сделал для собаки и сколько времени ей посвятил? Ну, уж нет! Я-то думала, что хотя бы утром пес будет самостоятельно гулять в саду, а оказывается, мне придется тебя будить, либо самой вставать, одеваться и тащиться на улицу, а я по утрам и так не знаю, за что хвататься!
– И чего ты паникуешь раньше времени? Я бы заключил с ними договор, а там ведь не будет написано, что в саду нет собаки...
О-о-о!!! Люди снимут кваритру с садом за бешеные деньги, а потом окажется, что к саду прилагается хозяйская собака, которую они смертельно боятся... О чем еще можно говорить с этим человеком?
Мои невеселые мысли прервал телефонный звонок. Звонила подруга.
– Сегодня вечером придет женщина, которая хочет взять щенка, не глядя. У нее недавно собака умерла от старости. Там есть большой сад, и она всегда держала собак. Соглашайся!
Как это кстати! А то в этом доме ни на что нельзя полагаться. Я тут же мстительно объявила мужу, что собаку уже сегодня можно передать в хорошие руки, если здесь она будет обречена на четыре стены.
– Нет, так дело не пойдет! – решительно заявил муж. – Откуда я знаю, что это за женщина? Вдобавок я не отдам его никому, пока мне не вернут деньги за посещение ветеринара. Зачем тогда мы возили его на прививку?
– Да затем, чтобы он не успел заболеть, пока будем решать его судьбу! А деньги я и сама тебе отдать готова, если тебя только это волнует.
– Нет-нет, я не согласен! Ветеринар сказал, что собака стоит четыреста долларов, вот пусть мне их заплатят, тогда...
Я живу с добрым, отзывчивым человеком, которому не жаль для меня ничего, но иногда на него нападают какие-то приступы скупердяйства, о которых потом самому вспоминать противно.
– Да как тебе не стыдно? – возмутилась я. – Еще чуть-чуть – и щенка никто не возьмет даже даром, безответственный ты человек!
– Ничего не знаю, ветеринар сказал...
– Вот-вот! Да только я-то знаю, с кем имею дело, поэтому заранее попросила ветеринара сказать о собаке что-нибудь хорошее! Иначе у меня бы сердце не выдержало слышать, как ты отвезешь его и выкинешь там, где нашел, сдашь в питомник, или заставишь всю жизнь провести в душном доме! – выпалила я в отчаянии, а иначе ни за что бы не призналась.
– Ну и зараза же ты! – изумленно возопил муж. – Надо же, все предусмотрела... Интересно, и сколько раз тебе уже удавалось вот так меня облапошить? Как же можно тебе доверять после этого?!
Он улегся на кровать и обиженно засопел.
На следующий день я не смогла подняться из-за высокого давления и страшной головной боли. Муж суетился, не зная, чем помочь, и заметил:
– А все из-за этого пса! Негодяй.
– Сам ты негодяй. Вместо того, чтобы больной жене уборщицу найти, тащишь в дом собаку.
– А знаешь, сегодня опять придут смотреть квартиру, и как хорошо, что я спустился и все проверил! И когда только этот негодник успел навалить там целых две кучи? Пришлось убирать.
Вот молодец, Буби, отомстил за меня! Хоть напоследок заставил своего воспитателя поработать, пусть знает!
Буби попал в дом, где живут еще четыре кошки, и можно гонять их по саду, пока не надоест получать по носу. Обязательно приду его проведать.
А знаете, почему я думаю, что он в хороших руках? В тот же вечер позвонила его новая хозяйка и спросила, не боится ли он спать в темноте.
42.Ворона
Елена Катрич
Ворона никогда не прилетала сама по себе. Вадик ее заметил еще весной, а теперь осень. Вадик уже второклассник, он учит уроки и посматривает в окно. Ну вот – снова та же самая картина. В доме напротив по длинному проходному балкону идет старушка, а над ней по краю крыши передвигается ворона. Казалось бы, ну и что тут особенного, мало ли где летают вороны? Но дело в том, что эта ворона прилетала только к приходу старушки. Старушка идет по балкону к своей двери, а ворона вприпрыжку по карнизу, как будто хочет спуститься прямо старушке на голову, даже наклоняется, но в последний момент передумывает и взмахом крыльев помогает себе удержаться на месте. Но потом она все-таки слетает и садится на перила за спиной у старушки, когда та останавливается у двери и начинает суетливо рыться в сумочке в поисках ключа. Ворона топчется, балансируя на перилах, будто приглашена в гости. Но старушка никого не замечает, заходит в квартиру и закрывает дверь в тот самый момент, когда ворона, присев, растопыривает крылья, чтобы устремиться следом. Вадику не верится, что старушка не видит ворону, хоть и не смотрит на нее. Лишь однажды она все-таки взглянула на странную птицу, однако сразу неодобрительно поджала губы и быстрее засеменила к двери, а ворона сердито каркнула вслед. И, – Вадик мог дать честное-пречестное слово, что ворона каркнула настоящими словами! Потому, что над двором раздалось громче некуда:
– Стар-р-рая ведьма!
Но оказалось, что кроме Вадика никто ничего не слышал и не заметил. А Вадик даже нарисовал ворону и старушку в альбоме и сделал попытку рассказать о своих наблюдениях маме, но тут же об этом и пожалел. Мама, назвав его фантазером, сказала, что лучше бы он внимательнее учил уроки, а не таращился в окно и считал там ворон.
А потом Вадик переехал в другой дом и забыл про ворону. Прошло три года, и Вадик подружился со своей одноклассницей, рыжей Таней. У Тани были огненные волосы, каких не было ни у кого во всей школе, и ее могли бы дразнить, но никогда не дразнили. Таня умела так посмотреть своими зелеными глазами, что обидчику становилось не по себе. В ее взгляде было что-то, от чего мурашки по коже бегали. Но это, если она сердилась. А с Вадиком ей было интересно. Таня знала много невероятных историй и верила рассказам Вадика, над которыми другие только смеялись.
– Матюша, Матюша! – позвала Таня, когда Вадик впервые пришел к ней в гости.
И на зов прилетела из комнаты...ворона. Она села Тане на плечо и приветливо потеребила пучок волос, перехваченных лентой на макушке у девочки.
– Давайте-давайте, мойте руки и идите за стол, – позвала Танина бабушка, – и старик поест с вами.
Но никакого старика Вадик так и не увидел, зато на спинке стула, вплотную придвинутого к столу, устроился Матюша и принялся склевывать еду из поставленной перед ним тарелки, как настоящий член семьи. Поневоле вспомнилась давняя история с вороной, но когда Вадик ее рассказал, никто не то, чтобы не удивился, а даже и не обрадовался. Бабушка почему-то встала из-за стола и быстро вышла, прижимая к глазам фартук. Даже Матюша, и тот забеспокоился, перестал есть, взлетел и закружился по кухне. Да в чем же дело? Обед был испорчен, а причину разгадать невозможно. Вадик засобирался домой, а Таня так ничего и не объяснила.
Встречаясь в классе, Вадик и Таня случившееся не обсуждали, и отношения стали натянутыми. Наконец, Вадик не выдержал. Что он такого сказал? Была старушка? Была. А ворона была? Еще как была. У него даже и рисунок в альбоме сохранился. И Вадик принес альбом в школу.
Таня, разглядывая рисунок, вдруг воскликнула:
– И правда, очень похоже на бабу Катю! Это же ее балкон!
Потом серьезно посмотрела на Вадика и тихо сказала:
– Хорошо, я расскажу, но это очень большая семейная тайна.
Если бы на месте Вадика был кто-то другой, он бы ни за что не поверил в эту историю. Но на его месте никого оказаться и не могло, другому бы просто ничего не рассказали. Таня и без того не раз говорила, что на свете много необычного, но этого почти никто не замечает, способностей нет. А у Вадика есть. Ну, например, если сказать кому-то, что старшая сестра родной Таниной бабушки ведьма, кто поверит? Но баба Катя ведьма. А вот хорошая или плохая, до сих пор не понятно. Потому, что Матюша – не ворона, а Матвей, Танин дедушка.
Баба Катя никогда не одобряла замужества своей младшей сестры. Она с самого начала предсказывала, что этот брак счастья не принесет. Но ее никто не слушал, и она решила не вмешиваться. До поры, до времени. Сестры поссорились. Бабушка долго держала обиду на сестру за плохое предсказание, пока оно не начало сбываться. Любовь Матвея к выпивке постепенно превратила его в алкоголика. Но бабушка из гордости медлила идти за помощью, вот и опоздала. Баба Катя дала бабушке заговоренной травы от пьянства, но оставались единственные особые лунные сутки, когда еще можно было использовать снадобье до полуночи, подсыпав его в еду, но дед именно в тот вечер допился до того, что свалился где-то на улице и не пришел ночевать. А потом стал таскать из дома все, что можно было обменять на бутылку водки. Да это еще пол-беды. В пьяной драке дед пристукнул своего собутыльника и должен был отправиться в тюрьму. И тогда Танина бабушка опять побежала к сестре. А баба Катя сказала, что поможет, но по-своему, и чтобы потом ее не упрекали. Взяла и превратила деда в ворону. Дед исчез, и найти его не удалось. Только в семье знали, куда он делся. Бабушка плакала, но баба Катя сказала:
– А какая тебе разница, если он все равно в тюрьме сидеть будет? Уж поверь мне, не в тюрьме бы пропал, так под забором. А вороной будет – и пить перестанет, да и на свете еще поживет рядом с вами, вороны долго живут.
С тех пор дед Матвей и стал вороной. Сначала сердился, прилетал к бабе Кате, надеялся, что она его расколдует, потом смирился. А теперь, уже скоро, баба Катя должна передать свое умение Тане, и тогда Таня сможет очень многое, даже деда расколдовать. Но тут баба Катя советует не торопиться и очень хорошо подумать и думать всегда, прежде, чем применять эти свои способности.
Вадик слушал и диву давался. Не верить этому он не мог. Что бы он сам посоветовал Тане? Вадик думал, думал, да так ни до чего и не додумался. Нехорошо как-то превращать человека в ворону. Но что тут еще можно было поделать?
АВТОР 22
43.Деньги не пахнут
Евгений Валерьевич Петров
Владимир, старательно распределял по лицу пену для бритья.
- Володя, ты скоро?- раздавшийся за дверью голос Людмилы, прервал размышления мужчины.
- Я все!- бодро ответил Владимир и, выйдя к жене, ласково обнял ее.- сейчас быстро завтракаем и идем.
Они собирались воспользоваться первым в этом году теплым солнечным деньком и отправиться гулять в парк.
- Конечно,- улыбнулась Людмила,- твой кофе уже готов.
Владимир быстро оделся и прошел к столу, бодрящий напиток обжигающе пролился в горло. Хотя, говоря по правде, далеко не всегда эта жидкость способствовала бодрости. Мужчина частенько задумывался над причиной данного явления, пока кто-то не сказал ему о привыкании. Получалось так, что организм уже не воспринимает кофе как что-то стимулирующее.
Но допить свой кофе Владимир не успел – в животе неумолимо забурчало.
- Извини, Мила,- виновато проговорил он, поднимаясь из-за стола,- сейчас вернусь и допью…
- Что случилось?
- Вчера что-то не то съел…
Он скрылся за дверью туалета…
Через некоторое время мужчина показался в столовой. На его жалкое лицо невозможно было глядеть без сострадания.
- Милочка, у нас проблемы,- глухо проговорил он, и опускаясь на стул тяжело вздохнул.
- Что случилось?- женщина встревоженно взглянула на него.
- Я…- Владимир сделал большой глоток остывшего кофе,- уронил бумажник.
- Ну, и…
- Я… уронил его… туда…
- То есть?- все еще никак не могла понять Людмила.
- То есть, то есть,- несколько раздраженно передразнил Владимир,- туда… в дырку…
- Ничего се-ебе,- Людмила схватилась за голову.- И что теперь делать?
- Надо как-то доставать…
Взгляд мужчины обежал небольшое помещение кухни. На глаза попадались совсем не подходящие для подобной цели вещи.
- М-м-да,- вполголоса проговорил он и вышел в сени.
Людмила проследовала за ним.
- Может это подойдет,- женщина протянула мужу небольшую тяпку.
- Может и подойдет,- Владимир задумчиво повертел в руках инструмент,- Пойдем, посмотрим.
Они прошли в туалетную комнатку. Небольшой фонарик спустился прямо в специальное отверстие, озарив полупогруженный в коричневатую жижу бумажник.
- Сейчас попробуем,- проговорил мужчина, стягивая рубаху.
Рубашка опустилась на руки Людмиле.
Владимир наклонился над отверстием, и подавляя позывы к рвоте, протянул руку с тяпкой вниз. Вот тяпка погрузилась в жижу. Поднялась волна омерзительного запаха. Мужчина судорожно сглотнул, провел инструментом, приближаясь к упавшему бумажнику. Наконец, тот опустился на лопасть тяпки. Владимир осторожно потащил ценный груз наружу. Крупные светло-коричневые ошметки с плеском сорвались с лопатки, наполняя воздух новой порцией вони.
Весь заляпанный дерьмом, бумажник оказался на свободе.
Владимир бегов вытащил смрадную папку в огород. Бумажник плюхнулся в свежую зелень. Тяпка отлетела в сторону.
- Фу-у-у-х…- облегченно перевел дух мужчина, пристально вглядываясь в лежащую перед ним лепешку дерьма.
Теперь необходимо было достать из всего этого бумажник и находящиеся в нем деньги.
Владимир потянулся рукой к замку, старательно сдерживая дыхание – рвотный комок подкатил к горлу.
- Подожди,- Людмила с размаха выплеснула на бумажник ведро воды.
- Там же деньги!
- Лучше уж вода, чем… то, что на них сейчас,- философски пояснила женщина.
Открываясь щелкнула кнопка замка, явив жалкое зрелище – все вложенные купюры, карточки, какие-то квитанции оказались густо перемазанными коричневой вонючей субстанцией.
- Теперь все это надо отмывать,- глухо проговорил Владимир и с усмешкой добавил,- проведем операцию по отмыванию денег.
Он приволок тазик с водой, купюры погрузились в теплую воду, незамедлительно ставшую светло-коричневой и мутной. Пришлось менять воду.
- Может, порошка добавить?- тихо спросила Людмила.
- Давай!- махнул рукой Владимир,- вдруг, да и отстираем.
И вот мокрые купюры аккуратно разложены для просушки.
Медленно тянется время, а они по-прежнему влажные.
- Тащи утюг,- скомандовал мужчина,- сейчас так просушим.
- Ты уверен?
- А что нам еще остается делать? Время-то уходит.
Зашипели бумажки, проглаживаемые утюгом. И вот они уже лежат перед супругами почти новые, гладенькие, можно сказать - чистенькие…
Легкий остаточный запах витал над ними.
- А говорят деньги – не пахнут,- задумчиво проговорил Владимир, собирая купюры в пачку.
- Пойдем-ка быстрей,- спохватилась Люда,- может мы еще успеем их потратить…
44.Жаба
Евгений Валерьевич Петров
Деревушка наша Пихтовка стояла на излучине. Небольшая деревенька – всего несколько дворов. Домики все ладные, крепкие, старинными узорами разукрашенные: ну там наличники, ставенки, охлупни. В общем, все – как положено по старому закону. Речушка – Веснянка – была хоть и невелика, но чиста и достаточно глубока, особенно возле меленки, где в омуте водились сомы. А на берегу зелеными косами покачивали стройные березки.
Сейчас-то там уже ничего нет: ни Пихтовки, ни Веснянки. Затопило нашу сторонушку при постройке электростанции.
А в недавние-то времена, в нашей-то Пихтовке жизнь проходила радостно.
Особенно веселые гулянья проходили в мае, когда вся наша природа оживала после зимней спячки. На березоньках появлялись нежные, клейкие листочки. Словно легкой дымкой подергивались веточки. Ясное солнышко согревало землю нашу – кормилицу.
Выходили в майские солнечные дни на крутояр парни и девчата. Девушки плели венки из первых одуванчиков. Одаривали этими веночками своих избранников. Радостно смотрели на них старики, вспоминая свою молодость.
Вот и в этот раз все проходило как обычно…
Майский денек был на редкость теплым, словно лето поспешило прийти раньше срока. Собралась наша молодежь на крутом бережку Веснянки. Ласково и радостно сверкали на разлившейся речушке блики. Веселье било ключом. Песни, хороводы.
Парни за девчонками ухаживали. Каждый старался себе пару найти…
С усмешкой воспринимались молодежные забавы. В молодых семьях чаще всего именно в эти светлые деньки заводились дети.
В народе их называли майскими или солнечными.
Наиболее ладной была пара Николы и Оленьки. Собирались они по осени свадебку изладить. В ожидании радостного события Оленька и Никола почти не разлучались. Видный парень – Никола. Многие девчата на его заглядывались, но выбрал он Оленьку.
С сожалением отстали от молодца девчата.
* * *
- Никола, не хочешь ли пройтись со мной?- высокая темноволосая и черноглазая девушка Меланья взяла парня под руку. Она все никак не могла успокоиться, все Николу от Оленьки отбить пыталась.
- Да то что, сдурела,- Никола резко отдернул руку,- сейчас Оленька придет.
- Ну и что? Скажешь ей, что ты решил меня выбрать.- она всем телом прижалась к нему. Жаром опалило грудь парня.
С трудом высвободился он от навязчивой девушки.
- Шла бы ты да ехала от меня подальше…
- Что ж ты так со мной общаешься? Чай не страшная я, не противная.
- Не противная, конечно, но не нужна ты мне. Понимаешь, не нужна. Я Оленьку люблю.
- Противная эта Олька!- вспыхнули глаза у Меланьи,- Ни кожи, ни рожи…
- Понимала бы чего,- вспылил Никола и резко оттолкнул ее.
Отступила Меланья на несколько шагов назад, оступилась нога, чуть не упала девушка на землю. Вспыхнули яростным огнем ее темные глаза.
Хорошо Никола не глядел в этот момент на Меланью, а то наверняка мог бы и испугаться, до того хищным и отталкивающим стало выражение Меланьиного лица, что его черты, в общем-то правильные, сразу стали неприятными и отталкивающими.
Подхватилась она и досадливо прочь ринулась.
- Попомнишь ты еще свой удар,- злобно прошипела она сквозь зубы,- Аукнется это тебе!- проговорила она уже в полный голос.
- Что это она?- удивленно подошла к милому Оленька.
- Ничего страшного,- Никола нежно поцеловал девушку,- Сдуру бесится, что не пошел с ней к Веснянке.
- А чего это ты с ней должен идти?- Оленька наклонила голову к плечу.
- Она все надеется, что я тебя брошу и к ней перебегу.
Оленька лукаво посмотрела на парня.
- А что есть желание? Она ведь девчонка-то симпатичная.
- Глупенькая ты моя,- он обнял ее и ласково привлек к себе,- никто мне кроме тебя не нужен.
- Правда?- глаза девушки лучились радостью. Заходящее солнце озарило ее русые волосы словно огненным ореолом.
Никола , не отвечая, преданно смотрел на нее. Неожиданно захотелось поднять ее на руки и во весь голос заорать: «Я люблю тебя и только тебя!!!»
Оленька схватила его за руку и рванулась по свежему бархатистому ковру весенней травы вослед веселой юношеской ватаге.
- Постой, погоди,- Никола попытался ее остановить, но поневоле вынужден был прибавить шагу.
- Не отставай,- задорно кричала она, лукаво оборачиваясь к нему.
Они бежали на крутой берег Веснянки. Неожиданно Оленька остановилась и пристально взглянула ему в глаза.
- Я вправду нужна тебе?
- Конечно,- жарко ответил Никола и привлек ее к себе.
Жадные губы покрыли милое лицо поцелуями, спускаясь все ниже: шею, грудь, полускрытую легким платьишком.
- Не надо, милый,- прерывисто шептала она, а сама все плотней прижималась к нему…
Никто не обратил внимание на полное злобы лицо Меланьи, во все глаза наблюдавшей за возлюбленными…
* * *
- Будьте вы прокляты,- прошипела Меланья, наткнувшись на округливший стан Оленьки взглядом, и торопливо пошла прочь, увязая в выпавшем за ночь снеге.
Оленька вздрогнула от недоброго слова, запахнулась плотней в шубу и поспешила домой, к мужу.
- Что с тобой?,- Никола встревожено отложил в сторону топор, которым отесывал новый черешок, и бережно взял жену за плечи.
- Эта Меланья все никак не угомонится,- всхлипнула Оленька.
- Что опять,- голос мужа посуровел.- Опять она тебе что-то сказала?
- Она…- из глаз женщины выкатилась крупная прозрачная слеза,- Она… прокляла нас.
- Глупости это все,- отмахнулся Никола,- никаких проклятий не существует.
- Бабку Меланьину, Анфису всегда колдуньей считали,- сквозь слезы медленно выговорила женщина.
- Да брось ты,- небрежно отмахнулся муж,- Какая там колдунья?
- И глаз у нее темный, злой…- продолжала Оленька,- как бы она чего нашему маленькому не сделала..
- Ничего с нашим ребетёночком не случится,- уверенно проговорил Никола, снова принимаясь за работу.
Оленька тихо прошла в избу.
Никола остался один. Пробовал продолжить начатое дело, но ничего не получалось: слова жены все никак не выходили из головы.
Сплюнул молодой человек, откинул топор в угол и направился в горницу к супруге. Скрипнула встревожено дверь, мелькнула свежепобеленная печь, сдавленно вздохнула скамья под опустившимся на нее телом мужчины. Никола нежно обнял жкену, широкие ладони легко провели по тугому шару живота. Маленький человечек внутри, словно почувствовал руку отца, сильно ударил ножкой.
- Ой,- вскрикнула Оленька,- он уже узнаёт тебя.
- Конечно,- улыбнулся Никола,- Чай не чужой я ему …
- А почему ты думаешь, что это он?- поддразнила Оленька, охватывая ладонями животик.
- Он…- рассмеялся Никола,- потому что… ребенок…
- Опять выкрутился,- деланно возмутилась Оленька.
Неожиданно лицо ее побледнело. Толчки становились все чаще.
Дверь в избу распахнулась и в клубах морозного воздуха в горницу ввалился дед Михай.
- Как у вас тут делишки?- он заговорщически подмигнул Николе.
- Дядя Михай,- вскинулась Оленька,- выручай…
- А что случилось?
- Рожаю, дядя Михай,- выговорила она, едва шевеля побелевшими губами.
Никола резво вскочил со скамьи и растерянно оглядевшись метнулся было к двери.
- Не трепыхайся,- деловито осадил его Михай,- Я сейчас к Васильевне, а ты, мил парень… ты веди-ка женушку свою в Андрейкину баньку.
- В баньку?- брови Николы взметнулись до середины лба.- Зачем?
- А куда еще,- на ходу отвечал Михай, спешно запахивая полушубок,- Там сейчас тепло, вода горячая…
Никола схватил Оленьку за руку и потащил было к выходу.
- Да куда ты, дурья твоя голова,- Михай махнул рукой, выскакивая за порог на вечеряющую улицу,- Стужа на дворе. Накинь шубу. Не простужай роженицу.
Восторженно скрипнул сверкающий в отблесках заходящего солнца снег.
Никола суетливо набросил на плечи жены недавно сброшенную шубку и полупонес полупотащил Оленьку в приземистую баньку.
- Проходи, милая.
Вскоре показалась и Васильевна, спешащая на коротких быстрых ножках на помощь. У Николы с души спала тяжесть. Как-никак лучшая на всю округу повитуха.
- Все вон!- резко проговорила седеющая толстушка.
Никола с беспокойством заставил себя покинуть Оленьку, оставляя ее наедине с Васильевной.
- Надо бы мужиков позвать,- озабочено почесал голову под треухом Михай.
- Зачем это?- недоуменно уставился на него Никола.
- Да то что, паря, ни хрена не понимаешь?- дед укоризненно покачал головой,- А кто твоего дитя от нечисти оберегать будет?
- Да брось ты, дед Михай. Какая такая нечисть?
- Не спорь со старшими. Нос не дорос. Так старинный обычай требует.
- через некоторое время вокруг баньки утаптывали пушистый снег шестеро крепких мужиков.
- Вот и славненько,- дед Михай удовлетворенно хмыкнул и обратился к Николе,- скоро отцом ста…
Договорить он не успел.
- Сюда!!!- раздался истошный крик Васильевны.
Толкаясь мужики ринулись на зов. Остолбенело остановились на пороге.
Из чрева молодой женщины вывалилось нечто невообразимое. На ребенка это явно не походило… Крупная слизко-зеленая жаба…
- Да не стойте истуканами,- возопила повитуха,- хватайте это чучело.
Мужики подхватились, кое-как взяли ускользающее из рук чудище за руки-ноги и с трудом пропихнули в раскрытое зево печи.
- Заслонку,- истошно завопил Михай неожиданно тонким голосом,- Заслонку закрывай!!!
Все шестеро полным весом навалились на чугунную заслонку.
Гигантская жаба отчаянно сопротивлялась, чуть не вырывая тяжелую чугунину из рук.
- Держите!- кричала Васильевна,- Не давайте этой нечисти выйти наружу!
Чудище рванулось из печи с такой силой, что чуть не отшвырнуло всех в стороны.
Уперлись мужики в высокий порог и удержали заслонку.
Еще один рывок…
Высунулась из печи сизо-зеленая лапа…
С усилием давнули мужики на заслонку. Лязгнул металл.
- Засов накинь,- прохрипел сквозь зубы Михай.
Никола рванул тяжеленную пластину, вводя ее в предназначенный паз.
Низкий жалобный вой пронесся над деревней… и все стихло.
- Уфф,- устало вытирая пот, мужики опустились там, кто где стоял.
Никола обернулся с Оленьке.
Перед ним стояла Васильевна, держа в руках хрупкое тельце.
- Мальчик у тебя, папаша…
АВТОР 23
45.Мореход
Отшельник
Не радуют камыши родного болота, комары не сладкие, да и, вообще, что-то нынче настроение на нуле.
На оторванном поплавке от сетей тосковал лягушонок. Ему порядком всё надоело и эта тина, и эти кувшинки, и эта коряга, на которой доселе любил встречать грозовую тучку. Купаться и то нет никакого желания, хоть и припекает солнышко.
Каждый день, что и вчера – ничего не меняется. "Так можно превратиться в замшелую кочку" – вздохнул лягушонок и посмотрел на небо.
В светло-бирюзовом небе облачка, похожие на невесомые лоскутки утреннего тумана.
Вяло, перепрыгивая по листьям кувшинок, лягушонок приметил в прибрежной траве маленький кораблик. Тот, ткнувшись носом в вязкий пепельный берег, тихо раскачивался на малой зыби. Корпус – вырезанная сосновая кора, мачта – чернильный стержень, парус - целлофан.
Лягушонок оглянулся – и раз на его шершавую палубу. Сердечко отчего-то затрепетало, пупырышки разом высохли и почему-то взгляд остановился на индиговой водной глади.
А тут ветер-шалунишка усердно надул свои щёчки. Сонный доселе парус встрепенулся, и кораблик шустро отвалил от берега.
Поначалу лягушонок заметался по палубе, напрочь позабыв, что плавать умеет. А потом озорно квакнул и, как бывалый капитан, устроился на носу своего кораблика.
Болотце, в котором резвился головастиком, всё дальше и дальше отдалялось от него, пока его не захлопнули густой стеной камыши, шуршащие на беглом ветру.
Волны поднимали кораблик на свои гребешки, а потом он скатывался по их отполированным спинкам вниз. Аж дух прихватывало.
Вот озеро расплескалось синевой до самого горизонта. И почему-то появилась первая слезинка, за ней вторая, а вот и третья к ним поспела. Припомнилась любимая кочка на милом болоте и тёплая лужица в каменной ложбинке, в которой порой согревался после прохладной ночи.
Неожиданно ветер сменился, кораблик резко качнулся и его развернуло. Лягушонок не поверил своим глазам. Милые камыши вновь стремительно приближались к нему, он уже слышит кряканье утки, что по утру выводила своих утят на чистую воду. А ветер умножался, пенистые волны всё чаще и чаще перекатывались через утлое судёнышко. Доселе лазурное небо разом почернело. Ветвистая молния осветила тусклое озеро и тут же басисто эхом разнесся по небосводу гром.
Кораблик удало взобрался на белый "барашек" и, перевернувшись, провалился в тёмно-зелёную бездну.
Лягушонок безнадежно барахтается в воде и уже начал захлёбываться, когда его выбросило на илистый берег вместе с донной травой….
Солнечный лучик коснулся лежащего лягушонка и ласково пригрел его. Тот приоткрыл глазки и заметил, что вокруг него стрекозы, оводы, головастики, жуки-плавунцы, даже древняя жаба и та явилась. Всем любопытно посмотреть на бесстрашного лягушонка.
А старый рак с одной клешнёй, обошёл со всех сторон и задумчиво с расстановкой вымолвил: - "Мореходы не тонут".
22.08.11
46.Никодимыч
Отшельник
Он не знает с чего всё началось. Это вышло как-то само собой – и поначалу было не по себе, приходилось быть осмотрительным. Но постепенно свыкся с этим условием и, выходя во двор, даже перестал брать свой верный на бой "Барс".
С первым проблеском восходящего солнышка двор деда Никодимыча заполнялся диким зверьём. Он никого не прикармивал. Они сами приходили, уходили, а некоторые и вовсе оставались на ночь. Зверь разный, но между ними ни одного раздора. Всяк выбирал своё место и, приходя ещё раз, возвращался на то место, которое облюбовал прежде. С росомахой, конечно, приходилось быть бдительным, так и норовила проскочить в избу и там навести свой суматошный порядок.
Дед Никодимыч уж деревенских мужиков и баб поспрашивал про своё чудо, но те ни разу не слыхивали, чтобы лесной зверь сам вот так приходил к человеческому жилью. Сельскую учителку приглашал глянуть на диковинку, та не сразу, но зашла на кордон. И тоже была не мало поражена, как она выразилась, собранием всех представилей животного мира.
Так и стал жить Никодимыч в окружении зверья всякого. Только одно неудобство было связано с этим. Почтальонша наотрез отказалась к нему ходить, и деду поневоле пришлось самому хаживать в посёлок за пенсией. И всякий раз слышал, как ему в спину с улыбкой говаривал и мал и стар: - "Вон голова зверей пошёл".
А Дед Никодимыч махал на них рукой, мол, отстаньте, а для пущей убедительности поднимал резной посох – вот я вас. А сам смеялся в свою укладистую бороду.
Так незаметно и закончилось короткое, но жаркое лето. То тут, то там лес покрывался жёлтыми, красными, бурыми пятнами. Яркими цветными кляксами выделялись средь елей и сосен берёзы, осины, клёны. Насыщенные по цвету, листья падали на пожухлую траву и быстро блекли под осенней моросью, обращаясь в сырой ворошок.
Зверья во дворе Никодимыча поубавилась. Зима скоро – у всех прибавились хлопоты, кто съестные припасы усердно собирал, кто нагуливал жирок, кто решил уйти поюжнее.
Как-то рано по утру, во двор заполз бурундук, оставляя на стылой земле узкую пунцовую полоску. Лисица у поленицы вяло взглянула на вновь прибывшего и, свернувшись клубком, словно малый котёнок, опять започивала.
Дед сошёл с крыльца и резким окриком остановил пса, который уже уткнулся носом в лежащую зверушку. Осторожно поднял бурундука, а тот даже глаз не приоткрыл. Словно панцирь на нём – грязь вперемежку с ржавыми сосновыми иглами и стебельками травы. Лишь по пяти продольным полоскам плохо различимым на спине можно было уразуметь, что это всё жё землянная белка. А некогда пушистый хвост жалким шматком висел меж лап.
Перевернув полуживого бурундука, дед невольно поморщился. Рваная по краям дырка, зияла на животе, из которой сочилась кровь. Видать в дупле упавшего дерева устраивался на зиму да на острую ветку напоролся.
"Не жилец", - вздохнул дед, но всё же решил попробовать, хуже уже не будет.
Первым делом вырезал бритвой шерсть до розовой кожицы и заткнул чистой тряпицей рану. После чего достал из шкафа жестяную портняжную коробку из-под леденцов. Иглу воткнул в горячий пепел своей курительной трубки, суровую нитку чуть смочил водкой и, пристроившись у окна, принялся аккуратно по-солдатски зашивать, иногда поправляя очки на носу. Со стороны это смотрелось довольно буднично, словно пришивали воротничок к гимнастёрке.
"Вот и ладно", - и Никодимыч из тысячелистника приготовил кашицу и наложил повязку бурундуку.
В лукошко набросал немного мха и положил зверька, который повизгивал по-детски и вздрагивал лапками.
"Теперь уж сам", - и дед снова привычно принялся за домашние хлопоты.
Со временем двор и вовсе опустел, и было непривычно пусто после летнего зверинного вавилона. Теперь дед радовался любой зверушке, что забегала либо случайно, либо так попроведать.
Он всё также исправно менял бурундуку повязку, но тот по-прежнему не шевелился в лукошке, только тоскливо постанывал.
"Не получилось", - вздохнул дед и потрепал игриво за уши подошедшего пса.
А к вечеру подметил, что его Клык подошёл к бурундуку и лизнул несколько раз того. Хотел отогнать, но передумал – будь что будет.
И теперь пёс ежедневно старательно вылизывал земляную белку. Клык превратился в сиделку у больной зверушки, которая всё так же лежала недвижно.
В один из дней, возвратясь из леса, Никодимыч по привычке заглянул в лукошко и усмехнулся. Бурундук смотрел на него своими глазками и пытался встать, но слабые лапки не держали его, и он всякий раз заваливался на бочок. Смоченный палец в козьем молоке был быстро облизан.
"Вот и хорошо" – улыбнулся дед и погладил бурундука.
Теперь землянная белка быстро пошла на поправку. Зверёк радостным свистом приветствовал деда, а вот пса на первых порах сторонился – старательно каждый раз зарывался в мох, но и к нему привык и давал свободно себя обнюхивать.
Вскоре бурундук настолько окреп, что уже вылезал из лукошка и обследовал избу. Больше всего ему нравилось сидеть под лавкой, что стояла у жарко натопленной печи.
Дед отыскал старый заштопанный валенок, немного его обрезал и положил на любимое место звурушки.
Бурундук, с недоверием отнёся к тому, что под лавкой поселилось нечто чёрное. Но, обследовав, принялся в старый валенок таскать хлебные крошки со стола, горох из сеней, где нашёл мешок этого добра. Вообщем взялся усердно накапливать съестные припасы.
Никодимыч на все его старания только радовался. Поправилась зверушка и вот теперь навёрстывает упущенное.
Тёплые денёчки многоцветной осени быстро хладеют и по утрам в кадушке у крыльца уже тонкий ледок. Иней повсюду и на пожухлой траве, и на заборе, и на ветках деревьев. Зима вот-вот бросит первую пригоршню снега, дохнёт первым трескучим морозом и завьюжит первой метелью.
У толстопузого начищенного самовара дед, разламывая на кусочки сахар, вприкуску попивал чай. У стола дремал пёс, а на подоконнике у россыпи кедровых орешков сидел бурундук и хрустно щёлкал их.
"Зимовать втроём будем, вот и ладно", – заметил Никодимыч и посмотрел в окно.
Первые белые мухи густо притрушивались во дворе. Снежинки копотливо укутывали всё вокруг в пушистую кипенную шаль. Вот и зима поспела.
01.12.12
АВТОР 24
47.Улыбчивое время
Сергей Зябаров
За день до начала школьных занятий Маша грохнулась с яблони. Ребята, ставшие свидетелями падения, смеялись так заливисто, что девочке ничего не оставалось, как показать им язык и побежать домой.
Сердобольная мама злилась и охала одновременно. Выглядело это настолько мило, что папа Маши непроизвольно улыбался, дуя на ссадины. Одетые Татьяной Андреевной в зелёные костюмчики, они казались совершенно безобидными.
Беда состояла в другом. Одна из ранок заняла почётное место на лбу семилетней девочки. Поэтому, дебютный поход в школу рисковал стать для первоклассницы слегка испорченным. До вечера решили больше ничего не предпринимать.
Обидевшись на дерево и папу, Маша отправилась во двор детского сада. Он располагался недалеко от дома.
Август допевал свою песенку, убаюкивая старые качели. Сторожевой пёс Тобик, развалившись возле забора, с интересом осматривал гостью.
– Привет, собачка, – поздоровалась Маша. – Тебе скучно? Надо было баранки захватить.
В ответ Тобик только помахал хвостом.
– А я с дерева упала, представляешь. Лезла за яблоком и поскользнулась. Теперь вся в зелёнке. Тебе всё равно, а мне с этим, – девочка указала на лоб, – в школу идти. Ладно, пойду к качелям.
Сегодня садик пустовал. Лишь изредка сюда сворачивали мамы с колясками да малочисленные группы детей. Маша предпочитала бродить здесь одна, подкармливая Тобика и возясь в песочнице. Загорелые руки вылепливали из песка причудливые фигуры. На что они походили – не понятно. Даже сам юный скульптор не знал ответа. За четыре года обучения Маша полюбила каждый уголок садика. Ухоженные клумбы, уютные беседки, свежесть покрашенных лавочек – всё её радовало, всё привлекало.
Вдоволь накатавшись, девочка двинулась к выходу. Напоследок она обернулась и виновато произнесла:
– Только не дуйся, пожалуйста. Мне будет тебя не хватать.
***
Татьяна Андреевна провела остаток дня в беспокойной задумчивости. «Вот повезло, – жаловалась она про себя, – ребёнок пойдёт на первый звонок с разбитым лбом». Не найдя поддержки у безразличного к «выжатой из пальца проблеме» мужа, она поначалу расстроилась. Но ближе к ночи её осенила чудесная идея.
***
Вечер тихонько целовал глаза домов. Затем он садился на подоконники и заглядывал внутрь до тех пор, пока смущённые комнаты не закрывались от него веерами-шторками.
Семья Васильевых ужинала. Бурно обсуждался предстоящий день.
– Мам, а Серёжа с нами пойдёт?
– Конечно, Машенька. Звонила его бабушка. Договорились, что они зайдут завтра.
Ответ мамы благотворно сказался на аппетите – девочка съела огромную порцию картошки с котлетой. В садике Машу с Серёжей иначе, как «жених и невеста» не называли. Им нравилось такое обращение. Хотя внешне радость не проявлялась – пряталась за смущением.
После ужина Татьяна Андреевна отвела дочь в комнату и спросила:
– А что ты любишь больше – светлячков или листочки?
Лицо Маши преобразилось – взгляд стал серьёзным и загадочным. Как будто она решала сложный пример.
– Листочки. Особенно с яблони. Они так сладко пахнут. А светлячков я видела только в мультиках.
– Хорошо. Тогда хочешь пойти в школу с листочком?
– Я бы с удовольствием, но как же Серёжа?
Мама улыбнулась и рассказала Маше о своей идее.
***
Искупавшись, кисточка засыпала. Довольная тем, что пригодилась её помощь, она мечтала о ярких и красочных снах. Кисточка не знала, что это была только репетиция. Утром ей снова придётся потрудиться.
***
Маша слушала традиционную сказку. Сегодня Татьяна Андреевна поведала дочке об Улыбчивом времени.
– Мамуль, а я живу в Улыбчивом времени?
– Да, моя радость.
– Значит, ты и папа – тоже. Вы ведь рядом.
– Рядом, доченька. Всегда рядом, – поцеловав Машу в нос и пожелав «сказочных снов», Татьяна Андреевна ушла в другую комнату.
Девочка ещё долго не могла уснуть, гладя любимую куклу Весну, лежащую под одеялом. Маша думала об Улыбчивом времени. Вернее, о том, как хорошо жить в этой волшебной стране.
***
Утро пришло с солнечным настроением. Осень долго мерила новое платье, застыв перед небесным зеркалом. Собирались в школу дети.
Вокруг Маши ласточками кружили родители. Егор Антонович немного нервничал:
– Сколько роз срезать?
– Конечно, одну, папа.
– Почему «конечно»? На грядке их достаточно, чтобы подарить всем учителям.
– Нет, хочу одну. Самую красивую! Я же в первый класс иду, значит, и цветок возьму один. Притом, не собираюсь его кому-нибудь дарить. Разве что… – Маша покраснела и пошла одеваться.
– Разве что жениху, – прошептала Татьяна Андреевна. В дверь постучали. – А вот и он. Открой, пожалуйста.
***
Маша с Серёжей шли молча. Позади них шагали счастливые родственники.
– Мы с мужем учились в одном классе, – вспоминала бабушка Серёжи. – Он вечно улыбался и называл меня Дашей-растеряшей. Хорошее было время. Улыбчивое.
Вскоре они услышали знакомые с детства звуки. «Буквы разные писать тонким пёрышком в тетрадь…».
Серёжа взял Машу за руку и сказал:
– Красивый он у тебя. Листочек на лбу. Наверное, пахнет так же, как и яблочный.
– Нет. Слаще! – ответила девочка и ещё крепче обняла руку «жениха».
48.Мои гладиаторы
Сергей Зябаров
– Простите, чем вы занимаетесь? – обратился я к незнакомцу. Нельзя сказать, что увиденное шокировало меня, но посредственной представшая картина также не являлась.
– Обнимаю дерево, – спокойно ответил человек в майке цвета топлёного молока.
Уставшее солнце рылось в облаках в поисках одеяла, готовясь отойти ко сну. Опустевший парк с улыбкой вспоминал о радостной суете, царившей ещё недавно. Но вечером здесь было безлюдно и тихо. Единственный фонарь, опускающий свой свет на прохладную кожу асфальта, давно сошёл с ума. Теперь он разговаривал лишь сам с собой, игнорируя робкие попытки лавочек присоединиться к беседе.
– Зачем? – с нотками подлинного удивления поинтересовался я.
– Мне хочется выразить ему благодарность. Каждый вечер я прихожу в этот парк, чтобы обнять какое-нибудь дерево. Без разницы. Будь это долговязый дуб или хрупкая, как эта, липа.
Ощущение некой неловкости ситуации овладело мною. Казалось, меня разыгрывает актёр юношеского театра. К этому ощущению привязалось нервное желание уйти, но ради любопытства я решил поставить точку в нескладном спектакле:
– Люди не обнимаются с деревьями, – презрительно бросил я, озарив оппонента победоносной ухмылкой.
Чего я ожидал после этого? Капитуляции незнакомца в виде последовавшего далее молчания?
Допустим. Или ответной порции грубости в мой адрес? Вполне прогнозировано. Но все догадки
рухнули вследствие непредсказуемых слов странного собеседника:
– А чего ещё не делают люди? – парировал он мой дерзкий комментарий. Никакой дрожи в голосе, ни доли раздражения. Теперь я почувствовал себя клиентом на приёме у психолога. Молодой человек не смотрел на меня, как смотрят на мишень лучники. Но повисшее в сладком воздухе молчание, резонируя с укутавшей парк тишиной, пугало. Казалось, каждая пылинка, каждый листик в этом осиротевшем закоулке притаился в ожидании моего ответа. Как будто от него зависела чья-то судьба.
– Люди не ковыряются в носу в общественном месте, – попытался я разрядить обстановку.
– Да, вы правы. Но этим бесполезным занятием они предпочитают заниматься дома, – иронически заметил странный юноша. – Для этого у них хватает здравого смысла. А вот для прекращения войн и насилия – нет.
– Какое отношение к вашему вопросу имеют кровопролитие и глобальные проблемы? Весьма абсурдно сравнивать, простите, ковыряние в носу со смертью!
– Неужели? А ваш скоропостижный вывод насчёт того, что люди не обнимаются с деревьями, не абсурден? Вот стою я и делаю то, что по вашему мнению просто невозможно. И где же в этом логика? А тот пример приведён лишь в качестве обличения человеческой натуры – боязни совершать маленькие "глупости" в отличие от больших.
Безмятежное спокойствие, твёрдая уверенность незнакомца в произнесённых речах ввели меня в ступор. Прежний пыл угас. Я находился в смятении. Боязнь катастрофической развязки пронзила раскалённой иглой измождённое сознание. Хотя сумерки успешно скрыли капельки пота, проступившие на каменном лице, я небрежно вытер их рукавом рубашки. К чему это неуклюжее представление? Невинный диалог превратился в каторжную пытку…
Пред глазами из неведомых глубин выросла арена, на которой сражались два гладиатора. Один из них уже занёс острый меч над главой окровавленного соперника, ожидая вердикта разъярённой толпы. Запах смерти, неумолимо разъедающий пыльный воздух, почти материализовался в нечто видимое. На левой чаше весов ликовало безжалостное дыхание жестокости, на правой – сиял едва различимый луч сострадания и доброта…
Внезапно туман рассеялся. Передо мной стоял тот же человек в неизменной «топлёной» майке. Кто же они? Кто эти два гладиатора? Осознание кратковременного провала оказалось не столь болезненным, как засевшие в голове едкие и мучительные вопросы.
– Вам плохо? – решил осведомиться молодой парень, не перестающий прижиматься к безмолвному дереву.
– Мне? Да нет. Кажется, нет…
Наоборот, подумал я, внутри меня произошли радикальные перемены. Лютая ненависть к раздражающему философу стихла. Облик испепеляющего ужаса исчез вместе с тревожным состоянием досады. И, всё-таки, чтобы вернуться к теме нашей замысловатой дискуссии, я произнёс:
– А за что? За что вы так любите деревья?
Впервые за время разговора мой собеседник улыбнулся. Так улыбаются дельфины, которым искренне аплодируют за проделанные трюки. Так улыбаются отдельные бабочки. Улыбаются целый день. Единственный день своей жизни. После он молвил:
– Чтобы добраться на работу, мне приходится около получаса торчать на остановке. Обилие желающих уехать роем заполняют место, отведённое для ожидания маршрутки. И у них такие выцветшие, исполненные бесконечной усталости, глаза! Как будто, за ночь им пришлось преодолеть сотни километров опасного горного маршрута. Когда подъезжает заветный транспорт, люди подобно бестактным хищникам, умышленно толкаясь, стараются первыми настичь воображаемую «жертву». Среди безудержного хаоса и безобразия легко и самому поддаться дикому соблазну. Но… Возле остановки, в сторонке, растёт рябина с восхитительными алыми плодами в тёплый сезон. Именно она помогает мне оставаться равнодушным к всепоглощающему сумасбродству. Помогает оставаться живым, понимаете. На извечном поле брани это милое деревцо является истинным символом красоты, символом гармонии.
Мы долго молчали. Ночь, оседлав стаю вороных коней, галопом неслась сквозь задумчивый воздух. Я думал о своих гладиаторах. Сколько…Сколько в мире подобных арен…
Где-то признавался в любви подружке мечтательный кузнечик. Спящее солнце бесшумно перевернулось на живот. Мой новый друг несколько минут назад растворился в пришедшей к власти темноте. Но одиночества не ощущалось. Обнимая маленькую иву, я крепко прижимал её к груди. Мы общались с хрупким созданием посредством объятий. Даже ворчливый фонарь прервал никчемную болтовню, присоединившись к нашему беззвучному разговору. Я, ива и фонарь. Нам было хорошо втроём. Удивительно хорошо.
АВТОР 25
49.Розыгрыш
Петрович Владимир
«Самые убежденные холостяки гораздо чаще меняют свои убеждения, чем полуубежденные…»
Чивор Теп
«Чайную церемонию» - десятиминутный перерыв начальник лаборатории Иван Никитич проводил в комнате первого отдела. «Полуубежденный холостяк предпенсионного возраста» по вполне понятным причинам предпочитал общество, в котором он был единственным представителем сильного пола и где его всегда ждал персональный стакан в алюминиевом подстаканнике…
Зеркало в узком коридорчике отдела привычно отразило в меру упитанного мужчину «в расцвете лет» отличавшегося от Карлсона разве только отсутствием электрической части.
Иван Никитич привычно поправил галстук, Карлсон в зеркале сделал то же, хитро улыбнулся и подмигнул.
Разговор женщин (может быть в силу секретности отдела) в его присутствии обычно касался всего чего угодно, кроме работы.
- А я, - безошибочно попадая в тему, вступил в разговор Иван Никитич - на своей даче ничего не сажаю.
- Как, Иван Никитич! Вы же рассказывали, у вас там все четыре сотки в цветах! – лукаво заулыбалась Вера Сергеевна, ведущий специалист первого отдела, женщина цветущая не первой молодостью, - ведь рассказывали?
- Когда это я рассказывал? – возмутился Иван Никитич.
- Когда меня на дачу приглашали…
- Ну, Вера, я же только тебя приглашал, а ты…
- Да, ладно Иван Никитич, у нас в отделе женщины нет, которую вы не приглашали к себе на дачу. Это же секрет Полишинеля.
- Чей секрет? Я никакой Поли не знаю. Это из СКБ? – попытался отшутиться Иван Никитич.
- Иван Никитич, кстати, вы и меня приглашали, – пресекла его попытку выскользнуть из неприятного разговора красавица Настенька, уполномоченная отдела. - Помните? И про цветы рассказывали. Яркие, солнечные. И про то, что японцев вы понимать стали. Они там на свою сакуру… Вы же мне еще семена давали… Помните? И Вере Сергеевне давали… И Зине… Вы еще забыли, как они называются. Простое, мол, такое название, всем известное, а вот выпало из памяти и все тут…
- Ну, семена давал, мне не жалко… Красоту дарить… Когда это ничего не стоит… - обжигался чаем Иван Никитич.
- Так ведь ничего же не выросло из ваших семян, Иван Никитич! Я для грядки лучшее место подобрала, удобрила, каждый день после работы, усталая, голодная поливать ездила, сорняки выпалывала. И ничего.
- И у меня - ничего. И тоже каждый день поливать ездила… Лето-то, вон какое! Попробуй не полей! И у Зины тоже ничего. А ей-то каково было ездить, с ее астмой.…до сих пор на больничном… Говорит, десяток одуванчиков и …
Иван Никитич аж чаем поперхнулся.
- Вспомнил! Вспомнил!
- Что вспомнили, Иван Никитич?
- Вспомнил, как цветы называются!
- Как же, Иван Никитич?
- Я же говорил «золотые, солнечные, простое название, всем известное». И надо же выпало из памяти… Склероз…
- Так как же, Иван Никитич?
- Как, как… Вы же сами сказали… Одуванчики…
- Так Вы что, нам семена одуванчиков давали?
- Ну да. Пришлось им даже парашютики обстригать, чтобы не разлетались… Знаете, какое трудоемкое занятие! - расплылся в хитрой улыбке Иван Никитич.
Вера Сергеевна резко встала, опрокинув чашку с чаем:
- И вам не стыдно, Иван Никитич? Вам не стыдно? Не стыдно? – прижав к глазам платок, она выскочила из-за стола.
Красавица Настенька обдала Ивана Никитича таким гневным взглядом своих медовых глаз, что он просто обязан был провалиться под землю, вспыхнуть, сгореть… и выбежала следом.
Но Ивана Никитич не провалился, не вспыхнул и даже не задымил.
Буркнув что-то вроде: «Шуток не понимают!», он спокойно допил чай, похрустел сухариком с изюмом, и уже уходя, взглянул в зеркало.
Зеркало привычно отразило в меру упитанного мужчину «в расцвете лет». Карлсон в зеркале привычно поправил галстук, но на улыбку Ивана Никитича ответил ехидной ухмылкой, показал ему в ответ кулак и вроде бы попытался даже что-то сказать. Но уж Иван-то Никитич знал, что если у зеркал и могут быть уши, то говорить-то они точно не могут!
Он так резко захлопнул за собой дверь отдела, что зеркало качнулось вправо, влево… сорвалось с гвоздя, который самолично вбивал на 8-е марта Иван Никитич и со звоном разлетелось на осколки… В самом большом из них, все еще отражавшийся Карлсон пробормотал:
«Тот, кто не желает видеть самодовольных глупцов, должен разбить свое зеркало! Но ведь свое же…»
Иван Никитич ничего этого, увы, не видел и не слышал…
Он уже в соседнем кабинете взахлеб рассказывал о своем остроумном розыгрыше
Но кроме него почему-то никто не смеялся.
50.Снегурочек всегда не хватает!
Петрович Владимир
На новогодних утренниках мы с Наташкой играем Деда Мороза и Снегурочку. И нас приглашают. А вот наш приятель Алексей, вроде бы не при деле. Был. Пока мне в голову не пришло и ему роль найти. Ну, его все обычно Лёшей зовут. А Наташка, частенько - Лешим. И когда спросил Лев Николаевич – директор наш, «а какого лешего Алексей-то на утреннике делать будет?», я и сообразил: «Какого Лешего? Нормального. Будет требовать елку в лес вернуть. Экология, биосфера, и все такое... И пусть дети, как бы выкуп платят за елку. Стихи, басни, песни…». Лев Николаевич рукой махнул: мол, поступай, как знаешь.
А я так скромно про себя: «Ну, не гений ли? Станиславский и Немирович-Данченко в одном флаконе!» Тем более Леша и так на лешего похож, каким его дети рисуют. А если выпьет – особенно. Кстати он такой и пришел на первый утренник. Говорит: «для храбрости». Но прошло все просто на «бис». И больше всех и детям, и родителям как раз Леший понравился.
А Наташка взвилась: «Все, я больше с ним играть не буду. От него чесноком пахнет. Он чесноком запах водки перебивает!». А я ей говорю: «Так чем еще от лешего должно пахнуть? Не «Шанелью» же, не «Наполеоном». Он в лесу живет. Ты просто завидуешь, что он лучше нас играет. Раньше на тебя все дети и родители пялились, особенно папы, а теперь на него, что-то родное чувствуют. Да и мам он однозначно привлекает. Вот ты и завидуешь».
Наташка психанула: «Ну и целуйся со своим Лешим, а я больше с вами играть не буду» Думала, ее уговаривать будут. А я ей: «Целоваться я с ним не буду, не та ориентация, а без тебя уж как-нибудь обойдемся».
Ляпнул, а сам думаю; да как же это мы без нее обойдемся? Лешему-то все до лампады. Он еще принял, на этот раз объяснил: «стресс снимает» и хотел завалиться тут же, под елкой. «Не, Леший, - говорю ему, - ты виноват, ты и расхлебывай! Теперь ты будешь Снегурочкой. Вон Наташка и парик рыжий оставила, а голос у тебя и так писклявый. Ты сейчас парик примерь, и отдыхай, бороду только свою и зеленые водоросли не забудь отцепить. И без допингов! Хочешь, пойдем в буфет, там кофе. Не хочешь – как хочешь. Но - чтобы по первому зову».
А в буфете – никого. Буфетчица теть Настя пасьянс карточный раскладывает. Вроде бы занята, а сама тут как тут: «Вы чегой-то, никак с Наташкой поссорились? Выскочила, аж косу отцепить забыла!»
- Не, - отвечаю, - это она на другую елку побежала. Отыграет там и должна назад вернуться…
Попил кофе. И снова гениальная режиссерская находка: а может теть Настю попросить Снегурочку сыграть? А Леший, пусть так лешим и остается.
Возвращаюсь: «Теть Насть, вот вы говорили, что в драмкружке занимались. И даже Отелло вас душил. Теть Насть, если Наташка опоздает, выручите?
- Э, милый, когда это было… И не Дездемону, а городничиху в «Ревизоре». Я тогда сама могла любого Отелло задушить! За мной эти Отеллы толпами бегали… Не смейся над бабушкой.
Нет, думаю, не уговорить…
И вот выхожу я к елке, как к колоде, на которой мне голову рубить будут. Лешего не нашел, Наташка трубку не берет.
Ну, с детьми о том, о сем. Тяну время. Мол, чтобы елка зажглась, надо Снегурочку позвать: она волшебное слово знает. А сам думаю: какую Снегурочку? Наташки нет. Леший, гад, стресс снял, спит где-нибудь и море ему по колено.
Говорю: «Дети, давайте еще раз позовем Снегурочку!»
Покричали, покричали…
«Нет, - говорю, - дети, наверное, Снегурочка в лесу заблудилась. Я попробую ее по мобильнику найти». Звоню Наташке. Не отвечает. Обиделась крепко.
«Ну что, дети, давайте еще раз крикнем».
А дети уже почти плачут, какой-то умник крикнул: ее волки съели. Ага, еще кто кого съест!
«Не, дети, - говорю, - все волки в зоопарке, Новый год празднуют. Давайте-ка еще раз позовем Снегурочку, да погромче».
А сам думаю: ну, а дальше-то что? Безнадёга полная. Тем более вижу, и родители готовы к чадам присоединиться. Они-то думают, что все идет как надо.
Краем глаза замечаю, на балконе Лев Николаевич появился со свитой. Похоже, Новый год они уже во всю встречают и тоже покричать не против. А ребята не хилые. И на счет: «Три!», аж лампочки на елке зазвенели, замигали, но не зажглись... А под ней ватный снег взметнулся сугробом, и выскочило чудо, не в перьях - в вате, зеленое, да еще и в рыжем парике.
Леха! Бороду зеленую не отцепил, а парик Наташкин уже напялил. Он спросонья-то не врубился, кто он, леший или Снегурочка? И своим дискантом завопил: «Я хозяин в лесу, Елку в лес я унесу. Если елку не вернете, заморожу, затрясу! Отдавайте елку!». Я ему в бок: «Остынь, Леший, ты же Снегурочка!». А он бельма таращит, лохмотья одергивает и опять: «Я хозяин в лесу…» - так в роль вошел! И тут толи начальство заметил, толи просто дошло, что он теперь из-за Наташкиного вероломства – Снегурочка! Леха перевоплощается, прямо по Станиславскому:
«Разрешите мне представиться: Я – Снегурочка - красавица».
Красавица! Баба Яга по сравнению с ним – Мисс Вселенная! Весь зеленый, морда опухшая, тоже зеленая, парик рыжий набекрень. Не дай Бог, такая Снегурочка приснится! Дети - в слезы, родители рвутся меня терзать. До бороды добрались. Хорошо искусственная! Отбиваюсь посохом. А на балконе ржачка! Лев Николаевич сценария не видел, думает очередная моя режиссерская находка. Находка! Его бы на мое место!
А тут и теть Настя! На выручку! Совесть заговорила! Как была в рабочем халате, в зал впорхнула и медвежьей поступью тоже на сцену: «Я Снегурочка! Я знаю, где елка включается! Мне завхоз сказал…»
Я за голову, едва не рыдаю: «Какой завхоз? Волшебное слово надо!»
«Да, знаю, слово, знаю! Только просто так не скажу, мы его разыграем!» - и карты тасует…
Машинально. От волнения.
Не только дети, родители обалдели. На балконе и то дошло, что что-то не так. Все замерли на месте. Прямо как в «Ревизоре», где теть Настя городничиху играла!
Тишина. Слышно как снежинки в окна стучатся!
И тут: «С Новым годом, друзья! А Снегурочка-то я!»
Наташка! Самый милый на свете голос!
А карты Лев Николаевич назвал «новаторской режиссерской находкой». Теть Настя и не подозревала, что «остроумно исполнила роль цыганки». Разубеждать Льва Николаевича мы не стали.
Он премию обещал всем, даже Лешему.
В этом году в наличии только Дед Мороз. Придется все-таки Лехе и за Лешего, и за Снегурочку отдуваться. Наташка замуж вышла, скоро мамой станет. Врачи говорят - девочка. Снегурочка! Снегурочек же всегда не хватает!
За кого Наташка замуж вышла? Как за кого? За меня!
АВТОР 26
51.Ю энд Ю
Ирина Гирфанова
- Всем встать, суд идёт!
- Именем Российской Федерации оглашается приговор: Сойку Юрия Ивановича, по статье 105 часть 1 Уголовного Кодекса Российской Федерации, признать виновным в убийстве Кожина Владислава Витальевича и назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком на восемнадцать лет с отбыванием наказания в колонии строгого режима…
- Нет!!!
Пронзительный женский вскрик разрезал душную тишину. В переполненном зале суда неожиданно погас свет, на мгновение повеяло холодом, в темноте что-то прошуршало и внезапно стало опять жарко и светло. От резкой смены света и тьмы все присутствующие в зале зажмурились, а когда открыли глаза, на месте осуждённого сидел совсем другой человек. Не было также и сестры Юрия Сойки Юлии, фигурирующей в деле как свидетель. Но, самое интересное, что присутствующие на судебном процессе не сомневались, что так оно и должно быть, что ничего не изменилось, просто произошёл сбой электричества, бывает.
*****
На окраине Москвы, в небольшом уютном домике, чудом сохранившемся среди новых многоэтажек, симпатичная миниатюрная девушка не спеша готовила ужин. Короткие светлые кудри золотым ореолом сияли над её головой, когда она останавливалась напротив окна. Плавные движения точёных рук создавали впечатление, что девушка что-то колдует над дымящимися сковородками и кастрюльками. Баночки с приправами за стеклом старинного кухонного шкафчика и пучки высушенных трав, развешанных вдоль стены над столом, усиливали это впечатление. Поверх широкой длинной сине-зелёной юбки и облегающей оранжевой майки на талии юной поварихи был повязан пёстрый яркий передник. Девушка грациозно, будто танцуя, передвигалась по кухне, подчиняясь неслышной постороннему уху мелодии.
Вечерело, солнце, прячась за горизонт, освещало стены розовым. Окна кухни смотрели на поле, которое шурша сухой травой, убегало вдаль, чтобы успеть засветло встретиться с растревоженным небом, покрытым рябью золотистых облаков. В небольшом палисаднике под окнами оранжево радовались ноготки и бархатцы, набирали цвет хризантемы. Середина октября баловала нехарактерной для умеренно континентального климата теплой и сухой погодой.
Дом стоял на отшибе, в стороне от шумной автомагистрали, как-то внезапно, словно гигантская змея, приползшей сюда, да так и оставшейся лежать, тяжело и смрадно дыша, время от времени визжа и завывая по вЕдомой только ей одной причине. Вот уже три года это недорогое жилище снимала молодая пара студентов с птичьей фамилией Сойка. Старый дом имел небольшой дворик с колодцем в центре и выгребным туалетом в уголке, заросшем кустами акации. Из-за этих удобств во дворе и удалённости от центра города дом сдавался очень дёшево. Именно эта дешевизна, а также отсутствие соседей со всех сторон, как нельзя больше устраивало брата и сестру Соек, нашедших здесь временное пристанище.
- Юла, нам нужно срочно уходить! - озабоченный Юрка вбежал в дом и с ходу бросился собирать вещи. Его смуглое лицо пылало, синие глаза казались чёрными из-за расширившихся от волнения зрачков. Светлые вихры блестели, как мифическое золотое руно.
- Почему? Что-то случилось? - Юлька с напускным спокойствием повернулась к брату, что-то дожёвывая, в одной руке держа вилку, в другой — нож.
- Случилось. Сегодня ко мне подходил Влад, - Юрка продолжал нервно метаться по дому, хватая всё подряд и засовывая в огромную дорожную сумку.
- Зачем? Что ему от тебя-то нужно? - в голосе Юльки прозвучал тревожный оттенок. Она замерла, обеими руками опершись в обеденный стол.
- Хочет, чтобы я выполнил его желание! - Юра остановился и в упор посмотрел на сестру.
- Опять! Как они узнают? Может это случайность! - теперь уже и Юлька занервничала.
- Нет. Он сказал, что знает о моих способностях! - Юра в досаде с силой отбросил уже почти полную сумку в основном Юлькиных вещей.
- А о моих? - Юлька перестала жевать и положила на стол вилку и нож.
- О твоих он ничего не говорил, - Юрка устало сел на табурет и замер в оцепенении. Он вдруг как-то сразу сник, слишком резко расплескав разыгравшиеся эмоции.
- Ну, так дай ему то, чего он хочет! - Юлька присела напротив, стараясь приободрить брата.
- Он хочет тебя! - в отчаянии выдохнул Юра.
- Что? - Юля отпрянула, как от удара.
- Он хочет тебя! – повторил отчётливо Юра. – Мы должны немедленно уходить! - он опять вскочил и кинулся к сумке.
- Как же мне это надоело! Ну, скажи, откуда они берут свои догадки! Мы же шифруемся по полной программе! - на глазах у Юльки показались слёзы. Она сидела, сжав руки и следя за мечущимся по квартире братом.
- Пока не знаю, надо подумать, а сейчас собирайся!
- Давай хотя бы завтра, сейчас уже поздно, я так устала! - в голосе Юли звучали слёзы, - Да и поздно уже, на чём мы поедем. И куда? - Юля автоматически развязала за спиной завязки передника и вытерла им мокрые глаза. Но Юра был неумолим:
- Это опасно, нельзя задерживаться ни на минуту!
- Да чего ты так боишься, сейчас уже почти ночь, до утра ничего не случится! - Юлька нервно встала, пытаясь скрыть дрожь в коленках, подошла к плите и поставила на стол горячую сковородку, - Поешь иди, Юраш, вкусно получилось!
Она сняла крышку со сковородки, и кухню заполнил пряный аромат любимого Юркиного блюда.
- Ух, ты, мясная запеканка! - в Юрке, проснулся зверский аппетит. Отбросив тревогу, он вооружился вилкой и принялся за еду, - Ну, хорошо, утром уедем!
*******
После того, как Юля Сойка две недели назад заняла первое место в университетском конкурсе авторской песни, Влад Кожин ей просто прохода не давал. Правда, вёл себя Влад не агрессивно, но Юлька всем своим существом чувствовала опасность от его присутствия рядом с собой. Наверное, ему нравилось это состояние охоты, эти психические атаки на неискушённых молоденьких девушек.
Юрка и Юлька учились на третьем курсе МГУ, а Влад уже заканчивал университет. За ним тянулся длинный тяжёлый шлейф дурной славы, и осторожная Юлька старалась не провоцировать его на конфликт. На самом деле она терпеть не могла таких вот самовлюблённых пижонов, во всём прикрывающихся папиным саном.
Как же она не хотела тогда участвовать в этом дурацком конкурсе! Зачем, ну зачем, дала себя уговорить! Они с братом так старались избегать всякой публичности, и вот теперь всё пошло наперекосяк!
У Юрки с Юлькой в Москве не было ни друзей, ни родных. Не было никого, к кому можно было бы обратиться за помощью. Поэтому они старались всегда держаться вместе и быть как можно незаметнее. Хотя, Юле трудно было быть незаметной. Она была очень красива, и от ухажёров просто отбоя не было. Поэтому Юре приходилось строить из себя строгого брата, давая понять, что сестру в обиду он никому не даст.
Так они проучились в МГУ почти три года и вот опять допустили где-то прокол. Где они могли ошибиться?
В вечернее время в библиотеке было, как всегда, малолюдно. Юра устроился в самом дальнем углу, чтобы ничто не отвлекало от занятий. Те редкие экземпляры книг, что он обычно брал, и которые нельзя было выносить из читального зала, щедро делились с ним своей мудростью. Благодарный читатель, Юра бережно перелистывал сухие желтоватые страницы, стараясь не упустить ни крупицы тех знаний, которые он искал в старинных фолиантах.
- Привет, Юрец! - уверенно-нахальный голос заставил вздрогнуть. Владислав Кожин, студент шестого курса, даже не пытался приглушить свой начальственный бас.
- Привет, Влад. Тебе чего? - Юра с нескрываемой досадой оторвал взгляд от завораживающих внимание строк.
- Ну, почему сразу — чего! Мы же с тобой друзья! Что, нельзя подойти просто так, по-свойски!
- Что-то я не замечал до сих пор этой нашей дружбы. Когда это она вдруг вспыхнула? - развязный тон Влада всё больше раздражал Юрку.
- Ну, ладно, ладно, не язви. Не было, так будет. От дружбы со мной ещё никто не отказывался!
- Ты скажи, Влад, что хочешь, а потом посмотрим, дружить нам или нет! – Юра закрыл книгу и встал из-за стола.
Библиотека была почти пуста. У всех студентов были компьютеры и нужную информацию они брали из Интернета. Но Юре Сойке почему-то нравилось рыться именно в книгах, а не во всемирной электронной сети. В библиотеке он был частым гостем, книги брал редкие и порой засиживался здесь до глубокой ночи. Но, сегодня его оторвали от любимого занятия, и он даже не пытался скрыть досаду. Влад был в университете персоной номер один, а Юра со всеми старался поддерживать ровные отношения и, не обзаводясь друзьями, врагов старался не наживать.
- Слушай, Юрец, выполни одну мою просьбу! – в голосе Влада отчётливо читались привычные командные нотки. Его отец, не последний человек в городе, с пелёнок показывал сыну, как себя надо вести с простыми смертными.
- Что-то я не слышу волшебного слова, если это действительно просьба! – в Юре поднималась, росла неприязнь к этому молодому барину, которому всё позволено. – Насколько я знаю, тебе и без меня есть, кому помогать!
- Не заводись, Юрец, в этом деле мне нужна именно твоя помощь, - Влад чуть сбавил тон, и Юра вдруг увидел, как он жалок, когда не чувствует себя хозяином ситуации. - Ну, пожалуйста!
- Чего ты хочешь? – Юра немного смягчился.
- Я хочу твою сестру! – выпалил Влад, - Сделай так, чтобы она была со мной!
- Юлька? С тобой? – от неожиданности Юра остановился. Они уже шли по улице в сторону вокзала, и продолжать путь дальше ему расхотелось. – Ты в своём уме, Влад? Как я могу это сделать? Ты имеешь ввиду - поговорить?
- Я имею ввиду, что ты умеешь сделать так, чтобы желаемое стало действительным!
- Ты сам-то, Влад, понимаешь, что говоришь! – Юра нахмурился. Они стояли посреди ярко освещённого тротуара и поздние прохожие с опаской обходили их далеко стороной.
- Да, ладно уж шифроваться, все знают, что всё, что ты хочешь, сбывается! Я не понимаю, как ты умудряешься это делать, может быть, умеешь как-то так попросить Его, - Влад многозначительно поднял взгляд в высокое черное небо, - что Он тебя слышит, но Он тебя слышит! Ну, если ты не хочешь со мной дружить, я решу свои вопросы по-своему! – в голосе Влада прозвучала угроза.
В это время к ним подошли приятели Влада.
- Оставь меня в покое со своими фантазиями! И не смей приближаться к моей сестре, иначе сильно пожалеешь! – Юра решительно повернулся и быстро пошёл прочь.
- Не понял, это что, он тебе, типа, угрожает? – донёсся до Юры хохот друзей Влада.
******
Рано утром, пока Юля собирала вещи, Юра поехал на вокзал за билетами. Они ещё толком ничего не обсудили и не решили, кроме одного – надо срочно уезжать. Когда в дверь позвонили, Юля подумала, что это вернулся брат и, не глядя, открыла дверь. Влад, не церемонясь, сразу, пока она не опомнилась, шагнул за порог и прошёл в дом.
- Зачем ты пришёл? – Юля изо всех сил старалась держать себя в руках.
- Доброе утро, Юлечка! Куда это ты собралась в такую рань! – Влад по-хозяйски уселся на стул.
- Уходи! Уходи немедленно! – голос Юльки задрожал, на глазах выступили слёзы.
- Ты что, меня боишься, Юль? Не бойся, я же пришёл с миром, можно сказать, с любовью!
- Знаю я любовь таких, как ты! И боюсь я не себя, а за тебя! Чего ты хочешь?
- Боишься за меня? Это обнадёживает! – Влад встал и подошёл вплотную к Юле.
Их глаза были примерно на одном уровне. Влад был небольшого роста. Есть мнение, что крупные люди обычно менее социально активны и более благодушны, чем низкорослые. Высокого человека и так видно издалека, а маленькому приходится постоянно доказывать, что он есть, добиваться, чтобы его заметили. И, как правило, именно невелички добиваются в жизни большего успеха, благодаря своей напористости и даже злости. У Влада эта злость была чрезмерной. Вот и сейчас в его зрачках читалось выражение хищника, уже загнавшего свою добычу и теперь растягивающего удовольствие перед трапезой. Он схватил Юльку за запястья обеих рук, завернув их за спину девушки, и притянув её к себе. Его хватка была так сильна, что у Юльки потемнело в глазах.
- Я хочу задушить тебя в объятиях! Я хочу, чтобы ты хотела того же!
Юлька чувствовала его горячее дыхание на своём лице, чувствовала, что вот-вот потеряет сознание от отвращения и негодования. Её ноги подгибались - Влад изо всех сил тянул её руки назад, наваливаясь сверху. Ещё чуть-чуть, и она потеряет равновесие и окажется полностью в его власти. Девушку охватил смертельный ужас. Из последних сил она прошептала:
- Ну, что же, пусть будет по-твоему!
Последнее, что увидел Влад, это как в её глазах сверкнул какой-то золотистый огонёк. Он схватился за горло, так, как будто стал задыхаться, несколько мгновений пытался сделать вдох, а потом рухнул замертво на пол.
- Что ты наделала? – в ужасе закричал Юра, только что вошедший в незапертую дверь. - Ты что, его убила?
- Юр, прости, я не хотела! Это произошло само собой! – Юлька стояла бледная, покачиваясь и потирая руки. На запястьях горели багровые пятна. - Ты принёс билеты?
- Да, пошли скорее! Может быть, выкрутимся!
- У них нет доказательств! Ни отпечатков, ничего!
- Он находится в нашем доме и лучше его не трогать! Побежали!
Их сняли с поезда под вечер. Юре предъявили обвинение в убийстве с особой жестокостью и бегстве с места преступления. У Влада оказались переломаны рёбра и шейные позвонки, будто его грудную клетку сначала сжали с невероятной силой, а потом задушили, свернув шею. Юра ни в чём не признался, но он был единственным подозреваемым, к тому же, накануне друзья погибшего слышали, как Юра угрожал Владу. Юлька надеялась, что брата оправдают, ведь прямых улик против него не было ни одной.
- Именем Российской Федерации….
- Нет!!!
*****
Иван Петрович Сойка любил проводить вечера дома, в кругу семьи. Его семьёй были сын и дочь Юрка и Юлька, двойняшки-шестилетки и ещё важный старый кот Барсук. С работы он спешил домой, забирал детей из садика, по-пути заскакивал в продуктовые магазины за нехитрой едой. Поколдовав недолго у плиты, Иван Петрович собирал на стол простой ужин на три персоны и погружался в активный отдых. За едой можно было всё — болтать, смеяться, кормить Барсука, который сидел под круглым столом и ждал, пока люди не поделятся с ним едой со своих тарелок. Барсук был всеяден, чем чрезвычайно нравился Ивану Петровичу. Иван Петрович от души дурачился всегда вместе с малышами и котом. Он занимался с ними всё свободное время и ничего не запрещал своим детям. Его жены Серафимы давно не было в живых, и он не любил говорить на эту тему.
Тем летом Иван Петрович решил сделать Юрке и Юльке подарок на день рождения. Он впервые отвёз детей на море. На две недели Барсука пришлось оставить дома на попечение соседей. Иван Петрович, конечно, переживал за него, но, учитывая всеядность и спокойный нрав кота, надеялся, что он не доставит особых проблем посторонним людям.
Три недели на море пролетели, как три дня. Уже перед самым отъездом домой произошло небольшое ЧП. Всегда осторожный, в тот раз Юрка зашёл в море слишком далеко и чуть не утонул. Произошло это при весьма странных обстоятельствах, настороживших Ивана Петровича. На пляже никто ничего не заметил, пока какой-то пловец не вынес Юрку из моря на руках. Этот взрослый дяденька не смог толком рассказать, что случилось. Внезапно он, мастер спорта по плаванию, пошёл ко дну, как топор, потом вдруг снова оказался на поверхности, но уже с мальчиком на руках, недалеко от берега, хотя точно помнил, что заплыл довольно далеко. Иван Петрович поблагодарил Юркиного спасителя, даже пытался заплатить, но тот, обескураженный происшествием, быстренько ушёл и денег не взял.
Иван Петрович вздыхал и хмурился, но на детей не ругался. Юрка с Юлькой ходили вокруг него притихшие, как мышки. Вечером, после ужина, они расположились все вместе у телевизора, но так и не включили его.
- Пап, скажи, а мы, правда, не такие, как все? – Юрка и Юлька с двух сторон прилепились к отцу, сидящему посреди дивана, чтобы им было удобнее устроиться рядом с ним. Их кудрявые золотоволосые головки лежали у него на плечах, их синие огромные глаза излучали необыкновенный свет и тепло. Рядом со своими двойняшками Иван Петрович чувствовал себя как в раю среди ангелов.
- Что значит, не такие, как все? Все люди разные, одинаковых нет.
- Получается, все не такие, как все? – Юлька весело засмеялась.
- Примерно так. Но, некоторые люди имеют способности, которые трудно, я бы даже сказал, невозможно объяснить. Таких людей очень мало, и их боится всё остальное большинство.
- Почему их боятся? - Юрка внимательно и серьёзно слушал отца. – Их боятся, даже если они ничего плохого никому не сделали?
- К сожалению, это так. Люди боятся всего, что им не понятно, всего, что они не могут контролировать. А вы, мои хорошие, как раз относитесь к меньшинству.
- Папочка, а что в нас не так? – Юлька напряглась и теснее прижалась к отцу.
- Всё в вас так, как надо для вас. Но, вам придётся быть очень осторожными с другими людьми!
- Пап, а чем мы с Юлькой отличаемся от других? – Юра внимательно смотрел на отца, впитывая каждое его слово.
- Да, как тебе сказать, сынок? - Иван Петрович потрепал Юру по золотистым густым вихрам, - Помните джина из сказки про Алладина? Помните, как он предлагал мгновенно построить дворец или разрушить город? Так вот, ты, Юраша, если захочешь, легко сможешь одной только силой мысли построить дворец, а ты, Юла, точно также – разрушить город!
- Как это? – Юрка и Юлька одновременно отпрянули от отца, с двух сторон сверля его недоверчивыми взглядами.
- Ну, я, конечно, говорю образно, малышня, - грустно улыбнулся Иван Петрович, - Но в этом образе кроется горькая правда.
- А почему горькая? – Юлька всё, даже слова, всегда будто пробовала на вкус, в то время как Юрка пытался измерять всю глубину познаваемого.
- Горькая, потому что вам придётся жить со своим даром, а это, поверьте, будет нелегко. Поэтому, постарайтесь никому не показывать свои способности и, тем более, не пользоваться ими просто так.
- Папа, а откуда взялись эти способности? – не унимался Юрка.
- Думаю, от вашей матери, мои хорошие! – задумчиво проговорил Иван Петрович. – Она была необыкновенным человеком. Это она мне рассказала о ваших возможностях. И, отчасти, поэтому, я стараюсь, чтобы вы ни в чём не нуждались, и ваши таланты спали бы как можно дольше. Но, все же иногда это прорывается, и вы, я вижу, уже сами почувствовали к себе особое отношение окружающих, иначе бы вы не стали задавать эти вопросы!
- Про маму стали бы! – серьёзно проговорила Юлька. – Папа, расскажи, пожалуйста, про маму!
- Расскажи, пап! – поддержал сестру Юрка.
- Я хотел вам рассказать это, когда вы станете постарше, - Иван Петрович тяжело вздохнул. – Но, думаю, что уже скоро. Только не сейчас, хорошо?
Юрка с Юлькой сидели притихшие, прижавшись к отцу.
- Хорошо! – Юлька положила подбородок на плечо отца, - А как ты узнал, пап, что мы будем особенные?
- Мне сказала ваша мама, - Иван Петрович грустно улыбнулся.
- Но ты говоришь, что она умерла во время родов! - удивился Юрка, - Она нас даже не видела!
- Мы говорили с ней о вас, мои хорошие. Говорили задолго до вашего рождения. И, хотя Серафима не проходила никаких обследований и исследований, ваша мама знала, что у неё родится двойня. Она о вас всё знала. И о себе тоже. Она знала, что цена вашего рождения — её жизнь. И она вас очень любила. Разговаривала с вами. Что-то рассказывала, когда меня рядом не было. Она сказала, что придёт время, и вы всё вспомните.
- Я ничего не помню! - Юлька сдула с глаз непокорный локон, - А ты, Юраш, помнишь?
- И я не помню.
- Значит, время ещё не пришло. Мне странно, что я вообще с вами сейчас разговариваю на эти темы, вы ведь ещё совсем малыши. Другим бы это было не интересно, или они бы ничего не поняли. А вы вон как интересуетесь!
- Так, ведь речь идёт о нас!
- И о маме! - Юлькины глаза заблестели, наполнились слезами, но она быстро смахнула их, тряхнув головой.
*****
Юра и Юля сошли с поезда на лесном разъезде, недалеко от какой-то деревни и ещё не решили, куда пойдут. В отличие от Москвы, здесь было довольно холодно, выпавший первый снег не таял, и надо было подумать о том, где и как они теперь будут жить.
52.Композиция номер такой-то
Ирина Гирфанова
Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Стук колёс. Стук сердца. Картинки жизни, кадры документальной ленты, мелькающие за окном. Поле, лес. Рыжее солнце в яркой голубизне. Белоснежно застывшая облачная волна над золотистыми кронами. Гулкий стук проносящегося по мосту над рекой состава. Тимур закрыл глаза и представил аромат влажной прелой листвы, ласковый ветер. Глаза открывать уже не хотелось.
Станция. В полудрёме Тимур отметил, что в его купе кто-то вошёл. Поезд вздрогнул, колёса, ускоряясь, снова начали отбивать свой ритм - тук-тук, тук-тук. Видя, что попутчик никак не реагирует на его появление, новый пассажир на всякий случай негромко поздоровался и неслышно сел на своё место. Вернее села. Женщина. Уже хорошо – не назойливая. Тимур не любил попутчиков. А особенно попутчиц.
Он ехал в Париж на выставку авангардной живописи с целью представить несколько своих последних работ. Агент Тимура сообщил, что одновременно с выставкой, недалеко от галереи современного искусства, будет проводиться аукцион, где заявлено несколько его ранних картин из частных коллекций. Картины, как люди – получив от своего создателя право на жизнь, уходят в свободное плавание, получая свою собственную неповторимую судьбу.
Да, картины, созданные человеком, отправляются, порой, в длинный и сложный путь. А человек, став публичным, в довесок к славе приобретает параллельную жизнь. Вот взять его – Тимура. Двадцать пять лет он прожил с женой душа в душу. Тимур невольно тяжело вздохнул – его Ирма четыре года назад, оставила его один на один с его творческими метаниями, без понимающего собеседника и самого близкого друга. Один на один с миром неумолимого бизнеса, чуждого Тимуру, как агрессивная среда обитания. Хорошо, что давний друг Мишель взял на себя все связи с общественностью, до того добровольно исполняемые Ирмой. А она занялась своим собственным творчеством, и небезуспешно. Ирма стала детской писательницей. Теперь она известна по всему миру. А Тимур больше не верит в то, что есть на свете женщина, которая смогла бы понимать его так же, как бывшая жена. И, которую он смог бы так же полюбить.
Да, это была его настоящая жизнь, о которой он говорить не любил. Но, лет десять назад, когда пришла известность, у Тимура появилась другая, вымышленная биография. Появилась как бы вторая жизнь - жизнь под псевдонимом. По легенде он стал вечным холостяком, этаким эпатажным мачо, искателем приключений. Ну, почему публике нужны скандалы вокруг своих кумиров? Почему нельзя просто наслаждаться их творчеством?
Тимур поворочался на месте, устраиваясь поудобнее. Приоткрыв глаза, он увидел напротив себя молодую женщину. Она сидела, уперев локти в стол и положив подбородок на ладони, и смотрела в окно. Тимур, занятый своими мыслями, совсем забыл, что уже не один в купе.
Почувствовав, что попутчик открыл глаза, женщина повернулась к нему:
- Добрый день! Меня зовут Регина – будем знакомы! – она протянула ему узкую ладошку.
Зелёные глаза и рыжие волосы – его любимый колорит! И сине-зелёно- оранжевое платье – гармония тёплого сентября - подчёркивало её красоту. Дремоты как не бывало!
- Тимур! – он легко пожал в приветствии её тёплую руку. – Куда направляетесь, Регина?
- На аукцион в Париж, - просто ответила она. – И ещё хочу заглянуть в галерею современного искусства.
- Вот как? Интересно! – он не счёл нужным скрывать своё удивление. – Уж не на выставку ли авангардной живописи?
- Да! И Вы тоже, не так ли? - улыбнулась она своей догадке. – Забавное совпадение! Вы тоже любите живопись?
- В некотором роде - да. Я – художник! – Тимуру стало весело.
- Странно. Я не припоминаю никого с таким именем, - Регина смущённо упёрла палец в лоб, перебирая в памяти известных ей хужожников.
- Вы давно интересуетесь живописью? – увёл Тимур разговор подальше в сторону от подробностей своего имени.
- Да, давно. Любовь к искусству привил мне мой муж. Он был страстным коллекционером. К сожалению, он умер три месяца назад. А я узнала, что после него осталась куча долгов. Часть их погасила распродажа его коллекции. Но теперь вот кредиторы грозятся отобрать в счёт погашения долга всё, что у меня осталось – мой дом. Так что, я еду на аукцион чтобы продать последний оставшийся у меня шедевр – мою любимую картину «Радость». Вернее, называется она по-другому – какой-то там номер, кажется 11. Но для меня там изображена чистая радость! Вы даже представить себе не можете, как жалко мне с ней расставаться. Но что толку в картине, если нет стены, на которой она должна красоваться!
- А кто автор, если не секрет?
- Может, знаете – Риннарт Ги?
Тимур вздрогнул – он сразу понял, о какой картине идёт речь. Он никогда не давал название своим полотнам, обозначая их как «Композиция № такой-то». Беспредметное искусство позволяло вызывать у ценителей любые ассоциации. Сам Тимур никаких ассоциаций не строил. Каждая его вещь была импульсом, состоянием его души в данный момент времени. У него были почитатели, были постоянные покупатели. Но сегодняшняя встреча была какой-то особенной.
- Да… знаю! – кивнул он. - А скажите, что Вас привлекает в его произведениях? Если не секрет, конечно!
- Ну, какой секрет! – Регина улыбнулась. – Не знаю, как Вам это объяснить. Я чувствую его картины, как будто он написал красками мою музыку! Заглянул в мою душу и написал то, что там увидел!
- Вы занимаетесь музыкой? – Тимур проникался всё большей симпатией к случайной попутчице.
- Да, я пишу немного! – покраснела Регина. – Так, для себя. Хотя, друзьям нравится. И мужу нравилось. Но - одно дело, когда люди услышали, и хорошо оценили, а другое, когда человек не слышал, но написал то же самое красками! Я считаю такое созвучие не случайным! Это настоящее родство душ!
- А Вы, Регина, с ним лично знакомы?
- Нет, что Вы! – она безнадёжно махнула рукой. – Зачем? У него своя жизнь, у меня своя. Мне достаточно видеть его картины.
- Я слышал, что у Риннарта дурная репутация! – Тимур понимал, что ведёт нечестную игру, но остановиться уже не мог.
- Ну и что? – она пожала плечами. – Какая мне разница? Меня радует его творчество, а личная жизнь – это его право, как ей распоряжаться! Меня сейчас гораздо больше волнует, что я теперь не смогу любоваться своим любимым полотном. Если честно, я даже не знаю, обрадует или огорчит меня, если её продадут. Может быть, её никто не купит? Риннарт Ги сейчас в большой цене! Хотя, что я говорю!
В купе постучался проводник:
- Чаю желаете?
- Да, пожалуйста. Два стакана зелёного без сахара и два бутерброда с сыром, - Тимур протянул проводнику деньги. Регина молча наблюдала, как он, не спросив её пожеланий, заказывает еду на двоих.
- Как Вы догадались, что именно это я и хотела? – попыталась она скрыть удивление за лёгким кокетством.
- Да я и не гадал вовсе! – развёл он руками. – Само собой как-то вышло!
Они запивали бутерброды горячим чаем с лёгким ароматом жасмина и болтали о всякой всячине. Время неслось со скоростью поезда. За окном мелькали обрывки их ощущений и впечатлений, их воспоминаний и фантазий на тему будущего. Они щедро делились друг с другом своими планами, своими тревогами и ожиданиями. Тимур узнал, где живёт Регина и дал ей номер своего телефона, который знали только самые близкие друзья. Впервые после ухода жены он впустил в своё личное пространство другую женщину.
К концу пути её лицо неуловимо изменилось. В нём появилась какая-то тайна. Что-то завораживающее, что притягивало взгляд и уже больше не отпускало его. Тогда Тимур не понял, что именно так выглядит по-настоящему влюблённая женщина. Но в тот момент он не думал об этом, а просто любовался ею. Он вообще ни о чём не думал, даже о работе и о предстоящей выставке. Такого с Тимуром не бывало с тех юных лет, когда он встречался с Ирмой.
Как-то внезапно показался Парижский вокзал. Как будто он бежал навстречу, чтобы коварно разлучить их раньше, чем они сами того желали. Прощаясь на перроне, Тимур долго держал её руки в своих ладонях:
- Я могу засуетиться с этой выставкой – всякие встречи, пресс-конференции, какие-то организационные моменты – ты позвони мне, ладно? Обязательно позвони! Обещаешь?
- Обещаю! – Регина стояла на своих высоких каблуках, едва доставая ему до плеча. Они вдруг, неожиданно для самих себя потянулись друг к другу губами. Кто-то нечаянно толкнул их и они, рассмеявшись, быстро разошлись в разные стороны.
Тимур шёл, воображая на губах её поцелуй. Он достал мобильник и набрал Мишеля:
- Привет, дружище! Как дела?
- Всё в порядке, Тимур! Ты где? Я за тобой сейчас приеду.
- Нет, нет! Слушай меня внимательно! Аукцион уже начался?
- Да, с утра.
- Скажи, там есть моя картина из коллекции Артура Рамеля?
- Да, как раз сейчас начнутся торги на неё.
- Дорогой, выручай! Купи её за любые деньги, прошу тебя! Мне очень надо!
- Ты с ума сошёл? Тебе новую проще написать!
- Пожалуйста, Мишель, ну очень надо! При встрече всё объясню!
- Ну ладно, как знаешь!
- Только не называйся! Это должен быть наш секрет!
- Ой, темнишь, брат! Понял я, понял. Найду подставное лицо, не проблема!
- А когда купишь, пошли по этому адресу! Записываешь? Записал? Ну всё, пока, до встречи!
- До встречи! Не волнуйся, всё сделаю как надо!
Тимур облегчённо вздохнул. Кажется, у него теперь будет возможность заслужить прощение Регины за свои нераскрытые тайны.
Как он и предполагал, запланированный для участия в выставке, день был забит до отказа. Только вечером, выпроводив Мишеля из арендованной квартиры с мастерской, Тимур вдруг понял, что Регина так и не позвонила. – «Ну что ж, - подумал он, - может быть, так даже лучше! Не будет разочарования».
Утром, едва проснувшись, он, не умываясь, кинулся к мольберту. Даже искушённый Мишель, когда увидел его новую работу, восхищённо прищёлкнул языком:
- Ну, ты, брат, даёшь! Давай, колись, что случилось?
- Случилось чудо. А чудо – сам знаешь – сейчас есть, а через миг его нет! Зато вот – картина маслом! - процитировал Тимур фразу киношного героя. – Ладно, хватит об этом!
Через неделю рано утром Тимура разбудил телефонный звонок.
- Слушаю! Кто это? – сонно буркнул он в трубку. Тимур терпеть не мог, когда его будят.
На другом конце несколько секунд в замешательстве висела тишина. Уже оторвав трубку от уха, чтобы в сердцах бросить её на рычаг, он вдруг услышал тихое:
- Спасибо!
Сон мгновенно растворился в первых солнечных лучах:
- Регина, ты?
- Я! Спасибо за картину!
- Как ты догадалась, что это я прислал?
- Я видела в каталоге твою фотографию. Ты обманул меня. Я злилась. А вчера вернулась домой. И вижу – не распакованная посылка. Я, когда увидела, что внутри - сразу поняла, что это от тебя. И опять злилась. Всю ночь. А сейчас вот решила позвонить. Я очень рада, что ты вернул мне её. Но это очень дорогой подарок. Я не знаю, как мне быть!
- Выходи за меня замуж!
- Ты серьёзно?
- Да!
- Мне один человек говорил, что у Риннарта Ги очень плохая репутация!
- Никому не верь! Всё это происки проклятых конкурентов!
- Правда?
- Правда!
- А подумать можно?
- Нет! Неважно, какая у Риннарта Ги репутация, но у него ужасный характер!
- Тогда я согласна!
- Я ждал тебя! Я люблю тебя!
- Я думала о тебе. Всё время. Я скучаю. Я написала музыку для тебя.
- Я должен услышать это как можно скорее. Жди, скоро приеду!
Плавное парение самолёта. Нет! Это выросли крылья у самого Тимура! Внизу под ним проплывает абстрактная картина, написанная мастерицей-осенью – лоскуты зелёно-рыжих полей и лесов, синие кляксы озёр и серебристые ленты рек. Композиция № такой-то.
АВТОР 27
53.Кристальная душа
Екатерина Шульга
Дурная голова ногам покоя не дает. Поговорка эта оправдалась для Елены с самой неожиданной стороны. Утром, она с трудом разлепила глаза, а когда взглянула на часы, поняла - она везде опоздала: вначале на автобус, а потом, на заранее обговоренную встречу. Прокручивая в голове варианты выхода из создавшейся ситуации, Лена вздохнула. В лучшем случае, это грозило двух-трех часовым ожиданием, в худшем, документы не будут подписаны.
Приехав на место встречи на несколько минут позже, она сразу же наткнулась на закрытую дверь с табличкой: перерыв. Несколько наводящих вопросов и она полетела догонять вожделенный объект. Спустя три часа: высоченные каблуки, пустой желудок и жаркое солнце, допекли её окончательно. Убитая и несчастная от того, что все её попытки догнать, упущенное время, провалились она, жалкой телушкой плелась в офис. Впереди маячила чья-то спина. Лену в этой фигуре раздражало всё: и походка, и посадка головы, и вялые, опущенные плечи. Она недовольно отводила от неё взгляд, но фигура, назойливой мухой, мелькала перед глазами. Ей осталось только прибавить шаг и обогнать настырный, медленно бредущий силуэт, как вдруг он исчез. А ещё, через мгновение, она поняла, что стоит над распластанным на асфальте телом. Лена взирала на лежащую женщину, и растерянно размышляла, что в этих случаях делают. Наверное, надо пощупать пульс. Так и сделала. С некоторой долей сомнения, вглядывалась в осунувшееся лицо и посиневшие губы.
Старая женщина была без сознания. Лена набрала номер Скорой помощи. Продиктовав всё, что от неё требовали, немного успокоилась. Бросить несчастную женщину одну, она не решилась. Прошло несколько минут. Посмотрев на часы, Лена поняла – она уже никуда не спешит. Скорая, наконец-то, появилась. Почти на автопилоте, она забралась в машину. Потом были вопросы и её бестолковые ответы, ведь она, действительно, ничего не знала и женщину видела впервые. Еще два часа просидела в приемной, ожидая вердикта врача. Думалось в тихом и пустынном коридоре легко.
Ей тридцать четыре. Жизнь сложилась удачно, но немного грустно. Отчего грустно, да потому что в жизненном багажнике Елены присутствовали немногочисленные друзья, мама и, что особенно радовало, вполне перспективная работа. И все-таки, назвать себя счастливой, она не могла. Да и о каком счастье может идти речь? В памяти всплыли кадры прошлой жизни, которые она всегда хотела забыть. Она и забыла бы, но этого не позволяло сердце. Оно вернуло её на несколько лет назад, а там, оказалось, даже тропки еще теплые.
***
Её маленькая семья держалась на доверии и любви. Вечером она с удовольствием прижималась к крепкому плечу мужа, обнимала дочку и заводила разговоры. Говорила обо всем. Она мечтала о замке, пяти сыновьях и трех дочках. Что могло быть лучше. Наверное, ей позавидовала сама судьба и, однажды, она просто отвернулась. Неприятности, а потом и тяжкое горе подступили сразу и горой.
Признаки серьезной болезни доченьки они вначале не заметили, а когда обратились к врачу, было слишком поздно. Её девочка, её звездочка, её душа угасала так быстро, что они даже не успели пропить стандарт лекарств, назначенный врачом. Вначале, её Донюшка, перестала бегать, потом ходить, а затем, последовали страшные, беспросветные дни угасания. Муж, как и прежде, был с нею ласков, но все чаще засыпал на диване. Она понимала - ему тяжело. А, он, отворачивался от нее утром, равнодушно хлопал по плечу вечером и уходил к телевизору или на улицу. Однажды пришел навеселе. Она лишь взглянула на него укоризненно, а он завалился в постель и спокойно проспал до утра. Встав, вел себя так, будто ничего не случилось. Она поддержала эту игру, не желая скандала и шума в доме. Вечером он опять ушел. Она терпеливо сносила все. Не хотелось ей, чтобы малышка слышала ссоры. Закончилось все неожиданно. Однажды муж пришел под утро трезвым и, виновато улыбнувшись, сказал.
- Извини. Ты самая лучшая, но я встретил другую женщину. Не хочу тебя обманывать, не хочу больше врать.
Она тогда растерялась и сразу подумала о ней, о своей малышке: ей будет больно.
- Ты нас бросаешь? Ты подумал о том, как Донюшка переживет твой уход?
Он бросил короткий взгляд на закрытую дверь и спокойно ответил.
- Не преувеличивай. Она поймет. Да и какая ей разница, она все равно не встает.
Заметив, выступившие на ее глазах слезы, поспешил уверить.
– Я буду помогать. Ты должна знать, - он как-то нервно погладил подбородок и, почти по-детски, пряча глаза, пообещал. - Ты, как была, так и останешься самым дорогим для меня человеком, но жить так, я больше не хочу. Извини. Я буду приходить, я всегда буду рядом, только позвони.
Выбора у нее не было, и она его отпустила. О том, что отец ушел из дома, Даша поняла скоро. Обняв её, она горько зарыдала.
- Это он из-за меня ушел. Это он из-за меня тебя бросил. Мамочка, прости меня.
Она рыдала так долго, что Лена забеспокоилась – выдержит ли сердце. И оно не выдержало. Маленькое сердечко остановилось. Иногда, по ночам, она до сих пор, слышит её стоны и гудок сирены. Как прошли скорбные дни похорон, она не заметила. Не заметила и того, как, по-хозяйски, бродила по квартире рыжеволосая особа в узеньких брючках. Валера, потрепав её по плечу, сказал виновато.
- Держись, – и ушел.
Больше она его не видела. В один промозглый день осени она потеряла двух, горячо любимых людей. Доченьку она навещала часто, а вот о нём старалась не вспоминать. Не смотря ни на что, она жила. Стряхнув с себя горький дым воспоминаний, Елена вернулась в реальность. Когда её успокоили и сообщили, что женщина будет жить, она вздохнула с облегчением, передала привет Вере Ивановне (так звали женщину) и отправилась на работу.
***
На следующий день пришла навестить больную. К удивлению Елены, старушка оказалась приятным собеседником. Убедившись, что с нею все хорошо, Лена вздохнула с облегчением и, пожелав скорейшего выздоровления, занялась своими проблемами. Рабочая неделя пролетела, как один день. Лишь в пятницу она смогла спокойно присесть на диван и, трезво, проанализировать прошедшие события. Неожиданно, вспомнила о своей подопечной и позвонила. Спокойный голос Веры Ивановны внушал уверенность. Она шла на поправку. А Старушка, заговорив о скорой выписке, вздохнула.
- На сердце неспокойно, Леночка.
- А, вот, это вы зря, – успокоила Лена старушку. - Скоро будете дома, а там, поверьте, почувствуете себя по-настоящему здоровой.
- Как не волноваться? Костенька так и не появился. Может, случилось, что!
Слова Елену удивили. Не могли родные не знать о болезни родственницы. А старая женщина взмолилась.
- Леночка, обязана я тебе и стыдно мне, а просить больше не кого. Котик у меня один дома остался. Сходи, покорми котейку. Помрет, ведь.
Дать отказ, на такую кроткую просьбу, Лена не осмелилась и сразу отправилась в больницу. Присев на краешек кровати, выслушала необходимые наставления и получила ключ. Она обещала помочь, и не стала откладывать дело в долгий ящик, купила коту "Вискас" и отправилась по указанному адресу. Однако там, сразу возникли проблемы. Ключ не подходил к замку. Покрутив его и так и этак, Лена, в сердцах стукнула по двери и, вдруг, произошло нечто, совершенно, неожиданное. Дверь отворилась. Напротив неё, стоял мужичонка лет пятидесяти. Отступив от двери, Лена воскликнула.
- Извините, бога ради. Я, наверное, ошиблась. - Но, взглянув на номер квартиры, испытала легкий шок. - Это ведь квартира Веры Ивановны Моховой!? Я пришла по её просьбе.
Мужик осклабился.
- Может и её. Нам об этом ничего не известно. Мы сняли квартиру на месяц. - Окинув её масленым взглядом, он погладил усы и, по-хамски смачно, улыбнулся. - Так, что хозяев пока не ждем.
От развязного тона её покоробило, но понимая, что нужно что-то делать, напомнила.
- Я пришла по просьбе хозяйки, мне бы кота покормить.
Глаза мужика поплыли в сторону.
- Старухе передай - с котом всё нормально. Не помрет котяра.
Именно в это время она его и увидела. Белый, с серыми подпалинами кот, выглядел эффектно. Леночка улыбнулась. Красавчик!
- Криста, милый! Кс-кс-кс! Иди сюда! – и сразу услышала.
- И ты иди, только в обратном направлении, мы не стронемся с места, пока не закончится срок аренды!
Дверь закрылась. Вот, так дела! Лена растерянно стояла перед закрытыми дверями, пока не поняла, что ее смутило: он же сказал хозяин, а Вера Ивановна утверждала, что это её квартира. Нажала на звонок. Разъяренное выражение лица мужчины было достаточно красноречиво, и поэтому, без лишних предисловий, она перешла к главному вопросу.
- А, кто у нас хозяин, можно его адресок получить?
- Чего?! Да, ты что, шалава, плохо меня поняла. Я не уступлю хату.
Настаивать далее было бесполезно. В голове Лены крутилось масса вопросов, начиная с главного: кто мог распорядиться имуществом старой женщины. Добравшись до телефона, она позвонила старушке и сообщила, что не смогла войти в квартиру – ключи не подошли. Говорить о том, что в квартире живут, она не стала. Узнав новость, старушка вздохнула.
- Это, наверное, Костичка. Он, как-то купил новый замок, хотел сменить, да, я запретила. Зачем? Меня и этот устраивает. – Новость её, по-видимому, расстроила, и она сказала обиженно. - Молодежь, всё хотят по-своему сделать!
- Вера Ивановна, так я вам занесу завтра ключ?
- Леночка, надоела я тебе. Извини, милая, ты, не ходи, пока в больницу, пусть ключи у тебя побудут, - мне они теперь зачем? Лучше, дойди до Костичка. Меня уж выписали, а я всё тут.
Записав адрес, Лена пообещала сходить к племяннику. Теперь, после посещения квартиры, это стало даже любопытно. Вечером и пошла.
***
Узнав причину её появления, хозяйка оглядела Лену колючим взглядом и бросила кому-то.
- А тут к тебе. Взгляни-ка, кто пришел!
Ожидая Костика, Елена напряглась. Когда в проеме показался молодой, здоровый паренек богатырского телосложения, Лена даже растерялась. На Костичку парниша явно не "тянул".
- Нууу, чего пришла?!
Вопрос был задан не самым любезным тоном, и, проглотив, мгновенно наступившее раздражение, Елена начала рассказ ещё раз, теперь уже для него. Посетовала о том, что старушка переживает - забыли и о ней, и о котике. Женщина, которая так и не спускала с нее злющих глаз, заголосила.
- Воо, народ! Ты, посмотри, что делается! Глазом не успеешь моргнуть, как уплывет наследство!
Лена покачала головой: глупости женщина говорила. Однако и племянник Веры Ивановны вел себя не менее странно. Он почесал затылок, помотал квадратной головой и сказал хмуро.
- Что она там панику наводит? - Махнув хозяйке, чтобы не мешала, он подошел ближе к двери и доверительно попросил. - Вы не слушайте её. Она знаете, та ещё артистка, придумает всякое. Любит, чтобы перед ней на цирлах бегали.
Елена не выдержала.
- Вера Ивановна просила только об одном, чтобы кота покормили. И вы сделали бы это сами, если бы побывали у неё. Вы извините, по её просьбе я сходила к ней домой и нашла там нелегалов. Вы сняли квартиру женщины без её согласия?
Костик ухмыльнулся.
- Ну, снял, а тебе, не все ли равно?! Чего ты не в свои дела лезешь? Квартира по закону моя, что хочу, то и делаю.
Что можно было ей сказать на это? Ничего. А он, заканчивая разговор, уверил.
- С врачом я говорил, не думайте, что мы, такие уж бессердечные. Не выкинут старуху из больницы. Потерпят медики страдалицу ещё немного.
От "милосердия" этого молодого нахала, на душе Елены стало совсем скверно. В больницу к Вере Ивановне она все-таки сходила. Отдала ей, не нужные теперь уже ключи. И, потом, ещё несколько раз приходила. Старушку лечили. Каждый день она принимала витамины, а по утрам ставила градусник. При виде Елены старушка расцветала. Она беспокоилась о ее здоровье, интересовалась делами, тревожилась, что она плохо ест. Лена смеялась.
- Я всегда была худышкой, не волнуйтесь!
Вера Ивановна неодобрительно качала головой. Однако в ее лице она нашла благодарного слушателя и поэтому, говорила много и обо всем, но, в конечном итоге, все ее мысли, а потом и слова, плавно переходили на любимого котика.
Криста, – говорила она, - кристальная душа, а умница какой.
И начинались рассказы о похождениях любимого питомца. Это странное имя женщина произносила с такой нежностью, что Лена, вспоминая котенка, улыбалась. Действительно, Кристалик.
- Ты, звони мне, Леночка, - попросила старушка однажды. – А-то скучно как-то стало жить.
И протянула ей номер телефона. Лена пригляделась к старушке. Она не жаловалась, нет, но, определенно, чувствовала себя покинутой. Убегая, Леночка пообещала: позвоню.
***
Выписали Веру Ивановну недели через две. Вечером, когда над городом опускались сумерки, Лена набирала знакомый номер. Эти короткие, неспешные разговоры со старушкой, стали ей необходимы. Приятно было слышать тихий, ласковый голос, получать разумные советы и рассказывать о себе все - не прячась, не боясь того, что скажет лишнее. Вера Ивановна стала для нее бабушкой. Пусть чужой, но родной и любимой по духу. Молчала Вера Ивановна только о племяннике, молчала долго, но однажды проговорилась.
- Зря я отписала ему квартиру, Леночка. Я думала, он обо мне заботиться будет, а у него в голове одни деньги. – Из груди старушки вырвался стон. - Как я ошиблась. Я думала он человек, а у него от человека только глаза и те, бесстыжие.
А потом на звонки перестали отвечать. Елена подождала ещё немного, а потом, встревожилась. Старушка-то, может, опять больна. И пошла в гости. На звонок вышла незнакомая девушка. Леночка огорчилась, а незнакомка, ей даже спрашивать не пришлось, сама заговорила.
- Вы к Вере Ивановне, наверное?! Померла старушка. На днях похоронили.
Лена расстроилась. Это всё-таки случилось. Не оказалось в этот раз, возле славной старушки, человека, способного помочь. Она развернулась, чтобы уйти, как вдруг, услышала.
- И, что мне делать с этим котом? Представляете, морока! Ничего не ест, ничего не пьет, но, где бы я ни присела - гадит. Спрашивается: что от чего берется и почему он меня так не любит?
Лена оглянулась. Возле порога сидел кот. Не отрываясь, он смотрел на нее выжидающе.
- Криста! Кристалик, родненький! – воскликнула она и, тотчас, пушистый комок, взлетев, как мячик, оказался у нее на груди.
Не ожидавшая такой горячей встречи, она погладила его по голове.
- Кристалик, дорогой!
Дрожа всем телом, кот вцепился в неё коготками, а когда она, чмокнула его в лобик, поблагодарил - лизнул подбородок.
Не глядя на молодую женщину, она сказала.
- Я заберу его.
И это было единственное, что она могла сделать для бедной женщины. А кот? Только после того, как она открыла двери и вошла в квартиру, ослабил хватку и спрыгнул на пол.
- Вот ты и дома. – Сказала она, и он ей поверил, обнюхал тапочки у порога и побрел по комнатам, знакомиться.
Кристалик, кристальная душа, вдруг, вспомнила Лена: так называла его хозяйка. Она прилегла на диван, и маленький комочек тот час примостился рядом. Вот и хорошо, подумалось ей, я больше не одна, Кристалик рядом. Кристальная душа будет рядом. Еще одна кристальная душа.... теперь всегда будет рядом.
Дзнь. Дзинь. Гибкая фигурка кота напряглась.
- Гости пришли, Кристалик, пойдем встречать!
54Эффект бумеранга
Екатерина Шульга
- Мама! Милая мама! Он любит меня. – Сделав быстрый пируэт, девушка, танцуя, подлетела к матери и, спрятав лицо на груди, пропела – Любит!
Немолодая женщина чмокнула дочь в макушку, легко усмехнулась.
- Нашла чему удивляться. Он тебе, что мало об этом говорит? Каждый день только и слышим – любит, любит. Чего же хвастать?
- Ты не понимаешь! Это много серьёзней. Он мне предложение сделал.
Лялька подняла голову и, не пряча счастливой улыбки, прошептала.
- Мне так хорошо. Я так счастлива, что даже боюсь. Сегодня я была у него и Тамара Александровна сказала, что на выходных они приедут к нам в гости. Вы должны быть готовы. Надо поговорить о свадьбе, и вообще решить все вопросы.
Поцеловав розовую от смущения щёчку дочери, Лизавета, повернулась к мужу. Он внимательно смотрел на неё.
- Вот и отлично! Мы с отцом готовы. И парня твоего с родителями встретим, как положено. Главное, чтобы тебя в его семье любили.
Ляля, встряхнув головкой, успокоила.
- Не волнуйся. С Тамарой Александровной я давно знакома, она человек, что надо. Я другого боюсь. Бабуле Ванечка мой не понравился.
Лизавета очень быстро взглянула на мужа, услышал ли он. Оторвав голову от газеты, отец удивился.
- Что она имеет против парня? Учится, не лентяй вроде и семья приличная. Что ещё надо?
Лялька пожала плечами. Она тоже не понимала претензий бабули. Отложив газету в сторону, отец встал.
- С Ваней жить будешь ты, а не бабушка, так что не стоит волноваться.
Надув губки, Ляля вскрикнула, с обречённым отчаянием.
- Ну, ты же её знаешь!
Отец кивнул головой. Он знал характер своей матери.
- Не беспокойся, я поговорю с бабушкой.
Раздавшийся звонок заставил девушку переключить внимание на телефон. Лялечка говорила по телефону и светилась от счастья.
***
Александр шел к родителям с тяжелым сердцем. Нажав кнопку звонка, он услышал знакомый голос за дверью и улыбнулся. Его ждал серьёзный разговор с «маршалом в юбке».
- Здравствуй, сынок. Ты стал ленивым и неблагодарным сыном. Тебя долго не было, ты не звонил. Похоже, тебя совсем не интересует самочувствие родителей, - поцеловав сына в ухо, хозяйка требовательно спросила. – Надеюсь, у тебя есть оправдания?!
- Конечно, есть.
Наблюдая за ним, мать покачала головой.
- Оправдания, не дают тебе право забывать о нас, скверный мальчишка.
Александр протянул объёмный пакет отцу.
- Я был занят. Проведение свадебных торжеств, дело хлопотное.
Сложив руки на груди, мать поинтересовалась.
- О чьей свадьбе ты говоришь?
- О Лялькиной, конечно!
Застыв в полуобороте, пожилая женщина медленно повернулась к сыну.
- Надеюсь, ты шутишь. Я не помню в окружении нашей Ляльки ни одного достойного парня.
Она взглянула на мужа, приглашая и его к диалогу.
- Трудно шутить такими вещами. - Александр мог только удивляться матери: ведь знала, знала парня, с которым встречалась внучка, но даже мысли о браке не допускала. - Муля, вы давно знакомы. Это Ваня Ромоненко. Ребята вместе учатся.
Покачав головой, женщина всплеснула руками. В коротком жесте были скрыты, бесконечное отчаяние и огромное разочарование.
- За этого простоватого увальня? Да, он мизинца её не стоит.
Александр обнял мать и попытался смягчить слова.
– Мы знали, что ты будешь взволнована, поэтому не стали вас беспокоить.
И сказал зря - еле сдерживаемая буря негодования нашла выход.
- Ты мой сын! – Вскричала мать. – И ты говоришь такие вещи!
По ее бледному лицу поплыли бордовые пятна. На глазах женщины выступила влага, но возмущение было столь велико, что, не позволило ей раскиснуть. Она лишь посмотрела на мужа и бросила короткий, невысказанный упрек.
- Воот!
А отец, раскрыв пакет, вытянул диск и застыл пораженный. На обложке красовалась Лялька. Его внучка, в фате и свадебном платье выглядела сногсшибательно. Широко улыбаясь, она смотрела в объектив. Рядом с нею стоял молодой человек. Без сомнения, именно его присутствие делало ее такой счастливой.
- Понимаешь, что они хотят сказать, Миша!
О да, он понимал. Разглядывая фото внучки, просто не находил слов.
- Что ты молчишь?
Возмутилась жена и, не дождавшись ответа, повернулась к сыну. Вложив в слова, распирающий ее душу гнев, она бросила обличительное.
- А тыы! В голове не укладывается. Тыы! Как ты посмел так поступить с нами?!
Ее голос зазвенел и вдруг осёкся. Хрупкая и невысокая она вдруг стала ещё меньше.
- Какое разочарование, Саша! Вначале ты! Теперь Лялька! И за этого мальчишку!
Александр кивнул головой.
- Извини! Мы знали твоё мнение, поэтому не могли позволить тебе сделать это ещё раз, но уже с Лялькой.
- Что! Что - это!? - Закричала она не в силах справиться с эмоциями.
- Лишить её праздника.
Елена Петровна, недоумевающим взглядом окинула сына. Наконец, собрав волю в кулак, и понимая в чем ее упрекают, очень медленно произнесла.
- Ты о себе? У тебя свадьбы не было!
Три фигуры, как в немом кино, отражали гнев, скорбь, обиду. Александр любил свою мать, но иногда, иногда она становилась деспотом. Когда-то давно он терпеливо сносил многие ее притязания, уважая ее мнение, старался поступать так, как хотела она. Но всему однажды приходит конец. Он вырос. А потом познакомился с ней. Лиза заставила его посмотреть на многие вещи иначе.
- Да, свадьбы не было. Такого было наше решение. Но, день, когда мы расписались, был очень важным событием в нашей семье. Мы ожидали Ляльку, и мы надеялись на вашу поддержку, ждали поздравлений, добрых слов. Простых добрых слов напутствия - не больше. В ту ночь Лиза всю ночь проплакала, а я был взбешен.
Возмужавший сын, старых родителей, не хотел говорить. Он злился на себя, на те непростые обстоятельства, которые заставили всех снова вернуться в то далёкое прошлое.
- Если бы не Светланка, я никогда не простил бы вас. Но она пришла, она была с нами. Тогда, впервые, я был по-настоящему горд своей маленькой сестрой. Вопреки вашему желанию, она выказала нам поддержку, и, просто, своим появлением, скрасила наш скромный и не совсем радостный праздник.
- Какой праздник?! Чему вы радовались? Разве это жизнь?
Услышав слова, Александр вспылил.
- Никто не обещал лёгкой жизни. И мы её не ждали. Я не спорю, у нас было всё, даже скандалы. Мы не лишены недостатков, но не надо преувеличивать. Лиза - моя женщина. И если она отворачивалась от меня, я сам поворачивался к ней. За всю свою жизнь я ни разу не пожалел о своем выборе. Я знаю, вам будет тяжело пережить эту обиду, но вы уж постарайтесь и нас простить, и Ляльку понять. Она любит этого «простоватого увальня». И, кстати! Ждите сегодня гостей. Вы будете первыми, кого они посетят. Я, надеюсь, вы найдете достойное объяснение тому, почему вас не было на свадьбе.
Мать залилась слезами. Выгоняя его, она замахала руками. Александр и сам понимал, ей нужно время. Он вышел и тихо затворил за собою дверь.
- Как они могли? Как он посмел? И эта глупышка, молодая дурочка! Да, таких парней - пруд пруди. Что, что она в нём нашла?
- Может, человека?
- Не умничай! Подумай, что нас ждёт в будущем.
- Ну, почему ты так уверена в плохом? Лена, прошло много лет. Может, пора уже признаться. Мы ошиблись тогда. Лизонька оказалась хорошей женой, заботливой матерью и внимательной невесткой для нас.
- Как ей не быть внимательной? В институте училась. Значит, должна была понимать, что ей обещало это замужество. Ей крупно повезло.
- Леночка, они всегда были отличной парой и это не ей, а нашему парню повезло. Я, кажется, начинаю понимать, что тогда произошло. Давай посмотрим на это с другой стороны. Это всего лишь первая свадьба. А, значит, всё ещё будет.
- Ты, понимаешь, что могла подумать Лялечка?
- Не думаю, что она знает. Ты же слышала, они сегодня придут. Нам надо встретить молодых и порадоваться вместе с ними.
Маленькая рюмочка с пахучей жидкостью мягко опустилась на стол рядом со стаканом.
- Не хочешь потерять ещё и внучку, давай сделаем так, как советует сын. Ляля должна увидеть нашу радость. Вот, прямо сейчас, наведем порядок и будем ждать.
Он подошел к жене, обнял. Она легла на ему грудь, всхлипнула и тихонько, как ребенок, не понимающий, за что получила нагоняй, прошептала.
- Миша, как же так. Столько лет! Столько лет!
Он тоже был огорошен и оскорблен, но мужчина, должен держать себя в руках и, он легонько, встряхнул жену за плечо.
- Ну-ка, посмотри на меня. Ты всегда была молодцом. Выпей свое лекарство и успокойся.
Он поправил непослушный локон на причёске жены, заглянул в темные глаза. Даже сейчас, в пожилом возрасте, она выглядела прекрасно. Они прожили вместе почти четыре десятка лет. Его молоденькая жена прошла вместе с ним лейтенантские, капитанские погоны. На сегодняшний день, его генеральские эполеты, сделали её командующим большого семейства. "Командующим" его жизни. Годы изменили и закалили её характер. Из весёлой, смешливой девчонки, она превратилась в серьёзную и грозную мадонну. Тяжело получать такие уроки. А дети, не смотря ни на что, все делают по-своему. Хочешь не хочешь, а с этим надо считаться. Впервые это, довольно категорично заявил Александр. И вот, спустя годы, продолжение этой истории. Какая едкая ирония.
***
Над головой рвались транспаранты, гудели динамики. Звучала музыка, песни и воззвания первого мая, последние атрибуты уходящего праздника. Александр остановился. Это было здесь, в этом здании. Они стояли в многолюдном зале дворца бракосочетания и ждали своей очереди.
- Всё будет отлично! - Уверил он и девушка смущенно улыбнулась.
- Прости! У меня странное чувство. Что-то должно произойти. - Голос из прошлого снова потревожил старую, долго незаживающую рану. Александр шел по городу и вспоминал. Ни хорошая погода, ни солнце, ни люди, весело спешащие куда-то, не отвлекали его от дум. Он вспоминал и видел ее глаза. Даже теперь, спустя годы, слышал голос, чувствовал дрожь ее хрупкого тела. - Понимаешь?
Взгляд юной девушки поплыл в сторону окна. Она посмотрела на него и объяснила.
– Я не знаю, чем это можно объяснить, но так неуютно себя чувствую. Давай уйдём.
Её слова вызвали у него насмешку.
- С ума сошла? – Он притянул ее к себе. – Мы так долго ждали этого дня.
Лиза, чуть слышно вздохнула и поделилась затаённой мыслью.
- Я помню. Но всё происходит не так, как мы хотели.
В её словах было столько тревоги. Пролетело много лет и зим, а он всё так же ясно слышал встревоженный голос и свой, шутливо-грозный тон.
- Никогда и ничего не бойся. Просто запомни. Мы вместе. И пока мы рядом всё будет отлично. - Он поймал её обеспокоенный взгляд и встряхнул челкой. - Родная, милая, они придут.
Он знал, что её смущало. Так же как и Лиза, сам Александр тоже был на взводе. Его родные задерживались. Ещё две, три пары молодоженов и наступит самый важный момент в его жизни. Он вспомнил последние слова матери и нахмурился. Вот, мама Лизы была здесь. Торжественная и нарядная Ольга Петровна стояла у окна и о чем-то беседовала с незнакомой ему женщиной. Изредка они поворачивались в сторону двери. Ждали. Её брат, высоченный парень в замшевой куртке под хиппи, торчал у плаката и, скучая, изучал вырезки из трактатов о семейной жизни. Ему же, оставалось только поддерживать атмосферу торжественности и делать вид, что ничего не происходит. А может, ничего и не происходило? Ведь, его предупреждали. Ему не хотелось верить в то, что его, уже взрослого парня, могли наказать родители. Не хотелось верить. Не тот день. Не та ситуация.
Лиза молчала. Повернув её к себе, он тогда сказал твердо.
- Ни одно событие, ни какие катастрофы и катаклизмы не изменят наше решение и тем более мое!
Поправив опавшую челочку, улыбнулся.
- Мы поженятся, даже если …
Договаривать это «если» Александр не стал. Лизу надо успокоить. Они давно решили, что распишутся тихо, без шума и больших торжеств. По мнению её родителей это было ни к чему. Они давно живут вместе, поэтому-то даже редких разговоров о свадьбе, не было. Он не сопротивлялся. Очень хотел видеть свою девушку в белой фате, а себя в строгом костюме с галстуком, но понимал: после того, как Лизонька не понравилась матери, рассчитывать на свадьбу, не приходилось.
А между тем, встреча с ней изменила в его жизни многое. Он влюбился в неё с первого взгляда, и даже теперь, много месяцев спустя, был уверен в счастливом провидении. Его Лизонька и теперь оставалась прежней, вот только стала чуть грустнее и серьёзней. Он её понимал. Они ждали ребёнка. Замечательная новость. Саша взглянул на Лизу. Как она? Об интересном положении невесты решили пока промолчать. Даже мама Лизы ничего не знала.
Плохо было только одно: роман с девушкой из простой семьи, его родные назвали легкомысленным "мезальянсом". Сашу эта глупость не интересовала, но, похоже, пришло время получать уроки. Из зала бракосочетания вышла женщина в ярком наряде и направилась к ним. Он протянул руку своей избраннице. В тот же миг, ощутил, как тоненькая, стремительная фигурка сестры оторвала его от Лизы. Жарко и пылко расцеловав его, Светланка бормотала какие-то совершенно немыслимые, милые глупости о его счастье и постоянном везении. Закончив с ним, она так же горячо обняла Лизу и, со слезами на глазах, сказала.
- Я так рада за вас. – Кинув быстрый взгляд в сторону других пар, сказала гордо.
- Как тебе это удаётся, Лизонька? Даже в скромном наряде ты выглядишь лучше и шикарнее всех. Я очень рада, что теперь у меня будет сестра!
Прерывая её слова, он спросил.
- Свет, где они?
Сестрёнка замахала рукой, показывая на сердитое выражение лица женщины-администратора. Их приглашали в зал. Бросила коротко.
- Потом.
Он всё понял. Сжав маленькую ладошку Лизы в своей руке, он мысленно пообещал - никогда больше она не будет волноваться. По его вине этого больше не произойдет. Зазвучали торжественные звуки марша Мендельсона.
***
Да, Елена права, прошло много лет. Странная штука - жизнь. Сделав однажды ошибку, отголосок ее, они недвусмысленно, ощутили сегодня.
- Миша, ну, что это за выбор? Кто он, откуда? Ну, почему, почему он?
- Пару месяцев назад мы уже видели этого парня. Может чего-то не заметили? Она его любит. Любит, понимаешь! Вот и давай, поищем в нем то хорошее, что увидела в этом парне она. У нас ещё есть время.
Тяжело вздохнув, жена приподнялась. Её молчание было таким красноречивым. А он, хмурился от того, что много лет тому назад не стал спорить. Уступил под напором давления её амбиций. И, вот, спустя годы, этот разговор. Он смотрел на то, как по столу заскользила белая скатерть и засуетился. Необходимо многое сделать. Говорить не хотелось.
***
Немую сцену скорби прервал требовательный звонок. Вздохнув, старая женщина направилась к двери. На пороге её дома стояла молодая, очаровательная женщина. Счастливый блеск в распахнутых глазах, радость, которые отобразилась на лице девушки, заставили разгладиться морщины на усталом лице.
- Здравствуй, Лялечка, девочка моя! - Она горячо обняла внучку, потом повернулась к мужчине. – Проходи, дорогой! Улыбка, которая сияет на губах моей внучки, дорогого стоит. Мы рады, что в нашей семье ещё, на одного хорошего человека, стало больше. Проходи, Ванечка, будем знакомиться. Мы давно вас ждём.
АВТОР 28
55. Мясник Коган
Алла Войцеховская
Осталась у пожилых людей в этом городе привычка называть улицы «линиями», а магазины «номерами». Когда-то это было нормой, а сейчас только старожилы скажут вам, как пройти в «Тринадцатый» на первой линии.
Именно там и работал Коган мясником. Никто не звал его по имени. Все просто говорили: «Сходи к Когану, купи булдыжку на холодец».
Он знал своё дело отлично. Топор и нож в его руках выглядели вполне эстетично, если бы не измазанный кровью халат. Он напоминал о драматичности его специализации в торговле и, всякий раз, давал шанс разгораться в воспалённом мозгу покупателя, различным фантазиям на эту тему.
Как всякий уважающий себя мясник, Коган женился на красивой умнице Ларочке, маленькой, но такой ладненькой. Он приносил «деньги в дом» в основном, конечно, мясом и с удовольствием покупал жене шубки, сапоги и сумочки. Они жили в центре, у них всё было, как у всех: меняли мебель и ковры, стиральные машины и холодильники по мере износа. Потом у них родилась девочка, Ирочка, она быстро выросла и уже могла ходить в садик.. И вот тогда-то всё и началось. Ларочка вдруг захотела работать юристом, она же была умненькая, и ей тогда сильно надоели пелёнки, молочная кухня и приторный запах мяса в квартире.
В общем, она пошла-таки тогда работать юристом. А Коган по-прежнему точил ножи и топоры в подсобке и не мог понять, чего ж ей не хватает.
Он был ревнивым, хотя точно знал себе цену. А Ларочка тогда расцвела ещё больше, когда вышла на работу. Маленькая, аппетитная такая, вкусная и зрелая, как вишенка…
Ну и пошли упрёки, скандалы, слёзы, разборки.
Ларочка не просто обижалась, а вынашивала план бегства от Когана. Однажды, когда он не сдержался и в порыве ревности дал ей пощёчину, она решила, что теперь точно уедет.
Туда в то время ездили все, кто хотел заработать на старость или начать свою жизнь заново. Взяв с собой Ирочку и всё самое необходимое, она села в поезд, который увёз её из огромной, загромождённой мебелью квартиры, в неизведанные дальние дали.
Коган сначала обиделся, затаился, а потом, подумав, простил всё и просил вернуться, потому что сильно скучал по своим Ларочке и Ирочке.
Но жизнь там кипела перспективами, увлекала неожиданными поворотами, давала понять, что именно это и есть жизнь!
Ларочка хорошо зарабатывала, Ирочка была под присмотром, что ещё надо?
Мужчины не давали ей прохода. Она флиртовала, влюбляя в себя и зрелых и совсем юных, но сама как-то голову не теряла. Не довелось ей полюбить, как в книжках, и то, как сильно Коган её любил, совсем не понимала тогда.
Однажды молодой ухажёр, азербайджанец, позвонил в дверь поздно ночью. Она уже отпустила няньку, Ирочка спала на софе в обнимку с плюшевым медвежонком, которого на Новый год прислал ей Коган.
Ларочка открыла дверь, просто чтобы он не трезвонил и не разбудил Ирочку. Он ввалился в прихожую, ухмыльнулся, обнажая злотые зубы.
- Ну что, я тебе говорил, что зарежу? Ты не поверила?
Он достал из-под куртки нож и провёл по лезвию пальцем. Ларочка совсем не боялась ножей. У Когана было их с полсотни, всяких: маленьких и больших, острых и тупых…
Но Коган их брал только на работу.
Она привычно повернулась к зеркалу и уже в отражении увидела, как исказилось злобой его утончённое восточное лицо. Он закрыл глаза, до крови закусил губы и ринулся на Ларочку. Она только успела повернуться, чтобы с силой оттолкнуть его, когда тонкое лезвие вошло по рукоять в мягкую плоть… Ирочка, проснувшаяся от громкого крика, в это роковое мгновение оказалась между Ларочкой и необратимо занесённым над ней ножом.
Коган тогда похоронил Ирочку, оставил Ларочке свою квартиру, чтобы жила…
Он уже не рубил мясо, а проигрывал в карты нажитое добро, ни о чём не жалея.
Ларочка ещё раз попыталась начать сначала. Вышла замуж за хорошего русского мужчину, который не ревновал и не бил, но пил горькую запойно, месяцами. А придя в себя, начинал ремонтировать квартиру, стирать шторы и чистить ковры с таким остервенением, что Ларочка почти смирилась с его запоями и, подумав, родила дочку.
А муж однажды не вернулся к ней после очередного запоя. Она не стала искать, надоел он ей, как «горькая редька».
Ларочка через время продала квартиру и уехала в Израиль. Ей тогда очень хотелось жить в Америке, но выехать получилось только туда. Теперь у неё две внучки – Ларочка и Ирочка. Зять, азербайджанец, работает мясником в центральном гастрономе Хайфы.
А Коган так больше никогда и не женился. «А зачем?»- отшучивался он.
- Кто даст гарантию, что в каждой следующей жене вы со временем не обнаружите всех недостатков первой, но уже вряд ли найдёте её достоинства…
Он стал философом…мясник Коган.
56.В поисках Истины...
Алла Войцеховская
Как бы низко ты ни пал, понятие добра и зла почему-то остаётся…
Недавно на месте уложил этого подонка, пристрелил, этого урода, не задумываясь…
Он просто подставил меня, просто подставил…
У меня нет никого, кто бы оплакал моё бренное тело после смерти. И что тут раздумывать?
Пойдёшь направо, останешься со своей совестью, повернёшь налево…
Вот так и будешь выбирать, пока не отдашь концы, а ведь всё равно подохнешь, если ещё жив, конечно, а если давно уже мёртв…
Вот и иду прямо... Прямо к тому колодцу, который ведёт в глубокую шахту.
Да, в неё до сих пор никто не спускался.
Ходят слухи, что лабиринты этой шахты скрывают какую-то тайну или, наоборот, открывают главную истину...
Да, это моя цель - найти ответ на главный вопрос…
И почему бы не уйти именно так,- узнав, наконец, тайну и познав Истину!
На такой глубине труп не найдут одичавшие собаки, а горные орлы не выклюют твои бесстыжие очи…
Просто кинуть камень и послушать, сколько он будет лететь в этот колодец. Потом спуститься вниз, не пропадать же верёвке, вернее такому прочному тросу, да и навыки бывшего инструктора пока ещё сохранились...
И вот, что самое главное – нет никакого страха, нет даже страха смерти!
Есть только одно желание – умереть, познав эту самую Истину, не пропасть безвести, так же бездарно, как жил…
Брошенный камень так и не долетел до дна, или это слух навсегда утратил свою былую остроту… Контузия…
Трос раскручивается медленно, но так неотвратимо и, похоже, в последний раз…
Всё давно решено, прощайте, небо и солнце. Отныне – только тьма…
Троса едва хватило, чтобы расслабленные ноги, наконец, коснулись тверди, горизонтальный ход только в одном направлении, идти согнувшись…
Стук сердца отдаётся в ушах, в лёгких есть ощущение нехватки воздуха. Но мозг работает чётко – иди вперёд, назад дороги нет…
Ощущение безвременья несколько ослабляет мыслительную деятельность. Просто иди, пока есть куда…
На ощупь кажется, что стены этого хода выложены плиткой или даже монолитом… Кто же его сделал, когда, на такой глубине… Впрочем, какая теперь разница…
Зачем-то приходим в этот мир… голыми и беззубыми младенцами и такими же уходим, только уже стариками, это если, конечно, сильно повезёт.
Смешно, уйти вот так в этом спортивном костюме, с единственным запломбированным зубом в идеально ровном ряду белоснежных зубов… Улыбнуться что ли напоследок…
Правда, в этой темноте и собственная улыбка кажется чёрным провалом…
Найти вход в лабиринт… умереть в поисках Истины… просто пропасть навсегда…
Дорога отмщения это тупик…
Хотел отомстить за смерть единственного брата бандиту, отморозку с животными инстинктами, который снесёт голову любому, не задумываясь. И сам не заметил, как стал таким же, как ожесточилось моё сердце. Прикончил одного за предательство, за подставу его… А он жить хотел, просил пощады…
А тот, который отнял жизнь моего братишки, отсидел срок, в тюрьме и раскаялся, всё осознал, пересмотрел свою жизнь, стал проповедником...
И ещё он спас ребёнка. Маленькую новорожденную девочку, выброшенную матерью в выгребную яму сразу после рождения.
Потом он её удочерил...
Вот как, оказывается, бывает. А ведь я готов был перегрызть ему горло, вырвать его сердце прямо из груди.
Принимая решение мстить, не всегда осознаёшь, какими будут последствия.
Это дьявол делает нас жестокими ублюдками, кровью злобы заливает глаза, мучает жаждой мести. А ведь это точно тупик…
Вот и мой длинный ход заканчивается тупиком...
Я чувствую, что упёрся лбом в глухую стену, но неожиданно для самого себя шепчу: «Господь, прости... спаси меня, научи Любви».
Истина в Любви…
Чистилище это не где-то там, это вот здесь, внутри тебя, и ад и рай живут в твоей грешной душе.
- Уходи, я тебя не люблю…
И вот ты уже подыхаешь, ты больше не дышишь, не живёшь, ты труп, живой труп.
Но ведь это тебя не любят, а ты любишь, можешь так сильно любить, значит, можешь жить и дышать…
Ты познал Любовь, значит, главная Истина открылась тебе.
Ты упёрся лбом в глухую стену в этой кромешной тьме, но ты понял самое главное – ты любишь жизнь, любишь людей, плохих и хороших, птиц, свободно парящих в бездонном небе. Ты любишь всех детей, рождённых в любви или безжалостно убитых своими обезумевшими матерями, и ты теперь прощаешь всех, как любит и прощает тебя Бог…
Прежний ты - умер, его уже нет! Он сгорел в аду в страшных мучениях.
И есть ты - новорожденный, спасённый, прощённый, способный любить и прощать…
Свет… Откуда этот свет? В этом узком проходе-тупике… Двигаюсь к Свету, к Истине, к Любви…
Однажды каждый найдёт свою дорогу - к Богу…
АВТОР 29
57.О грусти...
Роза Исеева
В душе стареющей женщины (в частности, моей) обязательно хранится в запасе маленькая грусть. Так, на всякий случай. Ухоженная, лелеемая. Вытащишь её на свет божий, погладишь, насладишься, всплакнув, и опять хранишь, настаиваешь. Наготове чтоб. Пригодится.
А если к тому же ещё и звуки мелодии какой приложатся, щемящей особенно…. То тут уж душа вся вывернется, грусть комочком, да к горлу, нервы подрагивают, шевеля нутро кончиками, и можно тихо повыть, как брошенный щенок. Прислонишься от бессилия пред могуществом музыки к ближайшей устойчивости и томишься в нежной грусти, рождённой переливом нот.
Ну, а осенью грех не сдружиться с ней, с грустью-то, поласкать, новых оттенков добавить. Как же, собачка мокрая пробежала. И сразу в грусть, в бездомность с поджатым хвостом. Птицы запоздалые пролетят, устало задевая облака, опять же загрустишь вслед, заволнуешься: успеют ли долететь, не догонит ли их тень холодной зимы.
Рассматриваешь и рассматриваешь осень, будто в первый раз видишь её, неухоженную. Серые дома, опустошённые деревья, торчащие кусты, низкое, угрюмо задумавшееся небо - и чувствуешь себя забытой всеми на чужой, заброшенной улице. Как тут не загрустить.
Нет, чтоб восхититься единственностью каждого мгновения, или удивительным, таинственно-сладостным выдохом осени, настоянным на печали, неопределённости, тревожности и времени. Когда ещё глотнёшь такой насыщенный коктейль.
Подсказал ведь Блок давно и на века: «Сотри случайные черты. И ты увидишь – жизнь прекрасна». Грустить-то, оно привычней. Завернёшься в неё, как в плотное сентиментальное одеяло, – и белый свет не мил. Ничьи заботливые, выстраданные строки не помогут. Да какое там, даже не вспомнишь их. Вся уйдёшь в грусть. Ещё раз всплакнёшь об ушедшей молодости и отметишь короткое будущее. Как же без них, без воспоминаний и осень не осень.
Оглянешься в прошлое, где осталось главное, где был свеж мир чувств, мир нескончаемой новизны. И вперёд заглянешь, а там надежды сиротствуют, и даже прикинешь срок, будто весточка на подходе. И никак не увидишь даль. Даль жизни. Ну да, при таком-то багаже грусти.
А настоящее… Оно просто есть. Сейчас это просто осень. И мой грустный ноябрь ждёт белый наряд.
И всё-таки вспорхнёт из зимы радостный май. Для всех. Для тех, кто грустит и не грустит. И для меня.
58.Тропинка из детства
Роза Исеева
В начале летних каникул у нас родилась сестрёнка. В основном она спала, и мы думали, что малышка совсем не умеет плакать. Сопя и причмокивая, сестрёнка с удовольствием поглощала мамино молоко. Глотала она торопливо, издавая смешные звуки. Мы с сестрой любили за ней наблюдать, и, если позволяли, брали на руки. И вдруг, на сороковой день своей жизни, сестричка категорически отказалась от маминой груди. В малышке оказалось столько упорства и силы, что даже туго спеленатая, она умудрялась одновременно выгибаться, дёргать ножками, мотать головой из стороны в сторону и отчаянно мычать, плотно сжав губки, когда в ротик ей пытались вложить сосок. Устав от усилий и возмущения, красная и потная, она так жалобно и беспомощно плакала, что мне пришлось пожертвовать самым дорогим временем – посиделками и играми с подружками во дворе, и каждый вечер ходить за свежим козьим молоком в пригородное селение.
Шурша притоптанной травой, к селению бежала проворная тропинка, утопая в тени густых высоких кустов. У одинокого дерева кусты заканчивались, и открывалось небольшое зелёное поле. Пропитанный закатом, воздух над полем розовел, и стоял вкусный запах тёплой травы, нагретой за день. А маленькие солнышки-подсолнухи, все как один, подставляли жёлтые головки оседающему солнцу. Вдалеке часто копошились люди, слышался весёлый собачий лай. И всегда, где-то нежно бормотала вода.
Проскочив приветливое поле, тропинка вновь тенисто устраивалась у подножий кустов.
Размахивая пустым бидончиком, где вприпрыжку, где бегом, добиралась я быстро, каждый раз подгоняя себя, чтобы успеть поиграть немного с девочками во дворе. Но к моему возвращению двор начинал пустеть, и дети уже расходились по домам. Не удавалось пообщаться с подружками и днём. Памперсы появились спустя лет тридцать, так что стирка и проглаживание пелёнок опять же доверялись мне. Наверно, поэтому, то лето казалось долгим и вялым, лениво тащившим скучные дни.
Молоко наливали мне сразу. Но в один из вечеров хозяйки дома не оказалось. Во дворе на привязи блеяла недоенная коза: вымя всё ещё находилось в мешочке, связанном концами на её спине.
Вышла незнакомая женщина и объяснила, что хозяйка уехала по делам и что доить козу ей придётся впервые. Доила она долго. Привыкшая к одним рукам, коза упрямилась, и всё норовила отбежать. Я боялась возвращаться в темноте, а солнце опускалось всё ниже и ниже. Обычно зависавшее у горизонта, оно скрылось как-то быстро. За ним и заря утонула за село. Когда, наконец, налили в бидон молока, и двор, и дом, и зелень густо серели в полумраке. Отдав для хозяйки деньги, я припустилась домой.
Темень густела. Я часто оглядывалась. Казалось, что кто-то идёт следом. И кусты, и подсолнухи, и дерево волшебно изменились, будто их пересадили сюда из лесной сказки. У подсолнухов выросло множество рук, и они пошевеливались. Кусты превратились в чёрную потрескивающую массу. Всё вокруг стало ночным и тревожным.
Как можно быстрее перейдя поле, я приблизилась к дереву. За ним продолжалась тропинка. Мне было страшно войти в тёмный коридор кустов. Я не знала, кого или чего конкретно боюсь. Незнание нисколько не уменьшало страха. И вдруг, неожиданно для себя, я запела. Сначала тихо, потом всё громче и громче. Песня разрасталась, заглушая треск и шорохи, создавая защитную зону, и я смелее подошла к кустам. Но тут послышался топот, и из кустов кто-то выбежал. Я замерла на верхней ноте.
- Ты чего распелась? Накличешь кого-нибудь! – услышала я встревоженный, родной до боли голос старшей сестры.
- Да… просто…, чтобы не бояться, - всхлипнула я, радуясь и освобождаясь от страха, и уткнулась ей в плечо. Сама ещё ребёнок, она неумело гладила меня по голове, находя успокоительные и ласковые слова, которые мне не доводилось слышать от взрослых и оттого казавшиеся ещё больше непривычными из её уст. Мы гуськом пошли по тропинке. Сестра несла бидон и тихо меня поучала.
- А вдруг бы бандиты услышали, - время от времени прерываясь, уже с облегчением укоряла она, и я слышала её полный тревоги глубокий вздох.
Я не знала, что делают бандиты с детьми, но с удовольствием слушала её доброе ворчание. Именно так, наверно, ворчала бы наша мама, если б была жива.
Сестра шла впереди. Её детская спина несла взрослую боль. По моему лицу текли слёзы. То ли жалости, то ли обиды. На кого? Не знаю. На нашу судьбу, наверно.
АВТОР 30
59.Вурдалачка тётя Галя
Абрамин
К Серёже и Марусе Сапсай приехала гостья, Галя Стогний. Это была не просто гостья - это была горячо желанная гостья, дорогая подруженька детства, золотой человечек. Не виделись они пятнадцать лет. Была Галя одинока, жила в глухом селе недалеко от Великой Печи, в хозяйстве имела девять кур (с петухом вместе) и одну "гындычку" (индюшку), которую держала "до Риздва" (до Рождества). Она договорилась с соседкой присмотреть за живностью, и поехала.
Гостила Галя у Сапсаёв уже дней десять. Всё было хорошо. Собиралась через недельку в обратный путь. И тут как-то ночью разразилась гроза. Дождь долго не начинался – прежде чем упали первые капли, прошло около часа, и всё это время почти непрерывно сверкало и гремело.
С гостьей случился припадок: её обуяло беспокойство, она металась, дрожала, хрустела суставами пальцев. Не хватало воздуха, о чём свидетельствовали шумные вдохи и выдохи. Вскакивала и тут же садилась. А то вдруг рвалась куда-то бежать. Глаза испуганные. Лицо растерянное. Ни просьбы, ни мольбы, ни увещевания хозяйки не доходили до неё.
Тогда Маруся стала оказывать подруге лечебную помощь по старинному принципу знахарей: что у больной – не знаю, но лечить умею. Она положила ей на затылок компресс из распаренных отрубей и принялась отпаивать горячим молоком с козлиным жиром и акационным мёдом. Сергея дома не было: началась косовица, и он уже вторую ночь с бригадой и техникой ночевал на дальнем полевом стане.
Приступ круто оборвался: в момент перестала Галя метаться, села на кровать, устало положила руки на колени и минут десять смотрела в одну точку. Потом уснула. Утром, когда Маруся поинтересовалась, как она себя чувствует, ответила: «Та зара ничо, токо тягарь якийсь у грудях. И тело… як побытое. А так, наче, ничо… Ну, и млосно якось…».
Маруся сварила ячменный кофе, та с удовольствием выпила чашечку, и к обеду стала вообще как огурчик. Следующая ночь прошла благополучно, новый день тоже. Галя попросила Марусю ничего не говорить Сергею, когда тот вернётся. Маруся заверила, что, конечно же, ничего не скажет. Незачем ему знать. Она и дочь собиралась предупредить, чтоб та "мовчала як рыба об лёд". Правда, дочь мало что соображала - врачи нашли у неё сильное отставание умственного развития - но подстраховаться не мешало.
Была середина июля, стояла жара, парило, ждали очередного дождя. Дождь всё не шёл: собирался-собирался, да так и не собрался. Дня через два "протряхло" (чуть просохло), и Маруся решила, пока Галя не уехала и сможет помочь, "подпушить" (взрыхлить) грядки и «подгорнуть» (окучить) картошку. Взяли тяпки и все трое – Маруся, Галя и Зинка – пошли на огород, который находился тут же, за хатой.
Настроение у подружек было приподнятое, даже какое-то игривое. Ничто не предвещало никакого худа. Распаренная мягкая земля легко поддавалась обработке, нежно касаясь стоп полольщиц своим разогретым влажным телом. Она издавала плодородный аромат, знакомый только настоящим хлебопашцам.
По небу проплывали бело-серые кудрявые тучки, похожие на большие охапки взбитого хлопка-сырца. Тень от них, перемещаясь по земле, дарила вожделенную прохладу. Стоило тучке уйти – снова духота.
Но худо, хоть и не ахти какое, всё-таки случилось: Зинка поранила тяпкой ногу. Девочка коротко ойкнула, сморщилась от боли, присела и растерянно смотрела, как густая тёмная кровь, пробегая струйкой по голой стопе, уходит в рыхлую почву. Мать дала ей подзатыльник и стала ругать: «Роззява! Держишь цапку як инженерша якая-ныбуть". Маруся схватила дочку за руку и потянула домой промыть рану и наложить повязку. Галя увязалась за ними.
Пока Маруся искала чем перевязать рану, Галя взяла из буфета рюмочку – из неё хозяйка пила "Капли датского короля" – приставила Зинке к ноге, чуть ниже места повреждения – так, чтобы туда стекала кровь. "Нашо (зачем)?" – спросила Маруся. Галя ответила, что так надо: кровь вымывает микробы, предотвращая тем самым опасные болезни. "Стовбняк, напрыклад, - уточнила она, - Антонов вогонь...". (Антонов огонь – рожистое воспаление.)
Но почему в рюмочку? – недоумевала мать. Она протянула Гале чистую тряпочку - на, бери, пусть течёт в неё. Галя отстранила тряпочку, пояснив, что кровь надо собрать именно в какую-нибудь посудину - чтоб потом была возможность произнести над нею заклинание. Тогда никакая зараза к девочке не пристанет, и рана быстро заживёт.
И вообще, - сказала Галя, - есть такой метод лечения: отворяют кровь и произносят над нею слова, выгоняющие болезнь из организма. Мало кто знает эти слова, а она, Галя, знает - её научила баба Доря. И было бы глупо упустить случай: кровь всё равно идёт, так почему бы не оздоровить девочку? Разве мамаша не желает, чтоб дочь поправилась?
Маруся недоверчиво смотрела на подругу, необычное поведение которой зародило в ней какую-то смутную догадку. Но эта догадка тут же растаяла, не успев полностью завладеть сознанием. Она махнула рукой и сказала, что всё это чепуха на постном масле, что до «свайбы» всё заживёт как на собаке.
Но Галя не отходила от Зинки и продолжала держать рюмочку у раны - как приклеенная. Мать легко, но настойчиво отстранила её: «Та шо за выдумки! Ны делай з гамна пулю. ТикАй, дай перемотаю".
Маруся «перемотала» ногу – и вот они снова в огороде. Девочку оставили дома, наказав немного полежать, а потом наломать "трусАм" (кроликам) веток акации, а то с утра сидят голодные, бедные. Уходя, Галя поставила рюмочку с кровью "в холодок" (в тень) и накрыла опрокинутой вверх дном литровой банкой – чтоб не лезли мухи.
Закончив работу, Маруся принялась готовить борщ, Зинка вызвалась месить тесто на вареники. «А я займуся своим делом, – заявила Галя, – пОтим допомогну вам (потом помогу вам)». Она поднесла кровь к лицу, стала разглядывать её, нюхать, чуть ли не на язык пробовать. Создавалось впечатление, что она собирается её выпить. Видя, что за ней наблюдают, стушевалась, и попросила у Маруси немного муки – на одну небольшую пышечку.
Высыпала муку горкой в мисочку, сделала по центру углубление. В углубление вылила кровь, которая успела свернуться, так что она не вылилась из рюмочки, а после встряхивания выскочила оттуда вся сразу в виде рыхлого комочка. Галя размяла его пальцами (был момент, когда она украдкой лизнула окровавленный палец), добавила воды и замесила тесто.
Расплющив его ладонями, положила на сковороду и изжарила пышечку. Потом, не дав как следует остыть, взяла её, горячую, и, перебрасывая в руках, чтобы не обжечь ладони, отошла от кибички (примитивной дворовой печки под кизяк) на несколько шагов, под навес. Там, отламывая кусочки, подносила их к носу и с упоением нюхала горячие разломы, после чего отправляла в рот и с жадностью съедала. Так она поглотила всю эту ужасную пышку.
Маруся, стоя у «кибички», одним глазом наблюдала за тем, что вытворяет подруга. От увиденного её стало «канудить» (тошнить). Наворачивались рвотные спазмы. Она не выдержала и крикнула подруге: «Фу! Як воно тибе лезить! Не противно, га? Прям наче б то вурдалачка якая-то…». Зинка с открытым ртом уставилась на мать. На её скудоумном лице застыл вопрос: а что это, собственно, такое - вурдалачка? Но она промолчала.
Галя никак не отреагировала на марусино "фу", только сказала, что теперь Зинка поумнеет. Маруся скептически кинула: «Боюся…». Но тут же спросила у дочки со смехом: «А ну-к, Зинаида Батькивна, скоко бУдить од пьятёх однять тры и додать одын?». И та, представьте, ответила правильно: показала три пальца. Мать была восхищена, будто свершилось великое чудо: ведь до этого Зинка не умела, что называется, до десяти сосчитать, а тут вдруг...
Маруся с улыбкой раскинула руки, чтоб на радостях объять всех и вся, и ликующим голосом произнесла: «Та невже ж, Галю, такое може буты?!». Та скромно опустила очи долу.
Уже поздно вечером, когда Зинка ушла спать, Маруся и Галя сели рядышком на «прысьбу» (завалинку) и долго-долго шептались о чём-то своём, сокровенном. Хозяйка, расположив подругу на доверительный тон, предложила ей открыться перед нею как на духу.
Галя открылась, и вот что рассказала. Пять лет тому назад она отправилась с бабами по грибы и попала в сильнейшую бурю с грозой. Бабы, гоняясь за грибами, разбрелись кто куда и вскоре потерялись из виду. Когда хлынул внезапный ливень, Галя спряталась под большое раскидистое дерево. Вдруг ветвистая ослепительно-белая молния, возникшая, что называется, перед самым носом, и невероятной силы гром раскроили небо, и дерево – то ли от молнии, то ли от ветра – «рощахнулося» (разломилось) пополам, издав такой жуткий треск, что бедной женщине показалось, будто рушится мир.
Словно встревоженная куропатка, поднятая с гнезда, выскочила она с криком из столь надёжного, как ей казалось, укрытия и помчалась «навпростэць» (прямиком, не разбирая дороги) по направлению к селу, ничего вокруг не видя и не слыша - "як малахольная». Одна мысль владела ею: скорей добраться до хаты, закрыться на засов, завалить себя подушками, а там будь что будет. Умереть, так хоть на своей постели.
Почти всё так и было. Заскочив в хату, забилась в дальний угол, накрылась толстым ватным одеялом и просидела там «хтозна скоко» (неизвестно как долго). Когда мало-мальски оклемалась, ощутила, что нервное потрясение бесследно не прошло: вскрылась нехватка чего-то такого, без чего она не может существовать. Вскоре она поняла: ей позарез требуется кровь… "Захотилось Петру мерзлого гимнА", - проронила она ироническую фразу, и стала искать где бы добыть крови.
Она заманила в сарай курицу, поймала её, трясущимися руками отрубила голову и стала ловить ртом тёплые красные струйки. Обезглавленная курица трепыхалась в галиных руках, а голова, отскочившая от плахи, смотрела на неё ещё живым глазом. Те капли крови, которые в рот не попали, Галя слизала потом – чтоб ничего не пропало зря.
Но оказалось, что это не совсем то, чего ей хотелось. Ей хотелось… человеческой крови. И не своей – чужой!
Жажда крови закрепилась навсегда, став болезнью. Правда, иногда она уменьшалась, но потом разгоралась с новой, подчас ещё большей силой. Обострения сопровождались аурой в виде приступа, подобного тому, который был третьего дня. Именно гроза, родив в ней однажды пагубную страсть, всякий раз эту страсть и обостряла. Рассказав эту историю, Галя начала горько плакать.
Марусе и омерзительно было слушать Галю, и страшно, и грустно. Но жалость к подруге, заменявшей ей сестру, пересилила все эти чувства – она «подпряглась» к ней и тоже стала голосить. Обнявшись, женщины выли, будто плакальщицы на похоронах.
Правильно говорят, что всё проходит. Вот и Галя с Марусей: погоревали-погоревали да и успокоились. Высушили слёзы, стряхнули печали, приободрились. Даже посмеялись над собой – что такие тонкослёзые уродились. Уже совсем-совсем успокоенные, спели для поднятия настроения две старинные украинские песни, которые любили певать в девичестве: «ПосiЯла огiрочки (Посеяла огурчики)» и «А Василько сiно косить (А Василёк сено косит)». Ещё с полчасика посидели, и пошли спать.
Проснулись поздно – и не удивительно: вчера было так много волнительных эмоций, что хорошо хоть в десять встали, могли бы и позже. Проснувшись, но ещё лёжа в постели, Маруся прокручивала в голове такие мысли: «Какая благодать! Серёжи нет, ни перед кем на цырлах ходить не надо, валяйся хоть до полудня».
С Серёжи мысли перескочили на картошку, которую успели-таки "подгорнуть". Потом на домашние дела – и их переделали. Ну а про обед и говорить нечего: борщ есть, на три дня наварила (вот только не скис бы – надо будет завтра перекипятить). Всё складывалось как нельзя лучше.
О! – блеснула у неё идея, – а не устроить ли сегодня генеральный расслабончик? Нажарить семечек, наварить пшёнки (молодой кукурузы в початках)… Хоть денёк отдохнуть. Иногда полезно побездельничать. Глядишь, и насчёт Гали какая-нибудь мыслишка придёт: может, к Ивановне надо будет сводить её, к знахарке. Или к деду Довбне – тот, говорят, ну прямо чудеса творит.
С этими планами она вышла во двор и увидела, что Зинка с перемотанной ногой стоит у забора и о чём-то беседует с соседкой, вернее даже, не беседует, а «даёт интервью». Та спрашивает, эта отвечает. Маруся подошла к ним с намерением увести разговор в сторону, ибо знала, что дочка всё выболтает. Но было поздно – дочка уже выболтала. «Марусь, – спросила соседка со страхом в глазах, – а шо тут мине Зина каже, будто б Галя…». Она не договорила – Маруся всё поняла и сделала вид, что не желает слушать ерунду.
А поняла она то, что Мыхайленчиха (так звали соседку) и про рюмочку с кровью знает, и про пышечку, замешенную на крови, и слово «вурдалачка» Зинка не преминула ей озвучить (даром, что ли, стояла вчера с разверстым ртом и наматывала на ус, как мать называет тётю Галю каким-то непонятным словом - дура дурой, а запомнила).
Маруся попыталась было отделаться от соседки общей фразой: «Та слухай йиё, вона тибе накаже!..». Но отделаться не смогла – Мыхайленчиха вцепилась в неё как вошь в кожух. Надо было как-то выкручиваться. И она экспромтом придумала легенду, по которой Галя выходила сухой из воды, и не только сухой, а даже с высоко поднятой головой.
Как бы по большому секрету она сказала Мыхайленчихе, что Галя является знаменитой целительницей. Путём отсасывания у больных «дурной» крови, рискуя собственным здоровьем (так как можно ведь заразиться), она избавляет людей практически от всех болезней. Вот и Зинку избавила, и та уже сложные арифметические задачи решает, а раньше только до десяти считала, и то по пальцам. Мыхайленчиха была дамой мнительной, внушаемой, вечно больной (неизвестно чем). Она стала упрашивать Марусю сделать протекцию на отсасывание «дурной» крови и у неё. «Бо я ны сумливаюся, – сказала она, – шо у миня кров (кровь) тожить паганая. В долгу не зостануся...».
Маруся смекнула, что на этом можно не только реабилитировать подругу, а и сделать ей имя и деньги. И стала набивать цену. И набила-таки: вскоре вурдалачка тётя Галя, как её окрестили с лёгкой подачи Зинки-дурочки, окажется самой дорогостоящей целительницей на много километров окрест. Зло обратилось в добро (обычно бывает наоборот).
Первой клиенткой Гали (не считая Зинки) была, разумеется, Мыхайленчиха. Второй - её двоюродная сестра Нина Сало. Галя сделала им бритвочкой маленькие надрезики чуть ниже "потылыци" (затылка) и отсосала «порченую» кровь, оставив огромные засосы. Обеим женщинам очень помогло. Через несколько часов о выдающейся целительнице знал весь Кизияр. К Гале рекой потекли денежные клиенты, в связи с чем она отложила возвращение домой на неопределённый срок. Причём потекли не только те, кому надо, а и те, кому не надо – безо всяких жалоб, просто так, с профилактической целью.
Появилось новое слово – отсосаться. Бабы спрашивали одна другую: «Ты вже отсасувалася у Гали чи не?». - «Не, не отсасувалася, не встыгла (не успела), – отвечала другая. – Та хиба ж тут отсосёсся! Кажен день – шось (каждый день – что-то): то хату мазать, то корову до бугая вести, то ше шось (то ещё что-то). Ну а йтить треба, аж крычить треба. Опосля Спасу пиду, отсосуся, бо вже й кульши болять, й поперек… И вопще… уся никУды не годюся…».
Заработанными деньгами Галя щедро делилась с Сапсаями – она понимала, что бы она (и кто) была без Сапсаёв! Ничто. И никто. Так... Презренная кровососка, вампирка, да и только. Это Сапсаи сделали из неё человека, которого хотят, а не презирают. Маруся с Серёжей не могли нарадоваться счастью, свалившемуся на них в виде Гали. Со своей стороны, Галя тоже не могла нарадоваться "счастью". К тому времени она без крови уже не могла существовать – людская кровь была для неё как наркотик: если она долго её не «куштувала», наступало что-то вроде абстинентного синдрома, или ломки. А тут… каждый день свежая кровь, как по заказу – не жизнь, а малина. И никаких ломок.
Завидев где-то на улице Галю, каждая мать считала своим долгом сказать ребёнку: «Дывы (смотри), тётя Галя вурдалачка йдёть… Поздоровкайся з нею. Вона хоч и вурдалачка, а добрая". На вурдалачество Гали народ смотрел не как на отрицательное явление, а как на явление положительное. То есть, что она якобы занимается им не по собственной воле, а по необходимости – во имя здоровья людей. Типа того как некоторые целительницы отсасывают дифтерийные плёнки и тем спасают детей от удушья. Или как пробуют на вкус мочу для определения в ней сахара, что немаловажно в распознавании сахарной болезни.
В апогее целительской деятельности Гали вурдалачки к ней пришла как-то Прасковья Метелица, молодая девушка, служившая каким-то «тридесятым» секретарём в органах правопорядка. Она пригласила Галю в милицию, но не в качестве подозреваемой, а в качестве свидетельницы, вернее даже, не свидетельницы, а консультантки. Галя испугалась и стала дрожать всем телом – она подумала, что будут арестовывать.
Но никто её арестовывать не собирался. Дело в том, что как раз в это время шло расследование убийства крупного бандита Мартына Небабы, по кличке Бзденик. Он был уничтожен одним ударом ножа в шею. Фокус, однако, состоял не в том, что его уничтожили одним ударом ножа в шею, а в том, что кровь из него выпустили через повреждённую сонную артерию так аккуратно ("чисто"), что даже не испачкали ни одежды убиенного ни его самого.
Так как целительская деятельность Гали была связана с отсасыванием крови, ей в милиции был задан вопрос: не знает ли она, что бы это могло значить, когда человеку спускают кровь вот таким, необычным, способом? «Может, ритуал какой, – спросил следователь, – или секта...». Но Галя ничего не знала, она была близка к обмороку, смотрела на следователя глазами умирающей барашки и практически не могла говорить (от страха). Следователь быстро понял, что ничего от неё не добьётся, и не стал больше ничего выпытывать, тем более что Бзденик был не та фигура, чтоб тратить на него свои силы.
Её отпустили, как говорится, без всяких "но". Тем не менее, после визита к следователю Галя потеряла покой. Она засобиралась домой, потому что была уверена, что рано или поздно её, как она сама же выражалась, «поймают с поличным и возьмут за одно место». Галя свернула практическую деятельность и через неделю (как только смогла достать билет) качалась уже в вагоне поезда "Симферополь - Львов", мчавшего её "додому до хаты". Она постоянно "мацала" потайные карманы, куда рассовала заработанные деньги, и всякий раз испытывала несказанное блаженство от того, что они на месте, что никто их не вытащил.
Слободчане не знали, что она уезжает: Галя боялась, как бы её не ограбили, поэтому никому ни гугу. Даже Зойка была в неведении – вплоть до последней минуты, когда Галя, прощаясь, поцеловала её куда-то между носом и ухом. Маруся и Серёжа, разумеется, знали всё. Они провожали Галю на вокзал под покровом ночи. Серёжа вёз Галины пожитки на бричке, так как в руках нести было тяжело: приехала она с одним маленьким узелком, а уезжала с двумя большими чемоданами.
60.Василь Загуменик. Глава 1
Абрамин
Василь Загуменик был высок и прям – прям той прямотой, которую называют царственной, а отнюдь не той, которая ассоциируется с проглоченным ломом. Благодаря худобе и узости костяка, в любом одеянии – хоть мешок на него цепляй – выглядел стройным и элегантным, и в свои тридцать два работал под мальчика. Когда Василю было семнадцать лет, он заболел туберкулёзом, да так тяжело, что чуть не умер.
На слободе Кизияр это вызвало тогда нешуточную панику: народ боялся туберкулёза пуще смерти. Масла в огонь подлила районная врачиха Халина. Как-то в очереди за ливерной колбасой она обронила (не про Василя, а вообще), что больной, выделяющий во внешнюю среду палочки Коха, может заразить сотни, а то и тысячи людей. Что все туберкулёзники эгоистичны – кашляют, не прикрывая рта, плюют налево и направо, а когда с кем-то разговаривают, то дышат собеседнику прямо в лицо.
Этого оказалось больше чем достаточно. Василя стали чураться – дабы не подхватить проклятущую палочку. Его уже не зазывали, как бывало раньше, всякие там тёти Муси да бабушки Дуси – откушать горяченького пирожочка с требухой и запить холодненьким узварчиком (компотиком) из «Дули» или «Огурцовки» (сорта груш, ныне не культивируемые). Сверстники при встречах на улице норовили проскочить мимо – будто не замечали. Правда, некоторые притормаживали (для приличия), но, ссылаясь на страшную спешку, ловко упархивали. Останавливались лишь тогда, когда нельзя было не остановиться, а остановившись, воротили физиономии в сторону, чтоб при разговоре на их губы не попали микрочастицы василёвой слюны. Рукопожатий избегали. Мамаши с детьми косились на Василя как на врага народа, отодвигая малышей за свои могучие зады. На многих колодцах появились крышки с амбарными замками.
Василь – дотоле такой желанный – стал персоной нон грата. Понял он это далеко не сразу. А когда понял, то почувствовал, как земля из-под ног уплывает – так расстроился. Расстроился, но не оскорбился, а просто ушёл в себя. Друзьям отказал, компании разлюбил, старые связи, оставшиеся от родителей, порушил. Отмежевался даже от соседей. Если с кем-то и общался, то по принципу: «Драсьте – до свидания».
Несмотря на туберкулёз, с годами он всё хорошел и хорошел, выгодно отличаясь от всех других парней слободы. Местные красавицы, отыгравшие свой бабий век и превратившиеся в «обезьян» (самые лютые враги для молодых симпатичных мужчин), видели, что Василь на них – ноль внимания. Естественно, они расценили это как личное оскорбление, страшно обиделись и принялись мстить. Каких только собак не вешали на него! И бирюк, мол, и белая ворона, и ходячая зараза, и «трахкояй» (от слов трахкать, то есть греметь, яйцами – в общем, бездельник). Узнав от той же Халиной, что туберкулёзники темпераментны, узрели в нём рокового кобеля, крайне опасного для слободских девственниц. Даже соответствующее прозвище придумали: Целколомадзе.
Когда выяснилось, что он никому ничего не сломал и ломать не собирался, шарахнулись в диаметрально противоположную сторону: распространили слух, что у него «не стоит». «Допышался (догордился), – злорадствовали они. – Думал, что молодой, что сносу не будет. А вот как пришлось вузлом до гузна – так сразу всё на полшестого и попадало…». При всей своей «привлекательности» штамп «не стоит» к Василю не пристал. Главную роль тут сыграла, пожалуй, Ивановна, старая знахарка, специалист по мужскому бессилию. Она сказала, что Васька так похож на импотента, как свинья на кобылу. А раз Ивановна сказала…
Тогда с лёгкой подачи Маньки Падалки родилась новая идея. Было это так. В одно из воскресений «обезьяны» собрались на девичник у Катьки Бурбон. Сидели, лузгали семечки и, как обычно, перемывали косточки тем, кто хоть мало-мальски удачлив и смазлив. Когда очередь дошла до василёвых косточек, мытых-перемытых, Маньку вдруг осенило прозрение, и она воскликнула: «Ой, девочки! Мы вот тут ломаем себе головы, а он, может быть, просто жопник (педераст) какой-нибудь…». Идея насчёт жопника так понравилась «девочкам», что они тут же выпустили её в народ – для дальнейшей доработки. Причём выпустили в полной уверенности, что уж на этот раз получится настоящая бомба и что эта бомба так рванёт, что мало не покажется.
Бомба, может, и получилась, но, вопреки ожиданиям, какая-то ненастоящая – она покрутилась на месте, попшикала угрожающе, а сдетонировать не сдетонировала. «Чушь собачья! – возмущались слободчане. – Чтоб Василь – да жопник!? Ничего себе! Кто ж тогда не жопник? Покажите нам такого!». Короче, и этот номер не выгорел.
«Обезьяны» не сдавались. Их бесила неуязвимость Василя: с какого боку ни подойди к нему – голыми руками не взять. «Это ж надо! – сокрушались они, – ничо за душой нету, а ходит… что тебе сам прынц бельведерский, весь из себя, прям через губу не плюнет». Они даже обратились с коллективной просьбой к Раздолбаю (Вове Шляику) немного попортить Загуменику "фасад", чтоб не задирал носа, но тот не увАжил просьбы. Кстати, это именно Раздолбай дал "обезьянам" название "обезьяны", оскорбительное до крайности. Тем не менее, они на него не обиделись. А всё потому, что с молоком матери впитали простую истину: таких неукротимых особей рода человеческого, как Шляик, лучше держать в друзьях, нежели во врагах. Несмотря ни на что.
"Обезьяны" продолжали выносить Василю всё новые и новые приговоры, но эти приговоры отскакивали от него как мячики от стенки. В конечном итоге они остановились на неожиданно мягком приговоре: «людЫна з зяном» (человек с изъяном), подразумевая под «зяном» туберкулёз. И тут уж никуда было не деться: против правды не попрёшь.
В отличие от «обезьян» молодые женщины, не вышедшие ещё в тираж, очень уважали Василя и ни на какие «зяны» внимания не обращали. Будь их воля, они съели бы его как драгоценное лакомство – с туберкулёзом вместе. Но Василь и на них не клевал – строго придерживался правила: не гадить там, где живёшь. И ни разу этого правила не нарушил. Тем не менее, они откуда-то проведали про его большой фаллос (шила в мешке не утаишь!), после чего стали уважать ещё больше. Уважать и… ненавидеть. Ненавидеть за то, что он (с таким-то фаллосом!) никогда до них не снисходил. Знакомая нам уже Катька Бурбон, закопёрщица василёвой травли, без обиняков высказалась как-то за всех сразу – за «обезьян» и за «необезьян»: «Отдаться б Василю – и помирать можно. Вон как из штанов выпирает, прям дух захватывает!».
Некоторых рисковых дамочек жажда соития с Василём так мучила, что они, устав ждать «милости от природы», пытались сами брать быка за рога, но «бык» отстранял их цепкие руки-крюки и с обворожительной улыбочкой отшучивался: «Ни к чему весь этот абордаж! Топтать доморощенных курочек – не мой стиль!».
В род Загумеников когда-то, очень давно, затесался кто-то из цыган – затесался, что называется, чисто тангенциально. По-видимому, от той случайной капельки цыганской крови всё и проистекало: и явно нескифская внешность Василя, и флёр таинственности, и всесокрушающая сексапильность.
Жил он один, в маленькой приземистой хатёнке. Отец и мать умерли, родственников не было. Получал пособие по инвалидности, тем и существовал – ему хватало, как хватает каждому, кто привык по одёжке протягивать ножки. Помогал приусадебный участок, половина которого была занята фруктовыми деревьями, половина – овощами. В саду и огороде любил возиться сам, считал за счастье покопаться в земле, подышать её терпким ароматом и поразмяться физически, но ему редко выпадало такое счастье – мешало нездоровье.
В периоды обострения туберкулёза Василя клали в больницу, и тогда у него на подворье как из-под земли вырастали какие-то женщины – то одна, то другая, а то и две сразу. Не вступая ни с кем из соседей в контакт, в вечно надвинутых на глаза косынках – как лошади в шорах – они обрабатывали участок, выпалывали траву, подметали двор, жгли мусор, явно не желая замечать никого, кто был по ту сторону забора. Да к ним и не липли – слободчане не любили людей надутых и неразговорчивых. Откуда брались «зашоренные» женщины, кем приходились хозяину – никто точно не знал. Зато слухи ходили разные. Одни говорили, что это дальние родственницы, которые хотят прибрать к рукам хату, когда Василь преставится. Другие – что сектантки, мечтающие захомутать его в секту (а может, уже и захомутавшие). Третьи – что любовницы, рассчитывающиеся таким манером за удовольствие.
В стационаре Василь обычно лежал подолгу. Однажды у него пошла горлом кровь, едва спасли. Был и мокрый плеврит, и опять спасли. В этом году врачи не стали искушать судьбу и дожидаться очередного обострения, а госпитализировали пациента в холодном периоде процесса – с профилактической целью. Любую хворь легче предотвратить, нежели лечить (старинное правило). Планировали управиться недели за две, но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает. На десятый день пошла вдруг по телу какая-то странная сыпь и возник такой сильный зуд, что Василь места себе не мог найти. Ничего не помогало, день ото дня становилось всё хуже и хуже. Врачи фтизиатры только делали умный вид, но ничего путного сказать не могли и что у больного – не знали. Каждый раз повторяли одну и ту же фразу: «Это – не наше: туберкулёз так не проявляется, тем более что он сейчас в ремиссии».
Созвали консилиум, включив в его состав трёх специалистов других профилей медицины – терапевта, инфекциониста, кожника. Четвёртым пригласили фельдшера Федотыча. Собрались в ординаторской. Лечащий врач доложил членам консилиума историю болезни, зачитал анализы, перечислил средства медикаментозного воздействия. После этого пошли в палату смотреть больного, а осмотрев, вернулись в ординаторскую – думать.
Опрос мнений начали с младшего по чину (так положено) – с фельдшера Федотыча. Ничтоже сумняшеся Федотыч выдал готовый диагноз: «Тут и думать нечего: это – идиосинкразия… Индивидуальная непереносимость, так сказать… Грешу на уколы». (Понятием аллергия тогда ещё не спекулировали, как сейчас.) – Врачам не понравился самоуверенный тон фельдшера, они загудели как пчелиный рой и принялись дружно доказывать, что никакая это не идиосинкразия, потому что такие уколы больной получал и раньше, однако ж ни сыпи, ни зуда не было. Мол, так скоропалительно, «без захода на чердак», по принципу безусловного рефлекса штамповать диагнозы нельзя – это не пирожки печь.
Федотыч не стал спорить, взял лист назначений, пробежал его глазами, промычал что-то типа «м-м-да» и… остался при своём мнении, разве что несколько перефразировал его. – «Может, конечно, виноваты и не уколы, а какое-то другое лекарство – вон их сколько! – кивнул он на лист назначений. – Но это не меняет сути дела. Ведь как у нас бывает? – одно лечим, другое калечим… Почему-то принято считать, что чем больше больной получает лекарств, тем лучше. Ан, нет! Multitudo remediorum est filia ignorationis (Множество лекарств есть дочь незнания), – щегольнул он латынью. – Поэтому, товарищи доктора, не серчайте на меня, а отмените-ка лучше этому молодому человеку все лекарства, – порекомендовал Федотыч, обведя сконфуженных врачей взглядом поверх очков, – дайте только драстического (слабительного), и будет с него. Да, вот ещё что: как можно больше жидкости! Пить, пить, пить! Пусть организм очистится. Посмотрим».
Всю жизнь Федотыч прослужил в земской больнице, а после выхода на пенсию устроился на полставки в медпункте Кирпичного завода – без работы не мог. Но в запутанных клинических случаях врачи, то и дело, лезли к нему в глаза за советом, потому что у него был нюх на диагнозы: что он у пациента признавал, то и выходило. Врачи злились, что им утирает носы какой-то там фельдшер полставочник, и даже не столько что фельдшер, и не столько что полставочник, сколько то, что с Кирпичного завода. А деться им, бедным врачам, было некуда – правильный диагноз многого стоил. Вот и в случае с Василём получилось по-его: отменили лекарства, дали драстического, заставили пить три литра воды в день – и всё как рукой сняло.
Во время последнего пребывания в больнице познакомился Василь с одним человеком – Кувалдиным Дмитрием Петровичем. Он тоже болел туберкулёзом и тоже проходил курс стационарного лечения – их койки стояли рядом. Был Кувалдин на семнадцать лет старше Загуменика – в следующем году планировал с шиком отпраздновать пятидесятилетний юбилей, на который обещал пригласить и своего нового знакомого, друга по несчастью, как он называл Василя. Узнав, что у того нет ни матери, ни отца, ни жены, Кувалдин – странно! – не только не посочувствовал, а даже обрадовался, и очень привязался к Василю.
Вместе они делали самокрутки, вместе их раскуривали, передавая из рук в руки – «зараза к заразе не пристаёт»; втихаря распивали самогончик, что приносила Кувалдину с воли всегда одна и та же женщина; вели какие-то долгие задушевные разговоры. Содержание этих разговоров соседям по огромной – восьмиместной – палате не открывали, как те ни домогались. И уж тем более не открывали то, что по национальности Кувалдин был якобы не русский, а итальянец, и что настоящая его фамилия была не Кувалдин, а Кувалдини. В тайну был посвящён только Василь. Он, правда, в это не очень верил, но уточнять не стал и сомнения держал при себе – Кувалдин не терпел вопросов, особенно наводящих и уточняющих. Да и мало ли что! Может, по крови он действительно итальянец, а родился и вырос в русской среде – разве мало бывает таких случаев! Поэтому-то и речь у него чисто русская, без всякого акцента.
Режим у них был свободный, то есть они не были лежачими больными. Напротив, их буквально выталкивали гулять по большому, обнесенному высокой оградой больничному саду. Для лёгочного больного свежий воздух – лучшее лекарство. А здесь воздух был вообще особенный – настоянный на старых елях и соснах, росших так густо и в таком изобилии, что создавалась иллюзия дикого хвойного бора. И площадь соответствующая. А сколько маслят было в грибную пору! Врачи, медсёстры и санитарки не уставали повторять: «Наш воздух целебный – дышишь, и дышать хочется. Озон! Чувствуете? Как в санатории! Так что гуляйте, пользуйтесь моментом!».
Пациенты и гуляли: чадили полной грудью папиросным дымом, выпивали-закусывали, играли в карты, иные выбирали уютную полянку и загорали, если позволяла погода. Кто хотел и мог – крутил любовные шашни. С какого-то момента, правда, гуляющего народу поубавилось: в глубине сада кто-то из больных нашёл человеческую голову с великолепными усами – «настоящими гвардейскими», как уверяли женщины. Прежде чем приехала милиция голову успели рассмотреть все кому не лень. Ничего так не потрясло народ, особенно прекрасный пол, как эти самые усы вразлёт. О том, что не было тела, что неясно куда оно делось, что не опознана личность обезглавленного, что, наконец, головорез мог оказаться обычным сумасшедшим и прятаться где-то за кустом в ожидании очередной жертвы – говорили меньше, чем об усах.
Кувалдин выписался на две недели раньше Загуменика, при расставании сказал: «Скоро появлюсь на Кизияре – ну и название ж у твоей слободки! – кизяк в яре. Горю желанием посмотреть среду твоего обитания. – Потом протянул руку и подмигнул: – Ну, будь! Долечивайся – и драпай отсюда! Нас ждут ба-альшие дела… – Широкая улыбка, весёлый голос, азартная жестикуляция говорили не только о том, что он рад избавлению от длительного больничного заточения, но и о том, что предстоящие совместные дела будут действительно большими. Большими и приятными. – Твой адрес у меня здесь», – постукал Кувалдин пальцем по лбу. – «Записал бы, – посоветовал Василь, – а то забудешь». – «Такие вещи не записываю – ремесло не позволяет», – не то в шутку не то всерьёз кинул Кувалдин.
Наступил срок – выписали и Василя. Когда он вернулся домой, то увидел, что на этот раз во время его отсутствия помощниц не было: двор и огород пришли в запустение. «Куриная слепота» подбиралась к самому порогу, дорожки заросли спорышом и калачиками и стали едва различимы, в тени деревьев повырастали «кукушкины слёзы» (сорные травы). Намёты уличного мусора цеплялись за брюки, мешая пройти. Чего только в этом мусоре не было! Больше всего хозяина покоробил отвратительный кляп, валявшийся впритык к калитке. «Наверно подбросили с приворотной целью, – подумал Василь. – Никак не угомонятся, сволочи…».
Паутинные растяжки с орнаментом оренбургских платков вибрировали на ветру повсюду: в отверстиях фигурной окаёмки ворот, между штакетинами забора, среди усохших веток сливовых деревьев – почему-то именно среди них пауки особенно любят плести свою паутину. Что-то нехорошее ёкнуло у Василя под ложечкой. Как «Летучий Голландец» из тумана, выплыло сновидение минувшей ночи – последней ночи, проведенной в больнице.
А снилось ему вот что: будто на дворе – лето, утро, солнце, теплынь. Он выходит из родительской хаты в сад и – о, ужас! – видит, что все плоды на его любимом дереве «Жабуле» (ранний сорт черешни) исклёваны до косточек. Проснувшись, Василь вышел из палаты в коридор, увидел санитарку тётю Полю, рассказал сон и спросил, к чему бы это. Прежде чем ответить тётя Поля уточнила: «А хто поклював, горобци чи шпаки?" (А кто поклевал, воробьи или скворцы?). Василь сказал, что не знает, и удивился: а какая разница? Тётя Поля ответила, что разница большая, потому что если воробьи, то это «якийсь страм» (какой-то срам), а если скворцы, то «якеесь псування» (какая-то порча). Потому что воробьи – серые, а скворцы – чёрные. Чёрный цвет, мол, хуже серого. Ну а если неизвестно кто поклевал, тогда это просто к слухам, но к слухам очень и очень неприятным.
Но какие могут быть неприятности после всего того, что он уже испытал! Ерунда! Тем более что наука движется вперёд. Появляются новые, мощные лекарства. Каждый день работает на него. Теперь ему сам чёрт не страшен. И вообще, когда тебе тридцать с небольшим, и ты красив до неприличия, и вся жизнь ещё впереди, пристало ли думать о каких-то там снах и их глупых бабских разгадках! Примерно так сказали бы многие. Многие, да не все.
АВТОР31
61.Санта- Барбара Пензенского уезда
Татьяна Руднева-Сухова
Оказалось, что так бывает не только в анекдотах. В двери заворочался ключ, и стало понятно, что это Мишка. И что он вернулся раньше времени. Соскучился по Нине и вернулся. Он не любил курорты c их бестолковой суетой, утомительными экскурсиями и обильными застольями. Мишка предпочитал им банальную рыбалку на местной мелководной речушке.
Но Нина уговорила. И не сказать, чтобы она уговаривала неискренне. Она любила своего Мишку - мужиковатого, крутолобого, как бычок, и простого, как валенок. При этом Нина считала мужа красивым и с удовольствием демонстрировала его фото подругам:
- Правда, милый? А родинка? Точно между бровей. Как у индианки! Ммма! – чмокала она родинку на фото.
Нина беспокоилась о Мишкином здоровье и была не только горда, но и рада, что ему выделили путёвку.
- Тебе обязательно нужно съездить, - убеждала она сопротивлявшегося мужа, - шутка ли, целый год без продыху на своём птичнике!
Мишка работал технологом на птицефабрике. Дневал и ночевал там, переживая за немалое хозяйство, как за своё. Такой уж беспокойный характер был у Мишки. Мало того, он завёл ещё и собственный инкубатор. Нина помогала ему – моталась по деревням, мерзла, продавая с открытой машины нежный живой товар. А после базарной колготы, уставшая и голодная, она прежде всего варила кашку для непроданных цыплят, кормила их, поила, согревала, в общем – ревностно выполняла роль несуществующей наседки.
Хорошая была пара. Ребятишек вот только у них не было. Они хотели. Но почему-то завязавшийся плод не удерживался в Нинином чреве. Нину чистили. Мишка молча жалел ее. Но никогда не упрекал, что не может она родить ему малыша.
И вот еще одно – не умела Нина отказывать. То есть, если кто-то хотел ее молодого тела, то она и уступала. Сама не напрашивалась, кокеткой не была. Однако угадывали в ней мужики такую слабость по каким-то известным только им признакам.
Разумеется, Мишка не знал о пикантных особенностях Нининого характера, хотя и с ним она переспала чуть ли не сразу. Но ведь он не думал, что вот так же легко она отдавалась не только ему.
Что было раньше, - полагал он, - по молодости, по глупости. А после – зачем? Ведь они так хорошо подходили друг другу во всех смыслах, в том числе и в сексуальном.
Нина же и не испытывала сексуального голода. Просто ей нравилось, когда нравилась она. Ее завораживали стандартные мужские комплименты. Купаясь в столь приятной ей атмосфере внимания и ощущения собственной неотразимости, она шла до естественного завершения флирта.
В тот злополучный вечер все так и было. Один из почитателей Нининой женственности оказался у нее дома, а точнее, в ее постели, в самый неподходящий момент. Как раз тогда, когда Мишка, утомленный сочинской жарой и несовращенный южными красотками, плюнул на неиспользованные четыре дня и помчался к родной законной супруге.
Он предвкушал, как обрадуется Нина, как проступит сквозь тонкую кожу румянец смущения и радости, и как потом он будет ласкать ее, всю такую теплую после сна, податливую и желанную.
Ключ, привычно крякнув, открыл дверь, и Мишка вошел в прихожую.
В комнате горел свет.
- Значит, не спит, - подумал он, уже улыбаясь и предвкушая радостное удивление супруги.
Но Нина все не появлялась. Хлопнула дверь балкона.
- Белье, что ли, вешала? Припозднилась что-то со стиркой. Может, воды днем не было, – все еще стоя у порога, размышлял Мишка. Опять хлопнула балконная дверь. - Сейчас появится.
И точно – Нина появилась. И действительно, была румяной и смущенной. Но как-то неправильно румяной, и чересчур смущенной. Что-то во всем ее поведении было непривычно суетливым.
Мишка в замешательстве снял ботинки и ставя их на место, увидел незнакомые мужские кроссовки .
- Нин, к нам кто-то приехал? – спросил он, сразу объяснив себе этим непривычное поведение жены.
- Нет, - ответила Нина.
- А кроссовки чьи? – тупо продолжал допытываться Мишка?
Нина молчала. Мишка прошел в зал. На столе – остатки ужина, с вином и недоеденными закусками.
- Кто-то приходил? – Мишка ухватил кусок колбасы с тарелки и сунул в рот.
- Ты что молчишь?
Нина оставалась в прихожей.
Совершенно очевидные выводы никак не появлялись в голове простодушного Мишки. И только когда в спальне он обнаружил разобранную постель и валяющиеся рядом с кроватью джинсы, все сложилось в понятную, но абсолютно неожиданную для Мишки картину.
Нина не отпиралась.
Что было дальше? Дальше был развод.
Причем Мишка был готов простить жене минутную слабость. Но когда он спросил у друга, замечалось ли такое за Ниной раньше, и тот ответил: «Ни на руках, ни на ногах пальцев не хватит», - даже Мишка не смог простить такого размаха Нининой доброты.
А Нина и не просила его о прощении, понимала по опустевшим глазам, по морщинке над любимой родинкой, по ссутулившейся спине, что ничего уже вернуть нельзя.
Они подали заявление. К ЗАГСу он отвез ее на грузовичке, том самом, с которого они торговали цыплятами. Учреждение оказалось закрытым на обед. Они сидели в кабине, и Нина читала ему стихи из своей записной книжки. Она любила стихи. Не очень отличала хорошие от плохих. Но ей нравились красивые слова о красивых чувствах.
Боюсь поверить в искренность твою,
Улиткой в раковину прячусь,
Но как легко тебе разрушить мой приют…
Зачем я силы безнадежно трачу?!
Гипнозом ласковых и нежных слов
Лишишь меня и разума, и воли.
Безумная, покину верный кров,
Шагну навстречу неизвестной доле.
Покорная душа спросить забудет,
На радость ты позвал иль на закланье?
Какая разница, что после будет? –
Мелькнет на краешке сознанья…
Мишка слушал и сочувствовал своей Нине. Ее доброй заблудшей душе.
Но назад уже не мог вернуться. Он не мог забыть, что «ни на руках, ни на ногах…» И ему самому казалось, что с его души содрали кожу.
Чтобы как-то заглушить боль, он согласился на знакомство с женщиной. Женщину нашел все тот же друг. Ничего примечательного в ней не было. А Мишка и не ждал ничего особенного. Она была просто таблеткой. Обезболивающей.
Нина, естественно, узнала об этом. Ей показали новую подругу Мишки, охарактеризовав при этом – «в подметки тебе не годится». Нина согласилась с оценкой и привычно пожалела мужа.
Добрые люди предложили и Нине познакомиться с бывшим мужем новой Мишкиной подруги. Нина из любопытства согласилась. Внешне он оказался куда симпатичней бывшей жены. Они поужинали. Он ухаживал за Ниной, окружал ее заманчивым мужским вниманием. Нина потупливала глазки и опять…не смогла отказать.
Она знала, что он любит выпить, что из-за этого его бросила жена, и не хотела продолжения отношений. Но он пришел еще раз. И еще. И Нина как-то привыкла к нему. Тем более, что в отличии от молчаливого Мишки, он легко и искренне говорил комплименты, называя ее своей Нинулей.
При разводе квартира досталась Нине, а машина и небольшой бизнес – Мишке. Напоследок он купил бывшей жене шубу.
-Твой алкоголик не купит тебе, - объяснил он свой странный для обывателей поступок.
А Нина не удивилась и подарок приняла.
Она уехала в областной центр, где и обосновалась, узаконив отношения со своим вторым мужем. В письмах к подругам она не жаловалась на него и, вроде бы, всем была довольна.
А Мишку я увидела спустя несколько лет. На плечах у него сидел маленький крутолобый крепыш.
62.Мой генерал
Татьяна Руднева-Сухова
Здравствуйте дорогие мои сынок Петя, сноха Оля и сватья Александра Васильевна!
Привет Вам из Николаевки с пожеланиями здоровья и благополучия. Письмо от Вас получила и перевод тоже. Спасибо, что не забываете. Денег мне хватает, а вот со здоровьем совсем плохо стало. Ноги у меня болят, давление высокое. Трудно стало печку топить, а за водой на колонку и вовсе надо на другую улицу идти.
Хорошо, дед Иван помогает. Да и он тоже старый, говорит - к зиме в город переберётся, к дочке. Тогда уж и не знаю, как я с хозяйством управлюсь. Засыплет избу снегом и не выберешься.
Потому надумала я, сынок, послушаться тебя и тоже переехать к вам. В Москву.
Очень тяжело мне оставлять наш дом и деревню. Как только подумаю об этом, так слезы сами и катятся, да деваться некуда, не переживу я зиму одна.Уговариваю себя, что привыкну как-нибудь и к городу. Будем вместе с Александрой Васильевной Оле по дому помогать. Глядишь, и у внучки дети народятся, тоже помощь потребуется.
На том заканчиваю письмо. Кланяется вам дед Иван и соседи наши.
До свидания.
Мама и свекровь Евдокия Алексеевна Сакулина.
12 мая 1985 г.
* * *
Какой он смешной, когда спит! Беззащитный… Мой генерал. На службе говорят, строгий. Полковники в струнку перед ним. А со мной мягкий, покладистый. Дома я – генерал. И правильно. Быт – мой плацдарм. Здесь я командую! А он и не возражает, да и некогда ему. Придет домой – а здесь уют, чистота. Зачем ему вникать, как я это устраиваю? Главное, что всё ему нравится.
Правду сказать, не капризен мой Пётр Игнатьевич ни в еде, ни в одежде. Так бы и ходил всегда в форме, если бы я не вытаскивала его время от времени в магазины за штатской одеждой. И еду он любит самую простую – щи с хорошим куском мяса, пельмешки домашние, блины. Должно быть, детство его деревенское, да раннее сиротство сказываются. Но не только в этом дело. Бывает, иной из грязи да в князи, а гнёт из себя барина, отыгрывается за нищету в прошлом. Петя не такой.
Вот ездили, помнится, к родне моей в гости. Городок маленький, а тем не менее, положено было машину с шофером предоставить для генерала. Так Петя отказался:
- У них, - говорит,- в военкомате, наверное, всего одна машина и есть. Обойдусь я.
Деликатный. На меня только раз накричал. Это когда я в письме к подруге заграничный курорт расхваливала и попутно упомянула, что у нас, в Союзе, такого и не снилось. Не учла, глупая, что почту у нас цензура просматривает. Короче, Петю вызвали и намекнули, что не следует о прелестях заграничных в письмах писать. Вот тогда он в первый и последний раз дурой меня назвал. Да и было за что.
А больше и вспомнить нечего. Всё прощает мне Петя. Любит, наверное.
* * *
Пахнет пирожками. Теща напекла. Когда успела? И Ольга уже на кухне. Шушукаются мама с дочкой. Сейчас моя благоверная будить меня заявится. Мой командир! А я и не против. Пусть командует. Как увидел её тридцать лет назад, так и сдался в плен. Хороша была! Не красавица, а всё же было в ней что-то такое, что зацепило. Заводная, весёлая, жизнь в ней ключом била.
Как она тогда на банкете самого командующего пригласила! А он плечи расправил, петухом пошёл за ней. Народ расступился, и такую они барыню отхватили. Куда там молоденьким жеманницам до её темперамента!
Жаль, дочка не в неё пошла, больше на меня похожа. Не такая бойкая, но всё равно хорошая девочка. Не заметил, как выросла и замуж улетела.
Бежит времечко, того гляди, дедом стану.
* * *
Вроде удались пирожки. Хорошо, что поднялась с рассветом, всё равно бы не уснула. А тут и тесто быстро подошло. Как раз к завтраку Пете пирожки готовы. Он обязательно скажет:
- Эх, тёща у меня! Не тёща – клад.
Вот мне и награда. Хотя, правду сказать, много я им помогала. Когда они в Германии жили, Сашенька со мной была, я её в первый класс провожала. И потом, уже в Москве, не сидела я, сложа ручки – на рынок каждое воскресенье ездила, всё свеженькое к столу – мясо только парное, овощи, фрукты выбирала отборные.
Оля у меня не лентяйка, но генеральская жена обязана за собой следить. А чтобы себя в порядке содержать, немало времени надо. С Сашей опять же на танцы, на рисование . А как же? Зато девочка выросла развитая и замуж удачно вышла.
Иногда скажу дочке с зятем: «Может, я мешаю вам, может, одним-то лучше было бы?» Так они в один голос: «Что ты, мама! Мы без тебя, как без рук».А я уж, откровенно говоря, и не представляю, как бы я одна существовала. Вся моя жизнь в них.
Так ладно всё у нас устроилось. Всем хорошо. Да вот письмо пришло от сватьи – собирается она к нам насовсем переехать из своей Николаевки. Женщина она хорошая, но совсем простая, с деревенскими привычками. Пишет, ноги больные. Значит лежать будет. А где? Не в спальню же к Пете с Олей её определять! Ко мне тоже никак. Старые обе - то захрапишь невзначай, то бессонница. Получается, в гостиную. Какой уж тогда уют с вечно неубранным диваном! А к Пете люди солидные приходят. И где их принимать?
Скромный Петя, совестливый. Не сумел себе квартирку побольше выбить. Другие и чином пониже, а в хоромах живут. Вот теперь и думай, как быть.
Оля говорит, что письмо ещё Пете не показывала. Со мной пришла посоветоваться. Тоже голова у неё кругом.
А может, и не показывать его вовсе, письмо-то? Может, зря паникует Евдокия? У кого ноги не болят? А полежит, капустных листьев привяжет, и опять на ногах. И соседи у неё неплохие, присмотрят, если что. А если сказать Пете, так завтра же и помчится. Нет, промолчим пока. За почтой только придётся следить, чтоб другого письма не перехватил. А там видно будет.
* * *
Телеграмма
от 25 января 1986 года
Петру Игнатьевичу Сакулину.
С прискорбием сообщаем вам о смерти мамы вашей Евдокии Алексеевны Сакулиной.
с. Николаевка
АВТОР 32
63.О Царьграде, Босфоре, пароме и... дальнобойщиках
Ирина Шабалина
ЗАПИСКИ ПУТЕШЕСТВЕННИЦЫ.
Очень хотелось, девочки, мне съездить в Царьград. Или в Константинополь. Ну а сейчас, попросту – в Стамбул. Не люблю я турецкое название – Стамбул. Исстанбул, как турки свой город называют.
Куда красивее византийское название - Константинополь, а ещё красивее древнерусское - Царьград.
И не просто съездить, а проплыть по Чёрному морю и через пролив Босфор, по знаменитому древнему торговому пути «Из Варяг в Греки». Когда то здесь проплывали древние ладьи и галеры, а теперь ходят паромы.
Долго я собиралась и прособиралась, так, что паром остался только один и только из Ильичёвска, Одесской области. И отменили заход парома в румынскую Констанцу и болгарскую Варну. А раньше и в эти страны можно было заплыть, по пути. Очень жаль! А мне так хотелось! Придётся в эти страны теперь ехать на автобусе.
Но всё же – Стамбул, основная цель путешествия, и я решилась.
Нашла в интернете фирму, занимающуюся паромной переправой Ильичёвск – Стамбул.
С некоторым трудом заказала место на пароме.
Основные трудности были с оплатой. Фирма требовала оплату в гривнах, а где здесь, в России, брать гривны? Даже в банке не меняют. В конце концов, согласились на перевод в долларах на имя директора – лично.
Думала, что паром подобен тем, на которых я плавала из Финляндии в Швецию, или из Греции в Италию – этакие плавучие дворцы с бассейнами, ресторанами, театрами и танцевальными залами. Поэтому наивно спросила по телефону, есть ли на пароме бассейн.
На другом конце провода даже поперхнулись, (теперь я понимаю такую реакцию), и сказали виновато, что нет.
«Всё по минимуму». Я расстроилась. Что делать целый день в море без бассейна?
Уж о театрах и дискотеках спрашивать было смешно, раз бассейна нет.
Гордо сказали, что есть бар и ресторан, и питание входит в стоимость билета.
Ну 300 долларов в оба конца ( девять тысяч рублей), да ещё с питанием, не так дорого, если учесть, что даже обычный билет на поезд в Крым в оба конца стоит пять тысяч, без питания.
А тут паром. По морю. За границу. С 3-х разовым питанием! Да ещё через Босфор! Когда я была в Турции, в городе Кемере и хотела съездить на экскурсию в Стамбул, то они были отменены. Из-за дороговизны.
Никто не хотел ехать за 350 долларов. Это в а пределах Турции! А тут – из России!
Хотя из Финляндии в Швецию и обратно, я сплавала всего за три тысячи рублей на шикарном пароме – дворце, с театром, дискотеками, залом для караоке, магазинами. Да ещё и экскурсии и автобусные переезды по странам и до Санкт – Петербурга, входили в стоимость путёвки, не было лишь питания.
Поэтому цены – очень относительные.
После такой шикарной и дешёвой поездки на великолепном, огромном пароме, вернее, двух разных, один – туда, другой – обратно, я и была шокирована тем, что увидела в Ильичёвске.
Доехав до Одессы, погуляв по замечательному городу, я нашла здание фирмы под знаменитым «Тёщиным мостом»(это такой длинный и тонкий одесский пешеходный мост над оврагом – спуском к морю.) Оттуда, выдав проездные документы, нас на автобусе отвезли в Ильичёвск, в большой грузовой порт.
Нас, пассажиров, было всего девять человек. Ну и началось! Сначала нас больше часа мариновали у входа в порт, у проходной.
Потом мы зашли в зал ожидания и ещё часа два ждали там. Да. . . «Украиньска» заграница – это вам не финская или итальянская, где всё быстро и приятно.
Потом пограничники долго и въедливо спрашивали, зачем мы едем в Стамбул, потом таможенники проверяли наши вещи, и ещё через час-два, проштамповав наши паспорта. повели на паром через всю грязную территорию порта.
Вот оттуда, с территории, я и увидела это чудо – паром. Да. . . Скорее это напоминало огромный ,безразмерный ангар. . . Чудовище с разверстой пастью. . . Не знаю, как и описать совсем небольшой теплоход, бОльшую часть которого занимал въезд на грузовую палубу.
Огромный – преогромный прямоугольный проём, высотой в две трети судна, в который бесконечным потоком въезжали фуры – большегрузы.
Через узкие воротца и коридоры , закованные в металл и пахнущие соляркой, нас подвели к лифту, и мы поднялись на пассажирскую палубу.
Там уже было получше - более походило на пассажирское судно, а не ангар. Нас подвели к стойке администратора, где выдали ключи от кают.
Нам с соседкой досталась каюта с окном, не слишком тесная, даже уютная, с собственным сан. узлом и душем, а главное, совсем рядом был выход на прогулочную палубу, и в открытую круглую дверь – люк было видно море.
Вместо палубы с магазинами, как на большом пароме – небольшая барная стойка, вместо театра – бар, вместо шикарного ресторана – столовая, которая гордо именовалась «рестораном».
За ужином мы смогли насладиться прелестью «ресторана». Вместо блестяще сервированных накрытых столов, к стойке выстроилась длиннющая очередь из дальнобойщиков, но нас галантно пропустили вперёд.
Ужин тоже был интересный – пюре из порошковой картошки со шницелем из полуфабриката.
Но смешней всего было, что после ужина и посуду за собой надо было убирать и тарелки очищать от остатков пищи и складывать в мыльный раствор!
Это в «ресторане»-то! Я искренне смеялась, видя, как соседка рьяно управляется с посудой. Она смеялась в ответ: – «Стажируюсь в посудомойки!»
После ужина мы ещё долго наблюдали за очередью грузовиков. Казалось, паром бал безразмерным. 20 фур. . .30. . . Да сколько же ещё? Наконец-то, последние грузовики заехали, и паром начал готовится к отплытию. В 21-00. Если учесть, что в порт мы приехали в 12 дня, удовольствие от проведённого дня получили сполна.
Очень долго, больше получаса, мы наблюдали, как матросы убирали огромный тяжеленный трап, с помощью транспортёра и погрузчика. Трап всё время падал с ужасным грохотом. А пассажиры и дальнобойщики с палубы хохотом вклинивались в грохот трапа и отпускали едкие шуточки. Наконец-то, трап встал «на попа», и так был оставлен в этом положении.
Потом, так же неторопливо, матросы отвязывали канаты и скидывали огромные тросы. Почти цирковое представление длилось долго и с трудом закончилось.
Юркие катера – буксиры вывели тяжеленный, неповоротливый паром в открытое море и мы поплыли уже в темноте.
Мерцающие золотистые береговые огни быстро удалялись, среди них прощально моргал яркой зелёной звездой – маяк.
Весь следующий день мы плыли в открытом море. Оно призывно маячило своей волнующейся синью в иллюминаторе и в открытом люке-двери коридора, отражало солнечный блеск, манило своим безоглядным простором, ровной круговой линией горизонта.
Куда ни глянь – везде море. А мобильник периодически приветствовал нас «смс-ками» от МТС: «Добро пожаловать в Румынию» , «Добро пожаловать в Болгарию». . . А так бы хотелось пожаловать!
Но кругом море. И, видимо, территориальные воды этих стран.
Во время обеда, когда опять выстроилась длиннющая очередь дальнобойщиков, нас торжественно и нежно опять подвели сразу к прилавку, со словами : «Мужики! Неужто мы девушек стоять заставим?!»
За завтраком тоже было так, но безмолвно. Хвост просто расступился перед нами. А тут - более торжественно. И опять было приятно и подумалось – «Как же хорошо, когда мужчин большинство!» Обычно бывает наоборот.
Дальнобойщики были очень живописные – в тренировочных штанах, майках, футболках, с татуировками на загорелых мускулистых руках.
Но, на удивление – мата почти не было слышно и вони соляркой, как в порту, тоже не отмечалось.
Видно отмылись в своих каютных душах и надушились, выбрились и прифрантились перед редкими пассажирками.
Примерно наполовину было русских и турецких водителей, и очень мало, ещё более нафранчённых, немцев и французов, которые стояли особнячком.
После обеда дальнобойщики на верхней палубе устроили очень интересное действо - достали шланг со служебной палубы, видимо с разрешения матросов, открыли воду и поливали себя и всех окружающих, сидящих и лежащих на лавочках. Мы с соседкой быстренько надели купальники, и тоже подверглись блаженному обливанию прохладной водой на горячей палубе. Это было не хуже бассейна на шикарном пароме!
Так было весело, задорно , приятно, что уходить не хотелось. С шутками, смехом и прибаутками.
В конце забавы все улеглись на отмытую, в сверкающих лужах , палубу, а один «дежурный» поливал всё лежбище «котиков». Я , проплывшая на десятке изысканных паромов и теплоходов немало морей, никогда не забуду этот душ из шланга на простеньком, рабочем паромчике и чистую, в сверкающих брызгах, голубую палубу с огромным ,жёлтым кругом посередине, вместо бассейна.
После ужина, на котором перед нами снова расступился огромный хвост и мы насладились очередным пюре с полуфабрикатами( кстати, на обеде давали очень вкусную солянку и настоящее мясо, а на ужин – опять поскупились), мы снова вышли на палубу.
Там дул приятный ветерок, жара уже спала, и покрасневшее солнышко собиралось окунуться в море.
На вечернем ветру развевался и играл австралийский флаг.
Наш паромчик, оказывается, был приписан ещё и к австралийскому порту.
Я долго пыталась припомнить, что это за странный флаг на корме у нашего корабля, потом мне подсказали дальнобойщики.
На палубе намечалось новое развлечение – все фотографировались на фоне закатного солнца, держа его на ладони или зажимая между пальцами. А девушки – даже целуя солнышко.
Вскоре наметился мастер, который великолепно делал такие снимки. К нему установилась очередь Все позировали, потом рассматривали фотографии и восхищались. Через час все подружились так, словно знали друг друга годы.
Никаких аниматоров не надо! На шикарных паромах редко возникает такое дружеское расположение. . .
Солнышко зашло, но взошла полная луна. Фотографировались и с ней в обнимку, и на фоне серебристой лунной дорожки, благо цифровые фотоаппараты ночную съёмку теперь позволяют.
Расходиться не хотелось, и долго ещё гуляли по палубе под луной и звёздами, посреди огромного тёплого моря в лунных бликах, шутили и смеялись.
Утром я проснулась, словно по зову, и сразу в иллюминатор увидела приближающиеся берега заветного Босфора. Быстро одевшись, выскочила на палубу, где уже толпились пассажиры с фотоаппаратами, пристроилась у борта и снимала, снимала. . . То с одного борта , то с другого. Проплывавшие мимо турецкие древние крепости, посёлки, лесистые изрезанные берега и скалы.
На этом прекрасном фоне и меня фотографировали, и я - других.
И вот посёлков стало всё больше, и вдали показался долгожданный Царьград. Действительно – Царьград. Он вольготно раскинулся на обоих берегах Босфора, а вдали, за ним синело бескрайнее море.
Но уже Мраморное. Наконец-то я его увидела!
Мы причалили в грузовом порту на азиатском берегу Босфора.
Снова началась процедура пересечения границы – пограничники, таможенники. . . Но всё гораздо быстрее и оперативнее, чем на украинской стороне.
Порадовало меня то, что для русских въезд в Турцию был свободен, а украинцам пришлось оплачивать визу в 30 долларов. Украинцы смотрели на меня с завистью, а я гордилась, когда мне сказали: «Русский паспорт? Нет проблем! Проходите свободно.» Мелочь – а приятно! Хоть где-то российский паспорт - в приоритете!
Нас, пассажиров, перевезли по знаменитому подвесному мосту через Босфор на европейский берег к морскому вокзалу, который стоял прямо на берегу знаменитого залива Золотой Рог.
Там нам официально поставили штамп въезда в Турцию в паспорт и выпустили в город. Мы пошли по набережной Золотого Рога, любуясь знаменитыми мечетями на холме за заливом, потом перешли по мосту на другой берег и попали в центр города
Там наши пути разошлись. Мои попутчики пошли устраиваться в отель, а я, отплывавшая сегодня же обратно, побежала к своей заветной цели – Византийскому собору Святой Софии.
Путь перекрывал огромный оптовый рынок, где обычно отовариваются наши «челноки». Поэтому всё и продаётся огромными оптовыми партиями.
Мне нужна была сумка по-больше, и мне едва согласились продать одну, а не оптом, за смешную цену в четыре динара, это около двухсот рублей.
Сумка большая, модная, очень «косящая» под кожаную. При покупке меня усадили за низенький стол, гордо поднесли зелёный чай, который я выпила с удовольствием. Жарища была! Ручки у модной сумки оторвались быстро, но она до сих пор со мной и напоминает о жарком Стамбуле.
После посещения базара я пошла вверх, на холм, где зашла сначала в одну старинную мечеть, потом добежала до знаменитой «голубой» мечети, среди своих тонких минаретов похожей на прекрасный цветок. Налюбовавшись её красотой , пошла к своей заветной цели – византийскому собору Святой Софии, построенному ещё в шестом веке при императоре Константине. Туда и наши князья приезжали учиться православной вере, тогда и называли этот прекрасный город – Царьградом.
Поэтому особенно странно было видеть вокруг «Софии» четыре минарета.
И её превратили в мечеть !
Смотреть на них не хотелось, выглядели они нелепо и мешали.
И внутри – прекрасная византийская мозаика, с ликами православных святых, соседствовала с мусульманскими символами.
По «Софии» я бродила долго. Присоединялась к нескольким «русским» экскурсиям, а потом даже взяла аудиогид, но половину достопримечательностей не нашла.
Уходить не хотелось. Такая красота и древность! История великой империи!
Одна из русских цариц-княгинь – Софья Палеолог была византийкой. . .
В возвышенных чувствах выйдя из «Софии» , я прошла мимо дворца султана с гаремом, даже не поняв, что это знаменитый дворец. . .
Только потом прочитала, в путеводителе.
Хотя видела султанские бани.
Плохо без экскурсии! Половину пропускаешь!
Время уже было ограничено, и я выбежала на берег Мраморного моря, решив хотя бы окунуться в него.
Мне говорили, что на пляж надо ехать на электричке, здесь море грязное, но времени не было, и я решила искупаться здесь, на огромных камнях.
По камням бродили рыбаки, было и несколько загорающих – отдыхающих.
Один турок не сводил с меня глаз всюду шёл за мной, прятаться от него было некогда, и я деловито искупалась при нём, разочаровав жаждущего зрелищ тем, что оказалась в купальнике, и моментально оделась. А, окунувшись в море, сразу покинула каменистый берег. Пройдя за мной ещё немного, разочарованный отстал.
А я быстро пошла вдоль набережной, где везде жарили вкусно пахнущую рыбу на углях.
Я не выдержала и попробовала вкуснятину и ещё усыпанный маком солоноватый турецкий бублик.
Солнце уже клонилось к закату, когда я снова подбежала к заливу Золотой Рог и мор. вокзалу.
Уезжать не хотелось, но уже ждал автобус на паром.
Запоздало купив путеводитель по Стамбулу, в котором я и прочитала, сколько всего интересного пропустила. И уверила себя, что поплыву в Царьград ещё раз, на шумном пароме с дальнобойщиками! Но уже не на один день, а на три! И всё – всё увижу! И на пляж на электричке съезжу!
Нас снова перевезли по мерцающему разноцветными огнями мосту через Босфор.
С палубы парома, опять наполненного большегрузами и весёлыми дальнобойщиками, я долго смотрела на ночной Стамбул - Константинополь, на его сверкающие в темноте мечети и величественную византийскую «Софию».. .
До встречи, Царьград!
64.Отчаянный шаг
Ирина Шабалина
Таня стояла у окна. За окном была чернота. Такая же непроглядная, вязкая чернота была я её душе, была вокруг. Мир рухнул, исчез. Вместо него была только мрак, была безысходность. Жить было незачем, не для кого. Он - любимый, ненаглядный, самый важный человек – центр её вселенной -сказал, чтобы она ушла из его жизни, ушла навсегда. Они не могут быть вместе. Никогда – никогда. У них нет будущего. . .
«Тьма безысходная сжав крылья белые переломила их.
Страшно как. Холодно. Как же ты выживешь, девочка милая?» - строчки полузабытой песни выплыли откуда-то из подсознания и тяжело бились в мозгу.
« Ты белым лебедем – он чёрным коршуном – так беззастенчиво.
Что ж. Было – прожито. Тяжко ли, тошно ли?
Трудно невенчанной» - бились и пульсировали строчки. Да какая разница – венчанной, невенчанной - только бы с ним, только бы рядом ! В радости и в беде. . . Пришла беда, а он не хочет, что б она была рядом в этой беде, разделила её. . . Слёзы текли по щекам, медленные, прозрачные, и вместе с ними текли воспоминания. Она сопоставляла их думала – как же так произошло? Где же она упустила важный момент? Где просмотрела, не остановила?
. . .Они были очень разными. Он -Павел – был самым красивым и видным парнем в их дворе, но зато и самым неуправляемым. Хулиганом, драчуном, вечным двоечником. Она – Танечка, Танюша –была тихой скромницей, отличницей. Да и красавицей она не была, просто симпатичной, не более. Хотя и у неё был поклонник – Васька, вечно влюблённый, с тоской заглядывающий в глаза, при каждом удобном случае пытавшийся угодить ей – сумку поднести, портфель, поднять что-то упавшее, с уроками помочь. Васька тоже был отличником. Но она не нуждалась в его помощи. Не хотела. Избегала. А потом просто привыкла, что есть Васька. Вечный друг Васька, который всегда выручит, всегда рядом. А она любила Павла. Всегда. Сколько себя помнила. Ещё с детского сада она пыталась играть во дворе рядом с ним в его жуткие игры, отдавая своих любимых кукол на растерзание его « бандитам и разбойникам». А ещё играли в « войну» и « пиратов», вместе с ними играл и Васька, опять же для того, чтобы защищать Таню от «злодеев». Сначала над ним смеялись и издевались, но Вася терпел молча, и от него отвязались. Привыкли, что он всегда рядом с Таней, а Таня пытается быть рядом с Павлом. В детстве и юности не редкость такие треугольники и многоугольники. В школе они учились в одном классе, и Таня , как могла, пыталась помогать Паше с уроками, но он учиться не хотел и в основном списывал у Тани все задания, не вникая. До девятого класса он доучился кое-как, а скорее учителя дотащили его « за уши», с постоянной помощью терпеливой, упорной Танечки. Его родители давно махнули на него рукой, «детская комната» милиции тоже не могла справиться с постоянными его драками и хулиганством, и только верная, всепрощающая Танечка была рядом. А ему до неё мало было дела. Списать уроки, попросить что-нибудь сделать, что-то вкусное стянуть. . . Паше нравились красивые, яркие девочки, курящие, визгливо говорящие нецензурные слова, которые Таня не могла произнести. То одна, то другая такая девочка, вульгарно накрашенная, с немыслимым цветом волос и причёской, в немыслимо короткой юбке появлялась рядом с Пашей, не на слишком длительный срок, и тогда Таня , мучительно ревнуя и плача по ночам, ждала и смотрела со стороны, как Павел в обнимку с очередной подружкой ходил в кино и кафе, а потом целовался с ней у подъезда. Это было больнее всего. А он, словно назло, никого не стеснялся. Всегда в это время рядом появлялся молчаливый Васька, в которого Таня готова была запустить туфлей. Ну на что надеется? Всё равно ей никто и никогда не нужен будет, кроме Павла, кроме её кумира. . . Кое-как поступив в ПТУ, Павел и в нем учиться не мог. Бросил. Сначала работал грузчиком, о потом начал частенько пропадать, волнуя Таню. Соседи шептались, что промышляет «рэкетом». Павел и в самом деле стал одеваться модно, в дорогие кожаные куртки и пиджаки, и на робкий вопрос Тани о его работе с усмешкой ответил, что устроился в хорошую фирму, и что это не её дело. Потом как-то внезапно, друг за другом, умерли родители Павла, от болезней сердца, а скорее, не пережив постоянных волнений за непутёвого сына. Двор совместно похоронил соседей, повздыхал, поохал, и Павел остался один. Частенько к нему захаживали какие – то непонятные, коротко – стриженные парни в кожаных куртках, которые очень не нравились Тане, наблюдающей за ними из окна, зато яркие девицы перестали появляться. Хоть это радовало! И Таня решила действовать. Почти на всю свою крохотную зарплату методиста детского сада она купила супермодное мини- платье, выгодно облегающее её стройную фигуру и заграничную косметику, подстриглась в хорошем салоне ,впервые ярко «нарисовала» лицо и вечером прошла мимо Павла и его неприятной «кожаной» компании. Это сразу не осталось незамеченным. С восклицанием –« А какие здесь у вас ходят цыпочки!», за Таней тут же увязались двое бритых парней, но Павел опередил их крикнув : «Стоять, друганы! Это моя девчонка!», догнал её и шепнул: «Ты чего это так вырядилась?» «На дискотеку иду!» «А чего ж без своего пажа?» «Да не нужен он мне! Ты же знаешь!» « А ты , оказывается, даже очень ничего. . . Не ходи уж здесь такая. . . Одна!» « Не запретишь!» « Ого, как заговорила! Ладно, жди на дискотеке. Я скоро! Провожу домой, чтоб не украли. Старый друг, как-никак.» Не ожидав столь быстрой победы, Таня, с бешено бухающим сердцем, подошла к старому зданию Д.К. и робко зашла внутрь. На дискотеки она ходила очень редко, иногда в школе, с девчонками, когда училась в институте, вовсе про них забыла, а тут. . . да ещё одна. К ней тут же подсочил знакомиться развязный парень. Ругая себя нещадно, Таня побежала к выходу – парень за ней – и тут увидела Павла. Высокий, красивый как киноактёр, он шёл к ней. Впервые в жизни к НЕЙ! Легко отстранив надоедливого парня, он взял Таню под руку. Да. . . Столько делала для него, столько переживала, плакала! Столько помогала – и нужна не была. . . А стоило по–ярче намалеваться , да соперников завлечь и всё. . .Тут как тут. Они потанцевали для порядка и пошли домой. Мир кружился и плыл вокруг, сверкая необычно яркими фонарями и звёздами. У подъезда они остановились, Павел легко приподнял её подбородок рукой и поцеловал Таню. В губы, впервые. . .Затрепыхав, как раненная птичка, она вырвалась из его рук и умчалась в подъезд, не в силах осознать, что произошло. . . Сколько она мечтала об этом! Сколько рыдала в подушку, видя как её принц целует других. . . А тут растерялась, убежала. Это ему всё просто! А ей! Почти всю ночь не спала, замирая, вспоминая его прикосновения. На следующий день не могла найти себе места, металась дома, на работе. . . Он позвонил через лень и пригласил в кино! По- старинке. Снова надев волшебное платье, она гордо шла с ним под руку под неодобрительные взгляды соседок. Потом было кафе. . . Потом был жуткий скандал от мамы, после которого всё захотелось делать наперекор. Потом обидные и резкие слова отца и её протест, выросший в душе ледяной скалой. Ах так! Тогда – Он, только Он_ и никто не нужен! Таня уже никого не стесняясь, подолгу целовалась с ним у подъезда, а потом пробегала в свою комнату и запиралась на ключ. Но когда нравоучения стали беспрерывными, а родители, однажды изловив её у комнаты, устроили жуткую разборку с оскорблениями и пощёчиной от отца.. . горячо любимого отца, девушка едва схватив пару тёплых вещей, ушла из дома. Навсегда. Павел, слышавший скандал под окнами, ждал её во дворе и увёл к себе. На лавочке, как всегда маячил Васька в отчаянии, но Тане было не до него. Протест, ужас и счастье бушевали в душе – все вперемешку. Бутылочка вина, купленная Павлом заранее, пришлась очень кстати и помогла преодолеть страх, заодно с протестом и яростью. « Так вам и надо!» -стучало в висках. И любовь помогала не бояться, и давно сдерживаемая страсть забушевала, прорвала все запреты и вырвалась на волю, затопив всё вокруг. И поцелуи были жадными и огненными, и стыдиться ничего не надо было, и Он, только Он, был рядом и занял собой весь мир. . . Все минуты скрутились в одну невыносимо яркую, плазменную точку и . ..всё, кроме них исчезло. Утром, немного придя в себя и осознав, что случилось, Таня испугалась сначала, но Павел проявил несвойственное ему благородство и изрёк – «Жить будешь у меня. Пусть все катятся к Ядрене- фене. Проживём.» Наверное, Таня всё же ошибалась, что он не ценил её , не замечал её верности, преданности. . . Всё он замечал! Хитрюга и упрямец! И барышни размалёванные возможно были на зло. На зло ей и Ваське! Молчаливому другу Ваське… Павел был удивительно, неожиданно нежен с ней. Внимательный, чуткий! Таня даже не думала, что он будет таким, и была невероятно, непростительно счастлива. И регистрации брака не просила. Главное, он был рядом! Единственно, что печалило –он не хотел ребёнка. Даже мысли об этом не допускал. Когда случилось страшное? Когда она упустила момент? Павел часто задерживался на своей непонятной «работе». Она терпеливо ждала, готовила вкусный ужин. Не о чём не спрашивала. А надо было спросить! Иногда он приходил странный, говорил что-то невпопад, вроде пьяный, вроде нет. Не насторожилась! Не схватила за руку! А когда увидела на этой любимой, сильной руке следы от уколов, было уже поздно. Его нельзя было остановить. Он всё чаще пропадал, иногда ночевать не приходил. Таня пыталась уговаривать, лечить, к знахаркам ходила. К врачам Павел не шёл, не заставишь. Всё меньше денег отдавал, как в страшный бездонный колодец улетали они. Всё чаще Таня плакала. И вот неделю назад он пришёл бледный, встревоженный, молча схватил Таню за руку и поволок куда-то. Она едва успевала за ним. Вскочили в переполненный автобус. Вышли у мрачного серого здания поликлиники, подтащив Таню к двери с табличкой –«Анонимная диагностика», он втолкнул её внутрь, где деловитая мед. сестра молча, без вопросов, как будто всё понимая, взяла у неё кровь из вены на анализ, вручив обычный брелок с номером. Всю неделю Павел на вопросы не отвечал. Он замкнулся и часто пропадал где-то. А недавно Таня дома нашла шприц, о потом ещё один, после того, как он запирался в ванной. Павел уже перестал стесняться её. А хуже всего, что спать он стал отдельно, и за неделю ни разу к ней не прикоснулся, даже не поцеловал. Это было больнее всего. Она тянулась к нему в тоске, а Павел молча отстранял её и уходил. Таня что-то спрашивала в слезах, умоляла – он молчал, а когда ложилась к нему на кушетку, так же, молча, отворачивался к стене. И вот вчера, забрав брелок, он ушёл, а к вечеру вернулся и положил перед ней результат её анализа, на котором под скромной синей печатью значилось – « Антитела к ВИЧ не обнаружены», а потом, дрогнувшей рукой, положил рядом другой результат, где пугающей красной строкой шла роковая запись – « Обнаружены антитела к Вич!» Павел сказал: « Это мой анализ. Теперь ты понимаешь, почему я не могу с тобой жить? Очень хорошо, что ты не успела от меня заразиться. Беги от меня! Спасайся! Я обречён. Сам виноват. Ты мне ничем не поможешь, а жить с тобой рядом и не прикасаться к тебе мне невыносимо, сама должна понимать. У нас не будущего. Ничего нет.» Таня кричала: « Я не оставлю тебя! Буду рядом! Лечиться будем! Пусть заражусь! Нет без тебя жизни!» Он нежно поцеловал её. Вытер ладонью мокрые щёки: «Дурочка. . . Я никогда не пойду на это. Ты мне слишком дорога . И без наркотиков я уже не могу. Это расплата. Я всё сделаю, что б спасти тебя. Выгоню . Не пущу. Покончу с собой, если не уйдёшь, всё равно - туда дорога, какая разница – раньше, позже. Так что – не усложняй. День тебе на сборы. Пока уйду, но завтра – чтобы тебя не было! Если приду и застану – тебе же хуже! Выгоню взашей! Не причиняй мне лишней боли, пожалуйста! Уходи сама! Тихо, без меня.» Он снова заперся в ванной, а через десять минут ушёл, молча. . .Для Тани рухнул мир. Тьма подступила так близко, заволокла всё вокруг, сжала в ледяных объятиях, сдавила сердце жёстким кулаком. Она знала, что не уйдёт и понимала, что он не даст ей остаться. Что он действительно может покончить с собой, если она не уйдёт. Что делать?! Что?! Машинально она зашла в ванную. Там снова лежал шприц. А в нём остатки отравы и капли крови. Его заражённой крови! Таня схватила шприц, как спасительную соломинку. Ввести себе его кровь! Заразиться! Тогда он не будет её гнать! Нечего будет опасаться! Они будут рядом! Вместе – в горе, страдании. Вместе!
« Не углядела. Ах если б пораньше днём –не упустила бы.
Шприц. Капли крови в нём. Что же ты делаешь, девочка милая!
Влить в руку белую мУку – разлучницу, в вену - как крестиком
Вместе страдать теперь! Вместе и мучиться ! Вместе мы! Вместе мы!» - Строчки песни бились в мозгу. Возможно в них было что-то другое, но она слышала это . Своё. Таня подошла к окну. Везде было темно. Может быть, при свете из окна она сможет попасть себе в вену. Свет в комнате почему – то не включался. Может быть, и включался, но она его не видела. Тьма, кругом тьма. И в глазах темно. Как трудно, как страшно уколоть себя в вену. . . Таня прижалась лбом к холодному стеклу. Сейчас, милый. . . Сейчас она решится. Ещё немного жизни. . . Ещё капельку. . .За окном на лавочке , как всегда маячил Васька. Кусочек её прошлой жизни, с которой она прощалась. Васька вдруг сорвался с лавочки и куда – то помчался. Таня улыбнулась сквозь слёзы. Прощай, Васька. Таня решительно перетянула руку жгутом, поднесла шприц к нежному локтевому сгибу. В институте был курс медицины. Как хорошо , что она научилась делать внутривенные инъекции… Резкий неожиданный удар выбил шприц из рук, чей – то тяжёлый ботинок раздавил, уничтожил его. Кто-то держал в объятиях бьющуюся в рыданиях Таню и не вы пускал. ..Таня подняла распухшее ,залитое слезами лицо и посмотрела с ненавистью на врага, помешавшего ей. Да это же Васька, молчаливый, неотвязный Васька!
Васька крепко обнимал бьющуюся в истерике Таню, не выпускал и думал, думал… Он любил её ещё дольше, чем она своего хулигана- Пашку. Любил, сколько помнил себя. Мучительно, безответно. Страдал. Защищал. Пытался во всём помогать, сумки носил, портфели. Насмешки терпел. И терпел, когда она всё же сошлась с Пашкой. Провожал их, счастливых, взглядом. Завидовал. А потом стал замечать что-то неладное. Пашку в компании странных парней, не похожего на себя. . . Грустную Таню. Что виной всему наркотики – он понял давно. И давно решал, как вытащить любимую из этой западни. Но слишком уж она любила своего наркомана. . . О беде он узнал раньше Тани. Вася был врачом – и списки ВИЧ-инфицированных были ему известны. Поэтому, услышав сегодня крики из их окна – ох уж эти тонкие стены и открытые форточки, – он всё сразу понял, но зайти, поговорить с Таней не решился. Но не уходил. Не отводил тоскующий взгляд от её окна. И увидел её в окне. И шприц в руке увидел. И всё понял. И нерешительность её и отчаяние. И как она примерялась к отчаянному уколу. И кинулся на помощь с лихорадочно бьющейся мыслью: «Только бы дверь была не заперта! Только б успеть! Они же часто не запирают дверь! А заперта - выбью! Только б успеть!» Дверь была не заперта. Повезло. Он успел в последний момент и выбил страшный шприц из рук любимой. А потом, сжимая бьющуюся в истерике Таню в объятиях, думал о том, что всё сделает, что весь мир перевернёт, чтобы она была жива, здорова и счастлива по- возможности. Василий понимал, что это будет очень трудно. Самое сложное как-то увести Таню отсюда, уговорить, успокоить. Ни домой к себе, ни к нему – Васе, она не пойдёт. . .Квартиру снять. . .
Пока он размышлял, Таня постепенно успокаивалась. Почему-то ей стало теплее, а кромешный мрак начал отступать, откуда-то пробился тонкий ,робкий солнечный лучик, и Таня вдруг осознала, что это Васька ,вечный друг Васька. Первой её мыслью было –« Ведь Васька врач, он поможет!», а потом все мысли отступили и она просто потянулась к лучу всей истерзанной, заледеневшей душой ,затихая и осознавая, что она не одинока и всё же хорошо, что есть друг. Вечный, терпеливый, молчаливый друг – Васька.
АВТОР 33
65.Человек - это болезнь?
Ирина Кочеткова
Человек всегда находит то, что ищет, а найти в жизни можно все, что угодно, особенно, если хорошенько поискать. Но что бы человек ни нашел, он всегда остается неудовлетворенным, и продолжает искать дальше. А все дело в том, что на самом деле человек ищет способ занять свое время, какими бы намерениями и устремлениями он сам себе не объяснял свои поиски. Жаждет ли человек славы, денег, любви или творчества, ищет ли он риска, азарта, острых ощущений, - все едино, главное, что человек занят.
Лазуткин – человек тонкий и нервный - возжаждал просветления, ибо ни любовь, ни деньги, ни слава с его конституцией и мышечной массой ему не давались. Тогда он с презрением стал отзываться о материальном, в красках описывал грубые и тонкие пласты реальности, астральные, ментальные и прочие миры, словно бывал там не раз, как на своем приусадебном участке.
Человек всегда найдет то, что ищет, и Лазуткин нашел единомышленников. Федор Пешкин ел тертую морковь и нырял в прорубь; Иван Незалежный бегал трусцой голым по пояс зимой и летом, спал на полу, не ел мяса. Вместе они составляли чудесную триаду, стержнем которой являлось взаимное уважение и стремление к самосовершенствованию.
Будь то Иванов-Петров-Сидоров, была бы та же самая триада, только пили бы они водку, травили анекдоты и резались в картишки-нарды-домино. Лазуткин же приучил всех пить растаявшую воду, и играли они в игру: «Мы не быдло какое-то, мы – лучшие люди Вселенной». В остальном – все то же самое, - люди проводят время, люди заняты.
Незалежный любил развивать мысль, что люди – это вирусы, они разрушают окружающую среду, гадят и портят все, до чего ни дотянутся. Поэтому сам он никогда ничего не делал, чтобы нечаянно не нанести вреда окружающей среде, ел только овощи, пил чистую воду, и очень стеснялся ходить в туалет, ибо получалось, что и он все-таки гадит, хотя и экологически чистыми отходами.
Пешкин был здоровым, как бык, огромным и сильным мужиком с тонким голосом. Он стеснялся своей силы, ибо кто-то внушил ему в детстве, что сила – это стыдно, её применяют только злые, нехорошие люди. Вследствие подобной промывки мозгов, Пешкин никогда не использовал силу по назначению, он прятал её и боролся с ней, изображая в триаде самого слабого и немощного доходягу.
Лазуткин же слыл у них интеллектуалом, потому что умел много и заумно говорить. Не каждый может завернуть про «трансцедентальную теорию пересечения амбивалентных тоннелей реальности» - многих это впечатляет, хотя бы потому, что сами они таких слов не то, что не знают, а даже выговорить не могут. Все они были весьма достойными представителями рода человеческого, ибо во Вселенной все одинаково необходимо, - и дубы, и кактусы, и сор придорожный.
Любопытный факт: у Ивановых-Петровых-Сидоровых, любивших водку и картишки, были жены, дети и работа. У Лазуткина-Пешкина-Незалежного не было ни жен, ни детей, а работа случалась спорадически. Пешкин где-то что-то охранял, читай – ничего не делал - сутки через трое, его физические данные впечатляли не только работодателей, но и потенциальных нарушителей. Лазуткин где-то что-то писал-считал-оформлял, носил-рассказывал-показывал. Впрочем, из него вышел бы отличный менеджер, реши он занять время не поисками просветления, а зарабатыванием денег. Незалежный же презирал не только людей-вирусы, но и любые средства производства, поэтому «трудился» он путевым обходчиком, и по большому счету обходил свое место работы за три версты, пользуясь просторами своего ареала обитания и пофигизмом начальства. Обычно работал он от силы в день часа два, остальное время – просветлялся.
Как-то раз случился в стране очередной праздник, кого-то там чествовали, что-то там якобы вспоминали, людям – выходные. Чем занять время? Ивановы-Петровы-Сидоровы возились дома с детьми, ругались с женами, квасили и играли в картишки. Лазуткин-Пешкин-Незалежный собрались на даче у Лазуткина делиться опытом просветления.
Человек всегда находит то, что ищет. Если люди заговорили об опыте, им непременно судьба пошлет опытный образец.
По улочке проходил молодой мужчина с рюкзачком за спиной, шел он на своей волне, не искал ничьего общества, в ушах у него были наушники, в пальцах он вертел самокрутку. У человека сломалась зажигалка, человек искал огня.
Вселенная всегда отвечает на нужды людей, и на пути человека возникла триада просветленных мудрецов. Человек прошел метра четыре вдоль забора, дошел до калитки, и, не вынимая наушников, зычно крикнул:
- Эй, мужики, огоньку не найдется?
Пешкин испуганно вжался в спинку стула - он не любил неожиданностей. Незалежный презрительно скривил губы – он никогда не курил и очень этим гордился. Лазуткин, как некогда курящий и бросивший, лучше всех мог понять незнакомца, да и законы гостеприимства у приличных людей никто не отменял. Он приветливо махнул рукой, - заходи, мол! – а ведь мог выйти на дорогу и дать прикурить, и тогда ничего бы не было… Но у судьбы свой расклад. Прохожий вошел. От калитки до стола, за которым расположилась триада, было шагов десять, и незнакомец прошел их такой расслабленной походкой, настолько вызывающе свободно и просто, что Лазуткина скрутила судорога. Случалось с ним такое: от зависти, обиды или досады – сворачивались у него внутренности узлом, и острая игла боли жалом впивалась в желудок. Сам-то он ходил быстро и суетливо, даже когда никуда не торопился. Человек прошел несколько шагов, он ещё ничего не сделал, не сказал, он просто улыбался, так и не вынув наушников, то ли музыке своей, то ли мыслям своим, то ли новым людям. Просто шел и улыбался, отчего же его такой простой и спокойный вид создавал впечатление покоя и власти, отчего он казался кем-то, хотя бы никем – прохожим, отчего хотелось все бросить и бежать за ним, говорить с ним, смотреть в его глаза?!.. Лазуткин сморгнул наваждение. Бред-бред, сейчас прикурит и уйдет, и снова станет все хорошо. Но «хорошо», то есть так, как было, уже не могло оставаться, ибо небесные силы сдвинули фигуры на столе, ввели новую фигуру, и статус-кво было нарушено.
Незнакомец прошел своей расслабленной походкой к столу, кивнул сразу всем и, не ожидая приглашения, сел на свободный стул. Спинка слегка скрипнула, прогнувшись, так как сел он не как гость - на краешек стула, а как хозяин, расслабив мышцы спины и расставив ноги. Все как по команде посмотрели на незнакомца. Тот продолжал улыбаться, хотя было совершенно ясно, что улыбается он чему-то своему, там, где-то глубоко в его мыслях спрятанному, а Лазуткина-Пешкина-Незалежного словно здесь вовсе и нет. По меньшей мере, это было невежливо, и вообще – хамство! – пришел, сел, молчит. Ни познакомиться, ни поблагодарить, ни спросить ничего. И как будто уходить не собирается. Лазуткин продолжал стоять у стола, и садиться ему теперь было как-то неловко. Да он и не хотел садиться, ему непременно нужно было проявить себя, как хозяину, и он взял слово.
- А мы вот тут разговаривали о том, что человек – это болезнь, как сказал один мудрец, – извиняющимся голосом, презирая себя за этот тон и не в силах остановиться, говорил Лазуткин. - Вот Вы как считаете, уважаемый…. - Незнакомец не назвал своего имени, и пришлось продолжать самому: – «Человек – это болезнь», как Вам эта мысль? Или «человек – это звучит гордо»? А-а? Что Вам ближе по жизни?
Незнакомец смотрел на Лазуткина добродушно, но совершенно индифферентно, и не понятно было, слышал ли он вообще его или нет. Странная нездешняя улыбка продолжала кривить его губы. «Может, он ничего не слышит из-за своей музыки или просто дурак, а я тут распинаюсь»,- горько подумал Лазуткин. Но бывает так, что человек, став на какой-то путь, уже не может с него сойти, его несет как на волне, и Лазуткин продолжать гнуть свою линию. Он совершенно забыл о своих друзьях. Пешкин подогнул под себя ноги, и считал ворон на крыше, Незалежный следил за Лазуткиным, прикидывая, насколько того хватит. Он заранее поставил на то, что незнакомец «сделает» его, выведет из состояния всечеловеческой любви, внесет сумятицу в его просветленную душу. Незалежный был язва ещё та, но логик и хороший наблюдатель. Он быстро схватывал мимику и жесты людей, читал без слов, что называется. И сейчас он просчитал, что у Лазуткина нет шансов, незнакомец – кто бы он ни был – выйграл, ещё не начав раунда. И Незалежный решил наблюдать, не встревая. Ему стало весело.
Лазуткина же понесло, и он повторил, повысив голос:
- Так человек – это болезнь или венец творенья?
Незнакомец, словно, очнувшись, сфокусировал взгляд на ораторе, снял один наушник и негромко поинтересовался, обращаясь как бы сразу ко всем:
- Огонька не найдется? - при этом он продолжал все так же расслабленно сидеть, и вопрос, заданный дважды, вновь проигнорировал. Как говорят англичане, вежливый человек не заметит оброненную вилку или пролитый соус, мог бы и Лазуткин не заметить упорного нежелания прохожего вступать в разговор. Но бывают такие люди, которым непременно нужно быть услышанными. Они и шутку повторят два раза, если в первый раз их прервали, они не могут оставить действие незаконченным. О, просветленные! И на солнце бывают пятна. Незалежный, чтобы разрядить обстановку бросил со своего места коробок спичек, не целясь, в сторону незнакомца. Тот ловко, не поворачиваясь всем корпусом, как-то играючи поймал его на лету, тут же прикурил и вновь полуприкрыл глаза, улыбаясь. Видимо, ему было хорошо. Но Лазуткину не было хорошо. Он утратил контроль, а этого никак нельзя было допустить. Он мог чего-то не знать или не уметь, но контролировать ситуацию было необходимо - тогда мир обретал стабильность и определенную гармонию. Он уже собрался произнести спич, как вдруг незнакомец хмыкнул, и, откинувшись на стуле, бодрым голосом, словно продолжая разговор, весело сказал:
- Анекдот вспомнил:
«-Абрам, ты хотел бы жить миллион лет?
- Ещё или вообще?...»
Незалежный заржал, как конь, Пешкин робко улыбнулся, Лазуткин свирепо смотрел на рассказчика. К чему это он вообще? У них тут серьезный разговор шел, люди со смыслом время проводили, а тут явился этот – не пойми кто – и все разрушил. И как себя вести теперь, вовсе не понятно. И ни к селу ни к городу Лазуткин спросил : «А Вы антисемит, что ли?»
- А Вы - еврей? – в тон ему парировал тот. – Я просто анекдот вспомнил, - и он весело посмотрел по сторонам. – Хорошо у вас тут. Спасибо за огонек.
- Спички можете забрать, - со своего места обронил Незалежный. – Мы не курим, а костер развести найдем чем.
- Я никогда не беру чужого, – и незнакомец поднялся, собираясь уходить. Теперь Лазуткину почему-то ужасно не хотелось его отпускать. Все это было неправильно. Что-то не сказано, что-то упущено. Он сердился сам на себя - что ему этот чужой человек? Что он так всколыхнулся всем сердцем? Что случилось вообще? Он, как ребенок, заблудившийся в лесу, чувствовал себя покинутым и одиноким, чувствовал, что если незнакомец сейчас уйдет, он не поймет чего-то важного, чего-то самого главного, того, к чему он так стремился всю жизнь. Как быть свободным и счастливым? Ведь невооруженным глазом видно, что этот человек свободен, просто свободен сам по себе, и по отношению к миру, хотя, скорее всего, не ныряет в прорубь, ест все подряд и пьет, смешивая напитки и градусы. Но что в нем такого, господи ты боже мой? Казалось, что Лазуткин не выдержит, подойдет к нему и спросит рецепт счастья. Но он продолжал стоять у стола, не в силах пошевелиться. Язык словно опух во рту. Он знал, что незнакомец сейчас уйдет, а он, Лазуткин, так и останется на всю жизнь бутафорно просветленным, так и не осознавшим, что значит быть свободным. И тут, чего вообще никто не ожидал, заговорил Пешкин. Он говорил редко и мало, в отличие от Лазуткина. Говорил короткими и простыми фразами. Он не был дураком, скорее, наоборот. Ибо не каждый сумеет в двух словах высказать то, на что другим требуется дюжина предложений. Ему понравился незнакомец, хотя анекдота он не понял. Он расставил руки, как бы обнимая стол и всех собравшихся, и радушно предложил:
- Может чаю?
Лазуткин с благодарностью посмотрел на Пешкина, Незалежный с интересом на незнакомца. "Откажется!», подумал он.
- Спасибо, я за огоньком только. Пора. – И он легко пошел по тропинке к калитке. Незалежный был горд своей прозорливостью, он видел опрокинутое лицо Лазуткина, а вообще жаль, что так быстро все закончилось. Пешкин как ни в чем не бывало пил свой чай, для него вся эта сцена не представляла большого интереса. Лазуткин же чувствовал, что у него подгибаются ноги.
- А что касается Вашего вопроса, - вдруг, обернувшись на ходу, бросил незнакомец, - так, на мой взгляд, человек – это не болезнь и не венец творенья, а просто человек. Надо просто жить и все! – и он подмигнул Лазуткину, повернулся и пошел, улыбаясь. По дороге он воткнул себе наушник в ухо, прикурил вторую сигарету от первой, и, поправив рюкзак на спине, ускорил шаг.
Лазуткин сел на свой стул, ноги все-таки не выдержали. Он смотрел вслед незнакомцу, пока тот не скрылся из виду. Он почувствовал, что ему холодно. Надвигается осень, надо крышу поправить в теплице, вдруг вспомнил он.
Человек всегда найдет то, что ищет. И каждый человек, что бы он ни искал, ищет себя! И ничего, если на поиски уйдет вся жизнь, или несколько жизней, или даже все…
«-Абрам, ты хотел бы жить миллион лет?
– Ещё или вообще?»
Иной раз для того, чтобы найти себя, миллион лет – не так уж и много…
66.Визитёр
Ирина Кочеткова
Артем встал поздно, последнее время у него исчезло вдохновение жить. Просто пропало настроение, пропал драйв, пропала харизма. А без харизмы, такому мужику, как Артем, просто никуда! Говорят, что харизма либо есть, либо её нет, и пропасть она не может. Но Артем знал - может. Пропасть может все что угодно, и у него как раз все и начало пропадать. Постепенно и последовательно. У него был небольшой бизнес, но уже около месяца он не появлялся на работе, так как одна только мысль о ней вызывала приступы тошноты. Он держал нескольких любовниц - на расстоянии разных районов - но и на любовниц началась идиосинкразия. Его стало раздражать чужое присутствие рядом, и он взял самоотвод от любовных дел. Книги не читались, фильмы не смотрелись, водка не пилась. Аппетит пропал, причем, аппетит ко всему! В общем - труба. Встать раньше десяти никак не удавалось, как и заснуть - раньше трех-четырех. Что-то с нервами наверно. И с восприятием. Все казалось тусклым, пыльным, бессодержательным, глупым и банальным. Даже вкус у еды стал другим. Даже свое тело он ощущал иначе. Оно стало словно чужое, - неприятное и тяжелое.
- Весна,- все течет, и все из меня, - пробормотал Артем, стоя над писсуаром.
После туалета подошел к зеркалу, почесал небритую щеку, промычал: - ну и рожа у тебя, Шарапов.
- Да и похуже я видал! - донеслось откуда-то сбоку.
Фигасе! Звуковые галлюцинации. Артем заглянул в ванную, в туалет. Послышалось? Соседи? Мда... Перебои со сном так же вредны, как и перепои. Мыться категорически не хотелось. Прямо какая-то водобоязнь обуяла его в последние недели. Но он все-таки по привычке почистил зубы, промыл заспанные глаза.
- Да ладно, хорош плескаться, вылезай уже! - все тот же голос сбоку.
Артем огляделся, как пес обошел сам себя по окружности. Сбоку - это откуда, черт возьми?! Ощущение такое, будто голос раздавался в его собственной голове. Артем вытерся полотенцем, стремительно растер себе виски, пошел на кухню варить кофе. Кофе тоже не хотелось,по крайней мере так, как хотелось его раньше. Он перестал ощущать запахи и нюансы вкуса. Просто надо было что-то делать, как-то заполнить день. И варить кофе - всего лишь привычка.
У окна, закинув ногу на ногу, сидел невысокий, отвратительного вида мужичонка, и колупался вилкой во рту.
- Привет! - сказал мужчинка.
- Здорово, коли не шутишь, - ответил Артем и сел напротив.
- Ну чего сел? Кофе будешь?
- Буду, - тупо ответил Артем.
- Ну коли будешь, и мне заодно свари.
Артем поднялся и принялся готовить кофе. Мда.. забавно.. и как этот тип сюда пробрался? Дверь я что ли забыл закрыть на ночь?!
- В общем, ты не переживай, это не белочка, - успокоил его гость.
- Ага, - ответил Артем, стараясь не смотреть на мужика. Было в нем что-то уж совсем отвратительное, да и запах...как будто несло от него то ли старыми носками, то ли дохлыми мышами, да и рожа - та ещё. Фавн какой-то. Козлиной бороды не хватает.
- Не, бороды я не люблю. А вот копыта могу показать, - приветливо отозвался мужик.
- Ну покажи, - рассеянно сказал Артем, - может, ещё и рога?
- Нет, рога - это домыслы и наглые инсинуации всяких проходимцев. Нету рогов, сам же видишь.
- Ага, - опять сказал Артем.
- А ты молодец! В обморок не падаешь, в милицию и скорую не звонишь, морду бить не лезешь. Уважаю!
- Да надоело всё! - откровенно сказал Артем.
- И морду бить?
- Лень.
- Да! Да, да, да, я - велик и могуч, я пришел по адресу! - обрадовался мужик с копытами.
- А чего тебе надо? - спросил Артем, ставя перед гостем горячую чашку кофе.
- А чего ты решил, что мне что-то надо?
- Ну, как говорил граф Калиостро, люди делятся на две категории: на тех, от кого что-то нужно мне, и тех, кому нужно что-то от меня. Мне от тебя ничего не нужно!
- Минус тебе, Тема, первый минус!
- Ага, - повторил Артем.
- Кто ж делает выводы, не вызнав сути?! Откуда ты знаешь, что я могу тебе предложить? Зачем сразу отказываться?
- А ненавижу я рекламных агентов и торговцев всех мастей, религиозных проповедников и спасателей душ, и вообще - всех я ненавижу, достали все. Не надо мне ничего. Надоело все. Сдохнуть спокойно не дают.
- Ай-ай-ай, как все запущено. Тебе всего 28 лет и такой нигилизм.
- Достали! - прошипел Артем.
- Не верю я, что тебе ничего не надо. А счастье?
- На фиг. Что такое счастье? Демагогия. Серотонина в мозгу хватает - вот и счастье.
- Могу серотонина подкинуть.
Артем посмотрел мужику прямо в переносицу.
- Ну а любовь?
- Тошнит.
- Деньги?
- Пошел вон!
- Слава?
- Ни Слава, ни Коля, отвянь уже. Пей кофе и вали!
- А власть?
- Я не торгуюсь.
- Никогда?
- Никогда!
- Ну сосредоточься, я прошу тебя! Ну вот сейчас, в эту самую минуту, что бы тебе хотелось? - мужик обхватил чашку обеими руками и держал на весу, ожидая ответа.
"А руки у него волосатые, и ноги наверное тоже. А копыта он же так и не показал", - запоздало подумал Артем. Кофе обжигал, но казался совершенно безвкусным. Ничего не хотелось. Ни-че-го!
- Ты что, местный Дед Мороз? Чего тебе самому-то надо от меня? Крови? Душу? Что там нынче в цене.
- Да не, я пришел предложить тебе покончить с собой, - серьезно ответил мужик без бороды.
Артем удивился. Впервые после того, как увидал этого черта на своей кухне.
- Вот прям так?! - переспросил он.
- Ну а что? Сам говоришь, - всех ненавидишь, ничего тебе не надо, все достали... Зачем тебе жить?
- А тебе что за беда?
- А у меня план. У нас как при компартии, перевыполнил план - получи повышение. Надоело таскаться по домам, хочу карьеру строить.
- И для полного счастья тебе скольких надо ещё на тот свет спровадить? - заинтересовался Артем.
- Одного. Но именно сегодня, до полудня. Время не терпит. Так что - давай, не тяни, - помылся, пописал, кофе попил. Что там ещё... покури напоследок, что ли...
Артем машинально посмотрел на часы. Половина одиннадцатого. Интересно, силен этот козел или нет?! Если дойдет до рукопашной, сможет он его завалить или нет?! Фавн, словно прочитав (а может и правда прочитав) его мысли быстро ответил:
- Нет-нет, все должно быть добровольно, иначе не считается. Я и пальцем тебя не трону.
Артем невольно перевел взгляд на его пальцы. Были они какие-то вроде и обыкновенные, но странно противные на вид. Словно пленкой какой-то покрытые, с заусеницами и обгрызанными ногтями.
Ну а что? Может и правда, ну его, сигануть в окно? Или повеситься? Ведь действительно все достало уже. Даже холодка под ложечкой не появилось, живот не свело, никаких эмоций. Но и соглашаться, вот так просто , на последний шаг, не было никакого желания.
- Неа, неохота, - отозвался Артем.
- Может, подумаешь?
- Да не люблю я этот треп. Жизнь - моя, когда сам захочу, тогда и кончу её, а не по твоей милости.
- Упрямство и нигилизм, - вот все твое богатство. Не густо...
- Не твоя беда, - огрызнулся Артем. - И вообще, откуда мне знать, что ты не врешь? Может ты домушник, решил так соригинальничать, а потом квартиру мою обчистить.
- Ну а "потом" какая тебе уже будет разница?!
Артем отпил из кружки уже остывший напиток. Достал из тумбочки сигареты, предложил мужику.
- Не, не курю.
Артем затянулся, задумчиво глядя в окно. И сигареты противные. Все опостылело. Даже удивиться нормально не могу. Вот пришел к нему черт, или кто он там, предлагает ему покончить с собой, а у него и удивления особого нет, ни сопротивления, ни страха. Только некоторая досада от того, что побеспокоили без спроса. И навязывают какие-то глупости.
- Ну, допустим, я тебе услугу, а ты мне - что?
- А я тебе - ничего! - весело отозвался черт.
- Вот это мне нравится! - хмыкнул Артем
- В этом и заключается вся красота сделки. На нас часто клевещут, что мы обманываем людей. Так вот, напротив, мы как раз не обманываем. Говорим, как есть. Вам за это ничего не будет. Как у вас принято, - работодатель говорит: ты мне работу - я тебе зарплату; муж жене - ты мне молодость и любовь, я тебе деньги и стабильность, защиту потомству. Бог вам говорит - ты мне верность и преданность, я тебе - жизнь вечную; а я ничего не предлагаю, ничего не продаю. Разве это не честно?
Артем крякнул.
- Как-то подозрительно. В чем прикол? В легендах там за душу обещают золото, славу или долголетие... а тут - фигу с маслом.
- Никаких фиг, никакого масла.
- Шикарно! Такого я ещё не слышал. Спасибо, рассмешил. - Артем затушил в пепельнице окурок, посмотрел на часы. - Одиннадцать. Итак, у него есть ещё час на раздумья.. Какие раздумья? Он же не собирается на самом деле последовать совету этого ненормального. - Ну а есть у тебя хоть что-нибудь мистическое? Кстати, копыта ты мне так и не показал...
- А-а, чего там.. разуваться, мозоли свои тебе демонстрировать.. - Мужик неловко пошевелил ногами под столом. Стоптанные сапоги - в такую теплынь-то?! - бог его знает, что там у него - ноги или копыта, не разберешь. - Ну хочешь, штаны приспущу?
- Это зачем ещё? - опять хмыкнул Артем.
- Хвост покажу, зачем ещё.
- А давай!
Мужик привстал со стула, с трудом, словно старик, кажется даже суставы поскрипывали, повернулся к Артему кормой и чуть согнувшись, выставил свой зад. - Ну, трогай!
- Что я тебе извращенец, что ли? Сам вытаскивай!
- Ну горе с вами, с людьми. Все в комплексах. Ревматизм у меня, трудно мне руку так далеко закидывать.
- А жопу твою кто тебе подтирает?! Давай, не гони волну. Есть хвост, показывай, нету - прекращай задом тут вилять!
Мужик, с явственным скрипом и кряхтением, полез своей лапой за ремень, пошарил, и наконец вытащил какую-то серую обтрепанную веревку. - Во!
- И это хвост? - обескуражено произнес Артем. - У ослика Иа и то симпатичнее был.
- Твой ослик наверное не жил столько, сколько я. Ну потрогай, настоящий, видишь, могу пошевелить. - Старик разогнулся, повернулся к Артему лицом, хвост самостоятельно помахивал за его спиной. Жидкая кисточка на конце немного вибрировала в такт его дыханию. Зрелище было прикольное. Такого Артем ещё не видывал, хотя и понимал, что скорее всего такой фокус соорудить вовсе не сложно. Правда, стоит отдать должное хвосту - он был прямо как настоящий, в каких-то прожилках и складках, как кожа старого козла.
- Ну и сколько тебе лет?
- Да не так много на самом деле, около 6 тысяч.
- Так ты и времена Моисея застал?
- Кого? - черт недовольно стал усаживаться обратно на стул. Закинул ногу на ногу, принялся вновь грызть вилку. - Начитались всякой беллетристики.
Артем глядя на его старания, гостеприимно предложил:
- Может тебе косточку какую дать, или ножку от стула сгрызешь?
- Издеваешься, да? Зубы у меня режутся, новые. Старые выпали, сейчас обновление идет. Вот и хочется чесать постоянно.
- Везет же вам. Мне бы так, а то на стоматологов столько денег уходит.
- Да я ж говорю, завязывай с этим миром, и никаких проблем у тебя больше не будет.
- Кто о чем, а вшивый о бане... - Артем достал вторую сигарету, поинтересовался: - а что там, после смерти? Правду про рай и ад толкуют? Ты же наверное в курсе.
- Брехня, - коротко ответил черт, рассматривая погнувшуюся вилку. - Ну вот, испортил. Дай что-нибудь потверже.
- Да грызи что хочешь. Так что, говоришь, ничего после смерти нету?
Черт прищурил один глаз, вторым словно бы мигнул. Схватил с холодильника отвертку, принялся катать во рту.
- Не совсем нету, не совсем есть. Это трудно объяснить, пока ты здесь.
- Ну время у нас есть.
- Нет, времени у меня нету. Давай решайся уже, или мне надо линять отсюда и срочно искать другого суицидника. Я, в отличие от тебя, свою работу люблю и уважаю, на произвол судьбы не бросаю.
- Не успеешь. Уже четверть двенадцатого.
- Не твоя забота. Я умею время замедлять. Давай уже решайся, да или нет. Скучный ты, надоело мне с тобой тут сидеть. И кофе ты варить не умеешь.
- Да ты!.... да ты кто такой вообще?! Приперся тут - здрасьте, я ваша тетя - и ещё права качаешь.
Черт криво улыбнулся, показав свои новые клыки. Противный, зараза. Поднялся, прижав отвертку к груди. - Это я с собой заберу!
- Вали-вали, а ещё говорил, что ничего тебе от меня не надо. Сразу бы сказал, что отвертка нужна, дело бы быстрее решилось.
Черт захихикал, прикрывая ладошкой рот, словно школьница.
- А вообще, ты не такой уж и дурак! Ладно, бывай, Артем. Забегу к тебе как-нибудь в другой раз.
- Можешь не утруждаться.
Черт бесшумно прошмыгнул в коридор и исчез за дверью. Артем остался стоять в недоумении - вышел, как люди, через дверь. Не через стену утек, не в воздухе растворился. Странно это все...
Вернулся на кухню, помыл чашки, сел и закурил. На работу сходить что ли?! Или прогуляться? За окном призывно цвели каштаны и сирень, ветер волнами гонял листву, тучи мчались наперегонки за солнцем. В общем не так уж все и плохо. После посетителя захотелось проветрить, и Артем распахнул окно настежь. Волна запахов ворвалась в кухню, вместе с пылью проникая в окно. Весна! Дождя давно не было. Вот бы гроза приключилась! Сбить эту пыль и промыть мозги.
Промыть мозги! Запах черта, казалось, ещё витал в квартире, Артем отправился в ванну, принял душ. Ему внезапно захотелось облиться холодной водой, и он облился. Потом вышел на балкон и задумчиво закурил. Он просто стоял и смотрел на улицу. Прошло минут десять, и вдруг.. перед ним что-то пролетело и с неприятным шлепком стукнулось об землю. Он перегнулся через перила балкона и увидел на асфальте некое распластанное тело и лужу крови под ним.
- Твою мать! - крикнул он, и бросился надевать джинсы и майку. Руки тряслись, ноги не попадали в штанины, майка прилипала к мокрому телу. Пока он возился со шнурками на кроссовках, пока искал ключ, прошло наверно минут пять .
Когда он спустился по лестнице, около крыльца уже орудовала "Скорая". Как успела так быстро? Врач в белом халате размахивал руками и раздавал команды, двое подручных уже заносили носилки в машину. Увидев Артема врач сказал: "Вишь, какое дело... А мы как раз в соседнем подъезде бабку только откачали от инфаркта. Бабка, лет сто, а жить хочет, а эта молодежь.... Э-эх! Войны на вас нет, голода, беды настоящей. Небось от несчастной любви плюхнулась, дуреха!"
Во дворе стал собираться народ, всем было интересно, кто упал, откуда упал, может столкнули, может есть свидетели, может надо в милицию звонить. Оказалось, что в милицию уже позвонили, электрик какой-то с отверткой, что на чердаке бродил в это время. На крыше никто никого не видел, и вообще - нечего тут устраивать цирк, расходитесь, товарищи....
Артем не мог оторвать взгляда от противной темной лужи, края её подсохли, а серединка ещё блестела вязким темным оком. Мерзкий черт таки выполнил свой план.
Поднимаясь к себе, Артем вдруг почувствовал неожиданный прилив адреналина и некое желание жить. Или нежелание умирать. Во всяком случае тряхнуло его здорово. Он собрал свой ноут, телефон, папку с документами и отправился в офис. Вдруг оказалось, что у него много дел.
"Черт" вприпрыжку добежал до своего старого "фордика", отстегнул и вытащил из штанов "хвост", бросил в бардачок отвертку, включил зажигание, повернул ключ. Рванул с места, параллельно набирая номер на мобильнике, прицепил хенд-фри. Наушник сидел удобно в ухе, руки свободно лежали на руле.
- Алло, ну как прошло?
- Все в ажуре. Клиент будет жить.
- Точно?
- Точнее не бывает. Зря волновался. Я и не из таких депрессий людей вытаскивал, а тут... просто скучно человеку.
- Он тебя не расколол?
- Не знаю, не похоже. Главное, он упертый. Он может горы свернуть, главное - интерес в нем пробудить. Не удивлюсь, если он сейчас приедет к тебе в офис. - Он засмеялся, довольный собой. - В общем, я поехал на работу, когда ключ тебе вернуть от его хаты?
- Не горит. Завтра завезешь. Главное, не отсвечивай. Можешь, кстати, как бы случайно появиться на его горизонте, но не выходя из роли, понял?
- Я для убедительности куклу с его крыши сбросил. Вышло очень красиво. Прямо как в жизни.
- Ты опять со своей пиротехникой?
- Никакой пиротехники. Все вживую. Деньги, как договаривались, больше не надо. Я люблю импровизировать. За бригаду "скорой" только расплатишься.
- Что-что?
- Надо, Федя, надо. Все, отбой. Если что - я на связи. Всегда рад помочь. Любой каприз за ваши деньги.
АВТОР 34
67.Лекарь
Алла Тяжева-Каргина
Это был заведующий в неврологическом отделении. Вальяжной поступью он входил в каждую палату, и больные, словно привычный оброк, отдавали ему самые лакомые куски скудного обеда. Почему-то ему всё было дозволено. Никто не смел повысить на него голос. Все, как заворожённые, прислушивались к его шагам, когда он приближался. О нём слагались местные легенды: «к кому зачастит в палату, тот уж точно пойдёт на поправку»…
…Пушистый полосатый кот Василий (видимо, такому же Анна Ахматова дала прозвище «полтора кота») появился на пороге больничной палаты почти сразу после того, как отца привезли в отделение. Кот был сыт и заглянул сюда по роду своей деятельности: всё же начальник. Недолго думая, прыгнул прямо на кровать и улёгся на правую парализованную отцовскую руку. Пропев свою приглушённую арию, так же неожиданно, как появился, спрыгнул на пол и, полный кошачьего достоинства, удалился…
Он приходил каждый день, часто уже утолив свой голод в соседних палатах, методично совершал свой лечебный ритуал и, не внимая словам благодарности, уходил по своим очень важным делам.
Санитарки ждали, когда кошки-бродяжки, шнырявшие повсюду в больничном городке, разрешатся богатырским потомством: все мечтали о васькиных наследниках («уж, больно хороша порода!»)
...Отец быстро пошёл на поправку. На третий день заработала рука. Стал сам подниматься, гулять по коридору…
Проходя мимо, Василий будто и не замечал нас теперь. Своё дело он сделал.
68.Мюнхен
Алла Тяжева-Каргина
Храни тебя дева Мария, малыш!
У нас уже утро, а ты ещё спишь.
Брусчатка вздыхает под мокрой листвой.
Как прежде, витает покой над тобой.
И ратуши серой зубастый забор,
И тайной покрытые Зендлингер Тор, -
Всё дремлет в тиши…И лишь мюнхенер киндль
Несёт свою вахту, векам вопреки.
Вот-вот… Добралась до Шереметьева, бутерброд с тунцом (правда, сытный) и стакан зелёного чая. Итого, сразу минус тысяча. Для провинциалки это ого-го!..
Авиааптеки, винотеки и прочая блескучая мишура пускают пыль в глаза яркостью рекламы и опустошают кошельки отлетающих в иные пространства пассажиров… А сувенирные киоски предлагают лишь православную атрибутику да бренды советской эпохи: от гербов СССР до чебурашек разного цвета и калибра. Двадцать семь лет перестройке, а новые символы так и не прижились…
Ну, что ж! Двину к терминалу. А там и до Мюнхена рукой подать!
С богом, - сказала я себе, имея в виду не церковь с посредником Патриархом, а самого Его, к кому подчас бессознательно или по наитию мы обращаемся на неожиданных и сложных поворотах своей судьбы.
Командир аэробуса поприветствовал пассажиров и, забыв номер самолёта, сделал многозначительную паузу, а потом, не смущаясь, бодрым голосом завершил фразу.
А нам показалось, что номер самолёта он прочитал на крыле, выглянув из иллюминатора…Как бы то ни было, но мы успешно взлетели! Пока, Россия!
Остбанхоф принял нас развязно: окурками, обрывками туалетной бумаги и разноголосой многонациональной молодёжью, тусующейся в прилегающем к вокзалу районе. В сумерках мы отыскали дорогу к заветной Шиллерштрассе, удивляясь испуганным взглядам прохожих, которые открещивались от нас стандартной фразой «кайнэ анунг» (без понятия).
И, только ступив на эту улицу, мы поняли, с чем было связано недоумение добропорядочных бюргеров, завидевших «феминистскую» группу из двух десятков человек с чемоданами. Казино, странного вида кафе, дансинг- и стриптиз-клубы, а вместе с ними и бордели заполонили Шиллерштрассе, «выплюнув» на мостовую кучу использованных презервативов. Где же пресловутая немецкая чистоплотность? – переглядывались мы. Но вспомнив о том, что Мюнхен - интернациональная метрополия, вздохнули обречённо и дали себе зарок не делать скоропалительных выводов о городе.
Отель «Крафт» расположился в укромном уголке, на окраине, но порадовал нас своей баварской основательностью. Кряжистые платяные шкафы тёмного дерева с искусной резьбой, лакированное бюро и приземистый круглый стол удачно гармонировали с гравюрами старых мастеров и пастельно-бежевым тоном интерьера.
Каштаны, дубы и клёны только что обожгла рыжим пламенем осень. Изумрудная трава, будто нарядная баварская юбка, просвечивала сквозь кружево опавших резных листьев.
Мариенплац, на которой в строгом, выверенном по прочитанным книгам порядке стояли две ратуши и и Мариинская колонна, будто сошла с картинки. Новая, неоготическая ратуша стращала соборными средневековыми зубцами, взметнувшимися к небу. Фрауенкирхе выглядывала маковками башен из-за соседних крыш. Всё так компактно и рядом: рукой подать до немецкой сказки. Мюнхенер киндль (мюнхенский ребёнок) парил над городом, оберегая его от напастей…
Пивные Мюнхена - статья особая: они заполняются до предела «ам вохэнэндэ»,т.е. уже в пятницу. Национальный колорит сквозит во всём: в национальных костюмах официанток, интерьере, музыкальной ауре вечеринок. Да и в воздухе витает не перегар, и будоражащий фантазию запах традиционных «швайнхакслей» (свинины на косточке) и баварских шницелей. Здесь давно принят закон о настоящем пиве, которое не должно включать в рецепт приготовления ничего, кроме ячменя, хмеля и воды. Потому и в голову это пиво не ударяет, а люди в пивном ресторанчике получают истинное удовольствие от общения и обильных закусок, которые подаются не просто на тарелке, а прямо-таки на подносах. И всё на совесть! Хотя ужин обойдётся вам недёшево: не меньше пятнадцати евро. Но эти расходы в полной мере оправдывают добротность и основательность немецкой кухни. Так что жалеть не приходится ни о чём!
Цены здесь не соотносимы с нашими! Можем ли мы представить себе проезд на трамвае за 80 рублей? Хотя полкило чудного эфиопского свежемолотого кофе обойдётся вам всего лишь в полтысячи наших деревянных. Но это всё бухгалтерия! Ощущения деньгами не измеришь! Мюнхен - дитя мира. Разноголосица повсюду. Официанты, продавцы - услужливые: сразу подхватят вашу речь, едва заслышав первые иноязычные слова. Русская речь, громогласная, бурлит по всему городу. «Сколько этих русских!» - ворчат себе под нос доброжелательные местные жители. И правда: сколько же нас? Тех, что с безучастными лицами сидят в бройхаусах, или тех, кто с отрешённым взглядом ходит по своей родной земле в поисках работы и лучшей доли… Потеряли. Что потеряли? Себя? Страну? Смысл своей жизни? И можно ли всё это потерять у себя дома?
Мчатся вдоль вагонных окон мокрые обездоленные столбики русских берёзок, и не поворачивается язык сказать по-гришковецки: «Кра-со-та!» Виноватая улыбка застревает в уголках рта: «Унылая пора!.. Очей очарованье…» В этом все мы.
…Да нет здесь ничего, что заставило бы осесть и забыть свои края. Своя рубаха ближе к телу… Нет, не от безысходности или лени говорю я это. Вот они: лица моих соотечественников: широкоскулое, будто прокопчённое у костра, в узким разрезом лукавых глаз, или прорезанное морщинами, но сияющее каким-то внутренним светом, сосредоточенное и умиротворённое. И несёт нас всех уже не гоголевская тройка, а поезд… В далёкую даль. Где, может быть, найдём себя, обретём свой Грааль, не потерявшие веру, не растратившие свою силушку богатырскую, ждущие часа своего, будто спящая красавица… Кто ж разбудит всех нас?
АВТОР 35
69.Лавочка
Ольга Емельянова
Новая Лавочка появилась на свет прошлым летом и сразу стала центром внимания.
- Лида, это вам ЖЭК установил лавочку? - спрашивали жители соседних подъездов.
- Да, прям там, от ЖЭКа дождешься. Мы сами сложились, а Артем заказал. - Лидия Васильевна всегда была в курсе всех событий. – Вот только краску купили слишком темную, надо бы перекрасить.
Наверное, она всё же дала указание Артему, и вскоре Лавочка с удовольствием подставляла новые крепкие доски под мягкую кисточку с блестящей коричневой краской. Она по праву принимала комплименты в свой адрес, потому что возле остальных пяти подъездов лавки давно были раскурочены или вовсе украдены, а вместо них лежали большие бревна, собранные жильцами после спиливания старых деревьев.
Постоянными гостями Лавочки стали две молодые семьи с детками и, конечно, Лидия Васильевна. Она говорила, что жить одной на пятом этаже скучно, а её неуёмная энергия требовала выхода.
- Маша, ты глянь, мусор-то вывозят. Нет, не тот, что в баках, а с кучи, которая пролежала с осени. Так вот, это я звонила коммунальщикам и пригрозила, что пойду на прием к мэру. Подействовало…
- Надя, ты слышала, что пенсию будут пересчитывать? Нет? Так вот, запомни раз и навсегда: скоро уравниловка закончится…
- Аня, тебе нравится эта вода? А я её не покупаю, только «Лесную прохладу»…
- Женя, и не агитируй! Я в этот раз буду голосовать против всех. Все брешут, мы всем до лампочки, довели страну…
- Света, скажи уборщице, что я не буду сдавать деньги, если она плохо будет убирать подъезд. Ишь, ты, привыкли деньги брать, а работать не хотят…
- Марина, ты видела в платежке, что вода опять подорожала? Квартплату повысили без всяких предупреждений, теперь вот воде цену не сложат. Никакой пенсии не хватит… Как страшно жить…
- Таня, а ты смотришь сериал? Ну, тот, что в пять вечера, не помню названия… Ага, такую ерунду показывают. Шайка дураков… - И через несколько минут спрашивала время. – Побегу, сериал начинается…
Вечером жильцы расходились по своим квартирам, и у Лавочки начиналась ночная жизнь. Часто заходили влюбленные, шептали друг другу ласковые слова, обнимались и целовались. Это радовало и волновало.
Менее приятно было слушать разговоры чужих девиц по мобильному телефону:
- Да ты чо? А он чо? А ты? Просто пипец… А я, это… говорила тебе, что он козел…
А вот шумные компании подростков с пивом в руках Лавочке совсем не нравились.
- Миха, дай зажигалку, а то я свою потерял на х…
Если бы Лавочка умела говорить, она бы сделала замечание сквернослову, тем более что в компании были девочки. Но когда одна из них открыла рот и произнесла непереводимую фразу, Лавочка совсем скисла. Молодежь не ругалась матом, она на нем разговаривала, перемежая фразы диким ржанием.
Но самым ужасным зрелищем были молодые парни со шприцами. Когда они нетерпеливо ширяли иглу в вену, а потом расслабленно откидывались на спину, Лавочка жалела, что её длинные ноги забетонированы, и она не может убежать от этого кошмара. Иногда ей хотелось рассказать мальчишкам те жуткие истории про загубленные наркотиками жизни, которые слышала от Лидии Васильевны, про несчастные семьи, но потом она понимала, что уже поздно говорить с ними на эти темы. Да и не могла она этого сделать...
Этой весной все соседи дружно вышли на субботник, навели порядок возле подъездов, даже посадили цветы возле Лавочки. Ей нравилось, что она опять в центре внимания, что люди стали чаще общаться, рассказывая наперебой свои новости.
- Вита, а почему ты никогда не посидишь с нами, не поговоришь? - Лидия Васильевна спрашивала молодую соседку по праву завсегдатая. – Куда ты всё время торопишься?
- Простите, - чуть замедлила шаг Вита. – Я тороплюсь жить. Жалко тратить время по пустякам…
Лавочка не поняла, о какой жизни идет речь. Другой она не знала…
70.Скребок
Ольга Емельянова
Надежда Петровна никогда не носила брюки, полагая, что они ей не идут. Нет, она не была толстой, многие говорили, что у неё прекрасная фигура, но ей казалось, что в брюках будет слишком заметен один изъян, который она умело прятала под юбкой - ноги "иксом". Не то, чтобы сильно, а так - до колен ножки вместе, а от колен немного расходятся.
А потом как-то не удержалась и примерила понравившиеся ей брюки, и с удивлением обнаружила, что выглядит сногсшибательно. И коллеги по работе наперебой стали расхваливать.
- Надюша, супер! Высокая, стройная, стильная! Ты помолодела лет на десять...
Слушать, конечно, было приятно. Но еще приятнее стало выбирать одежду, отбросив ненужные комплексы. Надежда Петровна забыла о том, что ей скоро уже пятьдесят, и накупила себе модных брючных костюмов, которые стала носить на работу взамен прежних - строгих. А потом махнула рукой на придуманный изъян и влезла в обтягивающие джинсы. Со временем она поняла, что новый стиль не только симпатичен, но и очень удобен, особенно за рулем.
В жизни Надюши особых радостей не было. Муж, как говорится, объелся груш. Поехал на заработки, да так и остался там с какой-то женщиной. Взрослый сын жил своей жизнью, но внуками пока тоже не порадовал. Оставалась любимая работа в институте, коллеги и ученики. Да вот теперь радовал новый имидж.
В белом коротком пуховике с капюшоном, отороченным узкой полоской меха, плотной вязаной шапочке, из-под которой кокетливо спадали вьющиеся волосы, и обтягивающих джинсах Надя утром пришла на стоянку за машиной. Ночью подморозило, и на лобовом стекле красовалась узорчатая наледь. Ну, вот, пожалуйста, собиралась купить скребок, да так и не успела…
Но сдаваться было не в её характере. Она открыла бардачок, нашла старую магнитофонную кассету, вынула ее и бросила на сидение. Пластмассовую коробочку разобрала на две части, и прямоугольным пластиком провела по стеклу. Наледь поддавалась, но по одному месту приходилось проводить несколько раз. Но это лучше, чем ничего. Женщина увлеклась и не заметила, как к ней кто-то подошел.
- Девушка, возьмите, Вам будет удобнее…
Надежда обернулась и увидела высокого симпатичного мужчину, лет сорока на вид. Он с улыбкой протягивал ей приспособление, на одной стороне которого была небольшая щеточка, а на второй – скребок.
- Спасибо, а как же Вы?
- Я уже очистил, пусть пока машина прогреется.
Мужчина отошел, а "девушка" продолжила работу, давясь от смеха. "Надо же, ведь он оказал мне услугу, приняв за молодую со спины! Представляю его разочарование, когда он рассмотрел мою "морду лица"… Ну, хоть какая-то польза от фигуры…"
Стекло очистилось в считанные минуты. "Хорошая штучка, куплю себе такую же", - подумала Надя и понесла скребок хозяину.
- Спасибо Вам большое, выручили меня, - продолжая улыбаться, сказала женщина.
- Да что Вы, такая мелочь не стоит благодарности… А Вы всегда здесь паркуете машину?
- Конечно, у меня здесь место постоянное. А почему Вы интересуетесь? – происходило что-то странное: он увидел её лицо, увидел, сколько ей лет, но продолжал общаться!
- На эту стоянку я вчера случайно заехал, но теперь не жалею… Вы обычно во сколько вечером приезжаете?
Наверное, на лице Надежды мужчина увидел крайнее изумление, поэтому поспешил добавить:
- Я хотел бы ещё раз увидеться с Вами, Вы мне очень понравились…
- Я? Да Вы знаете, сколько мне лет?
- Мне сорок два, Вам, думаю, немного больше, но разве это так важно? Вы очень красивая и независимая женщина…
- Когда же Вы успели это понять?
- Наблюдал за Вами, каюсь… Если бы одна из этих размалёванных куколок на дорогих машинах попала в такую ситуацию, как сегодня, она непременно бы обратилась за помощью к мужчине, а Вы даже и не подумали, сами нашли способ, как выйти из положения. Мне это понравилось…
- Ну, мужчины были кавалерами в то время, когда я только начинала водить машину. Тогда женщины за рулем были редкостью. А сейчас мужчины устали быть джентльменами…
- Ну, я бы не стал обобщать… Так что скажете насчет вечера?
- Честно говоря, я не готова к таким вот случайным знакомствам…
- А как, по-вашему, надо знакомиться? Случай – это воля божья, грех упускать такой шанс.
- Вы думаете? Но я ничего о Вас не знаю…
- Не вопрос, давайте познакомимся. Меня зовут Евгений, можно Женя. Вот моя визитка. А Вас?
- Надежда Пет… Можно просто Надежда…
Вечером Евгений предложил поужинать в ресторане, и женщина с удивлением отметила, как легко ей общаться с ним, какой он интересный собеседник и галантный кавалер. Она напрочь забыла о разнице в возрасте…
Спустя пару месяцев, выйдя из душа в коротком халатике, она поймала на себе восхищенный взгляд Жени.
- Перестань так смотреть, ты меня смущаешь…
- Напрасно ты комплексуешь, Надюша. Мне очень приятно на тебя смотреть! И ты знаешь, я думаю, что это преступление – прятать такие соблазнительные ножки под брюками. Ни разу не видел тебя в юбке…
- Тебе же нравилось, ты даже клюнул на стоянке на мою фигуру, - притворно сердилась Надежда.
- Не отрицаю, клюнул.… Но, по-моему, брюки уже сделали своё дело, пора переходить к коротким юбкам…
Надя улыбнулась и звонко чмокнула Женю в щеку…
АВТОР 36
71.Предназначено в дар
Юлия Вебер
Ну вот, как всегда! Если за 10 минут автомобильная пробка не рассосётся, то я опаздаю на проходящий поезд и, прощай, с таким трудом выбитое у главреда эфирное время.
Уф! Успела! Следом за мной в купе протиснулся молодой человек с чёрным кофром в руке.
-Музыкант?
В ответ лёгкий кивок головы и оценивающий взгляд печальных карих глаз.
То, что надо!
Дождавшись, пока мой единственный попутчик по купе разберётся с одеждой и чемоданами, а проводница с неизменными дорожными ритуалами, в ходе которых выяснилось, что мы едем в один город, я начала активно искать точки соприкосновения. Люди искусства всегда привлекали меня, мне было интересно знать, что так повлияло на выбор их профессии, а уж про мои способности «разговорить» любого у коллег легенды ходили. И уже через полчаса Сергей охотно рассказывал о себе, мне же оставалось только кивать и внимательно его слушать.
-Её звали так же,как и Вас, Светлана. Если б не она, я бы не придавал столько значения музыке, труба просто осталась бы моим юношеским увлечением, как это бывает у мальчишек, играющих во дворах на гитарах…
Он на минуту задумался, в глазах заиграли-заискрились огоньки…
-Она была необыкновенна! Много лет мы ездили с ней в один и тот же лагерь на Азовском море, я в составе оркестра от центра детского творчества педпрактику отрабатывать, а она… Она ездила потому, что ее отправляли по путёвке родители… Уму непостижимо, как много лет удавалось ей быть в первом отряде. Я приметил ее потому, что на линейке всегда с краю становилась и только на меня смотрела…
Привычка у меня в лагере по утрам была: восход на море встречать. В моём дворе утро всегда с пения птиц начиналось. Ох, и рулады они выводили в тот момент, когда солнце вставало над миром…Но в городе не подудишь, а тут… Море, окоём (слово-то какое!), воздух бодрящий и серебряный звук трубы… Мне казалось, что я вместе с трубой парю над миром… И так хотелось этим поделиться с другими, вот я на линейке и старался передать в музыке свои чувства. И как она смотрела в такие моменты на меня! Казалось, что понимает… Как сейчас помню то лето, когда я осознал, что влюбился в нее… Стоял август, тополя щедро сорили своей листвой, девчонки и мальчишки сметали её в огромные кучи… Дети есть дети: заберутся наверх и давай кувыркаться-валяться с воплями– визгами в листьях…
Я на лавочке сидел, «Солярис» Лема читал, задумался о способностях напрямую материализовывать, прямо на глазах, воплощать в жизнь самые заветные желания и вдруг слышу:
« Вот я ещё никогда не целовалась с парнем, так хочется понять и почувствовать, в чем сама чудесность»
Глаза поднимаю- Она! Красивая, вся лучами солнечными залитая, на куче листьев с девчонками сидит. Как резануло по сердцу: ведь найдется какой-нибудь пошляк, который этой светлой, наивной девчушке привьёт отвращение к мужским поцелуям, а того хуже, еще и судьбу искалечит, захотелось вдруг ее к себе прижать, подарить «этой чуде» всю чудесность и чудесатость не то, что поцелуя, но и всего мира.
В тот же миг девчонки с хиханьками да хаханьками сорвались с кучи и бросились врассыпную, а я пошёл к морю и весь день просидел на любимом валуне, ни о чём не думал, только лицо ее представлял…
День закончился. Звёзды высыпали на небо. И я отправился назад в лагерь через террирорию санатория, чтобы сократить путь. Удобный там двухметровый забор был из металлических прутьев. Раз-два-три – и ты уже по ту сторону… Вдруг слышу впереди шум какой-то… Ватага… Прислушался: голос ее, оправдывается... А девчонки с мальчишками смеются над ней…Светкой называют… Я в тень от корпуса встал, чтоб меня не заметили, и следом за ними к морю… Мало ли что приключиться может…
Она сразу на песке растянулась, а остальные к морю побежали купаться, потом в пятнашки-догонялки играть принялись. Мне даже завидно стало: до того весело и азартно играли, что я сразу себя в десятом классе вспомнил. А ей хоть бы хны, как лежала на песке – так и лежит… Я на валуне любимом сижу: то на берег поглядываю, то небом любуюсь: ночь безлунная, звезды яркие, крупные, метеорит по небу скользит, длинный светящийся след за собой оставляет и вдруг крик слышу, радостный такой, на одном дыхании, взахлеб:
-Хочу любить! Хочу всё на свете! Самое прекрасное! Хочу, чтобы целовали до потери разума!
Ну, точно,Чуда! Чудо светлое, Светка… Только ей одной и могло прийти в голову сразу столько желаний загадать… Не помню, как ночь прошла, на линейке видел только ее одну и сердце билось, так, что его стук, казалось, звук трубы перекрывает... А когда понял, что и она на меня смотрит, в душе все перевернулось, вчерашние ее слова вспомнились и решил я: «Будь что будет! Но сегодня обязательно поцелую ее!»
Еле-еле дождался, пока все в лагере успокоятся, попросил девчушку, что на качелях с дружком в обнимку сидела, позвать ее, а сам в тёмном уголке холла спрятался, не хотелось, чтоб она меня сразу увидела: все ж я постарше года на четыре буду мальчишек с которыми она общалась, вдруг испугается…
Наконец, появилась, замерла в холле, то ли не знает куда идти, то ли боится… У меня самого сердце ёкает, во рту пересохло, но собрался с духом, выдавил из себя тихо:
-Я здесь, Свет. Иди сюда…
А она как принцесса в сказке (легко, невесомо) в слабом свете нарождающейся за окном луны ко мне идет. До того нереальным все показалось, что я ее за руку схватил, к себе притянул, почувствовать хотелось, что она живая, а не вычитанная в книжках и не вымечтанная. А она сопротивляется. Говорю ей:
-Да, не бойся ты меня!
- Я и не боюсь! А что Вам от меня нужно?
Улыбнуло меня «Вам», разница-то совсем ничего… Вот как пичужке такой маленькой объяснить, что я в нее влюбен?! Как сказать, что она- та единственная, которую я всю жизнь ждал?! Как убедить ее в том, что я сейчас хочу выполнить ее желание?!
Смотрю на нее и вслух говорю:
-Я долго ждал, когда ты вырастешь. И вот… ты уже такая взрослая… Я… Я просто хочу с тобой поговорить… Подойди поближе ко мне…
Встала она рядышком, а из меня слова посыпались про август, про лагерь, про море, про пляж, про звезды, про нее, про чувства, про поцелуи, про исполнение желаний.
Отшатнулась она от меня, успел придержать, чтоб не убежала…
-Ты только позволь мне тебя поцеловать, больше ничем я тебя не обижу…
А она стоит и слова вымолвить не может… Притянул неспешно, приобнял ее, поцеловал… раз, второй, третий… Целую и понимаю, что остановиться не могу… Целую и целую ее так, как мне по ночам снилось… Нежно, неистово, страстно и долго… Так, что голова закружилась и время остановилось… И никого, кроме меня и ее, в мире больше не существовало…
Неожиданно она, как струна, напряглась… Я испугался, что сейчас все это чудо закончится, а я и так ждал ее, единственную свою, слишком долго. Слишком долго для того, чтобы сейчас все испортить. Она была рядом, я чувствовал ее дыхание, биение сердца… Я отсторанился, пытаясь укротить свои желания… Слишком сильным было чувство кн ей…Я попытался успокоиться, выровнять свое дыхание, ловил каждое ее движение, желая и страшась услышать ответ. Каким бы он ни был, я точно знал, что он изменит мою жизнь. И вдруг она сказала то, что я так хотел услышать…
… Мне хотелось, чтобы ночь продолжалась бесконечно, чтобы рядом всегда была она… За окном светало. Расставание было невыносимым, да и ей надо было хоть немножко поспать… Я как будто заново родился, обнимал ее и понимал: все что человек делает, так же сильно отражается на других людях. А она такая открытая и доверчивая, нежная и трепетная… Чистота у нее была и в сердце и в душе… То, что произошло между нами не хорошо и не плохо. Это просто произошло, потому что не могло не произойти: она хотела этого и я хотел… Я готов был на этом же самом месте ждать ее каждый вечер, каждую ночь… Слова ускользали, разлетались,как птицы:
-Приходи?!
Но она ушла молча… И на линейке стояла в последнем ряду, не поднимая на меня глаз… выглядела бледной, отчужденной… Я напрасно прождал ее всю ночь в холле, пытаясь разобраться в хаосе своих мыслей и чувств… Детство закончилось и у нее и у меня, а будущее было неопределенно… Весь день бродил по лагерю как неприкаянный, сердце колотилось бешено и было трудно дышать… Если облечь те чувства, которые я испытывал в тот момент, в слова, то они бы прозвучали очень глупо…Мне хотелось ее увидеть хот я бы одним глазком… Казалось, что этого будет достаточно…
Она сидела на веранде в окружении своих шепчущихся подружек и ни на кого не смотрела и неожиданно рассмеялась… Так громко, что сердце у меня замерло, и я как истукан остановился на нее уставившись… Вот если б вновь ее почувствовать рядом, ощутить, что мы- единое целое. Она словно почувствовала меня и посмотрела прямо мне в глаза…
Вечером наши руки и губы снова соприкоснулись, и мир вокруг нас был сплошь из музыки и звезд. Для меня все стало значимым во много раз: встречи, слова, прикосновения… Она наполняла меня радостью и, счастьем, светом… И каждая ночь была прекраснее предыдущей... Я наслаждался каждой минутой, проведенной с ней… Я чувствовал себя через нее… Я мог позволить себе быть и слабым, и сильным, и умным и даже в чем-то глупым, и свободным, и зависимым…
Но смена закончилась… Я молча стоял в стороне и смотрел, как она прощается с ребятами. А потом, соврал сопровождающему, что мне места не хватило в служебном автобусе и сел рядом с ней. Всю дорогу я держал ее руку в своей… Она молчала, и я молчал... Мы расстались тихо, только обменялись адресами…
Вечером я сел писать ей письмо… Мне не хватало ее дыхания, ее тепла, ее прикосновений, звуков ее голоса… Я вспоминал ее искрящийся смех, глаза, мечты, высказанные вслух. Вспоминал свой страх и наш первый поцелуй, что так часто являлся мне во снах. Я вспоминал наши тайные встречи и прощание, маленькую ее ладошку. С каждым словом на бумагу ложились мои мечты и надежды. Я просил ее о том, чтобы она стала моей женой, и испытывал чувства, схожие с теми, что уже были мной пережит той ночью, когда она не пришла в холл. Письмо я писал долго, а еще больше я боялся его отправить. Я надеялся, что и она переживает те же самые чувства, что и я… Когда письмо было отправлено, долго смотрел на ящик, хотелось получить ответ прямо сейчас, но было страшно. Она не отвечала на письмо и не появлялась во дворе дома. И я не знал, что было тому причиной… Сомнения терзали меня, разум внутри противным шепчущим голосом взывал ко мне, смеясь над моими надеждами... Мне хотелось сбежать от самого себя… И тут пришла неожиданно повестка из военкомата… Вероятно, что-то напутали с данными, но я уцепился за этот шанс…
И снова были репетиции с оркестром. Снова каждое утро начиналось с трубы. Всякий раз, когда лучи солнечного света скользили по ней, я вспоминал Свету, ту Единственную и неповторимую - Свету... И новая музыка рождалась и звучала во мне, а я доверял все это трубе…
И Сергей замолчал. Стучали вагонные колеса, за окном быстро темнело… Кое-где проступали звезды. Проводники не торопились включать свет.
-И все же я убежден в том, что нашу жизнь формируют наши желания. Желания рождают чувства, но только подлинные чувства дают силу… Силу, позволяющую воплощать в жизнь самые заветные желания. Поэтому всякий раз,когда я смотрю на звезды в небе и вижу падающую звезду, я загадываю желание и верю в то, что оно сбудется. Попробуйте!Не сегодня-завтра звездопад начнется, Геминиды Землю догонят, успевай только желания загадывать… И какие-то обязательно сбудутся.
Словно искушая меня, по темному небу скатилась звезда.
Я задумалась. Падающие звезды- это хорошо, и загаданное желание тоже…Главное, мечтать правильно... Может быть, стоит мне завтра в прямом эфире рассказать историю этой любви? Ведь никакое другое человеческое действие не приносит нам столько блаженного наслаждения, а вслед за тем столько страдания... Никакое другое человеческое чувство не таит в себе столько последствий, и не делает нас такими знающими и мудрыми, человечными и великими, как любовь в те моменты, когда мужчина, любя, берет и познает женщину, а женщина, любя, принимает и познает мужчину... Именно этим чувством затрагивается самая глубина души другого. Затрагивается для того, чтобы она могла раскрыться.
72.Непуганая ворОна
Юлия Вебер
1
Я из страны непуганых ворон. Этот ярлык мама в детстве прикрепила. Так и живу с ним. Вот и сейчас: иду себе, иду по середине широкой улицы. Иду, никому не мешаю. Наслаждаюсь августовским солнцем, густым яблочным ароматом и сочными красками окрестных даров природы. Ни к чему и ни к кому глазами своими зелёными не цепляюсь. Просто иду и радуюсь обилию и совершенству того, что меня окружает.
-Эй, рыжая!
Невольно сбиваюсь с ритма. В поле зрения последние пятьсот шагов только брюнетки, шатенки да блондинки всевозможных мастей попадались. И то редко.
-Эй, рыжая!
Вот ведь гад какой приставучий! А ещё -тенор!
-Эй, рыжая! Я к тебе обращаюсь!
Да знаю я. Всеми фибрами души чувствую, что ко мне. Рычать не хочется, мурлыкать тоже. Но и проигнорировать не могу. Уж слишком фамильярно. Это только сзади я пионерка, а спереди - давно пенсионерка, детьми и внуком не обделенная. На всякий случай, сделав глубокий вдох, поворачиваюсь на сто восемьдесят градусов назад.
Так и есть. Стоит гад возле парикмахерской. Улыбается. Большие пальцы рук под брючный ремень засунул, в упор на меня смотрит. Видно, взгляд у меня добрый, потому как улыбочка у мужика с лица медленно сползает. Окатываю его презрением, как из пожарного рукава, с головы до ног. Внимательно рассматриваю.
Брюнет. Синеглазый. Поджарый. Спортивный. Точно, гад из парикмахерской выполз. Ароматом туалетной воды наповал с пяти метров косит.
Кадык у мужика медленно дёргается вверх-вниз.
- Слышь, рыжая, возьми меня с собой.
Теперь уже дёргается мой левый глаз. Слепой он что ли? Или вконец обезбашенный?
- А лучше поехали со мной,- предлагает мужик.
«Пи-ка- пер*!» Мозги мои теперь не парятся в поиске объяснения. Но я, как истинная леди, пока ещё храню молчание.
- Да ты не бойся! Я- холостой. И жилплощадь, отдельная от всей родни имеется.
Точно пикапер. Или чей-то глупый розыгрыш. Видимо, воодушевлённый моим молчанием , мужик подходит ко мне :
-Рыжая, ты что, немая?
-Ага,- пытаюсь вернуть свою руку на прежнее место.- Это ты- не мой.
-Так в чём проблема? Там за углом ЗАГС, пойдем и разрешим это противоречие.
В мозгах начинается термоядерная реакция. ТА-КО-ГО НЕ БЫ-ВА-ЕТ. Э-ТО СОН. СОН. С-О-О-О-Н . Всего лишь сон.
- Ну что, идём,- мужик подхватывает меня за локоток и тянет в сторону ЗАГСА.
Честно говоря, хочется посмотреть на тех, кто устроил весь этот цирк, и если не посмеяться, то хотя бы высказать всё, что думаю.
2
Зря брата послушался, в отпуск не к морю, а в город поехал. Тоже мне невидальщина- краевая столица. Жарища, духотища, как в парной. Что днём, что ночью. Одно спасение- магазины да музеи с кондиционерами. Жаль, что театральный сезон не открылся, зато теноров в филармонии послушал. Ох, и голосищи... А эти ежевечерние смотрины, которые брат с женой своей затеял, чтобы спутницу жизни я себе приглядел... Тьфу ты! Надоело... Слава Богу, послезавтра назад на заставу ехать.
- Ну, как, нравится? - девчушка-парикмахерша наконец-то отцепила липучую ленту с шеи.
- Нравится,- придирчиво осматриваю себя в зеркало, пока девчушка проходится по шее мягкой кисточкой, смахивая с меня мелкий волос. Протягиваю пару купюр. -Сдачи не надо.
- Попробуйте этот аромат для уверенных в себе мужчин. Если понравится, я вам персонально через каталог закажу,- девчушка прыскает из фиолетового флакона мне на запястье. - Ну, как?
Запах, действительно, приятный. Парикмахерша делает пару пшиков за моими ушами.
Эх, может, правда- жениться? А то виски уже инеем присыпать стало, а ретивое четырехотсековое все успокоиться не может. Всё балерину заезжую, что в первый год моей службы на полуострове с концертной программой приезжала, вспоминает. И белый снег внезапно чёрным ставший. И чёрный песок на берегу. Эх, годы, годы. Двадцать лет на полуострове, как один день пролетели.
Улыбнувшись девчушке на прощанье, выхожу из парикмахерской. О, великая хабаровская жара! Асфальт словно плавится под ногами. А воздух до того насыщен запахами местечковых фруктов и цветов что в голову, как хмель ударяет. На противоположной стороне улицы тётки –продавщицы с покрасневшими лицами то ли спят, то ли дремлют под огромными разноцветными зонтиками перед аккуратно разложенными в розовые и белые пластиковые корзинки китайскими фруктами. Тут тебе и яблоки, и груши, и сливы, и персики, и абрикосы, и виноград всевозможнейших размеров и раскрасок. Да, уж. Такой мир изобилия Пиросмани* своей кистью не озвучить.
Где же тут ближайшее отделение сотовой связи? А то на одних входящих далеко не уедешь. Кого б спросить? Мимо меня неторопливо шествует рыжекудрая красотка. То ли девушка,то ли женщина. Вот как к такой субтильной обратиться, чтоб не обиделась? Ладно, будь что будет.
-Эй, рыжая!
Вроде шаг замедлила. Так, попробую, еще раз.
-Эй, рыжая! Я к тебе обращаюсь! Косо как-то вышло, как на плацу- к солдату. Да ладно, мне ж только узнать, где сотовый оплатить можно.
Рыжекудрая останавливается и поворачивается ко мне. Боже, ж ты мой. ОНА! Балерина залётная. Такого не бывает. Такое -только в кино. Сколько лет мечтал об этом мгновении, сколько лет свечки за ее здравие ставил,имени ее не зная. И вот... Ну, прапорщик, Семенов, действуй! Как там Алла Борисовна пела «Я хочу увидеть небо голубое- голубое. Я хочу увидеть море. Ты возьми меня с собой!» Сглотнув, говорю:
- Слышь, рыжая, возьми меня с собой!
Ну и взгляд! Как же объяснить-то ей ситуацию подоходчивее? А то смотрит на меня, как Ленин на буржуазию в тысяча девятьсот восемнадцатом году. А слова-то, слова сами так и сыпятся из меня:
- А ещё лучше поехали со мной. Да ты не бойся! Я- холостой. И жилплощадь, отдельная от всей родни имеется.
Молчит в ответ. Вот и тогда, двадцать лет назад после концерта молчала, ни с кем не разговаривала, только головой кивала да улыбалась своей волшебной чарующей улыбкой. А после ее отъезда снег, перед концертом выпавший, наутро черным стал. Это потом уже ротный объяснил, что из-за близости вулканов такое на полуострове сплошь и рядом. Как и чёрный песок.
Понимаю, что язык без костей, за словом в карман не лезет, но не за таким же. Самому стыдно стало, когда за руку ее взял и спросил, не немая ли она случаем? Так мало того, что балерина, так она еще и с чувством юмора. А поскольку кольца обручального на пальце у неё не оказалось, предложил ей до ЗАГСа со мной прогуляться. Стать моей законной супругой .
И только в ЗАГСе, когда жена брата печать в паспортах о регистрации поставила, вдруг испугался за себя и за Неё. Что было бы, если…
3
Белоснежный снег падал на черный песок, когда жена прапорщика Семенова - бывшая балерина родила двойню: рыжего мальчугана с синими глазами и зеленоглазую девчушку с чёрными, как смоль волосами.
****
Пикапер-человек,владеющий искусством съёма и обольщения.
Пиросмани Нико- (1862-19180) грузинский художник-живописец,по большей части писал красками собственного изготовления на клеёнке.
АВТОР 37
73.Конец света
Юрий Мацегор
После дождливых дней установилась тёплая, солнечная погода - редкость для октября месяца в нашей местности. Ночью не было приморозка, а днём воздух прогрелся до плюсовой температуры. Лужи, которые ещё вчера вечером блестели в лучах фар проезжающих машин, как зеркала, сегодня растаяли, и вода фейерверками разлеталась на тротуары из-под колёс проезжающих машин.
В послеобеденное время по тихой улице маленького городка шёл средних лет мужчина, Иван Ильич, как когда-то на работе коллеги звали его. С тонкими волосами, которые в последние годы интенсивно стали покидать его голову и образовывать плешь на макушке и залысины на лбу, после принятия, как он говорил, «законных грамулек» упорно двигался по направлению к дому, слегка пошатываясь. И дошёл бы, в конце концов, до своей кровати, если бы не одно «но». При очередном отклонении от курса он вдруг, краем глаза, увидел сидящего на лавочке, у детской площадки, своего друга, Борьку Бычкова, которого они между собою называли быком. Да, вроде, и справедливо, не обидно для него, называли. Фамилия как бы от быка у него, да и именем Борька во все времена быков в сёлах называли. Сам Борис привык к новому имени или прозвищу и, со временем, начал откликался на него, когда к нему обращались друзья и собутыльники. Да и по комплекции он напоминал чем-то это рогатое животное. У него были мощные, крепкие ноги, широкая грудь, толстая шея и голову он мог поворачивать только вместе с туловищем. Пудовые кулаки были всегда скромно спрятаны в карманы брюк. Спокойный, медлительный по характеру, он, сколько помнил себя, стеснялся своих огромных рук. Встречаясь после работы с друзьями, выпивохами, он давал им деньги на очередную бутылку деньги и, выпив то, что ему налили в стакан, молча сидел и слушал их пьяные рассказы. Тем в рассказах было, в основном, две – какие у них плохие жёны и сколько рюмок он сегодня выпил. Ничего, кроме водки, их не интересовало. Его никто не задерживал, когда он, молча, вставал и уходил, буркнув на прощание, - ну, пока, ребята. Знали, что на вторую бутылку из него денег не выжмешь. Дома жена Антонина - маленькая, симпатичная женщина, унюхав от него запах спиртного, тихим голосом воспитывала его, а он, не переча, сидел и слушал её. Его лицо в такие минуты выражало детскую неуверенность, а губы застывали в застенчивой улыбке.
- Внуки у тебя растут, а ты всё к рюмке прикладываешься. Плохой пример ты им показываешь, Боря, - говорила она, ставя перед ним тарелку с наваристым борщом.
- Я его целый день по всему городу ищу, а он внуков на прогулку решил вывести. У них что, родителей своих нет? Непорядок. Надо восстановить справедливость. Кто, кроме меня, её восстановит? Ясное дело - никто, - Иван Ильич, размахивая руками и что-то бормоча себе под нос, двинулся вглубь двора.
- Привет, дружище, - хлопнув по плечу, громко поприветствовал он Борьку, - ты что, решил в трезвенники записаться? А нам сегодня так не хватало тебя. С трудом набрали денег на бутылочку. Что ты молчишь? Я около тебя сяду, ноги что-то не держат. Пытаясь сесть, он стал падать и, чтобы как-то удержаться, ухватился за воротник Бориной куртки. Добротная была куртка, крепкими нитками сшита. Эх, лучше бы нитки были гнилыми. Но нитки выдержали крепкий рывок Ивана Ильича, а вот материал куртки - нет. Через мгновение Иван Ильич лежал в луже у скамейки, нежно прижимая к груди оторванный не по шву, а по живому, воротник Борьки.
- Ты что, дурак, сделал? Ты мне куртку новую порвал, - теряя контроль над собой, кинулся к Ивану Ильичу Борька, - принесло же тебя на мою голову, - закричал он, одной рукой вырывая воротник из рук Ивана, а другой, нанося удары по голове. И не сильно, кажется, бил, но через минуту физиономия пьяного знакомого стала похожа на лицо боксёра после схватки на ринге.
Опомнился Борька от криков детворы. Они с воплями бежали к своим родителям. Его внучка, пятилетняя Оля, огромными глазами, в которых застыли слёзы, с ужасом смотрела на своего дедушку и чужого, с разбитым носом, дядю, лежащего в грязной луже.
- Господи, что я наделал. Как это получилось, - сел Борис на лавочку и, застонав, обхватил голову руками. Через несколько минут во двор въехала карета скорой помощи и, следом, завывая, машина полиции, вызванные по телефону соседями.
- Уже часа два сидел он, обхватив голову кулачищами, в обезьяннике – клетке из арматуры, закрытой на крепкий замок. Мысли медленно ворочались в голове, и чувство тревоги не отпускало его ни на минуту.
- Хорошо, что упросил полицейского Оленьку, внученьку, домой отвести, к бабушке. Что это такое со мной произошло, будто с ума сошёл. Будь проклята эта куртка, из-за неё человека избил, в полицию попал. Жене, Антонине, вчера пообещал, что пить совсем брошу. Вот и бросил.… В клетке сижу, как бандит. Хотя бы с Иваном всё нормально было. Лучше бы я напился сегодня. Тогда и воротник бы Иван не оторвал. Повалил бы он меня, пьяного, когда за воротник потянул. Вот, оказывается, иногда и хорошо, что человек пьяный, - усмехнулся про себя Борис. В больнице, куда его, Бориса, привезли на освидетельствование, увидела его подруга Тони, Клава. Стыдоба. Расскажет теперь жене, как его полиция на «скорую» привозила. И надо ей быть как раз в это время в больнице. Почему это мне так не везёт? Ведь только пить бросил. Сам, без кодировки и без вмешательства этих, как их - «целителей». Даже полицейские удивились, что я, совершенно трезвый, человека избил.
- Нет, ты говоришь, что конца света не будет. А я верю в то, что будет. Взять сегодняшний случай. Вон, в клетке, человек сидит. Совершенно трезвый, нормальный мужик, а человека покалечил. Раньше по пьяному делу дрались мужики, сто грамм делили и баб, да в разборках бандюги стрелялись, а сейчас нормальные люди на детской площадке справедливость между собою восстанавливают. И не мальчики – вполне взрослые мужики, можно сказать – деды, - услышал Борис разговор сидящих в нескольких шагах от него полицейских. Их было двое. Один, по возрасту старший, с усами, сидел за столом, перебирая бумаги. Напротив него сидел, широко раздвинув ноги, молодой сержантик, в новой форме.
- Это они про меня, - с грустью подумал Борис, - героем на старости лет стал. Что это они, интересно, про конец света заговорили, - и Борис стал прислушиваться к разговору блюстителей порядка.
- Это телепрограммы виноваты во всём. Показывают по телеку порнуху да кино - с убийствами, взрывами и сплошной стрельбой. Смотреть тошно. Тёща и жена уходят в другую комнату, чтобы не видеть убийств и крови. Что на работе, что дома – сплошной стресс у нас, полицейских. Комедию хочется посмотреть, да только они все со смехом за кадром и с тортом - по морде. Для меня это совсем не смешно, не хочу иностранные комедии смотреть. Не интересно, - и полицейский смачно зевнул.
- Про кино я согласен, Петя, но почему так часто конец света предсказывают, - спросил усатого коллегу сержантик.
- Я, Ваня, в интернете читал, что календарь индейцев Майя заканчивается 21 декабря 2012 года. Вот люди и опасаются, продолжения календаря индейцев ищут, но не находят. Много лет назад я слышал по радио, как об этом говорил космонавт Леонов А.А. И документальное кино было, по-моему, в 2008 году, о всемирном потопе. Очень правдоподобно в нём учёные говорили о катастрофах, ураганах, засухе, наводнениях, о смещении полюсов. Читать интересно, но страшно. А вдруг сбудется.
- Я тоже слушал выступление министра обороны нашего нового, Сергея Шойгу. Он говорил, что более 800 миллионов человек могут попасть в зону чрезвычайной ситуации из-за таяния льдов в Арктике, вызванного аномальной жарой. Нам работы прибавится.
- Говорят, Ваня, что, если думать всё время о чём-то негативном – оно обязательно материализуется, сбудется. Учёные об этом давно пишут. Сегодняшние фашисты утверждают, что на земле людей стало много и что надо уменьшать всеми возможными и невозможными путями их численность. Идёт по всему миру пропаганда агрессии, насилия, эгоизма, геноцида. Сам видишь, как резко возрос страх перед неизбежностью катастроф. Когда людьми овладевает чувство страха, ими легче управлять. В страхе перед неизбежным, по словам пропагандистов, концом света, вся планета. Злоба, жажда беспредельной наживы, подлость провоцируют различные катастрофы. Идёт информационная война. Они понимают, что сами тоже могут погибнуть, и потому готовят для себя бетонные убежища, бункера. Только вряд ли они спасутся, - руки усатого полицейского нервно передвигали бумажки, лежащие на столе, с места на место.
- Слушай, Петя, я где-то читал, что и Ванга, и Нострадамус, и православные старцы предупреждали о ещё одной громадной катастрофе на земле, - заинтересованно спросил сержант.
- Да, я тоже об этом читал. Только всё от нас, от людей зависит. От нашего отношения к планете, нашему дому, своим близким, ко всем живущим на земле людям. Врачи заметили, что больной человек, если сумеет освободиться от алчности, обид, зависти, эгоизма, сразу начинает выздоравливать. Точно так и планета. Как только человечество вылечится духовно, планета тоже вылечится, природа восстановится, с помощью Высших Сил. Замечено – в тех государствах, где идут кровопролитные, братоубийственные, гражданские войны, часто случаются и природные катаклизмы. Это происходит неспроста.
Отношения между людьми и природа взаимосвязаны и должны жить в гармонии.
Прозвенел звонок на входных дверях полицейского отделения, и через минуту в клетку, где сидел Борис, полицейские втолкнули двух пьяных мужиков. Один из них, маленький, рыжеволосый, с усиками на верхней губе «под Гитлера», сразу упал на пол и захрапел. Другой, интеллигентного вида мужчина, сел на топчан и затянул какую-то заунывную мелодию без слов, но полицейские быстро заставили его замолчать, пригрозив дать успокоительные – палкой по ребрам.
- Тебя как звать, - обратился «интеллигент» к Борису.
- А тебе не всё равно? Человек я.
- И я человек. Только жена моя, Сашка, говорит, что я – ничтожество. Детей у меня нет. Что я ей жизнь сломал, испортил. Денег не могу заработать столько, чтобы нам на всё хватало. Знаешь, друг, и она права – сколько ни принесу домой зарплаты – на другой день денег нет. Хватает ей моей зарплаты на одно посещение магазина. Вчера она сказала мне, что нашла мужчину и уйдёт к нему, что подала в суд на развод. А так счастливо мы поначалу жили, - слёзы потекли по его щекам, губы искривила гримаса. Было неприятно видеть, как плачет этот большой и, наверное, неплохой, мужчина.
- Я сегодня с утра выпил и опоздал на работу. Теперь меня уволят. Кажется, жизнь для меня закончилась. Не вижу смысла дальше жить.
- Ничего, всё будет хорошо, только не надо отчаиваться. Всегда есть выход из тупика, в который попадает человек. Просто надо в это верить, - начал успокаивать пьяного незнакомца Борис, - и никогда не делать поспешных выводов. Роковая ошибка делается быстро, но исправляется долго. И зачастую её невозможно исправить. Как цепочка, одна ошибка порождает другую, которую ещё сложнее исправить, - говорил Борис и сам удивлялся тому, что он, в его положении, может успокаивать человека.
- Тебе хорошо так говорить, а я, месяц назад, взял в банке огромный кредит. Жена упросила меня. Возьмём, говорит, его на покупку квартиры. Всё равно в конце года конец света наступит. Если погибнем, то банку не с кого будет долги брать, а если останемся живы, то отдавать некому будет. Банков после конца света не будет. Теперь у меня нет жены, но зато есть кредит. И денег нет - жена их растратила, - слёзы ручьём потекли из его глаз, - что со мною будет, если конец света не наступит. Пропаду.
Всю ночь Борис не смог уснуть, беседовал с незнакомцем. После полуночи ему стало известно имя «интеллигента». Звали его Анатолием, а точнее - Анатолием Ивановичем Ефимцевым. Боря, как мог, успокаивал его и дал, на случай, если у того заберут за долги квартиру, свой адрес, – придёшь ко мне, на время у нас с Антониной приют найдёшь.
Выпустили их, Анатолия и рыжего, с усиками под «Гитлера», протрезвевших, под утро, заставив подписаться под какими-то бумагами.
Утром пришла навестить его Тоня, за бессонную ночь побледневшая, с чёрными кругами под глазами.
Домой они ушли вместе.
Незнакомый капитан, выпуская его, сказал, - повезло тебе, Борис Петрович Быков, что ты трезвый вчера был, что свидетели нашлись, тебя защитили. Они показания дали, что пьяный гражданин Иван Ильич Млинов к тебе подошёл, воротник от куртки твоей оторвал. Да и дома он уже. Отпустили его из больницы. Тяжких телесных повреждений у него не нашли. Написал Иван Млинов, что никаких претензий к тебе, Борис
Петрович, он не имеет. Удачи тебе. И пожелание – никогда к нам не попадать.
Хорошо идти по городу, под ручку с женой, и полной грудью вдыхать свежий, морозный воздух. Дома ждёт его прекрасная внучка, Оленька, которую он вчера сильно испугал. Как теперь ей объяснить своё вчерашнее поведение, чтобы не осталось в детской душе чувства страха и беззащитности.
Ничего, он постарается найти для внучки слова, которые она обязательно поймёт.
- Боря, надо зайти в магазин,- потянула его за рукав Тоня.
- Ты что-то купить хочешь?
- Да, надо свечек и спичек купить. Говорят, что может случиться так, что свет погаснет. Вот тогда спички и свечки пригодятся.
- Это когда такое случится, - рассмеявшись, спросил жену Борис. Не двадцать ли первого декабря, перед Новым Годом?
- Что ты смеёшься? Да все газеты только и пишут о конце света.
- Ну что же, идём в магазин. Только больше двух коробок спичек и одной свечи не бери, хорошо? У меня хороший фонарик на этот случай есть. С фонариком нам никакой конец света не страшен.
74.Встреча с мечтой
Юрий Мацегор
Недаром говорят, что человеку очень трудно угодить, когда речь идёт о погоде. Люди ждут с нетерпением зимы, потому что им до чёртиков надоела осенняя слякоть, и, когда она, настоящая зима, наступает, все радуются морозу, снегу, хрустящему под ногами, ослепительно белому в солнечную погоду, кристально чистому, ещё не впитавшему в себя городской грязи. Но, после Рождественских праздников, когда от прошедших праздников остаётся только чувство усталости и неудовлетворённости, зима постепенно начинает надоедать. Раздражает необходимость ежедневно, перед выходом на улицу, одеваться в зимнюю одежду, следить за перчатками, которые с завидной постоянностью забываются в раздевалке на работе или в автобусе, прыгать через сугробы, которые дворники, очищая тропинки, аккуратно насыпают на прохожей части, в метре от входных дверей дома. Ещё помнится чувство удовлетворения, с которым встречалась зима, но уже до чёртиков надоел мороз и ледяной ветер, и они рады, что на смену суровой зиме приходит весенняя оттепель. Люди радуются теплу, но вместе с оттепелью приходит слякоть и грязные лужи на дорогах, их обдаёт ледяной душ, которым поливают прохожих проезжающие мимо машины. Их начинают раздражать хмурые дни, мокрые ботинки и одежда детей, и, как результат этого - бессонные ночи у постели больного ребёнка. Господи, да когда же кончится эта проклятая слякоть, часто можно в это время услышать в разговоре женщин на автобусной остановке. И вот, наконец, наступает она, красавица весна. С каким удовольствием наблюдаем, как быстро тает снег и талая вода уползает маленькими и большими, бурлящими ручейками в низменные места, находя себе пристанище в ливневых колодцах или оврагах. Я знаю многих людей, которым нравится золотая осень, но ещё не встречал ни одного человека, которому бы не нравилось время, когда от зимней спячки просыпается природа, когда голые ветки плодовых деревьев вдруг буйно покрываются цветами. Неописуемый восторг от запаха цветущих деревьев заставляет людей по иному смотреть на мир. Весна. Хочется кричать, петь, плясать, вдыхать свежий, наполненный нежными ароматами весенних цветов воздух. Именно в это время люди ищут общения с друзьями, раскрывают оттаявшие от весеннего тепла души, начинают доверять друг другу душевные тайны и остро нуждаются в любви. Их не интересует то, что в мире существует подлость и, наряду с дружбой и любовью, ложь и обман. Разочарование в людях придёт потом, через время, когда их обманут или нагло плюнут в душу.
Евгению часто приходилось летать самолётами. Он разглядывал здание аэровокзала, снующих по своим делам пассажиров, людей в милицейской форме, внимательно осматривающих толпу, слушал привычные объявления о прибывающих и убывающих рейсах самолётов. Заняв своё место у иллюминатора, Женя с удовольствием стал наблюдать за пассажирами, заходящими в салон самолёта. Многие панически боятся летать самолётами, и летают в них, в крайнем случае, когда нет другого выхода, когда железнодорожные билеты на месяц вперёд распроданы, а приказ о направлении в командировку подписан и получены командировочные деньги и всевозможные инструкции от начальства. Он всегда был спокоен перед полётом, будто знал, что с ним ничего не может случиться. Нового от полёта и командировки он не ждал.
Южный город встретил Женю свежей зеленью деревьев и распустившими цветами газонов. Он за один день почти закончил все дела, которые касались его командировки, и думал, чем вечером занять себя. Сидеть в гостиничном номере не хотелось, и он вышел погулять по улицам города. Город, как и все южные города, был шумным и многолюдным. Недалеко от гостиницы, прямо на асфальте, женщины, с тёмными от загара лицами, торговали вишней и черешней, насыпая её для клиентов в целлофановые пакеты. Стояли они под большими черешнями, на которых ягоды были такими же спелыми и красивыми, как и у них, в бумажных ящиках.
- Женщины, объясните мне, пожалуйста, зачем у Вас ягоду покупать, когда можно ими с деревьев, что растут здесь, лакомиться, - смеясь, спросил он у одной из них.
- На дереве ягоды горьковатые, а у нас сладкие, как мёд, - ответила ему торговка. Купив у неё немного черешни, и для сравнения, сорвав с дерева несколько таких же, на вид, ягод, он сел на скамеечку в тени каштана, пробуя их. Никакого различия в ягодах Женя не заметил. Рассмотрев все достопримечательности небольшого городка, он, проголодавшись, решил подкрепиться в одном из ресторанов, на вывеске которой была нарисована зубастая акула.
Заняв в самом углу небольшого зала столик, Женя стал внимательно изучать меню. Негромко играл оркестр. Мелодичная музыка настраивала на воспоминания. Как давно это было. Так же мелодично играл оркестр. Они сидели вдвоём за столиком и никого не замечали вокруг себя. В тот вечер никого счастливее их, казалось, не было на свете.
Несколько дней назад у них с Катей был выпускной вечер в школе, и теперь они, получив аттестат, обсуждали, в какой институт будут поступать, куда сдавать им документы. С Катей они дружили, кажется, с первого класса.
- Помнишь, как ты меня обижал, как таскал меня за косички, - улыбаясь, спросила она.
- Можно подумать, что ты не испытывала прочности своего портфеля на моей голове. Портфель не лёгкий был, полный учебников. Сколько там было учебников, я знаю. Но его вес мне знаком, с тех пор, как я стал твой портфель до крыльца дома каждый день носить.
- Ты мне всю жизнь об этом напоминать будешь?
- Только тогда, когда ты мне будешь напоминать о своих косичках. Не напоминай мне о косичках, и я не буду вспоминать о шишках на голове и твоём портфеле, - улыбнулся он.
Где она, его Катя. На следующий день она уехала в другой город, поступать в медицинский институт. После того памятного вечера он не видел её. Правда, первое время они переписывались, писали друг другу, что любят, мечтают о встрече, строили планы на будущую жизнь, но потом письма от неё стали приходить всё реже и реже. Он сходил с ума, порывался ехать в тот город, где она училась, но всегда что-то мешало ему это сделать - то сессия в институте, то студенческая практика, то банальное отсутствие денег. Однажды он получил письмо, в котором она просила у него прощения, писала, что она выходит замуж и желает ему счастья. Помнится, он тогда сильно запил, и вышел из запоя после случая, когда однажды проснулся, осенью, в кювете, дрожащий от холода и от желания залить себя новой порцией водки. Денег на водку не было, и он решил ехать домой.
- Молодой человек, не могли бы Вы встать около дверей, от Вас дурно пахнет –
обратилась к нему в автобусе молодая женщина примерно его возраста. Тогда ему, впервые в жизни, стало стыдно и страшно за себя.
- Неужели это я, - глядя дома в зеркало, думал он, - как я мог так опуститься? А если бы Катя ехала этим рейсом автобуса и увидела меня в таком виде? А, может, она и видела меня пьяным, только я этого не знаю. Но если я могу так пить, то и, живя с нею, мог бы срываться по любому поводу и вот так же напиваться. Как несчастна она была бы со мною. Значит, хорошо, что она нашла другого, что счастлива с ним. А институт? Сколько я пропустил занятий, что у меня сдано, и какие дисциплины мне ещё надо сдать? Ничего не помню. Всё, больше не пью.
Много сил пришлось приложить Жене, чтобы восстановиться в институте, чтобы доказать, что он нормальный человек, не пьяница беспробудный, чтобы получить заветный диплом. Сколько раз хотелось ему напиться до потери сознания, чтобы забыть об институте, о Кате, об этой, такой сложной и тяжёлой, жизни. Но он всегда вспоминал слова девушки в автобусе и огромным усилием воли подавлял в себе желание напиться, и оно неохотно, но опускало его. Со временем ему всё реже и реже хотелось выпить. После окончания института Женя специально переехал жить в другой город, где его никто не знал и не мог напомнить ему, до какого уровня он когда-то опустился.
- Молодой человек, Вы будете заказ делать? Что будете пить, - рядом с ним стояла с записной книжкой и авторучкой в руках, молодая, симпатичная, официантка.
- Пить? Из спиртного – ничего. Мне, пожалуйста, чашечку кофе без сахара. И салат, пожалуйста, - сделав заказ, он стал рассматривать зал. К вечеру зал стал наполняться народом. Видно было, что большинство из посетителей – люди приезжие. К приезжим нельзя было отнести сидящих за соседним столиком пожилых людей. Оттуда ему слышны были тосты в честь седого мужчины.
- Отмечают юбилей, - подумал Женя.
От столика, стоящего в центре зала, слышно, как произносятся шумные тосты в честь гостей и видно поднятые бокалы с искристым вином. За столиком сидят шумные кавказцы. Слева, за другим столиком, молодая парочка держит друг друга за руки, словно боится потеряться в этом, неспокойном, мире.
- Такого же возраста, как мы были с Катей в тот вечер. Крепче держите друг друга, не отпускайте от себя любимых, не расставайтесь, - мысленно пожелал им Женя.
- Место не занято, - спросил один из троих, подошедших к столику, мужчин.
- Нет, не занято. Располагайтесь, пожалуйста, - ответил Женя.
Через полчаса стол был заставлен рюмками, стаканами, бутылками со спиртным, и закусками. Мужчины были не особенно разговорчивы.
- А ты, брат, почему на сухую хаваешь, - задал вопрос один из мужчин, со шрамом на подбородке.
- Не пью я.
- Что, совсем не пьёшь, - криво усмехнулся владелец шрама.
- Совсем. Не могу пить, да и не хочу.
- Ну, даёшь ты, брат. На халяву кто не пьёт? Мы угощаем. Бабки есть у нас. Так что не стесняйся, пей. За водяру мы рассчитываемся. Да и за хавку твою рассчитаемся.
- Спасибо, ребята, за угощение, но я действительно не пью. За свой заказ я сам рассчитаюсь. Деньги есть у меня.
- Ты что, больной или паскуда, что с нами выпить не хочешь? Или брезгуешь «братками», - с неприязнью посмотрел на него «человек со шрамом».
- Нет, я совершенно здоров.
- А если здоров, то выпей за наше здоровье, будь настоящим мужиком. Да тебе и за своё здоровье не мешает выпить. Всякое может случиться. Деньги есть у меня, - передразнил он, - вспомни, когда последний раз видел настоящее бабло? Да я больше чем уверен, что ты настоящего бабла никогда не видел. Вот оно где, настоящее бабло, смотри, - он поставил на стол внушительных размеров портфель и открыл его так, чтобы содержимое видно было только одному Жене. Портфель был битком набит американскими долларами.
- Да ты не дрейфь, у нас всё в ажуре. Есть на что водяру жрать, заработали. Наливай, братва. Сегодня гуляем. И ты будешь пить вместе с нами, раз сидишь с нами за одним столом. Угощаем!
- Не могу я выпить с Вами, ребята. При всём моём уважении к Вам – не могу. Не заставляйте меня пить, - попросил Женя.
- Ну, я тебя предупредил, сам виноват, - последнее, что он тогда, за столом, услы-шал.
Он, как сквозь сон, услышал раскаты грома и услышал, как дождь стучит по поддоконнику. Потом он увидел какие-то неясные, белые, тени.
- Где я, что со мною?
- Кажется, он пришёл в сознание. Что-то пытается спросить, - над ним склонилась женщина в белом халате и белой, крахмальной шапочке.
- Как Вы себя чувствуете, - спросила она.
- Нормально, - ответил он, но и сам не услышал своего ответа.
- Вам ещё нельзя разговаривать. Вы слишком слабы. Вам надо больше спать.
Только через месяц Женя смог самостоятельно, без помощи медицинской сестры, встать с постели. В туалете он увидел своё лицо и ужаснулся - оно было похоже на сплошной синяк. Не было двух зубов. Хирург сказал ему, что пришлось у него удалить почку, отбили. Поработали над ним «браки» на славу. Из милиции приходил следователь, расспрашивал о его соседях по столику. Что он мог ему рассказать? Задал несколько вопросов следователь и ушёл, ничего ему не сказав. Закрыли, наверняка, дело.
Дня через три, на обходе, врач сказал, - на поправку дело идёт, Женя. Анализы у тебя нормальные, скоро выпишем тебя из больницы. Только я тебе ещё направление выпишу – показаться к психотерапевту. Пусть она с тобою позанимается, покопается в твоей психике, восстановит её, насколько это в её силах. У нас отличный терапевт по душам.
Следующим утром он стучался в кабинет с табличкой на двери «Психотерапевт».
- Входите, - послышался голос. Знакомый голос, - мелькнуло у Жени в голове.
В кабинете за столом, уткнувшись в бумаги, сидела Катя. От неожиданности Жене стало плохо, и он сполз по косяку двери на пол.
Женя улетал на самолёте в свой город, чтобы уволиться с работы, продать квартиру и, через недельку - другую, навсегда поселиться в этом южном, красивом городе, где весною очаровательно пахнет цветами, а под черешней, усыпанной спелой ягодой, смуглые от южного загара женщины продают из бумажных ящиков черешню.
АВТОР 38
75.Прошкина гармошка
Надежда Сергеева
Жил в селе Балакино парень. Собой красив да высок, одна беда - с детства был совсем болящий, потому вырос хилым да слабым, к тяжелой работе неспособный. Но дано ему было Господом умение музыку творить. Делал он рожки пастухам - как заиграют, ни одна скотина от них не отойдёт. Делал он солдатам барабаны - громче, звонче не сыскать. И гармошки делал для селян, под его гармошку на праздник так народ веселился, да пел-танцевал, что и вина никакого не надо было! Звали парня Прохор. Люди злые да завистливые кликали Прошкой, а кто уважал его мастерство, величали Прохор Семёныч. Парень-то в самой поре был, когда жениться надо. Девки засматривались на него, красив парень и ласков, да только замуж за него ни одна не хотела. Какой же из него работник-кормилец, коли, за свои дудки с гармошками Прохор гроши получал. А много ли заплатит мастеру люд работный!? У него самого в кармане шиш да маненько.
Но ведь и Прохору ни одна девка в селе не приглянулась так, чтоб сердце зашлось.
Но однажды летом на Ивана-Купалу было в селе гуляние. С окрестных деревень парни да девки собрались хороводы водить, жениха иль невесту себе выбирать.
Смотрел Прохор на хороводы, на веселых парней, на девок в венках, как они через костёр прыгают.… Грустно парню стало, и пошел он на берег реки. Сел на камень возле переката и стал слушать, как вода среди камней журчит-играет. Уже и светать начало, вдруг видит- венки плывут. Понравился ему один. Он от всех наотличку был сплетен - веточки белого донника свивались с голубыми незабудками, а промеж них, реденько выглядывали розовые колечки лилии, что в народе «царские кудри» зовется. Венок этот близко к берегу плыл, Прохор и подхватил его. Интересно ему стало, чей это венок. Одел на себя и вышел к хороводу.
Увидали его люди на поляне, распался круг, и парень в самой серединке оказался. Девки с венка глаз не сводят и шушукаются, мол, кто ж из них такой венок сплела. А парни за девками наблюдают - которая сознается, что ее венок.
Прохор осматривал всех и ждал. Тихо стало на поляне, только костер потрескивал.
Вдруг сойкнул кто-то, и из-за девок, сгрудившихся у костра, вышла Василиса, дочь кузнеца. Высокая, статная с длиной черной, как смоль, косой, украшенной голубой лентой. По синему полю сарафана рассыпались ромашки, при каждом шаге в бликах костра казалось, каждый цветочек качал своей белокурой головкой.
Прохор глянул в васильковые глаза, и сердце сжалось в комочек и расправилось как пружина, застучав быстро и громко. А красавица подошла ближе, встала супротив его. Да не успела и слова вымолвить, как встали по обоим бокам два таких же высоких, статных черноволосых парня. Взглянула девушка на одного, на другого, потемнели её глазки - из васильковых сделались синими, и она с ухмылкой сказала:
- Вот уж не думала, не гадала, что мой венок гармонисту достанется!
- Не пара тебе наша сестра, - хмуро глядя на Прохора, промолвил один из парней, что рядом с девушкой стояли.
Красавица гордо подняла голову, косу на спину перекинула и говорит брату:
- Пара не пара, не тебе братец Тихон решать. А я вот что скажу, Прохор, пойду я за тебя замуж только тогда, когда гармошка твоя сможет старому молодость вернуть.
Вздохнул гармонист, снял венок и бережно положил к ногам Василисы.
- При всех ты слово дала, при всех и я обещаю вернуться, когда моя гармошка станет такой, как ты хочешь - сказал и пошел, не оглядываясь в сторону села.
И не увидел парень, как поникла голова у девушки, и как вздохнула Василиса украдкой от братьев.
Дома Прохор положил в котомку фляжку с водой, краюху хлеба, бережно завернутую в чистую тряпицу, шматок сала да пригоршню соли в расшитом кисете, что сестра младшая ему подарила. Матушка еще положила новую красную рубаху, не надеванную ни разу, а сестра - рушник, украшенный вышивкой.
Оглядел Прохор дом в остатний раз, принял матушкино благословение, обнял сестренку, вскинул на плечо гармошку-неразлучницу и скорым шагом зашагал из села. А того не заметил он, что одна и кнопочек на его гармони особым светом засияла - так на ней осталось материнское благословение.
Недалече ушел от села Прохор, до ближайшего косогора, как вдруг почуял, как что-то ему в сапоге идти мешает. Присел на камень придорожный, снял сапог, потряс, и на ладонь камушек выпал, и невелик вроде, а идти не дает. Посмотрел на него Прохор, закинуть хотел куда подальше, да остановился, взглядом за село родное зацепился. А там у самой у околицы увидел девицу в синем сарафане. Догадался парень, кто его проводить к околице вышел, помахал ей, а камушку «спасибо» прошептал и в карман положил. А печаль девичья на кнопочку гармошкину легла цветом синих глаз дочери кузнеца.
Как с пригорка Прохор спустился, села и видно не стало, вроде и грустить хочется, а тепло на душе у молодца, что девица лЮбая ему вслед глядела.
Идёт с улыбкой парень по дороге. Справа-слева поле пшеничное волнами перекатывается под ветром. Тишь стоит такая, что слышно как колосья шуршат. А где-то в вышине поёт свою звонкую песню жаворонок. Вдруг изменилась птичья песня, от радости и следа не осталось, тревожные крики и песней трудно назвать. Пригляделся Прохор, а птичка над одним местом кружит, то к земле припадет, то взлетит невысоко и кричит, словно напугать кого хочет. Поспешил поближе подойти парень, глядит, среди колосьев гнёздышко с малыми птенцами, а недалече к нему змея по пашне ползет, иногда останавливаясь, чтобы жаворонка в полёте поймать. Поторопился Прохор на помощь, не успела змеюка опасность заметить, как распрощалась с жизнью под каблуком Прохорова сапога. Поднял спаситель гадину за хвост да забросил на дорогу, в пыль, а сам дальше пошел, не оглядываясь. А птичка-невеличка покружилась над его головой, легкое беленькое перышко на гармонь сронила и ввысь поднялась, чтобы снова запеть песню радости и благодарности.
Всё дальше шел Прохор, всё выше солнце поднималось. Пить захотел парень, а вскоре услышал, вода журчит, словно вздыхает. Подошел ближе, видит, камень большой поперек ручья лежит, по всему видать, с пригорка скатился. А ручью-то и деваться некуда, нет пути вперед, а столкнуть преграду силенок не хватает. Положил Прохор на берегу поклажу свою да гармонь-подругу и в ручей шагнул. Стал камень шатать-расшатывать, в сторону толкать. А ручей словно понял, что человек ему помочь хочет, тоже стал камень подталкивать. Так вместе и выкатили камень на берег, освободили дорогу воде. Ручеек словно повеселел, волной плеснул, одна капелька на гармонь упала и улыбкой на ней засветилась.
Прохор посидел на берегу ручья, отдохнул, напился, фляжку студёной водой наполнил и пошел дальше по берегу. Да недалеко ушел. До поворота только. Как раз, где ручей русло свое поворачивал, ива росла. Да так близко к воде, что быстрой водой вымыло всю землю с корней ивовых, наклонилась она, ветви в воде полощет, того и гляди сама в ручей ляжет. До того грустной была ива, что пожалел её парень, решил помочь. Подумал-подумал и придумал! Вернулся к тому камню, что ручью течь мешал, и давай его по воде толкать-катить. А ручей ему помогает, волной своей камень гонит. Так и прикатили каменюку к иве. Прохор к дороге сходил, камней поменьше набрал и ими корни дерева обложил, а крайним - тот большой камень пристроил. Ива-то упор почувствовала, выпрямилась, ветви из воды подняла. Прохора по плечам гладит, словно благодарит. А мокрый ивовый листик к гармошке прилип, так там и остался на память об иве-грустиночке. Погладил музыкант дерево по стволу, попрощался и дальше отправился.
А дорога из низины на холм поднялась. Попутчиком Прохора стал ветер-ветерович. Сделает парень шаг, ветер из его следа пыль столбиком поднимет да в волосы Прохору бросит. Надоела гармонисту такая игра. Смотрит, у края дороги высохшая береза лежит. Остановился возле, срезал бересты, из нее сделал тонких листиков несколько, в одном конце берестяных листиков ножом осторожно дырочку сделал, сучок небольшой в нее вставил, да так, чтоб крутились берестянки. Вертушка-игрушка получилась. Приладил её на палке к березе и к ветру повернул. Ветер-ветерович дунул раз, другой, и закрутились берестянки, а ветру того и надо, чтобы от его воли все крутилось-шевелилось. Поиграл так ветер с вертушкой, потом легонько так дунул, как дохнул, на меха гармони. И не хотел Прохор, а меха сами развернулись ветру подвластные. Сложил музыкант гармонь и почуял, сила в ней появилась, громче звуки ее стали.
На закате повстречался ему у края тропинки цветок невиданной красоты – сам невысок, листья резные, а лепестки на ромашку похожие, только все цвета разного. На самом солнцепеке рос цветок, и поникли его листики-лепесточки от жажды. Достал Прохор фляжку и стал по капле корни цветка поливать, потом налил водицы в ладонь и сбрызнул все лепестки. Чуть погодя ожил цветок, листики-лепесточки поднялись, все краски заблестели-запереливались. Подивился парень на красоту невиданную, улыбнулся, фляжку убрал и зашагал дальше. А от цветка лепесток разноцветный ему вдогон полетел и прилип к кнопочке самой верхней, с ним все краски на гармошке ярче стали.
К вечеру нашел Прохор и для ночлега место – на холме камни были кругом сложены, словно стены дома. Парень лапника елового из леса ближнего принес – крыша получилась. Устроился спать Прохор, и проспал до самого рассвета, а снились ему белые ромашки на Василисином сарафане.
Сколько он с той поры рассветов встретил, Прохор уже и со счета сбился. Рубаха от дождя-снега да солнца жаркого выгорела, истлела, сапоги сносились – не раз на больших ярмарках гармонист себе обнову покупал. В разных селах-деревнях побывал, и в город-завод дорога его приводила. Везде людям радость нес парень музыкой своей, и каждое дело доброе особой меткою в гармонь его вливалось.
Всё чаще грустные песни пела гармошка, выдавая чувства Прохора. Грустил он оттого, что не мог никак условие Василисы выполнить – сколько ни старался, не молодел никто.
Как-то раз застала зорька вечерняя Прохора у одинокой березы, что росла у дороги. Присел, облокотившись на березу, из котомки хлеба кусок, флягу с ключевой достал, да на зарю-зоряницу засмотрелся-задумался и обратно все сложил. Устроился поудобнее да спать лег. Березка над ним ветви склонила, ветер ласково ее листвою играя, колыбельную напевал.
С первым лучом солнца проснулся Прохор, да в путь отправился. Долго ли, коротко ли шел, да подняться на пригорок пришлось, так дорога легла. А за пригорком-то село раскинулось, маковки церкви на солнышке огоньками горят. Как увидел Прохор село – сердце замерло, потом заколотилось как рыбка в сетях. Слеза скатилась по щеке.
Родное село лежало перед ним.
Прохор гармошку в котомку уложил и пошел к дому, где матушка его с сестрой жили. У забора остановился, во двор заглянул, а там мальчонка с девчушкой с котятами играют. Заметили Прохора, испугались, закричали, в дом побежали. На их крики вышла из дома женщина. Смотрит на нее гармонист, и понять не может – из дома уходил у матушки седые волосы были, а теперь-то русые, как поле пшеничное.
- Здравствуй, матушка, - тихо проговорил он, когда женщина ближе к забору подошла.
- Матушка наша уж пятое лето на погосте, Прошенька, - заплакала женщина, - я сестра твоя, а это племяши твои. Долго же ты скитался, братушка. Вон, до седых волос бродил.
Что есть силы Прохор сжал руками штакетины, да зарыдав, голову на кулаки уронил.
Подкосились ноги у гармониста, опустился он на скамью, достал гармонь-неразлучницу и заиграл, всю боль свою в меха вкладывая. Играл музыкант, а ветер, поиграв седыми кудрями, разносил по всему селу печальную мелодию, и у каждого, кто слышал её, сердце от боли и сострадания сжималось.
Вдруг ощутил Прохор чью-то ладонь на своем плече:
- Прошенька, смотри, - привлекла его внимание сестра.
Глянул он вдоль улицы и замер, лишь руки его продолжали лады на гармошке перебирать.
А по улице шла к нему женщина в синем с ромашками сарафане, с седой косою, перекинутой через плечо. И чем ближе подходила женщина, тем темнее становилась ее коса, а на лице разглаживались морщины.
Смотрел Прохор в ясные васильковые глаза и ничего вокруг не видел, а сердце билось как птица в клетке.
- Вернулся, любимый, - прошептала Василиса, встав рядом с ним.
Отложил гармонь музыкант, обнял любимую и крепко поцеловал.
А музыка продолжала звучать, гармонь засияла всеми красками, и сияние это накрыло влюбленных, поплыло вместе с музыкой над селом и заполонило весь свет.
Каждый, кто видел это сияние и слышал эту музыку, молодел.
А на следующий день заиграла-забурлила свадьба. На все село звучала радостью и любовью Прохорова гармонь, а все, кто слушал ее звуки, делил с Прохором и Василисой и любовь, и счастье, и молодость.
76.Подарок для Деда Мороза
Надежда Сергеева
Однажды в один из предновогодних дней Снегурочка загрустила. День грустит, думки думает, другой, вот и третий пошел.… Деду Морозу она не показывала своей грусти, но стоило только ему отправиться по своим Морозовским делам – снежные одеяла в лесу, да в поле подпушить, на реках мосты ледяные укрепить, садилась Снегурочка на крылечко Морозного Терема и чуть не плакала. В один из ясных морозных вечеров, увидев печальную Снегурочку, спустилась к ней с неба Звёздочка:
- Чем расстроена так, девочка-Снегурочка?
- Грустно мне, милая Звёздочка, - вздохнула внучка деда Мороза, - готовим мы с дедушкой подарки и детям, и взрослым на новый год. И Дед Мороз их всегда в праздники раздаривает, никого не забывает!
- Разве это грустно, - удивилась Звёздочка, - дарить подарки?
- Грустно то, что дедушка, даря всем подарки, сам никогда подарка не получал! – Ещё горше вздохнула Снегурочка, - я уже столько дней думаю и думаю, и никак придумать не могу, что же можно подарить Деду Морозу!?
- Да, ты права, это грустно. Но всё же, не надо грустить. Дед Мороз не обычный дедушка, а волшебник, значит и подарок ему нужен необычный! – улыбнулась гостья с неба.
- Согласна, - кивнула головой Снегурочка, - вот было бы здорово узнать, чего хочет дедушка в подарок, какое у него желание!
- А я, кажется, придумала, что можно подарить самому Деду Морозу! - воскликнула вдруг Звёздочка, - надо подарить ему желание!
- Как это желание? – поинтересовалась Снегурочка.
- Слышала я от бабушки Тучи, - Звёздочка присела на ступеньку рядом с нею, - что есть в зимнем лесу волшебный снежок. Стоит его спрятать в ладошках и прошептать желание, как оно исполнится! И не одно, а целых три!
- Звёздочка, милая, ты посмотри, сколько в нашем лесу снега! – Снегурка оглядела поляну, на которой стоял Морозный Терем, - мы до весны этот снежок искать будем, не найдем. А ведь Новый год уже скоро.
- Нам просто нужен помощник! – уверенно сказала Звёздочка.
- А я, наверное, знаю, кто это будет, - засмеялась Снегурочка и сбежала по ступенькам, - нам поможет найти волшебный снежок снежный кот. Он на днях пробегал по нашей поляне, значит, он где-то рядом, спит, наверное. Надо найти самый пушистый сугроб, уверена, под ним и прячется снежный кот.
Снегурочка и Звёздочка стали ходить вокруг поляны, внимательно рассматривая все сугробы.
- Вот, кажется, нашли, - сказала Снегурочка, останавливаясь возле огромного сугроба под пушистой елью.
- Я ничего не вижу, - расстроилась Звёздочка.
- А мы сейчас его позовем, - улыбнулась внучка Деда Мороза, - говори вместе со мной «Кис-кис-кис, снежный котик, отзовись!»
Но ничего не произошло.
- Ты, наверное, ошиблась, - огорчилась Звёздочка.
- Нет, я уверена, что он спит под этой ёлкой. А, ну-ка, зверушки, птички лесные, помогите нам разбудить снежного кота! – Снегурочка махнула рукой, созывая помощников.
На поляну выбежали, прилетели все друзья Снегурочки из зимнего леса и вместе с нею стали звать снежного кота.
Вдруг с еловых лап посыпались снежинки, а сугроб под елью зашевелился. Вот из него показалось ухо, потом лапа, словно столбик встал пушистый белый хвост. И, наконец, с громким «М-м-мя-а-у» из сугроба выпрыгнул белый-белый кот. Уселся перед девочками и стал умываться, расчесывая лапками шерстку.
- Ой, какой симпатичный котик, - воскликнула Звёздочка, - никогда такого красивого кота не видела!
- Симпатичный? – муркнул кот, - красивый? Да, я такой, единственный в своем роде. Чего звали?
- Снежный котик, помоги нам! Найди в нашем лесу волшебный снежок, - погладив кота между ушами, попросила Снегурочка.
- Вот прямо таки и волшебный?! – кот недоверчиво посмотрел на Снегурочку, - а чем это он такой волшебный знаменит?
Звёздочка тоже погладила кота и сказала:
- Если его спрятать в ладошках и загадать желание, то оно обязательно исполнится!
- А зачем вам волшебный снежок? – внимательно глядя и на Снегурочку, и на Звёздочку, спросил кот.
- Я подарю его Дедушке Морозу, ведь он никогда не получал подарка на Новый год! – улыбнулась Снегурочка.
- Ага, значит, так получается, - кот улегся на снег, и стало видно только голубые глазки и черный нос, - я «найди», а ты – «подарю»!?
- Котик, прости, пожалуйста, конечно же – мы, мы все вместе подарим этот снежок дедушке, - улыбнулась Снегурочка.
- Говоришь, вместе подарим? – спросил кот, не поднимаясь со снега.
- Конечно, вместе, на празднике, - Снегурочка присела и погладила снежного кота.
- ММур-р, как приятно, - мурлыкнул кот и вскочил на лапы, - я найду этот волшебный снежок! Ждите меня на этой поляне.
Сначала кот обнюхал все сугробы возле Морозного терема, потом побежал в самую чащу леса.
- Мя-а-у! Нашел! – услышали Снегурочка и Звёздочка голос снежного кота, а вскоре и он выбежал на поляну, держа в зубах серебристый снежный шарик.
- Ты просто молодчина, снежный кот, - улыбнувшись, погладила кота Звёздочка.
- Спасибо, котик, - протянула руку за снежком Снегурочка.
Но кот схватил снежок лапой и спрятал за спину. Хитро глядя на девочек, он тихо проговорил:
- Надо же проверить, волшебный ли он!
- Что ты хочешь сказать? – ошеломленно спросила Снегурочка.
- Что-что, а вот что! – кот спрятал снежок двумя лапками и прокричал, - хочу сметанки!
В тот же миг поднялся снежный вихрь, закружился над поляной и успокоился, а на верхушке большого сугроба оказалась большая банка сметаны.
- Ура! Ой, мя-а-ау! Сметанка! Любимая! – закричал кот, схватил банку и начал есть, макая лапу в сметану.
А снежок спрятал в снег под задней лапой.
- Что же ты наделал! – чуть не заплакала Снегурочка.
- Отдавай снежок, - попробовала отнять снежок у кота Звёздочка.
- Не отдам, - кот, не отрываясь от сметаны, лапой глубже вдавил волшебный снежок в сугроб.
- Котик, дай мне снежок, пожалуйста, скоро дедушка вернется, - попросила Снегурочка снежного кота.
- Не дам, он мне понравился, - заявил кот, продолжая уплетать сметану.
- Не надо его просить, - рассердилась Звёздочка, - раз он нечестно поступает, надо просто отобрать у него волшебный снежок!
- А, попробуйте, отберите, - нахально сказал кот и развалился в снегу так, что видно стало только его глаза, нос-то был белым от сметаны.
- А нам помогут мои друзья! – воскликнула Снегурочка и позвала, - лесные птички и зверушки, помогите нам забрать у снежного кота волшебный снежок!
На поляну снова прилетели-прибежали из леса птицы и звери и всей кучей накинулись сугроб, где спрятался кот.
Сначала из сугроба вылетела почти пустая банка, за нею снежный кот с волшебным снежком в лапах. Ни Звёздочка, ни Снегурочка не успели ему помешать, и кот проговорил второе желание:
- Хочу, чтобы Дед Мороз меня спас!
Поднявшийся снежный вихрь утихомирил нападавших на снежного кота, а когда снег улегся в центре поляны стоял Дед Мороз.
- Что такое? Что случилось? Почему такая срочность – встревожено спрашивал дед Мороз Снегурочку.
- Эх, ты, котяра, - с горечью вздохнула Звёздочка, - второе желание потратил.
- Дедушка, понимаешь, тут вот какое дело. Решила я сделать тебе подарок на Новый год, ведь ты всегда заботясь о подарках для всех, сам никакого подарка не получал.
- Мне? Подарок на Новый год?! – растроганно пробормотал Дед Мороз, - так приятно. А где же он?
Снегурочка всхлипнула:
- Я долго не могла придумать, что же тебе подарить. Мне подсказала Звёздочка, а вот этот снежный кот помог найти для тебя волшебный снежок!
Звёздочка подтолкнула поближе к Деду Морозу кота:
- А он нас обманул, снежка не отдал, а потратил на свои желания!
Снежный кот, виновато понурив голову, стоял перед всеми:
- Ну, простите меня, пожалуйста, я просто хотел проверить, правда ли он желания исполняет. Вот и пожелал сметанки. А потом,… потом просто попросил Деда Мороза меня спасти от всех…. Но ведь тут еще одно желание осталось! Простите меня все-все, я больше не буду так себя вести.
- Уж, не знаю, - недоверчиво сказала Звёздочка, - стоит ли тебе верить.
- Стоит, стоит! – кот заулыбался и протянул волшебный снежок Деду Морозу, - возьми, загадывай своё желание, я верю, оно у тебя тоже есть!
Дед Мороз осторожно взял серебристый снежок, погладил кота:
- Я верю тебе. А желание у меня, конечно, есть. Как правильно надо сделать?
- Спрячь его в ладонях, и объяви своё желание, - улыбнулась Снегурочка.
- Значит, вот такое у меня желание, - Дед Мороз накрыл второй рукой лежащий на ладони снежок, - хочу я от всей души, чтобы Новый год всегда приходил в каждый дом, чтобы все на свете и взрослые, и дети получали новогодние подарки, никогда не болели и не плакали!
Дед Мороз раскрыл ладони, и серебристый снежок поднялся высоко-высоко, а там, в вышине рассыпался на великое множество серебристых искр, разлетевшихся по всему небу, чтобы исполнить желание самого новогоднего деда на свете.
АВТОР 39
77.Сердце
Елизавета Немилостева
Стучало.
Тихо. Неслышно. Практически. Неощутимо. Билось сердце...
Выбивало один ритм — ритм любви. Неуслышанной.
А женщина лежала на кресле и старалась выкинуть из головы все дурные мысли. Расслабиться. И забыть о боли.
Медсестра проверяла инструменты. Врач не спеша одевал перчатки.
В этом шуме дыхания, звона инструментов, шаркания шагов, автомобильной сирены за окном и вечной суеты не было слышно того как
Тихо. Неслышно. Билось сердце.
Маленькое. Совсем крошечное. Все же билось. Оно начало биться еще две недели назад. И билось — не прося ничего и в то же время умоляя лишь об одном — быть услышанным.
У женщины были другие планы. Работа, карьера, учеба... Какое тут маленькое сердце рядом? Когда она с трудом понимает как и себя-то прокормить. А еще сердце!
«Умные люди,- думала женщина,- придумали эту операцию. Умные люди...»
Кого она пыталась обмануть? Себя? Весь мир? А может быть одно единственное сердце?
И ей бы наверное хотелось, чтобы это сердце само по себе перестало биться. Впрочем, она ведь даже и не знала, что оно
Тихо. Неощутимо. Бьется...
Сердце билось. Оно - это сердце - хотело жить.
Хотело увидеть мир вокруг. Хотело пробежаться по зеленой травке или босиком по лужам.
Хотело получить любовь и ласку.
Оно хотело всего того, о чем мечтают все дети.
И может даже без любви — лишь просто родиться. Увидеть — да можно даже и слепым не видеть. Услышать — да и глухим возможно. Лишь бы только вдохнуть в себя воздух.. и жить...
Жить, одарив всех вокруг любовью и благодарностью.
Благодарностью, на которую способно только оно — это маленькое сердце...
- Вы не передумали, милочка?- безразличным тоном спросил врач. Медсестра тихо вздохнула.
Врач делал этих «умных» операций по нескольку в день. И совсем уже к ним привык. Медсестра же была новенькой, только что из училища. Она никак не могла поверить — что это — так просто — убить собственного ребенка.
Да, он не родился, да, он еще не дышит. И вы его еще не видели. Но он ведь есть! Для нее это было непонятно... И она мечтала уйти из этой операционной куда-нибудь в другое место. Куда угодно. Может быть даже полы мыть, чтобы только не видеть потом этих крошечных изуродованных, изрезанных тел.
- Нет,- сдавленным голосом сказала женщина.
И сердце вдруг застучало быстрее.
«Услышь меня, мама!!!»
Закричало оно...
«Я хочу жить!!!»
Но женщина думала лишь о том, когда это все закончится.
Она не слышала, того как
Тихо. Неслышно. Сердце ударило в последний раз...
78.Танго Cоль минор...
Елизавета Немилостева
Это был безумный танец.
Когда уже невозможно отделить одного от другого, когда, двигаясь в такт музыке, два тела сливаются в одно – изящество, утонченность, грацию.
Когда волнующие терпкие ноты аргентинского вечного танго будоражат душу и заставляют сердце выколачиваться из груди, когда аромат тела партнера так близко, и сводит с ума. И когда ты чувствуешь, в его мощных руках силу и жизнь.
Невозможно оторваться.
Только…
...Будильник звонил требовательно. Секундные стрелки мчались вперед, отбивая минуты и лишая возможности послать все подальше и вернуться в этот сон…
Она с трудом разомкнула веки и вырубила будильник, что посмел прервать таинство аргентинского танца.
Она рывком села и скинула одеяло.
«Полцарства за часок сна»- пробормотала она как обычно утром. Потом посмотрела на открытое пианино, и на ноты, стоящие на пюпитре и вздохнула.
- Полжизни за мгновение этого сновидения!- сказала она и прислушалась, будто ожидая услышать, как кто-то сбивая цену предложит за это мгновение – всю жизнь. Будто она была на аукционе, будто что-то можно было купить…
Она прекрасно знала, что это сновидение больше не повториться – уж очень ей сильно этого хочется. А в ее жизни так было устроено – ее желания не спешили сбываться. Хотя не так – они сбывались, но всегда перевернутые с ног на голову. Всегда – не так…
Она потерла плечи, пытаясь согреться и, надев мягкие удобные тапки, она захватила висящее на двери полотенце и прошла в ванную.
В комнату она вернулась в ярости…
Сегодня был выходной. Она забыла, что сегодня выходной и завела будильник! Она забыла! И она не досмотрела свой сон из-за своей глупости!
Бросив будильник об стенку, она села на кровать и кутаясь в еще не успевшее остыть одеяло, горько заплакала.
Нет, ей было не жаль сна…
Ей было жаль того, что это всего лишь сон… сон, который не может стать правдой…
***
- Девушка, на нашей свадьбе мы будем танцевать танго!
- Почему танго?- захлопала ресницами юная и прелестная особа в ярко-синем платье.
- Значит, на счет свадьбы вы уже согласны?- парень улыбнулся и сел рядом с ней на скамейку.
Девушка засмеялась, но не возразила. Вместо этого просто сказала:
- Алена, для друзей Алешка…
- Алексей, можно тоже Алешка…
Теперь они уже смеялись вместе.
- Совпадение?- спросила она.
- В этом мире случайности не случайны. Так ты не против танго?- он легко перешел на «ты».
- Я не против свадьбы,- она потрясла в воздухе руками,- а ты говоришь о каком-то танце!
- Ты всегда такая?
- Какая?
- Изумительная…
- Нет, только рядом с тан…- Алена запнулась, слово «тангист» ей показалось неподходящим,- как называется танцор танго?
- Я не танцую танго. Я просто хочу научиться его танцевать вместе с тобой… Мне кажется, я все хочу делать, только вместе с тобой. И жить тоже…
- Не слишком ли рано для подобных признаний?
- Я загадал тебя,- серьезно сказал парень,- я загадал, что девушка, которая не пошлет меня после моего вопроса и представиться мне – будет моей женой…
- Не слишком ли сурово ты решил? А если бы тебе представилась какая-нибудь уродина?
- Вероятность такая, конечно, была, но мне, кажется, повезло…
***
Она налила себе кофе и открыла коробку конфет. У нее были дела в этот выходной день, но она не спешила покидать дом. Она тянула время. Оттягивала тот момент, когда все будет кончено.
Она повертела в руках конфету, но положила ее обратно. Ароматный кофе тоже не соблазнил ее сделать пару глотков. В горло ничего не лезло.
Но почему сегодня? Зачем сегодня было это танго? Они не научились его танцевать. У них было еще много времени, чтобы успеть.
Но они не успели.
- Что ты пытаешься мне сказать, Алешка?- тихо спросила она и замерла на месте. Было слышно, как на улице завывает ветер, как снег стучит об оконные стекла и даже как в соседнем квартале лаяла бездомная собака...
Он не ответил ей. Уже давно не отвечал…
Она повертела в руках телефон и швырнула его в угол дивана. Она знала, что ей скажут на том конце провода - любой из ее друзей.
Они скажут «отпустить». Поэтому она им не звонила. Они ей тоже уже давно не названивали, они будто все вдруг забыли ее номер телефона. Кажется, потому что знали: на том конце провода она будет плакать, горько и неутешно, а от их слов - в ней проснется ярость и она пошлет всех куда-нибудь подальше к павшим богам.
Она сознательно закрывалась в своем горе - одиночество держало ее на плаву. Оно давало ей возможность не притворяться - в одиночестве был свой шарм. Не было ни маск, ни веселых обличий. Была только она и ее боль. Всепоглощающая боль. В этом одиночестве была надежда. Она, вместо теплых рук друзей и родных, грела ее в этот неадекватный снежный мороз октября.
Тогда ведь тоже шел снег... в тот «адекватный» март...
***
- Алешка, мы пришли,- сказал парень, нежно поцеловал девушку и снял с ее глаз повязку.
Они стояла в центре огромной квартиры. Здесь было так просторно и пусто, что у нее кружилась голова. До потолка было не достать, даже если встать на последнюю ступеньку стремянки. Гостиная была выполнена в настоящем английском стиле - с камином, книжными полками до потолка, парой разномастных кресел, обоями в цветочно-геометричный рисунок и стеновыми панелями из беленого дуба.
- Это что?- выдавила из себя Алена, прерывающимся голосом.
- Наше будущее,- улыбнулся Алексей,- идем!
Он схватил ее за руку и провел в другую комнату - в спальню. В отличие от гостиной она была выполнена во французском стиле - одна из ее стен полностью была остеклена от пола до потолка. Была открыта дверь на балкон. Его еще не успели застеклить. Только кованая решетка обрамляла этот уголок счастья.
Девушка прошла на балкон и взялась рукой за перила. На улице было тепло, хотя и шел пушистый весенний снег. Она подставила лицо под холодные снежинки. Ее душа пела. Она чувствовала себя такой счастливой. Ей хотелось закричать на весь мир, как она счастлива.
Алексей положил свою руку поверх ее руки. Она обернулась к нему и улыбнулась.
- Какое же оно светлое… наше будущее...
- Ты же сама солнышко, какое должно быть у тебя будущее? Я люблю тебя, Алешка.
- Я тебя сильнее, Алешка,- сказала Алена. Она обняла его за плечи и поцеловала.
То, что было дальше, она плохо помнила... лишь спустя несколько дней смогла восстановить произошедшее с плохо скрываемым ужасом и отчаянием в глазах.
Ошибка строителей? Судьба? Обстоятельства? Предел?
Болты, крепившие кованую решетку, не выдержали, лопнули с диким скрежетом. Перила полетели вниз. А вместе с ними и Алешка. Он оттолкнул ее, вместо того, чтобы схватиться за нее и попытаться спастись. За мгновение он понял, что если схватиться - то упадут они оба.
Когда уже спустя несколько секунд она поднялась на колени и подползла к краю балкона, Алексей лежал на земле.
В ту минуту она едва не прыгнула за ним. Но слабая надежда на то, что он жив, заставила ее подняться на ноги и броситься вниз по лестнице, не дождавшись лифта, перепрыгивая через две ступеньки.
- Алешка!.. Алешка... - они сказали это одновременно. Она - криком боли на всю улицу. Он - едва слышно, последним выдохом.
***
Она собрала сумку и надела теплую куртку. Был субботний морозный день, снег блестел вокруг так сильно, что резал глаза и заставлял их защищаться с помощью слез.
А может быть не снег, а жизнь заставили слезы быстро скатываться по ее щекам?
Она не спешила, поминутно проваливаясь в снег, который никто не думал чистить, она шла к смерти.
Она знала, что будет после этой встречи. Точно знала - она позовет смерть опять, уже за своей душой. Она не будет так глупа, чтобы ностальгически повторять все движения Алешки. Она заберется на самый вверх - на крышу - этого двадцати этажного дома. И сделает один шаг... Легко…
В палате стоял равномерный гул приборов. Она уже привыкла к нему, за последние месяцы. Вот к чему она привыкнуть не могла, так это к _его_ виду. Спрятанное за кислородной маской лицо, белая простынь, натянутая по грудь, многочисленные датчики, прилепленные к его телу. Напульсник на пальце.
Его самого за этими приборами уже было так мало. Он так сильно похудел за месяцы своей комы, что на него нельзя было глянуть без боли.
Сегодня...
Она решила все закончить...
- Алешка...
Сколько ночей и дней она провела в этой палате? Первую неделю после того ужасного дня, она все время была рядом. Она верила - он откроет глаза. Нужно только чуть-чуть подождать. Нужно только не капельку верить.
Потом - было время ее личного горя. Были первые слезы и первая отчаянная мысль «а что если не придет в себя?..» Она до последнего гнала ее прочь от себя, не позволяла даже тени сомнения проскальзывать по коридорам ее разума.
Но... время умеет лечить и умеет убивать.
С каждым днем врачи все больше отводили глаза, а статьи в интернете были все безжалостнее.
В конце концов, врач сказал это вслух: «Вы должны его отпустить. У него нет шансов...»
Она и тогда не верила. Даже, смотря на его покинутое душой тело, она не верила в то, что больше он не скажет ей «Алешка».
Но... когда время не лечит, оно убивает...
Сегодня...
- Алешка...
Она опустила голову и позволила соленым капелькам упасть на его руку. У них был ровно час, чтобы проститься.
Час, потом придет врач и бесстрастной циничной рукой отключит все приборы...
Только час... лишь... последний... час...
... Алена вздрогнула, когда кто-то положил руку ей на плечо и обернулась. Это был Алешка. На нем был идеальный костюм гранатового цвета, она опустила глаза - на ней самой было одето платье кроваво-красного оттенка.
Он звал ее за собой. В большой зал.
Как только они оказались в его центре, откуда-то сверху ударила музыка.
Невыносимо прекрасная... музыка била болью...
Он наклонил голову и протянул ей руку. По ее коже прошелся разряд электрического тока.
Словно русалка, вышедшая из глубин моря, делая каждый шаг, наступала на лезвие ногой. Каждая нота - отдельный удар скальпеля, терзающий тело невыносимой безысходностью.
Но этот танец должен быть доведен до конца.
Он прижал ее к себе, крепко взяв рукой за талию. Он вел. Она не сопротивляясь слушалась ритма его тела, и его власти. У него была целая вечность, чтобы успеть научиться танцевать их танец. И он преуспел в своих уроках, что брал у самих Ангелов или демонов...
Один последний ритм. Сбившееся дыхание. Два тела, плотно сплетенные в музыке танца. Уже не два - уже одно - совершенство...
Уже не танец - просто полет - в бесконечность...
………Тишину, с висящей в ней застывшей нотой соль, разрывает показавшийся грохотом стук открываемой двери. В комнату вбегает медсестра, за ней спешит врач.
Я поднимаю голову – в глаза бьет прямая зеленая строка смерти на мониторе.
- Вы?- спрашиваем я и врач одновременно.
- Он сам,- тихо отвечает нам медсестра.
Против воли по моему лицу не текут слезы, и я не кричу…
Алеша ушел туда, где ему будет лучше. Ушел, потому что ему закрыли дверь в жизнь и вернуться он уже не мог...
Он ушел... потому что я смогла его отпустить...
АВТОР 40
79.На грани
Елена Кириченко
Промозглый мрачный день. Зима одаривает не искристым белым снегом и легким морозцем, а колючим ледяным ветром, мелким градом вперемежку с дождем и чавкающей под ногами грязью.
Какая-то сечка (то ли дождь, то ли снег) бьет по стеклу, и из теплой уютной комнаты никуда выходить не хочется. Но срочное дело выталкивает взашей на улицу. Мало того, что надо идти, а еще и быть в наилучшем виде, в бодром и приподнятом настроении. Дело важное и надо не подкачать.
Привела себя в порядок, принарядилась, собрала всю бодрость и энергию, аккуратно сложила в папку бумаги и глянула на часы. Все в порядке, да к тому же и заблаговременно.
Хоть на улице было слишком уж скверно, и обжигающая сырость пробирала до костей – шла уверенно и быстро. Забрызганные грязью машины мчались с двух сторон непрерывным движением, у некоторых уже зажглись фары, мол, с нами не шути. Но я шла вдоль трассы, закрывая лицо поднятым воротником, и мне совершенно до них не было никакого дела.
Вдруг все чаще машины начинали сигналить, визжали тормоза, и из открытых окон вылетали режущие осколки водительского мата.
Хоть я и спешила, но пришлось остановиться. Неспроста ведь все это? Да, неспроста… Посреди дороги стояла собака, овчарка. Она была тощая, больная и явно старая. Там, где раньше была чернота, теперь все покрылось сединой, шерсть свалялась, к тому же была мокрой и грязной. Собака стояла не шевелясь, не опуская головы и своими отчаянными, умоляющими глазами смотрела навстречу несущемуся транспорту.
- Самоубийца! – мелькнуло у меня в голове. И не ошиблась. Глаза собаки ждали, просили, умоляли быстрой смерти.
Я испугалась, что потеряю рассудок от такого зрелища. Но меня, как магнитом, приковало к этой трассе. К своему несчастью, стала свидетелем страшного таинства: жизнь и смерть стоят на одной грани и, сцепив зубы, смотрят в глаза друг другу: ну, а кто сегодня сильней?
Мне было уже плевать на мое срочное и важное дело. Я поняла, что перед лицом жизни и смерти, когда они сливаются воедино, все остальное - суета сует.
Зверь всегда погибает стоя. Собака стояла, не шевелясь и не скуля. Движение машин продолжалось. Водители, как могли, объезжали ее. Вдруг одна машина затормозила, водитель дал знак следующему за ним, и движение пошло на спад. Тот, который затормозил первым, пытался вытолкнуть собаку на тротуар. Она упиралась. Тогда подрядился на помощь еще один. Они все-таки вытолкали собаку с проезжей части.
Я кинулась к ней, стала заговаривать, пыталась погладить. Собака гордо от меня отвернулась.
Движение машин опять усилилось, мчались уже новые водители, которые и не подозревали о совсем недавнем происшествии на этой дороге.
Я считала, что беда миновала, и пыталась привести в порядок разгоряченные свои мысли, а потом уже и дела.
Вдруг собака, неожиданно для меня, но для себя уже все решившая, собрав старческие силы, молниеносно бросилась опять навстречу движущимся машинам. Всего долю секунды она встречала смерть стоя, как и положено зверю. Заскрежетали опять тормоза, и собака, как подкошенная, упала на асфальт.
Помню бледное лицо водителя, растерянные глаза и … тишину. Водитель оказался интеллигентом, даже в сердцах не смог выругаться. Не смог и переехать лежащую собаку, не смог и отправляться дальше, не узнав, что с ней.
Я, глотая слезы и давясь рыданиями, кинулась к сбитой собаке. Я забыла, что на мне новое пальто, с которого раньше сдувала пылинки. И моя элегантная шляпа и подготовленная к встрече прическа были нелепы в этой ситуации.
Двумя руками обхватила большую собаку, еще живую, лежащую на грязном мокром снегу. Прижав к себе, я изо всех сил тащила ее, взяв под передние лапы, на тротуар. Водитель, сбивший собаку, мне помогал. Мы положили ее на остановке, под лавкой. Осмотрели, она была жива и, к радости водителя, почти цела. Сочилась только кровь с одной лапы, но кость была не повреждена. Упала она от удара машиной, но не даром ведь так визжали тормоза, водитель сделал все, чтоб сохранить ей жизнь.
Мы остались с собакой вдвоем, она под скамейкой, я – на скамейке. Пальто все было в грязи, крови, воде, липли мокрые снежинки и тут же таяли. Лицо мое было ужасно: косметика, слезы, мокрый снег смешались в однородную массу. Рядом лежала грязная, со сбившимися клочьями собака, около ее передней лапы теперь краснела маленькая лужица.
Теперь я была похожа скорее на безумную, чем на деловую даму. А люди всегда стараются побыстрее проскочить мимо безумных, зачем себе сердце надрывать? Поэтому, хоть на нас и поглядывали, но не затрагивали.
Я все старалась понять: что, что толкало собаку на самоубийство? Старость? Болезнь? Бездомность? Что? И вдруг, молния поразила мое сознание: предательство! Да, предательство! Оно, и только оно, лишает живое существо веры, надежды, любви и самой способности жить. Каким образом предал ее хозяин – уехал в другой город, а ее оставил или выгнал старую за ненадобностью – это уже неважно. Главное – предал, предал ту, которая сама предавать не умеет. Не дал собакам Творец этой способности, оставив самым верным и преданным существом на Земле!
- Милая, - заговорила я к собаке. – Ну, зачем же ты так? Зачем самовольно лишаешь себя жизни? Ты думаешь, одну тебя только предали? Мне ведь тоже предательство хорошо знакомо. А я, вот видишь, выдержала, живу еще, по важным делам спешила. Если б ты не стояла, как вкопанная посреди несущихся машин, а на тротуаре на меня посмотрела, то увидела б, какая я была элегантная, в шляпе, с прической, с макияжем. А теперь, конечно, я такая же грязная и жалкая, как и ты. И для тебя уж явно не образец для подражания.
Собака недоверчиво скосила глаз, а потом вдруг пристально посмотрела в мои глаза. Я потупилась, и мне пришлось сознаться:
- Не веришь мне, отчасти ты права. Я тоже после предательства долго была на грани. Да, это у вас, у собак, не принято предавать, а у нас, у людей, такое случается сплошь и рядом. А хозяин твой ведь человек. А у человека оно, предательство, видно, в крови. Вот посмотри на этих двуногих, что мимо нас тут снуют, каждого из них кто-то предал, и почти каждый тоже предал кого-то. Так что, голубушка, не одни мы с тобой тут такие. А жить как-то надо.
И заговорив о жизни, я наконец-то вспомнила о своем срочном и важном деле. Наверно, до сих пор ждут меня! Знают, что раньше никогда не подводила. Надо бежать!
Перевязала носовым платком собаке рану. Почистив салфетками, которые как нельзя кстати валялись в сумке, себя и пальто, я решила все-таки попасть на запланированную встречу.
Погладив собаку по голове, рядом положила несколько штук печенья. Это все, что было в моей сумке.
- Ты, если хочешь, подожди меня. Я быстро сбегаю по делам, а потом, вдруг, и столкуемся с тобой. Может, у меня захочешь доживать свой век…
Я побежала, держа под мышкой папку с бумагами. Важное дело мое разлетелось в пух и прах, но я не очень-то переживала. Перед искренностью и обнаженностью чувств, чему была свидетелем, все казалось мелким и ничтожным.
Потеряв контроль над своим разумом, я опять помчалась к остановке, где оставила лежащую собаку. Собаки не было…
От этого места прошла три остановки в одну сторону и три – в другую. Я всматривалась в дорогу и в обочину. Но того, чего больше всего боялась увидеть – не увидела. От сердца отлегло.
Опять вернулась к остановке и тут только заметила, что не было не только собаки, но и печенья.
Может, будет все-таки жить?
Мы-то живем…
80.Гуляй-страна
Елена Кириченко
Обычно доктор Ким внимательно и чутко выслушивал своих клиентов. Но сейчас он вдруг почувствовал душевный дискомфорт внутри себя. У врача так быть не должно. Но к досаде Кима, так было. Когда пациенты затрагивали эту тему, к доктору подступала знакомая мрачность и колкая тревога. И эти чувства, невольно обретенные в профессиональной деятельности, заставляли его делать нечто бОльшее, нежели лечить пациентов. Да, он тоже должен стать буревестником в этой стране, родной, с детства любимой и такой непонятной сейчас. В конце-то концов, высказать свое мнение на эту проблему он обязан хотя бы потому, что он врач! Как же это не просто – соответствовать профессиональной этике. И вот сейчас, неужели вновь пациенты с этой проблемой?
- Доктор, мы каждую минутку пытаемся помочь нашему мальчику, но, увы, все тщетно. Ничего у нас не получается. Вернее, то, что случилось с Эриком, нашим сыном, так неожиданно… - женщина на приеме у врача пыталась выглядеть достойно, поэтому слова тщательно ею подбирались и пока еще логично следовали друг за другом. Но материнским чувствам никогда не совладать с логикой, и далее последовал только набор слов, отдельных выражений: «…такой ранимый, мой мальчик, традиция, национальный праздник, дельфины…»
Доктор не смог удержать непрофессиональный вздох. Опять эти дельфины! Как часто набор привычных слов, в разном порядке, он стал слышать в своем кабинете. Все чаще и чаще. Но хватит трусить! Хватит удерживать эти слова заточенными в медицинских стенах. Именно он, врач Ким, пишущий диссертацию на тему «Влияние традиций и национальных праздников страны на психическое здоровье молодого поколения», должен смело распахнуть двери своего медицинского кабинета и обнародовать данные собственных психиатрических исследований за последние годы.
А сейчас перед ним вновь стояли очередные отец и мать некого, пока еще незнакомого ему Эрика. Но с которым он обязательно познакомится. Видимо, Эрик тоже вскоре ступит на проторенную дорожку, став одним из его пациентов.
Отец мальчика бережно отстранил свою жену от дальнейших объяснений и пытался сам донести доктору наболевшее:
- Эрик с детства у нас так тянулся к природе! Его интересовали разные жучки-паучки, травинки, цветы. Ну, в общем, все мыслимые и немыслимые растения и животные. Но когда он впервые увидел дельфинов, то прямо заболел ими! Конечно, в хорошем смысле этого слова. Наш мальчик взрослел, а дельфины… Они стали вдохновителями и его творчества, и новых познаний. Эрик стал творить! Воодушевленно, самозабвенно. Все стены нашего дома увешаны его живописью, художественными фотографиями. А потом, на удивление нам с матерью, стали рождаться у сына стихи – и все о море, дельфинах. Мы удивлялись, так как ни я, ни жена даже несколько слов в рифму связать не смогли бы. А тут даже не стихотворения, а баллады целые у него получаться стали. И откуда только талант у нашего мальчика, да еще такой разносторонний?
Уф, у доктора отлегло от души! Это, к счастью, не то, что он думал. Да, вновь «дельфинная» тема, но какова! Здесь дельфин – Муза, источник вдохновения, творчества. Может, и диссертация его неактуальна, далека от реальной жизни? Может, накручивает он себя, специально отбирая только трагические моменты… Но почему при таком раскладе мать мальчика то достает скомканный носовой платочек, то прячет? То открывает свою дамскую сумочку, то машинально вновь ее закрывает? И так множество раз…
- Доктор, все этот праздник, посвящение... Точно помню, все с него и началось. Нет, наш мальчик участия не принимал, он только был зрителем на побережье, - мать опять стала безостановочно открывать-закрывать сумочку.
Муж успокаивающе положил руку ей на плечо и взял инициативу в разговоре:
- Как мы могли его не брать на национальный праздник? Вы ведь знаете, отлов дельфинов – это традиция в нашей стране, традиция наших предков. Народное гулянье.
- Черт бы побрал всех нас с этими варварскими традициями! С этой гремучей дикостью в цивилизованном веке. С этим позорищем на всю Европу, да что там - Европу, на весь мир! – но мысли эти, теперь ежедневно сидящие в мозгу врача противной занозой, высказывать вслух несчастным родителям он не мог.
- Мы стали его готовить заранее, ведь он родился мужчиной. И через пару лет ему там, на островах, предстоит участвовать в этом празднике. Предстоит посвящение в мужчины. Мы ведь тоже, как наши деды и прадеды, прошли через это. Иначе затюкали б, обвинили бы в неуважении традиций предков.
- А вот испанцы Каталонии смогли поспорить с наследием своих предков, запретив корриду, - не выдержал доктор и укоризненно посмотрел на отца. Но тут же вспомнил о профессиональной этике и вновь обратился к истории пациента.
- В тот день с Эриком произошла истерика. Дома он рыдал, бился в судорогах, кричал: «Я не хочу быть мужчиной в этой стране! Я не хочу жить там, где я должен убивать лучших друзей! Я не хочу участвовать в этой резне! Отец, ты ведь слышал, что гринды кричат, как дети!» После затих, обессиленно шептал: «За что, за что убивают их, таких беззащитных, доверчивых, любящих нас?» Доктор, а потом вдруг стал молчать, ушел в себя, не хочет ходить в колледж, сидит за закрытой дверью. Почти не ест. Но рисует, рисует безостановочно. Только работы его уже не солнечные, не светлые, а сплошь все черные, серые, темно-багряные. И в тетрадочке (мать заглянула, когда он спал) уже нет стихов, появилась проза. Небольшие такие отрывки, наброски, где все тоже мрачно, угрюмо. Но особенно встревожили вот эти слова, которые мы увидели на листочке сегодня. Они и побудили нас прийти к вам, доктор.
Врач из отцовских рук взял клочок бумаги, где острым мальчуковским почерком было написано: «Мои друзья! Я не оставлю вас в самый страшный день. В день людского глумления и предательства, в день позора моей страны. Я буду с вами рядом. Я смогу».
Ну вот, подтвердилось вновь... Доктор встрепенулся. Рано радовался, «дельфинный» диагноз в чутких душах проявляется всегда почти одинаково.
- Быстрей в машину! Едем к вам домой, мне надо увидеть мальчика. – Ким вспешке заполнял свой чемоданчик новыми транквилизаторами, медицинскими баночками, бутылочками, шприцами. Отец стал торопливо выводить из кабинета пошатывающуюся мать.
А в это время их Эрик стремительно и смело бежал по водной дорожке, известной только ему одному. Спешил к своим давним, верным друзьям. И блестяще-сиреневые, бирюзовые, фиолетовые, ярко-оранжевые дельфины, точно такие, как на его первых задорных картинах, изо всех сил били хвостом и плавниками, мчались к подростку. И разноцветный фейерверк водных брызг яростно и высоко взлетел над морем, оповещая Гуляй-страну о вновь наступившем национальном празднике.
3 ТУР
АВТОР 1
1.Приключения Раечки и Ариши в царстве Матушки Лени
Ирина Ману
Как-то Ариша пришла со школы пораньше:
- Елизавету Ивановну вызвали куда-то, а нас отпустили.
- Куда вызвали? – поинтересовалась я.
- А кто его знает! – ответила Ариша, завязывая бантики на косичках.
- Ну, вот опять, - покачала я головой, - не забываем о словах-паразитах.
Раечка с Аришей, переглянувшись, улыбнулись. Они знали, что у нас в семье активно борются со словами, которые засоряют речь:
- Что и говорить, - добавлял через раз папа.
- Кто его знает, - коронная фраза Аришки по каждому поводу.
- Как бы вот-вот-вот, - воткала Раечка, упорно вставляя в прямую речь.
Разумеется, и я бесполезно втискивала:
- Как говорится..
- Не буду, мам, честно-честно, - зажмурилась Ариша.
- Верю, дочка. Ариша, Раечка, мне надо отлучиться на работу. Вы остаетесь домовничать. Сейчас в магазине обед, а после трех сходите, купите два десятка яичек, а то наш салат «из ничего» действительно не из чего сделать. Про уроки не забудьте!
- Хорошо, мамочка, - кивнули сестрички и закрыли за мной входную дверь.
А дальше. Дальше рассказываю с их слов, что приключилось в одной добропорядочной квартире…
Все пошло не так, как наказывала мама. Кое-как попив чаю с баранками, чуть не поссорившись за поджаристые, сестренки уселись перед телевизором, где показывали мультфильм – «Вовка в Тридевятом Царстве».
Вместо уроков Ариша стала отбирать у Раечки игрушку, где волк ловит яички, которые скатывались с двух сторон от курочек-наседок. На экране иногда появлялся заяц, яички начинали скатываться чуть быстрее, да еще с неожиданной стороны. В общем, за ходом игры требовался глаз да глаз. Девочки передрались, кому первой играть, потом помирились, решили поочередно. Затем, уронив игрушку под папин письменный стол, кинулись поднимать, стукнулись лбами – БУМ! Посыпались искры из глаз.
- Ой! – отскочила Аришка.
- Ой! – терла шишку Раечка.
- Знатно приложились, шишка, как быстро выросла, - произнесла старшая, удивленно поглядывая по сторонам.
Вроде дома были, а теперь кругом деревья, кустарники. Как скажите на милость, такое получилось?
- Вот-вот. Как бы в сказке, - поддакнула младшая, продолжая охать и тереть лоб.
- Похоже мы и так в сказке. Только какой-то черно-белой. Про краски забыли что ли? Прям, как в древности. А там кто его знае.., - не успела договорить Ариша, как перед ними возник старичок в мятой льняной рубахе, серо-грязноватых холщовых штанах и в лаптях.
Девочки испуганно вытаращились на незнакомца. Мало того сестренки оказались в черно-белом лесу, так на тропе возникшей ниоткуда появился дедок…в черно-белых тонах.
- Ввы ккто? – заикаясь, спросила Раечка.
- Тссс! Нельзя говорить с незнакомцами, - зашикала на сестру Ариша.
- А я, как бы не говорю, только интересуюсь, - показала язык младшая.
- Я – дедушка Тыктыня. Послан царицей за вами. Вы попали сюда, потому что вы произнесли волшебные слова, а еще вместо уроков и домашних дел, играть начали, взрослых не слушались. Вот и оказались здесь.
- Здесь? Царство? – разом заговорили девочки.
- В царстве Матушки Лени.
- Хмм. Как мы сюда переместились?
- А кто его знает, - пожал плечами дед Тыктыня.
- Э-э-э нет. Мы с вами никуда не пойдем. Нас мама послала за яичками, - вежливо отказалась Ариша, хватая сестренку за руку.
- А яиц-то нету-ти. Их Волк – зубы в смолке украл с птицефабрики. Заяц – попрыгаяц уж так верещал, уж так верещал, как говорится.
- Ничего не поняла, - чистосердечно призналась Раечка, готовая разреветься от непонятностей и так на всякий случай.
- Не бойся, я с тобой, - успокоила сестру, а деду сказала, - а вы, деда Тыктыня, не пугайте. Наш папа – самый сильный на свете, и нас защитит!
- Тык ты ж, внучка, не забижайся на старого. Не хотел я пужать. Но к царице вам надо сходить на поклон, иначе домой никак не попасть, - сказал это дед и в гриб- моховик превратился.
Раечка вытерла слезы:
- Куда пойдем?
- Кто его знает, - не успела произнести вновь Ариша, как дед Тыктыня рядом появился.
- И снова здравствуйте, внучки. Звали дедушку Тыктыню?
- Нет! – дружно ответили девочки.
- А как же волшебные слова?
- Какие?
- «Кто его знает», - поддразнил дед.
- Говорили.
- Ими и вызываете меня.
- Хорошо, мы последим за своей речью, - пообещала Ариша, а дедушка вновь исчез.
- Нельзя говорить слова – паразиты, - шепнула Ариша сестренке, - иначе опять этот прилипчивый Тыктыня привяжется.
Раечка согласно кивнула, в ответ зашептала:
- А как нам, тогда как..
Осеклась, чтобы не вымолвить привычное «как бы», поправилась и договорила:
- Домой попасть?
- Попадем, только, чур, держаться вместе, - уверенно ответила Ариша, не имея ни малейшего понятия, как добраться до дома.
- Гляди, вон там указатель, - сказала Раечка, - может на нем написано, куда идти?
Сестры подошли к белому в черную полосочку столбу, совсем как раньше в старину раскрашивали так же верстовые столбы. Две стрелки. Налево – «Домой». Направо – «Дамой».
- Хмм, - задумалась Ариша, - нам правило на «о» и «а» задали в школе. Но я его не учила, в игрушку играла. Не знаю, как правильно пишется.
Девочки приуныли. Не очень хотелось оставаться черно-белыми в заколдованном черно-белом лесу.
- А! Ладно! Пошли направо, - решилась старшая, и они весело зашагали по лесной тропинке.
Через полчаса ходьбы Раечка пожаловалась:
- Знаешь, Ариш. Мало того лес не раскрашенный, так еще, кажется, что спит, как зимой.
- Это точно, - согласилась Ариша, - ветви вниз, кусты к земле гнутся, цветочки полузакрытые. Вслушайся, храпят во сне!
Раечка прислушалась. Ага! Храп. Потом подошла, вгляделась, а в каждом цветочке, где бабочка, где шмель, где муха лежат, спят себе и в усы не дуют.
- Во дают! Как бы перерыв устроили, - изумилась Раечка, дуя в ромашку, в которой спал кузнечик, прижимая во сне к себе скрипочку.
- Нет, ленятся, - подошел к ним Тыктыня.
- Опять вы! – всплеснула руками Ариша. – Рая! Я же просила!
- Тык ты ж, - не знала, чем и оправдаться той.
- Да тутошки я, - напомнил о себе дед.
- Вот откуда такое загадочное имя у дедушки!
Старик почесал белую бороду:
- Ленятся, спят по приказу царицы Матушки Лени.
- Понятно, - девочки пошли дальше, а дед потурился за ними.
Черно-белый лес сменился черно-белым лугом, на котором паслись черно-белые коровы.
- Привет, буренушки. Как травка? Как удои? – приветственно крикнул Тыктыня.
За всех коров ответила одна:
- Травы черно-сочные, не молоко, а сливки! Отведайте с дороги, путники.
Всем выдали по кружке черного молока.
- Ух, ты! На вкус, как папин кофе! – восхитилась Ариша.
Путешественники поблагодарили коров, и пошли дальше. А дальше на пути возник фруктовый сад.
- Ого! Черные яблоки и груши! Жаль, нет фотоаппарата, щелкнуть такую небывальщину, - ахнули девочки.
- Привет, кудрявые! Как урожай? – воспрашал дед.
- Отличный. Попробуйте наших яблок – черный налив.
- Вот это да! – Раечка чувствовала себя на седьмом небе, ведь на вкус яблоки – ванильный шоколад.
- Деда Тыктыня, а почему в лесу все спят, а здесь нет?
- А кто его знает, - ответил тот, пряча смешок в густую бороду.
После фруктового сада на огромной площади высилось здание, окруженное со всех стороной сеткой. Везде, куда ни глянь, сидели, гуляли, кудахтали куры. Они неслись, обсуждали домашние проблемы, клевали зерна, воспитывали цыплят, указывая как вырыть червячка. Меж них сновали зайчишки, которые ловко собирали яички и кидали на резиновую, надувную ленту. Лента уносила яички внутрь здания, где их фасовали по ячейкам, затем упаковывали в коробочки, после грузили в грузовички, а те в свою очередь развозили по всему ленивому царству.
Вдруг раздался скрипучий голос. От неожиданности девочки подпрыгнули. Пеструшки, зайчишки и Тыктыня не испугались, видно привычное для них слушать его.
- Внимание! Говорит директор птицефабрики – Заяц попрыгаяц. На территорию фабрики проник Волк – зубы в смолке. При обнаружении вора вызвать вооруженную морковными пистолетами охрану!
Сестренки засмеялись, представляя, как пистолеты стреляют морковками.
- А почему «зубы в смолке»?
- Заяц попрыгаяц все выходы и входы на ночь заливает смолой. Волк по первости этого не знал. Влип, когда залез воровать. Пытался освободиться, но и пастью влип. Зубы намертво склеились, - засмеялся дед.
Волка зубы в смолке быстро нашли. Он, оказывается, вывалялся в дегте, потом в перьях двух подушек и заявился в таком виде на птицефабрику. В корзинку яички собирал, да, и, подвывая, кудахтал, будто курочка- переросток.
Девочки с дедом пошли дальше и, наконец, пришли во дворец Матушки Лени. Здесь, как и в лесу, все живое от растений до людей спали. Сопели розы у крыльца, и поваренок - у плиты. Слуга заснул, с ковра грязь выметая, и птичка – в клетке золоченой. Одна царица Лень Матушка не спала, зевала, сидючи на троне.
- Почему не спим? – вместо приветствия, нахмурилась царица.
Она была полноватой, краснощекой, с длинным носом, на котором паук сплел паутину, да так и заснул, раскачиваясь из стороны в сторону, в такт беседы Матушки Лени.
- Они – тык, подданные не нашего царства, Матушка, - ответил за девочек дед Тыктыня.
- Тогда почему не пошли правильной дорогой по указателю? – строго спросила царица.
Девочки покраснели. Ариша вообще как свекла побурела.
- Если бы вы знали правила, то были бы в курсе, что слово «Домой» пишется через «О» - «Домой», так как проверочное слово – «дОм». А раз вы не знали, значит, много ленитесь. Вы – мои подданные. Будете слушать мои указания!
- Я не хочу вечно спать с пауком на носу! – закричала Раечка и затопала ногами.
- Мы обязательно выучим все правила и будем правильно говорить, - поддержала сестру Ариша.
Но царица Лень Матушка достала из кармана платок, махнула им. Откуда ни возьмись, появились два сонных молодца, и давай веревками связывать сестричек, попутно щекоча и приговаривая:
- Просыпайтесь, сони. Просыпайтесь, лежебоки!
Дед Тыктыня под шумок улизнул, грибочком отскочил в дальний угол, а оттуда, в лес направился.
- Ариша, Раечка! Вставайте, девочки! – будили мы с папой дочек.
Те проснулись, и долго не могли прийти в себя. Потом сообразили, что дома находятся, загалдели про чудесный сон.
- Так, - произнес папа, - Ариша, яички купила, уроки сделала? Раечка, игрушки на место убрала?
Он спрашивал, а сестричкам и сказать было нечего. Заигрались, заспались.
- Лень Матушка вас обуяла?
Девочки без лишних понуканий, без лишних оправданий, кинулись кто в магазин, кто плюшевых мишек на полки укладывать.
После ужина, выученных уроков, мы услышали о приключениях Ариши и Раечки в царстве Матушки Лени.
Теперь девочки стараются вначале выполнить задания, а потом игры и развлечения. Ведь лучше отдыхается, когда все выполнено, а не когда Лень Матушка вами командует.
12.10.12.
2.Анечка
Ирина Ману
Старый мастер игрушек создал эту куклу на заказ. Из тончайшего фарфора кукольное личико, золотистые волосы красиво уложены под кокетливой шляпкой, платье из самой дорогой ткани с кружевами расшитое золотыми нитями и украшенное драгоценной брошью. Прилагалась еще сумочка, вышитая жемчугом, где лежало крохотное зеркальце.
С очаровательной улыбкой куколка с синими глазками взирала на посетителей, восседая на полочке, чуть приподняв ручки, словно просилась, как милое дитя, чтобы ее взяли и прижали к себе. К сожалению, а, возможно, к счастью та девочка, для которой предназначалась эта прелестница, отказалась. Держа подтаявший шоколад в одной руке, пирог в другой, именинница мельком взглянула на подарок, капризно заявила:
- Не хочу! Дайте вон то и это!!!
В результате куколка осталась в лавке. Жаль, что ее не выбрали, ей не обрадовались, а она так хотела сыграть с хозяйкой в дочки-матери. Но, что поделать: работа куколки заключается в том, чтобы найти ту, которая бы в ней души не чаяла и разделила бы с ней всю радость общения игры.
Мастер кукол был огорчен и рад одновременно. Огорчен – его работу не оценили по достоинству. Рад – такая девочка вряд ли долго играла бы с куколкой, выкинув через полчаса или того хуже сломав бедняжку.
Было решено выставить куклу на всеобщее обозрение, на витрину лавки, для привлечения покупателей. Красавицу усадили в центре, а рядом наставили попроще: деревянных, тряпичных, бумажных барышень.
Ее звали Анечка. Маленькая девочка с большими, грустными глазами. Каждое утро Анечка приходилось вставать чуть свет, тихо одеваться, чтобы не разбудить младших братьев. Мать уже не спала, работала по хозяйству. Девочка пила травяной чай с малюсеньким кусочком хлеба, да и тот не доедала, зная, что скоро проснуться братья и будут просить кушать. А кушать было нечего. Почти все деньги уходили в уплату хозяину комнаты, которую они снимали, похожую больше на чулан, где раньше хранили швабры и веники. Остальные деньги шли в уплату долга булочнику, молочнику…
Анечка шла на улицу, где продавала спички. Зной ли, холод она упрямо стояла с утра до вечера, предлагая людям побогаче коробок, а победнее – по спичке. Вечером усталая, озябшая, голодная приносила матери копеечки. Мать обнимала помощницу, утирая слезы огрубевшими от бесконечных стирок руками. Анечка съедала сухую лепешку и ложилась спать под шумную возню братьев, а иногда рассказывая им на ночь сказки. И так каждый день. Ей бы учиться, но без денег кто примет пусть даже смышленую девочку?
У Анечки в тайне ото всех была мечта. Кукла! Как было бы здорово иметь куклу, чтобы играть с ней, расчесывать ее локоны, разглаживать и без того идеальное платье, собираться на бал или к чаепитию. Девочка увидела в магазине игрушек ту самую, о которой можно лишь мечтать. Анечка назвала ее королевским именем – Софи. И уже дня не было, чтобы девочка не подходила к витрине, разглядывая куколку, разговаривая с ней, как со старой знакомой:
- Здравствуйте, сударыня.
- Здравствуйте, Анечка. Как сегодня торговля?
- Плохо. Идет снег. Прохожих мало, и никому не нужны спички, - шмыгнула носом Анечка.
- Не отчаивайтесь, голубушка, мы с вами обязательно увидимся, заварим в кукольном чайничке чай. Потом разложим на столике печенье с вареньем. Будем вести беседы, и поджидать гостей из всех волостей.
- Пошла! Нечего тут стоять! – от внезапного крика Анечка вздрогнула, съежилась как от удара.
Дворник с лопатой угрюмо чистил дорожки. Анечка отошла подальше, встала в ожидании покупателей. Падал снег, неслышно укрывая пуховым одеялом улицы города. Неугомонный ветер наметал сугробы, так и, норовя, распахнуть плохо прикрытые двери. Девочка дрожала, клацая зубами, но, не смея, уйти. Кто еще поможет матери? Нужно было продать хоть немножко, чтобы на завтра была еда. Анечка спрятала руки в передничке, стараясь представить, что она разжигает спичку за спичкой и от малого огня согревается. Девочка тянулась к невидимому пламени, но кроме холода ничего не ощущала.
- Дитя, мне необходимы спички, - услышала она чей-то голос, разбудивший ее, выведший из оцепенения.
- Вам сколько, сударь? – скорее прошептала, чем произнесла вслух Анечка.
Она сморгнула иней на ресницах, поглядела на покупателя. Высокий мужчина, в дорогом пальто и цилиндре. Он участливо смотрел на нее.
- Сколько есть. Все.
- Пожалуйста, - она кое-как достала коробочки, настолько промерзла.
Он протянул деньги.
- У меня не будет сдачи.
- И не нужно.
Взяв коробки, незнакомец быстро пошагал, подгоняемый ветром. Анечка еще постояла, недоуменно глядя ему в след: «Вдруг передумает!» Потом развернулась и только двинулась домой, как увидела хромого нищего. Тот, видимо, видел, что у девочки есть деньги и теперь молил поделиться с ним:
- Пожалуйста. Я не ел уже три дня. Прошу тебя!
Девочка остановилась. Дома ждали эти деньги. Они были очень самим нужны. Но на ужин у нее лепешка. А вот у этого бедолаги, скорее всего, ничего не будет. Вон как метель разыгралась ни на шутку.
- Возьмите, - отдала Анечка, нисколечко не жалея.
Нищий удивленно взглянул на нее, наверно, не ждал, что такое произойдет.
- У тебя доброе сердце. Да исполнятся все твои желания и мечты.
Анечка поклонилась и поспешила домой. Мать не стала ругать дочь за этот поступок.
- Ты правильно поступила. Мы как-нибудь…, - она не договорила, - покушай и ложись спать.
К ночи сильнее похолодало. Мать кидала в печурку последние дрова, оглядываясь на кровать детей. Братья спали, а вот Анечка, кажется, захворала. Она беспокойно металась во сне, призывая какую-то Софи. Мать потрогала лоб дочери. Горячий!
- Что же делать?!
Последнее, что оставалось – это свадебный подарок мужа. Маленькое колечко. «Надо заложить, позвать доктора, купить лекарства. Авось, хватит денег», - размышляла мать, глядя, как дочь стонала во сне.
Вдруг в дверь кто-то постучался. Мать не успела открыть, дверь распахнули. Вошел высокий незнакомец. Если бы на него взглянула Анечка, то признала бы в нем того самого богатого покупателя.
- Кажется, я пришел вовремя, - произнес он, - Джереми, мой саквояж.
- Кто вы? – испуганно произнесла мать.
Проснулись братья, увидев мужчин, заплакали.
- Тихо, не бойтесь, - произнес незнакомец, - я хочу помочь вам.
- Но у нас нет денег.
- Это и не нужно. Добро не имеет цены. Оно бесценно. Ваша дочь сегодня доказала свое бескорыстие, - мужчина накапал в кружку пахучих капель, кое-как разбудил и напоил Анечку.
- Пусть отдыхает. Утром девочка будет совершенно здорова.
Как только Анечка легла, то сразу заснула спокойным сном. Мать с сыновьями ждала ответов:
- Кто вы? Почему нам помогаете?
Мужчина улыбнулся:
- Вы мне, конечно, не поверите, но это действительно так. Разрешите представиться: Антуан, придворный волшебник королевства Дарландии.
Братья переглянулись, а мать неверяще кивнула.
- Это так. Он – настоящий волшебник, - подтвердил Джереми, который носил саквояж своего хозяина.
- Одна сударыня попросила за девочку. Дело в том, что я ищу ученика, чтобы передать свои знания волшебства. И Софи – королева Дарландии, сказала, что именно Анечка может стать моей ученицей. Самое главное, чтобы стать волшебницей, необходимо иметь одно качество, которое и доказала ваше дочь.
- Какое?
- Доброта. Щедрость души. Не колеблясь ни минуты, зная, что вам и так нелегко, отдать заработанные деньги просящему, не каждый сможет. Увы, много мальчиков и девочек не смогли пройти это испытание.
- Все происходящее..
- Кажется сном. Нет, это не сон. Завтра с утра я заеду за вами, будьте готовы отправиться со мной в королевство Дарландии. Там вас ожидает приличный дом. Братья смогут пойти учиться. Анечке предстоит стать великой волшебницей.
Мать только развела руками. Смотрит, а стол накрыт яствами, сыновья – Том и Тим уплетают за обе щеки булки с пирожными, а Джереми подливает им горячего чая с молоком.
- Не знаю, что сказать. Я вам так благодарна, - заплакала мать, припадая к ногам Антуана.
- Ну что вы! Встаньте. Отныне ваши слезы будут только слезами радости и гордости за дочь и сыновей. До завтра, мои дорогие.
Волшебник Антуан ушел, за ним семенил с большим саквояжем слуга Джереми.
А утром случилось все то, о чем говорил волшебник. Проснулась совершенно выздоровевшая Анечка и рассказала удивительный сон, что будто бы та куколка, которую видела в витрине игрушечного магазина, ожила и передала одной королеве, чтобы та позвала Анечку с матерью и братьями жить в ее королевстве.
- Представляете? – звонко звучал голосок Анечки.
- Верим, потому что ночью произошли удивительные события, - ответила мать, рассказав обо всем дочери.
Вот так в жизнь одной семьи ворвался Ветер Перемен, и все у них переменилось к лучшему. Вы спросите, что произошла ли встреча Софи с Анечкой? Конечно же! Разумеется, королева Софи радушно приняла Анечку с мамой, братьями Томом и Тимом. И все же, как так могло произойти, что куколка ожила? Пожалуй, вам надо сходить и самим порасспросить Антуана, старого мастера игрушек, в чем его секрет….
10.11.12
АВТОР 2
3.Покаяние
Михаил Забелин
Степан Ильич открыл глаза, и сразу же серое марево неба, обделенного солнцем, высветлило окно и заползло в комнату. Сон провалился и высох каплями на песке.
Степан Ильич оделся, умылся, без интереса посмотрел в зеркало и пошел на кухню готовить себе кофе. Ничего в квартире не поменялось со вчерашнего вечера. Зеркало врало, что не изменился и он. Хотя на днях попалась на глаза фотография полугодичной давности, на которой он, может быть, впервые вдруг увидел себя старым. Старость подкрадывалась неслышными шагами, неожиданно и бесцеремонно. И он отчетливо понимал ее приход, когда ловил себя на мысли, что уже не смотрит, как раньше, оценивающим взглядом на проходящих по улице женщин.
Сегодня никуда не надо было идти. Не хотелось и выходить из дома, чтобы не встретить кого-нибудь из знакомых. Жаль, что у него не было собаки или кошки: он бы поговорил с ними. Захотелось выпить, но Степан Ильич отогнал навязчивую мысль, боясь, что после двух-трех рюмок водки он уже не сможет остановиться. А напиваться было противно: потом подступала анестезия памяти и усталость от жизни. Полгода назад он случайно почувствовал в метро, что незнакомые люди стараются брезгливо отодвинуться от него: видимо, тогда он был не в лучшей форме. Это настолько поразило его и унизило самолюбие, что на следующий день он перестал пить совсем. Не стоило начинать – для него это как не жить. А Степан Ильич любил ощущать жизнь: и в себе, и вокруг.
Возникло неистребимое желание выговориться, но в своей тоске он еще не дошел до состояния полу безумия, чтобы разговаривать с самим собой. Горькая настойка из давешнего сна и мыслей, занимавших его в последние годы, обернулась образами и воспоминаниями. Тогда он положил перед собой на стол стопку чистой бумаги и принялся писать письмо. Хотя заранее знал, что оно никогда не будет отправлено и прочтено.
* * * * *
Здравствуй, доченька.
Теперь ты уже большая и, может быть, поймешь то, что я хочу тебе сказать, или хотя бы выслушаешь меня.
Один из самых тяжких человеческих грехов – это гордыня. Из-за нее мы расстались с твоей матерью, а я потерял тебя.
В ком из нас, в ней или во мне, этой гордыни было больше, не знаю. Раньше я винил ее, теперь себя считаю виноватым. Я расскажу, но сначала хочу вспомнить тебя, нас с тобой, когда ты была совсем маленькой.
Ты, конечно, не можешь помнить тех счастливых часов, когда ты лежала укутанная в коляске, и мы гуляли с тобой по пробуждающемуся от зимы Измайловскому парку. Твои глаза цвета мартовского неба серьезно смотрели в его глубину, будто ты видела там ангелов или свою прошлую жизнь, или свое будущее.
А помнишь, как мы играли в терем-теремок в парке, а потом придумали с тобой медвежью берлогу и ходили туда подкармливать медвежат? А на ночь я тебе рассказывал сказки. Тебе уже было пять лет тогда, ты должна это помнить.
Моя память, как в заветном сундучке, прячет и хранит наши прогулки, твой смех и твои слезы. Но почему-то я вижу сквозь прошедшие годы только нас с тобой, а твою мать отдельно. Тебя рядом с ней я помню только однажды: через несколько дней после твоего рождения. Она держала тебя на руках, и лицо у нее было спокойным и мягким, будто невидимые ангелы склонялись над ней и над тобой. Я всегда удивлялся и восхищался лицами кормящих матерей, в них есть нечто особенное: тихая радость и умиротворение, неведомая другим тайна Богоматери, мадонны или твоей мамы.
Только тогда, всего лишь один раз, я запомнил вас вместе. Это было не так, конечно, но так помнилось.
Я не вижу нас втроем, вот в чем дело. Думаю, что и твоя мать воспринимала тебя отдельно от меня. Мы оба очень тебя любили и забывали друг друга. Эта ревность к тебе превращалась в глупое состязание: кому ты нужнее, кто сильнее тебя любит.
Это не в упрек тебе. Только мы виновны в том, что не любили друг друга. Это мы виноваты, что еще совсем маленькой ты разрывалась между нами и подлаживалась под каждого из нас, и страдала, сама не понимая отчего. Мне больно теперь думать, что ты могла страдать из-за нас, а мы этого тогда не чувствовали.
Мы с твоей мамой расстались, но я еще несколько лет приезжал вечерами и в выходные, чтобы увидеть тебя, поговорить и поиграть с тобой.
Помнишь ли ты те далекие дни, или обида уже давно перечеркнула и запрятала в дальний угол твоей памяти эти дорогие для меня воспоминания? А я вот перебираю мысленно, как янтарные четки, те наши встречи. Я помню названия всех книг, которые я тебе читал. Я уже не забуду до смерти стихи, которые мы с тобой учили наизусть. Мы играли в кукольный театр и придумывали спектакли и роли. Я понимаю: теперь ты уже совсем взрослая, и мысли, и чувства у тебя о другом. Я один, уже без тебя, задержался в том времени, потерялся навсегда в Измайловском парке и, как старая, уставшая пластинка, наигрываю марш прощания, провожая первого сентября тебя в школу, в первый класс.
Потому что потом все оборвалось.
Ты мне ответила бы сейчас: «Это ты во всем виноват». Я догадываюсь, что тебе тогда сказали и что рассказывали обо мне все эти годы, если говорили вообще.
Я не буду оправдываться, потому что, кто бы ни был виноват, больше всего потеряла и пострадала ты. Ведь главное не в степени вины, а в ее последствиях. И хотя ничего уже не изменишь и не исправишь, я попытаюсь тебе объяснить.
Когда есть любовь, ты не видишь недостатков в другом человеке или не хочешь их замечать, или приукрашиваешь их. Когда любви нет, эти недостатки превращаются в уродство. У каждого есть свои пятнышки, но если любовь обернулась ненавистью, эти пятна чернеют язвами, а слова становятся страшнее пистолета.
Я уже не жил с вами к тому времени и приезжал только к тебе. И шел каждый раз, как на дуэль с отравленными пулями. Я думаю сейчас, что твоя мать ревновала меня: и к тебе, и к незнакомым ей и мне женщинам. Но всякий раз искорки обид и ядовитых слов занимались пламенем скандалов, которые было уже невозможно потушить.
Не хочу тебе о них рассказывать, и дай Бог тебе никогда их не знать.
В один из таких скандалов меня выгнали из дома, выставили за дверь, как нашкодившего щенка.
Не знаю, говорили ли тебе, но я стал через суд добиваться наших свиданий. Суд состоялся, время встреч было определено, ничего не изменилось.
Тяжба растянулась, и я увидел тебя лишь через несколько месяцев. Я очень хорошо запомнил этот день. Ты сидела на качелях во дворе и отвечала на мои вопросы: «Да, нет, нормально». Как можно было так быстро перемениться ко мне? Ведь нам всегда было хорошо вместе.
Твоя мать стояла рядом и лишь повторяла, что ты больше не хочешь меня видеть. И тогда я впервые подумал: «Может быть, я действительно настолько гадок, и тебе только хуже, когда я рядом?»
Еще только раз я повторил свою попытку. Я приехал к вам с каким-то подарком для тебя. Твоя мать сказала странную фразу, которую я до сих пор не могу понять: «Зачем ты пришел? Она только начала успокаиваться». От чего, от кого успокаиваться? От меня? Ты стояла в конце коридора и плакала навзрыд.
Такой маленькой, обиженной девочкой я тебя увидел в последний раз.
Я понял, что стену, возведенную между нами, нельзя ни пробить, ни преодолеть. Я больше не звонил и не приезжал.
Не думай, пожалуйста, что я забыл о тебе. Нет, все эти годы ты жила и росла в моей памяти и в моих снах.
Ты спрашивала меня о гордыне, о пороке гордыни. Понимаешь, тогда и я, и твоя мама, мы оба не чувствовали себя виноватыми и винили друг друга. А надо было просто забыть о себе и покаяться, перед тобой покаяться.
Мы не могли этого осознать тогда. Самое ужасное в том, что время нельзя воротить назад, а жизнь подправить невозможно.
Я знаю: тебе было очень плохо, маме твоей было трудно и тяжело, мне было больно и одиноко без тебя. Мы ведь с тобой столько недоувидели, недослышали, недоговорили и недолюбили.
Три года назад я почувствовал себя неважно и отчетливо понял, что если не увижу тебя, то умру, как чудище, на закате солнца из сказки «Аленький цветочек». Тебе тогда исполнилось уже тринадцать лет, и ты, конечно, не верила в сказки. А я верил, даже знал, что так и случится.
Тогда я позвонил твоей маме. На удивление мы разговаривали спокойно, и я еще подумал, что все наши дрязги и раздоры остались в прошлом. Я звонил потом много раз, спрашивал, и она рассказывала о тебе. Я, как путник в пустыне, впитывал ее слова и представлял тебя. Наконец, мы договорились, что я приду на концерт, где ты должна выступать.
Когда ты вышла на сцену в длинном концертном платье, я спрятался за чью-то спину, чтобы ты случайно не увидела меня и не испортила свое выступление. Ты играла на рояле Чайковского и Листа. Как хорошо ты играла, как я восхищался и гордился тобой.
После концерта мы встретились. Ты очень выросла и повзрослела. Мне было приятно, что ты узнала меня. Когда мы вышли втроем на улицу, я расспрашивал тебя о музыке, о школе, о любимых книгах, но отвечала ты скупо и односложно, как вызубренное задание на нелюбимом уроке. То ли твоя мать удерживала тебя своим молчанием, то ли я стал тебе совсем чужим человеком.
Мы больше не виделись, а с твоей матерью встречались еще несколько раз. Однажды я отчетливо понял, что ничего не изменилось, что она и теперь не сомневается в своей правоте. И в разговоре уже начинают вспыхивать искорки прошлых обид. А я, как заблудившийся слепец, опять упираюсь в ту же старую стену и не могу ее обойти.
Страшно, когда некуда идти и не к кому возвращаться. Печально, когда будущее все быстрее остается в прошлом. Жаль, что время и жизнь останавливаются вместе с нами.
Я знаю одно: только если ты сама когда-нибудь захочешь меня видеть, если ты когда-нибудь сможешь понять меня и простить, мы с тобой обязательно встретимся. И тогда, может быть, ты расскажешь мне о том, как ты жила все эти годы, а я подарю тебе свои мысли, чувства, воспоминания и надежды. И недополученную тобой свою любовь.
Я не говорю тебе «прощай», а надеюсь, что «до свиданья».
4.Времена года
Михаил Забелин
I
ЗИМА
Я сижу у окна в своей квартире и смотрю на детский сад напротив. Мороз пишет узоры на стекле, а я гляжу в их ледяную прорубь, чтобы лучше увидеть этих малышей, снующих по снегу в похожих куртках и капюшонах, как маленькие гномики. Кто визжит и кричит, кто влезает по лестнице, кто падает и тут же поднимается, как Ванька-встанька. Я стал их немного различать: этот – бука, он всегда один, эта девочка – красавица в модной шапочке, эти ребята – друзья, они всегда ходят и играют вместе.
Я не люблю зиму, не люблю лишний раз выходить на улицу. Я чувствую себя там, как случайный прохожий. Зима, то обдаст холодом, то залезет колючим снегом под шарф, то ударит в лицо, то растает, и слякотью, и грязью разъест ноги.
Но мне нравится через окно наблюдать за детьми в детском саду: вот сейчас плюхнутся в сугроб, и нет тогда предела детской радости, или упадут в подтаявший снег и побегут дальше. Сколько же в них энергии и жизни.
* * * * * *
Все мы когда-нибудь вспоминаем детство и ту далекую зиму: как лепили снежных баб, играли в снежки, летали вниз на животе или на спине с ледяных горок и возводили с друзьями снежные крепости. Не оживить прошлое, но оно приятно и дорого.
Василий Михайлович любил возвращаться мыслью в те детские зимы: рядом с ним всегда бегала маленькая Наташа, его соседка по двору, и когда снежки приклеивались белыми пятнами к ее шубке, она оборачивалась и смотрела на него весело и укоризненно. Он бежал к ней, а она визжала от восторга и бросала ему в лицо пушистую охапку, и раскрасневшееся его лицо становилось белым, как у клоуна. Он останавливал ее, взяв за руки, смахивал снежную маску с лица и отряхивал с ее шубки припухший снег.
С Наташей они и росли, и учились вместе. Это было радостное время.
* * * * * *
Через много лет, в старших классах, они часто вдвоем катались на лыжах: она бежала впереди, и ему не столько хотелось ее обогнать, как смотреть на нее. Случилось так, что она упала вдруг, уткнувшись лыжей в сугроб, он бережно ее поднял, выпростал лыжу и неожиданно для себя поцеловал в морозные губы. Она не оттолкнула, а прижалась к нему.
* * * * * *
Я приоткрыл окно, чтобы морозный ветер прогнал жар, поднявшийся из груди, и согнал с лица, как назойливых мух, снежинки, налетевшие на меня глупыми, старыми мыслями.
Теперь я не люблю зиму.
II
ВЕСНА
Может быть, это странно и несуразно, но я не люблю весну за ее непредсказуемость и недолговечность. Еще возвышаются неуместными холмами сугробы вокруг дома, и тут же они чернеют и жухнут, и тают на глазах, и их остатки превращаются в непроходимые лужи.
Я гляжу, как дети в детском саду рвут с крылечка сосульки и перепрыгивают через весенние ручьи, обдавая водой воспитательниц.
* * * * * *
С угла дома свисали, едва не касаясь земли, апрельские сосульки. Василий Михайлович гулял во дворе со своей маленькой дочкой, и она просила его:
- Папа, сорви мне сосульку.
- Какую тебе, Машенька, большую или маленькую?
- Папа, вот эту, самую большую.
Потом она брала ее своими вязаными варежками и говорила:
- Папа, сорви еще. Они так мне нравятся.
Будто это были гроздья винограда.
* * * * * *
В город пришел май похожий на лето.
Вместе с Наташей они катили перед собой коляску со спящей дочкой. Ее звали Маша. Наташа смотрела на мужа влюбленно и говорила:
- Я знаю, ты будешь любить ее так же, как меня. Я знаю, когда она подрастет, ты снова поведешь ее к этим цветущим яблоням и вишням, а потом, вместе с нами, она будет бегать по бульвару и вдыхать аромат сирени. Это будет счастье. Да как можно не радоваться этой весне? Ведь это наше все: Машино, твое и мое.
Может быть, Наташа наколдовала ту их весну и Машу в детской коляске. Она шагала под руку с ним в легком, коротком плаще, так похожим на ту маленькую шубку, в которую когда-то он бросался снежками. Наташа улыбалась, будто лучик солнца, упавший с голубого неба, опустился на ее губы. Он ее знал с детства, и теперь, уже не мог разглядеть, какая она. Просто самая красивая и единственная. В тот нескончаемый, цветущий, зеленый, пахнущий деревьями день Василий Михайлович любил весну.
* * * * * *
Я смотрю в окно. Не было этой весной ни цветущих яблонь, ни вишен. Их вырубили. Я смотрю на чужих детей, и становится горько и спокойно.
III
ЛЕТО
Я гляжу в окно на детский сад, и грустно от пустоты на детской площадке. Дети разъехались, кто на дачу, кто в детский лагерь, кто на море, кто за границу с родителями. Мне радостно за них и скучно без них.
Когда-то я любил лето.
* * * * * *
Васины родители взяли с собой на море, в Феодосию, его и Наташу, с позволения ее родителей. В свои десять лет она худенькая и серьезная. Они сидят под навесом на пляже и играют в шахматы. А потом она хватает его за руку:
- Проиграл, идем купаться. Можно? – спрашивая родителей.
- Идите, только недалеко.
И они вместе окунаются в воду, обдавая брызгами отдыхающих.
Им уже двенадцать, и снова на море. Наташа совсем большая: в цветастом купальнике. Как и раньше, они плескаются и играют недалеко от берега, и ему хочется ее обнять.
- Ты что, с ума сошел? – кричит она, хмурится не более пяти минут и снова бросается в воду.
* * * * * *
Через много лет они приехали на тот же пляж, на то же море. Теперь их было трое: он, Наташа и их десятилетняя Машенька. Наташа присматривает с берега, как он учит Машу плавать, а потом ныряет с разбега:
- Попались?
Девочка с визгом бежит на песок, а ее родители, забыв про купающихся рядом, танцуют по песчаному дну, обнимают и целуют друг друга во влажные губы.
Наташа резвилась в воде, как маленькая, а когда они рядом с Машей стояли на берегу, и море обливало пеной их ноги, казалось, что возвращается детство. Маша и худенькой своей фигурой, и строением ног напоминала ту девочку, с которой они купались когда-то на этом же месте, в тех же волнах. Они грелись, обнявшись, на берегу под раскаленным солнцем и солеными брызгами моря и были похожи на сестер: старшую и младшую.
- Васенька, Васенька, - махала рукой Наташа.
- Папа, папа, - кричала Машенька.
* * * * * *
Я не доверяю лету. Оно кончается внезапно, недосказано, когда начинаешь думать, что оно бесконечно.
IV
ОСЕНЬ
Дождь хлестал водяными прутьями в окно. Я смотрел на промозглый, мокрый, голый детский сад: мои малыши попрятались в комнатах, и только грязные лужи корячились во дворе пузырями.
Я не люблю осень: своей бесконечной серостью и моросью она перехватывает тоской горло.
* * * * * *
Измайловский парк лучился и краснел осенними листьями. Василий Михайлович брал за руку свою шестилетнюю Машеньку, а за другую руку ее держала Наташа. Пахло пряно и свежо. Наташа собирала огненный веер из опавших листьев, а Машенька, захлебываясь от смеха, швыряла в отца разноцветный кленовый ворох, и опять что-то из детства вспыхивало в памяти.
* * * * * *
Я не люблю осень. Осенью мы расстались и с Наташей, и с Машенькой.
Прошло шесть лет с того багряного дня в лесу, все переменилось: и страна, и мы сами. Видимо, я не вписался в новую жизнь. Наташа была задумчивой постоянно. Маша пошла в шестой класс, и однажды я почувствовал, что стал ей чужим. Я терзал себя мыслью, что сам в этом виноват, что уже не могу ни обеспечить их достойно, ни сделать их счастливыми.
* * * * * *
Еще через два года я провожал их в аэропорту. Наташа выходила замуж за француза и увозила с собой нашу дочь. В свои четырнадцать лет Маша была уже ростом со свою мать, такая же стройная и белокурая. Я все ждал, что она обнимет меня и поцелует на прощание, но она смотрела на меня не по-детски серьезно, и даже слезинки не выступило на глазах. Потом они повернулись и прошли за пограничный контроль, куда вход для меня был закрыт.
* * *
Все перемешалось в моей жизни, как наша память, как старые фотографии в альбомах, как крупинки первого снега, стучащие, словно прошлое, в закрытое окно. Ветер раздел деревья и бьет дождем и снегом в стекло. Я смотрю на детский сад за окном. Скоро зима. Скоро Новый год. Я не люблю зиму.
АВТОР 3
5.Жили-были. Вар. 2
Нана Белл
Жили-были. (Вар.2). Этот рассказ получил первое место в конкурсе "Лауреат 10".
Жили-были старик со старухой. Не за морем-окияном, не у самого синего моря, не во стольном во граде Киеве, и не в столице нашей великой Родины - Москве, а так - на отшибе. Не далеко, не близко. Там, где кончаются леса, от которых ныне пеньков больше, чем чащи, и где начинаются луга, степи, овраги. Там, где раньше поля с пшеничкой золотели, а теперь выросли берёзоньки тоненькие, сосёнки курчавые, но больше ковыль да татарник. Дед не ловил рыбу, бабка не плела сети, потому как ни озерца, ни речушки приличной во всей их округе ни днём с огнём, ни ночью с фонарём, не отыщешь.
Старик хоть и был уже на изломе, но ещё мог снабжать хозяйство водой студёной, дровами берёзовыми. Окашивал травы буйные, стожки метал вокруг дома, привечал своих и чужих, не дурак был выпить, не дурак и курнуть.
В трудах и заботах проходили дни, месяцы, годы.
Казалось, совсем недавно дедова полянка веселилась голосами детей, внуков, а теперь повисла на ней тишина, и только ленивая перебранка стариков нет-нет раздувалась воздухом, заканчиваясь звонким голосом, задребезжавшего в испуге ведра, сброшенного с крыльца во двор, в знак окончательной немилости хозяйки и её последнего довода. Тогда дед приговаривал, когда тихо, себе под нос, иногда погромче:
- Совсем моя старуха ума лишилась. Вот ведь какая.
Поднимал ведро, ставил его на место и отправлялся по воду или, махнув рукой, шёл через овраги, деревню, железную дорогу, туда, где можно было купить бутылку и тут же, глядя на блеск отполированных рельсов, распить её.
Но то было летом, когда светило солнце и размеренная годами жизнь диктовала каждой минуте своё дело и предназначение.
С наступлением же осенних дней, когда и полянка, и земля у дома, и тропинки, и опавшие листья в саду - всё набухало влагой, которую старуха именовала росами, время растягивалось бесконечной тоской и болью. У неё она мучила голову, желудок, ноги.
У него же страдало тело. Долгие шахтёрские смены в забое скручивали его теперь нещадным спрутом, сдавливали грудь, сердце.
С тех мест, откуда он был родом, его вывезли почти ребёнком, и долгие годы подневольный труд в подземелье, был для него привычным, и только, приехав на родину жены, он вернулся к тому, что любил в детстве – траве, скотине, сельской жизни. Нет, конечно, он мог бы жить и в своих краях, но жена, побывав там однажды, наотрез отказалась менять свои рязанские просторы на их литовские леса и озёра. И не просто отказалась, а, улучив время, когда его не было на хуторе, отправилась в город, чтобы оттуда уехать одной.
- Я её уж на станции догнал, - рассказывал старик, - видишь, не захотела она среди моей родни жить.
- И не надо было меня возвращать. Жил бы со своими, теперь бы не страдал.
- А как же любовь, наши дети?
- А раз так решил, теперь мне душу не рви.
-Так ведь я же не жалуюсь.
- Да на тебя смотреть – тоска, за водой, что ли сходи…
И начинала метать на стол всю свою знатную стряпню: цепелины, борщок с ушками, жемайчю блинай, знала, любит старик эти блюда. Вот и бутылочку припасла. Знала - сейчас поест, выпьет, душа и оттает.
Но и это их короткое тепло кончалось либо приступом у бабки, разрывавшем её мягкое тело, либо стонами старика в его конуре за печкой.
- Стар я стал. Слаб. Натри-ка мне, Аннушка, спину.
- Сейчас, Лёнь. Только вот встану. Подожди.
Но ноги почему-то с каждым днём становились всё слабее, вот уж и по избе старуха стала передвигаться, не сама по себе, а согнувшись, двигая перед собой табуретку.
Среди её обычных обязанностей была одна, которую навязал ей дед. Отказавшись от покупных сигарет, которые одно время продавались по каким-то талонам, а потом вовсе исчезли, он перешёл на свой табачок. И даже позже, когда появилось курево на любой вкус, продолжал выращивать и сушить ушастые тёмно-зелёные листья. Бабка же разрезала газеты и, скрутив из них гильзы, набивала размятую высушенную махорку в тонкие отверстия узких бумажных цилиндриков. Она подолгу, отрепетированными движениями пальцев, отгоняла от себя скуку и тоску длинных часов. А он стоял, привалившись к дверному косяку, и удивлялся:
- Как же, Аннушка, у тебя так получается славно, ровно?
- Да если б у тебя рука была здоровая, и ты так же мог.
- Это так, наверное, - отвечал старик, глядя на свою култышку с разрезом вместо большого пальца. Я теперь и нитку в иголку не вдену. Хорошо, хоть косить могу.
- Да, это ты доктора нашего благодари, Владимира Ивановича, ишь, что придумал. А то бы с одной рукой совсем негодный был, а так и ведро подцепить можешь и другое что.
- И как меня тогда угораздило, сам не знаю. Всё через эту “Дружбу”.
- Да, Лёнька, вспомнить страшно. Кровь-то как хлестала. Хорошо дачники рядом крутились, а то бы я одна ума лишилась, так бы кровью и истёк.
Не ноет?
- Сегодня вроде ничего, омертвелая только будто.
- Ну, это у тебя так всегда.
- Раньше вроде лучше было.
- Так то раньше, раньше и мы с тобой лучше были.
Так и жили старик со старухой, не спеша, подбираясь к тому, что маячит у каждого какой-то далёкой точкой, приближающейся как глаз далёкого электровоза, выползающего из темноты ночи…
Старуха спала в горнице сначала на кровати за голубым ситцевым пологом, а когда ослабла ногами, пересела на диван, с которого легче было дотянуться до табуретки с лекарствами и стаканом воды.
- Знаешь, Лёнь, сегодня вроде бы ничего, - говорила старуха, подбрасывая в печь дрова, - а вчера почему-то ноги совсем как чужие были. Дай-ка мне веничек, подмести надо. Вот было бы сейчас лето или весна, вышла бы я на солнышко, стало бы совсем хорошо. А теперь что, смотри-ка тьма какая на улице. Та курей-то кормил? Хорошо, Лёнь, что скотину больше не держим. Трудно бы нам было.
- Трудно-то, конечно, да без скотины скучно. У тебя вон кошка.
- А у тебя Мухтар во дворе.
Так и шли дни, под стук маятника, перекличку телевизионных каналов и привычный голос рязанского радио.
Иногда дед садился за круглый стол напротив телевизора и, глядя куда-то мимо, бурчал:
- Ослаб, остарел…
Но то днём, а ночью, которая была бесконечной в своей тоскливой и мучительной тягучести, становилось невыносимо. Тёмный воздух обступал избу, замыкал окна. Тишина вздрагивала упавшей из рукомойника каплей, пугалась скрипу пружин старого бабкиного дивана или неожиданному стону из дедова катуха.
В последнее время в эти привычные звуки стал врываться вой соседской собаки, брошенной хозяевами в старой покосившейся бане, и уехавшими в неизвестные дали после того, как сгорел их дом. Собака, старая неказистая сука, в стати которой угадывалось былое благородство охотничьих генов,
привыкла к своему одиночеству. Она умела отыскивать норки полевых мышей и кротов, раскапывать их и, лихо ухватив жертву за хвост, умело отправлять в пасть. Любила обгладывать обгоревшие кости коз, особенно череп, зажав его между лапами и, уткнув, в него свои пожелтевшие зубы.
Однажды, растревоженная каким-то нахлынувшим на неё сном из прошлого, она почувствовала такую глубокую, ни с чем не сравнимую смурь,
что начала выть. Она выливала свою немую тоску в безмолвие чёрной осенней ночи с таким отчаянием, что ни старик, ни старуха не могли не только спать, но их уныние, которое и само по себе было тяжёлым, нарастало под эти однообразные, душераздирающие звуки.
- Ой, тошно мне, Лёнька. Не могу я этот вой переносить. Невмоготу!
Прибей собаку, ну что тебе. Мужик ты или кто?
- Или кто. Отстань и спи. Голову под подушку, как я, и спи.
Но сам от ночи отходил с трудом, мочил голову под умывальником, долго плескал себе в лицо студёной водой, подмёрзшей в сенях.
Так и шли дни за днями.
Для стариков они скрашивались иногда визитами гостей. Время от времени в выходные приезжала младшая дочь с мужем, а иногда и внучкой. Дочь была некрасивая. Лицо у неё было грубое, будто мужское, и даже каракулевый берет, сшитый наподобие шляпки с золотой декоративной булавкой не придавал ей женственности. Зато внучка, создание нежное, как бы повторила правильный бабкин овал лица, аккуратный прямой нос, маленький рот, яркие голубые глаза под тёмными бровями. Старуха любовалась, глядя на неё, и приговаривала:
- Вот и я такой же была, - и про себя добавляла, - красавицей.
Зять, побольше взять, помогал деду и с дровами, и, летом, с косьбой. Но ему казалось, что в избе не достаточно чисто и он, как будто нарочито громко, как-то напоказ несколько раз в день хватал веник и всё подметал, подметал какие-то невидимые на домотканых ковриках крошки. Это было обидно старикам, и они поджимали губы. Отъезд дочери был делом сложным. Ей навёртывали неподъёмные кули с деревенской снедью, и если была зима, дед доставал из сарая большие деревянные сани, и они вдвоём с тестем волокли их, перегруженные, зарывающиеся в снегу, на станцию.
Старшая дочь, вернее дочь старухи, потому что родилась в Воркуте, ещё до знакомства матери с будущим мужем, приезжала редко и в будни. Привозила гостинцы и уезжала, как её ни уговаривали взять что-нибудь, налегке.
Несколько раз за зиму приезжали проведать свой дом дачники. Они дружили с стариками и обязательно заходили к ним. Эти наезды, хоть и развеивали нудь, разлитую по округе, потом оборачивались ещё большим унынием и оцепенением.
Однажды именно в такой день, наполненный одиночеством и неприкаянностью, проходя на колодец мимо дома дачников, дед заметил, как незнакомая тощая баба в платке пытается полезть в узкое окно их терраски. Рядом стоял мужик худой с узким прокуренным лицом и двое детишек, таких крохотных, что даже возраст их определить было трудно.
Дед хотел было заорать, уже и рот раскрыл, что, мол, по чужим домам шастаете, но подумал, как бы детишек не испугать. Подошёл ближе.
- Ты чей? – спросил он мужика.
- Ничей, я сам по себе. А ты то кто?
- Я хозяин. Я тут живу.
Баба услыхала разговор из оконца вылезла:
- Иди дед, иди. Чего встал?
- Где живёте то? - спросил старик, - сколько годов уж здесь кручусь, а вас что-то не примечал.
- Мы в крайнем, у заброшенного склада, колхозный там у вас ещё был.
Старику сразу припомнилась эта худая, почти без стёкол изба, дырявая, покосившаяся. Он вспомнил как когда-то давно, когда колхозная жизнь ещё теплилась в их опустевшем ныне селе, шёл со смены, да и любопытства ради заглянул в окно и удивился пустоте помещения, его поразило, что не было ни стола, ни стульев, ни шифоньера, ни какой-нибудь даже самой завалявшейся тряпицы на полу.
- А, ведь, ещё недавно здесь Витька жил и куда же всё подевалось? - подумал он тогда.
А сейчас только и сказал:
- Спите-то на чём?
- На полу и спим.
- А детки?
- И они с нами.
- Ну, это не гоже. Идёмте я вас одарю.
И повёл к себе. Там, в сарае, развалив поленицу дров, достал старые кровати. Две маленькие, детские, когда-то крашенные белой краской и одну большую с блестящими никелированными набалдашниками.
- Вот и сетки к ним сохранил. Забирайте.
А сам полез на чердак, где были аккуратно сложены и матрасы, и одеяла, и завёрнутая в старые простыни кое-какая лишняя в доме посуда, включая связанные полотенцами алюминиевые вилки, ложки, ножи. Отделив часть этого богатства, он крикнул:
- Эй, мужик, лезь сюда. Забирай.
Так они и познакомились. Бомжи с проходящего поезда и старики.
Бомжи стали иногда заходить к старикам и даже несколько раз смотрели у них телевизор. Только продолжалось это недолго, потому что младшая дочь, приехавшая однажды не по графику так разошлась, что дело чуть ли не дошло до драки и, пригрозив милицией и даже чем пострашнее, отвадила чужаков от дому, ещё и заявление по почте участковому выслала, чтоб неповадно было.
И в ближайшее же воскресенье прислала мужа, чтоб побольше всего привёз.
- Родителям -то хватит, а всяких бездельников кормить нечего.
С тех пор старикам стало почему-то ещё тоскливее, ещё сильнее болела у бабки нутрь, у деда выламывало суставы. Найда же выла так, что
у обоих как будто обрывалось что-то и не хватало никаких сил и терпения.
- Лёнька, тошно мне, тошно, - жаловалась старуха.
И наступило утро, когда устав от бабкиной ругани, мольбы и стонов, дед взял верёвку, толстую, похожую на канат, у него всё было добротное, крепкое, другого не держал и не заводил, положил в карман кусок копчёного сала, и пошёл по узкой тропинке к соседней усадьбе.
Найда спала в бане, вытянув морду по направлению к двери. Приход деда не удивил её, он иногда заходил и бросал ей куриные кости или завёрнутые в газету, остатки со стола, которые бабка иногда как гостинец посылала ей:
- Поди, отнеси Найде, - и совала ему в руки кулёк.
Вот и сейчас, приоткрыв глаза и лениво постучав хвостом о земляной пол, собака как будто приветствовала соседа, бормоча через сон:
- Ну, и что там у тебя?
А тот возьми да и кинь ей под нос сало. Неспешно понюхала, лизнула. Дед стоял, смотрел, потом накинул на шею верёвку и потащил в заросли, через дорогу. Там и повесил…
Растянувшееся тело болталось, как будто никогда не было живым, а так, плюшевой игрушкой, набитой соломой.
Дед шёл по своему двору, когда до него донёсся вой. Его спина вздрогнула, он закрыл лицо руками и побежал обратно, в те кусты, где болталось на суку собачье тело.
Развязав узел, он снял собаку и положил её на землю. Нашёл кусок чего-то тупого и ржавого и принялся скрести холодную, подмороженную землю.
Туман, который молоком висел с утра в воздухе, сменился мелким моросящим дождём. Жирная земля расползалась, прилипала. Не поддавалась.
Пришлось идти в сарай за лопатой.
Закопав собаку, старик лёг на небольшой холмик, получившийся ровной могилкой, и заплакал.
- Зачем, зачем? – повторял он, - живая же душа была.
И его собственная душа разрывалась на части, плакала, стонала.
А по небу неслись холодные, предзимние тучи и уже не дождь, а первый рыхлый снег стал опускаться вниз. Он падал на землю, одинокий дом, затерявшийся в степи, старика, лежавшего на собачьей могиле, тело которого стыло, немело. Ему казалось, что он оплакивает не только свою жизнь, но и всех тех, кого любил, прощал. Здоровая рука собирала в горстку свежий снег, и он подносил его ко рту, и вспоминал вкус разжёванных зёрен пшеницы, которые перед жатвой дед всегда давал попробовать детям.
Встав с земли, он пошёл в дом.
Старуха, распахнув руки, обняла его, прижала к себе и они слились как когда-то в молодости, став одной душой и одним телом. Но вдруг старик почувствовал, что жена смотрит на него, и услыхал её тихий голос:
- Лёнь, я там яички собрала, пошёл бы отнёс приезжим.
Она не сказала - бомжам, это чужое слово было ей почему-то неприятно, как и многие другие, которые она не знала и которые любил повторять её зять.
- Ещё бы и картошечки. У них ничего ведь нет, Аннушка.
И полез в подполье, где кроме овощей хранились ровные банки компотов, солений и даже остатки прошлогодней тушенки.
- Компот достань и мясца. Ох, Лёнька, жалко мне их, детей особенно. Что-то с ними будет?
Старик доставал здоровой рукой продукты из подполья, старуха стояла рядом, закусив конец платка, и смотрела на мужа
6..На озере
Нана Белл
Маша милая, привлекательная, можно даже сказать приятная во всех отношениях дама лет сорока, стояла перед зеркалом с помадой в руках и думала. Вчера ей сделал предложение Герман Германович. Был он высок, строен, надёжен. Недавно поменял старую “Мазду” на новую, жил в загородном коттедже и служил логистом в их компании. Хотя он и был когда-то женат, детей у него не было, о чём он вчера вечером с сожалением поведал Маше, при этом томно глядя на ее полуоткрытую грудь. С некоторых пор и Маше казалось, что неплохо бы завести ребёнка.
О словах логиста она думала так напряжённо, что над бровями собралась новая морщинка.
- Бельчонок, не морщи лоб, - говорил когда-то в таких случаях Петухов, её второй муж и первый любовник.
Она улыбнулась. Ей было приятно, что Петухов её не забывает: приезжает, когда надо починить кран или перевесить полки. Недавно Петухов пригласил Машу на уикенд, но ехать с ним на озеро или нет, она до сих пор не решила.
«Тащиться чёрт знает куда без машины, комаров кормить?!» -возмущалась она.
Но смог, висевший вторую неделю над городом, жара, капризный голос начальницы, вызванивавший Машу каждый час и требовавший какие-то бумаги, отчёты, баланс…
Да и Петухов может обидеться, если она снова откажет ему. Последний раз на его предложение махнуть на природу она начала что-то мяукать, а он вдруг резко перебил:
- Мария, если не хочешь, скажи сразу, и я исчезну.
Нет, терять Петухова не хотелось…
Мобильник вздрогнул, и на дисплее высветилось лицо Петухова круглое, чуть курносое, когда-то забавное, сейчас напряжённое и будто бы обиженное.
- Мадам, за вами зайти или… Я уже под окнами!
Маше показалось, что сегодня Петухов без обычного шутовского колпака, а, значит, трезв.
Она улыбнулась и ответила:
- Жди.
Подхватила рюкзачок, похожий на кукольный, взглянула на себя в зеркало, стараясь не замечать подлых морщинок, и такой вот почти неотразимой выпорхнула за дверь.
Увы, от Петухова разило.
- Опять с запашком? – сказала Маша, гневно взглянув на Петухова, и ей расхотелось ехать с ним на природу. На душе вдруг стало пусто как в день их развода.
- Да ладно тебе! Мне ведь сегодня сорок. Забыла… - обиделся Петухов.
- Эту дату не отмечают, - сердито ответила Маша.
Дорога была привычно-однообразной. Толкали в метро, жали в автобусе. Маша вспоминала своего логиста-автомобилиста, который при упоминании поездок в городском транспорторте презрительно кривил губы и произносил какое-то незнакомое Маше слово.
Она представила себе мягкие сидения мазды, прохладный воздух кондиционера, лёгкий запах парфюма и себя рядом с безупречным логистом. “ Могла бы сейчас вот так, с ветерком”, - мечталось ей...
Маша смотрела в одно окно, Петухов в другое.
“Всё-таки как нелеп этот Петухов! - думала она. - Эта старая ветровка, рюкзак только что не с помойки. Уж не те ли на нем джинсы, что я покупала ему после свадьбы?”.
Вышли у поворота. Молча пошли рядом. И будто солнце не для них, небо не для них.
Вдруг Петухов остановился:
- Какой воздух! Чувствуешь? - радостно, как-то по-детски воскликнул он, глядя на неё восторженно.
«Просто идиот какой-то!» - мрачно подумала Маша.
Однако от солнца, от сосен пахло забытым, далёким, сладким, и Маша будто бы забыла о Германе и раздражение, которое всю дорогу не давало покоя, будто бы прошло .
Наконец они вышли к озеру, Маша легла на байковое одеяло, которое Петухов услужливо расстелил на берегу.
Ей было спокойно. Чуть слышно переговаривались друг с другом сосны, какие-то птицы перекликались в листве, то и дело спрашивая друг друга: “Ты меня любишь?”
С озера доносился плеск волн. Где-то далеко скандалили чайки.
Но образ логиста опять всплыл перед ней. Его желание иметь детей как-то смущало её, и мысли вернулись к нему, к ним.
“Конечно, с ребенком будут проблемы. Этот последний аборт… - рассуждала она. - Но Герман хочет, и, значит в случае чего, придется взять из детдома”…
Тем временем Петухов, пыхтя, расчищал место, собирал окрестный мусор и относил его подальше в лес. Он уже притащил сушняка, и скоро должен был затрещать, защелкать веселый костерок...
Сквозь лёгкую дрёму, Маша слышала хриплое дыхание Петухова, время от времени прерываемое покашливанием, и раздражение вновь овладело ею. Она знала, что Петухов, по-прежнему, работает в своём НИИ, которое уже давно дышит на ладан, получает свои жалкие копейки и считает, что всё должно измениться к лучшему, что не может же быть так всегда. Её возмущало, что он как будто смирился со своей жалкой участью и даже не пытается ничего изменить в своей жизни. “Хоть бы бабу себе какую-нибудь нашёл”, - думала Маша, - ну, какого чёрта он околачивается у моего дома, прячется за деревьями, как ребёнок. Да, вот именно как ребёнок”.
Петухов рубил хворост, валявшиеся тут же полусгнившие коряги, потом вдруг вскрикнул принялся ругаться – очевидно поранил себя топором.
«Толстый увалень!» - мстительно подумала Маша, улыбнулась и открыла глаза. Петухов сосал окровавленный палец и обиженным ребенком смотрел на бывшую жену…
Едва касаясь песка кончиками пальцев ног, по-кошачьи грациозно Маша пошла к озеру, представляя, как за ней из укрытия наблюдает логист …
Её удивило, как сильно обмелело озеро и прежде чем поплыть, она долго шла по мягкому сырому песку.
Маша любила воду. И в далёком детстве, когда она плескалась в мелкой речушке с родителями и трёхлетним братом, и в школьном возрасте, в бассейне, где покоряла мальчишек своим классическим брасом и, потом, заплывая далеко в море. Но с возрастом она полюбила плавать медленно, раздвигая волны руками, или лежать на спине, разглядывая облака.
Вот и сейчас Маша вглядывалась в картины, нарисованные на небе. Над ней проплывали воздушные островки, которые превращались то в весёлых барашков с лёгкими завитушками, то в чей-то профиль с орлиным носом или пухлое детское тело.
Маша вспомнила больного брата, с которым однажды оставила её мама. Он тогда сильно болел, кашель переходил в хрип. Мальчик задыхался, синел. Маша смотрела на брата, на его испуганные глаза и ей становилось страшно. Этот взгляд она помнит до сих пор… Нет уже не мамы, не брата…
Эти облака сбили её как-то, запутали. Она перевернулась на живот. Сделала несколько сильных движений, проплыла под водой.
Гена же натащил лапника, чтоб Машенька лежала на тёплом, мягком, разложил палатку. Поднял голову, поискал Машу глазами, закричал громко, взволнованно, переполошив чаек:
- Ма – ша !
Присмотрелся, не увидел, на ходу снимая джинсы, бросился в воду.
Плавал Гена хорошо, можно сказать отлично, но взял быстрый, излишне быстрый темп и стал задыхаться. Когда он подплыл к Маше, дыхание у него стало прерывистым, лицо бледное.
Маша увидела его испуганные, вытаращенные глаза, дрожащие, посиневшие губы и испугалась.
- Гена, Гена ….
- Неужели тонет? – подумала Маша.
Он пробормотал что-то, уцепился за её шею.
- За плечо держись, за плечо, - закричала она и поплыла. Сначала уверенно, быстро, потом всё медленнее и медленнее. Ей казалось, что сердце у неё разрывается, тело не слушается, и не плывут они вовсе, а будто застыли на месте. Остановились облака на небе, солнце стало чужим и блеклым, и только сосны слабо покачивали ветвями и будто звали к себе.
Маша чувствовала, что Гена становится всё тяжелее, а рука его всё слабее, слабее….
Несколько раз он глотал воду, потом, широко открыв рот, делал судорожные вдохи. Маша плыла, захлёбывалась. Она видела воду, лес на берегу, небо, солнце, но всё это было само по себе, без неё, как картинка, потерявшая смысл.
Вдвоём нам не выплыть, - услыхала она слабый голос, и рука соскользнула с её плеча.
- Нет, Гена, нет.
- Не могу больше.
“Неужели это всё ? – подумала Маша.”
Она пыталась удержать Генину руку на своём плече, одновременно подталкивая его вперёд.
И вдруг коленка её задела за что-то. Маша попыталась встать. Под ногами было дно.
Она притянула Гену к себе.
- Отдохни. Теперь ещё чуть-чуть. Потерпи, пожалуйста.
Она смотрела на Гену и видела его посеревшее лицо, полные ужаса глаза и отвела взгляд, чтобы он не увидел как ей страшно.
Сердце шептало:
“Господи, помоги, Господи, помоги!”
Ей удалось положить Гену лицом вверх, сама на спину, и так, поддерживая его своим животом, поплыла опять. Генина голова чуть касалась её плеча. Маше казалось, что она делает какую-то очень важную работу, в которой главное сосредоточиться, не спешить, экономить силы, не сбиться с ритма.
И будто слышится чей-то голос:
- Дыши спокойнее, Маша. Тебя, ведь, Маша зовут? Так, молодец, теперь сделай усилие, рывок.
И вдруг почувствовала, как мягкие водоросли дотронулись до спины. Вскочила на ноги. Поволокла Гену, дотащила до того самого места, где несколько минут назад входила в воду, играя то ли в русалку, то ли в принцессу. Бросила на песке. Сделав несколько шагов, свалилась сама. Закрыла глаза. Земля под ней то шевелилась, то поднимала, то, опускала, то кружила, кружила…. И … приснился брат. Будто он звал её куда-то. Нет, не брат, это же Петухов, это же его голос. Что ещё он от неё хочет?
- Бельчонок, ты как? – донёсся слабый Генин голос.
- Как, как? Отстань ты от меня со своим бельчонком, - закричала Маша.
Она вскочила на ноги. Петухов лежал, уткнувшись лицом в песок. Увидела его бледное рыхлое тело, трусы, съехавшие на бок, неестественно худые ноги. Маше стало его жалко, как когда-то брата. Опустилась рядом с ним на песок,
легла, прижалась к нему и заплакала.
- Ну, зачем, зачем ты мне нужен, Петухов?
…………………………………………………………………………………….
Пахло смолой и летом.
Маша поняла, что никогда не будет жить в коттедже, ездить на BMW и любить логиста.
АВТОР 4
7.Зазеркалье
Анна Эккель
Очередь в кассу была мучительно длинной. Впереди меня стояла древняя старушка, вид у неё был совсем удручающий. Вся сгорбленная - позвоночник не выдержал многолетней эксплуатации. Спина согнулась и скукожилась. Голова тряслась. Руки искалечены безжалостным артритом и походили на птичьи лапы. При виде её меня покоробила мысль, что через шестьдесят лет я буду выглядеть не лучше, если, конечно, доживу до её возраста. Наконец подошла и наша очередь. Бабуля выложила свои продукты: батон хлеба, в котором не было муки, и пачку самого дешёвого молока, в котором не было молока, и стала выгребать мелочь. Кассирша зло посмотрела на бабку. Это был взгляд, который мог убить. У старухи были копейки, и она никак не могла набрать нужную сумму. Я пододвинула свой большой и разнообразный набор снеди к её скудному и сказала:
- Посчитайте всё вместе.
Старушка по-вороньи повернула голову вбок, чтобы посмотреть на меня. Поразили глаза: да, они по-старушечьи слезились, но были жгуче-черного цвета. Я невольно вздрогнула от этого пронзительного взгляда.
Пока я складывала в пакет продукты, она скрипучим голосом всё твердила:
- Деточка, мне как-то неудобно перед Вами. Вы же остались без еды, а для меня это слишком много.
- Ничего бабуля, покушайте за моё здоровье. Наверное, будет тяжело нести? Давайте-ка я провожу вас. Показывайте дорогу.
Выйдя из магазина и свернув во двор, мы оказались около старой пятиэтажки.
- Вот и дошли, - довольным голосом проскрипела спутница.- Чем же мне тебя, милочка, отблагодарить-то? А хочешь узнать своё будущее?
С этими словами бабуля снова по-вороньи наклонила голову набок и стала внимательно смотреть на меня. По спине пробежал холодок, но я была молода, неопытна и любопытна. После паузы я согласилась.
Квартира находилась на первом этаже. Старая обшарпанная дверь со скрипом открылась. Загорелась тусклая лампочка, освещая какие-то завалы по углам. Коридор был узким, мы еле протиснулись. Тем неожиданно пустой и просторной оказалась комната. В ней ничего не было, кроме большого старинного зеркала в центре, накрытого чёрной тканью.
- Ну, лапушка, подходи поближе, не пугайся. И чтобы ты мне поверила, сначала покажу то, в чём ты не усомнишься.
Она подтолкнула меня ближе к зеркалу. Стало как-то не по себе, и я пожалела, что согласилась на сомнительный эксперимент, но было поздно.
- Только одно условие. Ты не должна оборачиваться, а то случится непоправимое. Поняла?
- Да.
Старуха встала позади меня и начала что-то нашептывать, сначала совсем тихо, а потом всё громче и громче и в конце я совсем не узнала её старческого скрипа, непонятные слова выкрикивал молодой и звонкий голос. И с последним словом ткань почему-то не упала на пол, а стала подниматься и под потолком совсем исчезла.
Я увидела своё изображение, а за моей спиной стояла юная цыганка с распущенными смоляными волосами, она улыбалась и только по чёрным глазам я узнала свою бабулю.
Потом словно ветерок подул, изображение зарябило, а когда восстановилась ровная поверхность, я увидела лес, пронизанный солнечными лучами, и девочку, идущую по тропинке. Птички поют, прославляя приход весны, и сердце девчушки им вторит стихами:
- Иду по лесной тропинке, деревья тихо шумят.
Росинки, словно слезинки, на их листочках дрожат.
Задела неосторожно кустик один я рукой,
И полетели росинки, словно дождь проливной.
И так всё вокруг красиво: и небо, и солнца восход.
Вот, ото сна пробудившись, гусеница ползёт.
А в небо высокое, чистое, жаворонок взлетел,
Радостно крылья расправил, весело песню запел.
Он пел о Весне пригожей, возвещая её приход,
И о том мальчишке тоже, что в сердце моём живёт.
Девочка, поравнявшись с большим кустом, провела по нему рукой, и миллионы бриллиантов-росинок щедро рассыпались в лучах солнца. Она звонко засмеялась и скрылась за деревьями.
Я узнала себя и тот счастливый весенний день, когда сочинила своё первое стихотворение.
- Ну а теперь твоё будущее…
Опять зеркало покрылось рябью и прояснилось.
Темно и сумрачно вокруг. С трудом различаю пожилую женщину. На голове черный платок – траур. Она смиренно стоит в самом углу. Понимаю, что это большой храм. Кое-где, как светлячки, мерцают маленькие огоньки свечек. Мои глаза постепенно привыкают к полумраку, и я различаю, что рядом с ней стоит пожилой мужчина в военной форме и с жалостью смотрит ей в лицо, но она его не видит. Это её муж, он умер, но она никак не может смириться с потерей и не отпускает его. Он протягивает руку и с любовью и нежностью гладит её по щеке. Она встрепенулась, но не понимает в чём дело. Вдруг откуда-то сверху упал луч и осветил фигуру военного. В этот момент женщина увидела мужа:
- Алексей! - на выдохе прошептала она.
- Я пришел попрощаться. Отпусти, не мучь меня, - глухо отозвался он.
- Боже, как я тебя люблю!
- Тогда отпусти…
- Иди. Иди.
Тебя я отпускаю.
Зачем оставил ты меня?
Жизнь по-другому потекла:
Есть всё: друзья, внук, дети.
Забота их и теплота.
А рядом грусть и скука.
И нет тебя…
Иди. Иди! Тебя я отпускаю.
Да, отпускаю навсегда.
Любя. Любя. Любя.
Призрак медленно растаял в исчезающем луче. Снова наплыл вязкий сумрак. Женщина первый раз за всё время горько заплакала, почувствовав, как у неё на душе становиться легко.
Я же плакала по эту сторону зеркала.
- А можно что-нибудь изменить?
- Теперь уже нет. Узнав своё будущее, ты дала согласие на него.
Меня кто-то тряс за плечи.
- Девушка, девушка! Вы слышите меня?
Я открыла глаза. Передо мной на коленях стоял молодой офицер:
- Ну и хорошо, а то я испугался, что придется вызывать «скорую». Целы, ничего не сломали? Вы так внезапно упали, что я не успел подстраховать.
Я с трудом поднялась и огляделась. Узнала родной магазин, до которого не успела дойти.
- Девушка, разрешите вас проводить? Меня зовут…
Я его перебила:
- Вас зовут Алексеем.
8.Новогодняя история
Анна Эккель
Марфутка присела на заснеженную скамейку в маленьком скверике у трёх вокзалов. Кроме неё здесь никого не было. Крохотный островок сказки среди огромного грязного мегаполиса. Мягкий, пушистый снег лежал на ветках деревьев, на фонтане, везде. Он придавал всему девственную чистоту. Зрелище: падает снег и светит солнце. Эффект потрясающий. Медленно кружились снежинки, а выдыхаемый воздух серебрился в розовых лучах. Марфа была околдована такой неземной красотой. Ей самой захотелось стать чище и лучше, тем более случай для принятия такого решения, которое перевернёт всю её прошлую жизнь,был очень подходящий. Она только освободилась из заключения и возвращалась с зоны, отсидев срок. Профиль деятельности - щипач. Воровка-карманница.
История её короткой жизни очень примечательна.
Она была подкидышем. Нашли девочку на одном из этих вокзалов в зале ожидания. Маленький сверточек тихо лежал на краю одной из длинных скамеек и ничем не беспокоил рядом сидящих. Когда же объявили посадку на очередной поезд, соседи поднялись и, забрав свой багаж, ушли. Вот только тогда дежурный милиционер и обратил внимание на одиноко лежащий свёрток. Там оказался младенец, девочка.
Ребёнка сдали в дом малютки. Назвали Марфой в честь всеми любимой уборщицы. Та как раз отмечала свой день ангела. Ну, соответственно, отчество Ивановна, малышка была светленькой. Фамилию дали громкую – Майская, потому что нашли её в мае. Так на свет и появилась Майская Марфа Ивановна.
Потом её удочерила пожилая пара. Только фамилию сменила на Никонову. Имя оставили, так как Марфой звали «бабушку», а Иваном «отца». Теперь она стала Марфа Ивановна Никонова. Особой любовью девочку не баловали, но всё необходимое ребёнок получал. Её кормили, одевали и давали образование, даже в кружки водили.
Как-то притёрлись друг к другу, и жизнь потекла своим чередом. Прошло время. Марфе исполнилось пятнадцать, когда неожиданно умер от инфаркта ее приемный отец.
Он был кадровым офицером, и полностью обеспечивал семью, одним словом, кормилец. «Мама», офицерская жена, никогда в своей жизни не работала и поэтому не знала, откуда берутся деньги и какова им цена. Новоиспечённой вдове ума хватило только на то, чтобы продать по бросовым ценам всё, что было нажито за всю жизнь, вплоть до квартиры. Так они оказались жильцами одной из развалюх в Подмосковье. Генеральша от горя начала пить. И однажды в пьяном угаре и отчаянии она поведала «дочке», кто та и откуда взялась.
Марфа ушла, сменила фамилию на прежнюю,стала снова Майская и той, кем была от рождения, беспризорницей. Ударилась во все тяжкие, подсела на «дурь», приобрела «профессию», к которой у неё оказался талант. Ручки-то музыкальные, с чувствительными тонкими пальчиками. Погоняло-кликуху получила сразу – Марфутка. Сначала, когда была подростком, «работалось» хорошо. Никто не мог заподозрить в чисто одетой девочке с ангельским лицом что-то плохое. Став старше, изображала из себя беременную, тоже отлично прокатывало. Но однажды она забеременела по-настоящему, по любви. От ребёнка избавляться не стала. Это ещё больше вдохновляло. И надо же было так случиться, что поймали её за руку на последнем месяце. Суд. Срок. Новорожденного отняли. Она и умоляла, и просила за своего единственного родного человечка на всём белом свете. Ничего не помогло. А потом и вовсе сказали, что ребёнок заболел и умер. Она погоревала-погоревала, и смирилась со своей долей.
Теперь вот срок отмотала, и глядя на снежную первозданную чистоту, которую дарило ей небо, она дала себе клятву, что больше никогда не вернётся к прошлому. Никогда!
В дамский туалет, как всегда, была большая очередь. Впереди Марфы стояла богато одетая женщина с большим саквояжем. От нечего делать женщины вели доброжелательную беседу, чтобы хоть как-то скоротать время. Марфа успела получить неплохое образование, да и от природы была умна, так что могла поддержать разговор на любую тему.
Вот наконец-то и их очередь подошла. Богатая дама на автомате сунула Марфе свой саквояж со словами:
- Кабинки тесные. С такой торбой не развернуться.Подержите, пожалуйста.
Дверь закрылась. Ошарашенная Марфа осталась с тяжёлым саквояжем в руках. «Я же клялась!», но искушение было слишком велико. Она оглянулась, очередь не обращала на неё никакого внимания. Очередная кабинка освободилась. Её стали толкать. Послышались слова:
- Девушка если вам не надо, то свою подружку можете подождать и в зале. Не задерживайте очередь.
И её оттолкнули в сторону. Марфе только и осталось, что выйти с чужим багажом на улицу.
Она спокойно пошла в тот же скверик и села на ту же скамейку и начала истерично смеяться. От судьбы не уйдёшь!
Когда успокоилась, решила посмотреть, что же внутри саквояжа. Там были только тряпки и папка с документами. Кошелёк дама, вероятно, носила при себе, для большей сохранности.
Марфа решила посмотреть бумаги, может, хоть в них что-нибудь толковое окажется. Это был полный пакет документов на усыновление ребёнка. Когда она начала читать, то сначала побледнела, как снег, а потом из груди вырвался крик.
Пятилетнего мальчика звали Майский Иван, биологическую мать – Майская Марфа Ивановна.
АВТОР 5
9.Магелланов крест
Александр Асмолов
Раннее утро редко застает туриста на улицах Себу-Сити. Обычно гости предпочитают знакомиться с этим старым городом ночью, когда яркие огни заманчиво горят над разнообразными увеселительными заведениями, способными удовлетворить любое желание приезжего, разве что, кроме познания истории. Но именно ей переполнены камни города, ставшего колыбелью христианства в юго-восточной Азии. Подобно священным храмам Иерусалима, стены Себу хранят немало интересных фактов. Да и тайн осталось не меньше. Например, известное со школьной скамьи первое кругосветное путешествие Магеллана, собственно, называется так неверно. Командор прошел лишь половину пути, навсегда оставшись в Себу. Если быть точным, то Фернан погиб в бою на берегу соседнего острова Мактан, куда можно доехать из первой столицы Филиппин по одному из двух современных мостов. Загадочная смерть. До сих пор нет ясности в причинах, побудивших прихрамывающего Магеллана самому броситься навстречу смерти. Единственным достоверным источником считаются записи участника знаменитой экспедиции к островам Пряностей - Антонио Пигафетта, ставшего волею случая историографом экспедиции Магеллана. Основные же документы - судовой журнал, дневник и письма капитан-генерала, карты, лоции и прочие записи были сожжены вместе с кораблем, который пришлось оставить у берегов Себу.
Предполагается, что среди бесследно исчезнувших бумаг Фернана, была и знаменитая карта, авторство которой приписывают немцу по имени Мартин Бехайм. Родившийся в Нюрнберге, он рос в семье купца и впитал страсть к путешествиям. Попав в 1484 году в Португалию по торговым делам, он через четыре года был посвящен в рыцари, но через пару лет вернулся на родину, получив большое наследство. Деньги позволили Мартину совершить путешествия в Египет и Святую землю, где он нашел нечто необычное. Спустя десять лет после своего первого посещения Португалии, Мартин вновь приезжает в страну и поселяется в Лиссабоне. Поговаривают, что там он встречался с Магелланом и передал ему карту, подробно изображавшую совершенно неизвестные в то время моря, острова и континенты. Именно она вселила в Фернана уверенность нового пути в Ост-Индию.
Надо сказать, что к концу XV века соперничество между Испанией и Португалией в завоевании новых колоний достигло такой враждебности, что папа Римский Александр VI в 1494 г. подписал закон о разделе мира между вечными соперниками. Водные просторы восточнее нулевого меридиана, отошли Португалии, западнее - Испании. Тогда еще никто не знал, что условную линию водораздела нужно будет продолжить и в юго-восточной Азии, замыкая в круг. Возможно, об этом догадывались лишь несколько человек среди, которых были Колумб, получивший подобную карту от флорентийского астронома и географа Паоло Тосканелли, и Магеллан, встретившийся с Мартином Бехаймом. Это определило их судьбу.
К великому сожалению Магеллана в 1499 году Васко да Гама уже открыл восточный путь в Индию, и все усилия Фернана склонить короля Португалии к новой экспедиции, оказались безрезультатными. Хотя идею западного похода поддерживали многие известные моряки того времени, в том числе португальский картограф Фалеру. После долгих сомнений и удачной женитьбы военный моряк Магеллан, состоявший на службе у короля Маноэля около восьми лет, эмигрирует в Испанию и убеждает короля Карлоса-I финансировать экспедицию из пяти кораблей по новому пути к островам с пряностями, которые тогда ценились дороже золота. Желание быстро обогатиться и обставить вечного соперника в лице Маноэля сыграли решающую роль, и королевская грамота обещала Магеллану двадцатую часть прибыли от всех вновь открытых островов. 20 сентября 1519 года флагман "Тринидад", а за ним "Сан-Антонио", "Консепсьон", "Виктория" и "Сантьяго" покидают порт Санлукар-де-Баррамеда, что немного севернее современного Кадиса. Трудности начались почти сразу. Испанские офицеры не желали подчиняться какому-то выскочке из вражеской Португалии. Капитан "Виктории" Мендоса поднял мятеж, но Фернан одолел бунтовщиков, ведь у него было "право ножа и веревки" над всеми членами армады от Карлоса-I.
Прошло 13 лет с того майского дня, как Христофор Колумб открыл новый материк к югу от Кубы, а Магеллан уже ищет пролив у берегов Южной Америки, по которому он сможет выйти в неизведанный тогда океан на западе. Поговаривали, что командор пытался повторить путь испанца Бальбао, который уже прошел узким Панамским перешейком в океан западнее Америки еще шесть лет назад. Тем не менее, на долю экспедиции Магеллана выпало немало испытаний, особенно на зимовке в бухте Сан-Хулиан, прежде, чем пролив был найден. Именно в той бухте путь Фернана второй раз пересечется с Хуаном Себастьяном дель Кано. Первая встреча с амбициозным баском состоялась годом ранее, когда скрывавшийся от правосудия Хуан, искал средства к пропитанию в Севильи. Оба моряка погодки, им почти по сорок лет. ДельКано уже успел заработать денег в итальянских походах, которые теперь назвали бы обычным пиратским разбоем, и купить себе корабль. После неудачной осады Триполи, испанская козна отказала ему в компенсации, и капитан продал свой корабль, чтобы расплатиться с командой. Такой поступок в то время карался арестом и тюрьмой. Однако Хуану повезло. По совету своего земляка, он попадает в экспедицию Магеллана.
Сложные условия зимовки в бухте Сан-Хулиан и неизвестность впереди, подталкивают часть экспедиции к бунту. Среди них и дель Кано. Удивительная твердость командора и уверенность в успехе западного похода одержала верх над бунтовщиками. Часть из них была жестоко четвертована, часть высажена на необитаемый остров, часть помилована. Дель Кано в их числе. Повезло. После гибели на мели "Сантьяго" четыре корабля продолжили поиск пролива. Лишь в октябре 1520 года он был найден. Перед экспедицией открылись неизведанные просторы нового океана, который капитан-генерал назвал Тихим. Перед этой громадиной у некоторых нервы не выдержали, и "Сан Антонио" самовольно повернул домой.
До сих пор спорят, откуда у Фернана была такая уверенность в правильном выборе пути на Запад. Ведь никто из современников не шел тем путем в "Южном море" к островам пряностей. Однако, командор сумел убедить всех членов экипажей оставшихся трех кораблей, что через несколько дней они увидят землю. Магеллан ошибался. Возможно потому, что карта Мартина Бехаймы была неточна. Неизвестно. Но марсовой увидел землю только через три месяца. Был апрель 1521 года. Выполняя обещание, данное королю Карлосу-I о расширении владений Испании, командор начинает устанавливать кресты на открытых островах и обращать туземцев в католическую веру, обещая покровительство могущественной Испании. Первыми были острова Самаф и Хунар. Однако, не все островитяне стремились стать подданными далекой страны.
Странно, но Магеллан дает вовлечь себя в интриги между вождями местных племен, преследующих свои цели. Возможно, открытие новых островов, мнимая доброжелательность туземцев и принятие ими христианской веры сыграли дурную шутку с Магелланом, а, может, это была чья-то тонкая игра на его тщеславии. Неизвестно. Но, так или иначе, Фернан обещает тогдашнему правителю Себу, радже Хумабону, поддержку в его борьбе с племенем соседнего острова Мактан. Ведь Магеллан уже заключил с Хумабоном кровный договор Сандуго, что означает на местном языке - единая кровь. Вместе с раджой капитан-генерал публично совершил священный для индейцев ритуал. Они закатали рукава и полоснули острыми лезвиями по венам на левой руке. Струйки крови стекли в один кубок с вином, которой потом было выпито. Теперь они связаны Сандуго. Командор обещает лично повести в бой своих моряков и наказать коварного вождя Лапу-Лапу с соседнего острова Мактан. Это было роковой ошибкой.
До сих пор никто не может объяснить, как опытный моряк, капитан-генерал, руководитель большой экспедиции, сорокалетний вояка, прошедший не одно сражение в Индии и получивший там два ранения, одно из которых сделавшего его хромым на всю оставшуюся жизнь, ринулся в атаку в первых рядах. Причем, атаку неподготовленную, начатую в самых неблагоприятных условиях. Артиллерия трех боевых кораблей, стоящих на рейде, не произвела ни одного выстрела по туземцам. Небольшой отряд добровольцев, а не профессиональных солдат, десантировался во время отлива на скалистом берегу, что не позволило лодкам подойти к суше. Менее пятидесяти человек в тяжелых латах шли по пояс в воде навстречу граду дротиков, камней и стрел. Им противостояло около тысячи воинов местного племени, а испанцы не взяли с собой ни арбалетов, ни аркебуз, да и с десантных лодок их не поддержали ни одним выстрелом из легких пушек, залп которых разогнала бы любую толпу островитян.
На эту тему написано немало. Встречаются даже рассказы, где говорится о мушкетах, которые отряд Магеллана успешно использовал в том роковом сражении, что есть преувеличение. Первый мушкет был действительно изобретен в 1521 году в Испании, которую Магеллан покинул почти двумя годами ранее и все время удалялся от ее берегов на Запад. И главное, в самый трагический момент короткого боя, когда с капитан-генерала дважды сбивали шлем, а потом ранили дротиком в правую руку, рядом с ним не оказалось не то что личной охраны, а вообще - никого. По преданию, он был убит самим вождем по имени Лапу-Лапу. Когда думаешь об этом, охватывают сомнения в логике происходящего. Складывается впечатление, что кто-то тщательно спланировал убийство Магеллана руками местного племени. И все вышло так нелепо. Разве что, дель Кано остался на "Консепсьон" и не пострадал. Повезло.
А Фернана так и не нашли. Ни угрозы, ни богатый выкуп не помогли вернуть хотя бы тело командора, чтобы по христианскому обычаю придать земле на открытом им же архипелаге. Некоторые источники намекают на то, что судьбу Магеллана, два с половиной века спустя, повторил капитан королевских ВМС Джеймс Кук.
После гибели командора, были избраны новые капитаны. «Тринидад» возглавил Дуарте Барбоса, «Консепсьон» - Хуан Серрано, «Викторию» - Луис Альфонсо де Гоес. Тем временем раджа Хумабон, поняв, как бороться с иноземцами, решился на рискованный шаг. В знак примирения недавно крещенный Магелланом католик, сообщил, что приготовил золото и драгоценные камни для офицеров и пригласил делегацию испанцев на праздник. Он был сама любезность и выказывал высокие почести европейцам. Однако, с этого празднования никто из моряков, кроме почуявшего неладное офицера по фамилии Карвалью, не вернулся. Заподозрив что-то он вовремя улизнул из-за стола и на шлюпке добрался до своего "Консепсьон". Это было 1 мая. Едва ранние лучи солнца осветили берег, моряки увидели толпу туземцев на берегу и своего командира, молившего о спасении. Капитан Серрано на коленях взывал к товарищам со своего корабля о помощи. Однако, Карвалью, ставший в отсутствии капитана старшим на борту, отдал приказ поднять паруса. За ним последовали остальные. Увидев это, туземцы на глазах у испанцев казнили Серрано. Тогда кормчим на "Консепсьон" был Хуан дель Кано. Ему опять повезло.
Три корабля позорно бежали из злосчастной бухты, не отомстив за погибших товарищей. И это очень странно. Законы морского братства, совместные лишения в тесном пространстве кораблей, да и просто осознание того факта, что выжить на обратном пути можно только вместе, должны вызвать совсем иные чувства у людей далеко не робкого десятка. Ведь они не захотели стать торговцами в городах своей страны, а отправились на поиски золота и пряностей в неизведанные края. Впрочем, тогда в трюмах не было богатства и делить можно было только власть, да возможную предстоящую славу первооткрывателей новых островов. Сегодня трудно ответить на вопрос, почему пушки трех кораблей смолчали на прощанье. Хотя совсем недавно, в день Сандуго, они дали праздничный залп. Не верится, что перед возвращением домой через воды, контролируемые португальцами, моряки не оставили себе достаточный запас боевых зарядов. Ведь за все путешествие корабли не участвовала ни в одной стычке с врагом.
Добравшись до берегов острова Бохол, расположенного в 70 километрах южнее Себу, испанцы остановились, чтобы пополнить запасы свежей пищи, пресной воды, а главное - решить, что делать дальше. Их осталось 113 человек, и "Консепсьон" был сильно потрепан штормами. В результате коварства туземцев, экспедиция второй раз была обезглавлена, необходимо было определиться. Бросив якоря в одной из бухт, объявили общий сбор. На флагман прибыли почти все оставшиеся в живых. Большинство осудило трусливый поступок Карвалью, и в результате выборов экспедицию возглавил дель Кано. Ему повезло.
Новый командор обосновался на "Тринидад" и начал энергично действовать. Прежде всего он распорядился сжечь свое судно, а вместе с ним все корабельные документы, карты, лоции, дневники и письма Магеллана. Для истории осталось только имя Фернана. Странный поступок с точки зрения порядочного человека, но вполне логичен в глазах того, кто сделал все, чтобы занять место Магеллана. Он знал, на чьей стороне будет удача.
Около полугода "Виктория" и "Тринидад" искали острова Пряностей, и это им удалось. Однако, кроме корицы, мускатного ореха, гвоздики и душистого перца на островах их ждали скверные новости. Король Португалии еще на этапе подготовки экспедиции Магеллана получал донесения от своих шпионов. Едва армада покинула порт Санлукар-де-Баррамеда, Маноэль-I объявил командора дезертиром, велел отыскать и арестовать. Это было логично со стороны монарха, ведь Магеллан восемь лет отслужил в военно-морском флоте Португалии и присягал на верность королю. Перебравшись в Испанию, он поступил на службу к королю Карлосу-I, что выглядело, как предательство. Впрочем, к началу 1522 года и Фернана и Маноэла-I уже не было в живых, но в те времена новости до окраин империй доходили медленно, и приказы никто не спешил отменять. Над экспедицией нависла еще одна угроза. Трюмы обоих кораблей были забиты пряностями, но предстояло еще вернуться домой. На очередном общем сборе мнения разделились - идти назад к испанским владениям в Панаме или прорываться в Севилью через Индийский океан, где хозяйничали португальцы. "Тринидад" пошел домой по Тихому океану, а "Виктория" под руководством дель Кано направилась к Африке. И опять Хуану повезло.
"Тринидад" из-за капризов погоды вынужден был вернуться и попал в плен к португальцам, а "Виктория" без проблем прошла около восьми тысяч миль по водам, контролируемым военными силами Португалии. Она успешно обогнула мыс Доброй Надежды, потеряв в штормах только одну из мачт. Голод и болезни преследовали команду "Виктории" весь путь домой, но моряки опасались приближаться к портам, где хозяйничали португальцы. Когда треть команды умерла, они, все же, решились зайти в небольшой порт у островов Зеленого Мыса, чтобы обменять небольшую часть пряностей на еду и пресную воду. 13 человек во главе с дель Кано отправились на берег, но были задержаны португальцами на рынке. И опять Хуану повезло. Он единственный смог что-то сказать офицеру, и был отпущен. При этом португальцы конфисковали у испанских моряков мешочек пряностей, но не проверили трюмы "Виктории". Странно, ведь пряностей там было столько, что продав их впоследствии, испанская казна полностью компенсировала свои затраты на экспедицию Магеллана.
Как бы то ни было,18 из 256 моряков, покинувших Севилью три года назад, все же вернулись домой в сентябре 1522 года. За мужество и великое открытие, Хуан Себастьян дель Кано был посвящен королем Испании Карлосом-I в рыцари, получил личный герб и стал называться де Элькано. По непонятным причинам он не оставил никаких документов или воспоминаний о знаменитой экспедиции. Ему и так повезло. Дневники Антонио Пигафетта, чудом оставшегося в живых на обратном пути, были переданы Карлосу-I. Долгое время бесценные для потомков бумаги хранились в личных архивах монарха, ставшего вскоре именоваться Карлом-V. Впрочем, историки не признали за Хуаном первенство в кругосветном путешествии, оставив его за Магелланом, как и открытый командором пролив. Кто знает, что руководило ими. Возможно, Хуан Себастьян де Элькано был рожден под счастливой звездой, и ему часто везло в жизни. Однако, слишком много невероятных совпадений, спасавших жизнь одного моряка в то лихое время, оставляет сомнения. Дай Бог, они разрешатся. А в Себу осталась часовенка, чей потолок расписан сценами крещения островитян командором. Посредине той часовенки стоит высокий черный крест, внутрь которого вделаны останки именно того креста, который согласно преданиям, установил Фернан. Говорят, что многие стремились отщипнуть хоть кусочек креста, который когда-то держал в руках сам командор потому, что он приносит удачу.
Как замысловаты причуды Фортуны. Счастливчик дель Кано остался живым в труднейшей экспедиции, известной, как первое кругосветное путешествие, и привел "Викторию" обратно в Севилью, но имя его почти никто не помнит. Скромная усыпальница Магеллана находится напротив могилы его убийцы лапу-Лапу на Мактане, и оба считаются героями Филиппин. Имя командора повторяют не только курсанты мореходных училищ всего мира, но школьники на уроках истории. Приобщиться к ней очень просто. Если не полениться и встать пораньше, можно увидеть без назойливых туристов и группы в национальных костюмах одно редко пустующее место в первой столице Филиппин, где встречаются имена двух великих испанцев. Рядом с улицей Колумба есть чистенькая аллея с часовенкой, в которой стоит Магелланов крест.
Филиппины. 2010.
Фото Luiza Gelts.
10.Дорогая Н. Н
Александр Асмолов
В столичном магазине «Библио Глобус» было многолюдно. Не потому, что вечер пятницы, а потому, что в большом зале проходила презентация нового романа известного писателя. Сергей Сергеевич Саблин, как всегда, блистал. Он был просто создан для подобных массовок. Только в роли лидера, конечно.
Шустрые корреспонденты разномастных изданий расположились около оператора одного из московских телеканалов. Его штатив с солидной камерой, как форштевень, выбивался из общей массы собравшихся. Впрочем, автор нисколько не уклонялся от форштевня, способного подмять любого, только не Саблина. Напротив, он играючи отвечал на каверзные вопросы, улыбаясь прямо в объектив. Вечер вела Галина Викторовна. Искусствовед в прошлом, теперь возглавляла отдел маркетинга в книжной империи. Она задавала неожиданные вопросы, а Сергей Сергеич быстро отвечал. С юмором и сознанием дела. Мало кто знал, что сценарий этой встречи и все вопросы Саблин сам написал неделю назад. Что говорить, шоу удалось.
Постоянная интрига, сопровождавшая творчество Саблина, была связана с его соавтором. Сергей Сергеич всегда посвящал свои романы некой Н.Н., давая понять, что без нее книга никогда бы не состоялась. Ее тень всегда мелькала и в романах. Читатель узнавал Н.Н в образе загадочной дамы, промелькнувшей в каком-нибудь незначительном эпизоде, который в финале оказывался определяющим. Таким был стиль авторов. Однако Сергея Сергеича знали все, а, вот, Н.Н. удавалось оставаться инкогнито. Кто придумал этот тандем и как он работал, хотели узнать многие.
Едва закончилось традиционное обсуждение книги с автором, микрофон перешел к зрителям, и началась атака.
- Сергей Сергеич, кто вам пишет книги?
- Господин Саблин, вы эксплуатируете литературных рабов?
- Признайтесь, кто такая Н.Н.?
Автор очаровательно улыбался, прощая шалости невоспитанным и дерзким. Это их хлеб, в конце концов, но он не мальчик для битья.
- Коллеги, я не могу вам сказать, как я пишу – в халате или залезаю в ванную, как великий Дюма. Это секрет. Профессиональный.
- Но почему? – хором возражала публика.
- Если я вам его открою, - улыбался Саблин, - вы будете писать так же.
Шум одобряющих возгласов пронесся по залу, но это было только начало.
- Назовите хоть имя. Это Надежда?
- Наталья?
- Нина?
- Нора? – неожиданно для всех томно спросила Галина Викторовна.
- Друзья мои, - Сергей Сергеич смело приблизился к объективу камеры так, чтобы телезрители смогли заглянуть в его глаза, - кто-нибудь из вас мог бы публично назвать имя любимой, зная, что это ей навредит?
В зале воцарилась уважительная тишина. Впрочем, ненадолго.
- Н.Н. - публичный политик?
- Так у вас роман с замужней женщиной?
Посыпались вопросы, которые Сергей Сергеич тут же парировал:
- Наш роман вы держите в руках, дорогие мои. Могу подписать его любому желающему.
В этом был весь Саблин. Романтик, интригующий собеседник и успешный автор. За это его любили издатели и читатели, ненавидели собратья по перу и ревновали бизнесмены, в поте лица добывавшие свой хлеб. Виданное ли дело, какая-то Н.Н. пишет проходимцу книги, а он красуется перед публикой.
В небольшом кафе при магазине разгоряченные члены всевозможных литературных клубов еще выясняли, кто тут гений, когда Саблин тихонько простился с Галиной Викторовной, поблагодарив ее за отличный вечер. Он торопился остаться наедине со своей Н.Н., молчаливо дожидавшейся своего известного писателя.
- Ты опять целовал Галине руку? – с нескрываемой иронией спросила Н.Н.
- У нас чисто деловые отношения, ты же знаешь, - прошептал он, чуть наклонившись. – И потом она никудышный автор, хотя и пытается иногда писать.
- Это ты зря, - Н.Н. едва заметно отстранилась от него, хотя вечер был прохладный, - женщины не прощают оскорблений. Даже если их нанесли не им лично. Они все помнят.
- Учту, - примирительно промурлыкал Саблин. – Поедем на дачу, так хочется побыть вдвоем.
- Ты опять поставил машину около ювелирного? - она всегда прощала этого баловня судьбы.
- Представь себе. Бриллианты не покупаю, но пользуюсь стоянкой для важных персон. Всякий раз я подписываю директору магазина десяток новых книг для его клиентов, и он мне все позволяет.
- Становишься бизнесменом? – ирония сквозила в ее тихом голосе.
- Москва всегда была торговым городом. Купцы тут строят дома и магазины, торгуют мануфактурой и машинами. Иногда – книгами.
- Когда ты пялишься на очередную девицу, - прервала его Н.Н., - то всегда перескакиваешь на купцов. Неужели женщины ассоциируются с товаром?
- Прости, отвлекся, - виновато пробубнил Сергей Сергеич. – А как ты заметила, ведь и не смотрела в ту сторону?
- Я тебя слишком хорошо знаю, дорогой. Тебя выдают интонации. Дыхание.
- О, это можно будет использовать, - тут же подхватил Саблин. – Вот послушай. При встрече с красивой женщиной он задерживал дыхание. А?
Они замолчали, одновременно вспомнив, как лет пять назад Сергей увлекся такой вот штучкой. На ощупь у нее были изящные бока и все такое, но без души. Он уехал с ней на Кипр и пробовал писать. Месяц провел на шикарной вилле у моря и вернулся с пачкой исписанных листков. Редактор прочитал рукопись и вернул ее всю исчерканную красным фломастером, словно женской помадой. Такого позора Саблин еще не испытывал. Он понял, что писать настоящие книги может только с Н.Н. Возвращение было мучительным и долгим. Она простила его, как блудного сына, поверив клятвам. С тех пор все книги выходят с посвящением Н.Н. Большего ей и не надо.
- Ты молчал всю дорогу, - неожиданно произнесла она. – Вспоминал Кипр?
- Да, - коротко признался Саблин. – Мы с тобой, как старые супруги, понимаем друг друга молча.
Старенькая дача с массивной мебелью 30-х годов была их мастерской. Тут родились все романы, да и сами они прожили здесь лучшие свои годы. Потому и возвращались сюда с удовольствием.
- Тихая заводь у сочного луга, - мечтательно произнес он, запирая ворота.
- Да, - согласилась она, - хорошо тут.
Сергей Сергеич повесил пиджак на спинку кресла у камина, сам сел напротив. Электрический нагреватель быстро наполнил комнату теплом и приятным неярким светом. На стене методично тикали старинные часы. Тут хорошо думалось и легко писалось.
- Я купил новые чернила, - спохватился Саблин.
- Для нового романа? – интригующе спросила Н.Н.
- Надеюсь… Знаешь, приходится разрезать пластиковые баллончики для современных ручек и сливать чернила во флакон.
- Да, я капризная дама. Мне флакон подавай. Поршневая система. Разве что – перо золотое.
- У тебя удивительное перо. Чистое золото. Отец подарил на окончание института. Даже имя тебе дал. Наша Надежда. Так и повелось.
- Это нетактично, напоминать даме о возрасте, - усмехнулась она и попросила. – Не клади меня сегодня в стол. Пусть я останусь во внутреннем кармане пиджака. Хочу побыть у камина. Он еще тот молчун.
- Но только до утра, - пошутил Сергей Сергеич. – У меня на тебя большие планы, дорогая Н.Н.
АВТОР 6
11.Миссионер
Кирилл Сорокин
Сияющие расплавленным золотом, слепящие ручейки рельс, нарушая евклидовы законы, всё же сходились в одну точку, но точка эта была спрятана где-то за дрожащим июльским маревом, и торжество перспективы над геометрией разглядеть не удавалось. Маленький вокзал щурился сотнями солнечных бликов на тёмных оконных стёклах и жарко дышал раскалённым перроном. Белые под жарким солнцем, шпалы слабо пахли креозотом. Михаил Степаныч не понимал, как могут пахнуть пропиткой новенькие железобетонные шпалы, но запах от этого никуда не девался. Оставалось лишь предположить, что щебень, да и сама земля под шпалами за сотню с лишним лет насквозь пропиталась привычным железнодорожным запахом и ещё лет сто спустя, какие-нибудь сверхскоростные поезда на магнитной подушке будут пахнуть всё тем же нагретым металлом, креозотом и, немного, отхожим местом.
Михаил Степаныч ждал. Он вышел на горячий перрон с первым объявлением поезда, когда говорят, что поезд ещё только прибудет на такой-то путь, и спокойно ждал, глядя на дрожащие в далёком мареве рельсы и, время от времени, переминаясь с носков на пятки. Ещё в детстве, встречая поезда, на которых приезжал из командировок отец, Миша запомнил, как отличать объявления о прибытии поезда: сначала говорили, что поезд «прибудет» - это было как-то неопределённо и многозначительно, мол: поезд должен прибыть, он обязательно прибудет, но точно этого ещё никак нельзя сказать. И, лишь через несколько минут, объявлялось, что, не смотря ни на что, поезд, действительно, прибывает. И всегда тон этого сообщения казался Мише другим, каким-то удовлетворённым и даже радостным, а иногда, чуть самодовольным, будто человек, говорящий о прибытии поезда не был уверен в том, что всё так и будет, но теперь, когда всё прошло как надо, он хочет показать, что ни секунды в этом не сомневался. После этого объявления можно было выходить на перрон и угадывать место, где остановится вагон с нужным номером.
Через несколько минут, обезображенный жестяным «колокольчиком» женский голос спокойно, но как привычно показалось Михаилу Степанычу, с затаённой гордостью, объявил, что поезд прибывает на первый путь, а ещё через минуту в мареве заколыхался тёмно-зелёный локомотив и изломанная линия вагонов. Мощно, с дрожью гудя могучим дизелем и погромыхивая на стыках, короткий состав скорого поезда вытянулся вдоль узкого провинциального перрона, дружно, как по команде, выглянули из открывшихся дверей проводницы, потом исчезли и, со стуком откинув закрывающие ступени площадки, спустились на перрон, провожая своих пассажиров и готовясь принять новых. Восьмой вагон остановился точно там, где и ждал его Михаил Степаныч, из него вышли две хрупкие белокурые девчушки с огромной, одной на двоих, сумкой, и высокий иностранец в сверкнувших на солнце очках в тонкой оправе, и с видавшим виды рюкзаком на колёсиках.
Иностранца, во всяком случае, европейца, затерявшегося на восточных просторах всегда можно узнать, даже если он молчит и не заглядывает в путеводитель - по одежде. Европеец не станет одевать в дорогу брюки, которые неизбежно изомнутся и рубашку, следить за чистотой воротничка которой, будет весьма непросто. А зимой непривычные к обилию снега и значительным минусовым температурам, иностранцы и вовсе являют собой, по большей части, жалкое зрелище, вызывавшее в памяти Михаила Степаныча картины отступления наполеоновских войск или Сталинградской битвы: одеваются они тепло и нимало не заботясь о минимальной элегантности, присущей любому культурному человеку. Смотрители музеев, работники театров и выставочных залов, например, легко узнают иностранцев по этому признаку.
Высокий, сухопарый европеец, протянувший руку Михаилу Степанычу, был одет в чуть вытянутые на коленях джинсы, тёмную футболку с какой-то надписью, и мягкие, бесформенные сандалии.
- Здравствуй, Миша, – произнёс он с легким немецким акцентом.
- Здравствуй, Коля! – в тон ему ответил Михаил Степаныч. – Как добрался?
- О, прекрасно! Удалось обменять авиабилет и прилететь на три дня раньше. Очень хорошо, что ты так вовремя сообщил, мне было бы сложно найти время для нашей… миссии – очень плотный график.
- Ну, до завтрашнего утра ты совершенно свободен, так что можем немного расслабиться. Поедем в гости ко мне, на дачу.
Они прошли через здание вокзала, пересекли немноголюдную, залитую пыльным солнечным светом, маленькую площадь с круглой клумбой и чугунными скамейками, и подошли к обнесённой низким заборчиком, автомобильной стоянке. Михаил Степаныч, повозившись, достал из кармана ключи и, нажав кнопку на брелоке, открыл багажник.
- Давай барахлишко своё. А что мало так, налегке путешествуешь?
- Оставил в камере хранения, на столичном вокзале – номер в отеле забронирован с завтрашнего дня…
- Понятно. Садись, Коля. Пристегнуться не забудь – у нас теперь как в Европе.
С Клаусом Михаил Степаныч познакомился где-то в конце девяностых, когда, по случайному стечению обстоятельств, командовал небольшим поисковым отрядом. Отряд был, всего лишь, ротой, но Михаила Степаныча прельстили майорской должностью. Как-то так и сложилось. А когда, на местах мало кому известных, но серьёзных боёв, Мишины «археологи» нашли немецкое захоронение, появился Клаус.
- Едет к тебе, Миша, немецкий товарищ, из чёрт его знает, какого фонда, – бурчал, копаясь в бумагах, командир части, – и звать его… Клаус…
- Фрицше, – наобум ляпнул Михаил Степаныч.
- Знаком? – удивлённо поднял глаза командир.
- Э-э…
- Ну, Фрицше и есть. Раз ты о нём слышал, тебе и карты в руки. Переводчик, говорят, не требуется.
Клаус Фрицше оказался, разумеется, совсем не тот, и даже не родственник того Фрицше – переводчика и автора нескольких словарей, с немецкой старательностью описавшего в своих мемуарах жизнь военнопленного в русских лагерях, но был он, безусловно, немцем, и за несколько дней здорово утомил Михаила Степаныча своей страстью к деталям и подробностям. Впрочем, в результате, оба остались друг другом довольны.
Почему-то так получилось, что за время службы в поисковой роте, Михаилу Степанычу довелось встречаться с Клаусом ещё несколько раз. Бойцы, поначалу, звали, говорящего по-русски лучше их самих, немца «Фрицем», после «паном Клаусом» – за то, что тот часто вспоминал о своих польских корнях, но, в конце концов, за высоким, худым и деятельным Клаусом намертво закрепилось прозвище: «миссионер». «Такова моя миссия! - говорил он. - Война не окончена, пока не похоронен последний солдат. Такова моя миссия!».
Получив желаемое и распрощавшись, Клаус никогда не забывал от имени многочисленных организаций, которые он представлял, прислать какое-нибудь письмо с благодарностями руководству части и конкретным людям, с которыми он сотрудничал, а несколько раз писал и лично Михаилу Степанычу. Писал просто, как приятелю, интересовался новостями и приглашал в гости. На письма Михаил вежливо отвечал, но каких-то особенно дружеских чувств к общительному немцу не испытывал, хотя и было ему приятно.
Центральные улицы в городе полили водой, и в опущенные стёкла машины тёплый ветер нёс запах мокрого асфальта и тополиных листьев, а над дорогой висело тонкое, прозрачное марево. Сквозь густой городской гул слышно было, как где-то звонит церковный колокол и далёкий звон, казалось, плыл над всеми остальными звуками, накрывая их сверху, как крышкой. По тротуарам носились на велосипедах загорелые мальчишки, обмахиваясь веточками, гуляли мамы с колясками и неторопливые пожилые пары; несколько людских кучек топтались на ступенях кинотеатра.
- У вас всё сильно изменилось за то время, что я не приезжал.
- Ты здесь разве бывал раньше?
- Нет, – Клаус, протирая очки, шевелил бровями и морщил переносицу. – Я имею в виду – вообще. В стране.
- В лучшую сторону или как?
- О, в лучшую! Конечно, в лучшую!
- Это радует, – Михаил Степаныч усмехнулся. – Теперь, говорят, всё лучше и лучше будет с каждым годом.
- Это хорошо. Это правильно, что лучше.
- Безусловно, Коля! – рассмеялся Михаил Степаныч.
В этот раз написать Клаусу Михаила Степаныча заставила та самая «миссия»: в краеведческом музее школы, где учился его младший сын, обнаружились кое какие личные вещи и несколько немецких медальонов. Сашка, сын, немного в этом вопросе разбираясь, все уши отцу прожужжал, пока не получил заверения, что тот Клаусу сообщит. Михаил Степаныч отправил «Коле», который, как оказалось, и так собирался приезжать по каким-то делам своей организации, электронное послание, получил ответ, потом напрямую связал между собой Клауса и школьных музейщиков, а дальше всё уже шло без его участия.
За окнами закончились бесконечные низкорослые пригороды, мелькнули последние заправочные станции, кладбище, дорожный указатель с перечёркнутым названием города, и побежали телеграфные столбы. Михаил Степаныч притормозил и свернул на примыкающую к шоссе, узкую дорожку. Дорожка прихотливо извивалась, то окунаясь в жёлтую, подступающую к самому полотну рожь, то взбираясь на открытые пригорки, с которых далеко были видны уходящие вдаль сенокосы, ржаные и ячменные полоски и острова леса у самого горизонта. По скошенным полосам бродили аисты, ещё какая-то птичья мелочь то и дело срывалась с обочины испуганная шумом приближающегося автомобиля; где-то машину провожал долгим задумчивым взглядом, привязанный к вбитому в землю колышку телёнок, потом дорогу снова стеной обступала кукуруза, а со следующего пригорка открывалась уже другая картина: пара домиков, окружённых высокими деревьями вдалеке, и пылящий по полевой дороге трактор. И снова вниз, а на следующем подъёме – летящий над самой машиной аист и приблизившийся островок леса. С последнего пригорка показалась впереди река, блестящая под вечерним солнцем, и окружённые округлыми яблоневыми кронами деревенские крыши.
- Красиво у вас. Такая, дикая красота. Первозданная…
- Да где ж тут дичь, Коля?
- Это трудно так объяснить… Человек… малозаметен вокруг. Как будто это средние века. Человек мало что изменил…
- Тут ты не прав. Нагадили мы от души. Но красиво, да. Ты погоди, приедем, я тебе ещё чего покажу!
Михаил Степаныч подъехал к приземистому деревенскому домику, крытому свежей жестью и, хрустнув стояночным тормозом, вышел открыть тёмные, тяжёлые ворота. Вышел и Клаус.
- Я тут один, бирюком живу – супруга с пацанами к матери уехали. Велели кланяться. Ты уж извини, что так получилось.
- О, что ты! Незваный гость – хуже татарина. Это хорошо, что я никого не стесню.
- Скажешь тоже… А я, вот, до отпуска на лоне природы решил пожить. Город отсюда не далеко, а чем в такую жару в квартире сидеть, лучше уж на бензин потратится. У меня через неделю отпуск, поеду за ними.
- У вас топливо дешёвое…
- Ну, в сравнении с вашим, - да! – рассмеялся Михаил Степаныч. – Поберегись!
Приминая колёсами мягкую, по щиколотку, траву, он загнал машину во двор, под тень старой, суковатой яблони, поднял стёкла и, хлопнув дверцей, вернулся, чтобы закрыть ворота. От ворот пахло старым нагретым деревом, где-то кукарекал петух и, чуть слышно блеяла овца, над белыми хризантемами, растущими на узкой вскопанной полоске земли под окнами домика, жужжали пчёлы.
- Вот такое у меня хозяйство. Два года как купил, всё никак порядок навести не могу толком. Взялся бы сразу за двор, да за сад, но фрау моя скомандовала первым делом в доме ремонт делать. Теперь в доме – порядок, а вокруг - чёрт знает что!
- Женщины любят уют.
- И готовы ради него на любые жертвы.
- Такое возможно, да, – рассмеялся Клаус.
- Ну, пойдём в дом, – Михаил Степаныч, щёлкнув клапаном барсетки, достал ключи. – Определим тебе спальное место, после - стол накроем на веранде, по-холостяцки. Тут вечером - закат, соловьи, прохлада!
Солнце клонилось к закату, обливая низким красноватым светом крыши покосившихся сараев, кудрявые яблони и высокие, чуть шевелящие мелкими листьями, груши. Медлительной, прохладной волной накатывался розовый вечер; густой, жаркий запах нагретой травы в тени дома уже сменялся тонким, прохладным и сладковатым.
- А завтра, к одиннадцати часам и поедем вместе, – переодевшийся в домашнее Михаил Степаныч вышел на крыльцо и потянулся, подняв над головой руки. – Тебе там встречу приготовили в обстановке приближённой к торжественной. Так что, готовь смокинг.
- Да, я взял, – в тёмном дверном проёме появился Клаус.
- Серьёзно? Смокинг?
- Э... Нет, костюм. Думаю, этого достаточно.
- Вполне, Коля. Вот, и к часу как раз успеваем на твой поезд. Плотно, конечно, получается, но раз по другому у тебя не выходит, что делать… Пойдём, покажу тебе усадьбу,
– Михаил Степаныч подхватил с земли ивовый прутик и, похлопывая себя по икрам, повёл свободной рукой:
– Это безобразие покосившееся – сараи, старорежимные, так сказать. Честно говоря, всё хочу снести к чертям, но пока не могу подступиться, потому, что барахло девать некуда. Придётся, видимо по частям или, по крайней мере, сначала что-то новое построить, а потом уж рушить. Зато дров будет – года на три хватит. Да! Коля, «удобства» - вот они где! За сараем. Всё новенькое, свеженькое, но в традиционном ключе – деревня – тут ни водопровода, ни канализации, так что не стесняйся. Там все необходимое есть, а умывальник - ты видел где. Вот. А дальше у меня – непаханое поле. Несколько грядок, видишь, осилили, для зелени, и всё. Целина тут неподъёмная, возни много. Но сад, зато, неплохой. Яблони вот, груши, вишня, слива - венгерка, а это – китайская вишенка. Абрикос посадил, колючий, осторожно! Алыча, облепиха, калина вон, за баней. За будущей баней, – Михаил Степаныч усмехнулся. – Фундамент пока только. Долго с ним провозились. Там такое дело вышло… Пацаны копали. Сыновья. Они - здоровые уже дядьки: одному - семнадцать, другому - пятнадцать скоро, вот я им фронт работ и обозначил, пока каникулы. Вечером как-то приезжаю, а они: «Тятя, тятя, наши сети…», - и дальше по тексту, и показывают мне череп.
- Тут могила?
- Ну, можно и так сказать, – Михаил Степаныч, щурясь от низкого солнца, присел на нагретый бетон:
– Показывайте, говорю. Вот тут, где угол, они и наткнулись. Я бегло прикинул, по состоянию: лет пятьдесят пролежал, не меньше. То ли подросток, то ли женщина. Ну, давайте, говорю, искать что тут ещё есть, только матери, по возможности, в уши не вводите. Вскрыли здесь всё аккуратно, просеяли, - всё по науке. И получили на выходе женщину лет тридцати, если грубо, по зубам глядя, а может и моложе, и ребенка, лет, может, пяти, но там ничего точно не скажешь – фрагменты - времени много прошло. Ни вещей, ни одежды, ни гроба, какого-никакого – будто голыми зарыли.
- И не смогли определить, чьё это захоронение? Может быть… э, криминал?
- Да скорее всего. Тут ведь раньше дорога проходила, через деревню. Война, понятное дело, много всего было. Но и после войны… Голодно было, мужики с войны, хорошо, если через одного вернулись, пахать не на чем, сеять нечего. Шли люди, кто в город – на работу, какую-нибудь, пристроиться, кто из города – продуктами какими разжиться. Деревенские скотину гнали, какая осталась, на продажу, городские - вещи несли, украшения, золото у кого ещё царское сохранилось – на еду менять. Здесь, в деревне, наверняка, многие ночевать останавливались… А люди, Коля, сам понимаешь, разные бывают.
- Считаешь, убийство? Что-нибудь выяснили?
- Даже и не пытался. Понимаешь, нет смысла ворошить. Вот, ты своих солдат до сих пор разыскиваешь, а наших в ту пору бульдозером хоронили и фамилий не спрашивали. Что уж о гражданских говорить? Их и искать-то может некому было. Скорее всего. А сейчас – подавно. Будь я верующим, подумал бы о перезахоронении, да и то, по какому обряду – неизвестно; но я, Коля, в Страшный Суд не верю и костям не поклоняюсь… Так что, перенесли мы их на два метра в сторону и зарыли поглубже. Яблоньку осенью посажу…
- Но как же, - Клаус присел рядом, растерянно разведя руками. – Но наша миссия…
- Мне важно было, чтобы пацаны сами всё сделали. Вы, мол, нашли – вы и разбирайтесь. Они сами и возились: копались тут три дня, новую могилу рыли, гроб сколотили. Ну, как, гроб, - ящик небольшой. Но сами. Хочется верить, что поняли.
- Что?
- Что поняли? Что живем мы всегда за чей-то счёт, и что жить нужно, по возможности, не оставляя после себя таких вот «захоронений». – Михаил Степаныч махнул прутиком куда-то в сторону. – Вот и вся наша миссия, Коля.
Солнце спряталось за дом, и серый бетонный фундамент накрыла длинная остроконечная тень крыши. На улице мычали и глухо ступали по дороге возвращающиеся с пастбища коровы, коротко взлаивали собаки. Лёгкий ветерок утих, и от близкого леса потянуло запахом тёплой хвои.
- С тобой трудно спорить, Михаил. Это очень… философия.
- А и не спорь! – Михаил Степаныч поднялся и, отшвырнув прутик, привычным движением отряхнул вытертые джинсы. – Пойдем-ка к реке спустимся. Я тебе такой закат покажу – ты такого никогда не видел и, сомневаюсь, что ещё где-нибудь увидишь! Сейчас тихо, вода – как зеркало… Фантастическое зрелище! Только накинуть надо что-нибудь, от комаров… Пойдём.
Январь 2012г.
12.Аромат ванилина
Кирилл Сорокин
А ведь жизнь, что ни говори, всё лучше становится. Я, например, каждый день что-нибудь такое приятное и полезное замечаю. Вот, прямо с самого утра, сами судите: чайничек электрический – какая удобная штука! Кружку воды плеснул, обернуться не успеешь, а уж закипел – пей себе чаёк безо всякой возни с плитой. А если на работе где или в гараже, то и яичко сварить можно: раза его три-четыре доведёшь до кипения, и порядок. Хорошая штука. А уж о микроволновке и говорить нечего – вообще чудесная вещь! Всем друзьям рекомендую, кто ещё не обзавёлся. И, опять же, экономия какая государству: газ-то мы за валюту покупаем, а с валютой сейчас – сами знаете как. Никак, можно сказать. Она и не нужна-то рабочему человеку, но когда в стране чего-то дефицит, это очень отрицательно на народную психику воздействует и с такими вещами нужно бороться. Потому, экономия газа, это прямая помощь государству и, можно сказать, личная поддержка правительству, которому, гляди-ка, и меньше проблем будет решать в условиях этого треклятого мирового финансового кризиса. А машины у нас теперь какие! Вот, были у меня «Жигули», семнадцать лет отъездил, новой брал, из магазина, в смазке, в плёночке. Где-то уж теперь моя ласточка… Так вот: что ни выходной, то – в гараже. То стартер, то генератор, то подшипник какой, то карбюратор перебери, то глушитель поменяй, то подвари, то подкрась. Морока одна! А теперь? Песня, а не машинка! Маде ин Джемани, пятнадцать лет уж скоро, а ни жучка, ни дырочки! Мотор заведёшь – душа радуется. Бывает иногда всякое, всё ж не новой брал, немецкий товарищ на ней тоже поездил. Но, не сравнить же! Что сам сделаю, а когда и мастерам отгоню, на сервис. Сервисов-то сейчас - пруд пруди, ищи только где подешевле, да чтобы старые детали поставить не пытались, да чтобы не одна молодёжь желторотая, а так – полно. Без сервиса, как ни крути, современную машину не отремонтируешь – электроники много. Это у немцев электроника не часто ломается, а у нас климат сырой и другие вредные воздействия от некачественного топлива и песчано-солевых смесей. Это понимать надо, а то соседи говорят, мол, за те деньги, что один мой подшипник стоит, можно в «Жигулях» всю подвеску перебрать. Так в «Жигулях»-то её каждый год перебирать нужно, а я уж два года езжу без шума и пыли, как говорится, а главное: это же совсем другого уровня комфорт и безопасность – дверцу захлопнешь и, будто в аквариуме, ни звука. Бензин дорожает только, но это мировая тенденция такая, что поделаешь, у нас он и так дешевле чем у соседей – все к нам заправляться ездят. Вот ведь жлобы: у них там зарплаты под тысячу вражеских, а ради копеечной экономии готовы круги нарезать. Так вот, я в гараже за два года и комбинезон не износил. Хороший, правда, комбинезон – на работе сейчас выдают. Очень качественный и удобный. Раньше-то когда дадут тряпьё какое, что до первой стирки только и доживало, а когда и вовсе нет ничего. Ходили все как оборванцы: кто чего из дому принёс, чего не жалко уже, в том и шастали.. А теперь, вот, отличные просто комбинезоны, просто жалко в таком работать. Все их домой забирают – на даче, там, возиться или в гараже, а то и в лес по грибы-ягоды ходить, на рыбалку опять же. Совсем не то, что раньше. Я, вот, и ботиночки домой принёс. Хорошие ботинки, прямо модельные. На резиновой подошве, со шнурочками, при всех делах. Для повседневной носки на работу–домой - вполне подходящие. Да и не укупишь по нынешним временам… А так – бесплатно. Вообще, на работе много положительного: инструментик новый, приспособления, материалы какие! Машины, опять же, новенькие, все почти отечественные, кстати. Приватизацию, вот, затеяли. Она-то уж была, когда и у всех, да только акции нашего СМУ разбрелись уже: кто уволился, кто на пенсию вышел, а появились какие-то иностранные дельцы, которым очень интересно было бы акции эти скупить и на месте нашего СМУ устроить какой-нибудь гипермаркет или бизнес-центр с подземным гаражом и аквапарком, а рабочих - вышвырнуть, как по их обычаям положено. Сам начальник со всеми беседовал, ситуацию эту объяснял и просил не остаться равнодушными к судьбе родного предприятия, а кто ссуду в банке возьмёт и акции купит, тому, сказал, это будет гарантия продления контракта. Так что, налаживается всё, что бы там не говорили. А тем, кто вечно чем-то не доволен я очень просто предлагаю прогуляться в ближайший магазин и спрашиваю, может ли быть такое изобилие при плохой жизни? Вот именно! А цены что? Ты работай, не ленись. Да и меру знай – не каждый же день осетров покупать, под коньячок. На днях, вот, даже поэта одного сумел убедить. Раскрыл глаза, как говорится. Сосед он мой по гаражу, хороший мужик, спокойный, культурный. И компанию всегда поддержит, если попросишь, и вообще. Одно только – оппозиционер, на всё у него претензии имеются – то то - не так, то это - не этак. Но сам по себе мужик не плохой и ко мне с большим уважением относится. Так и говорит, как выпьем:
«Ты, Мишаня, типичный представитель нашего великого народа – ничто тебя не согнёт и не сломает! Смотрю на тебя и несмышленым ребёнком себя чувствую» -любит он со мной побеседовать.
И вот, в субботу, машинку я свою протёр, как полагается, в гараже прибрал, и бутылочка у меня, и ссобойка, а соседей – никого. Уж думал домой идти, а тут поэт мой приехал, литератор.
- «Пойдём, - говорю, - по маленькой».
- «С большим, - говорит, - удовольствием, Михаил Иваныч, машину только сполосну».
Пока я на верстак накрывал, чем богат, он уж и управился. «Извини, - говорит, - ничего с собой не имею, кроме, разве что, сырочков творожных». «Я, - говорит, - курить бросаю, а вместо сигареты, когда совсем уж невмоготу, чего-нибудь такого жевать пристрастился. Уже и не знаю, что бы мне дешевле обходилось».
Посмеялись мы, выпили по одной, поговорили, по второй накатили, природой осенней полюбовались, а там и третья подоспела – поэту самое время пришло закурить. Он тогда из портфельчика своего достал сырок развернул аккуратно и жуёт, а сам обёртку крутит, вычитывает содержание белков и углеводов. Тут, смотрю, отложил сырок, вздохнул, посмотрел на меня тоскливо и говорит:
- Дай ка мне, Мишаня, сигаретку, не могу я на это смотреть спокойно!
Дал я ему сигарету, огоньку поднёс и интересуюсь, что его так расстроило.
-« На, - говорит, - читай внимательно».
Читаю: «сырок глазированный, туда-сюда, с ароматом ванилина…».
- «Стой, - говорит, - вот как может быть аромат ванилина, можешь ты мне объяснить?»
- Ну, как? Обыкновенно – добавили ванилин, вот тебе и аромат.
Поэт за голову взялся, качает головой и говорит:
- Ванилин, Миша, получают из плодов ванили. Высушивают их в теньке и на них от этого выступают кристаллы, которые ванилином и зовутся. Ванилин – производное для кулинарных целей. Никак, никак не может быть аромат ванилина, а только аромат ванили!
- «Да что ты, - говорю, - так расстраиваешься, если оно пахнет одинаково, то какая разница? А ты легко можешь на завод письмо написать. Скажешь: «Я, филолог с высшим образованием, с вашей надписью не согласен. Прошу принять меры…». Подумаешь, беда».
- «Да это не беда, конечно, - соглашается – но, понимаешь, тенденция. Мне, вот, один вундеркинд недавно книжку свою преподнёс. С дарственной надписью, как полагается: «От благодарного ученика», и всё такое. Целая книжка стихов, понимаешь, обычного формата. Я как-то обрадовался даже:
«Молодец, - думаю, - на свои средства напечатал, не побоялся. Обязательно, - думаю, - надо почитать и рецензию парню устроить – всё ж таки не последний я человек». Открываю: что такое ?! Думал это шутка просто, созорничал парень. Дальше смотрю – то же самое. Всю книжку прочёл. Всю! Миша, я всякое видел, но… «Её глаза сияли красным светофором…» - это не шутка, это такая любовная лирика. Техногенно-любовная… «Ты стройна как Эмпайр Стейт Билдинг…». Представляешь ты себе глаза, сияющие красным светофором?»
- «А, знаешь, - говорю, - представляю. Вот, помнишь, раньше светофоры были, которые с обычными лампочками внутри? В солнечный день ни черта не видно какой на нём свет. А в новых - светодиоды повышенной яркости, за километр видно под любым солнцем. Вот ты – поэт, а я тебе эти ваши гиперболы объяснять должен. Яркие, значит, глаза. Прямо огнём горят. А про Эмпайр этот, небоскрёб, я тебе вообще много могу порассказать – это ж первое здание такой высоты, там одного кирпича ушло десять миллионов штук! Пятьсот метров в высоту, стального каркаса на шестьдесят тон! Рекорд, между прочим, по скорости возведения! Это я тебе как бетонщик и каменщик пятого разряда, авторитетно заявляю. Я такими вещами интересуюсь».
Помолчал поэт, потом глаза поднял и говорит:
- Всё правильно, Миша. Что может быть прекраснее светодиода повышенной яркости? Что ещё достойно сравнения с глазами прекрасной дамы? Ничего. Какие там закаты-рассветы? Светофор, пронзающий туман на расстояние в километр – вот сила! А сравнить девушку с небоскрёбом – вообще, комплимент, не имеющий цены. Барышня, на которую ушло десять миллионов кирпичей и сколько-то там тонн стали, безусловно, приятна во всех отношениях…
И «аромат ванилина» - сюда же! Прав, ты, Миша. Как всегда, прав.
И всё же, как-то невесело он это сказал. Взял у меня ещё сигарету и стали мы смотреть на железнодорожную насыпь, потому что, я знаю в какое время новая электричка проходит, которую за границей купили. Скоростная. Идет она быстро, даже вагоны не сосчитать, а главное: по тем же рельсам идёт, а и не слышно почти.
- «Вот, - говорю, - смотри, как всё меняется: электричка новенькая, пацаны стихи пишут, а не по подворотням колются, да пиво хлещут – всё к лучшему».
- «Да, - говорит, - Мишаня. Меняется. Раньше, такое ни за какие деньги не напечатали бы».
Вот именно! Убедил я его таки.
Чудной народ – литераторы: всю дорогу потом меня расспрашивал, на какое здание сколько кирпича ушло, и восхищался: «Колоссально!». Но, главное, он теперь понял: всё к лучшему.
Декабрь 2011г.
АВТОР 7
13.Галка из Глуховки
Татьяна Богдан
В кабинет гинеколога робко вошла молодая девушка.
-Здравствуйте - тихо сказала она.
-Проходи, - склонившись над столом и что-то читая в амбулаторной карте, не глядя на пациентку, ответила врач, - садись, подожди немного, я быстро.
Девушка сняла сапоги и осторожно села на краешек стула. В этот момент, в белом халате, в кабинет вошла дородная пожилая женщина.
-Ну, что Валентина Ивановна, отвели? – оторвавшись от чтения, спросила врач.
-Да. Ее сразу стали готовить к родам. Вот глупая, досиделась до какого времени, мужа видите ли она ждала, - возмущалась женщина.
-Молодая, страшно одной, вот и сидела, не думая, что ребенок папку ждать с работы не будет.
- Cколько тебе лет? Восемнадцать то уже есть? - обратилась врач к пациентке.
-Есть.
-Слава Богу, давай, за ширмой раздевайся и лезь на кресло, а пока раздеваешься, чтобы время зря не терять, отвечай на вопросы. Хорошо?
Девушка молча кивнула головой и скрылась за ширмой. Отвечая на вопросы, слышно было как она там сопела и кряхтела. Через несколько минут сопение за перегородкой прекратилось и всем стало понятно, что к бою она уже приготовилась.
-Все?
-Да, - послышался робкий голос.
-Ну, выходи, что ты там спряталась? - надевая стерильные перчатки, сказал доктор, прервав разговор на полуслове. Перед ней, прикрывая груди одной рукой, другой, будто оберегая от кого то, обхватив свой животик, стояла обнаженная девушка.
-Да-а, милая, а ты зачем разделась то? Мне твоя только нижняя часть тела нужна, накинь хоть кофточку.
Накинув кофточку, девушка подошла к гинекологическому креслу, неуклюже на него взгромоздилась и посмотрев на выступы, торчащие в кресле, немного подумав, придвинулась к ним поближе и закинув на них руки, вытянула шею вперед.
Алла Ильинична, повернувшись к пациентке и увидев ее в странной позе, подошла, нагнулась и глядя в глаза, тихо сказала:
-Открой рот.
Девушка послушно открыла.
-Так, шире, еще шире. Нет, не видно. Ничего не видно.
-Что не видно?
-Что? Матки твоей не вижу, гланды сильно большие, мешают.
Акушерка, отвернувшись спиной и прикрывая лицо руками молча содрогалась от смеха.
-Я часто ангиной болею, - растерянно сказала девушка.
-Понятно, придется тебе красавица, сесть немного по другому. Вот на эти рожки, положи пожалуйста ножки. Вот, молодец. Не бойся, я осторожно тебя посмотрю, только не дергайся. Так, расслабь животик. Понимаю, что это неприятная процедура, но нужно же тебя обследовать. Так, молодец, правильно себя ведешь, умница. Как же ты моя хорошая, с такой маточкой, еще забеременела?
-Что там, Алла Ильинична? – став сразу серьезной, спросила акушерка.
-Да, что, полный букет. Матка то у нас двурогая и седловидная. Поэтому и живот такой, весь в буграх, да в падинах и сама маточка в тонусе. Оформляй, Ивановна, ее в патологию, на сохранение.
-Доктор, миленький, - всхлипывая и размазывая слезы по лицу, запричитала девушка, - это что, меня оседлали и рога наставили? Свое получил и теперь жаниться на мне не хочет, да? А мне сказали, что он заболел и боится нас с малышом зарази-ить…
Уже не сдерживая слезы, в голос заголосила будущая мамочка. Врач, видя какой редкий перед ней сидит экземпляр, твердым голосом сказала:
-Все, хватит, нюни распускать! Ничего этого я тебе не говорила, я только сказала о строении твоей матки, ясно? Понимаешь, это как у коровы, у одной маленькие рожки, а у другой большие, так вот у твоей маточки, не просто большие, а очень большие! Поэтому и живот у тебя такой формы. Ну, теперь тебе понятно? Дуреха. Ох, Галка и откуда ты такая взялась?
-Я ж говорила, из Глуховки, - еще не веря словам доктора, но уже перестав голосить, сказала девушка.
-Ах, да, из Глуховки, была я у Вас как-то по-молодости, на летнюю практику меня туда посылали, в фельдшерский кабинет. Ох и красота у вас, лес кругом, река течет, а цветов сколько! Вот только плохо комаров много, да дороги нет.
-Как нет? – удивилась Галка, - к нам же на вездеходе, дядь Федя ездит, продукты в магазин привозит.
- На вездеходе? - ухмыляясь, спросила врач, - у тебя мыло с зубной щеткой с собой?
-Нет.
-А деньги есть?
-Да, пятьдесят копеек.
-Понятно, - и пошарив у себя в кармане, достала рубль, подала девушке, - на вот тебе деньги, купи кусок туалетного мыла, зубную пасту с зубной щеткой. Аптека в конце коридора.
Пока Галка ходила в аптеку, доктор заполнила карту с направлением и обратилась к акушерке:
-Валентина Ивановна, милая, отведи, ее в отделение, а то такую нельзя одну отправлять, еще заблудится. И скажи там, чтобы положили ее в мою палату.
-Хорошо. Сколько лет живу, всяких насмотрелась чудиков, но такого чуда я никогда еще не видела.
-Ой, милая, да что они там видят, в своем лесу? На сорок километров одно поселение. Живут себе, отдельным хутором. У них ведь до сих пор нет света. Стали проводить, да забросили. Так и живут от солнышка, до солнышка. Ни больницы, ни школы. Никто не хочет к ним туда ехать.
-Вот, купила, - сказала Галка, вернувшись в кабинет и положила на стол сдачу.
-А что же ты купила хозяйственное мыло?
-Мне мамка говорила, что оно самое лучшее, большое и дешевое, как раз по нашим деньгам.
-Ясно. Теперь слушай. Пойдешь с Валентиной Ивановной, в отделении тебя определят в мою палату. Сегодня я дежурю, так что еще увидимся. Иди.
-Как же так, меня ведь дома потеряют? Нельзя мне сейчас в больницу, вдруг мой Васенька придет?
-Кто-нибудь знает, куда ты пошла?
-Да, девчонки.
-Вот и хорошо, они и скажут твоему возлюбленному, где ты находишься. А теперь иди, а то у меня еще людей полно. Валентина Ивановна, пригласите пожалуйста следующую.
2 ГЛАВА
Дверь тихонько открылась и на пороге появилась молодая девушка, с толстой заплетенной косой, болтавшейся ниже талии, одетая в застиранный, старый халат, явно на три-четыре размера больше, маленькие стройные ножки были засунуты в кожаные растоптанные тапки сорок второго-сорок третьего размера с обрезанными задниками. За ней стояла дежурная нянечка с ворохом постельного белья. В палате, на кроватях, выставляя свои животики, лежали будущие мамочки.
-Ну, что встала, проходи, ты ведь у меня не одна, - проворчала нянечка.
-Ой, извините пожалуйста.Здравствуйте.
-Здравствуй, здравствуй, коль не шутишь, - ответила ей одна, откровенно разглядывая новенькую.
-Ладно, тебе, Людка, не смущай девушку, - заступилась за Галку женщина, на вид старше всех, - проходи, не бойся. У нас палата дружная, веселая, скучать не придется. Как тебя зовут?
-Галка.
-А я – Наташа первая, это, как ты уже слышала, Людмила, это Наталья вторая, у окна лежит Соня, рядышком с ней Зоя, это Оксана…
Галка слушала, а сама считала сколько же в палате их лежит и насчитала одиннадцать человек.
-Располагайся, вот твоя тумбочка. Ну, давай, рассказывай, - выражая нетерпение, заговорила Соня.
-Что?
-Как что? – удивилась та, - про себя. Кто ты? Откуда?
-Ладно, девчонки, что вы пристали, видите она смущается, вот привыкнет к нам, сама все расскажет. А пока слушайте, как мы нашего малого с Витьком заделали.
Мы тогда с ним уже восемь месяцев встречались. Приехал как-то он днем к нам домой. Обрадовался, когда узнал, что я дома одна. Светланка в то время в школе была, ну, мы, конечно, сразу в постель то и нырнули.
Ой, девоньки, вот где счастье, вы даже и представить себе не можете, как хорошо, когда ничего и никого не нужно бояться, и только от этого счастья улетели на небеса, как в дверь постучали. Я растерялась. А дочка уже на всю улицу стала меня звать, открыла подвал и велела Витьку туда прыгать.
А сама бегу к двери, скинула крючок с петли, зеваю, делая вид, что только проснулась, от страха трясусь, как трясогузка. Дочка быстро пробежала в свою комнату, схватила тетрадку и только хотела выскочить на улицу, как в подвале что-то загремело. У меня аж ноги подкосились, я так и плюхнулась на стоящий рядом стул, а она даже внимание не обратила, у нас часто кот там шумит, гоняясь за мышами.
Закрыв за ней дверь, я пулей побежала открывать подвал. Поднимаю крышку, а там стоит раскрыленный мой орел белокрылый, скрюченный в три погибели, одной рукой держит брюки, а другой балансируя, чтобы не загреметь куда еще, весь в известке и одной ногой наполовину в брючине. Стоит, отплевывается. Я его увидела девоньки, поверите, нет, так хохотала, остановиться не могла. Вот и нахохотала себе второго.
Насмеявшись вдоволь, Нина поправив халат, сказала:
-А я девоньки, с известкой слышала такой случай, не знаю когда это было и в каком городе, одно могу сказать, что было это еще при Хрущеве. Две подружки работали на заводе. Одна хотела дома побелить, да известки нигде не могла найти. Здесь, проходя мимо одного цеха, она увидела куски негашеной извести. Покрутила головой по сторонам и поняв, что ее никто не видит, быстро сунула себе в штаны несколько кусочков.
В конце смены, сотрудница сказала, что не знает как завтра поднимется на работу, так как у нее сломался дома будильник. И подруга посоветовала взять часы с работы, а чтобы пройти на проходной, спрятать будильник туда, куда была спрятана у нее самой известка. Та долго думать не стала и сунула часы тоже в штаны. Проходя мимо проходной, вдруг в штанах, зазвонил будильник, а второй стало смешно и она так смеялась, что немного обмочилась.
Держась за свои животы, женщины катались от смеха. В это время улыбаясь, вошла Алла Ильинична.
-Седьмая палата как всегда, в хорошем настроении. Рада за вас, девочки, но только так громко смеяться не нужно, вы ведь в отделении не одни.
- Алла Ильинична, да как здесь не смеяться, когда такое слышишь, - оправдывались <<больные>>.
-Ну, как устроилась? – обратилась врач к новенькой.
-Хорошо.
-Вот и славно. Завтра с утра будешь сдавать анализы. Девочки, расскажите ей, что и как?
-Конечно.
Осмотрев больных, Алла Ильинична вышла из палаты, откуда потом снова еще долго разносился смех.
На следующий день ранним утром, с улицы послышался крик:
-Га-а ля-а! Гали-и-на-а!
-Ой, девочки, - подскочив с кровати и на ходу надевая халат, к окну бросилась Галина, - мой Васенька пришел. Как же он меня нашел?
Девочки, деликатно, по очереди подходили к окну и как бы ненароком бросали любопытные взгляды на щуплую, небольшого роста одинокую мужскую фигуру, державшую авоську с продуктами.
-Приве-ет! – радостно закричал Васечка, увидев свою Галину, - Я тут тебе молочка принес с хлебцем!
Галочка от счастья не знала, что и говорить. Сказав несколько слов и хлюпая носом, она стояла у окна и молча любовалась своим возлюбленным. Женщины, видя смущение новенькой, все вышли из палаты, но она этого даже не заметила, продолжая смотреть вниз на улицу, где молодой человек, посылая ей воздушные поцелуи, показывал, как сильно он ее любит.
Прошли две недели, одних уже выписали, других, после выходных, тоже готовили к выписке, а вечером, в субботу, со скорой, к ним поступила новенькая. Привели ее под руки, быстро уложили в кровать, поставили капельницу и оставили на попечение больных.
Новенькая была тяжелая, казалось, что она ничего не видела, не слышала и ничего не понимала, где она и что с ней? Впервые, за все время, в этой палате стояла мертвая тишина. Глядя на нее, никому не хотелось, ни разговаривать, ни смеяться, если что-то было нужно, разговаривали шепотом. Так прошли выходные.
В понедельник, во время обхода, зайдя в палату, Алла Ильинична мельком взглянув на новенькую, удивленно спросила, что здесь делает она с Боткино?
Сделав обход в палате и посмотрев глаза больной, возмущаясь быстро вышла. Что здесь началось. Сказать, что забегал весь персонал, это значит, ничего не сказать.
Они, с широко выпученными глазами, молча залетали, как реактивные самолеты и вылетали! Быстро прикатили каталку, положили на нее больную, накрыли одеялом и куда-то увезли. Здесь же прибежала нянечка, скрутила постель вместе с матрацем и молча быстро вынесла.
Другая санитарка прибежала с ведром и стала тщательно все мыть, и скоблить. После чего, включили кварц и прокварцевали палату. Все это делалось в глубоком молчании. Беременные женщины, спрятавшись под одеяла, понимали, что они крепко влипли. Все ждали прихода своего врача с разъяснениями. Которая пришла после обеда и сказала:
-Так, милые мои, хотим мы этого, или не хотим, но на всех вас, контактирующих с больной Боткино, накладывается карантин.Сами понимаете, дело очень серьезное. Мы подсчитали, что карантин заканчивается всего на неделю раньше, чем вам рожать. Поэтому никто до родов домой не идет.
Здесь, у женщин, выплеснулось все, что они пережили за это время. Были и слезы, и возмущения. Но свое здоровье и тем более здоровье, и жизнь, еще не родившихся малышей, подвергать опасности никто не желал.
Несколько дней горевали женщины, а потом опять из их палаты стал разноситься смех. Как-то заболела Алла Ильинична и вместо нее на обход пришел новый врач.
-Ой, девочки, - протяжно и нежно запела Соня, - к нам мужчина пришел.
-А какой хорошенький, - подхватила ее Людмила.
-Молоденький, - подхватила третья.
Залившись румянцем, скромно и бессвязно он что-то произнес и сев на стул у кровати Натальи, стал спрашивать, как она себя чувствует и есть ли на что-то жалобы.
-Есть у меня жалобы, ой, миленький, есть. Я так давно не видела близко мужчин, даже по телевизору.
Крякнув и бегло осмотрев живот, врач сделал пометки в листе назначения, и молча придвинулся к другой кровати.
-Что вас беспокоит? – тихо спросил он, не глядя в лицо пациентки.
-Доктор, - оголяя свой животик, в котором, судя по размерам, находилось не меньше трех малышей, - вот потрогайте, вот здесь чувствуете, ага здесь, они так мужской ласки просят, а ее нет.
Врач отдернув руку и вскочив как ужаленный, быстро направился на другую сторону палаты и подойдя к Галине, заикаясь, спросил:
-Ну а вы как себя чувствуете? – и увидев большой весь перекошенный живот, удивленно спросил:
-Что это?
Галка, поглаживая оголенный животик, внутри которого вмиг ответили на ласку, легким перекатом с одной стороны, на другую, сказала:
-А это доктор, мне Алла Ильинична сказала, что меня оседлали и рога наставили, теперь вот мучаюсь.
-А что вы получаете? – робко спросил врач.
-Как все, витамины Е, В, С, - в палате, все прыснули, а Галина, поняв, что ненароком сказала что-то не то, покраснела как рак.
Доктор выскочил из палаты. Через какое-то время к ним вошла нянечка и стыдя женщин сказала:
-Э-э, и не стыдно вам, над молодым доктором изгаляться? Нет, чтобы его поддержать, помочь, а вы? Вы ведь у него были первые.
-Да мы, что? Теть Поль, мы ничего, мы его обидеть не хотели, - оправдывались женщины.
-Отказался он от вас, доржались. Теперь к вам никто не придет, будете ждать своего врача.
Так пришло время, которое приблизило срок наших женщин к заветным и долгожданным родам. Держась за спину, прогуливаясь по палате, Соня, вдруг, схватилась за живот:
-Кажись началось, - испугано сказала она.
-Ты ложись, ложись, - посыпалось со всех сторон.
Софья осторожно легла и прислушиваясь, к себе, молчала.
-Ну, как?
-Не знаю, - неуверенно сказала она, - пиво что-то так захотелось.
Все удивленно переглянулись. В это время с улицы стали звать Галину.
-Сонечка, - обрадовано бросила Галка подруге, - щас тебе будет пиво! Васенька мой принесет!
Через полчаса Галка уже шла по коридору и в руках несла трехлитровую банку пива. Навстречу ей лет сорока, шла акушерка Галина Ивановна.
-Тезка, что это ты там несешь?
-Компот из чернослив, - не моргнув даже глазом, ответила тезка.
Галина Ивановна, не ожидая такой наглости, молча посмотрела на банку с легкой, сверху плавающей пеной и улыбнувшись, сказала:
-Ну-ну, - и прошла дальше.
Галка, ни жива, ни мертва, быстро юркнула в свою палату и только закрыв за собой дверь, с облегчением выдохнула. Женщины, увидев трехлитровую банку пива, радостно встретили свою подругу.
- Девоньки, да туточки нам всем хватит! Ура! Гуляем!
Быстро разлив пиво, будущие мамочки, понюхав содержимое в их бокалах, улыбаясь, наслаждались его запахом.
-Ой, бабоньки, как же вкусно пахнет…
-А я даже успела забыть его вкус, - сказала Наташа вторая.
-А я девочки, его еще никогда не пила, - призналась Галка.
Выпив пиво и немного полежав, Соня заметила, что все боли у нее прошли так же быстро, как и начались.
-Это он у тебя просто так пивка попросил, - смеясь, заметила, Людмила.
-Ой, Софья, гляди,чтобы он потом не стал к пивку прикладываться, а то все неприятности с него и начинаются.
В это время раздался странный возглас Галки:
-Ой, мамочки, да что же это, я девочки, кажись того, обосалась…
Все удивленно посмотрели на раскоряченную подругу.
-Ай, - вдруг закричала она, схватившись за живот.
-Батюшки, да у нее воды отошли! Cейчас, Галину Ивановну позовем. А ты пока дыши, как нас учили.
Через несколько минут пришла акушерка.
-Ну, кто тут шумит? Давай, посмотрю, что там у нас. Ясно. Иди мойся, через тридцать минут я к тебе подойду.
3 ГЛАВА
Через час Галку отвели в предродовую палату. Кроме нее там была еще одна роженица.
От боли, незаметно для всех, женщина просунула голову между прутьями железной кровати и застряла. Пришло время ей рожать, а она не могла вытащить голову. Помимо физической боли, у роженицы в глазах появился страх.
Подошедшая акушерка, ругаясь, крикнула, чтобы быстрее звали Степаныча.
-Степаныч, выручай, тебе опять у нас работа есть.
-Ох-охох, - по деловому заворчал сантехник, и что вам нормально не рожается? Все куда-то пытаетесь залезть. Вот оставлю тебя так и будешь, как памятник, только не бабой с веслом, а бабой с ярмом на шее. Попробуй тогда родить.
-Ой, Степаныч, миленький, не оставляй меня пожалуйста, о-ой! Никогда больше не дам этому паразиту, он ходит себе, а я теперь мучайся! О-ой!– орала роженица, хватаясь за живот.
-Да, бабы, насмотришься, как вы здесь маетесь и детей не захочешь иметь.
Голова пленницы наконец, освободилась и она, подхватив снизу свой живот, быстро засеменила в родовой зал. Откуда, буквально через несколько минут, послышался детский плач.
Галка же во время схваток, со всех сил одной рукой стучала по стене, другой поглаживала живот.
-Так, чего стоим? – спросила ее подошедшая акушерка, - иди в зал, пришло и твое время.
-Да? А мне кажется, что у меня уже все проходит.
-Иди, горе ты мое, проходит у нее,- ворчала акушерка.
Галина зашла в родовой зал и увидев там несколько кресел, растерялась.
-Что стоишь? - спросила ее врач, стоявшая у окна, - лезь.
Роженица послушно залезла на кресло и спокойно лежала, ожидая, что скажет врач.
-Не лежим, - нервно крикнула та, - работаем!
-Как?
-Как это как? – недовольно пробурчала гинеколог, - тебя что, не учили рожать? Девонька моя, во время родов, нужно тужиться!
Галка изо всех сил начала дуться, подошла акушерка и похвалив ее, стала направлять роды в нужное русло. Вскоре раздался плач малыша. Своим криком, он оповещал всех, что он уже пришел в этот мир! Из покрасневших глаз матери, большими каплями, по измученному, но счастливому лицу, текли слезы радости.
-Поздравляем! У тебя сын родился, настоящий богатырь - 4кг. 56 см!
Утреннее солнце, заглянув в окно, весело приветствовало младенца, погладив его своими золотыми лучами. Расти малыш, на радость всем! Неси свет и любовь миру!
14.Белогрудка
Татьяна Богдан
Было это давным – давно в одной далекой южной стране, где на верхушках больших гор, рождались лохматые облака. Вечные снега, играя на солнце, искрились лучше любых драгоценных камней. Среди холодных скал, жили гордые птицы – орлы. Прямо на камнях они строили большие гнезда и выводили свое потомство. Высоко поднявшись в небо, парили в воздухе, наслаждаясь своей свободой и красотой, которую видели внизу и следили за порядком в округе.
Родник, родившийся в горах, весело журчал и сбегая по камням, сливался со своими братьями и падая водопадом, разбрызгивал тысячу капель, отражающих красивую яркую радугу, и бежал дальше, неся на поля чистую, холодную воду. Вокруг уже бурной горной реки, росли кустарники, на которых прыгая с ветки на ветку, звонко пели птицы. Чем ближе к подножию, тем горы становились красивее. Они были покрыты разнотравьем и пестрили цветами. Выползая на камни, свернувшись клубком, на солнышке грелись змеи. Недалеко друг от друга паслись грациозные елики. А над самым обрывом, на большом выступе, с лихо закрученными рогами, глядя вдаль, стоял горный козел.
Внизу, под горой, росло дерево, на котором одна семья сизых голубей свила себе уютное гнездышко и вывела трех птенцов. Родители не могли налюбоваться и нарадоваться своими детьми. Однажды, в этой семье случилась большая беда: подкралась к гнезду змея и съела двух малышей, а третьего не успела, от страха он выпал из гнезда и притаился в высокой траве. Голуби, сбившись в большую стаю, пытались прогнать ее, но она не обращая на них внимания, приготовилась к прыжку за своей следующей жертвой, вот здесь орел и увидел змею и падая с высоты камнем вниз, схватил разбойницу, и взмыл ввысь.
Долго горевали родители по своим деткам, но их горечь притупляла, оставшаяся в живых, их маленькая дочурка. Она росла красавицей, ее серые перышки вперемежку с черными, переливались черно-изумрудным цветом, а грудка была чисто белой. Поэтому ее назвали Белогрудка. Своими нежными лапками с маленькими коготками, она быстро семенила по дорожке в поисках пищи. Следом за ней, не отставая, бежал сизый голубок. Он был еще небольшой и чтобы казаться старше, распушил свои перья, которые торчали в разные стороны. Голубок ухаживая за голубкой, помогал в поиске зерен. Недалеко от них приземлились молодые орлы. Они гордо посмотрели на эту пару и стали смеяться.
-Ох, ну, и жених! Ты хоть бы перья свои расправил, а бегает, бегает как он забавно, вот умора.
Только один из озорников не смеялся. Он важно ходил по тропинке и искоса поглядывал на голубку с белой грудкой. Уж очень она ему понравилась, но вот беда, не обращала красавица на него никого внимания. Тогда он молча взмахнул крыльями и полетел прочь, друзья последовали вслед за другом.
Прошли три дня, но молодой орел не мог забыть прекрасную незнакомку. Он стал каждый день спускаться в низину и прилетать к заветному дереву, чтобы полюбоваться и добиться своей возлюбленной.
Что он только не делал: и бои устраивал, отгоняя других голубей от любимой, и серенады пел под ее гнездом, но Белая Грудка была к нему равнодушна. Как-то однажды, увидел орел свою избранницу с голубем. О-о как же задело нашего незадачливого кавалера, что его отвергают, из-за какого-то маленького, щуплого и облезлого мальца.
Быстро налетев на своего соперника хотел его изрядно потрепать, но за своего любимого, заступилась голубка. Отступив от недруга, весь взъерошенный и бросив взгляд на Белогрудку, сказал:
-Я завтра приду к твоим родителям, - и улетел.
Поднявшись в свои владения и увидев отца, он рассказал, как сильно полюбил Белогрудку, но старый орел, даже слушать не хотел своего сына.
-Э-э, о чем ты говоришь, глупец? Ты, мой сын, знатного рода, влюбился в простую голубку! Да, ты подумал, как она своими слабыми лапками и маленькими коготками будет добывать пищу для ваших детей? А клюв, ты видел какой у нее клюв? Она же им не сможет пробить даже скорлупу яйца, не говоря уже о кости. Не смеши меня! Ты наследник престола и должен выбрать невесту из своего рода и жениться на ней. Я давно тебе присмотрел такую, но думал, что ты еще молод, а раз так, значит завтра летим к соседям и будем сватать их дочь. Вот кто тебе нужен. Здоровая, крепкая и сильная, а клюв какой, просто чудо – два моих стоить будут!
-Да, но отец, я люблю другую!
-А ты подумал сын, где вы будете жить? Здесь, среди нас, она жить не сможет!
-Тогда я спущусь к ним, - сказал сын и улетел.
Отец только головой покачал ему вслед.
Взяв с собой неразлучного друга, молодые орлы стали опускаться ниже и увидели, как Белогрудка со своим голубком, весело кувыркались в небе. Кровь так и ударила в голову орлу, разъяренный, он подлетел к голубю и со всей силы клюнул у основания крыла, перебив его, тоже самое сделал его друг с другим крылом и подхватив несчастного под сизые переломанные крылышки, подняли еще выше в небо и сбросили в ущелье.
Долго горевала Белогрудка по своему возлюбленному, прилетая каждый день на могилку, проливала горючие слезы. Однажды, когда солнце, из-за гор, выпустило свои первые золотые лучи, она превратилась в молодую плакучую иву, которая стояла на берегу соленого озера, образовавшегося от ее слез. Своими длинными ветвями, деревце тянулось к холмику и под дуновением ветерка, шелестя листочками, тихо пело печальную песенку.
А через год, на месте могилки, появился росток, с небольшими красными вкраплениями на листочках, будто это были капельки крови несчастного. Он быстро вырос и превратился в красивое стройное, сильное дерево, которое своими ветками нежно обнимая ивушку, оберегало от сильных ветров и снегов. Так, давным - давно, в одной южной стране, где на верхушках больших гор, рождались лохматые облака, а вечные снега, играя на солнце, искрились лучше любых драгоценных камней, победила любовь, что даже смерть не смогла разлучить эту чудесную, влюбленную пару.
АВТОР 8
15.И я рожу тебя снова...
Владимир Волкович
"Поспорили как-то чувства. Кто сильнее?
- Я сильнее, - сказала Ненависть. - Я могу заставить человека совершить что угодно, благодаря мне появились Предательство и Гнев.
- Нет, я сильнее, - сказала Ревность. – Благодаря мне хоть и не появились никакие чувства, но зато я могу толкнуть человека на преступление, даже на убийство.
- Ну что вы!!! – возмутилось Одиночество. – Что такое убийство! Вот я могу до самоубийства довести, значит я сильнее.
- Да нет же! – воскликнула Доброта. – Зачем Вы говорите о таких ужасных вещах? Я сильнее, я могу помочь созидать, дарить, делить.
- Ха! И в чём тут сила? – перебила её Ненависть! – Это ерунда! Подумаешь, созидать!!! Если все станут ненавидеть друг друга то кому оно нужно, твоё созидание?
- Не спорьте! Сильнее меня нет, - воскликнула Любовь. – Я могу хорошего человека сделать плохим, и наоборот. Я могу увести за собой. Я могу преодолеть любые препятствия.
- Но в наше время Любовь уже никто не ценит, - пробурчала Измена.
- Да, Любовь давно сдала свои позиции, - ухмыльнулось Сомнение.
- Выходит, все одинаковые, - протянуло Разочарование.
- А вот и нет! - сказала Мудрость. – Есть чувство, которое не кричит о своей силе, но оно намного могущественнее любого из вас. Оно преодолевает Предательство и Гнев. Оно не боится Ненависти, оно совсем не знакомо с Изменой, оно несёт в себе Любовь, и может созидать, дарить. Оно сильнее каждого из вас в отдельности, и даже всех вместе, потому что не знает страха и своей силы.
- Не может быть!!! – вскричали все хором, - Такого не бывает! Нет такого чувства, а если и есть, то где оно?
- Ему некогда участвовать в ваших спорах. Оно и сейчас оберегает, наставляет и защищает, а не теряет понапрасну время. Оно всегда на страже Счастья и Покоя. Потому что это - МАТЕРИНСТВО."
(Из Притчи)
Он не успел стать никем: ни братом, ни мужем, он остался только сыном. Навсегда остался сыном. Его убили на войне. Не на той, большой, далёкой, а на недавней, всего- то, пару лет назад. Такие войны называют региональными, но разве матери от этого легче…
Длинными рядами, белыми плитами, уходящими вдаль, словно солдаты по ранжиру, выстроились могилы…. На воинском кладбище - тишина, лишь какие-то птицы щебечут, напевая свою вечную мелодию тем, кого похоронили здесь с почестями, да кузнечик, спрятавшийся в траве, стрекочет без умолку.
Два немолодых человека: женщина и мужчина, стоят молча, держась за руки. Могилка перед ними кудрявится цветами: алыми, белыми, синими - полотнищем флага, накрывшем того, кто лежит там. Они неотрывно смотрят на фотографию, а с неё улыбается им смешливый, веснушчатый парень, с открытым лицом. Рыжие, детские кудряшки совсем не вяжутся с военной формой и автоматом за плечами.
Женщина, вдруг, подалась вперёд, молитвенно сложила руки на груди, и прошептала:
- Сёмушка, прости…
Мужчина обнял её за вздрагивающие плечи, наклонился и поцеловал в щёку, поймав губами скатившуюся слезинку. Мысли в её голове путались, она ощущала, почти физическую невозможность потери, и лишь неизбывная вина перед погибшим сыном, которую хотелось как-то загладить, заставляла стоять на подгибающихся ногах….
- Прости меня Сёмушка за то, что отдала тебя на войну весёлым и здоровым, а вернули мне тебя в гробу, на двадцатый твой день рождения…
Уже два года прошло с той минуты, минуты чёрной вести, разделившей её жизнь на две половины, когда офицер, не переступая порог её дома, и пряча глаза, вручил ей казённый конверт. Жизнь до, и после… хотя, после и не было никакой жизни.
Два года тяжёлых ночных дум, сухих, воспалённых глаз, в которых уже не было слёз, невозможности что-то изменить, открутить время назад. Сухой и ясный солнечный день давал немного радости, за эти годы она возненавидела дожди, ей казалось, что когда идёт дождь, сыну там, где он лежит, мокро и холодно...
Вечерело, когда они вернулись с кладбища в свой маленький, утопающий в зелени домик. После ужина она, как обычно зашла в комнату сына, в которой ничего не изменилось после гибели хозяина, села в кресло возле компьютера, и бессильно опустила руки. Как жить без Него, не ждать Его звонка, не вытирать пыль в Его комнате и знать, что Он больше никогда не войдёт сюда, не прикоснётся к своим дискам и книгам... Ещё одна тяжёлая ночь впереди, теперь уже совсем, казалось, бессмысленной жизни.
Как обычно, она проснулась глубокой ночью, посмотрела на ровно дышащего рядом мужа и, вдруг, ей пришла в голову мысль, такая простая, и такая дикая мысль. Она попыталась отогнать её, но та упрямо возвращалась, и уже не дала заснуть до утра.
Резкий звон будильника разорвал хрупкую тишину раннего утра. Глядя на хмурое лицо мужа, глотающего второпях завтрак, она не решилась ему ничего говорить, отложила на вечер. Они уже двадцать пять лет были вместе, знали, казалось, друг друга до мелочей, но она всё равно не могла предположить, как он воспримет её решение и поймёт ли её.
Она родила сына, любовно растила его, радовалась его успехам, и сокрушалась неудачам. Они вместе читали книжки. Ей даже не надо было быть строгой мамой потому, что Сёмушка рос послушным и ласковым мальчиком. Только однажды, когда появилась возможность "откосить" от армии потому, что он сломал правую руку, сын не согласился на это и пошёл служить в боевые десантные войска. Так поступают мужчины.
Она жила его жизнью, а теперь его нет…
Она никого не винила, не задавала себе глупых вопросов: почему он, а не другой, она просто думала. И этой ночью её суматошные мысли оформились в одну конкретную и чёткую - родить сына. Это было её решение, это был её выбор, и она имела на него право.
После ужина, глубоким вечером, когда уютная обстановка столовой располагала к неторопливой беседе, она подошла к мужу сзади, обняла его, прижалась лицом к серебристой, но ещё пышной шевелюре, и прошептала:
- Костя. Я тебе сейчас что-то должна сказать, ты только не торопись отвечать, ладно. - Потом сделала паузу, облизнула пересохшие губы, как будто, готовя их к тому, что они должны были, вот-вот, произнести, - давай, родим Сёмушку снова.
Он не понял сначала, даже отпрянул, потом решил, что тяжёлые думы и бессонные ночи рождают фантазии. В таких случаях лучше не опровергать их.
- Конечно, милая…
Он повернулся к ней, наткнулся взглядом на её напряжённые, строгие глаза, и замолчал.
Все возражения, все доводы здравого смысла, которые с быстротой молнии пронеслись в его мозгу, показались мелкими и несерьёзными, рядом с решимостью женщины.
Первый же знаток женских проблем, а по-совместительству, и человеческих душ, удивлённо-весело выслушал её просьбу, взглянул на неё поверх очков, и произнёс:
- Ну, милочка, это хорошо, когда женщина забывает о своём возрасте, но, поверьте мне, в 52 года уже, обычно, не рожают.
Второй был убедителен, долго рассказывал о природе, которая предусмотрела детородный возраст для женщины, подсчитывал, сколько ей будет лет, когда ребёнок вырастет, предсказывал, что сын будет стесняться пожилой мамы.
Потом был третий, четвёртый, потом были светила, которые не рекомендовали. Она устала, она больше не могла, от участливых, искренних слов мужа, жалеющего её, становилось ещё тяжелее.
Она бы, наверное, бросила эту затею, конечно, она оставила бы в покое медиков, перестала терзать их своей утопической идеей. Есть предел человеческих возможностей, когда вера угасает, и человек ломается. Но мироздание снисходительно к своим созданиям, и протягивает руку тем, кто целеустремлён и упорен. Случайная встреча в приёмном покое, где ей рассказали о профессоре, известном докторе, который творит чудеса, вновь заставила её поверить в невозможное. Однако, когда она увидела невысокого старичка в мешковатом костюме и очках с толстенными линзами, она поняла - всё пропало. Силы кончились, кончилась надежда.
Но не бывает случайностей в жизни. Старичок провёл её в кабинет, усадил в кресло, и тут она не выдержала. Слёзы подступили к глазам, рыданья сотрясли всё её тело. Она долго не могла успокоиться, даже выпив два стакана душистого чая, заваренного доктором по собственному рецепту. Потом, всё ещё всхлипывая, и промокая платком глаза, начала рассказывать совсем не о том, что привела её сюда. Она рассказывала о себе, о своём единственном мальчике, который лежит сейчас в земле, и ей больше незачем жить. И только успокоившись, выложила своё желание, о котором уже говорила многим докторам, и сейчас тоже ожидала услышать стандартный, участливый ответ.
Старичок молча расхаживал по кабинету, углубившись в свои мысли и, казалось, забыл о сидящей в кресле женщине. Но вот он принял решение, внутренне собрался и энергетика вокруг него тоже напряглась. Он подошёл к креслу, положил руки на плечи женщине, и совсем не старческим голосом произнёс:
- Это возможно, доченька. Но это будет очень больно, будет стоить больших затрат и на это может уйти много времени.
И она ответила ему:
- Материальные затраты и боль - это мои проблемы. А времени у нас нет совсем.
Круговерть бесконечных проб и анализов, белых халатов и кабинетов… целый год, и ничего не выходит. Старый доктор терпеливо принимал все её сомнения и вопросы. Он поддерживал, подпитывал её надежду, и эта его спокойная уверенность передавалась ей.
С мужем они уже сотни раз обговорили всё, как будет, и близость, возникшая между ними много лет назад, была главной опорой их жизни. Теперь они чаще, чем раньше ходили на могилу сына, и молились там. Она, бывшая комсомолка и, конечно же, атеистка, даже и предположить не могла, что на склоне лет будет так истово обращаться к Богу.
Однажды, будничным вечером, они ужинали в тишине квартиры, отключив гремящую трескотню телевизора. Они любили эти вечера, когда могли вести молчаливый диалог, выражая свои чувства и желания глазами, наклоном головы, едва заметным движением руки. Сегодня был необычный для них день, которого они раньше всегда ждали. Именно в этот день сын должен был закончить службу в армии. Костя чувствовал, что жена напряжена и волнуется, но не спрашивал ни о чём, знал, что скажет сама. И она сказала:
- Костя, наш мальчик возвращается.
В первую секунду он не понял, решил даже, что она устала и именно в этот день ей что-то чудится. Но вот до него дошло, он обнял жену и закружил её по комнате. Потом они взялись за руки и долго сидели, смотря в глаза друг друга, будто читая в них всю свою прошлую и будущую жизнь.
Они поехали на могилу к сыну, рассказать ему о том, что у него будет братик, поделиться своей радостью, ведь с ним, с Сёмушкой, они могли говорить обо всём.
Она родила близнецов - мальчика и девочку. Роды прошли успешно. Мальчик, как две капли воды был похож на погибшего сына.
Старый доктор, держа девочку на руках, сказал ей:
- А это тебе подарок от Бога, за твою веру и терпение.
16.Судьба на роду начертана
Владимир Волкович
Глава первая.
После долгой разлуки
«Любовь сильней разлуки, но разлука длинней любви».
Иосиф Бродский
Круглолицый лепной амур смешно надувал щёки, усердно натягивая тетиву лука. Стрела была направлена в сторону высокого венецианского окна, как будто там находился кто-то невидимый, кого амур должен был поразить в самое сердце.
Аля приподняла голову от подушки, оглядела небольшую светлую комнату, заставленную старинной мебелью. В окне виднелось белёсое небо с неподвижно висящими облаками.
Интересно, куда я попала, в ад или в рай?
Она попробовала встать, голова кружилась. Если это ад, то где же черти и топка. Может быть здесь. Взгляд её упёрся в старинный камин с резными решётками. Нет, наверное, это рай, там как раз место для амурчиков.
Аля, вдруг уловила в застывшем воздухе какое-то движение, повернулась, и в проёме двери увидела улыбающегося Бориса.
Ну, конечно, это рай, где же ещё она могла с ним встретиться.
Борис мягко вошёл в комнату, словно вплыл по воздуху, неся впереди себя резной поднос, заставленный чашками и чем-то ещё, от чего шёл божественный аромат.
Аля ущипнула себя за руку, неужели это не сон и не загробный мир, и она видит того, кого не могла забыть все эти тяжкие годы, несмотря на похоронку. Борис поставил поднос на маленький столик на колёсиках, стоящий возле кровати, опустился перед ней на колени, положил свои широкие ладони на одеяло, которым Аля была укрыта, и сказал просто, как будто они расстались только вчера:
- Здравствуй, моя любимая.
У Али вдруг забилось сердце так, что казалось одеяло поднимается на груди в такт его ударам. От его голоса, слегка хрипловатого, и такого родного, перехватило дыхание:
- Я…я…
Она пыталась что-то сказать, но в пересохшем горле рождались только невнятные звуки:
- Я… ждала… тебя… .
Борис приподнял лежащую поверх одеяла её тонкую руку, и прижался к ней губами.
Слёзы подступили к глазам Али, она хотела сдержать их, но не смогла. Тогда Борис наклонился к её лицу и начал целовать, ловя губами слезинки.
Она обхватила руками его голову, с такой же, как раньше, густой копной волос, но уже изрядно тронутых сединой, и судорожные рыдания сотрясли её тело.
Борис, молча, гладил её вздрагивающие плечи, и от его сильных рук вливалось в Алю такое успокоение, что она постепенно затихла.
Она вглядывалась в его до боли знакомое, но в чём-то изменившееся лицо, и отмечала про себя жесткие складки у рта, морщины на лбу и косой шрам, уходящий куда-то за ухо. Лишь глаза оставались такими же озорными и весёлыми.
Сколько же лет, Боже, сколько лет они не виделись, девять, всего девять, а, кажется, целую вечность. Эти девять лет вобрали в себя целую жизнь. Они изменились, они стали другими, но то, что их соединило когда-то, не изменилось ничуть. Наоборот, это чувство перебродило за годы, и из молодого, ординарного вина, настоялось крепкое, густое и хмельное. И они пили его сейчас, и каждая клеточка их тел внимала и впитывала этот необыкновенный, божественный напиток.
Борис целовал её губы, шею, грудь, и от этих поцелуев Аля напряглась, и её забывшее мужскую ласку тело рвалось навстречу этим жадным губам, этим быстрым, горячим рукам, этой мужской тяжести, которую она хотела ощущать бесконечно.
Борис сбросил одежду и осторожно снял с неё платье, в котором она выбежала из дому за молоком. Она не почувствовала никакого смущения от того, что её рассматривает ставший за девять долгих лет чужим, но навсегда оставшийся родным, человек. И когда он прижался к ней вздрагивающим от волнения и желания телом, она затрепетала, ощутив знакомый запах своего единственного мужчины.
И она потянулась к нему, она хотела в этот миг только одного: отдать ему всю себя без остатка, исчезнуть, слиться, став с ним единым целым. Она распахнула ноги навстречу стремящемуся к ней естеству, она обвила его кольцом своих рук и ног, боясь выпустить хоть на секунду, страшась, что он снова исчезнет навсегда. И этот клубок слившихся тел, уже жил своей отдельной жизнью, двигался, как единое целое, и замирал. Души их слились, как и тела, и сердца их стали одним огромным сердцем и бились в унисон, и уже невозможно было отличить одно от другого, и мир перестал существовать для них.
Но вот яркая вспышка, как взрыв Вселенной, как первый миг творения пронзила их тела, и они забились в сладостных конвульсиях, предшествующих рождению новой звезды, рождению новой жизни.
Спустилась с небес душа их дочери, и обрела плоть, которую они вновь зачали в этот миг.
- Мне надо идти, любимый, ты знаешь, у меня дочка, ей два года. Я оставила её почти без присмотра.
- Я всё знаю. Нет не всё, - Борис запнулся, и Але послышались осуждающие нотки в его словах. Она и так чувствовала себя виноватой перед ним, как будто совершила преступление, за которое нужно будет отвечать. Ей показалось, что он сейчас может повернуться и уйти, так же неожиданно, как появился. Она и не знала толком, как он оказался в городе, и что это за чудесная сила заставила её обернуться. Он успел сказать только, что снимает эту комнату в старинном доме уже третий день. И каждый день дежурит возле её дома, чтобы хоть одним глазком взглянуть на неё. Он и принёс её сюда, когда она потеряла сознание, благо дом этот находится совсем рядом.
Аля прижалась к Борису, он гладил её по волосам по спине, они стояли у двери и готовы были вот-вот расстаться, но не могли оторваться друг от друга.
- Боря, я знаю, что виновата перед тобой, - Аля почувствовала вдруг себя маленькой девочкой, школьницей, которую должны наказать за провинность, и она думала только о том, чтобы это не было слишком больно.
- Да что ты, выбрось из головы даже саму эту мысль о какой-то вине, - Борис отодвинулся от Али и голос его стал твёрже и жёстче, - ни ты, ни я, никто не виноват в том, что случилось, это война, проклятая…
Борис снова прижал к себе Алю и целовал её сразу осунувшееся лицо.
- Когда мы увидимся?- спросил он её тихо в самое ухо.
- Вечером.
- Вечером, - повторил он, как эхо, и прижался губами к её губам.
Тихий, тёплый вечер опускался на город. Здесь, в южных краях, такие вечера с мягкой, подкрадывающейся прохладой, вытесняют постепенно с городских улиц дневной раскалённый жар. Качающееся воздушное марево поднимало вверх тепло остывающего камня домов, быстро наступающая темнота сумерек скрадывала неприглядность и неубранность развалин, печальных следов прошедшей войны.
Аля и Борис сидели на открытой веранде кафе, которое в этот день не могло похвастать обилием посетителей. Да им и не нужно было никого. Маленький столик на двоих стоял у самой ограды летней деревянной площадки, за которой уходила вдаль узкая, зелёная улочка. Ветки деревьев любопытно простёрли над ними свои кроны, и далёкая Вега уже вышла на тёмный небосвод полюбоваться на одинокую парочку. Женская рука покоилась в широкой мужской ладони, и было ей там тепло и уютно.
Впервые за последние годы Аля почувствовала спокойствие, когда не надо было никуда спешить, ничего решать, рядом с ней сидел человек, кусочек её существа, который разделит все её беды и горести, и примет на себя её проблемы.
Бутылка кисловатого молдавского вина была уже наполовину опорожнена, и ровный негромкий голос Бориса только слегка рассеивал сгустившуюся тьму.
Глава седьмая
Снова вместе
Говорят, что люди не меняются с годами, они просто научаются прятать своё тайное и сокровенное, своё внутреннее и истинное. Вот так и Мозель. Тогда, в пятьдесят четвёртом, Аля ему сразу сказала, что муж, на которого она получила похоронку, вернулся живым и невредимым.
Трудный разговор состоялся вечером:
- Я не знаю, где он был всё это время, с кем жил, но теперь я твой муж. У нас есть дочь и не может быть никакой речи о выборе.
- Вас это совсем не касается, где он был эти годы, вас касается только ваша дальнейшая судьба.
- Уж не ты ли будешь решать мою судьбу?
- Я буду решать свою судьбу, а вы – свою.
- Я считал, что мы связали наши судьбы.
- Связали, а теперь развяжем.
- Так вы хотите предложить мне развод?
Мозель неожиданно перешёл на «вы», подчёркивая этим, что отношения из близких перешли в официальные.
- Да.
- Алевтина Григорьевна, вы хорошо подумайте, прежде чем предлагать мне такое решение. У вас может появиться много трудностей.
Аля потерла рукою лоб, этот разговор казался ей какой-то бессмысленной, фальшивой игрой.
- Никаких трудностей я не боюсь, труднее, чем с вами, мне уже не будет. Я подаю на развод.
- А дочь нашу вы что - тоже разводить будете?
- Дочь останется со мной.
- А это уж позвольте сказать, как суд решит.
- Не сомневайтесь, суд оставит дочь с матерью.
В тот день после долгих лет разлуки, которая, казалось, никогда уже не должна будет кончиться, Аля с Борисом ночевали в снятой им комнатушке. Дочка осталась с бабушкой, которая очень обрадовалась, что нашёлся Борис, она любила его ещё с того дня, как в далёкой эвакуации познакомила их Аля. Мозель пошёл ночевать в гостиницу, и на следующий день вывез свои вещи.
Первая ночь вдвоём, ночь, о которой Борис мечтал там, на фронте, и о которой грезил в промёрзшем лагерном бараке.
А Аля и не мечтала, для неё эти грёзы уже не существовали, они просто не могли осуществиться, она забила, заглушила в себе чувства, чтобы иметь возможность жить дальше. Разве по силам человеку вынести это – долгие годы беречь в своём сердце любовь к погибшему. Остаётся лишь помнить…
Тихо вокруг, ночь уже распростёрла свои тёмные крылья над уставшим за день городом. Голова Али покоится на плече Бориса, и её волосы щекочут ему щёку. Он поворачивает голову и целует её волосы, вдыхая такой непередаваемый единственный в мире запах.
Теперь каждая ночь была для них будто первая, они осторожно изучали друг друга, едва касаясь нежными руками тел. Но вскоре объятия становились крепче, а поцелуи жарче, волны страсти подхватывали их и погружали в могучую реку наслаждения. Они отдавали друг другу нерастраченные любовь и нежность, они любили друг друга неистово за всё, что пережили, за те страшные годы смертей и одиночества, за похоронку, за маленькую десятимесячную дочку, навсегда оставшуюся в каменистой земле. В такие мгновенья они забывали о том, что у каждого была своя жизнь, другие мужчина и женщина…теперь они вместе, теперь они – одно целое и всё, что было до этого, уже совсем не имеет значения.
Потом лежали рядом утомлённые и счастливые, лишь лёгкими прикосновениями выдавая свою нежность.
- Знаешь, я уже потерял всякую надежду тебя отыскать, когда получил отрицательный ответ на Урале, - неожиданно сказал Борис, вспомнив свои мучительные искания потерянной жены.
- Неужели отчаялся? – лукаво переспросила Аля.
- Не то, чтобы отчаялся, а растерялся как-то. Бросился снова к Лазарю, а он мне и говорит:
«- Езжай в Кишинёв, обойди там все паспортные столы и отделения милиции. Фамилия девичья у тебя есть, людей порасспрашивай».
- И ты поехал.
- Да, поехал. Решил, что если ты в этом городе, не уеду из него пока тебя не отыщу. Это оказалось не трудно: мама, когда вы вернулись, прописалась по новому адресу, по её фамилии и нашёл.
Соседке твоей старенькой, что на лавочке возле подъезда сидит, цветы подарил, она мне всё о тебе и рассказала: что замужем ты, что дочка у тебя…. Подумал я, что не имею права жизнь твою ломать. Три дня ходил вокруг, подстораживал, чтобы хоть одним глазком на тебя посмотреть. Ночами не спал, всё нашу жизнь прокручивал. В тот, третий день, решил для себя - всё, хватит, ты же мужик, в конце концов. Пора уезжать. Только в последний разок на тебя взгляну и уеду навсегда. Посмотрел, как ты в подъезд с бидончиком молока входишь, зубами скрипнул, кулаки сжал, повернулся и…пошёл.
Ну, а дальше ты знаешь, видно Бог не дал нам расстаться.
- Б-о-г, - удивлённо протянула Аля, ты, что же это…?
- А как ты думаешь, разве после того, что со мной случилось, после того, как смерть заглядывала мне в глаза и сжимала свои лапы на моём горле, после того, как мы с тобой, казалось, потерялись навсегда в этом взбаламученном мире…после всего этого лежим сейчас в обнимку и чувствуем друг друга… живыми и желанными, ты скажешь, что это не Он соединил нас вновь?
Аля помолчала с минуту, а потом тихо и задумчиво произнесла:
- Может быть…
«Встать, суд идёт….
Немолодая женщина – судья, раскрыв большую папку с гербом на обложке, строгим голосом зачитала:
- В связи с открывшимися обстоятельствами суд решил: удовлетворить требование истицы и признать второй брак Шаталовой Алевтины Григорьевны недействительным…обязать отца ребёнка выплачивать алименты на его содержание».
- Боря, - Аля гладила Бориса по рукаву, выдавая своё волнение. Так бывало, когда возникала необходимость сообщить нечто важное и не очень приятное, от чего нельзя просто так отмахнуться, - Мозель хочет с тобой встретиться.
- Что!? – Борис удивлённо поднял бровь, для него этого человека просто не существовало, - а что ему нужно?
- Боря, - Аля прильнула к Борису, - помнишь, ты говорил, что хорошо бы тебе удочерить Нелечку?
- Ну, конечно.
- Так Мозель должен дать на это своё согласие.
Борис поморщился, ему явно не хотелось встречаться с Мозелем, он вызывал в нём какое-то отвращение, может потому, что дотрагивался до его любимой женщины.
- Хорошо, а о чём я должен с ним говорить?
- Он сам скажет, ты только не перечь, не говори резкостей, даже если будешь возмущён чем-либо. Соглашайся с ним, наша задача – решить этот вопрос и всё.
Борис вдруг улыбнулся, обнял Алю, поднял её, оторвав от пола, и поцеловал:
- Какая же ты у меня умничка.
- Осторожней, там у меня наш ребёночек растёт.
Аля взяла руку Бориса и приложила её к своему упругому животу.
Борис вдыхал тёплый, но уже пахнущий осенью воздух, наслаждался слегка заметным увяданием деревьев, жёлто-малиновыми красками, брошенными в зелень листвы великим художником – природой. Он сидел в том же самом кафе, в котором поведал Але о последнем десятилетии своей неординарной жизни. И всего-то три месяца прошло, а как круто заворачивает судьба. Сколько событий вместили эти месяцы.
Мозель появился внезапно, ступая неслышной кошачьей походкой.
- Здравствуйте, Борис Александрович!
- Здравствуйте.
Мозель неловко уселся на стул за столиком напротив Бориса.
- Я пригласил вас для разговора о моей дочери.
- Слушаю вас.
- Я узнал, что вы желаете удочерить Нелю.
- Да.
Появилась приветливая официантка:
- Что будем заказывать?
Мозель вопросительно посмотрел на собеседника.
- Бутылку вина, сыр и конфеты, - не глядя в меню, произнёс Борис.
- Я таки не буду препятствовать этому и дам своё согласие, - продолжил Мозель прерванный разговор.
- Рад, что у нас не возникло разногласий по этому вопросу. Но вы же пригласили меня сюда не только для того, чтобы сообщить об этом?
- Вы проницательны, - Мозель заёрзал на стуле, собираясь с мыслями, чтобы как можно более мягко преподнести собеседнику заготовленное заранее предложение, понимая, что оно будет тому не очень приятно. - Видите ли, я испытываю искреннюю боль оттого, что лишаюсь любимой дочери. Но я понимаю, что ей будет лучше, если она, вырастая в вашей семье, не узнает, кто её настоящий отец.
Мозель заметно нервничал, собираясь произнести то главное, ради которого и затеял эту встречу. Нервничал и Борис, крутя пальцами какую-то попавшую под руку нитку. - Я хочу попросить вас о компенсации моего неизбывного отцовского горя. Поверьте, это решение далось мне нелегко, вы понимаете, что значит лишиться своего ребёнка. А моё согласие на ваше удочерение будет означать, что я его теряю навсегда.
За столом повисла недолгая пауза, которую прервал Мозель, решив идти до конца. - Я прошу сто тысяч. Согласитесь, это совсем небольшая сумма, если учесть то, что я теряю.
Борис с силой сжал крышку стола, кончики пальцев побелели. Кровь ударила в голову, как когда-то десять лет назад под Берлином. Мысли неслись, обгоняя одна другую: «так вот что он хочет – продать свою дочь. Какая мразь».
Мозель испуганно отодвинулся, увидев бешеные глаза Бориса.
- Вот ваш заказ, - официантка поставила на стол бутылку, стаканы и закуску. Борис вскочил, схватил бутылку и, расплёскивая вино, налил его в свой стакан доверху. Потом опрокинул в себя, выпив тремя большими глотками. Мозель в ужасе смотрел на него.
«Спокойно Боря, ты уже большой мальчик, ты знаешь, чем кончаются твои выпады. Слишком дорого это обходится, а у тебя теперь жена беременная и двухлетняя дочка,
успокойся, наконец».
Мысленное самовнушение охладило Бориса. Он вспомнил наставление Али, её тревожные глаза, плюхнулся на стул и отёр пот со лба. Неловкое молчание затянулось. Чтобы как-то сгладить неловкость, Борис налил в оба стакана вина.
- У меня нет таких денег.
- Я знаю, знаю, - затараторил обрадованный Мозель, - можно будет в рассрочку, каждый месяц понемногу.
Борис молчал.
- Ну, я считаю, что мы договорились, встретимся через пару дней. Мы подпишем договор, и я передам вам заверенное согласие на удочерение, - Мозель встал, бросив на стол смятую кредитку, - до свидания.
Не услышав ответа, быстро повернулся и ушёл.
Борис тупо смотрел на оставленные деньги, на нетронутый стакан ушедшего человека. Вялые мысли теперь едва шевелились в его мозгу:
«Мало того, что перестанет платить алименты, если даст согласие на удочерение, так он ещё хочет получать эти алименты с меня. Тварь расчётливая». Но злости уже не было, только опустошение и брезгливость, словно дотронулся до чего-то мерзкого и склизского.
- Боря, Боря, ну, Боря же, - теребила Аля мужа. А тот сидел, молча, словно в каком-то ступоре. - Боренька, родной мой, ну скажи что-нибудь. - Это я, я во всём виновата, - заплакала Аля, не дождавшись ответа, - я не уберегла нашу Оливушку, я связалась с этим и родила от него.
- Дочка ни при чём, - наконец услышала Аля первые слова Бориса, молчавшего с тех пор, как он пришёл после встречи с Мозелем.
Борис и сам не мог понять, почему его так глубоко, до самого сердца затронуло всё это, касающееся маленькой девочки, в жилах которой не было его крови, и о существовании которой он узнал всего три месяца назад. Сколько подлости и предательства, казалось, он видел за эти годы, сколько низости и трусости, но и храбрости и высоты духа тоже. Только всё это касалось взрослых людей, а тут крохотная девочка, не осознающая ещё, кто она.
- Аленька, это наша дочка, наша – и что значат деньги? Я заплачу ему, заработаю и заплачу, чего бы мне это не стоило.
Борис обнял Алю, она прижалась к нему и затихла, чувствуя, как вливается в неё тепло
надёжного, сильного и решительного мужчины.
Мужчины, которого она выбрала один раз и на всю жизнь.
АВТОР 9
17.Выбор
Сергей Зябаров
– Мы скоро будем снова вместе? Как и прежде... Есть шоколадное мороженое и рассказывать друг другу сны?! Мы скоро…
* * * *
Зубная щётка ненавязчиво предлагала помощь. Грех отказываться. Вчерашний вечер запомнился очередной порцией алкоголя сомнительного качества. Правда, слово «запомнился» – весьма завышенная оценка для памяти Джейка. О проведённом накануне времени красноречиво говорила парочка пустых бутылок из-под портвейна, покорно ожидавшая пробуждения хозяина. Стараясь не смотреться в зеркало, Джейк вяло ёрзал помощницей во рту.
Часы в этом доме давно перестали ощущать свою важность. Бесполезно тикая, иногда они тихонько чихали. То ли из-за покрывшего их пласта пыли, то ли просто от скуки.
Проведя очистительный ритуал, Джейк выпил лекарство от головной боли и опустился на взъерошенную кровать. Слабость и апатия. Единственные друзья сорокалетнего, истрёпанного одиночеством мужчины. От бедности размышлений Джейка отвлекло внезапное воспоминание о почти еженощно повторяющемся видении. Элен…
«Эти таблетки годятся лишь на корм для мнительных старух, – вскипел он. – Чёрт бы их побрал!» Сдержанное негодование перетекло в дикую брань. К счастью, жаждущих выслушать откровенную матерщину в доме не нашлось.
Дождь, подстрекаемый хитрым ветром, упорно ломился в окно. Желудок Джейка осудительно урчал. Последними, кого он временно приютил, были три литра горькой жидкости. Вряд ли из-за жалости – скорее ради убийства назойливых минут мистер Джейк Гротиген решил приготовить яичницу. После трапезы проснулось желание посетить близлежащую забегаловку.
Едва переступив порог собственного дома, он принялся проклинать дурацкую затею, выгнавшую его на растерзание мерзкой непогоды. Сутулясь и прищуриваясь, Джейк кое-как достиг цели. Бар «Падший путник» имел репутацию настоящего утешителя одиночек. Скудный набор блюд и напитков упрощал выбор ценителям простоты. Здесь пахло игральными картами, хмелем и тщетно скрываемой печалью.
Попав в нутро слабо освещённого помещения, Джейк направился к заветной барной стойке:
– Мне как обычно, старина Бред.
Бредли Макнолан, приземистого роста бармен, давно знал мистера Гротигена. Их встречи гораздо участились после ужасного происшествия. Стая бездомных собак буквально искромсала тело бедной жены Джейка. Элен поздно возвращалась с работы. По версии следователей, причиной нападения признали бешенство брошенных на произвол животных. Пустырь, по которому женщина направлялась домой в тот злополучный день, находится далеко от жилых кварталов. К сожалению, помощи она дождаться не успела.
Вздохнув, старина Бред выпалил:
– Мы знакомы несколько лет, Джейк. Ни разу за это время я не лез с нравоучениями или упрёками. Но мне уже больно смотреть на тебя. Ежедневные попойки не доведут до светлой старости. Вряд ли твои раны…
– Заткнись, Бредли! Ты далеко зашёл. Заруби на носу: никаких упоминаний о случившемся на пустыре. Я всегда высоко ценил твоё услужливое молчание. Будь добр, выполни заказ. Это всего лишь обычный бар, а не конфессионал!
Клиенты, находившиеся в зале, лениво наблюдали за разбушевавшимися страстями. Многие из них читали о смерти мисс Гротиген в местной газете. Но два года – достаточный период для замещения одного сострадания другим. И разве им самим мало мук пришлось выхлебать из зловонных чаш?! Сейчас они мирно попивают пиво; и если по вещавшему здесь радио вдруг объявят о многотысячных жертвах вследствие какого-нибудь террористического акта, вряд ли сей факт их хоть мало-мальски заденет. Поэтому, рождённый рядом инцидент не вызывал у осоловевших мужчин должного внимания.
Слегка обиженный старина Бред, потупив взгляд, достал с верхней полки бутылку портвейна. Налив Джейку стакан, он принялся обслуживать иных клиентов.
* * * *
Природа надела на город забавную корону в виде чудесной радуги. Беззаботные ребятишки ринулись на улицу после утреннего заточения. Расфуфыренные голуби подставляли вернувшемуся из ссылки солнышку промокшие перья. Мир за пределами томных комнат наполнялся людьми и весельем.
В отличие от голубей, душа Джейка Гротигена была безразлична как к улучшению погодных условий, так и к всеобщей радости. Алкоголь совершенно не принёс желанного удовлетворения: «А старик в чём-то прав! Накопленные денежки тают, как снежинки на раскалённой сковороде. Скоро и выпить-то не на что будет. Ну и чёрт с ним! Плевал я на такую жизнь! На жизнь без неё…» Уволившись с работы после смерти жены, Джейк вёл примитивный образ существования, сводившийся к трём вещам: выпивке, сну и бесцельному скитанию.
Выйдя из прокуренного помещения, мистер Гротиген решил прогуляться по умытым улицам города. Колючие мысли не покидали его ни на минуту: «Ну, выполняй свою работу надлежаще: смиренно и качественно. Больше от тебя ничего не требуется. Нет, лезет он с тошнотворными сентенциями!..»
Остановившись перед зданием старого кинотеатра, наш герой замер. На афише красовалась реклама фильма «Выбор», произведшего настоящий фурор несколько лет назад. При просмотре именно этой картины Джейк и Элен познакомились. Точнее, сначала встретились их глаза, а после сеанса будущая мисс Гротиген поинтересовалась у скромного холостяка о впечатлениях от фильма. Тот что-то невнятно пробубнил, но не упустил возможность вознаградить смелость дамы, угостив её шоколадным мороженым. Предавшись ностальгии, Джейк нырнул в озеро воспоминаний, вода которого благоухала пленяющей нежностью. Но вот вода испарилась, и разочарованный мистер Гротиген вновь очутился в оковах опостылевшей реальности.
«Неделя ретро-кино» – объясняла всё сноска в нижней части афиши.
Непроизвольно он отворил дверь усеянного разноцветными плакатами здания и медленно вошёл в холл. Странно, но внутри помещения, кроме кассиров, никого не наблюдалось. Узнав, что сегодня показывают лишь «Выбор», Джейк весьма обрадовался. Выбрав место в последнем ряду (Элен обожала сидеть за спинами зрителей и, когда какой-нибудь фильм ей не нравился, игриво метала в них попкорном), он приобрёл заветный билет. До начала оставалось пять минут. Мистер Гротиген, окончательно протрезвев, устремился к манящему креслу.
Пробираясь сквозь затемнённое пространство, он с подлинным изумлением заметил, что зал почти пуст, не считая парочки пожилых людей. Уютно расположившись в четвёртом ряду, они спокойно всматривались в огромный экран.
С появлением первых кадров сердце Джейка забилось чаще, руки бесстыдно вспотели. Не столько фильм захватил растрогавшегося зрителя, как прорвавшие дамбу чёрствости воспоминания. Когда сюжет картины достиг предсказуемой кульминации...
* * * *
Том Форест не сомневался в собственной непревзойдённости киномана. В детстве, пока иные мальчишки расточали энергию во дворе, он проводил время за просмотром очередного блокбастера. Позже его вкусы претерпели ряд изменений, но в целом с лёгкостью можно утверждать – мало в таком заурядном городишке, как Вормут, найдётся истинных знатоков кино подобно мистеру Форесту. Поэтому, внезапная метаморфоза, произошедшая с обликом одного из героев, показалась ему странной в высшей степени! Раз пять он смотрел «Выбор» и был уверен – актёр Вильям Голдинг играл на протяжении всей картины. «Что за …» – едва не выругался в присутствии супруги Том. Но вскоре пыл угас, ведь события, произошедшие в заключительной фазе фильма, всецело поглотили его сознание. Слава небесам, больше поводов для негодования он не отыскал.
* * * *
Скверный привкус крови едва не вызвал рвоту. На полу в неуклюжей позе растянулось тело убитой женщины. Неразборчивые крики отпугивали тишину, забившуюся в угол дома. Сказать, что представшая обстановка ввергла в шок беднягу Джейка, – то самое, что указать на лёгкое удивление человека, впервые встретившего инопланетянина. Кляп во рту, и руки, крепко привязанные к чему-то тяжёлому, помешали отреагировать на сложившиеся обстоятельства. В голове хаотично сталкивались обезумевшие мысли, пытаясь трезво оценить ситуацию: «Господи, где я?! Как здесь очутился? – и абсолютно противоестественная. – Кто я?» Но уже чрез мгновение отчетливая ясность ознобом прошлась по всему естеству Джейка. Прозрение грянуло ошеломительным громом, лишившим мистера Гротигена дара что-либо предпринимать вообще: «Я стал пленником фильма и своего нового отца. Он убил мою мать, осатанев от немалой порции алкоголя. Теперь его револьвер приставлен к моему виску, и в любой момент дрожащий палец на курке может совершить роковой выстрел. За дверью полицейский настоятельно требует опустить оружие и освободить заложника. Возбуждённый алкоголем и совершённым преступлением пьяница решительно отказывается от принятия запрошенных мер. Словесная перепалка не прекращается уже на протяжении получаса…»
Только конец фильма Джейк, как назло, не помнил. Ведь два года назад его внимание было приковано к белокурой красавице Элен.
– Ну что, сынок, готов последовать за мамочкой? Она, небось, уже соскучилась по тебе. Ждёт не дождётся своего сладенького отпрыска! – голос убийцы устрашающей тенью окутывал сердце мальчишки.
– Мистер Финли, – полицейский старался придать интонации спокойного оттенка, – у нас не остаётся выбора. Если вы не отпустите сына в течение следующих пяти минут, мы будем вынуждены пойти на штурм здания.
– Что вы знаете о выборе? Эта сволочь уже несколько лет изменяла мне с моим приятелем! Я трусливо терпел двойное предательство, ведь любил их... Но рано или поздно побеждает жажда мести. Да я даже не уверен, от меня ли она родила!
– Я понимаю вашу боль и отчаяние. Но стоит ли лишать жизни неповинного ребёнка? Он-то ведь не причинил вам зла.
Джейк жалобно всматривался в беспристрастные глаза отца. Никогда он не испытывал такого страха перед смертью, как в эти секунды. Сомнений не оставалось – лёгкое нажатие пальца отделяло двух людей от гибели. Правда, если мальчик – всего лишь персонаж фильма, то Джейк... Полученный дулом удар вытащил заложника из обволакивающего смятения, заставив съёжиться от боли.
– Покончим с сантиментами, от них мало пользы, – решительно молвил уставший от бессмысленных переговоров отец. – Запомните, мистер полицейский, выбор существует всегда!
За брошенной впопыхах фразой последовал короткий выстрел. Тишина в углу комнаты упала в обморок. Её взгляд источал неизгладимый ужас.
* * * *
Профессию свою Долли Хепбёрн любила. В каком-то смысле, выполняя бесхитростные обязанности, она ощущала себя актрисой. Плавно передвигаясь, бесшумно очищая зал кинотеатра от оставленного зрителями мусора, Долли получала удовольствие. Пританцовывая в обнимку со шваброй, бормоча под нос слова какой-нибудь забавной песенки, она всегда излучала необычайную жизнерадостность. Совершая поздно вечером контрольный обход, Долли отнюдь не намеревалась встретить кого-либо из посетителей. Заметив лежащего в неестественной позе мужчину, миссис Хепбёрн испуганно вскрикнула. От непредвиденной находки неприятно разило спиртным.
– Эй, мистер Лежака, пробуждайтесь! Фильм давно закончился. Или вам здесь постелить? – пришла в себя уборщица.
Прорезав толщу тумана, глухие звуки вернули Джейка к реальности. Выйдя из оцепенения, он крепко схватил тучную женщину за руку. Убедившись, что перед ним не призрак, устало улыбнулся и тотчас бросился к выходу.
Уборщица, обескураженная поведением незнакомца, вскоре всё-таки продолжила работу. Сегодняшний день был богат на странные обнаружения: помимо спящего зрителя, на полу объявились тугая верёвка и тряпичное изделие, напомнившее фантазёрке Долли кляп.
* * * *
На следующее утро Джейк Гротиген первым делом убрал в доме. Пыль, въевшаяся в мебель, не сразу смирилась с горькой участью. Долго сопротивляясь, в конце концов, она пала под напором проснувшейся в хозяине чистоплотности. Особенно наслаждались освобождением старинные часы. Переставшие чихать, они с новыми силами начали отмерять ход жизни своего спасителя.
Заходя в бар, Джейк ожидал встретить презрительный взгляд старины Бредли. Но тот лишь мельком посмотрел на него, не промолвив и слова. Приблизившись к бармену, мистер Гротиген осторожно положил руку на твёрдое плечо и прошептал:
– Спасибо, друг.
Причудливой формы облака плыли наперегонки друг с другом. Ласточка-мама летела к детям с червячком, довольным собственным предназначением. Ему было так щекотно в клюве красивой птицы, что он непослушно вертелся, заливаясь смехом.
Возвращаясь домой с газетой «Работа в Вормуте» и двумя килограммами шоколадного мороженого, Джейк жадно вдыхал запах сирени.
* * * *
На кухонном столе стояли две тарелки. Возле одной из них мистер Гротиген поместил фотографию счастливой Элен. «Мы обязательно снова будем вместе, моя любовь, – обратился к изображению жены Джейк. – Мне сегодня приснился наш будущий ребёнок. Хороший сон, правда?! Мы его назовём Билли. Как в том волшебном фильме.»
Мороженое оказалось чрезвычайно вкусным.
18.Митька
Сергей Зябаров
I
Последние десять месяцев Раиса Фёдоровна и Иннокентий Ильич провели в сладостном забвении. Жизнь пенсионеров тянулась ровной и безмятежной тропинкой. Хотя на пути и встречались редкие ухабины в виде задержек пенсии да соседского Мурчика, повадившегося воровать цыплят, лица и поведение стариков излучали исключительное спокойствие. До сих пор пожилые супруги еженощно не брезговали ложиться на одну кровать, на которой и ворочались синхронно, и храпели в унисон.
Юный апрель уверенно раскрашивал село Весёлое зелёной гуашью, преображая заурядную местность. Телефонный звонок, заставший Раису Фёдоровну в безоблачном настроении, подобно грому вырвал её из рук душевной гармонии. А уж услышанная информация ввергла старушку в оцепенение. Глаза приняли удивительную форму фар безумного грузовика, несущегося навстречу бездне. Спохватившись, Раиса Фёдоровна ринулась сообщить о предстоящей опасности мужу.
Иннокентий Ильич, тридцать лет проработавший комбайнером, обрёл важное качество – усидчивость. Именно оно уже на протяжении получаса содействовало старику в нелёгком охотничьем плане. Затаившись за кучей навоза, вблизи беззаботно снующих цыплят, он терпеливо выжидал. Мурчик славился завидной внезапностью нападения. Окажись хитрый кот в дикой Африке, его ловкости удивился бы и признанный царь зверей! Сегодня опытный боец рисковал угодить в непредвиденную ловушку. Видать, судьба благосклонно относилась к кровожадным повадкам Мурчика, ибо в момент появления кота на поле брани раздался истошный крик:
– Кеша! Горе нам, Кеша! Где ты?! Вечно тебя не сыщешь в трудную минуту…Небось, на баб соседских пялишься, кобель!
Вторя громогласной старухе, спасённое животное недовольно промяукало и смылось восвояси. Сердце Иннокентия Ильича наполнилось разочарованием и негодованием одновременно – мало того, что улов сорвался, так и его супруга внезапно взбесилась! Потерев окаменевшую поясницу, он злобно пробурчал:
– Здесь я, чего раскудахталась?! Вишь, хозяйство наше охраняю, забочусь в отличие от некоторых лежебок! Что стряслось-то?
Обнаружив мужа, Раиса Фёдоровна мигом очутилась около него и прерывисто пролепетала:
– Митька-то!.. Внук наш приезжает через два дня!.. Горе нам, Кеша…
Искушённый комбайнёр и несостоявшийся охотник сначала побагровел, а затем резко примостился на ветхий стул. Стоявшая возле сарая рухлядь была использована во избежание обморочного состояния. Новость показалась до смешного неправдоподобной и до боли очевидной. Над праздным затишьем, господствовавшем в семье пенсионеров, нависла угроза под именем Митька Пирогов.
II
Настало время познакомиться с героем поближе. Вызвав небывалую волну страха в душе дедушки Кеши и бабушки Раи, сей сударь заслуживает пристального внимания.
Дима Пирогов, двенадцатилетний парнишка из Рязани, выделялся на фоне сверстников дивным даром: где бы он ни появлялся, везде случалась беда. Не сказать, что нрава он был дерзкого и кипучего. Просто неприятности притягивались к Диме самым непристойным образом – так к кошкам в марте тянутся коты. Во дворе его любил только Валентин Степанович. Да и то только оттого, что большинство детей с Митькиного дома околачивалось подальше от родной обители и необычного мальчишки. Благодаря этому удовлетворенный пенсионер мог наслаждаться длительной обеденной дремой.
Родители, уставшие от бесчисленных неурядиц, связанных с сыном, стали относиться к ним с презрительным равнодушием. Митьку не баловали, но и в узде не держали. Школьный дневник мальчика был обильно усеян замечаниями, хотя учился тот неплохо. Особого успеха он достиг на уроках русской литературы, где прекрасно декламировал стихотворения известных поэтов.
Время бесповоротно торопилось к новым открытиям и войнам, а Митя привыкал к присутствию одиночества. Даже в таком юном возрасте он испытывал истинное облегчение, лишь находясь на берегу реки или в кругу лесных жителей. Природа манила и завораживала. При этом из её уст никогда не довелось услышать обвинительные, колкие словечки, которыми обожают орудовать люди.
В Весёлое Митя ездил всего два раза. О первом визите он помнил мало, зато последний оставил в памяти весомый след. С тех пор утекло десять месяцев, но петух, клюющий зерно из рук бабы Раи, постоянно видит лицо ненавистного мальчугана в ужасных сновидениях. В тот злополучный августовский день Митька нечаянно свалился с ивы, не подозревая, что приземлился на мягкую подушку. «Подушкой» оказался петух, беспечно укрывшийся в тени дерева. Теперь, стыдливо прихрамывая, домашняя птица лелеет желание отомстить врагу.
Кроме того, на городском ходячем бедствии числились иные злодеяния: сорванные любимые цветы дедушки Кеши, перепутанные с сорняками; разбитое мячом окно соседки Евгении Анатольевны, чудом не оглушившей Митьку своим воплем; предынфарктное состояние бабушки Раи, вызванное возникшим по вине внука пожаром – благо, менее подверженный панике дед успел вовремя потушить пламя. Митька тогда зажёг одну из церковных свечей в доме, а погасить забыл, покинув помещение. Да всё разве перечислишь…Словно смерч он посетил полусонное село, оставив после себя обломки умиротворённого существования.
Буре было суждено вернуться. Митькины родители укатывали на море, предварительно договорившись оставить мальчика на неделю в Весёлом.
III
Шла пасхальная неделя. Погружённый в мечтания, Митька проводил субботний вечер среди друзей: улыбчивые одуванчики, стеснительные колокольчики, общительные кузнечики – компания подобралась знатная! На семейном собрании, состоявшемся накануне, было принято весьма сомнительное решение. Иннокентий Ильич и Раиса Фёдоровна после длительной словесной перепалки согласились взять Митьку в церковь. Уже пятый день пребывания мальчишки в селе не ознаменовался чем-либо преступным. Поверив в то, что небесные силы обезоружили «гореносца», старики прониклись благоговейным настроением.
Всюду пеклись куличи, красились яйца и текли слюнки. Митька ранее не посещал церковь. В его бурных фантазиях она представала средневековой крепостью, внутри которой происходили различные интересности. Предвкушение грандиозности наступающего события росло в нём подобно увеличению количества блох на Мурчике – с внушительной скоростью.
Будильник завели на три часа утра. Когда все уснули, Иннокентий Ильич беззвучно прокрался на кухню. Мучаясь в бессоннице из-за остро ощущаемого голода, он вытащил из холодильника приготовленный для освещения кусок балыка. Перекрестившись, тотчас отчекрыжил ножом половину и мигом проглотил, едва пережевывая. Для успокоения совести прошептав «прости, Господи», на цыпочках возвратился к мирно сопящей супруге.
Во время окончательных сборов кража была раскрыта намётанным оком Раисы Фёдоровны. Криминал, конечно же, приписали городскому сорванцу, но в праздничный день обошлись устным внушением.
IV
Церковь находилась в двадцати минутах ходьбы от дома. Митьке отвели роль носителя корзины. Он с подлинным удовольствием исполнял чужую волю, торопя медлительных родственников. По пути они встретили нескольких односельчан, и теперь в строгой радости чинно волочили ноги. В беседе каждый был предельно сдержан, стараясь придать речам ангельскую воздушность. Про себя Митька отметил: «Мы – отряд Красных Шапочек! Правда, идём с корзинками не к бабушке, а к Богу».
Доносящийся из темноты звон служил своеобразным звуковым маяком. Мальчику верилось, что внутри колокола, следуя волшебному заклинанию, поют тысячи цветочков-колокольчиков!
Толпа послушных христиан застыла у входа в церковный двор, принявшись креститься да бить поклоны. Митька, которого дедушка посвятил в таинство сего искусства, нелепо повторял жесты за старшими. Небезосновательно он считал, что деду в этом плане повезло гораздо больше: после трагического происшествия на работе у Иннокентия Ильича на правой руке осталось всего три пальца. «Он-то наверняка не запутается!» – пришёл к выводу смышлёный внук.
В церковь решили не заходить. Митька настаивал на обратном, но непоколебимая Раиса Фёдоровна отмахнулась от жалобной просьбы, как отмахиваются от надоедливых мух. Поставив корзинку на свободное место возле храма, обиженный мальчик стал рассматривать людей. Их плетёные изделия распирало от яств, а лица – от наносного ощущения святости. В пузатых лукошках горели напыщенные свечи.
Праздничное действо набирало обороты. Окроплённых водой прихожан сменяли пока ещё сухие.
– Скоро и к нам доберутся, – с упоением пробормотал Иннокентий Ильич. – Брызнут в твоё дряблое лицо живой водицы, старуха. Вдруг поможет, и минувшая красота вернётся, а?!
– Кто бы о красоте пёкся-то! Да я с зеркала в доме пятый год как пыль не вытираю, чтобы ты не впадал в глубокое отчаяние от вида своей мормышки!
Происходящее вокруг страшно раздражало Митьку. Странная тяжесть наполняла детское тело, застывая безмерной горечью в глазах. Батюшка с помощниками, остальные люди, включая деда с бабкой, вызывали в нём жалость. Всё вокруг напоминало театральное представление, в котором каждому отводилась скучная роль. Подобно тающим в корзинках свечам, медленно угасал лучик веры в истинность чуда. Отвратительно чужим ощущал себя Митька.
Когда батюшка со свитой приблизились к неугомонным старикам, терпение бедолаги лопнуло. Не сдерживаясь, мальчик пнул корзину с едой и стремглав бросился к выходу. Изумлённые старики лишь проводили внука колючим взглядом. Затаив сильную обиду на сорванца, Раиса Фёдоровна осторожно поставила корзину на место.
V
Митька долго бежал наперегонки с чувством безграничного одиночества. Радужное настроение иссякло. Отчаяние поглотило все светлые мысли. Выбившись наконец из сил, он упал на траву. Нежные колокольчики, позабыв о былой стеснительности, обняли опечаленного друга. Капельки росы, проступившие на хрупких стебельках, говорили о приятельской солидарности – цветы плакали.
АВТОР 10
19.Рука друга
Ирина Шабалина
Горы были прекрасны! Они манили сверкающими снежными вершинами на фоне пронзительной синевы неба.
С первых же дней пребывания в альп.лагере Янка рвалась в горы, словно птица из клетки. Именно туда, к седым, скалистым вершинам. Уроки скалолазания рядом с лагерем, под строгим взглядом инструктора, ей не нравились. Хотелось на свободу, высоко, в синеву, к ледникам! Ей казалось, что она давно всё знает, всё умеет, и тренироваться рядом со студентами, ей, бывалой горнолыжнице, туристке, преодолевшей немало перевалов, просто смешно. А альпинизм – дело наживное. Несмотря на свои двадцать семь, Яна была изящной, красивой, и мало чем отличалась от двадцатилетних несмышленых студенток внешне. Зато умом. . . Она казалась себе такой мудрой! Поэтому к призывным взглядам мальчиков – студентов относилась очень пренебрежительно. Яна уже побывала замужем, испытала все прелести безоглядной любви, бурного и скоротечного брачного союза, и вот уже пять лет одна растила любимую дочку. С помощью своей мамы, конечно. Вот и теперь любимая дочка осталась с бабушкой, а Яна умчалась, в не менее любимые, горы. И стремится покорять не перевалы, а вершины. Но инструктор был ворчлив и неумолим. Всё, по его мнению, начинающие альпинисты делали неправильно, коряво, особенно девушки. Узлы вязать не научились, перила крепили вообще никуда не годно, и до сверкающих вершин им было - как до утренней звезды.
И Яна не выдержала. Она решила совершить восхождение сама, и доказать этому выскочке – инструктору, что всё умеет не хуже, чем он. И достигнет. . . Ну не вершины хотя бы, а того зеленоватого, загадочного ледника, и скального выступа, очень похожего на вершину. Чаще всех и откровеннее на Яну смотрел студент университета из её родного города - Виктор. Победитель, значит! Ну что ж, дадим ему возможность победить! Вечером, у костра, Витя, как всегда долгим и тоскующим взглядом смотрел на Яну, и она вдруг, отозвала его в сторону и изложила свой план. Конечно, Виктор был против этой авантюры, считал её безрассудной, но он на всё был готов ради Яны, ради этих сияющих и загадочных глаз, в которых отражались искры огня.
Они вышли ещё до рассвета, под мерцающими звёздами, собрав с собой всё необходимое снаряжение. Сначала подъём был не трудным, потом сложным, но привычным, а уже на значительной высоте, под ослепляющими лучами солнца, у скальной стенки, которая снизу казалась такой доступной, начались настоящие трудности. Надев обвязки, связавшись между собой , они начали мучительно медленно подниматься по отвесной стене, вбивая крючья, крепя перила, отдыхая на выступах скалы. Первым шёл, конечно, Виктор. Пот застилал глаза, руки ломило от невыносимых усилий, а он думал, как же тяжело Янке, которая, не сдаваясь , отважно карабкалась вслед за ним. Заветный ледник сверкал уже совсем рядом , над головой и казалось - уже рукой подать до заветного выступа - вершины, но скалы стали ещё круче, и предательские трещины змеились по ним. Одно место показалось Виктору особенно подозрительным, он постарался обойти его, и вдруг почувствовал, как натянулась верёвка в связке. Конечно! Отчаянная Янка не пошла за ним в обход, а ломанулась напрямик. Он предостерегающе крикнул, понадёжнее закрепился на вершине преодолённой скалы, повернувшись лицом к подруге. Это и спасло им жизнь, потому, что опрометчиво забиваемый Янкой крюк, как раз в трещину той подозрительной скалы и привёл к трагедии.
Янке, как в замедленном видео, показалось, что огромный камень величиной со шкаф ,медленно пополз на неё Она не слышала грохота, не замечала мелких камней несущихся вниз, а заворожено смотрела на это неторопливый, огромный камень, ползущий прямо на неё и думала о маленькой, любимой дочке, опрометчиво оставленной дома. Янка пыталась даже молиться и, насколько смогла, отклонилась от камня, вжалась в выступ скалы и. . . потеряла сознание.
Для Виктора же всё произошло мгновенно - жуткий грохот, огромный камень, летящий на Янку, невероятной силы рывок, заставивший его закричать, потом сцепить зубы, вжаться в скалу, напрячь все силы. Как хорошо, что он успел закрепиться! Смог выдержать этот удар, рывок и устоять! И сейчас удержит потерявшую сознание Янку, которая безвольно, тряпичной куклой, висела на его верёвке. Вниз, в бездонное ущелье с ужасающим грохотом мчался камень, чуть не унесший за собой Янкину жизнь. Он мчался увлекая за собой всё больше и больше камней, и этот грохот, казалось, заполнил собой и заставил содрогнуться все горы и, наверное, достиг альп. лагеря ,где их давно уже хватились, и. . .заставил очнуться Янку. Она вздрогнула , раскрыла свои тёмные глазищи и удивлённо взглянула на Виктора снизу, пытаясь поставить ногу, с жутко торчащим обломком кости на скальный выступ. Струйки крови сбегали вниз по болтающемуся ботинку и разбиваясь на капли падали в пустоту. А Виктор, напрягая отказывающиеся слушаться мышцы, разрезая верёвкой ладони ,из последних сил подтягивал висящую на страховку Янку, всё выше, к вершине скалы, на которой стоял сам. Первое, что увидела Янка, очнувшись, была её странно висящая ступня, обутая в ботинок. Ступня висела сама по себе, отдельно от Янки и медленно колыхалась на ветру и поворачивалась то в одну, то в другую сторону. Боли Янка не чувствовала и всё пыталась поставить эту непослушную ступню на выступ скалы, но нога не слушалась, да и торчало из неё что-то бело-красное, жуткое, непонятное. Легче было посмотреть вверх, и Янка увидела искажённое от напряжения и боли лицо Виктора, который из последних сил пытался втянуть её наверх. Внизу простиралась бездна. . . Ущелье. Яна повернулась, вцепилась руками в скалу и, изловчившись, поставила другую, более послушную ногу, на выступ. Виктору стало легче. Передохнув, он снова потянул верёвку и наконец-то втянул Янку на плоскую вершину скалы. Непослушная ступня Янки легла носком назад, а под её изломанной ногой тут же накопилась багровая лужица. Виктор перетянул ногу Яны выше колена верёвкой, вместо жгута, и тут к Яне, пришла жуткая, тошнотворная боль. Яна снова потеряла сознание.
Затем сознание приходило урывками. Сначала она видела Виктора, кричавшего что-то в рацию. . . Как хорошо, что взяли её! А ведь Янка не хотела. . . Потом снова боль и спасительная, вязкая темнота. Потом уже много людей, суетящихся вокруг неё. Лиц она не узнавала – какие-то расплывчатые пятна с радужными ореолами вокруг. Как святые! А может быть она уже в раю? Нет, это не рай. Святые не перевязывают и не делают уколы. . . Там это не нужно уже. Уколы – как комариные, по сравнению с жуткой болью в ноге и во всём теле. Снова темнота. А потом легче. И её уже везут на санках по склону. Снова темнота, а потом прояснение, и лицо Виктора над ней и его рука на её ладони. И так тепло и спокойно от этих добрых глаз и этой сильной руки! Вот и притихший альп.лагерь, и никаких криков и упрёков, лишь серьёзное ,озабоченное лицо инструктора, склонившегося над ней. Успокоительное похлопывание по её плечу, и вдруг озорная улыбка – «Ай да вы! Ну, даёте!» Ещё смеётся! А ведь она так подвела своего инструктора. . .
Снова темнота. . Местная больница, белые стены. . . яркие лампы. . .операция. В палате, придя в себя, она снова увидела Виктора и почувствовала его надёжную, тёплую руку на своей ладони.От него Яна узнала, что её ступню , висевшую только на лоскуте кожи и одной мышце , всё-таки удалось сохранить. Но предстояло ещё много операций, уже в родном городе, куда её перевезли на самолёте. А потом огромный, тяжелый аппарат Елизарова на ноге, скрепляющий спицами её раздробленные кости. Но после каждой операции, почти каждый день, он видела у своей кровати Виктора, и чувствовала прикосновение или пожатие его руки, сильной и самой нужной руки друга и. . . дорогого человека.
20.Старое письмо
Ирина Шабалина
Письмо было помятым, в пожелтевшем конверте.Оно лежало на дне почтового ящика, а Галя изумлённо смотрела на него
Немного поколебавшись, девушка осторожно, как гранату, вынула пожелтевший конверт и уставилась на почтовый адрес. Адрес был Галин. И фамилия её. В графе - «кому» красивым, летящим подчерком было написано – «Ковылёвой» и подчёркнуто.
Галя долго не решалась вскрыть конверт, даже зачем-то его понюхала. От конверта пахло пылью. Подойдя к мусорному бачку, чтобы сразу выбросить, если там что-то гадкое, Галя дрожащей рукой резко разорвала конверт и, зажмурившись, на вытянутой руке занесла его над мусоркой.
Ничего страшного не произошло. Галя, приоткрыв один глаз, посмотрела на разорванный конверт. Из него выглядывал уголок письма. Помахав конвертом над мусоркой,(а вдруг в нём какой то порошок ядовитый, об этом Галя читала в детективе, а по телевизору слышала, что так даже споры сибирской язвы пересылали),она, наконец-то, приблизила его к себе.
Ну, кто может желать ей зла, обыкновенной студентке? Тем более мечтать отравить её? Галя никогда не получала писем, кроме рекламных. Да какие письма – если кругом интернет и сотовые телефоны? Общайся, сколько хочешь, в «Контакте» или в «Одноклассниках»! И номер почты у неё был в «майле», на который периодически приходили письма и поздравления от друзей. Это было нормально, привычно. А вот этот конверт в почтовом ящике, да ещё пожелтевший, но с её фамилией и адресом – это было странно, даже страшновато!
Галя посмотрела на адрес отправителя. Он стоял не вверху, слева, как на современных конвертах, а внизу – справа. Индекс , правда , был - кое-как обведённые цифры. И то хорошо.
Кто же ей прислал такую рухлядь? Просто весточка из прошлого. На обратном адресе значился - город Кировск, неразборчивое название улицы, номер дома и квартиры, но вместо фамилии – просто подпись , такая же летящая, как буквы. Адрес ей ничего не говорил. В Кировске ни друзей, ни родственников у Гали не было.
Решившись, Галя вынула листок из конверта. Листок не был жёлтым, а был скорее голубоватым, вырванным из обычной школьной тетради в клеточку. Взглянув на первые строчки, Галя даже вздохнула с облегчением. Всё встало на свои места.
Письмо было адресовано её маме. «Танечка, любимая. . .» - начиналось оно. И вдруг из конверта выпала и, покружившись, упала на ступеньки лестницы маленькая фотография. Такие, с уголком, когда-то вклеивали в паспорт. У её мамочке тоже была такая, на которой она была молодой и красивой.
Когда тётки выбирали фотографию для памятника мамочке, Галя хотела увеличить именно такую, чтобы все видели, какой прекрасной была её мама. Но родственники воспротивились и взяли для памятника последнюю мамину фотографию, где она, измученная неизлечимой и страшной болезнью, выглядела морщинистой, исхудавшей и пожилой.
Такой она теперь и смотрела грустно на Галю с памятника, когда девушка приходила поплакать на её могилу. Галя очень скучала по маме! Ей так не хватало самого родного человека! Ведь она осталась совсем одна, а тётка, которая какое-то время жила вместе с Галей, пока они окончательно не поссорились, не только не заменяла маму, а вызывала невозможное раздражение и злость.
Так тётка и ушла, не принятая и не понятая, громко хлопнув дверью и прокричав со злостью: «Ну и живи одна! Как хочешь! На жалкую стипендию! Мать была дурой, а ты ещё хуже !»
Галя так и жила. На стипендию Впроголодь. Но когда нечем стало платить за квартиру, пошла работать посудомойкой в ближайшее кафе.
Утром училась, а вечером мыла посуду. Стало легче, и она даже иногда стала улыбаться грустному маминому портрету. И даже иногда заглядываться на молодых людей, особенно одного – высокого, стройного , черноглазого, который часто бродил возле её дома, сверлил её чёрными глазищами, но так и не решался познакомиться.
Галя оторвалась от воспоминаний, смахнула слёзы и подняла маленькую фотографию, покорно лежавшую на ступеньке. Взглянула на неё – и мир словно перевернулся кверху тормашками. Галя даже покачнулась. С фотографии смотрело . . . её лицо. Правда, в мужском варианте. С волосами , закрывавшими уши, по моде семидесятых, струящимися почти до плеч, как у неё сейчас. Очень красивое молодое лицо.
Галя, зажав в руке конверт и фотографию, помчалась наверх, в свою квартиру. Ворвавшись в прихожую – встала перед зеркалом, переводя взгляд с фотографии на своё отражение . И нос , и глаза и брови – всё как у неё! Мистика какая – то! Кто же это? У мамы не было брата, это она точно знала. Так что же! Получается, что этот молодой человек – Галин отец?!
Галя смутно помнила своего, как она думала, «папу» . Он был рыжий , веснушчатый, некрасивый, злой. Почти всегда пьяный.
Галя не была похожа на него, и совсем не хотела походить.
Он исчез за несколько лет до маминой смерти в неизвестном направлении. Даже в розыск подавали – не нашли. Тётки, мамины сёстры, приезжая изредка в гости, шептались, что нашёл он подружку, где-то далеко. Мама плакала вечерами, а Галя утешала её и шептала, что им вдвоём лучше. Она искренне верила в это, ей, на самом деле, было лучше без рыжего, постоянно ругавшего и воспитывающего её выпивохи.
Но маме было тяжело. Она устроилась ещё на две работы . Кроме службы бухгалтером, она по вечерам мыла подъезды, а с раннего утра подметала двор.
Мамочка очень хотела, чтобы её Галечка ни в чём не нуждалась, отлично закончила школу и поступила в институт.
Галя так и сделала, преисполненная благодарности к маме.
Девушка хорошо училась, и мама, собрав все нехитрые сбережения, заработанные тяжёлым трудом, подарила дочке настоящий компьютер на день рождения. Даже новый, и с большим монитором.
Это был её последний подарок. Через два месяца мама свалилась от тяжёлой болезни, угодила на операцию, которая не помогла, и , промучившись два года, умерла.
Родственники какое-то время помогали, во время болезни мамы, и после её смерти, но когда Галя поссорилась сначала с одной тёткой, а потом и с другой, которая осуждала её маму, обвиняя в чём-то непонятном, в какой-то глупости, нерасчётливости, позоре.
После ссоры, во время которой Галя непочтительно накричала на тёток, требуя не оскорблять маму и её память, тётки окончательно от неё отвернулись и не показывались, предоставив Галю самой себе.
Иногда, правда, звонили, чтобы проверить – жива ли, но Галя была жива и не хотела общаться с ними.
Галя ничего не знала о маминой юности, только видела школьные фотографии – и всё. Мама ни о чём не хотела рассказывать, и как Галя ни выпытывала у неё о молодости, о любви, о знакомстве с мужем, мама отвечала односложно и замыкалась в себе.
И только по разговорам и ругани тёток, Галя догадывалась, что не всё было легко и просто в маминой юности и любви. В чём-то мама была очень виновата, а в чём, Гале не хотелось выспрашивать ни у мамы, ни, тем более, у тёток.
Галя была поздним ребёнком. Она родилась, когда маме было за тридцать, и почему такая красивая девушка, как мама, так долго не выходила замуж, - тоже была тайна, покрытая мраком.
И вот теперь в её руках письмо из маминой юности, из маминой любви. . . Как машина времени. И даже фотография её любимого. Отца Гали? Галя настолько в это поверила, что даже обрадовалась. Она никогда не любила рыжего «выпивоху». Скорее, тайно ненавидела его. С детства, полного обид и унижений. Галя долго не решалась открыть письмо, но раз мамы нет на свете, она уже имеет право его прочитать! Убедив себя в этом, Галя решительно начала читать.
«Танечка, любимая. . . Здравствуй родная! Я не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь, но вновь и вновь буду молить о прощении. Я недавно вернулся со своей далёкой сибирской стройки, где пытался топить своё выдуманное горе не в вине, так в работе, и здесь узнал, как же оклеветала тебя Люська! Она всегда тебя ненавидела, ведь была в меня влюблена. А я, как дурак, поверил! Ведь эту ложь подтверждали и Венька и Славка. Ну Венька - понятно. Он ведь тебя добивался , на моих глазах, что противно даже. Частично из-за этого я и поверил. Мне казалось, что не очень-то веско ты даёшь ему отпор. Но Славка. . .Лучший друг. А он, оказывается, всегда мне завидовал. Моим успехам в спорте. Моим медалям. Что я его – одной левой, побеждал . Но ведь не только его!
Здесь я узнал, что никакого ребёнка от Веньки у тебя нет, что он только недавно смог уговорить тебя выйти за него замуж, и как ты плакала на свадьбе. . .
А тебе сказали, что я давно женат. Поэтому ты и не писала. А я ревновал, дико , ужасно. Даже хотел с монтажной вышки кинуться!
Как я мог поверить? Ненавижу себя! Танечка! Можно, я приеду! Ты уйдёшь от Веньки! Может быть, я смогу что-то исправить? Я кинусь к твоим ногам, буду умолять простить . . .
Я никогда не любил Люську, даже не думал на ней жениться! Да. Она приехала ко мне, в Забайкалье, на стройку. Бегала и бегает за мной. . . Но мне нужна только ты. Я рассчитаюсь, и вернусь сюда. Видеть не могу эту лгунью. Пусть остаётся в Сибири, ищет другого дурака. Прости меня. . .» И снова и снова « прости», «люблю».
И подпись размашисто -"твой Юра"
Дочитывала письмо Галя в слезах.И сразу вдруг стали понятны и сплетни и ругань тёток.
Они просто всплывали из глубин памяти. Значит, папа, а Галя уже так называла незнакомого Юрия, всё таки, приезжал! И не раз! И мама простила его! Несмотря на злобные слухи и сплетни!
И в какой –то миг их безумной страсти и возвратившейся любви, и зародилась она - Галя!
И никакая она не Вениаминовна! Галя восстановит справедливость и скинет это ненавистное отчество!
В памяти вспыхнула жуткая сцена из детства, когда, заперев её, ещё малышку, в спальне, рыжий выпивоха злобно орал, обзывал маму страшными, непонятными словами и бил, а Галя слышала, как жутко кричала мама, и сама билась в дверь спальни, до синяков, до крови. . .
Потом приезжали тётки, долго уговаривали маму, жалели выпивоху. Пафосно вещали о «семейной» чести, о светлой памяти покойных родителей, велели «не очернять».
И как опухшая от слёз мама разбирала уже собранный чемодан. Потом, после очередного скандала и побоев, опять собирала, одевала испуганную, заплаканную Галю, брала её на руки и выбегала на лестницу, но уже там её догонял взъерошенный Вениамин, выхватывал ревущую Галю, тащил обратно в квартиру.
И вновь, как в страшном сне, появлялись тётки и голосили на два голоса: « Ну раз уж ЭТО так поздно открылось, надо простить, повиниться и жить.»
А маленькой Гале казалось, что так поздно открылась какая-то бутылка из сказки, с джином, ведь в их доме так много было бутылок. . .
А оказывается, что «открылась» сама Галя. . . Тайна её рождения, о чём она и сама не знала столько лет.
И всё ждала, что появится джин, и исполнит Галино желание, и дома будет хорошо, и снова будет улыбаться всегда заплаканная мама. Она даже ходила и тёрла открытые и закрытые бутылки , надеясь найти ту, недавно открывшуюся, с джином, который вылетит из неё и скажет напуганной девочке: «О, бальзам моей души!» Красивый старик в шёлковом халате и с длинной белой бородой исполнит Галино желание,и мама будет счастлива.
Потом всё как-то затихло.
Но Галя всегда чувствовала скрытую ненависть «отца» и тёток.
Как они любили её воспитывать! А «отец» частенько и оплеухи давал, когда мамы рядом не было.
И вдруг всплыло из памяти непонятное в детстве слово «нагулёныш», которым её звал иногда подвыпивший рыжий.А Гале оно нравилось и казалось ласковым. Ведь ничего ласкового и доброго выпивоха ей больше не говорил.
Однажды Галя спросила маму, что это за слово, а мама вдруг горько и навзрыд заплакала. А потом, успокоившись, просила Галю никому и никогда не называть это слово. Вениамин тоже прекратил так обзывать девочку, видно Танины мольбы дошли до него, да и не до девочки ему было.
Пару раз он приходил побитый, напуганный, а вскоре и сам исчез.
Убежал к подружке, наверное, на великую радость Гали. Почему мама так и не решилась уйти к Юрию, Галя не понимала. Неужели так действовали увещевания тёток!
Всё! Хватит сырость разводить!
Адрес на конверте есть! Значит надо туда поехать и всё выяснить!
Ведь кто-то подложил письмо Гале? Значит, цель какую-то преследовал! Галя решительно встала, нашла в интернете расписание электричек до Кировска, благо, это совсем недалеко. То, что этот адрес был написан более 20 лет назад, Галю мало волновало.
Городок не большой. Таня, её мама жила там, когда училась в школе.
Галя с мамой даже ездила туда однажды. Кто-то должен там знать об этой истории.
Электричка уходила через час. Как хорошо, что письмо нашлось именно в выходной! Через полчаса Галя была на вокзале, изнывая от нетерпения.
И ещё через сорок минут в Кировске.
Маленький патриархальный город встретил её зелёными улочками с одноэтажной застройкой, с зацветающими садами вокруг маленьких домов.
Галя уже любила этот городок, ведь здесь выросла её мама, здесь закончила школу и жила, пока не перебралась в областной центр, в квартиру своей бабушки, после смерти родителей.
Здесь, скорее всего и случились события вокруг любовного многоугольника, упомянутого в письме.
Неразборчивое название улицы, кое-как прочитали на местной почте, гордо именующейся – Главпочтамт. Очень удивились, увидев такой старый конверт. Даже подсказали, где найти улицу, которая оказалась Революционной.
В маленьком городе советские названия не изменяли, а на главной площади всё ещё стоял облупившийся памятник Ленину, гордо показывающий рукой в светлое будущее.
Улица Революционная начиналась от центральной площади и вела к окраине. Дом 25 оказался старой двухэтажкой.
Галя позвонила в дверь под № 3, и та распахнулась так быстро, будто её здесь ждали. На пороге стояла маленькая сгорбленная старушка, с добрыми, улыбчивыми глазами.
«Здравствуйте!» – сказала Галя - «Вы не знаете Юрия? Он жил здесь лет 20-30 назад. Вот письмо от него мне подбросили!», показала Галя конверт.
Старушка вдруг мелко – мелко закрестилась и заплакала.
« А ты никак, Галя, будешь, деточка? Заходи, заходи, родненькая.», - всхлипывая причитала она.
«Откуда вы знаете обо мне?»
"Да Володька, пострелёнок, всё это закрутил.
« Вот, увидишь» ,-говорил,- «баб Нюр, найдёт письмо Галя – Юрина дочка, и приедет! Надо ей правду знать!» Он тебе, видать и подбросил его. Мать не получила, так хоть дочь»
"Так я правда . . . Юрия дочь?»
«А то , как же, детонька. Его и есть. Позор–то какой! Мы все соседями были – и Юркины родители и Венькины, и Люськины, и сродственники. . . Все рядушком жили и дружили издавна.Но потом, кто помер, кто разъехались. . . Да и уж всё больно запуталось.
Мы недавно о тебе узнали. Володька – пострелёнок раскрутил.Правда, бает, должна тор. . .троже. .»
«Торжествовать - , поправила Галя. – «А где . . .Юрий?»
"Да на зоне он сгинул, деточка. После того, как Веньку. . . убил. Не сознался он. Куда-то провалился Венька, до сих пор не нашли. Но Юрку в Сибирь, на поселение сослали. За покушение. . . за несознанку. . . за драки. . . Всё так там запутано – не разгребёшь. А за ним и Люська подалась. Ох, как любила она Юрку-то. Так всю жизнь за ним и пробегала. Юрка за Танькой, а Люська за Юркой.. Когда Юрка снова к Таньке, сюда кинулся из Сибири, Люська жить не хотела , травилась. А письмо это, она, грешная, перехватила. Подружки у ней на почте были. Перехватили. Переслали ей. Да не помогло.
Всё равно Юрка к Таньке в город подался, на словах всё рассказал. В ногах валялся. Прощения просил, за то, что поверил в оговор.
Долго та держалась, прогоняла его, мужняя ведь жена–то. . .Венька –то, подлец, добился своего, окрутил девку.Да ведь и Юрка упорный. На работу в городе устроился, проходу бабе не давал.Ну и не выдержала. Слабые мы, бабы. . . Согрешила.
А к Юрке не ушла – позора боялась, да и когда почуяла, что дитё будет . ..
А вдруг мужнино? Позорище-то. Вот и вовсе не ушла.
Правда-то не сразу вскрылась . А как ты -вылитая Юркина уродилась. . .
Ну сразу–то не поняли, а чем дальше тем, яснее.
Венька-то рыжий, морда лопатой. Танечка – светленькая. А ты – как вороново крыло, да красавица писаная. Вся в Юрку.
Ты, как вошла – меня будто громом шибануло – Юрка и есть! Хоть и не видела тебя. Всё по рассказам.
Смертным боем муж Таньку бил, как подозревать стал, ну и созналась она, уйти хотела. Не пустил, пригрозил, что дитёнка убьёт, тебя – малую. Тут и Юрка всё прознал, хоть Танька и скрывала.
Да разве скроешь синяки такие. Позор-то уж на всю округу гремел! Ну и сцепились мужики пару – тройку раз. А потом Венька и исчез с концами.
Хитро твой батька устроил – даже следов не нашли. Никаких доказательствов. . . Но все ж знают, что он угробил.
Держали его долго под следствием, да без толку. Ну всё равно сослали, за драки, эа покушение. На зоне–то недолго он был, примерный уж больно , да тихий, работящий.
На поселение отпустили.
А туда и Люська примоталась.
Она и на суды, и на зону к нему всё таскалась, оглашенная-то.
Пока Юрка в городе с Танькой куролесил, она и травиться пыталась - едва откачали, и замуж выйти собралась с горя, Володьку вот родила – пострелёнка. . .»
«Так Володя сын Люси?»- изумлённо перебила Галя – «Мой. . . брат?»
«Да откуда? Вот ещё придумала! Юрка от Люськи, как от огня спасался. . . Я ж говорю – замуж пыталась выйти, от мужа и родила. Да недолго с мужем побыла. Как суды завертелись – побежала опять сюды, к Юрке, прям с ребёнком, чтоб рядом быть.
Когда на зону отправили, то же в Сибирь ломанулась.
Рядом, в деревне поселилась, в том же поселении, куда он и вышел с зоны-то. Как только всего добивалась! Да с дитём. . . Вот какая упёртая была. Как любила – то. . .
Таньке и не снилось такой любви! Так и умерла, Люсенька болезная, рядышком с ним.
Как вышло то, и не знает никто. В доме нашли их, угоревших. Он - на кровати, а Люська - на коленках возле кровати, а головой на подушке его.
Рядом с его лицом. И улыбается.
Толкуют, что сама всё и подстроила.
Юрка-то на порог её не пускал – пробралась как-то. Улестила.
Бог им всем судья. А письмо-то так у ей и валялось. Чего хоронила- то? Вот Володька и нашёл его, пострелёнок. Всё и раскопал.
Мы-то - что знали, что нет. Что и не хотели знать. Ну, судили за чтой-то Юрку. Ну, сгинул куда- то Венька. Всё - то уж в городе было, далеко. Кто ездил на суды – кто нет Одни слухи всякие. А Володька приехал и раскопал – пострелёнок. . .»
Слово «пострелёнок» звучало у бабуси особенно нежно. Хлопнула входная дверь. На пороге стоял молодой человек. Высокий, красивый, черноглазый.
У Гали ёкнуло сердце!
Именно его она не раз встречала у своего дома, замечала его взгляды.
Ещё всё ждала, когда же он осмелится, знакомиться подойдёт!
Так парень её нравился, что хоть самой бежать, знакомиться. Но гордость не позволяла.
А он оказывается – разведывал! Разнюхивал, докапывался! Шпион! Сын врага!
Ну просто Ромео и Джульетта...
Гале стало невыносимо горько и обидно. Слёзы навернулись на глаза.
Но парень вдруг улыбнулся так открыто и ласково, что слёзы у Гали высохли.
«Галя! Я так рад, что вы приехали. . .
Просто не ожидал, что так быстро! Едва угнался за вами. Вы меня простите за эту страшную правду, за боль. Но я думаю, что такая девушка, как вы – сильная, прекрасная, смелая - достойна узнать правду, и не побоится её.
Это правда о любви и ненависти, о вас и обо мне.
О наших родителях, которых мы любим, и должны любить, несмотря ни на что.
Здесь в Кировске, у меня тоже родственники – родичи мамы. Вот – бабушка моя двоюродная.
Родители Юры продали ей квартиру, когда уезжали в город. Вот, как здесь всё перепутано. Городок-то – маленький. . .
А в областном городе я квартиру снимаю в соседнем доме и учусь в вашем же институте, но на первом курсе, на вечернем отделении. Работаю, конечно, тоже в городе, недалеко.
Переехал я в ваш город из-за этой истории Захотелось всё выяснить. Вот и увидел вас. И . . . вы давно мне нравитесь. Как бы странно это ни звучало в нашей ситуации.
ам надо успокоиться, разобраться со всем этим .
Но всё–таки хорошо, что мрак рассеялся и у вас появилась такая знакомая милая бабушка, в таком милом городке, в квартире вашего отца и – на родине вашей мамы. . .и моей.
И здесь вы всегда будете желанной гостьей.
А ещё – смотрите!» - Он откинул занавеску с двери.
В соседней комнате на стене висел портрет, с которого улыбался красивый черноволосый мужчина, уже взрослый, с короткой стрижкой – Юрий. Её отец. А ниже, на чёрно-белой фотографии, он же, но ещё юный, с волосами почти до плеч обнимал хорошенькую светленькую девушку – Таню. Рядом с Таней, задевая её плечом стоял некрасивый, коренастый парень с буйной шевелюрой - Вениамин, а с другой стороны от Юры – красивая черноглазая девушка, с упрямо сжатыми губами.
«Вот какая ты была, разлучница - Люська!» Подумала Галя и взглянула на Володю.
Он был очень похож на мать – такие же красивые чёрные глаза и упрямая складка у губ. У Гали потеплело на сердце и она вдруг подумала: « А ещё хорошо, что в этом городке я, наконец-то, познакомилась с тобой и ты. . . не мой брат.»
АВТОР 11
21.Мур-мурр, ажур-бонжурр...
Виктория Вирджиния Лукина
Конец декабря ознаменовался снегопадами. Непогода развешивала по небу снежные гардины, каруселила и хороводила ими, заставляя хлопать и трепетать на ветру, словно паруса замёрзающей бригантины. Позёмки застилали белыми дюнами трамвайные пути, буксовали неповоротливые троллейбусы и рычали от бессилия маршрутки, а пешеходы, подгоняемые метелью, дышали клубами пара и торопились по крахмальному насту домой, в тепло предпраздничных кухонь, где пеклись коржи для наполеонов, томились на печи будущие холодцы, и росла опара для пирогов.
Ночью город затих, и только семиголосье седых снеговеев звенело в морозной круговерти, да летало на семи ветрах предчувствие новогоднего волшебства, и загадочно глядело на землю седьмое небо – то самое, на котором живёт счастье.
* * *
Тишину нарушил визг тормозов, и на обочине дороги появилось странное транспортное средство – полярный медведь, на носу у которого, точь-в-точь, как лобовое стекло, поблёскивали широкие защитные очки. Медведь был лохматым и с огромными лапищами, под каждой из которых крутилось колесо. Он проехал ещё несколько метров, почти касаясь пузом земли и, наконец, остановился. Хлопнула дверца и на снег выпрыгнул не менее странный пассажир – длинный, сутулый, в ярко-рыжем парике и красном полушубке с короткими рукавами. Его полосатые чёрно-белые шаровары надулись на ветру, а лаковые длинноносые башмаки заскрипели от мороза и стали скользить. Чудак взмахнул руками и шлёпнулся на спину.
- И это уже в который раз! - простонал он. - Помоги-ка!
Медведь, подцепив когтями ворот полушубка, дёрнул вверх.
- Спасибо, дружище! Я стараюсь - ты же видишь, но разве может шут подменить Деда Мороза? – рыжий вытянул из кармана фиолетовый серпантин и пустил его по ветру. - А ведь я его предупреждал: грипп сейчас не тот, одними калинами-малинами не изведёшь, таблетки нужно было принять! А теперь все клоуны, иллюзионисты да домовые пошли на замену.
Медведь закрыл лапой свой чёрный нос:
- Меня могут увидеть! Фокусничай поскорее, нам ещё дюжину перекрёстков украшать!
- Э-эх! - клоун щёлкнул озябшими пальцами, и кружочек льда превратился в зеркальный каток, а одинокая хвоинка – в пышную ель. Он бросил на её ветки горсть конфетти, и оно помчалось разноцветными лампочками к самой верхушке.
Затем он медленно провел ладонью над ближайшим сугробом - тот шевельнулся, изогнулся, вытянул вперед две лапки, поднял вверх пушистый белоснежный хвост и повернул свою кошачью мордочку с янтарными глазами: - Муррр!
Медвежьи лапы, словно снегоочистительные лопасти, стали разгребать снег из-под колёс, те завизжали, и машина сорвалась с места. Сквозь её лобовое стекло, на месте левого медвежьего глаза, улыбалась физиономия рыжего клоуна, а следом, виляя хвостиком, летел фиолетовый воздушный змей.
Снежный Кот долго смотрел им вслед. Снежинки падали на его усы и ресницы, а он только щурился и переминался с лапы на лапу. Кот не боялся холода, ведь он был из снега и вполне счастливо мог прожить до весны, пока мартовское солнце не растопит его. Но кодекс чести гласил: каждый Снежный Кот должен выбрать одно горящее окошко в ночи, чтобы на Новый год исполнить чью-то мечту, или продлить чью-то жизнь, или просто свести двух людей, пути которых иначе никогда не пересекутся. А потом растаять, ведь в тёплом доме снег обязательно тает.
Кот посмотрел по сторонам – вокруг только тёмные окна. Хотя, кажется, на пятом этаже теплится слабый свет! Он вытянул шею и встал на задние лапы: да, это ЕГО окошко! Снежный Кот подпрыгнул и, подхваченный метелью, влетел в приоткрытую форточку.
В комнате горел ночник, а на диване, укрывшись пледом, спала женщина. Рядом, на тумбочке - пузырьки с лекарствами, стакан воды, открытая книжка и очки в толстой оправе. Снежный Кот принюхался – пахло валерьянкой. Он хотел было лечь на спину и покататься по полу, но вспомнил про кодекс чести.
- Времени не так уж много, - подумал он, глядя на мокрые следы от своих лап.
Он трижды обошёл комнату по часовой стрелке, помахивая снежным хвостом и приговаривая: - мур-мурр, ажур-бонжурр, абажур-лямур-тужурр,¬ а потом лизнул вожделенную бутылочку и, улыбнувшись до ушей, испарился.
* * *
Предновогоднее солнечное утро заглянуло сквозь тюль. Ирина Леонидовна открыла глаза, отбросила плед и, держась за поясницу, пошла по комнате: трельяж, заколка-орхидея в кресле, головастый торшер, вязальный крючок в мохеровом клубке.
На стене - множество фотографий её, давно повзрослевшего, сына: Андрюша задувает на торте три свечи, первоклассник, зелёный от ветрянки, посвящение в студенты, первая сессия, а это - в далёкой «Мичиганщине», разлучившей их на долгие годы.
Она заглянула в шкаф - на верхней полке толпились его любимые игрушки: неваляшка с заклеенным носом, паровозик, тряпичный арлекин и заводной заяц, ключик от которого до сих пор хранится в деревянной шкатулке. Женщина открыла лакированную крышку: обручальные кольца, мамин серебряный кулон, сломанные золотые часики, нитка речного жемчуга. А вот и «заячий» ключик, и лоскуток медицинской клеёнки, размашисто подписанный шариковой ручкой: мальчик, вес – 3.500… и пожелтевший тетрадный лист, многократно сложенный пополам. Ирина Леонидовна развернула его и прочла строки, давным-давно тронувшие её юное сердце:
"Ощущаю торжественность шествия,
Чудных жестов твоих совершенство,
И бесчувственность чистого счастья,
О, моя длинношеяя женственность,
Вся в предчувствии чуда участья…»
Она вспомнила, как Васька Пронин, весь пунцовый от смущения, протянул ей эту записку на школьном выпускном вечере со словами:
- Ир, когда ты идёшь мне навстречу, я становлюсь самым счастливым человеком на свете!
Зазвонил телефон:
- Э-эээ… я туда попал? – произнёс мужской голос.
- Туда, Аркадий, - она узнала голос своего одноклассника.
- Ты одна? Можешь разговаривать?
- Могу, к чему твоя вечная конспирация?
- Как к чему? Ты – замужняя женщина и я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были неприятности. Иринушка, позволь поздравить тебя с наступающим Новым годом!
- Спасибо, ты единственный, кто вспомнил обо мне.
- А как же супруг Василий? Или он в командировке?
- Вася давно на пенсии, а в данный момент ушёл в запой в неизвестном направлении.
- Всё-таки, тебе нужно было выходить за меня, а не за этого охламона! Мы с ним влюбились в тебя ещё в восьмом классе, помнишь?
- Помню, а ты по-прежнему живёшь с мамой?
- Да, маме почти девяносто и она всё ещё балует меня фаршированной рыбой, правда иногда забывает снять с неё чешую или поставить на огонь. Какие планы на сегодня?
- Знаешь, после шестидесяти я уже ничего не планирую, просто живу.
- Иринушка, мы с тобой больше двадцати лет не виделись, всё по телефону, да по телефону, я скоро заеду!
Ирина Леонидовна попыталась возразить, но в трубке уже звучало – пи-пи-пи…
* * *
Спустя час, она стояла у зеркала в прихожей – миниатюрная, с вздёрнутым носиком. Вокруг ярко-голубых глаз - штрихи морщинок, на лбу – светлые, с проседью, завитки, а губы подкрашены розовым перламутром. Услышав продолжительное шарканье за дверью, она не стала ждать звонка, и распахнула её. Из-за цветущей герани выглянул Аркадий Петрович: долговязый, лысый, с лохматыми бровями и лучезарной кривозубой улыбкой. Одет он был в военные галифе, высокие сапоги и лётную куртку. Гость протянул цветок и поцеловал даме руку.
- Иринушка, ты ни капельки не изменилась!
- Ты тоже. Всё гастролируешь?
- Ну, актёр из меня не получился, я всего лишь реквизитор в театре. А что под глазом?
- Это случайно, Вася не хотел, - она отвернулась, - а я бисквит к чаю испекла.
Гость достал из сумки два лётных кожаных шлема:
- Нет-нет, чай в другой раз. Сегодня хочу тебя удивить и порадовать. Собирайся!
Он хитро улыбнулся, а потом сложил брови домиком:
- Доверься мне, хотя бы раз в жизни!
- Что ты придумал? – Ирина Леонидовна стояла бледная и растерянная, - Во-первых, у меня радикулит разыгрался, во-вторых – сердце всю ночь болело, и Андрюша может позвонить из Америки, а Вася ключи не взял.
- Муж погуляет, сын позвонит позже. Радикулит? А у кого его нет? А вот сердце - оно от тоски болит!
Ирина Леонидовна закусила губу. А действительно, сколько можно «тлеть» и воевать с пьяницей? Сколько можно переживать за сына, коммунальные платежи, консервированные огурцы и мизерную пенсию? Сколько можно «переваривать» телевизионные новости?
Она решительно стала складывать вещи в сумку: кошелёк, пакет с лекарствами, ещё тёплый бисквит, бутылочка йогурта, помада. Потом надела тёплые рейтузы, длинный свитер и шубу, спрятала под шлем свои кудряшки и выдохнула:
- Поехали!
У подъезда стоял мотоцикл времён второй мировой.
Соседки, увидев их, обомлели и прервали беседу о травле домашних муравьёв.
- Леонидовна?! – только и смогли они произнести.
- Петровна, Семёновна, не поминайте лихом! Если вернусь, всё расскажу!
Аркадий Петрович усадил её в коляску, укутал одеялом и, поправив шлем на её голове, оседлал железного коня. Тот «зачихал», «зафыркал», «заржал». А потом, испустив облако, напоминающее дымовую завесу, скрылся за поворотом.
Они с грохотом помчались по городу – иногда на красный свет, иногда в сопровождении своры собак, иногда под недоуменные взгляды пешеходов. По сторонам мелькали сугробы, витрины, толпы хохочущих подростков, бенгальские огни и оранжевые мандариновые шкурки на белом снегу. У булочных и пекарен их приветствовал аромат кофе, шоколада и сдобы, а вдоль дорог, в обнимку со Снежными Бабами, им кланялись Снеговики – кто с детским ведёрком на голове, кто с пучком еловых веток, и в вязаных шапках, и в кроличьих ушанках. Но самым приметным был Снеговик, держащий за верёвочку фиолетового воздушного змея! И кто это придумал налепить их в таком количестве?!
Наконец, реликтовый мотоцикл закашлялся и заглох возле стеклянного фойе с надписью: «Студия Театральных Экспериментов»
Поющий лифт поднял их на второй этаж, где на дверях светились таблички: «Блистательный театр» Мольера, японский Театр Масок, зал Космической Драмы, Театр Сатиры «Ухмылка гуманоида»…
- Иринушка, нам сюда, - прошептал Аркадий Петрович и легонько толкнул стену из синего оргстекла, - сегодня Студия 99D даёт тур по Индонезии. Не удивляйся, у нас будет ощущение нереальной реальности! Нам только нужно надеть специальные очки!
Они переступили синий порожек, и… очутились на песчаном тропическом побережье. Край солнца уже окунулся в аквамариновые волны, а над ним раскинулась великолепная радуга. Смуглая черноокая красавица в короне из дивных перьев шла навстречу:
- Радуга - хороший знак, у нас её называют «пряжей Бога». Добро пожаловать на остров Сулавеси! С высоты он напоминает орхидею, поэтому заколка-орхидея – каждой гостье! Предлагаем посетить коралловые рифы, природный заповедник, дворец и гробницы Гованских королей, этнический фестиваль боевых искусств и ритуальную церемонию похорон, когда для захоронения выдалбливаются пещеры в скалах, нависающих над океаном, а маленьких детей хоронят в дуплах деревьев.
Ирина Леонидовна пошарила в своей сумке и положила под язык таблетку:
- Похороны?! Ни за какие коврижки! А ты хотел бы после смерти любоваться океаном из пещеры?
- С тобой – да, а самому – всё равно!
Девушка продолжала:
- А ещё, по старинной индонезийской традиции, в канун Нового года, вы можете принять участие в условном жертвоприношении - постройке двухметровых колонн из подкрашенного риса. Приятных впечатлений!
* * *
Облачившись в расписные шёлковые накидки и золотистые сандалии, они стояли на пригорке. Вдали смирно лежал океан, а сумеречное небо изогнулось куполом. В воздухе мелодично дрожали тонкие струны, мягко ухали невидимые барабаны, вились колибри и тропические бабочки. Мимо пробежали смуглые босоногие дети, а женщина с младенцем на руках предложила коралловые чётки в обмен на кусок мыла. Длиннохвостый попугай-раджа вспорхнул с пальмы и с её веток посыпались финики. Из-за ствола глядела чёрная обезьяна, мимо чинно шествовал павлин с роскошным веером-хвостом, брызгалось водное кружево из пасти фонтана-дракона, а у озёрной кромки приветливо качалась прогулочная барка.
Аркадий Петрович сел на вёсла, а Ирина Леонидовна вооружилась пуховым опахалом, мечтая, что колибри вот-вот начнут её донимать. Вскоре лодка причалила к тростниковому бунгало на деревянных сваях, с соломенной крышей и тёплым светом, струящимся из тысячи щелей.
На просторной террасе переплелись белый, золотой и бордовые цвета, на низком столике – фрукты, у стены - два гамака под шифоновыми балдахинами.
Устроившись на полу среди подушек, они разломили пополам бисквит, налили в чашки йогурт и залюбовались живой картиной: по океану, словно корабли, плыли триста сказочных островов Индонезии, а в небе, бронзовой медалью, светилась полная Луна.
- Сегодня быть большому приливу! – сказал Аркадий, - Видишь, на Луне тёмные пятна – это Рыбак, лодка и Крыса. Рыбак каждый день забрасывает с Луны в океан сеть. Он тащит ее, океан поднимается и затапливает берега. Но зловредная Крыса не дремлет - стоит только рыбаку зазеваться, она перегрызает одну из веревок, и океан возвращается на место. После этого Рыбак начинает чинить сеть, а крыса снова прячется в лодке. Так продолжается тысячи лет.
- Мы тоже, зачастую ходим по привычному кругу и горюем, что жизнь не сложилась. А ведь достаточно однажды поступить не так, как всегда – пусть не логично и опрометчиво, но этого может быть достаточно для добрых перемен.
- Новый год – лучшее для них время, ведь, правда, Иринушка?
- Пожалуй, если быть к ним готовыми.
- Хочу подарить тебе кое-что, - Аркадий протянул ей старую школьную тетрадь, - сейчас уже можно, ведь столько лет прошло. Я это писал для тебя!
Она с недоумением пролистала несколько страниц: рифмы-рифмы-рифмы, написанные небрежным мальчишеским почерком, выстроенные в столбики, лесенки и длинные чернильные строчки… последний лист вырван, а на обложке, по зеркально пропечатанной таблице умножения - слабый оттиск знакомых слов:
«Ощущаю торжественность шествия,
Чудных жестов твоих совершенство…»
Луна загорелась ещё ярче, напоминая циферблат, обе стрелки которого уже коснулись цифры двенадцать. Бомм! Бомм! Бомм! - величественно стали бить лунные куранты, извещая о приходе Нового года. Океан качнулся и двинулся к берегу – начинался прилив. Медлительные волны, словно нехотя, накрыли пляж и дали возможность ярким рыбёшкам погонять вокруг песчаных замков, построенных детьми на рассвете. Тёплые вихри подняли в воздух: и каскады солёных брызг, и рисовые зёрнышки с жертвенных колонн, и сотни безымянных записок с новогодними пожеланиями. Потом, откуда ни возьмись, полетели ватные хлопья, бумажные снежинки и искрящийся белый стеклярус. На террасу хлынула вода с настоящим снегом, и бунгало зашаталось…
- Это что, конец света? – ужаснулась Ирина Леонидовна.
- Нет, Иринушка! Просто нужно снять очки! – прокричал Аркадий.
* * *
Новогоднее солнечное утро заглянуло сквозь тюль. Ирина Леонидовна открыла глаза, отбросила плед и, держась за поясницу, пошла по комнате - трельяж, заколка-орхидея в кресле, головастый торшер, вязальный крючок в мохеровом клубке.
Услышав продолжительное шарканье за входной дверью, распахнула её. Из-за кособокой ёлочки глядел, опухший от перепоя, Вася:
- С Новым годом, жена! Помнишь Аркадия? Встретил его, живёт недалеко. Я вот, ёлку принёс! Первое января, а кто-то уже выбросил.
- А что под глазом?
- Это случайно, Аркаша не хотел.
Ирина Леонидовна закусила губу. Она вспомнила свой удивительный сон: мотоцикл с коляской, колибри, чёрную обезьяну, павлина, бунгало и плывущие острова. Всё было так реально, осязаемо… и в то же время - волшебно, невероятно, сказочно! Вот и не верь после этого в новогодние чудеса!
Какое-то время она всё ещё держалась за поясницу, а потом выпрямилась, расправила плечи, глубоко вдохнула и поняла, что ей жизненно необходим большой прилив! Прилив энергии, эмоций, впечатлений, радости…счастья, в конце концов! Она решила, что обязательно поедет к сыну, и купит себе золотистые сандалии, и пойдёт в театр, пусть даже это будет Театр Сатиры «Улыбка гуманоида». А ещё – прямо сейчас, не откладывая, позвонит Аркадию, поздравит его с Новым годом и предложит лет через тридцать, вдвоём, прихватив домашний бисквит, йогурт и заводного зайца с ключиком в боку, отправиться на остров Сулавеси. Всё-таки, вечно смотреть на океан из пещеры – так романтично!
* * *
На улице опять разыгралась метель, запели вьюги, засвистел Снеговей-разбойник. Маленький Снежный Котёнок сидел на дереве и терпеливо ждал наступления темноты. Он мечтал найти СВОЁ окошко и раскрасить чью-то бессонную ночь тёплыми красками, чтобы она непременно стала для кого-то началом добрых перемен. Он зажмурился и повторил волшебное заклинание:
- Мур-мурр, ажур-бонжурр, абажур-лямур-тужурр…
* * *
Примечания:
в тексте использовано стихотворение Владимира Шагина и мотивы народных индонезийских сказок
22.Жила-была Фея...
Виктория Вирджиния Лукина
В далёкой стране, там, где лето бывает восемь месяцев в году, жила-была Фея - не вымышленная, а самая настоящая – темноглазая, с веснушками на щеках и длинными тёмно-каштановыми волосами. Она носила обувь 36 размера, температуру тела имела ровно 36 градусов, и лет ей было тоже 36, во всяком случае, она всем так говорила, потому что чувствовала себя именно на этот возраст.
На свет Фея появилась, разумеется, - из цветочного бутона. Но это была не роза, и не лилия, а самая обыкновенная тыква. Возможно, поэтому, всем земным лакомствам она предпочитала солнечно-оранжевую тыквенную кашу с изюмом и корицей...ну, ещё с горсткой орешков...и, если повезёт – присыпанную тёртым шоколадом.
Она любила вышивать крестиком облака, печь вкуснейшие пироги и ватрушки, и сочинять стихи обо всём на свете. Фея записывала их на салфетках и, сложив самолётиками, отпускала в окно.
- Летите, летите! - напевала она, - будьте подсказками для тех, кто в вас нуждается!
Её муж только ухмылялся этим «феерическим» чудачествам, забыв, как много лет назад влюбился в эту прелестную девушку, умевшую даже тени раскрашивать яркими красками!
Каждый день Фея начинала с гадания на зоологическом печенье. Словно древние руны, она доставала из коробки три фигурки и, поразмыслив немного, сообщала толкование своему отражению в горячем чайнике. Выпив чашку мятного чая вприкуску с судьбоносными зверушками, она надевала воздушное платье, обувала любимые туфли с невероятными пряжками и «летела» на работу.
Обычно феи работают прорицательницами или фокусницами, но эта была курьером в «Бюро добрых услуг», она доставляла людям радость: корзины с цветами, коробки с подарками и поющие письма, а иногда даже сопровождала аистов с новорожденными младенцами – мало ли что может приключиться во время полёта!
- Ваши пожелания всегда сбываются! Вы – настоящая Фея! – восклицали все без исключения, не подозревая, что это действительно так.
По вечерам, усталая, она возвращалась в свою квартиру на самом верхнем этаже панельного дома. Её с нетерпением ожидало большое шумное семейство: муж, дети, внуки, дУшка-лабрадор, троица персидских котов, говорящий попугай, а также – временно приютившаяся тётушка дворника Петровича, у которой сгорел дом в деревне.
- Я уже дома! – кричала Фея с порога, и все мчались ей навстречу. Коты тёрлись о ноги и мурлыкали, пёс прыгал, стараясь облизать её лицо, муж целовал в щёку и сообщал, какую рубашку приготовить ему на завтра.
- Что нынче на ужин? – интересовался 40-летний зять, поглаживая живот.
- Мамуль, мне к выходным нужно вечернее платье, сошьёшь? – обнимала её дочь.
- Бабушка, ты принесла нам подарки? – наперебой верещали внуки.
- Хорррошая! - кивал попугай.
А тётушка из деревни, облачившись в её халат, тихо покашливала, предвкушая задушевную беседу и заботливо поставленные горчичники.
Однажды, управившись, наконец, с сотней добрых дел, Фея взяла салфетку, чтобы зарифмовать пожелание «Спокойной ночи!», но...так ничего и не придумала. Она зашла в гостиную – муж смотрел футбол, обложившись банками с пивом и сушёными лещами.
- Го-оол! – заголосил он, не заметив её появления.
- Я так устала, - тихо пожаловалась она.
- Пивка налить? – прозвучало в ответ.
Фея заглянула в другую комнату: внуки строили из кубиков королевство, они были очень далеко – в сказочном мире!
В третьей комнате, их родители смотрели триллер: звучали автоматные очереди и реплики шерифа о распоясавшемся маньяке...скрипела кровать, звенели поцелуи и смех.
Фея вздохнула и вошла в ванную – тётя нежилась в пенной воде, листая «Космополитен». Её раскладушка на кухне была уже расстелена и, лабрадор с невинным видом посапывал на меховом одеяле. На накрытых фуфайкой, горячих банках с консервированными помидорами, нежились коты.
- Где бы найти укромный уголок? – подумала Фея и, взяв книжку, направилась в туалет. Дверь оказалась запертой изнутри.
- Кто там? - шёпотом спросила она.
- Это я - Петрович! Я ненадолго...извиняйте, конечно - сдал свою квартиру на часок одному командировочному! А у вас тут уютно, коврик пушистый...я калоши снял, босиком в ворсинках пальцами шавелю и кроссворды гадаю! Гы-ы! Не серчайте, скоро выйду...добрая Вы женщина, настоящая Фея!
Она в недоумении пожала плечами, прыснула со смеху и вдруг...расплакалась. И откуда их столько, этих слёз?!
- Как бы я хотела устроиться у окна с видом на море, в руках - блюдце с оранжевой тыквенной кашей, присыпанной грецкими орехами и шоколадом, а вдали – дюжина дельфинов...и яркое солнце...и музыка...
Фея обняла подушку и устроилась на кухонной табуретке. За окном накрапывал дождь, холодильник урчал, словно гигантский кот, часы спешили, как всегда...куда, спрашивается?
Почувствовав озноб, она померяла температуру - 37! Помчалась в прихожую и с трудом обула туфельки – «летать» в них было уже невозможно, её ножки стали 37 размера!
- Ой, - с отчаяньем воскликнула Фея, - кажется, я чувствую себя на 37 лет!
- Все вокруг по-своему счастливы, - сказала она своему отражению в чайнике, - а мне чего-то не хватает, точнее, моей душе...ей не хватает отдушины!
Словно таблетки для поднятия настроения, она проглотила банан и три шоколадные конфеты, собралась было поговорить с попугаем - уже потянула с клетки шёлковый платок, как вдруг заметила на подоконнике ноутбук. Открыв его и, увидев экран с множеством разноцветных ярлычков, поняла, что обращаться с этим чудом техники в семье умеют все, кроме неё.
В туалете водопадом заклокотала вода, хлопнула дверь и, дворник деловито отчитался:
- Всё в порядке, мне пора...спасибочки!
- Го-ооол!!! – донеслось из гостиной.
- Шериф оказался маньяком! – вещал телевизор в спальне.
- Я маме расскажу! Ябеда! Плакса! – ссорились внуки.
- Отцвели-ии, уж давно-оо, хризанте-еемы в сад-ууу...- пропела тётушка жутким контральто.
Наступила ночь, а Фея всё нажимала и нажимала кнопки на клавиатуре. Она удивлялась, сердилась, смеялась, делала массу открытий и узнавала невероятные вещи с просторов Интернета. Она зарегистрировалась на популярных сайтах и оставила на их форумах свои пожелания в стихах. Она узнала, как варить мыло и валять валенки, какая погода на Бермудских островах и в китайской провинции Сычуань, просмотрела сотни чужих фотографий и десятки видеоклипов, вспомнила давно забытые мелодии и совершила виртуальное путешествие вокруг земного шара.
И вдруг...ей пришло электронное письмо!
Симпатичный Бенджамин неопределённого возраста, с грустными глазами и добрейшей улыбкой, предложил ей дружбу:
- Я одинок, люблю рыбалку и лыжи, пою под гитару и лихачу на сноуборде. Живу в стране, где снег – восемь месяцев в году, а солнце – редкий гость. Наверное, поэтому, я люблю радугу, яркие апельсины и, не смейтесь - тыквенную кашу...мясо на углях тоже, конечно...и виски в сильные морозы. А что любите Вы?
- А я люблю, когда вокруг меня все счастливы. Если бы Вы были не так далеко, я бы и Вас сумела сделать счастливым, Ваши глаза - в них слишком много грусти. А ещё я люблю стихи...и тыкву - очень!
- Надеюсь, Вы когда-нибудь прилетите ко мне в гости, я приглашаю! Моё окно - с видом на море снега, я угощу Вас Вашим любимым лакомством, присыпанным кедровыми орехами и шоколадом...а вдали, представьте, – дюжина снеговиков, которых я слеплю к Вашему приезду...и бледное солнце...и музыка...
- Слепите для меня? - её щёки залились румянцем, - а я напеку для Вас пирогов и ватрушек...и крестиком вышью на серых облаках солнечные лучи!
- Спасибо, буду рад! Знаете, у меня живёт белый медвежонок, я даже вольер ему построил…
- Какой Вы...интересный...
- А Вы - необыкновенная, и имя у Вас должно быть особенным!
- Что Вы, меня зовут просто – Мила.
- Я буду называть Вас – Эмили, можно? У меня полночь, а у Вас уже, наверное, светает. До завтра, Эмили! Доброго Вам утра!
- Спокойной ночи!
За окном загорался рассвет. Фея поставила чайник на плиту и, словно, лотерейные билеты, вынула из коробки три печенья.
- Всё будет хорошо! – рассмеявшись, сообщила она своему отражению, - зоологическое печенье меня ещё ни разу не подводило: сорока, щенок и медвежонок – прекрасное сочетание! Сороки всегда приносят на хвосте новости – это значит, что я получу письмо, щенок – это друг, значит, письмо будет от друга, а медвежонок... думаю, что мой друг напишет мне в письме о проказах своего белого мишки! Я чувствую себя на 35 лет! Теперь мои туфельки придётся надевать на толстые носки, иначе потерять можно. Э-ээх, ещё полетаю! Кстати, там, где зима восемь месяцев в году, носки очень даже пригодятся...
Чайник, услышав новости, восторженно закипел. Аромат мятного чая разбудил тётушку и лабрадора, спящих валетом на раскладушке, и котов на остывших банках с помидорами, и попугая, в клетку которого из-за шёлкового платка не проник утренний свет. Все стали потягиваться, сладко зевать и планировать новый день.
А Эмили, подкрасив ресницы, с мечтательным видом «полетела» на работу.
- Петрович, наш туалет для Вас всегда открыт – милости просим! – смеясь, прокричала она долговязому силуэту с метёлкой в руке.
Взмыв высоко в небо и, купаясь в солнечных лучах, Фея опять готова была дарить радость и счастье всем-всем-всем, потому что такие, как она и есть:
для кого-то – каждодневная радость,
кому-то – нежданная любовь,
чьё-то – необьятное счастье,
а для некоторых… – вся жизнь!!!
А иначе...даже самая убедительная легенда о чудесном бутоне на цветущей тыкве не превратит обыкновенную женщину в настоящую Фею!
АВТОР 12
23.Звёзды - это души
Надежда Сергеева
Рассказ старого цыгана...
Летняя ночь подкралась незаметно, накрыв собою степь, словно мягкой шалью.
Уснувший табор освещали луна, звезды да одинокий огонек костра, искры от которого взлетали высоко-высоко, образуя дорожку.
Росита, проводив взглядом уносящиеся в темноту огоньки, спросила деда:
- А, правда, что звезды это души тех, кто ушел от нас навсегда?
- Тех, искренно и преданно любил, - вздохнул Яноро.
- Ты ведь знаешь какую-то историю об этом, расскажи, - обняла она его.
Старый цыган поднял к небу незрячие глаза, по щеке скатилась слезинка.
- Знаю ли я? – вздохнул он, - гитара знает.
Росита метнулась в кибитку и подала деду гитару.
Черные с поистертой местами позолотой бока инструмента блеснули в лунном свете.
Яноро провел рукой по грифу и деке, и гитара, как живая, отозвалась тихим звуком, словно вздохнула. Старик чуть подкрутил колки, возвращая струнам стройность, и взял первый аккорд.
- Давно это было. Как-то летом встал табор на постой недалеко от барской усадьбы. А ночью проснулся я от негромких голосов, - Яноро перебирал тонкими пальцами струны, и они, подвластные лишь ему, говорили, вторя рассказчику, - кибитка качнулась, появилась моя мать со свертком в руках. Когда развернула его на цветном одеяле, увидел я младенца.
Девочку.
Малышку мать завернула в наше одеяло и дала ей грудь, благо была в нашей кибитке еще одна кроха – моя сестра Джаелл. Так и росли они вместе, как сестры – Джаелл и РОса. Голубоглазая Росита.
Яноро замолчал, за него говорила гитара. Звуки нежнейшей мелодии разливались над степью и вместе с искрами костра поднимались к звездам. Резким аккордом прервал цыган песню гитары и продолжил рассказ:
- Выросли дети. Росита стала настоящей цыганкой, от наших девушек её отличали лишь голубые, как степные васильки, глаза. Многие парни мечтали, чтобы она подарила им свой взгляд и свое сердце. И я мечтал, и я любил…
И вновь гитара запела, но на этот раз в каждом звуке её жила любовь, и она звала за собой, даже костер отозвался на этот зов, вспыхнув целым снопом искр.
Цыган не дал замолчать гитаре, пальцы порхали над струнами, чуть-чуть их касаясь. Музыка звучала тихо-тихо, но от этого она только глубже проникала в сердце.
- Однажды цветущей весной встретила Росита гаджо, и вспыхнуло ее сердечко ему в ответ. И отпустил её из табора барон, рассказав всем, что не цыганкой она рождена. Я мужчина, но я плакал ей вслед. Всю мою жизнь в сердце жила только она, голубоглазая Росита. Старость волчицей подкралась, убила мои глаза. Но и сейчас я вижу степные васильки глаз Роситы, вижу, как она танцует с Джаелл, вижу ее улыбку. Другого мне и не надо…
Яноро коротко вздохнул и опустил голову на гитару.
Она вздохнула, струны послали в небо последний звук….
Звезды все слышали и приняли любящую душу к себе…
24.С новым годом, родные!
Надежда Сергеева
Вот и снова Новый год….
Самый суетливый из всех праздников! Все разговоры только об одном – что купить в подарки, где и с кем встречать новогоднюю полночь, что поставить на стол. Почему-то в последнее время вся эта суета стала раздражать, особенно, советы – в каком платье встречать год Змеи. Каким боком связаны славянский и восточный Новый год, они даже наступают в разное время? Город превратился в царство змей! Змея – мудрое животное, но… «хорошее ГАДОМ не назовут» - так объявил сегодня утром сосед дядя Вася, пребывая в подпитии на лавочке у подъезда.
Забравшись с ногами на подоконник, Надежда наблюдала за суетой предновогоднего города. На душе было уныло, и праздник, такой любимый раньше, совсем не радовал. Вдруг внимание девушки привлекло какое-то сияние на стоявшей неподалеку ёлке, которую час назад она украсила просто потому, что в эти дни все украшают ёлки. Сияние становилось всё ярче. Надежда слезла с подоконника и подошла поближе к новогодней красавице. На одной из верхних веток золотом светилась иголка. Удивлённая девушка прикоснулась к ней пальцем, и вдруг золотистая иголочка взлетела над ёлкой, оставляя легкий след, и опустилась на грудь девушке, став брошкой.
Надежда тихо ойкнула, потрогала приобретение, слегка укололась и поняла, что золотая иголка с ёлки действительно не сон.
- Ну и ну, - с улыбкой прошептала она, - новогодние чудеса, да и только!
В ответ на её слова ёлка вспыхнула сотнями огоньков электрогирлянды.
Надежда взглянула в сторону розетки, ёлка была отключена от неё.
- Какого ч-ч,… что происходит? – опешившая девушка опустилась на диван.
- Сама же сказала, новогодние чудеса! – произнёс приятный женский голос.
- Кто здесь? – Надежда даже испугалась, - кто со мной говорит?
- Какая ты нервная, - хохотнул голос, - успокойся, это я, твоя новогодняя Ёлка, говорю с тобой. Нынче канун Нового Года, и чудеса стали возможны.
- И за что мне такое счастье, - горько усмехнулась Надежда, - не надо было тебя украшать.
Огни на ёлке замигали сильнее, ветки закачались.
- Как это «не надо было»? – возмущенно проговорил голос, - именно потому, что ты меня украшала без всякого настроения игрушками со следами своих слёз, и случилось сейчас то, что случилось.
- Да, верно, я плакала, - вздохнула девушка, - грустно мне было.
- Можно подумать, тебе сейчас весело, - качнула веткой ёлка, - я хочу это исправить. Подойди поближе, и загляни в окошко игрушки-избушки.
Надежда встала с дивана, с некоторой опаской подошла к ёлке и наклонилась к указанной игрушке. Снег на крыше избушки блестел как настоящий, в окошке горел свет, и было видно, что там кто-то ходит. Удивлённая девушка прикоснулась к игрушке, и в тот же миг всё вокруг завертелось-закружилось в разноцветном вихре, и Надежда очутилась внутри сказочной избушки.
- Ну, наконец-то, - с улыбкой встретила её девушка в зелёном, блестящем платье, - здравствуй, Надюша.
- Где я? Кто вы? Что происходит? – удивлению Надежды не было предела.
- Отвечаю на твои вопросы. Я – фея твоей новогодней ёлки, меня так и зовут Ёлка, - фея ласково улыбалась, - происходит новогоднее чудо.
- Где же я всё-таки? – повторила вопрос изумлённая Надежда.
- Ох, сейчас жутко умное слово скажу, но это правда. Мы с тобой в межвременном континууме. Здесь сходятся время и пространство. Отсюда мы с тобой сможем попасть, куда захотим. – Ёлка взяла девушку за руку и ободряюще ей улыбнулась.
- Никуда я не хочу, - грустно, чуть капризно прошептала Надежда.
- А тебя сейчас никто уже и не спрашивает. Алле-ап! – Ёлка взмахнула рукой, и опять разноцветный вихрь закружился в своём танце.
Когда кружение прекратилось, Надежда оказалась на улице, возле деревенского домика.
- А снег не холодный почему-то, - удивилась она, подставив ладонь пушистым хлопьям.
- Так этот снег выпал много лет назад, он в твоей памяти, - услышала Надежда голос с высоты и подняла голову.
-Алле-ап! – скатилась по скату крыши, как с горки, Ёлка, - всегда мечтала это сделать.
- Где мы? – оглядевшись вокруг, спросила Надежда.
- А ты посмотри повнимательней. Ничего не узнаешь? - лукаво посмотрела неё фея.
- Так это же бабушкин дом! – удивилась девушка, - вон рябина у калитки, вон колодец, а вон будка Рекса.… Зачем мы здесь?
- Загляни в окно, - последовала команда.
Надежда подошла ближе к маленькому окошку и осторожно заглянула в дом.
Горенка была полна народу: женщины с улыбками суетились, накрывая на стол, мужчины вели неторопливый разговор, перебирая патефонные пластинки, старшие дети украшали ёлку, а малышня, забравшись с ногами на бабушкин диван, слушали её ласковые сказки.
- А это я на коленях у бабули, с красным бантом, - прошептала Надежда и отвернулась от окна.
Слезинка скользнула, было, по щеке, но путь ей преградила ладошка.
- Самые веселые праздники были, когда у бабули собиралась вся большая семья, - грустно сказала Надежда, взглянув на Ёлку.
- Пра-а-авильно, - протянула фея и взмахнула рукой.
Тотчас снова закружил разноцветный вихрь, и Надежду накрыло ощущение полёта.
Полёт прекратился, последнее цветные искры растаяли, и девушка тихонько охнула:
- Это же квартира родителей.
Ёлка взяла её за руку и потянула вдоль по коридору.
В большой комнате было пусто, телевизор выключен, единственное напоминание о Новом годе – сосновая веточка, посыпанная чем-то белым, в небольшой вазочке на буфете.
Надежда прошла до спальни и заглянула.
Отец, лежа на кровати, делал вид, что читает газету. Мать в любимом кресле что-то вяжет, чуть слышно постукивая спицами.
Тишина. Лишь из-за стены доносится музыка и смех.
На этот раз кружащийся вихрь не был таким цветным и искрящимся.
Надежда очнулась сидящей всё на том же подоконнике.
Взгляд на настенные часы – половина одиннадцатого! Успею!
Сначала в супермаркет - ёлка, шары, мандарины, шампанское.
Такси по встречающему Новый Год городу. Вот нужный дом. Пешком на седьмой этаж. Звонок. И навстречу открывающейся двери:
- Мама, папа, с Новым Годом, родные!
АВТОР 13
25.Люба-голуба
Вера Мосова
Чернота ночи за окном начала вытесняться серостью рассвета, и Егоровна решила – пора вставать! Но это только сказать просто, а сделать – ой, как нелегко! В восемнадцать лет оторвать голову от подушки не дают сладкие сны, а в восемьдесят причины совсем иные. Она тихонько пошевелила пальцами ног, медленно согнула ноги в коленях, потом так же медленно подтянула их к себе, насколько это возможно. Привычно помассировала ноги по всей длине, затем повращала ими в воздухе, изображая велосипед. С такой незамысловатой «лежачей» зарядки начинался каждый новый день. А теперь можно попробовать встать. Старуха нащупала рукой бодожок, приставленный с вечера к кровати, и напряглась, опуская ноги на пол, холод которого слегка скрадывал домотканый половичок. Сейчас главное – «расходиться». Кутая в теплую шаль и меховую душегрейку свое щуплое тело, проковыляла Егоровна к печи, чтоб достать сверху пимы, в которых едва теплился вчерашний жар кирпичей.
Замысловатые разводы на окнах и куржак на двери избы напомнили ей о крепком морозце за стенами жилища. Изба за ночь выстыла. Первым делом Егоровна направилась во двор за дровами. Ещё совсем недавно она легко подымала беремя сухих поленьев, которого было достаточно, чтобы протопить печь. Сейчас же в несколько заходов носит их в избу, буквально по две штуки – больше ей не поднять, руки ослабли, да и ноги ни к черту, без палки уже и не устоять. Палка, конечно, дает женщине опору, но, вместе с тем, занимает одну руку. И для работы у неё остается только одна рука. Но она как-то приспособилась и не очень горюет по этому поводу.
Вот языки пламени уже сладостно облизывают бересту поленьев, которые весело потрескивают в печи, и на душе у хозяйки тоже становится повеселей: жизнь продолжается. На плите закипает чайник, утробно пофыркивает чугунок с картошкой и самозабвенно шкворчит на сковородке желтый глаз яишенки. После завтрака у Егоровны запланирована борьба со снегом, и она отправляется на улицу. Уже несколько дней не расчищала она дорожку к дому, и сейчас ей предстоит основательно потрудиться. Белейший снег искрится на солнце и слепит глаза, заставляя щуриться. Старая фанерная лопата пронзительно шкрябает по дорожке, словно моля о пощаде. Сгребать снег Егоровне не так уж трудно: лопата для неё – хорошая опора, а вот откидывать сгруженные кучи гораздо сложнее.
– Егоровна, давай-ка я подсоблю тебе! – из дома напротив выходит мужичонка с лопатой и спешит на помощь соседке.
– Помоги, Степан, коли не шутишь, но имей в виду: водки не налью! – грозно произнесла старуха и миролюбиво добавила, – а вот обедом накормить могу, если глупости болтать не будешь.
– И вовсе это не глупости! Зря ты, Любушка, не привечаешь меня. Я жених что надо! Не гляди, что лысый и беззубый. В сотый раз тебе говорю: выходи за меня, вместе легче жизнь коротать.
– Уймись, Степан, если не хочешь лопатой по спине получить. Тыщу раз тебе сказала: нет и нет! Ты ж совсем пацан рядом со мной, тебе всего шестьдесят с хвостиком, а я уж, почитай, на девятый десяток перешагиваю! Как говорится, одной ногой в могиле стою. Или тебе наследства моего захотелось?
– Окстись, Любаша. Чего это ты такое говоришь?!
– Ладно, работай, пустозвон!
Отобедавши вместе с помощником, старуха убрала со стола, заперла за соседом дверь и полезла на печь, косточки погреть. Любила она время от времени полежать на горячих кирпичах, это было для неё и лечением, и профилактикой. И хотя дочери строго-настрого запретили ей залезать на печь, когда она одна дома (мало ли чего?), Егоровна постоянно нарушала этот запрет, осторожно вставая на приступочек, потом на ступеньку лесенки. Конечно, она понимала, как рискует, да и голова частенько кружилась, не ровён час, полетишь вниз, но отказать себе в таком удовольствии она не могла. Умостившись поудобнее, вспомнила настойчивое сватовство своего соседа, улыбнулась и произнесла негромко:
– Да хоть бы ты и прынц заморский был, разве ж я могу после моего-то Васеньки?...
Мысли её унеслись в далекое прошлое, в ту счастливую пору юности, когда каждый день встречаешь с замиранием сердца и ждешь от жизни чуда. Любаша в семье была самой младшей из пяти сестер. Старшие уже повыходили замуж, а они с Марусей еще были на выданье. Марусю по весне просватали за Василия. Ладный он был парень, ловкий. И в седле сидит – залюбуешься, и гармонь развернет – заслушаешься. Многие девчонки на него заглядывались, а он Марусю выбрал. Родители сговорились свадьбу осенью сыграть. Любушка тоже нет-нет да взглянет на жениха сестры, зардеется и отвернется. Понимает, что негоже это, на чужой-то каравай…
Вот уже и к свадьбе время приближается. Только стала она замечать, что сестрица как-то странно себя ведет: исчезает куда-то, скрытничает, вздрагивает порой. Уже и девичник собрали, и косу невесте расплели. Назавтра, стало быть, молодым к венцу ехать. А как наутро жених в дом – невесты сыскать не могут. Сбежала! Через окно вылезла, да огородами и упорхнула. И к кому?! К Гришке Чернявому! У них, оказывается, роман приключился неожиданный.
Помрачнел Василий, ударил по столу кулаком. Вот срам-то на весь околоток! Невеста почти из-под венца сбежала. И родня его всполошилась: столы накрыты, гости зазваны. Что делать? А тут Варвара, сестрица женихова, ушлая такая деваха, пошепталась с роднёй и спрашивает Любашу:
– А хорош ли наш жених, девица?
– Хорош, – зарделась Любушка.
– А пошла б ты за него?
Растерялась она, а сестрица уже ей стакан какой-то подносит, выпить предлагает. Проглотила она содержимое одним махом, чего уж там было, до сих пор не знает, только голова её куда-то поплыла и стало вдруг неожиданно сладко на душе, тут она согласие свое и дала. А подружки уже и сестрин наряд свадебный несут, фату на голову водружают. У ворот тройка запряженная ждет, молодых усадили да вперед с ветерком! Самой свадьбы она почти и не помнит, все как в тумане было. А вот ночь свою первую на всю жизнь запомнила. Грубо срывал с неё одежды молодой супруг, как кобылицу необъезженную охаживал, словно всю свою злость на сбежавшую невесту изливал теперь на нечаянную молодку.
Долго ходил он смурной, а уж как первенец народился, вроде и оттаивать начал. Да и Любушка была ему женой покорной и ласковой, отогревала его сердце потихоньку. А потом и дочки одна за другой появились. Вроде и ладно жили молодые, только к Марусе с Григорием в гости не ходили, да и в родне старались с ними не встречаться. Василий оказался хорошим хозяином, во всем любил порядок, много чего своими руками умел. И дом этот, где она сейчас коротает свои последние годы, тоже сам построил. Долгую жизнь прожили они вместе, троих детей подняли, образование дали всем. И только перед самой смертью своей признался жене Василий, как ему в жизни повезло, как благодарен он судьбе за тот случай, что свел их вместе.
– Ты прости, Люба-голуба моя, коль неласков был с тобой, это я счастье своё спугнуть боялся. А в душе-то я завсегда только так тебя и называл.
Ну, надо же! Люба-голуба! А она и не знала!
Как же она горевала! Думала, следом в могилу пойдет, а вот уж десятый год землю топчет без Васеньки своего. И всё у неё обихожено: и дом, и двор, и огород. Чтоб видел сверху любимый и радовался – в память о нём жена хозяйство блюдёт. Правда, дом всё ветшает: то крыша прохудится, то забор упадет, то дымоходы сажей забьются. Ой, тяжело ей это хозяйство достаётся, только сдаваться она не собирается. Пытались дочери в город мать забрать, а она наотрез:
– Пока ноги держат, я отсюда не уеду! Я в этом вашем городе скорей помру. Я, может, и жива ещё только потому, что без работы не сижу.
Смирились дети. Помогают, чем могут. Предлагали завести собаку или кошку, чтоб не так одиноко было. А как она на себя такую ответственность возьмёт? Помри она – куда животину девать? На улицу? Нет уж! Она будет жить одна, а коли приспичит поговорить с кем, так и сама с собой поболтать может. Хотя, если честно, собеседник у неё есть. Правда, молчаливый. Васенька. После его смерти сын увеличил фото, вставил в рамочку и повесил на стену в комнате. С тех пор и ведет с мужем задушевные беседы его Люба-голуба. Каждый вечер ставит она стул напротив портрета и рассказывает ему, как день прошёл, что нового у детей и внуков, у соседей, у знакомых, пожалуется, коли чего не так в хозяйстве, попросит совета. Вроде, и легче ей становится после этих «разговоров», и груз одиночества не так давит на грудь.
За всеми этими раздумьями да воспоминаньями и не заметила, Егоровна, как задремала. И видит она Васю своего ненаглядного, будто стоит он перед ней в одеждах белых и ласково так говорит:
– Береги себя, Люба-голуба моя… Береги себя…
Очнулась она от громкого стука в окно. На улице слышался какой-то шум, треск, истошно выла сирена. Ничего не понимая, осторожно слезла с печи, проковыляла к окну. А там Степан кричит чего-то и руками машет, в сторону соседнего дома показывает. Открыла она форточку и почувствовала запах гари. Сердце учащенно забилось. Поняла, что горит заброшенный дом, стоящий по соседству, причем, очень близко к её двору. Ох, не нравилось старухе это соседство, там часто собиралась ребятня, а от неё жди чего угодно! Вот и дождалась!
Степан нетерпеливо выплясывал под окном, нервно дергая руками:
– Егоровна, бери быстро самое ценное… Ну, документы там, деньги… Пойдем ко мне, пересидишь пока. Пожарные вон уже поливают твой сарай, чтоб огонь не перекинулся. Давай скорей!
Через несколько минут встревоженная Егоровна уже выходила за ворота. Наспех надетая шубейка была распахнута, теплый платок съехал с головы, обнажив седину собранных в пучок волос. Одной рукой она опиралась на свой бодожок, а другой бережно прижимала к груди портрет Васеньки.
26.Отголоски прошлого
Вера Мосова
Закатное осеннее солнце радостно золотило кроны деревьев. Оно пробивалось сквозь мелкие бреши в листве, дерзко выскакивая то тут, то там, и целилось прямо в глаза, заставляя зажмуриться. Огненные блики неистово плясали в прищуре глаз, в очередной раз напоминая о том, как прекрасна жизнь. Ощущение гармонии с этим миром теплом расползалось где-то глубоко внутри, и Вадим слегка замедлил шаг, словно пытаясь продлить невероятное состояние, вдохнуть в себя назойливость осенних красок и тихий звон угасающего дня.
Посторонние звуки вдруг разрушили цельность картины.
– Смирррр-на! Напррррааа-ва! Крууу-гом! – голоса доносились из соседней аллеи, и Вадим повернулся посмотреть, что там происходит. Какой-то пьяненький «герой» в камуфляже муштровал тщедушного паренька лет шестнадцати, а рядом, ухмыляясь и явно закрывая жертве пути к отступлению, стояли еще двое. Парню ничего не оставалось делать, как выполнять эти команды.
– Я, мля, научу тя Родине служить! – продолжал измываться командир-самозванец, – на полигон бы тя, мля, да рядом с мишенью!
Вадим направился к ним:
– Ребята, может не стоит? – он старался говорить спокойно, хотя внутри все кипело. Не любил он вот таких выпендрёжников, чаще всего промахавших всю службу метлой на плацу, а потом чего-то из себя изображающих. Он, бывший спецназовец, точно знал: те, кому действительно довелось пороха понюхать, так себя не ведут.
– Ты, паря, иди, куда шел, мы тут сами разберемся, – повернулся к нему один из дружков, – а то и ты схлопочешь!
А вот этого говорить не стоило! В одно мгновенье Вадим оказался рядом с парнями. Ему, с его опытом, не составило труда за несколько секунд раскидать рьяных служак. Да и раскидывать особо не пришлось, после первых же ударов они поспешили ретироваться, злобно выкрикивая проклятия и угрозы.
– Спасибо, – едва выговорил бледный от страха паренек, с благодарностью глядя на своего спасителя.
– Да не за что, – улыбнулся Вадим, – ты бы, парень, спортом занялся, чтоб в подобные ситуации не попадать. В жизни, знаешь, всякое бывает, а наглецам обязательно надо давать отпор. Ну, нельзя ж быть таким хлюпиком!
Парень, согласно кивая, поспешил к трамвайной остановке, а Вадим присел на скамейку, пытаясь вернуть прежнее состояние умиротворения. Солнце почти закатилось, и последние его лучи неожиданно позолотили волосы уходящего паренька, легким нимбом встав над его головой. Вадим вдруг вспомнил себя в его возрасте. Он тогда мечтал служить в спецназе и заранее готовился к этому, серьезно занимаясь спортом. Ежедневные пробежки в любую погоду, секции самбо и легкой атлетики стали в то время смыслом его жизни. Да и дед, старый охотник, приложил руку его воспитанию. С детства брал внука в тайгу, учил ставить силки, стрелять из ружья. На кого только они вместе не ходили: и на кабана, и на лося. А уж мелкой дичи: глухарей да рябчиков, уток да зайцев – несчитано приносили домой. Много разного стрелкового оружия подержал он в руках с той поры, но старую дедову двустволку никогда не забудет. Меткий глаз и твердая рука – вот что дали ему эти уроки.
Жаль, нет уже старика в живых, им сейчас было бы, о чем поговорить. Дед всегда его понимал. В любой ситуации мог дать дельный совет. Сейчас, вспоминая его, Вадим поражался мудрости старика, который научил его видеть, чувствовать и понимать окружающий мир. «Сила завсегда должна идти об руку с разумом» – говорил ему, бывало, дед. И эта истина прочно засела в сознании парня. А еще дед много рассказывал ему о своем отце, который доводился Вадиму прадедом. Это была легендарная личность. Его медали и ордена, заслуженные на фронтах Великой Отечественной, бережно хранятся в семье. А сейчас рядом с ними лежат и боевые награды Вадима. Наверное, дед мог бы гордиться своим внуком.
Мягко и вкрадчиво подступили серые сумерки. Вадим поднялся со скамейки и, слегка припадая на раненую ногу, направился домой. Эх, не стоило ему садиться! Чуть расслабишься – и прошлое уже тут как тут, напоминает о себе не душевной, так физической болью.
Трудно привыкал вчерашний спецназовец к мирной жизни. Да и сама жизнь его поделилась на «до» и «после». Во снах он по-прежнему отправлялся на задания со своей вертолетно-поисковой штурмовой группой, снова смотрел в прицел снайперской винтовки, ощущал на себе силу взрывной волны, собирал останки подорвавшегося друга, а потом просыпался в холодном поту. Не единожды глядевший в глаза смерти, он хорошо знал цену жизни и не мог смириться с тем, как бездарно расправляется с нею молодежь, разменивая этот драгоценный дар на пиво и наркоту. Но ведь каждому не расскажешь, что ты носишь в своей душе. Да и не любил он говорить об этом.
Пару недель назад один пронырливый журналист, которому так и не удалось «разговорить» Вадима, каким-то образом собрал-таки о нем информацию и поместил статью в районной газете. И где только он все это нарыл: и про то, что был он снайпером в Чечне, и про друзей, которых он там потерял, и про контузию, после которой его бросила невеста, поддавшаяся на уговоры родителей. Вадим недоумевал: зачем нужно было все это вытаскивать на суд людской?
Все эти мысли пронеслись в его голове, пока он шел привычным путем к своему дому. Уже входя в арку, он кожей почувствовал опасность. Тут от стены отделилась какая-то тень, и он услышал голос со знакомым и таким ненавистным акцентом:
– Ты Вадим?
– Да, а что?
– Значит, ты, шакал, был снайпером в наших горах? – в руке незнакомца блеснул нож, Вадим приготовился к защите, но сзади возникли еще двое, и он понял, что силы неравны.
Спасение пришло неожиданно: яркий свет фар повернувшего к арке автомобиля вдруг ослепил человека, уже занесшего нож, тот слегка замешкался, и Вадим успел чуть уклониться. В итоге удар пришелся ему по руке. Троица в одно мгновение исчезла. Вспугнувший их водитель выскочил из машины, без лишних вопросов бросился помогать, достал из аптечки жгут, перетянул руку пострадавшему и отвез его в больницу.
Примчавшийся по первому зову верный друг Серега расспросил его обо всем произошедшем и яростно прошептал:
– Я этого гада, журналюгу поганого, из-под земли достану! Сам лично на ремни порву! Это ж он тебя подставил, такую информацию на всеобщее обозрение вытащил!
– Ты знаешь, Серега, я сегодня пацана одного, хлюпика, от каких-то придурков защитил, а сейчас себя таким же хлюпиком ощущаю. Мне ведь от них никуда теперь не скрыться – не нож, так пуля снайпера все равно меня догонит, – Вадим закрыл глаза рукой и задумался, а Сергей не унимался:
– Так надо же срочно что-то делать: уезжать в другой город, менять имя, фамилию, внешний вид.
– Нет, Серега, не по мне это – прятаться по кустам и всю жизнь дрожать.
– А что же ты делать теперь будешь?
– Жить буду...
АВТОР 14
27.Здравствуй, кто ты?
Ирина Кочеткова
Курить ему не хотелось, учитывая, что за полчаса он выкурил пять сигарет, шестая явно была лишней. Но он машинально потянулся к пачке. Какая разница? Сигарета отнимает пять минут жизни, а работа - 12 часов. Почувствуйте разницу! К черту все, напьюсь сегодня, все-таки 40 лет не каждый день случается. Отключу телефон, закрою дверь и напьюсь. Один!
Олег потер шею, словно его давило тесное и жесткое ярмо. Поясница тоже болела, как и все тело вообще – по большому счету. Напиться в одиночестве – это симптомчик, ну и хрен с ним! 40 лет – это вам не бирюльки. Достало всё, и все, и вообще, - «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Покой – где он? Покой – это вовсе не отсутствие движения, а воля – это не то, когда ты на автопилоте встаешь на работу. Нет у меня ни покоя, ни воли, ни счастья, только волосы в ушах и седина в бороде. Все! Аллес! Приехали! И тебе, мужик, не 70, тебе только сороковник стукнул. А может просто лечь спать и забыться? А завтра встать как обычно, и черт с ним с юбилеем. Мы сделаем вид, что мы его не заметили. Притворимся, что нас нет дома, хе-хе… пусть стучится и звонит, а мы ляжем на дно, и будем созерцать свою точку ци.. или как её там, в нашей харе – в смысле, в животе.
Пошел и сделал, как хотел: запер дверь, отключил дверной звонок, выключил мобильник, и ещё зачем-то повыдергивал все шнуры из розеток. Он решил, что вся эта техника создает нездоровое магнитное поле, а никакая инородная субстанция его сейчас не прикалывала, - ни поле, ни луг с овечками, ни лес с медведями. Буду, как перст, один, ну просто совершенно один, и пусть весь мир подождет!
Аккуратно вытряхнув пепельницу в мусорное ведро, он вымыл руки, особенно тщательно закрутил кран – чтоб ни одна капля! – и, умиротворенный, двинулся в комнату. Завалюсь на диван, выгоню все мысли и буду просто спать!
Но при ближайшем рассмотрении его любимый диван оказался занят – окончательно и бесповоротно. На нем, вытянувшись во весь рост и закинув руки за голову, лежал какой-то мужик, смутно знакомый.
– Однако! – вырвалось у Олега. Вообще-то он не знал, как надо реагировать в подобной ситуации, и поэтому среагировал рефлекторно, - выругался по матушке и пнул мужика в бок. Так, несильно, все-таки тот лежал, был расслаблен, а лежачих не бьют.
- Ну не мешай! Сам же хотел лежать и ни о чем не думать, вот я и лежу!
- Так это ж я хотел! И это мой диван. Ты ту при чем? – опешил Олег. – И вообще, кто ты такой?
- Я – это и есть ты. Дай спокойно полежать.
Олегу показалось, что он ослышался, а впрочем…. Он присел у дивана на корточки и стал пристально рассматривать лежащего. А ведь и правда, похож! Одежда моя, и вихор этот вечный над левым ухом, и родинка, и ямка на подбородке. Все-таки вживую оно не так, как в зеркале. Непривычно, блин. И ведь не пил!
- И ты тоже Олег?
- Не задавай глупых вопросов.
- И что ты здесь делаешь?
- Живу я здесь!
- Не, ну в смысле… а как же мы теперь…
- Не суетись. Я исполняю твои самые заветные желания, сокровенные, самые настоящие.
- Именно сегодня? На день рождения заявился?! Ну-ну... а где ты раньше был все сорок лет?
- Там же, где всегда. Исполнял твои желания.
-Да ладно! Так-таки исполнял?
-Да.
-Хреново как-то ты их исполнял, – крякнул Олег и осел на пол.
Олег-2 повернулся на бок, оперся на руку и презрительно процедил: - Желать толком не умеешь! Вот, например, сейчас, чего ты пожелал? Лежать и разлагаться? Вот я и разлагаюсь.
- Да? А почему я не испытываю от этого удовольствия?
- А ты никогда не испытываешь удовольствия!
Олег хотел бурно возразить, но не стал. – Ну, иногда, все-таки... – попытался оправдаться он.
- Нет! Суррогат. Подделка. Фарс. – Двойник резко приподнялся на локте:
- Нет, ну скажи, когда ты в последний раз искренне и непосредственно радовался жизни?
Олег смотрел в свое родное, такое незнакомое лицо, и мурашки пошли у него по спине от этого взгляда. Инквизитор!
- Ну ты того… не ори на меня! Ты же – это я, значит…
- Ничего это не значит! Я – это тот ты, которому ты жить не даешь, сил нет уже, честное слово! Все ему не то и все не так. Что у нас там, - депрессия, кризис среднего возраста, интеллектуальный запор, духовный тупик? Что за беда? Заперся, как скупой рыцарь над своим сундуком выдуманных бед, и сидишь, страдаешь. Что тебе надо, Олежек?! – яростно и четко проревел «двойник».
- Ну ты же – это я, сам должен знать.
- Ни черта я не знаю! Потому что и ты сам не знаешь, какого рожна тебе надо! Болезнь 21 века – вселенская тоска, утрата смысла жизни, потеря ориентиров, плутание в своих собственных надуманных страхах. Вся скорбь еврейского народа у него на челе. То напиться его тянет, то застрелиться, всего две извилины и те деформированы. А ты пробовал не думать, а жить? Просто жить! Убери свою голову!
- Куда я её уберу? – испуганно спросил Олег.
- В тумбочку! – рявкнул «двойник».
Олег удобнее уселся на полу, привалившись к дивану, если уж он оказался занят им самим, взялся за голову, сказал тихо:
- Не бубни. Думаешь, Америку открыл? Что-то новое мне сказал? Я все это и без тебя знаю. Но, видишь ли…. Все как-то не выходит жить нормально. Чего-то не хватает. Адреналина что ли?!.
- Ремня тебе не хватает!... адреналина…
- Может с парашютом прыгнуть?
- И отбить себе последние мозги?
- Не, ну правда, драйва нет, тока, понимаешь, тока нет.
- Так пусти ток! Ты сам – целая электростанция! Сделай уже что-нибудь с удовольствием!
- Ну, так что, с парашютом? Или это, как они называются, крылья такие, надеваешь и несешься как птица, ловя потоки ветра! Драйв!
- Остроты жизни не хватает? – ядовито спросил «двойник» - Все слишком пресно? Скучно? Серо? Сходи в онкологическое отделение детской больницы!
- Зачем? - отшатнулся Олег.
- Хорошо мозги вправляет.
- Да ладно, мне эти рождественские сказки, все эти розовые сопли, О’Генри выискался!
- Розовые сопли? Там дети умирают чуть не каждый день, медленно и мучительно. А они, знаешь, как хотят жить! Они не знают, зачем и в чем смысл жизни, их не парит твоя вселенская дурь – они ловят каждый миг, как подсолнухи ловят луч солнца…
Олег поднялся, рывком содрал свое альтер-эго с дивана, тот от неожиданности споткнулся, запутался в одеяле, чуть не упал.
- Какого!... – вырываясь, крикнул он.
- Нет, ну вот зачем ты мне это сейчас сказал, а? Я что – урод, садист какой-то? Мне тоже жаль этих детей, но что я могу сделать, что ты предлагаешь, черт возьми!? Поменяться с кем-то из них судьбой, принести им конфет, пожертвовать на больницу? Какого дьявола ты приплел это?
- Для того, чтобы ты перестал ныть!
- Я и не ною.
- Ноешь, я же слышу. Ты ноешь внутри себя.
И тут Олегу стало не по себе. Он смотрел в свои глаза, в свои собственные яростные глаза, и не понимал, что происходит. Мир потек, как растаявшее суфле, границы размылись, грани стерлись, все буквальное и реальное размокло, потеряло форму, расползлось, а дотоле нереальное, невозможное, невидимое стало необычайно ярко и четко, как идеально отфокусированный снимок. Он видел свои глаза и больше ничего, но в этом «ничего» было так много всего! Столько запрятанного, невысказанного, выболевшего, одинокого, столько его самого, словно он смотрел в самый центр себя, в самую глубинную точку себя, встретившись, наконец, с собой, словно вернувшись домой. Видение было потрясающе ярким и сильным. Но… мгновение прошло, Олег вынырнул из морока, и, не оборачиваясь, поплелся на кухню. В холодильнике была уполовиненная бутылка водки, сейчас – как раз вовремя.
- Давай-давай, продолжай в том же духе! – раздалось с дивана, видимо Олег-2 опять улегся, - напиться и забыться, уйти на новый виток, давай-давай, бегай по кругу, как мышь!
- Заткнись! – пробурчал себе под нос Олег, при этом незаметно сменив траекторию, и не доходя до кухни, свернул в ванную. Там он прильнул к зеркалу и принялся внимательно разглядывать свое лицо. Что ни говори, а в зеркале мы не такие, как наяву. Вот так живешь всю жизнь и не знаешь, кто ты.
Говорят, у людей случаются инсайты и по более пустяковым поводам, а тут – встретился с самим собой, и хоть бы одна светлая мысль! Это же охренеть можно, встретиться с собой, а тут – ничего! Никакого внутреннего толчка, никакого просвета. Глухо, как в танке. В голове хаос и бардак. Ну и как дальше жить?
- А что ты ноешь, как беременная бегемотиха? Как жить?! Весело и ярко! Как говорится, - проснись и пой! Проснись уже, проснись! Ты видишь затяжной страшный сон под названием жизнь. Ты маешься и тяготишься этим сном. Проснись! Встряхнись! Сделай уже что-нибудь, ты же мужик!..
…Будильник звонил уже минут пять. Проснись, проснись! Сегодня понедельник, на работу… Будильник он вчера забыл выключить, старый советский будильник с омерзительным дребезжащим звонком. Обычно он просыпался и от легкого зуммера на мобильнике, но сегодня мобильник был отключен, и прозвенел будильник, который обычно он успевал отключить до его противного дребезжания. Проснись и пой, - откуда это? Двойник… сороколетие. Приснилось мне все это? Олег встал с дивана, оглядел себя, - спал он, не раздеваясь, что было ему не свойственно. С чего бы это меня вчера так рубануло? Нашел под кроватью тапки, обулся, поплелся в ванную. Пустил воду, стоял и смотрел на свое отражение. Здравствуй, кто ты?
Вода лилась, создавая приятное ощущение тепла и уюта. Почему-то Олегу всегда нравился шум падающей воды. Ну вот, сороколетие прошло, как проходит Новый год, и слава богу. Сегодня новый день, обычный день, когда не нужно думать о датах и достигнутых высотах. Просто новый день. Иди, живи!
На кухне Олег открыл окно, взял сигарету, поставил чайник. Кофе был горячий, ароматный, дым сигареты согревал теплом. За окном серело утро. Ты живой, ты можешь выбирать свои пути. Ну что ж, затягиваясь, подумал он. Новый день – это не так уж и плохо.
Иди! Живи!
28.Бытие определяет сознание?..
Ирина Кочеткова
Треф и Билл сидели на кухне у Билла и распивали чай. Матери Билла на работе подарили аж восемь сортов чая — в красивых аккуратненьких баночках. И друзья дегустировали и разговаривали за жизнь, поджидая третьего товарища — Ваньку. Тот что-то задерживался. Обещал быть к семи, а на часах уже было семь двадцать. Пошла третья серия чая. Ребят разморило — с холода, после рабочей недели. Сидели, пили — хорошо. Даже водки не хотелось. Разговор как-то не клеился, - то ли мозги замерзли, то ли лень было их включать. Но все изменилось, когда в дверь позвонили, и появился, наконец, опоздавший. В полумраке прихожей друзья не заметили, что Ванька весь мокрый, поцарапанный и в крови. Он не стонал, не шатался, не завывал, поэтому внешний вид не играл особой роли. И, тем не менее, при свете 60 вольтовой лампочки на кухне вся его боевая раскраска предстала во всей красе. Под глазом наливался синяк, губа кровоточила и по всему лицу шли какие-то грязные разводы.
С криками : «Кто? Где? Кому идти бить морду?» - друзья навалились на друга. Тот выдержанно молчал, смывая кровь и грязь над маленькой раковиной, после чего выдал совершенно неожиданную фразу:
- Я вот все думаю: что же первично, - бытие определяет сознание или сознание определяет бытие?
Друзья переглянулись. Треф хмыкнул — эк тебя башкой-то приложили! Билл пытался вникнуть в смысл сказанного. Вообще-то, по жизни, его звали Колька, но это неважно. Он был большой, грузный, весь круглый, и Билл шло ему гораздо больше. Не то, чтобы он был туповат. Просто его IQ располагался где-то чуть левее от центра общей средне-статистической гистограммы. Как дразнили его друзья, — он был не тормоз, просто он медленно снимался с ручника. Когда смысл сказанного, наконец, дошел до него, Билл глубокомысленно заметил:
- В наше время главное - не вызывать жалость.
Теперь переглянулись Треф с Ванькой.
- А то запинают, — закончил Билл.
- По-твоему, я вызываю жалость? - спросил Ванька. Он вспомнил, за что ему надавали и развеселился. - Впрочем, пожалуй, я вызываю жалость своей дуростью. Давно известно: не делай добра - не получишь зла, и вообще — никогда, никогда никому не помогай!
Оказывается, он шел с работы домой, то есть к Биллу домой, и не смог проигнорировать групповое надругательство над телом некоего "потерпевшего", причем тело это уже лежало на земле, прикрывая голову руками. Трое пацанов метелили четвертого — за что, почему? Неважно: трое - на одного! Ванька, дурак — джентльмен, зачем-то впрягся за этого инвалида, хотя те яростоно кричали, что он падла, гад и заслужил гораздо большего (это если переложить их арго на приемлемый синтаксис). Гад - не гад, но трое на одного - нельзя! Ну нельзя! Вот и полез. Ну и получил.
- А бытие тут при чем? - логично спросил Треф. - Тут скорее "битие" определяет сознание. Получил в морду, мозги и вправились, больше не полезешь.
- Вот в том-то и дело, что полезу! - с горечью ответил Ванька. — Значит, сознание все-таки первично.
- Ну, знаешь, мой дорогой, как говорят: дуракам закон не писан. И ещё, некоторые, я слышал, любят получать по морде, некий кайф от этого испытывают. Сознание тут не причем, скорее, тогда уж, подсознание.
Билл пил чай шумными глотками, переводя взгляд с одного на другого. Он обожал умные беседы.
- А ещё можно сказать: «питие определяет сознание», - произнес он, потягивая горячий вязкий чай с вереском.
- Вульгаризм! - отрезал Треф.
- Молодчага! - сказал Ванька. - Пять баллов. Налей и мне кружечку.
Разлили дымящийся ароматный чай, обняли кружки, начали смаковать. На несколько минут воцарилась тишина. Но мысль, она же как мышь, — пошла-пошла грызть и ползать в головах. Треф печально вздохнул, видимо, что-то припомнив свое, и выдал на выдохе — загробным голосом:
- Смириться, сломаться, согласиться с этим долбанным бытием — это первый твой постулат. А не смиряться, бороться, выдумать свою реальность, свое бытие — это второй. Каждый выбирает по себе. Не может быть одного ответа. Первично не то, что есть. А то, что мы выбираем. То есть, то, что мы выбираем, то для нас и становится первично.
Билл поперхнулся. Он обожал умные беседы, просто ему не хватало скорости — как при плохом интернете — он долго "грузился". Изо всех сил он рылся в своей памяти, ему очень хотелось припомнить хоть одну умную цитату, хоть одну умную мысль, — ну учился же он в школе, ну должно же там что-то быть, в этом закрытом, запрятанном на чердак сундуке. И вдруг - словно озарение — из памяти, как ладья, выплыла известная, неизвестно только откуда, фраза: «Свобода — это осознанная необходимость». Он и озвучил её, честно признавшись друзьям, что никогда её не понимал.
- И я не понимал, — сказал Треф. - Этот Спиноза как скажет...
- Кто? - не понял Билл.
- Не напрягайся. - Треф отпил из кружки и полез за сигаретами. Дурная привычка, — чтобы вить кольца из мыслей, ему необходимо было вить кольца из дыма. - Ну посудите сами. Необходимость — это же противоположность свободы, разве не так? И вообще, что значит "осознанная необходимость"? Я вот понимаю, что мне надо ходить на работу, хочу я этого или нет. Просто надо. Это и есть осознанная необходимость? Это и есть свобода? Да в гробу я видал такую свободу.
- У тебя есть свобода выбора, — ходить на работу или нет. Ты выбираешь - ходить. Ты делаешь выбор, а любой выбор предполагает наличие свободы. «Осознанная необходимость» - необходимость осознать свой выбор, а не механически бессознательно существовать.
- Да ты шо!? Ладно, тогда что такое выбор? Тот пацан, которого пинали ногами — упал. Это был его выбор?
- Не придуривайся! Его свободу ограничили, так называемые, превосходящие силы противника. Возможно, у него был выбор — убежать или драться. Отбиваться лежа или прикрывать голову. Но это, согласись, уже вовсе не тот выбор.
- Мда... и ты полез драться тоже сознательно? Или это у тебя наподобие рефлекса?
Ванька засмеялся.
- Да, наподобие рефлекса. В мозгу загорается "лампочка", и после этого уже не остается выбора.
- Кстати, — гася сигарету, сказал Треф, — отказ от выбора — это тоже выбор.
- Да я сам понимаю, что все это демагогия, вечные размышления, — что первично: курица или яйцо. Просто, когда шел к вам, задумался — почему я это сделал.Что мною двигало? Может, у меня комплексы?!
Билл сидел и думал, — демагогия, не демагогия, а вот он бы не полез на троих, да хоть бы они среди бела дня убивали младенцев. Не полез бы, духу бы не хватило. Хотя по массе и габаритам он раза в два побольше Ваньки.
Треф же о таких вещах никогда не задумывался. Он был человеком настроения. Он умел рассмешить, успокоить, "взять на себя", умел влезть человеку в душу, что называется, «с ногами», но точно так же легко её и покидал. Никогда нельзя было быть точно уверенным, что там у Трефа в голове. Он мог становиться мизантропом и неделями не вылезать во внешний мир, — нигде нельзя было его поймать, — ни по телефону, ни в скайпе, ни на улице. Он был сам себе на уме, но Ванька знал, — ему можно доверять, он не трус, он всегда подставит плечо, — если будет в этот момент в зоне досягаемости.
Билл поднялся из-за стола для того, чтобы нарезать крендель, и вдруг выронил нож. За стенкой внезапно раздались душераздирающие крики, визги, плач, грохот падающих предметов, — в один миг просто тишина разорвалась и вздыбилась болью и страхом.
- Господи, опять! — произнес Билл. — Каждый раз вздрагиваю.
- Что там? - собравшись, спросил Треф. Была у него такая манера, — в моменты опасности, неопределенности, он, точно зверь, сжимался, приседал, превращался в сжатую пружину.
- Соседи, — уныло сказал Билл.
- Что — соседи?
- Там алкаш живет, время от времени лупит все семейство, тогда оттуда такие вопли доносятся. Мы уж и привыкли, но все равно каждый раз неожиданно.
- Полицию пробовали вызывать? - поинтересовался Ванька.
- Без толку. Жена напишет заявление, потом через час заберет. Они уже не реагируют.
На некоторое время вернулась тишина. После чего повторились крики и плач, грохот и топот... Что-то несусветное творилось там, за стеной.
- Нет, ну нельзя же просто так сидеть, и слушать это! — вскочил Ванька.
- Тебе мало дали сегодня? Ещё хочешь? — спросил Треф, хотя сам тоже поднялся. - Сиди, я сам схожу.
- Нет, пойдем все вместе, — сказал Билл. - Он не мог ударить в грязь лицом, не мог остаться один дома, когда его друзья идут к этому ненормальному. Хотя ему было страшно — ему по-настоящему было страшно, даже втроем - но он начал собираться, и все вывалились на лестничную клетку.
Из квартиры напротив высунулось снулое лицо неопределенного возраста и пола. Прошамкало что-то на тему: «Всех бы их в Сибирь. На рудники. Лес валить». После чего дверь снова захлопнулась. Друзья переглянулись.
- Ещё один ненормальный, - тускло сказал Треф. - Да-а, народ надо менять!
Ванька стал звонить в квартиру, из которой доносился шум. На звонок никто не реагировал. Стали стучать в дверь - результат тот же. Тогда Билл предложил выбить дверь плечом, и, не дожидаясь одобрения, выбил. Ловко это у него получилось. Да и дверь была хлипкая. ДСП, без затей, на одном шлеперном замке.
Попав из светлого подъезда во мрак чужой прихожей, первое, что почувствовали друзья — это запах. Запах крови, рвоты, мочи и самый главный запах — запах страха и отчаяния. Оказывается, есть такой запах — очень сильный! Треф ринулся налево — на кухню, Ванька направо - в комнату, Билл остался в коридоре. Он решил осмотреть ванную и туалет. На кухне творилось черте что, - горы грязной посуды в раковине, забрызганные жиром стены, замызганные сальные полотенца, грязная плита, обшарпанный трехногий стол с клеенкой в подтеках — тихий ужас — дежавю советского реализма, такое ретро - раньше в кино семьи таких алкашей показывали. Но никого из людей в кухне не обнаружилось. Треф побежал обратно. В первой комнате, скорчившись на полу, полулежала женщина с разбитой губой и подбитым глазом. Она прикрывала лицо грубыми, неухоженными руками. Она не плакала. В её глазах застыло выражение тупой покорности и боли, отчаяния и покорности, — жуткое сочетание чувств сломленного раба. Да, её телу было больно и страшно, но душа как будто понимала, за что её бьют, и готова была принимать избиения и дальше. От этого выражения животной покорности Ваньке поплохело. Трудно спасать того, кто не хочет быть спасенным. Он поискал глазами детей — он явно слышал через стенку деткий плач — посмотрел под кроватью и в шкафу.
- Где? - спросил он женщину. Она молча указала глазами на стенку — в другой комнате. Туда как раз направился Треф. И именно в этот момент Ванька услышал деткий крик и животный, дикий, неконтролируемый мужской вой, — так рычит вепрь или раненный кабан.
Ворвавшись в комнату, он застал жуткую картину, — девочка лет семи всхлипывала на кровати, запахивая растерзанную, рваную ночную рубашку. Её голенькие коленки и плечики светились острыми углами в сумраке комнаты. Её отец — пьяный, грязный, вонючий мужик уже валялся на полу и выл, а Треф бил его ногами. Ванька никогда не видел у него такого выражения лица. Это была голая ярость, - яркая, как вспышка, холодная и острая, как сталь, оголенная, как провода под напряжением — «Ярость» с большой буквы. Он методично и целенаправленно старался попасть по наиболее уязвимым местам — по почкам, по лицу. Затем он, словно пушинку, сдернул этого борова с пола, одним движением встряхнул его, и треснул головой о косяк двери. Девочка заверещала, Треф не изменился в лице, только закусил губу и поволок уже невменяемого мужика в ванную. «Убьет! - подумал Ванька.- «Надо оттаскивать его. Убьет и не пожалеет, а потом сядет за этого козла лет на семь.» В этот момент в комнату вошел Билл. Он принес мокрое полотенце и одеяло, сел на край кровати, стал обтирать девочке лицо, укутал её, стал гладить её по волосам. Девочка не испугалась этого большого парня, она прильнула к нему и заплакала, а он сидел и качал её на руках.
«Сюр какой-то, - подумал Ванька.- «А матери наплевать. Валяется там, а дите здесь, с этим маньяком. Сюр!»
Самое странное, что все происходило молча — если не считать плача и криков — совершенно молча, — каждый выполнял свою роль, словно заранее знал, что ему делать, только Ванька стоял столбом. В голову проползла подлая мыслишка: «Отдыхай, ты в этом театре лишний, ты сегодня уже отличился, уже получил, теперь не твоя игра». Поймав эту мысль, Ванька разозлился на себя изо всех сил и ринулся в ванную вслед за Трефом. Тот топил мужика в ванне, и это было уже по-настоящему страшно. Ванна была такая же грязная и запущенная, как и кухня. Неизвестно с каких времен в ней отмокало замоченное белье — серого, неестественного цвета и жуткого запаха плесени и сырости. Вот в эту кашу и макал Треф уже давно потерявшего способность к сопротивлению мужика. И тут вновь — во второй раз за день! - в мозгу у Ваньки загорелась «красная лампочка»: нельзя бить того, кто не сопротивляется! Он принялся яростно оттаскивать Трефа от мужика. Треф был сильнее, кроме того, он находился в состоянии аффекта, то есть был сейчас сильнее раза в три: он ничего не видел и не слышал, действовал, как робот, у которого одна цель — уничтожить! Расцепить его руки было невозможно, тогда Ванька стал просто выталкивать Трефа в проем двери, брызгать на него водой, трясти за ворот.. В конце концов, тот очнулся — словно проснувшись — огляделся по сторонам, сморгнул, и взгляд его прояснился. Он понял, где он, он вспомнил, кто он. С брезгливостью он пнул упавшего на пол мужика и покинул ванную с видом испачкавшегося о нечистоты. «Сука! Гнида! Сволочь!» - шипел он сквозь зубы, и было видно, что ему хочется все-таки довести начатое до конца, поэтому Ванька попридержал его за локоть, уводя в кухню. Там он нашел пустую кружку, помыл её и налил воды из крана — себе и Трефу. Напившись, встали, глядя друг другу в глаза. Что дальше? Оставить все как есть и уйти? Смысл было влезать? Этот гад очухается и будет продолжать в том же духе. Стояли молча, глядя друг другу в глаза, но думали об одном и том же. Что дальше???
Напряжение снял Билл. Он вошел в кухню с мобильником в руках, видно, только что с
кем-то говорил. У него было хорошее, спокойное лицо, и похож он был на человека, который знает что делает, и делает то, что должен.
- Я только что звонил в кризисный центр, — как о само собой разумеющимся, поведал он, словно каждый день решал подобные вопросы, — сейчас приедут, заберут девочку и с матерью поговорят. Оказывается, у нас есть центр помощи женщинам, подвергающимся насилию. Знаете, — почесав голову, задумчиво сказал Билл, — оказывается, каждая шестая женщина у нас в стране ежегодно страдает от насилия в семье. Это же много! - наивно добавил он.
- Что девочка? — спросил Ванька.
- Уснула, — ответил Билл. И лицо у него было хорошее, светлое. А вот у Трефа лицо было совершенно не светлое. Мать — дрянь, а отец — просто говно! И живешь рядом с такими людьми буквально рядом, через стенку, и сделать ничего не можешь! Ну, не убивать же их всех подряд! Кстати, о матери они все дружно забыли. И она сама не показывалась. То ли уснула тоже, то ли спряталась. Ни у кого не возникло желания пойти проверить — как она? Жестокость? Или справедливость?.. Трое пацанов стояли на чужой кухне и ждали машину психологов. Ванька оперся руками о стол, и прилип к чему-то противному — пролитому. Брезгливо встряхнув пальцы, обернулся к раковине, — та была завалена выше некуда.
- Пойду помою руки, — сказал он, направляясь в ванную. Он забыл о том, что там оставался недобитый алкаш. Но алкаш про них не забыл. Только Ванька открыл дверь и ступил в ванную, как ему под ребра вонзилась резкая боль. От неожиданности, от шока, от боли Ванька не мог выдавить ни звука. Дыхание сбилось, ему показалось, что он задыхается. Боль потекла вниз, к паху, потом ударила в ноги, ноги подкосились и Ванька рухнул на грязный пол, головой в коридор. Пацаны, услышав глухой стук, выбежали, и тут - словно в немом кино включили звук.
Треф орал и матюгался так, что мать вылезла из комнаты посмотреть, что опять случилось. Она тупо стояла в дверях, ничего не предпринимая. Билл опять названивал, вызывая "скорую". Ванька истекал кровью, а алкаш сидел в углу ванны на полу с окровавленным лезвием в руках. Он, кажется, сам не понял, что натворил. Он смотрел на все тупым, бессмысленным взглядом. «Кто в наше время пользуется опасной бритвой? Откуда у этого мудака она взялась?» Треф орал, не переставая, при этом он пытался как-то замотать Ваньке рану на животе, неуклюже сворачивая и перетягивая его явно не стерильными полотенцами. На мужика отвлекаться теперь было некогда, но он знал, что убьет его потом, непременно убьет, и ярость, душившая его, выходила бесконтрольным, непрекращающимся криком и матом.
В дверь позвонили, хотя это было совершенно лишнее. Дверь болталась на одной петле, и мог войти кто угодно и когда угодно. Квартира заполнилась лицами, голосами, движениями. Приехали сразу все — как оно часто бывает — и психологи, и «скорая», и полиция, которую, в свою очередь, вызвала «скорая». Билл потерялся от такого количества квалифицированных специалистов. Треф не видел никого, кроме Ваньки. Тот уплывал-уплывал, лицо его расплывалось, терялось в густом тумане, — Треф не осознавал, что он плачет, что это слезы мешают видеть друга контрастно. К Ваньке подошли врачи, стали что-то делать, куда-то его уносить, а Треф все никак не мог отцепиться от него, он мешался под ногами, но не мог отпустить его руку. Он ужасно боялся, что она станет холодной и тогда значит - все! Он был как в бреду, и врачи предложили сделать ему укол, на что он огрызнулся и послал всех подальше. Его оставили в покое, - у всех были свои дела. Психологи пошли говорить с матерью, осмотрели девочку, которая проснулась от шума и опять плакала. Полиция занималась деклассированным элементом, насильником и убийцей, — который в данный момент не представлял никакой опасности, - он не мог пошевелить ни языком, ни ногами. Его тоже куда-то увели.
Билл постоял немного в опустевшем коридоре, потом незаметно ушел домой. Ему вдруг стало плохо — физически плохо. Он не привык к таким нагрузкам, он внезапно устал. Ванькой займутся врачи, сейчас он не нужен, он потом приедет к нему в больницу, привезет ему минералки или там яблоко, а сейчас ему надо побыть одному. Ему было стыдно признаться даже самому себе, что он струсил, что ему было страшно смотреть на Ваньку, что он не мог ударить мужика, что любая мысль о насилии непереносима для него. Он сел дома у окна, и закрыл голову руками. Он хотел было заткнуть уши, но это не помогло бы, потому что не в ушах, а прямо в его голове, не переставая, звучал крик Трефа — невозможный крик — крик отчаявшегося зверя, который боролся изо всех сил, но не довел дело до конца... Билл знал, что Треф не простит себе, если с Ванькой случится страшное. И даже если тот выкарабкается, Треф не простит себе, что не доделал начатое, что оставил недобитым врага. Он был уверен, что именно в таких категориях мыслил Треф, — врага надо уничтожать сразу, милосердие — удел слабых, глупых, таких как Билл. Именно они прикрываются словами о доброте, оттого, что просто кишка тонка отрубить курице башку, дать нахалу пощечину, забить подонка до смерти. А Треф... Треф мог бы, но именно Ванька оттащил его. Неужели такова извращенная ирония судьбы? Билл увидел недопитую Ванькину кружку чая, и вдруг завыл и зарыдал без голоса — тихо, судорожно, внутри себя.
А что касается Трефа...его никто не мог остановить, и он залез в машину «скорой», не выпуская Ванькиной руки. Он все считал его пульс, сто раз сбивался, и опять считал. Ему хотелось перекачать свою кровь в друга, силой воли придать тому сил. «Зачем, зачем он оттолкнул меня? Зачем он вечно всех спасал? Подонка - от смерти, меня - от тюрьмы, а сам??!» Машина неслась с мигалками и сиреной по вечернему городу, машины расступались, уступая дорогу, но Треф не слышал ничего, кроме голоса Ваньки: «Что мною двигало? Может, у меня комплексы? Что первично — бытие или сознание?» - вся эта галиматья, как в центрифуге, носилась в мозгу. Врачи созванивались с больницей, договаривались об операционной палате, а Треф бормотал, низко нагнувшись к Ваньке : «Держись! Держись! Держись!!!», и продолжал крепко держать его за руку. Ванька был без сознания, ему прикрепили капельницу, от него тянулись какие-то провода, но Треф знал, главное — это не отпускать его руки, и пока он держит её — все будет хорошо. Все будет хорошо! «Держись! Держись! Держись!!!»
АВТОР 15
29.Та, которая ждет
Галина Емельянова
Он всегда звонил по телефону перед приездом.И едва он успевал поднести руку к звонку ,как всякий раз происходило необъяснимое чудо:дверь открывалась еще до звонка и ему навстречу сияли ,эти по-детски распахнутые глаза.Эти руки на шее, горячее тело, доверчиво прижавшееся к тебе.
Ты - центр мироздания.
Он забывал сколько ему лет, сколько дней она без него. Она заводила старенький советский будильник, и они любили друг друга.
Говорили между ласками о его концертах, и о его новых, теперь уже дисках. О его детях, его маме, и снова о его гастролях.
Были времена, когда она тайком давала ему деньги, пряча их в задний кармашек его брюк.
А теперь он, оставлял: то в ванной, на полочке, то на подоконнике, между цветочных горшков, коробочки с турецкими побрякушками.
Они редко виделись, чтобы он мог помнить эти мелочи. И очень удивлялся, когда она смущенно напоминала ему, что браслет, так заставивший его душу, стонать от подозрений, его подарок.
У него все меньше волос на голове, и седая , когда- то рыжая , борода.
У нее уже не проходящие морщинки в уголках глаз, обмякшие груди, губы.
Они начинали целоваться прямо с порога, словно боясь потерять хоть мгновение встречи. С годами поцелуи, как хорошее вино, так же кружили голову, вот только желание разгоралось так медленно, что появлялся страх и стыд: а вдруг, не пожалеет, не простит.
Он возвращался после долгой разлуки, она ждала. Для кого-то в этом большом городе - ролевые игры ,а для них двоих, жизнь.
-Сними рубашку и майку, пахнет, - она помогала ему дрожащими пальцами, расстегивать пуговки.
-Да ерунда, в костюмерной их дюжина висит.
-Я быстро постираю, потом выглажу.
-Ну не беспокойся, – он боялся разомкнуть объятья.
-Нет, я все таки постираю, и выглажу, - наконец-то рубашка падала ей в руки.
Он присаживался на кровать и, обняв ее колени, пытался удержать.
-Да ну ее, вон же в шкафу сколько висит.
- А помнишь, как пять лет назад? Она заметила, что это не та рубашка, что ты одевал утром. Тогда она все рубашки выбросила, и купила новые. Отдохни с дороги.
Он покорно позволял себя уложить и укрыть одеялом.
Она уходила с его рубашкой, куда- то вглубь квартиры.
-Приготовить, что-нибудь вкусненького?
-Ты ведь знаешь, я перед концертом не ем.
-А ты знаешь, что мне приятно, просто готовить для тебя.
Она что – то осторожно делала на кухне, иногда роняя какие- то мелочи, и тут же шепотом себя ругая.
Он устало закрыл глаза и закинул руки за голову.
- Я отнял у тебя жизнь.
Слова сорвались с губ, хотя ему казалось, что он проговорил это во сне.
- Ты подарил мне Любовь,- она присела на краешек кровати. От нее пахло теплом кухни и ароматом ванили.
- Да, что там рубашка, - неожиданно вернулся он к прерванному разговору.- Вот однажды, я твой волос на рукаве утащил. Весь концерт, смотрел на него с любовью, словно ты на концерте со мной. Потом спрятал его в карман жилетки, он там до сих пор лежит. Я точно знаю.
Он только слукавил в одном: ее волос лежал вместе с тюбиком нитроглицерина
А она промолчала, что сидит на каждом его концерте, рыдая в душе, в такт гитарным струнам
Он тяжело дышал, но превозмогая огненную боль в груди, целовал: и эти мокрые завитки волос на висках, и порозовевшее от недавней любви ушко, и трепетную жилку в изгибе шеи.
Рубашка приятно согревала кожу после прохладного душа .Женщина повязывала ему галстук.
-Ну зачем ты,- она не договорила и поцеловала его куда-то в бороду.
-Ты же знаешь, я не для себя, для твоего здоровья.
-Глупости, ничего мне такого не надо, - но сама, опровергая свои слова, прильнула к нему, одаривала его, сладостной негой.
-Иди, долгие проводы горькие слезы.
Встреча предопределившая их отношения на долгие ,долгие годы была ,тогда казалась мимолетным наваждением.Рейс все откладывали,и он пошел, в модный тогда видеосалон, скоротать часы ожидания.Их кресла оказались рядом.На экране великолепный Брюс Ли побеждал всех врагов,а соседка рядом плакала.Он слышал ее тихие всхлипы и сам не зная отчего , погладил ее руку.
Она прилетела отдать последний долг своему отцу,но таксисты в непогоду заломили цены ,наравне с ее стипендией.Он всего лишь два месяца назад похоронил отца.И вот словно в страшном сне все повторилось сначала.Он не только дал денег,но и поехал с ней и участвуя в печальных ритуалах,ни на шаг не отходил от нее.
Ее боль была так созвучна его боли ,с той лишь разницей,что его отец был для него всем ,а она видела отца всего пять лет, своей детской жизни.
Почему жалость этой незнакомой девушки,почти девочки принесла ему утешения больше ,чем все очень правильные слова жены он не мог объяснить.В момент встречи он чувствовал себя одиноким ,а рядом был такой же ,больной от утраты, человек.
Она училась в Ленинграде.И если бы не его гастроли они виделись бы чаще.А когда он уже почти решился уйти от жены ,та огорошила его новостью о своей третьей беременности..Он не ушел,и долгие годы был холоден к младшему сыну.А тот ,словно ,что-то доказывая отцу стал замечательным и известным художником.
Она стала его музой,его живой водой.Он для нее стал :и отцом, и мужем, и ребенком.
Она догнала его уже на улице. Такси еще не приехало.
Ей, как всегда за последний год, стало страшно. А вдруг? Навсегда? И никогда? И зачем жить? Без него?
Прижалась всем телом и прошептала, впервые за столько лет: «Я люблю тебя»
- А я, пою тебе об этом, каждой своей песней..
Такси помчало его к центру города, он успел развязать галстук ,так любовно повязанный всего несколько минут назад ,а потом боль, огненной стрелой ,ударила куда -то в затылок.
-Прости, – успел прошептать он, той, которая ждет.
30.Есть только миг
Галина Емельянова
В незапамятные времена ,когда воины молились Одину об удаче и поклонялись богу в образе Ворона ,случилась эта история .В ненастные осенние вечера, рассказывает ее воронятам ворон ,а сам он слышал ее от своего деда .
«Считающий годы исполнял волю Одина, предвещая славную смерть воинам в бою, но сам умирать, не торопился, и зимам счет давно не вел.
Он был гордым вожаком вороньей стаи, той, что справляет тризну на поле брани, когда Валькирии прилетают за душами воинов.
Но снова, как в последние годы нашелся смельчак, желающий в бою достигнуть славы и победы .
Молодой, сильный Пожиратель времени, вставший на крыло всего семьдесят лет назад, бросил вызов мудрому, но стареющему ворону.
По закону стаи за вожака мог вступиться кто-то из молодых, но «пожиратели трупов», промолчали, и Считающий годы первый взмыл в небо.
В лучах начинающегося осеннего рассвета его мощные крылья отсвечивали синевой, на крупной гордой голове серебрился седой хохолок. Его соперник , ничуть не уступал ему по размерам, а наглостью даже и превосходил.
Они сшиблись грудь в грудь, и старый ворон выдержал первый натиск наглеца. Он пытался своими огромными крыльями оглушить соперника так, чтобы тот потерял разум, перестал чувствовать небо.
Но вороненок мощными взмахами крыл устремился в высь, и опытный воин потерял его из виду .
Над головой плыли серые дождливые тучи, но подняться до них Считающему годы было нелегко. Он, преодолевая усталость, уже почти достиг края тучи, но успел увидеть только черную тень, закрывшую пробившееся сквозь тучи солнце.
На него сверху черной молнией обрушился молодой ворон,и голову проломил мощный удар клюва.
Кувыркаясь в воздухе беспомощным комом перьев, взмолился старый ворон к богам верхних и нижних земель.
-О, боги верхнего и нижнего предела, я, верно, служил вам все эти годы. Я по вашей воле поедал трупы и друзей , врагов, и нес плохие вести людям. Смею ли я просить о своем последнем желании?
-Что ты хочешь, птица – ворон? - прогремел гром.
-Самую малость великий бог битв Один. Сделай меня человеком, чтобы я хоть на миг приблизился к великим твоим воинам.
-Жди, да будет так, – И сверкнули молнии.
Просил ворон, дать ему умереть воином на поле брани, но перепил в тот день Один темного эля, и случилось то, что будут передавать вороны из поколения в поколения ,пока жив вороний род.
Оказался поверженный вожак в теле воина на поле брани, но не военной, а любовной.
Ворон почувствовал неизведанную истому и опустошение, он прекрасным юношей отражался в глазах ослепительно красивой женщины.
Ее алые губы шептали слова восхищения и благодарности , и он захотел почувствовать вкус этих губ и припасть к ним долгим поцелуем , и это исполнилось.
Но это был смертельный поцелуй, ибо в миг наивысшего блаженства превращалась царица Ночи в огненную саламандру. И укус ее нес смерть.
Душа ворона отлетая, видела юношу, с кудрями , цвета вороньего крыла.
И даже шрам ворон признал, он был получен им в бою с вожаком стаи.
Так закончил свой земной путь ворон Считающий годы.
Мгновение жизни подаренное богами старому ворону, затмило в его душе , все двести с лишним лет птичьей жизни.
И часто потом просили вожаки вороньего племени, богов подарить им этот миг блаженства .Но бочку с элем стерегла мудрая Фрия , а ее гневить , боялся даже муж ,сам великий Один.
И никому из стаи ,так и не случилось ,получить от богов такой подарок .Поэтому в осенние ,промозглые вечера рассказывают воронятам эту историю».
АВТОР 16
31.Озеро
Отшельник
Паровоз, пуская чёрный дым из трубы и иногда прокручивая колёсами, медленно взбирался по крутому склону. Кочегар, как заведённый, бросал в раскалённую до бела топку жирный до блеска уголь. И вот она заветная точка подъёма, теперь можно и передохнуть, а машинисту пора за работу – начинается стремительный спуск в жёлтую песчаную долину с редкими зелёными пятнами рощиц.
Весело наперебой на стыках рельс стучали колёса. Ветер свистел и врывался в окно. Мимо мелькали серые с коричневатыми прожилками скалы.
Но тут произошёл удар, паровоз застонал всей своей железной душой, продолжая двигаться вперёд.
- Что случилось – спросил кочегар Пит и потрогал шишку на своём лбу, здоровенная получилась.
- Моста нет – крикнул машинист Рене и опять из-за всех сил налёг на рычаг тормоза – Говорил же, что надо сначала дорогу посмотреть. Дожди лили две недели.
Не говоря, ни слова, Пит начал помогать Рене. Сейчас их жизнь зависела только от них самих.
Из-под колёс летели искры, пар с шипением вырывался из всех клапанов. Постепенно, замедляя ход, паровоз проехал первый пролёт моста и остановился перед вторым разрушенным.
- Давай отсюда поскорее выбираться – предложил Рене и, прихватив свои вещи, спустился по лестнице. За ним поспешил Пит.
Под мостом, переворачивая деревья и разбивая об опоры унесённые дома, бешено неслась, словно необъезженный мустанг, мутная река.
Они нашли в лесочке сухое место и расположились на ночлег. Завтра придётся кому-то топать обратно на станцию, хорошо, что недалеко. А пока горячий кофе, хлеб и вяленое мясо на ужин.
- Пит, не слышал, что про эти места говорят – загадочно произнёс Рене и пристально посмотрел на приятеля.
- Нет – ответил Пит и подбросил в костёр сухие дрова.
- Здесь, когда-то хозяйничала банда - грабила поезда, почтовые кареты и даже на городок бывало, делала набеги – начал свой рассказ машинист, накрывшись шерстяным одеялом – Шериф собрал отряд и неделю выслеживал банду. В жестокой перестрелке половина головорезов полегла, остальных взяли. Но не это самое интересное. Их главарь, надо сказать отчаянный парень, успел спрятать награбленное в озере, которое находится совсем неподалёку. Многие смельчаки пытались найти сокровища. Только из них кто-то и вовсе не возвращался, а кого-то находили в долине умалишенными. Потом под крупным штрафом запретили какие-либо поиски. Но нет-нет, да находится какой-нибудь малый, ищущий на свою голову приключения. Вот такие дела.
Пит внимательно слушал. Он на этой железной дороге совсем недавно работает. Сначала в городе на фабрике работал, но недолго. Уволили, положив в его карман несколько монет. Пришлось долго искать счастья в разных местах, пока не предложили место кочегара на паровозе.
- А если, кто-нибудь всё-таки отыщет этот клад, что будет – сказал Пит и задумчиво посмотрел в чернильницу ночи.
- Что, что - будет богатым человеком, будет курить сигару и ездить в персональном вагоне или даже купит себе авто – зевнул Рене и, укрывшись с головой, захрапел.
А Питу не спалось. Поворочавшись с боку на бок, нехотя встал и подошёл к берегу. В воде плыли брёвна, звёзды и серебристая луна.
Он всё пытался выбросить из головы, рассказ, услышанный сегодня вечером. Но ничего не получилось, он крепко засел в голове.
Пит вздохнул, и, стараясь не шуметь, взял лопату, фонарь и отправился на запад от железнодорожной ветки.
Озеро окружено колючим кустарником с мелкими листьями, который образовал труднопроходимые заросли. Берег илистый и местами топкий. Пит попробовал воду. Она обожгла холодом и на миг отбила желание лезть в неё. Но спрятанное богатство притягивало к себе, как магнит. Разведя костёр, Пит сбросил одежду и, отойдя немного от берега, нырнул…
Кочегара искали неделю всем городком. Потом ещё неделю обсуждали, что делать с проклятым озером и после жарких споров, решили осушить. На это ушёл целый месяц и немалая денежная сумма, которую выделили для этого мероприятия некоторые состоятельные горожане, вспомнив, что совсем скоро выборы в мэрию.
Никакого сундука не обнаружили, лишь на солнце блестела мелкая рыбёшка и зеленели останки несчастных, может среди них находился и кочегар. Собрав кости утопших, торжественно захоронили на городском кладбище и забыли о случившемся.
Прошло два года после того происшествия. И вот однажды в комнатку, которую до сих пор снимал машинист Рене вежливо, но настойчиво постучали. Он, продрав глаза после сна, открыл дверь и тут же, как ошпаренный подлетел к кровати, сорвал со стены маленькое распятие и начал чего-то торопливо шептать.
- Что с тобой – удивлённо произнёс парень – Это же я твой приятель. Не узнал Пита!
Да, именно он, собственной персоной стоял на пороге комнатки Рене, а не кто-то другой. Одет по последней моде, в руках щегольская шляпа и тросточка, у которой набалдашник сделан в виде куска угля, видимо в память о прошлом.
Рене испуганно смотрел на него, как на восставшего из могилы. Несколько минут длилась пауза, прежде чем он смог вымолвить уместную фразу: - ''Ты откуда''?
Пит рассмеялся и пригласил друга в ресторан, где их уже ждал заказанный на двоих столик.
За роскошным завтраком Рене, наконец, получил ответы на все вопросы, которые выстроились очередью в его голове.
В ту ночь, когда они были вынуждены заночевать у разрушенного моста, Пит отправился к тому озеру, о котором ему поведал Рене. После нескольких попыток ему улыбнулась фортуна. Под корягой нашел развалившийся ящик. Доски сгнили и драгоценности лежали рядом в тине. Пит немало потрудился, перепрятав клад в одну из пещерок. Он не стал никому болтать, побоялся, что начнётся судебная тяжба, которая, наверняка, завершится не в его пользу. Оставив на берегу одёжку, исчез, пусть считают его утопленником. А потом вернулся, потихоньку забрал своё несметное состояние и вложил в бизнес, который приносит неплохие проценты держателю контрольного пакета, которым является Пат. Он сменил имя, чтобы не кто, не смог его уличит в чём-либо.
Так небольшое озеро, затерянное в бескрайней долине помогло кочегару курить сигару и ездить в блестящем авто.
24.04.03
32.Разговор
Отшельник
- Ах, какой снегопад густой, будто из сказки.
- Ну и что.
- На ветке воробей дрожит. Замёрз бедняжка!
- Ну и что.
- На рябине синицы сидят. Хоть сейчас пиши картину!
- Ну и что.
- Ангельский снег. Красота и только!
- Ну и что.
- Посмотри! Какая удивительная снежинка на рукавички, будто её вырезали из хрусталя. Так и искрится!
- Ну и что.
- Кто-то снеговика забавного слепил!
- Ну и что.
- Может, в снежки поиграем, на улице так чудесно!
- Ну и что.
- Какой же ты всё-таки деревянный!
- Ну и что. Ведь это всё так скучно. Вот сейчас пойду, потрескаю пирожков с капустой – тогда и будет здорово!!!
04.02.13
АВТОР 17
33.Было или не было
Ирина Гирфанова
Ноябрь. Ночь. Мой уставший за день муж уже крепко спит, а я затерялась между сном и явью. Оно и понятно – у него работа хлопотная, целый день с людьми да на ногах. А я на своей – сиднем сижу, на буквы гляжу.
Тишина. Не мёртвая и даже не сонная. Тишина трепетная, таинственная и светлая. Под нашим окном горит старинный, ещё начала прошлого века, фонарь. Рядом с ним шумит голыми ветвями озябший ясень. Из открытой форточки слышится музыка ветра. По потолку под эту музыку танцуют тени ветвей. Закрываю глаза и представляю себя, как в детстве, маленькой принцессой. Почему именно заморской принцессой? В детстве я засыпала, слушая завывание ветра в трубе, потрескивание горящих поленьев в печке-голландке — в нашей комнате было печное отопление. Эти звуки и запах лёгкого дымка должны были навевать, скорее, представления о берендеях, сером волке, Василисе Премудрой, Елене Прекрасной...
Вдоль частокола городской стены, по бревенчатому мосточку я, не спеша, перехожу ручей. По воду идти далече – на реку, за городскую стену. Можно, конечно, в колодце водицы набрать, да когда же и прогуляться, как не поутру, пока братьев нет. Привычная тяжесть коромысла с вёдрами нисколько не давит на плечи. Давит другое — страх, как бы не прознали братья о том, как мило я беседую с добрым молодцем, милым моему сердцу. Два брата моих поднялись сегодня вместе с солнышком и уехали в славный Киев-град к князю Владимиру. Авось, вернутся только к вечеру. Братья мои строги чрезмерно, честь мою девичью берегут как зеницу ока.
А я сплю и вижу друга моего сердечного Алёшу, голос его тихий, ласковый в ушах звучит. Молва о нём разная ходит - будто ни одну девушку вниманием не обделяет, хитёр и изворотлив. А мне другое ведомо — богатырь он сильный, молодец пригожий, умом смышлён. Как только братья из дома, и я на улицу. Лучший сарафан на мне, рубаха красной нитью по подолу вышита, лента алая в косу вплетена. Не удержать птицу вольную в клетке. Не унять запретами любовь в сердце девичьем!
Вот и сегодня можно без пригляда братьев из дому выйти, волю вольную вдохнуть полной грудью. И причина есть — сходить по воду! Коромысло сама я расписывала. И вёдра деревянные. Всё для него старалась. Чтобы видел, какая я рукодельница. Воду ту, что была, заранее вылила. А только вышла, Алёша мой уж тут как тут! На коне своём белом, в кафтане наилучшем. Кто скажет, что не меня ждал, что других высматривал? Рядом со мной, будто случайно, конь его остановился, а потом вровень пошёл. Если кто братьям выдаст меня, так и не придраться! Вон они, кумушки-то городские, сидят по лавочкам, всё видят, всё примечают.
Город наш большой, богатый. Теремами расписными, стенами крепостными крепкими, церквями златоглавыми славен. А ещё девушками красивыми. А про меня бают, что я — первая красавица из всех! Последнее время все подружки замечают, что глаза у меня сияют особо, что уста мои ярко румяны, что улыбаюсь задумчиво. Только братья ничего не видят, планы свои дальние пестуют.
Лето ещё не распалилось — июнь с маем только-только разминулись. День ещё не разгулялся — солнцу до зенита ползти да ползти.
- А помнишь, Еленушка, как в первый раз мы с тобой свиделись? – Алёша посматривает на меня сверху вниз с лукавой улыбкой.
- Как не помнить, свет мой ясный! – смеюсь я. – Ты тогда со товарищи с битвы возвращался. Такой усталый, израненный. А глаза — счастливые!
- Да! С тех пор половец в наши земли не хаживает! Скоро два года уже! - и опять за своё, - а у реки, помнишь, когда второй раз повстречались?
- Ты коня привёл мыть к реке. А я мимо шла с подружками. Ты уже залечил все раны свои. Добрый молодец – заглядение! Как подружки мои с тобой пересмеивались, как понравиться тебе хотели! Одна я на тебя не взглянула даже!
- А у меня - ажно дух перехватило, как тогда тебя вновь увидал. Ещё краше стала ты, Еленушка, хотя прежде показалось, что более уже и некуда! А твоя гордость девичья стала мне приворотом пуще зелья-отвара. Едва дождался Иванова дня!
Я краснею и опускаю глаза. Об этом говорить не принято. Да и игрища эти древние давно под запретом. Но парни и дЕвицы всё равно выходят в ночь - прыжки через костёр, хороводы, веселье до рассвета. Ну и встречи тайные, обычай старины глубокой. Мы с Алёшей тогда рука об руку в хороводе шли, глаза в глаза смотрели. Узнают братья – убьют на месте! Только мне с той купальской ночи без Алёши стал белый свет не мил. Неужели можно было когда-то любить явно, замуж идти за милого? А теперь вот одна надежда – Алёша что-нибудь придумает.
А он будто мысли мои слышит:
- Еленушка ненаглядная, душа моя, выходи за меня! Нет жизни мне без тебя, спать перестал, меч из рук валится!
- Алёша, друг сердешный! Сам же знаешь, рада бы я, да братья ни в какую! Не пускают никуда. Как узница в своей светлице день-деньской взаперти сижу.
- Тогда я тебя украду!
- Что ты, что ты! Позор-то какой! И мне и братьям! Никогда не соглашусь я на такое!
- Тогда выпрошу я, Еленушка, разрешение на нашу свадьбу у князя Владимира. За заслуги мои ратные не откажет он мне в моём прошении!
И ускакал Алёша, только пыль ещё долго облаком непроглядным над дорогой висела. А я к реке спустилась. Сердечко колотится — тук-тук, тук-тук. Алёша, друг мой милый! А ну, как князь откажет? Сможет ли любимый поперёк слова княжьего пойти? Как бы ни случилось с соколом моим ясным лиха-несчастья!
Вот и сумерки сгустились. Братьев нет, как нет. Что-то неспокойно у меня на сердце. Чую — беда будет. Дрёма тяжелая навалилась. Снится, будто падаю в чёрную бездну. Хочу кричать — голоса нет. Хочу руками за что-нибудь зацепиться — пустота вокруг. Но вдруг налетели откуда-то чёрны вороны, закричали голосами хриплыми, схватили лапами сильными, трясти начали.
Проснулась я в ужасе, а это братья мои ворвались в мою горницу, стащили меня с постели тёплой, на улицу волокут:
- Ах ты, сестра недостойная! Ты чего это удумала? Против воли нашей пойти захотела? На посмешище перед князем выставила!
Не пойму я, в чём дело. За что братья мои на меня прогневались? А они кричат, что Алёша мой на пиру княжеском почестном похвалялся, что я уже давно жена ему не венчанная. Чтобы дозволил князь Алёше взять меня в жёны перед Богом за заслуги его ратные. Князь же и бояре его посмеялись и над Алёшей, и над братьями моими, и надо мной непутёвой. И хотят теперь братья казнить меня казнью мучительной за преступление моё против них, за утерю чести моей девичьей.
- Как же так, братья дорогие! – плачу я горючими слезами. - Ведь неправда то! Не утратила я чести девичьей! Не мог так Алёша про меня сказать!
Но братья и слушать ничего не желают. В гневе держит меня один, а другой уже замахнулся мечом над моей головушкой.
Как вдруг, слышу я голос Алёшенькин. Мчится он на коне своём, и слова его далеко слышны:
- Ой, вы, братья-брательнички Петровичи! Не губите сестру свою, яко вороги! На почестном пиру рассказал я то, чего не было! Ты прости меня, Елена Петровна-свет! Замыслил я князю Владимиру так представить всё, чтобы дал он нам с тобой своё благословение! Ой, не ждал я от князя насмешки! Ой, не думал я, что погибель тебе принесу!
- Вот как ты заговорил, богатырь Алёша Попович! – встрепенулись братья мои, опустив мечи. - Ну, как князю нашему Владимиру так же повинишься? Как расскажешь ему про оговор свой! Ежели князь поверит тебе, то готовы и мы пощадить сестру! Коль простит сестра тебе злой навет, пусть идёт за тебя, так тому и быть!
Я не знаю, простить или не прощать. Не пойму, что же в сердце моём кипит. То ли ненависть за такой позор, то ли любовь обдаёт огнём. Я не знаю, а онемевшие губы шепчут:
- Я прощаю! Прощаю, коль раскаялся ты!
Как скакали кони во тьме ночной! Как Владимир-князь нас благословил! Как звенели, гудели колокола звонкие в нашу честь – дин-дон, дин-дон!
Почему же трясёт меня до сих пор, будто всё ещё на коне я скачу? И звон колокольный всё громче делается?
Ой!!! Так это же будильник! И трясёт меня за плечо мой муж, уже одетый по всей форме! А я никакая не Елена Прекрасная. И за окном совсем не начало лета. Серый ноябрь скоро начнёт выбеливать после ночи небо. Фонарь ещё ярко горит, распуская разноцветно-радужные лучи. И ветер продолжает играть ветвями ясеня за окном.
- Соня, ты, соня, хотя и Лена! Вставай скорее, на работу опоздаешь! Еле Елену добудился!
- Лёш, а мне сон такой снился! Будто ты — Алёша Попович! Тот — былинный! А я — Елена Прекрасная!
- Так я и есть Алёша Попович, а ты — моя самая распрекрасная Елена из всех Елен на свете! Но, если ты не встанешь сейчас, я уйду на службу, а ты превратишься в спящую красавицу!
- Нет, Лёш, ну правда — может быть, мы когда-то в одной из прошлых жизней были ими?
- Ленка! - муж хватает меня в охапку и несёт на кухню. Он такой большой и сильный. Он часто носит меня на руках:
- Если бы ты была той самой Еленой Прекрасной, то это ты мне приготовила бы завтрак, а не наоборот! Ну, всё, я побежал! Пока!
Он целует меня во взъерошенную макушку и исчезает за дверью. А я стою посреди кухни, счастливая оттого, что я не та Елена Прекрасная из былины, а простая библиотекарша в нашем гарнизоне. И мой муж Алексей Попович не былинный герой, а самый обычный офицер-пограничник.
Самый обычный, но самый необыкновенный!!!
34.Лаура и звёзды
Ирина Гирфанова
Если ясной ночью вы не поленитесь выйти на порог своего дома и взглянуть вверх, вам откроется завораживающая картина необъятного звёздного неба. А если вы задержите свой взгляд подольше, то заметите, что звёзды находятся в постоянном движении, что они разного цвета и разной величины — от крохотных звёздных пылинок до маленьких звёздных фонариков. Но, самое главное — вы поймёте, что они живые! У каждой из них есть свой путь, своя история и свой нрав.
Однажды в окутанной звёздной ночью деревушке, в небогатой крестьянской семье родилась девочка. Назвали её Лаурой. Звёзды в тот момент находились в самом недобром своём расположении. Они наобещали новорожденной суровые испытания и невзгоды и умолчали о том, будет ли в её жизни хоть что-то хорошее.
Но Лаура поначалу ничего этого не знала. Первый в жизни крик девочки совпал с последним вздохом её матери. Её отец, человек серьёзный, предпочитающий смотреть не на звёзды, а под ноги, вскоре женился на другой женщине. Через год у них родилась ещё одна дочка. С тех пор в их семье все похвалы, все лакомые кусочки и лучшие наряды доставались младшей сестрице, а старшая получала остальное. Лаура долгое время не могла понять, почему мама её не любит, а на младшую сестрёнку надышаться не может. Как ни старалась девочка привлечь к себе внимание матушки трудолюбием и лаской, ничего у неё не получалось.
Детские годы Лауры осыпались звёздным песком в космических часах Вселенной. А сама она поднялась и расцвела — так прекрасный цветок раскрывает лучи своих лепестков навстречу солнцу. Но земной путь этой девочки не был усыпан цветами. Случилось так, что отец Лауры умер, когда ей едва минуло тринадцать лет. Тогда-то и узнала Лаура, что растила её не мать, а мачеха. Тогда и поняла, что приёмная мать просто не смогла полюбить падчерицу, как родную дочь.
Однако Лаура не озлобилась и не отчаялась. Да, любить заставить себя невозможно, но ведь и жестока мачеха к ней не была! Однако, с тех пор Лаура перестала ждать от матушки любви, и задумалась над тем, как ей жить дальше.
Однажды поздней осенью, когда перелётные птицы уже унесли с собой последнее тепло, когда промозглая сырость проникла во все щели их дома, когда даже дворового пса пронизывающий ветер загнал в конуру, Лаура приютила странствующую цыганку.
В тот хмурый озябший вечер Лаура, возвращаясь домой из леса с вязанкой хвороста для очага, увидела старуху, закутанную в огромную чёрно-красную шаль с кистями. Студёный северный ветер изо всех сил пытался сбить с ног отставшую от табора цыганку. Края шали странницы развевались под порывами встречного ветра, как крылья огромной птицы, и ранние сумерки быстро нагоняли её, обещая скорую погибель.
Лаура не испугалась зловещего вида цыганки. Поняв, что на улице старая женщина не переживёт приближающуюся ночь, девочка привела её в сухой тёплый хлев, подальше от мачехиных глаз, указала на ворох душистого сена и дала хлеба и молока – весь свой ужин. Наутро благодарная цыганка предложила своей спасительнице открыть, какая судьба ждёт её впереди. Взглянув на руку Лауры, она удивлённо приподняла брови и задумчиво произнесла:
- Бедная девочка! Какая странная у тебя линия судьбы — тонкая, раздвоенная. А линия жизни прерывистая. И линия любви необычная — очень короткая, но толстая, ровная, глубокая! Я таких карт судьбы ни на одной руке не видела!
- Я ничего не понимаю! - жалобно сказала Лаура. - Что это значит?
- А то, девонька! - покачала головой цыганка, - Что звёзды твои отчего-то не благосклонны к тебе. Не сулят они тебе в жизни ничего хорошего! Более того, вижу я, будто препятствуют они чему-то на твоём пути, или прячут что-то, но что именно, никак не разберу! Знаю только, что с таким расположением звёзд в твоей судьбе, жизнь тебе предстоит долгая и трудная. Но есть и выбор - принять свой жребий смиренно и выстрадать надежду на будущую лучшую долю, либо попробовать выстроить свои звёзды по-своему! Должна предупредить - в таком случае, милая, ты можешь погибнуть! Но если выживешь, то сама станешь хозяйкой своей судьбы! Тогда никакие звёзды не помешают тебе исполнить то, что должна! На-ка, вот, возьми этот оберег, пусть он поможет тебе в трудную минуту, как ты помогла мне!
Цыганка повесила на шею девочки маленький, но тяжёлый чёрный камень на прочном шнурке и ушла. Лауре ещё никогда никто ничего не дарил! Она осталась стоять, не зная, радоваться подарку или бояться предсказания. И тут, удивлённо глядя на свои ладошки, Лаура вдруг ясно осознала, что вся её жизнь находится только в её собственных руках. Что от неё самой зависит — бесконечно и безропотно страдать, или попытаться что-то изменить, даже рискнув этой самой жизнью.
В тот же день Лаура покинула родной дом. Мачеха её не удерживала, сестра лишь равнодушно кивнула на прощание. Горько было Лауре сознавать, что люди, с которыми она прожила столько лет, ей совсем чужие. Девочка решила никогда больше не возвращаться в свою деревню - туда, где она узнала, что такое нелюбовь и одиночество.
И отправилась Лаура искать своё счастье в большой город. Путь был долгий. По дороге, чтобы прокормиться, приходилось ей, где подрабатывать, а где и подаяние просить. А ещё под дождями мокнуть и ветра сквозь себя пропускать. Однажды в поле застала её гроза. Для конца ноября это было настоящим чудом! Но Лауре было не до удивления и не до размышлений. Бедной девочке некуда было укрыться от пылающих небесных стрел, от оглушительного громового грохота, от обрушившегося из чёрных туч холодного ливня. Пока перепуганная Лаура пыталась сообразить, как ей быть и что делать, в неё попала молния, и девочка замертво рухнула на землю.
Очнулась Лаура от того, что её лицо что-то лёгонько щекотало. По всему телу блуждала невероятная слабость. Девочка открыла глаза и увидела над собой старика в тёмно-синей мантии, расшитой золотыми звёздами. Левой рукой он держал толстую свечу, правой водил над головой Лауры, и кончик его длинной седой бороды касался её лица.
Увидев, что девочка смотрит на него, старик опустил правую руку, отошёл от изголовья её кровати, и присел в ногах. Его голову венчал высокий, такой же как и мантия звёздно-синий колпак, из-под которого ниспадали длинные седые волны волос. В густом полумраке незнакомого помещения старик выглядел призраком, и лишь свеча в его руке казалась настоящей, хотя и её свет, разбегаясь радужными лучами, больше напоминал звездное сияние.
- Кто ты, дедушка? - едва слышно спросила Лаура. - Что со мной?
- Я — Звездочёт! - человек смотрел на Лауру бездонно-чёрными глазами. - А ты... . Ты, драгоценнейшая, вернулась оттуда, откуда обычно не возвращаются! Только сейчас тебе нужно поспать, чтобы набраться сил. Потом поговорим.
И Лаура заснула спокойным крепким сном. Проснулась она, полная сил и вопросов. На этот раз в уютном круглом зале было светло. Из большой люстры, висящей на толстом крюке в центре потолка, разливался свет множества свечей.
Звездочёт сидел, склонившись над круглым столом и что-то писал, выводя длинным белым гусиным пером бесконечные строчки на желтоватой плотной бумаге. Кроме аккуратной стопки листов и чернильницы, на столе стояли большие песочные часы с осиной талией и длинная раздвижная широкоплечая подзорная труба, лежали какие-то необычные карты и чертёжные инструменты. Шкафы вдоль стен были набиты книгами и свитками.
Лаура тихонько встала с кровати и подошла к столу. Звездочёт не обращал на неё никакого внимания, продолжая выводить красивые ровные значки на бумаге.
- Прости, что прерываю тебя, дедушка Звездочёт! - смущённо заговорила Лаура. - Но мне хотелось бы узнать, куда я попала и что со мной случилось?
Звездочёт закончил писать и повернулся к девочке:
- Да-да, конечно, дитя, - проговорил он, откинувшись на спинку кресла и привычно погладив длинную остроконечную бороду. - Скоро ты всё узнаешь. Всенепременнейше узнаешь! Только прежде, тебе нужно выпить эликсир преобразования. Иначе всё, что с тобой случилось, потеряет своё значение, и ты вернёшься в тот момент своей жизни, когда с ней почти уже рассталась! Но меня там не будет и никто тебе уже не поможет!
Звездочёт говорил нараспев, растягивая слова и загадочно закатывая глаза. Так мачеха Лауры рассказывала на ночь сказки своей родной дочке, пытаясь придать им особую значимость и волшебность. Лаура вспомнила, как слушала эти сказки, затаив дыхание и притворившись, что крепко спит. Ведь иначе её могли отправить проверить, все ли двери заперты, принести воды или сделать ещё какую-нибудь мелочь, и тогда она не смогла бы дослушать сказку до конца!
Тем временем Звездочёт, подобрав повыше мантию, встал со своего мягкого кресла с удобной высокой спинкой. Мелькнули расшитые золотом туфли с загнутыми вверх носами. Под креслом оказалась маленькая скамеечка. Спустившись с неё на пол, Звездочёт оказался ростом меньше Лауры. Заметив это, он хмыкнул и поспешно отошёл от девочки к одному из шкафов, смешно семеня при ходьбе. Стоя спиной к Лауре, он повозился несколько мгновений у открытой дверцы шкафа и вернулся с небольшой пузатой склянкой, доверху наполненной прозрачной, таинственно мерцающей жидкостью.
- На ка вот, выпей! - протянул Звездочёт склянку девочке.
Лаура растерялась. Пить, не зная, что это, было страшновато. Спросить, значило обидеть старика недоверием.
- Прости, дедушка Звездочёт, раньше я бы не осмелилась задавать дурацкие вопросы, - наконец произнесла она. - Но я решила начать новую жизнь! И первое, что я сделала для этого — ушла из дома. Второе — я не должна быть безучастной к своей собственной судьбе. Поэтому, не сердись, но я должна знать, что ты мне даёшь?
Звездочёт удивлённо взглянул на неё и вдруг улыбнулся. Его усы и борода раздвинулись, но не разомкнулись, а от весело прищуренных глаз под густыми белыми бровями разбежались добрые морщинки.
- Как чудненько! Кажется, всё получилось! Но результат нужно закрепить! - пробормотал он про себя. - Так вот, дитя! Это снадобье укрепит мои заклинания, которыми я соединил разрыв твоей линии жизни. Взгляни на свои ладони!
Лаура раскрыла руки и присмотрелась к линиям на ладошках.
- Смотри, вот это — линия жизни, - указал старик на левую руку Лауры, - Взгляни, вот здесь она прерывается, не доходя до середины, а потом едва заметно, неуверенно появляется. А теперь смотри на правую. Ну, как?
На левой ладони всё было так, как говорил Звездочёт. Зато на правой руке, к удивлению Лауры, линия жизни была длинная и глубокая. Только в одном месте на ней был как будто шрам или, вернее, маленький бугорок.
- Видишь? - торжествующе проговорил Звездочёт. - Теперь давай, пей скорее, а то через несколько мгновений волшебные составляющие снадобья испарятся, и останется только живая вода! Силы-то твои она укрепит, а вот концы твоей прерванной линии жизни соединить не поможет!
Лаура поспешно выпила содержимое склянки. По вкусу оно напоминало берёзовый сок, слегка пахло дождём и после него некоторое время пощипывало язык. Как только склянка опустела, она сразу же растворилась в пальцах Лауры, как осенний туман, оставив ощущение прохлады и влаги.
- Ну вот, дитя! - довольно потёр свои маленькие кисти рук Звездочёт. - Прекрасненько. Теперь можно и поговорить. Ты ведь меня о чём-то спрашивала?
Лаура не успела даже открыть рот, как Звездочёт снова заговорил:
- Да. Так вот! Три ночи назад я заглянул в карту неба и увидел, что звёздные пути в одном месте спутались, как нитки. Потом вниз полетела самая вздорная звезда, её подхватил коготь молнии, потом ударил гром, и я понял, что настал мой звёздный час!
Звездочёт сделал многозначительную паузу, и Лаура успела спросить:
- Что значит звёздный час, дедушка?
- Звёздный час — это время свершения главного поступка в своей жизни! - торжественно пропел Звездочёт, сделав ударение на последнем слове. - Я ждал его сто десять лет, и вот, наконец, дождался!
- Так что произошло-то? - опять удалось вставить своё слово Лауре. - Причём здесь я?
- Так я и говорю! - Звездочёт поднял домиком белые брови и поджал губы, отчего они окончательно потерялись в усах и бороде. - Так что я говорю? Ах, да! Не перебивай меня, неразумнейшее дитя, я сбиваюсь с мысли! Так вот! Я побежал со всех ног туда, куда упала звезда. И увидел тебя на обожжённой траве. А рядом с тобой — погасшую звезду!
- А как она выглядела, дедушка? Как ты узнал, что это погасшая звезда? - опять не удержалась от вопроса Лаура.
- Я, дражайшая, знаю о звёздах больше, чем о людях! - самодовольно произнёс Звездочёт. - Например, я знаю, как называются все известные человечеству звёзды, но не знаю, как звать-величать тебя!
- Ой! Прости. Конечно. Я не представилась — Лаура! - покраснела девочка.
- Прощаю, наискромнейшая Лаура! - с пафосом произнёс старик. - Ну и вот, ...! О чём это я?
Старый Звездочёт сердито подёргал себя за бороду, стараясь вспомнить, что хотел сказать.
- Ты говорил о том, как нашёл меня, - осторожно проговорила Лаура. - И про погасшую звезду.
- Ах, да! - встрепенулся старик. - Ты и звезда. Два звена одной цепи!
- Какие звенья? Какой цепи? О чём ты? Что может быть общего между мной и звездой? - удивилась Лаура.
- То! - нахмурился Звездочёт. - Звезда летела, чтобы убить тебя. Как и было ими, то есть, звёздами предсказано при твоём рождении! Но в тот момент, когда она должна была попасть в свою цель, в неё саму угодила молния! Звезда отлетела чуть в сторону и раскололась надвое. А заряд молнии задел амулет на твоей шее. Это тебя и спасло! Хотя, если бы я не подоспел вовремя и не унёс тебя оттуда, звёздный план удался бы. А так — звёздное нетерпение помешало осуществлению звёздных замыслов!
- Я ничего не понимаю, дедушка! - Лаура, невольно сжала в кулачке подарок цыганки на своей груди и присела на краешек кровати, к которой пятилась от назидательно наступающего на неё Звездочёта. - Почему звёзды так не любят меня? И что значит - их нетерпение помешало осуществлению их замыслов!
- Ну, это долгая история! - Звездочёт присел на другой край кровати. - Впрочем, нам с тобой торопиться некуда! От звёзд я узнал, что у тебя нет своего дома, и что тебя никто не ждёт! Вернее, что твой дом теперь здесь, и что ты та, кого ждал я сам много-много лет!
- Дедушка! - взмолилась Лаура. - Пожалуйста, расскажи мне всё, что знаешь обо мне! А то, я совсем запуталась!
- Так и быть, милейшая! И начну я с того, что звёзды знают о людях гораздо больше, чем наоборот! - Звездочёт многозначительно поднял вверх тонкий указательный палец с выпирающими узлами суставов. Длинный острый ноготь оказался выпачкан чернилами. Увидев это, старик поспешно вернул палец обратно в неплотно сомкнутый кулак и продолжил с прежним пафосом. - Наоборот, в том смысле, что люди тоже пытаются проведать о звёздах всё. И звёздам это не нравится! В твоём случае, ещё прежде, чем начался твой земной путь, звёзды уже знали о том, что ты сумеешь раскрыть многие их тайны. И они постарались не допустить этого! Но со звёздами случилось то, что обычно случается с людьми! Пытаясь изменить неизбежное, звёзды вмешались в предначертание, и сами разрушили свои планы!
- Как это? - Лаура ловила каждое слово Звездочёта, стараясь не пропустить главного, но, всё равно, ничего не понимала.
- Что как? - раздражённо переспросил Звездочёт, уверенный в том, что объясняет всё в высшей степени убедительно. - Как разрушили? Что же тут непонятного!? Если бы они не послали звезду-убийцу, тебя убила бы молния! А так, получилось, что звезда-убийца спасла тебя, приняв на себя стрелу молнии! Вот, так-то!
- Ух, ты! - облегчённо выдохнула Лаура. - Значит, теперь мне ничто не угрожает?
- Жизнь — дорОга, и всяк, ступивший на неё — одинок и в опасности! - опять важно поднял чумазый палец Звездочёт. - И ты, легкомысленнейшая, должна всегда помнить об этом! Но, ни в коем случае не бояться! Ты должна научиться доверять своей судьбе! А судьба твоя весьма непростая! Ты, дитя, станешь великим звездочётом, и я тебе в этом помогу! А когда я передам тебе все свои знания и знания всех моих предшественников, повторяю, ты откроешь многие звёздные тайны!
Так Лаура стала ученицей Звездочёта. Прошло несколько лет, в течение которых девушка прилежно училась. Ей открылось, что многие звёзды на небе — отражение человеческих жизней, и то, что когда человек рождается, на небе загорается его звезда, а когда умирает, его звезда падает вниз, а душа взлетает вверх. Что душа человеческая бессмертна и может воплотиться, вернувшись на землю, в любое живое существо. Но если это будет не человек, звезда на небе не загорится. Что, пока человек не вернулся в земную жизнь, он знает всё, что с ним было и будет, а когда оказывается на земле, теряет эти знания. Что некоторые люди рождаются уже старичками, а некоторые до самых преклонных лет остаются молодыми, потому, что у каждого человека есть свой звёздный возраст, в котором он находится всю свою жизнь. Что звездочёты — люди особые, рождаются редко и очень рано узнают, для чего они рождены, в то время как другие люди могут искать своё призвание очень долго и бывает, даже не находят то, зачем приходили в этот мир. И много, много всего ещё узнала Лаура, что другим людям знать не положено!
И вот однажды старый наставник торжественно произнёс:
- Ну вот, наимудрейшая, я и передал тебе всё, что знал сам. Теперь ты - Звездочёт! - Он встал на цыпочки и одел на голову Лауры свой колпак. Потом снял с себя и накинул на её плечи свою мантию, словно одел девушку в кусочек звёздного неба.
- Я боюсь! - еле слышно прошептала она. - А вдруг у меня ничего не получится? Что тогда будет!?
- Всё у тебя получится, даже не сомневайся, нерешительнейшая из всех звездочётов! - старик не скрывал своей радости по поводу того, что снял с себя тяжкое бремя ответственности за поддержание порядка на небесном своде.
- А ты как же? Чем ты теперь будешь заниматься? - непрошеный вопрос нахально соскочил с языка Лауры.
- Я? - Звездочёт, теперь уже бывший, пожал узкими острыми плечами. Без своей обширной мантии, в белых рубахе и шароварах, с белоснежными длинными волосами и бородой, он казался сотканным из лунного света. - Да ничем я теперь заниматься не буду! Или, скажешь, я не могу заняться ничем?
- Наверное, можешь! - неуверенно проговорила Лаура. - Только как?! Ты столько всего видел, столько знаешь! Ты можешь стать главным советником короля. Или волшебником в любом городе. Или просто рассказывать людям звёздные истории. Это будет как звездопад, только ни одна звезда при этом не пострадает! И ни один звездочёт! - чуть подумав, улыбнулась она.
- Нет, уж! - старик погладил свою бороду. - Домой я хочу! Хватит с меня и людских и звёздных историй. У меня от них уже голова болит! А я хочу уйти к звёздам здоровеньким! Ну, прощай, прекраснейшая из звездочётов!
И он ушёл. Лаура стояла в дверном проёме и смотрела, как на длинном конусе освещённой луной дороги его маленькая фигурка медленно удаляется, будто поднимаясь в небо.
Лаура к тому времени уже давно жила в ладу со звёздами. Огромный звёздный мир открылся ей во всём своём многообразии. И звёзды сами стали доверять ей самые сокровенные свои секреты!
АВТОР 18
35.Что скрывается за улыбкой...
Алла Войцеховская
Новелла1, "Двойняшки…"
Светка, Светка… Как же так? Как могло такое случиться с тобой, бедная, бедная Светка…
Аня посмотрела на, сидящую прямо на земле, пьяную «в стельку» женщину, которая, даже не пытаясь подняться, выкрикивала грязные ругательства в адрес каждого, кто проходил мимо или останавливался неподалёку, чтобы на неё поглазеть.
Толпа зевак не заставит себя долго ждать. Молодёжь в ожидании воскресных танцев собралась под дверями Дома культуры, и массы, обычно, требуют «хлеба и зрелищ». Кто-то, смеясь, подсовывал Светке недопитую бутылку вина, кто-то советовал «отползать, пока менты не приехали».
Парни громко гоготали, пересказывая своим подружкам, как «эта пьяная свинья обмочилась и вывалялась в пыли».
У Ани перехватило дыхание, ком в горле не давал дышать и говорить. Казалось, ещё минута и она упадёт в обморок. И только когда из глаз брызнули слёзы, ком как будто размягчился и пропустил в лёгкие порцию воздуха…
Аня глубоко вдохнула и решительно направилась к Вере, которая стояла здесь же неподалёку, смешавшись с толпой, желая оставаться незамеченной. Но Аня сразу её узнала, у неё была хорошая память на лица…
- Почему ты ничего не сделаешь, Вера, это же твоя сестра, забери её отсюда, пожалуйста!
Вера стояла и смотрела через стёкла солнцезащитных очков просто сквозь Аню, казалось, прямо вникуда.
- Успокойся, она регулярно устраивает свои концерты, сейчас приедут ребята, заберут, я позвонила…
Аня решительно повернулась, чтобы уйти, пока ещё не совсем стемнело. Ей больше не хотелось встречать здесь знакомых. На сердце было невыносимо тяжело, на душе - горько и гадко…
Светка, которая улыбалась всем и всегда… Господи, как же это… Почему жизнь бывает так жестока…
Вера осторожно тронула Аню за плечо и спокойно спросила: «Ты на каникулы приехала? Слышала, наверное, уже, как твой знакомый ухажёр опозорился на всю округу, догулялся кобель…»
Этими словами она как будто хотела доказать самой себе, что пьяная сестра, валяющаяся на пыльном асфальте в центре площади это, собственно, не такой уж позор по сравнению с тем, что случилось с этим «ухажёром»…
Бросая своими словами тень и на Аню, за которой он когда-то ухаживал…
В этом и была вся Вера, всегда такая язвительная и такая бесчувственная…
А ведь Светка и Вера были сёстры-двойняшки. Одноклассники различали их легко и просто - по выражению глаз и по лёгкости характера.
Вера всегда была какая-то скользкая, хитроватая что ли, любила она при случае и посплетничать и покритиковать.
А Светка была совсем другая. Она с лёгкостью демонстрировала всем свои задорные ямочки на округлом, как сама луна, личике,- и учителям и детям, знакомым и не очень.
Между собой двойняшки тоже почти не ссорились, потому что со Светкой поссориться было невозможно, такой уж доброй она уродилась, ещё и на целых двадцать минут позже Веры…
А старших, как известно, надо уважать…
После восьмого класса Вера поступила в торговый техникум, а Светка осталась жить с матерью и младшей сестрёнкой. Вскоре, она вышла замуж за старшего брата одноклассника и родила сыночка…
Аня, почему-то именно сейчас вспомнила, как когда-то они играли в одном школьном спектакле, как смеялись на репетициях, когда импровизировали на сцене. Вера тоже была занята в той постановке, но она не отходила от линии своей роли, никогда не искала новых решений, просто произносила вовремя свои реплики, наблюдая как бы со стороны за всем происходящим…
Зато со Светкой можно было так здорово покуражиться и оторваться на сцене, она была отличным партнёром и просто очень хорошей девчонкой.
Однажды, она сдружилась с новенькой, самой тихой и необщительной девочкой в классе, похоже, она была из неблагополучной семьи. Светка таскала её за собой в спортивные секции, на соревнования и в походы, помогала с уроками, подкармливала бутербродами.
И через какое-то время Таня освоилась, стала общаться с одноклассниками, даже иногда выходила отвечать к доске, очень сильно при этом волнуясь и ища неизменной поддержки в Светкиной лучезарной улыбке.
Что же могло случиться, что сломало Светку? Как она стала алкоголичкой, потеряв человеческий облик? Где был муж всё это время и её родственники, с кем живёт её сын, знает ли он о страшной беде матери…
У Ани кружилась голова от всех этих вопросов, но спросить Веру напрямую она пока что не решалась…
А через минуту ей и так всё стало понятно. Как Вера и обещала, на легковушке подъехали «ребята» и без лишних разговоров погрузили уже почти безжизненное, обмякшее тело Светки на заднее сиденье.
Вера, чуть погодя, спокойно подошла к ним, не снимая солнцезащитные очки, презрительно улыбалась и что-то объясняла скупыми жестами.
Аня сразу узнала в этих высоких парнях в чёрных спортивных костюмах тех самых братьев, один их которых стал когда-то Светкиным мужем, отцом её ребёнка.
Похоже, старший собирался провести этот вечер с Верой, а младший должен был успеть быстро транспортировать печальный «груз» куда-то на ночлег…
Танцевальную площадку в это время открыли, и молодёжь, потеряв всякий интерес к уснувшей «пьяной бабе», ломилась теперь в открытые двери, спешила размять свои тела под ритмичную музыку…
«Мы все спешим за чудесами…» - орал репродуктор на всю округу голосом Антонова...
Аня поспешила уйти, чтобы уже больше никогда не встретиться с Верой, не дать ей возможности что-то объяснять, да и начатую Верой тему бесстыжего «ухажёра» хотелось закрыть раз и навсегда.
Тётя Паша, у которой Аня проводила свои последние студенческие каникулы, за ужином разговорилась и неожиданно поведала «тайну», которую, оказывается, здесь знали все.
Именно муж Светки и налил ей, однажды, её самую первую рюмку, и это он вначале просто флиртовал с её загадочной сестрой Верой, когда та, приезжая на выходные домой, заходила, ближе к вечеру, проведать своего любимого племянника, а потом…
потом они уже и не скрывали свою связь, оправдывая её перед людьми беспробудным пьянством непутёвой Светки.
А что стало причиной, а что следствием, похоже, не интересовало уже никого, кроме Ани…
36.Аромат фрезии...
Алла Войцеховская
"Танец — судьба, танец — жизненный путь. Я хочу понять, каков ты и к чему стремишься..." Антуан де Сент Экзюпери
Февраль завьюжил, лютует. Ветер рвёт всё, что может. Нежный аромат фрезии на мгновение возвращает весну. Помнишь, мы дарили эти цветы нашей маленькой дочке?
Она стала взрослой, и ей нравятся тюльпаны. Запах фрезии давно стал моим, различаю его на молекулярном уровне. Тюльпаны почти не пахнут. Они растут, чтобы радовать видом, цветом и количеством; фрезии, чтобы источать тонкий и нежный аромат Любви.
Тебе, думаю, нравятся нарциссы. Они такие безмолвные и отстранённые…
Какие же мы разные!
Вот сейчас прибегу и буду готовить твой любимый салат «Оливье». Есть всё, что нужно. Положить бы туда яблоко, свежий огурец и без колбасы! Но ты любишь с колбасой и луком…
А я люблю блины с икрой! Но для этого нужно испечь блины и открыть резервную банку.
Поэтому лучше приготовлю тебе салат. Блины с икрой ты есть не будешь. Блины ты ешь со сгущёнкой… А я не ем сгущёнку, с тех самых университетских лет, когда на спор выпила целую банку… Брр...
Какие мы разные.
Откроем вино. Просто так, без повода. Хочу сегодня бокал белого. Но ты, конечно, откупоришь бутылочку каберне, под салатик. Ничего, нормально. Красное сухое очень полезно в нашем возрасте! А с сыром просто прекрасно. Не будем же мы пить из двух бутылок.
Какие разные.
Потом послушаем музыку. Очень хорошую. Плохой у нас просто нет. Ты лучше всех разбираешься в этом, правда! Слышишь все инструменты, можешь оценить игру каждого музыканта, качество записи. У тебя акустика: усилители, колонки, ресиверы, ревербераторы… А у меня что? Мой блюз: рыдающий саксофон Колтрейна, плачущая труба Майлза Дэвиса и сказочный голос Джонни Хартмана. Прекрасная мелодия и щемящая тоска. Это всё, что я понимаю в блюзе.
Разные мы.
Обожаю танцы даже больше, чем фрезии, и блины с икрой! Ну, ты знаешь! Ты видел… Но ты не танцуешь. Поэтому я танцую одна, пока готовлю, стираю, убираю… танцую всегда! Даже во сне…
Сумка, оказывается, не такая и лёгкая... Уже почти дома. Открываю дверь. Аромат фрезии полностью сбивает с толку, а потом и с ног, присаживаюсь. На столе букетик нежных фрезий, бутылка белого сухого и записка, читаю:
«Милая, я на вокзале, встречаю дочку. Танцуй! Цветы и вино - для неё! Твоя мобила опять не отвечает, имей совесть, включи. Приготовь что-нибудь вкусненькое. Целую.»
Nat King Cole снова и снова поёт бархатным голосом "Unforgettable".
Виртуозный танец со сковородой, и стопка блинов застыла в ожидании своей начинки...
Мы снова вместе!
АВТОР 19
37.Юрьева ночь
Петрович Владимир
Рябина росла у самой колокольни, ее ветки забирались в проем второго яруса и даже доставали до перекрытия третьего, будто пытались дотянуться до звонницы и «ударить во вся тяжкая»*: мол, спилить собираются! Батюшка, действительно, проходя, ахал, что корни разрушают фундамент, но пилить рябину не разрешал. Прокоп-звонарь даже и не просил на это благословения. Жалко было пилить такую красавицу. Пташкам Божиим в зиму пропитанье. Да только ли пташкам? И сам Прокоп не прочь был побаловаться, особенно после первых морозцев, когда ягода горечь теряет.
И сейчас, взбираясь по шатким ступенькам, Прокоп не забыл прихватить горсточку горяче-красных ягод. Выбрал из них две самые крупные – в уши*, а остальные, перекрестившись, - в рот.
Полная луна заливала холодным янтарно-зеленым светом окрестности аж до самой Михайловки. Прокопу казалось, что он различает прямо под Стожарами не только колокольню Михайловской церкви, но и крест на ней. Он, конечно, не мог видеть михайловского звонаря, но знал, что тот, так же как и он, уже на колокольне. Прокоп перекрестился. Разобрал веревки. И…
В звенящей тишине, когда даже деревенские собаки умолкают перед вздохом благовеста, в этом неземном свете на спуске с Горчаковой горы появился всадник. Бесшумной тенью пронесся он к Михайловке и в мгновенье ока скрылся за Михайловским лесом. «Свят, свят», - бросив веревки, перекрестился Прокоп, он мог поклясться, что хотя всадник направлял и гнал коня в их село, летел он напрямки, без дороги, может даже не касаясь земли, в сторону Михайловки. Задом наперед.
Не дождавшись Прокопа, ударил колокол в Михайловке. Прокоп понял, что нахлобучки от батюшки не миновать. Привычные руки сами нашли веревки. И…
Гром среди ясного! Небо рухнуло! Благовест. Ударил Главный. Вступили оба средних – лес зашумел, дубы зарокотали, березы зашелестели и малые добавились – птички защелкали, защебетали. Благолепие…
Гремели колокола, звенели, плакали, звали к заутрене, к исповеди…
- Грешна, Батюшка, грешна… и дитятку в грехе зачала… По осени свадьбу должны были справить, да забрили Егорушку моего в рекруты. Ой, Батюшка, грешна… Его провожать, а я уже на сносях… Стыд-то, какой! Бабы смеются, да и девки тож. А я в крике зашлась. Егорушка слегка-то и оттолкнул: «Что ты, мол, меня загодя хоронишь?», а я с ног… Боль страшная во всем теле. Может и промелькнуло в горячах: «За что? Тебя б так!» Грешна, Батюшка! И родила недоношенного. Еле выходила. А сегодня с полатей, как подкинуло. Гляжу сыночка мой, Ванечка, кровиночка моя, в окно носиком уперся и будто видение какое ему. А за окном, Господи-Боже, Егорушка мой за окном в одной гимнастерочке, бледный, как снег, аж холодом в избе повеяло. Схватила я Ванечку и на полати. А сама тулуп в охапку и на улицу. Никого. Только медалька вот под окном на снеге лежит. А на медальке-то кровушка. Убили! Убили германцы моего Егорушку.
- Унтер-офицер Георгий Иванов! Сегодня ты пал смертью храбрых. Ты был хорошим солдатом. Ты был отцом. Но ты так и не увидел сына. Я обещал тебе отпуск. Я держу свое слово. Унтер-офицер Георгий Иванов! Встать! Ты больше всех на свете любил своего сына. И жизнь готов был положить, только бы его увидеть. Жизнь ты положил. Унтер-офицер Иванов! Встать! Вот мой крест. Ты его заслужил. Приколи, чтобы рана не испугала ребенка. Вот мой конь. Сегодня полнолуние. Пока оно длится, ты свободен. 26 ноября - День твоего ангела, унтер-офицер Иванов. Мой день.
Примечания:
«Ударить во вся тяжкая» - ударить в большие колокола (набат).
Для защиты слуха звонари частенько пользовались ягодами рябины.
Речь идет о Новолунии 26 ноября/ 9 декабря 1916 года.
38.Фуга 1
Петрович Владимир
Ответ на первый вопрос был почти готов, когда к Сашке опять подкралась эта назойливая мелодия. Она уже четвертый день донимала, преследовала его, мешала готовиться к зачету.
Сашка замотал головой. Не тут-то было. Музыка зазвучала в нем еще громче, заглушая последние воспоминания о теореме Остроградского – Гаусса. Мелодию поддерживали, в нее вступали все новые и новые инструменты, от еле слышных скрипок, виолончелей и флейт до духовых. И когда вступили громогласные, подобные иерихонским, трубы, слабаки Остроградский и Гаусс окончательно капитулировали.
Музыка звучала, заглушая все прочие посторонние звуки. Казалось, сейчас Петр Павлович стукнет по крышке стола так, что с него посыпется стопка зачеток, и просто-напросто выгонит его из аудитории. Но Петр Павлович задумчиво барабанил по столу что-то свое. Ни Петр Павлович, ни кто-либо другой в аудитории Сашкиной музыки определенно не слышали! Весь сводный академический симфонический объединенный гвардейский оркестр звучал только в нем и для него. Для Сашки.
Сашка был готов заплакать от досады, но заглушив на мгновение весь оркестр, его ужалила мысль, от которой аж в пот бросило: «А что если я – талант?! Только еще не проявившийся. Может это какая-нибудь прелюдия или фуга? Во! Фуга №1! А чему тут удивляться? С гениями это нередко случается. Вон, Менделееву его же таблица приснилась, Нильсу Бору - модель атома, Тартини услышал „Дьявольские трели“ во сне, Дали свои сюрреалистические картины – сквозь галлюцинации…»
И Сашке стало совсем ни до Петра Павловича, который уже подозрительно посматривал в его сторону, ни до Остроградского с Гауссом, ни до каких-то там интегралов.
«Ах, Петр Павлович! Ну, оставите вы его, Сашку, без стипендии… Но, знали бы вы, что может потерять человечество, если он, Сашка, сейчас же, сию же минуту не зафиксирует эту мелодию?»
Сашка пододвинул чистый лист и грустно уставился на него. Ноты он представлял себе в виде заумных крючков и закорючек. «Все начинается со скрипичного ключа», - подумал он. Но вместо скрипичного ключа, как Сашка ни старался, у него получался - какой синтез символа бесконечности и знака интеграла по кругу.
Мелодия же в нем звучала с неослабевающей силой, всего лишь раз, всего лишь на мгновение прерванная неприятной мыслью о пересдаче.
Улучив момент, когда Петр Павлович зашуршал в портфеле своими бумагами, Сашка обернулся.
За ним, над исписанным формулами листом, склонилась Валентина.
- Скрипичный ключ…, – прошептал Сашка.
Валентина оторвала взгляд от бумаги, ее глаза стали округляться, увеличиваться, и если бы не очки, наверняка бы вывалились на стол.
- Скрипичный ключ, – повторил Сашка и положил перед ней вчетверо сложенный листок.
В следующую секунду он уже дрожащими руками разворачивал его. Там аккуратно было выведено одно слово – «дурак».
- Сама ты…, - отреагировал Сашка.
«Во, дался мне этот скрипичный ключ!» - решил он, - «Все равно я нот не знаю. Но ведь как-то записывали музыку. Какими-то «крюками» и «знаменами», еще в кроссворде было – «единица нотной записи в древней Руси, и удар в боксе…»
«А, ладно, обойдемся без скрипичного ключа, да и без «крюков» тоже» - Сашка был не из тех, которые впадают в отчаяние при первой же неудачи, отступают перед первой преградой. Нет. Он не "ограбит" человечество!
Еще несколько секунд раздумья и по бумаге побежали, обгоняя друг друга, его каракули: «Пам, парам, парам, пам-пам. Пам, парам, парам, пам-пам.»
«Ну и дела! - подумал он, - в школе на пении я все время делал физику, а сейчас – наоборот. Чудно!»
Наконец Сашка написал последнее «пам-пам», поставил точку и от удовольствия зажмурился.
Когда он открыл глаза, перед ним притих переполненный зал. Все ждали его – Сашку! Кто-то приглушенно кашлянул, и Сашка, насупив брови, посмотрел в ту сторону…
Ну, конечно же, это Петр Павлович! У него и здесь вид, как будто он целиком съел неочищенный лимон!
Сашка постучал ручкой. Нет, уже не ручкой – в руках у него была настоящая дирижерская палочка, которую ему только что со слезами на глазах преподнес, и не какой-нибудь Остроградский – Гаусс, а тот самый Тартини!
У ног упал тяжелый букет роз. Настенька! Да, Настенька, которая любую его попытку запеть, обрывала: «Этот стон у нас песней зовется…».
А это опять Петр Павлович! Ах, этот Петр Павлович! И почему доцентов не учат, как надо вести себя в общественном месте! Ну - знакомы, ну – встречались, так зачем же на весь зал выкрикивать его – Сашкину фамилию… Она и так всем известна…
Но Петр Павлович был уже рядом, заслонив своей тяжелой фигурой и Настеньку, и оркестр, и зрительный зал:
- Пеночкин, я к вам уже четвертый раз обращаюсь, если вы готовы…
А вечером Сашка, скромно промолчав о том, что он «завалил» физику, показывал свое сочинение соседке Настеньке.
Настенька заботливо потрогала его лоб, засмеялась и посоветовала обратиться к врачу.
- Ты ничего не понимаешь, вот послушай.
Сашка откашлялся, набрал воздуха и затянул:
- Пам, парам, парам, пам-пам. Пам, парам, парам, пам-пам.
Настенька терпеливо слушала, хотя еще немного и она бы не выдержав, рассмеялась. Но Сашка уже закончил свое патетическое «парамканье»:
- Ну, как?
- Как? Как? Отдаленно.
- Что отдаленно? – не понял Сашка.
- Отдаленно напоминает Штрауса «Сказку Венского леса». Вот послушай, еще один талант, тоже непризнанный и, наверное, не протрезвившийся. – Настенька кивнула в сторону детской площадки…
На скамеечке, под грибком, сидел дядь-Вася из соседнего подъезда. Он всего-то с неделю как вернулся, кто говорил - с гастролей, кто утверждал - из лечебницы, а злопыхатели - так из «мест не столь отдаленных». Эх! Кто бы знал, как дядь-Вася соскучился по своей «тубочке»! Он ласково погладил покоящийся на коленях музыкальный инструмент, тяжело вздохнул, взглянул на пустую бутылку у ног, потом на часы и вздохнул еще тяжелее. Его поросшее щетиной лицо выражало всю глубину творческих мук.
Он порылся в кармане, извлек позеленевший мундштук. Подул в него, постучал об скамейку, и над засыпающим кварталом понеслась Сашкина Фуга №1.
- А ведь ты плагиатор, милый мой, - крикнула ему на ухо Настенька.
Сашка расслышал только два последних слова…
АВТОР 20
39. Моя перестройка - фрагменты
Алла Тяжева-Каргина
Рождённые в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы – дети страшных лет России –
Забыть не в силах ничего.
(Александр Блок)
ЛИХИЕ ДЕВЯНОСТЫЕ
Лихие девяностые…Почему их назвали так романтично? Может, потому что на российском телевидении в новостной программе неслась гоголевская птица-тройка, лихо заворачивая на поворотах… А поворотов и впрямь было много.
Всколыхнувшаяся совесть, ощущение невиданных возможностей, желание реализовать себя. Наверное, всё это чувствовал Человек Ренессанса. Появилось ясное ощущение времени: всё менялось ежесекундно, пульс времени стучал в висках, разгоняя взбунтовавшуюся кровь по молодому телу. Мы делали историю! Делали, или это просто казалось нам? Почему-то не покидало ощущение того, что кто-то и впрямь управляет тобой, ведя твою жизнь по сработанному хитрому сценарию. Но мы отмахивались от этой мысли, как от назойливой мухи. Потому что очень хотелось чувствовать себя хозяевами своей судьбы. Это был тот ветер революции, о котором писал Блок, тот «ветер перемен» , который принесли с собой «Скорпы».
Потеряв всякое доверие к столь почитаемому на Западе Горбачёву, всей душой мы потянулись к опальному, мужиковатому, но конкретному и сильному Ельцину. Дух сопротивления и нигилизма овладел нами. Молодая мать, оставив двух малышей на попечении прикованной к постели бабушки, мчалась на митинг, чтобы быть вместе с теми, кто дышит свободой, кто выступает за перемены…
Подумать только: не пройдёт и четверти века , а в стране наступит депрессивное отрезвление, ощущение канувших в лету бесполезно растраченных сил…А тогда… тогда это была моя молодость. Моя. И другой у меня не было.
Для каждого время бывает своим – таким, как о сам. Одно и то же время. Фильмы «Брат» и «Бригада» стали символами девяностых. Но мне они были чужды, потому что в моём окружении не было тех, кто хранил дома оружие, выезжал на «крутые разборки» и «сходняки», промышлял наркотой или сидел на героине. Мне повезло. Меня окружали интересные люди, не похожие на меня, но безумно интересные.
ГОРЕЛОВ
«Занятия отменяются!» - проносится по обшарпанным коридорам седьмого университетского корпуса. «Всем собраться на общую лекцию!» Приехал профессор какой-то. Будет читать лекцию по языкознанию.
Илья Наумович Горелов…Он поселился с семьёй в третьем общежитии химиков на Братиславской, в убогой комнатушке. Типичный интеллигент середины 20-го века, снисходительно-вальяжный, с седеющими, пропахшими крепким табаком усами, так похожий на популярного актёра Ефима Копеляна, с таким же вкрадчивым голосом. Это был тип учёного-мужчины - умного, уверенного в своей правоте, не в пример многим в филологии – тщедушным и жалким в неимоверных потугах казаться значительными и великими.
Ту первую его лекцию по языкознанию в стенах Саратовского университета я конспектировала, боясь пропустить каждое мало-мальски значимое слово. Он говорил так живо и ясно, что наука переставала казаться сухим и отвлечённым от жизни предметом. Рассказывая о новых экспериментах с приматами, проводя интересные языковые параллели, Горелов говорил так, что всё остальное становилось ненужным и посторонним.
Я безумно обрадовалась, попав в его спецсеминар, и с упорством занялась лингвистической темой сравнения прилагательных в немецком и русском языках. Обилие невыразимо-красочных сравнений Гейне во «Флорентийских ночах» увлекло меня, а потому выбор для исследования пал именно на это произведение. Но немецкого оригинала у меня не было. Илья Наумович вызвался помочь: Гейне оказался в его библиотеке, привезённой вместе с небольшим количеством вещей в Саратов. Гейне был и его любимым поэтом…
Зайти к мэтру в дом, хотя бы и за книгой, казалось тогда необычайной удачей. Несколько секунд: «здравствуйте», «я пришла за книгой», «спасибо», «до свиданья», - а до этого прожитые, проигранные, словно перед зеркалом, минуты и часы ожидаемой встречи. Соприкосновение с другим миром, проникновение в святая святых учёного, профессорского, параллельного мира…
Вторая встреча с Гореловым произойдёт на всероссийской научной конференции, посвящённой российским немцам, где он выступит с докладом о диссиденте Льве Копелеве, с которым долго и хорошо был знаком. Я оставлю отзыв о самом запоминающемся и значимом выступлении с подписью «Ваша студентка».
…Он ушёл из жизни в нулевые. Незаметно. Хотя, может быть, здесь, у себя в провинции, я просто этого не могла узнать. Информация ещё не распространялась со скоростью Интернета.
БЕЗЗАБОТНАЯ ЖИЗНЬ
В жизни часто смещаются приоритеты: в юности они одни; взрослеет человек, – и многие свои убеждения уже кажутся ему заблуждениями. И только в зрелости, за какой-то определённой чертой дана ему та самая мудрость, которая с нежностью смотрит на твою почти детскую фотографию, а потом сочувственно вздыхает, вспоминая твои неудачи и промахи, потери и разочарования…Тогда всё было открытием. Пусть на грабли, зато сама!
Батон с фруктовым маслом (аналог подслащенного маргарина), бесконечные чаепития с промытой неоднократным «завариванием» щепоткой второсортного грузинского чая и нескончаемые споры и разговоры, чтение стихов и песни под гитару.
«Красный уголок», где конспектировались нескончаемые труды вождей для семинаров по научному коммунизму, политэкономии, диалектическому материализму и истории партии…Этих занятий вкупе с физкультурой и медициной на военной кафедре было более, чем достаточно. А вместе с тем, только теперь понимаешь, что ясность мысли вырабатывалась под влиянием чтения, сравнения и обсуждения прочитанного.
Фрагментарность интернет-образования не способна дать системное образование без хорошего наставника. Возможности огромные, но нет ориентиров. Идеология и классическая университетская программа вместе делали своё фантастическое дело.
Мы не завидовали тем, кому родители сняли квартиру или комнату в Саратове. Боевого жизненного крещения невозможно было получить в частных тепличных условиях.
Общага на Братиславской… Двери запирались только на ночь: и в комнату, и в общежитие. И двери эти не стояли на петлях, хлопали то и дело: «у кого конспект по языкознанию есть?», «хрестоматию по иностранной литературе не видели?», «сахар дайте, а то кончился»…
Две четырёхконфорочные газовые плиты на 4 этажа, две умывальные комнаты с ледяной до дрожи водой и один туалет на два «очка», который вечно засорялся… В комнате, куда я заселилась, стояло шесть кроватей, столько же тумбочек, шкаф (для одежды и продуктов одновременно), два стола и старый, страшно гремящий по ночам холодильник. «Красным уголком» называлась комната для занятий на первом этаже. Рядом-«телевизионка» с одним чёрно-белым рябящим телевизором, которая по субботам превращалась в танцплощадку. Отбою не было от студентов-юристов и «сельхозмеханизаторов». Они просто «западали» на наших «филологинь».
По Кирова ещё ходили троллейбусы. И забежав с самого утра в блинную, перехватив там горячих, только что со сковороды, блинов с мёдом, ошпарив язык раскалённым чаем из стоящего тут же на столе самовара, мы мчались на свои четыре пары в университет. Досыпали на лекции, спрятавшись в задних рядах за спины однокурсников, или опершись подбородком на подставленные ладони и придав выражение задумчивости своему не умеющему врать лицу.
Раз в неделю ходили в душ на Мичурина. Иногда «с шиком» мылись в гостинице «Европа» или «Московской». Фены уже были, но розеток в душе для них не существовало. Потому с осени до зимы голову мыть приходилось «отдельно»: вскипятив воду в общаге, согнувшись над лавкой с эмалированным тазиком.
Фильмы смотрели все подряд: и в «телевизионке», и в кинотеатрах. Самый душный кинотеатр был неподалёку, на Чапаева – «Красный Октябрь», прозванный в народе «курятником». Там посмотрели впервые фильмы Феллини. Популярными в 80-е годы стали ретроспективные показы: народ валом валил на «Мистера Питкина». А в нагрузку получал советские «неходовые» фильмы, для ознакомления с отечественным кинематографом.
Здесь же в Саратове влюбилась в фильмы Тарковского. Попасть в кино на стоящий фильм было почти невозможно: очереди занимали задолго, билеты быстро заканчивались, и все ждали «брони», которую «выбрасывали» за считанные минуты до начала фильма. И тогда 2 потока – «правая» очередь и нахально сформировавшаяся альтернативная «левая» - сталкивались в непримиримой схватке… Побеждали опыт и сноровка!..
ИГРА В «ЛИДЕРА».
Ноябрь 82—го…Позади первый курс с его тревогами и удачами, новыми встречами и знакомствами. Взросление. Уверенность в завтрашнем дне. Тогда эта фраза, назойливо повторявшаяся идеологами, по меньшей мере удивляла: а разве может быть иначе?.. Над немощным «лидером» нашего времени смеялись, слагали анекдоты, но услышав по радио о смерти Брежнева, все испытали странное чувство отрезвления: будто, мчась по кругу, заметили брешь в этом замкнутом пространстве и насторожились…Что там? Дальше…
Перемены почувствовали все, когда на пост Генсека вступил Юрий Андропов, человек с безукоризненной репутацией, хотя и бывший гебист. Страна желала твёрдой руки. Первые слухи о наведении порядка в рыхлой стране пробежали со скоростью электрического тока: в магазинах, парикмахерских, на улицах останавливают людей, улизнувших в рабочее время со службы, проверяют документы, принимают «соответствующие меры»…Говорили с удивлением и одновременным одобрением.
Студенты радовались тому, что пустые и длинные речи партийных лидеров конспектировать больше не приходилось: Андропов был немногословен, но деловит. Правда, вслед за его чёткими и внятными делами грянула неразбериха очередного ставленника Политбюро, смертельно больного Константина Черненко и болтология новоиспечённого бравого «перестройщика» Михаила Горбачёва.
Система не хотела давать сбой и сдаваться. На смену одному дряхлому руководителю неизменно «по партийному списку», не уступая очерёдности, шёл следующий, дождавшийся своего «звёздного часа» старейшина…Телевидение не уставало объявлять траур и транслировать одни похороны за другими, будто оставшиеся в живых репетировали церемонию собственных похорон, ступая за гробом усопшего товарища…
Мартовский ветер 85-го года принёс надежду на то, что Горбачёв продолжит реформы, начатые Андроповым. Но надежда эта рухнула почти в одночасье вместе с развалом большой и богатой страны, с первыми техногенными (Чернобыль, Украина) и природными (Спитак, Армения) катастрофами…Мы были ещё дружны, и сердце каждого из нас в унисон стучало с сердцами тех, на кого обрушились неимоверные испытания. И всё же: с какой лёгкостью мы разрывали узы, связывавшие нас столько десятилетий, поддаваясь потоку льющихся с экрана ТВ призывов о свободе и самоопределении и по- прежнему веря каждому печатному слову, которое работало теперь на распухавший от вливающихся в него нефтедолларов предательский кошелёк…
Новости каждого дня захватывали бурным потоком: некогда было остановиться, одуматься. Волной накрывало, уносило мощным течением в кажущуюся раем неизвестность...
Народ, уставший от неудачных и затянувшихся экспериментов над страной, сам призвал нового мессию – резкого, волевого «повстанца» Ельцина. Его протестная речь на Президиуме ЦК партии расходилась по всем городам и весям в виде переписанных от руки листовок. Народ восхищался мужеством сопротивленца. Почему не хватило здравого смысла или желания ГКЧПистам честно представить народу, уже не верящему пустым обещаниям, ситуацию в стране? Эта преступная недосказанность в самых важных вопросах не раз уже приводила мою страну к разверзнутой пропасти, пред которой ужасный конец казался спасением вопреки бесконечному ужасу…
ПОВЕРЬ В МЕЧТУ!
Лавочки под окнами с всезнающими соседками, лускающими семечки, детский гомон во дворах, распахнутые настежь двери подъездов…Где вы теперь? Перестройка унесла с собой доверие и взаимовыручку, открытость и добросердечность. Металлические двери на лестничных клетках, домофоны и кодовые замки, решётки на окнах первых этажей - это всё приметы девяностых… А ещё газовые баллончики и пистолеты в карманах, пиво рекой, рюмочные и распивочные повсеместно…Желание оттянуться со вкусом: живём один раз!
Появилось много собак. Их заводили большей частью для охраны. Потому породы были серьёзные: овчарки всех мастей, бульдоги, питбули. Их спускали с поводков, и во дворах царил полный беспредел: невоспитанные, необученные псы набрасывались на людей, сбивая их с ног, нанося страшные увечья.
В городе исчезли голуби. Поговаривали, что их съели бомжи. Причина исчезновения тараканов до сих пор не разгадана. Может, искусственная пища, напичканная консервантами и биодобавками, заставила их податься в другие края?
Чипсы, гамбургеры, кола, пицца, хот-доги, жвачка… Фастфуд заменил детям привычные каши, кисели, пирожки и запеканки. «Человек разумный» стал анатомически меняться на глазах: слабеющая мускулатура, «пивные» животы, двойные подбородки и анорексичные девочки-призраки наводнили городские улицы…
Образование перестало цениться. Разве что в денежном эквиваленте на вступительных экзаменах в вуз. Претендовать на место в мединституте можно было, подогнав иномарку под окна ректорского кабинета. Деньги, деньги, всюду деньги… Пардон, не деньги, - баксы. А «лучшие друзья девушек» - брюлики (бриллианты).
По стране снуют «челноки» - перекупщики, прежде называемые спекулянтами. Заводы и фабрики встают. А всем хочется «лёгкого хлеба». Самая популярная передача на Центральном ТВ – «Поле чудес» (в стране дураков, - договаривает, призадумавшись, интеллигенция). Получить можно всё и сразу, достаточно угадать пару-тройку слов, как в кроссворде, - и вот уже несут тебе пылесос, кофемолку, утюг, кухонный комбайн, а повезёт, так и суперприз-автомобиль станет твоим в одночасье! Поверь в мечту! Реклама зубной пасты «Блендамед» сражает голливудскими улыбками, а стоматологические услуги становятся платными и малодоступными. Вся молодёжь мечтает получить экономическое или юридическое образование, чаще без особых усилий, в виде купленного диплома. Открываются всё новые и новые филиалы академий, университетов, колледжей, доводящих количество подобных специалистов до абсурда…
Разыгрывается страна, словно в карты: идёт земельный передел, рейдерский захват предприятий. Кто сумел, тот и съел…Набиваются кошельки новоиспечённых нуворишей, получивших название «новых русских». Малиновые клубные пиджаки, золотые «пудовые» цепи напоказ, перстни-печатки, бритые головы – арсенал «крутых» парней, примеряющих на себя роли из американских боевиков…
…И тут же не получавшие месяцами зарплату шахтёры, севшие на рельсы, стучавшие от безысходности касками. Их жёны с бунтом «пустых кастрюль»…Пропасть между людьми ширится, а самые крупные миллиардеры мира конкурируют теперь с русскими бизнесменами. Наварив своё состояние на скупке ваучеров, цветмета и недвижимости, воры устремляются во власть.
Пустеют дворы. Всё меньше детей играет в песочницах, да и песочницы эти давно разрушены, поломаны. Люди одеваются в чёрное. Под лавками валяются шприцы и презервативы. Мат и шансон перемешаны с тюремным жаргоном. Можно всё… Братва гуляет.
ПЕРВАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ…
Цинковый гроб пришёл в Балаково в лютые морозы. Провожали всем двором и всей школой нашего выпускника Женю Пузаркина… Первая чеченская…Брошенные под обстрел необученные мальчишки подрывались на минах, становясь в одночасье Героями России.
Мать шла за гробом, безутешно рыдая, голося и причитая. Младший братишка, хватая её за руку, метался в истерике. Гроб несли военные. Почётный караул призван был отдать последние почести погибшему… А в голове проносились нестареющие слова Александра Вертинского:
Но никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги - это только ступени
В бесконечные пропасти к недоступной весне!
Теперь об этом мальчике рассказывают ученикам. Женин портрет – в школьном музее… А бесценную жизнь этого светлого парня не воскресить…
Уводили всё новых и новых пацанов. Цвет нации, надежду России. А мы молчали.
Армейская мясорубка возвращала искалеченные тела и души, заглатывая всё другие, устрашая голодом, болезнями, дедовщиной… «Отмазаться» от армии стало делом обыкновенным – не подвигом, залогом сохранения жизни. Но «заняньканные» матерями-одиночками, спасённые немыслимой ценой от воинской повинности дитяти подсаживались на наркоту, потеряв всякую потребность честно и достойно трудиться.
Городское кладбище. И впрямь немое свидетельство разгула девяностых…Уголок на Старом, где «стайкой» похоронены «чеченцы», мраморные монументы на могилах «братков», конкурирующие между собой размерами и роскошью, покосившиеся кресты на могилах нищих и бездомных…Даже здесь, за гранью жизни и смерти, пролегла эта суровая черта непримиримости…
СОВЕСТЬ
Как не стать мизантропом в сжимающих тебя тисках обстоятельств? Как не разучиться любить себе подобных?
Перестройка «опустила» одних из нас, разбила мечты и чаяния других, поделила мир на богатых и бедных, «чёрное» и «белое», призвав людей поклоняться «золотому тельцу».
Меркантильность и жажда наживы стали отличительными чертами времени. По телевидению в прямом эфире шёл благотворительный марафон, за которым следила вся страна. Многие вертели пальцем у виска, узнав, что мы с мужем - молодые специалисты - перечислили накопленные сбережения (одну тысячу рублей) в Фонд помощи детям, больным лейкемией. К слову, на эти деньги можно было в постсоветское время обставить однокомнатную квартиру. У нас самих было двое малолетних детей, но у наших детей было Детство…
Бабушка, прикованная к постели, отправила свою тысячу, которая ох как пригодилась бы ей самой на покупку дорогостоящих лекарств. Потому что не могла поступить иначе…
Трудно, пожалуй, сегодня объяснить эту невозможность дальше жить, просто дышать и радоваться наступающему дню, если ты смалодушничал, не поделился последним, что есть у тебя…Ты либо чувствуешь ЭТО, либо нет. Или находишь для себя подходящее оправдание. Для нас тогда не было альтернативы. Мы просто понимали, что есть люди, которым тяжелее, чем нам…
И когда на пороге нашего дома появилась корреспондент местного радио, я была удивлена. «Это Вы перевели деньги больным детям?» - «Да, но откуда Вы узнали?» Оказалось, что журналистка была на почте, где и услышала мой разговор о денежном переводе. «Почему?» - спросила она. Немой вопрос застыл в моих глазах: «Разве Вы не поступили бы так же?»
Тогда не было слова «пиар», и мы не хотели разглашения того, что сделали. Сделали просто, по зову сердца, в надежде, что чью-то крохотную жизнь спасут эти бездушные дензнаки…
Пожалуй, я никогда бы и не вспомнила больше об этом, если б не проскочившая в средствах массовой информации заметка о расходовании финансовых средств, поступивших на счёт Фонда, его руководителями. В своих личных целях. На поездки за границу и т.д. Так рушилась вера в добро и справедливость…
Выдержка. И ещё раз выдержка. Сколько раз она спасала меня! Не обрушить каскад эмоций на других, случайно или не понарошку обидевших тебя. Не сцепиться словами, царапающими душу.
Всё труднее с каждым годом сдерживать себя, но тем приятнее ощущение собственной силы воли, радости за не нанесённую рану или обиду…Слово - не воробей…Сколько же мудрых и жизненных поговорок хранит наш «великий и могучий»!
Можно ли оставаться человеком в трудных испытаниях, на роковых поворотах истории? И вновь отвечаю себе: да! Нужно. Даже если устал и решил смалодушничать. Есть высший суд – суд Совести. Она не отпускает грехи, не защищает и не оправдывает. Ей нельзя дать взятку. Она наказывает по самой строгой статье Возмездием. И тот, кто надеется обвести её вокруг пальца, заранее обречён на провал.
ЭПИЛОГ
Вы, люди будущего! Вы безумно интересны мне…
В лёгких кроссовках, потёртых джинсах, вытянутых футболках, с наушниками и айпадами, отрешённые и загадочные, будто существа из параллельных миров, скользите вы по асфальтовой коже городов…
Вы спешите куда-то, говорите на одном вам понятном языке Интернета. И всё же мне с вами по пути! Мы разные, но в вас есть то светлое начало, которое утратило поколение предыдущее. В вас есть Жажда Жизни! Вам всё по плечу! Вы не спасуете перед трудностями. У вас другие цели, своя миссия в этом мире. И мне легко с вами. Легко молчать и быть отстранённой. Вы не лезете в душу. Вы такие же путешественники, как и я.
Может, слов было сказано слишком много, и теперь пришло время помолчать? Чтобы начать эту Жизнь заново. Ведь в Начале было Слово…
40.Под стук вагонных колёс
Алла Тяжева-Каргина
Нет на свете ничего умиротворённее стука вагонных колёс! Монотонно и твёрдо отсчитывают они минуты и километры, и под их убаюкивающий ритм подстраивает свои удары сердце, успокаивается душа, и мысли уже не толпятся в беспорядке, а стройно бегут одна за другой, настраивая на неторопливый лад всё твоё существо…Так стук материнского сердца заставляет прислушаться к нему плачущего младенца, прильнуть к материнской груди, и, внимая этому стуку, мерно посапывать, обретая в одно мгновение успокоение и благодать.
То же и стук вагонных колёс. Мечется душа, ищет пристанища, задавленная грохотом промышленных городов, гнётом житейских проблем… Но сядешь в вагон и вместе с шорохом целофановых пакетов и приглушённым говором пассажиров почувствуешь покой и равновесие. Далеко от себя не убежишь. Но проплывающие мимо встречные поезда манят за собой в дальние края, где, мнится, всё будет иначе, и можно перекроить жизнь по-новому. Тук-тУк…Тук…Тук-тУк…Тук…
Раннее утро… А рыбаки уже на «рейде»: покачиваются на волнах крохотные лодчонки, рассветный холодок забирается за воротник, заставляет вздрагивать и поёживаться. Взгляд скользит по воде и останавливается в томительном ожидании на поплавке.
Сентябрь… День ото дня всё прозрачнее воздух, синее вода. Голоногие берёзы прячутся по пояс в высокой траве. Первые заморозки… А рыбаку всё нипочём: закутается в свой бушлат, закурит и поглядит задумчиво вдаль. Не рыба важна ему, а состояние души!
Меняет время свой бег. И летит поезд вне времени и пространства, унося мятущиеся души в страну Небывалию, куда всегда хочется, но всё недосуг…
АВТОР 21
41.Новогодние каникулы
Валерий Рыбалкин
1.
Наконец-то он закончился, рабочий день тридцать первого декабря. И кто придумал работать в канун Нового года? Кому не хватило триста шестьдесят с лишним полновесных дней и ночей? Видно, такова уж натура человеческая, что самые важные дела всегда остаются на потом – на последний месяц, на последнюю декаду, на последний день в году, на конец жизни.
Свой автобус Сергей Быстров называл сараем. Старый ПАЗик совсем не держал тепло, и даже печка, которая больше чадила, чем грела, не спасала от крепких новогодних морозов. Открыв ворота гаража жилищной конторы, он въехал в тёплое помещение и заглушил мотор. Слив часть бензина из бака в канистру, Сергей привычно подключил к спидометру хитрый прибор-самоделку, и через несколько минут счётчик пройденных автобусом километров увеличился на несколько десятков единиц. Осталось продать слитое горючее и денежки положить в карман.
Понятно, что на одну зарплату не проживёшь. А потому это даже воровством назвать было нельзя. Так, чумара - жилконтора не обеднеет. Правда, и шофёр автобуса сильно не разбогатеет, ну да ладно, какие его годы? Всего шестой десяток недавно разменял водитель Быстров, но выглядел он намного моложе, да и чувствовал себя неплохо. Худощавый, с фигурой подростка, с добрыми серыми глазами, он и врагов-то за свою жизнь не нажил.
В сумке Сергея лежала бутылка водки, купленная на чумарные деньги, а в раздевалке гаража давно собралась тёплая компания. Известно, что на работе мужики болтают больше о выпивке, но стоит им выпить – и разговор переходит исключительно на рабочие темы. Органично влившись в беседу со своей бутылкой, Сергей принял первую рюмашку, и на душе похорошело.
Пьют в России все, без этого нельзя. Но каждый делает это по-своему. Шофёру, например, пить можно только два дня в неделю – в пятницу вечером и в субботу. В воскресенье – ни-ни. Одно время Быстров пренебрегал этим правилом и вляпался в очень неприятную историю. Как он не заметил маневровый тепловозик, выскочивший из-за угла? На железнодорожном переезде его автобус столкнулся с этим чудом нос к носу. Пострадали люди, а в местной газете появилась статья «Как автобус с паровозом бодался». Был суд, Сергея наказали деньгами и лишением водительских прав. С тех пор количество питейных дней в неделю сократилось для него до двух, а поначалу он и вовсе не пил полгода. Как только выдержал?
На небольшом авторемонтном заводе, куда Быстрова перевели после суда, традиции были совсем другого рода. После работы слесаря выпивали чуть не ежедневно. То день рождения случится, то праздник, то получка, а то и просто триста лет гранёному стакану отмечали. Однажды главный инженер их шарашкиной конторы, бывший зек, на общем собрании сказал во всеуслышание, что после работы с устатку один стакан, де, выпить можно: «Но второй – не пей, потому как тебе завтра опять на работу. И какой из тебя тогда работник будет?»
Мужики долго с улыбкой вспоминали этот строгий наказ, опорожняя и первый, и второй, и третий стаканы. Но Сергей не пил. Он подошёл к краю разверзшейся перед ним пропасти, заглянул в неё и отшатнулся с ужасом. Ещё бы, дома его ждали двое – нигде не работающая жена и дочь-школьница. Надо было зарабатывать деньги, кормить семью.
2.
С работы Быстров пришёл в прекрасном расположении духа. Ещё бы – целых десять выходных дней было впереди – настоящие новогодние каникулы. Переодевшись, работяга поспал часа четыре, но ближе к полуночи жена растолкала его – должны были подойти гости – сосед с супругой. Баночка пивка из холодильника подняла упавшее, было, настроение, и минут через сорок все сидели за столом, провожая уходящий год.
Жил Сергей в четырёхкомнатной квартире – в своё время начальник конторы посодействовал в её получении. Вообще, Быстров всегда был на хорошем счету у начальства. И не только потому, что умел легко и быстро отремонтировать любую машину, знал тонкости регулировки моторов, находил самые дефицитные запчасти даже тогда, когда опытные снабженцы разводили руками. Главным его достоинством было то, что он умел молчать. Можно было поручить ему самое щекотливое дело, перевезти любой левый груз, да просто свозить руководство на пикник без последствий и ненужных пересудов. Иметь такого водителя – дорогого стоит. Вот и перепадало Сергею с барского стола за труды.
3.
Кремлёвские куранты отсчитывали последние секунды уходящего года, а Лена, жена Сергея, похоже, начала набираться. Когда отзвенел новогодний тост, от избытка чувств она принялась обнимать и поздравлять присутствующих, признаваясь в любви и расположении всем вместе и каждому в отдельности. И хотя соседи не возражали, Сергей незаметно отвёл её в другую комнату и сделал внушение. Дело в том, что гость, хоть и дружил с Быстровым, но кроме всего прочего был зам. начальника ГАИ города. И дружба эта имела под собой более глубокие корни, чем могло показаться на первый взгляд. Ленке теперь за столом почти не наливали, и гулянка продолжилась без эксцессов.
Где и как познакомились Сергей с Леной – сие покрыто пылью ушедших лет. Сначала законная жена Быстрова не догадывалась, что муж ей изменяет. Работала она педагогом, а профессия эта накладывает на человека свой отпечаток. Воспитывая детей, учитель старается быть правильным и честным во всём, требуя того же не только от своих учеников, но и от всех, кто его окружает. От мужа – в первую очередь. Помнится, было как-то объявление в газете: «С серьёзными намерениями ищу женщину такую-то и такую-то, не педагога». Поэтому, узнав об измене, всплакнув немного, женщина-педагог рассталась со своим неверным мужем, и пришлось тому переезжать к Ленке. Даже то, что двое детей будут расти без отца, не изменило решения этой правильной, можно даже сказать железной женщины.
Сергей не привык сожалеть об упущенных возможностях, и вскоре новая жена родила ему дочку, маленькую куколку-красавицу, которую они оба любили без ума. Не забывал отец и старших своих детей - встречался с ними, приносил подарки, чтобы не чувствовали себя сиротами, безотцовщиной. Так вот и наладилась жизнь потихоньку.
Одно плохо – как-то незаметно, понемногу Лена начала спиваться. В частном секторе самогон гнали все, и многие в этом деле поднаторели. Родители Лены не были исключением, и дешёвое зелье у них никогда не переводилось. Известно, что женщина спивается намного быстрее мужчины, и когда Сергей, вечно занятый на работе, понял, что его жена стала алкоголичкой, было уже поздно. Любой нарколог скажет, что лечить пьющую женщину бесполезно, и ближайшая родня пожелала отцу семейства только одного – терпения.
4.
Прошли годы. Старшие дети выросли. Сергей получил новую квартиру, а маленькая Катя бегала в школу, согретая теплом любви своих родителей. Дом у них был – полная чаша, всё продумано и отделано до последней мелочи, но держался он исключительно волей и спокойной уверенностью главы семейства. И хотя Сергей тоже иногда позволял себе расслабиться, напиваясь, порой, до поросячьего визга, но он отлично чувствовал место и время, когда это можно было делать.
Лена – совсем другое дело. Несколько раз муж устраивал её на работу по специальности, бухгалтером. Но работала она, как запойный мужик, – до первой получки. Затем следовал загул на несколько дней и, как следствие, – расчет. Когда, наконец, в трудовой книжке записали истинную причину увольнения, прогул, то у работодателей пропало всякое желание брать её на хорошее место. А поработав несколько недель на заводском конвейере, Ленка сама не захотела горбатиться за гроши. Так и жила она при муже и подросшей дочери-старшекласснице.
Катя, начиная с начальных классов, усвоила, что мать у неё запойная, и в многочисленных разборках родителей всегда принимала сторону отца. В большинстве случаев Сергею с дочерью удавалось неделями и месяцами сдерживать непреодолимое влечение матери к алкоголю: нет денег – и всё тут. Но стоило хотя бы капле спиртного попасть ей в рот, и запой на несколько дней был обеспечен. Трогать вещи в своей квартире она боялась – могло нагореть от мужа, но пропивала всё, что попадёт под руку из дома пенсионеров-родителей - вплоть до банок с огурцами, помидорами и прочей снедью, заготовленных на зиму.
5.
Встреча Нового Года продолжалась. Катя с ребятами-одноклассниками впервые гуляла отдельно от дома, и отец время от времени названивал ей по телефону, чтобы убедиться, что всё у неё нормально. После часа ночи толпа, разгорячённая спиртным, высыпала на улицу, где часов с одиннадцати шла нешуточная пальба петардами, бомбочками и прочими праздничными боеприпасами.
Сергей с гостями тоже вышел прогуляться, а заодно и забрать Катюху домой. Но когда весёлая компания, подгоняемая лёгким морозцем, вернулась назад, Ленка была просто никакая. Уложив отключившуюся мать, Сергей с Катей вернулись к гостям и долго, чуть не до самого утра, сидели за праздничным столом.
- Ты у меня самая любимая, - в порыве чувств немного заплетающимся языком говорил отец дочери. – Я за тебя любому глотку перегрызу. Верь мне. Только скажи, что тебе надо, и я всё сделаю.
Дочь чувствовала, что это не просто слова, не пьяный бред, и льнула к своему самому родному человеку, понимая, что он, действительно, готов для неё на любые подвиги. Она вспомнила, как когда-то давно, ещё в младших классах назначили проведение новогодней ёлки на девять часов первого января. Дед Мороз должен был раздавать подарки, обещали сказочное представление, хороводы. Но отец спал мёртвым сном, и никто не мог его поднять - хоть из пушки стреляй. А девчонке так хотелось увидеть праздник, попробовать конфетку из подарка, потанцевать у нарядной красивой ёлки…
Она подошла к спящему после новогодней ночи отцу и громким голосом сказала ему прямо в ухо:
- Папа, вставай. Папа, пора идти на праздник. Вставай, ты обещал.
Отец поморщился недовольно сквозь сон, потом встал медленно, как зомби, оделся, и они пошли. Правда, артисты были какие-то вялые, Дед Мороз как сел под ёлкой, так и не вставал больше. И только Баба Яга прыгала и танцевала вместе с ребятами, веселя всех своими ужимками и скачками. Теперь-то Катя понимала, как тяжело далась папке та Новогодняя ёлка. И верила, что ради счастья дочери отец готов на всё.
Первого января спали до обеда. Вечером допили остатки спиртного, а наутро второго Ленка сбежала к матери. Сергей особо не останавливал её, понимая, что запой не может ограничиться двумя днями. Более того, чтобы не переживать попусту, он приспособился использовать время отсутствия жены для других целей.
6.
Общага, где жила Светлана, представляла собой четырёхэтажное здание относительно недавней постройки, выложенное из красного кирпича. Правда, молодёжи, для которой оно строилось, здесь не осталось и в помине, а длинные ряды комнат занимали семьи. Каждое жилище было разделено перегородкой на кухню-прихожую и, собственно, комнату. Все удобства были предусмотрены в конце длиннющего коридора.
Одна из таких комнат принадлежала маляру-штукатуру жилконторы Светлане с трёхлетней дочкой. Муж нашей героини сбежал два года назад, согласившись на выплату алиментов, на всё что угодно, лишь бы не видеть общаговского бедлама и быть подальше от стойкого казарменного духа, которым пропитались все четыре этажа этого пристанища бедноты.
Именно сюда направлялся Сергей, не забыв прихватить с собой джентльменский набор, состоявший из бутылки водки, кое-какой закуски и игрушки – новогоднего подарка для маленькой дочери Светланы. Хозяйка, заранее предупреждённая по телефону, накрывала на стол, ожидая дорогого гостя. Глаза её светились в предвкушении скорого свидания, и как только наш герой появился на пороге комнаты с подарками, она повисла у него на шее.
Ребёнок тоже радовался гостю, как родному, но, накормив девчонку, её тут же отправили вместе с новой игрушкой к соседке, с которой всё было заранее оговорено. Выпив по второй за Новый Год, любовники закрыли наглухо входную дверь и приступили непосредственно к тому, ради чего и произошла эта встреча.
Светлана была лет на десять младше Сергея, но он ей нравился за незлобливость, простоту в общении, искренность, за то, что был не жаден и мог поделиться последним. Именно таким, она считала, должен быть настоящий мужчина. Сергей, в свою очередь, никогда не держал от любовницы секретов. Она знала о нём всё – и о первой жене, и о второй, и о том, как он любит своих детей, в особенности - младшенькую Катю. И правда, Быстров любил всех женщин, с которыми был когда-либо близок. Все они были ему дороги, и о каждой в его памяти сохранились только самые лучшие воспоминания.
Незадолго до окончательного разрыва с первой женой, та выгнала Сергея из дома - было за что. С Леной тогда он ещё не был знаком, и несколько месяцев провёл в обществе своей дальней родственницы, разведённой молодой женщины. Прошло время, и женщина эта вышла замуж, но с Сергеем продолжала поддерживать дружеские отношения. Быстрова она представила новому мужу, как дальнюю родню, умолчав о том, что некогда между ними было.
Никто не тянул нашего героя за язык, но однажды в перерыве между любовными схватками он рассказал эту историю своей пасии, чтобы показать ей, каким он был и остался Донжуаном и сколько покорил женских сердец. В доказательство правдивости своих слов Быстров специально познакомил Светлану с той самой родственницей и её мужем, который называл Сергея уважительно, по имени-отчеству, хотя были они почти одного возраста. Как Светка потом хохотала над этим важным козлом-рогоносцем! Какими именами его обзывала! Сергей же только отмалчивался и многозначительно улыбался.
7.
Лена вернулась домой шестого, трезвая и исхудавшая, круги под глазами. Она знала, что седьмого января будет Рождество и без спиртного в их доме не обойдётся. Катя следила за матерью, чтобы та не замёрзла где-нибудь в подворотне, а Сергею было совсем не до того. Он не просыхал с начала новогодних каникул, всё время пребывая в блаженном полупьяном состоянии. Они со Светланой сдали дочку соседке, заплатив той и деньгами, и водкой, а сами либо закрывались в своей комнате, либо ехали в соседний город, где можно было развлечься, не боясь встретить кого-нибудь из знакомых.
В ночь на седьмое Сергей остался дома, опасаясь гнева протрезвевшей супруги. Осиротевшей Светлане эта ночь показалась вечностью. За неделю, прошедшую с начала новогодних каникул, она привыкла, что рядом есть надёжный мужчина, на которого можно опереться и который сделал ей так много добра – отремонтировал электроприборы, наладил телевизионную антенну, закрепил дверцы у шкафа, да мало ли… И несчастной одинокой женщине совсем не хотелось опять оставаться одной у разбитого корыта.
После бессонной ночи, проведённой в раздумьях и слезах, Светлана твёрдо решила бороться за своё счастье. Рюмка водки, принятая по случаю Рождества за столом у соседки-подруги, только укрепила её в этом решении. А после второй она, не откладывая, надумала тут же идти к Сергею домой и разобраться с этим ничтожеством, этой собакой на сене - его драгоценной женой.
Сказано – сделано. Храбрости одинокой женщине было не занимать, и меньше, чем через час она стояла на пороге квартиры Сергея и с остервенением жала на кнопку звонка. Открыла ей Катя но, увидев незнакомую женщину, растерялась. Светлана шагнула за порог квартиры, и тут началось такое, о чём Сергей потом долго вспоминал сначала с содроганием, а несколько позже - и со смехом.
Лена не сразу поняла, чего от неё хочет эта незнакомка. Но, осознав всю глубину нависшей над её домом угрозы, хозяйка вцепилась в стриженые патлы незваной гостьи и изо всех сил, визжа от злости и ненависти, принялась её мутузить. Сергей, прибежавший на шум, чуть разнял дерущихся женщин. Светлану он буквально вынес на лестничную площадку, проводил до дверей подъезда, поцеловал в щёчку, успокоил, насколько позволяло время, и сказал, что придёт к ней во второй половине дня.
Наверху через открытые двери квартиры на весь подъезд раздавались возмущённые крики и плач супруги, которая в благородном гневе могла много чего разнести и сокрушить. Проводив любовницу, неверный муж бросился наверх, к жене. Но одномоментно унять расходившуюся мегеру было почти невозможно. Однако было одно универсальное лекарство от всех болезней, которое могло её вылечить и привести в чувство. Оно стояло на праздничном столе, и около десяти рюмок этого средства, принятые в течение часа, успокоили Ленку настолько, что ближе к обеду наш герой отправился утешать вторую участницу дамской баталии.
8.
В первый рабочий день после новогодних каникул на работу все пришли почему-то хмурые, если не сказать – злые. Наряд прошёл при всеобщем гробовом молчании, и только погрузившись в автобус, молодёжь немного разговорилась. Светлана уныло сидела на своём месте рядом с кабиной водителя. Бодров завёл мотор и поехал развозить рабочих по объектам. За воротами конторы он немного притормозил, чтобы подобрать родственника, того самого, с женой которого у него в своё время был роман и над которым они с любовницей так хорошо когда-то посмеялись.
Войдя в автобус, человек поздоровался со Светланой, с Сергеем, назвав его по имени-отчеству, поздравил с прошедшими праздниками и сел на свободное место. Но тут вдруг какой-то бес вселился в душу несчастной обиженной женщины. Сначала он заставил её тело подёргиваться в чуть заметных конвульсиях. Затем лицо Светланы исказила неестественная, похожая на гримасу улыбка. И, наконец, она вся зашлась в истерическом хохоте, повторяя одно только слово:
- Козёл, козёл, козёл! – так кричала она, глядя прямо в глаза удивлённого, ничего не понимающего человека, того самого родственника.
Слёзы текли по её щекам, рыдания сотрясали плечи, а взгляд блуждал, не зная на чём остановиться. Сергей оставил кабину водителя, подошёл к бьющейся в истерике женщине и обнял её за плечи, не стесняясь посторонних.
- Козёл, козёл, - всё тише шептали губы Светланы.
Наконец, она успокоилась, вытерла слёзы и слегка повела плечами, освобождаясь от обнимающих рук своего возлюбленного. Быстров, ни слова не говоря, занял место водителя, после чего автобус не спеша, в раскачку тронулся с места и поехал по своему обычному каждодневному маршруту. Новогодние каникулы подошли к концу.
42.Телефонный роман
Валерий Рыбалкин
Знаете ли вы, что такое весна на юге России на берегу тёплого, древнего, овеянного легендами моря? Начинается она в марте, когда тают ледяные глыбы, намёрзшие за зиму, а к концу мая распустившиеся листья деревьев радуют вас своей ярко-зелёной свежестью. Ещё нет летней жары, которая притупляет все мысли и чувства, и вы наслаждаетесь ласковым, ярким, но не палящим пока ещё солнышком, которое зовёт вас к новому пробуждению после зимнего ненастья. Особенно упоительны своей темнотой и нежностью майские вечера и ночи, когда спать совсем невозможно, но хочется бежать к тёплому неподвижному морю и до бесконечности любоваться лунной дорожкой, отражающейся от его сонной, загадочной своей таинственной глубиной поверхности.
В один из таких вечеров 197Х года я, студент ВУЗа, сдав последний экзамен летней сессии, со стайкой однокашников пришёл в городской парк, чтобы отдохнуть, потанцевать и порадоваться вновь обретённой после надоевших за зиму конспектов и учебников свободе. Было приятно распрямить плечи и подумать обо всех прелестях предстоящего лета.
Войдя на танцверанду, я обратил внимание на группу девчонок, стоявших поодаль и весело щебетавших о чём-то своём. Одна из них, пухленькая голубоглазая хохотушка, чем-то привлекла моё внимание. В других обстоятельствах я, возможно, не решился бы подойти и пригласить её на танец, но весна, ощущение свободы, а также предвкушение предстоящего летнего отдыха отодвинули на второй план мою обычную робость, и через мгновение я коснулся её мягкой податливой руки.
Ощущение, которое я испытал при этом, описать почти невозможно. Наверное, нечто подобное испытывает последователь Будды, когда после долгих и изнурительных тренировок вдруг проваливается в Нирвану, чувствуя просветление, неизмеримую глубину, величие разума и единство со всей необозримой Вселенной. Мягкая, нежная, атласная кожа её руки не могла сравниться ни с чем, до чего когда-либо приходилось дотрагиваться моим пальцам. А когда мы вошли в круг танцующих, когда я обнял её за талию и сквозь платье ощутил упругость неземного, сказочного и желанного тела, твёрдость скрывающихся под ним рёбер, аромат духов, смешавшийся с неповторимым ароматом, присущим только ей и никому другому, моему блаженству не было предела. Несколько минут, проведённые рядом с этим ангелоподобным существом, надолго изменили мои представления о прекрасном, и всю жизнь мою подчинили служению этому внезапно обретённому божеству.
Провожая её домой, я узнал, что зовут мою избранницу Ирина, что она на год младше меня и что приехала из Москвы к родственникам отдохнуть и погреться под нашим южным солнышком. Несколько вечеров, проведённых рядом с ней на той же танцверанде в парке, показались мне сказкой, а сорванный короткий поцелуй утвердил меня в мысли, что подруга моя - существо неземное, чудесное, эфемерное, и встреча с ней - величайшее, невероятнейшее и счастливейшее из всех событий моей недолгой жизни.
Но испытываемое мною блаженство не могло продолжаться слишком долго. На третий или на четвёртый день прекрасная фея сообщила, что билет на поезд куплен, что провожать её не стоит, так как тётка у неё строгая, и что она оставляет мне московский телефон, по которому я могу звонить ей в любое время дня и ночи. Прощальный поцелуй был долгим, и она скрылась в глубине подъезда, оборвав на самой высокой ноте чудесную мелодию, звучавшую в моём влюблённом сердце...
Это сейчас каждый имеет по одному, а то и по два мобильника, а в те годы для того, чтобы позвонить в другой город, надо было идти на главпочтамт, на специальный переговорный пункт, менять деньги по пятнадцать советских копеек и из только что появившегося чуда техники, небольшого висячего шкафа-автомата, по специальному коду звонить не куда вздумается, а только в некоторые избранные города нашей необъятной Родины. Несколько минут разговора - и автомат требовал новую монету, потом ещё и ещё. Когда монеты кончались, оканчивался и разговор, оборвавшись на полуслове.
Но скажите мне, откуда у бедного студента деньги? Стипендия, помощь небогатых родителей, разгрузка вагонов, летняя работа в стройотряде - вот и все статьи возможного дохода. После первой же недели интенсивных телефонных переговоров финансы мои запели романсы, а сказано было ещё так мало! Хотелось вывернуть наизнанку всю мою любящую беззащитную душу и отправить её по телефонным проводам предмету обожания, чтобы поняла она, как тяжело даётся мне разлука, как хочется взлететь в небо и помчаться туда, где живёт единственная и неповторимая, к которой стремится всё моё существо, слышать голос которой для меня - счастье, а видеть и держать её руку в своих ладонях - недостижимый предел мечтаний.
Щебень и песок, «стахановская» лопата, которой я вместе с другими студентами разгружал железнодорожные платформы на цементном заводе, не могли умерить мой пыл. Вагон «посуды», за разгрузку которого платили поболее, эти кипы оцинкованных и эмалированных тазов, бачков и корыт надрывали моё тело, но не душу, стремившуюся хотя бы виртуально, хотя бы на несколько минут услышать её волшебный, струящийся в телефонной трубке голос, который преследовал меня днём и ночью, не давая покоя даже в тревожных снах, уносивших всё моё существо в заоблачные дали, туда, где обитала светлая, прекрасная и необозримая, как море, душа моего ангела во плоти.
Два месяца, проведённые в стройотряде, показались мне вечностью. Переговорного пункта в казацком хуторе, где мы строили дома для колхозников, не было, и поездки в райцентр после работы выматывали меня ужасно. Но вот, наконец, стройотрядовская страда была окончена и, не дожидаясь зарплаты, взяв у друга взаймы необходимую сумму, я отправился в Москву, город, который манил меня, и который мне довелось видеть только однажды, да и то проездом.
Поезд прибыл в столицу ранним утром, и первое, что привлекло моё внимание на железнодорожном вокзале, был телефон-автомат. Обычный автомат, бросив в который двухкопеечную монету, можно было разговаривать хоть сутки напролёт. Я набрал врезавшийся в память номер и с замиранием сердца услышал её неповторимый голос, который мог бы узнать из тысячи.
- Я приехал, Иринка. Я здесь, в Москве! - сообщил я ей радостное, такое долгожданное и почти невероятное для меня, привыкшего к телефонным излияниям, известие.
Станции метро, эскалаторы, улица, дом, квартира... Я летел к ней на крыльях любви! Дверь открылась, и только тут я вспомнил, что не купил подарки, цветы. Но мои глаза горели ярче бриллиантов, мои слова были прекраснее пения птиц... Я снова держал её за руку и говорил, говорил, говорил... Она читала мне свои стихи, показывала что-то, но я видел только её прекрасные глаза, слышал упоительную мелодию её голоса, и ничего более.
Наконец, она сказала мне, что я должен заказать столик в кафе, где мы встретимся через некоторое время. Ей надо было привести себя в порядок и переодеться. Всё было сделано, и уже через час я ожидал её за столиком. Но пришла она почему-то не одна. Молодой человек чуть постарше меня с горящими непонятным огнём сдерживаемых чувств и мыслей глазами представился Колей. Мы заказали вино, ещё что-то и сели за столик. Я смотрел на Ирину непонимающим вопросительным взглядом, но она молчала, а на мой немой вопрос ответил её спутник:
- Ты знаешь кто я такой и какая моя фамилия? Моя фамилия - Бендера! Слышал такую? И сам я из города Бендеры, с Украины. У нас все, начиная от моего дальнего родственника Степана Бендеры и до самого последнего Бендерчика не любят, когда чужие отбивают наших девок!
Он смотрел на меня своими бесцветными, как у всех очень светлых блондинов, почти немигающими навыкате глазами. От выпитого вина и от произнесённой тирады лицо его неестественно покраснело и пошло пятнами, отчего у меня, видавшего и не такие разборки, мурашки пробежали по коже и скрылись где-то там, под рубашкой. Стало не по себе, но я молчал. Ирина тоже молчала, потупив взор. Потом встала, взяла своего друга за руку и каким-то властным, железным, неизвестным мне и оттого чужим, страшным, неестественным тоном сказала:
- Пошли, Мыкола!
Они вышли, а я остался сидеть, не в силах подняться, что-то сделать, что-то сказать, пошевелиться. Как в страшном сне всё видел, всё чувствовал, но не мог сдвинуться с места. Наконец, через какое-то время мне удалось встать, выйти из кафе, и ноги сами понесли меня в неизвестном, наугад выбранном направлении. Мыслей не было, только боль, ужасная боль где-то в груди, в районе сердца. Такая боль, которую вынести было выше всяких человеческих сил...
Наконец, на глаза мне попался телефон-автомат. Машинально я достал двухкопеечную монету, так же машинально набрал номер. Она ответила, начала говорить, но звонок прервался на полуслове. Вторая монета - и снова её до боли знакомый голос, отгонявший кого-то от аппарата, похоже, Мыколу. И опять короткие гудки. Больше монет у меня не было. Я разменял целый рубль по две копейки, но пока шёл к магазину, пока менял деньги - понял, что звонить бесполезно...
Перед глазами замелькали какие-то дворы, дети, играющие на образцовых детских площадках, бельё, сохнущее на верёвке... Верёвка...
- Я не могу больше жить, я должен умереть, удавиться! Нет моих сил выносить эту страшную боль от такого вероломного предательства!
Никак не укладывалось в голове, что ТАК можно поступить с человеком, который ежедневно, по нескольку раз в день звонил, доверял тебе свои мысли, чувства, готов был ради тебя на всё...
Как робот, в которого заложили новую программу, я зашёл в магазин, купил пачку лезвий для безопасной бритвы, срезал пустующую бельевую верёвку и приступил к поискам подходящего дерева, где можно было бы навсегда унять давящую сердце боль. Чтобы достойно уйти в мир иной, отослал другу деньги, которые брал взаймы, написал и бросил в почтовый ящик прощальное письмо родителям и забылся в какой-то полудрёме, сидя на скамейке в тихом московском сквере.
Очнулся я ночью. Улицы были пусты, боль не отступила, а решимость свести счёты с жизнью не пропала. В кармане бренчал разменянный по две копейки рубль, и я направился к ближайшей телефонной будке. Трубку взяли сразу. Она не спала и тут же зачастила, чуть не плача:
- Где ты? Что с тобой? Почему ты так долго не звонил? Тебя били? Коля с друзьями ждал тебя у входа в метро, хотели с тобой разобраться.
Я молча слушал. Потом сказал, что жив, здоров, никого не видел. Спросил, кто такой этот Коля и давно ли они встречаются? Она плакала, просила прощения, говорила, что её когда-то давно обманул один парень, очень подло обманул и бросил. Тогда она ужасно обиделась и поклялась отомстить за себя, за всех обманутых женщин изменщикам-парням, мужчинам, всему противоположному полу...
С Колей они знакомы полгода (ещё до встречи со мной, отметил я про себя). Она не решила пока, нравится он ей или нет. Так же, как не определилась и со мной. Тогда я спросил, собираются ли они расставаться? Выбирай, мол!.. На другом конце телефонного провода опять послышались рыдания, и стало понятно, что их отношения зашли слишком далеко. Повесив трубку, я прошёл ещё несколько кварталов до следующего телефона и позвонил снова, пытаясь найти оправдание, понять, почему она так со мной поступила? Но ничего определённого, к сожалению, не услышал.
Душа моя была пуста, программа самоуничтожения запущена, и без особых чувств и эмоций я приступил к её реализации. Весьма кстати, на пути моём попалась небольшая рощица, ещё не застроенная новыми домами. Мне приглянулся торчащий горизонтально шикарный сук какого-то дерева, я забрался на него с петлёй на шее, привязал, как следует, второй конец верёвки и повис на вытянутых руках.
Оставалось расцепить пальцы, и биография моя на этом очень даже легко и просто могла завершиться. Но…
Что случилось со мной, я так и не понял тогда, не могу понять и по сей день. Бог это был или дремучий инстинкт самосохранения, не знаю. Но МНЕ ВДРУГ ЗАХОТЕЛОСЬ ЖИТЬ!!! Жажда жизни, дремавшая доселе где-то в глубине сожжённой несчастной любовью души, вдруг вырвалась наружу, и мир внутри и вокруг меня изменился до неузнаваемости. Я почувствовал свежесть предутреннего ветерка, услышал звон цикад, неизвестно откуда взявшихся в этих широтах и певших свою непрерывную звонкую песню, увидел алый отблеск нарождавшейся утренней зари... Крик петуха, предвестника нового дня, взорвал мой слух.
- Откуда здесь, в Москве, петухи? - подумалось мне, - Или это уже слуховые галлюцинации начались? Что со мной?
И тут я почувствовал, как болят мышцы рук, на которых я висел уже минуту или более. Страх того, что мне не удастся подтянуться, что руки сами разомкнутся от усталости, что петля затянется, что жизнь моя оборвётся навсегда, пронзил истерзанное страданиями сердце. Жажда жизни восторжествовала, к моему величайшему удивлению и облегчению вытесняя боль, которая привела меня на эту поляну, к этому дереву и заставила надеть на шею эту петлю. Желание жить прогнало муки несчастной любви, придало мне силы и заставило сделать рывок, на который спустя минуту я был бы, скорее всего, не способен.
Дрожащими от напряжения руками сорвав с шеи петлю, я прыгнул вниз на землю и понял, что произошло невероятное. Нет больше того мальчишки, который несколько минут назад со слезами отчаяния взобрался на дерево! Нет страдальца, который чуть было не отнял у самого себя самое ценное, что даётся человеку, тот дар, который он всегда должен с достоинством нести сквозь радости и несчастья, сквозь огни и воды до самого последнего возможного человеческого предела, - свою единственную и неповторимую жизнь, которая кажется бесконечной и совсем не ценится юношей, но последние капли которой растягивает, наслаждаясь ими и понимая их неповторимую уникальность тот, кому жить на этой земле осталось совсем немного...
- Не мною дано, не мною должно быть отобрано! - подумал я и вздохнул с облегчением.
Утренняя заря не на шутку разгоралась в проёме одной из улиц. Вся полнота жизни вернулась ко мне, и я был ужасно рад её возвращению. Хотелось петь, хотелось бежать, кричать и радоваться восходящему солнцу, Москве, людям, радоваться вновь обретённой возможности верить в будущее, любить и творить…
Пройдя несколько кварталов в таком приподнятом настроении, я вдруг вспомнил, что у меня совсем нет денег и что моё посмертное письмо родителям отправлено. Представив, что с ними будет, когда они получат это послание, я заранее ужаснулся. К счастью, память не изменила мне, и через полчаса я стоял рядом с почтовым ящиком, в который бросил злосчастное письмо. "Выемка писем от семи до девяти часов утра", - гласила надпись, успокоившая моё колотившееся от нетерпения и быстрого бега сердце.
Как я умолял работника почты, когда подошла машина и все письма из ящика плавно переместились в специальный мешок! Не паспорт, не предложение сличить мой почерк с почерком на конверте, а, скорее всего, глаза мои и весь мой потерянный и несчастный вид тронули почтаря, который вернул мне конверт с убийственным для родителей текстом.
Пригородные электрички, овраги и перелески, мелькавшие за окном, строгие на первый взгляд контролёры... Через сутки я уже был в Туле, усталый, голодный, невыспавшийся. Жёсткая вокзальная скамейка, с которой меня согнал строгий милиционер, перспектива путешествовать такими темпами ещё неделю, живот, который стал на удивление плоским и требовал пищи... Пришлось продать за бесценок фотоаппарат, премию за ударную работу в стройотряде и единственную ценную вещь, которая была у меня с собой. Хватило на буханку хлеба и билет в общем вагоне.
Никто не узнал о моём неудачном путешествии, и только друг недоумевал немного, когда получил мой денежный перевод. Хорошо, что я ничего не написал в графе для писем. Молчание - золото!
А через полгода, когда я приехал домой к родителям, отец протянул мне голубенький конверт с обратным московским адресом.
- Я его, конечно, открыл и прочитал, - сообщил он доверительно после принятого на грудь по случаю моего приезда, - Ты поосторожнее там, московские девки - ой, какие ушлые!
Поморщившись от такого бесцеремонного вторжения в личную жизнь и начиная привыкать к тому, что письма мои могут быть прочитаны почтовым цензором, отцом, кем угодно, я взял конверт и ушёл от всякого обсуждения этой вновь открывшейся темы.
Никто не должен знать о том, что произошло со мной. Это была просто прививка против страшной болезни. Душа моя переборола поразивший её на время смертоносный вирус и выработала против него стойкий иммунитет.
Открыв заклеенный, как и положено, конверт, я, кажется, впервые увидел её почерк. Невзрачные скачущие буковки, ужасающие орфографические и стилистические ошибки... Содержание письма не сразу дошло до меня, да мне и неважно было, что она писала. Извинения? Какие уж тут могут быть извинения! Любовь? Я больше не верил ни единому её слову! Развеяв пепел от сожжённого письма, я вместе с ним развеял и остатки своего подвергшегося унижению чувства.
- Боже, - думал я, - куда я смотрел, где были мои глаза? Неужели надо было пройти через тот ад, через который довелось пройти мне, чтобы понять всю никчёмность, всё убожество этой мелкой примитивной душонки? Как она могла завладеть мною, человеком, вроде бы разумным, как довела меня до последней черты?
Но, мысленно представив её глаза, её мягкую белую руку в своих руках, я тут же понимал, КАК! На мгновение чувства мои снова торжествовали над разумом. И только усилием воли я, уже привычно, сбрасывал с себя это наваждение. Воистину, любовь зла!
А номер московского телефона остался в моей памяти на всю оставшуюся жизнь как штамп, как прививка, как неизгладимое клеймо, невидимое постороннему взгляду, но незримо присутствующее и напоминающее о себе в самые трудные переломные моменты.
Пытаясь найти выход из сложной житейской ситуации, я, как правило, подключаю разум, все душевные силы, весь свой жизненный опыт. И тут в голове помимо воли включается, начинает работать какой-то непонятный фантастический номеронабиратель, с жужжанием вновь и вновь повторяя цифры навеки врезавшегося в память желанного когда-то, но преданного забвению московского номера. Под аккомпанемент циклически повторяющихся волшебных цифр решение проблемы приходит само. Простое и единственно верное...
АВТОР 22
43.Ёшкина кошка
Ольга Савва
- Бабушка, а почему тётя Лиза с мамой не разговаривают? Они даже в глаза не смотрят друг другу. Ведь Лиза родная тётя мне?!
- А между ними, - задумалась Маргарита Львовна, - кот пробежал, тот самый, ёшкин!
- Бабушка, ну, ба-буш-ка… - упрямо дёргал за рукав Фёдор, - а кто это - ёшкин кот?
- Да был такой… у Яги на довольствии. Пришёл по её душеньку, да и остался…
- А чем она ему понравилась? Или кормила чем-то вкусненьким?
- Да уж куда вкуснее-то – костями человеческими прельстила!
- Как это… человеческими? Он что людоедом был?
- Ну, это сказка так рассказывает, а я думаю, что и не кости это были вовсе, а души человеческие.
- Значит, ты Баба Яга? – испуганно замер Фёдор.
- Ага. Так и я думала... Перехитрю жизнь-то, обману, как та Яга. Ан, нет! В пятнашки с судьбою играют бездари! И ведь не найти рецепта избавления от пакостного животного, - горестно вздохнула Маргарита Львовна.
***
Кто сказал, дорогой читатель, что на свете нет любви, что исчезла она, выветрилась, испарилась? Чувство живо-здорово и однажды проникает в твой дом. Ломает всякие запоры. Не просит разрешения, не скромничает, не мнётся у порога. Ворвётся стремглав, разворошит, распестрит оттенками красного и оранжевого, смягчит контрастность чёрно-белого, а то и вовсе от неё откажется.
Именно тогда начинает петь душа – единственное место, где рождается любовь. Вы скажите, вечно продолжаться она не может, мол, как пришло чувство, так и уйдёт?! Но это и не о любви вовсе, по крайней мере, не о той, которая преображает, спасает нас и окружающее пространство. Только вот настоящее единение готов принять не каждый. И пойдут за ним на край света единицы. Страх пораниться об острие этого самого края сдерживает, пугает и отталкивает.
Но «несмотря и вопреки» всё живое стремится к любви. Просто проявляется она у всех по-разному. У доктора филологических наук Маргариты Львовны Звонцовой любовь искрилась и переливалась без остатка во внука и стилистику; младшая дочь Лиза обожала учёбу во всех её проявлениях; старшая - Соня – испытывала тихую нежность к своему сыну Феденьке. Иван Андреевич – муж Марго – души не чаял в супруге, особо не вникая в её суетность, потому что был старше на пятнадцать лет, а значит, мудрее. Вторая причина следовала из широты взгляда на прекрасную половину человечества. Женщина представлялась ему Миклухо-Маклаем: не знаешь, где её носит и откуда на поездки средства берутся. Правда, жизнь с умной и энергичной Ритой скорее напоминала игру в шахматы: шаг в сторону и сразу мат.
Да и как, скажите, доктору филологических наук не знать о «крепком словце»? Однако, читая лекции студентам-старшекурсникам о мате, она умело обходилась без употребления нецензурной брани, не резала слух педагога и бытовуха в лице дворничихи Вали с её «ядрён-батонами и матрёнами» - на улицах старинного и известного культурным наследием города встречались выражения и покрепче. И всё-таки у Маргариты Львовны была слабость, выражавшаяся маленьким эвфемизмом. Находясь в сильном волнении или эмоциональном порыве, она восклицала: «Вот ёшкин кот!»
- Хороша ты, девка, всем, вот только зачем ёшкина кота поминаешь? Глянь, притянешь к себе какую нечисть! – беспокоилась в такие минуты её далёкая родственница и по совместительству домохозяйка Игнатьевна.
- Да ну тебя! – отмахивалась Маргарита.
***
А ведь Игнатьевна как в воду глядела! В университете, на кафедре современного русского языка и стилистики вместе с Маргаритой работал Леонид. Коллеги дружили, женщина даже со своей семьёй его познакомила. Очарованный Маргаритой, он как-то признался ей в любви, но Звонцова лишь расхохоталась. Не принимала она всерьёз младших по возрасту мужчин. Нет, у Лео (как называли его друзья), конечно же, были достоинства: блестящий оратор; знаток языка; ценитель нестандартного видения, казалось бы, простых вещей; имеющий интуицию, доходящую до мистического осмысления. Но что-то холодное, по-рыбьи скользкое, сидело внутри него и превращало в одночасье оживление и общительность мужчины в грубость и своеволие.
Перепады в настроении Леонида не замечались, потому как коммуникабельная Маргарита, находившая общий язык с кем угодно – от высокопоставленных чиновников любого ведомства до дворничихи Вали – наслаждалась жизнью, не задумываясь особенно над причинами и следствием своих поступков. А зря! Смех Маргариты унизил, распнул лучшие побуждения, и, затаив обиду, Леонид постепенно стал отдаляться. Представьте, удивление Маргариты Львовны, когда она узнала, что Леонид предложил руку и сердце её дочери. Она лишилась дара речи!
Надо сказать, что старшая дочь Звонцовых Соня отличалась от членов семьи задумчивостью и душевной тонкостью. Она отличалась от болтливой, умной, спортивной, и радостной сестры, напоминавшей мать в молодости, скромностью, силой и цельностью. Окончив институт культуры, зарылась в книгах, благо работала в библиотеке, окунулась в них с головой, и, казалось, не замечала бурлящего и клокочущего вокруг пространства.
- А тебе не страшно находится с этим человеком? Ведь вы настолько разные… - спросила Маргарита Львовна накануне свадьбы дочь.
- Мамочка, ты о чём? Мы же любим друг друга! – счастливая Соня ничего не слышала.
Маргарита смирилась, да и Леонид вёл себя подчёркнуто вежливо. Всё бы ничего, но лёгкая ирония, с которой относилась к нему тёща, вносила сумятицу и задевала Леонида. Под тяжестью генеалогического древа его «запутанность и темнота» раздувались до невероятных размеров. Именно они провоцировали несанкционированные перепады в настроении: от яростного напора до меланхоличного или даже спячкообразного состояния.
С эмоциями Лео справлялся непохожий на Андрея-стрелка из тридесятого царства муж Маргариты. Доктор медицинских наук, профессор психиатрии Иван Андреевич сразу определил, что Леонид – не собака Павлова, рефлекторно выделяющая слюну при виде вкусной еды, стройных женских ножек и тому подобным вещам. Зять напоминал кота Шрёдингера, сидящего в экспериментальном ящике и считавшегося живым и мёртвым одновременно. Причём, убедиться, в каком состоянии пребывает животное, можно было только, открыв ящик. Ящик оказался ларцом Пандоры. А когда он распахнулся, из него повалило такое, что внесло распри и чуть не потушило огонь в семейном очаге Звонцовых.
***
Душевные терзания бросали Леонида из стороны в сторону и выражались в недовольстве окружающими его людьми. Не любивший женщин, похожих на его деспотичную мать, Леонид подсознательно тянулся именно к «железным леди». А, получив то, что возжелал, впадал в пессимизм. Раздражение выплёскивал на родных, и особенно доставалось Соне. Пугали её забота и самоотверженность, с которыми она бралась за дело. Соня, как и её мать, обладала силой. Но внутренняя сила отличалась от материнской и Маргаритиной мягкостью, настойчивостью и такой убедительностью, что ему становилось не по себе.
– Что ты позволяешь себе, серая мышь? Кем ты себя мнишь? – срывался в такие минуты Леонид. – Как можно жить с тобою, высокоморальной идиоткой? – Ну, не живут так сегодня! Самые «просветлённые», и те считают деньги, ищут пути, как бы выделиться из толпы, стать преуспевающим, реализовать свой потенциал… А ты?
- Лёня, кроме тебя и Фёдора мне никто не нужен! – пыталась отшутиться Соня. - У меня душа поёт, когда вы рядом.
- Какая душа, ты о чём?
Странно, но после ссор и разногласий Соня не истерила и даже не плакала. Она подолгу просиживала у окна и отрешенно смотрела вдаль.
- Соня, о чём ты задумалась? – спрашивала её мать. – Вот начиталась умных книжек и не ведаешь, что в жизни всё по-другому!
– А как? Мама, ну скажи, как всё по-другому? – уже плакала Соня. – Вот и Лёня говорит, что я дура наивная. Что не от мира сего! А что лучше быть успешной, идти по головам, уничтожать соперников?
– Сонечка-а-а, не суйся туда, где нет надежды на успех. Не унижайся!
- Ага. Добавь ещё - не верь, не бойся, не проси! А я верю, и попросить у людей мне не стыдно. А вот бояться боюсь! И ведь понимаю: страх – это плохо. Это безверие…
***
С рождением сына и внука отношения домочадцев выровнялись. Центром внимания стал тёплый и мягкий гукающий комочек, посапывающий или причмокивающий в зависимости от сна или бодрствования. Федюня невольно притягивал к себе всё: солнечный свет, ласки и восхищения родных, удивление чужих, крепкий дневной сон и ночные бодрствования. Мир вращался вокруг пухлого крепыша!
Поддерживать равновесие в настроении домочадцев помогали, опять же, эвфемизмы. Да и нравилось Маргарите расшаркиваться в полутонах, беречь тепло и одаривать им родных.
Словом, жить бы да не тужить Звонцовым. Ан, нет! Не заметили, как сложившаяся между Леонидом и Лизой дружба переросла в странные и непонятные отношения. Серьёзность положения Маргарита ощутила, когда из-за ревности Лиза чуть не закормила до смерти пятилетнего Фёдора халвой, прекрасно зная, что у того аллергия. После скандала Елизавету отправили на учёбу в Англию, а Леонид, громко хлопнув дверью, ушёл и словно сквозь землю провалился! Через какое-то время от знакомых Маргарита узнала, что по «разнарядке» Леонид уехал читать лекции в Германию. За период размолвки Соня не вымолвила ни слова – она замкнулась в себе. И хотя родные часто видели её заплаканной и бледной, она страдала молча.
Однажды мать всё-таки попыталась поговорить с ней.
- Что ты хочешь от меня услышать? – твёрдым голосом спросила Соня, - мол, Леонид негодяй, бесчестный, подлец и…
- Я понимаю… - осторожно прервала её мать, - я понимаю… Леонид отец Фёдора… И тебе жаль сына, у которого должен быть отец! Но как, Сонечка, скажи, как…
- Ма-ма… Мамочка! – Соня села рядом и обняла мать. - Плохо мне без Лёни… Пусть он несправедлив, пусть мне больно от его слов… Да, я страдаю… Но если здесь, - она дотронулась рукой до груди, - не жжёт, не щемит, то нет ничего! Понимаешь, - пустота. Ноющая, зудящая… Иногда она нужна и даже необходима, как противовес… переполнению. Но только недолго. Ведь пустота вагоном тащит тоску… непролазную и непроглядную, ржой разъедающую и разрушающую. Я превращаюсь в чудовище, потому что задыхаюсь от злости к себе, к людям, к миру. Задыхаюсь от зависти, которая убивает душу, уменьшает её в объёме… Душа высыхает… Скукоживается. Понимаешь? Наступает безвременье: нет ни прошлого, ни будущего! Ты застреваешь в настоящем, которое никогда не заканчивается. Застываешь!
А с Лёней я слышу шорохи листвы, обостряется моё осязание, зрение, даже касание ветерка ощущаю. Умиротворённость испытываю и восторг одновременно! Понимаешь? Рождается новое дыхание. Душа трепещет…
Мать отказывалась понимать дочь. Поддерживала Соню лишь Игнатьевна.
– Оно как бывает… – качала та головой. - И куда ему сердешному податься?! Мечется, силы растрачивает, а никак не может найти себя. Заблудился в зеркалах-то!
– А ты, – обращалась она к Соне, - если любишь, да на сердце неспокойно, так помолись за него, за душеньку его пропащую. Авось, Господь вразумит, не оставит один на один с мытарствами. И ни на кого не оглядывайся, слушай сердце своё!
Соня слушала и верила. С каким-то отчаянием и даже остервенением защищала любимого. Куда делись скромность и её «бесцветность»! В такие минуты она превращалась в дерзкую особу с горящими глазами, в которых плескалось отчаяние.
Разговор прервал телефонный звонок. Ворвался он неожиданно, как снежная лава в изнывающий от жары город. Сразу замело, завьюжило... Принесла нелегкая холод да стужу. Звонили из немецкой клиники, куда Леонид попал после автомобильной аварии. Кроме мелких множественных повреждений у него нашли ушиб сердца, сломанные рёбра и компрессионный перелом позвоночника. Сейчас он в реанимации. Состояние стабильное тяжёлое. Соня только ахнула, наспех собрала сумку и уехала в аэропорт!
Пока Соня мчалась спасать Леонида, Фёдор видел десятый сон, в котором Кот Баюн кромсал всех и вся железными когтями. Но, расчищая себе место, животное вдруг замерло, словно наткнулось на препятствие. Непреодолимая сила в виде яркого света поймала его в сети. Он начал уменьшаться в размерах, пока не превратился в частичку, увлекаемую мягким солнечным потоком. Проснувшись, мальчик сел, подперев щёки. Теперь он знал, кто победит Баюна, и победитель ему очень нравился. Ясен пень, не одолеть коту волшебную силищу!
***
- Чистоты, значит, захотелось? Душ нараспашку… - Маргарита Львовна никак не могла успокоиться после отъезда дочери. – Вот… гадёныш! Ведь так и тянется к ним грязными лапами.
- Побойся Бога, Мара! – воскликнула Игнатьевна. – Какие лапы? Человек на грани смерти, а ты опять о своём?!
- Я ведь думала, отобьюсь, победу сыграю… - горько вздохнула Маргарита, - а вон как вышло - души дочерей поганцу скормила…
- Ты бы лучше о своей душе подумала, - вздохнула Игнатьевна, - али, не крещённая…
- Ну, окрестили девчонкой глупой. Кто ж меня тогда спрашивал? – огрызнулась Маргарита. – Ничего не даёт мне это крещение!
- Ох, и глупая ты, Ритка! Что ж ты во всём выгоду ищешь? Господь-то спасает от серьёзных падений, сил даёт, чтобы выдюжить, вынести то, чем жизнь жалует! – рассердилась Игнатьевна.
- Не серчай, няня-Маня, - Маргарита обняла пожилую женщину. – Как есть – без головы и сердца!
- Ну почему же… – смягчилась старушка, - и добро в тебе есть, и ум. Да и любовь, слава Богу, появилась. Вон как за Феденькой бегаешь! За дочерьми так не надрывалась. Повезло тебе с мужем, Мара… Как бы Иван Андреевич сейчас порадовался… - Игнатьевна смахнула слезу и высморкалась.
- Порадовался? Только вот чему? У одной дочери чехарда в голове, у другой – страдания…
- Погоди ты к Соне придираться! – остановила Игнатьевна. – На всё Его воля, а не твоё глупое представление. Как ты можешь рассуждать о том, чего и в помине не испытывала. Может тебя надо пожалеть, а не Соню?
Задребезжал телефон... В трубке молчали, а потом выдохнули: «Ма-а-амочка! Лёня пришёл в себя. У нас всё хорошо. Остаюсь с ним. Мамочка, за Феденькой пригляди… Как только Лёня будет транспортабелен, мы сразу вылетаем домой… в Россию».
Маргарита Львовна медленно села на стул.
- Я так и знала! Вот ведь, ёшкин… - запнулась она на мгновение и то ли с грустью, то ли с восхищением поправила. – Ёш-ки-на кошка!
44.Секрет
Ольга Савва
Изнуряющее солнцем лето выгнало людей из квартир и домов, разогнало по засаженным зеленью дачам и насыщенным прохладой водоёмам. Время благодати для котов, лениво подсматривающих за купающимися в пыли воробьями, да стариков, греющих свои косточки. В такую жару не то, что разговаривать, шевелиться не хочется. Ан, нет! При виде вихляющей туда-сюда Марии бабки защебетали многоголосьем.
- Ну, ты посмотри на неё, а?! Вот зараза!
- О детЯх подумала бы, морда заплывшая!
- Хоть кол на голове теши, ей всё нипочём!
- Забулдыга забулдыгой, а при встрече глаза отводит. Язык отсохнет, поздоровкаться?!
- Ведь тверёзая - человек, как человек…
- Никудышная эта Машка, даром что алкашка! – баба Феня брезгливо посмотрела вслед пошатывающейся женской фигуре. - Тьфу ты! – поёрзав на лавочке, она гневно сплюнула и поправила чистый отглаженный платок на голове.
Не слыша пересуды и не видя никого, не замечая жары, - в полной отрешённости пьяная босая женщина плелась домой. В руках она держала обгрызенную буханку хлеба и пакет молока. Навстречу ей неслась восьмилетняя дочь. Не замухрышка вовсе (как называла её баба Феня), а подвижная, радостная, с круглым, чуть скуластым лицом и раскосыми, как у мамы, глазами. Закрывавшую лоб иссиня-чёрную чёлку Нелька прятала под заколку, чтобы волосы не попадали в глаза, не мешали делать уроки и заниматься хозяйством.
А кому ж ещё следить за порядком-то? Мама болеет. Отец утонул в реке, когда девочке и трёх не было. Из бабушкиных рассказов она знает: Мария тогда голосила так, что переполошила весь двор. Видя искажённую горем мать, девочка испуганно забилась на руках у бабушки. В чувства невестку привела свекровь.
- Что ты, холера тебя возьми, рассупонилась-то?! – спрятав слёзы, и нарочито громко заявила она. – И так тошно!
От резких слов Мария сжалась и замолкла. Молчала она долго. Перестала разговаривать даже с дочерью, а потом и запила…
Нельке уже восемь. Она так и не смогла привыкнуть к постоянным «пропажам» матери. Та, не докладываясь, исчезала на два-три дня. Дочь волновалась, но давно не плакала, считая, что слёзы горю не помощники. Она научилась жить по-взрослому. Не смотрите, что ей столь годков, - Нелька самостоятельная! Вот сестра Надюшка маленькая, а брат Павлушка и подавно. Ему три, а он не ходит и не говорит - мычит невнятное что-то. А Надюшка – ничего, весёлая такая, правда, росточком не вышла. Её ровеснице, Оле, тоже четыре, а выше сестры на голову!
- Охти, батюшки… - девочка, подбочившись, как бабушка в переживаниях, подошла к детской кроватке, в которой с трудом помещались сестра с братом. Но положить их всё равно некуда: в квартире кроме старого стола, двух, наполовину сломанных стульев, да разбитого шкафа ничего нет. Нелька с матерью спали на полу. Она поправила простынку, отогнала нахальных мух и вдруг нахмурила брови: на сверку чуть не забыла!
Как многие дворовые девчонки и мальчишки, Нелька безоговорочно верила в чудеса. И не просто верила, а мастерила из подручных материалов «секретики», прятала их подальше: в глубине двора, а то и вовсе за его пределами! Считалось, что написанное желание на бумажке сбудется точь-в-точь, когда время подоспеет. У неё два «секретика». Один как у всех: записка-мечта в красивой большой ракушке, которую давным-давно привезли с Чёрного моря. Возвращались с пляжа и зашли в небольшую лавчонку. Папа, смеясь да приговаривая, мол, Марфушкам (так он называл маму) нравятся ракушки, купил ей дешёвенькое колье из ракушек; от всего сокровища осталась лишь одна – самая крупная. Когда мама «выздоравливала», то подолгу смотрела на неё. Исчезала отрешённость и появлялась грустная улыбка. Правда, выздоровления эти становились всё реже, а загулы – чаще и длиннее. Пьющая мать напоминала улитку, потерявшую свой дом.
Другой «секретик» - мешочек, в который девочка складывала сбережения. Какие? Да обыкновенные – деньги на лечение матери. Эх, побыстрее бы собрать! Но скоро только сказка сказывается, где волшебные горшочки сами варят кашу, а по мановению волшебной палочки ниоткуда появляется богатство. А в реальном мире деньги труд и счёт любят. Вот Нелька и старается. То бутылки сдаст, то поможет кому поднести что-нибудь, глядишь, и прибудет лишняя копеечка. Год, как копит.
Даже любимая бабушка, помогающая Нельке и называющая братишку с сестрёнкой «золотинушками», не знает о внучкиной мечте. Да и живёт она далековато – добираться на автобусе целых три остановки надо.
- Не переживай, дочка, - успокаивает она Нельку в трудную минуту, - вылечим Машу-то. Вот приедет Лексееич-гармонист и вмиг мамку поправит! Нам бы только денежек собрать… – бабушка тяжко вздыхает, не веря в то, о чём говорит. Нелька не глупая - понимает, что Лексееич на гармони не играет, а работает в фирме «Гармония», где лечат от запоев и наркомании. Девчонка улыбается, в её глазах поблёскивает хитрость: прошептать на ушко бабушке тайну тайную? Сказать или нет?» Она долго колеблется и… решает пока не говорить. Вот накопит нужную сумму!
Нелька выбегает во двор. Осторожно, оглядываясь по сторонам, пробирается сквозь кусты шиповника к заветному месту. Убирает пожелтевшую травинку, придавленную камушком, и раскапывает ямку. Представляет, как обрадуется бабуля, как посмотрит на внучку с восхищением. И мама, наконец-то, станет весёлой и доброй.
Она достаёт из кармана медь, чтобы доложить её в показавшийся на поверхности мешочек. Нетерпеливо дёргает его вверх. Целлофан легко вырывается наружу - в нём пусто! Не понимая до конца произошедшее, Нелька лихорадочно роет ямку чуть поодаль, где находится ракушка. Вместо неё обнаруживает клочок бумаги с глупо ухмыляющейся, дразнящейся рожицей и криво нацарапанными буквами «ха-ха-ха»!
- Охти, батюшки святы-ы-ы, охти… - расставив коленки и подперев щёки ладошками, долго сокрушается Нелька, а крупные градины бесшумно катятся по щекам.
АВТОР 23
45.Один ялтинский день
Абрамин
Ночь как-то сразу пошла наперекосяк и в итоге не оправдала возлагавшихся на неё надежд. А какие перспективы были радужные! Какие головокружительные планы! И, главное, всё уже было на мази, препятствий – никаких. А сложиться не сложилось.
До сих пор не пойму, почему не сложилось. Может, «портвейном усугубили». Может, излишне стремительным был натиск противоположной стороны. Может, просто перегорело... Да мало ли!
Помню, меня – раздетого – тормошили, приводили в боевую готовность, но добиться желаемого результата так и не смогли. Больше ничего не помню: уснул – как в яму провалился. Мгновенно и глубоко. Что называется, отрубился.
Наступило утро. Голова трещала. Про «кошек» во рту и не спрашивайте – будто целое стадо их там ночевало, и все – с недержанием мочи и кала. Колотил озноб. Мучила жажда. Под ложечкой сосало. Было как-то пустынно во Вселенной и бессмысленно.
Я встал, оделся и, хлебнув пару глотков вчерашнего кофе, ушёл. В спину прозвучал сонный вопрос: «Когда увидимся?». Ответ был тривиален и через плечо: «Не знаю. Позвоню».
Плохо, когда тебя не хотят, а ты – хочешь, но ещё хуже, когда тебя хотят, а ты – не хочешь. Аховая ситуация.
Выйдя на улицу, долго не мог решить, куда направить стопы. Идти домой не хотелось: в такую погоду сидеть в хате – времяпровождение не весьма заманчивое. Да и надо было проветрить организм от ночной скверны, и не просто проветрить, а основательно провентилировать.
Принялся утюжить Набережную и, конечно же, бесцельно глядеть в морскую даль – так делают все, кому делать нечего.
Посидел в кафе. Опустошил кружку бочкового пива, потом вторую... Ну а дальше что, куда себя деть? Неужто и вправду домой? Нет, домой всё ещё не хочется! Стал снова дефилировать по Набережной. Когда в поле зрения в очередной раз попал пляж, – как-то спонтанно, сам по себе родился пошлый стишок:
Удалюсь в молчаливые горы,
Там иная стихия – яйла.
Ну а тут – похотливые взоры,
И такие вокруг разговоры...
Про интимные, в общем, дела.
И соблазнами пышут тела.
Стих вертелся и вертелся на языке, пока не навёл на мысль: в горы надо ехать – вот куда. На Ай-Петри. Подальше от всех этих косяков и курдюков. Хотя бы день побыть наедине с собой. Когда выпадет ещё такой момент!
Итак, Ай-Петри!
Поднялся туда на такси – до смотровой площадки. Приклеиваться к ней не стал, а принялся бродить вокруг да около. Проторённая тропа вывела на яйлу. Сделал несколько длинных протуберанцев – в одну сторону, в другую, в третью.
Люблю яйлу – там я как-то по-приятному шалею. Ещё бы! Снег в расщелинах при жаре тридцать градусов. Звёзды – как блюдца. Ветер, зовущий на подвиги. Пастушьи разговоры у костра. Романтический тузлук (чабаний суп из баранины). Жирные осенние перепела...
Ах, уж эти перепела! Притча во языцех! В период осенней тяги они скапливаются на яйле со всей Таврии в огромных количествах, чтобы отдохнуть, набраться сил и дождаться оптимальных погодных условий для утомительного перелёта через Понт Эвксинский (Чёрное море). Прямо с яйлы и стартуют.
Летят ночью. Их много гибнет в морской пучине – не дотягивают до турецкого берега. А дотянувших до оного ждёт своё несчастье: вдоль береговой линии местные жители расставляют (вертикально, на высоких столбах) рыболовецкие сети и делают возле этих сооружений подсветку.
Усталые от перелёта птицы, завидев свет и долгожданную землю, плюхаются на неё, «спасительницу», – и... всей стаей попадают прямо в сети. Бедные перепела, какие муки им приходится претерпевать! Из перепелиного мяса турки делают прекрасные, деликатесные консервы.
И вот я волею случая вновь на яйле. И никого рядом. Одиночество не тяготило – наоборот, придавало лёгкости. Видимо, не зря говорят, что человек никогда не бывает так свободен, как в часы одиночества. Ветер выдул из меня винный перегар и «кошкино» присутствие. Расслабился на полную катушку. Даже ни разу не закурил.
Незаметно подкрался вечер.
Спустившись, наконец, вниз и добравшись до своей постели, свалился, как подкошенный, и проспал пятнадцать часов кряду.
46.Буря над захолустьем
Абрамин
Две недели над слободой Кизияр дул сильный северо-восточный ветер. Дул денно и нощно. Дул сосредоточенно и сердито. Дул так, как редко бывает в здешних краях накануне лета. И только к утру, когда охваченная зарёю даль вспыхивала прохладным розовым пламенем, он ненадолго утихал.
Затишье наступало так внезапно, что привыкшие к постоянному шуму уши воспринимали его как звуковой провал, а лёгкий звон эфира лишь подчёркивал тишину. Тут же всплывала надежда: ну наконец-то, пора уж, сколько можно! И вожделенное безветрие казалось окончательно победившим. Но стоило красному солнечному диску выглянуть из-за земли, как ветер возобновлялся. Тогда надежда сменялась очередным разочарованием: да что за напасть такая, за какие грехи, когда это кончится!
И каждый раз – одно и то же: на стыке ночи и дня, как бы пробуждаясь от короткой спячки, воздушная масса начинала потихоньку колыхаться, приводя в едва заметное шевеление застрявший в репейниках пух. Потом быстро, почти мгновенно, взрывалась бесплотной мощью – и вот уже в безудержном буйстве мчалась по земле, рвала и крушила, забивала дух, холодными острыми иглами проникала в малейшие щели, загоняла в укрытие людей, животных и птиц.
Ветер ворвался в приазовские степи нежданно-негаданно. Лишь небо, обрати кто-нибудь на него внимание, поведало бы о грядущей перемене погоды: за трое суток до бури, в так называемый период вхождения фена, оно вдруг потеряло глубину и объёмность и, несмотря на то что было безоблачным, выглядело низким и плоским. Синева поблекла, в ней прибавилось стали, засквозили постные, невесенние оттенки.
По вечерам – наоборот: как только солнце садилось, небо начинало щеголять красками. На западе, у самого горизонта, появлялись вдруг, громоздясь одна на другую, длинные ровные полосы, ступенеобразно истончающиеся с обоих концов, – сверху оранжевая, впритык к ней, без всякого перехода, пурпурная, затем жёлтая. Их строгие линейные формы долго не меняли своих очертаний.
«Смена декораций», конечно, происходила, но так медленно и незаметно, что панорама живого заката выглядела неестественной и походила на какую-то знакомую старинную картину с давно окаменевшими мазками. Жёлтая полоса, самая широкая, отмежёвывала от невидимой уже земли две верхние полосы. Своим ярким прозрачным сиянием, почти дневным у основания, словно воздухом, раздувала она плазму соседнего пурпура, создавая зрительный эффект подвешенного пожара. Оранжевая внешняя окантовка напоминала остывающий по периферии пламень, переходящий как бы в дымную оболочку, а уж за ней простиралась пугающая чёрная бесконечность.
Становилось темно, а фантастический слоистый пожар горел и горел, усиливая черноту неба и затмевая близлежащие звёзды.
Но дурного предзнаменования не узрели. Наверно, весна с её хмельными надеждами и всепоглощающими заботами усыпила бдительность слободчан. А может, просто хотелось думать о хорошем – май как-никак.
И только когда ураганным ветром повалило несколько старых деревьев и разметало крышу колхозной овчарни, стоявшей на отлёте за слободой, куски которой носились по ветру и валялись, где попало, все в один голос заговорили, какие и вправду они были зловещие, эти кроваво-пурпурные закаты и это небо, унылое не по сезону.
«Прям души не согреешь, ни днём, ни ночью», – возмущались, поёживаясь, слободчане. Тепло как ушло в ночь под первое мая, так больше и не возвращалось. Приходилось даже протапливать печи. До настоящих заморозков, правда, не доходило, но холодно было изрядно.
Озябшие растения прекратили рост и как бы взывали к пощаде. Молодая листва – обман погожих апрельских дней – быстро потеряла свой первозданный вид. Ветви деревьев и кустарников истово бились и гнулись, почти не распрямляясь. Верхушки зелёных побегов, исхлёстанные ветром, почернели, как огнём опалённые, стали подсыхать и крошиться. Жалко и нелепо смотрелись цветы.
Из тёмных недр давно проснувшихся ульев инстинкт властно выталкивал на волю пчёл, но напрасно призывный свет дня раскрывал им своё лоно – шалый воздушный порыв тут же подхватывал доверчивых насекомых, относил далеко в сторону, остервенело швырял оземь. Контуженые пчёлы взлететь больше не могли, теряли ориентировку, растерянно ползали, как слепые, и, попадая под ноги прохожим, гибли в большом количестве.
Это был не обычный ветер – это был ветер особый. Возможно, для пустынь он и не редкость, но здесь не пустыня, а благодатный, плодородный край, и как сюда забрёл такой ветер – не понятно. И это притом, что Кизияр никак не отнесёшь к категории безветренных регионов планеты. Отнюдь. Ещё какие ветра бывают! И пыльные бури частенько наведываются, апрель им как раз сезон. И зимние бураны с заносами. И жаркие суховеи. Но чтоб вот такое светопреставление! Чтоб деревья с корнем! Чтоб крыши вразмёт! Чтоб полмесяца без продыху! А главное – чтоб в мае!
Местные жители прекрасно разбирались в норове ветров. Они знали, например, что верховой ветер, так называемый верховик, пыли не даёт, скорее наоборот – прижимает её долу, в крайнем случае лениво перекатывает с места на место, словно забавляется в кошки-мышки. Низовой же ветер, низовик, или понизовка, без этого «добра» (то есть без пыли) не обходится. Но пыль высоко не поднимается – понизовка есть понизовка.
На Сивашах и на Азове, отстоящих от описываемых мест километров на сто пятьдесят, понизовка вызывает своеобразную волну. Волна эта как таковая и слова доброго не стоит – так себе, ни то, ни сё, на грани ряби. И внимания можно было бы на ней не заострять, если бы она не обладала одним неприятным свойством. А именно: не лучшим образом сказываться на душевном и телесном состоянии человека.
Одних людей она ввергает в тоску и уныние, изнуряет мыслями о бренности земного существования и о смысле жизни – при этом никаких физических страданий не причиняет. Иными словами, развивается психическая угнетённость, то бишь депрессия. Других – наоборот, ввергает в физические страдания, не затрагивая психическую сферу. Причём психические и физические расстройства не сочетаются – либо то, либо другое.
Депрессивное состояние чаще наблюдаются у женщин после пятидесяти, волевых и решительных, физические – у худосочных долговязых девушек и нестарых городских дамочек утончённого склада ума, с плохой переносимостью спиртного. Вот как последние описывают свои ощущения: «Когда долго на неё, на волну, смотришь, начинает кружиться голова, потом разыгрывается боль в затылке, сопровождающаяся тошнотой. Надо срочно уйти. В крайнем случае отвернуться. Или хотя бы зажмурить глаза. Если этого не сделать, вполне может статься, что вырвет». Кстати, мужчинам это не грозит, хотя и они не являются абсолютным исключением.
А пресловутый шестидневный ветер чего стоит! Как говорит название, длится он шесть дней. В той или иной степени выраженности этот ветер бывает практически каждый год. Чаще, как назло, он приходится на пору весеннего сева – чтоб жизнь человеку мёдом не казалось, что ли?! Иногда ветер приносит большой вред посевам: сдувает верхний слой почвы, обнажая не успевшие укорениться зёрна злаковых культур – ячменя, яровой пшеницы, проса. Это делает их лёгкой добычей голубей и воробьёв, которые тучами носятся над полями, пикируя туда, где погуще лакомого корма.
Есть ветер, который простонародье Кизияра окрестило словом крутохлёст. Когда он дует, определить его направление общепринятым бытовым способом невозможно, потому что как бы человек ни поворачивался, ветер всегда приходится в лицо. От поднимаемой им пыли нет никакой мочи, как от роя пчёл, хоть не выходи за пределы хаты – так и будет следовать за тобой волчком, пока не загонит обратно в помещение. Кроме как на Кизияре, название крутохлёст нигде больше не употреблялось – даже окрестные близлежащие сёла пользовались своими собственными названиями. Причём, если у кизиярцев уже в самом названии ветра были заложены черты его характера - крутохлёст: крутить и хлестать, круто хлестать – то у жителей других селений названия казались бессмысленными.
Но на самом деле эта кажущаяся бессмысленность была не такой уж и бессмыслицей: слова для наименования ветров жители этих селений вполне могли когда-то позаимствовать у других народов, скажем, у татар, аборигенов соседнего Крымского полуострова, или у греков Мариуполя, и всех лингвистических нюансов мы просто не знаем. В селениях, расположенных к северу от Кизияра, этот ветер был известен как пиун, к югу и востоку – как зейбаш, к западу – как бахирь.
В группе западных сёл существовало некогда старинное село Бахра, затерянное в необозримых степных просторах. Со временем оно захирело, а потом и вовсе исчезло с лица земли, и вряд ли кто из ныне живущих что-либо о нём знает. В этой самой Бахре в те далёкие времена половина жителей носила фамилию Бахирко (ветер – бахирь, село – Бахра, фамилия – Бахирко!). Вторая половина жителей примерно поровну делилась на две части: одна часть – сплошные Бевзы, другая – сплошные БовА. Иных фамилий в Бахре не было.
Говорят, что все БовА произошли от некоего залётного француза БовЕ (и что он забыл в этой глухомани!). Француз якобы осел в Бахре на очень непродолжительный срок и, тем не менее, успел осчастливить своим вниманием добрую половину женского населения, вечно испытывавшего нехватку мужского пола. И любил же, стервец, рослых да молочно-белых, крутобёдрых да полногрудых – во Франции, небось, таких днём с огнём не сыщешь.
А сам же был маленький, щупленький, чернявенький, и когда стоял рядом с очередной избранницей, казалось, что стоит сын-подросток со своей мамкой, зачавшей его в своё время от какого-то транзитного татарина (что было, кстати, не такой уж и редкостью). Женщины его настолько обожали, что не посчитали зазорным оставить детям неславянскую фамилию отца. В Бахре вообще были неравнодушны к букве «б», здесь даже кошку называли не кошка, а брыся.
Иногда на слободу обрушивался ветер, который кизиярцы воспринимали не иначе как небесную кару, ниспосылаемую за особо тяжкие грехи. Уже при одном упоминании о нём люди непроизвольно поднимали вверх указательный палец и с тревогой в голосе восклицали: «О-о-о!.. Страшный суд! Всем ветрам ветер! Отведи и помилуй нас от такой напасти, Царица Небесная». Речь идёт о так называемом «монголе», или «монгольском» ветре.
Кизиярцы были уверены, что этот страшный ветер приходит в их края именно из Монголии, потому и название такое придумали – «монгол». Правда, известный на Кизияре своей рассудительностью и почти энциклопедическими знаниями явлений природы дед Хруль доказывал (принципа ради), что «монгол» не потому «монгол», что приходит из Монголии, а потому, что страшнее, чем он, ветров не бывает, как не бывает-де для православного человека врага страшнее, нежели косоглазый монгол. (Какой атавизм в двадцатом веке!)
«Монгол» не дует ни осенью, ни зимой, ни весной – только летом, когда уж и виды на урожай чётко обозначились, и выручка за него подсчитана – пусть и вчерне, пусть предварительно, а подсчитана. В два дня он может спалить цветущий колос и превратить потенциальные зёрна в недоразвитые сухие зачатки, сморщенные и невесомые.
В «монголовы» лета картошка мелка, как горох, огурцы скручиваются в какую-то безобразную улитку – поливай не поливай – и по вкусу неотличимы от хины, бахчевые не вырастают больше дамского кулачка, словно бы все карликового сорта. Местные жители называют их рополками, в них почти нет мякоти – одни семечки.
Малые дети охотно используют рополки в качестве игрушек. А дети повзрослее кидают их из слуховых окон чердаков под ноги прохожим, да так, чтобы рополка разбилась перед самым носом идущего. И когда от неожиданности прохожий встрепенётся, беспорядочно взмахнёт руками, да ещё и вскрикнет при этом – нет большего удовольствия для проказника.
А вишни!.. Тут уж поистине – кожа да кости. Лишь виноград может устоять, и то не всякий. Но тот, что устоит, будет сладок, как мёд. И это – единственный плюс. Да что толку с того плюса, когда плюс – один, а минусов – сто один!
А про людей и говорить нечего: мучает беспрестанная жажда, и чем больше пьёшь, тем больше хочется. Обильная испарина тут же улетучивается, и от этого пересыхают и трескаются губы, сохнет во рту и першит в горле. Ничего не хочется делать. Тянет лежать. Пропадает аппетит. Болит голова. Или сердце. А часто – и то, и другое.
Обычно поначалу трудно сказать, что задул именно «монгольский» ветер. Так как в настоящую бурю он никогда не перерастает – крыш не сносит, веток не ломает – то и внимания на себя не обращает, проходит под маской обычного ветра. Дует – ну и пусть себе дует. А вот когда уже начинает ощущаться нехватка кислорода в воздухе, да так, что «душа с телом расстаётся», люди догадываются: «Та чи не "монгол" до нас пожаловал! Хай бы ему чёрт!».
Но всё же был на Кизияре один человек, который умел, как многие верили, предугадывать «монгол». Точнее, не предугадывать, а вычислять по прибору. На северной окраине слободы, на улице Колхозной, примыкающей к бескрайним полям, жили четыре «тюка»: Кондратюк, Лопатюк, Мыкытюк и Черватюк – все давние выходцы из западных областей Украины. Последний из них, Черватюк, и был специалистом по «монголу».
Он владел примитивным кустарным прибором, сделанным ему ещё в молодые годы киевским родственником, жившим где-то на Батыевой Горе. Прибор представлял собою подобие раструба, напоминая по внешнему виду обычный рупор. Узкой частью он приставлялся к уху, широкой – направлялся в даль (для улавливания звуков, приносимых ветром). Причём надо было настраивать прибор таким образом, чтобы ветер попадал в него не прямо, а под конкретным углом, который якобы нивелирует ненужные звуки, а нужные – наоборот, проявляет и усиливает.
Разумеется, этот угол был «известен» лишь хозяину прибора, деду Черватюку. Он никому его не разглашал, как ни просили мужики самолично послушать таинственные звуки. Да и сам прибор владелец не давал в чужие руки – якобы не положено было. Во избежание помех, создаваемых деревьями и строениями, Черватюк выходил на бЭлэбэнь (пустырь на отшибе). Там он начинал настраивать прибор, приставляя его обязательно к правому уху (левое ухо для этих целей не годилось – лгало) и вертя прибором, с головой вместе, в разные стороны.
Ловя воздушные струи, исследовал эфир до тех пор, пока в нём не появлялись звуки, несущие нужную информацию. Если дул или только собирался дуть «монгол», в трубе якобы слышалось отдалённое ржание монгольских кобылиц. Если ржания не слышалось, значит – не «монгол». На вопрос, почему именно кобылиц, а не жеребцов, и почему монгольских, а не своих, колхозных, дед Черватюк отвечал так: «Словамы чижало передать, бо тут цельная наука, и не кажному вона пид сылу. Та й слух треба мать (иметь) особливый. Быз слуху токо шум почуете, бильш ничо».
Так что всякие ветра бывали на Кизияре, и коренного кизиярца ветром не удивишь. Но то, что происходило теперь, не только удивило, а и напугало. Это был доселе неведомый ветер, и во что такой ветер выльется – трудно было предположить.
Неуютно стало на слободе, не то что в хорошую погоду, когда бегают дети, возятся хозяева – кто в огороде, кто во дворе, кто около подворий; когда снуют прохожие, судачат соседки, собравшись у чьих-нибудь ворот; когда нет-нет да и проедет арба, запряжённая волами. Или протарахтит подвода с мотыляющимся из стороны в сторону возницей на козлах. Улицы потеряли свою привлекательность. Ветер беспрепятственно пролетал по ним как по огромным сквозным трубам.
У заборов и изгородей, где сохранились остатки прошлогодней, сухой травы, сдуваемая со вскопанных огородов почва задерживалась, образуя продолговатые волнистые перекаты, из которых торчали трепещущие безжизненные былинки. На тропинках, идущих вдоль домов по земляным тротуарчикам, грунт был так плотно утрамбован и так отшлифован гонимыми ветром песчинками, что его было трудно отличить от старого, затёртого колёсами асфальта. И когда по такому грунту-асфальту шёл человек, чуткое ухо улавливало едва различимый зловещий отзвук, исходящий от самой земли, которая при касании ног словно бы стонала и кому-то чем-то грозила.
По центру улиц пролегали глубокие колеи с заскорузлыми краями. Широкие обочины покрылись большими кочками, похожими в сумерках на притаившихся кошек.
Скука, лень, апатия… «Ны дела ны робОты, - жаловались друг другу слободчане. – И главно ж, ны звестно, когда воно можна будить носа высунуть з хаты. Кажуть, Маруська Румыха… тры дни тому… поралася у своему дворе, а у суседа якраз черепычину здунуло… та чуть було ей, бедной, ны у макушку. Щё б трошки – й поминай як звали… Та чи далёко до лыха!».
С наступлением темноты ветер усиливался. В ветхих крышах домов рождались протяжные дискантовые звуки, которые у пессимистов и слабонервных вызывали чувство безотчётной тревоги, оптимистов же и уравновешенных духом наполняли ощущением сказочной романтики. Казалось, что на дворе не май в разгаре, а глубокая осень. Лишь окна, светившиеся хоть и тускло, но, как всегда в ненастье, тепло и уютно, напоминали, что есть ещё на земле хоть какая-то радость.
Кому не приходилось хоть раз оказаться в положении одинокого путника, застигнутого непогодой в незнакомой местности, тот никогда не поймёт магическую силу светящегося в ночи окна. С улицы, с потёмок, с холода-слякоти светящееся окно всегда ассоциируется с добродетелью. И вряд ли кто-нибудь в те минуты думает, что за окнами человеческих жилищ прячутся отдельные миры, что за каждым из них своя жизнь, счастливая или несчастная, сытая или голодная, а может, самая обычная, серединка-на-половинке. У кого – веселье и радости, у кого – заботы и горести, у кого – и того и другого хватает, а у кого… вообще ничего – пустота.
Каждый думает: окно горит – бояться нечего, не пропаду.
АВТОР 24
47.Зима...
Елизавета Немилостева
Зима... везде вокруг, в самых дальних уголочках сознания, в самых близких словах... зима...
Замороженный воздух, с повисшим в нем молочным туманом. Тяжело дышать. Тяжело делать шаг по занесенной снегом дороге, проваливаясь по колено в сугробы, чуть оступившись с тропинки. Солнца не видно, но в белом глянце снежного покрова сверкают мельчайшие кристаллики снега и, набирая амплитуду, собирают концентрированный всплеск света, который, попадая в глаза, больно режет сетчатку.
Белое везде... вокруг... Белое небо, белые крыши домов, и белый ковер земли.
Белый снег укрывает под собой всю существующую грязь, как цвет невинности и чистоты. Но он не искореняет, он только укрывает до весны, до грязного всполоха громыхающих ручьев.
Впрочем, грязь то и дело проступает из-под снежного одеяла - выброшенным мусором, просыпанной золой, грязной проталиной.
На свете, пожалуй, не найдется еще одного столь обманчивого цвета. Белый - цвет невинности, и цвет лжи. Белый лжет.
И я устала от этой тщательно скрываемой снегом грязи. Я органически не перевариваю ложь, и эта мнимая невинность всего вокруг, с проступающими то тут, то там безобразными всплесками грязи, достала до тошноты.
Другое дело, в лесу. Но в лес сейчас не выбраться…
Зима... белое... снежное...
Застывает в воздухе белый пар от моего сбившегося дыхания. Нельзя глубоко дышать: холодный воздух, попадая в горло, сковывает его спазмом.
Нет, человек не приспособлен к тому, чтобы жить в такие морозы.
А мы всё еще живые.
Даже ходим по делам, натянув на себя побольше одежды и пар носков - главное не заморозить ноги. И об остальном не забывая: варежки надеваем на перчатки, а шапку сверху на шерстяную шаль.
Мы идем на работу, в школу, в университет.
На перекрестках, задыхаясь от холода, глохнут автобусы и машины. Замерзают на лету птицы. Падают на накатанном снегу пешеходы и ломают ноги и руки.
Вокруг очередной жертвы люди, делают страшный прогноз на перелом шейки бедра. Кто-то из толпы говорит: «Приговор! Бабушке ведь уже девяносто». Я не хочу в это верить, мне страшно об этом думать. О циничности, о безразличии, о непонятном то ли злорадстве, то ли скучающем сочувствии в их голосах. Разве легче стало внучке этой бабушки от того, что ей сказали Правду. Я отворачиваюсь, чтобы не смотреть на них. Кому нужна такая Правда, когда нужно верить в жизнь?
А во что еще верить, как не в жизнь? В Правду? Иногда Правда – это самое ужаснейшее зло.
Но довольно об этом.
Скользко. Холодно – и даже не холодно, а зверски мерзло. Обреченно.
Просто - красота природы.
Я устала от этого холода, от этого вездесущего - до костей пробирающего холода. На работе, на улице, дома...
Я устала от зимы... кто-то на заднем окне автобуса коряво скорябал заледеневший иней: «Мужайтесь, скоро лето...»
Скоро ли?
Кажется, зима уже никогда не уйдет из нашего края, и в новом наступившем ледниковом периоде мы, замерзнув во льду окаменелостями, станем пособием для будущих археологов.
Что они скажут обо мне? Я даже улыбаюсь от этой мысли. Наверняка коротко и скучно заметят, что я – странный экземпляр: не спасался от холода, прячась за печкой в сгорбленном домике, а просто стоял на улице и смотрел, как мир погружается в лед...
От нехватки витаминов и от переизбытка минерала «мороз» кружится и гудит голова. Яркие краски новогодней ели и блеск оранжевых мандаринов не привлекает внимание. Новый год проходит мимо.
Будто не было Нового года... будто не наступал он еще и вряд ли наступит уже. Впереди - один бесконечный декабрь...
На календаре – январь…
***
...Кто-то дергает меня за полу куртки. Я, опуская шарф, наклоняю голову. Маленькое существо. В нелепой шубенке, перехваченной вместо пояса грубой шерстяной шалью, из-за нее оно напоминает снеговика. На голове несколько платков, старенькая шаль и шарф, скрывающий почти все лицо. На ногах валенки. Всё заштопанное, старенькое. Существо чуть опускает шарф, и я понимаю, что это девочка.
- Что? Тебе?- отдельно по слогам выпускаю клубы пара - вполне осязаемых слов. Не брезгливо - просто холодно...
***
Я устала от холода чужих сердец. От их безразличного пустого взгляда, от их заледеневших душ и эмоций.
Проходя - идите мимо. Не останавливайтесь. Вам так долго было все равно, что теперь уже мне без разницы.
Засмотревшись на чужое равнодушие, понимаю, что сама я - такая же равнодушная как они.
Я так безумно устала... От холода в груди. От каменно-ледяной глыбы вместо сердца. От зимы, проникшей в самые далекие уголки моей души. От мороза в глазах.
Я как кукла... нет хуже. Кукла может быть нужна, чтобы с ней поиграла какая-нибудь малышка. Я же - я никому не нужна.
Да и мне - мне - никто не нужен.
Понимая, прихожу в себя. Я здесь, на дороге - перекрестке. И рядом стоит девочка. Она дергает меня за куртку.
- Что? Тебе?
- Не плачьте, тетенька!
- Я не плачу!
Бред, но все же снимаю варежку и подношу пальцы к глазам, щиплют замерзшие соленые капельки.
- На морозе нельзя плакать - глаза замерзнут и расколются!- на полном серьезе говорит девочка - повторяет сказанные каким-то взрослым ей слова.
Я поспешно вытираю остатки слез со щек и прячу руки в варежки.
Улыбаюсь. Мне неловко. Мне, видевшей многое и знающей не мало, неловко перед маленькой девочкой.
- Не будете плакать?
- Не буду,- я не узнаю свой севший голос.
Она возвращает на место свой шарф и, нелепо переваливаясь при ходьбе в неудобных и явно больших валенках, семенит прочь. Я смотрю ей вослед. Она скрывается за железным забором муниципального учреждения. Подхожу ближе.
«Детский дом № 304 им. Достоевского» читаю я. Сердце сжимается в груди, и я чувствую, как оно бьется, как разгоняет оно по венам теплую кровь.
Я живая! – я, согретая изнутри своей собственной теплой кровью, понимаю, что все случайности - не случайны. Неожиданно. Нечаянно.
Судьба? Не судьба?
Какая разница?
Резкий порыв ветра швыряет меня вперед, я не сопротивляюсь.
Я просто толкаю дверь.
В счастье.
48.Я вернусь...
Елизавета Немилостева
Жизнь... после... смерти...
Она есть?!- немой вопрос, крик души.
Наверное, это был единственный вопрос, который я задал себе, когда услышал этот диагноз. Сначала, я даже не знал, какой ответ хотел бы на него получить - «Да, есть, и ты будешь вознагражден за свои страдания при жизни» и «Нет, после смерти ничего нет. Вроде как заснуть и не проснуться».
Я задумался. Я всегда хотел написать книгу, оставить после себя след, чтобы меня помнили, меня знали. Немного глупо, много пафосно, но так... жизненно необходимо.
Я не успею написать свою книгу. Наверное, я теперь даже не постараюсь успеть. Всегда было слишком много времени, чтобы начинать это делать прямо сейчас, а теперь... кому нужна будет моя недоконченная книга? Ей разожгут камин, пытаясь согреться в холодный рождественский вечер. И все...
Глупо...
Это все так глупо. Скоро мой двадцать седьмой день рождения. Придут друзья, родные будут неестественно веселы и как всегда приторно любезны. Со мной теперь уже не ругаются, мною дорожат, будто я дорогой коньяк. Их можно понять. Но... это чувство вины в их взглядах. Особенно в мамином. Она не говорит ничего и старается держаться, но.. родители не должны хоронить детей. В ее взгляде - «Прости, что не я умираю. Прости, что умираешь ты». Как будто она виновата... Как будто кто-то виноват. Но ведь почему-то умираю именно я...
Еще один вопрос. Который я задал себе после первого. Мне было страшно. Безумно страшно. Скоро... мне придется заглянуть в вечность. И я не знаю, что я там увижу. Что будет там? За чертой смерти. Эпикуру кажется легко было сказать - я не боюсь смерти. Она до меня, я после нее. Он в тот момент не умирал. Не стоял на этом пороге так близко, как стою я...
Больно...
Морфий едва ли спасает. Больно и... я пытаюсь держаться. Если бы я был один, я бы кажется уже умер... просто от страха. От неизвестной неизбежности.
Я не понимаю, зачем я жил, если теперь мне придется умереть. Ничего не оставив после себя. Ни слова, ни дерева, ни дома, ни сына... ничего...
Зачем я жил?
Я смотрю назад и понимаю, что вообще не жил. Обучение в колледже, планы на будущее - милый домик, большая семья, уютный очаг, любимая работа и книга, которую я буду писать всю жизнь...
Все это оборвалось в один момент. Больше нет планов на будущее. Какие планы, если самого будущего не осталось? А было ли что-то в этих планах? Что-то великое, запоминающееся. Я хотел быть великим. Совершить поступок, чтобы о нем говорили и его помнили. Это немного эгоистично и кажется наполнено гордыней. Но так хотелось, что-то оставить после себя.
Котор... милое местечко... Море... небо... как велико и бесконечно это небо. Я, кажется, дал себе ответ. Жизнь после смерти есть. Я решаю в это верить. Так проще. Так логичнее. Есть продолжение. Смерть - не конец банкета.
Дикая боль.
Я хочу увидеть море еще раз... окунуться в прозрачную воду и плыть... плыть навстречу свободе... Море сливается с небом в одно. И когда совсем невозможно отличить одно от другого, наступает смерть. Кажется, это будет так.
У меня осталось лишь одно желание. Увидеть это море... и один лишь план на всю оставшуюся жизнь. Я успею совершить поступок. Уйти. Не корчась от боли в теплой кровати на глазах у своей матери и отца, у сестры, что так любит меня и едва может жить сама с осознанием того, что завтра меня не будет. Я не хочу видеть, как их лица сереют от горя и как слезы текут по их щекам. Я не хочу, чтобы они видели, как я умираю... как судорожно пытаюсь сделать вдох и прогнать боль. И как это у меня в последний раз получается, чтобы в следующую секунду, дав надежду на еще несколько минут жизни, уже не получиться.
И как я умру. Как остекленеют мои глаза, и как очень медленно я буду холодеть у них на руках. А они...
Нет... я должен уйти сильным и непобежденным. Я должен уйти раньше, чем смерть скажет «пора».
Я еще могу совершить поступок.
Я еще могу... хоть что-то изменить в своей жизни.
Я могу посмеяться над смертью. Заглянув ей в глаза раньше, чем она скажет «время».
Нет ничего сложного уговорить друзей отвести меня туда. Они отвезут, не спрашивая зачем, почему? Просто отвезут. Сложнее будет потом - уговорить их... убедить помочь мне. Ведь сам я едва справлюсь.
Но я должен...
Я попрощаюсь с матерью и отцом, дважды поцелую сестру, и мы выедем в наше путешествие к заливу. И все будут ждать моего возвращения, прекрасно зная, но, не признаваясь себе, что я уже не вернусь. Мама обязательно возьмет с друзей обещание вернуть меня домой... Они исполнят обещание...
Я вернусь, мама... только. я. буду. уже. мертв.
АВТОР 25
49.Не той породы
Елена Кириченко
Кто же не ощущал волнующий шорох осенних опавших листьев под ногами, золотисто-теплых тонов и удивительных оттенков палитры пейзажиста… Дурманяще-влажный запах этих прогулок не спутать ни с чем, и не забыть. Легкое поддевающее движение носком ноги, и вновь оживают листья, и готовы стать внимательными слушателями наших мыслей. И мы понимаем, да, других собеседников нам и не надо.
Но четыре крохотных тоненьких лапы все-таки решили нарушить мое уединение. С тех пор, как в доме появилась Чапа, шелестеть осенними листьями мы ходим вдвоем. Пока соседи занимаются делами, мы как два самых больших бездельника, обходим все аллеи, рассматривая и обнюхивая опавшее чудо любимой осени. И янтарно-черные глаза-бусинки маленького четвероногого друга становятся самыми понимающими из всех знакомых мне глаз.
Однажды случайно проходя через рынок, меня окликнула женщина, державшая в руках совсем крохотный черный комочек. Спешив по своим делам и не собираясь заводить собаку, я только улыбнулась в ответ и отправилась дальше. Женщина почему-то догнала меня и настойчиво протянула пушистый комок. На мой отказ, попросила:
- Вы только подержите его, просто подержите и все.
В тот миг я напрочь забыла метод, который в роддомах используют акушерки по отношению к матери, родившей дитя и решившей от него отказаться. Они просят эту мать подержать в своих руках голенького ребенка, только что рожденного ею. Некоторые, более опытные акушерки, еще и успевают приложить дитя к материнской груди. И тогда, обливаясь слезами, редко какая мать сможет отдать ребенка в приют.
Я оказалась почти в таком же положении. На моих ладонях уже лежал живой пульсирующий комочек. Через бархатистую шерстку почувствовала усиливающуюся лихорадочную дрожь щенка. Он боялся и ждал решения своей судьбы. А я знала, что верни его назад, уже не смогу забыть этот миг, мучаясь вопросом: «А как же сложилась его дальнейшая судьба?» Вздохнув, я поняла, что уходить нам вместе. Отдав продавщице деньги, только и спросила:
- А какой он вырастет, на какую породу хоть будет похож?
На что женщина, бойко и уверенно, ответила:
- Это породистая собачка, не волнуйтесь, той-терьер называется.
Через месяц я поняла, что порода щенка немного другая – двор-терьер, но любовь к этому существу никак не уменьшилась.
И вот теперь нам с двор-терьером надо обязательно исследовать каждый встречающийся куст, каждое дерево, каждую знакомую тропинку. В головы нам с Чапой лезли разные мысли. В мою – как разгрести ворох неотложных дел. В Чапкину – чем бы развлечься тут, среди разноцветного многообразия опавших листьев. Но наши мысли прервал приятный женский голос.
Каково же было удивление, когда мы повернулись. На руках у женщины сидела точно такая же Чапка, один в один! Только собака была еще не достаточно взрослой. Женщина была возбуждена, чем-то встревожена, но, тем не менее, очень доброжелательно смотрела на нас с Чапой. Рядом с ней стояла девчонка, лет одиннадцати. Это было очень худенькое, угловатое создание. Нахмурив брови, она обдала нас колючим взглядом и нетерпеливо, нервно дернулась всем телом.
Женщина одновременно пыталась и ее успокоить, и нас привлечь к своей беседе.
- Извините, вы тут гуляете с собачкой. А у нас точно такая, недавно нам подарили. Танюшка моя говорит, что это дворняжка. Плачет, настаивает, чтоб я ее отдала, а купила породистую. Но вот у вас точно такая же, значит, есть такая порода? Мне так повезло, что я вас встретила! Скажите, что это за порода?
И женщина, нежно прижимая к себе щенка, выжидающе смотрела то на меня, то на Чапку, то на свою дочь.
Девчонка зло фыркнула, раздраженно поведя плечом. И смело, дерзко посмотрела мне в глаза:
- Да уж, порода, курам на смех… В каждом дворе точно таких полно, бродячих. Куда не глянешь – кругом шастают такие.
И, повернувшись к матери, дала уже волю истерическим ноткам:
- Ты домой принесла дворняжку чистой воды, и еще выгуливать тут около дома собралась, чтобы с меня друзья прикалывались! У всех родители как родители, а тут вечно! Маринке французского бульдога отец принес, Анжеле – чау-чау. А я среди них с дворнягой должна быть!
Мигом поняв в чем дело, я сбросила сразу всю свою усталость. Широко улыбнувшись и обратившись прямо к девчонке, стала играть свою роль:
- Танечка, что ты, это на самом деле есть такая порода. Да, не редкая, но зато какая устойчивая к болезням, вирусам! Вам даже лечить ее не придется, ты знаешь, как девчонки будут завидовать тебе! Ты не представляешь, как мои знакомые восхищаются Чапой! Какая порода? Ты, Танечка, спрашиваешь, порода какая?
И прямо смотря на девчонку, не моргнув и глазом, я уверенно выпалила:
- Таксопинчер. Не слышала? А вот есть такая порода. Да, да, специально выводили. Можешь так и сказать своим подружкам.
Слова в защиту щенка лились из меня как из рога изобилия. В тот миг ни один оратор не сравнился бы со мной в красноречии. Я играла интонацией, глазами, жестами. Улыбалась, что-то утверждала. В тот день я отдала этой малолетней девчонке все силы своей души, все, без остатка. Я играла свою роль. Играла ее так, как играла бы на вступительном экзамене перед Станиславским, если б всю жизнь мечтала быть актрисой. Да, я играла роль. Чтоб одной брошенной собакой было меньше. Хотя бы одной!
Щенок на руках у женщины испуганно наблюдал за мной. Ему в глаза я, почему-то, посмотреть не посмела.
Девчонка опять недовольно фыркнула и, что-то бормоча себе под нос, быстрым шагом пошла вперед. Следом за ней поспешила мать, бережно прижимая к себе щенка:
- Вот видишь, Танюша, и женщина подтвердила, что это порода такая, видишь? А ты мне не верила…
Теперь моя роль была уже не нужна. Почувствовав страшную усталость, опустошение, присела на ближайший пенек. Рядом со мной улеглась и Чапа.
- Эх, Чапка, а что, если эта выросшая девчонка вдруг решит, что и мать ее не той породы?
Чапка понимающе и грустно посмотрела на меня, преданно положив свою голову на мои ноги.
50.Обнаженные ипостаси бытия. Старость
Елена Кириченко
Рассвет только задавался, а Старуха уже копошилась среди вороха трухлявого и затхлого тряпья. Тут не до вылеживания, когда горкой валятся дела и задания. Валятся непрерывно. Вот и сейчас ее давнишний напарник, старый Ворон, киданет с размаху в форточку очередную бумажную писульку. А в ней – задания, задания, указания важные. Только успевай их выполнять! И не было случая, чтобы Старуха не выполнила. Ну вот, легок на помине! Крепкий клюв стукнул по форточке, она затрещала, заскрипела и открылась, жалко повиснув на одном петельном навесе. В жилище влетела бумажка, но получив сопротивление клубящейся пыли и сквозняка, не сразу осела на подоконник. Старуха зашевелилась, опять раздался скрип. Да и весь этот дом был скрипучим. Здесь скрипело все: и стертые половицы, и пружины-завитушки железной перекосившейся кровати, и ящики допотопного комода, и двери-окна. Скрипела и сама Старуха – каждой косточкой своего тощего иссохшего тела, хрипящим голосом, надрывным то ли смехом, то ли плачем. Но старая телега скрипит да едет. Так и Старуха, тяжко разгибаясь, охая и ахая, но спешит-ползет на дело. Мусолит узловатым пальцем по бумажке, щурится, тычет носом в нее, но читает. Пока три задания. Что ж, она исполнит их, как выполняет вечно.
В списке два новичка, еще не успевших познакомиться со Старостью. Два «крепких орешка» – Иван Петрович и Семен Петрович. Два спортсмена-пенсионера, все бегают трусцой по школьному стадиону, из дня в день тренируются. Самоуверенные, не хотят знаться со Старухой, избегают ее. «Ничего, голубчики, далеко не убежите… Еще никому от меня убежать не удалось. Ну, кроме тех, кого моя коллега костлявая с косой за плечом раньше срока отобрала у меня. А остальные, нет, никто убежать не смог. Вот и сегодня начну-ка я день с самого трудного – с этих двух «орешков», пора уже и им познакомиться со мной». Старуха из сундучных закоулков вынула шерстяную кофту, насквозь пропахшую нафталином, кашемировый палантин с оторванной бахромой, простые чулки, рейтузы и резиновые калоши. Кивок головы Старухи в обломке зеркала одобрил наряд. Заправив напоследок под палантин седые космы, она посеменила на стадион. И уже вскоре Семен Петрович медленно выводил друга, у которого неожиданно резко «стрельнула поясница», с облюбованного ими стадиона. Сам же Семен Петрович все никак не мог угомонить разбушевавшееся сердце. Переволновался из-за друга, что ли? Старуха довольно потерла дряблые ладошки, и вновь уткнулась в бумажку. Самое трудное задание сделано, первую отметку оба «крепких орешка» от нее получили.
Под номером два на листочке значилась девица Элеонора, двадцати четырех лет. Старуха со злостью чертыхнулась, плюнула под ноги. Мало ли ей дел с почтенными людьми, так еще и на девку эту силы и энергию тратить приходится! Депрессия затяжная у нее, видите ли, свет ей белый не мил, руки на дела не поднимаются! Телом молода, а душой, духом – хуже старика любого. Вот и мельтеши теперь к ней, тоже ставь первую отметку. «Получай, милочка, добавочную порцию тоски тягучей, а вместе с ней тело кволое, лицо линялое да глаза тусклые, выцветшие. И это-то в двадцать четыре года! Чахлая, ох уж, чахлая попалась девица. Не смогла радость в жизни найти, вот и получай первую отметку. А Старость ведь пунктуальная, не опаздывает к тому, кто ее ждет». Старуха горестно вздохнула и поставила еще одну галочку на мятом листочке.
И, согнувшись сильнее обычного, пошкандыбала к своей давней любимице – Матрене Никаноровне. Да, это ее любимая подопечная, часто приходит к ней Старуха. Привыкла как к родной. Да и как можно было не привыкнуть… Девяносто восемь годков Матрене, поэтому плотную тропку Старуха к ней протоптала, сколько уж ходила туда-сюда. Вон даже трава не растет на тропе той! Но сегодня Старуха шла медленно, тяжко, останавливаясь на каждом шагу. Знала, последний раз идет по этой дорожке, сделает сейчас свою завершающую отметку и … передаст коллеге своей ненасытной. «И когда она только нажрется? Все мало ей … Но если мало, то пусть, конечно, Матрену Никаноровну забирает. Лишь бы молодых не трогала. А Матренушка – тихая, светлая старушка, людей всегда привечала. Надо при последнем визите и ей что-то доброе сделать, облегчить путь перехода, заслонить от страха. Жила Матрена тихо, мирно, пусть же так и уйдет. Надо попросить подругу костлявую, она иногда уступает. Ради Матренушки, наверно, тоже уступит». Старуха сделала еще одну отметку в записке, и уставшая, поплелась восвояси. В свой темный затхлый закоулок в заброшенном и ветхом доме.
Старуха, властительница всего сущего, наделенная свыше неизбежным и странным даром, понимала, что за все надо платить. А за власть – тем более. И она платила и платит работой, кропотливой, тягучей, не прекращающейся ни на один Божий денек. Вот и сейчас, только сомкнет глаза, слегка вздремнет, а старый Ворон вновь клювом острым долбанет по тусклому стеклу форточки. Ох, и легок же он на помине, стучит!
4 ТУР
АВТОР 1
1.Одичавший кот
Ирина Шабалина
Страшный верховой пожар налетел на село с востока.
Внезапно.
Хотя уже второй месяц стояла удушливая жара и сушь, и вокруг горели леса, и сёла жили как во фронтовой полосе, в дыму и серой мгле. Хотя измученные лесники и пожарные постоянно прокладывали противопожарные полосы ,опахивали, тушили очаги возгораний и поговаривали об эвакуации населения – всё равно, как водится, не успели. Да что же за беда такая у российских мужиков! Ну как ни стараются, всё равно ничего не успевают, и всякие беды налетают, разумеется, внезапно. Ведь только судили, да рядили – куда и как эвакуировать, да технику подгоняли, да плачущих бабушек, вцепившихся в свои избы да подворья, уговаривали, как внезапно сильнейший ветер поднялся, ураган просто, который и раздул верховой пожар.
Огонь перелетал гигантскими скачками, с кроны – на крону,и те, сухие , как порох, вспыхивали моментально. Не успели оглянуться, как запылали деревенские деревья, сараи и крыши домов.
В огне, обезумев, метались люди, коровы, собаки, прочая деревенская живность. Все галдели, кричали, мычали в ужасе и панике. Уж, куда там до животных – людей спасти бы! Хорошо хоть - автобусы, грузовики успели подогнать заранее, вывезли людей. А сколько горя было из-за погибающей скотины! Хотя бы отогнать пытались, да где уж там. . .
Ото всей этой суматохи и ужаса Васька сумел сбежать. Огонь только слегка лизнул рыжую шёрстку, да жёсткие усы завились колечками. Он бежал, себя не помня, в поле, где залёг в каком-то овражке возле ручья, забившись в чью-то брошенную нору и трясся от страха под своей рыжей шкуркой, пока не затихли далёкие крики, и не смолк жуткий рёв стихии. Ночью он выполз из убежища. Но к селу и близко нельзя было подойти - факелами догорали деревья и брошенные дома.
Лишь только к вечеру следующего дня Васька осмелился приблизиться к жутким развалинам и пепелищу, которые остались от села. Кругом, при малейшем ветерке, волнами поднимался сизый дым, обгоревшая земля чадила невыносимо, но Васька упрямо бродил у окраины. Голод гнал его к селу, и кот начал надрывно и горестно мяукать. Где же прячется любимая хозяйка с большими и тёплыми руками, которые так волнующе гладили рыжую шёрстку? Васька с наслаждением выгибался и кружился, тёрся под лаской любимых ладоней, оглушительно мурлыкал. Как он любил забираться на мягкие колени, покрытые юбкой, и переступать по ним, мять их, урча от восторга, передними лапками, выпуская коготки и цепляя ими юбку, за что ему порой влетало от хозяйки, но не больно, а ласково. Иногда его и с колен сбрасывали, но он снова взбирался упрямо, и с наслаждением мял тёплые колени лапками и ластился, мурлыкая. Где же эти любимые колени и руки? Руки, которые подносили ему миску с восхитительно пахнущим молоком или рыбой?
Есть хотелось невыносимо, а хозяйка всё не выходила. Осмелившись, Васька зашёл в село, шарахаясь от клубов дыма и головней, искал хозяйку и жутко, надрывно мяукал в зловещей тишине.
А где его подружки? Не видно было ни пушистой белой Мурки, ни ободранки Дуськи, которая сама за ним бегала, ни даже противного задиры Тимохи, с которым он постоянно дрался из-за красавицы Мурки.
Даже ужасные деревенские собаки, которых он жутко боялся, и при первом взлаивании взвивался к самой кроне ближайшего дерева - куда-то подевались. Да и деревьев нет! Стоят только чёрные , обугленные стволы!
Васька уже устал кричать и охрип. Вместо мяуканья из горла вырывалось какое-то сипенье ,но вдруг он узнал свой дом! Отыскал! Домом эту груду головней уже нельзя было назвать, но печка стояла! Печка, на тёплую лежанку которой он так любил забираться зимой и спать, свернувшись клубочком! Печку, к тёплому боку которой очень приятно было прижиматься и согреваться! Печку он любил почти так же, как хозяйку. Нет. Хозяйку любил больше! Ну где же хозяйка?! Васька замяукал с утроенной силой, но всё напрасно. Не выходила хозяйка. Лишь нахмуренная, закопчённая печка стояла одиноко. Васька подошёл к закопченному боку печки и потёрся об него. Как об хозяйкину ладонь. На чёрном боку печки образовались светлые полоски и потёртости, а Васькина рыжая шкурка почернела. Ещё и поцарапав печку для порядка, Васька вздохнул и побрёл обратно в поле, к своему овражку, к спасительной норе.
Надо было как-то выживать, учиться жить заново. Для начала,Васька подошёл к ручейку и напился из него. А потом начал охотиться. Охотиться он не умел и не любил. Недаром хозяйка называла его дармоедом, ругалась, что он расплодил полный дом мышей. И ставила в пример ободранку Дуську, которая всех мышей в своей избе переловила, и к ним захаживала. Помогала своему ненаглядному Ваське. А он всё равно от неё сбегал.
Васька затаился и стал ждать. Первый мышонок достался нелегко, но зато насколько упоительна была эта первая победа и добыча! Охотничий азарт разгорался, и дело вскоре пошло на лад. Уже не так голодно было, а поил ручеёк с чистой водой. Но каждый день Васька ходил к пожарищу. А вдруг появилась хозяйка? Вдруг позовёт? Он настораживал уши, мечтая услышать родной голос, только ветер шелестел травой, упрямо пробивавшейся сквозь золу и пепел. Побродив по развалинам и помяукав в напрасной надежде, Васька подходил к любимой печке и тёрся о её тёплый бок. Словно о ладонь хозяйки.
Нюра не могла уснуть. Она ворочалась на узкой жёсткой кровати в спортзале школы, куда временно поселили погорельцев. Среди односельчан она считалась чуть ли не счастливицей, ведь не потеряла почти ничего, кроме небогатой избы, кур, да кота. Ведь большинство лишилось коров – кормилиц и прочей домашней живности. А Нюра тосковала и плакала. Да! Плакала по своему дому, курам. . . А больше всего – по коту. Старалась плакать незаметно, шепча: «Васенька. Васенька. . .» Но всё равно подруги над ней посмеивались. А чего смеяться? За годы её одинокой жизни Васенька стал для неё самым родным существом. Самым близким другом! Как ласкался к ней, как мурлыкал! Она мысленно гладила его рыжую шёрстку и плакала, плакала. Сгорел Васенька. . . Как жутко!
Когда предложили съездить на пожарище, Нюра вызвалась одной из первых. Хоть и страшно, а так тянуло туда! Решили проверить, на том же месте строить дома вновь, расчистив, или выбрать совершенно другое. Мнения разделились полярно, поэтому решили съездить, и всё осмотреть.
Сгоревшее село выглядело страшно. Чёрные развалины, сгоревшие деревья, печные трубы. . . Жутко, как по покойнику, заголосили бабы. Кое-как начальники уговорили их не кричать. Разбрелись к руинам своих домов. Нюра старалась беззвучно плакать у своей сгоревшей избы, зажимала рот рукой. Но всё равно рыдания прорывались. И вдруг её соседка закричала: «Слышь, Нюрка! Что у тебя на печке-то? Смотри! Вроде, как кто-то тёрся и царапал.» Нюра подскочила к печке и чуть не закричала. Ясно, что следы остались уже после пожара! Что тёрся о печку и царапал - Васенька! «Вася! Вася!!» - не помня себя, закричала Нюра. Но кота нигде не было видно. Нюра выбежала за околицу и всё звала, звала, размазывая по щекам копоть и слёзы.
Васька видел издалека и машины, и людей, копошившихся возле пожарища. Но инстинкт толкал его бежать прочь, прятаться. Кот уже слишком одичал. Не в силах бороться с инстинктом, Васька, прижимаясь к земле, пополз к своему убежищу, и вдруг ветер донёс до него далёкое, родное – «Ва-аська! ! Ва-асенька!!!» Встрепенувшись, он со всех ног кинулся на зов. Где уж тут до инстинктов! Крики становились всё громче. Вот и она, любимая хозяйка! Васька с разбегу кинулся к ней, забрался прямо по платью и распластался на груди, прижимаясь к теплой, родной, так знакомо и вкусно пахнущей. Нюра, ошалев от неожиданности и радости, схватила лёгонькое тельце на руки и начала исступлённо целовать, смачивая слезами шёрстку, из рыжей превратившуюся в грязно-серую и бурую. Но там, куда падали слезинки, и скользили тёплые, влажные руки, проступали рыжие пятнышки, как солнечные зайчики. А Васька мял долгожданную руку хозяйки передними лапками и громко, празднично мурлыкал.
2.Звенящая капель
Ирина Шабалина
А весна–то в этом году ранняя. Солнышко как припекает! Недаром капель звенит на все голоса!
Баба Тоня с трудом дошла до калитки в сад. Калитка скрипнула что-то жалобное, с трудом открылась. Надо бы ещё снежок подтаявший откинуть, да сил нет. Всё меньше и меньше сил. Бабушка тяжело опустилась на скамеечку у согретой солнцем стены дома, с мутноватым окном, выходящим в сад. Надо бы окно вымыть, да опять – сил нет. Да то ж это такое! Весна, любимое время, а она так сдала!
Капель звенела прямо рядом с лавочкой, пробивала ряд лунок вдоль края крыши, замысловатыми фигурками подтаивал снег, узорчатые льдинки переливались на солнце. Господи! Красотища какая! Бабушка подставила сухонькую ладошку под капель, несколько капель упали в неё, сверкая и переливаясь. Машинально провела рукой по сморщенной щеке, мокрый след остался. Словно слёзы! А может быть, это она плачет, а не уходящая зима? Плачет по прошедшей жизни, любви своей далёкой. . . А капель звенела: « То-неч-ка! То—неч-ка!» Так и ОН звал. . . Тёплой волной нахлынули воспоминания.
А весна и тогда была ранняя. И капель так же звенела на все голоса. Даже в полевом госпитале умудрялась звенеть, с деревянных навесов соскальзывали сверкающие капельки. Не с брезентовых же крыш палаток-корпусов им падать. Тонечке тогда и восемнадцати не было. Годок она себе прибавила, только бы в госпиталь приняли. На всё была готова – убирать, перевязывать, еду подавать, мыть, чистить. Да больше ничего ей и не доверяли. На поле боя не пускали, щадили. Девочка же совсем. Тростиночка. А девчонки – медсёстры отважные, санинструктора - ходили. Вернее, ползали. Сколько бойцов вытащили! А сколько их самих полегло! И подруга её, Верочка, погибла недавно. Так и затихла рядышком с бойцом, которого тащила на себе. Так и похоронили их вместе. Долго их Тонечка оплакивала. Пока не пришёл ОН.
Его никто не тащил. Андрей пришёл сам, поддерживая окровавленную, висящую плетью руку. Тонечка встретила его первой, потому что до него, как до легкораненого, дела не было измученным хирургам и медсёстрам. В первую очередь оперировались тяжёлые, со страшными открытыми ранами бойцы. Но даже и для них обезболивающих не хватало. Что уж говорить о легкораненом? Подумаешь, руку насквозь прошило осколком. Тонечка сама его перевязала как смогла и. . . потеряла голову. С той минуты она с трудом находила силы, чтобы оторваться от Андрея. Ходила за ним , как привязанная, и когда до него дошла очередь идти в операционную, изнывала от тоски и сострадания у тонкой брезентовой стенки, слыша его мучительные, сдавленные стоны. Но боль он переносил мужественно, за что его даже похвалил грозный хирург Пал Палыч, а Тонечка за брезентовой стенкой возгордилась. Стояла, не помня себя, и у тонкой стенки его «палаты», пока сердитая старшая медсестра Нин Иванна не прикрикнула на неё и не велела заниматься срочными делами. Но заниматься делами Тонечка не могла , всё валилось из рук, другие бойцы её мало интересовали, и, почему-то подобревшая, Нин Иванна, украдкой смахнув слёзы, разрешила девушке ухаживать за Андреем.
Для Тонечки - словно солнце взошло. Она подносила Андрею еду, даже с ложечки пыталась кормить его, пока он не отказался, сказав, что в его левой руке ложка вполне помещается. Она давала ему порошки, делала уколы, перевязывала, а вся «палата» легкораненых следила за ними с улыбками. Но были и недобрые взгляды, усмешки, и зависть. Особенно отличался в подбрасывании издёвок и сальных шуточек противный толстый Стёпка, который ещё за неделю до того, как пришёл Андрей, пытался «ухаживать» за Тоней, задевал, привлекал внимание. Но Тоня упорно его не замечала. А теперь и вовсе перестала замечать. Даже сальных шуток не слышала. Но зато Андрей слышал. А когда Стёпка, за спиной вошедшей Тони, изобразил непристойные движения, мерзко улыбаясь, и прошипел: « А я бы не стал долго смотреть на цыпочку, на всё согласную, а давно бы зажал в уголке. . .» ,Андрей молнией метнулся к обидчику и кулаком здоровой руки со всех сил врезал по ненавистной ехидной морде. Завязалась потасовка. Едва растащили противников легкораненые и подоспевшие на шум медсёстры. А Тонечке, сердитая Нин Иванна, заходить в «палату», которую драчуны чуть не опрокинули, запретила.
Но Тонечка это легко стерпела, потому что поправлявшийся Андрей уже мог выходить и, несмотря на запрет, они убегали тёплыми уже вечерами в соседнюю рощицу, где бродили, не помня себя. Андрей здоровой рукой обнимал худенькие плечи девушки, а потом привлекал к себе и целовал исступлённо, задыхаясь от нежности, щёки, губы, пушистые волосы. И шептал: «Тонечка, Тонечка!»
Другие санитарки и медсёстры смотрели на Тонечку искоса. Кто-то ехидничал, кто-то говорил, что нельзя себя девушкам так вести, а то. . . « А то» было тайным, щемящим, зовущим и стыдным, а из-за этого ещё более манящим. И чем больше было шёпота и намёков, тем более манило неизведанное, запретное прекрасное. Но однажды сердитая Нин Иванна пригрозила: «Смотри, Тонька! Отправлю тебя в тыл с «тяжёлыми»! Доиграешься со своим! На передовую уж надо давно, кобеля! Забрюхатить захотела? Всё доложу Пал Палычу!». Тоня сначала поплакала, а потом словно в омут с головой кинулась, отбросив все предосторожности. Словно вопреки всем намёкам, упрёкам и нравоучениям, шепча себе в оправдание: «Да какой стыд? Война ведь! А если нас завтра. . . И я не узнаю ЭТОГО. . .Люблю я его, люблю! А вдруг? А забрюхатить... Да! Захотела! От него, любимого! И никто не запретит!»
И набравшись уверенности, отчаянно позволяла по вечерам всё более смелые ласки любимому, и уже бродила желанная рука по нежной девичьей груди, а поцелуи становились всё более страстными.
И вот уже замаячил на рассвете давно примеченный, уже просохший стожок и закружились все звёзды, свиваясь в немыслимые узоры и не осталось ничего в мире – ни войны ,ни тыла ни передовой, ни подружек, ни грозных начальников – а только они вдвоём, и губы и руки ненасытные, и огромное, всепоглощающее счастье. . .
Наутро она не могла спрятать сияющих глаз. И вдруг прекратились все упрёки и нравоучения. Или Тонечка перестала их замечать? Счастье её было так велико, что не умещалось в худенькой Тонечкиной груди, а выплёскивалось на окружающих. И хотя вокруг по-прежнему были боль, кровь и стоны, Тонечка с утроенной силой работала, всем помогая, хотя и не высыпалась счастливыми ночами. А любовь поддерживала, придавала сил.
Но счастье не может быть вечным, тем более на войне. Как выздоравливающий легкораненый, Андрей уже готовился к выписке и отправке на передовую, громыхавшую боями совсем близко. Передовую, за которой непрерывно следовал полевой госпиталь. Тонечка с ужасом ждала разлуки. Госпиталь тоже готовился к очередной передислокации. Пользуясь суматохой, Тонечка снова стала проситься в медсанбат, в состав санинструкторов. Хотя бы так быть поближе к любимому.
Но здесь Тоня натолкнулась на сопротивление не только начальства, но и Андрея, который очень боялся за неё. . Он был бы рад, если бы Тонечку перевели в тыл, да подальше. Поэтому и уехал он очень быстро, едва попрощавшись с плачущей девушкой, словно сбежал. Только бы не отправилась вслед за ним, в страшное месиво боя.
Несколько дней она бродила, словно тень, принималась за самую тяжёлую работу, только бы не думать, не рваться туда, где громыхала взрывами и сверкала зарницами боя передовая.
Госпиталь передвинулся ближе к линии фронта, снова стали привозить стонущих, окровавленных тяжелораненых, и в один чёрный день привезли его.
Тоня сразу его узнала, хотя он был весь в грязи и в крови. Без сознания. Крича что-то несвязное, Тонечка бессмысленно суетилась вокруг, пытаясь закрыть его страшную, зияющую рану, перевязать, разбудить, пока её не оттащили. Быстро унесли солдата в операционную, у стен которой Тоня, задыхаясь от слёз, пыталась что-то услышать, молилась, призывая на помощь всех святых, о которых знала, и верила в силу своей любви, что поможет, сохранит, пока не вышла хмурая Нин Иванна и не оттащила её, бьющуюся в истерике, прочь. Андрей умер, не приходя в сознание.
Тоня почти не помнит, что было дальше, почти не помнит похорон, как и кто добился, чтобы её Андрея похоронили не в братской могиле, а отдельно. Помнит только, как лежала на влажном холмике земли, обнимая его руками. Как Андрея. Лишь потом она узнала, что он совершил в том бою подвиг, и его наградили орденом. Посмертно.
Тонечку вскоре всё же отправили в тыл, как она ни сопротивлялась. Постаралась Нин Иванна. Да и работник из Тони уже был никакой. И все дни и месяцы в тылу, тянувшиеся унылой чередой, Тонечка помнила плохо. Словно всё было не с ней.
Даже тяжёлую беременность с токсикозом, когда она изнемогала от тошноты и рвоты и только ждала, когда же всё кончится. И голод. И тяжёлую работу. И мучительные роды. Всё в зябком, сером тумане. И только когда родился сынок, её Андрюшенька - всё посветлело. Её счастье, боль, надежда – Андрей Андреевич. Появилась цель – накормить, сберечь, вырастить. Рассказать о том, каким героем был его отец. Выучить. Свозить на могилу отца-героя. Всё сделала как надо, всего добилась, во имя павшего, родного своего. Ночей не спала, сама недоедала, но сына берегла от болезней, голода, передряг.
Когда отгромыхала война, вернулась с сыном вместе в те самые места, где цвело её сумасшедшее счастье, а потом волком выло чёрное горе. Поселилась в ближайшей деревне, где и прожила оставшуюся жизнь. Рядом с любимой могилкой. Сначала сама за ней ухаживала, а потом школьники и власти местные. Так облагородили! Такие красивые обелиски воздвигли! И часовенку рядом построили. А на могиле её Андрюшеньки - памятник: раненный боец с гранатой в руке. Даже, похожий чем-то на Андрея.
Работала в колхозе, не покладая рук, все годы. Вырос, выучился и уехал в далёкий город сын Андрей, её кровиночка ,надежда. . . Учёным стал! Так редко приезжает теперь к маме и на могилу отца – героя. Раньше и внуков привозил, а теперь не дозовёшься. Жизнь там, в далёком городе , уж очень бурная. Не до старенькой матери в дальней деревне и не до могилы отца-героя. И на пенсии ему не сидится. Фирму свою создал – да что-то не ладится там. Конкурентов много - пишет в этих новомодных СМС. Да и редко пишет. Внуки выучились, университеты закончили. Тоже там с бизнесом этим модным закрутились совсем. Звали к себе жить. Да куда уж она поедет от родной могилки! Что ей делать в этом далёком, чужом , громыхающем городе? В этой суете и сутолоке?
Правнучка тоже есть, но редко. . .редко приезжает! Учится. Экзамены тяжёлые. . . Надежда. Кровиночка. . .
Баба Тоня вытерла струящиеся по морщинистым щекам слёзы. Ну, хватит. Совсем уж расплакалась. И хорошего -то много было! И внуки у неё, и правнучка! Да только совсем что-то прабабушка расклеилась. А капель-то как звенит! Неудержимо потянуло туда, за околицу, к солдатским могилкам. Баба Тоня с трудом поднялась и побрела к обелискам. Идти было всё труднее и труднее, хотя и дорожки были чищенные, следили за ними. Но что-то жгло и давило в груди, заставляя постоянно останавливаться. Но вот и знакомый мемориал. И до боли родная могилка с памятником её солдату. А снежок-то и здесь уже подтаял. Баба Тоня, облегчённо вздохнув, прижалась к памятнику, но потом, подчинившись неумолимо влекущей её силе, сползла на оттаявшую плиту, покрывавшую её родной холмик.
Так вдруг спокойно и хорошо стало! И баба Тоня ,обняв плиту и холмик из последних сил , прошептала: «Да, Андрюшенька! Да, родной! Зовёшь? Иду я! Иду к тебе!»
А по дорожкам вдоль мемориала, весело журча, стекали ручейки, а с сосулек, что под крышей часовенки, сверкая под солнцем падали тяжёлые капли.
И звенела, звенела капель!
АВТОР 2
3.Старик и девушка
Владимир Волкович
Раскалённое солнце медленно клонилось к закату. Лучи его падали наискосок в воду, превращая поверхность залива в тысячи мелких осколков. Сверху хорошо было видно, как горный хребет, словно руками, пытался охватить залив кольцом своих объятий, но не достал и половины. Море не отдавало до конца горам своё детище - залив. В туманной, голубоватой дымке нельзя было различить, где вода смыкается с небом.
Старик неподвижно сидел на камне, и, прищурившись, смотрел на расстилавшуюся перед ним гладь залива. У ног его лежала корзина со снедью, покрытая сброшенным с плеч плащом, ещё прихваченным золотой застёжкой.
Природа, словно специально создала этот чудесный уголок над морем, эту круглую полянку среди гор, поросших низким раскидистым кустарником. Внизу, в долине, среди ровных квадратов виноградников, виднелись ярко-красные крыши домов, обрамлённые зеленью деревьев.
Сюда, в далёкие годы, приводил его, юного наследника древнего рода, полуслепой старец, открывавший перед ним огромный и прекрасный мир. Множество сказаний и легенд поведал любознательному мальчику старый хранитель. Сколько лет минуло с той поры. В бесчисленных походах, в чужих странах, в тяжёлых битвах, раненый, он вспоминал об этой полянке, и память о ней поддерживала его тающие силы.
Жизнь прошла, утекла, как вода сквозь пальцы.
Болезни подкрались незаметно и, словно стая воронья, чуя лёгкую добычу, набросились на него. И что ему сейчас власть и богатство, если нет уже когда-то могучего тела, а рука, привыкшая сжимать меч, способна держать лишь посох.
Вчера за вечерней трапезой, он любовался совершенными формами белокожей рабыни. Врождённая грациозность, сдержанное достоинство и приветливость, выдавали в ней царское происхождение. Он знал, что её хозяин, друг его детских игр, не откажет ему. И потому он пригласил девушку на эту полянку. Он пригласил её в надежде вновь обрести силу и мужество, ушедшие из дряхлеющего тела. Он захотел снова испытать страсть и желание, уже полузабытые им, чувства.
Подперев голову руками, старик углубился в воспоминания. Теперь он чаще думал о прошлом, чем о будущем. Вся его бурно прожитая жизнь раскручивалась перед углублённым в себя взором.
Он не услышал лёгких шагов по тропинке, и девушка появилась перед ним неожиданно, как будто возникла из воздуха и света. Старик оторопело смотрел на неё, а она, не издавая ни звука, стояла перед ним очаровательная и таинственная, в своей бело-голубой одежде. Лёгкая усмешка играла на её свежих, полных губах, в широко раскрытых, чуть удлинённых глазах, таилась настороженность. Тёмные волосы ниспадали широкой волной до самого пояса.
- Нимфа, - прошептал старик, медленно поднимаясь и сразу забыв обо всех своих болезнях и о самом бренном теле.
- Как твоё имя?
- Пифия, - произнесла девушка звучным, высоким голосом, чуть улыбнувшись краешком губ.
Старик, наконец, опомнился, расстелил на траве широкий плотный кусок ткани, и жестом пригласил девушку сесть. Она уселась, поддёрнув тунику и грациозно подогнув под себя ноги так, что они обнажились выше колен. Старик опустил голову и склонился над корзиной, чувствуя спиной взгляд её диковатых глаз. Внезапно в спине появилась боль, которая после ночёвки в малярийном болоте под Сузами, иногда, досаждала ему.
Он стиснул зубы, достал из корзины две амфоры с вином и две чаши, потом оттуда же появились жареные цыплята, холодная телятина, сыр и фрукты.
Себе он наполнил чашу из амфоры с тяжёлым и хмельным Родосским вином, а ей налил лёгкого, светлого вина из местного винограда. Они подняли чаши и молча выпили, глядя друг другу в глаза, он - в её большие, ярко-зелёные, таинственные, она - в его бледно-голубые, выцветшие, мудрые, по-старчески влажные. Потом он обгладывал цыплячью ножку, запивая её вином, а она маленькими глотками опорожняла свою чашу, отламывая кусочки сыра, и прихватывая их белыми, крепкими зубами.
Старик покончил с ножкой, вытер руки и заговорил. И сразу воспоминания обступили их. Он придвинулся к девушке, обнял её за плечи и стал рассказывать о походах и сражениях, о доблести и трусости воинов, о пепле поверженных городов, о радости победителей и горе побеждённых.
Речь его лилась теперь широко и спокойно, голос окреп. Девушке было приятно чувствовать его рядом. Она уже не замечала отсутствующих зубов, лысеющей макушки, глубоких морщин, избороздивших лицо. Вино слегка туманило голову. На её плече лежала рука мужчины, рука полководца, привыкшая крепко сжимать меч. Глаза старика блестели, на бледных, впалых щеках играл румянец. Сила и страсть молодости, казалось, вернулись к нему.
Его рука скользнула вниз, вдоль её гибкого тела. Девушка изогнулась, и лишь слегка вздрогнула, когда искривлённые подагрой пальцы коснулись нежной груди под лёгкой туникой. Они полулежали в траве, над ними было высокое небо и закатное солнце, и только волны прибоя, разбивались внизу о камни, внимая ударам их сердец. Девушка трепетала, тело её горело от ласк. Старик шептал что-то пересохшими губами, в глазах его полыхало пламя.
Желание, давно забытое, переполняло его.
Мир перестал существовать для них, только они двое, только они одни были сейчас во Вселенной. Старик приник к девушке, она ждала его, полузакрыв глаза.…
И, вдруг, невыносимая боль в спине, как предательский удар сзади, пронзила всё его тело, кровь бросилась в голову, перед глазами поплыла красная пелена. Сердце, словно необъезженный конь, то останавливалось, вскакивая на дыбы, то неслось бешеным галопом.
Старик повернулся, глотнул широко раскрытым ртом воздух, и тотчас же затрясся в тяжёлом, раздирающем грудь кашле.
Девушка открыла глаза, и некоторое время недоумённо смотрела на старика. Потом запахнула тунику, села, обхватив руками колени. Лицо её исказила гримаска обиды.
Старик вытер куском полотна губы, отёр испарину со лба, и привалился спиной к камню, поникший и обессиленный.
Эх, старость. Как бы он хотел сейчас стать одним из тысяч своих безвестных воинов, которых мановением руки мог послать на смерть. Стать хотя бы на день, хотя бы на мгновенье. Он, не раздумывая, отдал бы за это всё своё богатство, всю свою славу.
Но время необратимо. И каждому в свой час дарит оно мужество и силу молодости, мудрость и немощь старости.
Девушка отвернулась от старика, и вскочила с травы. Следы обиды уже исчезли с её живого, прекрасного лица. Она оглянулась вокруг, зажмурилась от ярко сверкающей под солнцем воды, и рассмеялась весёлым, беззаботным смехом.
Потом, не переставая смеяться, побежала вниз по тропинке, придерживая развевающуюся одежду. Смех её хрустальным колокольчиком нёсся по склонам гор, звенел меж раскидистых низкорослых кустов, гулко прыгал по голубой глади залива.
И смеялось вместе с ней коснувшееся моря багровое солнце, и смеялось вместе с ней высокое небо вечно юной Эллады.
4.Жизнь - как песня отрывок из романа хмель-злодей
Владимир Волкович
"Храбрым был пан очень и красивым при невысоком росте".
Хроники
«…из уважения к отцам-законникам религии греческого обряда... чтобы за святой памяти предков моих страстней молитвы творили».
Княжеский указ Иеремии Вишневецкого о пожаловании православному Мгарскому монастырю села Мгарь 8 февраля 1638 года.
Землю родную взором окину,
Густые леса и широкие пашни,
Людные села и замок любимый,
Крепкие стены, высокие башни.
В диком краю заложил города я,
В диких полях я крепость воздвигнул,
Чтобы иметь вместо дани и брани
Мирную жизнь и закон справедливый.
Дабы католик и православный,
Цели единой в любви служили,
И не вражду, но любовь и правду,
Вместе народу Руси приносили.
Миром вражду попрать я задумал,
Только судило не так провиденье:
Смута поднялась в пределах низовых,
Мира, покоя лишило землю.
Великие армии в прах разбиты,
Под вражьим натиском крепости пали.
Как сохранить, что трудом нажито,
Чему мы сердца и души отдали?
Возврата к былому теперь уж нет нам:
Навеки прощаемся с милым краем.
Наточим мечи, зарядим мушкеты,
И в вечный поход поутру выступаем.
Виктор Заславский, священник. «Прощание князя Иеремии Вишневецкого с Лубнами».
С горечью наблюдал Давид ту пустыню, что оставило после себя войско Хмельницкого. Одни мысли обуревали его сейчас: как сохранить людей. Польская армия разлагалась: одни умирали от голода и болезней, другие под предлогом добывания пищи покидали расположение войска и уходили домой, в Польшу.
Наконец, достигли Украины, но и здесь поляков ждало разочарование: едва селяне узнавали о приближении королевского войска, тотчас же бросали свои дома, сжигали имущество и уходили за Днепр. Полякам доставалась лишь жатва на полях. Оставшиеся крестьяне запирались в замках и местечках и оказывали ожесточённое сопротивление. Потоцкий потерял много людей, но среди конных потерь почти не было, на штурм укреплений шли пешие. Получив известие, что Потоцкий приближается к Паволочи, Хмельницкий бежал оттуда к Белой Церкви, вместе со своей охраной, состоящей из двух тысяч татар, на казаков он уже не надеялся.
С другой стороны к Белой церкви приближалось войско литовского князя Радзивилла, захватившего уже Чернигов и Киев. Потоцкий послал к нему гонца договариваться о совместных действиях.
Десятого августа 1651-го года войско Потоцкого подошло к местечку Трилисы, оборону которого возглавил казацкий сотник Александренко. Вперёд выдвинулись пешие немецкие наёмники. Казаки и горожане сопротивлялись до последнего. Когда Трилисы уже были очищены от сопротивляющихся холопов, неожиданно выскочившая из-за дома женщина подбежала к немецкому полковнику Штраусу и, взмахнув косой, снесла ему голову.
Коронный гетман Потоцкий попросил князя Иеремию направить в помощь немцам конный отряд. Вишневецкий вызвал к себе Давида.
Смуглая девушка молча подавала напитки. Давид внимательно наблюдал за ней: правильный овал лица, лучистые зелёные глаза, скромно опущенные вниз, длинные, блестящие каштановые волосы, высокая волнующая грудь, мягкая кошачья походка. Давид ощутил тонкий аромат роз. Красива, нечего сказать, такая в омут непременно затянет. Давид уже неоднократно видел её у князя Иеремии. Князь кивнул девушке:
- Спасибо, Мрия, - отхлебнул из венецианского запотевшего бокала вишнёвый напиток и, дождавшись, пока девушка уйдёт, с усмешкой заметил Давиду: - Любуешься?
- Красивая девушка, а кто она?
- Мрия Свитайлиха, казачка на треть, полячка на треть, а остальное только предполагать можно, арианка, скорее всего. Исполнительная и молчаливая, потому и держу, - потом добавил со смешинкой, - и на вид приятная.
Вишневецкий не мог рассказать Давиду о том событии, которое произошло между ним и Мрией некоторое время назад. О таких делах мужчины не распространяются даже близким друзьям. А князь – человек твёрдый не только к людям, но и к себе.
Взять девушку в прислуги порекомендовал Иеремии давний знакомый в Варшаве. Иеремия пообещал, но и забыл вскоре за чередой неотложных дел. И когда к нему явилась привлекательная девушка с рекомендательным письмом на руках, был немало озадачен. Но девушку взял, тем более что и работником она оказалась отменным: подвижная, энергичная, смышлёная, она вскоре выполняла работу двух служанок, преданных, но уже пожилых, толстых и ленивых. И даже то, что они служили ещё отцу князя, не изменило его решения, он отправил их в Вишневец.
И всё было бы прекрасно, но однажды приехал к Вишневецкому давний знакомый, который ещё в самом начале казацкого бунта присоединился к князю, -
Доминик Заславский. Это с ним Иеремия мерялся землями, у кого их больше, и кто из них богаче и знатнее. И когда Мрия прислуживала, меняя напитки и закуски, Заславский тихо сказал князю:
- Вона как девка смотрит на тебя, сейчас съест.
И только после этого Иеремия стал замечать, что Мрия глаз с него не сводит, то встанет перед ним так, что грудь её соблазнительная, едва прикрытая, прямо перед лицом его окажется, то наклонится, будто невзначай, и юбку поднимет выше положенного, ноги аж до бёдер обнажаются.
Этой ночью снилась Иеремии его Гризельда. Тоненькая, задумчивая, в длинном светлом платье с высокой талией, такая, какою он увидел её в первый раз на встрече невесты короля Владислава IV. Состояние, которое накопил отец, привлекало множество претендентов на её руку, но она выбрала молодого князя Иеремию. Скромной была их помолвка из-за смерти отца Гризельды коронного канцлера Томаша Замойского. Ей тогда ещё не исполнилось и пятнадцати. Зато свадьбу через год князь отпраздновал с небывалой роскошью, истратил 250 тысяч злотых в наличности и драгоценностях. Но что значат деньги, когда он женится на самой лучшей девушке в мире. А летом следующего года родился их сын – Михаил, которому было суждено стать королём Польши.
Через несколько лет их замок в Лубнах посетил король Владислав IV с супругой. Визит был обставлен с такой пышностью, как будто король посетил царскую особу. Нескольким парижанкам, фрейлинам королевы, пышность двора французского монарха показалась жалкой в сравнении с богатством и роскошью дворца Иеремии. Дворец князя состоял из 300 комнат, переполненных коврами, статуями, картинами XIV-XV веков, золотыми и серебряными сервизами, драгоценными украшениями. В подземелье дворца хранилась казна, а тоннель на всякий случай выходил к реке Суле. Фрейлины предпочли служить княгине Гризельде, чем польской королеве, и остались в замке. Княгиня тогда подарила королеве карету, обитую изнутри чёрным бархатом и отделанную золотом. Но не дал Владислав воеводе русскому польной булавы Коронного гетмана,* хотя воинским талантом и доблестью блистал князь и среди более опытных магнатов. Видимо, ещё тогда опасался в нём главного конкурента на королевский престол.
Где теперь его Гризельда? С началом восстания Хмельницкого отправил он её вглубь Польши, и вовремя: 15 тысяч казаков напали на Лубны и сровняли замок с землёй, а население вырезали полностью.
Внезапно князь проснулся и увидел женщину в длинном белом одеянии, стоящую в дверном проёме. Длинные волосы струились тёмным дождём в неверном свете луны.
- Гризельда!
Женщина сделала шаг к его постели.
Князь отбросил одеяло и сел:
- Гризельда, любимая моя!
Он в эту минуту, ещё находясь во власти сна, не подумал о том, что никак не могла оказаться его жена здесь, за тысячи вёрст от Польши, в диком, разорённом войной крае, в дверях его спальни, в ночной рубашке. Меж тем женщина неслышной тенью скользнула внутрь спальни, и князь ощутил, как мягкое податливое тело прижалось к нему, а жаркие губы коснулись его губ и шепнули:
- Ярема, любый, мий, любый.
И в то же мгновенье он узнал её, узнал эти горящие глаза, эти высокие груди, прижимающиеся к нему сейчас, это горячее, страстное тело, этот тонкий аромат роз.
- Мрия, - князь резко поднялся, отстранив от себя льнущую к нему женщину.
- Я это, я … к тебе пришла.
- Уходи, Мрия, - он уклонялся от её объятий.
- Гонишь меня, а ведь я к тебе … сама.
- Уходи, Мрия, не хочу я, не могу, - Вишневецкий отодвинулся и расцепил обнимавшие его женские руки.
- А, не хочешь, меня, не хочешь, - вкрадчивый, мягкий с придыханием голос вдруг резко изменился и стал жёстким и звенящим, - тогда оставайся… один.
Мрия резко повернулась и направилась к выходу, в дверях обернулась:
- Ты пожалеешь об этом, князь Иеремия.
Князь махнул рукой, не придав никакого значения этим словам, он просто не понимал, не имел опыта, не представлял, на что способна оскорблённая женщина, которой пренебрегли.
Ни вино, ни женщины не интересовали князя, он не знал никого из женщин, кроме своей Гризельды, и только одна страсть владела им: любовь к воинскому делу, к оружию, к тому, что Иеремия умел хорошо делать, и что приносило ему истинную радость.
- Казаки сопротивляются отчаянно, необходимо пробить брешь в их обороне. Для этого можно использовать тактику татарской конницы, а для неё лучше всего подходят твои солдаты. Быстрые, стремительные, лёгкие, они налетают, как ветер, и когда противник втягивается в битву, немедленно исчезают. Если это повторяется несколько раз, противник изматывается, теряет бдительность, и тогда вступают в дело тяжёлые хоругви.
Давид внимательно слушал князя, ещё раз восхищаясь его талантом военачальника и обдумывая предстоящую задачу.
Утром 13 августа несколько сот конников попытались прорвать заслон из казацких возов. Казаки отражали все атаки, битва грозила затянуться. Всадники отряда Давида попятились, казаки, видя, что они одолевают, бросились преследовать отступающих конников, но те быстро ускакали. Такие попытки повторялись в течение дня неоднократно. Солнце уже склонялось к горизонту, когда стремительные конники в очередной раз атаковали позиции казаков. Казаки, как обычно, отражали все атаки, а когда конники под их натиском стали отступать, решили их преследовать. С полтысячи всадников вырвались из лагеря казацкого и бросились вдогонку за убегавшими. Уж больно велик был соблазн - догнать и порубить саблями. Конники Давида втянулись в узкую балку и, проскакав её насквозь, вырвались в степь. На их «плечах» в балку ворвались казаки. И тут произошло неожиданное: там, где заканчивалась балка, казаков встретила элита польского войска – тяжёлая конная хоругвь. Чуть больше тысячи отборных, хорошо вооружённых и обученных всадников на мощных конях. Они смяли казаков и почти всех уничтожили, немногие смогли выжить в этом бою и вернуться в свой лагерь. А вслед за ними в этот лагерь ворвались поляки. Разъяренные оказанным сопротивлением, мстя за страшные мучения и издевательства, которым подвергали казаки пленных поляков, те не оставили в городках и окрестных хуторах никого в живых.
Конечно, Иеремии Вишневецкому надо было сразу отправить восвояси служанку Мрию, которую взял с собою в поход по её просьбе. Она терпеливо сносила трудности голодного и опасного перехода через Волынь, она старалась угодить князю, не требуя взамен ничего. Но случилось, и князь махнул рукой. По натуре своей широкой, по смелости безоглядной не обратил внимания на слова служанки. И напрасно.
Темна августовская ночь, лишь звёзды падают, прочерчивая огненные следы на сине-чёрном куполе неба. Душно, только лёгкое дуновение ветерка приносит запахи зрелых плодов и увядшей травы. Тихо. Стрекотание кузнечиков, исполняющих свою вечную песню, вдруг прерывается визгливым лаем голодной, одичавшей собаки, учуявшей человека в непроглядной темноте.
В такую ночь разбойник и тать выходят с кистенём на дорогу, поджидая припозднившегося путника, да ведьмы в такую ночь водят хороводы, и нечистая сила вершит свои подлые дела.
Две тени с наброшенными на головы островерхими капюшонами, скрывающими лица, приблизились к окраине польского лагеря. Часовой устало зевнул, протёр глаза и напряжённо вгляделся в ночную мглу. Никого, лишь конь заржал и громко захрустел овсом в торбе.
Луна вдруг вышла из-за туч, своим краешком высветив женскую фигуру в длинном плаще, скользнувшую в заросли терновника.
- Это тебе от Вершителя, - почти неслышным шёпотом произнёс неизвестный на ухо женщине, передавая ей небольшой полотняный мешочек, - дело надо сделать завтра поутру.
Женщина, молча, взяла мешочек и сразу спрятала его в складках одежды. Потом так же, не говоря ни слова, повернулась и исчезла в большом доме. Ночные пришельцы растворились в темноте.
И ничего не нарушило более тишину одной из последних тёплых летних ночей.
Утром после завтрака к Давиду прибежал вестовой Вишневецкого:
- Князь тебя вызывает.
- А что случилось?
- Плохо ему стало.
- Может, съел чего?
- Да огурцов поел, мёдом запил и всё.
Иеремия лежал на просторном топчане, лицо его было бледно-землистого оттенка. Около него стоял лекарь, в комнате толпились ещё какие-то люди.
- Прикажи всем выйти, - слабым голосом произнёс князь.
Давид махнул рукой людям, показывая, что им надо покинуть помещение.
- И ты… - бросил князь лекарю, потом повернул голову к Давиду: - Подойди ближе.
Давид опустился на колени перед изголовьем.
Князь помолчал некоторое время, собираясь с силами, и заговорил:
- Чего я боялся, то и случилось.
- Вы ещё поправитесь.
- Нет, я знаю, как это бывает: моего отца в шестнадцатом году православный монах отравил, во время причастия. Мне четыре года тогда было. Я и не помню его, - князь перевёл дух, сглотнул слюну…, - ты здесь единственный, кому я доверяю, исполни то, что я попрошу. Передай княгине, чтобы она через год после моей смерти замуж вышла, молода ещё и красива, желающих много найдётся. Передай, что я любил её…, - князь закашлялся, - твоя жена сейчас с нею находится?
- Да, с нею, - Давид кивнул.
- И ещё: все мои земли разорены, замки разрушены, люди вырезаны. У меня не осталось средств даже на содержание войска. Думал, что сейчас уже возверну то, что было, как усмирим бунтарей, да не привелось. Пусть княгиня финансами займётся, она умная женщина, да сыну даст образование. Эх, не в меня он пошёл, слаб характером…, - Иеремия напрягся, борясь с провалами памяти, - перед тем, как казаки Лубны разорили, спрятал я драгоценности в подземелье, что монахи - бенедиктинцы вырыли. Там огромные ценности: скульптуры, картины, золото, камни…, монахов всех убили казаки. Тебе скажу, как проникнуть туда… больше никто не знает.
Князь пошарил нетвёрдой рукой по топчану, извлёк холщовую тряпку, в которую был завёрнут лист мятой бумаги.
- Вот, возьми, здесь всё написано.
- Вы ещё встанете и сами туда попадёте.
- Не жилец я, не для того они меня ядом … чтоб я выжил.
Князь дёрнулся, собрал последние силы, потом с трудом произнёс:
- Об одном жалею, что не в бою умираю… не в седле…
Тело его вытянулось, изо рта показалась жёлтая пена, глаза закатились.
- Лекарь, где этот лекарь? - Давид кричал так, как бывало с ним только в атаке, - лекарь…убью!
Вбежал перепуганный лекарь, склонился над князем, потом выпрямился и, жалобно посмотрев на Давида, развёл руками.
Русскому воеводе князю Иеремии Вишневецкому исполнилось в тот год тридцать девять лет.
Войско волновалось, меж солдат ходили упорные слухи, что князя Вишневецкого, их любимого военачальника, отравили свои же соперники из высокопоставленных магнатов. Назревал бунт и, чтобы не допустить его, Коронный гетман Потоцкий решил назначить комиссию для вскрытия тела и определения причины смерти. В комиссию включили опытных лекарей и уважаемых солдат из низов. Комиссия не нашла следов отравления.
Когда Давид, оставшись наедине с главой комиссии, потребовал подробностей, тот откровенно заявил:
- Возможно, это было отравление, но существуют яды, которые мы не способны обнаружить.
Только через триста лет открыли, что князь был отравлен мышьяком, который тогда не определяли.
Тело Иеремии Вишневецкого было привезено в Сокаль, а через два года супруга князя Гризельда Констанция Замойская перевезла тело мужа в аббатство Святого Креста, где оставила на сохранение до организации похорон, соответствующих его статусу.
Однако похороны эти не состоялись никогда.
Не сразу обратил внимание Давид на отсутствие Мрии, никто не видел её с тех самых пор, как умер князь. Нехорошие подозрения появились у него, и некому было их развеять. Лишь через несколько дней нашли тело Мрии в недалёком лесочке. У неё было перерезано горло.
Гризельда Замойская так и не вышла замуж, оставшись верной своему великому супругу, несмотря на то, что в год смерти мужа ей исполнилось всего двадцать восемь лет и была она очень красива. Гризельда пережила Иеремию на двадцать один год. Сын их Михаил стал королём Речи Посполитой - самого мощного на ту пору государства в Европе.
АВТОР 3
5.Жизнь жестокая штука
Анна Эккель
Ноябрьский день оказался слишком коротким. Вязкие сумерки обволакивали тёмной паутиной всё вокруг. Сейчас как раз стык ночи и дня, светлого и тёмного. Словно переход из реальности в другое измерение. Почти ночь, а уличные фонари так и не зажигались.
Ольга спешила узнать результат последнего анализа мужа.
Помпезное, величественное здание медицинского института. Зашла с парадного крыльца, предъявила паспорт, и сразу же пропустили. Нужный кабинет оказался в старой пристройке.
Вот и дверь, за которой она узнает всё. Последняя преграда. Позади счастливое прошлое, впереди страшная неизвестность. За дверью беспечно смеялись. Как странно. Кто-то может смеяться, и у них, вероятно, всё хорошо, а по другую сторону – Ольга, на краю бездны. Она несколько раз глубоко вздохнула, словно перед прыжком и чтобы хоть как-то унять бешено стучащее сердце. Стояла и всё никак не могла решиться порвать тонюсенькую ниточку, связывающую прошлое и настоящее. Чувствовала, что чёрная туча горя безысходно накрывает её.Неожиданно дверь распахнулась Ольга вздрогнула и обречённо шагнула в ад.
Ей безразличным тоном сообщили, что предполагаемый страшный диагноз подтвердился. Мужу осталось жить месяц, ну от силы - полтора. И всё это так буднично, с параллельными звонками по мобильному и пустым разговором с коллегой. Ольга же еле улавливала смысл сказанного, её трясло, и подгибались ноги. Врач ужасно долго рылся в большой кипе бумаг на своём столе, но вот наконец-то нашел листок, на котором был результат последнего анализа и окончательный приговор. Протягивая его, сказал дежурную фразу:
- Я бы вам порекомендовал подумать о хосписе. У меня пока есть возможность устроить вашего мужа.
Это был тонкий намёк на оплату этой услуги. Ольга отказалась.
На улице, она никак не могла сориентироваться, куда же ей идти. Вокруг была кромешная тьма. Пошла наугад, и тут же наткнулась на преграду в виде памятника.
«Что это? Когда шла туда, его здесь не было. Это что, кладбище?»,- подумала она. Медленно, на ощупь, обошла его. Перед статуей на коленях стояла бомжиха, и с жадностью горстями сгребала мелочь с невысокого постамента.
- А это кому памятник? – спросила Ольга.
Нищенка, не отрываясь от своего занятия, ответила:
- Матушка, это же небесный лекарь – Пантелеимон великомученик. Вот народ и просит у него заступничества. Только что-то дёшево оплачивают просимое чудо.
Она повернулась и выразительно звонко пересыпала мелочь из одной ладони в другую.
- Подожди. Сейчас.
Ольга открыла свою сумку и, вытащив кошелёк, протянула его женщине.
- Бери, там много.
- Ну, дай Бог тебе всего доброго, - и, взяв портмоне, растаяла.
Вдруг стало светло, это наконец-то зажглись уличные фонари.
Сердце ныло, так ныло, что Ольге пришлось прислониться к стеклянной стенке автобусной остановки. В таком виде нельзя домой. Что же делать? Душевная боль переполняла её так, что хотелось завыть, закричать, но рядом стояли люди. Нельзя. Мужчина подошёл и участливо спросил:
- Женщина, вам плохо? Может быть, смогу чем-нибудь помочь?
- Нет, не надо.
Она чётко поняла, что ей сейчас необходимо выговориться, с кем-нибудь поделиться, иначе просто сердце не выдержит. Она огляделась по сторонам и узнала улицу: совсем недалеко отсюда живёт её подруга Татьяна.
С Татьяной они познакомились в Высшей Астрологической Школе много лет назад. Ольга делала большие успехи в учёбе, у неё был талант, а Татьяна была очень практичной и мечтала о совместном предприятии по оказанию магических услуг. Но не сложилось. Связь поддерживали, но той, горячей дружбы замешанной на общих планах, уже не было. Татьяна была упорна и теперь процветала, но каждый раз при прощании всегда говорила, что всё-таки ждёт Ольгу, не теряет надежды.
«Всё правильно. Надо идти к Татьяне, непременно поможет! Теперь она не просто астролог какой-то, а очень известный экстрасенс. Скорее к ней!»- так думала бедная Ольга. Она не шла, а летела. Вот и заветная дверь. Нажала на звонок, потом ещё раз. Наконец-то открыли. Ольга не успела и слово промолвить, как получила сильный, отрицательно-энергетический удар, который ошеломил её:
- А, явилась! Что, случилось что-то? Мне сейчас некогда, и тем более, просто так, без предварительной договорённости, ко мне не приходят. Позвони. Пока.
Дверь неожиданно громко захлопнулась, звеня многочисленными замками-запорами. Ольга всё не могла понять, что это было? Коснулась пальцем поверхности дорогой обивки и интуитивно начертила небольшой крестик. Она ещё не подозревала, сколько вот таких же крестиков ей придётся начертить против фамилий друзей и родственников.
После известия о тяжёлой болезни Олега телефон в их квартире замолчал. Первое время она, наивная, думала, что появились проблемы со связью, но нет, аппарат работал исправно - люди отвернулись. Вероятно, думали, что горе заразно, да и никто не хотел грузить себя чужими проблемами. Вот в таком горниле беды и проверяется настоящая дружба, но, как правило, никто не проходит его, а остаётся только маленькая горстка пепла от прежних отношений.
Ну, это потом, а сейчас Ольга быстро шла вдоль ажурной ограды Ваганьковского кладбища. Фонари не горели. Темно. Лишь полная луна освещала дорогу. За оградой причудливые силуэты памятников и непонятное голубоватое свечение.
Вдруг она почувствовала, что за ней кто-то идёт. Она ускорила шаг, преследующий тоже. Поняла - не убежать. Резко остановилась и обернулась. Почти рядом с ней стоял мужчина и исподлобья смотрел на Ольгу. Она рванула свою сумку с плеча за тонкий ремешок и бросила ему, он же, ловко поймав её, побежал в противоположную сторону.
Ольга от переполнявших её чувств упала на колени и, заломив руки, закричала. Она не сдерживалась, кричала и билась об кладбищенскую ограду. Слёзы заливали лицо. Наконец-то она может позволить себе это!
Сколько прошло времени, неизвестно, но рыдания стали стихать, и мозг начал работать. Ольга стянула с шеи шёлковый платок и стала утирать им слёзы, при этом говоря: «Это мои последние слёзы. Я не буду больше плакать, никогда. Я похороню их здесь».
Она продернула платок через прутья ограды и завязала его тройным узлом.
Ох, зря она это сделала.
Слёзы были похоронены и чувства вместе с ними. Ольга превратилась в идеальный автомат по спасению безнадёжно больного мужа. Она разговаривала, и даже смеялась, но глаза при этом были мёртвые. Перестала чувствовать голод и усталость, могла не спать целыми сутками. Убедительно рассказывала легенду о желчнокаменной болезни Олега. На высоком профессиональном уровне делала перевязки и промывала катетер.
Ольга тихо собиралась на работу. В комнате у Олега стоял полумрак, и разливалась музыка. Это волна «Авторадио». Вот уже девять месяцев ни на минуту не выключали приёмник. Может быть, так Олег создавал иллюзию жизни. Он спал.
Только Ольга села за стол и открыла рабочий журнал, как ей почудился голос мужа, он словно звал её. Она немедленно встала и, никому ничего не говоря, побежала домой. Благо недалеко, в соседний дом. Запыхавшись, влетела в комнату. Муж открыл глаза и удивлённо спросил:
- Ты что-то забыла?
- Да нет, просто сменщица попросила поменяться днями. Так что сегодня я дома. Как ты себя чувствуешь? Ты что-нибудь хочешь?
- Нет, ничего не хочу. Не волнуйся, всё в порядке.
Прошла неделя, как Олег перестал есть. Непроходимость.
Ольга зашла в ванную, умылась и, придвинув поближе стул, села рядом с кроватью.
Она знала: это конец.
После похорон Ольга поняла, что не справляется со своим горем, и позвонила подруге Ирине, та работала психотерапевтом.
Госпитализация. Лечение, но всё впустую.
- Оль, ну что ты никак не оттаешь? Нельзя так. Беда твоя в том, что ты слишком растворилась в Олеге. Как один мудрый человек сказал, «нельзя прорастать в другого». Вот как теперь тебе жить?
- Ир, ты понимаешь, мы с Олегом одно целое, даже больше, росли вместе, рано поженились. Нам никто не нужен. Вероятно, в прошлой жизни мы были одним человеком. Так чувствовали друг друга, что он только ключ в дверь вставляет, а я уже по звуку всё понимаю, в каком настроении и как у него день прошёл.
- Ну, ладно. Жалобы есть?
- Потряхивает иногда.
- Это - побочка, а спишь как?
- Нормально.
- Не скучно одной-то в палате?
- Мне некогда, всё время на процедурах.
- Ну и ладушки. Я сегодня дежурю сутки. Замотались и забыли сводку сдать. Не в службу, а в дружбу, отнеси её. Поздно, там уже никого нет, так отдай вахтёру. Он завтра передаст.
Ирина протянула лист с данными.
- Конечно. Заодно и воздухом подышу,- ответила Ольга.
Маленький лифт не работал. Она прошла коридором и вызвала большой. Двери приветливо разъехались в стороны, и Ольга вошла. Нажала на кнопку первого этажа, лифт тронулся и через несколько секунд, вздрогнув, остановился.
- Ну, надо же! Как неудачно и не к месту.
Прошлась по кнопкам, он не только не поехал, но и свет погас. Кромешная темнота, только в самом верху светилась тоненькая щель. Поняла: случилось худшее – застряла между этажами. Надо дать знать, что я тут, в «мышеловке». Она стала стучать в дверь и звать на помощь. Никто не отзывался. Кто же услышит, все уже готовятся ко сну, а некоторые под воздействием лекарств спят давно. Прошло время, и ей показалось, что кто-то подошел к лифту. Ольга позвала, и ей ответили. Она попросила передать на пост, что лифт застрял и она в нём одна.
Тишина. Темнота. Сколько времени прошло, потеряла счёт, но прилично, потому что устала стоять. Села на пол и начала размышлять. Вот хорошо, что у неё нет клаустрофобии, а то бы умерла от страха или разбилась в кровь, стараясь выбраться из этого замкнутого пространства. Вон больные, у кого этот недуг, даже двери в палату не закрывают.
Лишь бы дымом не запахло, а так можно и до утра посидеть и даже полежать. Она подползла к стенке, чтобы было удобнее сидеть.
Вдруг увидела очень слабое голубое свечение в дальнем углу лифта, интенсивность которого росла. Облако уплотнялось, принимая очертание, и в итоге Ольга, различила силуэт. Это был Олег. Он тоже сидел на полу.
- Олежек, - только и смогла вымолвить.
- Оленька, не бойся, я с тобой.
- Знаю, милый.
- Я пришел сказать, что скоро тебе предстоит испытание, и ты его пройдёшь достойно. Как люблю я тебя!
- И я тебя!
Вдруг послышался голос Ирины:
- Ольга, как ты там? Как себя чувствуешь? Скоро аварийка приедет, мы вытащим тебя. Потерпишь? Ты что молчишь?
Силуэт растаял, словно ничего и не было.
- Ир, не волнуйся. Всё нормально.
- Ну и ладушки.
Послышались мужские голоса и движение. Узкая щель раздвинулась. В лифте стало светло. Мужик стоял на коленях и вещал:
- Так, мадам, слушай меня внимательно, а то можешь остаться без головы или без ног. Сейчас я возьму тебя за руки. Ты повиснешь на них, словно тряпка, а я выдерну тебя как рыбку. Всё должно произойти очень быстро. Мне не помогай, ногами не сучи. Твоё дело - просто повиснуть. Поняла? Давай подходи и хватай меня за руки.
Ольга не успела ахнуть, как уже сидела на полу рядом с лифтом, который медленно стал опускаться. Она очень ярко представила себе картину, что было бы, если бы она не успела, её просто перерезало бы пополам.
Рядом стояла люди, и обсуждали увиденное. Всё-таки зрелище.
Ирина и дежурная сестра с готовым шприцем около Ольги.
- Ты как? Давай сделаем укол.
- Нет. Всё нормально. Вот только сводку не отнесла.
- Это не страшно,- сказала Ирина, забирая листок,- Ты, точно, хорошо себя чувствуешь?
Позже в коридорной урне Ольга увидела скомканный лист сводки, который, якобы надо было отнести. Она поняла всё. Произошедшее было заранее спланировано. Ну, да – шоковая терапия. Клин, клином.
Но о чём предупреждал её Олег?
Сегодня одиннадцатое, день смерти Олега. Ольга решила пойти в храм и заказать панихиду. Подошла к лифту, у которого уже стояли два мужика, они переговаривались между собой.
- Ты представляешь, у нас в отделении никак не попадешь в ванную. Там все время лежит какой-то шкет и парится. Но, ведь и другим хочется не только в душе помыться, но и в ванне полежать.
- Вить, ты же недавно поступил к нам? Поэтому и не знаешь что, этот, как ты его назвал «шкет», войну прошёл и сейчас у нас проходит реабилитацию.
- А при чём тут ванна?
- Да, так случилось, что они с ребятами под обстрел попали. Он только один и выжил, но как! Его ранили первым, и он упал. Потом его придавило остатками разрушенной стены. Когда очнулся, то не мог даже пошевелиться, а из щели над головой что-то капало, оказалось, что это кровь убитого друга, который лежал сверху. Вот так до самого вечера. Когда откопали, он весь был покрыт запёкшейся крови убитого. Вот теперь целыми днями и отмывает эту несуществующую кровь. Вон, смотри, он по лестнице спускается. Давай и мы пешочком, а то этого лифта сроду не дождёшься.
Ольга была потрясена услышанным. Мимо неё спокойно проходил белобрысый паренёк, совсем ещё мальчишка. Он был празднично одет. Дорогой костюм, белоснежная рубашка и галстук. Ольга смотрела на него и не могла оторвать взгляда. «Неужели ТАКОЕ можно пережить?» Проходя мимо, он взглянул на неё. Она невольно отшатнулась. Его глаза были глазами старика.
Ольга зашла в магазин и купила разных сладостей, чтобы раздать нищим.
Когда же вошла в храм, то увидела знакомого парня, который стоял перед иконой Богородицы и, не отрываясь, смотрел на неё. Похоже, что он долго так стоял, а, потом, не перекрестившись, резко повернулся и быстро вышел.
Что это было? О чём он говорил с Нею? Никто не узнает.
Ольга не торопясь, обошла церковь, ставя свечи и прося помощи.
Затем вышла и направилась в клинику, близился час обеда.
Когда проходила вдоль корпуса, услышала вверху непонятный шум. Автоматически подняла голову и ужаснулась. С шестого этажа падало тело. Она сразу поняла, кто это. Секунда. Тупой звук и мертвая тишина раскололась многоголосьем криков. Ольга была ближе всех. Она рванула к парню, тот был ещё жив. Осторожно приподняла ему голову и расслышала последние слова, захлёбываясь кровью, он вымолвил:
- Ребята, я к вам. Встречайте.
Ольга билась в истерике. Медицинская сестра напрасно старалась попасть в вену, чтобы сделать укол. Ирина стояла рядом.
- Катарсис прошёл. Теперь она пойдёт на поправку. Жалко, конечно, парнишку, всю статистику испортил. Чуть-чуть не успели, завтра его должны были перевести в другую клинику.
6.Вперёд в прошлое
Анна Эккель
Конец марта, а за окном декабрьские сугробы и метель. Уныло, даже птички не летают. Конечно, красиво, но уже устали от зимнего пейзажа.
Ольга вздрогнула от неожиданной телефонной трели.
- Алло.
- Оль, привет. У меня для тебя сюрприз.
Это был Олег. Давний её поклонник, желающий видеть Ольгу своей женой, но они были такие древние приятели, что она никак не могла представить его в роли супруга. Выросли из одной «песочницы», «родственники», так сказать. Знали друг про друга всё, но Олег не отступал, продолжал осаждать «крепость» с упорством козерога. Он жил этой идеей и поэтому шёл на всё, чтобы угодить «даме сердца».
Ольга несколько раз пыталась серьёзно поговорить с ним, чтобы он понапрасну не тратил время на пустую затею, но Олег не
соглашался.
Она же со временем махнула рукой на всю эту безнадёжную ситуацию и смиренно принимала всевозможные знаки внимания со стороны верного «рыцаря».
- Оль, ты помнишь, в детстве рассказывала таинственную историю, которая случилась у вас дома?Ты ещё очень хотела узнать истину.Есть
возможность.
- Олежек, родной мой, это было так давно и по-детски, что теперь это не имеет никакого значения.
- Неужели тебе не хочется узнать правду?
Ольга поняла, что дешевле сдаться, чем упираться.
- Хочется, но как это сделать?
- Не буду долго объяснять. Скажу одно, есть возможность попасть на сеанс к ясновидящему.
- Ой, опять ты со своей мистикой. Не верю я во всё это. Отстань.
- Оль, ты не знаешь, от чего отказываешься. Мы поедем к самому Саше!
Это прозвучало так, будто их ждёт встреча с самим президентом страны.
Ольга взглянула на скучный пейзаж за окном и согласилась. Хоть какое-то приключение. Она даже не подозревала, как она была права по поводу приключения!
Странное зрелище. Одна новая высотка,обдуваемая со всех сторон,одиноко стояла посреди поля.
Поднялись на последний, тридцать пятый этаж. Позвонили. Долго не открывали.
- Олег, может быть, никого нет?
- Есть. Только надо подождать.
Потоптались, подождали и уже готовы были уходить, как дверь открылась.
Ольга вздрогнула от увиденного. В дверном проёме стоял худой парень, по пояс голый и в чёрных джинсах. Сверху на тощие плечи было накинуто одеяло. Длинные, ярко-рыжие волосы свисали почти до пояса. Глаза необыкновенно изумрудного цвета пристально смотрели на гостей.
- Вас что, ветром надуло?
- Саш, вам вчера звонил Сыночек по поводу нас.
Пауза, потом взмах руки.
- Ах, да. Вспомнил. Прошу прощения. Я пребываю в анабиозе, не обращайте внимание. Мне катастрофически не хватает солнца. Такая ужасная затяжная зима!
В большой комнате практически ничего не было. Посередине стояла высокая кушетка для массажа и несколько разнокалиберных стульев.
Саша всё время поправлял сползающее с плеч одеяло.
- Проходите. Располагайтесь.
Все расселись. Повисла пауза. Ольга заметила, что ясновидящий только скользнул взглядом по Олегу и теперь пристально смотрит на Ольгу. От этого пронизывающего взгляда змеиных глаз было неприятно и тревожно.
- Что, барышня, приехали развлечься? Вы ведь не верите?! Зачем тратить моё и ваше время? Вы даже не знаете, кто я такой.
- Нет. Не знаю.
Саша улыбнулся уголками тонких губ.
- О, я понимаю,- и с этими словами он посмотрел на Олега.
Затем он встал. Одеяло соскользнуло на пол. Глубоко вздохнул и сказал:
- Ну, хорошо, Ольга. Я исполню вашу просьбу.
Ольга была потрясена:
- Но я же ни о чём не просила. И откуда вы узнали моё имя?
- Это моя работа.
Саша подошёл к ней:
- Посмотрите на меня. Чего вы боитесь?
- Не знаю, но мне страшно.
- Отступать уже некуда.
Саша повернулся в сторону Олега и сказал:
- Олег, вы же очень устали, да?
- Да, я очень устал,- ответил он не своим голосом.
- Вот и хорошо. Отдохните!
Олег закрыл глаза и обмяк в кресле. Послышалось тихое, мерное посапывание.
Ольга не ожидала такого поворота. Напряглась, как струна. Экстрасенс подошёл к ней и протянул руку. Повинуясь жесту, она встала, он же легко обняв её за талию, повёл к кушетке.
- Ольга, расслабьтесь и не бойтесь меня. У нас всё получится.
Она и не заметила, как уже лежала, а Саша, встав в изголовье, положил свои тонкие, трепетные пальцы на виски.
- Оля, расслабься. Ты, как комок нервов. Ты что, испугалась?
- Да. Зачем ты Олега усыпил?
- Ему не надо это видеть. Это только наше с тобой дело.
Ну, что такое? Если ты не расслабишься, у меня ничего не получится.
- Я хочу, но не могу.
- Хорошо, попробуем по-другому.
Саша встал так, чтобы она могла видеть его.
- Смотри на меня. Смотри прямо в глаза.
Ольга старалась изо всех сил. Он же начал медленно склоняться над ней, а она тонула в его изумрудном взгляде, думая:
«Какие красивые глаза. Никогда не видела такого цвета, как омуты, я тону в них».
Последнее, что почувствовала, это прикосновение его губ, как лепестки роз, и шепот:
- В добрый путь, Ольга…
Темно и холодно. Она сидит на полу. Поняла, что это какой-то сарай, по запаху, вероятнее всего, бывший хлев, в нём когда-то содержался домашний скот, а теперь как будто пусто.
Вдруг услышала шёпот. Разговаривали двое: мужчина и женщина.
- Варварушка, душа моя, не бойся. Ночь на дворе, может быть, душегубы не придут, а мы до утра что-нибудь придумаем. Не плачь, милая. Бог не оставит.
- Ванечка, да что же мы придумаем, ведь мы связаны?
У Ольги ёкнуло сердце. Она узнала женский голос. Это была её любимая бабуля, только сейчас Варварушка, судя по девичьему голосу, намного моложе самой Ольги, а Ванечка - это дед, которого она никогда не видела, но много слышала о нём.
Ничего себе путешествие во времени!
Ольга, стараясь не шуметь, тенью скользнула к противоположной стене и спряталась за выступом. Как ни пыталась разглядеть хоть что-то, ничего не получалось. Темно.
Вдруг загремели засовы, и ветхая дверь со скрипом открылась.
В сарай ввалились трое пьяных мужиков. Стало светло, они принесли с собой фонарь. Ольга разглядела, что Иван и Варвара сидят на соломе, прижавшись друг к другу. Как они молоды!
- Ну что, дворяне, кость белая. Вспомним, как изгалялись над трудовым народом? Кончилось ваше времечко. Пора и долги отдавать,- это кричал и матерился самый пьяный, распаляя себя, превращаясь в зверя.
- Ты, Васятка с Прохором, пересчитайте его светлости ребрышки, а я по женской части займусь. Посмотрим, какая разница между нашими бабами и их мамзелями.
- Ну, ты особо не зверствуй и нам оставь.
И ад спустился на землю.
Ольга билась в истерике. Саша еле удерживал её.
- Всё! Всё, очнись. Ольга, ты меня слышишь!
Она открыла глаза, её всю трясло, рыдая в голос, прокричала:
- Саша, Саша, спаси их! Там звери, люди ТАК не могут!
- Всё! Тихо!
Он прижал её к себе и начал гладить по волосам, утишая. Рыдания стали стихать.
- Что делать? Что делать? Помоги им!
- А ты согласна вернуться туда? У тебя хватит сил?
Она подняла голову и, посмотрев ему в глаза, прошептала:
- Да, я согласна, только помоги.
Ольга полностью успокоилась и тихо сказала:
- Саш, я хотела бы умыться.
Он жестом показал куда идти.
Оказавшись в ванной, Ольга судорожно стала искать то, что могло бы ей пригодиться для защиты родных. Наконец, она увидела опасную бритву. Вот то, что надо! Она перережет этих уродов, как поганых свиней. Спрятала "оружие" под блузкой. Теперь скорее обратно. Только бы не опоздать!
Ольга вернулась в комнату и с невозмутимом видом села на кушетку, готовая к путешествию.
Саша подошёл и молча протянул руку.
Ольга замотала головой в знак несогласия.
- Отдай!
- Нет, не отдам! Я их всех убью. С голыми руками я туда не вернусь.
- Отдай это, я дам тебе другое.
Она согласилась и, вытащив бритву из-за пояса, положила её на вытянутую руку. Саша кинул опасный предмет в угол комнаты. В другой руке у него появился пистолет, маленький, дамский, с украшением из перламутра.
Ольга ахнула. Она узнала его, помнила его, хотя видела всего один раз.
- Я знаю этот пистолет. Это точно он, клянусь. Как он оказался здесь, у тебя? Его не может быть в принципе.
- Слишком много вопросов. Пойми, нельзя таскать вещи туда-сюда. Сейчас ты можешь взять его с собой, потому что он там.
- Ничего не понимаю.
- И не обязательно.
- Не тяни время. Вперёд, в прошлое.
Опять сарай, опять крики терзаемых. Ольга прижимает к груди пистолет и ждёт подходящий момент, чтобы выстрелить.
Как вдруг всё резко меняется.
Варваре удаётся оттолкнуть от себя насильника и из последних сил рвануть к перегородке из досок и прижаться к ней. Мучитель заржал:
- Куда ты денешься? Сейчас я тебе покажу рай на земле.
Он поднялся и, шатаясь, стал приближаться к девушке.
Внезапно Варвара почувствовала, какой-то холодной предмет в правой руке. Поняла что это. Вскинула руку с пистолетом и, не целясь, выстрелила. Мужик дико завопил и грохнулся на пол. На этот нечеловеческий крик обернулись его подельники, и они тотчас получили по пуле.
Настала тишина. Минута, две. Варвара закричала и, отбросив от себя пистолет, кинулась к мужу.
- Ванечка, миленький, ты живой?
- Не могу поверить глазам своим. Жена моя оказалась таким метким стрелком,- еле проговорил Иван разбитыми губами.
- Надо быстрее уходить отсюда, если их хватятся, придут и убьют нас. Ты можешь идти?
- Попробую.
Иван попытался встать на ноги, но вскрикнув, снова осел на пол.
И Варвара, как верная жена, повторила подвиг всех женщин, во все времена: взвалив любимого на плечи и опираясь на палку, направилась в сторону леса.
В сарае на месте пыток лежали три трупа. Ольга же, прикусив губу, чтобы не кричать, вжалась в стену сарая, но, не почувствовав опоры провалилась куда-то.
Саша еле успел подхватить её.
- Ну, всё? Твоя душенька довольна? Будешь кофе?
- Что? Что ты спросил?
- Оля, очнись. Спрашиваю, кофе будешь?
- Буду, но только объясни мне. Что это было?
- Потом, сначала приди в себя, а я кофе приготовлю.
И он ушёл на кухню.
Ольга разжала кулак, там была солома, солома из ТОГО самого сарая.
- Саш, я хочу тебе рассказать одну историю. Можно?
- Давай рассказывай. Заслужила.
- Слушай. Помню, как сейчас, я маленькая, меня укладывают спать. Я крепко обнимаю любимую бабулечку. Она же гладит своей ладонью по моим льняным волосикам и приговаривает:
«Ложись камушком, вставай перышком».
Ольга глубоко вздохнула и продолжила:
- Потом, когда вырасту, многое узнаю.
Как моя Варварушка, простая деревенская девчонка, по взаимной и горячей любви, тайком вышла замуж за наследника знаменитой дворянской фамилии Ивана Борисова.
Как спасала своего больного мужа от красных, переходя по первому тонкому льду широченную Волгу.
Как добрались они до далёкого Ташкента. Как стала молодой вдовой - чахотка сгубила её любимого.
Придёт время, и у меня в руках окажется старый дамский пистолет, который до самой своей смерти хранила моя бабуля.
Я встану на мосту большой и быстрой реки и при последних лучах заходящего южного солнца брошу его в мутные воды, тем самым закрою последнюю страницу необыкновенной истории любви и жизни двух сердец.
Вот и всё.
Но как же он у тебя-то оказался?
- То великая тайна,- ответил Саша, улыбаясь своими изумрудными глазами.
АВТОР 4
7.Девочка с кольцом
Ирина Ману
Это случилось в конце лета, когда Лиза с мамой и папой ездили к тете Тане навещать ее на даче. Маленький домик, огородик больше похожий на цветник. Лизе сразу захотелось погулять возле цветов, ведь не каждый день можно дотронуться до нежных лепестков, вдыхая аромат цветущего растения. Девочка привыкла чаще видеть за стеклом киосков, где цветами торгуют. А до них, как известно, не дотронешься, пока не купишь.
Поскорее выпив чаю с баранками, Лиза, весело припрыгивая, добежала до лилий. Подивившись на благородные линии раскрывшегося бутона, подошла к следующему и дальше и дальше. Она едва-едва дотрагивалась до цветов, зато от души нюхала, пока ее носик не стал желтым от пыльцы. А еще Лиза заметила, что вместе с ней, нюхала цветы бабочка. У насекомого были большие разноцветные крылья, и нисколько не боясь, девочки, присаживалась на лепестки, видимо, лакомясь нектаром. Лиза обрадовалась такой неожиданной «подружке», даже стала вести с ней «цветочные» беседы.
- Попробуйте, сударыня, вот эту астру. Не правда ли чуточку горчит? А если вы малую частичку вот этих мальв отведаете, то непременно будете удивлены, сладковато-приторному вкусу.
Лиза разговаривала с бабочкой, а та как соглашалась с ней. Присаживалась, махала крылышками в ответ, мол, да этот нектар более насыщен. Так они вместе добрались до конца огородика и двинулись в лес. Девочка смело пошла за калитку, потому что лес был только в названии. На самом деле осталось несколько сосен, а за ними начинался ручей. К нему-то и направились подружки.
Из-под огромного корня, когда-то большой сосны брал начало ручей. Лиза отвлеклась от бабочки, которая порхала рядом. Девочка решила понюхать незабудки, которые как маленькие голубенькие кусочки неба, решили испробовать прохладной водицы. И только она нагнулась, как заметила соседского кота, тот охотился за лесными мышами. Видно охота была не удачной, и он решил выместить гнев на бабочке.
- А ну кыш! – мигом обернулась Лиза, защищая подружку. – Это что такое?! Брысь есть свой вискас!
Черный кот недовольно покосился, но побоялся девочку, уныло побрел домой. А Лиза стала хлопотать около бабочки:
- Он не задел тебя?
Бабочка сидела, сложив крылышки на осоке. «Ее бы потрогать, осмотреть, нет ли ранки. Но мама рассказывала, что бабочек трогать нельзя, а то с крыльев осыплется пыльца, и они не смогут летать», - подумала Лиза, не зная как помочь.
- Спасибо тебе, Лиза, - вдруг услышала она сзади.
Оглянулась и увидела еще одну бабочку. Но что это? Это не бабочка, а маленькая женщина с крыльями.
- Фея?! – закричала от радости Лиза. – Вы существуете! Помогите…
- Знаю-знаю, - улыбнулась Главная Фея Бабочек, - моей младшенькой дочке. Она собирала пыльцу с цветов, чтобы потом мы превратили ее в волшебную. Ты помогла ей, защитила от злого зверя, и за это тебе полагается подарок.
- Ну что вы, - покраснела от удовольствия девочка.
- Вот тебе колечко. Оно исполнит твои три самых заветных желаний, - Главная Фея взмахнула волшебной палочкой, и в Лизиной ладошке оказалось маленькое колечко.
- Большущее вам спасибо, - сердечно поблагодарила девочка.
- Не забудь, оно исполняет только добрые дела, - произнесла Главная Фея Бабочек и исчезла вместе с дочкой.
Лиза на всякий случай еще раз сказала спасибо и побежала на дачу. Как раз вовремя, родители уже начали ее искать. Никому не рассказала о колечке, мало ли, что могло случиться, волшебство исчезнуть.
Долго колечко лежало в Лизиной шкатулочке. Некогда было им воспользоваться. Как раз закончились каникулы, Лиза пошла в школу. Уроки и школьные, домашние заботы отвлекли девочку, от каких ни было желаний-мечтаний. Но вот однажды зимой…
Лиза долго гуляла на улице, катаясь с друзьями с ледяной горки. Поздно вечером спохватилась, что не выучила стихотворение по литературе. И вот решила воспользоваться волшебством колечка:
- Хочу, чтобы к уроку я знала этот стих.
Девочка загадала это желание, и даже услышала какой-то хрустальный звон, будто зазвенел тоненько колокольчик, и запахло полевыми цветами. Утром Лиза смело пошагала в школу, на переменах не заглянула в учебник, чтобы хотя бы прочитать текст. Другие учащиеся старательно готовились, а она понадеялась на колечко. Вызвали к доске, а Лиза ничего и не ответила. Не знала ни строчки. Раздосадованная, с двойкой вернулась домой. Разумеется, ей досталось от мамы с папой. Зареванная, взяла колечко:
- Почему ты не помогло мне?!
Конечно, колечко не ответило. Но как бы то ни было, одно желание было использовано. А сбылось, не сбылось, тут пенять не на кого. Лиза долго думала почему. Наверно, забыла важный момент, что исполняются только ДОБРЫЕ дела. А она хотела, чтобы ложь стала правдой. Такое колечки пусть самые, что ни на есть волшебные, не исполняют.
Снова колечко лежало в шкатулочки, Лиза обиделась, даже не подходила к нему. Но после новогодних каникул у ее подружки Марины было день рождения, а на другой день должно было быть у самой Лизы. Друзья весело праздновали у Марины праздник, а вот Лизе стало завидно, и она решила воспользоваться могуществом кольца.
- Хочу, чтобы мой день рождения был намного лучше, чем у Маринки.
Почему ей так захотелось? Не могу сказать, бывает такое иногда. Опять услышала Лиза хрустальный звон, и почудился запах цветов, что означает ее желание, было услышано. Но вот исполнено? Обычный день рождения: приходили друзья, подарки, торт со свечами. Лиза ждала чего-то необычного, но, увы, не дождалась. Поздно ночью девочка решилась позвать Фею Цветов.
- Почему мои желания так и не сбываются?! – обиженно прошептала она.
- Хи-хи-хи, - послышалось ей в ответ, - ты забываешь о главном в волшебстве.
- О чем?
- Чтобы волшебство удалось, и желания исполнились, помоги другим…
Засыпая, Лиза улыбнулась:
- Хорошо, я так и поступлю.
- Молодец! Последнее желание, оно самое волшебное, не прогадай!!!
На следующий день Лиза вышла кататься на коньках. Она покаталась с подружками, а потом они все вместе поехали смотреть, как мальчишки играют в хоккей. Радуясь победам друзей, и крича, негодуя, когда забивали гол в наши ворота мальчишки с соседнего двора. Внезапно Павлик, их одноклассник упал. Ему сделали подножку, перелетев через клюшки товарищей, неудачно приземлился. Побелев, он промолвил:
- Кажется, я сломал ногу.
И ребята по команде, и соседские мальчишки наперебой стали предлагать помощь. Павлика донесли до скамейки, решили позвать родителей и вызвать скорую. И тут Лиза встрепенулась: « Я же могу помочь ему!» Ни минуты не мешкая, она представила, что держит колечко в руке, произнесла:
- Хочу, чтобы у Павлика нога не болела!
Хрустальный звон, запах цветов.
- Постойте! – крикнул Павлик. – Странно, но у меня нога не болит!
Он пытался встать, но его усадили на лавочку, мало ли что. Потом приехали врачи, проверили. Нога действительно была в порядке! Все недоумевали, помня, как все было. Одна Лиза знала, что произошло чудо, которое сотворило колечко.
- Лиза! – позвал ее кто-то.
Девочка оглянулась. Молоденькая Фея, та самая бабочка, в белой шубке и шапочке, порхала рядом:
- Три твоих желания исполнились.
- Да.
- Последнее было загадано, верно. Запомни, только помогая другим, ты приносишь в наш мир ВОЛШЕБСТВО и ДОБРО.
- Да, Фея Бабочек, - кивнула Лиза, - мы больше не увидимся?
- Почему? Если ты желаешь и дальше творить ДОБРО, то мы всегда будем рядом, чтобы помочь тебе в этом нелегком деле. Когда-нибудь и ты станешь настоящей Феей, Феей Добра.
Вот такую историю мне поведала девочка с колечком, которую нарисовала Катюша Кузь.
18.12.12
8.Светлячок Славик
Ирина Ману
В одной большой дружной семье жили светлячки. Папа-светлячок и мама-светлячок не могли ни нарадоваться успехам детей. Каждый в чем-то преуспевал. Поглядите на старшего Анатолия, у него самый яркий фонарик во всем лесу, светит ярко-ярко. А у младшенькой Светочки, мало того, что фонарик светит разноцветным светом, так еще от этого света исходят маленькие искорки похожие на сердечки, которые сопровождают заблудившегося путника до самого дома, и путник ни за что больше не заплутает.
Рано вечером вставали мама-светлячок и старшие сестра, готовили на всю семью завтрак. Вы не подумайте, что папа-светлячок и сыновья тем временем спали. Нет, они тоже трудились: чистили фонарики, смазывали, заливали новое масло, поправляли фитили, заменяли разбитые стекла. Извините, если плохо заботиться о фонарях, в нужную минуту он вас подведет, и ничего не добьетесь, кроме, увы, пшика. Все бы было бы замечательно, и рассказывать было бы не о чем, но вот Славик. Да-да, Славик был в этой семье, как без фонаря. То есть фонарик у него был, светил исправно, а вот помощника из светлячка Славика не получалось. Он вставал наравне со всеми, чистил фонарик, усердно занимался в светляковой школе и даже закончил с похвальной грамотой, но дальше дело у него застопорилось. Не мог Славик себя найти. Это, когда не знаешь, куда податься. Лапки, крылья, голова – на месте. А как применить свое умение не знал наш светлячок. Славик и с другими светлячками на болотах дежурил, помогал прохожим в трясину не попасть. Но у него получалось, наоборот, из-за него две пожилые дамы-лягушки чуть в трясину не затянуло. Он пробовал помогать в брачном агентстве, но и там не заладилось. Старенькие сороконожки из-за Славика, он нечаянно подпалил шарфик светлячка Галечки, не могли прочитать поздравления, светлячки перепутались в воздухе и не создали праздничное: « Мы сорок лет вместе!» Худая молва летит быстрее ветра, опережая добрую. Славика никто не хотел нанимать ни в помощники, ни на работу. Светлячок вздыхал, бестолку порхая и освещая себе путь.
- Эй! Выключи свет! Мешает спать! – вдруг услышал Славик.
Ого, наш герой от расстройства в медвежью берлогу залетел, перебудил медвежью семью.
- Извините, - огорченно произнес он, туша свой фонарик.
- Угу-угу! Палишь никчемно, и так все видно, - серая сова Дося, укоризненно покачала головой.
- Извините, - соленые слезы прорывались у бедолаги, и тот решил пораньше лечь спать, раз никто в нем не нуждается.
- Папа-светлячок, ты бы с собой Славика взял, - сказала мама, видя, что сын вернулся огорченный донельзя, - ему надо помочь.
- Завтра, дорогая. Сегодня некогда, - папа-светлячок надевал плащ и брал с собой зонтик.
- Что случилось? – обеспокоилась мама.
- Пропали дошколятки, сбежали тайком в поле за нектаром и не вернулись. Гроза начинается. Надо их найти.
- Я тоже пойду, может моя помощь понадобиться, - решила мама.
- А можно и я пойду, - Славик стоял в дверях детской в полосатой пижаме.
Папа-светлячок замялся, но мама-светлячок на него многозначительно поглядела, и тот сдался:
- Хорошо, но мигом одеваться и потеплее. Гроза началась, нужно защищать крылья в такой ливень, иначе полет будет недолгим.
Славик обрадовано побежал переодеваться.
- Я пригляжу за ним, - пообещал папа-светлячок.
В домишке под огромным грибом боровиком собрались почти все светлячки леса. Они смотрели карту района, разделялись на отряды и улетали в непогодь искать ребятишек.
- Ты посиди здесь, - сказал папа-светлячок сыну, а сам ушел к другим светлячкам.
Но Славик не хотел провести все время, глядя, как другие самоотверженно борются с непогодой, разыскивая пропавших. «Куда бы я полетел, если бы был малышонком-дошколенком за нектаром?» - задумался светлячок. Он поправил синий плащ, оставил зонтик, который, пожалуй, мешал бы в полете, сделал поярче пламя фонарика, и пока на него не обращали внимания взрослые, полетел.
Первый же порыв ветра остудил пыл разгоряченного поисками Славика, прибил к земле, а холодные дождины капали за воротник плаща. «Ничего. Подумаешь, холодный душ! Бррр! Но куда полететь? Хотя, знаю. Дядюшка кузнечик Кузя говорил, что у старого пня слева от леса в ромашковой долине очень вкусный нектар. Там даже музыка звучит нежнее. Хмм, возможно, малыши отправились туда. Значит и мне туда».
Легко было подумать, но нелегко исполнить. Прячась чуть не за каждой травинкой, удерживаясь за каждый стебелек, пряча фонарик от дождя, светлячок упрямо летел к намеченной цели. Он не обращал внимания, что весь вымок до нитки и крылья отяжелели от воды, Славик искал ребятишек, крича в такой круговерти:
- Ау! Насекомыши-несмышленыши! Где вы?!
Славик уже устал, хотел повернуть назад, когда услышал обиженный голос:
- Сам ты несмышленыш!
Светлячок оглянулся. Невысокий куст, маленькое гнездо пичуги, а в нем и попрятались маленькие насекомые, которых искали, пичуга приютила их на время грозы.
- С вами все в порядке? – спросил Славик, подлетая к гнезду.
- Да. Тетя пичуга нас пригласила. Мы даже подружились с ее детками. Только иногда, - тут стрекозка рассмеялась, - они нас кушать хотят, с едой путают.
Малыши, а среди них были и бабочки, и мотыльки, и мушки, невесело улыбнулись. Вкусного нектара отведали, а вот обратно вернуться не смогли, заблудились, а теперь намаялись, хотят поскорее добраться домой.
- Не бойтесь. Вас ищут. Мы поможем, - светлячок стряхнул особенно большую каплю, - сейчас позову подмогу.
И наш храбрый Славик взлетел как можно выше, держась за веточку кустарника, включил фонарик на полную мощь. Размахивая фонариком, как учили в светляковой школе, он передавал на языке насекомых:
- Дети найдены. Все сюда.
- Поглядите, какой-то светлячок, видимо, нашел дошколяток, - проговорил кузнечик.
- Это фонарик моего сына Славика, я узнаю его желто-синий оттенок! Он нашел малышей! – крикнул папа-светлячок, и через минуту целые отряды насекомых двинулись на отсвет далекого фонарика.
- Сюда! Все сюда! – продолжал сигнализировать Славик.
Под утро гроза закончилась. Солнышко радостно освещало лес и речку, луга и поля, отражаясь в миллионах капель воды. Птички весело распевали песенку о герое светлячке, который не побоялся в одиночку отправиться в опасное путешествие и спас малышек-детишек. Птички не слушали, как Славик в сотый раз поправлял их:
- Не я спас, а другие. Я всего лишь нашел их.
Но те продолжали петь свое:
- Чирики-чик, чиришек, Славик спас детишек!
Ура-ура, герою, спасет он нас с тобою!
Братья и сестры светлячки поздравляли Славика, и радовались наступающему дню, хотя и засыпали, ведь пора было отправляться спать, чтобы вечером снова выйти освещать ночью стежки-дорожки.
- Мам, теперь я знаю, как помогать всем, - зевая, проговорил Славик, укладываясь в своей полосатой пижамке, спать.
- Конечно, сынок. Каждый светлячок по-особенному светит. А твой свет – это свет Надежды, что придает силы каждому, пусть даже отчаявшемуся путнику. Это важная миссия, ты теперь не просто помощник, а Помощник с самой большой буквы.
Так оно и было. Никто не вспоминал, каким растяпой был Славик. Главное, каким он стал. И поверьте, свет Надежды светлячка не раз помогал заблудившимся. И даже обрести себя в дальней дороге под названием Жизнь.
26.11.12
АВТОР 5
9.Вишенка
Виктория Вирджиния Лукина
Старинная усадьба на холме давно заросла травой. От богатого особняка остались лишь вычурные коринфские колонны, исчерченные паутиной трещин и балюстрада с обломками декоративных ваз.
Одеревеневшие лианы хмеля безжалостно выжили виноградные арки и розарий, а у подножия террас, обрамлённых стоптанными лестницами, пустым надколотым блюдцем темнел бассейн когда-то шумного фонтана.
Чудом сохранился, перекинутый через него, каменный мостик, на котором в былые годы пестрели вазоны с ниспадающей бегонией и горели кованые керосиновые фонари.
Дурная слава была у заброшенного поместья. Сказывали люди, что проклято оно, и ни добра, ни счастья не видать тому, кто захочет прибрать к рукам дом-дворец, манеж, конюшни да однокупольную фамильную церковь с синей луковкой, разрисованной серебряными звёздами.
Безмолвным стражем стояла на подступах к нему гигантская ель, и почти сто лет, словно статуэтка, восседала на ней золотая кошка – грациозная, с кисточками на ушах и одним изумрудно-зелёным глазом. Им она могла видеть за тысячи километров, и каждую ночь, пристально вглядываясь вдаль, искала взглядом одного-единственного человека – того, кто сможет разорвать заколдованный круг, и наконец, отправит её на покой.
Лунный свет освещал имение, окутывал тревожной дремотой, но уснуть не давал. Сверкали тонкими клинками аквамариновые травы, отливали синевой островки глянцевых фиалок, поблёскивали фиолетовыми спинками земляные жуки и вились над флоксами мохнатые бражники.
Полыхнула молния, приглушённо застонал гром, воздух наполнился влажной прохладой, и тяжелая дождевая туча стала надвигаться на усадьбу – величественная, похожая на каравеллу с развевающимися рваными парусами.
Ветер Грозовей держал одну руку на штурвале, а другой обнимал юную Ветряну. С первыми дождевыми каплями, они весёлым вихрем обрушились на цветущую липу и запутались в её душистых букетиках, словно два тумана в рыбацкой сети.
- Вот тоска, и поговорить-то не с кем! – раздался чей-то всхлипывающий голос.
Грозовей свесился вниз головой и, увидев под липой плещущийся Ручей, сказал:
- Не хнычь, дружище! Нынче мы твои собеседники - пилигримы небесные знатного ветряного сословия! Я – Могучий Грозовей, а это – невеста моя, Луговая Ветряна.
- Ах, я рад, я рад! – заплескался Ручей. – Летаете, значит? А кто быстрее, вы или птицы?
Ветер усмехнулся:
- В Атлантике люблю поднимать штормовые волны и ни чайкам, ни альбатросам меня не догнать, в Средиземноморье - первенство охотно уступаю стрижам, а вот в осенней Шотландии со стаями скворцов в унисон кружим.
- Это как же?
- Гляди! - Грозовей пронёсся над развалившимся амбаром и, подхватив с земли ветхий мешок, одним рывком вытряс из него гору пыльных, многократно перепревших семян подсолнечника. Те едва коснулись земли, как Ветер увлёк их за собой и они, напоминая птичью стаю, стали летать в подлунном свете удивительными, перетекающими друг в друга, формами: то каскадом, то спиралью, то волной, то танцующей коброй а, напоследок - тучей-каравеллой, точь-в-точь, как та, что плыла по небу.
- Восхитительно! - воскликнул Ручей. - А девонька твоя тоже так умеет?
- Не-е, слишком нежна она! Ей под силу лишь ивовые ветви качать, да серую полынь гладить, - Грозовей обнял возлюбленную, - но когда-нибудь мы вдвоём облетим всю Землю, потому как любим друг друга, и будем любить всю жизнь, и все будущие жизни!
- Ой, что ты, что ты! Нельзя произносить здесь такие слова! - зашумел Ручей, но было уже поздно.
- Любим, любим... - зашептали наперебой травы.
- Будем любить всю жизнь и все будущие жизни... - заскрипели по-старушечьи сосны.
- Лю–бить! Лю-бить! - подхватил дождь, щёлкая мириадами невидимых пальцев, и навстречу его прохладным брызгам потянулись ростки барвинка, раскрыли объятья опахала папоротников, а бутоны сон-травы, глотнув влаги, вспыхнули ярко-оранжевой сердцевиной. Колдовские чары, дремавшие долгие годы, встрепенулись и сбросили пелену забвения, а на скользких тропинках появились призраки прошлого.
Седовласый садовник, в рубахе из конопляного полотна и мятых суконных штанах, ловко орудовал ножницами, срезая верхушки самшита. Необъятная бонна, в пышном, до пят, платье, отороченном рюшами и воланами, баюкала туго спелёнатого младенца, а повар - в фартуке и колпаке, выкладывал на блюдо замысловатые закуски. Словно в театре теней, сквозь плывущие веера еловых лап, торопливо пробегали борзые, сутулый конюх вел под уздцы вороного жеребца, чинно проходили соседи-помещики: кто с тростью, кто с трубкой во рту. Хозяйка сидела на террасе за роялем и плавно водила руками по поющим клавишам, а хозяин всё поглядывал сквозь монокль по сторонам, словно опасаясь чего-то. На их лицах, словно тончайшие пенки на поверхности горячего молока, дышали тысячи морщин, а глаза были чёрными и пустыми.
- Ах, Глафира Лексевна, - бормотал барин, морща лоб, - наш сын, наш единственный наследник, вздумал влюбиться в простолюдинку, жениться даже собрался! Нельзя допустить, чтоб и имение, и лесопилка механизированная, и паровая паркетная фабрика достались Настьке безродной, ведь уж немолоды мы с Вами, милая Вы моя!
- Да, Гордей Игнатьич, - барыня поджала губы и отодвинулась от рояля. - Петя очень меня огорчил, я ведь ему генеральскую дочку сватала, а он одно твердит: «Любим мы друг друга, и будем любить всю жизнь, и все будущие жизни!» Картины с неё пишет, вот полюбуйтесь!
Она протянула акварельный рисунок: на берегу солнечной реки сидела смеющаяся синеокая девушка с длинными пшеничными косами и плела венок из полевых цветов.
- И что в ней нашёл, скажите на милость? Глафирушка, матушка, нужно что-то делать! Хоть и грех это большой, - он перекрестился и зашептал, - но, придётся к ведьме одноглазой идти! Нате вот, перстень золотой ей поднесите, пусть отведёт от нас беду. Камушек-то в нём – кошачий глаз, для ворожбы самое то! И велите, чтоб помалкивала...
Завеса густого дождя внезапно накрыла их, а на смену им пришли полупрозрачные, подёрнутые рябью, конюх и садовник.
- Эх, жаль молодого барина – обманом отправили его в Европу на целый год – мануфактуру изучать, а Настю опоили и тайно обвенчали с кузнецом. Смириться бы ей, а она всё слёзы льёт и ведь рожать-то скоро!
- Слышал я, что старуха с Чёрного хутора ворожила, кости кидала, чтобы разлучить их.
- Ох, не к добру это!
Ударил гром, прокричала ночная птица, а по поляне, с ворохом белоснежных пелёнок, бродила-маялась заплаканная бонна:
- Горе, горе-то какое! Дитятко всего несколько дней пожило - крошечная чудесная девочка! В саду, под крайней вишней похоронили её, словно собачонку бездомную. Настя не выдержала - в реку бросилась! И кузнеца молодого жаль - жену и ребёнка в один день потерял, а Петеньке написали в Неметчину, что уехала она по доброй воле незнамо куда. Эх, не вернётся он сюда, не вернётся.
Ослепительно полыхнула молния, да не одна, а целых три подряд. Рассвирепел Ветер Грозовей, поднял настоящую дождевую бурю. Завывала она и стонала, грохотала и ревела навзрыд, а откуда-то из-под земли доносились глухие удары – то ли чьи-то удаляющиеся шаги, то ли стук чьего-то разбитого сердца.
* * *
На следующий год, в середине июня в поместье опять моросил дождь. Обмелевший Ручей был этому несказанно рад, ведь после той майской грозы, ни одна дождевая капля не упала в его ладони. Ох, и свирепствовал тогда Грозовей – деревья ломал, гнул орешник до самой земли, а потом подхватил длиннокудрую свою Ветряну, и умчался в неведомые края, подальше от заброшенной усадьбы и страшных людских страстей. С тех пор не появлялись в имении ни ночные призраки, ни залётные ветры, лишь птицы да ежи наведывались к одичавшим фруктовым деревьям в заросшем саду.
Старая Вишня доживала свой век - ствол её дал трещину, склонив ветви к самой земле. Она буйно цвела по весне, зная, что это - в последний раз. Когда же отяжелела от небывало щедрого урожая, то стала мечтать лишь о том, чтобы в сад вернулись люди - и дети, и старики, и обязательно - хозяйка, умеющая варить варенье и настаивать тягучую ароматную наливку.
Её маленькие внучки - густая вишнёвая поросль, были настоящими почемучками:
- Бабуль, а было щекотно, когда пчёлки и шмели собирали твою пыльцу?
- Бабуль, а не было больно, когда синицы и воробьи клевали твои ягодки?
- Ба, а смородинки говорят, что они полезней!
- Ба, а люди – тоже деревья? Они, как и мы, расцветают весной?
Вишня только улыбалась и, держась за больную поясницу, тихо отвечала:
- Щекотно, конечно. Ни капельки не больно. От каждого - своя польза. Люди немного похожи на деревья, но от любви расцветают в любое время года.
– Бабушка, я очень хочу посмотреть на людей! - воскликнула младшая Вишенка.
- Глупышка, люди жестоки - они убивают друг друга.
- А мне опять снился сон про речку, и про русалку: она целовала меня и плакала, а
потом я плясала у костра! Бабуля, помоги мне, подскажи, как быть!
Старая Вишня склонилась ещё ниже:
- Что ж, пришло время! Нынче последний раз в году кукует кукушка, последнюю песню поёт соловей и наступает зачарованная Купальская ночь, в которую деревья могут переходить с места на место, а травы наполняются чудодейственной силой. Если сможешь дойти до реки и окунуться в воду до полуночи, то превратишься в речную русалочку. Сплети венок из цветущей красным огнём крапивы, надень себе на голову, а на рассвете - брось в воду. Коль на дно пойдёт – останешься навеки в царстве Водяного, а коль подхватит его течение -станешь прекрасной девушкой. Ты научишься петь, танцевать и любить, но учти - это не всегда приносит счастье.
- Я cмогу! - прошептала Вишенка и стала высвобождать свои корешки из глубинных земляных оков, разрывая тысячи древесных капилляров, сосудов и вен, крепко-накрепко переплетённых с корнями всей её родни.
Сестрёнки-почемучки участливо подталкивали её и, как всегда, любопытствовали:
- А если ты не успеешь до полуночи окунуться в речку, то вернёшься к нам?
- А ты хочешь научиться варить варенье?
Старая Вишня напоследок прижала к себе Вишенку, а затем из последних сил оттолкнула как можно дальше. От резкого рывка, словно от удара топора, хрустнул пополам её покалеченный ствол, а крона, усыпанная спелыми ягодами, покорно легла на траву, окропив её алым соком:
- Беги, внученька! Беги вдоль Ручья, он приведёт тебя к реке!
* * *
Наступила ночь и поплыли над хутором протяжные девичьи песни, в лесу заухали совы и зашуршали атласные гадюки, а капли росы притаились в стеблях плакун-травы, чтобы на рассвете одарить силой тех, кто пробежит по ним босиком.
Луна стала медленно подниматься по небосводу, пробираясь сквозь частокол чёрных осин и тополей. Зазвенели цикады и заискрились в воздухе нити волшебства, а золотая кошка, выглянув из-за еловых ветвей, стала пристально вглядываться вдаль. Ей были видны и купальские костры, и хороводы русалок у реки, и лешие, дымящие камышом в зарослях осоки, а ещё - летящие на шабаш, хохочущие ведьмы и плещущиеся в темной реке звёзды, а под черноклёном, увешанным венками и лентами - звенящий монистами, соломенный бог Купала.
В светящемся кошачьем глазу отражались заросшие ковылём равнины и сонные острова кувшинок, красные крыши заморских деревень и белоснежные вершины перевалов в зыбком океане снов. А вот - заплескалось в ущелье альпийское озеро с многократным эхом, гуляющим между уступами берегов, а вот - у подножия бурой горы показался высокий человек в лётных очках и с рюкзаком за спиной.
Преодолевая крутые тропы, он стал подниматься всё выше и выше, пока не добрался до горизонтального плато на вершине - зелёного оазиса в море клубящегося тумана. Там его ждал серебристый длиннокрылый планер с мигающими красными огоньками по бокам. Человек сел в его кабину и, взлетев, стал плавно лавировать среди воздушных потоков.
- Мрр-мррр, - одобрительно замурлыкала одноглазая кошка, наблюдая за этим полётом.
Она пригнула голову так, что стали видны её худые, отливающие лоском, лопатки и мягко соскользнула по стволу, словно тягучая капля золотисто-янтарной смолы. Коснувшись земли, кошка выгнула дугой спину и крутнулась на месте – кисточки на её ушах опали и свесились длинными прядями, а мордочка вытянулась в измученное женское лицо. Под прохладной дождевой моросью её спина выпрямилась, а когтистые лапы превратились в руки с тонкими пальцами, на одном из которых сиял золотой перстень с «кошачьим глазом»
- В царстве слепых, одноглазая – королева! - прокричала она. - Спешите за мной, незрячие призраки! Сегодня мы обретём вечный покой, ведь содеянное зло никогда не позволит нам возродиться. Столетнее проклятье истончило наши души, превратило в призрачную дымку, которая в эту Купальскую ночь развеется без остатка, а убитая любовь даст новые ростки! Пусть будет так!
Она сорвала перстень, бросила его вверх и взвилась над поляной. Подхваченные струями дождя, за ней ринулись невесомые фантомы Глафиры Лексевны и Гордея Игнатьича, седовласого садовника и необъятной бонны, повара и конюха, пронеслись тени борзых, закрутились в воздухе трости, трубки, монокли и разбитые клавиши старинного рояля. Призраки прошлого переплелись, смешались между собой и растаяли навсегда.
А далеко на горизонте уже показались тяжелые тучи-каравеллы с развевающимися парусами, сверкали молнии, гремел гром, и могучий Грозовей мчал к поместью беспомощный длиннокрылый планер. Ветер неистово крутил его штопором, кидал из стороны в сторону, обдавая небывалым штормовым ливнем, и всё гнал и гнал на восток, минуя деревеньки и города, железнодорожные пути и автомагистрали, острова кувшинок и заросшие ковылём равнины.
* * *
Наступило утро. На поляне стоял молодой человек с рюкзаком за спиной – высокий, загорелый, тёмные волосы до плеч разделены прямым пробором. Он поднялся на холм и замер от увиденной красоты: вычурные, украшенные лепными буклями, коринфские колонны и балюстрада с декоративными вазами, рядом - ухоженные виноградные арки и розарий, у подножия террас - живой фонтан, а на перекинутом через него, каменном мостике - вазоны с ниспадающей бегонией и солнечные фонари.
Под гигантской елью приютился современный домик с черепичной крышей, на которой сидели спутниковая антенна и пара длиннохвостых сорок.
Юноша огляделся по сторонам и заметил под старым вязом искрящийся ручей, а на берегу реки – девушку с книжкой в руках.
- Guten Tag, Frаulein! Здравствуйте! Невероятная гроза, словно щепку забросила меня в ваши края! Здесь очень красивые места, так и хочется писать акварели!
Девушка встала и пошла ему навстречу. У неё были чудные синие глаза и пшеничные косы, с заплетёнными в них алыми лентами.
- Вы - иностранец? – улыбаясь и щурясь от солнца, спросила она.
- Да, хотя мой прапрадед родом с Украины. Он уехал на учёбу в Германию, да так и не вернулся. А я живу недалеко от Гармиш-Партенхирхена, на полпути к горе Цугшпитце и увлекаюсь полётами на планере. Меня зовут - Питер, по-вашему - Петя, а Вас?
- А я - Вишенка!
Они рассмеялись.
- Почему Вишенка?
- Не знаю, меня бабушка так звала. Хотите, я Вам покажу парк? В него из леса приходят олени, и я их кормлю. А в нашем храме, вон в том, с синей луковкой, недавно стала мироточить старинная икона, а по веткам столетней ели стекает целебная янтарно-золотистая живица! Пойдёмте, а потом я Вас горячими блинами угощу!
- С удовольствием, здесь так легко дышится!
Не сговариваясь, они взялись за руки, и окрылённые каким-то неведомым, волшебным чувством, пошли по солнечной тропинке - мимо тонких клинков аквамариновых трав и островков глянцевых фиалок, не замечая поблёскивающих фиолетовыми спинками земляных жуков и, вьющихся над флоксами, мохнатых бражников...
* * *
Ветер Грозовей лежал на ивовых ветвях, а Ветряна тихонько раскачивала их, словно садовый гамак.
- Устал, милый? Такую грозу принёс, да ещё издалека. Хорошо там?
- Хорошо, да только в родных краях краше! Я ведь увидел в доме этого парня ту акварель, помнишь, с девушкой на берегу реки? Вот и решил, что пришло время закинуть его в это поместье! Ты любишь меня? – Грозовей шутливо нахмурился и вопросительно поднял одну бровь.
- Люблю, и буду любить всю жизнь...
- И все будущие жизни! - добавил ветер.
- Ой, погоди-ка, - Ветряна лёгким дуновением метнулась к цветущему лугу.
Там, тихонько лопоча, кружили над клевером, цикорием да кашкой, маленькие тёплые ветерки.
- Один, два, три... семь... десять... двенадцать - все тут, – она вздохнула и, пригладив серую полынь, прошелестела, - дети, кто хочет пощекотать папу? Он уже проснулся!
По ясному небосводу неспешно катился горячий блин солнца, на осинах и тополях весело звенели птицы, а в воздухе витали ароматы ночного дождя, полевых цветов и... вишнёвого варенья.
10.В краю радужных пагод
Виктория Вирджиния Лукина
В краю радужных пагод и созвездий из бронзовых колоколов, там, где ветры пиликают на двухструнных скрипках, а горы пронизаны тысячами изогнутых сосен, в небольшом уютном домике на берегу Жёлтого моря, жила молодая пара – Чжеин и Чжон.
Миниатюрная красавица Чжеин умела искусно вышивать шёлковые покрывала и шали, а высокий сильный Чжон слыл в округе лучшим ловцом жемчуга.
Однажды ночью вышел он на барке в отрытое море, чтобы наловить летучих рыб, любящих резвиться над лунной дорожкой. Когда же его корзина с уловом была почти полна, в сачок вдруг попала невзрачная горбатая рыбешка с низкой чёрных жемчужин во рту. Удивился Чжон и отпустил рыбку, а украшение решил подарить жене. Но, как только он бросил жемчуг в корзину, заволновалось море, забурлило, зашумело и, невиданной силы шторм обрушился на него гигантскими пенящимися волнами. С рёвом и клокотом буйствовала и шумела стихия до самого утра, а на рассвете Чжеин обнаружила на причале лишь разбитую лодку, на дне которой зацепились за гвоздь диковинные бусы.
Старики говорили, что это Дракон Жёлтого моря похитил её мужа, и Чжеин, неустанно вглядываясь в бегущие издалека волны, ждала его возвращения. Она сидела на берегу, вышивала и пела, надеясь, что звёзды-колокола повторят её песни и их звон будет слышен даже на морском дне. Она плавно водила серебряной иголкой над рукоделием и рисовала на шёлке все, что напоминало ей о любимом: чайную расписную чашку, из которой Чжон любил пить матэ, бисерный фонарик-цветок, распускающийся каждый вечер в их спальне и бумажного мотылька, приколотого Чжоном к кухонной занавеске. По широкой канве новой золотистой шали плыли удивительные рыбы, качались цветущие лотосы, сверкали перламутровые раковины и, словно кораллы, переплеталась крученая бахрома.
Поздно вечером девушка развесила шаль у окна и всё смотрела и смотрела на живые узоры, пока не уснула. Мечтательный ветер поддел тонкую ткань скрипичным смычком, закрутил серпантином и пустил по небу невесомой пеленой - полетели сновидениями раковины, лотосы и гонги, задымили курильницы и заплескались морские брызги, а над верхушками старых сосен тёмным ночным облаком пролетел огнедышащий Дракон.
Чжеин выбежала за порог, и легко, словно ночная птица, вдруг взлетела над соснами. Она пронеслась вдоль берега и, паря над лунной дорожкой, стала вглядываться в тихую морскую гладь. Под ней проплывали косяки неонов и светящиеся шляпки медуз, скелеты затонувших кораблей и стайки морских коньков, а по поверхности воды дрожащей рябью струилось тончайшее полотно её волшебной шали. Чжеин подхватила её и набросила себе на плечи.
Плывущая Изумрудная Черепаха, словно островок, приютила её на своём панцире.
- Поймай раненого Ската, - посоветовала она, - и остерегайся маленькой горбуньи!
Чжеин расплела свою косу и вытянула из неё длинную ленту. Затем острой заколкой провела по своей ладони и опустила руку в воду. Учуяв вкус крови, к ней подплыла рыбка-вампир, и девушка быстро обвив её лентой, бросила обратно в прозрачное море. Увидев, как та молниеносно приклеилась своей присоской к спящему на песчаном дне, скату, она потянула ленту на себя, и… Скат был пойман!
- Каждую ночь звёзды-колокола поют твои песни, а морские раковины им вторят! - сказал он. – Я ждал тебя, но Чёрная колдунья пронзила меня своим каменным ножом, и теперь силы покидают меня.
- Нужно верить в лучшее! Мой дорогой Чжон всегда выздоравливает от чашечки свежезаваренного матэ! – воскликнула Чжеин и встряхнула свою шаль.
Вышитая расписная чашка в тот же миг отделилась от шёлкового полотна. Кружась и расплёскивая горячий ароматный чай, она приблизилась к Скату и стала поить его.
- Спасибо, я словно заново родился! – поблагодарил Скат, сделав последний глоток. – А теперь, следуй за мной!
Они поплыли сквозь стеклянную толщу воды по узким лабиринтам, мимо глубоководных скал и пустынь, рассекая хлёсткие заросли бурых и синих водорослей.
Зловещие силуэты акул и касаток мчались за ними, жуткие щупальца осьминогов так и норовили их атаковать, а мрачные пещеры и валуны дышали беспроглядной тьмой.
- Нужно верить в лучшее! Мой дорогой Чжон всегда побеждает тьму лучом яркого света! – сказала Чжеин и вновь встряхнула свою шаль.
Бисерный фонарик-цветок соскользнул с вышитой канвы, и смело осветил все подводные тропы. Страхи и тени рассеялись, и в чудном сиянии вырос хрустальный Дворец, утопающий в гирляндах из морских лилий.
Нарядные рыбы, свирепые крабы и разноцветные кальмары, словно придворные франты, чинно кружили у трона, на котором лежал трёхглавый Дракон. Три пары его воспалённых глаз грустно глядели сквозь розовые очки на коллекцию удивительных чёток: золотых и серебряных, медных и янтарных, сделанных из семян лотоса и дерева бодхи, а ещё – сандаловых, гранатовых и даже костяных, каждая бусина которых была выполнена в виде миниатюрного черепа. Только не было среди них его любимых - из ста восьми чёрных жемчужин, таящих в себе силу ста восьми тысяч мантр. Без них Дракон слабел с каждым днём, а Жёлтое море всё меньше и меньше повиновалось ему.
Уродливая, с горбатой спинкой, рыбёшка крутилась рядом и всё твердила ему на ухо:
- О, мой повелитель! Это ловец жемчуга похитил твоё сокровище! Он мечтает стать владыкой моря, он хочет погубить нас! Я бы его превратила в жалкого моллюска, но он сумел скрыться. Ему кто-то помогает! Это заговор! Вели всех казнить!!!
Скат бесшумно приблизился к трону и полыхнул электрическим разрядом – яркое зарево, словно молния, осветило Дворец, а стремительное подводное течение закрутило-завертело всё водоворотом. Переплелись узлами водоросли, рассыпались горошинами чётки, придворные франты кинулись кто куда, а три оправы розовых очков разлетелись на мелкие осколки прямо перед глазами Дракона. Он, словно очнувшись от дурмана, грозно глянул на рыбёшку-советницу, та хрипло ойкнула и превратилась в старуху-горбунью, облачённую в серые отрепья. Она выхватила каменный нож и стала угрожающе им размахивать, потом, оглядевшись по сторонам, собралась было броситься наутёк, но… обмякла, ещё больше сгорбилась, согнулась и застыла чёрным подводным валуном.
* * *
Дракон приподнял три свои головы и сладко зевнул в три голоса. Чжеин поднесла ему в пиале горку салата из морской капусты, а изумрудная Черепаха сказала:
- Ну, что, Дракоша? Теперь ты понял, кто на самом деле был вором и желал тебе погибели? Если – да, то пришла пора мне расколдовать Чжона.
- Да, - со вздохом пролепетала правая голова, средняя виновато улыбнулась, а левая продолжала жевать диетический салат, - я был так доверчив, к тому же – влюблён… мне она казалась невероятной – самой красивой и самой мудрой!
Черепаха беззвучно засмеялась:
- Так уж и красивой! Не надо было принимать от неё в подарок розовые очки! Я тебя вырастила и знаю почти тысячу лет! Пора бы уж жениться и перестать увлекаться самозванками. Кстати, у Дракона Мраморного моря – дочь на выданье!
Она легонько укусила Ската, и тот, громко булькая и неистово вращаясь, вдруг взял и превратился в целого и невредимого Чжона.
Черепаха улыбнулась:
- Уже светает и, если вы не хотите остаться здесь навсегда, вам придётся всего за несколько минут найти дорогу к солнечному свету!
- Нужно верить в лучшее! Мой дорогой Чжон всегда находит то, что ему нужно! – заверила её Чжеин и взмахнула своей чудесной шалью.
Рукотворный шёлковый мотылёк – точная копия бумажного, того самого, что был приколот к кухонной занавеске, тут же вспорхнул с вышитой канвы, и поплыл-полетел вверх, а Чжеин и Чжон, взявшись за руки и быстро-быстро перебирая ногами, последовали за ним – к светлеющему небу, к тёплому восходящему солнцу.
- Гм-м, а где же похищенные чётки? – задумчиво поинтересовался Дракон.
- Очень скоро они будут у тебя. А сейчас, мой господин, тебе нужно немного поспать!
* * *
Прохладный утренний бриз еле слышно запиликал на своей воздушной скрипке и дунул на невесомое золотистое шитьё у окна. Чжеин проснулась и зажмурилась от ослепительного света, ручьём лившегося в дом. Набросив шаль, она побежала на берег, где её муж чинил лодку.
- Вот и всё, - сказал он, - днище залатал, корму подправил, можно опять на летучих рыб охотиться! Пора?
- Пора, - кивнула Чжеин, прижимая к груди длинную нитку чёрного жемчуга, - знаешь, милый, я тут чуть-чуть починила - кисточку из восьми разноцветных нитей пришила и заменила пару надколотых жемчужин!
- Ты моя жемчужина! - признался Чжон и подхватил её на руки. – Пусть море забирает своё сокровище и всегда будет благосклонным к людям! А тебе я, по бусинке, соберу самое восхитительное ожерелье на земле!
- Нужно верить в лучшее, мой дорогой Чжон…
Вдали, по искрящейся солнечной дорожке плыла Изумрудная Черепаха, катая на своём панцире внучат, а на загорающемся горизонте причудливым светлым облаком парил трёхглавый Дракон, повторяя мантры о доброте и щедрости Жёлтого моря.
В краю радужных пагод и созвездий из бронзовых колоколов начинался новый день…
АВТОР 6
11.Страшный сон
Надежда Сергеева
От красоты белых цветов хотелось смеяться и петь, и бежать по этому снежному, живому полю, взявшись за руки. В том, что Любимая рядом, Валерий не сомневался, её присутствие он ощущал теплом и сиянием, струившимся справа. Но сколько не пытался он заглянуть в любимые глаза цвета чая, видел он только это сияние.
- Вот оно, счастье, - услышал Валерий чей-то шепот, и тут же поднялся ветер, вначале легкий, чуть заметный, едва шевеливший белые цветы на высоких тонких стеблях.
Что-то изменилось вокруг. Повеяло холодом. Тревога змеей вползла в сердце. Валерий уже не ощущал прикосновения руки Любимой, пропало тепло, растаяло сияние, как и не было.
Мужчина заметался по поляне, раздвигая цветы, которые от его касаний теряли белые лепестки. И чем больше облетало лепестков, тем мрачнее становилось на поляне – оставшиеся цветы из белых превращались в серые, а потом их стебли стали черными змеями, которые опутывали ноги, мешая идти.
Усилившийся ветер пригнал черные тучи, с которых посыпались крупные дождевые капли. В их шорохе слышался неясный шепот и хихиканье.
- Любимая!!!!! – закричал Валерий что есть сил.
- Где?! – зло прошипел кто-то невидимый, и дикий хохот прозвучал как раскат грома.
В краткой вспышке молнии Валерий увидел на противоположной стороне поляны Любимую, которую обвивали черные стебли. В руках она держала последний белый, сияющий цветок.
Мужчина рванулся, пытаясь освободиться от пут на ногах, но упал. Стебли-змеи тотчас обвили его руки, не давая подняться. Валерий изо всех рвал скользкие стебли, наконец, он смог подняться, и душа похолодела при взгляде в ту сторону, где стояла Любимая. Над нею парила огромная черная птица. Это черные стебли переплелись между собой, превратились в птицу со страшной мордой то ли льва, то ли пса. При каждом взмахе тяжелых крыльев перья громко шуршали, словно шепот разносился по поляне:
- Не любишшшшь, не любишшшь, не любишшшь…
Валерий бросился бежать через поляну. Но не успел пробежать и нескольких шагов, как черная птица встряхнула крыльями, и с них посыпались на мужчину острые, как иглы, перья. Пригвожденный ими к земле мужчина не мог пошевелиться. А птица набрала высоту, разинула зловонную пасть и ринулась вниз.
- Не-е-е-ет!!!!!!!!! – закричал Валерий, увидев, как Любимая пропала в чреве птицы, и рухнул на перья-иглы.
Боль от уколов десятка перьев стала расти, и вот уже она владела всем телом, сконцентрировавшись в сердце. Тьма поглотила все – не было ни птицы, ни черных цветов, ни Любимой, только боль…
Валерий открыл глаза. Сердце стучало с бешеным ритмом. Все тело неприятно ныло, ночь, проведенная в кресле, дала о себе знать. Зимний рассвет несмело входил в комнату.
-Любимая, - одними губами прошептал он, и закрыл глаза.
Сон. Это всего лишь сон.
Мужчина и с трудом встал на затекшие ноги.
Глоток давным-давно остывшего кофе из недопитой с вечера чашки словно подтолкнул его к двери.
По улицам просыпающегося города неслась машина, водитель, не переставая, шептал:
- Не отдам… никому её не отдам…
12.Путевые заметки
Надежда Сергеева
Люблю я в отпуске путешествовать.
Кто-то скажет: «Ну, что за путешествие - отправиться со Среднего Урала на Южный.». Но ведь это так здорово! Своим ходом. На «копейке». Старенькая, но крепкая «итальянка» совершила уже немало таких пробегов.
Раз в год, а иногда и дважды, мы с мужем едем из Тагила в Магнитку. Конечно, не обходится без приключений. Но все кончается хорошо, слава Богу.
О некоторых наших приключениях и впечатлениях я и хочу вам рассказать.
«Козий загон»
Сегодня мы отправляемся в отпуск.
Все, что было нужно, уложено. На крышу установлен багажник – пригодится на обратном пути. Мы его называем «ограничитель скорости», потому что, как только наша ласточка разгоняется до девяноста километров – багажник начинает гудеть!
Поехали!
Ну, надо же! На ближайшем перекрестке – что-то со светофорами, горит во все стороны зеленый. Машин скопилось тьма. Придется объезжать. Через дворы выбираемся в метрах трехстах от аварийного перекрестка и благополучно следуем дальше, минуя пробку.
Чтобы вернуться на улицу, ведущую к выезду из города, нам придется проехать мимо Козьего загона.
Смешное название. Сейчас, поди, никто и не вспомнит, что в середине прошлого века этот парк был любимым местом для прогулок в нашем районе. Называли его - парк имени Горького, в центре стояла гипсовая статуя писателя. Была эстрада, где проводились концерты заводской и рудничной самодеятельности. Перед входом в парк – кинотеатр «Мир», единственный на всю округу. Именно с его «умиранием» и связано запустение парка. В центре города появились новые большие кинотеатры. Люди перестали приходить в «Мир», потому и парк был забыт, его посетителями стали козы... Ну, да, сюда выгоняли свою животину жители из близлежащих домишек, что стояли от рудника до механического завода. Тогда еще не было рядом пятиэтажек. Потом частный сектор «отодвинули». Дома снесли почти до самого завода, на их месте построили трех- и пятиэтажки. А парк совсем одичал. Мы с друзьями, помню, прибегали сюда весной за букетами черемухи, летом за сиренью, а осенью собирали барбарис, его здесь было очень много. Несколько лет назад городские власти передали бывший кинотеатр досуговому центру подростков. И старый парк преобразился. Его очистили от зарослей, убрали старые тополя, посадили березки, клены, оборудовали детские площадки. Пытаются привить жителям окрестных домов новое название - «Детский парк», но в народе его чаще продолжают называть Козьим загоном.
Вот и выбрались. Теперь на заправку.
«Гроза»
Остались позади городские кварталы, и вот мы на тракте. Признаюсь честно, не люблю ехать по этой дороге на юг. Почему? Объясняю – полосы движения тут раздельные. При движении на север, транспорт едет по вновь построенной трассе, прямой и ровной. Тогда как в южном направлении – практически на всем протяжении старый, проложенный еще в демидовские времена, тракт. Спуски и подъемы, крутые повороты утомят кого угодно! Дорога выпрямляется только на подступах к Екатеринбургу, за озером Таватуй. С этим участком трассы связано событие, оставившее след в нашей памяти. Испугались мы тогда здорово!
Было это года три назад. Июль. Выехали из Тагила при ясной погоде и жаре за тридцать. Спасали только открытые окна. После Таватуя погода начала портиться. Над трассой еще светило солнце, но впереди справа наползала сизая туча, и изредка доносились раскаты грома. Я люблю грозу, нравится с балкона девятого этажа наблюдать, как она приходит в город. Но оказаться в центре грозы на дороге.… Это что-то!
Мы, вместе с остальными машинами на тракте, буквально въезжали в грозу. Вскоре хлынул такой ливень, что дворники с трудом справлялись со своей работой. Все чаще сверкали молнии, все громче гремел гром. Все меньше становились паузы между молнией и громом! Остановиться бы, переждать.… Но место там узкое, остановка запрещена. Потому и ехали потихоньку, почти вслепую. И вот молния и гром стали одновременны! Представляете, какой оглушительный был грохот?! Уши закладывало. Молнии били справа от нас, гром гремел, практически не переставая. И вдруг метрах в ста впереди, может даже меньше, в полотно дороги ударил световой столб с хорошую сосну толщиной. Сын закричал: «Папа, останавливайся!». Муж по тормозам! Благо ехали медленно, и на скользкой дороге не занесло, да близко машин не было! Сидим, оглушенные. Как в народе говорится - "душа в пятках"! Дождь по машине барабанит. Гром по небу горохом рассыпается…. Сколько стояли – трудно сказать. В себя пришли, когда мимо лихач на иномарке промчался, обдав нашу ласточку по самую крышу брызгами из-под колес. И мы поехали. Молча. Задерживая дыхание при каждой новой вспышке. Но гроза пошла на убыль. Гремело уже где-то позади и не так громко, ливень прекратился, превратившись в мелкий надоедливый дождик. Когда выбрались на Челябинский тракт, и он перестал. А вскоре и солнышко выглянуло. Но пережитый страх еще долго возвращал наш разговор к грозе. О чем бы мы ни говорили, кто-нибудь вздыхал: «Ну, и жуть была!»…
Чем дальше мы уезжали от грозы, тем смелее о ней вспоминали. А повернув на Касли, посмели даже смеяться и над ней, и над своим страхом.
Кстати, с каслинским поворотом связано событие, которое можно назвать божьим провидением.
Но об этом в другой раз.
«Нас встречают!»
На Магнитку из Екатеринбурга можно проехать тремя путями – заезжая в Челябинск, минуя его через Троицк и через Миасс, дорога в который начинается с каслинского поворота с челябинского тракта.
Вот об этом повороте я и хочу рассказать…
Случилось это давно, брат мой жил тогда еще с матерью в Магнитке.
В то лето они решили на машине приехать за нами. Но как-то так случилось, что мы друг друга не поняли…. Вопрос об их приезде решался по нашим меркам долго, и мы, решив, что они не приедут, купили билеты на автобус до Челябинска, а там – на поезд. Накануне отъезда получаем телеграмму, мол, все в порядке, мы едем за вами. Мобильных телефонов тогда не было. Мы послали ответную телеграмму, что уже купили билеты. Ее получил часов в десять вечера мой отчим, но отвозить ее брату на другой конец Магнитки не стал, надеясь успеть утром и, конечно же, не успел! Короче, выехали и они, и мы,… не подозревая друг о друге!
Следуя по челябинскому тракту междугородние автобусы часто останавливались на отдых у поворота на Касли. Там была, в то время еще необорудованная, остановочная площадка, где существовал рыночек, на котором можно было купить перекусить. Но водитель нашего автобуса решил сделать остановку дальше по трассе. У рынка он лишь сбросил скорость, и тут я увидела стоящую у самого края площадки машину брата! Я закричала водителю:
- Остановите автобус! Скорее! Нас встречают!
Представляете реакцию и водителя, и других пассажиров! Ничего себе «встречают» за 200 километров до Челябинска! Но, тем не менее, автобус остановился, мы вышли. Наше появление возле машины вызвало шок и у брата, и у матери! Вот так остановились покушать!
С тех пор, проезжая это место, мы всегда вспоминаем ту встречу…. И объяснить все можем только как Божий промысел. А как иначе?
«Карабаш»
От челябинского тракта до Миасса километров сто, дорога двухполосная, особо не разгонишься. Но места! Живописнейшие – темный смешанный лес с преобладанием хвойных постепенно становится светлее, больше берез, осин, меньше подлеска. То справа, то слева за лесом видна вода – озера. Самое большое – Кисегач подходит вплотную к дороге. И некоторое расстояние ехать надо по акведуку. Ощущаешь себя на корабле – «вода, вода, кругом вода…»!
Три небольших города на этом пути – Касли (про каслинское чугунное литье слышали?), Кыштым и Карабаш. И если первые два остаются слева от трассы, их проезжаем по касательной, то последний…. О нем надо сказать отдельно.
Само название города настраивает на неприятные ощущения… «Кара – баш» - черная голова…. Приближение к городку угадывается по пожелтевшей среди лета листве. Потом лес отступает, и справа высятся черные отвалы, ровные крутые склоны с редкими следами оползней. Ближе к городу открывается вид на гору, давшую название этому месту. С недавних пор ее называют Поклонной, потому что нашлись люди, которые на вершине этой безлесной горы установили огромный крест и выложили возле него надпись «спаси и сохрани». Этим люди пытаются просить прощения за, то, что сотворили со здешней природой! И крест, и буквы хорошо видны от подножия.
Мы проезжаем по окраине Карабаша, именно здесь находится предприятие, превратившее город в зону экологического бедствия. Медеплавильный комбинат. Когда-то рядом велась и добыча, но вот уже много лет комбинат работает на привозной руде.
Вы можете себе представить лунный, нет, марсианский пейзаж? Так вот, реальный марсианский пейзаж – ничто, по сравнению тем, что можно увидеть, проезжая вдоль этого предприятия…
Два цвета – черный и оттенки желтого. Вот и все краски. На несколько километров дороги, на несколько сот метров в сторону от нее… справа – комбинат, слева – голые серо-желтые горы без растительности. На самом выезде из города нужно проехать по мосту через речку, нет, речкой то, что там протекает назвать невозможно,… нечто грязно оранжевого цвета со слегка заметным течением вдоль такого же цвета берегов. Километра через три эта «речка» теряется в отстойниках, протянувшихся до дамбы и за нее. Дамба высотой с девятиэтажный дом и протяженностью около полутора километров сдерживает шламохранилище, оставшееся с тех времен, когда еще работал рудник. После сильных дождей или весеннего паводка на её террасах хорошо видны следы «сбежавшей» влаги – серо-бурые потеки от верха до самого подножия.
Увиденное – заставило написать эту грустную сказку…
«Ох, уж, это мороженое!»
Переночевав у брата в Миассе, мы на двух машинах выезжаем в Магнитку. Брат так же решил поехать с нами. Утро выдалось жаркое и душное, поэтому сев в машину, я попросила мужа в ближайшем киоске купить мороженое. Но у остановочного комплекса, где он находился, как на грех, уже стояли троллейбус и две маршрутки…. Муж поехал мимо, сказав, что купим мороженое в центре. Но в центр мы не попали, так как брат, ехавший впереди, свернул на другую, незнакомую нам дорогу вдоль промзоны автозавода. И по пути не попалось ни одного киоска с мороженым. Я так скорбно вздыхала, что муж не выдержал и сказал: «Остановимся на выезде из Миасса, там магазин есть». Остались позади и промзона, и плотина, и старый город. Приближался тот самый магазин на выезде. Показалась вывеска «Парус». Но… свободного места возле магазина, чтобы припарковаться, не было! Все - и справа, и слева - занято огромными фурами. Вздохнув, я сказала: «Да, бог с ним, с мороженым. Поехали». Эх, знать бы, что меня ждет…. Лучше бы остановились!
Проехали мы две трети пути, оставалось впереди километров сорок до Верхнеуральска и чуть меньше за ним до Магнитки. Дорога серой лентой бежит по степи, уходя в синеву на горизонте. Простор! Далеко-далеко расплывается волнами в жарком мареве Уральский хребет. Небо – высокое, синее-синее, с редкими парусами облаков. В степи такое разноцветье, что кажется - небрежный художник рассыпал свои краски на зеленый ковер. Настроение – аж, петь хочется! Вдруг с водительского сиденья доносится удивленный возглас и следом за ним вопрос – «А где барсетка?». У мужа закончились сигареты, он хотел достать новую пачку, а барсетки-то и нет! Остановились. Подъехал брат. Обсуждаем, что делать. В оставленной на миасской кухне сумочке - не только сигареты, но и все документы и деньги. Надо возвращаться. Гнать обе машины? Невыгодно. И мужчины решают ехать на "Ладе" брата, а меня с «копейкой» оставить тут, посреди степи! Когда решение было принято, и муж садился во вторую машину, я не удержалась, чтоб не сказать: «А вот остановился бы за мороженым, раньше бы обнаружил пропажу!».
Они уехали, а мы с «ласточкой» остались….
Вокруг такая ширь! Степь. Впереди - дорога уходит длинным пологим спуском, ближе к горизонту поднимаясь на холм. Сзади – небольшой подъем, обрывающий полотно дороги, и далеко-далеко на горизонте в синей дымке горы. Слева – насколько хватает глаз пшеничное поле с небольшой березовой рощей в центре. Справа – целинная степь с редкими проплешинами солончаков. Метрах в полуста заросли какого-то кустарника. С высокого неба жарит солнце. В минуты затишья, а движение там не очень активное, слышно, как в травах шумит ветер. И в такой вот степной красоте я провела четыре часа! Я и книжку читала, и спать пыталась, и обзвонила по мобильнику всех друзей, и по пшеничному полю прогулялась, и даже набрала стакан степной клубники….
Радости моей не было предела, когда мужчины вернулись, и мы благополучно добрались до Магнитки. С тех пор муж перед отъездом обязательно перепроверит, а на месте ли барсетка, чтоб за мороженым не останавливаться!
«Искупались!»
Гостим мы в Магнитке уже вторую неделю. Варенья разного наварили. Спины, как у всех садоводов, намного темнее, чем все остальное тело. Мы ж не просто на отдых приехали, но и в саду-огороде бабушке помочь. Купаться ездили только на городской пруд, на пляж, что в парке «У Палатки». Хотелось отведать и озерной водицы. Решено. Едем на Соленое. Знаменитейшее озеро в окрестностях Магнитогорска. Вода там соленая, как на море, и грязь лечебная. В детстве, помню, летом туда почти каждый день ездили, да еще воду с собой в бидоне привозили. Рассказывали, что больные люди, привезенные на носилках, пожив лето на озере и полечившись его грязью, на своих ногах домой возвращались. Все это было, как теперь принято говорить, в «эпоху застоя». Какое же разочарование ждало нас, когда мы отправились на озеро нынче….
До Соленого ехать километров двадцать пять, тридцать, но вся заковыка в том, что на подступах к озеру заканчивается территория Челябинской области, и начинается Башкирия. У самого озера, где асфальтовая дорога сворачивает направо, а влево уходит грунтовка до благоустроенного пляжа, и раньше стояла будка ГАИ, а теперь – целый блок-пост! Грунтовка перекопана, подъезда к озеру нет. Мы не стали спорить и упрашивать, просто поехали по асфальтовой дороге дальше, решив попасть на озеро Щучье, на котором и я, и мой муж бывали в детстве и юности не раз. Но память сыграла с нами злую шутку! Мы пропустили поворот на Щучье! Проехали до самого Банного. Это, пожалуй, не менее Соленого, известное озеро. Называется Банным, как гласит легенда, из-за войска пугачевского, которое на его берегах устраивало банные «мероприятия». Вода в озере удивительно чистая! Но из-за большого количества ключей всегда довольно холодная. Высматривая место для стоянки, мы проехали вдоль озера почти до деревни Кусимово, но так и смогли найти, где остановиться. Много было отдыхающих. И мы вновь меняем конечную точку нашего путешествия. Кусимово расположено между двух озер – Банного и Чебачьего. Наше решение – противоположный пологий берег Чебачьего. Сказано - сделано. Съезжаем с трассы на разбитую грунтовку по берегу озера. Едем минут двадцать, пока дорогу не перегораживает лиман. По следам ранее проехавших машин видно, что за лиманом дорога продолжается. Ширина его метров пять, неглубоко. Муж решает переехать лиман, но делает это довольно резко и поднимает сильную волну. Волна отталкивается от противоположного берега и бьет в машину! Мотор глохнет. Мы в машине. Машина в самом центре лимана. Вылезаем, действительно неглубоко – до середины голени. Все вместе выталкиваем нашу «ласточку» обратно на сухое место и, оставив у машины нашего незадачливого водителя, идем купаться. Место отличное! Песчаное дно до глубины в метр сменяется ковром водорослей. И это не илистое дно с цепляющимися за ноги ветвями! Это похоже на ковер с высоким и мягким ворсом. Провели мы на берегу тогда часа три, вдоволь накупались, успели даже на холме клубники набрать в бутылку из-под минералки. Пора домой. Сели, машина завелась, поехали, но…. Вскоре поняли, что бесследно удар волны для машины не прошел! Волна разбила вентилятор, а тот пробил радиатор, и вылился весь тосол из системы охлаждения…. Далеко вы уедите без тосола? Вот и мы не уехали. Кое-как выбрались на трассу, там уговорили водителя грузовичка «Газели» на «галстуке» дотянуть нас до автобана. Он и рад бы был дотянуть нас до Магнитки, да только ехал в Белорецк. Постояли мы, постояли у заправки на автобане… ну, нет попутных машин! А те, кто попадался, не откликались на нашу беду. Решили мы ехать потихоньку сами. Дорога там немного под уклон идет,… так вот, муж разгоняет «ласточку», пока она не начинает греться, потом отключает двигатель, и машина идет холостым ходом. Километров двадцать мы проехали. А впереди ремонт дороги. Объезд. За ним – подъем. Получается, нам самим дальше никак не проехать. Минут двадцать мы голосовали, пока водитель легковушки, чуть помоложе нашей «ласточки», не согласился отбуксировать нас до дома.
Вот так съездили покупаться в озере!
АВТОР 7
13.В одну реку дважды...
Вера Мосова
Алиса сидела на кафедре и в полной тишине проверяла студенческие работы. Она не любила носить их домой, и потому обычно задерживалась после лекций. Зная, что коллеги уже разошлись, она позволила себе немного расслабиться: налила чашечку ароматного чая, сняла пиджак, аккуратно повесила его на спинку стула, вынула заколку из волос, которые мягко опустились на плечи упругой каштановой волной. Чего-то ещё не хватало ей для полного комфорта. Ну, конечно же, туфли! Она скинула их, с удовольствием пошевелив затекшими пальцами ног, слегка потянулась и удобно расположилась в кресле, продолжая свою работу.
В дверь постучали. Алиса подняла голову: перед ней стоял худощавый мужчина с лёгкой проседью в темных волнистых волосах. В одну секунду сердце ухнуло куда-то вниз. Быть того не может! Слегка щуря близорукие глаза, он поздоровался и произнёс:
– Я ищу доцента Каштанову.
– Это я, присаживайтесь, пожалуйста, – откладывая в сторону стопку тетрадей, произнесла она как можно спокойнее. – Слушаю Вас.
– Я отец Вашего студента Игоря Соколова, меня зовут Николай Петрович. Игорь очень много мне рассказывал о Вас, Алиса Дмитриевна. Вот зашёл познакомиться и выразить свою благодарность. Вы его любимый преподаватель, Вы просто заразили его любовью к зарубежной литературе. Особенно к японской поэзии. Сайгё, Басё…
– Неужели я так изменилась, Николенька? – осторожно прервала она этот поток славословий и сняла очки.
– Алька?! …Как? …Ты же в школе иностранные языки преподавала!
– А вот так, понравилось читать в подлиннике иностранную литературу, получила еще одно образование, увлеклась настолько, что защитила кандидатскую, сейчас докторскую пишу.
Она старалась быть спокойной, хотя каждое слово давалось ей с большим трудом.
– Не верю глазам своим! И ушам тоже! Никто, кроме тебя, не называл меня Николенькой. Это сколько же времени прошло? Лет двадцать пять? Пожалуй, больше… Ты еще краше стала. И я, знаешь, подумал даже, что имя и отчество, как у тебя (имя ведь у тебя редкое), но фамилия другая… и вообще… Я и предположить не мог, что это ты!
– Фамилия мужа, ничего удивительного, – ответила она все так же спокойно, ничем не показывая, что его реакция была ей приятна.
– Да, конечно, ты ж тогда так быстро уехала, и я больше ничего не знал о тебе. Если бы я мог предвидеть, какой ты станешь!- в его голосе звучало явное восхищение.
« И что бы тогда?» – пронеслось у неё в голове, но погружаться в прошлое, которое она столько лет усердно стирала из своей памяти, Алисе сейчас совсем не хотелось, и она перевела разговор:
– Что же всё-таки с Игорем приключилось? Слухи ходят самые невероятные.
– Разбился на мотоцикле, – печально проговорил Николай, – лежит здесь, в областной больнице, в реанимации. Я сегодня с врачом говорил. Прогнозы пока не очень утешительные, он все еще без сознания, уже второй день. Вся надежда на молодой организм. …Я тут рядом в гостинице остановился. Вот решил зайти в институт – надо же себя куда-то девать.
– Как же так случилось, Коля?
– Не знаю… Чувствую себя виноватым… Он домой приезжал. Мы немного повздорили, сын выскочил во двор, сел за руль и умчался.
– Эх, мужчины! Чего ж вас мир-то не берет?
– Этот дурень жениться собрался, а ему только двадцать исполнилось, да и невеста практически нищенка. Как жить? Как семью содержать?
– Узнаю прежнего Колю! Кстати, если речь идет о Кате Морозовой, то девочка она очень славная. Они чудесная пара, уверяю тебя. Зря ты противишься, Николай. Не ломай парню жизнь. Ты свою-то удачно устроил? Зоя всем довольна?
– В чем-то ты права, конечно, Аленький, – при этом имени Алису накрыло горячей волной, – ничего у нас с Зоей не вышло. Мы давно в разводе. Она нашла себе помоложе да покруче, уехала с ним за границу. Я не дал разрешение на выезд сына, с десяти лет сам его подымал, и мне его судьба небезразлична. Хочу, чтоб он счастливым был.
– Эх, Коля, Коля, ничему-то тебя жизнь не научила. Не лезь ты к парню со своими умными советами. Позволь ему быть хозяином собственной судьбы.
Она уже начала слегка раздражаться от того, что ей приходится озвучивать, казалось бы, прописные истины. И кому? Взрослому, состоявшемуся мужчине.
– Но он делает ошибку!!! – разволновался Николай.
– Если он и сделает ошибку, то свою, и сам же её исправит, коли понадобится. Это лучше, чем делать ошибки по воле папочки! И знай: парень у тебя далеко не глупый и очень порядочный человек. Пойми ты – не для того нужны родители, чтобы ломать детей под себя!– последние слова она произнесла уже в сердцах, продолжать разговор не хотелось, и Алиса поспешила распрощаться, сказав, что ей пора домой.
– Может, тебя подвезти? – как-то робко предложил Николай.
– Нет, спасибо, я на машине.
Алиса выехала с парковки, вновь и вновь прокручивая в голове весь их разговор. Столько лет она старалась забыть Николая и, в то же время, ждала этой встречи. Особенно с тех пор, как в числе её студентов появился Игорь Соколов. Она сразу поняла, что это его сын, о чем говорили и внешнее сходство, и фамилия. Алиса не удержалась, подняла документы, убедилась, что это так. И уже твердо знала, что жизнь непременно сведет их вновь. Но, несмотря на это, оказалась не готова к встрече.
Сзади оглушительно сигналили, вырывая её из нахлынувших воспоминаний. Ну, надо же, уже зеленый, а она стоит. «Сосредоточься на дороге!» – приказала она себе, но тут же снова погрузилась в свои мысли.
Как он там сказал? «Если бы я мог предвидеть…» Да, предвидеть и просчитать свою выгоду – в этом он весь. И женился он на Зое, потому что она была дочерью первого секретаря райкома, хоть и любил её, Алису. А может, и не любил вовсе? Это она его любила до помрачения рассудка, до остановки дыхания, до полного подчинения его воле. Он так убедительно обрисовал ей их совместную нищенскую жизнь, что она и слова поперек вымолвить не посмела, когда он сказал, что жениться по любви – это абсурд. Жизнь надо выстраивать осознанно, осмысленно, с прикидкой на будущее. И хотя её будущее уже сигналило ей утренними токсикозами, она тогда поняла, что это только её будущее. Его оно никак не коснется. Она так его любила, что не посмела разрушить его планов, расстроить их с Зоей свадьбу.
Идущая впереди «Мазда» резко затормозила перед пешеходным переходом, и Алисе чудом удалось не врезаться в неё. Нет, так нельзя! Не хватало еще ДТП устроить. А ведь немудрено… в таком-то состоянии! Всё! Забыла! Надо подумать о чем-то приятном! О чем же? Да ведь сегодня у неё банный день! Вернее, вечер. На протяжении многих лет каждую пятницу Алиса встречалась в сауне со своими подругами.
Баня как рукой снимала все проблемы, накопившиеся за неделю, очищала не только тело, но и душу. Если честно, сухой пар и березовый веник были не самым главным в этом ритуале. Главным было общение. Пожалуй, это и общением в обычном понимании нельзя было назвать: лёгкий трёп, взрывы хохота, какое-то бесшабашное веселье. Казалось, даже воздух парилки пропитывался беспечной радостью, которая заряжала энергией каждую из подруг. Смыв с себя груз предыдущих забот и хлебнувши позитива, счастливые и умиротворенные, возвращались они домой, с блаженными улыбками неся свои легкие тела и очищенные души. На перекрестке расходились в разные стороны, расставаясь ровно на неделю. И вот так уже несколько лет, пожалуй, даже больше десятилетия. Только теперь все они приезжают на своих машинах, а после чинно разъезжаются по домам.
В предвкушении веселого вечера в компании подруг ехала Алиса к бане. Но что-то мешало ей расслабиться, перед глазами стояло лицо Николая. Он по-прежнему хорош: тот же проникновенный взгляд синих глаз, легкий наклон головы, негромкий голос. Что-то ностальгически-щемящее зашевелилось в груди. Неужели она опять попала под его обаяние? Нет-нет! Ни в коем случае! Только этого ей не хватало! Люди не меняются, и она это сегодня отчетливо увидела. Но что же делать, если за всю жизнь ни один мужчина так и не смог тронуть её сердце... Или она сама этого не хотела?
Лидия с Еленой уже сидели в парилке и что-то оживленно обсуждали, когда Алиса вошла. Её появление было встречено радостными возгласами. Подруги обменивались последними событиями своей жизни. Вскоре в парилку впорхнула Светлана, эффектно обернутая простыней. Лицо её светилось улыбкой, а на голове красовалась кокетливо сдвинутая набок банная шапочка. Раздался нежнейший голосок:
– А-а-а, ржёте, стервы, и без меня!?
– Вот она, явилась-не запылилась! – весело выкрикнула Елена, снимая с себя березовые листья,– а мы думали, ты уже по Лондону гуляешь!
– Скоро погуляю! Пустите-ка меня повыше, хочу пожарче.
– Ладно, парь свое тело белое да рассказывай, куда опять лыжи навострила? Давно по заграницам не разъезжала? Соскучилась уже?
– Ага, – мечтательно подхватила Светка, – надоело дома сидеть, пора в Европах отметиться! Алис, поехали со мной! Может, повезет – по жениху там оторвем! Представляешь – идем с тобой такие обалденно красивые по Тауэрскому мосту, каблучками цокаем. Причесочки, макияжик, легкий флёр французского аромата, а навстречу нам – видный господин с тросточкой…
– Ага, в цилиндре и в пенсне!
– Как вы его делить-то будете? Надо, чтобы шли сразу двое!
– И один из них принц Чарльз! – дружный раскат хохота взорвал жаркое пространство парилки.
Далее были обсуждены курсы доллара и евро, снегопады и наводнения в Европе, карантин по желтухе в классе у Лидии, симпатичный спонсор Светкиного учебного центра и новая пассия Елениного мужа, к которой он чуть было не ушел неделю назад, если бы не помешала верная политика жены. Всё это обсуждалось по мере перемещения подруг из парилки в душ, из душа в бассейн и перемежалось с шутками, приколами, добрыми подтруниваниями.
– Алис! Ау! Вернись к нам, – громко произнесла Елена, когда они уже сидели в комнате отдыха и наслаждались ароматным чаем с травами.
– И впрямь, Алька, что с тобой сегодня? Ты все молчишь и о чем-то думаешь, – подхватила Света.
– Да так, текущие проблемки, – попыталась уйти от разговора Алиса.
– Не финти, подруга, рассказывай,– настойчиво произнесла Лида.
– Да и рассказывать особо нечего, мимолетная встреча с давним прошлым, – нехотя произнесла Алиса. – Воспоминания нахлынули.
– Ну, ты, мать, даёшь! Опять тайны мадридского двора. Колись скорей! Оно красивое, это твоё прошлое?
– Жутко сексуальное?
Алиса поведала подругам о своей сегодняшней встрече с Николаем. Вопросы посыпались градом. Пришлось рассказать о том, как после института вместе с Зоей и Колей они по распределению попали в небольшой железнодорожный поселок, в вечернюю школу. Николай был учителем истории, Зоя – математиком, а Алиса преподавала немецкий язык. Все трое поселились в рабочем общежитии, где проживали и некоторые их ученики. Где довелось ей познать и сильное чувство, и глубокое разочарование. Николай был первым её мужчиной и, пожалуй, единственным, кого она так трепетно любила в своей жизни. Примерно через год прозябания в этом захолустье, отец Зои, номенклатурная личность, устроил дочери перевод в райцентр, на что и купился Николай. Женитьба на Зое, которая недвусмысленно искала его внимания, открывала ему новые горизонты, а Алиса этого дать не могла. Он честно всё ей объяснил, утверждая, что любовь и голодный желудок – вещи несовместимые. Она молча согласилась с ним и вышла замуж за своего ученика, который давно уже добивался её внимания. Алиса сразу предупредила жениха, что любви не обещает, но уважение гарантирует, что ждет ребенка от человека, который об этом не знает и не узнает никогда. Сергея это не смущало, он её боготворил. Они сразу переехали в областной центр, где неплохо устроились и внешне производили впечатление счастливой семьи. Алиса была мужу очень благодарна, но полюбить его так и не смогла. Через несколько лет они расстались. Как выразился Сергей, его утомила «игра в одни ворота». К тому же он встретил женщину, которая любила его так, что ради него была готова на всё. Но эта история уже была известна подругам, ведь всё происходило у них на глазах.
– Алька, ты ж никогда об этом не рассказывала! – прошептала вдруг Лена.
– Старалась забыть, вычеркнуть из жизни, но судьба порой преподносит нам такие сюрпризы, куда там до них всем бразильским сериалам!
– Я была уверена, что Танюшка – дочь Сергея, – вымолвила Света, сочувственно глядя на Алису.
– Она, по сути, и была его дочерью, он любил её, как родную, и даже алименты платил. Она и не подозревает, что он ей не отец.
– И ты никогда не скажешь ей об этом?
– Не знаю, девочки. Теперь уже ничего не знаю.
Алиса возвращалась домой совершенно умиротворенной. То ли баня помогла, то ли её откровенный рассказ о прошлом, а может, все вместе взятое, но, так или иначе, в душе её был покой. Войдя в квартиру, услышала, что разрывается телефон, тут же бросилась к трубке – вдруг чего с Танюшкой. Дочь ждала ребенка, и, как всякая мать, Алиса тревожилась за неё.
Из трубки доносилось странное сопение.
– Алло, я слушаю Вас, – четко произнесла Алиса.
– А-а-аленький, прости, это я, – услышала она невнятный голос Николая.
– Коля?! Откуда у тебя мой телефон?
– Нашёл …в записной книжке… у Игоря… – все так же невнятно проговорил он.
– Коля, что происходит? Ты пьян? – Алиса начала раздражаться.
– Прости, Аленький, выпил немного. Мне так плохо… вдруг… ну... самое худшее… как же я жить-то буду?
Разговор прервался.
Недавнего умиротворения как не бывало. Алиса долго не могла заснуть. В памяти всплывали картины прошлого. Первый поцелуй в весенней березовой роще, скромный букетик подснежников, первая их с Николаем ночь на продавленной панцирной сетке общежитской кровати, первый восторг и первые разочарования. Как она сумела все это пережить?
Спала Алиса неспокойно. Ей снился Николай. Почему-то он был за рулем мотоцикла, в шлеме и перчатках с высоким раструбом, Зоя сидела сзади, обхватив его руками, а её длинные белые волосы развевались на ветру. Они мчались прямо на Алису, которая от растерянности впала в ступор и никак не могла сойти с дороги. Мотоцикл неминуемо надвигался, и в последний миг она в ужасе проснулась.
Субботний день ей предстояло провести на работе - у заочников началась сессия. Во время лекции в аудиторию заглянул Николай. Алиса сделала ему знак подождать и в перерыве вышла к нему. Он выглядел смущенным, долго мялся, прежде чем начал говорить:
– Алиса, прости меня, пожалуйста, за вчерашний звонок, я не должен был этого делать. У тебя семья, муж, мне неловко, что я вторгаюсь в твою жизнь.
– Да ладно тебе, Коля, успокойся. С мужем мы давно расстались, дочь замужем и живет отдельно, так что никому твой звонок не помешал. Я понимаю, что тебе сейчас несладко. Держись. Это дело времени. Тебе остается только ждать и надеяться на лучшее.
Виноватость в его глазах сменилась благодарностью, и Алисе вдруг стало нестерпимо жаль его.
– Чем я могу помочь тебе? – спросила она тихо.
– Да чем тут поможешь?! Поговори со мной. Давай посидим где-нибудь, пообщаемся. Мне так тяжко одному в этом городе со своей бедой.
– Ну, хорошо, давай посидим, я через час освобожусь.
Через час они сидели в уютной кофейне и говорили о каких-то посторонних вещах, вспоминали общих знакомых. Николай рассказал, что у него сейчас небольшой бизнес в том же городке, куда он когда-то уехал, что сын по возможности ему помогает, и все у них было замечательно до недавнего времени. Он опять погрустнел, вспомнив об Игоре.
– Алька, я так боюсь, что он не выкарабкается. Я ж себе никогда этого не прощу. Сын – это все, что есть в моей жизни. Если я его потеряю... Я ж совсем один останусь в этом мире! Все бы сейчас отдал, лишь бы повернуть время вспять. И пусть бы он женился на этой девчонке! Что ж я, не помог бы им материально?! Ну, почему все именно так случилось?!
Алисе было так невыносимо больно слышать это, видеть его страдальческое лицо, что она не выдержала и проговорила:
– Ты не одинок, Коля. У тебя есть дочь, и скоро родится внук, – она достала из сумочки фото Танюшки и положила перед ним на стол.
Изумлению Николая не было предела, он взял в руки фото, смотрел то на него, то на Алису:
– Это моя дочь? Моя дочь? Как она похожа на Игоря!
– Да, она похожа на тебя.
– И ты молчала? Столько лет молчала? Как ты могла?
– А тебе это не нужно было, Коля. Оно не вписывалось в твою теорию рациональной жизни.
– Господи! Какой же я дурак! У меня тут целая семья! А я ни сном ни духом… целая жизнь… мимо… взрослая дочь! Как её зовут?
– Татьяна.
– Она знает обо мне?
Алиса молча покачала головой. Потом добавила:
– Теперь узнает, куда ж деваться! Ты ведь хочешь с ней познакомиться?
– Непременно! Когда? Позвони ей!
– Не спеши, Коля. Не стоит её волновать. Я должна её подготовить, ей ведь рожать со дня на день.
– Господи, я стану дедом! Спасибо тебе, Господи! Я не могу поверить! Неужели это происходит со мной?! Алиса, ты чудо!
Он взял её руки в свои, нежно гладил их и смотрел с таким обожанием и благодарностью, что на миг она почувствовала себя той влюбленной девчонкой, какой была много лет назад. Ей была приятна эта его восторженность и радость в его глазах.
– Прости меня, ради Бога, – проговорил он, не отпуская её рук, – я так виноват перед тобой, перед дочкой. Кто бы мог подумать, что даже в момент самого тяжкого горя можно ощущать себя счастливым человеком. Спасибо тебе за поддержку, Аленький. Что бы я без тебя делал? Больше всего на свете мне хочется сейчас обнять тебя и расцеловать. Коль судьбе было угодно вот так свести нас вновь, значит, это правильно, значит, так надо. Знаешь, у меня такое ощущение, словно я наконец вернулся домой. И теперь я точно знаю, что не хотел бы больше терять тебя…
Алисе было так хорошо и тепло рядом с ним, как никогда прежде, и, наверное, он прав, говоря, что жизнь не зря свела их вновь. «А вдруг?» - промелькнуло в её голове, и сердце учащенно забилось.
Она ощутила на себе чей-то взгляд и повернула голову к двери. Там стояла высокая блондинка гламурной наружности, словно только что сошедшая с обложки глянцевого журнала. Она направилась прямо к их столику и, не сводя с Алисы взгляда, произнесла:
– Ну что, старая кошёлка, оторвала себе мужичка? И как он тебе? Не слабоват в постельке? Или тебе уже все равно?
Николай резко отстранился от Алисы, на лице его мелькнул не то испуг, не то досада:
– Спокойно, Жанна. Сейчас я тебе все объясню.
– А что ты мне можешь объяснить, козлина? Сынок у тебя в реанимации, да? Только что-то ты не очень похож на страдающего папашу! Но я тебе устрою! Я устрою! Отец больше ни копейки не вложит в твой бизнес! И все свои проблемы ты сам будешь расхлебывать! На его помощь можешь больше не рассчитывать!
Николай оттеснял девушку к выходу, а она все продолжала выкрикивать угрозы и проклятья. Алиса между тем взяла свою сумочку и вышла из кафе. На душе было гадко, словно её только что публично изваляли в грязи. Думать об этом не хотелось. Горечь захлестнула. И зачем только она ему про дочку сказала?
Неужели опять была готова связать с ним свою жизнь?
Прямо дежа вю какое-то...
14.Судьба-злодейка
Вера Мосова
Черная точка на потолке медленно сдвинулась влево. Альбина лежала на спине и взглядом следила за ней. Что это? Неужели муха? Откуда она взялась? Зима ж ещё. Хотя, при таком ярком февральском солнце могла уже и проснуться. «Все радуются приближению весны, все ждут от неё чего-то необычайного, а мне, похоже, уже и ждать нечего», – пронеслось в голове женщины.
– Альбин, ты заснула что ли? Какая-то ты сегодня молчаливая! – окликнула её с соседней кушетки молодая женщина, недавно присоединившаяся к их вынужденной компании.
– А ты разве не заметила? Сегодня Фёдора не привезли, – негромко ответила она.
– Так мало ли какая причина, привезут в следующий раз, – затараторила соседка, но Альбина тем же спокойным голосом тихо проговорила:
– Уже не привезут, – и закрыла глаза.
Ей не хотелось сейчас объяснять, что человек, который больше десятилетия живет на искусственной почке, никогда не пропустит очередную процедуру в отделении гемодиализа без веской на то причины. Это залог его жизни. А Фёдор угасал на глазах. С недавних пор он появлялся исключительно в инвалидном кресле. А сегодня совсем не приехал.
«Скоро и я вот так же незаметно исчезну, – подумалось Альбине, – и некому будет поплакать на моей могиле».
Уже много лет её почки практически не работают. Трижды в неделю вампир-агрегат с размеренным бормотанием высасывает из неё кровь, очищает и заливает обратно, чтоб она могла ещё пожить. Хоть немного. Недавно она в какой-то медицинской программе услышала, что гемодиализ позволяет человеку задержаться в этой жизни в среднем до одиннадцати с половиной лет. Отмеренный ей срок неуклонно приближается к финальной черте.
А ведь когда-то, в прошлой жизни, было все светло и радостно. Единственная дочь у родителей, она купалась в их любви. Школьные годы промчались вихрем. Студенчество было ярким и стремительным. Таким же был и её роман с Сергеем, завершившийся веселой свадьбой. Потом они ждали своего первенца. Родился Женька, случилось это глубокой ночью. Младенца унесли, Альбину оставили на холодном столе с ледяной грелкой на животе. Забыли ли о ней или просто заснули крепким сном горе-гиппократы, только пролежала она так до утра. С той поры и начались проблемы с почками. Постепенно жизнь все чаще приводила её на больничную койку. Хорошо, хоть Женька рос крепким и здоровым. Сергей в нем души не чаял. С детства к спорту приобщил. И надо же было такому случиться, что погиб их сын в спортивном студенческом лагере. Неудачно нырнул, головой ударился. И покатилась её жизнь под откос. Чем дальше, тем стремительней: инвалидность, гемодиализ.
А потом от неё ушел муж. Ушел, но не бросил. Он по-прежнему возит её в больницу на своей старенькой «Ниве» трижды в неделю. Утром доставляет туда, через пять часов – обратно.
...А Федора сегодня не привезли
Она поискала глазами черную точку на потолке. Мухи уже не было. Улетела? Или снова забилась в свою щель? До лучших времен... В отличие от Альбины, для мухи ещё могут настать эти времена.
На обратном пути Сергей спросил:
– А что за женщина утром вышла из моей комнаты?
Она ждала этого вопроса, ведь видела, как зацепились оба взглядами, поздоровались, потупились от неожиданности и смущения.
– Жиличку взяла, Ириной зовут. Извини, что поселила в твою комнату. В Женькину не смогла бы. Ты ведь все равно там не живешь. Какая тебе разница? А женщина хорошая, из пригорода приехала. По дому мне помогает, иногда продукты покупает.
– У тебя же социальный работник есть! Эта, как её? Зинаида! – удивленно воскликнул Сергей.
– Сереж, Зинаида приходит раз в неделю, а я пока еще живая, и каждый день в чем-то нужда возникает. Не принимай на свой счет, это не упрек. Ты и так многое делаешь для меня, и я это очень ценю. Мне давно надо было поселить кого-нибудь, хоть жизнь повеселей – есть с кем словом обмолвиться.
– Ты звони, если какая помощь нужна, я ведь никогда не отказывал тебе, – проговорил он слегка виновато.
– Я знаю, Сережа.
Она хотела добавить, что скоро освободит его от этих забот, недолго ждать осталось. Но вовремя остановилась. Как-то особенно тепло смотрел он на неё сегодня, и она побоялась разрушить нечто едва осязаемое, но неимоверно приятное, неожиданно возникшее между ними.
Дома Альбина встала перед зеркалом и долго разглядывала своё отражение, чего давно не делала. Отёчное лицо, потухший взгляд, желтовато-серый цвет кожи. Ей всего-то слегка за пятьдесят, а выглядит совсем старухой. Тело с выступающими костями таза, тощие руки и ноги. При очистке крови из организма вымывается много важных для него элементов. И вот в итоге из глубин зазеркалья глядит на неё лишь подобие женщины.
Неожиданно хозяйка услышала звук открываемого замка. Это вернулась Ирина и радостно сообщила, что нашла работу. Казалось, вместе с ней в комнату ворвалась сама весна. Солнышком светилась на лице жилички её улыбка, синевой неба сияли глаза. Альбина невольно присела на стул – так велик был контраст между тем, что она только что видела в зеркале, и этим озаренным радостью лицом. Какое-то ревностно-завистливое чувство лавиной обрушилось на неё, но женщина тут же взяла себя в руки и как можно приветливее произнесла:
– Вот и отлично! Сейчас отметим это событие!
– Ага, я как раз сок купила для такого случая, – откликнулась Ирина, – мы ж с Вами, Альбиночка, те еще алкоголики!
Женщины отправились на кухню, организовали небольшое застолье и завели беседу. Уже несколько вечеров предавались они воспоминаниям, делились пережитым, узнавая друг о друге все новые подробности. Альбина рассказывала о своей компании, которая за долгие годы сложилась у них в больнице. Одновременно принимали процедуру шесть человек. Каждый из них имел за плечами воз проблем и букет болячек. Лежа на своих кушетках, они, как правило, говорили о болезнях, о лекарствах, давали друг другу советы. Или перебрасывались шутками, несмотря на слабость и тошноту, которыми обычно сопровождается процедура. Самым озорным среди них был Фёдор. Он всякий раз шутил, обещал жениться на Альбине, велел ей готовить приданое. Медсестрам наказывал, чтоб кровь ему очистили до стерильности, а иначе – какой из него жених? Конечно, он сдал в последнее время, но держался изо всех сил. А сегодня не приехал. И это весь день тревожило Альбину, чем она и поделилась с собеседницей.
О жизни своей жилички она уже знала многое. Та рассказывала о прошлом с легкой иронией, как бы глядя на себя со стороны и удивляясь, почему столько лет терпела своего бывшего мужа. Видимо, любила очень. Его и невозможно было не любить. Весельчак и балагур, он всегда был душой компании, пользовался успехом у женщин и не скрывал этого. Даже от неё. Она знала о многих его похождениях, но смирилась со всем, считая и себя отчасти виноватой в таком его поведении. У них не было детей. Если бы они были, то всю свою энергию муж направил бы на семью. Сейчас она понимала, как глубоко заблуждалась. Он такой, какой есть, а если бы у них были дети, ей пришлось бы ещё тяжелее. А так – разбежались, и все тут. Она знала – уходить нужно раз и навсегда, чтоб не терзать себя бесконечными разборками и объяснениями. И потому просто уехала. Правда, остаться в сорок лет без мужа, жилья и работы было не очень-то приятно. Но ведь за черной полосой непременно должна быть белая. Надо только подождать.
– Ну, что? Пьем за гордых и успешных женщин? – спросила Альбина, поднимая бокал с соком.
– Ага, за них! Вернее, за нас! – радостно подхватила Ирина, но тут же сникла от неловкости, ведь к её компаньонке эти определения совсем не подходили.
– Не смущайся, подруга! В душе я тоже гордая и успешная! – улыбнулась Альбина, – раньше такой и была, а сейчас на гордость сил нет… Порой и дышать- то сил нет, да и передвигаюсь уже с трудом. Но главное – я еще живая!
Женщины дзынькнули бокалами и опорожнили их.
– У Вас очень приятный муж, – попыталась сменить тему Ирина.
– Да какой он теперь муж! У него давно другая семья. Официально, конечно, он моим мужем считается. Я не в обиде, он мужчина в расцвете сил, ему женщина нужна… здоровая… Так что всё правильно. Главное – он меня не бросил, помогает,– как можно искреннее произнесла хозяйка, но обида, старательно скрываемая где-то глубоко в её душе, так и норовила вырваться оттуда. Ирина почувствовала это и произнесла:
– Молодец он у Вас. Уважаю.
– Ага, был бы молодцом, если б дома жил … уж на сторону сходить всегда бы мог…– с горечью произнесла Альбина, помолчала, встряхнула головой, – ну, что мы всё «выкаем», – давай уже на брудершафт выпьем, что ли?!
И, весело рассмеявшись, дамы вновь наполнили бокалы соком.
Они уже разошлись по своим комнатам и готовились ко сну, когда неожиданно появился Сергей.
– Что-то случилось? – спросила Альбина, приглушив звук телевизора и стараясь скрыть свое удивление.
– Ты не будешь против, если я переночую в комнате сына? – он выглядел уставшим и едва ли имел желание что-то объяснять.
– Ночуй, конечно. Диван в твоем распоряжении, постель в шкафу, – проговорила она как можно спокойнее, хотя этот визит её озадачил.
С некоторых пор она догадывалась, что не все так гладко в его жизни. Он стал задумчив, порой даже мрачен. Только она не могла понять, что тому причиной – новая семья или работа. Значит, семья. Видимо, что-то разладилось у них с Галиной. И он вернулся домой! Нет, конечно, не к ней, просто ему идти больше некуда – она это прекрасно понимала. Но на душе слегка потеплело, и что-то похожее на надежду робко шевельнулось в ней. Надежду на что? Свое будущее она прекрасно представляла себе. И все-таки…
Она отключила телевизор, пытаясь заснуть, но нахлынувшие воспоминания не позволили ей этого сделать. Память настойчиво подсовывала яркие фрагменты их прошлой жизни. Вот Сергей стоит под окном родильного дома с огромной охапкой сирени и безумно счастливой улыбкой на лице. Вот они втроём, с пятилетним Женькой, плывут на залитом солнцем теплоходе по Черному морю, а берега кудрявятся пышной зеленью и манят к себе. Вот по свежему снежку торят лыжню в ближайший лесок, не переставая удивляться красоте зимней сказки. Вот пекут в костре картошку, а потом с удовольствием поедают её, перемазавшись сажей, и Женька заливисто хохочет над чумазыми родителями. А вот въезжают в новую трехкомнатную квартиру, суматошно таскают тюки, неловко цепляются ими друг за друга и веселятся, как дети. И все эти картинки, которых уже давно нет в её жизни, пронизаны откровенной радостью, теплом и светом.
Тут же вспомнилось, как уходил Сергей. Его новая жена Галина когда-то работала вместе с ней. Она была матерью-одиночкой, растила сына. Однажды, когда Альбина уже получила инвалидность, коллеги пришли навестить больную в день её рождения. В их числе была и Галина. С разговорами и чаепитием засиделись допоздна, и Сергей вызвался развезти женщин по домам на своей машине. Вернулся под утро. Она ничего тогда не спросила, притворилась спящей, а сама тихо утирала слезы. Потом он стал исчезать все чаще, и однажды ушел совсем. Она смирилась. А что же еще ей оставалось? Он ведь не обязан похоронить себя рядом с ней. Периодически, благодаря коллегам и общим знакомым, до женщины все-таки доходили некоторые детали его новой жизни.
Галина была молода, хороша собой, пользовалась успехом у мужчин. Жила она на окраине города, в доме, доставшемся от родителей. Сергей так отремонтировал его, что люди заглядывались. В этом доме они строили планы на будущее, воспитывали маленького сына, ждали общего ребенка, которого, в силу каких-то причин, она так и не смогла выносить. Всё это было известно Альбине. Только не знала она, что женщина, страстная и нежная поначалу, со временем становилась всё более несдержанной, склочной, корыстной. Что пасынок, в которого Сергей пытался вложить всю свою душу, вырос неблагодарным, озлобленным на весь мир игроманом, которого всячески оправдывала его мать. Это была одна из причин все чаще возникавших между ними ссор. Срочно понадобились деньги на выплату долгов сына, и Галина стала требовать, чтобы Сергей продал квартиру, забрал свою долю, а жену переселил в коммуналку. Сегодняшняя их ссора стала последней каплей. Может быть, еще и потому, что утром, совершенно неожиданно, он встретился взглядом с Ириной и тут же утонул в синеве её глаз, почувствовал притягательность какой-то другой жизни, светлой и радостной, как весеннее небо. Он не смог бы объяснить, что это было. Вдруг повеяло юностью, неожиданным предвкушением чего-то необычайного. Пронеслось и схлынуло. Но осталось нечто, что не давало ему покоя весь день. А вечером дома ждал очередной скандал. И вот это, внешнее, совсем не вязалось с тем, что жило сегодня у него внутри. Сергей молча повернулся, вышел во двор, завел машину и уехал.
Утром он столкнулся в коридоре с Ириной. От неожиданности оба остолбенели на миг. И опять он почувствовал, как тонет в этих глазах. Тряхнул головой, словно наваждение смахивал, одарил её по-мальчишески робкой улыбкой, и в это время зазвонил его телефон.
– И где ты шлялся всю ночь? – кричала в т рубку Галина. – Почему телефон отключил? Характер решил показать? Я тоже могу характер показывать! Вещи твои упакованы, можешь забирать!
– Хорошо, после работы я заеду. Заберу, – спокойно ответил Сергей и отключился.
Видимо, она не ожидала от него такого ответа, поняла, что хватила через край и вечером встретила его уже вполне миролюбиво. Даже накрыла стол и предложила вместе поужинать, а заодно и обсудить все спокойно. Сергей вежливо отказался от ужина, взял сумку с вещами и пошел к машине.
– Сережа! Вернись! Прости меня!– крикнула вслед ему Галина, – …пожалуйста.
– Едва ли это что-то изменит, – ответил он, повернувшись. – Извини, не получилось у нас семьи.
– Ну, и катись к своей старухе! – в сердцах крикнула она и ушла в дом, хлопнув дверью.
Войдя в квартиру, он почувствовал запах тушеного мяса и лука. Женщины хлопотали на кухне. По инициативе Альбины и под её руководством готовилось любимое блюдо Сергея.
– Если б я был султан, я б имел трех жен! – весело пропел он, заглядывая на кухню.
– У тебя их и так достаточно, – парировала Альбина. Но, увидев смущение на его лице, тут же добавила:
– Иди-ка быстро руки мыть и за стол!
Что это был за душевный вечер! После ужина решили поиграть в лото. Сергей уже и забыл, когда он играл в последний раз. К тому же, Ирина сидела напротив его, и они периодически пересекались взглядами. Она, явно смущаясь, отводила глаза в сторону, и он чувствовал себя совершеннейшим мальчишкой, готовым на любые безумства. Альбина не могла этого не заметить. Она делала вид, что ничего не происходит, хотя сердце её покрывалось кровавыми царапинами, тупая боль расползалось где-то глубоко внутри.
Сергей долго не мог заснуть в ту ночь. Все это было невероятно, немыслимо, непостижимо. Еще вчера утром, направляясь сюда, чтоб, как обычно, отвезти бывшую жену в больницу, он и предположить не мог, что жизнь его сделает такой крутой поворот. Совсем рядом, за стеной, спит женщина, которую вчера он впервые увидел, а сегодня уже не мыслит своей жизни без неё.
Но женщина в соседней комнате не спала, сон её не брал. Она лежала с закрытыми глазами и улыбалась в темноте. Похоже, что её черная полоса осталась в прошлом, пришло время белой. Сергей ей определенно нравился, и она чувствовала его интерес к себе. Но можно ли доверять человеку, который оставил больную жену? Даже если не бросил совсем. Думать о нем плохо почему-то не хотелось.
Не спала и Альбина. Она пыталась осмыслить новое испытание, посланное небесами. Сергей жил дома, рядом, и она ликовала: Галина осталась в прошлом. Правда, теперь он очарован Ириной. Это больно, но у неё хватит сил не придавать этому значения. Главное – она сейчас не одинока!
А утром Сергей вез её в больницу и, как бы между прочим, спросил об Ирине, об её прошлом. Его интерес был понятен, но неприятен. Альбина, стараясь быть спокойной, отвечала на его вопросы.
Когда она вошла, уже все были в сборе. Кроме Федора.
На его место положили молодого мужчину. Тот был хмур, молчалив и немного потерян. Вероятно, это была его первая процедура.
Устроившись на кушетке, Альбина поискала глазами черную точку на потолке. Её не было. Ну и правильно, так и должно быть. Всему свой черед.
Дни летели за днями. Жизнь вошла в свою колею. Сергею было легко на душе от того, что он может заботиться об Альбине, чувство вины перед ней, которое он всегда испытывал, слегка притупилось. Кроме того, было радостно видеть каждый день сияющие глаза Ирины, дарившие ему надежду. Несколько раз звонила Галина, но он сбрасывал её звонки, и она оставила его в покое.
Однажды, накануне выходных, он до глубокой ночи засиделся с книгой. Из кухни донеслись какие-то звуки. Он вышел в коридор и увидел Ирину, идущую со стаканом воды. Она приостановилась. Сергей взял из её руки стакан, толкнул дверь и молча вошел к ней в комнату, Ирина – следом за ним с легким недоумением на лице. Он поднес стакан к её губам и улыбнулся. Она сделала глоток, не отводя от него взгляда. В одно мгновение стакан оказался на столе, а теплое и податливое тело женщины – в его руках.
Утром, с трудом ковыляя в сторону ванны, Альбина увидела Сергея, выходящего от жилички. Её словно молнией ударило. Сдерживать себя уже не было сил, да и не имело смысла.
– Публичный дом в своей квартире я не потерплю! – закричала она и распахнула дверь в комнату Ирины. – Быстро собирай свои вещи, и чтоб духу твоего здесь не было! Пригрела змею!
– Тише, Аля, не шуми ты так, – попросил Сергей.
– А ты тоже хорош! Дон Жуан лысеющий! Ты для этого домой вернулся?!
Сергей, пытаясь унять Альбину, сделал шаг в её сторону. Она резко дернулась от него, но потеряла равновесие и упала на пол, вскрикнув от боли. Он поднял её на руки, удивившись невероятной легкости тела, и отнес на кровать.
Неотложку долго ждать не пришлось. Врач диагностировал перелом шейки бедра и предложил срочную госпитализацию. Сергей сопровождал жену в больницу. Прогнозы врачей были неутешительные: вероятность того, что Альбина сможет встать на ноги, слишком мала. Желательна операция, но едва ли она её перенесет…
Когда Сергей вернулся домой, Ирина собирала свои вещи.
– Ты никуда не уедешь из этой квартиры, – твердо сказал он, – я здесь тоже хозяин и имею право голоса.
– Нет, я не могу здесь оставаться, – проговорила она сквозь слезы. – Это неправильно. Здесь живет твоя жена, а я…
– Тогда я поеду вместе с тобой. Я ж теперь не смогу без тебя, – это было сказано с такой теплотой, что Ирина невольно улыбнулась.
– Ну, что ты придумываешь?
– Я вполне серьезно! Если, конечно, я не противен тебе…
Ирина опять улыбнулась:
– Конечно, противен!!! …А если серьезно, – добавила она, помолчав, – я боюсь в тебя влюбиться, вернее, боюсь, что... это уже произошло…
У него дыхание перехватило от этих слов. Он опять ощутил себя робким влюбленным пацаном, которому подарили надежду.
– Мне очень стыдно перед Альбиной, всё-таки она твоя жена. Я должна съехать, – продолжила Ирина.
– Как это ни печально сознавать, – вымолвил Сергей, – но Альбина едва ли сюда вернётся.
Свинцовой тяжестью повисла тишина. Осознание того, что, как ни крути, они тут будут ждать её смерти, повергло Ирину в ужас. И она произнесла, четко выговаривая каждое слово:
– Я уезжаю. Это окончательное решение. Мне надо побыть одной. Не ищи меня, пожалуйста, я позвоню сама.
Это было сказано таким тоном, что Сергей не стал возражать.
Альбина уже месяц лежала в больнице. Дела её были плохи. Сергей регулярно навещал, был заботлив, но слегка мрачен. О жиличке она не спрашивала, и он тоже молчал о ней, как будто никогда её и не было в их жизни. Муки ревности раздирали душу. Почему? Ведь он уже однажды уходил от неё, и тот уход она пережила гораздо спокойнее. А сейчас он здесь, рядом, заботится о ней. А ей почему-то больно. …И все несчастны.
– Найди Ирину, – сказала ему однажды Альбина, протягивая конверт, – здесь завещание. А вот её рабочий телефон. Я оставляю ей свою долю квартиры. Будьте счастливы… и не держите на меня зла.
От неожиданности Сергей не смог вымолвить ни слова, только смотрел на жену с удивлением, благодарностью и затаенной болью.
И она отвела взгляд...
АВТОР 8
15.Главное верить
Александр Асмолов
Субботнее утро Елена посвящала литературе. Именно посвящала, а не пыталась что-то писать. Всю рабочую неделю она думала о том, как сядет перед монитором, и пальцы сами забегают по клавиатуре. Она будет только проводником вселенских знаний, которые окружают нашу землю. По крайней мере, ей так хотелось думать после занятий в клубе «Каламатра». Его возглавлял Артем. Мужчина с интригующей внешностью - аккуратной бородкой, большими черными глазами на выкате и постоянной театральной паузой в разговоре. Артему легко удавалось привлекать к себе внимание какой-то недосказанностью. Акцент в его речи расставлялся так, что собеседник оставался под впечатлением доверительной таинственной беседы. Правда, в ней кроме общих рассуждений ничего не звучало. Сакральные знания сразу не передавались. К ним Артем готовил своих учеников постепенно.
Елена еще не входила в круг избранных, которым Артем открыл методику общения с мировым знанием, но это должно было случиться скоро. Очень скоро. Он намекал на это вполне явственно. Нужно только почистить карму и расстаться с негативом.
От Артема трудно было что-то скрыть. Он всех видел насквозь. Особенно ее, Елену. Меж ними сразу же установились особые отношения. Нет, никаких встреч вне клуба или домогательств. Что вы. Артем окружил ее особой аурой тепла и доброты. Елена сразу почувствовала это. В его черных глазах она читала чуть насмешливую мысль, которую он не открыл ученице при первой же встрече.
Ты избранная. Только не знаешь об этом.
Артем тонко намекнул о том, но явно не выделал Елену из остальных поклонников всего самого невероятного, тянувшихся за информацией в «Каламатру» . Экстрасенсорика, парапсихология, гипноз, эзотерика, кабала и другие верви тайных знаний передавались адептом не спеша. Артем раскрывал своим ученикам глубины сокровенного о мироздании бережно, дабы не навредить неокрепшему разуму. Он часто повторял красивое образное сравнение.
Самый древний цветок на земле – лотос. Это символ чистоты и светлых сил. Он зарождается на дне водоемов, но берет только нужное из любой грязи. Учитесь и вы впитывать только самое важное и в правильных пропорциях, тогда ваше сознание откроется, подобно белому лотосу, для истины.
Субботним утром Елена пробовала открывать свой лотос. Встав еще до рассвета, она быстро сбрасывала остатки сна несколькими упражнениями и садилась к столу. Как ни странно, стакан чистой прохладной воды пробуждал бодрость. Ее красивые длинные пальцы едва касались клавиш с подсветкой, и экран заполнялся строками. Она писала, не задумываясь, отдавшись возникшему в душе состоянию радости. Да, это можно было назвать именно так. Не восторг или творческий порыв. Это была духовная радость, единение с чем-то сверхъестественным. Это происходило не на уровне сознания, а глубже. В душе.
Откуда-то возник образ Ильи. Артем учил не бороться с посторонними мыслями во время открытия лотоса, а игнорировать их. Елена не стала отгонять воспоминания о «бывшем». Наоборот, она постаралась все обставить так, чтобы Илья видел, как она может писать. Легко и талантливо.
Пальцы продолжали бегать по клавиатуре, а образ Ильи сменился сценами их разговоров о поэзии. Прошедшей весной Елена начала несколько раз в неделю посещала заседания клуба «Дактиль». Его возглавлял серьезный литератор Илья Михайлович. Неторопливая рассудительная манера речи, очки в массивной оправе, консервативный стиль одежды, сдержанные жесты и удивительное желание выслушать собеседника - все в нем было, словно из Серебряного века поэзии. Он был носителем утраченной культуры, но скромно умалчивал об этом. Неосознанно к уверенному мужчине тянулись женские сердца. Именно они составляли большую часть поэтического клуба. Их жаркие споры о том или ином опусе затихали, едва начинал свою речь Илья. Он никогда явно не хвалил и не ругал чьи-то тексты, а проводил параллели с известными стихами великих авторов, и всем сразу становилось понятно, что есть хорошо, а что не очень. Умение находить правильную позицию в горячих дебатах домохозяек и пенсионерок снискали Илье Михайловичу роль непогрешимого третейского судьи. Его авторитет был просто незыблем.
Елена была просто покорена обаянием и тактом солидного литератора, вовремя и деликатно гасившего пылающий конфликт непризнанных дарований. Короткого сдержанного выступления «мужчины из Серебряного века поэзии» было достаточно, чтобы избежать кровопролития. Порой страсти разгорались нешуточные, и только Илье Михайловичу удавалось успокоить потоки личных оскорблений, бурными волнами подмывающие устои добродетелей с обоих берегов бушующей пучины.
Еще Елене понравилось, что литератор никогда не читал своих стихов. Он только намекал на былые успехи, но не выпячивал их, дабы не давить авторитетом и не порождать подпевал. Некоторые пытались оперировать в своих спорах убийственными аргументами, мол, это Илья Михайлович сказал. Однако известный литератор всегда подчеркивал, что цитирует только классиков. Он был тактичен и умел держать дистанцию, повторяя, что главное в жизни – настоящая поэзия. Она спасет мир, и ей он посвятил свою жизнь. Это было красиво и возвышенно.
Елена чувствовала себя кроликом, трепещущим перед мудрым удавом, но ничего не могла с собой поделать. Ей нравился тихий голос литератора, его большие руки и сдержанные жесты, уверенная манера говорить и страдающий взгляд за стеклами в массивной оправе, когда споры в клубе перетекали из поэтического русла в бытовое. Даже поношенные костюмы и давно вышедшие из моды галстуки Ильи не раздражали начинающую поэтессу. Она говорила себе в минуты откровения, что это легко исправить. Уж она-то сможет позаботиться о мужчине и придать ему вид, соответствующий солидному литератору.
Они сблизились как-то незаметно и естественно. Илья Михайлович настоял, чтобы об особых отношениях между Президентом «Дактиля» и начинающим автором в поэтическом клубе никто не знал. Это можно было понять, ведь главным в жизни «мужчины из Серебряного века» было высокое слово. Он признался как-то даме сердца, что его миссия на бренной земле открылась ему в одном из вещих снов. Он спасет мир, и высокая поэзия его союзник. Как было не влюбиться в этого искреннего и увлеченного человека.
Правда, следующее признание напрочь перечеркнуло у Леночки сложившееся мнение о солидном литераторе. Как-то летним вечером они лежали после близости у открытого окна и смотрели на закат. Начинающая поэтесса попыталась робко строить планы на будущее, а Илюша откровенно поделился своими. Оказывается, чтобы стать миллионером в наше время, не нужно иметь фирму или заводик. Достаточно собрать в литературном клубе тысячу любителей изящной словесности. Заплатить сторублевку в месяц за увлечение и возможность общения с единомышленниками способен любой, даже пенсионер. Вот и получаешь каждый год по миллиону. Без налогов и проверок. Более того, местные власти бесплатно выделяют комфортное помещение и сами его обслуживают. Главное, чтобы тебе поверили.
Оказалось, что планы Леночки на создание новой семьи никак не согласовывались с ближайшей перспективой Илюши, а рассуждения о победе высокого слова над невежеством современного общества не вдохновляли ее на долгое ожидание. Они расстались. Теперь по субботам Елена пишет. Не то чтобы в отместку или назло. Нет. Лена доказывает себе, что служение высокому искусству может и должно быть бескорыстным. И высшие силы в этом ей помогают.
Белый лотос открылся, и образ солидного литератора, так и не удостоившего коллег по перу ни одним своим текстом, растаял. Чей-то голос звучал в голове у Елены, и строчки одна за другой заполняли белое поле экрана. Это была поэма. О великой и трагической любви. Гибли города и страны. Целые нации склоняли головы перед безрассудным порывом, охватившим героиню. В самом конце она погибала, спасая возлюбленного. Прошли века, но песнь о героине высечена в камне и сердцах воспевающих красоту.
Пока принтер приглушенно жужжал, распечатывая только что написанные строки, Леночка уже читала первую страницу. Она бала еще теплой, создавая иллюзию угасающей жизни. Белый лотос закрылся, и невольная слеза упала на единственный в мире отпечаток трагической поэмы. Канал к вселенскому знанию был закрыт, но душа успела очиститься от негатива. Елену охватило ощущение свободы и чистоты. Именно об этом говорил Артем. Скоро, скоро ей откроется сокровенное, и тайное станет явным. Она же избранная. Главное верить.
16.Целую
Александр Асмолов
Загородом было тихо. До выходных в дачном поселке Грибное никто не появлялся, и можно было прогуливаться, не опасаясь встретить кого-то из знакомых. Снега этой зимой было много, чистить его особенно никто не стремился, и крыши соседних домов были похожи на огромные сугробы. Опасаясь застрять в заносах, даже джипы не появлялись до субботы на занесенной снегом дороге. Только одинокие следы больших валенок петляли вдоль заборов, почти полностью скрытых сугробами.
Сергей чувствовал себя хозяином, обходя безлюдный поселок по нескольку раз в день. В Грибном у родителей была дача, но зимой они тут никогда не появлялись, хотя дров в сарае и припасов в погребе хватило бы на целый год. Отец был хозяйственным мужчиной и во всем любил порядок. В жизнь сына особенно не вмешивался и матери запрещал часто звонить, повторяя – сами разберутся.
Последнюю неделю Сергей жил на даче родителей, благо ключи у него были свои. Теперь он подолгу гулял среди сугробов, вспоминая и обдумывая свою семейную жизнь. С Ритой они познакомились три года назад. Встречали Новый год в одном ресторане. Их компании оказались за соседними столиками, и Сергей не помнил, как оказался на чужом стуле рядом с эффектной брюнеткой, а потом и в ее постели.
Как встретишь Новый год, так его и проведешь. Народная мудрость не врет. Друзья Риты, да и его, Сергея, словно сговорились. Все в один голос бубнили, что это судьба, и обсуждали свадьбу, как дело решенное. Надо признаться, Серега и сам не очень сопротивлялся. Видная и самостоятельная женщина. Упакована по полной программе и все решает с пол-оборота. Свадьбу Рита устроила в Испании, сняв на неделю большой дом у самого моря. Было романтично и весело. Правда, из Серегиных друзей были только Вовчик и Славик с женами – бывшие одноклассники и соседи по дому. Они по жизни были вместе, и просто так расстаться с последним холостым товарищем не соглашались.
С родителями свадьбу праздновали дома. Скромно, по-семейному. В Испании оторвались. Малага в апреле еще просыпается от зимней спячки перед туристическим сезоном, но они ее разбудили. Рита оказалась заводной дамой с задатками авантюриста. Своего добивалась всегда. Серегу не смущало то, что невеста была немного старше. Рита его обожала и баловала. Ему нравился их ухоженный дом и налаженный быт. По субботам ему дозволялось отправляться на рыбалку с друзьями, а воскресные дни и все праздники посвящались Рите. Он готовил утром кофе, и они до обеда не вставали с постели, а вечер проводили в ресторане со знакомыми и партнерами Риты. Заведенное однажды молодой женой правило – сопровождать ее на такие мероприятия – неуклонно выполнялось. Это означало быть трезвым, остроумным, обходительным и еще выступать в роли водителя. Серега даже как-то пошутил – хорошо бы ему форму пошить. На что жена холодно ответила – надо будет, получишь.
Грех жаловаться, конечно. У него было многое, о чем женатые мужчины могут только мечтать. По субботам друзья иногда расспрашивали его о Рите. Серега понимал, что это любопытство их жен, но не подавал вида и трепался обо всем. Их союз с Ритой трудно было назвать браком по расчету. Они вполне искренне относились друг к другу, да и особых расчетов Серега навряд ли мог бы строить. Менеджер в торговой компании, коих в столице немало, а с Ритой ему было удобно, даже комфортно. В свои сорок она была темпераментна и обворожительна. Вот только разговор о детях заводить запрещала. Это было табу в их доме. Его матушка несколько раз пыталась зондировать эту тему на семейных празднествах, но Рита холодно ее останавливала. Они сами решат этот вопрос.
Зато какие праздники они устраивали себе просто так. Иногда у Риты удачно складывались дела в ее бутике на Петровке, и они улетали куда-нибудь на два–три дня. Сереге приходилось выкручиваться на работе и привозить подарки прикрывавшим его коллегам, но все сходило с рук. За последние три года он побывал в таких местах, о которых раньше и не слышал. К хорошему быстро привыкаешь.
- Простите, это Сосновка? – незнакомый женский голос прервал его воспоминания.
- Что? – Серега не сразу сообразил. – Н-нет. Грибное.
- А Сосновка где? – Бледное лицо, посиневшие от холода губы и отчаяние в глазах. – Я уже часа два ползу по этим сугробам. Вы сторож?
- Не совсем, - промямлил Серега. – Вернее, совсем нет. Просто живу тут.
- Бомж? – напряглась незнакомка, готовая бежать без оглядки.
- Что вы, - он вдруг решил представиться, чтобы успокоить молодую женщину. – Сергей Владимирович Бровин. 1978-го. Власова тридцать пять. Сейчас в творческом отпуске.
- Художник? – недоверчиво покосилась на него незнакомка.
- Писатель, - мигом соврал он. – На свежем воздухе приходят свежие идеи. Неделю, как покинул столичную суету.
- Помогает? – она все еще недоверчиво осматривала мужика в валенках.
- В сапожках по такому снегу не погуляешь, - усмехнулся Сергей, перехватив ее взгляд. – Вам бы не мешало погреться и джинсы посушить. Вон, промокли до коленок.
- Ничего, - отмахнулась незнакомка, - как-нибудь доберусь до Сосновки. Там подруга ждет. Мы утром созвонились, но я что-то напутала. Похоже, рано из такси вышла.
- На Сосновку за следующим поворотом с шоссе нужно сходить. Вы намаетесь еще. До нее отсюда километров пять–семь, а машины по сугробам не пройдут. Хорошо, если грейдер в субботу до нас дорогу почистит. Да и то, если кто заплатит. Не Европа.
- Километров пять еще? – голос незнакомки задрожал. – Может, я вернусь на шоссе? – Она нерешительно оглянулась.
- Могу проводить вас до Сосновки, - он кивнул в сторону дальней опушки, - но лучше одеть валенки. И выпить горячего чаю. Застудитесь.
- Ну, не знаю, - незнакомка явно колебалась. – А у вас найдется мой размер?
- Пару шерстяных носков и валенки будут вам в самый раз, - Серега улыбнулся. – Моя мама вяжет лучшие шерстяные носки в мире.
- А мама здесь? – она вскинула брови.
- Нет. Мама в Москве, а вот носки и валенки здесь. Пойдемте, я утром протопил камин. Дача еще не остыла. Согреетесь, выпьете чаю и пойдем. По такому снегу часа два до Сосновки.
Незнакомка кивнула и пошла за «писателем», время от времени подозрительно оглядываясь. На бомжа он, конечно не похож, но мало ли что.
- А как вас величать-то? – спросил Сергей в пол-оборота.
- Ася, - она старалась ступать в продавленные его валенками следы, чтобы не проваливаться в глубокий снег. – Как вы тут ходите?
Провожатый только усмехнулся и пошел медленнее. Ему подумалось - судьба ли послала такую привлекательную незнакомку или случай. Серега давно отключил сотовый, и о том, что он на родительской даче никто не знал. Неделю назад позвонил отцу и сказал, что уедет на две-три недели, чтобы не беспокоились. Скорее, это случай, чем засланный казачок.
Камин был еще теплый, и Ася прильнула к нему, блаженно обняв, как старого приятеля. Сергей посоветовал ей снять влажную одежду, предложив надеть лыжный костюм. Пока он возился на кухне с электрическим чайником и бутербродами, зазвонил телефон. Мелодия была незнакомой. Он выглянул в гостиную, и увидел растерянное лицо гостьи.
- Подруга срочно уехала в Москву, - извиняющимся тоном сообщила Ася, кивая на свой сотовый.
- Не беда, - как можно бодрее откликнулся он. – Доберемся до шоссе, а там поймаем попутку.
- Мне нельзя в Москву, - гостья смущенно отвела глаза в сторону и призналась. – Я сбежала... Хотела у подруги отсидеться, а у нее важные дела.
Сергей неожиданно рассмеялся. Ася удивленно посмотрела на него. Он засмеялся еще сильнее, отмахиваясь от гостьи, будто она сказала что-то уморительное.
- Что? – непонимающе спросила молодая женщина.
Он хотел ответить, но только хрюкнул. Громко и так забавно, что и она засмеялась тоже.
- Я… тоже, - он с трудом говорил, давясь приступами смеха. – Тоже сбежал.
- От кого? – удивилась она, поддаваясь его заразительному смеху.
- От жены, - он сгибался словно от боли и тут же выпрямлялся, словно боль отпускала. – Сбежал.
- Ну, я не от мужа сбежала, - вдруг серьезно сказала Ася.
- Не важно, - махнул он рукой. – Все равно здорово. А вы верите в судьбу?
- Слушайте, я, наверное, пойду, - вскинулась гостья.
- Нет-нет, Ася, - он искренне взглянул на женщину и перестал смеяться. – Не бойтесь. Я не обижу вас. Клянусь!
Сначала они пили чай, стараясь не смотреть друг на друга, но Сергей неожиданно заговорил. Его словно прорвало. Он начал быстро и в деталях рассказывать незнакомому человеку о себе, о неожиданной встрече с Ритой. О женитьбе и сытой жизни. О том, как его выгнали с работы, и как он уже полгода не может найти себе дело. Поначалу барахтался и надеялся хоть куда-то устроиться, но все было не то. Ну, не слесарем же в автомастерскую идти, хотя и в этом Серега ни бельмеса не понимал. Рита сама предлагала пристроить его куда-нибудь. Это показалось Сереге унизительным. Он замкнулся, ощущая себя ничтожеством. Анекдот, но он даже старался ничего не есть дома – все куплено на деньги Риты. Его все раздражало, а любые слова и даже взгляды казались оскорбительными. В их доме все принадлежало Рите, все было сделано по ее прихоти. Все вещи носили какой-то отпечаток принадлежности хозяйке, словно инвентарный номер. Последней каплей бушевавшей в его душе ненависти ко всему, что связано с Ритой, было неожиданное открытие. Серега вдруг и себя ощутил ее вещью. Ее игрушкой. Это было слишком. Серега напился и высказал Рите все, что накопилось за полгода безделья. Рита даже не стала его переубеждать и успокаивать. Кто виноват в том, что молодой мужик не может себя прокормить, не способен содержать семью. Слабак и ничтожество! Рита просто швырнула это оскорбление мужу в лицо. Лузер!
Он хлопнул дверью.
Хотя самое унизительное для Сереги было то, что он понимал ее правоту. Как его угораздило жениться на Рите. Рядом с ней он всегда был мальчиком. Даже став на цыпочки, он не мог до нее дотянуться. Как-то, выпив лишнего, Серега признался вслух, что ей лучше было бы родиться пиратом во времена Флинта или Моргана, размахивать саблей и брать корабли на абордаж. Она даже бровью не повела, сказав, что в наши дни сменилась только одежда. Дух авантюризма и жажда власти всегда делили людей на лидеров и толпу. Неожиданно Рита сорвала с себя одежду и вскочила на подоконник. Глядя на мужа сверху вниз, эта чертовка победоносно улыбалась, всем своим видом давая понять, что абордаж для нее привычное дело.
Разговор с незнакомкой растеребил Серегины душевные раны, и он достал отцову настойку. Рябина на коньяке – сплошной витамин. Особенно для души. Ася отнекивалась поначалу, но потом опрокинула стопку с какой-то злостью и стала рассказывать о себе. Прилетела в Москву из Омска. Покорять столицу. Модельный бизнес оказался не хуже пиратских абордажей. Борьба с конкурентками в агентстве, с соперницами на показах, с претендентками на конкурсах. Настоящая драка за контракт и постоянное унижение перед теми, кто принимает решение. В Москве у нее никого, приходится голодать, чтобы платить за какой-нибудь угол. Еще нужно хорошо одеваться и выглядеть. Никого не волнует, что платье тебе кто-то испортил, в туфли насыпали битого стекла, а сопровождение автомобильной выставки на деле оказалось мальчишником в гостинице. Иногда лучше надеть бронежилет, чем блузку.
Ася зло смотрела перед собой и выплескивала накопившееся на Серегу. Да и то только потому, что он попался под руку. Ей все равно. Теперь, вот, и спрятаться негде. Оказалось, что ее продали чеченцам. Как, она даже не поняла. Хотела затаиться у подруги, а та отвернулась. Может, конечно, работа подвернулась срочная, но, скорее всего, та просто испугалась. Сколько девчонок пропадает бесследно! Никому до них нет дела. Чистенькие опрятные школьницы и увлеченные наукой студенты остались в фильмах шестидесятых годов. Страна живет по волчьим законам, и нужно иметь когти, чтобы выжить, а лучше – клыки. Те, кому за сорок, не могут или не хотят понять, что их идеалы и взгляды давно никого не волнуют. Теперь иной идол на троне.
Бабло.
Собеседники не заметили, как осушили всю бутылку настойки. На кухне было тепло и уютно. Серегин отец все делал своими руками, и созданная им атмосфера располагала к неторопливому разговору. Благо запас наливки был солидный, а в погребе нашлось, чем закусить. Они рассказывали друг другу о себе и слушали, не перебивая. Странно, но судьбы абсолютно разных людей оказались очень схожи. К вечеру им казалось, что они давно знают друг друга, словно выросли в одном дворе. По каким-то странным обстоятельствам они на время разлучились, а теперь встретились. Воображаемое чувство давней любви к родственной душе проснулось у обоих. Оно толкнуло их в объятья. Искренне и без каких-либо препятствий. Страстный порыв молодых тел был неудержим.
- Се-рень-кий, - кто-то нараспев произносил его имя. – Просыпайся, зай-чик. Открывай глаз-ки.
Холодный снег обжег лицо. Сергей открыл глаза. Ошалело оглядываясь, он никак не мог сообразить, где он и что происходит. Из тумана четко проявилось знакомое лицо.
- Рита? – он рывком присел на кровати, опершись о высокую резную спинку. – Как ты…
- Серый маленький мышонок отвечает ей спросонок, - пропела ласковым голоском жена, с усмешкой разглядывая незадачливого супруга. – Задумал спрятаться от мамочки? Девку подцепил и думаешь, совершил подвиг? На абордаж надо бать банк, а не бабу. Одевайся. У нас сегодня встреча.
- Маргарита Владиславовна, - умоляюще прошептала Ася, натягивая одеяло, - я…
- Получишь свое, как договаривались, - оборвала ее невесть откуда появившаяся жена. – Одеваться! Живо! Сережа, да не закрывайся так стыдливо. Что я там не видела. Нам тебя еще в порядок привести надо, а то на бомжа стал похож. У меня важная встреча.
- К-как т-ты? – Сергея бил какой-то озноб.
- Просчитать тебя, дорогой, не так сложно, - ухмыльнулась Рита, садясь в кресло у зеркала. – Все мышки бегут в норку, если им придавили хвостик. Ничего страшного. Баня, массаж и прогулка на свежем воздухе всю дурь из тебя выбьют. К вечеру будешь, как новенький. Мы встречаемся с Франческой Конти. Мне нужно подписать с ней контракт, так что отработаешь по полной программе.
- Но там снегу по пояс, - попытался возразить Сергей.
- Серенький, ты зря волнуешься, - Рита улыбнулась ярко накрашенными губами. – Сто баксов и тракторист из технической службы почистил дорогу до самой дачи. Я двигатель не выключала, в машине тепло, так что можете это тряпье не надевать. Жду вас в джипе.
Рита встала и направилась к двери. Сергей медленно провожал ее испуганным взглядом, но вдруг застыл от неожиданности. Глухой звук словно парализовал его. Тело Риты медленно опустилось на колени, а потом как-то неловко завалилось набок, раскинув руки по полу.
- Помоги! – услышал он сдавленный голос Аси. – Я ее только оглушила, чтобы крови не было. Дотащим в погреб, а там похороним.
- Ты в своем уме? – неожиданно для себя взвизгнул Сергей. – Брось кочергу. Ася!
- Да, помоги же, - она уже подтащила тело жены к люку в погреб. – Пока ты спал, я и могилку ей выкопала. Там, в уголке, где банки с вареньем.
- Ты спятила? – он все еще не мог поверить, глядя, как Ася быстро раздевает Риту. – Зачем это?
- Мы с ней одного роста и комплекции, - пояснила та. – Одна модельная школа. Стандарт. Я переоденусь и сяду вместо нее за руль, чтобы все видели, как вы уезжаете на машине. Тут искать никто не будет. Пьяный тракторист хороший свидетель.
- Почему пьяный, - удивился Сергей.
- Ты думаешь, он сто баксов понесет в банк? – язвительно заметила Ася. – Бери за ноги.
Сергей ужаснулся, увидев обнаженное тело Риты. Оно было каким-то неживым и тяжелым. Словно робот он подчинялся приказам новой знакомой, зациклившись на одной мысли, что же теперь будет. В погребе действительно была выкопана глубокая яма. В свете лампы у лестницы, отбрасывающей длинные тени, это выглядело зловеще.
Минут за десять все было сделано. Ася предусмотрительно расстелила целлофан на полу погреба, так что и следов не осталось. Сергей выскочил на улицу и жадно глотал холодный воздух, будто пил воду из родника. Его сознание отказывалось принять, что он участвовал в совершенном злодеянии. Это все страшный сон. Пьяные бредни. Сейчас он поедет домой и расскажет Рите. Она посмеется и все простит. Да, это просто глупая шутка воспаленного сознания. Разве могла Ася задушить его жену, беспомощно лежащую с подвернутой рукой за спину в той яме. Бред какой-то.
- Пойдем, дорогой, - услышал он за спиной незнакомый голос. – Пойдем.
На него сквозь большие солнцезащитные очки смотрела Рита. Вернее, кто-то очень похожий. Рост, одежда, манеры – все было копией успешной хозяйки бутика на Петровке. Он даже отмахнулся от нее, как от приведения.
- Да, это Рита, - насмешка тронула ее ярко накрашенные губы. – Ри-та.
- Та же помада, - мелькнуло у него в голове. – И духи те же.
- Конечно, - ответил голос на его мысленную фразу. – Я Рита. Садись справа, я поведу.
Джип медленно катился по недавно расчищенной дороге. Аккуратно прибранная и запертая на ключ дача Бровиных ничем не привлекала внимания. Просто Сергей пожил тут недельку, развеивая накопившееся напряжение. Ну, на то и Грибное построили.
Вырулив на шоссе, джип прибавил скорость. Когда он проезжал мимо трактора, чистившего обочину от снега, водитель сбросил скорость и посигналил. В окно тарахтящей машины высунулась взлохмаченная голова тракториста.
- Хозяйка, будет нужда, обращайся. Как не помочь хорошему человеку!
По его лицу было видно, что настроение у тракториста отличное. Солнцезащитные очки и яркая помада водителя в модной куртке запомнились работяге надолго. Молодую пару на дорогой машине еще видели на заправке и у дома Маргариты Владиславовны, где она припарковала свой джип на положенное место.
- Сегодня весь день будь на виду, - словно инструктор заговорила Ася. – Встречайся со знакомыми, выпей пива в баре с кем-нибудь, пропусти по рюмочке с другом. Ты же неделю никого не видел. После обеда звони в бутик Маргариты и спрашивай, где она. Ее сотовый и SIM-ку я выброшу. Вы вечером должны быть в ресторане «Венеция» на Шаболовке. Приедешь туда к семи и встретишься с Франческой. Вечером звони по всем знакомым. Будь все время на виду. Завтра иди в полицию. Пусть ищут. Я уже заказала себе такси до Шереметьево, там куплю билет до Питера на имя Маргариты. Паспорт ее я у меня.
Ася остановилась у зеркала в прихожей и обернулась к обалдевшему Сергею.
- Она пропала вместе с паспортом и деньгами. Ты ведь помнишь, что у нее была запланирована поездка на завтрашнее утро. Но она больше не звонила. А я позвоню, когда все уляжется. Кому-то нужно будет успокоить безутешного вдовца.
Она посмотрелась в зеркало, поправляя прическу.
- Надеюсь, ты понимаешь, что в погребе и на теле бедняжки остались только твои следы. Меня на вашей даче вообще не было. Так что в твоих интересах быть все время на виду, придумать достоверную легенду и свято ее повторять. Будут проблемы с ретивыми следаками, дай денег. Не скупись. Нам хватит. Целую.
АВТОР 9
17.Параллельные прямые или Траектория луча
Ирина Кочеткова
Сказать: «Я тебя люблю» – значит сказать: «Ты не умрешь».
Элоиза - Абеляру
Они шли по вечернему городу, когда во многих окнах зажглись огни. Они просто шли, без цели, как и жили, настоящим моментом. С неба летел легкий пушистый снег, падал на лицо, щекотал. Она любила с ним молчать. Просто быть рядом. Смотреть на него, слушать его.
Наверное, тембр голоса любимого соответствует некой частоте наших собственных вибраций — мозговых ли импульсов, или внутренних органов — неважно. Но определенно что-то такое существует. Иначе как объяснить, что голос одного человека действует особым, просто исцеляющим образом, голоса миллионов для нас индиффирентны, а определенные голоса вызывают острую неприязнь... Вибрации, разнозаряженные частицы. Есть версия, что и у клетки есть сознание.
Она думала: все мы - штрихи бытия, искорки, как эти огни в окнах. Одни светят, другие — нет. Как говорила несравненная Раневская: «Люди, как свечи, одни — горят, а других — в жопу!» Мда, Раневская была очень талантливой и несчастной женщиной.
- Я тебе говорил, у меня дочка скоро приезжает. Она все экзамены сдала на отлично, умничка!
Она знала, он думает о других, не о ней. И это хорошо. Он просто такой, какой есть. А она пока просто идет рядом.
Человек просто таков, каков он есть, и глупо спрашивать у него ответа, отчего он именно таков. Она долго не могла понять, что люди — не вещи, не материальные предметы, не статичные фигуры, которые можно измерить, подогнать под определенный шаблон, потребовать у них ответа. Смешно, теперь ей было смешно. Люди — не фигуры, теперь думала она. А лучи. Разнонаправленные лучи. И стремление каждого человека - само по себе не имеющее цели, все-таки имеет истинную цель, и заключена она в самом стремлении. Нет определенного пункта назначения, есть тяга, голод, есть воля, требующая движения, постижения, овладения, — миром, знаниями, чувствами, вещами, неважно. Само по себе стремление и есть цель. И постоянно человеком движет ненасытность, постоянная неудовлетворенность, постоянное слепое стремление... Есть конкретные локальные цели, которые можно удовлетворить, но, достигая этих целей, человек все-равно остается неудовлетворенным и стремится дальше... Постоянное движение, постоянный неутолимый голод искания. Человек может знать, что он хочет здесь и сейчас, но никогда не знает, что он хочет вообще. Потому человеку на роду написано страдать, ибо ни препятствия, ни трудности, ни невозможность добиться чего-то конкретного, но сама природа человека принуждает его вечно алкать, вечно искать, вечно страдать... Все мы — лучи, блуждающие в пространстве. И иногда эти лучи могут пересечься, совпасть, или идти некоторое время параллельно. Рядом. Как они...
- Я уезжаю в четверг, - сказал он, как только он и умеет, как о чем-то незначительном. Словно ему все равно, здесь быть или там. - Возможно, надолго.
Она молчала. Он — другой луч, у него своя траектория. Он должен лететь в свою, отличную от неё сторону. Это нормально. Мир огромен. Лучи должны пронзать пространство и время. Возможно, когда-нибудь они опять встретятся и пересекутся.
Она усмехнулась, вспомнив... Абсолютное большинство людей, если вы их спросите, в чем заключается аксиома о параллельных прямых, ответят вам, что аксиома о параллельных состоит в том, что параллельные прямые не пересекаются. Получив указанный ответ, следует немедленно задать следующий вопрос: а что такое параллельные прямые? Скорее всего, вам ответят, что параллельными называются такие прямые, которые не пересекаются. Весь абсурд и несуразность подобных ответов далеко не очевидна для большинства людей. Так как опять-таки большинство людей мыслит стереотипно. Неосознанно. Не вдумываясь в суть. Шаблоны заменили суть вещей. Говорят — любовь, подразумевают: брак, деньги, обязанности. Какие обязанности в любви? Она вспомнила, как подруги поучали её — разные люди говорили почти как по кальке в один голос, - «сейчас, после стольких перенесенных трудностей, после пережитого, ты должна быть умнее и уже должна иметь представление о том, какой мужчина тебе подойдет: что он должен дать тебе....» Это о любви, да?
Она тоже была такой. И употребляла слово «должен», и верила в обязанности и деньги. Бред, полный бред. Есть только воля - воля стремиться в неведомые дали, вечно. Невозможно пресытиться волей, есть только луч, но не точка. Нельзя остановить луч. Это будет его смертью. Нельзя ничего удержать, сделать «своим», ибо все живое нестатично, и лишь присвоив нечто, сделав его «своим», мы делаем его «неживым», мы умертвляем саму суть. Любовь... столько песен, стихов, столько слов... а на самом деле это всего лишь полет луча, двух лучей, ничем не сдерживаемый танец, вспышка. Когда лучам ничто не препятствует, ничто не мешает и они могут быть в полной мере самими собой — светить!
Луч - часть прямой, которая начинается , но не заканчивается … какое прекрасное определение! Не заканчивается, никогда! Вот рядом с ней идет огонек Вселенной, луч света, самый прекрасный, самый нужный, самый близкий, и все же такой далекий. Известно ещё со школы, что скорость света неизменна и постоянна. Инвариантность скорости света глубоко философична по своей сути. Если принять во внимание, что все мы являемся лучами — источниками света, то можно сказать, что внутри каждого человека имеется некий заряд — его неумирающее «я», которое неизменно и постоянно так же, как и скорость света. Это и есть то божественное ядро, тот огонек, что летит во Вселенной сквозь время и пространство. Как можно удержать его? Как можно ревновать его? Требовать от него что-то? Это просто смешно. Поймай солнечного зайчика, зажми его в кулаке. Ну как? Удалось?
Она пыталась представить, как опять будет жить без него неделю, месяц, два... И одновременно гнала эти мысли. Есть ещё день, у нас есть ещё целый вечер и ночь. Живи сейчас. Просто живи.
Как можно сказать о своей любви? Чем можно выразить её? Как хочется отдать её, но как отдать, как? Он был весь — «её», с головы до кончиков пальцев — «тот», как будто природа специально слепила его для неё. Но невозможно завладеть лучом, нельзя пронзить его собой. И эта невозможность слиться, соединиться, стать одним — сводила с ума. Хочется отдать только когда любишь. Не брать, а отдать. Отдать себя, чтоб себя не стало, и в то же время именно только тогда ты и появишься. Какая-то метафизика любви, умереть,чтобы родиться. Исчезнуть, чтобы быть. Странно...
Она знала, - он будет возвращаться, будет приходить, пока ему не надоест. Или не надоест ей. Все может закончиться так же, как закончится этот снег. Потом будет новая зима, и новый снег. Но этот уже никогда не повторится. Он сейчас родился и очень скоро исчезнет. Она понимала, лучи могут преломляться, отражаться, быть поглощенными, с ними много что может произойти. И совершенно ясно, что даже самый любимый и яркий луч не будет сопровождать тебя вечно. Так бывает — наверное — но очень редко, такое совпадение зарядов. Обычно лучи летят рядом непродолжительное время. И пока он рядом — живи! Лети. Свети!
- Придем домой, пожарим картошечки, а? С килечкой и лучком, а ещё можно лук замариновать, ты как, проголодалась уже?
Она улыбнулась. «Когда придем домой...» Как бы она хотела, чтобы он приходил к ней — как к себе домой. Но его дом — весь мир.
По атомистической гипотезе вещество состоит из отдельных, не касающихся друг друга неделимых атомов, совокупность которых сдерживается действующими между ними силами. Силами сцепления, силами притяжения. Что это за закон природы, когда силы притяжения к определенному человеку столь велики, что кажется сами атомы переплетаются и вы становитесь единым организмом. Одна химия крови, один дух. Где-то она слышала потрясающую мысль — материи нет. Есть совокупность возможностей. Представьте! Насколько велика вероятность того, что люди встретятся, именно те люди, сила притяжения которых будут выше обыденной определенной нормы. Они познакомились случайно. Можно сказать, в шутку, безо всяких серьезных намерений. А вдруг? И вот это «вдруг» стало самым главным в жизни.
- Завтра придется заехать на базу, вещи собрать. А куда мне столько тащить с собой? Придется раздать, что ли. И так две сумки уже набралось...
Сначала ей казалось, что без него она умрет, просто не сможет дышать. Но, к сожалению, она была умной женщиной, и ещё к большему сожалению — сильной. Жизнь заставила. И теперь она знала, - все можно перенести, другой разговор, какой ценой. Любую боль можно пережить. Как учат нас ныне модные позитивисты: «Все в наших силах.» И это страшно. Действительно страшно. Как она написала в одном своем стихотворении: «Самое невыносимое то, что можно вынести все, что угодно...» То ли дело в былые времена. Дамы падали в обморок, кавалеры вызывали друг друга на дуэль, люди сходили с ума, стрелялись... Было в этом что-то человеческое.
- Представляешь, а Зиги до сих пор нет на работе. Позвонить, что ли , узнать, как у него дела.
Она пыталась думать о другом, ни о чем не думать, просто созерцать, просто идти, но в голове молотом стучали его слова «я уезжаю...»
Со времен Ньютона известно, что два тяготеющих друг к другу тела притягиваются силой, пропорциональной произведению их масс и обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними. С завтрашнего дня расстояние между ними будет возрастать, а сила притяжения станет уменьшаться. По законам физики. Чем больше расстояние, тем слабее притяжение. Кроме того, известно, что силы взаимодействия двух частей вещества при прочих равных условиях зависят от характера промежуточной между ними среды. Новые люди, другая атмосфера, день за днем расстояние и среда будут играть против них. Есть ли закон, утверждающий, что никакие силы не могут ослабить притяжения двух душь? Она не знала...
Иногда ей казалось, что испытания нужны, необходимы им обоим как воздух. Без них было бы слишком пресно, слишком скучно и скоро они надоели бы друг другу. Он — тоже сильный человек. Сильные люди лучше всего себя чувствуют именно в наиболее враждебной обстановке: только там их крылья расправляются, дышат они полной грудью и смеют жить во всю силу. Главное — верить. Сознание своих сил увеличивает их. А если сил мало... любовь помогает выжить. Как огонек, она тем ярче светит, чем темнее ночная мгла. Самое темное время — перед рассветом. Обычно именно на исходе сил человек выбирается из жизненных лабиринтов. Может быть, для того, чтобы что-то оценить и нужны трудности? Она понимала, не бывает ничего вечного. Самое разумное — это научиться радоваться каждому дню, каждой мелочи. Почему самые естественные, самые простые вещи — самые трудные?
Наверное, самое редкое качество в людях — это благодарность. Умение принимать с благодарностью и так же отпускать. Отпускать, не испытывая боли. Она знала, он до сих пор любит свою жену. Она знала, рано или поздно он вернется в свой дом. Просто случилось некое затмение, фигуры перемешались в жизни, возник временный хаос, но время все расставит по местам. Она немного заполнила его душевную пустоту, немного подарила ему света и тепла, а это не так уж и мало в нашей жизни. Но он — другой луч, и он полетит туда, куда ему надо. Без неё. Не позовет её с собой, она знала. Знала, понимала, и все равно думала, - ещё один вечер, ещё одна ночь... Опыт боли у неё был такой, что можно было уже делиться опытом. Такой вот каламбур. Все, что она знала о жизни, о любви — это боль... К боли привыкаешь, как и ко всему остальному. И потом, как наркоману, для того, чтобы она проняла, требуется больше боли. Иначе становишься просто равнодушным и каменным, стеклянным, никем. И уже сама ищешь эту боль, лишь бы почувствовать себя живой.
У дверей подъезда они столкнулись с соседом.
- Excuse me , - сказал он.
- Добрый вечер, - сказала она. Сосед, кажется, не сказал ничего. Он не видел лучи, он видел простых людей, нечто, что мешает ему выйти. Все мы слепы на свой лад.
Световой луч не может состоять из чего-либо; это первичный, не разложимый на более простые элементы объект. И вот два луча — первичные сущности — просто он и она — просто мужчина и женщина — две души - поднимались по лестнице, а она все думала: "Он уезжает..."
Не смотри вперед, и не оглядывайся назад. Ещё один вечер, ещё одна ночь. А там, - будь что будет... Траектория луча — вещь непредсказуемая...
18.Панфилов
Ирина Кочеткова
...После собеседования с начальством, уже фактически принятый на работу, Егор отправился оформлять бумаги. Начальник отдела кадров Петухов не мог пройти мимо звучной фамилии нового кандидата на должность. Он, как все люди, работающие с бумагами и цифрами, хорошо запоминал даты и имена. Так, во всяком случае, ему казалось.
- Панфилов? Тот самый, что ли? – кадровик был толст и рыхл, с блестящей лысиной и довольно непривлекательными бифокальными очками.
- Что вы имеете в виду? – спросил Егор, хотя и предполагал, что. Он уже привык к подобным вопросам. Они его то смешили, то раздражали, в зависимости от того, кто и как их задавал.
- Ну, отчество у вас Глебович? Так?
- Так, - отвечал Егор, уже представляя, что последует дальше.
- Вот я и говорю. Не сын ли Глеба Панфилова - знаменитого режиссера?
Глеб набрал в грудь побольше воздуха, выпрямился по стойке смирно и отчеканил:
- Именно, сын Глеба Панфилова. Но не знаменитого режиссера. Не имею чести знать, имеется ли у режиссера сын, и живу я, как вы заметили в Городе, а не в Москве.
- Исчерпывающий ответ! – хмыкнул кадровик.
«Это чтобы не было больше глупых вопросов» - хотел ответить Егор, но сдержался.
Но заноза уже засела в голове у начальника отдела кадров. Выправка юнца, гордый взгляд, грамотная речь, - словом, так и тянуло уточнить ещё разочек. Егор догадался, что кадровик не выдержит и спросит, и даже внутренне обрадовался возможности так легко предсказывать поступки других людей.
- Ну, так может потомок другого Панфилова, Героя Советского Союза? – деловито раскладывая бумаги на столе, как бы, между прочим, спросил кадровик.
Егор внутренне возликовал. Повелся! Хочет показать себя умником, местным эрудитом. Ну, сейчас я тебя сделаю!
- Какого именно изволите иметь ввиду?
- Ну, как какого? – сбитый с толку, попался на крючок кадровик. – Этот, наш великий военачальник, в войну воевал, ну этот, не Панфилов разве? – вдруг засомневался «эрудит». – Да вы садитесь! – внезапно засуетился кадровик, смущенный своим склерозом. Хотел блеснуть, и что-то не пошло… - Как там, бишь, его звали? Ну, Герой Советского Союза, - беспомощно повторил он.
Егор сел, закинул ногу на ногу. Ему было весело.
- Уважаемый… - Егор помедлил, но тут же вспомнил табличку на двери, и на ходу, по памяти, «прочитал» её. – Уважаемый Николай Петрович! Я не имею чести знать, какого именно вы пытаетесь вспомнить Панфилова: Василия Дмитриевича, Ивана Васильевича или Алексея Павловича?!
Николай Петрович неожиданно вспотел и почувствовал, что ему жмёт галстук. Кто его за язык тянул выяснять генеалогическое дерево нового сотрудника? Хотел пошутить, а сам сел в лужу. Не найдя ничего лучше, он зачем-то в третий раз повторил:
- Который из них Герой Советского Союза?
- Все трое!
- Быть не может! – обтирая носовым платком порядком взмокший затылок, воскликнул Николай Петрович.
- Истинный крест! - в тон ему подхватил Егор
- Верующий? – уже машинально спросил Петухов.
- А это как-то отразится на моей зарплате?
Кадровик, ну точно муха в паутине, нет, чтоб затихнуть и успокоиться, и потом потихоньку выбраться, продолжал бить крыльями и трепыхаться. Что в паутине, что в болоте резких движений делать ни в коем случае нельзя. Но Николай Петрович, продолжая сражаться, завяз уже по пояс.
- Позвольте! – воскликнул он. – Панфилов, тот, что в Чапаевской дивизии (эх, вспомнил же, молодец!), потом в Отечественную войну командовал дивизией и получил орден Суворова, Александра Невского, Отечественной войны, и эту, самое главное, «Золотую звезду»! – в маленьких глазках за бифокальными линзами светилась надежда, словно у школьника: верно ли на этот раз он ответил? Ну, верно же!
Егор мог бы и промолчать, пощадить его, все-таки человек хоть что-то знает, видно, читает иногда книги. Скорее всего, Николай Петрович слышал об Иване Васильевиче Панфилове и 28 панфиловцах, что в сорок первом воевали за Москву, подбили 18 немецких танков, и почти все при этом погибли, но не пропустили врага. Он же служил и в Чапаевской дивизии. Егору следовало промолчать, но он был молод и горяч, и, осуждая пожилого кадровика за стремление выглядеть умным и знающим, сам совершал тот же грех, решив, - нечего умничать, когда в голове каша, и лишил утопающего последней опоры.
Егор чуть нагнулся в сторону Петухова, и спокойным голосом, словно терпеливый учитель незадачливому ученику, произнес:
- В Чапаевской дивизии служил Иван Васильевич. Позже, в Великую Отечественную войну, он командовал 8-ой Гвардейской Краснознаменной стрелковой дивизией. Генерал-майор. Герой Советского Союза. Посмертно.
Орденом Ленина, четырьмя орденами Красного Знамени, орденами Суворова 3-й степени, Александра Невского, Отечественной войны 1-й степени, Красной Звезды, медалями награждён Панфилов Василий Дмитриевич. Подполковник, командир эскадрильи. Герой Советского Союза.
«Золотой Звезды» удостоился Алексей Павлович, генерал-лейтенант танковых войск. Герой Советского Союза ….
Николай Петрович слушал, как зачарованный. Ему даже не было стыдно, что он перепутал трёх разных исторических личностей, он был поражён самим фактом того, что великих Панфиловых, оказывается, было трое! Он-то был осведомлен о существовании только одного! А впрочем, мелькнула догадка, читая о Панфилове, я, должно быть, пропускал инициалы, вот и решил, что речь идет об одном и том же человеке. Нет, ну позвольте, один - танкист, другой - летчик… Как это можно перепутать?!
Егор наблюдал замешательство Петухова с довольным видом. Впрочем, эка невидаль, ему как однофамильцу немудрено знать и различать знаменитых Панфиловых, но что требовать с простого человека? Кто ещё их знает? Полтора человека на работе, и полдюжины в Городе. Кому это надо? Зачем? Кому надо, тот найдёт все ответы в сети. Интернет – мощная вещь.
- Знаете, Николай Петрович, вы не расстраивайтесь! Фамилия Панфилов – довольно распространенная. Я вот узнал недавно, что среди 250 самых русских фамилий моя находится на 131 месте. Так-то.
- А Петухов на каком? – все ещё находясь под впечатлением, спросил кадровик.
- Так не помню, если хотите, посмотрю.
И позже, придя домой, Егор выяснил, что фамилия Петухов – ещё более распространенная, и находится на достойном 77 месте.
- И, кроме того, не только ведь генералы победу завоевывали. Они, конечно, достойны всяческого уважения и почтения, но разве не простые солдаты вынесли на себе все тяготы и горести войны? Так, оказывается, в России до сих пор живы 236 солдат-героев с фамилией Панфилов. Представляете, до сих пор! Сколько же их было!
- Да-да, - поддакивал Николай Петрович, не слушая. Он всё никак не мог отойти от своего поражения. Он чувствовал, что ещё что-то упустил, ещё что-то важное и интересное. Недаром, видимо, говорят, что перед лицом неминуемой опасности человеку свойственно вольно или невольно приближать свой конец. Когда ещё бывает можно спастись, зачастую человек сам вытворит нечто такое, что отрезает ему путь назад. Вот так и Николай Петрович. Ему бы промолчать, либо уж перевести разговор на другую тему, тем более что уже и сам Егор натолкнул его на новые горизонты, но нет, подобно утянутому в болото, он продолжал размахивать руками, приближая свою ужасающую кончину.
- Ну а этот, как его там звали, тоже вроде Алексей. При матушке нашей государыне Катерине… Тоже ваш однофамилец?
Егор сдвинул брови:
- Что ещё за матушка? Екатерина Первая Алексеевна? Урожденная Марта Скавронская? Жена Петра Первого? – спросил Егор, не поспевая за мыслительными виражами начальника отдела кадров.
- Да вроде не… та попозже была. Ну та немка, помните, её ещё Орбакайте играла в кино, её гардемарины в Питер везли…. – тужился вспомнить Петухов. – Вроде ж Екатерина?
Егор чуть не упал со стула от подобной трактовки истории. Америку открыл Депардье, а русской императрицей была немка-Орбакайте! Вот вам и 21-й век! Новые технологии, средства массовой информации…
- Вы изволите говорить об императрице Екатерине Второй? Она действительно родилась в семье прусского генерала, и позднее была выдана замуж за Петра Федоровича, будущего царя Петра третьего.
- Ну да, ну да, голубчик! – обрадовался Николай Петрович.
- И что она? Простите, не уловил связи с Панфиловым.
- Так у неё же любовник был, ваш однофамилец, большой вельможа….
Егор поднапряг мозги, но ни одного Панфилова в окружении Екатерины не смог вспомнить. Разве что…
- Первый вельможа при Екатерине Второй? Может быть, Потёмкин Григорий Александрович?!
И не Панфилов, и не Алексей!!! Поражение было настолько полным и сокрушительным, что Николай Петрович, не ожидая такого удара, покраснев, сконфуженно замолчал, поняв, что ему уже не выплыть. И сия пучина поглотила его…
***
Да, именно так Егор познакомился с Николаем Петровичем Петуховым. И с того дня каждый раз легкая улыбка играла на его губах, когда он шел к нему в кабинет. Казусы с фамилией Егора происходили довольно часто, всем необходимо было знать, не сын ли он режиссера, не внук ли он генерала? Каково же живется многочисленным Горбачевым, Жуковым, Лихачевым, Тухачевским и Рокоссовским? Задают ли их однофамильцам те же вопросы, что и ему?
АВТОР 10
19.Чёрный кот и золотая рыбка
Ирина Гирфанова
В канун Рождества я закрылся дома и стал ждать чуда. Скажете – тридцать лет мужику, а он всё в чудеса верит? Можете говорить, что хотите! Я вообще-то атеист, но Бог мне всю жизнь помогает. И то, чего я ждал, должно было стать настоящим чудом.
Днём я отвёз жену в роддом. Вот-вот должен был появиться на свет наш долгожданный первенец. Я метался из угла в угол по квартире, не находя себе места, пока трель телефонного звонка не примагнитила меня к трубке.
- Ало! Слушаю! - потёк по проводам мой окрашенный надеждой голос.
- Привет, Димон! - ответила трубка голосом Валерки, друга детства.
- Привет, Валер. Чего тебе? - надежда растворилась, не найдя адресата. Где ты, роддом? Почему молчишь?
- Слушай, Дим, у меня к тебе маленькая просьбочка!
Я насторожился. Чем меньше обычно была у Валерки просьбочка, тем больше за ней пряталось проблем.
- Колись! – буркнул нехотя я.
- Выручай, Дим! Мне бабуля позвонила. Плачет, приехать просит. Дрова у неё кто-то стырил. Всю поленницу, говорит, за ночь увели. Надо съездить к ней срочно, дров наколоть!
- Ну и?
- Да Пфайфера мне не с кем оставить! Предки в Турцию греться укатили, соседи даже слышать не хотят про моего кота!
- Я их очень хорошо понимаю! – усмехнулся я. - И вообще, он нашу Золотинку сожрать может!
- Ну, Дим, ну, пожалуйста! – умоляюще протянул Валерка. – Он рыбу не ест, только сухой корм. Дим! Всего суток на двое. Я принесу и еду, и горшок. И наливку выпрошу у бабы Дуси!
Это был убийственный аргумент. Баба Дуся — это уже моя бабушка. С Валеркиной она живёт по соседству.
Последний раз я был у бабули в сентябре. Приезжал на денёк помочь по хозяйству. Жену Веру тогда с собой не взял – нечего трясти беременную женщину по так называемым нашим дорогам. Перед моим отъездом бабуля всё старалась откормить меня. Она сидела за столом, подперев подбородок обеими ладошками, из-под которых торчали беленькие ушки завязанного узлом платка, и смотрела, как я наворачиваю её угощение.
- Ах ты, Господи, душа с телом расстаётся! – приговаривала бабуля. – И в кого ты такой уродился? Мать с отцом всю жизнь в поле, да на ферме, а ты – вона, писатель! И тощой, как борзая. Не наша порода – отец! Тока к пятидесяти годкам приосанился Петька-то, батяня твой!
Я скручивал промасленные кружевные блинчики штук по пять зараз, обмакивал в сметану и отправлял в рот, запивая молоком. Вкуснее в жизни ничего не едал! Родители мои вместе с сестрой жили на другом конце деревни и ещё не подошли, чтобы проводить меня.
- Погодь-ка! – тяжело поднялась с табуретки бабуля. – У меня для тебя кой-что есть!
Она вышла в чулан и вскоре вернулась со своей «фамильной» наливкой. Наливку эту бабушка моя делала специально для меня и ставила её на стол, только когда я приезжал к ней в гости. Этим она отчасти пыталась зазвать меня к себе, отчасти просто побаловать, когда я всё же приезжал. Каюсь, случалось это не часто. Но ничего, скоро правнука к ней будем возить, надоедим ещё! Но передать бабуле привет через Валерку было неплохой идеей.
- Ладно, уговорил! – смилостивился я. – Тащи своего монстра!
- Какой он монстр! – обрадовался Валерка. – Кот как кот! Я мигом!
И он бросил трубку, боясь, что я передумаю.
Уже через полчаса Валерка перешагнул порог моего дома. В одной руке ехал Пфайфер в специальной сумке, другая рука была занята пакетом с кошачьими пожитками. Валерка сунул мне в руки своё добро и торопливо попятился к выходу:
- Спасибо тебе, Димыч, я в долгу не останусь! Ты меня очень выручил! Ну, я побежал, поздно уже. У меня билет на автобус через час. Пока!
И он исчез, растворившись в ранних зимних сумерках. А я поставил сумку с котом на пол и осторожно открыл дверцу. Я нечасто бывал последнее время у Валерки, и отчасти, именно по вине этого зловредного зверюги.
Мы с Валеркой из одной деревни, так же, как и моя жена Вера. Баба Нина, бабка Валеркина, слыла в деревне ведьмой. Но мы, мальчишки, не обращали на слухи внимания. Валера бабушку очень любил. Родители его работали в городе, а баба Нина растила внука бережно и строго. Когда мы вошли в возраст, баба Нина присмотрела внуку в невесты хозяйственную соседскую Верочку. Но Вера выбрала меня. Моя совесть была чиста – к Вере у Валерки было такое же отношение, как и ко мне. Но Валеркина бабка с тех пор, мягко говоря, меня невзлюбила. Да и Веру перестала привечать. Вскоре мы с Валеркой уехали учиться в город и зажили каждый по-своему. Через два года ко мне приехала Вера. Мы с Верой после института поженились, а Валерка до сих пор ходил в холостяках, хотя тридцать лет – ещё не возраст для мужчины, когда стоило бы беспокоиться по этому поводу. Он с удовольствием прожигал лучшие годы, менял подружек и строил карьеру. Надо сказать, ему везло. И в карьере, и с женщинами. Только вот, что такое любовь, Валерка, похоже, не знал. При каждой встрече я видел рядом с ним новую девчонку и не запоминал их имён. Мне кажется, он тоже не запоминал. Но моему другу нравился его образ жизни, и менять что-либо в ближайшее время он не собирался. Зато его бабушка очень переживала за внука и мечтала поскорее женить его. И, насколько я теперь понимаю, не только мечтала, но и действовала. Так, как могла, исходя из своих способностей и возможностей.
Прошлой весной баба Нина оставила своей кошке Мурле одного котёнка. Кто бы мог подумать, что на это животное у бабы Нины имеются свои виды и планы!
Из первого в жизни Мурлы окота этот был самым крупным и здоровым. Беспросветно чёрный, он терзал свою трёхцветную мать, пока она через два месяца не сбежала от него, бросив на откорм хозяйке. Тогда-то баба Нина и привезла котёнка внуку, наказав беречь и заботиться о нём, потому, как кот этот необыкновенный. Валерка пожал плечами, но спорить с бабушкой не стал. Пусть живёт, жалко что ли! Когда я пришёл к нему в тот же день в гости, маленькое, тогда ещё безымянное чудовище, ещё не успело привыкнуть к новому дому. Тем более он не был расположен к присутствию незнакомых людей.
- Ух, ты, какой чернющий! – восхитился я, протягивая руку к блестящей гладкой спинке котёнка, злобно смотревшего на меня ярко-рыжими, почти оранжевыми глазами. В тот же миг я отдёрнул руку, на которой отпечатались четыре глубокие ровные полосы, быстро наполнившиеся кровью.
- Пффф — ааа — ффф - рррр! - прокомментировал котёнок своё поведение.
- Вот, гад! – подскочил ко мне Валерка. – Не сердись, он ещё маленький. И к чужим не привык. Я его выдрессирую, вот увидишь!
- Да уж! - проворчал я, потирая раненную руку. - Однако говорить он уже сейчас может. Слышал, Пфайфером представился!
Так и стал кот Пфайфером. Валерка обработал мои царапины йодом, но с тех пор у нас с его котом установилась стойкая антипатия. Впрочем, Пфайфер отвадил от Валерки не только меня. Как-то постепенно у него перестали бывать старые друзья и новые подружки. Ушли в прошлое дружеские многолюдные пирушки. Соседи наверняка вздохнули с облегчением. Друг с другом кот и его хозяин вполне ладили, но подружек Валерка домой больше не водил. А запас дорогих женских колготок ещё долго хранился у него в шкафу.
Сейчас Пфайфер, высокомерно взглянув на меня своими янтарными глазами, медленно выбрался из сумки и осмотрелся по сторонам. Я поставил в прихожей и наполнил его миски для еды и воды, отнёс в туалет кошачий горшок. Всё это время кот сидел, сердито барабаня хвостом по полу. «Ну и здоровенный!» - подумал я в невольном восхищении. Я любил кошек и если бы не злобный нрав Пфайфера, с удовольствием приютил бы его надолго. Но сейчас я уже начал жалеть, что дал Валерке себя уговорить. Пфайфер сидел посреди коридора и в глазах его сверкали искры. Когда я хотел пройти мимо него в свою комнату, кот ощетинился и зашипел. Я оторопел от неожиданности.
- Ты что, Паф? – до меня не сразу дошла вся серьёзность ситуации. – Я же тебя не трогаю!
- Пфффф... Ууууууууууу!!!! – убедительно взвыл кот, прижав уши и оскалив острые клыки.
Я ничего не понимал. Кот не давал мне передвигаться по своей собственной квартире! Всем своим видом Пфайфер доказывал мне, что нам двоим здесь места не хватит. Его чёрная шерсть вздыбилась, хвост яростно метался из стороны в сторону. Я сделал шаг, чтобы обойти его. То, что произошло дальше, было за гранью реальности. Не знаю, как я успел поймать этот чёрный напружиненный клубок из мышц, зубов и когтей. Неожиданно для себя я вдруг обнаружил, что держу на вытянутых руках свирепо извивающегося зверюгу, и его растопыренные белые когти мелькают в двух сантиметрах от моих глаз. Ярость Пфайфера перелилась в меня, словно мы с ним были сообщающимися сосудами. Огромным усилием воли я удержался и не свернул ему шею прямо здесь, не сходя с места. Чертыхнувшись, я отшвырнул кота далеко от себя, мгновенно оделся и выскочил на улицу.
Рождественская ночь уже зажгла многочисленные огни фонарей и витрин. В церкви, что находилась в двух кварталах от моего дома, зазвонили колокола. Туда, потоком чёрных теней, стекался народ. В основном бабки и женщины предпенсионного возраста. Вдохнув морозного ядрёного воздуха, я немного успокоился. Ноги сами понесли меня в сторону храма. В ярко освещённую арку входа друг за другом ныряли тёмные фигуры прихожан. Сам я не рвался внутрь церкви. Но меня заворожила почти мистическая картина того, как из ночной тьмы люди исчезают в потоке сияющего света. Остановившись неподалёку, я зачем-то начал листать самые значимые события своей жизни.
Мы с Верой долго не могли иметь детей. Оба проверялись, обоим врачи говорили, что всё в порядке. Приезжая в деревню и останавливаясь у родителей Веры, мы слушали жалобы её мамы на какие-то иголки, рассыпанные у порога, длинные чёрные волосы под половичком. Однажды она нашла булавку даже под нашим матрасом. Тёща моя хмурилась, ворчала на соседку, но мы с Верой только отмахивались и отшучивались. Соседка же, баба Нина, смотрела на нас искоса и старательно обходила стороной, если замечала издали.
Года три назад мы с женой сняли квартиру у одинокой, очень больной женщины. Сняли с условием полного ухода за ней и оплаты только коммунальных платежей. Я, честно скажу, польстился на дешевизну. Нам обоим платили нерегулярно, подолгу задерживали зарплату. Это и явилось причиной, по которой мы освободили прежнее съёмное жильё. Веру мою больше занимало обстоятельство помощи больному человеку. Она просто зациклена на помощи ближнему.
- Как же так! - не уставала удивляться жена. - Как так можно жить — каждый сам по себе? Станет человеку плохо, упадёт он, а другие перешагнут и дальше пойдут! Это же дорога в ад!
- Вер, ты уже десять лет в городе живёшь, а всё никак не можешь забыть деревенские привычки, - пытался я воспитывать жену. - В городе слишком много людей, чтобы обращать друг на друга внимание.
- Дело не в количестве, а в качестве! - не соглашалась она. - Неужели так трудно быть просто нормальным человеком? Просто уступить слабому, помочь бабульке перейти улицу, притормозить, проезжая лужу, когда рядом идут прохожие? Это же не требует особых усилий!
Что я мог возразить ей? Что всем не науступаешься? Что вечно не хватает времени, чтобы тормозить у каждой лужи? Что, защищая слабого, можешь загреметь за превышение допустимой самообороны? А как её измерить, эту самооборону, если счёт идёт на секунды и от твоих действий зависит жизнь? Люди в городах навыдумывали законов и боятся их нарушать. Вернее, кто-то спокойно нарушает и ему ничего. А другой, помогая нуждающемуся, оказывается втянутым в такие тяжбы, что сто раз пожалеет, что помог. Сколько мошенников обманывают стариков, а те продолжают верить людям. Молодые наоборот никому не верят и не помогают. Вера это и без меня понимает. И именно против этого и бунтует.
У нас с нашей новой хозяйкой Аллой Павловной всё пошло так, как Вере представлялось правильным. Женщины быстро нашли общий язык. Каждый вечер они вели задушевные беседы за чаем, пока я отключив мозг, выбрасывал свою жизнь в чёрную дыру телевизора. Вера для Аллы Павловны стала подарком судьбы. Помимо своих филантропических убеждений, жена моя медик по образованию, работает детским терапевтом. Так что помощь Алле Павловне Вера оказывала конкретную. К тому же Вера — человек набожный. До сих пор не понимаю, как она полюбила такого оболтуса как я. Наверное, противоположностью притянул. Но живём мы дружно, она не пытается меня изменить, а я люблю её вместе со всеми её заморочками. А может, и за них.
Первое время после того, как мы поселились в квартире Аллы Павловны, хозяйке нашей стало заметно лучше. Во всяком случае, она сама так говорила. Но спустя год - полтора я увидел, что Алла Павловна резко сдала. Вера с ног сбивалась, чтобы угодить ей, но ничего не помогало.
- Верочка, Дима! Сделайте мне, пожалуйста, подарок — купите золотую рыбку! - попросила как-то раз Алла Павловна. Она уже почти не вставала, хотя изо всех сил старалась приносить нам с Верой поменьше хлопот. Вид у неё при этом был такой виноватый, как будто это мы ей делали одолжение, предоставив бесплатно крышу над головой, а не она нам. К тому времени мы звали её ласково мамой Аллой, а она нас — своими детьми.
В ближайшие выходные мы с Верой принесли из зоомагазина небольшой круглый аквариум с золотистой длиннохвостой красавицей. Поставили аквариум так, чтобы Алла Павловна могла всё время видеть свою Золотинку, как она назвала рыбку. А ещё через полгода нашей мамы Аллы не стало. Узнав, что она по завещанию оставила нам с Верой всё своё имущество, мы были в шоке. А разбирая вещи, оставшиеся после умершей, мы с удивлением обнаружили, что наша мама Алла была потомственной сибирской знахаркой. У неё сохранилось несколько писем от какой-то алтайской шаманки. Судя по всему, ещё в юности Алла обращалась за советом к более опытной подруге. Далёкая сестра по ремеслу наставляла свою молодую преемницу не тратить силы понапрасну, а тем более — себе в ущерб. Но похоже, Алла не послушалась. Они с Верой в этом были похожи — помогая другим, о себе не думали, себя не щадили. Алла Павловна умерла в шестьдесят три года. По нынешним временам совсем молодой. Золотинка накануне её смерти металась по аквариуму, как сумасшедшая. Потом наоборот, замерла, перестала есть, потускнела. Только после похорон рыбка понемногу стала оживать. А вскоре Вера поняла, что беременна. Мы не хотели узнавать пол ребёнка, но врач-гинеколог уговорил жену пройти УЗИ. На всякий случай, чтобы выявить патологию, если она есть. Как будто это что-то изменило бы. Вера своего ребёнка всё равно бы доносила любого и никогда бы не бросила. А я — как она!
УЗИ показало, что мы ждём мальчика.
Меня выдернул из потока воспоминаний убедительный толчок в бок:
- Иди сюда, милок! – прошамкала старая бабка. – Идём со мной, не стесняйся! Она настойчиво увлекала меня к светящейся арке. Было довольно морозно, и я поддался, решив зайти погреться. В сердце вдруг опять зажёгся огонёк ожидания чуда. Как в детстве когда-то, затаив дыхание, я ждал первый рассветный луч на летней рыбалке, или Деда Мороза в Новогоднюю ночь.
Бабка провела меня по широкой пологой лестнице через распахнутые ворота внутрь храма и оставила в толпе верующих. Чтобы не выделяться, мне пришлось взять свечку, зажечь её, молиться, креститься и кланяться, и опять зажигать новую свечку взамен отгоревшей. В конце концов, это так заворожило меня, что я не заметил, как простоял всю ночь в толпе молящихся старушек. Не заметил и того, когда и как на меня снизошла невероятная умиротворённость. Слаженное пение невидимого хора, свет, исходящий от множества свечей, запах ладана, какая-то общая настроенность на непостижимое, на вечное и бесконечное — короче то, чего я не могу назвать словами — всё это и стало тем чудом, в которое я уже давным-давно не верил. Словно Бог-младенец родившийся в эту ночь для миллионов православных верующих прошёлся босиком и по моей душе!
Оказавшись, наконец, на улице, я вдруг почувствовал состояние невероятной свободы. Я смотрел на мир совсем другими глазами, в моём сердце не осталось ни следа терзавшей меня накануне тревоги. Я был уверен, что всё, что со мной происходит – должно произойти. Что ничего нельзя изменить в моей судьбе, а главное – и не надо! Потому что всё – всё предопределено и необходимо для моей же пользы.
Дома меня ожидало ещё одно чудо. Когда я вошёл в квартиру, Пфайфер сидел, уперевшись носом в аквариум. С дугой стороны стеклянной стены, почти нос к носу с ним, зависла Золотинка. На меня они не обратили никакого внимания. Однако когда я прилёг на диван, Пфайфер оторвался от аквариума, и, взмуркнув, прыгнул ко мне. А когда мы проснулись, то стали такими друзьями, что мне жаль было возвращать его Валерке. Да и кот с заметной неохотой поехал домой. Причём не к Валерке, а на родину, в деревню.
Валерка пришёл за Пфайфером на следующий день. Мой друг выглядел смущённо, даже обескуражено.
- Прикинь, Димыч! – начал он чуть ли не с порога. - Баба Нина моя чуть не умерла этой ночью! Я глаз не сомкнул, за руку её держал. А она, словно в бреду, всё повторяла: «Не надо, не надо! Нет, нет! Чур меня, чур меня!» Представляешь – красная, горячая вся, мокрая от пота. Потом, среди ночи вдруг затихла, побелела, рука ледяная стала. Я перетрухал, сам чуть дуба не дал. Нагнулся к её лицу – дышит. Тихо-тихо так. Немного погодя дыхание выровнялось, заснула бабуся моя. Ну, и я прикемарил. Просыпаюсь, глаза открываю, а она лежит, на меня смотрит. Виновато так, как будто что-то ужасное совершила.
- Валерик, - говорит, - прости меня, дуру старую. Я ведь чуть было жизнь твою не загубила! И твою, и друзей твоих – Веры с Димой. Вот нынче чуть Богу душу не отдала. Так бы и ушла с грехом таким! Да будто защитил меня кто. Вобчем, привези мне кота мово!
- О чём ты, бабуль? Я ничего не понимаю! – говорю я ей. А она не слушает.
- Привези кота! – чуть не кричит. – Давай, ехай скорей! Чтоб нынче же у меня кот был!
- Да, ладно, ладно, бабуль! Успокойся, как скажешь, так и сделаю!
Вот и примчался сюда скорее. С автобуса прямо к тебе. Пфайфера сейчас заберу и на такси обратно. Только я всё равно ничего не понимаю!
- Ладно, Валер, посиди, отдохни. Соберу я твоего Пфайфера сейчас. Подружились мы с ним, - усадил я друга на диван.
Рассказал и я Валерке про то, как кот его меня ночью из дома выгонял. Проводил их с Пфайфером до такси. А через час мне из роддома позвонили. Дочь у меня утром родилась! 50см, 3килограмма. Не знаю, как могли так перепутать на УЗИ?
Уже когда Вера из роддома вернулась, я узнал, что в ту самую ночь, когда Валерка сидел у расхворавшейся бабы Нины, а я воевал с Пфайфером и потом в храме всю ночь отстоял, Вере тоже худо было. Думала, прямо в Рождественскую ночь и разрешится. Говорит, будто душу кто из неё тянул, такие ощущения были. Привиделось ей, будто дочка наша в синей океанской воде плавает. Почему девочка? Ведь мальчик должен быть! Но из сна видения не выбросишь! Так вот, плавает наша девочка, значит, а на неё откуда-то снизу надвигается чёрное пятно, по форме на кота похожее. А Вера будто и есть сам океан, только сделать с чёрным пятном ничего не может. И вдруг сверху ударил сноп яркого света. Прямо сквозь чёрное пятно прошёл и превратился в золотую рыбку. Пятно растворилось, а золотая рыбка подплыла к нашей дочке, превратилась в светящийся шарик, и шарик вошёл ей прямо в грудь. В тот же момент Вера проснулась от родовых схваток. За окном брезжил поздний зимний рассвет.
20.Слово-дело
Ирина Гирфанова
Денис Дорожкин проснулся от противного писка будильника. Шлёпнув по кнопке выключения, Денис с досадой поморщился – каждый день одно и то же! Пора вставать, но даже шевелиться не хочется. Начало декабря, а ни снега, ни морозов. Темень, слякоть, пустота. Мама уже ушла на работу. Перед уходом велела сходить к её знакомому доктору-мозгоправу. Оставила адрес и телефон. Сказала, что если Денис будет и дальше так пофигистски относиться к своему здоровью, то осенние депрессии сведут его с ума. Что она боится, однажды придя домой, обнаружить труп сына. Что из-за Дениса ей уже и самой не мешало бы сходить по тому же адресу.
Денису скоро пятнадцать. Уже третий год каждую осень, особенно в конце ноября — начале декабря с ним случаются приступы беспросветного уныния. Обычно это продолжается до тех пор, пока не ляжет снег.
Денис встал. Сгорбившись и сморщившись, прошаркал в ванную. После душа лицо разгладилось, спина выпрямилась. Проглотил кофе, натянул джемпер и джинсы. Залез в ботинки. На ходу вдел руки в рукава куртки и вышел из квартиры. Дверь за спиной привычно грохнула. Щёлкнул замок.
Воздух улицы напитан влагой, хотя дождя как такового нет. Ещё темно. Словно ряд маленьких лун, вдоль дороги пробивают туман огни фонарей.
Доктор жил совсем недалеко. Уже через пятнадцать минут Денис сидел в жёстком кожаном кресле. Психотерапевт оказался человеком неопределённого возраста без особых примет. Цепкий взгляд, небрежная одежда. Представился:
- Наум Спиридонович!
- Денис!
- Значит, депрессия, говоришь? – мозгоправ как-то неприятно усмехнулся. – Ничего не радует, и жить не хочется? Тааак. Попробую помочь. Предлагаю игру «слово – дело».
- Это как? – Денис скептически относился и к этому визиту, и к этому доктору, а теперь ещё и какая-то игра. Глупости!
- Всё очень просто! – безоблачно улыбнулся доктор. – Ты выходишь за порог моего кабинета и начинаешь новую жизнь. Каждая твоя мысль воплощается, каждое слово реализуется. Другими словами, всё происходит так, как ты подумаешь. Или скажешь. Имей в виду, обратной дороги нет! Перепридумать или вернуть сказанное назад уже нельзя. События будут развиваться только в одном направлении. Так что тебе придётся убрать весь мусор из головы. Согласен?
- И что будет? – не понял Денис.
- Одно могу сказать точно – скучно не будет! – усмехнулся Наум Спиридонович. – Ты забудешь, что такое депрессия, это я гарантирую. Окажешься в другом мире, непривычном, непредсказуемом, где придётся выживать в прямом смысле этого слова. Так да или нет?
- А если нет? – Денис растерялся. Он никак не ожидал, что от него потребуется принимать какие-то решения. Предполагалось, что с ним будут разговаривать по душам, выискивать тараканов в голове. А тут – чушь собачья!
- Если нет, скорее всего, через недельку, максимум через год, твоя мать будет оплакивать тебя на похоронах, - совершенно серьёзно произнёс доктор. У Дениса в разные стороны разбежались мурашки. Даже на странного доктора, похоже, заскочили. Тот передёрнул плечами и поморщился:
- Ну, что скажешь?
Денис кивнул, больше для того, чтобы отделаться от этого сумасшедшего, чем соглашаясь на его предложение:
- Давайте попробуем. Уж хуже-то точно не будет! – буркнул он.
- Кто знает, кто знает! – усмехнулся доктор. Денису стало жутковато и захотелось поскорее уйти отсюда.
- Значит так, - продолжил Наум Спиридонович. - Сейчас ты выйдешь на улицу с пустым сознанием. Ни о чём не думай, действуй по ситуации, будь внимательнее к своим мыслям. Да, ни в коем случае нельзя врать. Помни – слово-дело! Вернёшься ко мне, когда поймёшь, зачем тебе всё это нужно.
- Что нужно? – не понял Денис.
- То, что сейчас кажется никчёмным – жизнь, люди, всё, из чего складывается твоя реальность. До встречи!
На улице уже рассвело. По дороге сновали машины, по тротуару — люди. Домой возвращаться не хотелось. В школу надо было во вторую смену. Скукота.
«Ну, что, на работу?» - сам себя спросил Денис. Он подрабатывал курьером в свободное от учёбы время. Свободный график работы и почасовая оплата позволяли иметь карманные деньги и не слишком зависеть в этом вопросе от матери.
- Как было бы хорошо, если бы работа ходила ко мне, а не я к ней! - вздохнул парень. Не успел он сделать и пары шагов, как из подъехавшего автомобиля выскочил его начальник.
- Дорожкин, ты где ходишь!? Я что, должен бегать за тобой? Быстро садись в машину! - заорал шеф на всю улицу.
Денис виновато-вымученно улыбнулся, и уже хотел извиняться, параллельно подумав: «А пошёл ты!»
Но не успел он открыть рот, как начальник вдруг хлопнул себя по лбу, вернее, по надвинутой на самые брови шапке и пробормотал растеряно: "Как же я забыл! Слущай, Дорожкин, ты езжай, а мне надо кой-куда зайти!»
И он, указав Денису на своё место в машине, пошёл пешком.
«Прикольно! - подумал Денис, - что это с ним? А, впрочем, какая мне разница! Главное, не надо грязь месить, пусть везёт хоть за тридевять земель, в тридесятое царство!»
Денис не был знаком с водителем своего шефа. Видя, что машина проехала мимо офиса, свернула и они уже едут по незнакомой дороге, Денис удивлённо воскликнул:
- Эй, мы куда едем?
Водитель повернул к нему бровастое, носатое лицо:
-????????
- Мы что, заблудились, что ли?
- ????????
- Ёксель-моксель, влип! - испугался Денис. В ту же секунду машина резко дёрнулась. Водитель что-то замычал, залопотал, показывая вперёд. Денис присмотрелся — оказывается, они заехали в яму, наполненную жидким цементом. По-видимому, кто-то таким образом пытался выровнять дорогу.
- Нет, ну надо же! Полный улёт! - Денис вышел из машины. Место было совершенно незнакомое. Деревенские домики и шикарные коттеджи на фоне унылого, цвета мокрой земли, пейзажа.
- Да что же за день сегодня такой! - в сердцах воскликнул Денис. - Зачем я послушался маму? Выспался бы как следует и всё было бы, как обычно. Депрессия, мозгоправ, реальность! Да провались вся эта реальность вместе с мозгоправом!
Он в досаде топнул ботинком по смачной жиже под ногами. Разлетелись тяжёлые грязевые брызги, раздался страшный грохот, земля ушла из-под ног и через несколько мгновений Денис оказался в каком-то сказочном саду.
- Так не бывает! - Денис отказывался верить своим глазам. Его окружали ярко-зелёные стволы с оранжевыми, розовыми и фиолетовыми листьями и синими, голубыми и жемчужно-серыми плодами. Трава под ногами тоже была жемчужно-серая. Неподалёку Денис увидел сооружение, в котором с трудом узнавалось жилище — нечто, похожее на белое облако с круглыми отверстиями окон. Парень подошёл поближе. Ему было любопытно, из чего сделан дом. Что-то рыхлое, похожее на монтажную пену, только белое. Создавалось впечатление, что из огромного шприца выдавили друг на друга несколько полусфер, проковыряли в них помещения, сделали отверстия для окон и дверей.
Денису стало страшно. «Что со мной? - тоскливо подумал он. - Я в своём уме? Когда это началось? Так, спокойно! Восстановим картину дня. Встал, пошёл к этому чудику. Потом началось. Ага, с чудика! Что он там говорил? Какая-то игра. Слово — дело. То есть, всё, что подумаю или скажу, тут же станет реальностью. Прикольно! А ведь правда — так и получается. Так что, я теперь типа того? Маг, что-ли? И могу всё, что захочу?»
Нахлынувшее веселье, однако, тут же сменилось тревогой: "Как бы чего лишнего не натворить! Придётся сто раз подумать... Нет, перед тем как подумать, придётся... Тьфу ты, чёрт!»
- Хм! - тут же услышал он у себя за спиной.
Денис обернулся и обомлел — за его левым плечом стояло блестящее гладкое существо пепельного цвета с розовыми большими глазами и длинной щелью рта. Вместо ушей и носа в голове небольшие отверстия. Туловище как у осьминога, но с шестью конечностями и на каждой — по три пальца. Два направлены вперёд, один — назад.
- Чё звал? - спросил серый.
- Звал? - удивился Денис. - Я? Тебя?
- Ты меня! Тока что! - растянул беззубый рот серый. - Чёрта звал? Я чёрт!
- Чёрт? - у Дениса отвисла челюсть. – Такой нелепый?
- А ты хочешь, чтобы страшный был? – розовые глазищи чёрта хитро блеснули. Но Денис уже начал проникаться ситуацией:
- Не, так тоже ничего!
- Да ладно, не парься! - вильнул парой конечностей чёрт. - Повеселимся?
- Как?
- Как хочешь! - Чёрт как будто издевался. - Командуй!
- Ты мне сначала расскажи, где это я оказался? У меня что, крыша поехала?
Верхний купол пенного дома покачнулся и стал медленно съезжать.
- Эй, поосторожней! Это конечно весело, но можно придумать что-нибудь побезобиднее! - чёрт насмешливо смотрел на Дениса. - Или слабо?
- Шёл бы ты отсюда! - с досадой проговорил Денис. Чёрт тут же засеменил прочь.
"Слово-дело! - Денис поёжился. - С ум... Стоп! Ум, пожалуй, стоит приберечь. Пригодится ещё! А ваще, если приспособиться, можно жить припева... Нет! Ещё только петь мне не хватает. Это что, мне каждое слово, каждое желание фильтровать надо? О, я точно знаю, чего хочу! Есть! Хочу есть!"
Денис ожидал, что сейчас перед ним расстелется скатерть-самобранка. Но ничего не произошло. Странно. Слово-дело. А, понятно! Я же на самом деле хочу есть. Нет действия. Как же лучше сформулировать?
- Пусть передо мной будет много еды! – чётко проговорил Денис. Прямо перед ним вдруг проскакал упитанный заяц. А потом Денис увидел невдалеке грядки с помидорами и огурцами. Откуда-то взялись корова, куры, у ноги Дениса присел пушистый белый кролик. Он смотрел на парня доверчивыми красными глазами и непрестанно жевал траву.
- Это что – типа еда? – возмутился Денис. – Я что, должен съесть этого лапчика? Или я наемся огурцами-помидорами? Может мне из коровы молока налить? Хочу, чтобы у меня в руке был кусок варёного мяса! Или, лучше, жареного!
В воздухе вкусно запахло мясом, а рука Дениса стала жирной.
- Да что же это такое! - разозлился Денис. - Я имел в виду настоящее время, а не прошлое! Я должен немедленно поесть!
В следующий момент Денис обнаружил себя сидящим за столом в помещении с круглыми окнами, разбросанными хаотично по голым стенам. Перед ним стояла тарелка с какой-то вязкой тягучей кашей, а он жадно уплетал это отвратительное на вид и на вкус варево.
- Хватит! - в отчаянии воскликнул Денис. - Так не честно! Я хочу вкусно поесть!
Стол мгновенно покрылся тарелками с изысканными блюдами. Вот оно — счастье!
Денис, насытившись, встал из-за стола и вышел на крыльцо. Это был тот самый дом, который он заметил сразу. Вокруг по-прежнему прыгали кролики, квохтали куры, росли неведомые деревья с нереально окрашенными листьями и плодами. У Дениса не возникало ни малейшего желания попробовать эти плоды.
- Что бы такое захотеть? - подумалось Денису. Он присел на шероховатую ступеньку. - Ага! Хочу, чтобы здесь оказалась Лерка Мамонтова из нашего класса!
-Где это я? – услышал Денис сзади голос одноклассницы. Он обернулся и носу к носу оказался с самой красивой девчонкой школы. – Дорожкин? Что здесь происходит?
- Ты в моём королевстве! – гордо проговорил Денис. – А я твой принц! Ты ведь наверняка мечтала о принце?
- С чего ты взял?
- Все девчонки мечтают!
- Откуда ТЫ знаешь, о чём мечтают девчонки? – презрительно процедила Мамонтова. – Я, например, мечтаю о том, чтобы наш физрук Лёньчик бросил, наконец, свою старушку и женился на мне!
- Лерчик! – раздался через секунду голос Леонида Сергеевича, главного сердцееда школы. - Лерчик, я развёлся, как и обещал! Пошли скорее, пупс, подадим заявление в ЗАГС!
- Здрасьте! – Денис не на шутку разозлился. – Здесь что, не только мои желания исполняются, что ли? Я так не играю!
- Что? Желания исполняются? – обернулась Лерка. – Класс! Хочу, чтобы на мне была самая престижная шубка! Ещё хо...
Она не успела договорить, чего же ещё она хочет. Маленький белый горностай замер на секунду на том самом месте, где только что стояла девушка, и бросился наутёк.
- Лерик, какая шуба? Ты с дуба рухнула?! - пробормотал Лёньчик, и в тот же момент горностай оказался на невесть откуда взявшемся дубе, на самой его вершине. А ещё в следующий — камнем полетел вниз.
- Офонареть! - воскликнул физрук, и тут же рядом с дубом встал новенький фонарный столб. Лампочка на нём испуганно мигнула пару раз и погасла.
- Светить всегда, светить везде, до дней последних донца! - съехидничал Денис. Фонарь опять жалобно замигал и погас.
- Ого! Наверное, он не понял, что я сказал! - Денис призадумался. - Ну и ну! А прав был Наум! Здесь нескучно! И с выживаемостью тоже непросто!
Вообще-то ему уже изрядно поднадоело скакать по кадрам того плохого фильма, в котором он так неожиданно оказался. Одно хорошо — посторонних больше не было. К тому же Денис уже начал ориентироваться в пространстве и времени незнакомого мира под названием Слово-дело. Нужно просто быть внимательным к своим мыслям, следить за своими словами и помнить о последствиях непродуманных желаний. Да уж, проще не бывает!
Что же, для начала надо попробовать разобраться с желаниями и понять принцип, как они исполняются. Ну, хотя бы, чтобы не превратиться в какую-нибудь фигню, как Лерка.
- Лерчик! - передразнил Денис Лёньчика. - Столб, ты и есть столб!
Ладно. На чём мы остановились? - Денис усмехнулся. - Прям: Мы — Николай Второй!
То, что он здесь не царь, не бог и не маг Денис уже понял. Слава Богу, не дурак! Но кто же он тогда?
- Что там говорил этот Наум? Что я должен понять, зачем мне нужно жить. Весело!
Денис вдруг расхохотался. На душе стало легко и беззаботно, как в раннем детстве. Захотелось бегать, прыгать. И тут же перед ним появился батут. Денис забрался на сетку и подскочил.
- Оооооооооо! Ха-ха-ха! Офигительно!
Подпрыгнув два раза, он вылетел с сетки, всем телом отпечатался на стене пенного дома и сполз на траву. Из-за того, что стена была пористо-упругой, Денис ушибся не сильно, но беспричинное веселье исчезло.
Денис поднялся на ноги и почесал затылок: - Правда, почему я здесь оказался? Что изменилось в жизни после детства настолько, что меня замучили депрессии?
- Попробуем сравнить! - подумал Денис. - В детстве меня любила и ничего от меня не требовала мама. А сейчас только и слышно, какой я оболтус, бездельник безответственный. Да уж! Что ещё? Как с крутого берега реки катались на санках в детстве! Домой приходил, мокрый с ног до головы. Одежду можно было ставить — не упала бы, так была покрыта льдом. Сугробы высились до небес. Мороз рисовал мохнато-иневые узоры на окнах! Почему-то всегда похожие на еловые ветки. А сейчас что? Бесконечные оттепели и сырость.
Денис почувствовал, что становится холодно и влажно. Туман окутал волшебный сад.
- Нет, только не это! Я же ещё не подумал про лето! У бабушки в деревне была полная свобода! Каждое утро, просыпаясь, я ждал чуда. И оно приходило! А теперь? Что теперь?
Денис поймал себя на том, что думает как дремучий старик.
- Нет! Я хочу быть таким, как сейчас! - закричал он испуганно.
- А почему не хочешь быть маленьким мальчиком? - вкрадчивый голос заставил Дениса вздрогнуть. Он посмотрел направо, и увидел сидящего рядом человечка, лицо которого показалось Денису знакомым.
- Ты кто? - опешил Денис.
- Я – блазень. Живу я здесь, - улыбнулся человечек. - На втором этаже. Меня зовут Невид. Хочешь, пошли ко мне в гости!
- Блазень? Странно. Никогда не слышал. Я думал, кроме меня здесь никого нет! - проговорил неуверенно Денис.
Они вошли в дом и поднялись по лестнице на второй этаж. Комната Невида была поменьше комнаты, в которой обедал Денис. Её стены были расписаны какими-то немыслимыми узорами.
- Что ты — никого нет! Ты попал в другой мир. Здесь очень много жителей! - продолжил прерванный разговор Невид, присаживаясь во что-то мягко-бесформенное, мгновенно ставшее креслом. Денис опустился в такое же. - Сейчас мы к тебе присматриваемся. Когда сюда прибывают новенькие, всякое случается.
- Что, например? - Денису стало любопытно.
- Увидишь! - уклончиво ответил блазень. - Впрочем, этот сад и этот дом придумала одна девочка из твоего мира, оказавшись здесь случайно.
- Я так и знал! - воскликнул Денис. - Кто ещё кроме девчонки может придумать оранжевые листья и синие яблоки? А куда она делась, эта девчонка?
- Она вернулась обратно, - спокойно ответил Невид.
- А как? - оживился Денис. - Разве это возможно?
- Конечно, возможно! - рассмеялся блазень. - Если развяжешь тот узел, из-за которого сюда попал. Но у каждого свой путь! Так почему ты не хочешь стать маленьким мальчиком? И разве тебе здесь не нравится, что ты так заинтересовался обратной дорогой?
- И сам не знаю! - честно признался Денис. - Скажите, Невид, почему здесь всё так нелепо?
- Потому, что здесь для тебя это не более нелепо, чем там, где ты жил до сих пор.
- Откуда вы знаете?
- Прочёл твои мысли.
- Как это?
- Ты забыл, где находишься? Захотел и прочёл!
- Ни фига себе! – Денис хлопнул себя ладонью по лбу. - А может быть, Вы знаете, почему со мной так получилось?
- А что с тобой получилось?
- Ну, эти депрессии, и вообще!
- Могу предположить, что ты себе детство продлял, долго не хотел взрослеть. А потом вдруг резко оказался нос к носу со взрослой жизнью. И вместо ожидаемой взрослой свободы получил разочарование по полной. Чудо, которое ты ждал в детстве, исчезло, и всё вокруг показалось тебе ложью. Где справедливость, любовь, дружба? Сплошной обман!
- Вы продолжаете читать мои мысли! - смутился Денис.
- Именно! - рассмеялся Невид. – Потому как на самом деле в твоей прошлой жизни всё было не так уж и плохо!
- Не понял!
- Чего не понял, милейший? Ты сам-то пробовал любить, дружить? Или тебя кто-то сильно обидел? Нет! Ты тупо сидел всё своё свободное время перед телевизором и смотрел дурацкие сериалы, детективы, ЧП. Разве не так?
- Ну и что?
- То, что сам ты не жил! Вся твоя хандра — следствие твоего образа жизни!
- Я, между прочим, ничего плохого не делал! - обиделся Денис.
- Но и хорошего – тоже! - парировал Невид.
- И что теперь?
- Живи здесь, раз угодил в наш мир.
- А здесь есть хоть что-нибудь нормальное, или всё вот такое! - Денис жестом указал за окно. - Даже чёрт здесь какой-то несуразный!
- В твоём случае здесь всё только для тебя. Такое, как ты сам хочешь! - пожал плечами Невид. - В том числе и чёрт. И вообще, что, по-твоему, норма? Всё привычное, обычное? Если хочешь, я могу проводить тебя туда, где для тебя всё будет более узнаваемо. Но имей в виду — это очень опасно! Сначала ты должен научиться управлять своими мыслями. Пойми — в этом мире может воплотиться абсолютно любая мысль. Пожелал кому-то гореть в аду только за то, что он тебе на ногу наступил — и всё! Человек на твоих глазах будет корчиться на адской сковородке. Поэтому у нас нет писаных законов. Мы просто стараемся думать только о хорошем, желаем всем добра и так далее. Большинство бед от дурней, не умеющих управлять своими эмоциями! Да ты и сам только что видел: твоя одноклассница и её избранник — неплохая иллюстрация к моим словам!
- А там, откуда они пришли, Лера и Лёньчик, они исчезли? - спросил озадаченно Денис. Он чувствовал себя виноватым в том, что с ними произошло.
- Не думай о том, что там! - усмехнулся Невид. - Думай о том, что здесь! Так что, отвести тебя в место, где ты будешь чувствовать себя комфортно? Или тут пока побудешь? Потренируешься управлять собой?
- Думаю, я справлюсь! - Денис вдруг понял, как он соскучился по дому, по матери, по школе и работе. - Пусть всё будет похоже на то, что было в моей жизни раньше!
- Ну, идём, коли так, - Невид пропустил Дениса вперёд. Они вышли за дверь и оказались в знакомой комнате психотерапевта Наума Спиридоновича. Так вот кого напоминал Денису блазень Невид! Денис оглянулся — так и есть, стоит рядом, ухмыляется.
- Это что, был гипноз или что там у вас ещё практикуется? - возмутился Денис.
- Ты чем-то недоволен? - взгляд Наума Спиридоновича был непроницаем, как сегодняшний утренний туман.
- Что за фокусы Вы здесь устраиваете! - Денис попытался скрыть растерянность за напускным раздражением. - Здесь Вам не цирк, а я не подопытная крыса!
- Аккуратнее, мальчик! - осадил его Наум сердито. - Ты хотел, чтобы всё было похоже на то, как ты жил раньше? Обещал, что справишься? Вот и справляйся!
- Так я... Так что... - голос Дениса дрогнул. - Не понял - я где?
- А ты иди и посмотри. Попробуй жить так, как тебе подсказывает твоя интуиция, - Наум был серьёзен, даже строг.
Он открыл перед Денисом дверь и на парня повеяло осенней сыростью:
- Будь осторожен, дружок! Слово-дело!
АВТОР 11
21.Свидание со старушкой
Абрамин
Свидание со Старушкой было своеобразной увертюрой. Не пугайтесь – никто здесь геронтофилией (половым влечением к пожилым) не страдает. Старушка – это дерево груши сорта "Огурцовка", каким-то чудом дожившее до наших дней. Оно растёт в дебрях Крымского заповедника, являясь "последним из могикан" бывшего татарского сада. Раньше татары имели манеру устраивать фруктовые сады прямо в лесу, где был хоть мало-мальски пригодный для этого клаптик земли. К каждому дереву от горных речушек подводился "персональный" арычок. Крымские аборигены - прекрасные хозяева!
Того татарского сада нет уже и в помине, а дерево (единственный экземпляр!) осталось. Как ни странно, оно до сих пор приносит плоды, хоть и зажато со всех сторон матёрыми буками и грабами. Знали бы вы, что это за плоды! Во времена оны говорили так: кто не едал "Огурцовки", тот не едал ничего. Недаром французы, ценители изящных искусств и изысканных вкусов, ставили её в ранг лучших лакомств мира.
Название "Огурцовка" не случайно: плод её удлинён и на две трети от хвостика имеет цилиндрическую форму; последняя треть представлена округлым расширением. Фрукт, таким образом, похож на огурец с набалдашником.
Дерево в силу конкурентной борьбы за место под солнцем вытянулось ввысь, отчего срывать с него плоды всегда было делом нелёгким. Но мы давно решили эту проблему – смастерили тройной шест по типу выдвижной удочки со специальным секатором и миниатюрным лукошком на конце. Перезрелые груши и сами падают, особенно при ветре, но разбиваются - высоко. Из-за этих упавших груш вокруг дерева вечно бродят дикие кабаны. Нередко наведываются и олени. О прочей лесной братии я уже и не говорю.
Сорт "Огурцовка" давным-давно не культивируется, поэтому никто уже и не знает, что такой сорт вообще существовал, как наверное не знали бы, что существовал сорт "Дуля", не будь Николая Васильевича Гоголя с его бессмертными произведениями, в которых груша "Дуля" фигурирует чуть ли не наравне с одушевлёнными персонажами.
Конкретное место произрастания Старушки, по понятной причине, я не разглашаю. О нём знает только очень ограниченный круг доверенных лиц, которые и под пытками не выдадут тайны.
Вот этим-то очень ограниченным кругом доверенных лиц мы и собрались как-то на проводы весны и встречу лета - в аккурат на стыке мая и июня, что делали почти каждый год. Встреча началась с ритуала, предусматривающего ряд процедур и телодвижений. Ритуал, конечно, шуточный, но мы были молоды, а время - "застойное", почему бы не пошутить! Приехали - и перво-наперво, пока ещё прочно держались на ногах, пошли к дереву. Оно уже отцвело и сплошь покрылось завязью. Окружили его кольцом, взявшись за руки, и, как какие-то дикари-язычники, протанцевали танец собственной хореографии. Дурачились. Но дурачились без дурости, бывает такое.
Потом поцеловали Старушку в корявый ствол и, пятясь задом, удалились с поклонами. "Торжественная часть" на этом закончилась. Подошло время "художественной самодеятельности". Ну, а что это такое – догадаться не сложно, ума много не надо. Это - когда "и пить будем, и гулять будем, а смерть придёт - помирать будем". Эректильная фаза пиршества длилась часа три-четыре. Её сменила фаза апатии. Потом открылось второе дыхание, после второго - третье. Наконец, и третье дыхание иссякло. И только тогда все расползлись по своим норам - отдыхать, зализывать раны и набираться сил для новых подвигов, которым предстояло быть завтра.
На следующий день к Старушке не подходили – дважды тревожить дерево в один приезд не положено по «протоколу». Сразу занялись приготовлением яств. Разместились на нашей поляне. Место – идеальное: кольцом подступают горы, метрах в тридцати – ручей, там и сям – оленьи кормушки (уголки уединения). Тут же – большой сеновал под шиферной крышей, что на случай дождя имеет колоссальное значение. Красота неописуемая. Тишина – звенящая. Запахи – неземные. И рядом – форельное хозяйство, заведует которым... хороший знакомый.
Может, кого-то мучает назойливый вопрос: каким это образом мы проникали в заповедник, охраняемый тщательнее, нежели какой-нибудь секретный военный объект, потому что в нём отдыхали и охотились первые лица государства. Не только проникали, а ещё и "свои поляны" имели. Очень просто: среди нас были неплохие врачи. А егеря и лесничие тоже болеют...
Костёр разжигать не стали – ночь впереди, вот тогда и карты в руки. На землю простелили брезент, на него – специальные покрывала, на покрывала – закуску и выпивку. И началось... Первый тост, естественно, был за Старушку. Чокались под слова Владислава Ходасевича, которые произносил Женька (по кличке Мущина):
«И кровь по жилам не спешит,
И руки повисают сами.
Так яблонь осенью стоит,
Отягощённая плодами».
Этот стих явился Мущине по перекрёстному наитию: пили - за грушу, а стих - про яблоню. А всё, должно быть, потому, что груша воспета поэтами наименее всего (разве что в «Катюше» Блантера и Исаковского). И действительно, как-то смешно получается, если, например, общеизвестную строку Есенина перефразировать так: «... всё пройдёт, как с белых грушек дым». А строку Ильи Резника - так: «Груши-то в цвету, какое чудо...». Вот и пришлось Мущине довольствоваться яблоней. Оратор хотел продолжить спич, но его остановили: хорошего – понемножку, пора, мол, опустошать тару, а то водка нагреется.
Приехали мы на две ночи. Одну ночь, как известно, уже истратили, другая - ожидала впереди, и времени до неё было, как говорила жена егеря, «чимало» (не так уж и мало). Хоть день стоял жаркий, елось и пилось хорошо, поэтому мы довольно скоро, по словам всё той же егерши, «размарнели и разбубнявили» (распарились и разбухли).
Какое-то время в дремотной истоме валялись в тени - кто где - как обаполы. Отдыхали. Красавицу Барцеховскую укусила бремза (овод). Был переполох. На место укуса наложили водочный компресс - и всё обошлось. Потом ходили на водопад, упивались холодными брызгами и реликтовыми можжевеловыми деревьями (символами вечной жизни), которые растут у самого водопада и которым уже по тысяче лет, а может, и больше. Взбодрились - и снова к столу - «сосать» и «точить» (в смысле пить и есть).
Но вот, наконец, стало смеркаться. С обильными дарами пожаловал Тихий Омут (так его называли для конспирации). Тихий Омут и был тем самым хорошим знакомым, который заведовал форельным хозяйством. Дитя природы, он очень любил философствовать под звёздами и представлять, как странствовал Одиссей, по каким созвездиям ориентировался. Рассказывал про волшебницу Кирку, про остров сирен, про Скиллу и Харибду. И хоть моря с нашей позиции видно не было, мы чувствовали, что оно здесь, рядом. Даже слышали (или так чудилось) его отдалённый шум.
Оригинальный был человек этот Тихий Омут. Каким-то непостижимым образом в нём сочетались устрашающая телесная грубость и подкупающая душевная тонкость. Он много знал такого, чего нам и не снилось. А как пел под гитару «Геркулесовы столбы!». Никто так красиво не пел. И тут же, после песнопения, рассказывал про похищение коров Гериона, про Атласские горы, пробитые Геркулесом насквозь. И откуда он знал всё это! У него была мечта: попасть на холм Гиссарлык, где Шлиман нашёл сокровища царя Приама, и постоять на нём. «Тем более что это не так уж и далеко отсюда, через море - и там», - говорил он, кивая на юго-запад – туда, где был северо-запад Турции.
Не успели и ойкнуть, как сумеречное состояние сменилось густой теменью - летняя ночь в Крыму наступает почти мгновенно. Запалили костёр. Гитара. Песни. Шашлыки. Горячая тройная уха. И эта ночь, которая, как известно, «для меня вне закона»... Угомонились далеко за полночь.
Характерной особенностью нашей поляны является то, что сколько ни выпьешь на ней спиртного – не дуреешь. Никогда не тошнит. Голова не раскалывается. Даже тех, кто плохо настроен или психически угнетён (всякое ведь бывает в жизни!), охватывает какая-то идиопатическая (без видимой причины) эйфория. Сон здесь прекрасный: утром просыпаешься «как стёклышко». То ли атмосфера такая, то ли земные недра что-то излучают такое, то ли ещё что – сказать трудно. Но факт остаётся фактом.
Конечно же, я не стану здесь поднимать дурацкие вопросы типа «кто с кем», «кто кого (и куда)», «сколько раз за ночь»... Это нестерпимо пошло и неинтересно. Внесу лишь маленькую ремарку: под Педро и Аньхен с ужасающим скрежетом рухнула кормушка – как потом выяснилось, от слишком большой амплитуды фрикций. В сырой тишине нарождающегося утра это прозвучало как взрыв атомной бомбы.
После бурной ночи спали крепко и долго. Первой проснулась Ленка (она так мечтала попасть за границу, что обязала всех нас называть себя Хеленкой - уступим же ей). Солнце стояло в зените - было около двенадцати. Ночёвка на сеновале, куда взбирались по приставной лестнице (так он был высок), явно пошла всем на пользу - дрыхли как убиенные, без малейших признаков пробуждения. Проснувшаяся Хеленка лежала и решала, поспать ли ещё чуток или разбудить товарищей да начать готовить стол для новой оргии.
И тут с высоты своего положения она заметила, что на поляне хозяйничают фазаны. Они её не видели, поэтому, роясь в объедках, преспокойно что-то клевали. Среди взрослых птиц, которых было штук пятнадцать, шныряло много маленьких, недавно вылупившихся. Хеленка стала толкать Выхтира (так его бабушка-украинка произносила имя Виктор). Хеленке надо было испросить, как быть - обнаруживать себя перед фазанами или, может, пока не пугать, а попытаться парочку "тово"... на шашлык? Мелкашка-то где-то рядом, парни предусмотрительно взяли её с собой на сеновал - на всякий случай, мало ли что!
Но Выхтира было не разбудить. "Мертвец мертвецом, - подумала девушка, - но будить надо, всё равно вставать". И Хеленка прибегла к старому испытанному женскому приёму - потрепала парня за причинное место. И тот, представьте, сразу зашевелился и открыл глаза. Она жестами показала на фазанов.
Выхтир по-пластунски дополз до мелкашки, взвёл её, прицелился и выстрелил. Один петух затрепыхался в конвульсиях. Остальные птицы - вот бараны! - даже не поняли, в чём дело, звук-то от пневматического ружья слабенький. Они только вытянули шеи, недоумевая, почему дрыгается их собрат, но никакой опасности не учуяли.
Перезарядив мелкашку, Выхтир снова выстрелил, но на этот раз не попал. От досады Хеленка слишком высоко всплеснула руками и всё испортила - птицы заметили её и мигом скрылись в ежевичнике. Выхтир стал ругать Хеленку, та стала оправдываться и укорять, что, если сам мазило, нечего винить других. Компания как-то вся сразу проснулась с одним вопросом: "Чего вы тут разборки устроили ни свет ни заря, спать людям не даёте!".
Выхтир первым спустился со стога, взял добычу в руки и стал любоваться ею. "Краса-а-вец, - нараспев протянул он. Но восхищаться пришлось не долго, через мгновение он уже вопил другим, каким-то резаным голосом: - Братцы, слезайте, скорей сюда, посмотрите, что это?!".
Компания посыпалась со стога, подбежала и увидела: в правую естественную околоушную серёжку фазана была вдета самая настоящая "человеческая" серьга - золотая, с пробой. Причём вдета так искусно, что казалось, будто фазан с ней родился. Она вряд ли причиняла ему неудобства, иначе бы он не был таким упитанным и роскошным. Признанный эрудит и всеобщий любимец Эдик Кацнельсон полушутя-полусерьёзно произнёс: "Нечто сверхъестественное. Мистика какая-то. Выхтир, тебе несдобровать. Кого ты убил?!".
Дураков нет, все сразу поняли, что без вмешательства человека здесь не обошлось. Но кто вдел серьгу, при каких обстоятельствах, как и зачем? Высказывались всякие предположения. Остановились на том, что фазан был дрессированный, смешил людей, и что ему удалось улететь из какого-то проезжего цирка - летом на ЮБК (южный берег Крыма) их приезжает много. И надо же, от своих мучителей убежал, а под Выхтирову пулю угодил! Сказано, от судьбы не убежишь.
Есть фазана не стали - неприятно как-то. Серьгу извлекли и оставили на память. Хранительницей её назначили Барцеховскую - в компенсацию за покусание бремзой. Прах птицы с почестями захоронили под кустом лещины - и успокоились.
Часа в четыре пришёл Тихий Омут. Он уходил спать на форельное хозяйство - там у него дом и семья. Тихий Омут развенчал нашу стройную концепцию про учёного циркового фазана и поведал истинную историю происхождения серьги.
Вот она, эта история. Егерь Самсонов Фёдор Васильевич, что жил на кордоне, в позапрошлом году поехал в Алушту и купил жене в подарок серёжки. Золотые, в коробочке, на бархате - чин чинарём. Никогда не дарил, а тут подоспел серьёзный юбилей - 60 лет - и никуда было не деться. Подарок там же, в Алуште, обмыл с друзьями. Друзья разглядывали и хвалили серёжки, клацая языками от такой красоты. Домой, в заповедник, Фёдор Васильевич вернулся к вечеру.
Покупку спрятал и до дня рождения жене не показывал: преждевременно показывать подарки именинникам нельзя, - строго предупредила знакомая буфетчица Лидка Лошадь,- примета плохая. А в день рождения протянул с гордостью: "На, Михайловна, носи. Ты заслужила. И не снимай - ни-ни, пусть висят! Знай наших!".
Жена была потрясена вниманием супруга, но, раскрыв коробочку, обнаружила, что серёжка-то одна, второй нет... Михайловна игриво произнесла: "А ты усё шуткуеш, ныяк не нашуткуесся. Давай дрУгу, поки не загубыв (давай другую, пока не потерял)". Но Фёдор Васильевич и не думал "шуткувать" - он был уверен, что в коробочке две серёжки. Короче, одна серёжка куда-то делась. Пропала. Её искали везде, перешерстили всё в дому и во дворе - не нашли.
Наверное от психогенного шока Михайловна вначале не ругалась, а только подтрунивала над мужем, что у него, мол, на две серёжки средств не хватило. Что, может, купленная серьга вообще не для ушей предназначена, а для носа, потому и одна. Но, осознав грандиозность потери, она осерчала, села на своего конька и стала обвинять супруга, что тот никогда не просыхает, что вечно пьян как фортепьян, что и друзья у него такие же фортепьянЫ. Что пускай теперь оставшуюся серёжку засунет себе в одно место, да поглубже, чтоб и её не потерял, - и в сердцах ткнула ему коробочку с серёжкой в карман пиджака, провизжав истерично: "Нашо вона мине! Куды я йийи чиплятыму! (Зачем она мне! Куда я её буду цеплять!)".
Фёдор Васильевич, естественно, не стал внимать бабскому фейерверку и ушёл в спасительный лес, убежал как медведь от разъярённой пчелы. Там, в лесу, у него почти в каждом дупле была спиртовая заначка (он многим организовывал несанкционированный отдых в своих угодьях и те рассчитывались спиртом-ректификатом - егерь обожал ректификат, пил его в неразбавленном виде и говорил: продерёт так продерёт - до самого очкА).
Егерь хорошо выпил и от нечего делать пошёл проверять силки на фазанов, расставленные вчера. Попались два фазана. Одному он скрутил шею, снял с лапы затянутую петлю и положил на землю, а другого высвободил из петли, взял в руки и стал вдевать серьгу - пьяная одурь требовала куражу. И только вдел, как фазан вырвался из рук и свечой взмыл в воздух. И, как говорится, был таков.
Раздосадованный Фёдор Васильевич покурил, посидел на бревне и, так как солнце повернуло на запад, взял умерщвлённого фазана и поплёлся на форельное хозяйство, к Тихому Омуту - и в самом деле, не домой же идти. Тихий Омут приказал жене обработать птицу, сварить из неё бульон (бульон из фазанов считается деликатесом), а ещё - нажарить форели, да чтоб с хрустящей корочкой и побольше. И, конечно же, нарезать сала - чтоб не так стремительно пьянеть. Да не забыть капусты, квашенной с яблоками. Отдельно, в графине, подать свежеотжатый холодненький рассол.
Кроме тушки фазана егерь принёс с собой спирт, хоть его и у Тихого Омута было не меньше (если не больше). Приятели долго сидели. Наговорились и напелись (и напились) вдоволь. На прощание Тихий Омут успокоил егеря: "Ничего, не бзди, жена подуется-подуется да на той же жопе и сядет, как все они. Главное - молчи, пускай выговорится, пар выпустит. И побольше кайся - повинную голову меч не сечёт". На кордон Фёдор Васильевич пришёл под утро, дыша "духами" и туманами (да простит меня светлой памяти Александр Александрович Блок).
Наступил новый день. Юбилей Михайловны ушёл в предание. Но его всё же отметили - постфактум. И узким кругом. Как известно, позже можно отмечать дни рождения, лишь бы не раньше. А ночью он её приласкал, сказал мудрые слова - что не в подарке, мол, счастье - и она "пустила юшку" (оттаяла). Инцидент был исчерпан.
И потекли серые будни. Про фазана забыли. А про серёжки, если и вспоминали, то непременно со словами: "Что ни делается - всё к лучшему. Значит, так было кому-то угодно: может, за этим кроется Высший промысел, мы ж не знаем...". Особенно нравилось Михайловне, когда Фёдор Васильевич вклинивал фразу: "Ты у меня и без серёжек самая красивая".
22.Любовь зла... 1. Предтеча
Абрамин
Это сейчас Федора похожа чёрт знает на что. И одевается как ошарашка, и ходит «походкой нежною, как у слона». И зубов штук пять-шесть на весь рот осталось, да и те – сплошные пеньки. С хозяйством едва-едва управляется – «здоровля нема». А раньше… О-о-о! Раньше за ней было не угнаться. Бежала, что называется, впереди паровоза.
А какая любознательная была! Не успеет, бывало, что-то где-то случиться – Федора уже там. Кто-то с кем-то «не так» переспал – Федора в курсе. У кого-то куда-то запропастилась курица – указующий перст Федоры обозначит направление поиска. Что и говорить, «есть женщины в русских селеньях», без которых и вода не освятится. Федора тому наглядный пример. Слободчане её характеризовали так: «Моторная жинка. Моторней не буваить. И тут – вона, и там – вона. Опщим, одниею жопою на двох свайбах. Чесно слово. И с откудова силы беруться, отак если подумавши! А спиваить як (поёт как)! Усех перекричить».
К сорока пяти годам Федора накопила достаточно большой житейский опыт. Врождённой мудрости, – той, что на грани инстинкта, – ей тоже было не занимать. Плюс бойцовский характер. Все эти качества сделали её весьма влиятельной личностью. Наверно именно таким женщинам цыгане присваивают титул шувани. У нас же они ходят без всяких титулов, но, надо отдать должное, тоже в почёте.
Держа руку на пульсе слободской жизни, Федора всегда обладала свежей информацией – новости текущего дня можно было только у неё и узнать, больше ни у кого. Для людей робких и нерешительных она была незаменимой наставницей. Авторитет её держался не только на абстрактных советах, а и на реальных действиях.
Раз, например, пришла к ней соседка спросить, почему её ни с того ни с сего стало тошнить. Федора перво-наперво поинтересовалась: «А ты, часом, не вагитная (не беременная)? – И когда та ответила «нет», тут же сделала вывод: – Значить, муху провоктнула (проглотила). – И посоветовала: – Выпый литру воды и чирыз мынуту засунь два пальця у рот та й вырыгай». Соседка последовала совету – и тошноту как рукой сняло.
Другой раз к Федоре обратилась сама Шаповалиха, семашница (частная торговка жареными семечками на стакан), конкурентка Чётр Матр. У неё уже неделю как «дуже тягнуло ныз» (сильно тянуло низ). Федора заподозрила опущение матки и поставила на живот средних размеров макитру – примерно так, как ставят на спину лечебные банки. «Шоб усё воно там утягнулося назад», – пояснила она. И попала в точку – Шаповалиха воспрянула после первой же макитры.
А то как-то позвали её срочно к одной старушке, Опанасовне, которая смачно зевнула, а рот после зевка закрыть не смогла – не стал почему-то закрываться рот, «хоч ты чорта йому дай», – сокрушалась невестка Опанасовны. Так и сидела бедная старушка с открытым ртом, перепуганная и беспомощная. Федора и тут нашлась, как выйти из положения: она напустила на себя бодрости, щедро сыпала шуточками, делала весёлый, неунывающий вид, чем очень успокаивала Опанасовну и вселяла в неё надежду, что, как мы знаем, очень немаловажно для больного человека. «Ыш, як рота роззявыла. Шырше ны можна було, га? – Федора панибратски похлопывала Опанасовну по плечу и приговаривала: – Нычо-нычо, ны лякайся, бабка. Зара (сейчас) Хвыдоря Карповна усё зроблятымуть».
Хвыдоря Карповна (то есть Федора) сильно надавила пальцами на то место, где должны быть нижние коренные зубы (самих зубов у Опанасовны не было – давно выпали). Тут же что-то тихо щёлкнуло – и рот закрылся. Опанасовна на радостях стала чмокать свою спасительницу в руки и даже чуть-чуть всплакнула от счастья. Как потом объяснил фельдшер Конобраткин, Федора мастерски вправила вывих челюсти.
И таких случаев не перечесть. Но все эти случаи казались деятельной и амбициозной Федоре пузатой мелочью. Ей хотелось прославиться по-крупному. И Федора нашла то, чего хотела. И это «то» оказалось Лидкой-буфетчицей, по кличке Крокодил. (Есть в моих рассказах ещё одна Лидка-буфетчица, но та – в Алуште, и кличка у неё другая – Лошадь).
Сказать, что Лидка была некрасива, значило бы похвалить её, в крайнем случае, ничего не сказать. Почему? Да потому что Лидка была чудовищно безобразна – «як сто чартей». Сама безобразна, а любила красавца, Ивана Пилипчука. Причём любила так, что, когда тот приближался к ней, падала в обморок – то ли от желания, то ли от излучаемых им флюидов, то ли от чего-то ещё.
Естественно, любовь была односторонней. Федора знала об этом, и, тем не менее, взялась сосватать их, будучи уверенной, что дело выгорит, и что игра стоит свеч. Такая дерзкая уверенность была не беспочвенной – она зиждилась на ряде неоспоримых фактов. Прежде всего, – считала Федора, – у мужиков глаза где? – правильно, в жопе. Это, мол, хорошо известно. Кроме того, мужики гуляют с красавицами, а женятся на ком? – правильно, на уродинах – чтоб спать спокойно: некрасивая жена налево не пойдёт. Это тоже хорошо известно.
Ну а главное федорино кредо по данному вопросу вытекает из её короткого, но поучительного монолога: «Отак подумай хорошенько, голова два вуха, – втолковывала она сомневающейся Лидке, – хто е ты, и хто е вин! Ты – бу-хве-чи-ца! А вин хто? Гамно на лопати, от хто вин е! Подумаеш, слюсар (слесарь)! Чи й ны цяця! Ты кажен день маеш свижу копийку. А вин шо мае? Аж ничогисиньки! Од получки до получки… Кумекаеш? То-то й воно... Опщим, любов прыходить и уходить, а кушать хочица завжды (всегда)...».
И вот наступил час, когда Федора от слов перешла к делу. Она явилась к Лидке без предупреждения, и не домой, а на работу – в буфет. Было самое начало зимы, гнилая промозглая сырость обесцветила все краски жизни, благо с утра её начал теснить холод. Ветер изредка бросал в лица прохожих не то последние дождинки не то первые снежинки, а скорее и то и другое. Как такового мороза не было, но, судя по быстро загустевающей на дорогах грязи, он был на подходе и ожидался с часу на час.
Войдя в зал буфета и увидев очередь, Федора первым делом постаралась попасться Лидке на глаза. Когда та остановила на ней взгляд, подала выразительным жестом знак: выйди, мол, в подсобку, дело есть. Потом покинула помещение и неспешно пошлёпала через двор к чёрному ходу.
Лидка сделала всё от неё зависящее, чтобы очередь поскорее рассосалась. Улучив момент, когда последний покупатель вышел, а новый ещё не появился, заперла входную дверь и прислонила к оконному стеклу табличку: «Сдача стеклотары». Поспешила в подсобку, приоткрыла заднюю дверь. Федора ужом просунулась вовнутрь. «Драсьте вам у вашойи хати. Хух, холодище якое, аж зашпоры позаходили у пальци. От трохи постояла туточки на повитри, ожидамши когда ослобонисся, и прям заклякла уся чисто, – начала она пустопорожней фразой. – Ты сама чи е хто?».
«Сама, сама, – успокоила её Лидка. – Садитесь вот сюда, Федорочка Карповна», – указала она ласково на один из четырёх стульев, стоявших вокруг средних размеров столика, покрытого свежей скатёркой. Такие столики являлись облигатным элементом буфетного интерьера тех времён. Они всегда стояли в подсобках, сокрытые от посторонних глаз, и предназначались для трёх категорий лиц: своих, нужных и важных. Эти лица входили и выходили через чёрный, или, как его ещё некоторые называли, задний ход. Их никто не должен был видеть – ни-ни! – в чём, собственно, и заключался главный смысл этих пресловутых ходов.
К счастью, в момент визита Федоры никого из пользователей чёрного хода не было, и столик пустовал. Обстановка для секретного разговора оказалась вполне подходящей. Федора села основательно, разложив перед собою натруженные руки, а Лидка примостилась рядом, на одну ягодицу, повернувшись к гостье вполоборота («як сорока на килку» – подумала Федора), давая тем самым прозрачный намёк, что она на работе и времени у неё в обрез.
Наверное, поэтому Федора начала без обиняков: «Лид, так ты хотиш чи ны хотиш? Бо я вже ны можу дывытыся, як ты чахниш». Лидка не стала притворяться и делать вид, что не имеет понятия, о чём речь. Разговор на эту тему – насчёт того чтобы присушить Ивана к Лидке – бывал у них и раньше, и неоднократно, но из-за нерешительности (а точнее – неверия) Лидки каждый раз повисал в воздухе. Но отныне, и Лидка это явственно почувствовала, Федора намерена идти ва-банк – вынь ей да положь конкретное «да» или конкретное «нет». И лучше конкретное «да», а то если Лидка скажет «нет», Федора умоет руки и больше не будет навязываться. Тогда кусай локти...
И Лидка согласилась. Правда, она как-то растерянно-панически воскликнула: «Ой, мамочки мои! Так сразу! А что для этого нужно?» – но вырвавшиеся непроизвольно восклицания уже ничего не значили.
Федора не спешила отвечать на эти глупые, как ей казалось, вопросы. Она разглаживала ладонью скатерть, хоть на ней не было ни одной складки. Потом принялась рассматривать содержимое подсобки, бесцеремонно, как дикарь в Нью-Йорке, крутя головой то в одну, то в другую сторону. Заметив ящик с пустыми бутылками, дотянулась до него рукой, вытащила одну бутылку, понюхала из горлышка и поставила обратно.
Всем своим видом Федора показывала, что не хочет давить на Лидку – пусть, мол, решает сама, а лично ей, Федоре, не очень-то это и нужно – забот и так хватает: от клиентов отбоя нет. Лидка ковыряла ногтем уже почти засохший прыщ на подбородке и тоже молчала. И это молчание Федора расценила как согласие; она поняла, что Лидка загорелась идеей сватовства, надо только поддать огоньку, чтобы эта идея заполыхала в полную мощь и склонила чашу весов в сторону твёрдого «да».
Как у всякой некрасивой девушки, у Лидки сформировался комплекс неполноценности: тенденция к самоуничижению, частые депрессивные состояния, паническая боязнь злых языков, чрезмерная мнительность. Ей казалось, что все только и говорят о её затянувшейся девственности. Непристойные разговоры мерещились даже тогда, когда Лидка была одна, наедине с собой. Они преследовали её как слуховые галлюцинации, как наваждение, не давая ни на минуту расслабиться.
Стоило кому-то не так посмотреть на неё, скосить глаза или криво ухмыльнуться, как она тут же принимала всё на свой счёт. Если двое-трое стоящих где-нибудь в сторонке парней тихо о чём-то беседовали, да ещё при этом и улыбались, – этого было достаточно, чтоб у Лидки «оборвалось сердце» от мысли, что идёт нехороший разговор именно о ней. А тут ещё эта дурацкая фамилия – Дрок…
На рабочем месте, за стойкой буфета, она вообще была как на экране и чувствовала себя особенно незащищённой – от любопытных глаз, от ехидных подначек, от сальных шуточек. Когда в буфет заходил Иван, Лидку кидало в жар, потом в холод. А дрожь в теле была настолько сильная, что мешала отмерить сто граммов водки – бутылка стучала о стакан, и это ввергало покупателей в состояние идиотского восторга.
Девушка реально оценивала свои возможности и изначально знала, что Иван ей не по зубам, что он – её пожизненное табу. А поделать с собой ничего не могла – любила «как последняя дура». Иван не оказывал ей никаких знаков внимания. Другие парни, даже калеченые и порченые, к ней тоже не льнули, да они ей и не были нужны, пока существовал на свете Иван. И все об этом знали – знали и упивались лидкиной мукой. Естественно, она не верила в утопические федорины прожекты.
Федора всё это прекрасно понимала, поэтому и произнесла свою знаменитую фразу: «Хто е ты, и хто е вин! Ты – бу-хве-чи-ца, а вин – гамно на лопати». И эта фраза сработала – она убедила Лидку, как не что другое. Девушка дала согласие, окончательное и бесповоротное. Федора потом часто благодарила судьбу, что ниспослала ей в нужном месте и в нужный час эту сакраментальную фразу – фактически после неё она получила возможность доить Лидку во все дойки, как свою собственную корову.
А Иван... Да что Иван! «Високий та стрункий, високий та стрункий, ще й на бородi ямка…» – как поётся в старинной гуцульской песне. Ему ничего не надо было предпринимать для того, чтобы понравиться девушке. Природа сама позаботилась об этом, как бы проведя на нём уникальный эксперимент по фокусированию лучших мужских качеств в одной отдельно взятой человеческой особи.
Именно так: всё отборное взяла да и отдала в одни руки – как говорится, за красивые глазки. Согласитесь, бывает так, когда у кого-то – всё, а у кого-то – ничего. Почему такая несправедливость? – кто его знает. Этот почти философский вопрос мучит многих, но ответа не имеет, и вряд ли возымеет. Одному надо биться всю жизнь, чтобы получить хоть капельку из вожделенной чаши добра и благоденствия, а другому не надо делать ничего – само в рот льётся, знай только открывай его.
Иван был типичный баловень судьбы – ну и что, что на плебейском уровне! Да покажись он в обществе высшего пошиба где-нибудь в Москве, Ленинграде или Киеве, его бы с руками и ногами оторвали элитные красотки. Принцем бы сделали. Всеобщим кумиром. Посадили бы в угол и молились на него. Но он недопонимал своей исключительности – жил и получал удовольствие в своём болоте.
Естественно, не родилась невеста, которая не мечтала затащить его в свои сети. Стоило ему шевельнуть пальцем, как любая и каждая, теряя голову, шла за ним, готовая на всё и вся, покорная и, увы, обречённая – как та овечка, что на заклание. А дочка прокурора Блудова, пышнотелая Любочка, школьница-скороспелка специально от него забеременела, рассчитывая таким путём решить проблему замужества.
Не тут-то было! Иван своевременно сориентировался и отдалился от неё. Даже грозный любочкин папаша-прокурор ничего не мог сделать. Ему пришлось прикусить свой язык, привыкший болтаться как помело, и молчать. О, как бы он рявкнул, насупив брови: «А ну-тко подь сюды, пачкун ты этакой! Марш к ногтю, гнида! Да знай, поганец, с кем дело имеешь!». Но Любочка, бия себя пухлым кулачком в грудь, поклялась утопиться в речке Молочной, если с Ивана упадёт хоть один волосок. И этой угрозой укротила отцовскую прыть.
«Чем чёрт не шутит, – подумал прокурор, – ещё возьмёт девка да и кинется сдуру в омут, мало ли известно таких случаев. Или удавится в сарае на сволоке». Он лишь отвесил дочери смачную семейную пощёчину (за себя и за жену) под бессильно-злобное шипение: «Под-з-з-заборная ш-ш-шлюха… Др-р-рянь… С-с-самка… Поз-з-зор… И в кого ты такая ур-р-родилась…» – и всё дальнейшее пустил на самотёк.
Слободчане Ивана не осуждали – осуждали Любочку. Где надо и где не надо они с удовольствием озвучивали одну и ту же фразу: «Сама йому на болванэць нанизалася, так хай ото на себя и пеняить, а не шукаить вынуватых». Любочка родила сына, но Ивана этим не шантажировала. Она относилась к той категории наивных женщин, которые считают, что коль любишь мужчину, не чини ему зла, пусть будет счастлив, даже если он нагадил на тебя с верхнего этажа и ушёл к другой бабе.
И Любочка не чинила. А люди, глядя на неё и сынишку, качали головами и приговаривали вослед: «А покрытка попидтынню з байстрям шкандыбае…», почти дословно цитируя классика и проводя тем самым аналогию между Любочкой и обманутой москалём (кстати, тоже Иваном) украинской девушкой Катериной (поэма Т. Г. Шевченко «Катерина»).
Вот с таким «материалом» и предстояло работать Федоре.
Лидка знала, что покупатели уже набежали и толпятся у закрытой двери. Надо прекращать «разговорчики в строю» и открывать буфет. Но Федора сидела – монумент монументом – и ни с места: не заручилась, видать, стопроцентной гарантией, что Лидка не даст попятного и не раздумает насчёт присушки Ивана.
В назидание привела устрашающий случай с Нинкой Тяпкой: «Узять хоч бы ту ж Нинку Тяпку, почтальоншу. Улюбилася, бидолага, у Додика-ахвыцера, шо у Маруськи Шевченчихи квартиру держить – Шпигель чи Шмигель, чи як його там? Думала, поклыче йийи замиж (замуж)... А Додик оказавсь ны дурак – не поклыкав. Ны хОчу, каже, ярмо на шыю чиплять, нашо воно мине здалося! Одна покута, мов, з цымы жинкАмы».
И шо ты думаеш? – вона узяла та й удавилася… И, главно, чим?! Канатом, шо козу на килок прывьязувала у канави биля линии. – Федора почти ликовала: ей казалось, что уж теперь Лидка точно наложит в штаны и станет умолять её поскорее начать присушку Ивана. Для закрепления достигнутого эффекта она победно закончила: – Скоко разИв я казала: Нин, давай причарую твого жидка до тебя. Так нет же, не захотела. Чи, може, денях (денег) пожалкувала. А послухай вона меня – й жила б зи своим Додиком, й горя б не знала…».
В дверь буфета начали стучать. Послышались женские голоса, всё более и более громкие. Назревал ропот. И тут обычно вежливая и доброжелательная Лидка впала вдруг в сильнейшее раздражение, граничащее со злобой – Федора даже опешила. Раздражение на всю эту шушеру, беснующуюся у входа. Приспичило им, видите ли... Только своим потребностям потакают, а там хоть трава не расти. Только бы им жрать да с… Как животные.
И Лидка махнула рукой: чёрт с ними, пусть ждут! Пусть хоть головой о стенку бьются! У них хоть какое-то счастье есть: и толстые, и опущенные, и безграмотные, все как одна говорящие «калидор» вместо «коридор», «аблакат» вместо «адвокат», а семьи имеют… И дети есть… И хоть когда-никогда, а приголубят их сильные мужские руки, пожалеют, защитят, утешат. Так пусть же довольствуются этим – это не так уж и мало.
И Лидка решила не терзать себя угрызениями совести – буфетчица тоже человек, она тоже хочет счастья – простого бабского счастья, как они. Может, сейчас как раз и решается самый главный вопрос её жизни. Короче, покупатели никуда не денутся, их – много, а буфетчица – одна. Пусть ждут.
Но тут подала голос Федора. Она убедилась, что Лидка созрела и теперь из её рук не вырвется. Прихлопнув ладонью по столу – как бы подведя черту – она серьёзно сказала: «Опщим так, Лида. Як только пойдёть у тебя на рубашку (начнутся менструации), зразу имчись до меня. Буду чарувать. А зараз усё, пишла я, бо бабы двери высадять, з луткою…».
Лидка засуетилась, сунула Федоре в карман деньжат, завернула с килограмм шербету, положила в кошёлку бутылочку «Белоголовки» (водки) и пару булылочек пива – «для дяди Пилипа», мужа Федоры. Та выскользнула из подсобки, и Лидка направилась, наконец-то, открывать дверь. Наступал новый этап её жизни.
АВТОР 12
23.Подарки первого числа
Елена Кириченко
Каждый месяц первого числа, при любой погоде, странный человек неукоснительно занимал свой пост на набережной города и пристально вглядывался в поток мельтешащих людей. Странным мужчину нарекли те прохожие, которые раньше успели столкнуться с его чудачеством. Конечно, непросто заприметить и распознать человека в бурлящем муравейнике мегаполиса. Но странность мужчины была так удивительна и мила, что столкнувшиеся с ней однажды, уже с любопытством выискивали взглядом в толпе чудака и приветливо ему улыбались, иногда здоровались или просто доброжелательно кивали головой. Внешность этого человека интереса не представляла - средних лет, высокий, худощавый и слегка угловатый, в простенькой аккуратной одежде. Ничего особенного, все, как у многих.
Но вот глаза его были особыми. Казалось, они вечно работали и не знали покоя. Его взгляд непрестанно блуждал по лицам прохожих, что-то изучал и отыскивал, а порой, цепко впивался в какого-либо человека. И, найдя свой объект, на мгновение застывал. Иногда это напоминало действие кобры, притягивающей и гипнотизирующей взглядом избранную жертву. Загадочный человек тоже не сводил глаз с высмотренного объекта, после чего направлялся к нему поспешно и решительно. В его взгляде, мимике, движениях был смешанный ком всех чувств сразу. Решительность и боязливость, смелость и неловкость, лихорадочное возбуждение, тревожность и бравада образовывали сгусток мощной будоражащей энергетики. Вот только не каждый встречный хотел понимать неожиданно пугающее поведение незнакомца. Резко отмахиваясь, прохожие быстро пробегали мимо. Однако ему некоторых все же удавалось заводить в ступор. Мимолетного замешательства оказывалось достаточно, чтобы зародился контакт. И тогда из небольшой клетчатой котомки, которую более чем бережно к себе прижимал незнакомец, извлекались … игрушки.
Их было всего три: солдатик, сова и бархатный кот, цветом и яркостью напоминающий солнце. Каждый месяц первого числа чудодей доставал только эти игрушки. Других у него не было. Ему непременно нужно было их раздарить людям. Дарил он великодушно и радостно. Облегченно вздыхал, когда от него наконец-то принимали нежданный дар и выслушивали возбужденно-сбивчивые пожелания и заветы. Но действовал он вдумчиво и избирательно, только своей волей выбирая и объект, и нужную игрушку. И сейчас взгляд странного человека болезненно блуждал-бегал по лицам прохожих.
Невольно он встрепенулся и кинулся наперерез юноше:
- Друг мой, остановитесь на минутку. И разрешите сделать вам подарок.
Молодой человек от неожиданности и чудаковатой фразы опешил, даже споткнулся. Следующим желанием было – проскочить мимо. Но почему-то его затронула не только любопытная ситуация, но и искренность, отчаянье и крайнее волнение говорившего. «Ладно, надо разобраться, что ему надо вообще, и что он хочет лично от меня. Несчастный какой-то, и на вид безобидный. С головой не в ладах, что ли? Чудак, одним словом. А с меня не убудет, если выслушаю».
- Какой же подарок вы мне хотите сделать? И что я за него должен?
- За подарки не платят. И ничего вы мне не должны. Это я должен … А подарить вам хочу вот эту сову.
- Сову?! Вот это номер! Таких неожиданных и чуднЫх подарков у меня отродясь не было. А она не улетит? – рассмеялся парень.
- Не улетит. – Серьезно ответил мужчина и с мягким укором глянул на юношу. – Сова игрушечная, и вы это прекрасно видите. А дарю я вам ее как символ. Символ мудрости. Это мудрая сова, видите, она еще и в очках? Вы обязательно поставьте ее у себя дома, например, на тумбочку или компьютерный столик. И она всегда защитит вас от глупостей и опрометчивых решений. Как только будет вас заносить в тупик, взгляните на совушку и спросите себя: «А мудро ли я поступаю?» И ошибки, одна за другой, будут отскакивать, как хорошо надутый резиновый мячик от стенки.
- Ох, и прикольно-то как! Ну и выдумщик же вы! Мне и во сне такое не приснилось бы. Спасибо, конечно, за филина-мудреца, но вот любопытство вовсю щекочет и щиплет меня. Жутко хочется узнать, что там еще в вашей сумке?
- А тут еще солдатик и кот, - немного смущаясь, ответил мужчина.
Парень расхохотался от невиданного доселе чудачества. Новые вопросы елозились на языке, срывались наперегонки: «Почему солдатик? А почему кот? И что это кот такой рыжий?» Интерес завладел парнем по полной, и он никак не мог шествовать дальше по ранее намеченному пути, не разобравшись до конца в ярких, смешных и интригующих фантазиях этого чудика. Незнакомец с ответами не спешил, стал смурной и поникший. В глазах появились колкие диковатые блестки. Только вот парень уже ни с места, выворачивай ему душу наизнанку и все тут. Ведь сам затронул.
- Ну что ж, если нужна моя история, извольте слушать, - нехорошо и вяло ухмыльнулся мужчина. – Только долго мусолить свой сказ не буду, сил нет. А если коротко, то все, как у многих – работа, карьера, собственный бизнес. И, разумеется, капитал, капитал… Как без него, родимого? То растет, то тает. Но, главное, в интересе держит, в тонусе. Главный интерес в жизни, да все, как у всех.
«О, дядя, да ты крут, оказывается! А я уже думал, что псих какой-то несчастный…» Паренек вздернул голову на собеседника и поразился быстрой изменчивости взгляда. Теперь смотреть в его глаза было неловко и даже страшновато. Глаза мужчины то блекло гасли, то вспыхивали мрачными огоньками, то затягивались пеленой. Но парень вопреки всему ждал рассказ. И мужчина нехотя продолжил:
- В бизнесе жестко все, надрывно. Предательство и подставы, аферы, интриги, разборки. Ох, и мотает же жилы народец! Там гибким надо быть, уметь прогибаться и маневрировать. Прямолинейность, наивность, максимализм – явная погибель. А я именно таким дураком и был. Все рассыпалось вдребезги, даже вложенные деньги вернуть не сумел. Вот теперь поручил ей все дела решать, - и мужчина с уважением и надеждой посмотрел на сову. – Она разумная, все мудрствует, пусть вот и решает.
И с отчаяньем махнул рукой.
Парнишка уже не смеялся. Не до смеха было. Почувствовав неуютность, только поеживался. Он уже и пошел бы побыстрей, от греха подальше… Но как же кот, солдатик? Надо же и с ними разобраться. И мужчина, по просьбе паренька, продолжил повествование:
- Когда еще удачливо бизнесом занимался, карьеру со всех потуг вверх двигал, то Юлечку, жену свою, почти не замечал. Да и она умница, не досаждала укорами. Интерес у нее великий был – художество. На ее рисунках, картинах красовались всегда цветы причудливые, бабочки расписные, всяческие коты да солнце. Солнце Юля любила больше всего - что наяву, что в творчестве. Может, оттого, что и сама на него походила: рыженькая, в золотистых конопушках. Всегда веселая, добрая, светлая. Однажды притащила домой котенка, тоже рыжего-рыжего и озорного. Смеялась: «Вот солнышко мне подарок какой сделало!» Нашего пришельца так и звала: «Солнце мое». Эта кличка за котом и закрепилась. С работы всегда жена встречала меня с радостью и выкладывала для показа свои новые рисунки. Как-то я не в духе был, сказал в сердцах: «Ты бы лучше делом полезным занялась, чтобы толк был или доход какой-то». Она так незнакомо посмотрела на меня! А потом, как чужая стала – тихая, строгая. Рисунки свои больше мне не показывала, да я и не просил. Вскоре она на выездные этюды собралась, на две недели. Я и расслабился. Да, как на грех, забыла она дома краски новые, что я ей подарил. Вернулась за ними, а я дома с бабой был, с валютной, ну понимаешь?
Рассказчик вздрогнул:
- Что ж это я говорю-то тебе, совсем юному? Прости. Конечно, ты еще не совсем понимаешь…
Парень многозначительно хмыкнул, а собеседник продолжал:
- Вскоре дома после Юли и кота осталась записка: «Прощай, Гоша. Будь счастлив! Меня и Солнце не ищи, мы не вернемся». Вот теперь у меня вместо них этот рыжий кот. Я ищу в толпе тех прохожих, кому не хватает тепла, света и доброты. И дарю им кота-Солнце.
«Да, Гоша, наломал ты дров, а теперь, наивный, думаешь тряпичным котом дело поправить? Хотя, если игра тебя утешает, то почему бы и не поиграть? Только чуднО это все…» А вслух спросил:
- А что же солдатик? Ему-то какая роль отводится в твоей жизни?
- А солдатик… Он мне помог. Остался я у разбитого корыта. Совсем один. Стал спиваться, бродяжничать, хотели уже и на квартирку мою предприимчивые особи лапу наложить. А тут мальчишка, игравший в песочнице, подошел и сунул мне в руку свою обгрызанную игрушку, солдатика: «Дядя, смотри, это стойкий оловянный солдатик. А ты, дядя, тоже стойкий? А пусть он будет с тобой! Я хочу, чтобы и ты стал сильным, как он. Я вот уже сильный, и мне теперь солдатик не нужен». Так у меня появился стойкий оловянный солдатик. И что удивительно, бросил я пить и бродяжничать. Взяли меня на одну простенькую работу, жить остался в своей холостяцкой квартире. Живу очень скромно, экономлю. На сбереженные деньги мне надо в конце месяца купить несколько игрушек, чтобы первого числа раздать их людям. Я теперь в ответе. За что в ответе? Да за многое… Ты думаешь, я сумасшедший? Нет, я просто исправляю ошибки.
Тут мужчина посмотрел на часы и встрепенулся:
- Прости, друг, мне на совет надо спешить. Я тебе подарил последнюю на сегодня игрушку, теперь я свободен. На совет стараюсь никогда не опаздывать.
- Что за совет-то, Георгий? – только и смог выдохнуть парень.
- А совет у нас дома каждый день вечером: я, солдатик, сова и кот. Вспоминаем прожитый день, разбираем наши дела, решаем сообща проблемы, советуемся. Каждый толкует свою мысль, а потом отыскиваем общую, чтобы все были согласны. Правим ошибки. А главное, следим, чтобы никого не обидеть. А вас, кстати, я ничем не обидел сегодня?
«Прикалывается, что ли? Нет, не похоже… Серьезен и взволнован, боится опоздать.. Ну и ну!» А вслух еле вымолвил:
- Нет, нет, ничем. Наоборот, вы здорово мне помогли. Спасибо за подарок!
И постарался улыбнуться.
24.Обнаженные ипостаси бытия. Рождение
Елена Кириченко
Она стояла в самом центре, на перепутье, и залихватски размахивала кадилом. Брызги разлетались на все четыре стороны, залетали куда надо и не надо, но Жизнь над этим особо не заморачивалась. Главным делом для нее было – засеять, окропить все вокруг зачаточной влагой. Поэтому, она без устали метала и метала живородящие капли. Ради зародышей всех и повсюду Жизнь то и дело опускала свой разлохмаченный веник в ведро с чудотворной водой.
И вот уже в деревеньке Байстрюки мать таскает за рыжие космы пятнадцатилетнюю дочь Манечку. Обе в рясных слезах, да и голосят протяжно и жалобно на два голоса. Сквозь рев прорываются зычные материнские причитания:
-Срам-то какой, стыдобища на весь околоток! Да лучше бы я не дожила до дня этого! О-о-е-ей, и что же теперича делать-то? И как же людям в глаза-то смотреть? Говори, негодная, говори, от какого кобеля понесла? Притянет батя его за шкирку, притянет, совратил малолетку!
Маня рыдает и непрерывно трет детскими кулачками распухшее от слез веснушчатое лицо. Сквозь всхлипы мать слышит имя Федьки, беспутного шофера-дальнебойщика. И родительница понимает, что на каждом постое у него по такой Маньке. Вот и им на горе, этот пожиратель сердец местных девок несколько раз в командировках останавливался на постой в Байстрюках. Ночлежку выбирал у дремучей и слепой бабки Фроси. Понятное дело, что там голубки и гнездились. Да след Федьки уже простыл, а вот Манька осталась в своих Байстрюках при всей красе.
- Федька, кобель этот беспутный? Да его вовек теперича не сыщешь. А сыщешь – не заставишь ожениться даже под ружьем. И когда это путались вы с ним, когда? Не реви, вспоминай поточнее, исправлять срам надобно.
Покумекав что-то в своей голове, мать решила:
-Все, Манька, завтра спешно едим в райцентр. Решено и точка, конец сраму поставим. Слава Богу, еще успеваем. Может, народ и не узнает.
- И зачем это мне в райцентр ехать? Зачем? – прошептала Маня. – Дитенка губить?! Не дам дитенка губить, слышите, не дам! Мой он, мой! Из дому уйду, к тетке Надьке в Верховку отправлюсь. Наймусь в няньки к ней, за детьми да домом присматривать буду. Проживем как-нибудь.
Манька рыдала и размазывала слезы. На детском пухлом личике вмиг решительно и смело заблестели глаза. В них было столько взрослости и серьезности, что родительница от неожиданности запнулась в словах и осела на краешек дивана.
-Это куда же ты, дочка, намылилась из родного дома? – в двери просунулся отец.
Мать завыла и завела пластинку по новой:
- Горюшко и срам свалились на нас, отец. Манька-то наша брюхатая. А шоферюгу-зачинателя, Федьку непутевого, не сыскать теперича. Да и глазоньки мои видеть его, бесстыдного, не хотят. А Манька брюхо свое срывать наотрез отказывается, вот и из дому бежать хочет.
Манька, как одинокий зашуганный зверек, зыркала из-за свежевыбеленной печки на отца, их главного кормильца.
- Мать, что ты такое городишь, совсем рехнулась, что ли? Да разве можно Рождение Божье стопорить? К тому же, девка молодая, первородка. Ты что, захотела ее пустой на всю жизнь оставить? Не бывать этому! – отец грохнул кулаком по столу. – И из дому она никуда не пойдет. Ты, мать, и так мне одну только Маньку привела за целую жизнь, а я всегда много детей хотел. Так вот, Боженька и услыхал мои думки. Опять у нас в доме детеныш бегать будет, может, даже пацаненок… А ты, Маша, не реви, вытирай слезы. Тебе нельзя теперича волноваться. Иди лучше яблоки и груши на сушку стругай.
- Да, да, стругай, Маня, – взбодрилась мать. – Компот из сушки молоко грудное прибавляет. Потом тебе много компоту пить надо будет, для дитенка. Стругай фруктов поболе да на газетку высыпай для просыхания.
Маруся, шмыгая носом, выпорхнула из дома птичкой.
«Мудрый этот отец», - подумала Жизнь и провела по его морщинистому лицу, по натруженным и жилистым рукам самым теплым солнечным лучиком.
-Эх, мать, да ты чуть дров не наломала. Кусок хлеба и местечко на лежанке для внука пожалела… - отец c укором покачал головой.
- Да ничего я не жалела, я от сраму-то, от пересудов…
- Да плюнь ты на пересуды эти. Поговорят-посудачат, да и перекинутся на другого. Постоянно же кто-то новое, свое, отчебучивает. Пересуды затихнут, а человек останется. А ты бы лучше сейчас разобралась с Жулькой, она только что щенков под порогом в дырке привела. А знаешь что, мать, ради вести хорошей о внуке, оставляй и щенков всех! Пусть живут, а подросших я сам пристраивать возьмусь. Буду в райцентр возить, там люду больше, разберут потихоньку.
Мать схватилась за голову и мерно раскачивалась из стороны в сторону – ото всего, навалившегося на нее сразу. Из-под стола медленно выползла Мурка. Ее бока распирали шевелящиеся комочки, и она тоже начинала подыскивать себе место.
- Ух, мучители мои! Лучше бы кобели все вокруг меня были, - в отчаянии выпалила женщина.
- Ох, мать, если суждено Рождению быть, то кобель ли, сучка ли, а оно все равно будет. Оно, Рождение, свыше к нам идет. Вон у Семеновны, у Проскурихи, вроде кобель – сын Санька. А и он умудрился в подоле принести. Вчера подъезжает к их хате крутая тачка, блестящая, макового цвету. Выходит оттуда фифа городская, и со свертком. Зашла в хату и сверток этот, хлобысь, и на кровать. Семеновна только рот и раскрыла. А фифа говорит Проскурихе: «Это выводок вашего сына. Хотите – воспитывайте, хотите – сдавайте в детдом. Меня не ищите, все равно не возьму. Мне надо личную жизнь устраивать, за границу уезжаю». Крутанула хвостом, и исчезла. Как морок какой. Выла вчера Семеновна, выла. Вот точно так, как ты намедни. А я мимо проходил, слышал. Тумаков Саньке надавала. А сегодня уже пеленки развесила во дворе, а Санька за сараем сидит, коляску детскую чинит. Вот тебе и кобель, мать.
- Ох, да что же ты мне сразу-то не сказал про Проскуриху? Да разве я убивалась бы так, если б ты поведал мне про Семеновну? Ух, аж на душе веселее стало, не у одних нас срам этот.
И тут мать осенила совсем уж счастливо-сумасшедшая мысль. Вот что значит бабы, умеют выкручиваться!
- Отец, а что если нашу Маньку с Санькой Семеновны состыковать? Горюшко до горюшка, срам до сраму, а Бог даст, получится и доля людская. Цельная семья и два хороших ребятенка – и при матери, и при отце.
- Ну ты, мать, и даешь! Мужик вовек до такого не додумался бы! А что, если с умом подойти к этому делу, то и можно. Даже свадебку какую-то сварганили бы.
- Невтерпеж мне, отец. Побегу-ка я до Семеновны, и ей, и мне радостней будет.
Такого поворота событий даже сама Жизнь не ожидала. Присвистнула, а потом расхохоталась. Да бабы сильней и хитрей самой Жизни оказываются! Ну что же, в Байстрюках все хорошо складывается. На маленькую деревушку целых два Рождения сразу. Лучше и не придумаешь. Жизнь довольна, особи попались молодые и здоровые. Раз только махнула кадилом – и Санька произвел потомство. Еще раз махнула – и Манька при бремени. Одной только капли зачаточной и нужно-то им было. Вот молодцы так молодцы!
Жизнь призадумалась. А вот на этот роскошный особнячок в крупном городе она машет и машет своим веником лет десять, а воз и ныне там. Ничего не получается. Ну ничего, теперь Жизнь по-другому с ними поступит. Никаких размахиваний кадилом! Что им эти капли? Она на них прямо из ведра ливанет. Всю воду зачаточную выльет. И пусть только попробуют не сотворить Рождение!
АВТОР 13
25.Убедительно
Елизавета Немилостева
Тихий шепот ломающихся под ногами высохших листьев парка шептал ее имя. Будто издеваясь он говорил его голосом. А она хотела просто забыть... Просто вырвать из сердца этот отрывок своей жизни с того самого момента, как он появился в ее жизни с букетом ромашек и до того момента, когда она, поняв как много он значит для нее, потеряла его...
Такая любовь случается лишь однажды, она укрывает теплыми косыми лучиками летнего дождя и солнечным светом. Такую любовь нужно уметь беречь.
- Настя, вернись!- голос раздался позади нее. Его обладатель крепкий, высокий, молодой парень почти догнал ее. Это был ее брат.
Она не остановилась, она продолжала бежать. Пока вдруг не споткнулась и не полетела на землю, в кровь разбив ладошки рук, тут же вскочила на ноги и побежала дальше.
Только этих нескольких секунд брату хватило, чтобы догнать ее. Он схватил ее и развернул к себе.
- Ты должна прийти в себя, Настя!- громко сказал он.
- Не хочу! Не хочу! Не хочу!!!- закричала она, выплевывая слова ему прямо в лицо.
- Настя!- он встряхнул ее за плечи. Может быть, именно этого просто движения ей не хватало, чтобы слезы выплеснулись наружу неконтролируемым потоком. Уже через секунду она громко рыдала, не сдерживая себя и уткнувшись в широкое плечо своего брата. А он лишь гладил ее по спине и медленно вел назад.
- Ты должна это принять. Ты должна проводить его. Если ты сейчас этого не сделаешь, потом ты будешь жалеть.
- Нет! Я не могу! Не смогу!- сквозь рыдания говорила она.
- На самом деле, сможешь. Ты сильная, Ася!
- Я виновата в том, что его нет. Я отпустила его. Он ушел, а была уже ночь... Если бы я его остановила, он был бы жив. Его бы не убили эти нелюди, в погоне за десятью рублями!
- Не мы выбираем, когда и кому умирать. Значит, это было предрешено... Мы пришли. Вытри лицо и улыбнись. Он не должен видеть, что ты так плакала.
Брат протянул ей платок, она будто под гипнозом беспрекословно вытерла лицо и выдавила на лице улыбку. Слабая попытка обернулась новой волной слез.
- Давай же, Настя!
На этот раз улыбка получилась более естественной и слезы лишь появились в уголках ее глаз, но она сдержала себя. Несколько раз судорожно вздохнув и выдохнув, приводя дыхание в порядок, она развернулась и уверенной походкой пошла вперед….
Возле церкви стояли люди. Их было очень много. И это было совсем не удивительно. Его сильно любили. Он был слишком хорош собой, чтобы дожить до старости. Ибо такая судьба - смерть забирает лучших. А он был слишком хорош...
Лица людей не скрывали темные очки, как принято на западе. Здесь, в этом отдаленном уголке цивилизации, не принято скрывать свои чувства за масками. Здесь вся жизнь идет с надрывом.
Несколько машин стояли у ворот, готовые выезжать, в том числе и черный блестящий катафалк.
Настя прошла по ступенькам наверх. Ее проводили десятки сочувствующих и сожалеющих взглядов, от которых становилось теплей.
Отворила дверь и сделала несколько шагов вперед.
Гулко отражаясь от стен пустого храма, раздавался тихий спокойный голос чтеца. Он читал псалтырь. Потрескивали свечи. Открытая крышка гроба. Нет, со входа она еще не видела, кто лежал внутри, но волна отчаяния пробежала по всему ее телу и заставила сердце забиться с удвоенной скоростью.
Чтец на несколько секунд остановил плавный поток молитвы и посмотрел на девушку.
- Мне жаль,- сказал он одними губами и, взяв книжку с пюпитра, сделал несколько шагов назад, от гроба, давая девушке место и возможность попрощаться.
Она вспомнила слова брата: она должна быть сильной. Он не должен видеть, как она убивается. Он бы не одобрил ее уныния и отчаяния. Ведь он точно знал, что они еще встретятся. Не здесь - там, за гранью смерти, в другой вечной жизни.
Медленно она двигалась к гробу. Медленно на ее лице появлялась улыбка. Он в это верил, значит, должна поверить и она.
- Здравствуй, Леша!- ее рука коснулась его холодной руки в гробу.
Ее знобило, а вокруг стремительно исчезал кислород, словно ее закрыли в крошечном лифте без вентиляции довольно давно. Треск свечей стал невыносимо громким, а слова читаемой молитвы громом ударили по барабанным перепонкам. Свет замерцал перед глазами. Сделав два шага назад, она наткнулась спиной на колонну, отшатнувшись в сторону, она попыталась удержать равновесие, попыталась вздохнуть кислороду, но не смогла.
Просто позволить себе упасть, удариться головой об пол и потерять сознание. Просто позволить себе не быть в сознании в этот ужасный день.
***
Она не понимает, что привело ее в чувство – ужасная головная боль или звонок в дверь, такой требовательный и настойчивый. Так просто не притворишься, что тебя нет дома. Для этого нужно иметь стальные нервы или вилку в розетке, которую можно выдернуть и звон выключится.
Когда нет ни того, ни другого, приходится ковылять к двери и открывать дверь, как всегда забыв посмотреть в глазок.
Да и какая разница, кто пришел. Тот один единственный, которого она мечтала бы увидеть на пороге уже не придет и с этим нужно смириться. С этим нужно научиться жить.
Она открывает дверь и вскрикивает. Перед ней стоит Алешка. В неглаженной рубашке и с мокрыми волосами. Как в тот день, как в тот самый день, когда она отпустила его на смерть.
- Настя,- говорит он. По ее коже бегут мурашки, а в горле пересыхает, и она не может оторвать язык, прилипший к нёбу.
- Мне нужно идти. И, я просто зашел сказать, что люблю тебя. Что бы не случилось, ты просто знай это…- он говорит взволнованно, в его голосе даже пробиваются ноты слез. Как тогда. Как в тот самый день.
Настя делает судорожный вздох.
- Я пошел?- он ждет ее ответа и как тогда проводит рукой по волосам.
Что она сделала тогда? Она позволила ему уйти… Она просто равнодушно кивнула плечом и пошла спать.
Она боится думать, но мысли скользят в ее голове, как сотни змей в одной комнате. Извиваются и душат. Душат своей простой аксиомой. Что если – все не так, как кажется?
Может быть, _сейчас_ не сон. Может быть – гроб в церкви это лишь иллюзия? Нелепо вылепленный неумелой рукой художника из глины отрывок жизни и забракованный сваленный на помойку? Набросок, сделанный неуверенными мазками масляной краски по холсту жизни. Лишь эскиз, черновик, опечатка? Лишь возможность, но не правда!
Что если настоящее – здесь и сейчас, а не потом? Что если оно может быть счастливым? Что если будущее зависит только от одного слова. Да или нет. Так просто. Так легко. Так невыносимо легко…
Сказать на выдохе, приглушенно, испуганно, нежно, до мурашек. Просто. Убедительно.
- Останься со мной… я без тебя не засну…
26.Искусство
Елизавета Немилостева
от автора: Посвящается Лионелю Месси - лучшему футболисту в мире, человеку, глядя на которого понимаешь, что футбол - это искусство... а иногда и сама жизнь.
Я бы хотел забыть этот день. Вычеркнуть из жизни, закрасить черным маркером, выбелить белизной. Но что бы я не делал и как бы дальше не старался жить, один маленький день, даже можно сказать – несколько часов, несколько минут, мгновений способны изменить всю жизнь. И ничего не исправить. Не переписать набело, не вырвать лист из тетради жизни. Это было и это останется со мной навсегда. День, когда я должен был, наверное, стать самым счастливым человеком, или лучше сказать спортсменом, на земле и день, когда меня вдавила в землю безжалостная машина судьбы.
***
Жаркий июньский день, число двадцатое, время шесть после полудня. Второй тайм матча-мечты – финал Чемпионата мира по футболу в ЮАР. Минута девяносто плюс третья. На поле итальянцы и мы. Счет на табло 2-1 в нашу пользу. Финальный свисток - Победа.
Но это была уже не моя победа. Мой дубль, моя блестящая игра на протяжении всего Чемпионата. Но победа была не моя. Так абсурдно, может быть даже нелогично. Но это была не моя победа. Когда-то мне сказали, что я никогда не стану великим, даже загребая двумя руками личные награды, пока однажды со своей сборной командой не выиграю Мундиаль. Что ж... великий...
В жизни бывают разные совпадения, но когда подряд происходит две ужасные вещи, начинаешь верить в некий рок, нависший над тобой.
День победы был посыпан черной пылью траура. В этот день я умер. Нет, я не погорячился, назвав этот глагол. Именно в этот день, я именно умер. Никак иначе.
Минута восемьдесят шестая. Счет 2-0. Итальянцы в нашей штрафной, я возвращаюсь в оборону, грамотно работаю корпусом, оттираю от мяча нападающего, разворачиваюсь, поднимаю глаза, ища партнеров, кому бы сделать передачу, и тут падаю.
Дикая боль пронзает тело. Болит все, лишь несколько секунд спустя понимаю - болит одна нога. Тележка помощи приезжает слишком быстро, чтобы я успел прийти в себя, меня вывозят за пределы поля. Краем глаза я вижу, что сопернику, врезавшемуся вместо мяча в мою ногу, показывают красную.
Шансы равны. Я на поле не вернусь, все три замены сделаны, и моя команда остается вдесятером. Соперник теперь тоже.
- Его нужно срочно везти в больницу.
- Но это финал!
- А это жизнь!- короткий спор рядом со мной. Тренер сдается. Меня везут через подтрибунное помещение на улицу, где дежурят машины скорой помощи. Грузят в одну из них и мы медленно выезжаем на дорогу.
Приемник в кабине у водителя громко объявляет о том, что итальянцы забили гол и подняв головы мчатся завершить основное время ничьей.
Я не знаю, болел ли водитель машины за итальянцев. Этого, пожалуй, я теперь у него не смогу спросить. От радости или злости на них, он проезжает на красный свет. В бок машины скорой помощи на дикой скорости врезается легковая машина.
Лишь факты, без чувств. Потому что чувств нет. В ту секунду я умер.
Уже другая машина скорой помощи доставила меня в больницу, где после двух дней, проведенных в реанимации, меня перевели в обычную палату...
И когда я открыл глаза, в моей палате была вся моя команда. Как только их всех пустили ко мне? Спрашиваю.
- Ну для Чемпионов мира иногда делают исключение!- улыбаются.
На прикроватный столик со смехом и неразборчивыми восклицаниями ставят Кубок мира.
- Великий! Слава нам и тебе!
Меня должны качать на руках. Я капитан, забивший в победном матче два победных гола. Но почему они этого не делают. С трудом понимаю - от того, что я лежу на больничной койке. У меня сломана нога. Мне ее сломал какой-то итальянец. Но это ведь не повод. Или...
Или! Я не чувствую ног. Озираюсь по сторонам в поисках помощи. Кто-то из команды совсем рядом со мной хлопает меня по плечу.
- Они сказали, ты не сможешь ходить. Поврежден позвоночник. Но это ведь не так! С тебя любая травма скатывается, как с гуся вода...
Я пытаюсь улыбаться, о чем-то шучу. Обсуждаем путь к заветной мечте, который теперь позади, но когда они уходят, я зарываюсь головой в подушку и позволяю себе забыться в слезах. Я умер.
И это уже не моя победа. Это мой фатальный случай. Мой крах. В двадцать два года, когда умеешь только блестяще обращаться с мячом, лишиться этого на всю оставшуюся жизнь - не просто катастрофа. Это смерть. Моя смерть.
Я бы хотел забыть этот день, но душевная смерть - не та смерть, что способна забрать память.
***
Человек в инвалидной коляске остановился на мосту у самых перил и огляделся по сторонам. Вокруг не было ни души. Еще было слишком рано, часа четыре утра - не больше. Где-то вдалеке раздался лай собаки, кто-то пьяный возвращался домой с тусовки. За лаем раздался мат и визг: собаки досталось по спине чем-то тяжелым. Через несколько минут и эти звуки смолкли.
По небу плыли рассветные тяжелые облака, в них золотом отражалось восходящее солнце. В воздухе висела еще ночная прохлада.
Человек откинул с ног плед и взялся руками за перила. Если что-то в его жизни его не подводило – так эти руки – уверенные и накаченные. Он нелегко, но перекинул свои, но будто чужие ноги, к которым так и не успел привыкнуть, через перила. Еще раз бросил взгляд на горизонт. И отпустил руки.
Ему оставалось только, раскинув руки в стороны, просто позволить себе ни о чем не думая, плыть к свободе. Погружаюсь все глубже и глубже под воду, он отпускал от себя жизнь. Оставался один вдох.
Вдруг кто-то схватил его за руки и потащил вверх.
Просто вдохнуть. Вместо кислорода вдохнуть воду, позволить ей опуститься в легкие, вызвать спазм. Просто не позволить кому бы то ни было его спасти. Вдохнуть.
Но в легкие, вместо воды ворвался кислород. Он уже был на поверхности. Еще несколько минут и его вытащили на землю. Он смог разглядеть лицо спасителя. Им оказалась высокая и хорошо сложенная девушка. На ней была желтая кофта и синие джинсы. Они намокли от воды и прилипли к телу, подчеркивая ее хорошую фигурку. Цвет кофты заставил его на мгновение задуматься, желтый - цвет отчаяния. Нехороший знак. Впрочем, чего уж тут хорошего, если его планы нарушили?!
- Ты идиот!?- отплевываясь от воды, сказала девушка.
- Нет, ты идиотка!
Девушка фыркнула и не сочла нужным ответить ему.
- Холодно. Нужно побыстрее убраться от сюда куда-нибудь в теплое место. Встать сможешь?
- Это вряд ли.
- Ударился спиной о воду? Я не видела твое падение, только услышала всплеск воды.
- Кто тебя просил меня спасать?!
- Так ты из этих?
- Из кого из этих?
- Из наркоманов-суицидивистов?
- Как ты сказала? Суицидивистов?- против воли он рассмеялся,- правильно сказать самоубийц. Зачем все захламляют речь латинизмами?
- Удобно.
- Нет. Что за слово «лук»?
- Внешний вид.
- А мне кажется, он дурно пахнет,- он сел, опершись на руки, и посмотрел на рассвет. Солнце уже вовсю взошло на небосвод. За каких-то несколько минут мир преобразился. Вокруг исчезли тени, а улочки наполнились приятным желтым и теплым светом.
Девушка тоже посмотрела на рассвет, а потом на мост, с которого он прыгнул.
- Это что? Твоя коляска?
- А ты видишь здесь кого-то еще?..- буркнул он.
- Извини... правда, извини,- серьезно начала девушка,- Я ведь не знала, что прыгает инвалид, который устал от невозможности ходить и терпеть неполноценность. Просто извини. Если бы я знала... нет, не полезла бы в эту ледяную воду...
- Ты издеваешься?
- Немножко,- она улыбнулась,- и что случилось?
- Я умер.
- Нет! Я спасла тебя! Наш разговор очень абсурден, не находишь? Предлагаю начать сначала. Меня зовут Элизабет. А тебя?
- Это не важно.
- Велика тайна! Я узнала тебя, Великий!
- Откуда ты знаешь меня?
- Наша страна мало чем может гордиться, чтобы мы забыли нашего главного героя.
- Ты такая одна.
- Посидишь здесь? Я спущу твою коляску.
- Думаешь, я смогу отсюда куда-то уйти?- невеселая усмешка.
Она вернулась очень скоро. Перекинув его плед через плечо, а коляску сложив и взяв под мышку. Ей было тяжело, но она не подала виду.
- Тебе жалко меня?- спросил он.
- С чего вдруг?
- Ну, я в канаве жизни.
- А ты думаешь, я не в канаве?- Элизабет всплеснула руками и села на землю, напротив него,- В самой что ни на есть сточной. Тупо да, когда в один миг забывают?
- Как будто я умер,- с готовностью подхватил он больную для себя тему, с изощренным спокойствием пытаясь сделать себе еще больнее, раскопать то, что давно уже стоило забыть, и через что должно было бы перешагнуть,- До этого каждый месяц в газетах что-то обо мне писали. Говорили – Великий! Говорили – с ним не сравнится никто. После аварии газеты просто захлебнулись, рассказывая не о победе, а о моем состоянии. Говорили – что может быть год, может быть два, но я встану на ноги и возможно буду как прежде бить рекорды. А когда через несколько недель кто-то проболтал врачебную тайну, и все поняли, что я никогда не буду ходить, обо мне написали еще четыре статьи. Четыре! И даже не статьи, скорее некрологи. «Какого великого спортсмена мы потеряли». И дальше было несколько лет. Долгих лет молчания. Ни словечка.
- Я, кажется, начала понимать. Ты обижен на них за то, что они тебя типа посчитали мертвым, когда ты был еще жив, но в то же время ты себя уже считал мертвым,- Элизабет усмехнулась и смахнула с лица мокрую прядь волос.
- Да?
- Мне кажется так. По крайней мере, все сходится.
- Что именно?
- Твоя озлобленность, а теперь отчаяние. Ты продолжал существовать несколько лет, не понимая, зачем и почему. А теперь вдруг понял, что так невозможно. Невыносимо. Нереально. Сон, который длится вечность, и хочется проснуться, но не можешь…
Ему показалось, что сейчас она начала говорить о себе. Он наклонил голову набок и посмотрел ей в глаза. Она не выдержала его взгляда и опустила голову. Ее взгляд наткнулся на его плед, который она принесла с собой и бросила рядом.
- Ой,- спохватилась она и, засуетившись, накинула его на плечи мужчине,- я вызову тебе такси. Тебе нужно домой. И срочно.
- Может быть не нужно.
- Нужно. Пойми. Не все Великие люди были футболистами. Кто-то писал рассказы, кто-то рисовал картины. Каким-то образом. Великие лишь соприкасались с Искусством, чтобы заставлять его светиться новыми гранями. Футбол, конечно величайшее из искусств, но на нем не кончается жизнь. Есть что-то другое…
- Что?
Несколько минут она молчала. Ее лоб хмурился, выдавая серьезную задумчивость. Наконец, она начала говорить. Он с любопытством смотрел на нее.
- Я, наверное, сейчас скажу самую большую в своей жизни глупость, но этот ответ только что пришел мне в голову, и я думаю, он правильный… еще Достоевский говорил «Любите жизнь, больше чем ее смысл». Величайшее из Искусств – Жить. Да, жить!- она говорила, как-то внезапно преобразившись внутренне, будто сказанное исходило из самого ее сердца,- жить, даже тогда когда нет сил. Когда нет веры, и не осталось надежды. Когда любовь покинула. Когда все бросили и забыли. Жить, назло всем ветрам перемен… Как это правильно…
- Ты так думаешь?- спросил он тихо.
- Я думаю, что я так думаю. Ведь это я только что сказала.
Она достала из кармана джинс телефон. Проделав нехитрые манипуляции – вытащив батарейку, постучав ей по земле, вытерев ее краем его пледа, и вернув на место – она смогла его включить и набрать номер службы такси. Когда она отсоединилась, телефон в последний раз завибрировал у нее в руке и погас, кажется уже навсегда.
- Хочешь, подарю тебе свой?- спросил он виновато.
- Нет, я все равно думала этот выбросить в реку.
Она подвинулась ближе к нему, и они укрылись одним пледом на двоих. Сидели молча. Лишь иногда она шмыгала носом, или он кашлял.
Машина приехала быстро, и она вместе с водителем усадила его в такси, помогла погрузить коляску в багажник и прощально подняла вверх руку, провожая его домой.
Потом поднялась наверх, на мост и взялась руками за перила. Долго еще она стояла на мосту и смотрела на горизонт. Радостно отливало солнце на ровной глади реки золотом, и вдалеке слышался шум просыпающегося города.
- Величайшее искусство – жить,- прошептала она задумчиво,- и откуда я это взяла?
Такси привезло его домой, где его встретил брат и сестра. На их лицах появилось облегчение. Они с радостью помогли ему пересесть из машины в коляску и повезли домой. Никто из них не спросил, почему он мокрый. Кажется, они все понимали и так.
А Элизабет? Элизабет постояла на мосту, постояла, да и не прыгнула. Пошла домой, где ее ждало кофе без сахара, квартира без электричества и тринадцать непогашенных квитанций за коммунальные услуги. Но, кажется, ее там ждало что-то большее и что-то великое – новый день жизни…
***
Жаркий июньский день, число двадцатое, время шесть после полудня. Второй тайм матча-мечты – финал Чемпионата мира по футболу в ЮАР. Минута девяносто плюс третья. Счет на табло 2-1 в нашу пользу. Финальный свисток - Победа.
И это – моя Победа. Как бы абсурдно это не звучало, я не забил победный гол, я не сделал ни одного пасса, ни одной обводки, не продемонстрировал свой любимый дриблинг и обход против пятерых. По сути, я вообще не выходил на поле. Так абсурдно, может быть даже нелогично. Но это была моя победа. Когда-то мне сказали, что я никогда не стану великим, пока однажды со своей сборной командой не выиграю Мундиаль. Что ж... Великий...
Ко мне подбегают мои девушки. Их одиннадцать и еще десять со скамейки. Дружным кружком они окружают мою инвалидную коляску и сплетают руки за спинами. Мы плачем от радости, но не носимся по полю, как это обычно бывает. В нашей победе есть что-то Великое. Никто и никогда не думал, что тренер-инвалид, которому уже давно за сорок лет, приведет этот состав сборной к победе. Но никто и никогда не понимал, что главное дать людям веру в себя, заставить их поверить.
На секунду круг разомкнулся, и мне показалось, что на трибуне, среди прочих радостных лиц я увидел знакомое девичье личико. Оно не радовалось с остальными, оно серьезно смотрело на меня и вдруг подмигнуло. Круг сомкнулся, а я понял, что это мне лишь показалось. Это не может быть она, сейчас ей примерно столько же лет, сколько мне – она не девчонка, а взрослая женщина.
Я никогда ее не забуду, потому что Судьба свела меня с ней в самый отчаянный момент моей жизни, чтобы спасти... Элизабет… Да, ее звали Элизабет…
- Элизабет,- задумчивым эхом повторяю я и кричу громко,- Великие!
АВТОР 14
27.Девочка и бабочка
Ольга Савва
- И почему люди не бабочки? – вздохнула Маша. Девочка уже засыпала, но отвлёк бьющийся за окном мотылёк. Наконец он разместился на стекле и успокоился.
- Ну, ты хватила! Где лёгкая бабочка и где тяжёлый человек… - дедушка подоткнул одеяло и погладил внучку по голове. – Спи, моя Икарушка, налеталась поди-ка за день.
- Не… А сказку на ночь?
- Маша, ну ты же взрослая…
- Да уж, ребёнку-то всего шесть, – проворчала внучка.
- Хорошо, я расскажу тебе быль.
Раньше сказки сочиняла мама. Иногда папа придумывал смешные истории, но после смерти брата смех и веселье покинули семью, их заменили кричащее молчание, обвинения и даже ненависть. Давая волю обидам, родители не уступали друг другу - взаимные упрёки сквозняком гуляли в доме, унося тепло и остужая души. А чтобы не травмировать ребёнка (так сказала Машина мама по телефону своему папе), Машу на время поселили у дедушки. Раньше дед не мог дождаться приезда двух внуков, сейчас гостям не обрадовался и даже поругался с дочерью. Маша была уверенна: дед сердится на неё из-за того, что в тяжёлое для всех время она не сплотила семью, а наоборот – усилила разрыв. Теперь родители двигались каждый в своём направлении, причём, линии были параллельными, и умная девочка понимала: такие линии никогда не пересекаются.
- Так вот, Манюня, - продолжал дед, - ту далёкую-далёкую страну, где солнышко не прячется за тучи почти триста дней в году, населяет весёлый и свободолюбивый народ…
- А как называется страна? – перебила девочка и даже привстала.
- Что ты соскочила? Ложись-ка! Страна называется Грецией.
- Это откуда аргонавты с Ясоном приплыли?
- Да. Греки живут не только на материке, но и на островах, один из которых прелюбопытнейший и очень красивый – Родос.
- А чем этот остров славится, что в нём такого особенного?
- О-о-о! Чудес там много, но два из них особенные. Остров омывают спокойное, да гладкое - Средиземное море и бурлящее, сердитое – Эгейское, причём, граница между ними условная, водная. Тут - большие клокочущие волны Эгейского, а в пятистах метрах от него – спокойная гладь Средиземного моря.
- Ох, ты! – восхищённо воскликнула Маша.
- Есть на волшебном острове загадочная и единственная на свете Долина, куда собираются со всего мира бабочки. Преодолевают они сотни, тысячи километров, чтобы лишь ненадолго встретиться с лёгкими, воздушными, яркими собратьями. Ущелья, деревья, кусты и травы просто облеплены мотыльками, иногда и просвета не увидишь в том месте, где они разместились.
Ты только представь, Машуня, какое мощное желание у крохотных существ оставить свой след?! Какая любовь к жизни, которая быстротечна!
… а Лёша? Лёша любил жизнь? – тихо перебила внучка.
- Да. И твоя бабушка-хлопотунья… тоже…
Дедушка рассказывал, а Маша представляла, как порхают и кружат над зелёными лугами божественные создания, перелетают с цветка на цветок и питаются нектаром. Ей стало так хорошо! Ах, если бы любимые мама и папа понимали её!
- Ты, внучка, на родителей-то не обижайся – трудно им сейчас, – словно «подслушал» её дед.
- Тогда почему они не обращают на меня внимание? Я не прозрачная стенка, а живая! Зачем они сорятся, ругаются?
- Они взрослые… Дай срок - разберутся!
- Ага. Вот уже четвёртый год дуются друг на друга.
- Им тяжко, больно… Понимаешь?
- Нет.
- А ты вспомни: когда разбила себе коленку, сколько времени голосила?
- Целый час… - Маша задумалась и уточнила. – Нет, пожалуй, весь день не могла места найти, знаешь, как коленка ныла, щипало… Так больно было, ведь в кровь разодрала!
- А сейчас нога здорова?
- Да уж куда ей деться – конечно!
- А представь, любимого человека потерять, а? Того, кого из сердца не выбросить уже никогда.
- Ох, и горе горькое!
- Вот то-то и оно! – с грустью констатировал дедушка.
- Ты думаешь, мне не страшно терять-то? Мне та-а-ак не хватает Алёши! - глядя в глаза старику, взволнованно прошептала внучка. – Он мне и велосипед чинил, и книги читал, и…
Сердце девочки тревожно забилось от рухнувших на неё потерь: сначала брат, потом - бабушка. Теперь вот родители со своими капризами. Но как они не понимают: Маша ведь живая и всё чувствует…
- И себя не вини, за то, что жива-здорова, а Лёши нет.
- А как ты догадался?
- Так сам в такой ситуации: бабушки-то нет!
- Да, бабушку ты точно любил!
- С чего ты взяла? – глухо кашлянул дед.
- Помню, помню, как-то спина у неё разболелась, а ты ей ногти на ногах маникюрил, чтобы она красивой была.
Сидевший дед обмяк и сделался похожим на убитого горем мальчишку. Маша прижалась к нему, обняла. Из глаз обоих текли ручейки.
- Алешке-то сейчас хорошо… Порхает себе в небесах… Да и бабушке легко… - дед вытер рукавом глаза.
- Ещё как порхает, он ведь бабочка! – неожиданно для себя и деда заявила Маша. - Да-да! И не по стеклу мечется, как тот мотылёк, а спокойненько. Если устанет, то приземлится на ладони Боженьки.
Понимаешь, деда, Алёша спрятался в кокон, ну когда… - запнулась Маша, - умер. В начале он жил у мамы в животике, но когда родился, был похож на прожорливую и безобразную гусеницу, мы все рождаемся такими. Гусеница ела и росла, росла и ела. Потом ей всё надоело, и она закрылась в коконе, как улитка в домике. А когда кокон раскрылся, брат превратился в прекрасного мотылька. У него появились нежные и прозрачные крылышки, – девочка подпрыгнула и закружилась по комнате. - Летает наш Лёшка, опыляет цветы неземной красоты, а вокруг сады сказочные, разные травы. Там столько необычных цветов, их не пересчитать; жёлтые, оранжевые, синие птицы и миллионы разноцветных, свободных и окрылённых счастьем бабочек.
- А ведь ты права, девочка, ох, как же ты права! – дедушка изумлённо посмотрел на внучку и улыбнулся.
28.Репликаторы
Ольга Савва
(отрывок из повести)
Катя вышла из метро. От станции «Елизаровская» до дома Бориса Михайловича пятнадцать минут ходьбы, но прежде надо пересечь парковую зону – просторный лесной массив, изрядно загаженный собаками. Девушка вздохнула и направилась к подмигивающему светофору – поодаль суетились люди. Вот народ, удивилась она, всё ему нипочём: ни пронизывающий ветер, ни промозглость!
Внимание привлёк молодой, лет пятнадцати, парнишка в потрёпанном пальто с повязкой на рукаве: на тёмно-синем, почти чёрном фоне предательски желтело «ЛДПР». Он раздавал призывы и воззвания, нет, скорее, пытался красными, еле сгибающимися от мороза пальцами подцепить печатный лист и отдать очередному прохожему; от холода и бессилия в глазах стояли слёзы. Катя подошла к нему и молча одела варежки. Вначале мальчишка изумлённо замер, даже стал сопротивляться, но быстро сник и благодарно вздохнул.
- Как ма-а-а-ма-а-а… - только и промычал. – Может к нам?
- Куда-а-а-а? – не поняла девушка.
- В партию народную… Эт, как её… демкратно-либеральная, - шмыгнул носом парень.
- А для чего мне она, ваша партия? – улыбнулась Катя.
- Нашей станешь! – уверенно начал он, вспомнив один из агитационных слоганов. В общем, нёс околесицу, пока к нему не подбежал другой - побойчее и постарше.
- Петька, беги за угол, - махнул однопартиец в сторону здания. - Там пайки выдают. Да, шевели батонами, а то всё растащат… - крикнул он и грязно выругался. Петька подскочил, как ужаленный, и умчался отовариваться.
Кате стало грустно и смешно одновременно: жаль мальчишку, вступившего в партийные ряды из-за продуктового подспорья, а веселье не покидало оттого, что когда-то уже слышала про «своего человека».
Она поступала в театральный институт на актерское отделение… Долго искала аудиторию, где прослушивали слух и голос. Измотавшись по вверх-вниз лестничным лабиринтам, усталая и взволнованная девушка, наконец, втиснулась в узкую высокую дверь, за которой открылся широкий зал с роялем. За ним в чёрном бархатном сюртуке, с беломориной во рту восседал музыкант. Седовласый мужчина что-то наигрывал и тихонечко напевал. Зыркнув на неё, одной рукой продолжил игру, а другой - взмахнул с нетерпением.
- Прошу! - беломорина так и осталась на нижней губе пианиста. – Что будем исполнять?
Катя испуганно и отрывисто выдала: «Очь чёрны!»
- Ого! – удивился мужчина, - Очи так очи…
Он взял первый аккорд, и Катя неестественно-толстым голосом затянула: «О-о-о-чи чё-ё-ё-рны-Я…»
- Кхе-кхе-кхха… - поперхнулся музыкант, дико взглянул на будущую актрису кино и театра и, увеличив скорость движения пальцев, словно вдогонку прокричал:
- На-а-а-аш человек!
***
Катя и не подозревала, что странный музыкант станет «своим на веки»: советником, наставником, родным по сути. В тёплых и удивительно добрых беседах не было закрытых тем – обсуждалось всё: от личной жизни до политики! Конечно, поболтать «о том о сём» она могла и c друзьями-товарищами, но ни у одного из них не было таких знаний, опыта и душевности, как у Бориса Михайловича. Да и понять метания и состояние девичьей души мог только настроенный на одну с ней волну музыкант. Они подружились всерьёз и надолго. Дом пианиста притягивал семейным уютом, а его хозяин заменил девушке рано ушедшего из жизни отца (с мамой, жившей в другом городе, взаимопонимания не получилось). Девушка даже посмеивалась, мол, приворожил её Борис Михайлович чаем да душистым земляничным вареньем, которое готовил собственноручно.
Вот и сейчас Катя сидела в просторной, уютной кухне дома дореволюционной постройки и со смехом рассказывала о встрече на «Елизаровской».
- Ага. Значит, жизнь – борьба! – рассмеялся музыкант. - А во имя чего, не объяснил?
- Cкажете тоже! - поддержала Катя. - А как же без борьбы?
- А просто жить не пробовал? Трудиться… на огороде, в лесу, в доме. Читать, развиваться духовно - эгоизм свой превращать в Любовь.
- Ну, это общие фразы… - Катя приготовилась к спору, у неё даже румянец на щеках выступил.
- Да, нет, девочка моя, не общие… Ссылаюсь на американца Ричарда Докинза, вернее, на его теорию разумного эгоизма. Знакома с его работой «Эгоистичный ген»? Хорошая теория, оправдывающая бездуховность. Мол, что с меня взять – эгоист! Природа так задумала, а человеку-винтику трудно с ней спорить. Вот так: кивком в сторону природы и оправдываем свою глупость, жадность и жесткость.
Ты думаешь лозунг большевиков - «Равенство, Братство, Свобода» - бред?
В этих словах выражена мечта всего человечества! А сколько попыток построить справедливый мир уже было?! И все они заканчивались крахом. Насытились уже до крови «перестройками и переделками». Да и как, скажи, можно выравнивать деревья в лесу или усреднять человеческие способности? Как можно испытывать братские чувства, если нет Любви? Или Свобода… От кого или от чего освободиться? От власти, от семьи, от общества, от себя, а может, от Любви? Так один уже попробовал! И чем всё это закончилось?
- И кто же этот, освободившийся от любви? – улыбнулась Катя.
- Да всё тот же, самый любимый ангел Господа, выбравший НЕЛЮБОВЬ!
- Ну, у вас и сравнения! Высоко поднимаете планку. Затеваете тему, непонятную простым людям. – Катя пробовала отшутиться, но Борис Михайлович был серьёзен, как никогда.
- А как ты думаешь, почему Люцифер был низвергнут? За какие такие способности? – он помолчал и продолжил. - Если проанализировать древних, святые книги, всю историю развития человеческой цивилизации, то получается - за НЕЛЮБОВЬ. А семя Люцифера в каждом из нас крепко держится, и прорастает эгоизмом.
***
За год до окончания театрального института нежданно-негаданно к Екатерине пришёл успех. Известный и преуспевающий режиссёр муниципального театра «Ми Амор» Георгий Романов поставил трагифарсовый спектакль, переполошивший Санкт-Петербург. Премьера состоялась на популярном фестивале страны «Белые ночи». Главным героем фантасмагории выступал мим, в постановке использовалась музыка Нино Рота, гармонично подчёркивающая сюжетную линию, выстроенную по легенде о Белой Даме - призраке Аничкова моста. Екатерина ахнула, когда на главную женскую роль пригласили её, студентку пятого курса театрального института!
После феерического успеха Катя собиралась к Борису Михайловичу, но радость испарилась, когда трубка ответила хриплым и кашляющим голосом - пианист заболел. Не дождавшись окончания торжества, она попросила прикреплённого за труппой водителя отвезти её по адресу. Катя приехала расстроенной и обеспокоенной. Но несмотря на слабость Борис Михайлович встретил любимицу красивым ярким букетом, расцеловал и даже прослезился. Катя обратила внимание на цветы; Борис Михайлович никогда не делал абы какие подарки, все они были со смыслом; и улыбнулась – на неё смотрели солнечные парадоксальные герберы, сохраняющие некую тайну и, в то же время, демонстрирующие открытость миру.
«Как точно он всегда подмечает! - в очередной раз удивилась девушка, чувствуя в каждом цветке любовь и заботу. Несмотря на кажущееся спокойствие и разумность Катя была импульсивной.
Начала она с премьеры, затем, увлекшись, рассказала подробно о встрече, организованной после спектакля со зрителями, о фуршете.
- Кстати, просмотрела тут одну из серий американского фильма «Звёздные врата SG-1». Любопытный фильм, хотя не люблю фантастику.
Она вкратце пересказала сюжет фильма, Борис Михайлович слушал внимательно и с интересом.
- А кто такие репликаторы? – оживился он.
- Как объяснить вам… - Катя на минуту задумалась, - они - необычная и самая продвинутая раса самовоссоздающихся машин. Репликатор состоит из набора блоков, а блок - из множества кероновых связей…
- Хероновых, говоришь… - улыбнувшись, уточнил пианист. – Ну, ну… продолжай.
- Репликаторы могут принимать различные биологические формы, в зависимости от поставленной цели. Причём, им необходимо огромное количество энергии, которая увеличивает их мощность.
- О, как! – воскликнул Борис Михайлович. Похоже, что тема затронула его не на шутку.
- Не только вас заинтересовали «самовоссоздающиеся машины». Наш звукооператор сделал предположение: если душа – это сгусток энергии, то кто-то в своих интересах собирает эти самые сгустки – души. Кстати, а название «репликаторы» взято именно из работы того самого учёного… американца. Помните, вы еще как-то говорили о нём?
- Ричард Докинз?
- Да!
- А вы верите в Бога? – внезапно, без всякого перехода, спросила Екатерина и вдруг покраснела.
- Ты не смущайся так, Катенька… Кха-кхах-кха – закашлял мужчина. – Верю. Но пришел к Нему не сразу… – тихо произнёс он. – Ад на Земле ещё прошёл. Попал перед Великой Отечественной в концлагерь на Соловках по доносу, как сын врага… Да-а-а, Соловецкий лагерь особого назначения – СЛОНом мы его называли. Не слышала о таком? Люди в то время были особенными… М-м-м… подобные… Да вот хотя бы твоим репликаторам из «Звёздных врат», - Борис Михайлович улыбнулся, - бездушные машины… Горько всё это вспоминать, - он закурил и закашлял сильнее.
Катя вскочила, пытаясь помочь, но мужчина остановил ее, схватив за руку.
- Брось, старая болячка, её не вылечишь уже… Хотя… - он задумался на минуту и продолжил, - люди всегда были такими… Только душа и спасает. Изгнав Адама из Рая, Бог оставил ему душу, как вместилище Любви.
Ведь не жалость и сентименты делают человека человеком, а душа, если таковая имеется. Иные-то потеряли её в процессе жизни... Кто-то «продал», кто-то «отпустил восвояси», ведь хлопотно жить с нею. Совесть не даст обмануть ни себя, ни Бога. Но ведь хочется! Оправдать свои слабости, свою никчемную жизнь. Отсюда - правда у каждого своя, хотя одна она и для всех. А сумел оправдаться, и мир преобразился... порозовел. Вот только счастья нет!
Катю поражало то, как Борис Михайлович вспоминал: без надрыва, истерии, спокойно, основательно, как роман читал.
- В лагере я чуть не задушил надзирательницу, садистски избивавшую на моих глазах беременную женщину. И откуда только силы взялись?! А ведь задушил бы - ненависть такая была, что хоть в ад сразу. Остановил меня репрессированный священник – можно сказать, за руку схватил, он же и от расправы спас.
После этого случая в моей голове прозрение наступило, как солнечный удар, до тошноты и помутнения рассудка. Думал тогда, что лишусь здравомыслия...
Не любил я отца Олега. Не любил и даже проклинал. Да и как не осуждать человека, которого надзиратели заставляли отречься от какого-то, несуществующего «картинного Христа», ради жизни детей, которых калечили на его глазах, чтобы услышать это самое отречение. А он, худой, измождённый, и в чём только душа держалась, просил не трогать детей, а забрать его жизнь, лил слёзы, непрестанно молился, но так и не отрёкся. Правда, кроме ненависти испытывал к нему огромное уважение, вернее, завидовал его силе духа...
От нахлынувших воспоминаний Борису Михайловичу стало хуже. Катя уложила его в постель, дала лекарства и на всякий случай решила остаться. Вместо пожелания спокойной ночи музыкант промолвил:
- Я ведь только со временем понял - без боли истинной Любви не бывает. Не хочешь «маяться» душой, будешь мучиться телом. А нет души, и маеты никакой. Но отдай её, душу-то, и... станешь репликатором!
АВТОР 15
29.Учительница первая моя
Михаил Забелин
I
Мы собираемся классом один раз в пять лет. Много времени прошло с тех пор, как закончили школу, но нам до сих пор радостно видеться. Мне даже кажется, это главное, что у меня осталось в жизни.
Обычно звонит Боб Брайнин, мой одноклассник, и говорит:
- Через три дня встречаемся у Лены Древновской. Придешь?
Я его не слышал и не видел пять лет, но отвечаю так, будто встречались вчера:
- Приду. Что принести?
- По своему вкусу. Бутылочку, закуски какой-нибудь.
У нашей Елены Прекрасной, нашей Леночки Древновской, большая квартира на Проспекте Мира, и хотя и раз в пять лет, мы находим этот дом и подъезд. Нас там ждут. Как хорошо, когда тебя ждут и встречают. Здесь удобно и уютно.
Галя Смирнова давно живет в Эстонии и приехала через много лет на нашу встречу. Она мало изменилась. В нее были влюблены когда-то все мальчики нашего класса.
Боб готовит плов. Рая Головкина принесла домашнюю выпечку, она все такая же строгая и справедливая. Поседела, но это ее красит. Все мы поседели.
Лена Коряева читает про себя мои африканские мемуары. Она серьезна, и непонятно, нравится ей или нет.
Лина Рузина сидит рядом. Я был влюблен в нее в седьмом классе, но она об этом не знает.
Боб берет гитару и поет. Эти песни звучат для нас, как гимны юности.
Мы пьем, кто вино, кто водку, кто воду, и понимаем, что мы родня, которой нас связало детство.
Я читаю свои африканские истории. Оля Громова, Марина Фукс, Тамара Рагулина слушают внимательно, и мне это нравится. Таня Гонсовская смотрит на всех приветливо и улыбчиво. Наташа Гринчар – философ по натуре, Саша Глазков стоит рядом, охраняя наши души, Миша Литвинов говорит:
- Я рад, что у меня друг писатель.
Мы все вместе, и совершенно неважно, кто кем стал: профессором или работягой, купцом или нищим, мы не завидуем никому, мы радуемся друг за друга.
Мы закончили одну французскую спецшколу и до сих пор говорим и поем, и читаем стихи по-французски. Это ли нас сближает, или то, что мы всегда помним себя теми юными, и знаем наверняка, что никогда не предадим друг друга.
Наша классная руководительница – Елена Самойловна – всегда приходит на эти встречи. Она никогда не стареет, так же, как и мы. И нам приятно, когда она говорит:
- Вы единственный класс у меня, который встречается до сих пор, через сорок пять лет.
Да, такие мы постаревшие, но не старые еще.
К сожалению, мы уже не полный класс. Кто-то живет за границей и не сможет приехать, кто-то умер. Шестеро наших девочек умерло. Умер Петя Дроздов. К нему я ездил в Подмосковье в каникулы, на профессорскую дачу, и он мне давал почитать запрещенного Мережковского.
Поминаем их.
Десять-пятнадцать лет назад мы показывали друг другу фотографии своих детей. Теперь – фотографии внуков или тех, молодых, из наших школьных лет, которых с нами уже нет и никогда не будет.
Елена Самойловна права: теперь это редкость, такие отношения. Счастливая для нас неистребимость памяти и близости. Что-то изменилось в нынешней жизни.
Как много связано с детством. Мы никогда не были разными или мажорами, как теперь говорят. Мы всегда были друзьями: мальчиками и девочками из одного класса. Мы вместе ходили в походы и вдыхали запах елки на Новый год, и получали подарки с мандаринами и конфетами в одинаковых картонных коробках с нарисованными на них снежными санями.
Мы всегда были одинаково своими и родными и никогда не задумывались, кто наши родители.
Мне кажется, что нынешним детям, для того, чтобы они стали не просто богаты, а счастливы, стоит вернуться туда, обратно, в наше время. Хотя это невозможно.
Мы были счастливы. Думаю, счастливы и теперь, когда встречаемся раз в пять лет.
* * *
Лет десять назад я разговаривал на такой же вечеринке с Еленой Самойловной о своей дочери. Кате тогда было шесть лет, и она собиралась поступать в первый класс.
- Елена Самойловна, дочка моя пойдет в первый класс, а мне хотелось, чтобы она училась в нашей школе.
- Понимаешь, Миша, школа ведь изменилась. Времена переменились, учителя стали другими. Это не та школа, которую вы помните. Когда вы у нас учились, мы даже не думали брать денег с ваших родителей. Мы просто вас учили. Теперь по-другому. К сожалению, это почти официально. Чтобы поступить, надо платить. Чтобы ребенка не мытарили в первом классе, надо платить. Пришли молодые учителя в школу, они не то, что мы, старые, им не надо учить, да и ничему они научить не могут, им нужны деньги, поборы. Вы до сих пор помните французский язык, кем бы вы ни работали, и любите его, я знаю. Мы вас этому учили – любить. А сейчас преподаватели, которые должны нести детям вечное и прекрасное, не знают даже русского языка. Все изменилось, и не в лучшую сторону. Подумай сто раз, прежде чем отдать дочку в нашу школу. Хотя и другие не лучше.
* * *
Я не отдал дочь в эту школу. Она поступила в другую. Я заплатил пятьсот долларов директору, чтобы она училась в лучшем классе. Даже это не помогло.
II
Первого сентября я шагала в первый класс, в новом платье, с букетом в руках, серьезная, гордая и счастливая. Рядом шли мама, папа и бабушка.
Сначала устраивают концерт во дворе школы, я стою среди первоклассников, и папа меня фотографирует. Потом я уже, как большая, иду без родителей в класс. Нашу классную зовут Марья Васильевна. Мы выходим после урока во двор и снова фотографируемся. Меня обнимают родители и бабушка. Я чувствую себя счастливой, я так боялась.
Мы носимся по школьному двору с новыми подругами, и я бросаюсь, запыхавшись, на руки к папе. Я – первая. Как оказывается, хорошо в школе.
* * *
Папа ушел от нас, и Марья Васильевна ко мне как-то изменилась. Я слышу дома, как мама говорит: «Денег не хватает. Марье Васильевне нечего платить».
Я знаю, что лучше всех в классе читаю стихи, но меня пересадили на последнюю парту, и Марья Васильевна будто не замечает меня, когда я тяну руку, чтобы ответить. Я люблю ее – мою первую учительницу – а она словно не видит меня. И когда она вызывает меня к доске, я забываю все, что учила. Марья Васильевна говорит: «Дура, иди на место», - и весь класс хихикает и отворачивается от меня. Теперь я знаю, что я дура, и меня не любят, а я не люблю их.
Я учусь в музыкальной школе. Мне там нравится. Там нет Марьи Васильевны и моих одноклассников.
Я слышу, как Марья Васильевна говорит маме: «Если вы не заплатите денег, вашу девочку переведут в школу для отсталых детей». Мне страшно, стыдно, меня показывают психиатру. Я понимаю уже, что я не такая, как все. Как другие, за которых родители платят в этой недоношенной школе.
Я уже большая, я учусь в третьем классе. Я все понимаю и Марью Васильевну тоже. Я ее ненавижу. Я ненавижу всех, потому что весь класс ненавидит меня.
Мы едем в музей, все парами, я – одна. Как я их ненавижу.
Музыкальная школа спасает меня от жизни. Я там ухожу от них в музыку.
Я уже в пятом классе и, кажется, избавилась от Марьи Васильевны, но, видимо, ее нелюбовь передалась новым учителям.
Я в седьмом, и знаю, почему на меня никто не обращает внимания. Если учителям не кладут денег в карман, значит ученик плохой. Мне уже наплевать: плохая я или хорошая.
* * *
Мы с мамой идем выступать на концерте в другой школе. Я играю на пианино, она – на виолончеле. Я привыкла, что нас никто не слушает, что никому там, в зале, не нужен этот Лист или Чайковский. Они и имен таких не знают.
Мы выходим из зала и прижимаемся к стене. По коридору идут мажоры-девятиклассники. Они идут, как бригада, мальчики с распахнутыми рубашками и девочки в коротких юбках. Они идут мимо, никого не боясь. А учителя прячутся в классах за дверью.
А мне хочется пойти вслед за ними. Я хочу, чтобы меня боялись. Я хочу катком пройтись по ненавистным учителям и по предавшим меня одноклассникам.
Я всех ненавижу. Я люблю музыку.
30.Судьба стучится в дверь
Михаил Забелин
I
Ларе было девять лет, столько же, сколько и мне. Ее сестра Оля была старше нас на два года.
Познакомили нас наши бабушки. Сначала они разговорились о ценах на фрукты на местном рынке, а потом вспомнили и про нас. Наши топчаны под длинным навесом, где обычно прятались от солнца старики и женщины с детьми, оказались рядом. Девчонок я заметил, но к ним не подходил, и мы тихо ковырялись в песке поодаль друг от друга. Наши бабушки сидели рядом, каждая на своей подстилке, и лениво глядя на море, вели неторопливую беседу. Из разговора выяснилось, что так же как и мы, приехали они в Феодосию недавно, на все лето, и остановились на соседней от нас улице.
Знакомство состоялось, и с тех пор мы каждый день встречались на пляже, вместе купались, а после обеда я бежал к девочкам в гости на соседнюю улицу.
Оля, как старшая, придумывала игры, но она мне казалась большой и серьезной, и влюбился я в худенькую смешливую Лару.
Лето прошло. Они уехали в Петрозаводск, а мы в Москву, но наши бабушки стали переписываться. И однажды я с радостью узнал, что следующим летом мы будем опять отдыхать вместе, той же компанией, в тех же домах по соседству.
И после долгой зимы и учебы вернулись каникулы и лето, и песчаный пляж, и заполоненное людьми море, и наши игры в виноградной беседке.
Потом мы еще несколько раз ездили с бабушкой в Феодосию, но Лары и Оли больше там не было.
* * * * *
В шестнадцать лет я впервые оказался в Петрозаводске. Родители купили мне экскурсионную путевку: Архангельск, Петрозаводск, Кижи, Ленинград, Псков, - и я заранее взял у бабушки Ларин телефон.
Мы встретились, но свидания не получилось. Лара подошла к гостинице, и когда я увидел, какой она стала, сам себе показался маленьким и невзрачным. Мы поговорили недолго и расстались. Лара приглашала к себе домой, но я так и не пошел.
* * * * *
Мне было двадцать лет, я учился в институте и в каникулы любил приезжать на недельку к своему дяде в Ленинград. Перед отъездом я почему-то неожиданно представил себе Лару и позвонил ей. Я не думал о ней и не вспоминал. Но вдруг захотелось ее увидеть. Ее голос в телефонной трубке мне показался радостным и взволнованным. На удивление она быстро согласилась, и мы договорились о встрече в Ленинграде.
Я люблю пригороды Ленинграда и его белые ночи. Мы гуляли по набережной Невы, а потом поехали в Павловск. Лара превратилась в стройную красавицу. Светлые волосы оттеняли смуглое лицо, глаза были темными и пронзительными и в зависимости от настроения меняли оттенок: от карих до черных.
Мы возвращались на электричке в Ленинград и вышли в тамбур покурить, когда Лара вдруг обняла меня, прижалась ко мне и впилась жаркими губами в мои губы.
- Ты даже не представляешь, как я тебя ждала, как я мечтала тебя поцеловать, как часто мне снилась наша встреча.
Я обнял ее и поцеловал, прижал к себе ее бедра и почувствовал желание. Но вместе с тем, глубоко в голове, под слоем перекинувшейся от нее бурлящей лавы, удивленно тренькал звоночек: «Не понимаю, не понимаю».
К этому времени у меня были девушки, но я никогда не соприкасался с женской страстью.
Дядя выделил мне комнату в своей квартире и не задавал нескромных вопросов. Дни мы проводили в музеях, а ночи в постели. В любви Лара была ненасытной и нежной.
Пролетела неделя, и новые дни разбросали нас по своим городам.
* * * * *
Не знаю даже, почему я не звонил Ларе все эти годы и не пытался с ней встретиться. Молчала и она.
Я окончил институт, уехал на три года работать за границу, вернулся в Москву в новую, купленную мной квартиру, и за круговертью лиц и дел ни разу за прошедшие шесть лет не вспоминал о Ларе.
Однажды вечером, когда разошлись очередные гости, я почувствовал, что устал от приятелей и любовниц. Странно, я опять подумал о Ларе и впервые понял, что она приходит в мои мысли, когда мне становится совсем одиноко. После стольких лет молчания я не решился позвонить и написал письмо. В те времена еще принято было писать письма и отсылать их по почте. Ответ пришел быстро. Ее письмо показалось мне чужим и веселым. Она писала, что собирается замуж и что ее будущий муж прекрасный человек. Мы никогда не давали друг другу ни клятв, ни обещаний, но это письмо почему-то неприятно задело меня.
И больше я ничего не слышал о Ларе.
II
Иван Алексеевич любил отдыхать в Феодосии, хотя случалось это не так часто. Бабушка давно умерла, родители состарились, с женой он развелся, а детей у него не было.
Его принимали все в том же доме, где когда-то дед нынешней хозяйки встречал их с бабушкой. Людин дед умер, умерла ее мать, и теперь сама Люда заранее, после телеграммы, готовила для него комнату. Ему было семь лет, а ей семнадцать, когда они в первый раз приехали сюда с бабушкой. За долгие годы у Ивана Алексеевича с Людой сложились дружеские, почти родственные отношения. День рождения у него приходился на лето, и ему нравилось отмечать его в Феодосии, когда удавалось выбраться туда. Через две недели Ивану Алексеевичу исполнялось сорок пять лет.
Он всегда останавливался в маленьком, уютном флигеле с отдельным входом. Дом, как и в детстве, был переполнен гостями и родственниками. Посторонних Люда старалась не пускать. Вечерами все собирались на ужин в виноградной беседке, и эти вечерние посиделки, пропитанные свежим морским воздухом, успокаивали и умиротворяли душу.
Кажется, и пляж не изменился, только людей стало больше. Иван Алексеевич любил море, особенно это, сохранившееся с детства море. Когда он смотрел на синюю бухту, когда соединялся телом с прибоем, то больше не видел чужих людей, а за гомоном голосов слышал только шуршание волн.
Прошло два дня безмятежного солнца, и Иван Алексеевич понял, что за ним наблюдают. Иногда он чувствовал затылком чей-то взгляд, резко оборачивался, но не видел никого, кто мог бы так внимательно смотреть на него. Ни одного знакомого лица, а для чужих он тоже был чужим.
Однажды, когда после жары и обеда он валялся в кровати, впитывая кожей прохладу комнаты, в дверь постучала Люда:
- Вань, к тебе женщина какая-то пришла, тебя спрашивает.
Иван Алексеевич натянул на себя шорты и вышел во двор. В беседке сидела незнакомая элегантная женщина в белом, полупрозрачном платье лет тридцати-тридцати пяти. Женщина встала ему навстречу.
- Здравствуй, Ваня.
Голос показался знакомым, но больше всего поразили ее глаза. Их оттенки менялись каждую секунду: от карих до черных. Такие глаза были лишь у одной женщины в его жизни.
- Лара?
- Узнал, узнал.
Голос ее потеплел.
- Лара…здесь…как же…столько лет…Подожди, присядь сюда в тенек. Я сейчас вина из холодильника принесу. Я сейчас.
Иван Алексеевич взволнованно разлил кроваво-красное вино по бокалам и присел рядом с ней. Теперь он окончательно узнал Лару. Она округлилась в формах, но лишь слегка пополнела, даже стала женственнее по сравнению с той далекой, худенькой двадцатилетней девочкой. Густые, светлые короткие волосы обрамляли смуглое лицо. Оно стало спокойнее, но в нем проглядывала прежняя живость. Хотя он не узнал ее сразу, может быть, потому что не ожидал увидеть, но она мало изменилась.
- Ты совсем не постарел, Ваня, - улыбаясь, сказала Лара. – Такой же красавец-мужчина. Солиднее, что ли, стал, вальяжнее.
Она дотронулась пальцами до его волос.
- Только виски седые и проседь в волосах.
Иван Алексеевич не узнавал себя и не мог понять, что с ним происходит. Он вдруг почувствовал себя на двадцать лет моложе, и ему показалось, что он ждал этой встречи всю жизнь и сам искал ее.
- Как же ты нашла меня здесь, Лара?
- Ты все такой же несообразительный. Та же Феодосия, тот же дом. Только мы давно не дети. Сколько же лет прошло, когда наши бабушки нас сюда привезли. Не хочу даже говорить.
Красным камнем вино в бокалах искрилось на солнце и отражалось в глазах.
- Ты одна приехала или с мужем, с детьми?
- У меня нет мужа и никогда не было. И детей нет. Любовники были, но я никогда не хотела иметь от них детей.
- Погоди. Я же помню: ты мне писала, что собираешься замуж.
- Ванечка, Ванечка. Мало ли что может написать обиженная женщина. Я тогда думала, что ты все бросишь и примчишься ко мне. А ты так и не позвонил.
Иван Алексеевич вдруг отчетливо вспомнил это письмо.
«Я была бы рада приехать к тебе, но не могу. Я выхожу замуж. Он прекрасный человек, и я его люблю. Приглашаю на свадьбу. Если соберешься, постарайся пораньше. Целую».
И вместе с этим отголоском памяти ощутил на губах привкус вины и невозвратности.
- Ладно. Не стоит об этом. А как у тебя с семейной жизнью? Жена, дети?
- Нет у меня никого. Детей не нажил, с женой разошелся.
- Ну, ну. Дай, я тебя обниму и пожалею.
Ивану Алексеевичу показалось, что Лара подсмеивается над ним, но рядом с ней ему становилось тепло и приятно. Все тот же молодой жар и накал чувств пробивал от нее током через кожу. Как и двадцать лет назад промелькнуло в голове, что никогда он не встречал такой потаенной, огнедышащей страсти в женщине и невозможно устоять перед нарастающей бурей, но уже не страшился этого. Он обнял ее, и она замерла, положив голову к нему на плечо.
Они долго молчали и не шевелились, изредка выпрастывая руки, чтобы пригубить вина.
Дневная жара спала, и во дворе стали появляться соседи.
- Посиди здесь, Ларочка, я сейчас вернусь.
Иван Алексеевич зашел в большой дом, постучался в Людину комнату и вошел.
- Люда, я встретил женщину. Мы с ней давно знакомы и долго не виделись. В общем, она останется со мной. Я доплачу, конечно.
- Послушай, Ваня. Я же тебя еще маленьким помню. Ты мне, как младший брат. Дело не в деньгах. Но я не хотела бы, чтобы посторонняя женщина жила в доме.
- Люда, ты даже представить себе не можешь, сколько лет мы с ней знакомы. Тридцать шесть лет. Она на соседней улице с бабушкой останавливалась, а нам было по девять.
- Все, Ваня, хорошо. Тебе видней. Пусть переезжает.
- Спасибо, Люда.
Иван Алексеевич чмокнул Люду в щечку и видел, что ей это приятно.
- Я побежал.
Скорым шагом Иван Алексеевич пересек двор и подошел к Ларе. Она смотрела на него неотрывно, и глаза ее улыбались.
- Ларочка, мы сейчас пойдем к тебе, возьмем вещи, и ты переезжаешь ко мне. Будем жить вместе. Ты не против?
- Я не против, Ванечка.
И они стали жить вместе. Когда ночью Лара прильнула к нему и надолго губами впилась в губы, и провела рукой по груди и животу, он ощутил, как соленая, теплая волна окатила и обрызгала его нежностью.
Утекали дни и ночи, напоенные любовью, морем и солнцем.
Обнявшись или взявшись за руки, они гуляли по остывающей вечерней набережной и выбирали всякий раз новое кафе или ресторан по вкусу. Иногда ходили на ночной безлюдный пляж и купались голышом под присмотром широколицей луны.
- А ты кем работаешь? Это неважно, но просто интересно.
- Перевожу романы, повести, рассказы с французского языка на русский.
- А ты сам не пробовал писать?
- Пытался, но понимаю: не то, не так. Или фантазии не хватает, или дара. Всегда я рядом с чужим творчеством, а своего нет.
- Но ты ведь столько всего повидал в жизни. Поищи на дне памяти или опыта и найдешь. И тогда это родится и станет твоим, только твоим.
- Как хорошо тебя слушать.
- Я помогу вырастить в себе писателя.
В другой раз он задал ей тот же вопрос:
- А какая у тебя профессия?
- Я медсестра. Не говори ничего. Я добрая и циничная медсестра.
- А я ведь долго пыталась тебя разыскать. Я приезжала в Москву, а мне говорили, что ты здесь больше не живешь. Я звонила тебе, а телефон не отвечал.
- Я редко бывал дома, и дома были разные. Я много ездил по другим странам.
- И не думал обо мне. Прости. Это я так. Если хочешь знать, я всегда любила тебя и только от тебя хотела иметь детей.
Они сидели в ресторане, нависшем над ночным морем. Черные волны белой каймой пеленали берег и отползали к себе в темноту. Свежий воздух раскупоривал поры и мысли.
Прошло десять дней, как они были вместе.
Лара ждала его слов и не торопила. То, что она давно поняла, наконец, пришло. Он и его любовь обратились в ее жизнь. Она не могла лгать ни ему, ни себе. Она знала теперь наверняка, что может жить и быть счастливой только с одним человеком – с ним. Это чувство уверенности наполняло ее сердце радостью и тревогой. Ощущая ежеминутно его любовь и близость, она так и не дождалась от него главного ответа: а что дальше? Что он собирается делать дальше?
- Ларочка моя, ты где? Ты уплыла куда-то. О чем ты думаешь?
- Извини. Я сейчас подумала, что если бы мой любимый человек мне изменил, я смогла бы его убить.
- Ты пугаешь меня, Лара.
В последние десять дней Иван Алексеевич тоже задумывался о будущем: о Ларе, о себе, об их жизни. Его существование изменилось, и с появлением Лары оно уже не могло оставаться прежним. Он понимал, что любит ее искренне и осознанно и хочет быть с ней. Но иногда своей необузданной страстью она пугала его и казалась ему влюбленной дикой кошкой, которая никогда не выпустит его теперь из своих сладких и острых когтей. А готов ли он сам к тому, чтобы променять свою привычную свободу на вечную любовь? Он не сомневался в правдивости ее чувств, у него самого не было другой такой женщины и любви, взорвавшейся через десятилетия, но этот неожиданный груз давил его неизбежностью выбора.
Лара и Иван Алексеевич танцевали под дурманящие слух и сердце французские слова любви, и однажды промелькнувшая между ними искра нежности превратилась в ежесекундную и нескончаемую потребность, как дыхание, как шепот без слов, вырывающийся из их приоткрытых губ.
Ванино сорокапятилетие праздновали все вместе во дворе, за большим столом. Разомлевший Иван Алексеевич встал с рюмкой в руке и сказал:
- Спасибо, друзья. Посмотрите, какая замечательная женщина сидит рядом со мной. Это Лариса. Завтра мы расстаемся ненадолго. Я уезжаю в Москву, она к себе. В следующий раз мы обязательно приедем сюда вдвоем.
Когда все разошлись по своим комнатам, Иван Алексеевич прижал к себе Лару и сказал:
- Как же я тебя люблю, Ларочка.
- И я тебя очень люблю.
Ваня, пойдем погуляем. Окунемся в море в последний раз.
- Пойдем, Лара. Сейчас только плавки возьму.
- Милый мой, зачем тебе плавки? Мы так искупаемся.
Стыдливая луна пряталась за тучами, остывший песок хрустел под босыми ногами, и только далекие звезды резали дыры в черном лоскуте неба, нахально и безразлично разглядывая их одинокие фигуры.
Лара расстелила подстилку, быстро разделась и принялась жадно срывать с Ванечки майку, шорты и трусы. Она прижимала его к своему телу и целовала его уши, глаза, губы, волосы, каждую морщинку его существа. Никогда раньше они не были так близки. Ближе быть невозможно.
- Я люблю тебя, Ванечка. Никуда ты не уедешь без меня. Ты будешь со мной всегда.
Ваня лежал на спине и смотрел в небо, будто взглядом целовался со звездами. Лара уютно сжалась в комочек, обхватив колени, и ей казалось, что она плывет, плывет, пока хватает сил. Из-за туч вынырнула полная луна и серебряной полоской начертала ей путь туда, где никогда не кончается горизонт. Лунная дорожка манила и шептала всплесками волн: «Все еще будет, и дети, и будущее».
Она разгладила ладошкой задумчивое Ванино лицо и сказала:
- Пойдем домой, Ванечка. У нас завтра длинный день.
Лонг лист Конкурса Ручеёк - 1
© Copyright: Конкурсы Ручеёк Фонда Всм, 2013
Свидетельство о публикации №213052100486
Свидетельство о публикации №213052100486
Рецензии