Несостоявшийся дебют

   
        Все главы.

               
       (П о л н а я     в е р с и я)               


                Глава 1.


  Из морозной глубины мутно-серого неба, медленно кружась в воздухе, падали мягкие хлопья снега.
Дело было перед Новым годом, и в запушенном предпраздничном городе, через полузамороженные стёкла окон уже угадывались силуэты ёлок, обещавшие что-то сказочно-трепетное, как в детстве.



«Ему не хватает чуткости и деликатности, - подумала Нина Пашаева, с досадой наблюдая, как юрист фирмы Костя Кобышев флиртует за столом с секретаршей  Гускиной, - да и здравомыслия тоже. Ну зачем… зачем он так долго болтает с этой пустышкой? Ничего же путного из их отношений не выйдет. Все прекрасно знают, что у этой ф и ф ы  есть какой-то коммерсант с «Мерседесом», да и к нашему  Валюшкину она благосклонна. М-да… жизнь учит многому, но только не такту, не отзывчивости, не умению разглядеть в разношерстной толпе того, кто тебе действительно нужен…».
- Мне  не хотелось бы вспоминать об этом за праздничным столом, - ворвался в размышления Нины, озабоченный голос директора Кузина, - но я думаю, что коллеги меня поймут…Дела фирмы – превыше всего!.. Костя, ты подготовил письмо нашим московским партнёрам?
Кобышев, увлечённо рассказывавший Лидочке очередную смешную историю, повернул к Кузину голову и, погасив улыбку, ответил: - Обижаете, Владлен Иванович, обижа-а-аете… Ещё три дня назад предлагал вам ознакомиться с проектом ответа, но вы как всегда, сослались на занятость…- Юрист тут же поднялся, прошёл в смежную комнату, порылся там в ящиках своего стола и вернулся обратно, держа в руках листики с напечатанным текстом.
-Вот. Можете ознакомиться. Поверьте, старался, - подходя к директору, произнёс Кобышев и протянул исписанные листочки.
-Будь добр, прочти вслух. А то я, кажется,  очки на складе забыл. Ну а после - все вместе обсудим.
-Владлен Иванович, может не стоит? Праздничный стол, всё-таки, и настроение не рабочее…- попробовал было, отбояриться Кобышев.
- Нет, нет, читай, а мы тебя внимательно послушаем.
Издав громкий мученический вздох, юрист отошёл к кадке с пальмой, где выжидать стал,  пока затихнут позвякивания стаканов и вилок.
А Нина искоса взглянула на Гускину, лишившуюся на время весёлого собеседника.
«Голову  даю на отсечение, что эта   ф и ф а  предпочла бы выслушать Костика наедине, - раздраженно подумала Пашаева. – Ну почему?.. Почему  мужики реагируют на смазливую рожицу, как коты  на запах валерьянки?!..»
И Нина вдруг поняла, что Гускину она ненавидит. Её мысли вернулись на полгода назад, когда будущее ей представлялось таким блестящим, каким  оно только могло бы быть. И это  будущее Нина  связывала с Костей Кобышевым…  Ей припомнилось как минувшим летом, вот на такой же корпоративной вечеринке, она сидела за столом рядом с юристом. Тогда Пашаева весело смеялась над застольными шутками сослуживцев, но тут же забывала обо всём, когда ей что-то говорил красавчик Костя. А он аргументировано ей рассказывал об изменении климата на планете, о последних новшествах в законодательстве, о преимуществах и недостатках различных марок автомобилей. Вдруг ранее неизвестное волнение охватило Пашаеву, когда ей Костик под столом сжал пальцами коленку. Да так сжал, что у неё покраснело лицо. Тогда все мысли, помнится, перепутались в голове, но сквозь горячий туман, застилавший мозг, она ясно почувствовала, что желанна ему и душу стали покалывать робкие ростки надежды. Вечер для неё закончился ожиданием более откровенных изъяснений от бойкого юриста. Но никаких излияний в тот памятный день от него не последовало. Как не последовало их и позже. Но, тем не менее, Нина чувствовала себя окрылённой, твёрдо зная, что у неё есть эрудированный, надёжный друг, дом и работа, а впереди только светлое будущее. Вот так вот, из-за пустяка, из-за обычного застольного трёпа, зародилось и выросло что-то облачное, неповторимое…
Однако одно событие перевернуло всё.
В фирме  неожиданно появилась новая секретарша. Особой красотой  Лидочка Гускина не блистала, но мордочка у неё была забавная: вздёрнутый носик, припухлые губки, голубые глаза и шелковистые волосы. Улыбка у Лидочки была пленительная, и, ею она охотно пользовалась. Когда Гускина говорила, то что-то мягкое, ласкающее слышалось в её голосе. В молодом, гибком теле угадывалась  какая-то томность. Её жесты, позы, гримаски, все движения были чувственными и многообещающими. Казалось, Гускиной нравилось кого-то дразнить, что-то обещать, делать вид, что она готова на всё, а затем отказываться от своих обещаний, притворяясь целомудренно-сдержанной, словно у неё и в мыслях не было того, что ей приписывали. Но почему-то всё это, словно, электризовало мужчин, притягивало к ней, помимо собственной воли. Неудивительно, что вскоре мужская половина фирмы свои симпатии сосредоточила на секретарше. Не стал исключением и юрист Костя Кобышев, оказывавший Лидочке всякие знаки внимания. И Пашаева тогда почувствовала, что всё то, в чём она была недавно уверена, совсем не прочно, а ненадёжно и зыбко, словно почва на топком болоте.

А виновница всего этого сидит теперь с ними за одним столом, с рассыпавшимися по плечам шелковистыми волосами, корчит из себя голубоглазую скромницу, всем видом показывая, что ничего плохого она не делает, ничего не знает и ничего не чувствует. Этакая невинная «библейская голубица», которая не прочь присесть на коленки к любому, у кого есть крутая машина или в портмоне шуршат денежки… И у Нины Пашаевой перехватило дыхание. Она почувствовала, как на глаза набегают слёзы, но невероятным усилием воли сумела взять себя в руки. Потом, решительно перевела взгляд на Костика.
Высокий, улыбчивый, с копной светлых волос. Инфернальный красавец, погубитель дев.
Нина знала, о чём юрист будет читать. Пашаева работала кассиром в «Лучине» уже больше года и была в курсе коммерческих неурядиц фирмы. А дело заключалось в том, что «Лучина» задолжала московским партнёрам, у которых получала на реализацию бытовую технику, более трёх миллионов рублей. Деньги огромные для малого предприятия со скромным штатом в одиннадцать человек. И юрист по поручению Кузина периодически готовил утешительные письма для поставщиков из столицы, имея целью оттянуть приближающийся день расплаты.
Наконец, сидевшие за столом затихли. Губы Кобышева зашевелились,  и полилась речь звучная и вдохновенная.
«Уважаемые московские партнёры! В преддверии наступающих радостных дней, коллектив фирмы «Лучина» выражает вам свои искренние поздравления с наступающим Новым годом и светлым праздником Рождества Христова!
Мы выражаем надежду на то, что возникшая заминка с погашением долга, не вызовет у вас сомнений в искренности этих поздравлений, не омрачит вашего праздничного настроения и не испортит наших деловых отношений, которые хочется надеяться в Новом году будут продолжены на более высоком уровне.
Мира вам и благоденствия, счастья и процветания! Да минуют вас в эти дни скорбь, печаль и уныние…».
-«Какая же он бестия, но излагает как складно, - с грустной застланностью во взгляде, думала о юристе Пашаева. – Какой у него звучный, хорошо поставленный голос…»
А Кобышев, тем временем, продолжал дальше читать:
«И в заключение этого поздравления, разрешите высказаться стихами, в которых коллектив «Лучины» выражает свои надежды на взаимопонимание с вашей стороны.
Пройдут январь, февраль и  март,
А там, апреля ждать недолго.
И с первой трелью соловья,
Исчезнет след большого долга.
И узы дружбы скрепим вновь,
И вновь начнём дела «крутые»!
Во имя общих интересов
И процветания России!
Ещё раз поздравляем вас и семьи ваши с наступающими светлыми праздниками! Желаем счастья и огромных успехов во всех благих начинаниях!
От лица всего коллектива «Лучины», с искренним уважением Владлен Иванович Кузин».
И, окончив читать, юрист эффектным жестом провёл рукой по волосам. Рокот почтительного восхищения и аплодисменты лучиновцев, перекрыл голос директора фирмы:
-Кос-тя-а!.. Константин Ива-но-ви-и-ич, позволь я тебя расцелую! – со сверкающими от восторга глазами, он выбрался из-за стола и бросился к Кобышеву.
-Замечательно! Здорово! Молодец-цц! Соловей, ты, наш сладкоголосый!..- с жаром выкрикивал Кузин, то обнимая Кобышева, то тряся ему руки. Владлен Иванович вёл себя так, точно юрист избавил его от какой-то смертельной опасности и оглашенным письмом разрешил все проблемы.
А раскрасневшийся Кобышев скромно стоял и молчал, с застывшей улыбкой на симпатичном лице. Он чувствовал себя осыпанным цветами триумфа  и ему не хотелось рассеивать этого настроения.
Наконец, после первых восторгов все снова расселись за праздничный стол.
-А что будет, если вдруг … разумеется не специально, - но ведь это может случится, - «Лучина» не рассчитается с поставщиками и в апреле? – неожиданно спросила главный бухгалтер Мухина, кротко посмотрев поверх очков на директора.
-Этого не может быть, потому что не может быть  н и к о г д а!!.. – с пафосом и категорично заявил Кузин, и в голосе его зазвенел металл. Сомнения главбуха ужалили его в самое  сердце.- Мы сейчас с Борисом Георгиевичем  разрабатываем комплекс мер, которые обязательно приведут к финансовому прорыву нашей фирмы. Это и заключение посреднических договоров с маслоперерабатывающим заводом, и закупка партии телефонов из Риги, и реализация яичного порошка, который нам готова предоставить местная птицефабрика… Короче, планов громадьё! И после этого вы еще сомневаетесь в нашем прорыве?!.. Но ведь нужно же быть последним слепцом, чтобы не видеть успеха, который стоит в трёх шагах от «Лучины», смотрит на нас, улыбается нам и говорит: «Это я, ваш успех. Поимейте меня, лучиновцы, дорогие!»
Борис Георгиевич Дорохин, работавший в фирме заместителем Кузина, привстал над столом и, держа в руке полную стопку, немного заплетающимся языком сказал:
-Вла-адлен, старина!.. Я побывал во многих местах и кое-что на свете увидел, поэтому знаю о чём г-говорю… В одном, в нашей фирме полный порядок. Тут соревноваться с нами бес-по-лез-но… Я об идеях. Не могу этого отрицать. Ты великий стратег и генератор идей. Вот поэтому, Владлен, пью за тебя! – и эффектно опрокинув стопку в рот, Дорохин сел на место.
Все последовали его примеру, старательно изображая своё почтение руководителю. Лучиновцы потянулись с бокалами и стопками к Кузину. Послышались возгласы: «За вас!.. Ваше здоровьице, Владлен Иванович!.. С таким директором – сам чёрт не страшен!..»
Польщённый Кузин, с упоением внимал этим здравицам. Слова собравшихся, чрезвычайно его растрогали: глаза набрякли, мутно заволоклись и он поспешно шоркнул по щеке непослушными пальцами.
«Спасибо, други мои!.. Я тронут… Спа-си-ба-а!..» - взволнованно бормотал главный лучновец и даже пару раз заметно шмыгнул носом.
Нина, державшая в руке бокал с шампанским, также подняла его вместе со всеми. Однако Пашаева не улыбалась, и на её лице не было подобострастного выражения: она увидела только что, как Кобышев, секретничая, наклонился к Лидочке и что-то шепнул ей, а та рассмеялась. Потом, они подняли свои бокалы, звонко чокнулись и дружно выпили.
От ревности у Нины защемило сердце, и она пожалела, что осталась на вечеринке. Потерянно посмотрела направо, потом снова налево, где бойкий юрист что-то рассказывал Лидочке о гороскопе.
-Твоя планета, Лидусь, насколько я помню, Сатурн, а символ – фигура козла с витыми рогами. Твоим талисманом определён почему-то  -  чёрный кот. Есть у тебя такой кот, признавайся?
У секретарши вырвался короткий смешок, и она отрицательно качнула головкой:
-Нет. У меня только маленький попугайчик.
-О попугае в гороскопе ничего не сказано… Положительными чертами характера козерогов являются: трудолюбие, прилежность, основательность в делах и работе, - быстро, по-лекторски, продолжал рассказывать Кобышев. – Физическими особенностями отмечены: стройная фигура, пушистые, длинные волосы, красивые проницательные глаза…
-Бог мой, и как ты это всё запомнил? - спросила Лидочка и положила подбородок на переплетённые пальцы, всей позой изображая усиленное восхищение Кобышевым.
-Я память укреплял изучением некоторых гороскопов. Запомнил многое, так что не стесняйся, спрашивай.
Страдая от душевных ран, Пашаева набрала воздуха в лёгкие и, посмотрев юристу в глаза, спросила:
-А как насчёт моего гороскопа, ваше  в с е з н а й с т в о? По знаку зодиака, я – Рак. Что знаешь, ты, о моём гороскопе, Костик?
  Обращение «Костик», вызвало у Кобышева лёгкую гримасу, Нина не могла этого не заметить. До этого вечера она всегда называла юриста уменьшительно-ласковым именем «Костик». Но сегодня, подобная фамильярность пришлась ему не по вкусу.
Задетый за живое её насмешливым тоном, Кобышев внимательно посмотрел на Пашаеву и, придерживаясь внутреннего, установленного для себя эталона, подчёркнуто вежливо ей ответил:
-Уважаемая, Нина Павловна! К сожалению, ваш знак зодиака не являлся предметом моего изучения. И раскрыть характеристику вашего гороскопа на сегодняшний день я, увы … - закончить фразы Кобышев не успел, так как сидевшие за столом радостно закричали: «Ра-аки! Ра-аки!»
В сопровождении экспедитора Ерохина, в комнату вплыла уборщица Катя и, сладостно улыбаясь, водрузила на середину стола широкое блюдо с  аппетитно парящими красными раками. Все шумно потянулись с тарелками к деликатесу.
Ели лучиновцы каждый на свой лад: мужская часть коллектива – с большим удовольствием, Пашаева – рассеянно, почти безразлично, Лидочка манерничала и, обчищая от панциря нежно-розовый хвостик, оттопыривала в сторону оба мизинца. Директор же «Лучины», втихомолку закусивший какие-нибудь два часа назад в недорогом ресторане, обсасывал раковую клешню с видом человека, слишком обременённого заботами фирмы, чтобы находить удовольствие в еде. Отхлёбывая в очередной раз из бокала с пивом, Кузин продолжал рассказывать о своих планах…
 Если бы не нелепая история с пожаром, если бы не авария, повлекшая гибель товара, если бы не проигранное дело в арбитраже, то «Лучина» сейчас пребывала бы в плюсах. Но случилось так, как случилось, и приходиться исходить из сложившегося положения. Главное теперь – не зацикливаться на прежних ошибках! «Нельзя пребывать в нерешительности, когда конкуренты дышат в затылок», - говорил Кузин с убеждённостью человека, доводы которого взвешены  и разумны. Он был уверен, что если направить толковые письма в федеральные органы с просьбой проинвестировать программы, которые способна осуществить «Лучина», то результат себя ждать не заставит.
-И вообще, без финансовой инъекции со стороны, экономическое положение фирмы выровнять будет непросто, - продолжал разъяснять ситуацию Кузин, не забывая отхлёбывать из своего бокала. – Нужна нам прививка. Прививка от …
-Бешенства! – Не приминул схохмить Дорохин, придав лицу невинное выражение. И тут же, торопливо прикрыл рот ладонью, как человек сказавший что-то  лишнее.
Кузин поморщился и, повернув в сторону своего заместителя голову, жёстко заметил:
-Твои шуточки, Боря, совсем не уместны. Если мы теперь думать не будем, напрягаться не станем, а вознамеримся только шутки шутить, то ситуации под контролем не удержим. И возможно уже в феврале все останемся без работы. Прививка же, нам нужна - от неудач. И такой прививкой для нас должен стать солидный кредит. Два-три миллиона будет достаточно, а еще лучше, если все пять!
Видя, что на блюде осталось только два рака, Кузин взял вилку и постучал ею по горлышку винной бутылки.
-Та-акс!.. Попрошу внимания, уважаемые коллеги! Кто из присутствующих ещё не произносил тост?
-Ерохин сегодня почему-то отмалчивается, - снова подал голос Дорохин. Его замечание было щекотливым, так как все знали о нелюбви экспедитора говорильне застольной.
-Игнатий Петрович, речь за тобой. Налей себе, пожалуйста, коньячка и сделай нам одолжение. - Кузин откинулся на спинку стула и поощрительно улыбнулся. Но это была улыбка уставшего от бесконечных дум человека.
 Вздохнув, Ерохин послушно набулькал себе в стакан из коньячной бутылки, и с тоскою во взгляде, будто его приговорили к расстрелу, возвысился над столом. Все притихли, с напряжённым любопытством вглядываясь в сумрачного экспедитора.       
Бывший путеец наружности был богатырской: высокий, широкоплечий, с простонародными чертами лица, с тяжёлым подбородком и настороженным взглядом; неизменно медлительный и скупой на слова. Заставить Ерохина говорить, было примерно то же, что пытаться гнуть рельсу.
Взяв в руку стакан, экспедитор прогудел приглушённо:
- Ну-у, стало б-бысть … быть … п-пьём!..
-За что? – кротко, но с очевидной ехидцей, спросила главный бухгалтер.
-З-за … за всё хорошее, стало бысть… б-быть… - и, побагровев от словесных усилий, не в силах дальше продолжать, Ерохин чендорахнул коньяк до дна. Выпив, тяжело опустился на стул и задышал через нос с шумным присвистом.
На прозвучавшие бесхитростные слова подчинённого, Владлен Иванович достал из кармана платок носовой и трубно, даже, как-то обиженно высморкался, будто подвёл итог неудачному тосту.
-Нда-а… Такой коньяк и  с   т а к и м   к р а с н о р е ч и е м?.. – со сдержанной иронией усмехнулся Дорохин и, сокрушённо качнув головой, вновь поднялся со стула.
-Ну-с, соколики мои дорогие, соратнички незабвенные, - он поднял стопку, наполненную коньяком, взмахнул ею сверху вниз, справа налево, словно бы окрестил праздничную вечерю. – Выпьем же, сей чудотворный елей за нашу удачу! Чтоб стояла «Лучинушка» на русской  земле – твёрдо и крепко, и рассчиталась быстрее с долгами. Чтоб миновали её все напасти: банкротство, рэкет, хроническое невезение. Чтоб всем нам было хорошо, а нашим конкурентам худо! Вот это самое и хотел сказать сегодня, наш дорогой Игнатий Петрович! – и  «вкусно»  опрокинув стопку в рот, оратор сел на место.
А Нина Пашаева, сидевшая за столом рядом с Дорохиным, пристыла к его лицу рассеянным взглядом и смотрела на щёки в черепашьих морщинках. Тот же, зажмурившись, притих, словно бы вслушивался в себя и с удовольствием ощущал, как горячительная жидкость растекалась по нутру, приятно волнуя немолодое чрево. И на увядшем лице остроумного сотрапезника застыла такая маска блаженства, словно ему теперь отпускал земные грехи сам Патриарх всея Руси.
«Сколько же нащёлкало бойкому дядечке: пятьдесят пять?.. пятьдесят восемь?.. В любом случае, если бы он хотел выглядеть помоложе, то не должен был отращивать эти дурацкие усики», - подумала Нина, вглядываясь в профиль блаженствовавшего замдиректора. А на лицо Бориса Георгиевича, действительно, стоило посмотреть. Оно выражало одновременно: обходительность и цинизм, самоуверенность и чувственность, и могло принадлежать как лирику, так и технику, как медику, так и просто деловому человеку. При виде такого лица у вас возникает ощущение, что время от времени оно могло представлять интерес и для органов правопорядка.
-Не стоит меня так долго рассматривать, Ниночка, – неожиданно произнёс Дорохин, открывая глаза. – Ваш взгляд способен деформировать ауру, а в моём возрасте – это уже чревато.
-Чревато чем? – слегка покраснев, спросила Пашаева, принимаясь разглядывать бокал с шампанским.
-Внутренним дискомфортом, а это приведёт к тому, что у меня опять разыграется язва.
-Простите, не подумала об этом.
-Разумеется, что не подумали. Такая молодая девушка и не должна думать об этом. Думы – это удел зрелых мужчин.
Пашаева улыбнулась, но скорее из вежливости. Боковым же зрением она наблюдала, как юрист, повернув к секретарше голову, что-то с увлечением ей рассказывал о винах.
-Классификация шампанского, Лидусь, зависит от количества сахара в нём. Эксперты считают, что чем больше в вине сахара, тем легче производителю «замаскировать» его недостатки – плохое качества сырья, нарушение процесса брожения. Поэтому во Франции предпочитают слабо сладкие вина, так называемые  - брюты …
А Гускина, откинувшись на спинку стула и ручки на груди скрестив, смотрела на Кобышева загадочно и призывно, словно всем видом давала ему понять, как она грациозна и романтична, - поистине прекраснейший цветок жизни.
«Фи-и!.. Какая убогая, примитивная показуха, рассчитанная на простенький дешёвый эффект, - с всколыхнувшейся ненавистью подумала о секретарше  Пашаева. – Свиристелке не больше двадцати трёх, а ведёт она себя так, словно у неё за плечами многолетний опыт обольщения».  Пашаевой захотелось закричать, броситься к Гускиной и расцарапать ей ногтями рожицу. Губы кассирши дрогнули и искривились. Смотреть на флирт ей становилось пыткой. Оглушённая ревностью, Нина погрузилась в мглу отчаяния. Временами до её сознания долетали слова Кобышева, обращённые к ненавистной сопернице.
-… При экспертизе шампанского оценивается, прежде всего, степень газированности  напитка, качество пены, аромат, длительность игры пузырьков, продолжительность послевкусия. Лучшим, считается то шампанское, чьи пузырьки прорываются на поверхность «фонтанчиками».
Словно сквозь клубящиеся облака тумана до Пашаевой вдруг донеслись слова Дорохина: « Какая вы грустная сегодня, Ниночка. Надеюсь, не больны? Вам может быть нужно на воздух?»
Пашаева перевела на мужчину страдальческие глаза, в которых сквозила полная безнадёжность. Казалось, что её мозг рассеянно воспринял прозвучавший вопрос и не мог сразу найти надлежащего ответа. Состояние её лица красноречиво об этом свидетельствовало.  И снова, сквозь окутывавший её туман, долетели слова: «А может, всё-таки выпьем? Ну, их, проблемы эти!..  А, Ниночка?» - с отцовским участием спрашивал Дорохин, глядя на Пашаеву через край стакана.
Чё-о-орт!.. Да что он знает о ней, и что ему от неё нужно? Доброжелательные пошлости, которые он начнёт говорить, её не могут тронуть и не дойдут до сердца. Пашаева инстинктивно чувствовала, что для захмелевшего сотрапезника она лишь случайный объект в его унылой, однообразной жизни. И девушка, затаившись, опустила глаза. Она не могла ни говорить, ни плакать, ни веселиться вместе со всеми. Пашаева поняла, что ничего этого ей нельзя. Чтобы она теперь не сделала, – это её непременно выдаст, высветит её чувства к юристу и ненавистной жеманнице Гускиной. Нине оставалось только одно, – смотреть и слушать, как веселятся другие, стараясь не обращать на себя чужого внимания. А при возможности – незаметно исчезнуть.
В смежной комнате зазвонил телефон и, вытирая губы салфеткой, Кузин пошел отвечать на звонок. Вскоре там началась оживлённая беседа, по тону которой легко было догадаться, что невидимый собеседник поздравлял лучиновцев с праздниками.
С дальнего конца стола, где сидели маркетолог Валюшкин и молоденькие продавщицы, донёсся взрыв смеха. Валюшкин только  что кончил рассказывать очередной анекдотец.
-Склероз – не больно, но каждый день … х-хи-ха-ха … н о в о с т и ! – концовку анекдота повторил маркетолог. Улыбчивый, бодрый и полный энергии, он пользовался неизменным успехом у женщин.
Продавщица Тамара Паламарчук, откинувшись на спинку стула, громко и раскатисто хохотала. Её вульгарный, мощный смех напоминал мужской, хотя и вырывался он из горла двадцатилетней девушки. Крупная, розовощёкая, расположенная к ранней полноте, Тамара была своей в любой подобной компании.
-Уфф, супер! Но не могу больше!.. - пресыщено произнесла, наконец, главный бухгалтер и двумя пальцами потрясла на груди кордиган. – Напилася, наелася-а, аж,  жарко стало. Давайте потанцуем лучше.
-Танцевать! Хочу танцевать! – нетерпеливо затопотала под столом каблучками  Гускина. Градус её настроения заметно повысился, она часто смеялась и вела себя очень раскованно.
Послышались одобрительные голоса лучиновцев. Молоденькая продавщица Леночка включила магнитофон и, через несколько секунд, в комнате, послышались первые аккорды приятной мелодии. Мгновение спустя, музыка уже звучала в полную силу: волнующая, дразнящая, исполненная какого-то томления и безнадёжной тоски.
В центр комнаты потянулись парочки. Кобышев на круг вышел вместе с Гускиной, главный бухгалтер встала в пару с Валюшкиным, а обе продавщицы – Тамара и Лена, затоптались в танце друг против друга.
Трудно описать то состояние, которое испытала Пашаева, когда лучиновцы принялись танцевать… Она увидела, как секретарша приблизилась к Кобышеву, вложила правую руку в его левую, позволила ему обнять себя, - и всё это произошло так легко и свободно, что застигнутая врасплох этим зрелищем Ниночка, была страшно уязвлена и подавлена. Не отрывая от танцующих глаз и понимая, что очень нервничает, девушка, чтобы унять беспокойные руки, сцепила пальцы и стиснула их.
А музыка продолжала негромко звучать, и парочки скользили по паркету офиса, наклоняясь и покачиваясь, всецело отдаваясь плавному ритму, словно лодки, плывущие по дружелюбному морю.
Пашаева попробовала объективно оценить соперницу, и вынуждена была признать, что та привлекательна… Гускина, казалась, воплощением цветущей молодости: сверкали в улыбке ровные зубы, на порозовевших щеках играли ямочки, а голубые глаза с бахромой густых, тёмных ресниц, сияли, как два хрустальных осколка. На секретарше были светлые брючки и жёлтый свитер, свободно облегавший фигурку. Без удовольствия Нина отметила, насколько округлы у Гускиной бёдра. Когда по прихоти танца соперница поворачивалась к кассирше спиной, то та могла наблюдать, как Лидочкины ягодицы под брючным вельветом плавно перекатывались, словно упругие мячики. Казалось, всё было  при Лидочке, всё находилось при ней, но только какой-то лукавой была её красота со всеми этими кривляньями, гримасками и ужимками.
Манерно щурясь, Гускина смотрела юристу в глаза, рассчитано-нежно и  многообещающе, точно она была единственной девушкой на всём белом свете, кто по-настоящему мог бы Кобышеву понравиться. Потом обдуманно, с определённым намерением, состроила умильную гримаску, чуть приоткрыла рот и выпятила губки, как будто желала Костика поцеловать.
«Оставь его, оставь! Он мой, он мо-ой! – захотелось закричать Пашаевой. – Мы с ним вместе документы …  в налоговую инспекцию носили!!..» Бледная, почти дрожащая от волнения и очень привлекательная в негодовании своём, она смотрела на танцующих обжигающим взглядом. В эти мгновения искусственный свет как бы обнажил её лицо, окатил побледневшие щеки, придал неописуемую выразительность полыхавших  обидой глазам, с их прелестными тёмными веками, чуть в складочку, редко мигавшими, как будто она всё боялась упустить из виду вожделенную цель. Острота её ненависти, внезапно дошла до такой  степени отрицания, что на одно мгновение Пашаевой померещилось, будто  секретарши в комнате уже нет. Испарилась. Исчезла. Дематериализовалась! Рассыпалась!!.. Но дугой сверкнул золотой браслет на запястье, так знакомо пахнуло ядовито-душистым теплом, и соперница вновь обрела явь и плоть. И Пашаевой захотелось броситься к Гускиной, вцепиться ей в волосы, и, таская по комнате, трепать, трепать…
Секретарша же, явно, не замечая состояния кассирши, обернулась к сидевшим за столом и одарив всех победной улыбкой, безадресно помахала в воздухе пальчиками, не отрывая второй руки от спины Костика.
-А боярыня-то, красотою лепа, червлёна губами, бровьми союзна, - наблюдая за Гускиной, с усмешкой произнёс Дорохин, и затем выразительно посмотрел на Пашаеву. – Да и нашему Костику, кажется, она приглянулась.
После слов таких, Нине совсем худо стало; она почувствовала себя  отвратительно, словно ей только что сообщили о смерти родственника. Жить не хотелось.
А музыкальный фон в этом месте резко сменился. И вместо загадочной, как  мысли Сфинкса мелодии, в комнате раздались какие-то разудалые звуки. Это Кузин, всё существо которого протестовало против  грустной элегии танца, завершив телефонные разговоры, вынес из смежной комнаты  аккордеон и развернул его во всю ширь. Требовательно резанула слух гармоника, и директор заиграл что-то с басовыми переливами. Магнитофон, конечно же, поспешно выключили.
Тут же залихвацкий клич громыхнул и растаял под потолком офиса. Не успели лучиновцы расступиться, перевести дух, как Валюшкин поводя плечами и картинно  раскинув руки, с молодецким посвистом заскользил по паркетному полу. Он с такой лёгкостью перемещался по комнате, так умело перебирал ногами, что Пашаевой казалось, будто подошвы его модных туфель вовсе и не касались зашарпанного паркета. Таким образом, доскользив до Гускиной, маркетолог картинно подбоченился, и умело стал выстукивать ногами дробь.
Гул одобрения пробежал по офису. Крики лучиновцев, казалось, подхлестнули танцора, и бить чечётку он стал ещё увлечённее.
-Послушайте, Ниночка, - хрипловато зашептал Дорохин, наклоняясь близко к Пашаевой. – Вам не кажется, что мы с вами лишние на этом дивном празднике жизни? Быть может нам лучше переместиться в другое место: ну, например, в мою квартиру?
Сидя за столом с неубранной посудой, Нина глядела на большой, смеющийся рот Гускиной и кипела от злости: «Опять эта  ф и ф а ! Опять в центре внимания. И как строит глазки, ну прямо-таки  Мона Лиза… из Пындровки!»  Слова же своего сотрапезника  Пашаева воспринимала только урывками и почти не понимала их. Но ей казалось, что они, как стук каблуков танцора бьют её прямо в голову и сотрясают мозг.
А в это время Кузин заиграл на нижних ладах мельчайшей дробью. Валюшкин же, подбоченясь и встряхивая откинутой головой, то скользя, то притоптывая каблуками, вился вокруг порозовевшей Гускиной. И та, смеясь, помахивала душистым платочком, делала вид, что увёртывается от танцора. Но вот Валюшкин, вдруг пружинисто подпрыгнул на месте  и при этом щёлкнул каблуками в воздухе. Опустившись, он на мгновенье замер, а затем, словно стараясь наверстать упущенное быстро-быстро семеня ногами начал пятиться, увлекая за собой, взявшуюся ему подтанцовывать Гускину. И когда Лидочка приблизилась к нему, Валюшкин присел, касаясь коленями пола и, по-цыгански засверкав глазами, просительно простёр перед нею руки.
От этой музыки и пляски что-то закипало в груди, они хватали за горло, выжимали из глаз слёзы восторга и Нине, с её места, хорошо было видно, как сидевший за столом сумрачный экспедитор, судорожно задвигав крепкими челюстями, стал поглаживать ладонями свои колени.
Живописно прислонившись к стене и скрестив на груди руки, Костя Кобышев масляным взглядом наблюдал за танцующей Гускиной. И выражение лица у него было влюблённое.
Пашаева же сидела бледная, точно мёртвая. Она вдруг остро почувствовала, что вот сейчас задохнётся. Вид влюблённого Костика, как и впечатления всего вечера, вдруг объяснили девушке многое, что раньше отпечатывалось в её мозгу лишь туманно, лишь как предчувствие. И она сразу припомнила сотню мелочей, отмеченных ею раньше, которые, дополняя одна другую, теперь подтверждали догадку страшную… Между Кобышевым и Гускиной  наличествовали   о т н о ш е н и я !  И н т и м н ы е !!..      
«Нужно с этим кончать, - машинально подумала Пашаева. – Иначе у меня разорвётся сердце или я задохнусь, потеряю сознание … на своих чувствах нужно ставить точку!.. В одной комнате мне с ними тесно».               
  И в этот момент Дорохин вопрос повторил: «Ну, так как, Ниночка, - поедите со мной или будете продолжать страдать?»            
-Аа?..- вскинулась Пашаева, выпутываясь из сплетения мыслей. С видимым усилием она старалась взять себя в руки. Стала наливать в стакан минералку.
-Я предлагаю вам поехать ко мне. Достойно завершить сегодняшнюю попойку, - повторил своё предложение Дорохин, и при этом сочувственно улыбнулся.
После его слов девушка так и застыла на месте, не донеся стакан до губ. Словно молния сверкнула у неё в голове, указав дорогу. На Дорохина поглядела с пристальным вниманием. Ей показалось, что он смотрел на неё с невозмутимым спокойствием психиатра, который предвидел ожидаемые реакции пациентки и не имел повода для беспокойства.
«Пусть даже так! – с озлобленной обречённостью подумала Нина. – Уж лучше пополнить коллекцию этого ушлого дядечки, чем быть свидетельницей триумфа самовлюблённой жеманной кривляки …». Мелькнувшая мысль сладким разлагающим ядом овладела Пашаевой. В эту минуту она пребывала именно в том расположении духа, когда человек обиженный в состоянии решиться на абсурдный поступок, из чувства мщения, не думая о том, что, может быть, потом придётся всю жизнь в том раскаиваться.
-Ну, хорошо. Давайте уйдём. Я выйду первая. Ждать буду внизу… - ей стоило невероятных усилий выговорить эти слова и после того, как она их произнесла, возникло ощущение, словно её душа потемнела, а тело вываляли в грязи.
Ещё с минуту сидела неподвижно, бесстрастно наблюдая, как Валюшкин присев, ловко выкидывал в стороны ноги под одобрительные возгласы лучиновцев. Гускина же, смеясь, кружилась на месте и помахивала у своего лица платочком. То, что теперь происходило в комнате, казалось Пашаевой лишённым смысла, а звучавшая музыка – набором звуков. Спустя мгновение, Пашаева молча встала и, стараясь не привлекать ничьего внимания, вышла в смежную комнату. Там она проследовала к стенному шкафу: взяла с полки шапку, сняла с вешалки шубу. Со своего стола прихватила сумочку. Выйдя из комнаты в коридор, за собой дверь прикрыла. Музыка и смех, наполнявшие офис, сразу же отдалились на многие километры.
                Глава 2.
Спускаясь с пятого этажа по слабоосвещённой лестнице, с её привычными запахами остывшего сигаретного дыма, почувствовала приступ  меланхолии жуткой. На втором этаже через стеклянную дверь было видно, как вахтёр смотрел телевизор. С голубого экрана доносились слова знакомого рекламного ролика. Стареющий рокер чихал от простуды и вёл диалог с самодовольной девицей.
«А-апчхи!.. О, это простуда.
-Я вас так понимаю.
-Да ладно, девочка, ты же не простужена.
-Ошибаетесь, я простужена.
-Брось заливать, у тебя даже насморка нет.
-Вчера был, но я приняла …»
Что успела принять девица из рекламного ролика, Пашаева уже не расслышала, так как спустилась на нижнюю площадку к выходу. Не выходя из подъезда, достала из сумочки мобильник и набрала домашний номер. Долго никто не брал трубку. Нина стояла не двигаясь. В тишине подъездного полумрака телефонный зуммер звучал пронзительно громко. Наконец, родной голос ответил:
-Алло, я вас слушаю.
-Мамуль, это я. Еще на работе. Получается так, что придётся заночевать у подруги. Она недалеко от офиса проживает. Так что ты не волнуйся, ложись без меня.
-Нинусь, впредь так не делай, - произнёс с укором материнский голос. –Предупреждай заранее о подобных мероприятиях. Я же просила тебя  об этом! И потом, что за подруга?
-Это … это Томочка Паламарчук. Я рассказывала тебе о ней. Ты  что – не помнишь? – попеняла матери Пашаева и почувствовала укор совести. Она сама не понимала, как у неё вырвалась эта выдумка. Своим домашним она лгала очень редко, да и не было в этом особой необходимости.
-Как ты сказала?.. Парама-ал… нет, не помню. Что-то с памятью совсем плохо стало, видно годы мои такие. Ладно, уж. К девяти утра, надеюсь, появишься?   
-Раньше вернусь, мамуль, раньше! К восьми подъеду. Ну, пока. Целую. Жди! – и, отключив мобильник, бросила его в раскрытый зев сумочки. Вышла из подъезда.
После душной атмосферы офиса уличный воздух подействовал освежающе. Девушка встряхнулась, вздохнув полной грудью, словно стремясь избавиться от гнетущих мыслей.
Вечер был полон трескучей, морозной лёгкости. Улицу покрывал тёмный, лаковый лёд, а под ногами звонко крошились хрупкие ледяные пластинки. Из морозного полумрака, то и дело выныривали покрасневшие лица прохожих. Из их ртов вырывались клубы плотного, вязкого пара. Мелькнула морда бродячего пса с сосульками на шерсти подбородка и лап. А по проезжей части улицы катились машины. Зимним вечером их гудки казались глухими, трансцедентными: так вероятно воспринимались бы звуки, издаваемые инопланетными самодвижущимися аппаратами.
Пашаева повернулась спиной к дороге, чувствуя, что на холодном воздухе сумбур в её голове постепенно рассеивается. Подошла к магазинной витрине с целью посмотреть, что в ней, и чтобы окончательно изгнать из своего сознания образ воркующей парочки. Но в зеркальном стекле,  только наткнулась  на собственное отражение:  лет двадцати с небольшим, довольно приятной внешности,  девушка, в добротно пошитой, мутоновой шубке. Вот только лицо … уж очень разочарованное. И вновь Нина почувствовала, что соскальзывает в сумрачное состояние, и вновь промелькнула мысль о вполне реальной возможности физической близости с Дорохиным. Вот только случиться такое с ней, должно было впервые в жизни …
Несмотря на свои двадцать шесть лет Пашаева всё еще сохраняла девственность, и это был её собственный выбор. Кому-то, вероятно, покажется странным, что в просвещённом  21-ом столетии, когда на всё смотрят иначе, такие случаи ещё возможны. Но с Ниной Пашаевой было именно так.
Она родилась в семье военного и была в ней единственным, желанным ребёнком. Детство и юность её прошли хаотично, в бесконечных переездах, связанных со службой отца. По нескольку месяцев девочка обучалась в школе среди незнакомых ей сверстников, а затем, когда главу семьи переводили в другой гарнизон, расставалась с временными одноклассниками навсегда. Естественно, что Нина ни с кем не успевала наладить даже приятельских отношений. Прибавьте к этому её порывистый, гордый характер и крепнущую с годами убеждённость  в том, что все видят в ней только заезжую индивидуалистку,  общаться с которой  - себе дороже. Поэтому, постепенно взрослея, Пашаева замкнулась и обособилась. Одиночество  Нина стала предпочитать шумной компании, а библиотеку – очередной дискотеке. Она много читала, правда, без всякой системы: наверно, стремилась восполнить недостатки образования, которое получала как дочь военного, постоянно переезжающего с места на место. Её мозг стал хранилищем всевозможных сведений и цитат, почерпнутых из различных источников. Вскоре, она оказалась гораздо начитаннее своих ровесников, и чтение ей заменило жизненный опыт.
С юношами Нина была сдержанна и ни разу за годы учёбы в школе по-настоящему не влюблялась. Она делала вид, будто юноши её не интересуют: у неё, мол, есть дела поважнее, чем вся эта ерунда вроде свиданий, флирта и поцелуев. В действительности же, Пашаева избегала общения с ними по очень простой причине: она боялась, что если сблизиться с молодым человеком, то тот сразу же догадается, какая она на самом деле неопытная и легкоранимая, несмотря на своё высокомерие и начитанность.  И всё же вечерами оставаясь наедине с собой, погружаясь в очередную сагу о пылкой страсти, Нина чувствовала, как в ней самой пробуждается смутное волнение, тихо что-то нашёптывавшее в пользу осязаемых плотских радостей… И было ей тогда всего шестнадцать, и впереди была целая жизнь, исполненная радужных надежд и неопределённых томлений, озарённая нежно-розовым светом девичьих грёз.
 Одно событие удручающе подействовало на семью Пашаевых, усилило замкнутость и минорное настроение девушки, как раз в то время, когда ей едва минуло семнадцать …
Нинин отец, получив, наконец, чин полковника, вышел в отставку. Семья Пашаевых поселилась  в О-ске. Седовласый пенсионер, прикипевший душой к армейским порядкам, болезненно переживал происшедшие перемены в жизни: с полгода побрюзжал в кругу семьи, попил коньячка и … скончался. С тех пор его домочадцы были вынуждены заботиться о себе сами. Нина к этому времени уже окончила школу и стала самостоятельно зарабатывать на жизнь; работала секретаршей, учётчицей и кассиршей в различных небольших коммерческих фирмах. А позже, не оставляя работы, поступила в университет на заочное отделение финансового факультета. Так промелькнуло несколько лет довольно хлопотной девичьей молодости, а в отношениях с противоположным полом у Нины по-прежнему ничего «не высвечивалось».
И всё же, иногда случалось, что молодые люди, не слушая её протестов, заговаривали с ней, вызывались проводить до дома, желая познакомиться поближе. Но, неизменно натыкаясь на сдержанность девушки, испытывали смущение и неловкость. К тому же, юношей отпугивало от неё, вероятно, и то, что Пашаева была способна высмеять в любой момент их самоуверенность и претенциозность.
Но год назад девушка пришла работать в «Лучину», где сразу же обратила внимание на юриста. Он был молод, красив и как тополь высок, притом обладал острым языком и умел подчас вставить если не блестящее, то меткое словцо. А слушать Кобышева доставляло большое удовольствие, потому что у него был на редкость приятный голос, не слишком низкий, но звучный, гибкий, богатый интонациями. И говорить он умел – ярко, убедительно. Вернее, он даже и не говорил, а журчал, как неторопливый ручей, и только когда что-то рассказывал о нарушениях закона, его голос строжал и подрагивал, как струна. Красноречивыми жестами, целым потоком взволнованных слов, Костя умел так разжечь воображение слушателей, что те просто не могли не соглашаться с его доводами. Держался Кобышев со всеми открыто и дружелюбно, много смеялся, но не требовалось особого знания человеческой породы, чтобы понять, что за этой шумной общительностью скрывалась цепкая хватка дельца от юриспруденции.
Как человек видный и остроумный, обладающий особой магнетической притягательностью, Кобышев, конечно же, не мог не импонировать женщинам. И не трудно понять, почему Нина им вскоре пленилась. Впервые, девушка, почувствовала себя с молодым человеком легко и свободно. Он точно околдовал её, вошёл в её кровь, и при звуке его мелодично-журчавшего голоса, щекочущая тёплая волна разливалась по телу. И всё это было для Пашаевой так ново и удивительно, что она даже боялась слишком много о своих чувствах думать.
Потом была уже известная корпоративная вечеринка и многозначительное пожатие юристом её коленки. И Нина чувствовала, как где-то в глубине её существа зарождалось, росло, ширилось   н е ч т о,  что выразить она могла бы  / к себе применительно/, словами Патрарки:
                «Для роковой стрелы пора приспела,
                Она её за счастье почла,
                Не сомневаясь в точности прицела».
И целых три месяца Нину не покидало ощущение полёта; она пребывала в ожидании чуда. И хотя, у неё не было с Кобышевым  ни обниманий, ни признаний, жилось ей тогда просветлённо и солнечно, а будущее представлялось какой-то феерией. А как иначе?.. Как могло быть иначе?!.. Судьба просто не имела права, посулив однажды надежду на близкое счастье, притворяться, что ничего не обещано.
Как и все девственницы, сумевшие сохранить свою невинность до такого же возраста, Пашаева втайне была уверена, что рано или поздно - Э Т О,  с нею всё равно случится.  Однако в одном, Нина была уверена наверняка: она никогда не ляжет в постель с уже женатым мужчиной или кавалером, который намного её будет старше. Она легко могла представить себя в объятиях Кости Кобышева, и ей были бы приятны его горячие, нежные ласки, но тот  «запал» почему-то на  нелепо жеманную Гускину.
А что же Нина?.. Махнув рукой на свои высоконравственные убеждения, она стоит теперь перед подъездом фирмы и ждёт, когда к ней спуститься дедушка из  м е з о л и т а   и  отвезёт её для известных утех на квартиру. И девушка внезапно почувствовала такую глубокую тоску, такое щемящее сознание одиночества, что захотелось плакать. Горько плакать.
Но, пересилив себя, она вновь встряхнулась, стараясь избавиться от сумрачных размышлений: «Всё, хватит думать о Кобышеве. Довольно! Хватит! Иначе лишусь остатков самоуважения». И тут же,  попыталась думать о другом: не пора ли затеять в квартире ремонт / мама уж давно намекала на это/, не начать ли на праздники большую стирку, не отдать ли в химчистку свой брючный костюм, который, возможно, вскоре понадобится.  Но тут её размышления были прерваны шагами в подъезде. Дверь распахнулась, и появился Дорохин. Хмельной. Раскрасневшийся. В дублёнке. На голове шапочка вязанная.  К девушке подошёл и  улыбнулся виновато.
-Вы не замёрзли, меня ожидаючи? – спросил он негромко, освещённый светом уличного фонаря. – Прошу извинить великодушно, но раньше сорваться оттуда не мог – заставили ещё один тост сказать…
Ну, так что вы решили? Едем  ко мне?  Тогда, голубушка, поторопимся, поторопимся. Автобус отходит через четверть часа. До остановки же идти минут десять, не меньше. Ну-с, пошагали?
Пашаева замешкалась с ответом. Сквозь морозную мглу от железной дороги долетел низкий, дребезжащий гудок тепловоза, словно плетью ударивший по натянутым нервам. 
«Что ж, проедусь с  дедулею, посмотрю, как живёт, а на месте решу, что делать дальше», - обречённо подумала девушка и с болезненной, искривлённой улыбкой спросила:
-Где вы живёте, Борис Георгиевич?
Дорохин назвал район своего проживания. Сердце Нины испуганно сжалось. Ей припомнились кучи мусора у разбитой дороги, перевёрнутые урны, скамейки поломанные, лабиринт узких улочек из малоэтажек, а в соседстве со всем этим – муниципальный некрополь …
«Господи, вот это вечер!.. – с тоскою подумала девушка. – Хуже представить себе невозможно: вначале – Костик, флиртующий с Гускиной, потом, вот, дедуля, зовущий на кладбище!..»  Здравый  смысл Нине подсказывал  воздержаться от сомнительной, дальней поездки, но её расстроенные нервы и порывистый, гордый характер, сыграв с ней недобрую шутку, увлекли в эту минуту из среды всех приличий и толкнули на сумасбродную выходку. С безумием человека скользящего в пропасть, влекомая мстительным чувством и ревностью, Пашаева согласилась на сделанное предложение.

                Глава 3.
Минуты две отшагали молча, лишь под ногами поскрипывали полоски снега, упущенные лопатами жильцов и дворников. Первым нарушил молчание Дорохин:
-Ну, как вам, Ниночка, работается  в «Лучине»?
Не зная, какого ответа от неё ожидают, Пашаева, помолчав, неохотно промолвила:
 -Да что же вам сказать, Борис Георгиевич? Приходиться сожалеть, что моё появление в фирме, совпало с нелёгкими для неё временами. Существенно же, чем-либо помочь «Лучине»,  я,  увы, не могу.
-Не стоит занижать собственную оценку, Ниночка. Ваш приход в фирму скрасил наши серые, блеклые будни. Без вас и без Лидочки Гускиной, работа в «Лучине» превратилась бы в сплошную рутину, а вернее, даже  в резину по оттягиванию часа приближающейся расплаты. Я бы даже сказал, – жёсткой расплаты! Ведь три миллиона, поверьте, деньги не шуточные. Людей и за меньшие суммы в подворотнях отстреливали. Поэтому ваш приход в фирму, Ниночка, явился для меня неожиданностью, но неожиданностью, признаться, приятной.
Дорохин замолчал и посмотрел своей спутнице в лицо, разрумянившееся от ходьбы. Он отметил печальное выражение её глаз, казавшихся на улице ещё темнее и больше в тусклом свете уличных фонарей. Грусть Пашаевой, по-видимому, была непритворной, и он догадывался, о её причине. Мужчина понимал, что согласие девушки поехать к нему, было делом нестерпимой ревности и воображаемой мести. Девчонке захотелось отплатить вертопраху Кобышеву, тою же монетой, какой сама получила от него оскорбление. И тут под руку подвернулся  он, Дорохин. Она его избрала орудием   «жуткой мести». Что ж, пусть будет даже так! Он не настолько теперь щепетилен, чтобы из-за чувства уязвлённости лёгкой, отказаться  от свалившегося на него подарка …  Вот красотка идёт рядом с ним, твёрдо ставя свои стройные, крепкие ноги; иногда подскальзывается,  хватает его за рукав, стараясь сохранить утраченное равновесие. При этом, приближается к нему настолько, что он чувствует, как от её шубки пахнет озоном. Бориса Георгиевича умиляло даже дыхание девушки: чистое, ровное, как у молодой, забавной зверушки… Короче, его всё пленяло в спутнице в эту минуту, и от грядущей ночи он бездну наслаждения ждал.
- А вы не знаете, чем до бизнеса занимался директор? – спросила Нина и потёрла перчаткой кончик носа.
- Кто? Владлен-то? Он, видите ли, в е т е р и н а р, -  с явным пренебрежением произнёс Дорохин, - словно, названная им профессия была личным невезением человека, о которой упоминают лишь в кругу близких друзей, да и то шёпотом. – Ветеринар, играющий на досуге на гармошке. В   чём вы имели возможность убедиться сами.
А начиналось всё следующим образом… Лет, эдак, …надцать тому назад, Владлен Иванович забросил лечение  собак и кошечек и решил попробовать себя в малом бизнесе. Ему посчастливилось удачно провернуть пару сделок с недвижимостью. Неофициально провернуть. Без налоговых отчислений и без посредников. Шальной фарт окрылил. И хотя потом последовала череда провалов, змея предпринимательского самолюбия ужалила его глубоко и неизлечимо. Очень уж захотелось успеха, уважения, солидных денег…  Подобрал себе кучку таких же  дилетантов, как и сам. Фирму сообразили. Оформили её для пущей важности в корпорацию.  Кузина избрали в ней президентом. В банке взяли кредит под закупку бытовой техники. Решили затеять торговлишку. Как и следовало ожидать – быстренько прогорели. Кредиторы брать стали за горло. Одно время дело казалось совсем погибшим, но к счастью, а  всего скорее к несчастью, свет изобилует «добрыми советчиками», и кто-то, - теперь уж и не помню, кто именно, - натолкнул Владлена на мысль, что кредит можно, в общем-то,  и не возвращать, только следует повести  дело тонко, по-умному…
И перед Ниной, в довольно красочном изложении опытного рассказчика, промелькнули эпизоды из предпринимательской одиссеи Кузина, приведшей его к невесёлой действительности: невозможность и нежелание рассчитаться с долгами, гнев кредиторов, просьба отсрочки в возвращение денег, финансовые потрясения, прокатившиеся по стране, разорение банков, переуступка долга и вновь клятвенные заверения задолженность погасить. И так много раз.
- В конце-концов, Владлен стал просто открывать новые фирмы, оформлять на них кредит и рассчитываться полученными финансами по старым долгам. При том бардаке, что творился в стране, поверьте, делал он это успешно. А после того, как финансовые ресурсы новой фирмы заканчивались, Кузин  просто умервщлял своё детище или замораживал хозяйственную деятельность на неопределённое время.  Таким образом, наша «Лучина»  уже тринадцатая фирма у Кузина, - закончил просветительный монолог замдиректора.
Вперившись взглядом в заснеженный тротуар, Пашаева продолжала шагать рядом с Дорохиным. Вначале она рассеянно слушала то, о чём ей рассказывал заместитель директора. Однако нешуточный разговор о делах Кузина, заставил её  покинуть раковину сдержанности.
-Но почему же кредиторы не подавали в суд? – спросила девушка, поправив на плече ремешок своей сумочки.
-А кто сказал, что не подавали в суд? – в словах Дорохина угадывалось недоумение.- И в арбитражный суд подавали, и дела выигрывали! Но что они могли заполучить через суд? Дорогостоящего имущества за фирмами-заёмщиками  никогда не числилось. Возьмите хотя бы нашу «Лучину». Обыкновенный мыльный пузырь. Помещение и транспорт мы арендуем; товар не наш – берём его на реализацию с отсрочкой платежа; на счету, вечно, лежат копейки; зарплату получаем «чёрным»  налом. Что взять-то с нас? Два допотопных компьютера, четыре стола и дюжину старых, потрёпанных стульев?.. И кредиторы об этом знают. Взыщи с нас долг в судебном порядке и не получишь вовек ни гроша!.. А так как есть, то Кузин что-то им обещает, что-то изредка платит и что-то для них делает. Но о том, чтобы окончательно рассчитаться со всеми долгами – идти речь не может!..
-Из всего сказанного я поняла, что у «Лучины» нет никаких перспектив.
-Нина, вот вы будущий финансист и, пожалуйста, мне ответьте, что является главным принципом любого бизнеса, источником его прибыли? – Дорохин  выжидательно посмотрел в лицо своей спутницы.
-Ну, полагаю, что… э-э … источником прибыли является – достижение максимальной разницы между доходами и издержками.
-Умница! Вот именно! – Дорохин  одобрительно хмыкнул и повторил прозвучавшее определение: - Достижение максимальной разницы между доходами и издержками. То есть, во всём должна соблюдаться экономия. Во всём! А что у нас?  Мы пребываем  в долгах, как в шелках, и в то же время наблюдаем: протезирование всей ротовой полости великомудрого директора, его многочисленные и бесплодные командировки по городам и весям, корпоративные вечеринки с недешёвою выпивкой, устричными изысками, раками, осетриной … и всё это за счёт многострадальной «Лучины»! Не-ет, Ниночка, с таким хозяйствованием нам в следующем году будет крышка. Лимит терпения у кредиторов закончится!
-Но вы же сами одобрили работу Кузина. Вы сегодня тост в его честь провозглашали?!..- в словах Пашаевой звучало удивление.
-Ну да, одобрил. Ну да, провозглашал, - нисколько не смущаясь, отвечал Дорохин. – А что прикажете делать? Руководителя критиковать? Проявить порядочность, принципиальность и рубануть ему правду-матку в глаза?..- Дорохин иронично усмехнулся, и Нина, увидев глаза собеседника, догадалась, что тот за свою жизнь насмотрелся такого, что любые слова о порядочности и принципиальности для него пустой звук и надувательство.
-И потом, скажи я Владлену, что он прохиндей, вы, полагаете, он исправится, покается в своих грехах, погасит долги, а над его непутёвой головушкой нимб святости воссияет? Не-ет, Ниночка …  Коль запродал человек душу дьяволу – пиши пропа-ала!.. А мне придётся после разговора из «Лучины» уйти. Вопрос – куда? Я так устал от жизненных перемещений. Приходит время, и ты обнаруживаешь, что тебе уже пятьдесят семь, и жизнь прошла  мимо: утекла, просочилась, как песок между пальцами. И хочется уже совсем немного  - покоя и ма-аленьких развлечений …
«И я одно из таких маленьких развлечений», - невесело усмехнувшись, подумала Нина, шагая рядом с пятидесяти семилетним мужчиной.
Через четверть часа ходьбы наконец-то показались контуры и огоньки стоявшего на остановке автобуса. В салоне скучало всего пять пассажиров. Пропустив Пашаеву на сиденье к окну, Дорохин чинно уселся рядом. Тихим, немного осипшим с мороза голосом, он продолжал рассказывать девушке о Кузине.
-В середине  90-х, когда я перешел к Владлену работать, он был полон энергии и оптимизма, хотя уже и завяз по макушку в кредитах. Но на него отрезвляюще не действовало ничего. Он был так начинён историями о чужом успехе, так переполнен радужными впечатлениями и планами на будущее, что, казалось, готов был лопнуть под их напором, не служи я ему в виде спасительного клапана…
Нина же всё больше тяготилась разговором с Дорохиным и чтобы как-то поубавить пыл докучливого собеседника, с напускным равнодушием отвернулась к окну и, прикрыв рот перчаткой, притворно зевнула. Но под её обманчивым безразличием таилась неуверенность в себе; это сказывалось и в поджатых губах, и в больших меланхоличных глазах, в которых угадывалось выражение недоверия и тревоги. И хотя голос девушки, порой, звучал как будто спокойно и твёрдо, но если бы Дорохин был более трезв, он различил бы в нём нотки, очень далёкие от подлинной уверенности. Тоскуя и сетуя на себя, Пашаева уж давно набрела на мысль, которая потихоньку скребла ей сердце, - а надо ли ей   т о,  на что она в этот вечер решилась?
Автобус пока еще стоял, и оставалось время, когда можно было подняться с места и, ничего не объясняя Дорохину, выйти наружу.  У Пашаевой мелькнула такая мыслишка. Но, смалодушничав, она подавила в себе этот порыв, и только поудобнее села, приподняв воротник коричневой шубки.
 Пожилая кондукторша, наконец, нажала сигнальную кнопку и, двери лязгнув, тюремно захлопнулись. Всхрапнув мотором, автобус покатил по дороге, увозя девушку помимо её воли в район старых малоэтажек, где,  как она слышала, обитали алкоголики и наркоманы.
За замороженным окном в сероватой мути поплыли дома, припорошенные снегом деревья, мерцавшие многоцветными красками праздничные витрины. На мгновенье появлялись и тут же исчезали лица людей, куда-то спешивших. От монотонного  покачивания Нину клонило в сон, и она с трудом удерживала глаза открытыми. Когда же вдруг ненароком зевнула, то вереницы огней за окном подпрыгнули у неё в глазах и превратились в дрожащие спирали, похожие на отражение в воде. Но в этих переливах ей мерещилось что-то тревожное, полное волнения и томительного ожидания,  всех тех чувств, которые она испытывала в детстве перед визитом к зубному врачу …
Дорохин разговорами докучать перестал, так как автобус на ухабах изрядно потряхивало, а шум его двигателя  приглушал слова. Время от времени мужчина поглядывал на Пашаеву и иронически улыбался.
«Нетрудно догадаться, какие мысли бродят сейчас у него в голове, - в грустной сонливости размышляла Нина.- Наверное, думает, что женщины все одинаковы, кем бы они себя ни мнили: стоит только  потрындеть немножко им в уши, продемонстрировать бывалость свою и любая готова прыгнуть к нему в постель. Ну, это мы ещё, коллега, посмотрим, посмотрим…»
Всё меньше становилось уличных фонарей вдоль дороги, за окном поплыли какие-то пустыри, а извилистое шоссе, по которому они проезжали, становилось всё более узким, обледенелым, таинственным. В однообразном  шуме автобусного мотора девушке слышалось что-то убаюкивающее, а пассажиры в салоне казались далёкими, словно она смотрела на них в бинокль перевёрнутый. И всё это приобретало для неё сакральный смысл…
-Вот и приехали, - неожиданно произнёс Дорохин и поднялся.
Нина последовала за ним к выходу. Чмыхнув пневматическими тормозами, автобус остановился. Двери скрипуче разломились и лучиновцы вышли на остановку. А автобус покатил дальше. В жалобном скрипе его замёрзших рессор, слышалось что-то старческое и бесконечно обиженное. Вдохнув морозного воздуху с примесью солярных паров, Дорохин раздражённо посетовал:
-Не могут транспорт, уж какой год, обновить. Совсем проворовались,  мерзавцы! Не автобус, а какая-то шайтан-арба… - и презрительно сплюнув, он повёл девушку через парк,  к  видневшимся вдали малоэтажкам.               
 В это время ущербный и точно заспанный месяц, продрался и выкатился сквозь тяжёлые, громоздкие облака, осветив сугробы вдоль аллеи парка грязно-белым и густо фиолетовым светом. Был мороз – градусов восемнадцать. Несмотря на перчатки, он кусал пальцы рук, хватал за мочки ушей под шапкой, щипал нос и обжигал лёгкие. Даже зубы ныли от стужи. А дыхание вырывалось изо рта таким густым паром, что, казалось, его можно  упаковывать в пакеты, как вату. Весь промёрзший до последней веточки парк, словно бы навеки окоченел и застыл под властью зимы. Пашаевой пришлось призвать на помощь все свои воспоминания о тепле, чтобы поверить, что жизнь всё еще существует где-то… Э-эх, выпить бы чашечку горячего чаю, согреться бы изнутри, да съесть бутерброд!.. Ну что же они, всё идут, да идут?.. Вечность что ли шагать им? Скорей бы дойти уж!.. Холод и затянувшаяся ходьба раздражали Нину. Она шла рядом с Дорохиным, восстанавливая в памяти события уходящего вечера и слишком драматизируя их, в унисон своему настроению.
-Неделю назад в этом парке у женщины с головы шапку сорвали, - сказал неожиданно Дорохин и посмотрел на Пашаеву. – Два безработных балбеса. Одного, впрочем, на следующий день задержали. Пытался на рынке добычу продать. Шапку вернули гражданочке. Так что – не всё в этой жизни плохо!
Нина не сразу отреагировала на сообщение спутника; мыслями она была совсем в другом месте, но услышав про шапку, невольно подумала о своём головном уборе … Коричневого цвета норковая обманка, в носке второй сезон. Руками заботливой, предусмотрительной мамы к подкладке шапки двумя концами была резинка пришита. Простенькая. Бельевая. Это на тот неприятный случай, о котором только что рассказал ей Дорохин. Захочет, к примеру, грабитель с  Нины шапку сорвать, - дёрг с головы, и  … опаньки, -  не балуй!.. Не отпускает обманку резинка, одетая под подбородок. И пришлось бы искателю лёгкой наживы, несолоно хлебавши, обращаться в бега. По крайней мере, так рассуждала Нинина мама.   
Пашаева была, конечно, не в восторге от затеи родительницы и сначала хотела пришитое убожество отпороть, но потом передумала и оставила «противоугонное устройство» на месте. Не пожелала из-за пустяка расстраивать родного ей человека. И вот теперь, выслушав сообщение Дорохина о шапочнике, Нина, недовольно сморщив лицо, сухо спросила:
-Борис Георгиевич, отдаю должное вашей информированности … вашему оптимизму, но лучше бы сказали, как занесло вас в эту ды-дыру? И долго ли ещё шагать нам?
-Дойдём, голубушка, уже скоро дойдём,  - успокаивающе ответил Дорохин. – А оказался я здесь четыре года назад, когда расстался с супругой и купил подселение. В этом месте. На лучшее - тогда просто не хватило денег.
-Как подселение? Вы же сказали, что у вас квартира!.. Вы же на квартиру к себе приглашали?!..
-Ну да, квартира. Только на трёх хозяев. – Судя по выражению лица Дорохина, эта тема не относилась к разряду приятных, о которой ему хотелось бы подробно распространяться. – Собственниками жилплощади являются: ваш покорный слуга, еще одна м-милая женщина и её сожитель. Но вы не волнуйтесь, голубушка! Их сегодня в квартире не будет.
И вновь обретённая решимость Пашаевой  была поколеблена. Она теперь не могла бы ответить6 хватит ли у неё отваги впервые отдаться мужчине в густонаселённой квартире?.. Дорохин хоть и уверял, что жилплощадь свободна, но кто знает, как там на самом деле?.. И Пашаева почувствовала себя легкомысленной стюардессой, отправившейся в свой самый первый полёт и при этом боявшейся турбулентности и высоты… Эти мысли еще какое-то время занимали её, но потом Нина их окончательно отбросила. Подобного рода колебания уже были просто бессмысленны, так как затянувшийся променад близился к завершению. Парк благополучно закончился и пошли какие-то стены. Забор из красного кирпича. Полурассыпавшийся забор из белого, где были намалёваны огромные буквы непотребного слова. Заброшенный производственный корпус. Вырытая траншея.
-Ну, вот и пришли, - обнадёживающе, наконец, объявил Дорохин, когда они, пройдя вдоль очередного забора, упёрлись в какой-то двор.
Нина тоскливо посмотрела вокруг и сразу поняла, что оказалась в царстве запустения и нищеты … Неприглядного вида кирпичный дом, имел всего три этажа, два подъезда и внешний вид памятника ленивому равнодушию коммунальных служб. Из подвальной трубы, выведенной наружу, струилась вода и над полузамёрзшей лужой,  висело облако белого пара. Двор перед домом представлял собой трёхугольный тупик, косо срезанный слева глухою стеною. В одном углу его истоптанного пространства не то свалено было что-то, не то ржавел под снегом разукомплектованный автомобиль: во мраке не различить. Ближе к центру, на низком постаменте, стояла гипсовая скульптура безрукой женщины, тёмная от грязи и дворовой копоти. Казалось, что и эта гипсовая инвалидка, и двор, и дом, были декорациями догорающих жизней, столь мало относившихся к реальной действительности, что упоминать о них было почти непристойно.
Оба лучиновца подошли к крыльцу одного из подъездов, с полудюжиной ступеней – все не только разной величины, но и неописуемым образом деформированные так, что на них даже смотреть было неприятно – они вели к закрытым дверям. С бессознательным, жутким предчувствием девушка одолела эти ступени и вслед за Дорохиным вошла в подъезд. Стали подниматься по лестнице, ограждённой старыми кованными перилами. В душе у Пашаевой была пустота, глухота, обречённость; ей хотелось теперь только одного, - чтобы этот день быстрее закончился.
В подъезде пахло едким чадом, остывшим сигаретным дымом и кошками.
Чем выше поднимались к последнему этажу, тем озабоченней становилось лицо Дорохина. Остановившись на третьей площадке у обшарпанной двери, он со свистом втянул через зубы воздух и, как показалось Пашаевой, немного занервничал. Потом, достав из кармана дублёнки ключи, один из них вставил в замочную скважину  и провернул. Открыл им дверь.
Густой, едкий запах чего-то жарящегося, хлынув из полуоткрытой     двери квартиры, стал густо заполнять лестничную площадку. На какое-то мгновение Дорохин потерял контроль над лицом: оно у него вытянулось, помрачнело, и Нина отчётливо поняла, что её спутник близок к тому, чтобы крепко, по–мужски  выругаться. Но уже в следующую секунду лучиновец взял себя в руки и, процедив сквозь зубы: «Не п-понял!?..», - зашёл в глубь прихожей.   Дверь оставил распахнутой. Нина же замерла на площадке, вслушиваясь в звуки незнакомой квартиры.
-Верка, ты, почему в деревню, к матери не поехала? Ты же на праздники уехать хотела? – озадаченно спросил кого-то Дорохин и в его голосе  холодно прозвякали льдинки.   
-Хотела – расхотела. И дома осталась…  - хрипловато     откликнулся кто-то из кухни, и было слышно, как на сковородке зашипело масло.
-Вот ч-чёрт!!..- выругался Дорохин и, возвратясь на площадку, взяв Нину за руку (словно она была его малолетняя дочь), завёл в прихожую. И дверь прикрыл.
В узком пространстве прихожей царил полумрак, потому что   вверху горела одна-единственная, тусклая лампочка. И, тем не менее, Нина успела отметить: и старый диван, обтянутый треснувшим дерматином, и вешалку с поломанными крючками, и потёртые обои на стенах.
Глядя Пашаевой в лицо, стараясь казаться спокойным, Борис Георгиевич, успокаивающе произнёс: «Это ничего не меняет, Ниночка. Сейчас всё устрою. Проходим ко мне и …» Оборвав себя на полуслове, он быстро обернулся, потому что   в прихожей послышался тот же хрипловатый голос.
- Ё-ори-ки-и – маморики! Да Борька цыпочку с собою привёл! Здрассте, здра-ассте!..
С зыбким, неприятным чувством, Нина перевела взгляд на источник издаваемых звуков и увидела уставившееся на неё странное существо…
Это, по всей вероятности, была женщина, но довольно высокая и очень худая. Ядовито – зелёный спортивный костюм, в пятнах и в каких-то замывах, свободно облегал её  жердеобразное тело. Волосы с головы свисали неопрятными сальными прядями, а под глазами набрякли пугающие фиолетовые мешки. Отталкивающее лицо «баскетболистки», вдобавок, было обезображено большим багровым пятном, похожим на мясистый полип, который присосался к щеке и шее, и их разъедал.
Глаза Пашаевой невольно притягивало это лицо, как болезненно притягивает к себе всякое диковинное уродство.
-Ты, цыпа, блин, как я просекла, будешь ночевать у Бориса, верно? – вывел девушку из оцепенения насмешливый голос «баскетболистки». – Так помни, цыпа, ванны для тебя   с е в о д н и   не будеть!
И уже обращаясь к Дорохину, женщина пояснила:
-Васька с полмешка карасёв  гдей-то надыбал, я их чистила нонче  и чешуёй слив в ванне забила. Так шо звиняй, бляха-муха, Боря. Ежели надо помыться, то возьмёшь таз с балкона и …
Дорохин смотрел на женщину таким взглядом, который Нина не взялась бы определить, но, во всяком случае, он мог выражать что угодно, только не доброжелательность. Услышав сообщение про какого-то Ваську, Борис Георгиевич заметно напрягся и, уже не скрывая злости своей, оборвал говорившую:
-Стоп! Не зуди! Разве Ваську из следственного изолятора выпустили?
-Выпустили, воронка маво сизокрылого! Подчистую выпустили! Не виноватый  он.  Н е  ви-но-ва-тый!.. Пусть в другом месте воров-убийцев поищут!.. – худое тело «баскетболистки» пришло в движение, мелко затряслось от счастливого смеха, а свисавший с него спортивный костюм, складками заколыхался, как грязная тряпка.
-Васька щас к Петровне за флаконом метнулся. Как только объявится, мы поляну накроем и пригласим вас в   к о н п а н и ю   нашу, знакомство отметить. С цыпой своей нас познакомишь, Боря.
«Баскетболистка» так противно выговаривала слово «цыпа», так растягивала рот, и, как крыса щерила зубы, что у Нины от отвращения и страха засосало под ложечкой.
Женщина говорила что-то ещё, но Дорохин махнул раздражённо рукой: мол, понятно всё, хватит о глупостях распространяться. И уже обращаясь к своей гостье,  промолвил:
-Всё, проходим, Ниночка! Не стесняемся, не стесняемся!..
Пашаева смогла ему ответить лишь коротким кивком. От пережитого потрясения её словно парализовало. При всём желании своём, она не могла бы предпринять ничего иного, как только стоять и смотреть на это варварское, непотребное существо в спортивном костюме, приглашавшее её для знакомства в свою   к о н п а н и ю.
Поэтому Дорохин, угадав состояние девушки, и мягко её подталкивая в спину, повёл в апартаменты свои.
      
                Глава  4.

В комнате, куда мужчина завёл Пашаеву, стоял тот же смрад, что и в прихожей. И эта вонь  от жарящейся рыбы  способна была свести с ума любого.
Дорохин включил настольную лампу и в помещении воцарился интригующий  полумрак. Затем лучиновец помог Пашаевой снять шубу и шапку, и всё это повесил на крючок вешалки. Прячась за извиняющуюся улыбку, он нагнулся с намерением помочь ей снять сапоги, но девушка ледяным  взглядом его осадила.
-Не надо глупостей! Сама всё сделаю, - строго предупредила она Дорохина и, грациозно нагнувшись, разулась самостоятельно.
Пожав плечами, мужчина пристроил на вешалке свою дублёнку, и девушке рукой указал на кресло:
-Вот, присаживайтесь, Нина! Располагайтесь, как дома.
Пашаева послушалась его, но с явным колебанием и по ней было видно, как ей до сих пор не по себе.
На какое-то мгновение в комнате повисло неловкое молчание, которое хозяин нарушил  вкрадчивым покашливанием:
-Кхм-кхм…  Вы, Ниночка, пока осмотритесь, а я только на кухню – туда и обратно, - и, удалившись из комнаты, он дверь за собою плотно прикрыл.
Пашаевой понадобилась еще минута, чтобы собраться с силами, выйти из оцепенения и оглядеться вокруг. Если дать определение тому, что она перед собой увидела, - то это было очередной катастрофой.
Комната, довольно скромных размеров, знавала, вероятно, и лучшие времена. Давно некрашеная дверь была чем-то испачкана, напольный коврик – сильно потрёпан, единственное окно зашторено наглухо, плотной, но в нескольких местах прожжённой тканью. У левой стены стояла кровать, застеленная серым, казарменным одеялом. Рядом с кроватью пристроилась тумбочка; на ней фотография в аккуратной рамочке: смуглый подросток 14-15  лет, коротко стриженный и в объектив улыбающийся. Чертами лица весёлый тинейджер напоминал чем-то самого Дорохина.
«Сын, верно, и очень похож на него, но больно уж юн для пожилого папаши»,- подумала Нина и с вялым любопытством, скользнула взглядом вправо.
У противоположной от кровати стены стоял стол, а на нём магнитола, и ещё какие-то деловые бумаги, газеты. К столу были придвинуты два стула. Чуть дальше возвышался  платяной шкаф с зеркалом. В углу, ближе к двери, гудел холодильник, видавший виды трудяга «Саратов». Кресло, в котором устроилась Нина, придвинуто было поближе к окну, спиной к радиатору отопительной батареи. Под подоконником на полу стояли бутылки, и все пустые. А на самом подоконнике лежали журналы, Штук пять или шесть. Журналы мужские. Пашаева взяла в руки один из них.
Это полиграфическое глянцевое изделие было не лучшим, что создала цивилизация, однако, Нина всё же одолела четыре страницы, рассматривая снимки обнажённых женщин…  Весёлого нрава и апатичные, высокого роста и миниатюрные, упитанные в теле и худосочные, поставленные фотографом в скабрёзные позы, красотки изображали похотливых самок.
Брезгливо поморщившись, с досадливым вздохом, Пашаева отбросила журнал на место. Она была, весьма, чувствительна к правилам морали и приличий – и не могла смотреть на подобные вещи, не ощущая при этом некоторого стыда.
«Комната психологической разгрузки, и только … - мелькнуло у девушки в голове.- Ни тепла тебе, ни уюта домашнего, ни романтики при свечах… Да уж,  п е р с п е к т и в к а  !»
Продолжая всё так же в кресле сидеть и ощущая горечь в душе, Нина глядела в пространство невидящими глазами … Вот, значит как! Вот, значит, кто будет её первым   л ю б и м ы м … Какое крушение всех ее великолепных грёз! И Пашаева, наконец, поняла, к  какому сорту людей ей следует отнести теперешнего кавалера: много поживший на свете, много чего повидавший и далеко не безупречный в нравственном отношении мужчина. Нина была уверена, что под благопристойной внешностью стареющего Казановы, скрывалась сущность смекалистого, циничного и глубоко сведущего в психологии человека. Подобно опытному барышнику, Дорохин обладал своеобразным чутьём:  с первого взгляда мог отличить добротную вещь от некачественной, видел людей такими, какими они были на самом деле, а не такими, какими старались казаться. Иными словами, мужчина родился с компьютером в голове. Стремясь нравиться окружающим, быть душою любой компании, он интуитивно угадывал вкусы и желания тех, с кем ему приходилось по жизни сталкиваться. И даже, порой, не разделяя чужих вкусов и взглядов, Дорохин весьма ловко умел подстраиваться под них и выгадывать из этого свои интересы. Вот и в случае с Ниной: безошибочно распознав её душевную драму, он пытался извлечь из ситуации выгоду, для чего, собственно, и заманил девушку в своё жилище.  Ж и л и щ е …
Нина еще раз разочарованным взглядом осмотрела убогую комнату. На её лице угадывалось выражение растерянности. Она походила на затравленное животное, угодившее в западню. С каждой секундой росла её уверенность в том, что она совершила ошибку, уступив уговорам Дорохина. Где-то, глубоко внутри, настойчивый голос ей нашёптывал:  нужно быстрее убираться из комнаты, её коллега, отнюдь, не ангел и последствия от визита могут быть для неё плачевными. Эх, сбежать бы!.. Но как это сделать?!.. Внутренне обмирая, она представила себе обратный путь до автобусной остановки: мимо заборов, траншей, через безлюдный парк … Нет, на обратный путь  одна она навряд ли отважится. Вот разве что попросить того же Дорохина до остановочки проводить?.. Но захочет ли старый хитрец отыграть в обратную?.. Да уж, скверно. Очень скверно. Просто ужасно!.. И Нина стала невольно прислушиваться к приглушенным голосам, доносившимся из кухни.
«Да никуда я не уйду! Имею на хату права, как и ты!», резко отвечала Дорохину женщина. Тот неразборчиво её уговаривал.
В диалоге наступила неопределённая пауза, заполненная шипеньем масла на сковороде.
И снова, осипший голос «баскетболистки»:  «Всего-то?.. Ну, ты, и жлоб, Борька! Накинь полтинничек, и разойдёмся с миром». И снова пауза.
«Ну ладно уж! Вернётся Васька, я ево уломаю. Спустимся к Шурке, на первый … А вы  тут милуйтесь,  г о л у б к и…» (Последние слова обиженное судьбой существо сопровождало смехом сухим и трескучим, как звук ломаемых веток зимою).
Вернулся Дорохин. После его прихода комната стала казаться еще теснее. Мужчина метнул испытывающий взгляд на Пашаеву. У неё было бледное, напряжённое лицо и на какое-то мгновение лучиновец пожалел, что привёл девушку к себе. Но лишь на мгновение.
 «В конце концов, она взрослый, самостоятельный человек, - подумал он, - и нельзя же вечно прятаться от реалий жизни». Но вслух, с обворожительной улыбкой сказал своей гостье:
-Должен извиниться перед вами, Ниночка. Прекрасно осознаю, что эта обстановка не соответствует вашим высоким стандартам, но чего же вы ждали от берлоги стареющего холостяка? Возможно, комната и выглядит простенько, но в своей жизни я всегда руководствовался словами англичанина Аддисона: «Скромность – это не только орнамент, но и страж добродетели».
«Демагог, - подумала Нина, в узкую полоску поджимая губы. – Если нынешний период его жизни считать добродетельным, то, что же тогда следует считать непристойным?»  Но вслух, девушка ничего не сказала, а лишь кивком указала на кучу пустых бутылок у батареи.
-А-а, это… один из немногих моих недостатков, с которым я постоянно борюсь, - со вздохом ответил Дорохин и покаянно опустил голову.  Потом, встрепенувшись, оживлённо продолжил: - Так-с, значит, расклад сегодня будет такой: соседку я уломал; она дожаривает рыбу и уходит к подруге. Туда же отчалит и её сожитель. Так что квартира в нашем распоряжении до утра. Вы довольны?
-Борис Георгиевич, - начала Нина, всё ещё раздумывая, как бы по возможности дипломатичнее прервать нежелательное ей рандеву, - я хотела,  вас попросить…  Вы не могли бы…  а-а…
-Вам нужно, по всей видимости, в туалет?  Извините, что сам не догадался предложить. Пойдёмте, я покажу.
-Нет, нет - не надо! Найду сама, - вставая, откликнулась Пашаева, мысленно коря себя за нерешительность.
-Вот и прекрасненько. А я пока провентилирую помещение, а то Верка своими карасями всю квартиру … про-во-ня-ла…- Дорохин подошёл к окну, и, отдёрнув край ткани, взялся за ручку форточки.
Нина же в это время вышла из комнаты. Интуитивно сделала три торопливых шага в сторону серой двери с наполовину оторванной ручкой.
«Баскетболистка» топтавшаяся у стола на кухне, стрельнув  в девушку взглядом, ехидно заметила:
-Бумаги нет. И с бачком  там   к у р а т н е е .
Вздрогнув, Нина почувствовала, как по позвоночнику побежали мурашки, и поспешно скрылась в каморке спасительной.
Как и для большинства благовоспитанных граждан, ритуал творимый  за запертой изнутри туалетной дверью, являлся для Пашаевой одной из важнейших проблем бытия. И ей импонировало, когда обстановка внутри помещения соответствовала важности вершимого здесь физиологического процесса. Но то, что она увидела в маленькой комнатке, только усилило приступ её депрессии: стены были окрашены коричневой краской, ржавые трубы мерцали каплями конденсата, с затёкшего потолка свисала серая паутина, а находящаяся в туалете сантехника, видно, ещё знавала времена «отца и вождя всех народов». И всё это было освещено тусклым светом.
Справив интимную малую нужду и приведя одежду в порядок, с приличной последовательностью Нина дёрнула за цепочку бачка накопительного. Но громогласного водопада к удивлению не последовало, так как цепка, сорвавшись, шустрой змейкой юркнула за унитаз. С брезгливой судорогой девушка нагнулась, чтобы цепочку поднять и попытаться пристроить на место, но тут увидела, как в щели на полу шевелятся чёрные, огромные тараканы.
Забыв выключить свет, порозовевшая от отвращения и стыда, Пашаева выскочила из неприветливой каморки наружу.
У Дорохина она появилась как раз в тот момент, когда хозяин комнаты, склонившись над открытым холодильником, перебирал в нём продукты.
Он доставал оттуда кулёчки какие-то, свёртки, пакетики и, подозрительно их понюхав, нахмурившись, клал обратно. Из распахнутой форточки до него долетали лёгкие порывы декабрьского ветра, заставлявшие шевелиться в беспорядке лежавшие на столе бумаги, отчего казалось, будто там подрагивали от холода, какие-то экзотические, невиданные бабочки.
Заметив девушку, мужчина ей ободряюще улыбнулся: «Ну-с, всё в порядке?»
В полной растерянности, страдальчески морщась, Нина переводила взгляд с Дорохина на дверь комнаты, которую только что за собой закрыла.
-Та-ам… это … т-там … а-а … Жжжуть   какая-то!!..
-Аа, Веерка-то? Не обращайте внимания, - Дорохин выпрямился, держа в руках бутылку коньяка и тарелку с уже нарезанным сыром. – Она, в общем-то, славная женщина, но только немножко… с придурью. Как вот сегодня – затеялась в ванной рыбу чистить!..  А, какова   хозяюшка?
А знаете, Нина, - продолжил Дорохин, ставя бутылку и тарелку с сыром на стол, а, поставив, стал в стопку собирать лежавшие там бумаги. – Я, кажется, занедужил. Ещё когда ехал с вами в автобусе, то почувствовал в теле нездоровый озноб. Видно вчера на складах просквозило. Так что мне срочно необходимо выпить. Нужно согреться. И вы  мне должны составить компанию. Но у меня только коньяк. Ничего другого, к сожалению, нет.
«Провожание до остановки отменяется, - пронеслось у девушки в голове.- Старый лис перехитрил меня. Нужно обдумывать альтернативные варианты». И чувствуя, как самообладание к ней возвращается, зябко поведя плечами, строго спросила:
-Что же вы, Борис Георгиевич, тогда форточку не закрываете? Так ведь простуда совсем накроет!
-Извините, запамятовал, - мужчина поспешил к окну и, форточку прикрыв, всё снова наглухо зашторил. – Вот так-то будет лучше! А вы проходите, Ниночка, не стесняйтесь! Не стойте у двери, как сирота казанская. Усаживайтесь в кресло! Это  самое  уютное место в моём обиталище.
Вздохнув, девушка последовала его совету. Сев в кресло, настороженным взглядом продолжала наблюдать за мужчиной.
А Дорохин, тем временем, к тумбочке подошёл, склонился над ней и извлёк два бокала.
-Полагаю, что не заставите меня пить в одиночку? А, Нина?
Пашаева упорно отмалчивалась. А заместитель директора вернулся к столу. С ловкостью, которая вырабатывается только многолетней и упорной практикой, при помощи ножа и проворных пальцев, он молниеносно откупорил бутылку  коньячную и разлил по бокалам янтарную жидкость. Оба бокала наполнил на треть. С мягкой улыбкой стал приближаться к девушке.
Нина, не отрывая от него пытливого взгляда, сжимала побледневшими пальцами подлокотники кресла. Девушка прекрасно понимала, что если теперь выпьет с мужчиной, то придётся остаться; её решимость иссякнет, воля парализуется и между ними будет достигнуто молчаливое соглашение - если вместе пьём, значит вместе спим. Что делать-то?.. А?
 -Ну, хватит, Ниночка, расслабьтесь! Не нужно букой на меня смотреть. Вы в доме у друга. И в конце концов, как говорится, «а л э а   я к т а   э с т». Ну, вы, знаете, - «жребий брошен»! – протягивая ей бокал, с улыбкой произнёс Дорохин.
Кинутый камешек цели достиг. Самолюбие Пашаевой было уязвлено.
-Да, Борис Георгиевич, я знаю латынь. Знаю, ровно настолько, чтобы понять  заезженную цитату, - ответила девушка, принимая от мужчины бокал.
-Простите, голубушка, простите. Я так привык к вопиющему невежеству современной молодёжи, что просто забыл: сегодня у меня в гостях, весьма, начитанная и образованная девушка.
Кстати, вам говорил кто-нибудь, что брови у вас в точности, как у  «Святой Инессы»  Хосе де Рибера? А ведь её образ считается одним из лучших воплощений женской красоты…
-Откуда вам известно про  «Святую Инессу»? Неужто из мужских журналов? А, Борис Георгиевич?
-Ну-у, знаете ли, Нина, так не честно!.. Вы мне наносите удар ниже пояса. А я свободный человек и распоряжаюсь досугом, как умею. Ну, впрочем, хватит разговоров! Давайте выпьем. Выше здоровье! – провозгласил Дорохин, поднося бокал к губам.
Пашаева не могла заставить себя ответить ему тем же тостом, но пару глотков из бокала сделала. По её телу почти сразу же разлилось приятное тепло. Вкус крепкой жидкости показался ей вполне сносным. Поинтересовалась названием коньяка.
- «Камю», - самодовольно пояснил Дорохин. – Достал по случаю. И страшно дорогущий!
Мужчина медленно прошёл через комнату и встал в картинной позе у холодильника, облокотившись на его широкую крышку, единственным украшением которой была пепельница с окурками.
-Спасибо, что не отказались выпить со мной. В компании это делать намного приятнее. Особенно в компании с такой красивой и образованной девуш…
В дверь довольно громко и требовательно постучали. Так стучат, наверное, наркополицейские или кредиторы, непоколебимо уверенные в своих правах.  Послышался знакомый раздражённый голос: «Борька, блин, открывай! Твоя цыпа в сортире  с бочка цепь сорвала и свет, росомаха, не вырубила. А за элестричество все поровну платим! А ну, открывай, живо!..»
Дорохин пытался выглядеть невозмутимым, и это ему пока удавалось. Подчёркнуто равнодушно пожав плечами, он, щёлкнув запорным устройством замка, дверь приоткрыл.
Недобро усмехаясь, «баскетболистка» стояла у порога комнаты, упёршись руками в бока. Принятая поза свидетельствовала о её воинственном настроении.
-Ну, что еще? – поинтересовался Дорохин и, выйдя наружу, дверь за собою прикрыл.
Потекли томительные минуты ожидания, на протяжении которых Нина с задумчиво-рассеянным видом смотрела перед собой. В теле чувствовалась усталость, в голове путаница. В целые годы растянулся этот тягучий день, и всё нет ему конца, нет конца…  А за дверью те же приглушённые голоса: всё договариваются о чём-то, спорят, друг другу доказывают. Го-ос-по-ди-и! Вот скука-то!..
И Нина заскользила тоскливым взглядом по безвкусной обстановке комнаты. Притормозила его на настольной лампе. Странно. Сама вся белая, а кнопка выключателя чёрная… Но почему кнопка чёрная? Случайно ли?.. Пашаева попыталась сосредоточиться на поиске ответа на этот вопрос, хотя больше всего ей хотелось сейчас одеться и убежать, куда глаза глядят. Лишь бы подальше быть от этого жуткого дома с его приглушёнными звуками и нелепыми, почти фантасмагорическими обитателями. Хотела убежать, но даже из кресла не встала. А только маленькими глотками коньяк допила, чувствуя, как алкоголь потихоньку начинал брать своё. Похоже, что сегодня она потерпит крупное поражение. Что ж, пусть даже так. Уж слишком она устала, чтобы волноваться по этому поводу.
И вновь, с коротким, глухим щелчком, сработал замок. С триумфальной ухмылкой на лице в комнате появился Дорохин, и с театральным жестом - вверх вскинул руку.   
-Аплодисментов не нужно! Но   с т а т у с   к в о   а н т э    б э л л у м    восстановлено! – велеречиво произнёс лучиновец и испытующе посмотрел на девушку, - мол, давай, переводи, если ты, действительно, такая крутяшка.
-Положение, существовавшее до войны, восстановлено вами, - бесстрастно произнесла Пашаева и притворно зевнула. Хотя игра в угадывание цитат ей, действительно, уже прискучила. « И, кроме того, мне известно ещё с полсотни перлов подобных», - могла бы добавить девушка, но ей не хотелось козырять своими знаниями перед Дорохиным. Зачем? Не для того же сюда пришла…
-Потрясающе, Ниночка! Просто потрясающе! Сейчас что – латыни обучают в финансовых вузах?
Пашаева равнодушно пожала плечами.
-Нет. Но я много читаю.
Дорохин, заметив, что девушка свой коньяк допила, взяв со стола бутылку, приблизился к ней и стал подливать в её бокал. Наливал осторожно, но не как пьяница, а как рачительный и знающий толк в напитках трактирщик.
 -Достаточно? – полюбопытствовал он, наполнив бокал на треть.
-Вполне.
В свой же бокал мужчина набулькал до половины.
-За что же выпьем? Я столько тостов сегодня наговорил, что хотела бы услышать хоть один и от вас…
На мгновение в комнате воцарилась тишина, нарушаемая только шумом воды льющейся на кухню в мойку. Пашаева смотрела на Дорохина стоявшего перед ней с бокалом в руке. Что она могла сказать этому самовлюблённому ловеласу: с жёлтыми, прокуренными зубами и плотоядной улыбкой, с коротко подстриженными усиками и с живыми, участливыми глазами.  Мужчина, стоявший перед девушкой, производил впечатление опытного, искушённого человека, знающего о жизни гораздо больше, чем Пашаева знала о ней из прочитанных книг. И казалось Нине, что Дорохин мог бы сварить и суп из топора, зажарить шашлык из подмёток, сшить одежду без ниток и даже за уши бегущего зайца поймать.   Такой всё сумеет, всё порешит!..  И  вот  такому        у м е л ь ц у    Пашаева сейчас должна была что-то сказать, хотя бы в благодарность за то, что они вместе ушли с вечеринки.
-Я предлагаю тост… а-а… - без эмоций в голосе начала девушка, - за… за вас…  За мастера по урегулированию туалетных конфликтов!
На лице Дорохина появилось изумлённое выражение, а затем, откинув голову назад, он громко расхохотался. И смех его был непринуждённым, искренним.
-Потрясающе, Ниночка! Просто потрясающе! Вы бесподобны!.. – наконец отсмеявшись и отчётливо выговаривая слова, произнёс мужчина. – Я же буду пить за вашу оригинальность!
Они чокнулись. Дорохин выпил свой коньяк до конца. Пашаева же, отпила чуточку.
Нина попробовала пошевелиться в кресле, но эта попытка у неё вызвала головокружение; контуры окружающих предметов расплываться стали.
«Ч-чёрт, как подействовало!..» - с удивлением подумала девушка. И действительно, выпитый коньяк разрушал все преграды, всякое сдерживающее начало, и события уходящего вечера ею уже воспринимались в спокойном свете. Это начинал своё действие  мудрый алкогольный фатализм… Да, конечно, ей необходимо расслабиться. И не нужно терзать свою душу сомнениями. Что будет, то будет!.. И ей лучше повести себя так, будто это обычный вечер, а она в гостях у университетской приятельницы. И Дорохин ей сделался почти симпатичным, и его влечение к ней казалось искренним. Ну а то, что мужчина пытался извлечь свою выгоду из её дрязг душевных, теперь вызывало только снисходительную усмешку. В конце концов, нет людей без изъяна. И она, должно быть, в чём-то небезупречна. И каждый в своей путанной жизни должен когда-то, чем-то поступиться… О-ох, и странные всё-таки создания эти нелепые   ч е л о в е к и!..
А Дорохин в это время вернулся к столу и, присев на один из стульев, с улыбкой обратился к девушке:
-Нина, вот вы сегодня в гостях у меня, такая молодая, красивая, остроумная, а я о вас, голубушка, ничего толком не знаю. Кто вы и откуда? Кто ваши родители? Как вам жилось все эти молодые годы?
Пашаева невольно задумалась. Она не принадлежала к категории девушек, которые спешат обрушить на собеседника подробности своих биографий. То, немногое, что Нина сочла возможным сообщить Дорохину, сводилось к следующему: родилась она в семье военного, её детство прошло в многочисленных переездах, а когда семья поселилась в О-ске, то её папа через полгода скончался. И теперь они живут вдвоём с мамой в двухкомнатной, но, довольно,  уютной квартире.
Нина заметила, с каким особым вниманием выслушал её заместитель директора. Без сожаления, но всё-таки вынуждена была признать, что её рассказ о себе прозвучал слишком скупо. Но зато, ей удалось, наконец, придать своему голосу спокойный и безучастный тон.
Дорохин девушке признательно улыбнулся.
-Спасибо, Ниночка! Но хотелось бы выслушать вас до конца.
-То есть?
-У вас есть в настоящее время молодой человек?
Пашаева невольно нахмурилась. Её покоробила мужская бесцеремонность. Нет, на эту сугубо личную тему она ни перед кем распространяться не будет.
-Ну что ж, признателен вам и за это. - Сказал Дорохин, подливая жидкого янтаря в свой бокал. – Что же касается меня, то, только, какими ухабистыми и пыльными путями вашего покорного слугу не носило…  Э-эх, Нина, Нина-а!..
Мужчина выпил за вечер больше, чем ему следовало, и не в состоянии был усидеть на месте. Держа в руке бокал, он заходил по комнате, ведя о самом себе неторопливый рассказ. Через сорок минут непрерывного монолога, Пашаева уже узнала о сослуживце многое: и о его бывшей жене, и о сыне, чья фотокарточка  украшала прикроватную тумбочку, о его политических воззрениях, и о взглядах на экономический кризис. Не преминул коснуться захмелевший лучиновец  в пространной исповеди и своего здоровья.
-… Четыре года назад, почти сразу же, после развода, у меня случился инсульт, приведший к состоянию клинической смерти. Целых семь дней меня терзала сильнейшая головная боль, но врачи не могли поставить диагноз. А кровь из лопнувшего сосуда заливала мозг … В момент же, когда потерял сознание, я находился на небольшом фуршете. Поэтому неотложку вызвали сразу же, - рассказывал Дорохин, делая очередной глоток высокоградусного янтаря. После чего от удовольствия промычал:
-М-мм!.. Отличный коньяк! Коллекционный. Отменный вкус. Не правда ли?
Нина в ответ неохотно кивнула, мысленно посылая к чертям разболтавшегося собутыльника. Её в это время одолевала дремота. Она уютно устроилась в кресле и, как девочка, подобрала под себя ноги (благо одета была в практичные брюки). Полуприкрыв глаза, как разомлевшая на солнышке ящерка, она рассеянно вслушивалась в журчание Дорохинских слов, которые сыпались из его рта, как горошины.
-М-мда, значит-с… Был… был у меня этот знаменитый момент с «белым светом в тоннеле» и тому подобное, - тем временем, продолжал свой рассказ Дорохин. – Не могу объяснить, что произошло. Меня куда-то несло, куда-то затягивало… Я видел некоторых друзей и родственников, которых уже потерял, и они говорили мне, чтобы я не боялся… Действительно, там было на что посмотреть!.. Под необыкновенно сияющим небом взрастала богатая растительность, среди которой бродили диковинного вида животные. Я видел там изумительный водоём в форме  бабочки с двумя большими «крылышками», наполненными розовой искрящейся жидкостью. В одном из «крылышек» плавали дивные рыбки, а во втором росли цветы неземной красоты – типа наших кувшинок. Вблизи водоёма танцевали женщины, одетые в лёгкие, серебристого цвета туники. И женщины эти были прекрасны: добрые лица, голубые глаза и взоры, какого-то особого накала … Они манили меня, звали в свой хоровод, предлагали остаться … И я желал там остаться! Но что-то не состыковалось. М-мда!.. Вернуться оттуда – это серьёзная штука, после чего человек должен спросить самого себя, а какой в этом высший смысл?.. Для меня он теперь состоит в понимании того, что нельзя быть легкомысленным в своих делах и поступках; надо с уважением относиться к жизни, как к своей, так и чужой. Это приносит душевный покой, чувство радости и единство с-сс… - внезапно Дорохин остановился перед креслом, его монолог сам собою сломался, возникла секундная пауза, после которой мужчина заговорил о главном, из-за чего, собственно, и городил весь предыдущий сыр-бор.
-Нинушка, милая! Вы мне давно и очень нравитесь! Я, можно сказать, от вас без ума … без ума!.. Как говорил герой одного известного фильма: «Вы привлекательны, я  ч-чертовски привлекателен!.. Так чего же нам попусту время терять?»
И не давая девушке прийти в себя, пустой бокал поставив на подоконник, мужчина наклонился к ней, ладонями упёршись в подлокотники кресла. Лицом зарывшись в богатство её волос, и ощущая ароматную свежесть весны, он страстно зашептал:
-Не бойся меня, девочка милая!.. Доверься мне, доверься, радость моя, жи-изнь моя!.. Хочу обладать тобою.  Увидишь, как это прекра-ас-но-о!..
Нина поморщилась. Она предпочла бы, чтобы Дорохин нашёл менее затасканные слова для выражения своего восхищения, ею. Она сидела, вжавшись в спинку  кресла, и глядела куда-то в сторону. Стыдясь и тоскуя, Пашаева чувствовала, как мужчина с настойчивой нежностью касался её тёплого лба губами, бродил ими по её щекам и по шее, не переставая при этом страстно шептать: «Ягодка моя сладенькая,  рыбонька быстрая, ясочка ненагля-а-адная…»  А из его рта,  ей  на лицо хлынул вялый запашок чего-то несвежего и не совсем здорового. И этот запашок не мог заглушить даже выпитый им французский коньяк.
Не в силах дальше терпеть мужские пьяные нежности, Нина сочла за благо остановить кавалера. Ладошкой упёршись Дорохину в грудь, девушка с неотразимой серьёзностью, строго сказала: «Давайте похерим игру в страстные поцелуи и перейдём сразу к делу…»
Дорохин на мгновение над нею затих, потом отстранился от кресла и зашептал торопливо: «Да, да, конечно, Ниночка … сразу к делу… Охотно перейдём сразу к делу!..» Он подскочил к кровати и суетливо сдёрнул казарменное покрывало. Под ним оказалось сложенное одеяло в несвежем, застиранном пододеяльнике. Дорохин его деловито расправил.
-Борис Георгиевич, п-погасите свет, - прерывистым голосом попросила Пашаева, стыдясь раздеваться в присутствии пожилого мужчины.
Поколебавшись мгновение, Дорохин молча нажал на выключатель лампы, и комната погрузилась в непривычную темноту.
Ощущая некоторую неопределённость в коленях, словно её ноги жили по себе сами, Нина встала из кресла и поставила свой бокал на подоконник, рядом с дорохинским. И почувствовала, как по спине побежал холодок неприятный. Ещё никогда у неё не было так тоскливо и тошно на душе, как теперь. В эту минуту неприятие того, к чему она теперь стремительно приближалась, было в ней так велико, что Пашаева бессознательно оттягивала наступление решающего момента. Всё её воспитание, все прочно усвоенные представления о нравственности, о порядочности, внезапно в ней подняли волну противоречивого бунта, отрицающего её собственные слова, её согласие. Оцепеневшая и молчаливая, она какое-то время стояла у кресла не в силах решиться на последний шаг. И только мысленно горячо молила Всевышнего: «Господи, не оставь! Господи, надоумь! Господи, ну подскажи, как поступить в минуту ответственейшую?!..»
Но тут её поразила внезапная мысль… Теперь поздний вечер. Корпоративное  застолье уже заканчивается, и все довольные разъезжаются по домам. Поехал к себе домой, конечно, и Костик. А что же Гускина?.. Куда отправилась кривляка Гускина? С кем проведёт она остаток вечера?.. Что, если…?!..  Не-ет! Быть не может того. Это абсурдно! Нелепо! Невозможно!..
При одной мысли  об  э т о м,  Нина в отчаянии тряхнула головой, ощущая сухость во рту, а на языке – ощущение обложенности… Но почему невозможно-то?.. Она же сама, всего пару часов назад, была твёрдо уверена в том, что между Гускиной и Кобышевым  наличествуют интимные отношения. И  почему бы этой «сладкой парочке» не скоротать грядущую ночку у Костика? Тем более, что родители последнего уехали на целый месяц за Урал (Нина случайно узнала об этом из разговора юриста с Гускиной).
Ошеломлённая внезапной догадкой, девушка пребывала в полном смятении…  Ну да, конечно, воркующие голубки теперь устроились, наверняка, в тёплом гнёздышке и крутят там свои делишки амурные…  Э-эх, люди, люди! Какие бездушные, легкомысленные существа, думающие только об удовольствиях, но не о возможных последствиях!.. Впрочем, Нина понимала, что несправедлива в этом вопросе. В конце концов – это было обычным делом двух увлечённых друг другом молодых людей, и Пашаева не могла того не признавать. И всё-таки, ей было чертовски обидно, что всё обернулось именно так, и то, что избранницей Кобышева стала не она, а ненавистная  ей кривляка-жеманница.
Дорохин в это время, раздеваться закончил и стоя в одних семейных трусах, обернулся к девушке. Увидев в темноте её оцепеневшую фигурку у кресла, мужчина озадаченно потёр рукой подбородок.
-Ниночка, что-то не так?
Секунду-другую Пашаева смотрела в его сторону и словно не понимала вопроса. Потом, сделав над собой усилие, раздеваться стала, ведя мстительную игру против вездесущего и незримого Кобышева, приходя в ужас от мысли, что, возможно, то же самое сейчас, в его квартире проделывала Гускина. 
Сняла пёстрый джемпер, бросила его на подлокотник кресла. Перебирая пальцами поднятых рук, стала расстёгивать пуговицы блузки. Первая пуговка, вторая, третья… Сколько ещё осталось? Всего, кажется, было семь…
Стоя лицом к окну, вдруг почувствовала прилив крови к голове, услышав за спиной дыхание шумное. Дорохин обнял её за талию и в шею поцеловал. Пашаева не могла видеть его лицо, однако почувствовала, что лучиновец возбуждён. Он был мужчиной, и анатомия выдала его желание.
-Борис Георгиевич, потерпи-те-е…Раздеться да-ай-те-е…-внутренне обмирая, прошептала девушка, уводя из-под его морщинистых тёплых губ непокорное плечо.
Согласно кивнув, Дорохин стал ей помогать раздеваться. Он спешил: его пальцы, нервно соскакивая с пуговиц блузки, с трудом выталкивали их из узких петелек. Сняв с Нины этот предмет одежды, лучиновец аккуратно повесил блузку на спинку кресло. «Дамский угодник», - внутренне усмехнувшись, подумала девушка и, прогнувшись в спине, торопливо брюки сняла. Бросила их в глубину того же кресла. А Дорохин уже возился с застёжкой её бюстгальтера.
-О-ох уж эти … женские ш-шштучки! – с досадой произнёс захмелевший мужчина и, просунув под бретельку указательный палец, с силой потянул её на себя.
Сделав отрицательный жест головой, Нина поспешила ему на помощь.
-Э-э, так не надо! Оставьте! Са-ма-а…- И вот она уже без бюстгальтера.
Потом, стыдливо морщась, девушка быстро сняла носки и трусики, и, оставив их лежать на полу у кресла, босиком прошлёпала к кровати разобранной. Ей вдруг показалось, что в комнате очень холодно, и всё её тело покрылось мурашками.
А Дорохин в это время, с подоконника забрав бокалы, к столу подрулил. Негромко крякнув, он звонко вырвал пробку из бутылочного горла и, обратившись к девушке, вежливо поинтересовался:
-Нинушка, вместе допьём остатки нектара?
-Нет уж… без меня, пожалуйста, без меня…- губы скривив, отозвалась Пашаева. Дорохин в ней давно уж вызывал какое-то слепое, колючее раздражение. Резким движением, откинув край одеяла в сторону, она нырнула в недра холодной постели и натянула одеяло до самого подбородка, стараясь унять охватившую её дрожь. Всё! Наступил предел её девичьей расторопности. Дальше путеводительствовать   только ему. Прикрыв глаза, Пашаева словно мышонок в норке, затихла… Минута, которую она долгие годы ждала, которую представляла себе сотни раз, минута, которой она боялась и тем не менее добивалась, теперь подступила вплотную…
Дорохин же, наплескав себе из бутылки в бокал, выпил остатки коньяка залпом. Взяв ломтик сыра с тарелки, неторопливо зажевал им выпитое. Потом, крепко потерев ладонями своё лицо, он, шумно, раздувая широкие ноздри, к кровати приблизился.
Отодвинувшись от постели к самой стенке, Нина лежала на спине, вытянувшись во весь рост. Ноги она распрямила так, что лодыжки касались друг друга, руки держала в районе груди, а пальцами сжимала край одеяла. Её волосы тёмной благоухающей массой разметались по подушке.  Глаза девушки в темноте пообвыклись и с колючей настороженностью всматривались в фигуру Дорохина. А тот, продолжая сопеть, присел на постель. Кровать под тяжестью его коренастого тела провисла.  Мужчина медленно приспустил одеяло, покрывавшее девушку, ей до пояса. На его возбуждённом лице застыла улыбка.
-Не надо так, прошу тебя, - мягко попросил Дорохин и руками отвёл ладони Пашаевой, которыми она торопливо свои груди прикрыла. Вжавшись затылком в подушку, Нина смежила веки. Уже ни о чём не думалось, а только тупо и обречённо стучало в висках: «Вот оно!..Вот оно!..Вот оно!..»- что «оно»?- пойди, разберись…
Наслаждаясь мерцанием её наготы, Дорохин провёл пальцами по кончикам грудей девушки и почувствовал, как соски выпрямились и стали твёрдыми. Сами же груди были чуть тяжелы для изящного тела и смотрели немножко в стороны. Лучиновец перевёл взгляд на лицо Пашаевой и, нагнувшись к нему, вдохнул животворный аромат её волос и кожи. Туман нежности окутал его сознание. И Дорохину показалось (но только лишь показалось!), что губы девушки вместе с подбородком потянулись к нему, и он, обхватив её голову руками, приник  к этим губам долгим поцелуем.
Вдруг, заглушая сопенье лучиновца, дверной звонок прозвучал. И было слышно, как из кухни в прихожую в нетерпении прошлёпала «баскетболистка». Тягуче-пронзительно скрипнула входная дверь.
«Ты чё так долго? Я  чуть не сдохла!» - донёсся из прихожей голос женщины.
В ответ ей что-то недовольно проворчал пришедший мужчина.
Не обращая на голоса внимания, Дорохин попытался свои поцелуи продолжить, но Нина, фыркнув, досадливо отпихнула усатое лицо ладошкой.
Лучиновец с неохотой отстранился от девушки и, сидя на постели, раздражённо вздохнул. На безмолвный – лишь одними глазами – вопрос Пашаевой, Дорохин с отвращением поморщился и утвердительно кивнул головой, - да, всё правильно понимаешь, девочка, - Веркин сожитель вернулся. Потом, помедлив, плюющимся шёпотом произнёс: «Они щ-щас уйдут,  Ниночка!.. Щ-щас уйдут. Подождём…».
Потянулись томительные минуты ожидания. Свет дворового фонаря, едва пробиваясь сквозь прожжённую в трёх местах материю, занавешивавшую окно, выхватывал из темноты контуры платяного шкафа и кресла, с брошенной в него одеждой. Нина смотрела на нечёткий силуэт Дорохина и, прислушиваясь к его дыханию, с лёгкой иронией размышляла: «Он сидит с таким видом, будто Бонапарт в полусожжённой Москве в ожидании добрых весточек о долгожданном мире. Да уж, мужика, конечно, можно понять – был полон радостного предвкушения любовных утех, до которых оставались секунды, и вдруг… реальность обломала, как говорится… Ну, впрочем, в этом сам виноват, голубчик! Не нужно было лгать о своих жилищных условиях. И если уж мне суждено утратить невинность в его склепоподобной каморке, то это случится не под вопли одуревших от пьянки сосе…».
Пашаева не успела додумать свою мысль до конца, потому что услышала  знакомый женский голос, в котором угадывалось ехидство закоренелой  сплетницы: «Ля-ля-фа-фа!..Да он тебе, Васёк, не откроет. Он лярву каку-то к себе приволок, и щас у них в гнёздышке по-олнейший  ы-ынтим…»
Л я р в а… Слово это эхом отдалось в ушах девушки и, сделав непроизвольное глотательное движение, она покраснела до корней волос. Вот значит как! Во-от как её теперь величают!... Премиленькое определеньице, ничего не скажешь… Нина  была готова от стыда провалиться сквозь пол. Ладонями закрыв лицо, с мольбою в голосе она прошептала:
-Борис Георгиевич, это уж слишком…Я нахожусь у вас в гостях, а о себе слышу та-акое!...Уж если вы хотите продолжение…- она на мгновение запнулась, подыскивая подходящее слово и, руки опустив к подбородку, с иронией горькой закончила, - …продолжение банкета, то сделайте  что– нибудь,  но только избавьте от оскорблений подобных…
Пашаева не могла видеть глаза Дорохина, но почувствовала, как тот занервничал. С постели встав, он к стулу подошёл и торопливо стал натягивать брюки.
-Сейчас, Ниночка, обождите, сейчас!.. Сейчас я с этими засранцами…-накинув на плечи рубашку и даже, не застёгивая её, он к двери придвинулся  и щёлкнул замком, -… с этими засранцами  р-разберусь! Ждите. Сейчас!..
Сноп света бросился в комнату и тут же исчез. Дверь за мужчиной мгновенно закрылась. И сразу же послышался взрыв голосов.
«В чём дело, Верка?» - довольно резко начал Дорохин, с трудом удерживая клокотавшую ярость в груди, стараясь осадить её и не пустить дальше. «Мы же договорились, что вы уйдёте?!»
«А у нас сссё без проблем, Боря. Ежели я обещала, то значит – отвалим. Слышь, Васёк, ты зря обувку-то свою посымал. Мы щас к Шурке, на первый. Я там сссё объясню… Так надо, Вася!»
«Кому надо, тот пусть и валит», строптиво ответил мужской, сильно нетрезвый голос. « А я хочу по ящику телепузиков посмотреть. Я честно  отмотал своё и имею право!..»
«Каки теперь телепузики, Васька? Время десятый час. Пора на горшок и бай-бай» (последние слова «баскетболистка» произнесла раздельно и не без иронии).
«Ты щ-щас сама у меня на горшок сядешь, ясно?! И вааще, лучше молчи, когда мужик речь держит!» И тут  невидимый нетрезвый Васька, отвратительно и нецензурно выругался.
«Ты не ругайся, дурик», пытался урезонить соседа Дорохин. «А то церемониться с тобой не буду… Дам в рыло – быстро угомонишься!»
«А пошёл бы ты!!..»
 С этой минуты Дорохин перестал сдерживать голос, и Пашаева даже вздрогнула,  услышав, как лучиновец закричал на соседа: «Перестань лезть в бутылку, Василий! Ты не выдержишь очередного залёта в СИЗО! Уж я то знаю, какие у тебя желудок и почки!..»
«Мои почки – моё личное дело, понял!?.. И вааще, блин, шо за фигня? Шо ты меня изолятором, бляха-муха, стращаешь? Да в изоляторе, ежели хочешь знать, ништяк! У меня там всё схвачено. Я там свой. Свой! Понял?..»
«Вот она неприкрашенная правда жизни, - горько размышляла Пашаева, вдыхая запах подтянутого к подбородку одеяла. – Наконец-то. Мне давно … давно, следовало узнать её изнанку… Я могла бы не пойти сегодня к Дорохину, но не уклонилась, пришла. И вот я здесь, в этой комнате, под несвежим, грубым одеялом, потому что так было предначертано  мне изначально… Эта комната, эта кровать и шумные люди за стенкой, ждали меня долгие годы, и вот теперь мы все вместе здесь встретились, они - со мной, а я  - с ними… Моё тихое, безмятежное существование закончилось. Пришло время расплаты за всё. За мою длительную слепоту, за незнание жизни, за творожные блинчики, что так кушать любила, за пристрастие к чтению, за безрассудность мечтаний, за гордыню, за мстительность, короче, - за всё!.. Расплата за двадцать шесть лет тихого праздника, который закончился в тот самый момент, когда худосочная Верка за дверью ядовито съехидничала: «… а он   л я р в у   каку-то к себе приволок». Всё!.. Всё это, вероятно, уже было мне судьбой предначертано  изначально…»
У девушки возникло ощущение, что она начала мёрзнуть изнутри. Села на кровать, закутавшись в одеяло. То ли от нервного напряжения, то ли действительно от холода, но у неё застучали зубы, и она несколько раз подняла и опустила плечи, невольно прислушиваясь к голосам за дверью.
 Веркин сожитель подробно и длинно, не утаивая ни одной мелкой детали, не жалея огня и красок, описывал своей стихийной аудитории все превратности недавнего пребывания в изоляторе. Речь его изобиловала крепкими выражениями, заимствованными из лексики лагерных языкотворцев.
  «И   т о д а   я сказал  этой жабе в погонах, - ты можешь  оттрахать меня, как Буш-младший оттрахал  Ирак, но на своих дружбанов Васька Ветошкин стучать не ста-а-анет…»
«Ну, хватит, Вась, в натуре, хватит! Давай спустимся к Шурке и там сссё дорасскажешь».
«Отстань,  ж…па с ушами! Дай челвэку душу излить. Я вот Борьке хочу всё рассказать. Он чувак клёвый!  И  т о д а   я  сказал этой жабе в погонах…»
Нине же захотелось вскочить с кровати и закричать во весь голос: «Люди двадцать первого века не должны жить в таких скотских условиях!.. Каждый человек имеет право на тишину, на свежий воздух и жизненное пространство, в котором ему не захочется затыкать уши, чтобы не слышать ругань  б л и ж н е- г о   за перегородкой. Перестаньте же ссориться,  л ю д и ! Прекратите кричать и ругаться!!..».
Но что она могла в этой ситуации сделать? Она не в силах была помочь Дорохину выпутаться из отвратительной склоки, в которую его сама же невольно толкнула. Приходилось только терпеть и ждать. Терпеть и ждать. Ведь всё это должно было когда – нибудь кончиться?
Вдруг девушка услышала, как там, за дверью, случился шум. И вслед послышались приглушенные возгласы.
«Ну, хватит фордыбачить, Васька, уходим!», с заметным придыханием  внушала сожителю «баскетболистка».
«И чтобы до утра!.. Никто из вас!.. Ни-ни!!..», вклинивались в общий шум раздраженные возгласы Дорохина.
«Да ёлы-палы! Ну, куда же вы меня… выталки-ва-е-те-е?..», в бормотании Ветошкина пьяное недовольство угадывалось. «Обуться да-ай-те хошь!..»
И снова приглушённые голоса, возня какая-то, хлопок дверью и непривычная тишина. Не уж то ушли?
Через полминуты в комнату вернулся Дорохин и не спрашивая одобрения у девушки, включил лампу настольную.
Нина сидела на кровати, кутаясь в одеяло и, испытующе на мужчину смотрела. Свет от лампы золотистыми бликами сиял   в её бронзово – каштановых волосах  и мягко освещал неподвижное, немного настороженное лицо.
Лучиновец молча прошёл к холодильнику. Достав из него початую бутылку спиртного и один апельсин, вернулся к столу. Тяжело на стул опустился. Апельсин порезал ножом на колечки и уложил их на тарелку с сыром. Потом, обернувшись, посмотрел на Пашаеву. Посмотрел так, когда всем всё понятно   уже без слов и никаких тайн друг от друга не осталось.
Нина отметила, что его лицо, обычно игравшее лукавыми и незлобными ухмылками, теперь было уставшим. Очень уставшим. В мужчине ничего не осталось от прежнего ловеласа, которым он ещё казался полчаса назад. Сейчас Дорохин, по-видимому, выглядел именно тем, кем был на самом деле – одиноким, больным и уставшим от превратностей жизни человеком. Лучиновец попытался изобразить снисходительную усмешку, но лицевые мускулы уже не до конца повиновались ему и уголки губ предательски дёрнулись.
Сердце Нины от сострадания сжалось. Вспышка жалости в холодный декабрьский день…
-Вечер не задался, а, Борис Георгиевич? – мягко спросила Пашаева и сочувственно ему улыбнулась своей зимней, невесёлой улыбкой.
-Я должен извиниться перед вами, Нина, за своих…э-э…с о к а  м е р н и- к о в, - медленно выговаривая слова, произнёс Дорохин и в его надломленном голосе прозвучала усталость, - но соседей, как и Родину – не выбирают! Что досталось, тем и довольствуешься. Вот и мне приходиться  мириться со своими шумными… аборигенами. Хотя удовольствия от общения с этими существами, должен сказать,  н и к а к о г о!...
И чтобы положить конец неприятному разговору, Дорохин набулькал себе в бокал из бутылки. Выпив, поднёс к носу кружок апельсина и с шумом вдохнул в себя бодрящий аромат южного фрукта. Затем, надорвав на кружочке кожицу, он пожевал мякоть плода.
Какое-то время оба молчали. И слышно было, как на втором этаже усталыми голосами бранились двое: мужчина и женщина. Она будто корила его за что-то, а он лениво матерился в ответ. С другой стороны, из соседней квартиры, негромко протренькало разбитое пианино, донёсся заливистый детский смех.
«О, Господи! И как он живёт здесь?» - подумала Нина, сочувственным взглядом  смотря на Дорохина. «И почему мне так жаль теперь его? От того, что он одинок, как и я? Иль от того - что мы оба, в ожиданиях своих обманулись?..»
А Дорохин продолжал сидеть у стола и молча крутил ручку настройки приёмника у магнитолы. Голоса дикторов сменяли друг друга, но все как один  звучали бойко и гладко. Если такой голосок попросит взаймы, то ему отдашь всё до последней копеечки.
Нина снова улеглась на кровать. На бок легла, одеялом прикрывшись. Она немного приподнялась и, положив голову на согнутую руку, продолжала смотреть на фигуру Дорохина.
-Вам налить «Кальвадоса»? – поинтересовался лучиновец, не поворачивая  головы и продолжая крутить ручку настройки.
-Нет. Сегодня с меня достаточно.
-Тогда с вашего разрешения я закурю.
Он оставил в покое ручку настройки и отключил магнитолу. Достал из кармана пиджака, висевшего на спинке стула, слегка помятую пачку, извлёк из неё сигарету. Небрежно сунув её себе в рот, щёлкнул зажигалкой. В слабом, неверном свете вспыхнувшего огня, волосы его показались Нине совсем седыми, а на лицо глубокими складками легли резкие тени. Мужчина встал и отошёл к холодильнику, на крышке которого находилась пепельница. С удовольствием затянувшись, он облокотился на крышку холодильного аппарата.
-Вы, верно, осуждаете старого пердуна за то, что затащил вас к себе и захотел сделать любовницей? – спросил Дорохин  деревянным голосом.
Вопрос мужчины покоробил Нину и показался ей слишком вульгарным. Она не вещь, чтобы  з а т а с к и в а т ь  её к себе в жилище. А «старый пердун», так и вообще, прозвучало гадко. Поэтому, притворно зевнув, она оставила без внимания приглашение к неприятному разговору.
-Так осуждаете или нет? – не унимался Дорохин. От выпитого, он покраснел, под нижней губой поблёскивали капельки пота.
Нина неподвижно продолжала лежать на кровати: резкая граница тени и света, падавшего от лампы, проходила по стене и потолку над её головой. Она решила, что не имеет смысла дальше отмалчиваться. Следовало приглушить очевидную раздражённость мужчины.
-Видите ли, Борис Георгиевич, - мягким и сочувственным голосом, начала Пашаева,  - слово «старый» …а-а… как бы помягче выразиться … старый человек с дисфункциями кишечника… это определение по отношению к вам, мне кажется, чересчур преувеличенным… Вы в полном расцвете лет. У вас есть работа,   вы пользуетесь уважением в коллективе, у вас растёт сын и к тому же…
-Ну да, ещё скажите, что у меня всё впереди, - сухим, нетерпеливым тоном перебил её Дорохин. – Что мне не восемьдесят, не семьдесят и даже не шестьдесят пять. И что, вообще, мне давно пора записаться в тимуровцы. Или тимуровцы  теперь ни в чести? Тогда кто там – бойскауты, что ли? Опять не угадал?
-Борис Георгиевич, не ёрничайте. Я просто хотела сказать, что в пятьдесят  семь финишную ленточку рвать ещё рано. Вспомните хотя бы примеры из жизни великих… Иван Бунин – прожил 83 года, Агата Кристи – долгие 85 лет, Жорж Сименон – 86 лет, Илья Репин, тоже 86! Да что там Репин!.. Американский натуропат Поль Брэгг – прожил долгую и удивительную жизнь!.. – тут Нина приподнялась на локте и взволнованно продолжала. – Брэгг был фанатиком здорового образа жизни и лечебного голодания. В возрасте 75-ти лет, он отправился в Долину смерти в Калифорнии, одно из мест с наиболее жарким климатом на Земле. В июле и в августе в этой Долине жара к полудню достигает 54 градусов. Сухой жар буквально расплавляет человека. Так вот, Поль Брэгг, находясь в состоянии добровольного голода, пересёк Долину смерти за 10,5 часов!  Завершив переход, он переночевал в палатке, а наутро проделал, обратный маршрут и опять без всякой пищи… Поля Брэгга не стало в декабре 1976 года. Но в свои 95 лет, он умер не от старости… Лишь трагическая случайность оборвала жизнь этого великого человека!.. Если бы не гигантская флоридская волна, которая накрыла его, когда он на доске в океане катался, то он бы прожил ещё более долгую   жизнь…
Пашаева взволнованно поглядела в глаза Дорохину, - поглядела так пристально, что лучиновец даже курить перестал и, затушив сигарету, окурок опустил в пепельницу.
-Так что, Борис Георгиевич, не надо отчаиваться по поводу возраста и временных неудач.  Иногда всё складывается так плохо, хоть вешайся, а глядь – завтра жизнь вновь круто переменилась. И опять солнышко над головой засияло, и опять защебетали пташки. Так помогите жизни своей начаться заново: бросьте пить, курить, займитесь каким-нибудь спортом, и увидите сами, что всё изменится к лучшему!.. Да-а, и ещё вот что… не забудьте выбросить свои мужские журналы…
Дорохин предпочёл пропустить шпильку девушки мимо ушей, и только с шумом втянул в себя воздух. Пять-шесть секунд он стоял неподвижно, потом негромко и невозмутимо спросил:
-Так, может быть, поможешь мне начать эту самую… новую жизнь?..
Почувствовав подоплёку его вопроса, Нина легла на спину и подтянула одеяло к горлу. Какая-то чувствительная точка, присущая утончённым натурам, дрогнула у неё между бровями и, немножко помешкав, она в тон мужчине ответила:
-Т-ты же видишь? Я никуда не ушла…
Это первое «ты» вышло у неё как-то неловко, неубедительно и она решила впредь его не повторять, понимая, что не может вырваться из плена условностей. В конце концов, Дорохин был её намного старше, и ей не стоило подобным обращением к нему себя насиловать.
Мужчина, чуть слышно, ступая ногами, одетыми в шлёпанцы, к кровати приблизился. Склонился над Ниной и на мгновенье залюбовался её красивым, чуть бледным лицом, мягко освещаемым светом лампы. Затем, присев на край кровати, Дорохин высвободил руку девушки из-под одеяла и принялся целовать её в районе запястья, потом всё выше – до самого локтя. Губами, обласкав одну руку девушки, нисколько не мешкая, принялся за другую.
«Какой дешёвый, примитивный приёмчик, - от стыдливости жмурясь, думала Нина. -  Но как безотказно он действует на … на женщин…»
Казалось, миновала целая вечность, прежде чем Дорохин оставил её руки в покое. Потом, коснувшись ладонью девичьего лица, чуть хрипловато сказал:
-Как хорошо, что ты сегодня со мной. Я рад, что в этот вечер мы вместе.
С постели встав, он сбросил с себя одежду на пол, и на кровать опустившись, придвинулся к девушке.
Из-под одеяла, высвободив руку, Нина коснулась его ноги:
-Что же мёрзните? Идите сюда…
Поколебавшись мгновение,  Дорохин кряхтя под одеяло забрался, и тут же приник всем своим телом к соложнице. Ноздрями уловив аромат её кожи, и чувствуя как на него набегает огненная волна, он суетливо принялся ласкать тело девушки.
Нина притихла. Прикосновения к ней чужих многоопытных рук были нескромными и нетерпеливыми: они то скользили по её животу, то проникали между бёдер, обещая ещё не изведанное блаженство, а то  просовывались под её ягодицы и пальцами мяли полную жизненных соков плоть. И Нине, казалось, невероятным, что кому-то может доставлять удовольствие прикасаться к ней подобным образом. Её сентиментальная и пылкая душа пребывала в неописуемом хаосе.
Дорохин же, продолжая её тело ласкать, жарко и косноязычно гудел ей то в ухо, то в щёку: «…Бу-бу-бу… сок*овище  моё…  ненагля-ад-ное… бу-бу-бу… а-асточка моя  быст*ок*ылая-а…» (власть над словами куда-то ушла!)
Нина прикрыла утомлённо глаза, ожидая логического завершения любовной прелюдии. И сразу же в темноту провалилась. Она могла бы пропасть в этой бездне, исчезнуть, если бы не бормотание лучиновца. А тот, в это время, мял её упругие груди, словно хотел запомнить, какие они на ощупь, и продолжал бормотать, чуть осипшим, похотливым голосом… голосом, который будто бы шёл не из горла, а из живота: «… а-адость моя  несконча-а-емая… бу-бу-бу…»
«Моим первым мужчиной будет   ч р е в о в е щ а т е л ь», -  невольно усмехнувшись, подумала девушка.
Вдруг слух Пашаевой уловил звук отпираемого замка. В прихожей послышались шаги. Дорохин словно обо что-то споткнулся  и Нина, воспользовавшись этой заминкой, высвободилась из его объятий.
В дверь дорохинской комнаты кулаком постучали. И следом послышался голос Ветошкина: «Слышь, Борис? Дай флакон! Трубы горят, а у Шурки только пивасик. А вечер без водки – шо   п а ч п о р т  без фотки! Сам знаешь. Дай флакон!»
 «Да уймись ты, голова картонная! Не откроет он  те-е, не откроет!», тщетно пыталась успокоить упрямого сожителя  «баскетболистка». «Баба у него там, слышь? Не ломись ты. Не откроет он…»
Голоса вернувшихся в квартиру соседей, так внезапно ворвались в сознание Дорохина, что тот, вдруг резко повернулся  в кровати и высвободившись из-под одеяла, сел на постели.
Нина перехватила его потерянный взгляд. Мужчина словно возвращался издалёка и не помнил, долго ли он в комнате отсутствовал. Безысходное чувство упущенного удовольствия пронизывало всё его существо. Вдруг он сморщился, словно получил удар ниже пояса  или у него внезапно разболелся живот.
С добрые четверть минуты, едва сдерживаясь, Нина смотрела на страдающего Дорохина, потом, не выдержав, рассмеялась, глухим надломленным смешком: «Ч-часть вторая … х-ха-ха… ситкома любовного…ха-ха… и снова про… ха-ха-ха… провал!..»
-Тс-ссс! – тихим шепотом, девушку оборвал Дорохин, жестом давая понять, чтобы она не выражала свои эмоции столь бурно.
-Простите, не … не буду… - только и смогла изречь на это Пашаева.
А за дверью, обострённое обоняние  Ветошкина, видимо, уловило слабый запах цитрусовых, доносившийся из соседской комнаты. Это окончательно вывело его из себя и взорвало. 
-Вы там  апельцы-ы-ыны  жрррёте,  сношаетесь,  как потные грррызуны, а тут…  т-ттрубы горят, залить нечем! Открывай, Борька! Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – заорал Ветошкин фальцетом, не имевшим ничего общего с его обыкновенным голосом.
И ручку комнатной двери с обратной стороны с силой дёрнули.
Голову повернув в сторону шумевшего дебошира, поднявшись с постели и постепенно накаляясь, лучиновец зловеще спросил:
-Я понял, Вась, - ты хочешь выпить. Но только я-то  тут причём? – Сказав, Дорохин поднял с пола трусы и неторопливо их надел.
-А притом, м-мать тттвою, притом! Мы хазу тебе на цельную ночь отдали, а ты – сделал морду топориком и ничего-с! Ни башлей, тебе Вася, ни других благодарностей…
-Вер, ты слышишь меня? – спросил Дорохин, одевая брюки и не попадая от возмущения в штанину. – Ты поставь своему дураку башню на место, объясни ему – сколько я заплатил!?..
«Объясняла, Боренька, объясняла!», с кривляньем в голосе отвечала «баскетболистка». «Да только м а л а  энтово за цельную ночь, говорит Вася, ма-а-ала!!..»
«Молчи, креветка, я тут главный!», вызверившись, рявкнул Ветошкин, и плечом ударил в закрытую дверь.
Нина почувствовала, что лучиновца начинают раздражать возрастающие претензии соседей, и попробовала успокоить мужчину:
-Борис Георгиевич, может не надо связываться с ними, а? Отдайте им остатки «Кальвадоса», и пусть отстанут. – Пашаева кивком указала на стол, где рыбьим блеском  отливали бутылки. – А мы с вами, уж как-нибудь в другой раз… а?..
Подняв с пола брошенную рубашку, лучиновец её накинул на тело и стал застёгивать на нижние пуговицы.
А в это время, переполненный мрачной энергией изолятора Ветошкин, отчаянно бился в закрытую дверь.
«М-мать твою в святые праздники!..» …бум!.. (разбегаясь от прихожей и ударяя в дверь плечом, кричал Ветошкин), «… через райские врата!..»…бум!..  «…сквозь ментовский мордобой!..»… бум-бум!.. «…с духовым оркестром!..»…бум!.. «…по самое горлышко!..»… бум-бум!.. бух!..      
Закончив одеваться, Дорохин помял ладонями своё лицо, потом сцепил пальцы с пальцами и нервно ими хрустнул. Видно было, что он и сам опасался того, что теперь собирался сделать. Не оглянувшись на Нину, лучиновец молча к двери придвинулся и щёлкнул замком.
Полоса света, ворвавшись в комнату, высветила часть прилегающего к ней помещения и маленького человечка с цыплячьей грудью, одетого в брюки и пёстрый свитер.
Ничего особенного Нина в нём не заметила: испитое, худое лицо с выдающимися, как желваки, злобными скулами, лоб низкий, глаза водянистые и зловещая ухмылка скелета. Он, видимо, дверь комнаты готовился проверить на прочность в очередной раз.
Несколько долгих, томительных секунд Дорохин смотрел на опешившего дебошира, потом, вдруг быстрым движением руки схватил соседа за ворот свитера и, подтянув к себе, с каким-то весёлым бешенством, прошипел:
-Ну вот, гадёныш-шш, наконец-то свиделись! Пш-шшёл вон, собака! Щас буду ноги тебе из задницы выдирать!
«Баскетболистка», бросившись к мужчинам, отшатнулась внезапно. Мрачное облако пронеслось по её лицу, и она сделала руками движение, будто бы от чего-то открещивалась. Вид у неё был совершенно испуганный. Ей, видавшей в жизни своей много чего неприглядного, порой даже криминального, вдруг стало страшно животным страхом перед напряжением исходившей от лица Дорохина ненависти.
Но тут вдруг дверь сама собой прикрылась, и Нина в комнате осталась одна. Она подумала, что у Дорохина теперь наверняка возникнут проблемы, и стала прислушиваться к доносившимся голосам. А там за дверью какой-то шум раздавался, очень похожий на потасовку. И было слышно, как на придушенный шёпот перешёл Дорохин и, с одышкой борясь, явно, с помощью кулаков, поучал Ветошкина. Если бы Нина могла видеть сквозь стены, то она обнаружила бы, что лучиновцу приходиться иметь дело с дикой кошкой.
Как бы Дорохин не захватывал Ветошкина, тот ухитрялся достать его, нанося удары руками, коленями, и при этом еще царапался и лягался.
«Мужики! Мужики! – захлёбывалась Верка, кружась возле дерущихся и не решаясь приблизиться. – Кончайте бузу! Кончайте! Конча-ай-те!.. Ты насос и он насос… расце-лу-уй-те-ся-а  в засос!»  Наконец, «баскетболистке» удалось ухватиться за руку Ветошкина и она попыталась её удержать. Но тот, извернувшись, другой рукой ударил её в подбородок. Верка ойкнула и отскочила, исторгнув при этом ругательство грязное. Но ничего этого видеть Пашаева не могла. Она в оцепенении лежала в постели и слушала звуки, доносившиеся из-за двери, приходя в тихий ужас от приглушённой возни и вскриков.
Как и следовало ожидать, в её душе вновь произошла перемена. Тревожные мысли, как мутные струйки быстро просачивались в её сознание, вызывая в нём неприятные чувства и всё больше, больше омрачая его.
Девушкой овладела усталость и сознание нелепости своего визита к Дорохину. Она почувствовала себя обманутой девчонкой, ей стало холодно и грустно… Грустно от того - что её затея отомстить Кобышеву, так постыдно и нелепо провалилась. И ведь она догадывалась с самого начала, что всё это ничем хорошим не кончится, и всё же решилась пойти в гости к Дорохину, в запальчивости приняв опрометчивое решение.
И Нина вдруг почувствовала колючую стыдливую неловкость, что-то враждебное против своего невезучего ухажёра.
«А ведь ещё час назад этот человек мне казался всесильным, способным разрешить любую проблему. А тут… скандальную ситуацию у себя в доме утрясти не может!..»
Нарастающее раздражение к Дорохину, разрушившему её мстительные ожидания, сменилось презрением к самой себе за то, что вообще допускала мысль о возможности отношений интимных, там, где мог надуться только мыльный пузырь.
«Чёрт знает что, - со стыдом размышляла девушка, - разбежалась, примчалась, прикатила, приехала… навстречу…. и сама не знаю с чем?.. А всё здесь оказалось чужое и вымороченное… Вот так-то, глупая. Урок извлекай!»
И Ниной овладело тягостное ощущение, что ситуация, в которой она оказалась, крайне для неё оскорбительна. Что, собственно говоря, она в этой комнате делает?..  Лежит и ждёт, когда Дорохин с соседями разберётся (в какой уж раз!), а потом и её ублажит по полной программе…
Да-а, положеньице!.. Впору закадровый хохот включать. Возможно, когда-нибудь, воспоминания об этом вечере и смогут вызвать у неё улыбку, но только не теперь… не теперь. Всё, хватит! Пора убираться отсюда.
Она порывисто отбросила одеяло в сторону, замерла на мгновение, сидя на постели, потом быстро встала и пересекла комнату по диагонали, сияя белизной обнажённого тела. Остановившись у кресла, одеваться стала.
А в это время в узкой прихожей, Дорохин пытался  «разрулить» ситуацию, стараясь кулаками вразумить виновника беспокойства. Некоторые из ударов были удачными,  но большая часть приходилась мимо, потому что подвижный сосед приплясывал вокруг него, словно пустая пластиковая бутылка на волнах. У Дорохина мокрой от пота стала рубашка. Лицо украшали ссадины и кровоподтёки. И ему уж давно хотелось с потасовкой покончить, потому что он сам безмерно устал. Наконец, левой рукой лучиновцу удалось прижать увёртливую голову Ветошкина к своей груди, а правым кулаком нанести ему сокрушительный удар в челюсть.  Василий хрюкнул, закатил глаза и сполз на пол.
Шатаясь как пьяный, борясь с отдышкой, Дорохин забросил безвольное тело на диван в прихожей, и, оставив его на попечение причитающей Верки,    сам, на ватных ногах прошёл в свою комнату.

Бросив беглый взгляд на одевавшуюся Пашаеву, лучиновец сухо поинтересовался:
-Уходишь?
-Я глубоко признательна вам, Борис Георгиевич, за содержательный вечер, - отвечала девушка, поспешно застёгивая пуговицы блузки, - но мне кажется, во избежание дальнейших недоразумений, нам лучше расстаться.
-Что ж, может быть, действительно, так будет лучше. – Дорохин подошёл к столу и опустился на стул. – Кстати, через двадцать минут к остановке подъедет автобус.
Пашаева уже одевала джемпер. Она повернулась к окну. Лицо её находилось в тени и не попадало в круг света, отбрасываемого белой лампой, которая по-прежнему горела на столе у стены. Девушка слышала, как за её спиной мужчина наливал в бокал «Кальвадос». Руки его дрожали, потому что горлышко бутылки несколько раз звякнуло о стекло бокала.
-Что-то случилось? – Нина уже одела джемпер и оглаживала его на себе руками.
-М-ммерзавцы! – коротко ответил Дорохин.
-Вы о соседях? – выпрямила спину и на миг замерла Нина. Её кольнуло недоброе предчувствие. Она повернулась к мужчине лицом.
Бледен он был. И глаза были уставшими, точно пустыми. Живой огонь в них погас, они теперь казались мутными и какими-то выцветшими. Дорохин судорожно набрав в лёгкие воздух, чуть дрогнувшим голосом произнёс:
-О них… о м-мерзавцах. Но главного я, кажется, успокоил. Надолго.-                Лучиновец опрокинул содержимое своего бокала одним махом и снова потянулся к бутылке, но потом передумал. Только стиснул ладонями лицо, и будто стирая с него что-то, провёл сверху вниз.
А за стенкой громкими и жалобными воплями разразилась «баскетболистка»: «А-а-аткрой шнифты свои ясные, Ва-асенька!...Слышь, голова картонная, открывай шнифты, не дуркуй!...»
-Мне действительно теперь лучше уйти, Борис Георгиевич, - подтвердила свои намерения девушка, медленно подходя к Дорохину. – А то  приедет неотложка или милиция… мне это ни к чему. Сами понимаете.
-Да, да, конечно, - Дорохин посмотрел на неё из-под полуопущенных век, а впечатление осталось такое, будто он Пашаеву и не увидел – взгляд, словно сквозь тело её прошёл, словно сквозь воздух.
«О, Господи!..», - только и подумала Нина. Он сидел перед нею уставший, беспомощный, если не сказать деморализованный, и напоминал покинутого всеми сиротку. Да и лицо, к тому же, было подпорчено.  Хаотичные царапины и кровоподтёки на физиономии не то чтобы полностью изменили внешность, но придали его лицу какие-то фальшивые черты, не соответствовавшие прежнему облику.
Нина растрогалась: мужчина ей казался очень несчастным. «Да-а уж… сегодня бедолаге досталось», - подумала девушка. Она кротко посмотрела на Дорохина и негромко сказала:
-Мне жаль, Борис Георгиевич, но я представляла себе всё иначе. Может быть слишком возвышенно, но иначе. Сожалею, что всё произошло именно так…
Она хотела ещё что-то добавить, но голос ей отказал. Возможно, даже и не отказал, но в голове царил такой хаос, что у неё больше слов для него не нашлось. Вместо этого подошла к нему совсем близко, наклонилась и поцеловала в макушку, целомудренно и сострадательно, но не любовно.
Затем поспешно переместилась к вешалке: шубу одела, шапку взяла, сапоги обула. Дорохин не вставал и смотрел перед собой невидящими глазами, сохраняя на лице отсутствующее выражение. И лишь когда Пашаева взяла в руки сумочку, мужчина что-то сказал немым движением губ, но Нина угадала прошелестевшую фразу: «Если не уедешь – возвращайся…»
Уже взявшись за ручку двери, девушка обернулась и с натянутым оптимизмом сказала:
-Всё образуется, Борис Георгиевич! Держитесь. До свидания.

Когда Пашаева вышла из комнаты, то в прихожей увидела «баскетболистку», над диваном склонившуюся и старавшуюся привести сожителя в чувство. Она трясла дебошира за плечи. Голова Василия моталась из стороны в сторону, будто держалась на скрытых пружинах. Но последний не возмущался, и даже,  кажется, не замечал, что с ним проделывали, хотя его оба глаза были открытыми.
«Вставай блин, Васюха-а, ну вставай же, подъё-о-ом!..»
Увидев Нину, женщина на неё зашипела и так, чтобы слышно было каждое слово, в непристойных выражениях предложила девушке убираться – побыстрее и дальше.
Краска стыда бросилась Пашаевой в лицо, но она промолчала, и только торопливо открыв входную дверь, покинула негостеприимную квартиру.

На площадке третьего этажа у окна, двое разнополых подростков в куртках с опущенными капюшонами, общались друг с другом. На полу возле их ног,  стояла двухлитровая пластиковая бутылка с пивом. Передав девочке раскуренную сигарету, парнишка с полудебильной ухмылкой,  что-то декламировал из уличной лирики.
«Я стою на асфальте в новых лыжах обутый,
  Но то ли лыжи не едут, то ли я жизанутый…»

Устремившись по лестнице вниз, Нина застучала по ней каблуками сапог, а ей в спину неслись незамысловатые стихи тинейджера:
«Э-эх, ширнуться бы дозой, чтобы в глюках умчаться!
 Чтоб на летнем асфальте – не облажаться!..»

Глава  5.

 Дрожа взбешённой улыбкой, порозовевшая от возмущения и стыда, Нина выскочила из подъезда негостеприимного дома. Какого-либо определённого ощущения в эти мгновения не было. Сознание погрузилось в огненный хаос. Кругом шла голова. В ней клубился кипящий ком мыслей, и все они цеплялись друг за друга: несвязные, абсурдные, тревожные.
Быстрым шагом миновала запущенный двор и направилась в сторону парка, за которым находилась автобусная остановка. Наконец зимний воздух остудил её злость, появилась способность спокойно мыслить… В конце концов, то что в треклятом доме случилось – не самый плохой для неё вариант, могло бы закончится хуже. Главное, чтобы Ветошкин не околел, а не то ей не миновать допросов у следователя. Да уж, проблем в этой жизни хватает. Хватает!..
Воздух был студёный и посёлок будто вымер – на улице ни одной живой души. На открытых местах сквозило и сухой зимний ветер, вихря снежную пыль, наждачно царапал лицо. Но тепло одетая Пашаева  не чувствовала холода; напротив, после шумного и смрадного дорохинского обиталища, где ей пришлось пережить много неприятных минут, она теперь испытывала удовольствие от бодрящей декабрьской стужи.
Девушка прибавила шаг. Зрительная память её не подвела и она обрадовалась, когда чуть в стороне из темноты вырос знакомый производственный корпус. Свернув с обледеневшей дороги, Нина прошла вдоль забора, чем-то напоминавшим монастырскую стену. Здесь в неглубоком снегу была протоптана дорожка. Дойдя до проёма в заборе, предполагавшему наличие железных ворот, но которые в действительности отсутствовали, Нина увидела за кирпичным ограждением немые свидетельства затянувшейся стройки: белыми горбами дыбилась взрытая земля, лежали припорошенные штабеля бетонных блоков, вдали темнели кабельные катки.
С первого взгляда было трудно понять, что тут задумывалось, но во всём этом строительном нагромождении девушке виделся только хаос. Она продолжала шагать вдоль забора, вновь и вновь прокручивая в голове события уходящего вечера. Мысли  всё время вертелись около этого   д у р а ц к о г о,  как она теперь сама называла, визита к Дорохину, её поступка, в котором так отвратно переплелись скверный водевиль с глубокой драмой…
«Чёрт побрал бы, весь  этот идиотский сегодняшний день, - обходя неглубокую ямку, мысленно ругалась Пашаева, - а вместе с ним и говорливого, самовлюблённого Кобышева, и смазливую пустышку Гускину, и замшелого ловеласа с четырёхлетним инсультом!.. Вот уж, в самом деле, если Бог хочет человека наказать, то лишает его разума. Так и со мною сегодня случилось… Будто затмение какое-то нашло, будто лишилась способности здраво мыслить… Не-ет, с влюблённостями нужно кончать, ко-ончать!.. Отныне мой жизненный путь пойдёт по спирали вверх; с каждым её витком я буду видеть дальше и шире, становиться опытнее и мудрее. А влюблённости… что ж, я их просто проскачу на своём крестном пути. Можно прожить и без этих … обременительных увлечений!..»
Незаметно для себя, Нина наконец-то добралась до парка и пошла по слабоосвещённой аллее, узкой и прямой как стрела, обсаженной с обеих сторон высокими тополями. Ветер раскачивал стволы тридцатиметровых деревьев, и было слышно, как где-то вверху монотонно скрипела сухая древесина.  И этот ревматический скрип тополей, и валкое мотание их верхушек под декабрьским звёздным небом, и сухой хруст тонких льдинок под сапогами, вызвали у неё удручающее тоскливое чувство. Вновь и вновь на неё накатывала непрязнь к своему незадачливому ухажёру.   Ей припомнилось рыхлое, немолодое тело Дорохина, прижимавшееся  к ней в несвежей постели, его неприятная нагота, отвратительный запашок изо рта и проворные, бесстыжие пальцы, касавшиеся интимных частей её тела… Брр!.. Брр-ррр!..
«Дура, дура!!.. Ну и отомстила – простота лучиновская!.. И зачем я к нему вообще пошла? Ведь это позор,  такой позор!..» - жгла её огнём одна и та же мысль. И в то же время, из глубин подсознания, робко возникал тревожный вопрос: а правильно ли она поступила, оставив Дорохина одного в компании одуревших людей и в, явно,  непростой для него ситуации? Легко ли он её «разрулит» или возможно возникнут проблемы?.. Но тут же, с досадливой мстительностью подумала, - да пусть их всех там, – в этой обезьяньей клетке – хоть удар хватит! Она не обязана быть к этим людям лояльна, после того, что они  в этот вечер ей устроили … Но почему-то самой себе Пашаева казалась трусливой предательницей.
Девушка быстро продолжала шагать по дороге, и дыхание белой струйкой вырывалось у неё изо рта. Затемнённый парк был неприветлив,  хотелось быстрее добраться до дома.  Теперь укрытая сумраком и стужей дорога, казалась ей намного длиннее, чем два часа назад, когда они с Дорохиным добирались до его жилища. Пашаева потеряла счёт времени, но ей казалось, что уже многие часы она марширует по слабоосвещённой аллее. Но если здраво рассудить, она и впрямь прошла уже не менее километра. Никогда не подумала бы, что обыкновенный парк может быть так велик, так слишком велик для отдалённого городского района.
Вдруг девушка невольно замедлила шаг, услышав в стороне какой-то звук. Это не было лаем собаки или хрустом сломанной ветки, нет; это был другой звук, который она не могла сразу определить, но который задел в ней тревожные струны и обеспокоил.
Звук повторился и теперь напоминал приглушённый кашель. Он донёсся откуда-то справа и позади девушки. Нина инстинктивно застыла на полушаге. До сих пор она избегала оглядываться назад, чтобы не тревожиться понапрасну и не увидеть то, что не хотела увидеть. Но больше, затягивать было нельзя, и Пашаева оглянулась. Со всем вниманием, на которое только была способна, Нина вглядывалась в заснеженный полумрак.  Шагах в пятидесяти от неё, там, где с аллеей соединялась дорожка, из-за тёмных кустов показался кто-то. Света паркового фонаря хватало ровно настолько, чтобы очертить деформированные контуры мужской фигуры; но то, что не видели глаза Пашаевой, успешно дорисовывало её богатое воображение. Внешность мужчины Нине показалась отталкивающей: высокого роста, с тёмным небритым лицом, скрадывающим годы, гулко кашляющий и звучно сморкающийся. Мужчина спешно двигался в её направлении. Пашаева с тревогой всматривалась в незнакомца.
«Что это я?..- упрекнула она себя. – Что это, в самом деле, я так испугалась? Разве со мной может что-нибудь плохое случиться? Глупость  какая-то! Чепуха!.. Ведь это просто случайный прохожий, идущий куда-то по своим делам. А я поддалась нелепым страхам. Это всё нервы, нервы, - нужно начать  обливаться холодной водой. Вот сейчас дойду до остановочки, сяду на автобус и поеду к маме. А незнакомец пойдёт своей дорожкой, потому что тоже спешит домой. Вот так-то, глупая!..»
Но тут в её голове мелькнули слова Дорохина про женщину из этого парка от грабителей пострадавшую (одного из мерзавцев, впрочем, поймали!),  припомнились ещё какие-то тревожные газетные  сообщения, и Пашаева почувствовала, как у неё по спине побежали мурашки.
«Возможно, это второй, не пойманный милицией грабитель?!..» - подумала девушка, и, ужаснувшись, постаралась отделаться от этой мысли. Однако её разыгравшаяся фантазия набрала обороты  и подкинула другой, еще более жуткий вариант её ночного, легкомысленного возвращения домой. И внезапно Нина увидела, как бы со стороны, подробности этого зловещего варианта: своё молодое, бездыханное тело, лежавшее в парке под одним из кустов, обнюхивавших её бродячих собак и стаю ворон, кружившихся  в небе… И представившаяся картина её потрясла, а ужас от такого просмотра стал перерастать в боль физическую. В голове не осталось места ни сомнениям, ни каким – либо «если». Да,  «на хвосте» висит,  явно, грабитель, и торопится он по её душу… До сих пор девушка даже не думала, что станет делать, если и впрямь придётся столкнуться с преступником. Ведь у неё с собой  не было ничего, что можно было бы использовать в качестве средства самозащиты.
И тут, словно бы насмехаясь, ветер переменился и донёс до неё раздражённый голос мужчины: «Э-эй,  постой-ка, посто-ой!..»
Нина укрепилась в своей догадке, ей померещилась опасность, кроющаяся в крике.
«Чч-чёрт побрал бы, весь этот отвратительный нескончаемый день!..» - впадая в панику, подумала девушка и, приподняв над головой шапку, опустила на подбородок резинку. Ну, ту самую, что ей к подкладке мама пришила. Потом, она сделала единственное, что показалось в этой ситуации разумным – резко развернулась и стремглав побежала вперёд; побежала так быстро, насколько хватало сил, благо, метрах в трёхстах от неё уже просматривалась полоска шоссе.
Пашаева не любила в детстве играть в баскетбол, не делала забегов и на школьных спартакиадах, но  теперь понеслась по зимнему парку подобно ветру. Она бежала и слышала, как у неё за спиной размашисто и грузно крошил каблуками снег незнакомец.
А по аллее метались причудливые тени деревьев. Казалось, что стая высоких и расплывчатых призраков неслась рядом с Пашаевой в какой-то нелепой пляске. Эти призраки то перегоняли её, вырастая до исполинских размеров, то вдруг падали в снег и, уменьшаясь, исчезали за спиной бегуньи, а то сдвигались тесными рядами и, покачиваясь, вздрагивали, точно перешёптывались о чём-то между собой. А один раз голые ветки кустарника, окаймлявшего аллею, больно хлестнули девушку по лицу, будто чьи-то холодные, недружелюбные руки.
Лёгкий недавний хмель совсем выветрился из её головы, но его остаточное действие выразилось в необычном подъёме энергии, выплеснувшейся в стремительном беге. Мозг девушки теперь работал быстро, ярко, но беспорядочно, как в горячке. В нём проносились быстротечные мысли: да, она совершила ошибку, совершила  глупую, непростительную ошибку, согласившись поехать с Дорохиным, но было бы просто несправедливо заставлять её за это так жестоко расплачиваться!.. За что ей наказание такое? Неужто мало натерпелась она за этот нескончаемо долгий день?!..  «Господи, не оставь! Господи, пожалей!..»- безгласно взывала Пашаева, обращаясь с мольбой к Всевышнему, от которого теперь, как она понимала, всецело зависела её жизнь, её судьба.
Длинный парк наконец-то закончился. Пятьдесят метров узкого обледеневшего пространства, остававшегося до шоссе, девушка преодолевала короткими перебежками, порой балансируя широко раскинутыми в стороны руками. Ветер  здесь дул встречным валом и трепал полы её мутоновой шубки. Сухая крупа летела белой шрапнелью и жестко секла по лицу.
Прядки волос, выбившиеся из-под шапки, поседели от этой крупы, густой иней налипал на ноздрях, схватывал ледком ресницы и вместе с клубами пара, выдавливал из её рта шёпот: «О-ой, мамочка!.. Ещё чуточку!.. Ещё!.. О-ой!..»
А человек, сзади бежавший, был теперь уже совсем близко – Пашаева слышала за своей спиной его шумное, всхрапистое дыхание, и как под ногами преследователя свирепо скрипел снег. Сама же Нина находилась на грани физического и эмоционального срыва: вконец одеревенело исхлёстанное позёмкой лицо, в правом боку кололо и сдвоенными ударами, захлёбываясь, билось сердце. Девушку от истерики удерживало только одно: преследователь был в нескольких шагах от неё, и в эти решающие для жизни мгновения она не могла позволить себе подобной слабости.
И вот когда до шоссе оставалось не больше двух десятков шагов, случилось то, чего она больше всего опасалась… Оглохнув от молотообразных ударов крови в ушах, ослеплённая ветром, Нина споткнулась об обломок примёрзшего льда и, не сумев сохранить равновесие, упала. Тут же в лицо брызнуло снежной пылью, куда-то с головы запропастилась шапка, а в душу мощным потоком хлынуло, парализующее волю, отчаяние. Это было опустошающее отчаяние перед тем, чего  уже не принимало сознание: нужно подняться и ещё куда-то бежать… Куда?.. Зачем?.. Она же так сильно устала!..             У с т а л а!!..
С животным, задыхающимся мычанием, преследователь сбавил ход и, пролетев по инерции ещё метра три, споткнувшись о Нинины ноги, упал тут же рядом.
На миг Пашаева увидела: мужскую голову (и тоже без шапки!), усеянные жнивьём рыжей щетины щеки, нос вислый, вскинутые удивлённо брови и блеснувшие, как осколки антрацита глаза.  Возбуждённое мужское сопение с силой ударило по мочкам ушей твёрдым и пугающим «…ы-ых!..ы-ых!..» - такое в нём слышалось недружелюбие и агрессивность.
И это сопение словно пробудило Нину. Сработал инстинкт самосохранения. Внезапно она осознала, что если расслабится теперь, то значит потеряет надежду на жизнь… Ощутив в себе силу, которую Всевышний даёт человеку в его роковые минуты, громко вскрикнув, подобрав с земли шапку с сумочкой, девушка в один прыжок вскочила на ноги. И вновь устремилась к спасительному шоссе, по которому в это время с глухим рёвом пронёсся «КАМАЗ».
В спину ей ударил злой,  надсаженный крик. Пытавшийся встать с земли незнакомец осыпал её отборной руганью, прозвучавшей намного циничнее и изощрённее грубой и неблагозвучной брани Ветошкина. Потом, последовал уже знакомый кашель – мерзостный, клокочущий звук, который, подстегнув Пашаеву, буквально вынес её на дорогу.
Поперёк шоссе, пустынно убегавшему в зимние сумерки, текучими белыми ручейками струились позёмки. Нина припустилась бежать вдоль дороги. Вдруг внезапно она осознала, что перемещается по странно блескучей кутерьме  снега, в озарении зыбкого блуждающего света. Она обернулась и увидела дымящиеся в морозном тумане лучи автомобильных фар. По шоссе, нагоняя её, ехал автобус.
Нина остановилась и, не сходя с дороги, задышливо хватая ртом воздух, закричала. Она вложила в свой голос столько сил и отчаяния, сколько могла, к своему удивлению отмечая, что крик ей помогал избавиться от леденящего страха. Кричала до тех пор, пока не запершило в горле. Потом отчаянно над головой замахала руками, будто только что потерпела аварию страшную.
Ей пришлось отскочить в сторону, так как автобус, ослепив глаза светом, проехал мимо и, скрежетнув тормозами, остановился  метрах в десяти от неё. Лязгнув, открылись задние двери. Девушка подбежала к спасительному транспорту. Тяжело дыша, с дрожащими коленями, она протиснулась в слабоосвещённый  салон автобуса. И тут же, с гримасой нетерпения, умоляюще закричала: «Скорее! Скорее закройте двери! П-прошу, вас, закройте!!..» Немногие пассажиры, сидевшие в салоне, зашевелились и стали оглядываться. Водитель, словно бы почувствовав что-то неладное, послушался девушку. Двери с лязгом  захлопнулись,  и автобус тронулся.
Остановившись на задней площадке салона, Пашаева в проталину оконную видела, как грабитель, выскочив из темноты, стал преследовать поехавший автобус. Он бежал по дороге, поскальзывался, вскакивал и снова бежал, истошно крича. «Стой! Куда-а, сво-о-лочь?!..Сто-ой!! Куда-а?!..» - сквозь урчание двигателя доносилось до девушки. Нина попыталась разглядеть незнакомца.  Какой-то весь мятый, потрёпанный мужичонка, с пучком редких волос на лысеющей голове (но почему шапку-то не одел, злыдень?.. потерял?..) Теперь он ей, вовсе, не казался огромным. Вот уж, действительно, у страха глаза велики!.. Тут порыв ветра залетел преследователю глубоко в глотку.  Со злобной гримасой, согнувшись, мужчина снова закашлял, и уже не мог остановиться, словно ему изнутри разрывало лёгкие.
Да-а!.. Вид оставшегося в дураках преследователя, который мог бы тебя ограбить или учинить другое над тобой насилие – зрелище не каждодневное!..
И победа хмелем ударила Пашаевой в голову. Не удержавшись, она издала примитивный вопль триумфатора: «Йй-ессс!!», и погрозила в окошко кулаком руки, согнутой в локотке.
Когда она плюхнулась на сиденье, пальцы рук и колени дрожали. Дышала так тяжело, будто пробежала самую длинную в своей жизни дистанцию. Какое-то время сидела с глазами закрытыми, ждала когда успокоится бешенное сердцебиение. Открыла их только на слова кондукторши: «Проезд оплатите».
Перчатку сняв, Нина из сумочки достала купюру денежную и кондукторше отдала.
Обилетив возбуждённую пассажирку, пожилая женщина сделала выжидательную паузу, видимо, надеясь получить объяснение необычному поведению девушки в автобусе. Ничего не дождавшись, проворчала что-то и вернулась на своё место.
Остаток времени, которое девушка провела в дороге возвращаясь домой, прошёл без каких-либо происшествий. Полчаса езды в автобусе и еще четверть часа в троллейбусе, пролетели, как одна минута. От пережитого напряжения Пашаева совсем утратила чувство времени и пространства, и едва не проехала нужную ей остановку. Когда же с транспорта сошла, то быстрым шагом направилась к знакомому дому.
Хорошо было идти по освещённой, безлюдной, выстуженной морозом улице; идти без мыслей, с одним только ощущением счастливого конца, который точно невесомою дымкой вокруг всё обволакивал. Пашаева ощущала такую неправдоподобную лёгкость в теле, с которой паришь по воздуху только во сне, и, чтобы увериться, что это ощущение явь, а не сон, она остановилась и потёрла щёку перчаткой.
Войдя в подъезд, вновь на мгновенье замешкалась, закрыв глаза и вдыхая знакомые запахи. Ну, вот и дома наконец-то!..  Где-то на верхних этажах мяукнула кошка. Нина встрепенулась и с лихорадочной поспешностью устремилась по лестнице вверх.
Стремительно взбежала до площадки четвёртого этажа и в знакомую дверь позвонила. Однако ей открывать никто не спешил. Нина прислушалась: за дверью послышались осторожные шаги, и она позвонила ещё раз. Снова какой-то шорох за дверью. Тогда, потеряв терпение, девушка подала голос: «Мамуль, открывай! Это я. Досрочно приехала».
Наконец, внутри кто-то закопошился, щёлкнул замок, и узкая полоска света из полуоткрытой двери разрезала полумрак лестничной площадки.
-Нинусь, ты что ли?
-Я, мамуль, я, - торопливо шепнула девушка и, войдя в прихожую, чмокнула родительницу в щёку.
-А что же подружка? Хотела же у неё заночевать?
-Да ну их, подружек этих… Домой вот приехала, - сбросив сапоги в прихожей, отвечала Пашаева и, не снимая шубы, прошла в ближнюю комнату.
-Э-эх, мамуль, если бы ты знала, что сегодня  со мною случилось, если бы ты только знала!.. Но не буду тебя на ночь расстраивать. Потом расскажу. Может быть завтра…
Миловидная женщина сорока шести лет в белом, тёплом, атласном халате, пристально вглядывалась в свою дочь. В раздумье, она смотрела чуть выше её лица, потом озадаченно и негромко спросила:
-Нинусь, а что за шапка на голове у тебя? Где ты её достала?
-Мамуль, ты о чём?
На миг зависла короткая пауза. Затем Пашаева привычным жестом сняла головной убор… Кофейного цвета норковая ушанка, намного темнее, чем её обманка, и более ношенная – сразу же видно: подкладка лоснится и к тому же потёртая…
Торжество победительницы, выплёскивавшееся из глаз Пашаевой, медленно угасало, уступая место откровенному потрясению. С испугом мистическим и недоверием она вертела чужую шапку в руках.
-А ну-ка, повернись, голубушка, повернись, - низким грудным голосом вдруг попросила мама.
Нина послушалась, но с явным колебанием. По ней было видно, как ей не по себе. Медленно она повернулась спиною к родительнице.
-Так и есть!.. Сама-то хоть знаешь, что у тебя сзади находится?
Заведя руку за спину, и пошарив ею, Нина почувствовала, как у неё  перехватило дыхание. Там, поверх шубы, на пресловутой резинке, висела ещё одна меховая шапка.
-Я… я ничего не понимаю, - пролепетала девушка. – Это…это просто…- она беспомощно водила головой из стороны в сторону, кося глаза и пытаясь узреть висевшую сзади находку. Потом с заметной брезгливостью бросила чужую шапку на пол и, проделав несложные манипуляции руками, извлекла из-за спины, ту, другую.
Это на самом деле была  О Н А!.. Хоть это было совершенно немыслимо,  абсолютно невозможно и до жути смешно, - но это была её собственная норковая обманка, с пришитой к подкладке бельевой резинкой!..
Пашаева ошарашено смотрела на мать. А потом, прижимая шапку к груди, зашлась странным смехом, чистым, тонким и сначала тихим. Она смеялась так, будто во внешности её родительницы было что-то смешное, о чём последняя не догадывалась. Мать машинально провела рукой по волосам и оглядела полы своего халата.
-Да почему ты смеёшься? – спросила она. – И вообще, что с тобой происходит сегодня?
А Нина, шубу расстегнув, присела на подлокотник кресла; бессильно опустила на колени руки и продолжала смеяться, не в силах совладать с собой.
-Всё, мамуль! Всё!.. Финиш! Капут!.. ха-ха!..- слышались её отрывистые восклицания. – Твоя дочка пре…преступница…ха-ха-ха!.. Чужую шапку у прохожего отняла… А он, бедняга, видно, на авто…на автобус спешил… ха-ха-ха-ха!..
Смех девушки становился всё громче и громче. В нём смешались и хохот, и рыдания, и стоны, и прерывистые вздохи, от которых её стройное тело под шубой, тряслось и пошатывалось из стороны в сторону. Она словно не помнила себя в этот миг, словно была поражена редкой душевной болезнью, и её чувства, привыкшие к жизни простой и понятной, но задёрганные лихорадочной пляской минувшего дня,  заставлявшей её то смеяться, то плакать, а то обмирать от леденящей жути – эти чувства ей теперь отказали, и она безудержно хохотала.
Глаза Пашаевой-старшей заметно расширились, лицо слегка побледнело. Она сходила на кухню и принесла в стакане воды.
-На-ка, вот, выпей и успокойся.
Но Нина, отрицательно покачав головой, рукою отстранила предложенный стакан. Однако мало-помалу её припадок стал ослабевать, смех, почти,  прекратился, и теперь только слышались затяжные, судорожные вздохи.
Стакан с водою поставив на стол, мать обняла свою дочь за плечи и щекою приникла к её голове. Обе затихли, прижавшись, друг к другу, слившись в один светло-коричневый силуэт. Потом, Пашаева - старшая зашептала слова утешительные. Голос её звучал совсем близко, но слова долетали до Нины откуда-то издалека, и она  плохо их понимала. Всё заглушал шум тёплых волн, набегавших откуда-то изнутри.
Нина сидела, не шевелясь, словно загипнотизированная голосом матери. «Как бы всё сразу могло стать хорошо, - думалось девушке, - если бы можно было ей всё рассказать…»
Но так много всего свалилось на Пашаеву в этот день, такой клубок неясного, нерешённого и запутанного громоздился перед нею, что подступаться к нему, откуда ни возьмись – не хотелось.
-Ты вся горишь, - тихим, грудным голосом, наконец, сказала ей мама. – Об тебя можно огни бенгальские зажигать. А руки – словно ледышки. Ступай, раздевайся и марш быстро в ванную. А я над чаем пока поколдую.
Нина попробовала улыбнуться, но улыбка получилась слабой. Её лицо, опалённое декабрьской стужей, в тепле разогрелось и теперь пылало малиновой краснотой. Мучительное ощущение беспомощности и расслабленности овладело девушкой. После быстрой ходьбы и изнуряющего бега по парку, зудяще ныли мускулы плеч и ног, ломило шею, с ознобным покалыванием по телу пробегали мурашки, и не хотелось ни капельки двигаться. И та пружина, что держала её эти сутки в неестественном напряжении и заставляла делать то, что  невозможно было делать, вдруг разжалась. Хотелось только тишины и покоя… Нужна была передышка, чтобы залечить душевные раны… И будет лучше, если она, действительно, теперь напьётся чаю, согреется изнутри и хорошенько выспится. Все навалившиеся на неё проблемы она порешает  позже.
«Как там, у Маргарет Митчелл, в финальной части романа, - мелькнуло у девушки в голове. - …Я подумаю обо всём завтра… Тогда я смогу… Ведь завтра уже будет другой день».

                Февраль 2008г. – декабрь 2009г.