Проводы сына

                Брешь мироздания – человеческие отношения.


За узорчатым стеклом окна рассыпчатый как узбекский плов лежит  февральский снег. Старая яблоня (саженец старшего брата) застыла поблекшей скрученной древесиной, дремлет в полусне под буркой из снега. Озябший на морозе воробушек   жалобно топчется на ветке в попытке хоть как-то согреться. Прыгнет, боком, в нерешимости, подойдет, устало зачирикает, приглашая на  чириспор  соседку, и не поймешь; то ли дразнит ее, то ли призывает к дружбе. Отойдет так же боком, взъерошиться периной, выставит горделиво зоб, судорожно расшевелит крыльями, веером распуская перья. Важничает.
Арсен заулыбался, наблюдая за птичкой. Успел позавидовать ее неприхотливым и естественным телодвижениям. Но  даже не допустил и мысли, что эта кажущаяся такой беспечной пернатая особь до покраснения души может завидовать ему – человеку, который в такое холодное время находился в уютной теплоте, дымит себе сигаретой. возможно сытно, позавтракав. И ни о чем не переживает. Не ждет подачки в виде выброшенных съестных отходов людей или милости от Природы, как она. Ему, человеку, привычнее забирать, потому что Бог наделил его разумом.
Может и не позавидовали бы они друг другу, если по велению случая имели  возможность побыть в шкуре друг друга.
Кто знает, где лучше? Там хорошо, где нас нет.
«Как она счастливая, - подумал Арсен, - хотя и замерзла. Никому ничего не должна, особенно материально. Мне бы стать птицей. Лети себе чирикай. Выбери подругу, сожительствуй, плоди потомство. Сооруди  подобное другим гнездо, без зависти, без рыночной стоимости, потому что они все строят одинаково  из одного и того же материала. Не надо ничего у другого, себе подобного отнимать, обманывать его, лезть из кожи вон, чтобы быть выше, краше, богаче. Живи и радуйся, тем, что дарует тебе природа».
Улыбнулся, вспомнил фразу из мультфильма: «эй, птичка, давай полетим туда, там много съедобного». Жаль, что он не может говорить по-птичьему.
Вдруг, почему-то  резко преобразился. Посмотрел в комнату. Потушил  сигарету. Открыл окно и выбросил окурок. Стал размахивать рукой,  разгоняя остатки дыма. Но как убить запах? И почувствовал себя таким виноватым, будто застигли его при совершении дурного поступка.
Вспомнил детство! Так разом и всё. Первую травму он получил, упав с этой яблони. И с тех пор айдиред словно застыл, не растет больше, только плодоносит.
Заправил постель, и при этом думал, что обрадует  маму, но поймал себя на том, что тем самим он обманывает и тешит самого себя. Такой взрослый, а перед ней чувствует себя все еще ребенком и проказником. «Какими бы взрослыми мы не стали , мы всегда остаемся чьими-то детьми», - сказал кто-то из великих.
Скрипнула не смазанная в петлях дверь и, еле слышной поступью, с ношей дров в правой руке, а в левой держа пластмассовое ведро с парным молоком, вошла мама. Платье без талии спереди в поясе заправлено в шаровары и, приподнятый в середине подол, краями свисает по бокам и напоминает подобие нижней части длинного фрака. Снизу платья еле заметно свисала мотня.
Сын почувствовал себя неловко, когда увидел маму. Какая она была безвинно смешная и беспристрастная. Возможно забыла, что сын дома и в таком виде зашла.
Она опомнилась, поправила платье, виновато улыбнулась. Морщинистые, в прожилках, впалые щеки в улыбке-недозрелке, в определенном сочетании с агатовыми глазами, виновато кривились. Ее безмятежно радушное лицо от прожитых лет казалось сморщившейся перед посадкой апрельской картошкой.
- Встал, мамин? – не очень доброжелательно, спросила она, выказывая этим недовольство, что сын ночью поздно вернулся от друзей. Не успела ни   поговорить, ни дать наставления, ни расспросить об остальных детях. – Хоть когда приехал, уделял бы мне чуточка внимания, - душераздирающим укором посмотрела она
Он не нашел чем и как ответить. Виновато посмотрел, понимая, что она учует запах сигарет. Это второй раз,  ловит она его на запах, хотя, что курит,  догадывалась давно.
Он, как и тогда покраснел. Закашлял от волнения. Шаловливо заблестели во влажной улыбке, похожие на мамины глаза. Сжал губы. При этом они стали похожими на меха гармошки
- Думала, хоть младший убережет себя от этой грязной привычки… и ты в отца. Что за сладость, вдыхать в себе огонь – не понимаю, не понимаю? – помотала она головой.
Осторожно поставила ведро на линолеум перед печкой. Нагнулась, слегка согнув колени, и осторожно освободилась от бремени дров, вывалив их перед печкой. Присела,  положив согнутое колено левой ноги на пол, а правой пяткой уперлась об пол, касаясь  колена иссохшей грудью. Платьем накрыла обе ноги, так чтобы остались видимыми, только носки левой ноги. Чего-то поискала глазами возле себя, потом махнула рукой. Подолом платья взялась за ручку дверей чугунной топки, чтобы не обжечься и открыла. Ни то, что жару, не почувствовала даже теплоту.
- Уя-я, ослиная башка, думала, что зажгла, - и со злостью хлопнула дверцей.
Повернулась  вполоборота, пошарила рукой, нашла ведро с молоком, не глядя, сунула туда указательный палец, покрутила несколько раз. Вытащила, встряхнула, вытерла со всех сторон об краешек ведра.
- Еще теплое, - не сразу вынесла вердикт.
Встала в полусогнутом состоянии, взяла ведро и, постепенно выпрямляясь на ходу, пошла к окну, так и не выпрямившись до конца, и поставила емкость на подоконник.
- Чего только я не даю ей, а молока не прибавляется, – как могла, выпрямилась она, остановившись перед сыном, прижав бок указательного пальца об стол, на котором стоял телевизор. - Мешок отрубей слопала, не считая мелкой картошки и остатков хлеба. Зато навоза делает – ведро с лишним. Мне в нагрузку.
Снова, сутулясь на ходу, пошла к печке, продолжая:
- Умышленно хоронит в себе содержимое одной титьки, для отпрыска своего. Будь он неладен. Бурений такой вымахал. Возможно с соседским бычком спуталась, наверное. А рога, только пролезли, но такие острые, как когти и норовит, при случае боднуть, чтоб могиле не пригодился. «Куманчиком» (уменшительно-ласкательное от имени Курбан) назвала, в честь твоего малыша, - говорила она и при этом получала такое неописуемое удовольствие, и сама того не замечая, раскрылась в радужной улыбке.
А Арсен улыбался, будто  слышит впервые, не перевернутую мамину пластинку и украдкой следил за ее движениями.
Снова подошла к печке. Открыла топку. Клещами, доставшимися еще из отцовского дома как приданное, потревожила схрон углей в левом углу под золой.
- Это сосед наш, Байрам подсказал, чтобы могила его раем наполнилась. Универсальный был мужик. Простой способ. Ночью пока не догорели угли, соберу в угол и накрою золой. Утром расшевелю. Зола уходит сквозь решетку. На остатки углей, подкину сухие щепки, остается только слегка дунуть,  и огонь готов. Не нужно ни бумаги, ни спичек.
- Закон физики действует, мама, - вспомнил он, как она в детстве его  радовалась, когда он говорил «заумные» вещи.
  - Закон-макон не знаю, но мне сподручно. Вот тебе и  физика твоя с мизикой.
Закинула дрова и резко обернулась и, вдруг застыла, заметив что-то странное. Улыбнулась морщинами лба, скинула подушечками пальцев вечную влажность в уголках глаз.
- Сама бы убрала, мамина, - почти недовольным тоном сказала она, заметив, что сын прибрал постель. – Мне больше и делать-то нечего целый день. «Даже в радость», - закончила про себя.
Эхом их отрочества аукнулось в груди. Ему стало так приятно, когда видел мамино умиротворенное выражение лица. Первый раз он запомнил маму такую, когда  угостил ее на жатке ранними грушами и прежде чем дать протер их об рубашку на груди. Какая она была счастливая и благодарная тогда! Засияла от радости и тело ее наполнилось теплом.
Тогда он впервые почувствовал, какое это счастье дарить людям радость.
Арсен включил телевизор, чтобы послушать утренние новости.
Она отложила свою вечную возню, возле печки. Прищурилась и близоруко посмотрела на экран, повернувшись в пол оборота. Сосредоточилась увидеть и понять, что передают.
- Не нашего ли пача (паша) показывают. Молодой такой, на отца похож.
- Ты откуда знаешь, что на отца похож?
- Того, старого как мне не знать. Долго правил. Слишком много знающий был, наверное, отец его, если через четыре года, после своего ухода с главного поста республики смог добиться, чтобы сына президентом назначили.
Дверь снова скрипнула. Арсен насторожился и подумал надо бы смазать петли. Кого это в такую рань несет. Не вчерашний ли собутыльник идет опохмелиться.
Но никто не вошел.
- Пришли? – вопросительно посмотрела мать в дверь, вместе с ней и сын.
В слегка приоткрытых дверях вырисовались две кошки.
– Чтобы вы один день не прожили. Богу чтобы не пригодились. Прямо в глаза смотрят. Бессовестные, - взмахнула она рукой в угрозе, а сама заулыбалась. – Дам я вам, подождите. Сына еще не накормила, им давай. Большое удивление  Аллаху.  Идите мышей ловите. То, что вчера дала, и то пусть ядом из вас выйдет. Живодеры! Иишт, - бранилась мать с единственными ее домочадцами. – Не поверишь, мамина, больше моего кушают, хоть одну мышь поймали бы.
Довели ее кошки. В дом не заходят, только до порога. Если котят до определенного возраста не занести домой, после взросления они в дом не заходят и ведут себя как дикие. И мяуканье у них другое, пискливое, громкое.
Друг за другом, в настороженно ожидающей позе с голодным взглядом фосфорицирующих глаз, подергивая нахальными седоватыми усами, застыли на пороге два представителя семейства кошачьих черно-белой масти,  подняв хвосты трубой.
- Ми-яяв, ми-яяв, - жалобно просили они завтрак.
- Чтобы в последний понедельник вы насытились, - угрожающе махнула она рукой, но лицо добро улыбнулось. Откинула от пластмассового таза вафельное полотенце, где она хранила хлеб. Оторвала две кошачьи порции, бросила в миску, из кастрюли ложкой полила простокваши. – Без молока и хлеб не кушают, чтоб Аллаху не пригодились, – и понесла.
Буд-то чувствуя за собой какую-то вину, терлись они боками друг об друга.
«Кишкамания, хуже наркомании», - вспомнил Арсен поговорка приятеля, который любил часто покушать.
Сколько не бранилась, только они ее молчаливые собеседники в минуты печальных дум, да и не воодушевленный, но неугомонный телевизор разделяли ее одиночество. Шестерых взрастила, все уехали, оставив ее одну. Каждый  зовет к себе, но никто не хочет вернуться и пожить с  ней, хотя бы до ее кончины. Неужели осиротеет ее дом, которая дала жизнь шестерым детей. Как назвать их поведение? Неблагодарностью. Язык не поворачивается. Дети ее не такие. Они плоды времени и обстоятельств. Хотят жить богаче. Как можно их в этом винить? Не они придумали урбанизацию, а развитие цивилизации привело людей к такому образу жизни. Другого не дано.
Арсен переключил канал вещания. В это время загудел и старый холодильник. Почти его ровесник. Он невольно вздрогнул. Ему вспомнилось, как  он, втайне от сестер и братьев полез в холодильник и поел украдкой сметану. И не смог замести следы своего, не санкционированного проникновения. Не смог сгладить поверхность, таким, каким она была, потому что сметана произведенная сепаратором, была густая в отличии от снятой с кастрюли.
- Какой канал? – спросила мама, - Второй, по-моему, - сама же и ответила. – Длиннущий какой-то кино. С лета идет. Такая там стерва, как ее земля носит? Бессовестная баба. Хочет, чтобы все было, так, как ей удобно. Есть же вот эта, белокурая, и лицо у нее такое холенное, бесстыжее, оштукатуренное. Нет в этом телевизоре мужчин, чтобы сказал ей, знай, свое место, женщина и влепить плюнув в ладонь пощечину.  На самом деле   в жизни городских жителей, жан, сынок, все также происходит, как и показывают? Не вериться, что люди могут вот так жить. Придуманное, наверное?
- Однозначно, мама. Кино же люди придумали и показывают не то что есть, а как хотелось бы.
Прислушалась, присмотрелась к огню. Вроде функционирует. Тыльной стороной сухопарых пальцев потрогала чайник.
- Скоро вскипит, - вынесла она решение. - Печку мне, Алим, пусть Аллах убережет его, неудачную смастерил. Теплоотдачи нет. Весь огонь в трубу уходить. Дрова много расходуются. Не печь, а аждаха ненасытная.
Встала, постепенно выпрямляясь, стараясь не ойкать перед сыном. А ревматизм сидел осадой на спине.
Вышла. Зашла, чуть сгорбившись, будто от тяжести. Предплечье левой руки прижато к боку,  между указательным и средним пальцами держит баклажку наполненное молоком, а в правой руке несет целлофановый пакет и  коротко размахивает им. И было такое ощущение, что она передвигается, нарушая синхронность частей тела при ходьбе
- Сколько раз я вам говорю – привезите баклажки. Сметану некуда налить. После Уразы ни одной посудины не осталось, - развела она руками. – Хоть самой каждый день пей эту вашу коколу и пиво….
Той же походкой вышла снова и вернулась с литровой стеклянной банкой.
- Придется ее наполнять вместе баклажки. Вы можете только возмущаться, что она  не надежна для транспортировки…, - что-то еще непонятное недовольство пробормотала про себя.  Курбан встал хоть на ноги? А старший сорванец, весь в тебя. Летом еще привези. Свою тетку, жену твоей сестры, как он мучил.
- А когда ты к нам переедешь? Старая ты уже, хотя все стараешься держаться. О нас подумай, что люди скажут. Четверо братьев, а мама одна живет.
- Сынок, не смогу я жить в этих ваших коробках.
- Что ты заладила «коробки». У меня частный дом. На земле будешь жить.
- А с кем общаться. Ни души там знакомой. Да и комары у вас злющие.
Сунула снова палец в молоко.
- Остыла, можно процедить, - надела на ведро марлю, встряхнув ее перед этим. – Не перемешаю утреннее с вечерним, не получаются нормальные сливки. А возиться с сепаратором – нет желания. Только испачкаю, только и все. Зря мою старую корову убрала. Думала же ее дочь остается.  Жирности у нее мало и сливки только тонкий слой. И бодается, когда дою, а мать была смирная, и все время на меня смотрела ласково, будто спрашивала; долго ты еще будешь возиться с моим выменем?
Встала впопыхах.  Хоть и видела, что через лейку чайника пошел пар, но подняла крышку,  для вероятности.
- Да, кипит, - сообщила она свершившийся физический факт. - Сейчас яички принесу. Ты на меня не смотри, садись, покушай. А я соберу поклажу. Сметану принести? - остановилась она у дверей в пол оборота.
- Мама, можно хоть один раз без этого.
- А, я что обжора, по твоему, скушать добро от одной коровы, или мне их выбросить на свалку? Не ты же везешь, а машина. От наличии хлеба и одежды голова никогда не болит.
Арсен замолчал. Бесполезно возражать. Обидится еще.
Пепельная завеса неба снялась с осады. Бледно-голубой островок неба над горизонтом покрылся паутиной турецкой парчи. Всходило солнце. Косматые клены тряхнули от тяжести отсыревшего снега, ощетинились шершавой корой. Скоро оттепель. Предгорье просыпалось как буйвол на заре – медленно и лениво. Сорока с новостями на крае клева качалась на плетеной деревянной изгороди. Соседский опустевший дом сиротливо косился синими ставнями старых окон, и зернистый снег угрожающе свис с крыши как стриженый курдюк. Огонь в печи набирал силу. Трескался и играл. Пзззу-у-в, - раздалось из печки.
- Пусть самый старый умрет, - прокомментировала мать впопыхах позывной из печи. Данный звук в народе считался предшественником новости о смерти.
 – Вот этот черный пакет, где баклажка с красной крышкой, отдашь моей сестре. И не спорь. Жаловалась она на тебя. Говорить, как в банк перешел работать, ни разу в гости не приехал. Любить она тебя, оболтуса, - и отложила. - А с зеленной крышкой, пивная баклажка «ДОН» - вам. – Категорично заявила она. - Маъ, маъ, чуть не забыла, - встала она как наседка и вышла, согнувшись открытой скобкой, широко расставляя ноги и поправляя платок.
Вернулась в умиротворенной улыбке на все ширину мелкоморщинистого лица.
- Суват-айжи принесла. Это для тебя. Ты ему как сын родной стал, с тех пор как  ее непутевого на работу устроил. Это за (молоко первых семи дней после отеля). А меня на курзе (наполненные  перемешанными с яичками за мучные небольшие конусообразные емкости) позвала, вместе стряпали. Много ли нам старым надо.
Как  рассказывает мама, Суват-айжи первая после родов приняла и подняла его на руки. В народе говорят, что новорожденный, примет черты характера «первоподнявшего».
- Своего старшего брата тоже позови на курзе. Пополам делить там, нечего. Ты младший, будь немножко уступчив. Кем бы ни был - он твой старший брат. – Вдруг улыбнулась, вспомнив что-то. – Сколько раз ты мочил ему спину, когда он катал тебя на себе верхом и ни разу не пожаловался. А как на руках носил? Пьет немножко, кто сейчас не пьет. За свои заработанные пьет. Но язык бы я ему укоротила… ножницами, тоже мне пилусуф, - даргинским акцентом закончила она.
Арсен посмотрел на часы и спросил:
- Ты все положила, - радушно, но с незаметным упреком спросил он. – Мне пора уже ехать.
- Картошку не заберешь?
- Пожалуй, заберу, вроде заканчивается.
- Один маленький мешок сестре своей тоже забери, мамина, тебе запишется. Благие поступки, Аллах не забывает. Омовение, намаз  не совершаешь, хоть такие богоугодные вещи делай. На том свете сочтется. Если не тебе,  твоим детям отзовется  и от плохого убережет.
Он хотел было возразить, но когда увидел, поменявшееся в скорби лицо мамы по несчастной дочери, возражения исчезли. Изверженные сыновья чувства селевым потоком облили его, будоража все струны сердца в минорном настрое. Что-то защемило внутри, и теплотой отдалась по коже, покрывая его ознобом. Он нежно обнял маму, так ласково и проникновенно. Она легкостью пушинки прильнула к его груди состарившим соцветием одуванчика. Заклокотало каскадным потоком сердце матери в приливе чувств.
Она была готова умереть в этот миг.
Так мало нужно матери для счастья! Чтобы дети ее были здоровы.
- Иди, заведи свою машину, - сказала она, освободившись от объятий.
Встала и пошла первой, прихватив в каждой руке по пакету. Остановилась возле дверей, вспоминая, может, что и кому забыла отправить сельский гостинец. Вспомнила, как в шутку говорил сын, лучше записывать, когда подумал, чем потом корить себя и бить по голове, что забыл.
Погрузили и картошку. Вместо маленького для сестры, положила большой мешок. Схитрила старая, будто перепутала.
- Вот эта хорошая машина. Давно надо было такую купить. И вместительный и в любую погоду ездит по нашим дорогам. Дорогущий, наверное?
- С работы дали, - в полном серьезе ответил он, но мама уловила в нем иронию. Откуда ей знать, что машину он отобрал с боем у кредитора за долги перед банком.
- Где дают такую машину, и я поработала бы,  – шутя, но серьезным видом сказала мама. - Жена у тебя старательная. В приходе и в расходе толк имеет. Старого спекулянта жилка в ней. И тебя, сорвиголову, приструнила, - но встретив строгий взгляд Арсена, добавила, -  чуть-чуть.
Она гордилась невесткой. Ее выбор был. Пришлось упорно настоять, чтобы на ней женился. Со временем и отношения наладились и дети пошли. Подумывала, как сноху на третьего надоумить. А что? государство за это деньги дает и немалые, по ее подсчетам.
- Дальние как, звонят, созваниваетесь? Голоса-молоса нет, что собираются приехать? – вспомнила она о других сыновьях, которые жили в Сургуте.  -  Султана (средний сын) Алишка, наверное, в школу пошел. Егоза был страшный и так похож на маму. А тот, иностранки муж, ох, не мной рожденный сын. Где он хоть часом?
- Звонил из Испании. Выставка у него там.
- Приедет, уграш, я его выставлю.
- В июле на свадьбу Русика обещал приехать. Хочешь, позвоню, поговори?
- Зачем зря деньги на воздух пускать. И так говорят от жира бесятся хозяева всех этих ляйнов и фонов. Твои слова меня больше убедят, чем его красивое вранье, - и любовно похлопала по плечу. – И детей до сих пор нет?, покачала она головой. - Интилахент.
Она хотела, было, подать руку на прощанье и обнять, но вдруг вспомнила.
- Чтоб в голову меня ранили, чуть не забыла, - и заторопилась в дом.
- Что у нее еще там? – пожал плечами сын.
Через некоторое время выбежала иноходью, держа в полусогнутых руках испеченные в духовке куропаток из теста, внутри которых находились яйца.
- Вот, моим маленьким внучатам киндирте (« киндер-сюрприз»). Ночью испекла, - перевела она дух.
«Как ее хватает на всех. Не для себя живет», - проскользнула мысль сквозняком внутри черепа.
Мама, мама, что ты за человек?!
- Ну, счастливого, тебе, пути, сынок. Всем, кого увидишь, кто меня знает и не знает, передай приветы. И… береги себя. Аллаху аманатом посвящаю, - и нежно обняла, еле доставая плеч, приподнялась на цыпочки. Резиновые колоши сошли с пяток, оголяя  заштопанные вязанные шерстяные носки.
Усадила в машину, все еще не желая расстаться. Сама осторожно закрыла дверь с гордостью, что у сына такая дорогая машина.
- Чтобы с радостью доехал, - бросила она вслед.
Джип, с хрустом чипсов придавливая хрупкий снег, скрылся за пригорком.
- Эй, Аллах, награди меня смертью, до того, пока   не испытала горе по детям моим, - и поковыляла домой старостью, будто ребенок ее унес с собой и ту энергию, которым она собирала сына в дорогу впопыхах как заведенная.

Стая кур встретила ее под навесом, и окружили с просьбой накормить их завтраком.
- Проголодались? чтоб вашей хозяйке пригодились, родные. Дам вам, дам. Только неситесь, для моих внучат, - и потянулась к приземистому деревянному потолку, где висел на деревяшке допотопный алюминиевый чайник,  и стала оттуда сыпать пернатым зерно.
- Уя-кка! - воскликнула мать и подняла руки в возгласе и чуть не уронила чайник. – Тупая я старуха, соломенная башка.  За поставила, а яички забыла. Какие без них, курзе получаться? Чтобы вы не выжили, - перестала она сыпать зерно, - не могли раньше попасть ко мне на глаза, хоть вспомнила бы, увидев вас, - обратилась она к курам, будто они виноваты в ее старческом склерозе. – Что мне делать? Чтобы мяч меня прошиб, – похлопала она в досаде руками по бедрам. - Далеко он уже. Хоть кто-нибудь проехал бы, вдогонку отправила.
Вышла на улицу. Долго никого не было. В воскресный день в такую погоду кто куда поедет.
- Когда мне нужно, и Аллах засыпает, не видящим становиться. Мне нужно бывает, и от него толка нет, - махнула она сухопарой ручкой, - Когда не нужно, покоя от них нет. Був- був-був. Колесят землю…. Никто не выедет, - махнула она рукой и поникла, потеряв всякую надежду найти попутную машину, чтобы отправить вдогонку сыну, то, что забыла. - Еще с ночи же приготовила, чтобы не забыть. Эта не голова…
И долго она не могла найти себе места. Даже Суват-айжи просклоняла по всем падежам за ее за.
- Нужны были, не принесла бы? Чтобы не выжила, – не желая ей ничего плохого, сказала она, и самой же стало грустно и смешно.
Причем тут ее подруга, если у нее старческий склероз.
Счастье материнское рухнуло в миг из-за каких-то яичек. А они лежали бесчувственно на холодильнике и бежевым овалом бесчувственно смотрели на нее через разовый полиэтиленовый пакет.
Кто еще, когда приедет к ней?





С. Маждалис. Июнь, 2011г.